Глава 6

Хаггопиан

Я никогда этого не забуду, — начал Белтон. — Ричард Хаггопиан, пожалуй, величайший в мире авторитет в области ихтиологии и океанографии, не говоря уж о множестве смежных наук и предметов, наконец согласился на интервью. Я ликовал. До меня по меньшей мере дюжина журналистов из разных частей света проделали напрасное путешествие в Клетнос на Эгейском море, чтобы разыскать Хаггопиана Армянского, но только мою просьбу он удовлетворил.

Почему Хаггопиан вызывал такой интерес у самых знаменитых журналистов мира? Любой человек с такими научными и литературными талантами, как у него, да еще с молодой красавицей женой и собственным островом непременно вызовет подобный интерес. К тому же он сам славы не искал. И, разумеется, он был миллионером.

Восемь дней я ждал возвращения армянина на Хаггопиану — его крошечный островок в двух милях к востоку от Клетноса, расположенный где-то между Афинами и Ираклионом. Как раз тогда, когда, казалось, мои строго ограниченные средства должны истощиться, огромный серебристый катер Хаггопиана на подводных крыльях — «Морской еж», оставляя на немыслимой синеве моря белый шрам, подлетел к своей пристани.

С плоской белой крыши моего отеля в Клетносе я смотрел, как катер огибает остров, пока он не исчез за клином белых скал Хаггопианы. Через два часа от армянина на новенькой моторной лодке приехал человек с новостями о нашей встрече. Я должен был отправиться к Хаггопиану в три часа дня. За мной должна была прийти лодка.

В три я приготовился, надел легкие серые шорты и белую футболку — вполне изысканное одеяние для солнечного дня на Эгейском море — и стал ждать лодку. По пути на Хаггопиану я с носа лодки смотрел в кристально прозрачную воду, наблюдая за скользящими в ней темными морскими окунями и группками черных морских ежей, перебирая в уме все, что мне было известно о неуловимом владельце острова, на который я ехал.

Ричард Хемерал Ангелос Хаггопиан родился в 1919 году от неузаконенного союза между его бедной, но красивой матерью, полукровкой-полинезийкой, и миллионером-отцом, полуармянином-полукиприотом, автором трех самых захватывающих книг, которых мне когда-либо доводилось читать, книг для дилетантов, рассказывающих легким и простым языком о мировых океанах и их многообразных обитателях. Он стал первооткрывателем впадины Таумоту, ранее неизвестной низменности на дне южной части Тихого океана, глубина которой достигала семи тысяч фатомов, покровительствовал крупнейшим мировым аквариумам-музеям и так далее.

Хаггопиан неоднократно был женат — трижды, и все три раза после тридцати. В том, что касалось жен, ему, очевидно, очень не везло. Его первая жена, англичанка, погибла в море через девять лет супружеской жизни, загадочным образом упав за борт яхты мужа в спокойных водах кишащего акулами Барьерного рифа в 1958 году; вторая, гречанка с Кипра, умерла в 1964 от какой-то изнурительной экзотической болезни и была похоронена в море, а третья — некая Клеантес Леонидес, знаменитая афинская модель, вышедшая за него замуж в день своего восемнадцатилетия, стала затворницей, поскольку уже больше двух лет никто не видел ее на людях.

Клеантес Леонидес... Да! В предвкушении встречи я в поисках ее фотографий перерыл десятки старых модных журналов. Это было несколько дней назад в Афинах, и теперь я вспомнил ее лицо таким, каким увидел его на этих изображениях: молодое, естественное и прекрасное, в классических греческих традициях. И снова, несмотря на ходившие слухи, будто она больше не живет со своим мужем, я обнаружил, что с нетерпением жду нашей встречи.

За считанные минуты плоская белая скала острова на тридцать футов поднялась из моря, и мой штурман бросил свое проворное суденышко на правый борт, ловко пройдя между двумя зазубренными окончаниями покрытой налетом соли скалы, стоящей примерно в двадцати ярдах от самой северной оконечности острова. Когда мы обогнули ее, я увидел, что восточная сторона острова представляет собой белый песчаный пляж с пирсом, у которого стоял на якоре «Морской еж». Поодаль от пляжа, в рощице гранатовых, миндальных, рожковых и оливковых деревьев, затаилось огромное бунгало с плоской крышей.

