Настала весна, и железо со всех вермландских заводов начали отправлять в Гётеборг.
      Но в Экебю железа не было. Осенью там часто не хватало воды, а весною хозяйничали кавалеры. В те времена, когда кавалеры распоряжались Экебю, по широким гранитным уступам водопада Бьёркше струилась, пенясь, не вода, а крепкое, горькое пиво, и длинный Лёвен был наполнен водкой. Во времена кавалеров в горнах не выплавлялось железо и кузнецы не размахивали молотами, стоя в одних рубашках и в деревянных башмаках перед очагами, а поворачивали на длинных вертелах огромные куски жаркого, в то время как их подручные держали в длинных клещах над горячими углями нашпигованных каплунов. В те времена на заводах все веселились и танцевали! Верстаки превращались в ложе для сна, а наковальни — в карточные столы. В те времена железо не ковали в Экебю.
      Пришла весна, и в гётеборгской оптовой конторе поджидали железо из Экебю. В контракте, заключенном майором и майоршей, говорилось о поставке многих сотен шеппундов железа.
      Но что за дело кавалерам до контрактов майорши, когда в Экебю не прекращаются веселье, музыка и пиры.
      Со всех концов прибывало железо в Гётеборг; оно поступало из Стёмне, из Сёлье. Железо из Чюмсберга находило себе путь, пробираясь глухими лесами к Венерну. Оно прибывало из Уддехольма, из Мюнкфорша и из других мест. Но где же железо из Экебю?
      Разве не Экебю — лучший завод во всем Вермланде? Разве некому больше поддержать честь старого поместья? Как ветер с золой, поступают с Экебю беспечные кавалеры. Они только и думают, что о веселье и танцах. Что же еще, как не веселье и танцы, может занимать эти буйные головы?
      Водопады и реки, лодки и баржи, пристани и шлюзы не перестают удивляться и спрашивают друг у друга: «Почему же не везут железо из Экебю?»
      Недоумевают и шепчутся леса с озерами, горы с долинами: «Почему же не везут железо из Экебю? Неужели же в Экебю нет больше железа?»
      В чаще лесов ямы углежогов начинают смеяться, смеются и тяжелые молоты в закопченных кузницах, рудники разевают свои широкие пасти и хохочут, столы в оптовой конторе, где лежат на хранении контракты майорши, корчатся от смеха. «Что за чудеса? У них там, в Экебю, нет железа! Подумайте, на лучшем заводе Вермланда совсем нет железа!»
      Опомнитесь, проснитесь, вы, беззаботные! Неужели вы потерпите, чтобы такой позор пал на Экебю? О кавалеры, если вы действительно любите этот прекраснейший уголок на божьей земле, если вы тоскуете вдали от него, если вы не можете говорить о нем с посторонними без того, чтобы слезы не навернулись на ваши глаза, так опомнитесь и спасите честь Экебю!
      Но если молоты остановились в Экебю, то на остальных шести заводах работа, наверное, идет полным ходом? Там безусловно железа достаточно, более чем достаточно.
      И вот Йёста Берлинг немедленно едет на остальные заводы, чтобы переговорить с управляющими.
      На завод в Хёгфорше, расположенный неподалеку от Экебю, у берега Бьёркшеэльвена, он не стал заезжать. Это место находилось так близко от Экебю, что и сюда простиралась власть кавалеров.
      Он проехал несколько миль к северу и добрался до Лёвстафорша. Прекрасное место, что и говорить. По одну сторону от него расстилается верхний Лёвен, а по другую возвышаются крутые склоны Гурлиты: дикий живописный край. Но что до кузницы, то с ней не все обстояло благополучно: водяное колесо было сломано и в таком состоянии находилось уже целый год.
      — Но почему же его не исправили?
      — Столяр видите ли, единственный на всю округу столяр, который мог бы починить колесо, был в то время занят в другом месте. Мы не смогли выковать ни единого шеппунда.
      — Ну а почему вы не послали за ним еще раз?
