Обычно я видел его только по ночам, когда возвращался из пустыни. Он был настойчив, но вежлив и всегда избегал рассказывать о своих делах со «Старым Джо», как я ласково называл отца. В конце концов он уехал, как я тогда считал, обратно на свои греческие острова. Я не видел оставленного им — во всяком случае тогда — но отец говорил, что это книги, какие-то черепки и некоторое количество разных документов, древних и современных…

Основным же итогом его визита явилось вот что.

До того как отец начал болеть — а у него становилось все хуже с сердцем — он занимался и раскопками древних городов на берегах Галилеи. Иногда мы с ним работали целые дни напролет, а ночью отец возвращался к своим исследованиям и переводам. Теперь же, заболев, вместо того, чтобы отдыхать, он снова начал раскопки в пустыне, причем с необыкновенным рвением — но только уже в одиночку, без меня. Я предупреждал его, что он губит себя, но отец не обращал на мои слова ни малейшего внимания. Он явно увлекся новой проблемой даже больше, чем его недавний гость.

Благодаря специфике нашей работы у нас были друзья повсюду. Даже в периоды жесточайших политических и международных кризисов — естественно, я не имею в виду настоящие войны — мы обычно могли получить доступ в местности, даже расположенные на территориях соседних государств. И вот я стал замечать, что отец занялся восстановлением своих сирийских и иорданских контактов. Поверьте, в то время это было делом весьма щекотливым: одна война уже шла, несколько других грозили вспыхнуть со дня на день, а сирийская граница проходила прямо по западному берегу Галилеи, иорданская же, естественно — по южному. Понимаете, о чем думал отец, к чему он готовился?

Трэйс кивнул.

— Он хотел перебраться через границу и взглянуть на Хоразин, верно?

— Вот именно! И в конце концов, при содействии наших военных, именно это он и сделал. Чуть позже я вам все объясню…

Что же касается меня, то я был молод, энергичен, и моя работа, в свете тревожной предвоенной обстановки, конечно же, не выглядела особо важной — одним словом, меня «призвали» в армию. И, по мере возможности, я старался принимать участие в «специальных и разведывательных операциях», сопровождая отца в его поездках через Галилею или вокруг нее на северное побережье . Но как вы думаете, взял он хоть раз меня с собой в Хоразин? Позволил он мне по-настоящему побывать в этом проклятом, обреченном разрушенном городе? Ни разу! Нет, военные должны были оцеплять город с тем, чтобы он мог производить там раскопки и делать Бог знает что еще в полном одиночестве.

Год такой работы окончательно подорвал его здоровье. Я тогда служил в саперной части в Седероте немного восточнее Сектора Газа. Мы обслуживали железнодорожную линию Беэр-Шева — Кирьят-Гат. И тут мне сообщили о болезни отца. Я приехал к нему и понял, что он и вправду не на шутку болен. Он заявил мне, что не боится умереть, и что гораздо больше боится жить и дальше! И до самой своей смерти, говоря со мной о чем угодно, он то и дело повторял: "Прав был этот Ионафан Бен — совершенно прав! " Или: "Хватит ли у тебя сил, сынок, справишься ли ты? " Я ему отвечал: "Конечно, хватит, отец — только скажи, что я должен сделать? " А он на это восклицал: " Ах! Если бы можно было снова стать молодым и сильным. Тогда бы я сам это сделал — ну хотя бы попытался сделать, или помог бы кому-нибудь сделать это — сам! Но я стар. "

Тут Гоковски скорбно опустил голову. Трэйс несколько мгновений подождал, затем мягко спросил:

— Ну? И что же дальше?

Гоковски поднял глаза.

— Простите. Я очень любил его. — Он глубоко вздохнул и продолжал: — Перед самой кончиной он подозвал меня и прошептал: "Я побывал в тайном подземелье под Хоразином. Сол, все доказательства там. Все зло в нем. Иисус знал об этом — должно быть, Он чувствовал его приближение. Когда-то среди нас был Иисус, теперь ОН здесь! Антихрист бродит среди людей. И продолжается это с тех пор, как Иисус умер на Голгофе! " — таковы были его последние слова…

Снова Гоковски помолчал, а затем продолжал:

Я прослужил еще год, затем демобилизовался. Только к концу 1953 года я сумел завершить его переводы, поскольку считал это своим почетным долгом — ведь за них ему заплатили — и стал совершенно свободным человеком — то есть был волен делать, что захочу.