На пирсе меня ждал тот, ради кого я сюда приехал. На нем были серые фланелевые брюки и белая рубашка с длинными рукавами. Талию охватывал широкий кушак из алого шелка. Так значит, это и был великий человек — высокий, неуклюжий на вид, лысый, очень умный и очень, очень богатый.

Я видел его фотографии, совсем немного, и часто удивлялся тому странному блеску, которое придавали его чертам эти изображения. Я всегда считал качество снимков всего лишь результатом плохой съемки. Его редкие появления на публике всегда были очень краткими и без предварительных объявлений, так что обычно к тому времени, когда камеры начинали жужжать или щелкать, он уже уходил.

Теперь я понял, что плохо думал о фотографах. Кожа миллионера действительно отливала каким-то странным блеском, и, должно быть, с его глазами тоже что-то было не так. На его щеках поблескивали маленькие слезинки, катившиеся из-под черных очков. В правой руке он держал шелковый платок, которым время от времени промокал предательскую сырость.

— Как поживаете, мистер Белтон? — его голос оказался низким и хриплым, с сильным акцентом, и совершенно не вязался с его вежливым вопросом и манерой выражаться. — Прошу прощения, что вам пришлось так долго ждать, но я не мог отложить мою работу...

— Не стоит извиняться. Я уверен, что эта встреча вознаградит меня за терпение.

Его рукопожатие оказалось неприятным, и я незаметно вытер руку о футболку. Очевидно, блеск кожи профессора был результатом применения масла от загара. Его рука казалась жирной. Вероятно, аллергия, которая могла объяснить также и темные очки.

С лодки я заметил между домом и берегом какую-то систему труб и клапанов, и теперь, подойдя следом за Хаггопианом ближе к длинному желтому зданию, услышал приглушенный рев насосов и шум льющейся воды. Оказавшись внутри постройки, я очень скоро понял, что означали эти звуки — здание было не чем иным, как гигантским аквариумом.

Вдоль стен тянулись ряды массивных стеклянных баков, так что солнечные лучи, проникавшие в помещение сквозь похожие на иллюминаторы окна, превращались в зеленоватые тени, играющие на мраморных полах и придающие этому месту какой-то подводный вид. На огромных баках не было ни карточек, ни табличек, которые описывали бы их чешуйчатых обитателей, и, по мере того, как Хаггопиан проводил меня из комнаты в комнату, мне становилось ясно, почему не было никакой необходимости в подобных ярлыках. Он отлично знал каждый экземпляр, мимоходом давая хриплые комментарии, пока мы по очереди не посетили все многочисленные крылья бунгало:

— Вот это — очень любопытное кишечнополостное, с глубины пятисот фатомов. Его очень трудно содержать — давление и так далее. Я называю его Physalia haggopia — смертоносное существо. Португальский военный кораблик[12] по сравнению с ним — сущее дитя.

Это замечание относилось к огромной багровой массе с извивающимися дымчато-зелеными щупальцами, пугающе колышущимися в воде в баке огромных размеров.

С этими словами Хаггопиан ловко выудил из открытого чана на соседнем столе небольшую рыбку и через край большого бака кинул ее своему «любопытному кишечнополостному». Бедная рыба ошеломленно поплыла прямо на один из зеленых жгутов, и мгновенно застыла, парализованная. Еще через несколько секунд омерзительная медуза принялась медленно поглощать пищу.

— Она вполне могла бы проделать то же самое и с вами, — проскрипел Хаггопиан.

В самом большом помещении из всех я остановился, пораженный размером баков. Здесь, где плавали акулы, стекло, служащее границей миниатюрных океанов, было очень толстым. Задние стенки аквариумов производили впечатление бескрайних подводных просторов.

