Целыми днями она сидела в своей комнате на чердаке маленького домика фру Муреус и вязала каким-то затейливым узором гардины и скатерти. Все это она продавала крестьянам и господам. Она мечтала скопить немного денег, чтобы купить себе маленький домик.
      Иметь свой собственный домик на вершине холма, откуда бы открывался широкий вид на горы и церковь в Свартшё, было ее заветной мечтой. Но о любви она и слышать не хотела.
      Если в летние вечера до нее доносились звуки скрипки, на которой музыкант, сидя где-нибудь на заборе, играл польку, а молодежь отплясывала так, что пыль стояла столбом, она всегда обходила то место стороной, делая большой крюк по лесу, лишь бы не слышать и не видеть все это. Если случалось на рождество, что в домик фру Муреус забегали крестьянские девушки, прося ее дочерей помочь им приодеться на свадьбу, и те украшали их миртовым венком или высокой короной из шелка и стекляруса, нарядным шарфом или букетиком искусственных роз и пришивали к подолу юбки гирлянды цветов из тафты, мамзель Мари не выходила из своей комнаты: она оставалась у себя наверху, так как не желала видеть, как наряжают невест во славу любви.
      Когда в зимние вечера дочери фру Муреус сидели за пяльцами, большая комната рядом с сенями сияла чистотой и уютом, а подвешенные перед очагом спелые яблоки крутились и пеклись на огне; сюда заглядывали часто и красивый Йёста Берлинг и кроткий Фердинанд. Они принимались поддразнивать девушек, то выдергивая нитку из иголки, то мешая им делать ровные стежки, и комната наполнялась веселым шумом, возней; молодые люди ухаживали за девушками, их руки то и дело встречались под пяльцами в нежном пожатии. И тогда мамзель Мари с досадой свертывала вязание и уходила к себе, ибо она ненавидела любовь и все, что напоминало о ней.
      Но злоключения любви были ей хорошо знакомы, и о них она умела порассказать. Она не переставала удивляться, как это любовь еще осмеливается давать о себе знать, как не смели ее с лица земли жалобы покинутых, проклятья тех, кого она сделала преступниками, и горестные стоны несчастных, на кого она наложила свои ненавистные цепи. Ей казалось непостижимым, что любовь по-прежнему свободно и легко парит на своих крыльях, а не погружается в пучину забвения под бременем раскаянья и стыда.
      Конечно, и мамзель Мари была в свое время молодой, но с любовью она никогда не ладила. Ее не привлекали ни танцы, ни ласки. Гитара ее матери, запыленная, с оборванными струнами, висела на чердаке. Никогда не прикасалась она к ее струнам и не пела нежных любовных романсов.
      В ее комнате на окне стоял розовый куст, доставшийся ей от матери. Она редко поливала его, так как не любила цветов — этих детей любви; он стоял покрытый пылью и паутиной и никогда не распускался.
      Она почти не заглядывала и в садик фру Муреус, где порхали бабочки и щебетали птицы, а благоухающие цветы рассказывали о любви подлетающим к ним пчелам, — все говорило о ненавистном ей чувстве.
      Но вот однажды прихожане Свартшё решили установить в своей церкви орган. Это было летом, за год до того, как кавалеры сделались хозяевами в Экебю. Вскоре приехал молодой органный мастер. Он тоже стал квартирантом фру Муреус и тоже поселился в мансарде на чердаке.
      И вот он установил орган, который издавал в высшей степени странные звуки: в мелодию мирного псалма неизвестно как и почему вдруг начинали врываться зловещие басовые ноты, — так что даже во время рождественской заутрени дети в церкви пугались органа и плакали.
      Вряд ли этот молодой человек был большим мастером своего дела, но зато он был веселым парнем, и в глазах У него сияло солнце. Для всякого у него находилось дружеское слово — для богатого и для бедного, для старого и молодого. Вскоре он сделался хорошим другом своих хозяев; ах, даже больше, чем другом.
      Вечерами, вернувшись домой с работы, он то помогал фру Муреус перематывать нитки, то работал вместе с девушками в саду. А иногда декламировал из «Акселя» или пел о Фритьофе . Он никогда не уставал поднимать клубок мамзель Мари, как бы часто она его ни роняла, и даже починил ее стенные часы.
      Он не покидал ни одного бала, не перетанцевав со всеми, от старой дамы и до самой молоденькой девушки; а если случалось, что ему не везло, то он подсаживался к кому-нибудь и поверял случайной собеседнице свои неудачи. Да, это был именно такой человек, о котором мечтают женщины! И что самое удивительное — он никогда ни с одной из них не говорил о любви. Прошло всего несколько недель, как он поселился в мансарде фру Муреус, но уже все девушки влюбились в него, и даже бедная мамзель Мари поняла, что все ее молитвы были напрасны.
      Это была пора печали и радости. Слезы капали на пяльцы и смывали нанесенный мелом рисунок. По вечерам какая-нибудь бледная мечтательница, бывало, сидела в сиреневой беседке, а наверху мамзель Мари пела, аккомпанируя себе на одетой в новые струны гитаре, томные любовные романсы, которым она выучилась у своей матери.
      А юный органный мастер по-прежнему оставался таким же беззаботным и веселым и щедро одаривал своими улыбками и вниманием всех этих изнывающих от любви женщин, которые ссорились из-за него, когда он уходил на работу. Но вот наступил наконец день, когда он должен был уехать.
      У дверей уже ожидал возок, сзади был привязан чемодан; и молодой человек стал прощаться. Он поцеловал руку фру Муреус, а затем поочередно обнял и расцеловал в щечки всех плачущих девушек. Он и сам плакал, расставаясь с маленьким домиком, где провел такое чудесное, светлое лето. Наконец он обернулся, отыскивая взглядом мамзель Мари.
      И тогда она сошла по старой лестнице с чердака в своем лучшем наряде. На шее, на широкой зеленой ленте, у нее висела гитара, а в руках она держала розы, которые расцвели в этом году на кусте ее матери. Она остановилась перед юношей и, перебирая струны гитары, запела:
 