В это время «Ионафан Бен Мейрис» — как называл себя Димитриос Каструни — прислал мне из Афин письмо с выражением соболезнований и сообщил, что вскоре постарается приехать повидаться со мной. Но было в его письме и предупреждение: если я продолжаю дело отца, то мне лучше воздержаться от исследований или раскопок в Хоразине. Он, мол, уже совершил ошибку, попытавшись привлечь на помощь моего отца в одном деле — но лишь потому, что не отдавал себе отчета в том, насколько тот слаб здоровьем. И теперь ему не давала покоя мысль, что он, возможно, дал «Старому Джо» плохой совет. Больше он в письме ничего не рассказывал, а лишь просил ему доверять и слушаться его советов, а также избегать любых контактов с Джорджем Гуигосом.

И, конечно же, месяцев через шесть ко мне явился его представитель! Только тогда я этого не понял, поскольку посланец назвал его «Хумени» — богатым армянином, занимавшимся скупкой и незаконным вывозом древностей. Думаете, он так сразу мне все и выложил? Ничего подобного, он вовсе не пришел ко мне и не заявил: "Мой хозяин Джордж Хумени желает, чтобы вы провели для него раскопки в определенном месте и переслали ему определенный предмет, который вы там найдете, по определенному адресу, за что готов выплатить вам более чем щедрое вознаграждение. ", но после приблизительно часовой беседы стало ясно, что смысл его предложения именно таков.

И где же я должен был копать? В Хоразине! А что за предмет я там найду? Это должна была быть одна из двух каменных плит с надписями на древнейшем из семитских языков.

— Я знаю об этих плитах! — воскликнул Трэйс, в голове которого бешено кружились мысли. — Я читал про них в одной из тех книг, что оставил мне Каструни. Это была книга Моргана Селби «Мои путешествия и открытия в Святой Земле». Надписи на плитах сделала ведьма — приемная мать Аба. На одной из них было заклинание, концентрировавшее силы зла, а на другой — изгонявшее их.

Гоковски наклонился к нему и схватил его за руку.

— А эта книга все еще у вас?

Трэйс нахмурился.

— Она у меня дома, в Англии.

По лицу Гоковски было видно, что это известие крайне его огорчило. Но он тут же справился с собой и сказал:

— Впрочем, это неважно. Я слышал о работе Селби — и сильно сомневаюсь, что там есть хоть что-то, чего я не знаю. Тем не менее, вы правы. Так вот, этот Хумени хотел, чтобы я нашел одну из Хоразинских плит и доставил ее по назначению, а затем уничтожил следы раскопок и никогда туда больше не возвращался. И как вы думаете, которая из плит его интересовала?

Трэйс на секунду задумался и ответил:

— Та, на которой каплевидный знак обращен вверх — чтобы иметь возможность призывать себе на помощь могущество сатаны через Демогоргона!

Гоковски покачал головой.

— Мне понятен ход ваших мыслей, но вы просто не располагаете всеми фактами. Аб был рожден в Галилее. Через 347 лет произошло его первое перерождение, затем последовали все остальные. Он изначально НАДЕЛЕН могуществом сатаны, а также Демогоргона и способен призывать их где угодно и когда угодно — чему вы наверняка стали свидетелем! Плита же с обращенной вверх каплей является средоточием могущества злых сил и в этом качестве является инструментом, позволяющим ему перерождаться!

— То есть при помощи этой плиты он обновляет себя, — подхватил Трэйс, — а значит, она должна всегда оставаться в Хоразине.

— Вот именно! А теперь задумайтесь: почему в Хоразине практически никогда не велись раскопки, а если его и обследовали, то лишь крайне поверхностно?