В одном аквариуме медленно кружили уродливые двухметровые рыбы-молоты. Металлические ступени вели вверх, через край аквариума, затем по другой стенке вниз, в воду. Хаггопиан объяснил:

— Раньше я кормил здесь моих миног — с ними нужно обращаться осторожно. У меня их больше нет. Три года назад я выпустил последнюю в море.

Три года? Я повнимательнее пригляделся к одной из рыб-молотов, чье брюхо сейчас скользило вдоль стекла. На серебристо-белом брюхе, между щелками жабр и хвостом, виднелись многочисленные ободранные красные островки, которые образовывали четко очерченные круги там, где потрудились пасти миног. Очевидно, Хаггопиан оговорился, вероятно, он имел в виду три дня.

Но как только мы прошли в следующее помещение, обитатели которого привели бы в неописуемую радость любого конхиолога, я выбросил из головы оговорку моего хозяина. Здесь вдоль стены тоже стояли аквариумы, не такие большие, как те, что в других комнатах, но замечательно обустроенные так, чтобы точно имитировать естественную среду их обитателей. А они были живыми драгоценностями из всех океанов Земли. Большие раковины и моллюски из южной части Тихого океана; крошечные, бросающиеся в глаза каури с Большого Барьерного рифа; сотни причудливых одно— и двустворчатых моллюсков всех возможных форм и размеров. Даже окна были из раковин — огромных, прозрачных, сияющих таинственным розоватым светом веерообразных раковин, фарфорово-тонких, но бесконечно крепких. Поднятые с невероятных глубин, они наполнили комнату кровавыми оттенками, отличающимися от подводного мельтешения предыдущих помещений.

Экскурсия прервалась, когда в комнату вошел Костас, грек, привезший меня из Клетноса, и пробормотал своему хозяину что-то явно важное. Хаггопиан согласно кивнул головой, и Костас вышел. Через несколько минут он вернулся с полудюжиной других греков, каждый из которых перемолвился парой слов с Хаггопианом, прежде чем уйти. В конце концов мы снова остались одни.

— Они были моими слугами, — объяснил мне хозяин. — Некоторые служили мне почти двадцать лет, но теперь они мне больше не нужны. Я расплатился с ними, они попрощались со мной и теперь уезжают. Костас отвезет их в Клетнос, а попозже вернется за вами. К тому времени мне нужно будет закончить рассказ.

— Я не совсем понимаю вас, мистер Хаггопиан. Вы хотите сказать, что будете жить здесь в уединении? То, что вы сказали, звучит несколько... зловеще.

— Уединение? Здесь? Нет, мистер Белтон... Но конец, да! Я узнал о море все, что мог, мое обучение почти завершено.

Заметив мой озадаченный взгляд, он криво ухмыльнулся:

— Вы пытаетесь понять, что неудивительно. Очень немногие люди, если таковые вообще есть, знали, как я живу. Вот почему сейчас я решил нарушить свое молчание. Вы застигли меня в нужное время. Я ни за что не стал бы рассказывать мою историю, если бы меня не преследовали так настойчиво. Возможно, она послужит предостережением и даст мне передышку, а многочисленные последователи — ученые, преданные науке о море, которые будут стремиться превзойти мои работы и открытия, будут предупреждены, — он нахмурился, замолчав на минуту. — Завтра, когда остров опустеет, Костас вернется и освободит все живые экземпляры аквариумов. Даже самые большие рыбы вернутся в море. Тогда Хаггопиана будет действительно пуста.

— Но зачем? — спросил я. — Куда вы намереваетесь уехать? Этот остров, несомненно, ваша база, ваш дом и крепость. Именно здесь вы написали свои чудесные книги, и...

— Моя база и крепость, да, — резко, перебил он меня. — Этот остров был для меня и базой, и крепостью — но домом? Нет... Больше нет. Когда вы закончите интервью, я поднимусь на вершину скалы и еще раз взгляну на Клетнос. Потом я сяду на моего «Морского ежа» и поведу его, как уже давно решил, курсом на Касос-Стрейтс, пока не кончится топливо. Оттуда не может быть возврата. В Средиземном море есть неведомые места, где море глубокое и холодное, и где... — он замолчал и повернул ко мне свое блестящее лицо. — Но в таком случае моя история никогда не будет рассказана. Достаточно сказать, что это последнее путешествие «Морского ежа». Он опустится на дно, и я останусь на борту.