      — Не послали! Как будто мы не посылали за ним каждый день! Но разве он мог прийти, если был занят, сооружая кегельбаны и беседки для Экебю.
      Тут Йёсте становится ясно, что ничего хорошего не сулит ему эта поездка.
      Он поехал дальше на север, к заводу Бьёрниде. Это тоже было красивое, чудесное место, которое вполне бы подходило для замка. Большое здание в центре полукруглой долины, окруженной с трех сторон высокими горами; с четвертой стороны открывается вид на северную оконечность Лёвена. И Йёста знает: где, как не здесь, мечтать при луне, прогуливаясь по дорожкам вдоль берега мимо водопада, к кузнице, вырубленной прямо в огромной скале. Но железо... есть ли там хоть сколько-нибудь железа?
      Нет, конечно нет. У них не было угля, они так и не добились денег из Экебю, чтобы нанять углежогов и возчиков. Всю зиму завод не работал.
      И вот Йёста снова отправляется на юг. Он едет по восточному берегу Лёвена к Хону, а затем добирается до Лёвстафорша, расположенного в чаще лесов. Но и там дела обстоят не лучше: нигде нет железа; и оказывается, что во всем виноваты кавалеры.
      Йёста возвращается в Экебю, и кавалеры с мрачным видом осматривают те пятьдесят шеппундов железа, которые остались на складе Экебю, и голова у них идет кругом от забот. Им кажется, будто вся природа насмехается над Экебю, вся земля содрогается от рыданий, деревья гневно им угрожают, а луга и поля скорбят о былой славе Экебю.
      Но к чему столько слов, столько недоуменных восклицаний? Вот оно, железо из Экебю!
      Его уже погрузили на баржи и сейчас отправят вниз по Кларэльвену в Карльстад, где его взвесят, а оттуда на судах по озеру Венерн — в Гётеборг. Итак, честь Экебю спасена.
      Однако возможно ли это? Ведь во всем Экебю не найдется и пятидесяти шеппундов, а на шести остальных заводах и того меньше. Откуда же взялись эти доверху нагруженные баржи, которые повезут такую массу железа в Карльстад? Спросите об этом самих кавалеров.
      На борту тяжело нагруженных, неуклюжих барж стоят кавалеры. Они сами взялись доставить железо из Экебю в Гётеборг. Они не доверили бы этого драгоценного груза ни одному барочнику, ни одному смертному. Они захватили с собой бутылки и корзины с провизией, валторны и скрипки, ружья, удочки и игральные карты. Ради своего драгоценного железа они готовы на все; они не покинут его до тех пор, пока оно не будет разгружено на пристани Гётеборга. Они сами будут разгружать баржи, они сами будут управлять парусом и рулем. Только они одни и способны справиться с таким трудным делом. Разве найдется хоть одна песчаная отмель в Кларэльвене или хоть один риф в Венерне, которых они бы не знали? Разве не владеют они парусом и рулем так же искусно, как смычком и вожжами?
      Ничем на свете они так не дорожат, как этим железом. Они обращаются с ним, как с самым хрупким стеклом, они бережно прикрывают его брезентом. Ни единый кусочек железа не должен оставаться под открытым небом. Этим тяжелым серым полосам суждено восстановить былую честь Экебю. Никто не должен их видеть. О Экебю, край обетованный, да не померкнет слава твоя!
      Ни один из кавалеров не остался дома. Даже дядюшка Эберхард оставил свою рукопись, а кузен Кристоффер выполз из своего угла возле камина. Даже кроткий Лёвенборг и тот отправился в плаванье. Да и кто может остаться в стороне, когда на карту поставлена честь Экебю.
      Но Лёвенборгу вредно смотреть на воды Кларэльвена, вот уже тридцать семь лет он не видел реки и столько же времени не плавал ни на одном судне. Он ненавидит зеркальную гладь озер и быстрые реки. Вид воды пробуждает в нем слишком тяжелые воспоминания, и поэтому он старается быть вдали от нее. Но сегодня он не может остаться дома. Вместе со всеми он должен спасать честь Экебю.
