– Правила благопристойности и мода требуют…
Остальные слова не были произнесены: Тристан протянул руку и неторопливо расстегнул верхнюю пуговицу.
– Когда ваш портрет буду писать я, – тихо проговорил он, удерживая ее взгляд, – мы расстегнем их все.
Когда он будет писать ее портрет… Сердце Симоны сладко дрогнуло; пьянящая волна предвкушения захлестнула ее.
– Тристан! – прошептала она, глядя на него снизу вверх.
– Да?
Симона пыталась вспомнить, что именно собиралась сказать, и тут он вдруг наклонился и медленно прижался губами к впадинке у основания ее шеи.
У Симоны перехватило дыхание и закружилась голова.
– Эм… может… – Эти слова она скорее простонала, чем проговорила.
Тристан тихо хмыкнул, и этот звук отозвался дрожью во всем ее теле.
– Да, в любую секунду, – пробормотал он и начал неспешно покрывать поцелуями ее шею.
Закрыв глаза, Симона наслаждалась греховными ощущениями, разливающимися по ее телу.
– К сожалению, – прошептала она за секунду до того, как его губы нежно прикоснулись к ее губам.
Потом он отстранился и улыбнулся ей; в его глазах горело одобрение.
– К величайшему сожалению, – тихо согласился Тристан и провел кончиком пальца по затянутой в плотный шелк груди Симоны, дразня затвердевший сосок, наметившийся под тканью.
Дивный, пульсирующий жар возник в потаенных уголках ее тела. Проглотив стон наслаждения, Симона отстранилась и прерывающимся голосом проговорила:
– Сейчас мне пора возмутиться вашей вольностью, так?
Тристан покачал головой и поднялся.
– Думаю, слишком поздно произносить слова протеста, но если вам так будет приятнее, то, пожалуйста, не стесняйтесь.
Пока он шел к креслу у мольберта, Симона успела облизать нижнюю губу и сделала глубокий вдох, чтобы немного успокоиться.
– Делать и говорить что-то исключительно ради видимости всегда представлялось мне свойством мелкой натуры, – начала она, когда Тристан устроился на подлокотнике кресла. – Что вы скажете, если мы отбросим эту идею и будем честными друг с другом?
Тристан усмехнулся:
– Давайте попробуем. Вы первая.
– Мне нравится ваше заигрывание, и даже гораздо больше, чем подобает истинной леди. Теперь ваша очередь.
– Я хочу оказаться с вами в постели, – ни на миг не задумавшись, произнес Тристан.
Это было гораздо откровеннее того, на что рассчитывала Симона.
– Я польщена и… заинтригована.
– Вы когда-нибудь спали с мужчиной?
– Нет.
Симона и не подозревала, что честность не всегда является лучшей идеей, но теперь у нее не оставалось иного выбора, кроме как продолжить:
– И я никогда никого не обхватывала ногами, потому что мне этого никогда не хотелось.
– До данного момента?
Она пожала плечами.
– Пока я только обдумываю такую мысль.
– Я польщен.
Шорох за спиной заставил Тристана перевести взгляд в сторону двери.
– Ты уже нашла карандаши, Эмми?
– Какие-то нашла, – объявила Эмми, торопливо входя в оранжерею, – но не уверена, что они в точности такие, какие нужны.
Тристан встал с кресла и подошел к Эмми.
– Если ты планируешь сделать портрет углем, то карандаши подходят идеально, – сказал он, рассматривая то, что она принесла. – А если ты собираешься писать маслом, то они испортят тебе цвета.
– О конечно, я хочу писать маслом! Значит, мне нужен простой графитовый карандаш?
– И очень жесткий, чтобы он давал бледную линию, которая полностью исчезнет под краской.
– Тогда я скоро вернусь! – объявила Эммалина, исчезая так же стремительно, как и появилась.
Симона засмеялась.
– Как вы считаете, что, по ее мнению, составляет «скоро»?
– О, это действительно вопрос.
Почему-то каждое слово, слетавшее с его губ, ощущалось как ласка…
– Вы что, спрятались от меня?
– Нет, я не прячусь. – Тристан снова занял место на подлокотнике кресла. – Но если принять во внимание реальность в виде моих желаний, ограниченности времени и отсутствия кондома… – Он пожал плечами. – В настоящий момент сохранить между нами расстояние – это лучший способ проявить осмотрительность.