— Самоубийство? — ахнул я. — Вы собираетесь... утопиться?

Услышав мое предположение, он расхохотался — зашелся кашлем, скрежетавшим, как мел по доске.

— Утопиться? Так водная могила кажется вам столь омерзительной?

Он снова расхохотался.

Несколько секунд я в немом изумлении и тревоге смотрел на него, не зная, разговариваю ли я с нормальным человеком, или же...

Хаггопиан внимательно посмотрел на меня сквозь темные линзы своих очков, и взгляд этих невидимых глаз заставил меня медленно покачать головой, попятившись.

— Прошу прощения, мистер Хаггопиан, я просто... — все слова разом вылетели у меня из головы.

— Непростительно! — прохрипел он. — Мое поведение непростительно! Пойдемте, мистер Белтон. Возможно, там нам будет удобнее.

Он провел меня по коридору во внутренний дворик, обсаженный лимонными и гранатовыми деревьями. Там в тени стоял белый садовый столик с тростниковыми стульями. Хаггопиан резко хлопнул в ладоши, потом подвинул мне стул, а сам уселся напротив. Я снова отметил, что его движения казались странно неуклюжими.

На хлопок армянина отозвалась пожилая женщина, завернутая на индийский манер в шелковое сари, с прикрытой длинной шалью нижней половиной лица. Он бросил ей несколько гортанных слов на греческом. Она вышла, чтобы через несколько минут вернуться с подносом, двумя стаканами и английским пивом в запотевшей от холода бутылке.

Я увидел, что стакан Хаггопиана уже наполнен, но не смог узнать, что это был за напиток. Жидкость казалась зеленой, с густым осадком. Мы чокнулись, и он сделал большой глоток из своего стакана. Я последовал его примеру, потому что в горле у меня было сухо, как в пустыне; но, поставив стакан обратно на стол, я заметил, что Хаггопиан все еще пьет. Он проглотил всю мутную жидкость до капли, поставил стакан и снова призывно хлопнул в ладоши.

В этот момент я удивился, почему он так и не снял темные очки. Ведь мы же находились в тени. Но взгляд на лицо армянина напомнил мне, что, должно быть, у него какая-то аллергия. Я снова заметил тоненькие ручейки жидкости, бегущие по его щекам из-под загадочных линз. Молчание было нарушено, когда пожилая женщина вернулась со следующим стаканом питья для своего хозяина. Он сказал ей еще несколько слов перед тем, как она снова покинула нас. Я, тем не менее, не мог не заметить, когда она наклонилась над столом, насколько высохшим казалось ее лицо, с узкими ноздрями, изборожденной глубокими морщинами кожей и тусклыми глазами, глубоко запавшими под костистыми дугами бровей. Похоже, ее прямо-таки тянуло к Хаггопиану, она склонялась к нему, явно пытаясь обуздать видимое невооруженным глазом желание прикоснуться к нему.

— Она уедет с вами. Костас позаботится о ней.

— Я что, слишком на нее глазел? — спросил я виновато, внезапно ощутив странное чувство нереальности и разорванного времени. — Прошу прощения, — я не хотел быть невежливым.

— Ничего. То, о чем я должен вам рассказать, превращает в чепуху все остальное. Вы произвели на меня впечатление человека, мистер Белтон, которого не так-то легко... испугать.

— Меня можно удивить, сэр... но испугать? Кроме всего прочего, я был военным корреспондентом, и...

— Да, конечно, но есть ведь и более худшие вещи, чем ужасы войны.

— Возможно, но, как бы то ни было, я журналист. Я рискну...

— Хорошо! И, пожалуйста, отбросьте все свои сомнения, которые могли прийти вам в голову относительно моей нормальности.

Я начал было возражать, но он быстро прервал меня:

— Нет, нет, мистер Белтон! Вы должны быть совершенно невосприимчивым, чтобы не заметить здесь никакой странности.

