За такими мыслями и застал его звонок в дверь, заставивший Виктора вздрогнуть.

Кабинет Шукшина располагался на нижнем этаже в задней части дома, окна его выходили во внутренний дворик. Он встал из-за стола и, покинув залитую солнцем комнату, торопливо направился через сумрачные помещения первого этажа к входной двери. Примерно на полпути звонок раздался снова, и он опять резко дернулся — нервы его были напряжены до предела.

— Иду! Иду! — крикнул он, но при этом замедлил шаги и остановился перед внутренним входом в длинную застекленную крытую галерею. Снаружи за матовыми стеклами входной двери он увидел закутанного в шарф человека, которого сразу же узнал. Это был молодой человек с моста.

У Шукшина было два предположения на его счет. Одно, основанное на чисто внешнем впечатлении, вполне могло оказаться ошибочным. Второе было более вероятным и очевидным: он вновь ощутил воздействие энергетических полей и почувствовал горячий прилив ненависти к этим специфически одаренным людям. В душе его вновь поднялась паника, но усилием воли он подавил ее и направился к входной двери. Ну что ж, он хочет узнать наконец, кто этот молодой человек. Теперь, похоже, он не останется в неведении. Так или иначе, но он вскоре выяснит, что происходит.

Он открыл дверь...

— Здравствуйте! — улыбаясь и протягивая руку, сказал Гарри Киф. — Вы, должно быть, Виктор Шукшин и, насколько мне известно, даете частные уроки русского и немецкого?

Шукшин не принял предложенной Кифом руки, а просто стоял, пристально глядя на гостя. Гарри, со своей стороны, тоже не сводил с него глаз. И несмотря на то что он продолжал улыбаться, все его существо содрогалось от мысли, что он стоит лицом к лицу с убийцей своей матери. Однако он отбросил эти мысли в сторону, так как сейчас ему было достаточно просто рассмотреть и составить впечатление об этом почти незнакомом ему человеке, которого он намерен уничтожить.

Русскому было далеко за сорок, но выглядел он лет на десять старше. У него было заметное брюшко, темные с сединой волосы, он носил бачки, плавно переходившие в острую бородку, обрамлявшую снизу толстогубый рот. Морщинистое лицо с серой кожей, глубоко посаженные темные глаза с покрасневшими, воспаленными веками свидетельствовали о том, что он обладал далеко не идеальным здоровьем, но Гарри почувствовал, что отчим обладает опасной силой. Его догадку подтверждали внушительных размеров руки, широкие, хотя и несколько сутулые плечи, а также рост, составлявший никак не менее шести футов. В целом фигура отчима производила внушительное впечатление. И к тому же (Гарри вновь вспомнил об этом) перед Кифом стоял хладнокровный убийца.

— Так вы обучаете языкам или нет? На лице Шукшина появилось слабое подобие улыбки, уголки мясистых губ нервно дернулись.

— Да, я действительно даю уроки, — голос Шукшина был густым и глубоким, в его речи заметно ощущался легкий русский акцент. — Полагаю, вам кто-то порекомендовал ко мне обратиться? Кто же... гм... послал вас ко мне?

— Порекомендовал? Нет, это не совсем так. Просто я увидел в газете ваше объявление. Никто меня не посылал.

— А... а... — осторожно протянул Шукшин. — А вы хотите брать уроки? Простите мне мою непонятливость, но в наше время мало кто интересуется языками. У меня всего пара постоянных учеников. Вот как обстоят дела. Но сейчас я не могу позволить себе взять больше — у меня мало времени. И к тому же мои уроки стоят довольно дорого. Разве вам недостаточно тех знаний, которые вы получили в школе? Я имею в виду языки.

— Не в школе, — поправил его Киф, — в колледже. — Он пожал плечами. — Боюсь, это старая история: у меня не хватало времени на занятия языками, когда была возможность учить их бесплатно, поэтому теперь я вынужден платить за это. Я собираюсь отправиться в путешествие, видите ли, так что я подумал...

