ГЛАВА ПЯТАЯ, в которой вскользь говорится о докторе Попфе и аптекаре Бамболи и более подробно о господине Синдираке Цфардейа

В эту ночь Попф долго не мог заснуть. Он шагал по своему кабинету, пока у него от усталости не стали подкашиваться ноги. Тогда он перешел в спальню, лег в постель, закрыл глаза, но сон бежал от него.

«Какая мерзость! — яростно вспоминал он елейные слова Синдирака Цфардейа. — Какая сатанинская подлость! Как могут возникать такие мысли у людей, считающих себя интеллигентами и добрыми христианами! Выращивать людей-скороспелок, взрослых людей с разумом трехгодовалых ребят!»

Он вспоминал мотивировку, выдвинутую при этом Синдираком Цфардейа, и ему хотелось в бессильном бешенстве биться головой о стену…

«Аржантейские идеалы, — вспоминал он слова господина Цфардейа, — добрая старая Аржантейя, весь уклад нашей жизни страдают от того, что рабочие стали слишком много думать, что солдаты хотят знать, во имя чего они идут в бой. От этого все смуты, от этого забастовки, от этого коммунисты, от этого опасность революции, от этого лихорадка в деловой жизни и неуверенность каждого порядочного человека в завтрашнем дне… Ваше изобретение, доктор, призвано создать новую породу рабочих, новую породу солдат, не думающих, не лезущих в политику, всем довольных, всегда послушных. Это будет подлинным благодеянием и для них и для Аржантейи. Могущество нашей прекрасной родины возрастет во много раз, и не будет во всем мире страны, которая осмелилась бы ей в чем бы то ни было противоречить… Я имею честь предложить вам от лица акционерного общества „Тормоз“ и, надеюсь, от лица родины, стать акционером и научным руководителем новой компании — „Акционерного общества по производству и сбыту Попфовых людей“. Это название войдет в историю Аржантейи как одна из самых блестящих и значительных ее страниц!»

Уже светало, когда доктор Попф несколько пришел в себя. Он попытался спокойно взвесить создавшуюся обстановку и решил, что тысячу раз подумает, прежде нежели продаст свой эликсир какой бы то ни было фирме. Захотят дать ему необходимые средства, чтобы он сам занялся производством и распространением эликсира, — хорошо. Он согласен отдавать за это львиную долю прибыли. Ему самому не так уж много нужно. А если никто не захочет дать ему денег, что ж, он будет сам изготовлять и распространять эликсир так, как он это собирается проделать в Бакбуке.

Но не может быть, чтобы не нашлось честных дельцов, которые не захотели бы вложить свои средства в такое выгодное и благородное дело.

В нескольких десятках метров от доктора Попфа, в доме, где помещалась аптека, господин Морг Бамболи тоже долго ворочался в эту ночь на кровати и все старался представить себе, кто бы мог быть этот приезжий незнакомец, с которым беседовал доктор Попф. А вдруг он приехал, чтобы приобрести права на эликсир?! От одной этой мысли робкого аптекаря бросало в жар и холод. Он так и уснул, не подозревая, что никогда не был так близок к своей мечте, как в эти часы. Явись он утром к доктору со своими шестью с половиной тысячами кентавров и честным, простодушным лицом — и Попф согласился бы взять его к себе в пайщики, и перед ним открылась бы широкая дорога к богатству и славе. Но он боялся показаться слишком назойливым и решил лучше переждать денек-другой.

Что же касается господина Синдирака Цфардейа, то и он уснул в эту ночь значительно позже обыкновенного. Во-первых, потому, что долго не мог прийти в себя от негодования на доктора Попфа, которого господин Цфардейа сейчас презирал и ненавидел. Во-вторых, ему пришлось снова сходить на телефонную переговорную станцию, доложить о том, что переговоры ни к чему не привели и что, ко всему прочему, он избит и оскорблен доктором Попфом. Цфардейа просил, чтобы ему немедленно перевели телеграфом деньги, необходимые для дальнейших действий, и срочно выслали в Бакбук обещанного человека. В-третьих, ему нужно было занять номер в гостинице, а на это тоже требовалось время. А в-четвертых, уже лежа в постели, он обдумывал дальнейшие действия…

Он встал часов в девять, побрился, позавтракал, получил деньги, прибывшие в его адрес из Города Больших Жаб, и первым делом нанес визит отцу Франциску, настоятелю местного собора, духовному отцу католической паствы всего Бакбука — самого католического города католической Аржантейи.