Если бы можно было отследить события на две тысячи лет назад, мы бы наверняка обнаружили, что Хумени — будем пока продолжать звать его так — все это время буквально глаз не спускал с этого места, всячески препятствуя любым исследованиям города. А уж в наше время, когда в этих местах идет современная война и вполне вероятно, что там вот-вот появятся танки, которые под собственной тяжестью могут кое-куда ПРОВАЛИТЬСЯ… Хумени наверняка не на шутку встревожился.

И, тем не менее, плита с каплей, обращенной вверх, должна оставаться на месте — но как же другая?

— Плита, изгоняющая злые силы? — Трэйс задумчиво почесал нос, потом пожал плечами. — А что другая?

— Ну как же — что будет, если она попадет не в те руки? Разве мог Хумени позволить, чтобы кто-нибудь случайно обнаружил ее — это одно-единственное средство, с помощью которого его только и можно уничтожить? Разумеется, нет.

Трэйс явно был озадачен.

— Тогда почему же он попросту не вернулся и не забрал ее?

— Да потому что он не может ее коснуться! Ее должен достать кто-то другой. Причем человек, имеющий туда доступ. Хорошо, скажете вы, почему бы тогда ему хотя бы просто не наблюдать за ходом работ? Зачем посвящать в секрет подземелья кого-то постороннего? Да? Как вы думаете, сколько по-вашему я бы прожил, выполнив работу?

— Все равно непонятно, что он собирался делать с плитой? — спросил Трэйс.

— Конечно же, разбил, уничтожил бы ее — а заодно и угрозу, которую она для него представляла — навсегда.

— И вы согласились, — кивнул Трэйс. — Хотя и не уничтожили ее, но достали. К тому времени вы уже занялись изучением всего того, что Каструни оставил вашему отцу, и постепенно начали понимать, в чем дело. Вы достали плиту и перевезли ее сюда. Назначили себя ее хранителем — значит, это и есть та «вещь», которую вы «охраняете»!

— И да и нет, — сказал Гоковски. — Вы слишком поспешны в своих умозаключениях. Прежде всего, я ведь не был вором, как вы. Не был я и грабителем могил. Нет, в тот раз я отклонил предложение Хумени. А после этого, как вы верно предположили, я постепенно начал понимать значение того, что Каструни оставил моему отцу. Но в следующие четыре года счастье мне совершенно изменило — причем самым роковым образом.

Сначала я запил. Должно быть, я едва не стал — а может даже и вплотную приблизился к этому состоянию — алкоголиком. Потом в моей жизни появилась женщина — высококлассная проститутка из Дженина. Она даже изменила своему ремеслу, чтобы удержать меня возле себя. Я был буквально разорен пьянством, одурманен этой женщиной — короче, на меня будто порчу навели! До того я был довольно состоятельным человеком, но к середине пятьдесят восьмого года… И вдруг…

… снова весточка от Каструни. Пространное сбивчивое письмо на несколько тысяч слов. И на сей раз в нем он поведал мне все. Более того, к тому времени он уже побывал на Кипре и во второй раз столкнулся с Гуигосом/Хумени, и в письме изложил то, что, по его мнению, произошло на вилле к северу от Ларнаки! И чего же он хотел от меня? Чтобы я отправился в Хоразин, заложил взрывчатку и взорвал то проклятое место к чертовой матери!

Со времени тех событий на Кипре он был очень занят. Вероятно, Хумени преследовал его, но и он в свою очередь преследовал Хумени. Да, надо отдать ему должное! Он совершенно твердо решил так или иначе, но уничтожить это создание. Да! Как и вы, поначалу я решил, что Каструни, должно быть, бредит. Да и вообще — какое мне дело до него и его безумных фантазий? Меня словно окутывало темное облако, я быстро шел ко дну. И как раз в это время снова явился человек от Хумени, и на сей раз с гораздо более выгодным предложением. Вознаграждение обещало быть просто огромным, и я мог бы начать жизнь заново.

Кстати, прежде чем я продолжу: может быть вас все еще интересует почему Хумени сам не организовал раскопки? Думаю, что могу объяснить.