— Вы хотите улучшить свой немецкий?

— И русский тоже.

В голове Шукшина прозвенел тревожный звонок, еще более усилив его беспокойство. Молодой человек лгал, и он знал это. К тому же помимо того, что юноша обладал несомненным талантом к сверхъестественному, к экстрасенсорике, Шукшин испытывал какую-то странную уверенность в том, что откуда-то уже знает своего гостя.

— О, даже так? — наконец произнес он. — Тогда вы поистине редкий человек. В наше время мало кто из англичан рискует поехать в Россию, а уж тем более хочет выучить русский язык. Вы едете туда по делам, или?..

— Исключительно ради собственного удовольствия, — прервал его Киф. — Вы позволите войти?

Шукшину совсем не хотелось впускать его в дом, он с гораздо большим удовольствием захлопнул бы дверь перед носом гостя. Но он должен наконец выяснить, кто же этот юноша на самом деле. Шукшин отступил в сторону, а Гарри вошел. Звук захлопнувшейся за спиной двери был похож на стук крышки гроба. Он явственно ощущал враждебность русского, чувствовал его ненависть. Но с какой стати Шукшину ненавидеть его? Ведь он его совсем не знает.

— Я не расслышал ваше имя, — сказал русский, провожая Гарри в кабинет.

Киф был готов к такому вопросу. Он помедлил еще минуту, следуя по пятам за хозяином дома, и, лишь когда они вошли в залитый светом и воздухом, струившимся через открытые окна, кабинет, произнес:

— Меня зовут Гарри. Гарри Киф... отчим. Шедший впереди Шукшин споткнулся о письменный стол. Он замер, превратившись на какое-то мгновение в каменное изваяние, потом резко обернулся. Киф ожидал подобной реакции, но даже он был удивлен ее резкостью. В обрамлении темных бакенбардов и бороды лицо казалось белым, как мел, а толстые губы тряслись не то от страха, не то от потрясения... а возможно, и от ярости.

— Что? — в хриплом голосе Шукшина слышалось неподдельное изумление. — Что вы такое говорите? Гарри Киф? Это что, шутка?..

Однако, приглядевшись повнимательнее, он вдруг понял, почему этот молодой человек показался ему знакомым. В последний раз он видел его еще ребенком, но черты лица были определенно те же самые. И он был очень похож на свою мать. Во всяком случае теперь, когда Шукшин узнал, кто он, их сходство не вызывало у него сомнений. И что самое главное, мальчик, кажется, унаследовал природные способности матери.

Ее талант! Мальчик, как и его мать, был экстрасенсом, медиумом! Так вот в чем дело! Вот что ощутил в нем Шукшин — отголосок дара матери!

— Отчим? — Гарри изобразил участие. — С вами все в порядке?

Он протянул руку, но Шукшин отпрянул, прижавшись спиной к столу. Кое-как обойдя стол, он плюхнулся в кресло.

— Это я... от потрясения, — наконец выдавил он. — Увидеть тебя здесь, через столько лет! — Он взял себя в руки, облегченно вздохнул и, кажется, почувствовал себя свободнее. — Величайшее потрясение!

— Я не хотел испугать вас, — солгал Гарри. — Я подумал, вам будет приятно увидеть меня, узнать, как я живу. Мне казалось, что настало наконец время познакомиться с вами поближе — ведь вы единственная ниточка, связывающая меня с прошлым, с моим детством, с мамой.

— С твоей матерью? — Шукшин немедленно перешел к обороне. Он быстро собрался с мыслями, лицо его вновь обрело цвет. Совершенно очевидно, что опасения быть раскрытым британским отделом экстрасенсорики абсолютно безосновательны. Киф просто решил нанести ему запоздалый визит, возвратиться в родной дом. Он проявлял искренний интерес к своему прошлому. Но если так...

— К чему тогда вся эта чепуха относительно того, что ты хочешь учить немецкий, русский?.. — рявкнул он. — Если уж ты захотел повидаться со мной, то разве нельзя было обойтись без этой ерунды?