Ты нас покидаешь, но дружеский зов
В душе твоей пусть не смолкает.
И знай: средь вермландских полей и лесов
Друг верный тебя ожидает.
 
      Окончив петь, она, это старое пугало, сунула ему в петлицу цветы, поцеловала прямо в губы и затем убежала к себе на чердак.
      Любовь отомстила ей, сделав ее посмешищем в глазах окружающих; но никогда больше она не жаловалась на любовь, никогда больше не забрасывала гитары и не забывала ухаживать за розовым кустом своей матери.
      Она научилась ценить любовь со всеми ее муками, слезами и тоской.
      «Лучше грустить любя, чем быть веселой без любви», — говорила теперь она.
 
      Время шло. Майоршу изгнали из Экебю, и там хозяйничали кавалеры. Как уже известно, однажды воскресным вечером Йёста Берлинг прочел свою поэму молодой графине Элисабет, и она запретила ему появляться у нее в доме.
      Рассказывали, что, когда за Йёстой закрылись двери графского дома, он увидел несколько саней, которые подъезжали к Боргу. Взгляд его упал на невысокую даму, сидевшую в передних санях. Мрачный и расстроенный из-за случившейся с ним неприятной истории, он помрачнел еще более, увидев ее! Он поспешил прочь, опасаясь быть узнанным, но все его существо преисполнилось чувством тревоги. Может быть, только что происшедшая сцена в голубой гостиной имеет какую-то связь с появлением этой женщины? Одно несчастье ведь всегда влечет за собой другое.
      Из дому уже бежали слуги, встречая гостей. Кто же приехал? Кто же она, эта невысокая дама в санях? Это была сама Мэрта Дона, знаменитая графиня.
      Это была самая веселая и самая сумасбродная женщина на свете. Светские удовольствия возвели ее на свой трон и сделали своей королевой. Развлечения были ее подданными, а игры, танцы и приключения — ее уделом.
      Ей было уже под пятьдесят, но она была одной из тех мудрых женщин, которые не ведут счета годам. «Тот, у кого ноги не способны больше танцевать, а губы улыбаться, — любила повторять она, — тот действительно стар, тот ощущает отвратительное бремя лет, но ко мне это не относится».
      В дни ее юности этот трон радости и веселья не раз колебался, но разнообразие впечатлений и неуверенность в завтрашнем дне лишь делали ее времяпрепровождение еще более увлекательным. Сегодня она порхала при дворе в Стокгольме, а завтра уже танцевала во фраке и с тросточкой где-нибудь на балу в Париже. Она бывала в полевом лагере Наполеона, она плавала с флотом Нельсона по синему Средиземному морю, она присутствовала на Венском конгрессе и даже осмелилась появиться на балу в Брюсселе в ночь перед знаменитой битвой .
      Там, где царили удовольствие и веселье, там появлялась Мэрта Дона, их признанная королева. Танцуя и играя, летала графиня Мэрта по всему свету. Чего только она не перевидела, чего не пережила. Она опрокидывала троны, проигрывала в экарте целые королевства, шутками добивалась объявления опустошительных войн! Весельем и сумасбродством была полна ее жизнь, и такой оставалась всегда. Никогда тело ее не было слишком дряхлым для танцев, а сердце — слишком старым для любви. Никогда не уставала она от маскарадов, представлений, забавных выходок и душещипательных романсов.
      Если же становилось трудно развлекаться в странах, превратившихся в поле великих битв, она на более или менее долгий срок появлялась в старом графском поместье на берегу родного Лёвена. Жила она здесь и в годы Священного Союза, когда дворы европейских монархов стали для нее слишком мрачны. В одно из таких посещений она взяла к себе Йёсту Берлинга домашним учителем.
      Она хорошо проводила здесь время. Никогда, казалось, у веселья и развлечений не было более великолепных владений. Здесь было все — и песни, и игры, и мужчины, охотники до всякого рода приключений, и красивые, веселые женщины. Здесь не было недостатка в балах и вечеринках. Прогулки на лодках по озеру в лунные ночи сменялись бешеной гонкой в санях по темным лесам. Не обходилось тут и без потрясающих приключений, не обходилось и без мук и страданий любви.
      Но после смерти дочери графиня ни разу не приезжала в Борг. Она не была здесь целых пять лет. И вот теперь она приехала, чтобы посмотреть, как переносит ее невестка жизнь среди дремучих лесов, медведей и снежных сугробов. Она считала своим долгом приехать и посмотреть, не замучил ли ее до смерти глупый и скучный Хенрик. Она решила стать добрым гением домашнего очага. Солнечное сияние и счастье были упакованы в ее сорока кожаных чемоданах, ее камеристкой было веселье, ее кучером — шутка, а компаньонкой — забава.
      И когда она взбежала по лестнице, ее встретили с распростертыми объятиями. Ее прежние комнаты в нижнем этаже ожидали ее. Ее слуги, компаньонки и камеристка, ее сорок кожаных чемоданов и тридцать картонок со шляпами, ее несессеры, шали и шубы — все понемногу было размещено. Весь дом наполнился шумом и суетой. Хлопали двери, прислуга как угорелая бегала по лестницам. Сразу было видно, что графиня Мэрта прибыла в Борг.
 