Да уж, если бы у них было время и кондом… Симона постаралась не думать о головокружительных подробностях.
– Верно, – признала она, подавляя вихрь жаркого желания. – Но чтобы не тратить зря то время, пока мы находимся одни… – Она откашлялась. – Я хочу, чтобы вы знали: я не ищу мужа. И мой интерес к вам – чисто плотский и совершенно определенно временный.
Тристан склонил голову и внимательно посмотрел на нее:
– Вы хоть представляете себе, насколько ваши манеры очаровательно не похожи на все, что можно найти в обществе?
Симона рассмеялась:
– Насколько я знаю, обычно в этом случае принято говорить «возмутительно». А вы – вы ищете себе жену?
– Считается, что я должен этим заниматься, чтобы родить наследника и еще одного про запас со всей возможной скоростью. Для моего положения это жизненно важно, знаете ли. Королева ночами не спит, тревожась, что я прикажу долго жить до того, как появится новое поколение мужчин рода Таунсенд и унаследует титул.
– О, вы без всякого труда найдете себе подходящую супругу! Маркизы считаются завидными женихами. А если добавить к этому красоту и щегольство… Дамы в очередь выстроятся, чтобы представить себя на ваше рассмотрение.
– И все они будут ужасно безупречными, холодными и скучными. А вы почему не хотите выходить замуж?
– Для меня гораздо веселее путешествовать, где мне заблагорассудится, и устраивать всюду хаос. Мне совершенно не хочется вести хозяйство или посвящать свою жизнь другим вещам, которыми положено гордиться женщинам; к тому же я терпеть не могу вышивание. Приготовленные мною блюда могут убить, и я просто ненавижу наряжаться, притворяясь аристократической леди. В итоге из меня вышла бы отвратительная жена.
– Но вы выезжаете в свет…
– Только потому, что мне за это обещали лошадь.
Тристан расхохотался.
– И что вы собираетесь делать, если кто-нибудь попросит вашей руки? – все еще смеясь, спросил он. – Герцогские дочери считаются завидными невестами, а если прибавить к этому красоту и живость…
Симона нахмурилась:
– Меня никто не считает завидной невестой. Человек должен попасть в поистине отчаянное положение, чтобы просить моей руки.
– Это почему же?
– Наконец-то я его нашла! – воскликнула Эмми, появляясь в дверях. – Ох, Симона, ты просто ошеломительна! Не двигайся! Ни в коем случае не меняй позу!
– Она права, – согласился Тристан. – О чем бы вы ни думали, продолжайте думать о том же.
О чем она думала? Симона попыталась вспомнить, пока брат с сестрой встали за мольберт и начали о чем-то тихо переговариваться. О да! Тристан спросил у нее, почему человек должен оказаться в отчаянном положении, чтобы захотеть на ней жениться, и она моментально ощутила знакомый ожог гнева и укол возмущения. Но в этой смеси появилось и еще одно, новое чувство – мощная волна сожаления и желание, чтобы ее прошлое было иным.
Симона устремила взгляд вдаль, пытаясь понять, почему после стольких лет ей вдруг захотелось изменить то, что изменить невозможно.
На самом деле Симоне очень хотелось выйти замуж, но в осуществлении этого желания ей мешал выбор, сделанный ее матерью. Вот почему Симона искренне считала, что брак создан для тех женщин, у которых в жизни нет никаких других интересов. Правда, ее сестра Каролин относилась к своему браку с Дрейтоном точно так же, как к своим увлечениям: отделке помещений и созданию гардероба – все это были творческие занятия, которыми она наслаждалась. Однако Кэрри – это Кэрри, и другой такой нет на свете.
Симона тихо вздохнула и посмотрела поверх мольберта: Тристан, стоя чуть в стороне, учил Эммалину правильно размещать линии эскиза.
Неужели она сможет сказать ему такие простые слова: «Моя мать была проституткой?» Простая констатация факта. И не то чтобы это было большой тайной: в Лондоне про это знали все. По правде говоря, очень вероятно, что Тристан тоже знает правду, и ей вообще не придется ничего объяснять. Но с другой стороны, возможно, он этого не знает. Большинство членов светского общества общались с ней с некой каменной отстраненностью, словно она страдала каким-то ужасным заболеванием, которое они могли подхватить в том случае, если в разделяющем их пространстве окажется хоть немного тепла. Поскольку Тристана никак нельзя было назвать отстраненным или холодным, то либо ему неизвестно о грозящей смертельной опасности, или его это не пугает.