Киф пожал плечами.

— Да, конечно же, это было лишь предлогом для встречи с вами, но в моем поведении не было никакого злого умысла. Мне просто захотелось проверить, узнаете ли вы меня, прежде чем я скажу вам, кто я.

Гарри продолжал улыбаться. Шукшин уже вполне пришел в себя, и лицо его исказилось от гнева, отчего он стал казаться еще более уродливым. Гарри понял, что настало время нанести второй удар.

— В любом случае, я знаю немецкий и русский лучше вас, говорю на них свободнее и сам могу дать вам несколько уроков.

Шукшин очень гордился своими лингвистическими способностями. И теперь он не мог поверить своим ушам. О чем говорит этот щенок? Он собирается учить его? Он что, с ума сошел? Шукшин преподавал языки, когда Гарри и на свете не было! Гордость собой заслонила в душе русского остальные эмоции, даже ненависть, которую он испытывал по отношению к любому экстрасенсу.

— Ха-ха-ха! — хрипло рассмеялся он. — Это смешно! Я по национальности русский. Я получал награды за знание родного языка еще в семнадцать лет! Я получил диплом за знание немецкого в двадцать! Я не знаю, откуда в твоей голове возникли эти глупые идеи, Гарри Киф, но то, что ты говоришь, — это сущая ерунда. Неужели ты и вправду так думаешь? Или ты намеренно дразнишь меня?

Гарри продолжал улыбаться, на этот раз уже недобро. Взяв стул, он сел напротив Шукшина продолжая улыбаться прямо ему в лицо. Затем он обратился мыслями к своему старому Другу Клаусу Грюнбауму, бывшему военнопленному, женившемуся на англичанке и после войны осевшему в Хартлпуле. Грюнбаум умер от инфаркта в 1955 году и был похоронен на кладбище поселка Грейфилдс. Тот факт, что их разделяли 150 миль, не имел никакого значения. Грюнбаум откликнулся и заговорил с ним, точнее через него с Виктором Шукшиным, на чистейшем немецком языке:

— Как вам нравится мой немецкий? Вы узнаете, именно так говорят немцы, живущие в Гамбурге? — Гарри минуту помолчал, а затем сменив свой (или, точнее, Грюнбаума) акцент, заговорил снова:

— Может быть, вам больше по душе вот это? Так говорит образованная немецкая элита, интеллигенция, а остальные лишь слепо пытаются подражать этой манере. Или вы хотите, чтобы я выполнил какое-нибудь трудное задание, например, грамматическое? Возможно, это убедит вас?

— Неплохо, — насмешливо признал Шукшин. Глаза его, поначалу, когда Киф заговорил, широко раскрывшиеся от удивления, сузились вновь. — Прекрасное упражнение на знание немецких диалектов, вы хорошо с ним справились. Но заучить, как попугай, несколько фраз может любой, потратив на это полчаса. Вот русский язык — это совсем другое дело.

Усмешка Кифа стала еще более напряженной. Он поблагодарил Клауса Грюнбаума, и мысли его обратились в другую сторону — на кладбище в окрестностях Эдинбурга. Гарри побывал там недавно, чтобы навестить свою русскую бабушку, умершую за несколько месяцев до его рождения. Теперь он вновь мысленно отыскал ее, прося о помощи в разговоре с отчимом На ее родном языке. На присущем Наташе великолепном русском, фактически излагая ее мысли, Гарри для начала произнес обличительную речь по поводу “скорейшего падения репрессивного коммунистического режима”. На несколько минут потеряв дар речи от удивления, Шукшин наконец воскликнул:

— А это еще что, Гарри? Опять какая-то вызубренная чепуха? Зачем ты меня разыгрываешь?

Но несмотря на грозный тон, Шукшин все же почувствовал, что сердце его часто и тяжело забилось. Речь Кифа напомнила ему о ком-то... о ком-то, кого он люто ненавидел.

