Как в реальной жизни. Лу уходит. Оставляет Ницше и испытывает Ре. А Элизабет начинает против Лу войну. Распространяет слухи о якобы распутной жизни фройляйн Саломе. Истеричным голосом мелочного синего чулка оповещает свет о своих домыслах. Сплетничает. Фальсифицирует и шельмует. Русская девка испортила ее брата! Теперь она на содержании у некоего господина. И живет в незаконном браке. Убийственные обвинения в глухие времена. Рухнет самая добрая репутация. К тому же эта русская - наглая. И нечистоплотная. Чего только не рассказывали о ней таутенбургские прачки!
      Ну а Ницше? Ах, Ницше так слаб... И верит сестре, и не верит... И под конец так взбудоражен, что лишь какой-то дюйм пока еще отделяет от кровопролития. От самоубийства. От дуэли. В итоге - нервная лихорадка, меланхолия и отчаянная надежда на возвращение Лу. Поистине, это начало начала.
      Этим началом стал Заратустра. Идея главного произведения Ницше возникла еще в августе 1881 года. О том, как она родилась, он расскажет в "Ecce homo", своей последней книге. Я шел в тот день вдоль озера Сильваплана через леса; у мощной, пирамидально нагроможденной груды камней, неподалеку от Сурлея, я остановился. Там пришла мне эта мысль. Мысль о вечном возвращении... Концепция... набросана на листе бумаги с надписью: 6000 футов по ту сторону человека и времени.
      Очарованный и вдохновленный переживанием любви, покинутый и одинокий, ступает он теперь на путь, ведущий его к самым высоким озарениям. На прощание Лу подарила ему свою "Молитву жизни". Последний стих он делает своим кредо:
      Существовать и мыслить сквозь эпохи!
      В твоих объятьях свыкнуться ль с разлукой?
      Но коль не дашь мне счастия ни крохи,
      Ну что ж! Останься со своею мукой.
      Спасителем Ницше в дни его тягчайших мучений становится Заратустра. И Заратустра говорил так к народу: Я учу вас о сверхчеловеке. Ибо человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, - канат над пропастью. Стало быть, человек есть нечто, что должно превзойти.
      О чем учит ницшевский Заратустра? Об обществе, ведомом элитой. О героических личностях, обладающих волей к власти. О высших людях, о масштабно мыслящих завоевателях. Таких, как Колумб или Наполеон.
      А слабые? Чернь? То есть масса? Ее можно эксплуатировать. Грубо и бесцеремонно. Ницше и в голову не приходит, что масса может организоваться, более того, взбунтоваться против сильных мира сего. Ход мыслей Карла Маркса, его коллеги, ему совершенно чужд. Стремление к социализму не присуще человеку. Ему присуще стремление к эксплуатации. Стало быть, никакого сострадания к массам!
      Сострадание, учит Заратустра, множит земные тяготы. Сострадание делает человека слабым. Новый человек должен жить, а не страдать. Слабые и неудачники должны погибнуть: первая заповедь нашей любви к человеку.
      И тут Ницше более чем уязвим. Через полвека нацисты присвоят лучшие фрагменты его произведений, все вызывающие острую реакцию формулы - воля к власти, белокурая бестия, сверхчеловек, то есть человек, рожденный повелевать и править, тысячелетний рейх. Философа, который хотел разрушить рабскую мораль и наделить свободомыслие крыльями, они сделают рабом, прикованным к их человеконенавистнической идеологии.
      Но философия Ницше - это философия жизнелюбия и веселья. Убитого Бога заменил Заратустра. Я заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о горних надеждах! Они отравители, все равно, знают ли они это или нет. Так говорил Заратустра.
      Подобно Прометею, близорукий поэт и мечтатель отправляется в странствие, чтобы подарить людям сначала забвение, а затем - огонь познания.
      Свет - вот все, что расточаю!
      Прах - вот все, что оставляю!
      Пламя я! Наверняка!
      Таким он хочет построить тысячелетнее царство Заратустры. Царство земное, а не небесное.
      Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, пошел он в горы. В сорок он возвращается со своим учением о великом полдне. Ницше под сорок, когда он выступает со своим учением о вечном возвращении. А символом его является волна. Как часто стоял профессор у кромки суши в Ницце, задумчиво глядя на волны, которые мощно набегают и лениво откатываются, приходят и уходят - как война и мир, как страсть и покой, изобилие и нищета, ныне и во веки веков. Воля и волна.
      Значит, жить вечно. А не жить ради вечности. Жить как волна. Жить в желаниях и делах. Быть всем. И стать всем, что было. В письмах, которые Ницше напишет незадолго до душевной болезни, он, наконец, всё - Александр Великий и Цезарь, Вольтер и Наполеон, даже, пожалуй, Рихард Вагнер и уж конечно Дионис и Распятый.
      Никто не показал разницу между Ницше и немецкими философами так впечатляюще, как Стефан Цвейг. Кант и его интеллектуальные сыновья - Шеллинг, Фихте, Гегель и Шопенгауэр - живут с познанием, как с законной женой. Сорок лет спят с ней в той же духовной постели и производят на свет целую династию немецких философских систем. Рождают их аккуратно, дисциплинированно, честно, храня супружескую верность. Даже с любовью. Только без эротики. У Ницше все иначе. Пристраивайте ваши жилища к Везувию, призывает он философов. У Ницше нет системы. У него - чувство, любопытство, страсть, одержимость. Он неверен даже познанному им. Его влечет и волнует все. Он лишает невинности любую мысль. И - бросает. Готовый к новому акту познания. Гонится за идеями до боли, до изнеможения, берет их штурмом. И всегда мыслит на острие мысли. Откуда у меня эти сильные аффекты! Сегодня вечером приму столько опиума, что потеряю рассудок. Ведь у меня странным образом слишком много рассудка.
      Рецепты он выписывает себе сам. Находит аптекарей, которые продают ему то, что он хочет. Готовит для себя дьявольские снадобья, смешивая гашиш, пилюли, соки, опиум. Все болит: желудок, мочевой пузырь, зубы, кишечник, глаза. А когда очередная идея молнией ударяет в здание еще не поколебленного в нем убеждения, превращая его в руины, он - в упоении, плачет слезами ликования, поет и заговаривается, озаренный новым видением, недоступным для других людей. Так он обрисовывает добродетели сверхчеловека. Цель жизни - власть. Где находил я живое, там находил я волю к власти.
      Сам Ницше при этом всегда избегал встречи с властью. Уступает сестре, пасует перед Лу, не на высоте положения во время франко-прусской войны. Хотя Заратустра и говорит у него: Мужчина должен быть воспитан для войны, а женщина - для отдохновения воина. А кому говорит он: Ты идешь к женщинам? Не забудь плетку! Сам же никогда не отваживался на нечто подобное. Ни при размолвках с Лу, ни по отношению к Лизхен, а ведь та доводила его до мысли о самоубийстве.
      И тем не менее! Среди философов Ницше - нарушитель спокойствия и благородный пират. Он вспугивает спящих, таранит крепости обывателей, сметает моральные постулаты, убивает Бога, рушит церковные устои. Ницше, говорит Цвейг, стремится на своем паруснике ко всему неизведанному, весело и дерзко, с мечом в руке и бочкой пороха под ногами.
      "Так говорил Заратустра" - его завещание. Ницше пишет эту "Книгу для всех и ни для кого" в меблированных комнатах без печки. Печки дымят. А дым ест глаза. Лучше уж писать посиневшими пальцами. Рукописи он таскает с собой в чемоданах. На железную дорогу покупает билет подешевле. Едет из Рапалло в Ниццу, оттуда в Ментону и далее в Сильс-Мария, к горным высям.
      И вот он сидит под низким потолком в тесной пастушеской хижине с видом на черную отвесную скалу. Постель не заправлена. На столе груды бумаг, склянки с лекарствами, бритвенные принадлежности. Он разговаривает с собой. Пишет для себя. Ведь никто же не хочет его читать. Все лежит мертвым грузом. Последняя часть "Заратустры" будет напечатана за его счет. Пусть так! Он знает:
      Настанет день, когда и орлы будут робко взирать на меня снизу вверх.