Пожилая женщина вошла в четвертый раз, поставив на столе перед ним кувшин, и он замолчал. На этот раз она почти прильнула к нему, а он шарахнулся от нее, чуть не опрокинув свой стул. Он проскрипел по-гречески что-то резкое, и я услышал, как странное сморщенное создание всхлипнуло. Потом старуха, отвернувшись, заковыляла прочь.

— Боже мой, что такое с этой женщиной?

— Терпение, мистер Белтон, — он поднял руку. — Всему свое время, — он снова осушил свой стакан и еще раз наполнил его из кувшина, прежде чем перейти к своему рассказу.

— Первые десять лет жизни я провел на островах Кука, а следующие пять — на Кипре, — начал Хаггопиан. — Я всегда жил неподалеку от моря. Мой отец умер, когда мне было шестнадцать, завещав мне два с половиной миллиона фунтов стерлингов. Когда мне исполнился двадцать один год, я унаследовал эти деньги и обнаружил, что могу полностью посвятить себя океану — единственной настоящей любви всей моей жизни.

Я имею в виду все океаны, все воды мира... В конце войны я купил Хаггопиану и начал собирать коллекцию. Я написал о своей работе. Мне только исполнилось двадцать девять, когда я закончил свою «Колыбель моря». Вы знаете об успехе, который имела эта книга... Я наслаждался успехом. Потом вышла книга «Море: новый рубеж», и я начал работу над «Обитателями глубин»... К тому времени, когда черновик рукописи был готов, мы с моей первой женой прожили уже пять лет, и я вполне мог бы опубликовать свою книгу тогда, если бы не тот факт, что я превратился в некотором роде в перфекциониста как в своих трудах, так и в научной работе. Короче говоря, в рукописи были части — целые главы, — которыми я был недоволен. Одна из этих глав была посвящена отряду сирен. Особенно меня очаровывал ламантин, его несомненная связь с известными издавна легендами о сиренах и русалках, от которых, разумеется, весь отряд получил свое имя. Однако не только это сподвигло меня на исследование ламантина, как я называл эти путешествия. В то время я и не догадывался о важности моих поисков. Так случилось, что моим изысканиям было суждено привести меня к первому реальному указателю на мое будущее — ужасающему намеку на конечный пункт, — тут он остановился.

— Конечный пункт? — счел я себя обязанным чем-то заполнить паузу. — Буквально или в переносном смысле?

— Пункт моего последнего назначения.

— О!

Через миг Хаггопиан продолжил рассказ, и я чувствовал, как его глаза пристально наблюдают за мной сквозь едва прозрачные линзы:

— Вы знакомы с теориями континентального дрейфа, которые утверждают, что континенты постепенно отплывают друг от друга и что когда-то давно они были гораздо ближе друг к другу? Такие теории вполне логичны. Древняя Пангея существовала, и по ней ступали ноги, отличные от человеческих. Первый огромный континент Земли знал жизнь задолго до того, как появился первый человек... В любом случае, я решился на исследование ламантина — сравнение ламантинов из Либерии, Сенегала и Гвинейского залива с ламантинами Карибского моря и Мексиканского залива — отчасти для того, чтобы дополнить работу Вегенера и других. Видите ли, мистер Белтон, из всех побережий Земли лишь на этих двух прибрежных участках ламантины водятся в их первобытном состоянии — отличное зоологическое доказательство континентального дрейфа... В конце концов я очутился в Джексонвилле, на восточном побережье Северной Америки. Там я случайно услышал о нескольких странных камнях, найденных в море — камнях, на которых были выбиты полустертые иероглифы невероятной древности, предположительно вынесенные на берег встречными течениями Гольфстрима. Меня так заинтересовали эти камни и их возможный источник — если помните, My, Атлантида и другие мифические затонувшие страны были моими любимыми темами, — что я быстро завершил исследование ламантина, чтобы отплыть в Бостон, в Массачусетс, где, как я слышал, в одном частном музее хранилась коллекция подобных диковинок. Там, увидев эти древние камни, хранившие свидетельства изначального разума, я понял, что теперь у меня есть убедительное доказательство в защиту теории дрейфующих континентов. Я видел доказательства существования того же самого разума в столь отдаленных местах, как Берег Слоновой Кости и острова Полинезии!