Если Тристан ни о чем не знает, то, сказав ему правду, она может все изменить. Будет невероятно грустно лишиться этих прелестных непринужденных поддразниваний, которыми они обмениваются, не говоря уже о чудесных ощущениях, которые он ей доставляет. А вот если он знает и не обращает на это внимания… Неужели Тристан считает, что дочь готова предлагать свое тело столь же легко, как это делала ее мать? Если ситуация действительно такова…
Пока Симона не сделала ничего, что заставило бы его изменить свое мнение, и тем не менее она не хочет становиться бездумной игрушкой даже такого великолепного мужчины!
Симона содрогнулась и снова посмотрела в сторону мольберта. Нет, только Тристан! Она не мать, точно так же, как он не его отец или дед. В Тристане ей виделось нечто, что она находила совершенно неотразимым. Отчасти это была чисто плотская привлекательность, но другая часть его привлекательности труднее поддавалась определению, хоть и была не менее важна: неотразимая смесь притягательности, любопытства и восторга. Все это вместе представляло нечто совершенно особое.
Особое? Симона тихо фыркнула. Какое невероятное, романическое ребячество! Нет. «Особое» оставалось вне пределов реального. Ему нужна жена, а она не только не желает становиться таковой, но и ее прошлое делает ее совершенно неприемлемой кандидатурой. Даже у Безумных Локвудов должны быть какие-то требования, а незаконнорожденная дочь герцога и проститутки никак не может им соответствовать. Какими бы ни были отношения между нею и Тристаном, с учетом реальных фактов они наверняка окажутся недолгими.
Конечно, самым верным и безопасным путем было бы избежать того соблазна, каким является Тристан Таунсенд; тогда ей не придется объяснять, каким запутанным путем она поднялась в ряды аристократии. Не то чтобы ее это очень волновало, но Дрейтон – член палаты лордов, а Кэрри, когда не вынуждена сидеть дома из-за беременности, активно занимается благотворительностью. Они вполне могли бы обойтись без гадкого шепота и мерзких взглядов, которые повлечет за собой скандал.
Однако с другой стороны… Ее взгляд скользнул по высокой фигуре Тристана, а потом измерил ширину его груди и плеч. Симона тут же мысленно избавила его от столь прекрасно сидящего костюма. Если он выглядит хотя бы вполовину так хорошо, как ей кажется…
Да, с другой стороны, Тристан Таунсенд вызвал у нее любопытство, которое она испытала впервые в жизни. Что-то в нем было такое, что вызывало желание, которого другие мужчины не могли разбудить.
– Ага, твой камердинер Грегори был прав, ты действительно здесь!
Симона перевела взгляд на дверь и увидела Ноуланда, который, как разогнавшийся перегруженный фургон, вперевалку приближался к Эмми. Тристану, случайно оказавшемуся рядом, Симона мысленно пожелала вовремя увернуться из-под колес.
Глава 5
Пробормотав некое подобие приветствия, Тристан отступил в сторону, и тут же складка между бровей Симоны разгладилась.
– Леди Эммалина, вы сегодня чудесно выглядите! – заявил Ноуланд.
Эммалина зарделась.
– На мне фартук, покрытый пятнами краски, разве вы не видите?
– Ни одной другой женщине во всей империи он не идет так, как вам.
Тристан вздохнул и сосредоточил внимание на мольберте, вернее, на том факте, что его друг откровенно ухаживает за его юной невинной сестрой.
– Полагаю, вы говорите такие вещи всем молодым леди… – Эм потупилась и отвернулась.
– Уверяю вас, нет! Вы редчайший из цветов, прекрасная, нежная, само воплощение женственности…
Боже правый! Тристану показалось, что его сейчас стошнит.
Он холодно улыбнулся:
– Ноуланд, есть ли какие-то особые причины, по которым я тебе понадобился?
На секунду Ноуланд замер, потом вздохнул:
– Да. Я узнал подробности о вчерашней катастрофе и просто не мог не поделиться ими с кем-нибудь. Оказывается, пожар начался в одной из спален, когда на пол случайно сбросили лампу. Те, кто находился в комнате, не сразу это заметили и…
– Как они могли не заметить пожар? – прервала Ноуланда Эммалина.