      "К тебе я, буря, прыгну прямо в пасть"
      Все-таки странный он человек - господин Ницше. Бродит в Сильс-Мария по горам, прикрываясь от солнца зонтиком. Учится на озере грести у фройляйн Меты, офицерской дочки благородных кровей, остановившейся в том же пансионе. Он наслаждался мерцанием риска, когда ветер крепчал и лодка накренялась. Утром следующего дня он приветствует ее возгласом: А вы ведь настоящая авантюристка!
      Ему уже сорок два, он спит мало, встает в пять часов, выпивает чашку горького какао и принимается за работу. Столуется в туристском ресторанчике, так как не выносит детского крика в пансионе. Громкие голоса вообще пугают его. Имея зычный голос, почти невозможно думать о тонких материях...
      Получая из Наумбурга свежий сотовый мед, он съедает его за пару дней. Ликует, если мамочка не забыла положить в пакет лимонадный порошок. Это воспоминания о детстве - сладкие, как мороженое и шоколад. Нет, в данный момент ему живется неплохо. Вечером вместо снотворного он нередко выпивает даже кружку мюнхенского киндля. Вина, однако, не пьет.
      Впрочем... Рождество 1885 года в Ницце. Праздник удался на славу. Чудесная, вовсе не северная погода. И толстое письмо из дома. Он вскрыл и прочитал его прямо на улице. К сожалению, из конверта при этом выпадают вложенные туда матерью деньги. Простите Вашего подслеповатого растеряху, пишет он ей, но, может быть, их нашла... какая-нибудь бедная старушка.
      Потом, в первый рождественский день, он играл с солдатами в кегли, выпил за компанию три очень больших бокала сладкого местного вина и был слегка в подпитии. Во всяком случае, после этого он вышел на берег, присел на камень и кричал набегавшим волнам цып! цып! цып! - как созывают кур.
      В Венеции он каждый день ходит в коротких белых холщовых штанах к черному сюртуку и с мощно разросшимися "тюленьими" усами в остерию, здоровается с весело смеющимся семейством, которое там тоже ежедневно обедает, заказывает еду и погружается в молчание. Заметив, что над ним смеются, тоже начинает смеяться и представляется.
      И ходит в оперетту. Больше всего любит "Прекрасную Елену", упивается музыкой Оффенбаха. Все французское ему вообще по душе. В Ницце читает только французские газеты и книги. Даже немецких авторов - только в переводе. Пополняет родной язык французскими словами. Пишет la force, а не die Kraft; le deg-ut, а не der Ekel.
      Его отличает нервическая брезгливость. Он не выносит безобразных людей. Не в силах смотреть на них. Если постель в пансионе не чистая, ему становится дурно и он съезжает. Порой ему даже хочется плюнуть человеку в лицо. Но тогда он говорит себе: Сударь, не теряйте самообладания!
      По-матерински заботливая Мальвида посылает к нему в Ниццу молоденькую девушку, только что защитившую кандидатскую диссертацию. Резу фон Ширнхофер. Ницше чувствует в ней потенциальную поборницу своих идей и тут же составляет десятидневную программу: коррида, Монте-Карло, казино, подъем на Монборон, иногда рюмка вермута...
      Кульминационный момент - чтение "Заратустры". Реза описывает, как Ницше вдруг меняется: С каменным выражением лица, пугливо озираясь, будто ему грозила ужасная опасность или если бы кто-нибудь подслушивал, приложив ладонь ко рту, понижая голос, он шепотом сообщил мне "тайну", которую Заратустра доверил жизни, склонившись к ее уху.
      Они гуляют по берегу моря. И он смотрит в сторону Корсики, где жил тот, кто стал для него олицетворением воли к власти. Он предлагает Резе отправиться вместе с ним на завоевание острова. И говорит ей, что пульс у него такой же медленный, как у Наполеона.