Господин Синдирак Цфардейа отрекомендовался негоциантом, собиравшимся обосноваться в Бакбуке, и, заявив, что хотел бы начать свою жизнь в городе актом благотворительности, попросил разрешения вручить отцу Франциску некоторую, не очень большую, сумму с тем, чтобы тот распорядился ею по своему усмотрению. Ибо кто, как не настоятель собора, знает, кто из его паствы нуждается и достоин получить помощь от более зажиточного брата.

Так как отец настоятель не возражал против столь умилительного подвига милосердия, господин Цфардейа извлек из бумажника и выложил перед приятно взволнованным патером первый взнос, который мог считать «не очень большой суммой» только весьма зажиточный человек. Это преисполнило отца Франциска глубочайшим уважением к приезжему. Ему захотелось преподнести щедрому гостю в знак особого своего расположения несколько терниев из венца Иисуса Христа. Господин Цфардейа не мог себе позволить принять такую драгоценную реликвию, но чистосердечно заявил, что был бы весьма рад получить хотя бы во временное пользование книжечку рассказов духовно-нравственного содержания, потому что он в спешке забыл захватить с собой в дорогу свой любимый сборник. Отец Франциск с радостью исполнил его просьбу и пригласил его заодно принять участие в своей скромной утренней трапезе. Господин Цфардейа не отказался. Они провели за столом достаточно времени, чтобы успеть побеседовать обо всем, что могло интересовать приезжего человека. Узнав из уст отца Франциска об изобретении местного доктора Стифена Попфа, Цфардейа сначала был поражен, а потом впал во вполне понятное и похвальное сомнение, насколько такое изобретение содействует вящему прославлению божественного провидения. После этого изобретение доктора Попфа предстало перед отцом Франциском в новом и весьма неприглядном свете.

— Ах, друг мой, как вы правы! — воскликнул отец Франциск, и благочестивая беседа продолжалась после этого еще добрых полчаса.

Они распрощались самым сердечным образом, и патер взял с господина Цфардейа торжественное обещание, что завтра (дело было в субботу) он посетит богослужение именно в его соборе и ни в какой другой церкви. Господин Цфардейа поспешил заверить отца Франциска, что он себе иначе этого и не представлял.

Распрощавшись с патером, Синдирак Цфардейа направился в редакцию местной газеты. В беседе с редактором он с прискорбием убедился, что газета переживает большие трудности: не хватает объявлений, не хватает подписчиков. Такое положение печатного органа страшно расстроило господина Цфардейа, который, как оказалось, больше всего в жизни любил независимое печатное слово и никогда не оставлял без поддержки газеты, если они, решительно и не считаясь с ложными авторитетами, говорят своему читателю истину и только истину. В данном случае господин Цфардейа хотел бы, конечно, если уважаемый редактор ничего не имеет против, чтобы в «Бакбукской заре» были перепечатаны в течение ближайших десяти дней из номера в номер духовно-нравственные рассказы из одного редкого старинного издания, с которым господин Цфардейа никогда не расстается. Господин Цфардейа был бы рад в интересах нравственного усовершенствования бакбукских граждан оплатить помещение этих рассказов, как если бы это были объявления.

Редактор сначала разинул рот, потом рассыпался в благодарностях. За сим господин Цфардейа вручил редактору сборник, откуда надлежало перепечатать рассказы, и плату за их помещение в газете. Поболтав еще минут десять о городских новостях, господин Цфардейа, между прочим, выразил удивление, что такое необычное изобретение, как эликсир доктора Попфа, встречено в столь просвещенном городе без тени критики и сомнения, и покинул редакцию, чтобы посетить одну из самых больших мясных лавок Бакбука.