Да, полная наивность. Тристан напомнил себе, что надо будет просветить сестру, но сделать это по возможности аккуратно. От Ноуланда, будь он проклят, никакой пользы не было: он просто застыл на месте, дергая себя за воротник и уставившись на стеклянный потолок оранжереи.
– Те люди были заняты другим, Эмми, – подсказала Симона с диванчика. – Обычно в этом случае говорят «были ослеплены страстью».
Глаза Эммалины округлились.
– О! – тихо прошептала она, сосредоточенно двигая кисточкой по холсту. – Я этого не знала.
Ситуация быстро начала переходить в разряд неловких, и Симона решила не доводить дело до полного конфуза.
– Конечно же, знала, Эмми; просто тебя настолько увлекла живопись, что все остальное теперь представляется чужим и туманным. Со мной это случается постоянно… по другим поводам. Так что вы рассказывали, лорд Ноуланд?
Пока Тристан безмолвно благодарил Симону за ее доброту и находчивость, Ноуланд пытался собраться с мыслями. Наконец он начал увлеченно рассказывать:
– Огонь быстро вышел из-под контроля и начал распространяться. В результате мы имеем трех погибших и двадцать раненых, из которых двое вряд ли поправятся.
– Как это ужасно! – Эммалина печально вздохнула.
– Согласен, – заметил Тристан, – но все могло обернуться еще гораздо хуже.
– Верно! – поддержал его Ноуланд. – Если бы это случилось, нам всем пришлось бы убирать бальные туфли до конца сезона, а так празднества остановлены только на две недели – время для того, чтобы отдать дань уважения и все такое. Потом охота снова возобновится, и мы…
– Наверное, две недели все-таки лучше, чем ничего. – Симона вздохнула, и Ноуланд впервые за это утро повернулся, чтобы посмотреть на нее:
– Вас не радует перспектива парадных приемов?
– Я очень плохо переношу скуку, лорд Ноуланд.
Эммалина прекратила размахивать кистью и выглянула из-за края холста.
– Наверное, ты уже достигла предела, позируя мне все утро, верно?
– Мне не скучно, – улыбнулась Симона, – но я была бы рада, если бы мне разрешили встать и походить по комнате, пока я еще не разучилась это делать.
Эмми посмотрела на Тристана.
– Может, мы закончим на сегодня? – робко спросила она. Тристан перевел взгляд на полотно и сразу понял, что работа почти не продвинулась. Но в отсутствии у Эм творческой скорости были свои преимущества.
– Пожалуй, при условии, что наша гостья согласится снова позировать завтра утром.
– Я согласна! – тут же откликнулась Симона.
– Тогда на сегодня все! – объявила Эммалина и стала полоскать кисточку в жестяной банке. – Может, вы хотите чего-нибудь поесть: я могу поговорить с кухаркой насчет хлеба с абрикосовым вареньем.
Глядя, как Симона медленно потягивается, расправляя спину, Тристан пожал плечами.
– Никогда не отказываюсь, если мне предлагают сладкое.
– Тогда я посмотрю, что можно сделать, – пообещала Эммалина, и тут же Ноуланд стремительно ринулся к ней.
– Позвольте мне взять банку с краской, леди Эммалина! Тристан оглянулся и увидел, что Ноуланд отнимает у его сестры жестянку, а та бурно протестует:
– Это не краска, лорд Ноуланд, это скипидар, и он испортит вам костюм, если вы будете неосторожны.
Вместе они направились к дверям, ведущим в дом; при этом Ноуланд не переставал трещать:
– Я с радостью пожертвую ради вас всем моим гардеробом, леди Эммалина, и никакая жертва не покажется мне слишком большой!
– Надеюсь, он будет осторожен, – сказала Симона со смехом и встала с дивана. – Мне не хочется увидеть Ноуланда голым.
– Никому из нас не хочется.
– Не знаю, не знаю. По-моему, ваш друг заинтересовался Эмми.
– Значит, мне надо позаботиться, чтобы она пока больше выезжала.
– Разве он вам не нравится?