Некоторое время Хаггопиан сдерживал рвущееся наружу возбуждение. Он сидел, сжимая руки и беспрестанно ерзая в кресле.

— Да, мистер Белтон! Разве это было не удивительное открытие? Стоило мне только увидеть эти базальтовые обломки, как я тотчас же узнал их! Они оказались небольшими, эти кусочки, но надписи на них были теми же самыми, что я видел на огромных черных колоннах в Гефе, в прибрежных джунглях Либерии — колоннах, от которых море уже давно отступило и вокруг которых в лунные ночи туземцы исполняют свои неистовые пляски и поют древние литургии. Эти литургии, Белтон, тоже были мне известны со времен моего детства на островах Кука: Йа Р'льех! Ктулху фхтагн!

Произнося эту нечеловеческую тарабарщину, прозвучавшую в его устах ужасно зловеще, армянин резко вскочил на ноги и оперся о стол костяшками кулаков с такой силой, что они побелели. Потом, когда я отшатнулся от него, он медленно расслабился и рухнул назад, откинулся на спинку своего стула, точно почувствовав внезапную усталость. Он безвольно опустил руки и отвернулся.

В такой позе он провел никак не меньше трех минут, прежде чем, будто извиняясь, пожал плечами и вновь повернулся ко мне.

— Вы... Прошу прощения. Я стал очень часто перевозбуждаться.

Он поднял свой стакан и сделал глоток, потом снова промокнул ручейки жидкости, струящиеся из глаз.

— Но я отвлекся. Я лишь хотел подчеркнуть, что когда-то очень давно, обе Америки и Африка были сиамскими близнецами, соединенными низменной перемычкой, которая затонула, когда начался континентальный дрейф. В той низине возвышались города, и будет достаточно сказать, что существа, построившие древние города, существа, сошедшие со звезд на заре истории Земли, когда-то обладали властью над всем миром. Но они оставили и другие следы, эти существа — странных богов и еще более странные культы... Однако, кроме этих неизмеримо важных геологических открытий, в Новую Англию меня привели также и интересы генеалогические. Понимаете, моя мать была полинезийкой, но в жилах ее текла и новоанглийская кровь. Мою пра-пра-прабабку привезли с островов в Новую Англию в трюме одного из старых Ост-Индских парусных судов в самом начале 1820-х, а еще через два поколения моя бабка вернулась в Полинезию после того, как ее американец муж погиб при пожаре. До того мои предки жили в Иннсмуте — захолустном новоанглийском морском порте, пользующимся дурной репутацией, где полинезийки были отнюдь не редкостью. Когда бабушка вернулась на острова, она была беременна, но в моей матери очень сильно проявилась американская кровь. Я говорю обо всем этом потому... Потому что не могу не думать, не связано ли что-нибудь в моих генеалогических данных с... Видите ли, ребенком в Полинезии я наслушался разных странных историй — историй о существах, которые выходят из моря и спариваются с людьми, и об их ужасном потомстве!

И снова в голосе и поведении Хаггопиана проступило лихорадочное возбуждение, он несколько раз вздрогнул всем телом, находясь во власти невероятных, едва сдерживаемых эмоций.

— Йа-Р'льех! — внезапно выкрикнул он снова на том же неизвестном языке. — Какие чудовищные существа рыщут в глубинах океана, Белтон, и какие существа возвращаются в эту колыбель земной жизни?