Во время последнего путешествия в Хоразин в качестве Гуигоса в 1936 году, Хумени столкнулся с серьезными проблемами. Причиной большинства их стал Каструни — прежде всего вовремя не оказавшись на месте, а потом, вернувшись в Хайфу и снова некоторое время работая на тогдашнюю британскую администрацию, он буквально донес на Гуигоса, заявив, что видел как Гуигос убил двоих — Хумнаса и Мхирени — «где-то» в пустыне. Он не упомянул Хоразин, потому что дал себе зарок НИКОГДА туда больше не возвращаться! Но с висевшим над ним обвинением в двойном убийстве Гуигос — или Хумени, как он стал себя называть — был вынужден убраться из Палестины! Когда администрацию в 1948 сменило государство Израиль под руководством Давида Бен Гуриона, в руки израильтян перешли и все архивы. И даже десять лет спустя обвинение все еще оставалось в силе. Гуигоса/Хумени по-прежнему разыскивали для дачи показаний.

В общем, каковы бы ни были причины, но сам он в то время вернуться не мог. Но не обольщайтесь и не думайте, что он не испробовал других вариантов, кроме как обратиться ко мне. В те дни на Голанских высотах рыскало множество разных групп — а кто может утверждать, что все это были просто террористы, а?

Но опять же, буду короток. Как я уже говорил, мной владело отчаяние. Я принял авансом деньги от Хумени, использовал все свои немногие оставшиеся связи, чтобы попасть в Хоразин, в конце концов нашел это ужасное подземелье и забрал оттуда плиту с перевернутым символом. Все это оказалось делом непростым, но я как-то справился. Я снова закрыл вход в подземелье, ночью отвез плиту на своем джипе домой — в общем, сделал все, как мне было велено. Утром я должен был переправить ее в один дом в Хайфе, и делу конец. Если бы только…

… я не прочитал надпись на плите. И это в самом деле было изгоняющее заклинание. Причем в таких ужасных словах, которых вам и не представить, и на языке столь древнем, что даже у меня возникли трудности с переводом и с произношением. Этот камень являлся окончательным спасением мира от любого зла! И не только этим — ко всему прочему, он оказался еще и катализатором моего очищения…

Чарли, я не знаю, верующий ли вы, но могу сказать, что тогда я этого о себе тоже не знал — до той ночи. Одним словом, мне было видение. Мне кто-то… явился! Я узрел… что-то! Оно было прекрасно и в то же время ужасающе! Оно спросило меня, боюсь ли я за свою душу, и я ответил, что боюсь. Оно спросило меня, хочу ли я быть проклятым во веки веков, так, что мое имя среди людей станет подобно имени Иуды? И я ответил, что не хочу. И тогда оно сказало мне: "Когда слуга этого человека придет к тебе и спросит, почему ты не исполнил обещанного, поинтересуйся, как звучит истинное имя его хозяина. А когда он спросит, что ты имеешь в виду, СКАЖИ ему тайное имя его хозяина. А еще скажи ему, что имя его хозяину Легион! "

Трэйс кивнул.

— Понятно. Значит утром вы все-таки не отвезли камень в Хайфу?

Гоковски, похоже, был удивлен.

— Так вы верите? Что меня посетило видение?

Трэйс беспомощно развел руками.

— Мне кажется, вы просто неспособны лгать, вот и все! Да и какая разница? В любом случае, вы НЕ СДЕЛАЛИ того, что вам было велено, и это самое главное. И какова же была реакция Хумени?

— Прошло четыре дня, — продолжал Гоковски, — наконец появился человек от Хумени и потребовал плиту. Услышав мою просьбу назвать истинное имя его хозяина, он сделал вид, будто не понимает моего вопроса. Я сказал ему, что когда-то его хозяина звали Гуигос; он побледнел. Затем я произнес: "У него было много имен — воистину их легион. " Мне показалось, что он вот-вот упадет в обморок.