– Ноуланд достаточно мил и из хорошей семьи, – объяснил Тристан, глядя, как Симона неспешно идет к нему, и гадая, насколько стремительно можно будет вести ее обольщение. – Но он не кажется мне тем человеком, который заставит сердечко Эм биться быстрее.
– Не могу не заметить, лорд Локвуд, – проговорила Симона негромко, останавливаясь перед ним и чуть запрокидывая голову, – что ваше чрезмерное увлечение ускоренным биением и трепетанием сердец слегка удивляет.
Тристан вздохнул. Разумеется, Симона права, и его сердце не единственный орган, на который она воздействует столь заметно. Он тут же поменял позу, чтобы не демонстрировать свое растущее напряжение, а затем шагнул ближе и положил руки ей на талию.
– Мне нравится это ощущение, а вам?
Ее глаза озорно вспыхнули, уголки губ приподнялись. Подняв руку, Симона начала играть с верхней пуговицей его сюртука.
– Это довольно приятно.
– И все?
Симона медленно расстегнула пуговицу, и Тристан подумал, что, если бы они уже были любовниками, ему хватило бы пяти минут, чтобы уложить красавицу на кушетку и удовлетворить ее желания. Но поскольку они ими еще не стали, а поспешное совокупление убийственно для первого опыта…
Он неспешно потянулся к расстегнутому вороту и начал соединять пуговки с петлями, постоянно поглаживая тыльной стороной пальцев шелковистую кожу ее шеи.
– Выбери время и место, Симона, – прошептал он, – и я позабочусь о том, чтобы наслаждение длилось столько, сколько ты сможешь вынести.
Желание и влечение закружились в темной глубине ее глаз.
– Сегодня в полночь. – Он постарался успеть раньше, чем благопристойность и осторожность заставят ее подавить порыв. – Я буду ждать в саду вашего особняка.
Взгляд Симоны на секунду скользнул ему за спину, а потом она тихо кашлянула.
Обернувшись, Тристан замер. Это были не Эммалина и не Ноуланд…
– Люсинда, – напряженно проговорил он.
Мачеха плыла к ним, одетая, как обычно, в черный бомбазин. И как обычно, она даже не ответила на его приветствие, заставив его в очередной раз ощутить себя здесь незваным гостем. Впрочем, он сумел удержаться и не стал напоминать ей о том, что теперь этот дом принадлежит ему.
Взяв Симону за руку, Тристан притянул ее к себе.
– Послушай, Люсинда, я хотел бы представить тебе подругу Эммалины, леди Симону Тернбридж.
Холодный взгляд Люсинды Таунсенд равнодушно скользнул по гостье.
– Леди Симона, как вы уже могли догадаться, перед вами мать Эммалины, вдовствующая леди Локвуд.
Его сарказм не укрылся от Люсинды.
– Я остаюсь леди Локвуд, пока ты не женишься, Тристан.
В улыбке, которую он адресовал мачехе, не было тепла.
– Это вполне может произойти еще до конца месяца или даже раньше, если у меня получится.
Симона настороженно наблюдала за хозяйкой дома, ища повод, который позволил бы ей уйти и предоставить любезным хозяевам сражаться без посторонних.
На секунду Люсинда стиснула зубы, а потом Симона прочла в глубине ее глаз принятое решение. В следующий миг внимание почтенной дамы переключилось на нее:
– Кажется, вы подопечная герцога Райленда? Я много о вас слышала.
Еще бы! Почти весь Лондон о ней слышал. А поскольку осуществлять отступление было уже поздно, Симона улыбнулась:
– Уверена, среди этого «много» было мало хорошего.
– Да, почти ничего.
– Зато все очень интересно, не так ли?
Леди Локвуд заморгала, а плечи Тристана затряслись от беззвучного смеха.
– Где твоя сестра?
Тристан откашлялся.
– Они с лордом Ноуландом несколько секунд назад отправились на кухню в надежде выпросить у кухарки хлеба с вареньем.
– И оставили вас с леди Симоной вдвоем?
Плечи Тристана чуть приподнялись:
– А вы не встревожены тем, что Эм и Ноуланд проводят время наедине?
– Я буду ждать здесь с вами их возвращения! – объявила Люсинда, складывая руки под массивной грудью.