По-прежнему говоря на безукоризненном русском языке, свойственном бабушке, но излагая теперь уже свои мысли, Киф ответил:

— А как по-вашему, мог ли я вызубрить вот это? Неужели вы настолько слепы, что не способны увидеть истину, столкнувшись с нею лицом к лицу? Я человек одаренный. Возможно настолько одаренный, что вам даже трудно представить это. Я намного талантливее, чем моя несчастная матушка...

Шукшин вскочил, перегнулся через стол, и клокотавшая внутри его ненависть вырвалась наружу и обрушилась на голову Кифа.

— Ну что ж, ты действительно очень умен, ублюдок. Ну и что из того? И к чему это ты дважды упомянул о своей матери? Чего ты добиваешься, Гарри Киф, к чему ты клонишь? Такое впечатление, что ты пытаешься мне угрожать?

Гарри по-прежнему отвечал ему по-русски:

— Угрожать? А с чего мне угрожать вам? Я приехал лишь затем, чтобы повидаться с вами. И попросить об одолжении...

— Что? Сначала ты из меня делаешь дурака, а потом имеешь наглость простить об одолжении? Чего ты хочешь от меня?

Наступил подходящий момент для третьего удара. Гарри тоже поднялся со стула и все на том же безукоризненном русском языке ответил:

— Мне говорили, что матушка очень любила кататься на коньках. За нашим садом протекает река. Мне хотелось бы вернуться сюда зимой и навестить вас еще раз. Возможно, тогда вы будете менее раздражены, и мы сможем спокойно побеседовать. Может быть, я привезу с собой коньки и покатаюсь по льду замерзшей реки, как это любила делать моя матушка. Как раз там, где заканчивается сад.

Лицо Шукшина стало пепельно-серым, он отпрянул и ухватился руками за стол. В глазах его загорелся яростный огонь, а толстые губы застыли в зверином оскале. Он больше не в силах был сдерживать гнев и ненависть. Он должен уничтожить самонадеянного щенка, избавиться от него. Он должен... должен... должен!..

Заметив, что Шукшин стал обходить стол, направляясь в его сторону, Гарри понял, что ему угрожает опасность, и попятился к двери. Он еще не закончил. Он должен успеть сделать еще одну вещь. Сунув руку в карман пальто, он достал оттуда какой-то предмет.

— Я кое-что принес вам, — на этот раз Гарри говорил по-английски. — Это принадлежит вам и осталось со времен моего детства.

— Убирайся! — зарычал Шукшин. — Убирайся, пока цел! Вместе со своими проклятыми выдумками! Ты хочешь приехать ко мне зимой? Я запрещаю тебе делать это! Я больше ничего не хочу о тебе слышать, чертов пасынок! Убирайся и дурачь кого-нибудь другого. Выметайся, пока...

— Не беспокойтесь, — ответил Гарри. — Я сейчас же уйду. Но сначала... ловите!

И он швырнул что-то Шукшину. Потом повернулся и, пройдя через сумеречные комнаты, скрылся из вида.

Шукшин автоматически поймал брошенный предмет и секунду молча Вглядывался в него. В голове у него помутилось, и он упал на колени. После того как за Гарри захлопнулась входная дверь, он еще долго неотрывно смотрел на предмет, лежавший в его руке, которою давно не существовало.

Отполированное золото блестело как новое, а огромный “кошачий глаз” уставился на него, словно размышляя о чем-то своем...

С высоты могло показаться, что особняк в Бронницах за прошедшие годы ничуть не изменился. Никому и в голову не могло прийти, что здесь располагается лучшая в мире шпионская организация — отдел Григория Боровица, — с виду это было огромное старое здание. Именно этого и добивался Боровиц, поэтому он мысленно похвалил себя за прекрасно спланированную и выполненную работу, пока его вертолет, плавно снижаясь, пролетал над башнями и крышами особняка. Вертолет сел на маленькой площадке, расположенной между особняком и пристройками и представлявшей собой участок выкрашенного белой краской с зеленым кругом посередине бетона.