      Тридцать семь лет назад на глазах у Лёвенборга утонула его невеста в Кларэльвене, и с тех пор рассудок его помутился.
      И теперь, когда он стоял на барже и смотрел на воду, в его одряхлевшем мозгу стало расти беспокойство. Серая струящаяся река, подернутая мелкой сверкающей рябью, — это большая змея с серебристой чешуей, которая притаилась и поджидает жертву. Желтые высокие песчаные откосы, среди которых река проложила путь, — это стены ловушки, а на дне притаилась змея. Широкая дорога, которая упирается в откос и по глубокому песку пробирается вниз к переправе, где стоят баржи, — это жерло, ведущее прямо в ужасную, гибельную пропасть.
      Бедный старик пристально всматривается вдаль своими маленькими голубыми глазками. Его длинные седые волосы развеваются по ветру, а лицо, обычно покрытое лишь легким румянцем, сейчас побледнело от ужаса. Он словно предчувствует, что вот сейчас на дороге появится человек и бросится в пасть притаившейся змеи.
      Кавалеры уже собираются отчаливать и берутся за длинные шесты, чтобы, оттолкнувшись от пристани, вывести баржи на середину реки, но слышат предостерегающий крик Лёвенборга:
      — Постойте! Говорю вам, постойте!
      Кавалеры, конечно, понимают, что покачивание баржи на волнах вызывает у него беспокойство, но они невольно задерживают в воздухе поднятые шесты.
      Лёвенборгу продолжает казаться, что река стережет свою жертву, что скоро кто-нибудь обязательно появится на дороге и бросится в реку, — и он делает предостерегающий жест, указывая на дорогу, словно он вдруг увидел кого-то.
      И вот произошло одно из тех совпадений, какие иногда бывают в жизни. Тому, кто еще не утратил способности удивляться, может показаться невероятным, что кавалеры оказались со своими баржами у переправы на Кларэльвене именно в то утро, когда графиня Элисабет отправилась в свое странствие на восток. Но, несомненно, было бы еще более удивительным, если бы молодой женщине никто не помог в ее беде. Случилось так, что она, проблуждав всю ночь, вышла на дорогу, ведущую к переправе, именно в тот момент, когда кавалеры собирались отчалить. Они остановились и не спускали глаз с незнакомки, пока она договаривалась с перевозчиком, а тот отвязывал лодку. На ней было крестьянское платье, и поэтому они не узнали ее. Но они все смотрели и смотрели на нее, потому что в ее облике было что-то знакомое им. Пока она разговаривала с перевозчиком, на дороге показалось облако пыли, а из облака вскоре появилась большая желтая карета. Графиня Элисабет тотчас же догадалась, что эта карета из Борга: ее ищут и вскоре настигнут. Она поняла, что лодка перевозчика не спасет ее теперь, и единственное место, где она может укрыться, — это баржа кавалеров. Она бросилась к ним, не думая о том, что это были за люди. И хорошо, что она не узнала их, потому что иначе она бы скорее бросилась под копыта лошадей, чем искала бы спасения на барже.
      С криком: «Спрячьте меня, спрячьте меня!» — взбежала она на палубу, но споткнулась о железные брусья и упала. Кавалеры старались ее успокоить и тут же быстро отчалили от берега. И в тот момент, когда баржа выходила на середину реки, направляясь к Карльстаду, карета подъехала к переправе.
      В экипаже сидели граф Хенрик и графиня Мэрта. Граф выскочил из кареты, чтобы спросить у перевозчика, не видел ли тот его жены. Но поскольку графу Хенрику было немного неудобно расспрашивать о сбежавшей жене, он стал задавать вопросы следующим образом:
      — У нас кое-чего не хватает!
      — Ах, вот оно что! — сказал перевозчик.
      — Да, кое-чего не хватает. Я хотел бы знать, не видели ли вы чего-нибудь здесь?
      — О чем вы спрашиваете?