Трудно было проследить за всеми визитами, которые нанес в этот тихий и солнечный субботний день господин Синдирак Цфардейа. Он вернулся в гостиницу только затемно, с заметно отощавшим бумажником, порядком уставший, но довольный собой. Побеседовав напоследок с хозяином гостиницы и выпив с ним по стакану дорогого вина в маленьком ресторанчике, прозябавшем в первом этаже, он поднялся в свой номер, не спеша разделся, долго рассматривал перед зеркалом огорчавшие его уже много лет мешки под глазами, затем юркнул под одеяло и моментально заснул.

ГЛАВА ШЕСТАЯ, содержащая описание того, что произошло на следующий день до двух часов пополудни

После седьмого января 1764 года, когда в Бакбуке был торжественно сожжен на костре за общение с сатаной кривой бочар Бонифаций Биниом, нельзя припомнить ни одного случая, когда имя князя тьмы было бы на устах буквально всех жителей города.

День шел за днем, год за годом, и граждане Бакбука, как и прочих небольших аржантейских городов, постепенно привыкли к мысли, что сатана настолько загружен делами в Городе Больших Жаб и других крупных центрах, что у него попросту не хватает ни времени, ни интереса опутывать своими кознями менее значительные населенные пункты.

Во всяком случае еще в субботу второго сентября никто в Бакбуке (кроме нескольких пьяниц-грузчиков, которые, конечно, не в счет) не вспомнил имя дьявола. Тем более разительно то, что произошло в памятное воскресенье третьего сентября.

Подписчики местной газеты, развернув ее за завтраком, первым делом наткнулись на интригующий заголовок:

В ПЯТИ ЛОКТЯХ ОТ ГЕЕННЫ

Это была старинная история о том, как в давным-давно прошедшие времена некий Амврозий Заргарум был основательно наказан небом за неверие. Небо отняло у него жену, трех молодых и прекрасных сыновей, лишило богатства, отвратило от него родных, друзей и знакомых, одело в рубище, выбросило вместе с последним оставшимся в живых сыном под забор. Любого другого грешника эти несчастья заставили бы призадуматься, побороть в себе гордость и поскорее просить прощения у милосердного неба. Но не таков был Амврозий Заргарум, муж упрямый и нечестивый. Без тени покорности, дерзкими упреками и высокомерным презрением встречал он благочестивые плевки родственников и бывших друзей. Это переполнило меру небесного терпения. Последний сын нечестивого Заргарума, кроткий, одаренный всеми мыслимыми достоинствами, юный красавец Кадмий, простудившись под забором, стал чахнуть, и ни один из городских врачей, видя в этом промысел божий, не захотел бесплатно его лечить. Напрасно Амврозий Заргарум молил своих сограждан о помощи — не себе, а сыну. Небо лишило его богатства, у него нечем было уплатить за молоко, за мясо и хлеб, и сограждане Заргарума, понимая, что это неспроста, гнали его от своих дверей. И все же Амврозий упорствовал в своем неверии, и сын его чахнул день ото дня и вскоре до того отощал, что, когда наступила зима, отец без всякого труда перенес его под городской мост, где все-таки не так дуло.

И вот однажды случилось так, что один приезжий, носивший имя Антонио, проходя по мосту ночной порой, услышал стоны, спустился вниз и обнаружил дрожавших в своем рубище Амврозия и Кадмия. Со странной поспешностью, не выпытав даже толком, что привело их к столь прискорбному состоянию, он повел их к себе, накормил, напоил, переодел в сухие теплые одежды и уложил в постель. Никто не знал, откуда он прибыл, этот загадочный приезжий, с какими целями он здесь поселился. Было только доподлинно известно, что остальных горожан он чуждался, в церкви не бывал, к причастию ни разу не являлся.