Пристройки — да, именно так они и выглядели отсюда, сверху, — старые амбары и сараи, заброшенные, разрушающиеся, оставленные без присмотра, оседающие и разваливающиеся. Такое впечатление они должны были производить опять же по указанию Боровица. На самом деле это были защитные сооружения с расположенными в них огневыми точками, оснащенными пулеметами. Они были прекрасно оборудованы, отсюда просматривалось и простреливалось все пространство между особняком и наружной стеной. Наблюдательные пункты были оборудованы и внутри самой стены, а ее внешняя сторона простым щелчком выключателя превращалась в электрический барьер.

Отдел Боровица располагался в одной из наиболее хорошо укрепленных крепостей в СССР, сравниться с ним мог, пожалуй, лишь Байконур. Поместье в Бронницах так же успешно могло соперничать с центром по атомным исследованиям, затерянным в Уральских горах в целях сохранения строжайшей секретности. Но в одном отдел Боровица безусловно превосходил и Байконур, и уральский центр — он был секретным в полном смысле этого слова.

Помимо сотрудников самого отдела о существовании особняка было известно едва ли десятку людей, но лишь трое или четверо знали о том, что здесь, в Бронницах, располагается секретный отдел разведки. В число этих избранных входил, конечно же, сам генсек, несколько раз побывавший здесь. Знал о нем и Юрий Андропов, но ему повезло меньше: он никогда здесь не был и никогда сюда не попадет — во всяком случае, по приглашению Боровица.

Вертолет наконец приземлился, и, едва лопасти замедлили вращение, Боровиц открыл дверцу и свесил наружу ноги. Один из охранников, низко пригибаясь, подбежал к вертолету, чтобы помочь Боровицу выйти. Придерживая рукой шляпу, Боровиц спустился на землю и, пройдя под аркой, оказался в той части поместья, которая некогда была внутренним двориком. Теперь над ним была построена крыша, а сам он разделен на просторные оранжереи и лаборатории, где в максимально комфортных условиях работали сотрудники отдела, обеспеченные всем необходимым для своих исследований.

Боровиц проснулся сегодня поздно и только поэтому, чтобы поскорее оказаться на работе, вызвал на дачу служебный вертолет. Однако на встречу с Драгошани он все же опоздал на целый час. Пройдя через комплекс зданий, примыкающих непосредственно к главному зданию, он вошел, поднялся по отполированным временем ступеням на второй этаж, где в одной из башен располагался его кабинет. Все это время с лица его не сходила характерная волчья ухмылка, вызванная мыслью о том, что Драгошани вынужден был ждать его. Будучи человеком до крайности пунктуальным, Драгошани, должно быть, в ярости. Но это и к лучшему. Его ум и язык будут остры как никогда, а следовательно он будет работать максимально точно. Время от времени полезно доводить людей до крайности, а в этом Боровиц был большим мастером.

На ходу сняв шляпу и пиджак, Боровиц наконец вошел в крошечную приемную, служившую одновременно кабинетом его секретаря, и увидел там Драгошани, который нервно ходил из угла в угол и что-то мрачно бормотал под нос. Некромант даже не пытался скрыть раздражение, когда, бросив ему на ходу “Доброе утро”, Боровиц быстро прошел мимо в свой просторный кабинет. Наглухо захлопнув дверь, Боровиц повесил на место пиджак и шляпу и стоял, поскребывая подбородок и размышляя, как бы ему наилучшим образом преподнести принесенные им плохие новости. А они действительно были чрезвычайно плохими, и Боровиц находился в гораздо более ужасном настроении, чем можно было судить по его внешнему виду. Правда, людям, хорошо знавшим характер Боровица, было известно, что в прекрасном расположении духа он находится лишь тогда, когда ему предоставляется возможность проявить свою беспощадность.