Пришлось ему уйти без плиты. Я заранее договорился о продаже дома, уладил свои дела и связался с друзьями в США. Все это я успел за те четыре дня, которые прошли с той ночи. Можете себе представить, каково было воздействие на меня этого видения! И я уехал в Америку, чтобы начать новую жизнь. Но увы…

… В Америке тоже оказалось небезопасно. Хумени прочно обосновался там и обзавелся обширными связями в политических и мафиозных кругах, которые в Америке зачастую одно и то же! Я был вынужден буквально все бросить и уносить ноги. Но куда?

В свое время мы с отцом выполняли кое-какую работу для Родосского Общества Исследователей Древностей, штаб-квартира которого находится в Родосе. Довольно многие из греков, с которыми я еще тогда сдружился, достигли достаточно высокого — я имею в виду политического — положения на Додеканских островах. Сложными и мучительными путями я в конце концов оказался на Карпатосе. Чтобы довести монастырь даже до этого спартанского уровня, требовалось огромное количество усилий, но он обладал тем преимуществом, что находился в уединенном месте и, как вы уже и сами имели возможность убедиться, практически неприступен. Я приобрел его за сущие гроши, нанял человека — отца этих двух моих умственно отсталых мальчишек — ныне покойного, благослови его Господь — и теперь… теперь, мне кажется, время настало. Я провел здесь двадцать два года, но только лет десять назад Хумени удалось меня обнаружить.

Трэйс некоторое время обдумывал услышанное и наконец сказал:

— Извините, но честно говоря, меня удивляет, как это вы все еще живы! Ведь вы сами сказали, что он почти достал вас в Америке — да и сегодня вы были на волосок от гибели — так почему же.. ? Я хочу сказать как вы УХИТРИЛИСЬ уцелеть? Если мы и в самом деле говорим об антихристе, то где же все эти его чудовищные силы?

— Когда он узнал, что я здесь, — ответил Гоковски, — он и в самом деле тут же послал убийцу. И в тот раз мне тоже повезло. Мой человек заметил его первым. Кем бы убийца ни был, этот мир он покинул тем же путем, что и худой американец. Жалости к нему я не испытываю: любой, кто служит Хумени, играет со смертью, а после смерти — и кое с чем похуже. Это чудовище не забыло и не простило меня. Настало время привести в действие мой давно выработанный план.

Конечно же, цель Хумени оставалась прежней: уничтожить камень. Я написал ему, и… — Он замолчал, поскольку Трэйс недоверчиво фыркнул.

— Что-что вы сделали?

Гоковски недоуменно поднял свои соломенные брови.

— А что тут такого? Ведь к тому времени я уже поддерживал постоянную связь с Каструни, мы оба знали о том, чем Хумени занимается в Америке и его многочисленные адреса. Да и вообще, наша осведомленность о нем с годами становилась все более полной. Так вот, как я уже говорил, я написал ему. И в письме объяснил, что моя смерть не только ничего ему не даст, но и будет чересчур дорого стоить. Хумени, как и вы, сильно заблуждался, считая, что плита находится здесь, в монастыре. Я объяснил ему, что он ошибается и что на самом деле камень спрятан в потаенном месте, а мои доверенные лица — которых несколько, причем в разных частях света — получили исчерпывающие инструкции на случай моей смерти, будь она случайной или насильственной. Стоит мне умереть, как всем мировым религиозным лидерам будут немедленно разосланы письма с подробным изложением природы камня и его местонахождения, а также причин столь горячего интереса к нему самого Хумени. Одновременно будет обнародовано и местонахождение хоразинского тайника, в таком случае, там очень скоро начнутся раскопки. Поэтому доступ туда самому Хумени станет совершенно невозможен.

— Пат! — заметил Трэйс.

— Вот именно. В своем ответном и единственном письме ко мне он именно так и выразился. Но и предупредил, что в случае любой моей превентивной акции такого рода, я буду незамедлительно убит, поскольку тогда ему терять будет уже нечего.

Гоковски откинулся назад.