      — Это не имеет значения! Но кое-чего у нас не хватает. Я спрашиваю вас, не перевозили ли вы сегодня чего-нибудь на ту сторону?
      Однако ему так и не удалось ничего разузнать, и графине Мэрте пришлось самой разговаривать с перевозчиком. Не прошло и минуты, как она уже знала, что беглянка находится на борту одной из барж, медленно скользящих вниз по течению.
      — А что это за люди там, на баржах?
      — Да это кавалеры, как их называют здесь.
      — Вот и прекрасно, Хенрик, — проговорила графиня. — Что ж, твоя жена теперь в надежных руках. Мы можем спокойно ехать домой.
 
      Но напрасно думала графиня Мэрта, что на барже радуются случившемуся. Пока желтая карета не скрылась из вида, молодая женщина неподвижно сидела на куче железа, не произнося ни слова, и не отрываясь смотрела на берег.
      По всей вероятности, она узнала кавалеров уже после того, как желтая карета уехала. Она вскочила и, казалось, снова хотела куда-то бежать, но стоявшие вокруг кавалеры остановили ее, и она с жалобным стоном опять опустилась на кучу железа.
      Кавалеры не решались заговорить с ней и не задавали вопросов. У нее был такой вид, словно она сошла с ума.
      Эти беззаботные люди почувствовали на себе всю тяжесть ответственности. Железо и то было достаточно тяжелым бременем для их непривычных плеч, а тут еще приходилось опекать молодую знатную даму, сбежавшую от мужа.
      Встречая эту молодую даму зимой в обществе, некоторые из них вспоминали о своей маленькой сестренке, которую они когда-то любили. Когда они играли или боролись с ней, им приходилось быть осторожными, а когда они болтали с ней, то старались избегать грубых слов. Если случалось, что чужой мальчик обижал ее во время игры или распевал перед ней нехорошие песенки, то они яростно набрасывались на него и задавали основательную трепку, потому что их маленькая сестра не должна была слышать ничего дурного, не должна была терпеть обиды и соприкасаться со злом и ненавистью.
      Графиня Элисабет была всем им веселой сестрой. Иногда она вкладывала свои маленькие ручки в их огрубелые лапы и, казалось, говорила им: «Посмотрите, какая я хрупкая и беспомощная. Но ты — мой старший брат, ты должен защищать меня и от других и от самого себя!» И в ее присутствии они всегда вели себя настоящими рыцарями.
      Но сейчас кавалеры смотрели на нее со страхом и едва узнавали ее. У нее был такой истерзанный вид, она страшно исхудала, шея ее потеряла мягкие округлые линии, а лицо стало прозрачным. Она, вероятно, упала и расшиблась во время ночного странствия, потому что из ранки, которая у нее была на виске, капля за каплей сочилась кровь, и ее волнистые светлые волосы слиплись от крови. Платье на ней стало грязным от долгих блужданий по траве, а башмаки были стоптаны. Кавалеры испытывали какое-то тяжелое чувство при виде ее; она казалась им незнакомой и чужой. У той графини Элисабет, которую они знали, не было таких обезумевших, горящих глаз. Их бедную сестричку едва не довели до помешательства. Казалось, будто какая-то другая душа, душа из иного мира борется с настоящей душой за обладание этим измученным телом.
      Но пусть кавалеры не беспокоятся о ее судьбе. Прежние мысли о покаянии просыпаются в ней. Это новое искушение для нее. Господь снова хочет ее испытать. Да, она находится среди друзей. Это правда! Но разве это может ее заставить свернуть с пути покаяния?
      Она вскочила и воскликнула, что хочет уйти.
      Кавалеры пытались ее успокоить. Они уверяли ее, что здесь она в безопасности, что они защитят ее от преследований.
      Но она продолжала умолять их, чтобы они разрешили ей добраться до берега в маленькой лодке, привязанной к барже, чтобы она одна могла продолжать свой путь.
      Но разве могли они ее отпустить? Что будет с нею? Ей лучше остаться у них. Они, правда, лишь бедные старые люди, но они непременно придумают, как помочь ей в беде.