      Стоял чудесный весенний вечер, поистине чудесный вечер, хотя было только начало апреля и озеро еще сковывал лед. Мамзель Мари сидела у окна в своей комнате, перебирая струны гитары, и пела.
      Она так была поглощена гитарой и воспоминаниями, что не заметила, как к домику фру Муреус подкатил экипаж. В экипаже сидела графиня Мэрта и с интересом разглядывала мамзель Мари, которая сидела у окна с гитарой в руках и, устремив глаза к небу, пела старинные любовные романсы.
      Графиня Мэрта вышла из экипажа и вошла в дом, где работали за пяльцами прилежные девушки. Графиня не была высокомерной: ветер революции вдохнул и в ее легкие свежее дыхание эпохи.
      Ну и что с того, что она урожденная графиня, бывало говорила она; во всяком случае, она желала жить так, как ей нравится. Ей было одинаково весело и на крестьянской свадьбе и на придворном балу. Она разыгрывала комедии перед своими служанками, когда под рукой не оказывалось других зрителей. В любом обществе, где бы ни появлялась графиня, своей красотой и бьющей через край жизнерадостностью она всюду приносила веселье.
      Она заказала фру Муреус одеяло и похвалила девушек за прилежание. Затем она осмотрела садик и рассказала о своих дорожных приключениях. Под конец она даже решилась подняться по крутой и узкой лестнице на чердак и навестила мамзель Мари в ее мансарде.
      Здесь она окончательно покорила сердце маленькой одинокой мамзель блеском своих черных глаз и очаровала ее своим мелодичным голосом.
      Она накупила у нее гардин и скатертей. Конечно, в Борге ей было не обойтись без гардин и скатертей, сотканных руками мамзель Мари.
      Потом графиня взяла гитару и спела ей о радости, счастье и любви. Она рассказала мамзель Мари так много интересных историй, что та сразу почувствовала себя перенесенной в водоворот событий веселого, шумного света. Графиня смеялась так заразительно, что замерзшие птицы защебетали, а лицо ее, которое теперь едва ли можно было назвать красивым, потому что кожа была испорчена косметикой, а рот окружали складки, говорившие о грубой чувственности, — это лицо показалось мамзель Мари таким прекрасным; она даже удивилась, как могло исчезнуть его отражение в маленьком зеркальце, после того как ему однажды удалось отразить эти черты на своей гладкой поверхности.
      На прощание графиня Мэрта поцеловала мамзель Мари и просила ее заезжать в Борг.
      В сердце у мамзель Мари было так же пусто, как в гнезде ласточки на рождество. Она была свободна, но тосковала по оковам, как тоскует раб, получивший свободу на склоне лет.
      И вот для мамзель Мари снова наступила пора радости и печали, — но не надолго, всего только на восемь дней.