— Ну вот, пожалуй и все. У вас наверняка есть вопросы ко мне. Давайте…

Лицо Трэйса теперь выражало беспокойство. Он вздохнул, потряс головой как бы для того, чтобы в ней прояснилось, и сказал:

— Еще мгновение назад все это начинало казаться правдой. А теперь? Теперь уже ничто не кажется правдоподобным. Я слишком мало знаю и не могу собрать воедино даже это. Иногда вдруг начинает казаться, что все встает на свои места, но потом опять рассыпается. Наверное, я перестарался, пытаясь понять слишком много за чересчур короткий срок.

Гоковски пожал плечами.

— Именно поэтому я и предлагаю вам задать те вопросы, которые у вас возникли, а тогда посмотрим — может быть, я сумею прояснить для вас то, что осталось непонятным.

Трэйс кивнул.

— Хорошо. Прежде всего, чего добивается Хумени?

— В конечном итоге? Полного уничтожения человечества. Он хочет, чтобы цивилизация погибла, а затем выжившие начали бы все заново в невежестве, дикости и, разумеется, поклоняясь его отцу, сатане.

— Но ведь Хумени лишь один человек, одно создание!

— Как и президент Рейган. Как советский руководитель. Как миссис Тэтчер, полковник Каддаффи, Папа Римский, Аятолла. Как Иисус, наконец.

— И как же он намерен это устроить?

— Он УЖЕ это делает! Буквально повсюду бушуют войны. В нашей сравнительно цивилизованной и мирной половине земного шара очень легко забыть о том, что постоянно происходит в другой его половине. Но это так, Чарли: половина нашего мира постоянно объята войной! А ведь на дворе атомный век. Вам известно например, что в Америке Хумени контролирует определенные ядерные интересы? Так вот, ТЕПЕРЬ вы это знаете! Он «большой человек» во многих странах. Правда не здесь, не на греческих островах. Довольно слабо его влияние в Англии, где до сих пор еще не все можно купить за деньги, хотя этот день и там уже не за горами. И в Австралии… Зато почти во всех остальных странах он очень влиятелен.

Правда, в России о нем еще не слышали, но они сами играют ему на руку, и это его вполне устраивает. Он — в Японии, в Германии, в Южной Африке и Испании. Особенно силен он во Франции…

Трэйс начал чувствовать свою беспомощность.

— А кто же работает против него?

— Я. Раньше еще и Каструни. Теперь, надеюсь, вы. У меня есть «друг», который все еще живет в Израиле, наблюдает и выжидает. Есть и другие.

Правда немного. Мы пытались привлекать и других людей, но… — Он пожал плечами.

— Но что?

— А вы сами попытайтесь! Вернитесь в Лондон, выбегите на улицу и закричите: "Антихрист явился! Все вы обречены, обречены на гибель, если не выслушаете меня! " И чем, по вашему мнению, это кончится?

— Ничем, — кивнул Трэйс. — Я уже видел таких в Уголке Ораторов. Все та же старая песня:" Конец близок! " Никто просто не слушает.

— Вот именно, — согласился Гоковски. — И дело вовсе не в том, что люди утратили веру — они, скорее, перестали бояться. Сверхъестественное нереально, Чарли. А нереальное не может навредить. Хоть кого спросите…

Трэйс помолчал, подумал, а затем спросил:

— А этот… ваш друг в Израиле. Это не тот ваш коллега, который вместе с вами работал на западном берегу Галилеи, когда Каструни явился к вашему отцу в Зиппори?

— Да, а что? Почему вы спросили?

— Просто кое-что пришло в голову. А вы не можете сказать мне, как его зовут?

— А стоит ли? Неужели это так важно?

— Тогда позвольте я вам его назову, — сказал Трэйс. — Его фамилия Гальбштейн, не так ли? — По выражению лица Гоковски он понял, что прав.

— А откуда вы знаете? — допытывался Гоковски.

Трэйс пожал плечами и солгал:

— Да, кажется, Каструни упомянул его, вот и все. Это неважно.

Он вдруг почувствовал себя как человек, только что вонзивший топор в чью-то грудь — возможно, и в грудь Гоковски тоже — но постарался этого не показать…