      Она ломала руки и просила их отпустить ее, но они не могли согласиться на это. Она казалась им такой жалкой и слабой; они были уверены, что она умрет где-нибудь на дороге.
      Йёста Берлинг стоял в стороне и смотрел на воду. Может быть, молодая женщина будет рада увидеть его? Он не знал этого наверное, но все в нем ликовало. «Никто не знает, где она сейчас, — думал он, — и мы привезем ее в Экебю. Мы надежно спрячем ее и будем добры к ней. Она станет нашей королевой и повелительницей, и никто не узнает, где она. Мы будем ее беречь и лелеять. Она, может быть, будет счастлива среди нас, стариков, которые будут заботиться о ней, как о родной дочери».
      Он никогда не решался признаться себе в том, что любит ее. Он знал лишь одно: она не могла принадлежать ему без греха, а он не хотел вовлекать ее ни во что низменное и недостойное. Но спрятать ее в Экебю и заботиться о ней, после того как другие жестоко обошлись с нею, дать ей возможность вновь наслаждаться всем тем, что есть хорошего в жизни, — о, какие мечты, какие блаженные мечты!
      Вдруг Йёста очнулся, потому что молодая графиня была в полном отчаянии, и он уловил в ее словах ноты безысходного горя. Она бросилась на колени перед кавалерами и молила их отпустить ее.
      — Бог еще не простил меня, — восклицала она. — Отпустите меня!
      Йёста видел, что никто не осмеливается выполнить ее просьбу, и понял, что он должен сделать это сам. Он, который любил ее, должен был сделать, как она просила.
      Ему стоило неимоверных усилий подойти к ней; казалось, будто каждый мускул его тела сопротивляется его воле; и все-таки Йёста, пересилив себя, подошел к ней и сказал, что перевезет ее на берег. Она быстро поднялась. Он перенес ее в лодку и, сев на весла, стал грести к восточному берегу. Он причалил прямо к узкой тропинке и помог ей выйти из лодки.
      — Что же теперь будет с вами, графиня? — сказал он. Она многозначительно подняла руки и указала на небо,
      и лицо ее при этом оставалось серьезным.
      — Если вам нужна будет помощь, графиня...
      Он не мог говорить, голос изменил ему, но она поняла его и ответила:
      — Если вы будете мне нужны, я позову вас.
      — Мне хотелось бы избавить вас от всего дурного, — сказал он.
      Она подала ему на прощание руку, и он не мог сказать ей ни слова. Ее рука, холодная и бессильная, лежала в его руке.
      Графиня едва ли сознавала все то, что происходит вокруг, но она подчинялась лишь внутреннему голосу, который гнал ее все время, заставляя идти к чужим людям. Едва ли она понимала, что в эту минуту покидает того, кого любит.
      Он дал ей уйти и затем вернулся к кавалерам. Когда Йёста поднялся на баржу, он был совершенно измучен и обессилен. Ему казалось, что он проделал самую трудную работу за всю свою жизнь.
      Еще несколько дней он старался казаться веселым, — до тех пор, пока честь Экебю не была спасена. Он доставил железо в Каникенэсет, где его взвесили, и тут силы и бодрость духа окончательно покинули его.
      Кавалеры, пока они находились на борту, не замечали в нем никакой перемены. Он напрягал в себе каждый нерв, чтобы казаться веселым и беззаботным, ибо только веселость и беззаботность могли спасти честь Экебю. Разве удалось бы им это рискованное предприятие, если бы они приступили к нему с озабоченными лицами и тяжелым сердцем?
      В народе поговаривали, что на баржах кавалеры везли больше песку, чем железа, что в Каникенэсете они беспрестанно носили взад и вперед одни и те же железные полосы до тех пор, пока наконец не было взвешено положенное количество шеппундов, что все это дело выгорело лишь потому, что весовщику и его подручным немало перепало из корзинок и погребцов, привезенных из Экебю. И если все это правда, то станет понятно, зачем нужно было казаться веселым на баржах, груженных железом.