      Нет, он не забыл, о какой женщине когда-то мечтал. Еще целесообразнее была бы для меня, пожалуй, по-настоящему хозяйственная супруга. У боязливого мачо свои представления по этой части: Она должна быть молодой, очень веселой, очень здоровой и мало или вовсе необразованной... Voila! Прислуживающая глупышка. Заперев плотские желания в глубокий подвал, он любит, однако, совсем других женщин. Властную Козиму. Менад, спутниц Диониса, легко приходящих в экстаз, поющих и танцующих. Как Кармен у Бизе. Как гордая цыганка, которая не колеблясь срывает с пальца кольцо, бросает его к ногам Хосе и умирает, пронзенная кинжалом еще недавно любимого... Именно эта опера в нынешнем вкусе Ницше. С кипением неподдельных страстей, эротичная, зажигающая кровь антинемецкая. Слово подчеркнуто дважды. Вагнер, напротив, est une nevrose, то есть невроз. Вынес на сцену сплошь проблемы истеричных. Его герои и героини галерея больных!
      Бизе - это грация, веселость, утонченность, смуглая чувствительность. Двадцать раз он слушал "Кармен", погружаясь в сладострастную меланхолию мавританского танца, испытывая страсть, острую и внезапную, как кинжал.
      Он устраивает себе в Ницце обиталище в мавританском стиле. Сообразно моему дурному вкусу, с красно-бурыми обоями, черно-голубым покрывалом на кровати, ярко-красной занавеской перед умывальником и вешалкой - теплый и темный сумбур. А вообще, ему холодно. Как в жизни, так и в меблированных комнатах, chambers garnis, обычно убогих, обшарпанных, неуютных, обставленных остатками гарнитуров, без картин, без цветов, но всегда с громоздким сундуком в углу.
      Ницше проводит у себя инвентаризацию. Переписывает свои пожитки: 4 верхних рубашки, 4 ночных рубашки, 3 фуфайки, 8 пар носков, приличный сюртук... Двое черных брюк, одни теплые штаны, 2 черных жилета с высокой застежкой... теплые утренние туфли. Вот и все. Его жизнь умещается в чемодане. Остальное - в голове.
      Ницше ослеп уже почти на три четверти, часто видит все как в клочковатом тумане, в городах мучим страхом попасть под колеса. Как-то в горле застревает рыбья кость. Задыхаясь, он всю ночь тщетно пытается отрыгнуть ее, а утром, все еще с костью в горле, записывает: Странно, но я ощущаю избыток символики и смысла в этой физиологической мерзости.
      Только когда он пишет, когда в голове разверзаются хляби, когда начинается оргия мыслей, когда он с кажущейся легкостью и веселостью совершает свои прыжки и скачки - часами, сутками, годами; когда мозг звенит и грозит расколоться, поскольку он знает: даже свои мысли нельзя полностью передать словами, и тем не менее передает, на сотнях и сотнях страниц; когда он смеется над волнами, над их убегающими вдаль белыми пенистыми космами, потому что знает тайну волн и познает все тайны, презирая их, - тогда Ницше живет.
      В остальное время он лежит в постели под шрапнелью своих недугов. С распиливающей череп мигренью, кровавой рвотой, температурой и ознобом, обильным потоотделением по ночам, геморроем. Нервы - в постоянном напряжении. А сна все нет и нет: мышление отключить невозможно. За два месяца Ницше выпивает 50 граммов хлоралгидрата, чтобы урвать для сна всего пару часов.
      В то время как Ницше страдает в тесном мирке меж столом и кроватью, его сестра оживает - впервые за все годы своей жизни. Элизабет познакомилась с д-ром Бернгардом Фёрстером, которого попросили с учительской должности за антисемитские высказывания. Теперь он собирается в Парагвай, чтобы вместе с другими немцами, продавшими на родине свое имущество, создать средь девственного леса новую Германию. С традиционными понятиями о преданности и долге, свободную от евреев.