Кабинет Боровица был просторным и светлым, выступающие из стены окна выходили на широкое пространство неровной земли, за которым в отдалении виднелся лес. Оконные стекла были, естественно, пуленепробиваемыми. Каменный пол кабинета покрывал великолепный ковер, из-за беспечности Боровица при курении прожженный во многих местах. Огромный дубовый письменный стол стоял в углу, где, с одной стороны, было больше всего света, а с другой — толстые стены обеспечивали наибольшую безопасность.

Вздохнув, Боровиц сел за стол, закурил и лишь после этого, нажав кнопку селекторной связи, произнес:

— Борис, зайди, пожалуйста. И будь добр — оставь раздражение за дверью...

Войдя в кабинет, Борис громче, чем следовало, захлопнул дверь и кошачьей походкой направился к столу. Он “оставил раздражение за дверью”, а вместо этого на лице его появилась холодное выражение нескрываемого высокомерия.

— Ну, — произнес он, — я здесь.

— Вижу, — ответил Боровиц без улыбки. — И, мне кажется, я пожелал тебе доброго утра.

— Утро было добрым, когда я только пришел сюда, — почти не разжимая губ, ответил Драгошани. — Я могу сесть ?

— Нет! — рявкнул Боровиц, — не можешь! И не ходи взад-вперед, потому что это меня бесит! Ты можешь стоять и слушать меня!

Еще никто и никогда не разговаривал с Драгошани в таком тоне. Он был явно озадачен и выглядел так, словно получил пощечину.

— Григорий, я... — начал он.

— Что? — заорал Боровиц. — Какой я тебе Григорий! Я вызвал вас по делу, агент Драгошани, я вас не в гости пригласил! Оставьте свою фамильярность для друзей, если они у вас еще остались, при вашей-то наглости, а к старшим извольте обращаться как положено. Ты пока еще не руководитель отдела, и если ты не выбросишь из головы кое-какие идеи, то можешь никогда им не стать!

Бледный от природы Драгошани побледнел еще больше.

— Я... я... не понимаю, что на тебя нашло, — заикаясь произнес он. — Что я такого сделал?

— Что ты сделал? — теперь Боровиц по-настоящему разозлился. — Судя по твоей работе — почти ничего, во всяком случае, за последние шесть месяцев. Но именно это я хочу исправить. Так что ты лучше сядь. У меня к тебе долгий и серьезный разговор. Возьми стул.

Драгошани, закусив губу, повиновался. Боровиц, крутя в руках карандаш, пристально смотрел на него. Наконец он заговорил:

— Как выяснилось, мы не одиноки. Драгошани молча ждал продолжения.

— Совсем не одиноки. Нам, конечно, и раньше было известно, что американцы работают над проблемой использования экстрасенсорики в разведывательных целях, но успехов они не добились. Саму идею они нашли “привлекательной”. Для этих американцев все “привлекательно”. Но они работали в этой области без наличия конкретных направлений и целей. Все происходило на уровне экспериментов, радикальных действий они не предпринимали, но относились к самой идее достаточно серьезно. У них не было даже специалистов в этой области. Они действовали примерно так же, как в свое время это было с радарами, пока они не вступили во Вторую мировую войну и не убедились в их пользе. Короче говоря, они до сих пор не верят в пользу экстрасенсорики, что обеспечивает нам значительное преимущество, а это уже приятно.

— Это мне давно известно, — Драгошани был явно озадачен. — Я знаю, что мы далеко опередили американцев. Ну и что дальше?

Боровиц, не обращая никакого внимания на его слова, продолжал:

— То же и с китайцами. У них там в Пекине есть много светлых умов, но они не умеют использовать их как положено. Подумать только! Народ, придумавший и разработавший методику акупунктуры, сомневается в эффективности экстрасенсорики! Они мыслят примерно так же, как мы сорок лет назад: если это не трактор, то и работать не будет.

Драгошани по-прежнему хранил молчание. Он знал, что должен дать возможность Боровицу подойти вплотную к теме разговора, когда тот сочтет это нужным.