Проходя следующим утром по городскому мосту, горожане не услышали из-под него привычных стонов, справедливо заподозрили неладное, спустились вниз и убедились, что оба Заргарума исчезли бесследно. Только через несколько дней из случайной беседы со слугой приезжего выяснилось, что Амврозия и Кадмия взял к себе Антонио и что Кадмий, несмотря на проклятие небес и отсутствие врачебной помощи, поправляется с необъяснимой быстротой. Но еще удивительнее было, что, судя по рассказу того же слуги, высокомерный Амврозий громко скорбел, что ему нечем отплатить за гостеприимство таинственного приезжего, на что тот, смеясь, ответил, что для него нет большей награды, нежели рубища, собственноручно снятые им с несчастных. И, наконец, самое поразительное во всей этой темной истории было то, что Антонио, собрав рубища обоих Заргарумов, вынес их в соседнюю комнату и бросил в горящий очаг, и что тогда вся комната наполнилась страшным смрадом.

Самым добродетельным из горожан сразу стало ясно, что это был за смрад и кто такой этот самый Антонио. Они поспешили в святую инквизицию, и инквизитор послал своих людей, и те взяли Антонио под стражу, потому что теперь уже не было сомнения, что под видом приезжего Антонио в их городе поселился сатана, ведущий с небом спор за души Амврозия и Кадмия. Обоих Заргарумов выгнали из дома Антонио, а дом, отслужив возле него молебен, сожгли.

И что же? Не прошло и недели, как юный Кадмий, освобожденный от сатанинских пут Антонио, снова стал чахнуть и через несколько дней тихо умер на руках своего отца. Тем самым было окончательно разбито упорное неверие Амврозия Заргарума, перед ним в ослепительном сиянии открылась истина, и он тут же, под мостом, принял смерть, закрыв глаза, крепко стиснув зубы и не промолвив ни слова, окруженный толпой монахов, растроганно певших славу всевышнему, кроткому и милосердному, вездесущему и всемогущему.

Так души Амврозия и Кадмия Заргарумов уже находившиеся, как потом подсчитал отец инквизитор всего в пяти локтях от геенны огненной, были все же спасены святой инквизицией от вечных мук и сейчас в вечном блаженстве пребывают под сенью райских кущ.

На этом кончался напечатанный на второй странице газеты рассказ.

На соседней странице была помещена беседа с «одним из старейших врачей города» доктором Лойзом. Он, по просьбе редакции, высказывал свои соображения об «эликсире Береники» и предстоящих инъекциях. Доктор Лойз не мог утвердительно заявить, опасны или не опасны для животных эти инъекции, обязательно ли животные вырастут, а если вырастут, то останутся ли они после этого в живых достаточно долгое время. Конечно, если бы за каждым из этих животных мог ухаживать сам доктор Попф, то доктор Лойз не сомневался бы в самых благоприятных результатах, но ведь на это рассчитывать не приходится. Точно так же старейший врач Бакбука не мог с определенностью гарантировать, что мясо животных-скороспелок будет съедобным и безвредным.

На первый взгляд в этой небольшой беседе не было ничего преднамеренно порочащего изобретение доктора Попфа. Откуда, в самом деле, знать этому дряхлому врачу, давно уже не интересующемуся наукой, опасны или не опасны будут прививки эликсира! Тем более что каждый человек имеет законное право сомневаться во всяком новом изобретении, которое еще не проверено на практике. Но самый тон беседы не вызывал сомнения: она должна была подорвать доверие к «эликсиру Береники».

Между прочим, те, кто внимательно прочел и рассказ о Заргаруме, и беседу с доктором Лойзом, невольно обратили внимание на любопытную подробность: в обоих случаях опасность для города несли люди приезжие. В первом случае некто Антонио, во втором — доктор Стифен Попф.

Но мало ли какие встречаются в газетах совпадения! Тем более, что следовало ожидать в следующем номере подробного разъяснения со стороны доктора Попфа. Некоторые читатели, самые бывалые, удивлялись, почему редактор не догадался сразу попросить у Попфа статейки и поместить ее тут же, рядом с беседой, а не держать своих читателей в состоянии недоумения до вторника.