      Увы, Фёрстер не делает ей предложения. Сердце мое, говорит он, мертво, убито женщиной, обманувшей его. Ничего, думает фройляйн Ницше... И пишет Фёрстеру в колонию, которая никак не организуется, письма с пылкими признаниями в любви. Пишет, что скопила 23 тысячи марок и готова вложить их в дело. И сердце Ферстера вновь начинает биться. Да, он приедет в Германию, женится на щедрой Элизабет и увезет ее в новый рейх.
      В марте 1885 года Фёрстер прибывает в Наумбург. А Элизабет уже развила бурную деятельность, зовет сограждан жить и трудиться в "Новой Германии", произносит речи об исконно немецких добродетелях и здоровом юдофобстве, выманивает у людей деньги, расхваливая Парагвай как место крайне выгодного помещения капитала. Жених только диву дается. Бракосочетание они отмечают в узком семейном кругу. Из близких родственников нет только одного - Фридриха Ницше. Он пишет сестре: Ты стала спутницей моего антипода! Уберечь Тебя от этого шага должен был инстинкт Твоей любви. Теории Фёрстера о чистой германской расе он считает вздором. "Германство" вызывает, разумеется, мало энтузиазма, но еще меньше у меня желания печься о чистоте этой "великолепной расы". Наоборот, наоборот.
      В феврале 1886 года Элизабет Фёрстер-Ницше эмигрирует с мужем в Парагвай. И становится в Nueva Germania королевой. Таковой по крайней мере она ощущает себя в письмах. И ничего не говорит о бедных лачугах, о том, как печет хлеб, ведет тяжкие переговоры, пытается раздобыть деньги - об изнурительной и удручающей борьбе за существование. До тех пор, пока в кошельке не остается ни гроша. Пока Фёрстер, запутавшись в финансовых махинациях, не решает покончить с собой.
      Ницше тем временем обрел последнее и самое милое в его сознательной жизни пристанище. Турин. Первое место, где я приемлем. Бывшая столица герцогства и двух королевств: маленькая и старомодная, изящная и уютная. Вечером на мосту через По: Чудесно. По ту сторону добра и зла!!
      И жить здесь дешево. За комнату у любезного семейства Фино он платит 25 франков в месяц. Все в двух шагах - рыночная площадь, почта, кофейни... А в театре дают "Кармен". Весь город carmenizzato.
      Здесь, в Турине, Ницше - совершенно новый человек. Заказывает у портного такой элегантный костюм, какого у него никогда не было, и пальто на шелковой подкладке. И здесь же, в Турине, он устремляется, чуть ли не тая от блаженства, навстречу своему безумию.
      Не для меня речей ленивых власть
      К тебе я, буря, прыгну прямо в пасть!
      Он пишет "Дионисовы дифирамбы", "Сумерки идолов", "Антихриста", он философствует молотом, и глаза и голова готовы к услугам.
      А затем приходит потрясающее известие. Д-р Георг Брандес, датчанин, читает в Копенгагенском университете лекции om den tyske filosof - о немецком философе Фридрихе Ницше. В Германии, плоскомании духа, на это никто еще не отваживался. Брандес, ликует Ницше, из тех евреев-интернационалистов, коим сам черт не брат.
      Брандес просит прислать автобиографию. Она нужна для введения в материал. Понятное дело. Сразу же высылаю, сообщает Ницше. Но высылает не описание своей жизни, а миф о ней. Место рождения? Поля сражений под Лютценом. Предки? Польские дворяне. Бабушка? Принадлежала к шиллеровско-гётевскому кругу в Веймаре. В двадцать четыре года он уже профессор в Базеле. Кроме того, офицер, знает толк в двух видах оружия: в сабле и пушках - и, возможно, еще и в третьем. В динамите? В "Ecce homo" он скажет: Я не человек, я динамит.
      Нет, он ничем не болел. Что же до слухов, будто он умер в лечебнице для душевнобольных, то на это можно сказать только одно: Нет большего заблуждения.