— Есть еще французы и западные немцы. Они, к сожалению, очень успешно действуют в этом направлении. Несколько их экстрасенсов работают здесь, в Москве, — рядовые агенты из числа работников посольств. Они посещают различные приемы, бывают на торжественных церемониях, пытаясь добыть какие-либо сведения. Чтобы они всегда были при деле, мы иногда подбрасывали им мелкие лакомые кусочки, но, когда речь заходила о серьезных проблемах, кормили их очевидной чепухой. Это подрывает их авторитет и позволяет нам далеко опережать вражеские службы.

Боровицу надоело играть карандашом, он отложил его в сторону и посмотрел Драгошани прямо в глаза. Его собственные глаза при этом холодно блеснули. Наконец он заговорил снова:

— Конечно, мы обладаем огромным преимуществом перед остальными — у нас есть я, Григорий Боровиц. Я хочу сказать, что отдел экстрасенсорики подчиняется мне, и только мне. Никто из политиков не сует нос в мои дела, ни один тупой кегебешник не шпионит за моими шпионами, мои расходы не контролирует ни один финансовый чиновник. В отличие от американцев я абсолютно уверен в том, что экстрасенсорика — это будущее разведки. Я вовсе не нахожу идею просто “привлекательной”. И в отличие от руководителей разведслужб других стран я создал наш отдел и превратил его на редкость в эффективное и полностью оправдывающее свое существование оружие, при этом действующее совершенно самостоятельно. Я было поверил, что наши достижения настолько велики, что нас никто не сможет догнать. Я верил, что мы единственные во всем мире. И так было бы на самом деле, Драгошани, было бы, если бы не англичане!

Можно выбросить из головы американцев, китайцев, немцев, французов и прочих — у них эта наука по-прежнему пребывает в зародышевом состоянии, на уровне экспериментов. Но англичане — совсем другого поля ягоды...

За исключением последнего, все, сказанное Боровицем, не было новостью для Драгошани. Судя по всему, до Боровица дошла какая-то тревожная информация, касающаяся англичан. Но откуда он мог ее получить? Драгошани мало что знал о работе других служб отдела, мало что видел или слышал, поэтому он очень заинтересовался этим вопросом. Подавшись вперед, он спросил:

— А что вы знаете об англичанах? Почему вы так встревожены? Мне казалось, они, как и остальные, далеко отстали от нас.

— Мне тоже, — мрачно кивнул головой Боровиц. — Но это не так. А это значит, что я знаю о них далеко не так много, как думал. И это в свою очередь значит, что они, вполне возможно, успели обогнать нас. Если они и в самом деле сумели добиться успеха, то что именно им известно о нас? Даже если они успели узнать о нас не слишком много, можно считать, что они нас опередили. Подумай, Драгошани, если вдруг разразится Третья мировая война, а тебе как сотруднику британской разведки известно о существовании вот этого особняка в Бронницах, куда ты направишь первый удар, куда упадут первые бомбы?

Драгошани подумал, что Боровиц все же преувеличивает, поэтому счел нужным заметить:

— Едва ли им известно о нас так много. Даже я, работая на вас, знаю далеко не все. А ведь предполагается, что я должен буду возглавить отдел...

К Боровицу в какой-то мере вернулось чувство юмора. Он улыбнулся, хотя и несколько криво, и поднялся.

— Пошли. Поговорим по дороге. Мы вместе пойдем и посмотрим, что у нас имеется. Познакомимся поближе с нашим молодым отделом, можно сказать, его зародышем. Потому что, будь уверен, наша организация — это еще ребенок. Но это будущий мозг нашей матушки России.

С этими словами шеф отдела экстрасенсорики выскочил из кабинета. Драгошани последовал за ним, и, чтобы поспеть за шефом, ему пришлось бежать чуть не рысью.

Сначала они направились в старую часть особняка, которую Боровиц называл “мастерскими”. Это была строго секретная территория. Каждый работавший здесь сотрудник находился под постоянным наблюдением, у каждого был равный ему по званию и положению в организации ассистент. В какой-то степени это напоминало распространенную на Западе систему “приятелей-конкурентов”, но здесь, в особняке, такая организация работы гарантировала то, что ни единая капля информации, ни один факт не будут утаены. Кроме того, эта система обеспечивала Боровицу полную уверенность в том, что ему станет известна любая мало-мальски важная информация.