Но никто из бакбукцев не подозревал, накануне каких событий находится его город. Во всяком случае, люди спокойно позавтракали, отдохнули, принарядились и не спеша отправились в собор на воскресную мессу. А так как кто-то пустил по городу слух, что отец Франциск собирается на этот раз произнести проповедь исключительной важности, то прихожан набилось в собор словно в день святого Фортуната: настоятель собора считался лучшим из ораторов епархии.

И вот месса пришла к концу. В последний раз прогремели могучие аккорды органа, и на кафедре возникла округлая фигура отца Франциска. Он поправил сбившиеся манжеты, осенил широким крестным знамением прихожан, в том числе и господина Синдирака Цфардейа. Острые, растопыренные уши представителя акционерного общества «Тормоз» горели на ярком полуденном солнце, как алые крылья зловещей бабочки. Отец Франциск оперся руками о парапет кафедры и промолвил:

— Дорогие братья мои!

Голос его был так тих и печален, что слушатели содрогнулись в предчувствии чего-то необычного и страшного.

— Дорогие братья мои и сестры во Христе, — с силой повторил свое обращение отец Франциск, и в голосе его прозвучали одновременно скорбь и тревога. — Мы живем в трудные времена! Дух человеческий немощен, соблазны, окружающие нас, велики, страдания и труды давят нас, пригибают к земле. Мы ждем подчас помощи, не обращая внимания на то, откуда она приходит. Мы радуемся, как дети, удачам, но не всегда отдаем себе отчет, какой страшной, непоправимой ценой мы их порой достигаем. В суете мелочных мирских забот мы забываем о наших бессмертных душах. И тогда на нашем пути, невидим, коварен и беспощаден, встает князь тьмы, враг человечества — сатана, и горе нам, если мы вовремя не спохватимся, ибо страшен тогда справедливый гнев Господень!..

Тихий шелест стремительно пронесся по рядам прихожан. Это взволнованная паства отца Франциска прошептала слова короткой молитвы и снова застыла в благочестивом молчании. Господин Синдирак Цфардейа осенил себя крестным знамением. Он тоже был взволнован.

— Вспомните, дети мои, неисчислимые бедствия, которые пришлось на протяжении веков пережить нашему многострадальному городу. Чуму тысяча шестьсот шестого года, оспу тысяча семьсот восьмого года, холеру тысяча восемьсот шестьдесят четвертого и девяносто второго годов. Страшные пожары семнадцатого, восемнадцатого и девятнадцатого столетий. Налеты пиратов и флибустьеров, уничтожавших тысячи и уводивших в рабство десятки тысяч граждан нашего древнего города. Землетрясения, дважды превращавшие его в груду развалин. Изнурительные войны и кровопролитнейшие междоусобия. Всеми этими ужасающими бедствиями наши предки расплачивались за то, что дьявольские козни не встречали на своем пути гранитных бастионов благочестия и смиренномудрия. Сатана хитер и коварен, сын гордыни и тьмы, он избирает в качестве исполнителей своей воли тех, кто снедаем ядом честолюбия, высокомерия и самолюбия, кто ставит себя выше остальных людей и — страшно сказать! — выше господа нашего…

— Дети мои! — воскликнул отец Франциск, выдержав приличную паузу. — Подумайте, проверьте себя, свою жизнь, свои помыслы и побуждения, подумайте и скажите, не обосновался ли сатана в нашем городе? Поищем, дорогие мои братья и сестры, поищем, нет ли среди нас человека, которого сатана ведет за руку по смертельным кручам высокомерия и тщеславия! Нет ли среди нас человека, который в великой гордыне своей пытается стать выше господа нашего, исправлять сотворенное им, изменять его законы и предначертания во славу владыки своего — сатаны?

Весь собор молчал.

— Есть среди нас такой! — очень тихо промолвил отец Франциск, и все его слушатели, даже господин Синдирак Цфардейа, вздрогнули, поддавшись неотвратимому гипнозу его слов. — Есть среди нас человек, который захотел стать выше господа нашего!.. Шесть дней творил господь мир! — воскликнул, переводя дыхание, отец Франциск. Сейчас его голос гремел. — В шесть дней сотворил он все то, что мы видим вокруг себя, под собой и над нами: землю и небо, звезды и солнце, воды и рыб, птиц, зверей, насекомых — и во главе всего сотворенного поставил венец творения — человека, чтобы тот денно и нощно славил имя своего творца.

И вот, наущенный сатаной, поселился среди нас человек, который дерзновенно сказал себе: «Я могущественней бога. Я буду выращивать животных в семьдесят два раза быстрее сроков, указанных творцом всего живого». Этот безумец решил: «Нет человека, которого не прельстила бы выгода моего богопротивного изобретения. О, я проявлю удивительное бескорыстие, я буду отдавать свой эликсир за гроши, я буду давать его в рассрочку, а совсем неимущим — даже бесплатно. Ничего, разницу мне выплатит сатана…»

Вы знаете, дети мои, о ком я говорю. Я говорю о приезжем докторе Стифене Попфе. Он прельщает жителей нашего города кощунственным эликсиром, названным «эликсиром Береники» по имени его жены, но который справедливо бы назвать по имени его хозяина — эликсиром сатаны!

Не попадайтесь же, дети мои, на дьявольскую приманку! Господь бог знал, что делает, когда устанавливал для всего живого свои сроки произрастания! Покаемся, дети мои, покаемся во имя господа! Аминь!"

Люди сидели потрясенные. Затем началось нечто невообразимое. Женщины, даже многие мужчины плакали, как в день поминовения мертвых. Кто-то душераздирающим голосом крикнул: «На колени!», и все опустились на колени, и вознесли к небу свои горячие молитвы, и каялись в своих прегрешениях. И госпожа Гарго тоже пала на колени и просила бога простить ее, темную вдову, ибо она не знала, кому она служит, и чтобы он научил ее, как же ей поступать дальше, потому что она уверена, что бедный доктор Попф тоже не ведает, что творит и чью волю выполняет. И что он очень хороший человек, спас ее сына и относился к ней всегда внимательно и милосердно. И что он очень несчастен, потому что его покинула жена и он совсем одинок. И что его никак нельзя оставить одного, и что некому готовить ему обед и присматривать за ним, потому что он, господи, совсем как большой ребенок!

Преклонила колени и супруга аптекаря Бамболи и смиренно просила у бога особого знамения, действительно ли это эликсир сатаны и как им поступить. Потому что у них, у семейства Бамболи, этот эликсир — последний шанс в жизни выбиться в люди, разбогатеть, обеспечить себе спокойную старость и дать своим четырем сорванцам приличное образование.

Опустились на колени и мясоторговцы, и владельцы молочных магазинов и благодарили бога за то, что у него в аржантейском городе Бакбук такой бдительный, хороший и красноречивый слуга, как отец Франциск.

И господин Синдирак Цфардейа, аккуратно подтянув брюки, также последовал общему примеру и, беззвучно шевеля губами, думал, что все пока идет как по нотам и что если так пойдет дальше, то он может быть спокоен.

Потом все встали, направились к выходу. Поднялся с колен и господин Синдирак Цфардейа, смахнув носовым платком пылинку, приставшую к брюкам. На паперти ему встретился отец Франциск. Господин Синдирак Цфардейа с чувством пожал вспотевшему патеру руку и, нисколько не лукавя, заявил, что он никогда еще не получал такого глубокого удовлетворения от проповеди. Отец Франциск был польщен, но ответил, что он только выполнял свой пастырский долг.

Они расстались, наговорив друг другу кучу любезностей. Отец Франциск спешил поскорее отобедать, потому что в половине пятого он должен был повторить свою проповедь по радио.