      А как складываются его дела в реальной жизни? В богатой Германии не находится издателя, желающего его печатать. Ницше просто не замечают. Прежний издатель его обманывает. Не платит гонораров. Последнюю часть "Заратустры" автор издает за свой счет в количестве 40 экземпляров. Большую часть раздаривает. Из общего тиража первых трех частей продано всего 70 экземпляров. Столь чужд он семидесяти миллионам имперских немцев.
      Раз никто не хочет его понять, он должен объясниться. И делает это в "Ecce homo", самой оригинальной среди всех когда-либо написанных автобиографий. Из содержания: Почему я так мудр. Почему я так умен. Почему я пишу такие хорошие книги... Он рассказывает об отце, которого так любил, о матери и сестре канальях, самом веском аргументе против его философии вечного возвращения. Сам он - польский дворянин, без капли немецкой крови. Он никогда не задумывался над вопросами, которые таковыми не являются.
      Думал о немецкой кухне. ...Чего только нет у нее на совести! Суп перед обедом... вареное мясо, жирно и мучнисто приготовленные овощи; превращение мучных блюд в пресс-папье! Ах, к тому же сидячая жизнь - я уже говорил однажды - есть истинный грех против духа святого.
      Не умеют в Германии и переваривать. Самой малой вялости кишечника, ставшей привычной, вполне достаточно, чтобы из гения сделать нечто посредственное, нечто "немецкое". Париж, Флоренция, Иерусалим, Афины - города, где гений чувствует себя дома. Такое ощущение у него, конечно, и в Турине. Перевариваю, как полубог, радостно пишет он. И немножко завидует Стендалю, который опередил его лучшей остротой атеиста: Единственное оправдание для Бога в том, что он не существует. И понимает Гамлета: Не сомнение, а несомненность есть то, что сводит с ума...
      И бросается в объятья безумия. Возвращается с одного из концертов в таком упоении, что не может сдержать смеха. Но затем десять минут его лицо искажено гримасой горя. Ему кажется, что туринки оглядываются на него. Посмотрев дома в зеркало, он находит, что у них есть к тому основания. А потом снова случается, что я... полчаса стою посреди улицы и ухмыляюсь, иначе не скажешь.
      И вот однажды, в конце декабря 1888 года, за четыре месяца до рождения Адольфа Гитлера, он бросается на рыночной площади Турина к лошади, чтобы обнять ее, ибо уверен, что ее били. Повис у извозчичьей клячи на шее и плачет, пока синьор Фино не уводит его домой. К тебе я, буря, прыгну прямо в пасть! Никогда больше он не напишет таких дивных стихов:
      Как в стремительной погоне,
      По небу несутся кони,
      Колесница мчится вдаль,
      И нахлестывает ярых
      Ярость чудится в ударах
      Ослепительный мистраль.
      В начале января он пишет последние письма. Козиме Вагнер, называя ее принцессой Ариадной и своей возлюбленной. Другу Овербеку: Велю сейчас расстрелять всех антисемитов. Выдающемуся историку Якобу Буркхардту: В конце концов меня в гораздо большей степени устраивало бы быть славным базельским профессором, нежели Богом...
      Верный Овербек привозит Ницше из Турина в Базель. В доме для умалишенных холодно и неуютно. Завтра я сделаю вам, добрые люди, великолепную погоду, говорит Ницше. Он чувствует себя настолько хорошо, что мог бы выразить свое состояние только музыкой. Издает радостные крики и поет. Через восемь дней за ним приезжает мать.
      Франциска Ницше помещает сына в йенскую психиатрическую лечебницу. В отделение больной проходит, вежливо раскланиваясь направо и налево. Говорит уверенно, с чувством собственного достоинства и большим воодушевлением. То по-итальянски, то по-французски. Стремится пожать руку каждому врачу. И снова и снова требует, чтобы к нему привели бабу.
      С утра до вечера на нем больничная шапочка. Никто не имеет права отобрать ее у него. Санитару, разыскивающему его, достаточно заглянуть в ванную. Когда Ницше купается, он на верху блаженства. Улыбаясь, он просит врача: Дайте мне немного здоровья.