Он вскочил на ноги и начал мерить внутренний дворик нетвердыми неуклюжими шагами, бессвязно бормоча что-то себе под нос и время от времени бросая взгляды на меня, очень встревоженного его состоянием. В конце концов он снова сел и продолжил:

— Еще раз прошу принять мои извинения, мистер Белтон, и умоляю простить меня за то, что так сильно отклонился от главных событий. Я говорил о своей книге, «Жители глубины», и о моем недовольстве ее определенными главами... Итак, когда, наконец, мой интерес к новоанглийским побережьям и тайнам иссяк, я вернулся к книге, а именно — к главе, касающейся океанских паразитов. Разумеется, меня сильно ограничивало то обстоятельство, что море не может похвастаться столь огромным числом паразитических или симбиотических существ, как суша. Тем не менее, я занимался миксиной и миногой, некоторыми видами рыбьих пиявок, китовых вшей и цепляющихся водорослей, сравнивал их с пресноводными пиявками, различными видами ленточных червей, грибков и так далее. Возможно, вы склонны полагать, что разница между обитателями суши и моря слишком велика. Разумеется, в каком-то смысле так оно и есть, но когда подумаешь, что вся жизнь, как мы знаем, первоначально зародилась в море... Однако продолжаю. В 1956 я исследовал океан у Соломоновых островов на яхте с командой из семи человек. Однажды мы заночевали на маленьком живописном необитаемом островке неподалеку от Сан-Кристобаля, а на следующее утро, пока мои люди собирали лагерь и готовили яхту к выходу в море, я бродил по берегу в поисках раковин. Мне на глаза попалась выброшенная приливом на берег, в крошечный прудок, огромная акула, чей спинной плавник торчал из воды. Мне стало ее жаль, и это чувство только усилилось, когда я увидел присосавшегося к ее животу одного из тех самых паразитов, которыми я все еще занимался. Там были и другие, но эта миксина была великолепна! Четырех футов и определенно именно такого типа, которого мне еще не доводилось видеть. К тому времени мои «Жители глубины» были уже почти закончены, и если бы не та глава, о которой я упомянул, книга давно уже находилась бы в типографии... Я не мог перетащить акулу в океан, так что один из моих людей прекратил ее страдания выстрелом из ружья. Одному богу известно, как долго паразит высасывал из нее соки, постепенно ослабляя ее, пока она не стала игрушкой волн. Миксине же пришлось отправиться с нами. На борту моей яхты было множество баков, способных вместить гораздо более крупную рыбу, и, разумеется, я хотел изучить паразита и включить результаты в мою книгу... Моим людям удалось без особых проблем опутать странную рыбу сетью и поднять ее на борт, но, похоже, операция все-таки доставила им некоторые неприятности. Я подошел к ним, чтобы помочь справиться с добычей, пока она не задохнулась... Тут она начала биться. Одним гибким движением она вырвалась из сети и увлекла меня за собой в бак!.. Сначала мои люди, естественно, начали смеяться, и я бы охотно присоединился к ним, если бы эта ужасная рыба в один миг не присосалась к моему телу, впившись мне в грудь и сверля меня своим кошмарным взглядом!

Последовала пауза, во время которой лицо Хаггопиана жутко подергивалось, после чего он продолжил:

— Я был в бреду еще три недели после того, как меня вытащили из бака. Шок? Яд? Тогда я этого не знал. Теперь знаю, но уже слишком поздно. Возможно, даже тогда уже было слишком поздно... Моя жена исполняла в команде роль кока, и во время моего беспамятства, когда я лихорадочно метался и ворочался в постели в своей каюте, она заботилась обо мне. Тем временем команда подкармливала злополучную рыбу — ранее не известный вид миксины — маленькими акулами и другой рыбой. Они никогда не позволяли паразиту полностью истощить своего очередного хозяина, но знали достаточно, чтобы сохранить для меня это существо живым и здоровым... Мое выздоровление, как сейчас помню, было омрачено постоянно повторяющимися снами об огромных подводных городах. Исполинские строения из базальта, населенные земноводными глубоководными, служителями Дагона и почитателями спящего Ктулху. В этих снах зловещие голоса взывали ко мне, нашептывая тайны о моих предках, заставлявшие меня стонать в бреду... После выздоровления я не раз спускался в трюм и сквозь стеклянные стенки бака разглядывал миксину. Вам когда-нибудь приходилось видеть миксину с близкого расстояния, мистер Белтон?