      Графиня беспрестанно возила ее с собой в Борг. Она разыгрывала перед ней комедии и рассказывала о своих поклонниках, а мамзель Мари смеялась так, как никогда еще не смеялась. Они сделались лучшими друзьями. Вскоре графиня уже знала о молодом органном мастере все, вплоть до сцены прощания. В сумерках она усаживала мамзель Мари у окна в маленькой голубой гостиной, давала ей гитару и просила спеть какой-нибудь романс. Графиня сидела и смотрела на высохшую тощую фигуру старой девы, на ее маленькую безобразную голову, вырисовывающуюся на фоне алой вечерней зари, и говорила, что бедная мамзель похожа на томящуюся в любовных муках юную деву, заключенную в замке. В романсах, которые пела мамзель Мари, говорилось о нежных пастушках и жестоких пастушках, а голосок ее был таким пискливым и визгливым, что нетрудно понять, какое наслаждение доставляла графине эта комедия.
      Однажды в Борг приехали гости: это случалось часто, когда домой приезжала мать графа. По обыкновению, было весело. Народу, однако, собралось немного. Были приглашены лишь ближайшие соседи.
      Столовая находилась в нижнем этаже, и после ужина гости не пошли наверх, а расположились в комнатах графини Мэрты, которые также находились внизу. Тут графиня взяла гитару у мамзель Мари и стала развлекать общество пением. Графиня Мэрта была большой насмешницей и умела передразнивать кого угодно. И вот ей пришло в голову скопировать мамзель Мари. Она устремила глаза к небу и запела тоненьким, пискливым детским голосом.
      — О, прошу вас, графиня, не надо! — просила мамзель Мари.
      Но графиню это только забавляло, и большинство гостей не могло удержаться от смеха, хотя им было жаль бедную мамзель Мари.
      Графиня захватила целую пригоршню сухих розовых лепестков из цветочного горшка, с трагическим видом подошла к мамзель Мари и запела:
 
Ты нас покидаешь, но дружеский зов
В душе твоей пусть не смолкает.
И знай: средь вермландских полей и лесов
Друг верный тебя ожидает.
 
      Затем она бросила розовые лепестки на голову мамзель Мари. Все гости рассмеялись, а мамзель Мари пришла в ярость. У нее был такой вид, словно она вот-вот выцарапает графине глаза.
      — Ты злая женщина, Мэрта Дона, — сказала она. — Ни одна порядочная женщина не должна водить дружбу с тобой.
      Графиня Мэрта тоже рассердилась.
      — Вон отсюда, мамзель! — закричала она. — Хватит с меня твоих чудачеств.
      — Да, я уйду, — сказала мамзель Мари, — но раньше я должна получить деньги за мои скатерти и гардины, которые ты тут развесила.
      — Эти старые тряпки? — закричала графиня. — И ты хочешь, чтобы я заплатила тебе за всю эту дрянь? Забирай их с собой! Видеть их больше не желаю! Сейчас же забирай их с собой!
      И графиня, не помня себя от ярости, стала срывать скатерти и гардины и швырять в мамзель Мари.
      На следующий день молодая графиня попросила свою свекровь помириться с мамзель Мари, но графиня и слышать этого не хотела. Мамзель Мари просто надоела ей.
      Тогда графиня Элисабет сама поехала к мамзель Мари, скупила все ее гардины и развесила их на своей половине по всему верхнему этажу. После этого мамзель Мари почувствовала, что честь ее восстановлена.
      Графиня Мэрта долго подшучивала над своей невесткой за ее странную любовь к домотканым гардинам и скатертям. Она умела затаить в себе злобу, сохраняя ее годами. Она была сильной натурой.

Глава четырнадцатая
КУЗЕН КРИСТОФФЕР

Глава пятнадцатая
ДОРОГИ ЖИЗНИ