      Он спит без снотворного, у него волчий аппетит. Буйствует редко. Из записей санитаров: Мочится в башмаки и пьет мочу. Ест кал. По ночам ему видятся полоумные бабенки, а однажды... у меня были 24 шлюхи. Речь его прерывается рычанием, он прыгает по-козлиному, корчит рожи, принимает старшего санитара за Бисмарка.
      Карл Ясперс - ему тогда шесть лет, он будет изучать медицину и заложит в Германии основы экзистенциализма - пишет в своей книге о Ницше, что начавшееся в 1888 году умопомрачение возникло из внешних обстоятельств, а не из внутренней предрасположенности. И коли уж ставить диагноз, то душевная болезнь есть, по всей вероятности, паралич.
      В мае 1890 года Франциске Ницше разрешают взять сына домой, в Наумбург. Он добродушный больной, а она ласковая сиделка - ставит ему вечером к изголовью воду с глюкозой и наглухо закрывает окна. Ее зятя, Бернгарда Ферстера, к этому времени уже нет в живых: он покончил с собой, приняв яд. Дочь, королеву Новой Германии, обманутые колонисты заставили отречься от престола.
      Вдова человека, который, по ее версии, надорвался на работе, прибывает перед Рождеством в Наумбург. С победоносным видом выходит из вагона, а на перроне, поддерживаемый под руку матерью, с неподвижным взглядом, стоит ее душка Фриц, стоит прямо, как гвардейский офицер, и, радостно улыбаясь, рассказывает о своей армейской жизни.
      С какой стати Овербек поместил ее брата в психлечебницу? Это вредит репутации выдающегося философа. Но она же всегда знала: Овербек - не истинный друг, он всего лишь тайный завистник. Говорят, что Овербек еврей, этим все сказано, и я верю, что так оно и есть. Если бы она была здесь, в Европе... Все сложилось бы иначе. Она знает, что случилось с братом в Турине: отравился хлоралгидратом. Однозначно. Принял слишком много снотворного. Тут уж ничего не поделать...
      Зато можно стать доверенным лицом, литературным агентом и стражем брата, вплотную заняться изданием его сочинений. Здесь, в старой Германии, можно, пожалуй, поймать ту жар-птицу, что не далась ей в руки в "новой". Вот уже год, как Ницше читают. Ветер переменился. Усилиями Петера Гаста труды его выходят в свет. С чего же начать? Собрать... Сперва собрать все написанное Фрицем. Создать собственный архив из его рукописей, писем, записных книжек. На чердаке стоит чемодан с текстами. Каждая фраза будет приносить доход. Так что, не мешкая, за дело!
      А этого Петера Гаста, настоящее имя которого Генрих Кёзелиц, нужно остановить! Письмом. Говорят, Гаст собирается написать биографию брата? Ах, научную работу... Пожалуйста, но его жизнь, дорогой мой господин Кёзелиц, опишу я.
      Она просит мать подписать документ, дающий ей единоличное право распоряжаться духовным наследием брата. Мать отказывается. Дочь грозит обращением в суд. Старая дама сознает свое бессилие и 18 декабря 1895 года подписывает.
      Никто и ничто не помешает теперь Элизабет публиковать работы Ницше, кладя выручку в карман. Но делать это в Наумбурге? Место брата - в историческом центре немецкой культуры. Там, где творили Гёте и Шиллер! В августе 1896 года со всеми пожитками и с больным Ницше она переезжает в Веймар. Мать оставляет одну. Та умирает на Страстной неделе 1897 года от рака.
      Новой обителью Лизхен становится возвышающаяся на холме вилла Зильберблик. Сюда приходят поклонники творчества Ницше, ученые и его старые друзья, бывает здесь и граф Гарри Кеслер, молодой интеллектуал, который находит сочинения душевнобольного философа восхитительно провокационными и жертвует в пользу архива шесть тысяч марок. Элизабет польщена и растрогана.
      Случается, что Кеслер проводит уик-энд на странно-жутковатой вилле: внизу, на первом этаже, вечно царит безудержное веселье. Там празднуют и пируют. Внизу проживает и правит Элизабет. Командует ливрейным лакеем, кухаркой, горничной, личным секретарем, садовником и кучером, который каждый день доставляет фрау Ферстер-Ницше экипажем в город. Да, труды брата - настоящее золотое дно.
      А этажом выше, на кушетке, лежит Ницше, закутанный в белое одеяние брамина, не произнося ни слова, тупо уставившись в потолок. Взглянуть на него Элизабет позволяет лишь своим лучшим друзьям. Среди них, разумеется, граф Кеслер. Однажды, ночуя в комнате для гостей, он слышит больного - дикий вопль, а потом жалобные стоны, которые тот исторгал во тьму со всею силой; потом опять наступила тишина. Кеслер долго не может снова заснуть.
      Элизабет же спит как сурок. И берет уроки философии. У Рудольфа Штайнера, отца антропософии. Позднее он скажет о своей ученице: У нее полностью отсутствует способность логически распознавать не только тонкие, но даже и грубые материи. У Элизабет на этот счет другое мнение. Она работает над главным сочинением брата, над "Волей к власти", произведением, никогда не публиковавшимся и существующим в виде набросков на многих сотнях страниц трудно читаемых записных книжек. Но какой заголовок! Какие слова и понятия: раса господ, дисциплина и порядок!
      В то время как Лизхен Ферстер - внизу - упивается мыслями Ницше, решительно низводя их к возвеличиванию всего немецкого, впавший в полузабытье философ - наверху - час за часом приближается к вратам вечности.
      В 1911-1913 годах Элизабет Ферстер напишет двухтомную биографию своего брата. Это тривиальный роман о Ницше-титане. В детстве он чуть не утонул в реке Заале, но вытащил себя из воды за собственный вихор. Он бродит в одиночестве по лесам, восхваляя и славя Бога. Он почти поддается чарам злой ведьмы по имени Лу и незадолго до своей смерти вновь радостно зовет Элизабет. Душещипательный опус идет нарасхват, пользуется таким успехом, что его создательница выставляет свою кандидатуру на получение Нобелевской премии.
      Когда начинается Первая мировая война, она пишет: Наши войска движутся по Бельгии и Франции, точно девятый вал. Эта война показывает, сколь глубокое воздействие оказал призыв моего брата "быть твердыми!". Источник германских побед - "Воля к власти". Ах, ничего она не поняла. Возвещая о том, что Бог мертв, Ницше предсказывает последствия, рисует апокалиптическую картину будущего - картину разрушений, катастроф, переворотов, слышит грозное потрескивание в остове европейского здания, предвидит сумерки и солнечное затмение, подобных которым на Земле, вероятно, еще не было.
      Видя, что поражения Германии не избежать, в паническом страхе перед социал-демократами, Элизабет готовит к изданию сборник афоризмов Ницше. Выискивает все о войне и воинах. Вырывает мысли из контекста, создавая чудовищную мешанину. А когда после поражения начинается революция, она каждый день желает себе смерти.
      Но ее звездный час еще настанет. А пока она продолжает эксплуатировать Заратустру. Выбрасывает на рынок дешевое издание. И - пожалуйста: за месяц раскуплено 25 тысяч экземпляров.
      В 1921 году, к 75-летию, на философском факультете Йенского университета ей присваивают звание почетного доктора. Спустя год немецкие профессора предлагают присудить Элизабет Ферстер-Ницше Нобелевскую премию. Через год выступают с такой инициативой еще раз. Безуспешно. К ее 85-летию Муссолини присылает Архиву чек на 20 тысяч лир. Еще один чек - на 20 тысяч марок приходит лично ей. От Филиппа Реемтсмы, крупного табачного фабриканта. Лизхен - снова венценосная особа, правительница страны с судьбоносным названием Ницше. Когда Карл Шлехта, молодой ученый, готовящий историко-критическое издание полного собрания сочинений, обнаруживает в текстах подлог и просит предоставить ему подлинники, дама, которой без малого девяносто, с криком замахивается на него тростью.