Здесь не было ни висячих замков, ни охранников, ни агентов КГБ, ни кого-либо еще из ведомства Андропова. Сотрудники отдела Боровица, сменяясь по очереди, сами обеспечивали внутреннюю безопасность, а на дверях кабинетов стояли электронные замки, ключами к которым служили пластиковые карты. Универсальная пластиковая карта существовала в единственном экземпляре и находилась, конечно, в руках Боровица.

Войдя в освещенный голубоватым флуоресцентным светом коридор, Боровиц вставил карту в замок, и они оказались в одном из помещений. Повсюду светились экраны компьютеров, на стенах висели огромные карты, полки стеллажей были уставлены атласами, океанографическими картами, подробнейшими планами крупнейших городов и портов мира; на экране дисплея, сменяя друг друга, высвечивались данные точнейших метеорологических наблюдений со всего света. Комнату можно было принять за подсобное помещение крупной обсерватории или за зал диспетчерской службы небольшого аэропорта, однако она не была ни тем, ни другим. Драгошани знал о существовании и предназначении этой комнаты, бывал здесь и прежде, и каждый раз она словно зачаровывала его.

Едва Боровиц вошел, двое находившихся в комнате сотрудников вскочили и вытянулись по стойке “смирно”, однако Боровиц махнул рукой, и они вернулись на свои места за центральным столом. Перед ними висела карта Средиземноморья, на которой голубым и зеленым цветами выделялись четыре круга — по два каждого цвета. Зеленые круги располагались близко друг от друга в Тирренском море, примерно посередине между Неаполем и Палермо. Один голубой круг находился на глубоководном участке в трехстах милях к востоку от Мальты, а другой — в Ионическом море, за пределами залива Таранто. Несмотря на то что Боровиц и Драгошани наблюдали за ними, оба сотрудника-экстрасенса просто сидели за столом, подперев рукой подбородок, и внимательно вглядывались в карту — Тебе понятна символика цветов? — хрипло прошептал Боровиц.

Драгошани покачал головой.

— Зеленый — это французы, голубой — американцы. Ты знаешь, чем они занимаются?

— Определяют местоположение и пути движения подводных лодок, — понизив голос, ответил Драгошани.

— Атомных подводных лодок, — поправил Боровиц. — Эти люди составляют часть так называемого “атомного щита” Запада. Тебе известно, как они делают это?

Драгошани покачал головой, но все же высказал предположение.

— Полагаю, что с помощью телепатии.

Боровиц приподнял кустистую бровь.

— О, даже так? Обычная телепатия? Значит ты разбираешься в вопросах телепатии? Это что, еще один твой талант, Драгошани?

"Да, старый черт! — хотелось ответить Драгошани. — Стоит мне пожелать, я войду в контакт с таким телепатом, о котором ты и мечтать не можешь! И мне нет нужды “определять курс”, потому что он ровным счетом никуда не ведет!” Но вслух он лишь произнес:

— Я разбираюсь в телепатии так же, как они в некромантии. Я не могу сидеть вот так, уставившись в карту, и определять, где в данный момент находятся лодки-убийцы и куда они направляются. А они могут вскрыть труп врага и высосать из его внутренностей все тайны? Так что, у каждого своя работа, товарищ генерал.

В этот момент один из сотрудников резко вскочил и направился к экрану в стене с картой Средиземноморья, передаваемой с советского спутника. Италия была скрыта облаками, Эгейское море — непривычным для него туманом, но остальная территория прекрасно отображалась на чуть мерцающем экране. Агент нажал какие-то клавиши на расположенном под экраном пульте, и зеленое пятно, расположенное к востоку от Мальты и обозначающее местонахождение подводной лодки, замигало. Он стал нажимать другие клавиши, а Боровиц в это время говорил Драгошани: