Во-первых, потому, что эти люди, которым мы всегда уделяли столько благородного и щедрого внимания, начисто лишены чувства благодарности. Им там здорово заморочили головы красные агитаторы, и они нас не очень жалуют любовью. Это раз. А, во-вторых, я уже говорил, что на что попало мы не согласимся. Мы хотим сами выбирать себе территории для переселения и, мне кажется, что мы на это имеем право, потому что мы, черт подери, не какие-нибудь там прогнившие и развращенные европейцы, а атавцы! (Грохот аплодисментов.) Ну что ж, раз они нас не захотят пустить добром, мы переселимся на Землю, исходя из позиций силы. И недаром господь бог послал нам такое убедительное оружие, как атомная и водородная бомбы. Если мы не будем лениться и используем ближайшие годы для того, чтобы наготовить их побольше и покрупнее, если мы все наши производственные мощности используем прежде всего для этой цели, и все наше сырье, и все наше уменье работать, и нашу любовь к своим семьям, – потому что нет другого способа спасти их жизни, – то мы своего добьемся, и благополучно переселимся на Землю, и будем жить там, где нам заблагорассудится и так, как нам будет угодно… (Пауза. Молчание, потом новый взрыв аплодисментов. Какой-то плечистый молодой человек в новехонькой форме войск СОС кричит с галереи для публики: „А они не смогут в ответ обстрелять нас бомбами?“ Его неслышно из-за адресованных Паарху рукоплесканий. Председатель палаты стучит по столу деревянным молотком, призывая к порядку: „Никаких реплик из публики!“ Тут Ликургусу Паарху приходит в голову великолепный жест. Он поднимает руку, приглашая зал к спокойствию.) Ребята! А почему бы в такой важный день не дать возможности простому человеку, не депутату задать вопрос?.. Даже высказаться? Демократия так демократия! Правильно я говорю? (Снова аплодисменты. Молодой человек повторяет свой вопрос.) Конечно, не смогут, – победоносно отвечает Паарх в наступившей тишине. – Ведь мы оторвались от Земли. Мы находимся над нею, а она – под нами. Пускай попробуют стрелять вверх. Тот, кто стреляет вниз, всегда в лучших условиях…»

Это был чудовищно безграмотный ответ: в космических пространствах нет верха и низа. Но мало кто из собравшихся в зале заседаний палаты депутатов разбирался в таких «тонкостях» астрономии. Все довольны. Один из журналистов, понявший всю нелепость разъяснения, данного прокуратором, кричит, перегнувшись через перила: «Разрешите добавить!..» Прокуратор милостиво разрешает.

– Я хочу сказать, – кричит журналист, захлебываясь от душащих его чувств, – я хочу сказать, что мы, понятно, будем их бомбить не с этой, а с нижней, обращенной к Земле стороны нашей планеты, то есть как раз с той, на которой никто не живет. А они пускай себе ее бомбят, сколько влезет. Нашу, жилую сторону Атавии им бомбить нет никакой возможности. Вот что я хотел сказать!

На сей раз аплодисменты перепадают и ему. Аплодисменты утихают, и Паарх продолжает свою речь.

– …Полагаю, что сенат и палата депутатов одобрят наш план, единственно возможный в данных условиях Мы имеем меньше полутора десятков лет для того, что бы спастись от грозящего всем нам удушья, и другой выхода, другого пути спасения у нас нет…

– Нет, есть! Есть другой выход! – раздается в наступившей тишине чей-то хриплый, видимо, от волнения голос, и все в зале разом поворачиваются к битком набитой галерее, той, что справа от председательской трибуны. Они видят человека средних лет с темно-русыми усиками, небогато одетого. С решительным видом солдата, бросающегося в смертельную, опасную атаку, он пробивается к первому ряду. Его сосед, тщедушный пожилой человек с очень живыми карими глазами на очень бледном морщинистом лице, незаметно для других старается удержать его. При этом они быстро обмениваются фразами, слишком тихими, чтобы их могли разобрать даже ближайшие соседи.

Тот, кто удерживает, шепчет:

– Опомнитесь! Что вы делаете! Вы не имеете права рисковать собой!

Но тот, кого он удерживает, улыбается ему, как бы подбадривая:

– Это, быть может, единственный случай, когда я не имею права не рисковать!.. Нас услышит вся страна… Другого такого шанса не будет… Уходите, пока не поздно! Слышите, немедленно уходите! – И так как он не имеет времени уговаривать, он добавляет: – Я вам приказываю!..

Крепко, словно надолго прощаясь, пожимает он руку своему товарищу и, не оборачиваясь, уверенный, что его приказание будет выполнено беспрекословно, продолжает, с силой орудуя локтями, пробиваться в первый ряд.

Никто в этом зале его не знает. Но из тысячи голосов его голос признал бы старший надзиратель кремпской тюрьмы Кроккет, если бы тот не умер от чумы. Его узнала бы и безутешная вдова покойного бакалейщика Фрогмора, если бы в чумном изоляторе, в котором она все еще пребывает, был бы установлен хоть грошовый динамик. Присутствующему в зале старшему капралу войск СОС Онли Наудусу трудно отвлечься от мысли, что он где-то, кажется, видел этого человека, но он никак не может припомнить, где и когда. Ему, конечно, и в голову не может прийти, что он видел его в Кремпе. Его голос, безусловно, знаком Карпентеру, Ноксу, Форду, Куперу. Сейчас, в тот самый момент, когда этот человек пробирается к перилам первого ряда галереи для публики, упомянутые четыре кремпских жителя, находящихся в глубоком подполье и в переносном и в самом прямом смысле этого слова, слушают, насколько это позволяет гул рвущихся бомб и артиллерийской стрельбы, сгрудившись у маленького радиоприемника в полуобрушившемся подвале давно сгоревшего дома, то, что происходит в близком и в то же время столь далеком от бомб и смерти Эксепте. Голос, который там, в Эксепте возразил всесильному прокуратору Атавии, показался им знакомым.

– Не может быть! – бормочет Карпентер.

– Очень похоже, – говорит Форд.

– Мало разве бывает на свете похожих голосов? – хмыкает Нокс.

– Нет, голову даю на отсечение, что это именно он! – Билл еще не знает, радоваться ли ему этой негаданной встрече в эфире или печалиться. – За те сутки в тюремной церкви я так к нему привык, что… Ну, сами послушайте!

– …Есть другой выход! – повторяет там, в Эксепте тот, о ком идет спор. Он пробился, наконец, к перилам первого ряда…

– Ну, конечно же, он! – восклицает Купер одновременно и радостно и испуганно. – Это доктор Эксис!..

– Не мешай! – Карпентер машет левой рукой, призывая к тишине. Правой он регулирует звук приемника.

– Отчаяннейший парень! – шепчет Нокс. – Только зачем он так рискует?

– Значит, надо, – говорит Карпентер. – Тише!..

А тем временем там, в Эксепте, в переполненном и душном зале заседаний палаты депутатов председатель вопросительно глянул на прокуратора, прокуратор кивнул головой в знак того, что можно, пожалуй, предоставить слово и этому чудаку. Какой-нибудь дурацкий проект. Вреда от его слов не будет никакого. Можно будет его потом высмеять. Это подымет у людей настроение. Поэтому председатель, повернув голову направо и вверх от своей трибуны, снова нашел глазами неожиданного оратора.

– Хорошо, – пробурчал он, не скрывая таящейся в его словах насмешки. Раз у вас есть такое замечательное предложение, которое может спасти всю Атавию от такой беды, и если вы полагаете, что ради него стоит прервать речь прокуратора Атавии, говорите. Только покороче. И, кстати, как ваша фамилия? Надеюсь, вы не сочиняете фантастические романы?

– Моя фамилия Бирн, – сказал доктор Эксис. – Эмиль Бирн, ваша честь. Математик и астроном…

– Бирн! – разочарованно протянул в кремпском подвале Нокс. Математик!..

– Это он, это доктор Эксис, – сказал Карпентер. – И чтобы больше я не слыхал разговоров!.

– Хорошо, – милостиво кивнул в это время Эксису в Эксепте председатель. – Раз прокуратор республики и парламент согласны вас выслушать, выкладывайте вашу гениальную идею. (В зале заулыбались.) Только короче!

Репортер радиокорпорации торопливо перебрался с галереи прессы к Эксису и, подмигивая своим коллегам, поднес микрофон почти вплотную ко рту Эксиса, чтобы угостить радиослушателей веселым аттракционом.

– Я очень коротко, – ответил доктор Эксис председателю. – Сначала, если разрешите, несколько соображений насчет грандиозного плана, предложенного прокуратором, – начал Эксис, получше примащиваясь к микрофону. – А затем…

– Выкладывайте свое предложение, – перебил его председательствующий.

– Как вам угодно, ваша честь. – Эксис откашлялся. – Я утверждаю, что можно спасти атавский и полигонский народы…

Голоса из зала: «Черт с ними, с полигонцами!», «Говорите об атавцах или убирайтесь туда, откуда пришли!»

– Как вам угодно… Так вот, я утверждаю, что можно спасти наш народ от гибели без того, чтобы ему расставаться со своей родиной. Вместо того, чтобы ценой неисчислимых человеческих и материальных жертв завоевывать Землю и переселяться на нее, я предлагаю сохранить, удержать и закрепить навечно у нашей планеты нашу собственную атмосферу.

Пышная дама с противоположной галереи для публики:

– Как?.. Гвоздиками?.. Канцелярским клеем?..

Смех. Одобрительные рукоплескания. Дама милостиво раскланивается. Председатель, стараясь сдержать улыбку, стучит деревянным молотком по столу, призывая к тишине.

Эксис: Нет, не клеем и не гвоздиками. Надо заставить Атавию вертеться вокруг собственной оси…

Лысый сенатор: Сейчас он скажет, что она не вертится! Что-то вы мудрите, молодой человек!

Эксис: Нисколько не мудрю. Спросите любого астронома, физика или механика, и вам подтвердят, что покуда Атавия вертится только вокруг Земли.

Тот же сенатор: Вот я как раз механик и есть, и я вам говорю, что стыдно пороть такую чепуху! Я уже тридцать четыре года механик… Лучшая мастерская в Ватерлоо, если вам угодно знать!..

Эксис: Прошу извинить меня за небольшую неточность. Я имею в виду ученых, работающих в области теоретической механики… Так вот, если мы заставим Атавию вращаться вокруг собственной оси, то тем самым создастся искусственная сила тяжести, которая удержит нашу атмосферу от рассеивания в космической бездне. Это отнюдь не мое единоличное мнение Мне пришлось обсудить этот вопрос с несколькими учеными, специалистами в области небесной механики и кинетической теории газов.

Веселый голос из зала: Ясно, сынок! Остановка за мелочью… А как ее заставить вертеться, нашу крошку – Атавию?

Другой голос: А очень просто. Надо вовремя с нее соскочить, вовремя ее разогнать и вовремя вскочить обратно, чтобы не опоздать домой к обеду…

Терпеливо переждав веселое оживление зала, Эксис продолжает:

– Нет, зачем же? Это было бы слишком хлопотно и непрактично. Мы ее можем заставить вертеться, ни на минуту ее не покидая, а используя могущественные силы атомного ядра. Вы спросите: каким образом? Боюсь, что я вызову новый взрыв веселья, но для большей наглядности я все же вынужден воспользоваться довольно легкомысленным примером. Кто из нас в детстве не мастерил из проволоки и прутьев фейерверк, который называется «римское колесо»? Помните? Несколько игрушечных ракет нанизывались на выступающие за обод колеса края спиц. Колесо надевалось на неподвижную ось. Ракеты одновременно зажигались, обод начинал вертеться, образуя красивое огненное колесо…

Голос: Покуда ракеты не сгорали!..

Эксис: Совершенно верно. Но если мы по принципу «римского колеса» и, конечно, точнейшим образом рассчитав количество и вес потребных для этой цели гигантских атомных ракет, места и угол закрепления на краях нашей планеты, потом одновременно все их приведем в действие (что никакой технической трудности не представит), то Атавия обязательно начнет вращаться вокруг своей оси в сторону, противоположную направлению выхлопных сопел… И чем крупнее будут заряды в наших ракетах и чем больше этих ракет будет, тем быстрей будет вращаться Атавия и тем ближе будет сила тяжести к земной… Понятно я выражаю свою мысль?

Несколько голосов из зала и галерей: Не очень! А когда заряды сгорят дотла, все снова пойдет своим чередом?

Эксис: Вполне законный вопрос. Тут все дело в трении, в инерции и трении. Игрушечное наше «римское колесо» переставало вертеться, когда сгорали ракетные заряды, только из-за трения о свою ось и воздух. Наша планета будет вращаться в безвоздушном пространстве. Раз приведенная в движение, она по инерции будет продолжать это движение бесконечно, так как не будет на своем пути встречать никакого сопротивления среды…

Эксис заметил, что вдоль перил к нему протискивается молодой человек в щегольской форме старшего капрала войск СОС. Знакомое лицо… Странно… Где он его мог видеть?

– …Никакого сопротивления среды… – повторил Эксис, делая вид, что не обращает никакого внимания на приблизившегося Наудуса. А тот впился в него глазами, что твоя ищейка, и тихо и почти дружелюбно промурлыкал:

– Здравствуйте… доктор!..

Теперь Наудус был почти уверен, что если это не тот доктор, который прилетал в Кремп делать противочумные прививки и которого арестовали как коммуниста, то его брат-близнец. Правда, у того, у доктора, не было усов. У Онли появилось безумное желание прикрыть пальцем эти усы, но он остерегся: можно было нарваться на скандал.

Эксис почувствовал, как от волнения у него на верхней губе выступили крупные капли пота. Не задумываясь над тем, что он делает, Эксис вытер пот указательным пальцем и только тогда, по загоревшимся глазкам Наудуса, понял, что тот его узнал. Отступать было некогда и некуда. Теперь оставалось только использовать как можно полнее микрофон, который перед ним по-прежнему держал репортер радиокорпорации, страшно довольный, что он обставил всех своих коллег-конкурентов.

Чтобы собраться с мыслями, Эксис произнес несколько общих фраз насчет закона инерции, насчет всеобщности этого закона природы и увидел, как тем временем Наудус, вернувшись на место, попросил у своего хозяина блокнот, что-то быстро нацарапал на клочке бумаги, обернул им монету и бросил вниз га стол председательствующего. Тот лениво развернул записку, лениво стал ее читать, но потом вдруг посерьезнев, быстро обернулся, глянул на Эксиса, подозвал какого-то мужчину в штатском, что-то сказал ему на ухо. Тот понимающе мотнул головой, мигнул другому мужчине в штатском, и они оба подчеркнуто спокойно и неторопливо двинулись к двери. Через две-три минуты они будут на галерее, еще минуту спустя они его схватят… Надо было торопиться.

Но в зале никто еще не подозревал человека, предлагавшего такой необычайный план спасения Атавии. Кто-то крикнул ему снизу:

– А сколько на это потребуется атомной энергии?

Несколько голосов подхватило:

– Вот именно!

Эксис: Во всяком случае, не больше, чем на тотальную бомбежку Земли и с безусловно более верными результатами…

– Хватит! – остановил его председатель. – Полагаю, что вое мы по горло сыты этой идиотской болтовней.

Эх, была не была! Все равно не миновать теперь тюрьмы. Так пусть хоть не зря!

Эксис сделал извиняющийся жест в сторону спрашивающих, как бы объясняя, что он и рад бы выполнить приказ председательствующего, но считает себя не вправе оставить вопрос без ответа:

– Спросите любого механика, астронома, физика, и они вам подтвердят, что мое предложение совершенно деловое и вполне выполнимое… И не надо будет расставаться с насиженными родными местами и захватывать в итоге чудовищной бойни ни в чем не повинных людей земные пространства, и не надо будет всему атавскому народу, кроме немногих, переходить на голодный паек военного времени на весь остаток нашей жизни…

– Хватит! – председательствующий загремел внизу молотком. – Вам приказано замолчать! Здесь не сумасшедший дом! Вам нужен компресс на голову!

– Я только хотел добавить… – сказал Эксис.

– Не надо ничего добавлять. Все ясно!

– …что полет на Землю, даже если будут созданы самые идеальные и самые безопасные астропланы и если неведомо каким путем будут созданы многотысячные отряды пилотов, умеющих править этими межпланетными снарядами… Разве нам мало…

Председатель: Есть там у вас на галерее хоть один толковый человек? Заткните этому фантазеру глотку!

Наудус, его хозяин и еще несколько сосовцев с разных сторон двинулись к Эксису. Репортер с микрофоном, довольный тем, что именно ему выпала редкая удача транслировать такой из ряда вон выходящий скандал в парламенте, только чуть отодвинулся в сторону, чтобы в случае драки не только не пострадать, но и попытаться прокомментировать ее своим слушателям. Сейчас он держит микрофон в вытянутой руке.

– Разве нам мало теперешней войны?!. Подумайте, кому нужна варварская, волчья война со всей Землей?!. Тем же, кому выгодна нынешняя! Я…

– Пристрелите его! – крикнул снизу Паарх, кляня себя за так далеко зашедшую игру в демократичность. – Есть там у кого-нибудь пистолет? Пристрелите этого полигонского шпиона!..

– Есть! У меня есть пистолет! – счастливо заорал Онли Наудус. – Сейчас я его пристрелю! – Он полез рукой в кобуру, но кругом была немыслимая толчея. Только что люди теснили друг друга, чтобы увидеть, как сосовцы будут затыкать глотку этому забавному математику и астроному, а сейчас началась еще большая давка, потому что никому не хотелось быть слишком близко во время револьверной стрельбы. Никто не сомневался, что этот Бирн, если он действительно полигонский шпион, вряд ли пустился бы в парламент без оружия. Словом, и Наудусу, и Фреду Патогену, и остальным сосовцам нелегко было пробиться к собственным кобурам, еще труднее было их расстегнуть и вытащить пистолеты, так сказать, на оперативный простор.

В распоряжении Эксиса оставалось теперь всего несколько десятков секунд. Он оглянулся по сторонам. Большинство смотрело на него с любопытством, несколько человек – с сочувствием. Бежать? Уже слышно было, как скрипнула позади него дверь, в которую проскользнули детективы, посланные по доносу этого странно знакомого сосовца. Справа и слева, напряженно улыбаясь (тогда для сосовцев типа Наудуса и Патогена было еще внове стрелять в человека), шли, высоко подняв пистолеты, «мальчики Паарха». Кто-то его дернул сзади за полу пиджака. Он услышал сердитый голос:

– Сказано вам, перестать болтать, ну и убирайтесь!

Видимо, этот человек хотел его скрыть, помочь ему улепетнуть. Добрая душа! Он не знает, что уже пришли на галерею детективы и что единственное, что сейчас мнимому астроному и математику остается делать, это сохранять полное спокойствие и достойно встретить арест и скорую смерть… В конце концов не такая уж это дорогая плата за то, что десятки миллионов атавцев призадумаются над новым изуверским планом монополий… Через час-другой вся страна будет прикидывать, обсуждать со всех сторон сказанное им… Нет, определенно, не дорого платит доктор Эксис за такой удар по замыслам врагов… И хорошо, что там, на воле, люди, борющиеся вместе с Эксисом за жизнь и счастье всех простых атавцев (ох, и молодец же этот профессор Гросс!), еще вчера составили листовку, которая будет печататься сразу в сотнях городов. И в каждой листовке будет сказано то, что только что так нескладно, но все же достаточно внятно рассказал Эксис…

Все эти мысли стремительно мелькнули в его голове. Можно было бы еще выкрикнуть несколько призывов, но репортер, наконец, испугался, выключил микрофон и юркнул в толпу, подальше от этого опасного оратора. А рисковать получить пулю в лоб ради тех, кто слушал его здесь, в зале, не было смысла. Эксис медленно, не оборачиваясь, попятился к скамье, кто-то подвинулся, освободил ему место, он сел и стал вытирать вспотевшее лицо, на сей раз носовым платком.

К нему одновременно приблизились – сзади детективы, справа и слева сосовцы. Онли восторженно размахивал пистолетом. Он видел себя в центре всеобщего внимания. Ему не терпелось выстрелить, безо всякого риска для себя разрядить всю обойму в живого человека, безнаказанно застрелить человека.

– Молчать! – пролепетал он, уставившись в Эксиса глупыми ненавидящими глазами и стал неумело взводить пистолет непослушной, дрожащей левой рукой.

– Молчу, – отвечал Эксис. – Что вам угодно? Кто вы такой?

– Сейчас я тебе объясню, кто я такой!

Но детективы не дали Наудусу ни стрелять, ни даже ударить Эксиса: неудобно, парламент! Они дали Наудусу понять, что избить этого молодчика можно будет и внизу, у выхода. А стрелять в него раньше времени не надо, потому что из него предварительно можно и нужно вытянуть кое-какие полезные сведения. Но Наудус был слишком разъярен, чтобы понять их соображения.

Пока вполголоса шел этот деловой и в высшей степени патриотический обмен мнениями, в зале, на трибуне, прокуратор Ликургус Паарх продолжал столь необычно прерванную речь. Снисходительно улыбаясь и задушевно разведя руками, он попросил у высокого собрания прощения за свой либерализм, который привел к таким досадным результатам.

– …Но когда принимаешь такое важное решение, как то, о котором я вам докладывал, хочется еще и еще раз проверить: а вдруг есть какое-то другое, более правильное, более экономное, более гуманное. Ошибся, ребята! Больше не буду! (Аплодисменты.) Мы с вами должны вернуться к суровой действительности. Как ни прикидывай, а ничего дельного, кроме того, что я вам предложил, придумать, видимо, невозможно. Но предупреждаю, это будет нелегко. Надо будет все силы нации, все ее моральные, трудовые и материальные резервы направить на единую цель во имя спасения. А что это значит? Это значит, что все силы, все средства должны быть брошены на производство ядерного вооружения, наибольшего количества искусственных спутников нашей планеты и астропланов – военных и транспортных. Конечно, с учетом текущих военных потребностей. Это значит, что остальным отраслям…

– Подождем минутку! – прошептал Патоген. – Это очень интересно. Наша фирма – как раз в «остальных» отраслях…

Из уважения к капитану Патогену ни детективы, ни тем более сосовцы не стали возражать. Они остановились, придерживая под локти не сопротивлявшегося арестованного.

– …придется перейти на голодный паек. Кое-какие предприятия и даже отрасли мы, быть может, даже вынуждены будем и вовсе свернуть. Не очень весело, но когда кидаешься в ледяную воду спасать ребенка, не очень думаешь о том, что рискуешь получить насморк. А вода, друзья, чрезвычайно ледяная. И времени у нас остается в обрез. Надо действовать. Потом, когда Земля будет в нашем распоряжении, все с божьей помощью во сто крат окупится. Вы скажете: у нас вырастет безработица. На это я вам скажу, что мы с Мэйби не зря кушаем свой хлеб. Есть выход. Мы его нашли, когда начистоту потолковали с учеными, которые зубы съели на вопросах экономики. Мы подумали: вся беда в машинах. Но неужели человек всегда был таким рабом машин? Было ведь такое благословенное время, когда человек, свободный и гордый атавец, не просыпался по утрам с тревожной мыслью, а не выдумали ли ученые еще какую-нибудь машину, которая чем совершенней, тем больше рабочих людей гонит в ряды безработных? Было ведь такое время, когда производство шло, люди богатели, были спокойны за себя и за свои семьи и прекрасно обходились без машин? А если было, то почему бы нам его сейчас не вернуть? Вспомните рассказы наших дедов (я обращаюсь, понятно, к коренным атавцам) о том, как счастливо жили их деды хотя бы в начале прошлого века. Не было тогда ни кризисов, ни…

Но Эксис и его конвоиры не слышали всего, что прокуратор говорил насчет безработицы: капитана войск СОС Фреда Патогена этот вопрос не интересовал. В эту минуту они уже спускались по последнему маршу вниз. Зато они услышали куда явственней, нежели находившиеся в зале заседаний, несколько тяжелых и глухих ударов, от которых задребезжали стекла, словно где-то поблизости обрушились на землю очень тяжелые бревна. Внезапно погас свет, и из репродукторов, установленных во всем огромном и гулком здании парламента Атавии, впервые за все время существования этой страны раздался голос диктора:

– Внимание!.. Воздушная тревога!.. Воздушная тревога!.. Воздушная тревога!..

Как бы в подтверждение этих слов, где-то неподалеку ухнул мощный взрыв, в наступившей темноте из верхних окон зала заседания на окаменевших от неожиданности людей со звоном посыпались осколки стекол. Где-то неподалеку часто застучали зенитные орудия. Все бросились, толкая и давя друг друга, вон из зала, на улицу.

– Куда вы все, как бараны! – заорал на них Паарх, не рискуя, впрочем, спуститься с трибуны в эту дьявольскую толчею. – Разве здесь нет бомбоубежища?!. Спокойствие!..

Тогда все послушно побежали в бомбоубежище. Там уже горело аварийное освещение. Там все и собрались, запыхавшись, потеряв голову от непривычной опасности. И там детективы и сосовцы во главе с безутешным Патогеном обнаружили, что их арестант пропал, исчез неизвестно куда, воспользовавшись всеобщей суматохой и полным мраком.

Вскоре стрельба заглохла. Спустя двадцать минут был объявлен отбой воздушной тревоги.

По правде говоря, Мэйби, прокуратор Паарх и остальные считанные люди, бывшие в курсе истоков и характера атаво-полигонской войны, были не столько испуганы, сколько удивлены и оскорблены в своих представлениях о деловой порядочности: ведь согласно хотарскому соглашению ни Эксепт, ни Боркос, ни другие более или менее крупные города и промышленные центры не должны были подвергаться налетам полигонской авиации.

– Опять они что-то не досмотрели! – в досаде промолвил Мэйби. Он не сомневался, что главное командование полигонской авиации здесь ни при чем. Паарх сомневался и был поэтому полон самых агрессивных намерений.

Но ограничились на первый раз только тем, что послали несколько бомбардировщиков, которые, как и полигонские над Эксептом, нежданно-негаданно показались над Пьенэмом, сбросили свой смертоносный груз на его окраины и вернулись обратно, потеряв бомбардировщик и два истребителя. Почему не на центр Пьенэма? Потому что тогда могли бы в числе других погибнуть и те правители Полигонии, с которыми у сенатора Мэйби была налажена такая сердечная и истинно джентльменская договоренность насчет всех подробностей хода этой войны. А на их места могли прийти к власти правители или более агрессивные, чем теперешние, или, что было бы еще во сто крат хуже, такие, которые сдуру запросили бы мира. Только этого недоставало в эти дни сенатору Мэйби и прокуратору Атавии! Ко всем их трудностям еще и мир!

Из нейтрального города Хотара пришла спустя полчаса шифрованная радиограмма. Уполномоченный атавского правительства сообщал: Полигония выражает глубокое сожаление в связи с печальным недоразумением, приведшим к бомбежке Эксепта. Будут приняты все меры, чтобы ничего подобного больше не повторялось. Лиц, виновных в этом, предали военно-полевому суду, и они будут расстреляны.

Здесь не было ни слова, которое не соответствовало бы действительности. Правители Полигонии действительно были возмущены налетом на Эксепт в первую очередь потому, что он вызвал ответную бомбежку Пьенэма. Искренне, нисколько не кривя душой, они предали суду командира эскадрильи, некоего Фольина, который вместо того, чтобы лететь по заданному ему курсу и бомбить Монморанси, самовольно свернул с курса и сбросил бомбы на столицу государства, с которым Полигония, как известно, вела войну не на живот, а на смерть. И все только потому, что накануне атавские бомбардировщики сравняли с землей городок, в котором жила и погибла семья этого некоего Фольина. Конечно, ему не могли вменить в вину истинную причину, по которой он предстал перед военно-полевым судом. Достаточно было, что майор Фольин позволил себе нарушить боевой приказ. А что станет с Полигонией, если ее офицеры начнут по своему усмотрению нарушать приказы командования? Страшно становилось за Полигонию.

Странное равнодушие охватило Фольина, когда он предстал перед судом. Он вяло отвечал на вопросы, безразлично выслушал речь обвинителя и приговор, не возбуждал ходатайства о помиловании и был казнен вскоре после вынесения приговора, пережив свою жену, семилетнюю дочь и двухгодовалого сынишку всего на двадцать часов.

В Хотар об этом было сообщено немедленно, почти одновременно с распубликованием по всем авиационным подразделениям полигонских военно-воздушных сил. Родственникам расстрелянного сообщать не пришлось. Со вчерашнего числа не было ни этих родственников, ни почтовой конторы, через которую к ним приходила корреспонденция, ни городка, в котором эта контора находилась.

Так была сделана еще одна попытка добросовестно придерживаться в атаво-полигонской войне строгих рамок добрососедской тактики и стратегии войны на благо обеих воюющих сторон.

Тяжкое воинское преступление покойного майора Фольина не позволило в тот вечер прокуратору Ликургусу Паарху закончить свое программное выступление в парламенте. Оно было завершено утром следующего дня в том же зале. Теперь уже прокуратор не пытался разыгрывать из себя простачка и рубаху-парня. Он читал по бумажке и, по мере того как он разворачивал перед парламентом правительственную программу, лица у его слушателей становились все серьезней. Это была программа, не блиставшая теоретической новизной. Но то, что Гитлер и Муссолини, никогда не миндальничавшие с народом, все же из тактических соображений растянули на несколько лет, прокуратор Атавии намечал ввести в течение ближайшей недели. И это никак не значило, что те, кто думал за Ликургуса Паарха, были хоть сколько-нибудь глупее или недальновиднее тех, кто в свое время выводил на государственную арену фюрера и дуче. Члены Дискуссионной комиссии отлично отдавали себе отчет, что лучше было бы действовать не сразу, а постепенно. Серьезнейшая опасность таилась в том, что атавскому народу, еще не совсем освоившемуся с отрывом от Земли, с чумой, с атаво-полигонской войной, с неумолимым таянием атмосферы, предстояло в течение нескольких дней вживаться и в то, что принес с собою Атавии приход к власти прокуратора Паарха и его Союза Обремененных Семьей. Запрещение всех партий, кроме СОС. Разгром руководства профсоюзов и их коренная реорганизация. Огосударствление вооруженных отрядов СОС. Запрещение митингов, собраний, демонстраций, забастовок, если они не организованы СОС. Назначение уполномоченных СОС в реорганизуемые профсоюзы, в которые должны были теперь входить «на одинаковых правах» и рабочие и предприниматели.