Что же касается господина Синдирака Цфардейа, то он отправился к мясоторговцу Фригию Бероиме, где в безвкусно обставленной квартире разбогатевшего мещанина его ожидал отличный обед и довольно многочисленное общество. После обеда женщины остались в столовой пить кофе, а мужчины перешли в кабинет хозяина покурить и кое о чем потолковать.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, о том, как доктор Попф провел время с утра до половины четвертого пополудни

Когда вдова Гарго, изнемогая от обрушившихся на нее мучительных сомнений, пришла все же к доктору Попфу готовить ему обед, он уже знал о проповеди отца Франциска. Газету он прочел, как и все, часов в девять утра и до половины третьего находился под впечатлением помещенной в ней беседы с этой старой лисой доктором Лойзом. Он сразу понял, на какой эффект она рассчитана. Какая гнусность! Выступить с двусмысленными высказываниями за четыре дня до начала массовых инъекций! Пытаться сорвать такое дело!

Попф позвонил на квартиру редактора, но того не оказалось дома. Тогда он сел писать ответ доктору Лойзу.

Он не обратил никакого внимания на напечатанный в том же номере рассказ о Заргаруме, еще раз показав, как далек он от деловой жизни. Даже простодушный аптекарь Бамболи и тот, прочитав утром газету, сразу сказал своей супруге, что тут что-то неладно и что кто-то начал поход против Попфа, играет на понижение, выражаясь биржевым языком. А Попф писал об эликсире и уже не думал о докторе Лойзе. Он был убежден, что стоит только появиться его статье — и все поймут, что нечего бояться за судьбу животных, которым он сделает прививку. Телефонный звонок оторвал его от статьи.

Просили доктора Попфа.

— Я у телефона, — сказал он.

— Разрешите задать вам вопрос. — Голос был Попфу незнаком.

— Кто говорит? — спросил Попф.

— Как вам сатана платит, сдельно или помесячно?

— Что? — спросил Попф. — Говорите яснее. Кто говорит?

— Где вы познакомились с сатаной?

— Кто говорит, черт возьми! — рассердился Попф. — И о каком сатане идет речь?

— То есть как это о каком? О вашем хозяине. Вот о каком!

— О каком хозяине? — возмутился Попф. — Да кто это, наконец, говорит?

Ответа не последовало. Неизвестный положил трубку. Но едва Попф вернулся к письменному столу, как снова зазвенел телефон.

— Это доктор Попф? — на этот раз доктор услышал юношеский голос.

— Да, это доктор Попф.

— Значит, вы еще не скрылись?

Попф с лязгом положил трубку на рычажок и вернулся к столу, твердо решив не подходить к телефону. Но звонки следовали один за другим, и доктор наконец не выдержал и снова взял трубку.

— Это вы, доктор? — услышал он робкий басок аптекаря.

— Господин Бамболи?

— Да, это я, доктор. Добрый день, доктор, к вам никак нельзя дозвониться.

— Я не подходил к телефону, — сказал Попф.

— Я звоню вам, доктор, чтобы сказать, что мы во все это не верим, что мы с женой считаем это все чепухой… Как культурные люди…

— Во что это вы не верите, любезный господин Бамболи?

— Разве вы еще ничего не знаете?

— А в чем дело? Что-нибудь случилось?

— Разрешите мне к вам зайти. Лучше я вам скажу с глазу на глаз.

— Еще какая-нибудь неприятность?

— Лучше я вам скажу с глазу на глаз, — уклончиво повторил Бамболи. — Разрешите мне к вам заглянуть.

— Буду рад, — растерянно ответил Попф. — Прошу.

Через несколько минут смущенный и заметно перепуганный господин Бамболи, оглянувшись, не заметил ли его кто-нибудь из прохожих, быстро юркнул в раскрытую Попфом дверь.

— Я пришел заверить вас, доктор, что мы с женой не верим во всю эту чепуху, — сказал он, отдышавшись.

— В какую чепуху? — спросил Попф. — О какой чепухе вы говорите?

— Мы с женой не верим, что вы продали душу сатане, — сказал аптекарь. — Мы с женой считаем это чепухой.