Симона подумала, что характер этой женщины мог бы улучшиться, если бы она немного распустила шнуровку, в то время как Тристан лениво осведомился:
– Как проходит траур? – В ответ на возмущенный взгляд мачехи он жизнерадостно добавил: – Надеюсь, сегодня привезут еще какую-нибудь новую мебель?
– Нет. Никакой мебели.
– Ах да, конечно, сегодня ведь среда – день ювелира! На этот раз он привез изумруды или рубины?
– Ты становишься невыносимым.
– Что я могу сказать? – Улыбка Тристана стала холодной. – Это вы вдохновляете меня.
– Сегодня не ювелир, сегодня – день поверенного.
– А, теперь понятно, откуда расстройство.
Симона заставила себя улыбнуться.
– Думаю, мне пора ехать, – Она скромно опустила глаза. – Пожалуйста, передайте Эммалине мою благодарность за гостеприимство вместе с сожалениями по поводу того, что я не смогла задержаться дольше. – Симона повернулась к леди Локвуд: – Приятно было познакомиться с вами.
– Чего не могу сказать о себе, – скривилась леди Локвуд. – Дворецкий вас проводит.
Что можно было сказать на подобное прощание? «Надеюсь, вы скоро упадете с лестницы и сломаете свою мерзкую шею»? Ну уж нет! Решив быть выше этого, Симона усмехнулась.
– Я провожу леди Симону. – Взяв жакет, Тристан приподнял его, чтобы Симоне было удобнее надевать его.
– Как тебе угодно, но я хочу напомнить, что репутация леди Симоны определенно не является безупречной, – ледяным тоном заявила леди Локвуд. – Тем не менее вряд ли стоит порочить ее еще сильнее.
Симона нисколько не удивилась, когда Тристан, пожав плечами, взял ее под локоть, бросая открытый вызов правилам приличия.
– Если вы настолько этим озабочены, можете пройти следом за нами, – сказал он, не оборачиваясь. – Только советую немного приотстать, чтобы вам не пришлось слушать все отзывы о вас с моей стороны.
– Неужели твое низкое поведение не знает никаких границ?
– Конечно, знает, но эти границы распространяются гораздо дальше, чем ваши.
Пока Симона шла с Тристаном к выходу из особняка, она успела подумать, что нежелание Люсинды Таунсенд заниматься материнскими обязанностями – это немалое благо. Судя по всему, служащие, нанятые леди Локвуд для того, чтобы растить Эммалину, справились со своей задачей гораздо лучше, чем это могла бы сделать ее мать.
– Мне очень жаль, что ты оказалась в центре всего этого.
– Мне тоже.
– Наверное, ты хочешь узнать подробности о моей мачехе?
Симона на мгновение задумалась. Какая-то часть ее существа просто умирала от нездорового любопытства, а вот другая часть…
– Не знаю, – призналась она и внимательно взглянула на Тристана. – Это может как-то повлиять на то, как я отношусь к дружбе с твоей сестрой?
– Вероятно, не к лучшему.
– Меня нелегко испугать или оскорбить.
– Я это заметил.
Лишь когда лакей открыл дверь, Тристан перестал хмуриться.
– Как и то, что меня легко завлечь? – интересовалась Симона, пока они спускались по лестнице на улицу.
Тристан широко улыбнулся:
– Я считаю, что ты – очаровательно трудный вызов.
– Наверное, это лучше, чем считаться безнравственной и распутной.
– Определенно лучше.
– Тогда я воспринимаю эти слова как похвалу.
На улице Симону дожидался ее грум Элвин, держа поводья двух коней; увидев хозяйку, он быстро выпрямился и повернул голову туда, где стоял еще один конь – надо полагать, принадлежавший Тристану.
Конь Тристана тряхнул гривой и, приветственно фыркнув, задержал повод, который был привязан к железному кольцу.
– Для женщин и для мужчин правила разные, – напомнила Симона. – Вы утром вернетесь сюда, чтобы дать Эмми еще один урок живописи?
– Думаю, да. Но я предпочитаю увидеться с тобой наедине в полночь.
«В полночь. Наедине». Кровь Симоны забурлила, сердце забилось быстрее, но она промолчала, так как Элвин стоял слишком близко. С учетом того, с какой скоростью известия о ее промашках достигали обеденного стола, Симона давно решила, что Дрейтон или Хейвуд приплачивают груму, чтобы тот докладывал им о каждом ее вздохе, и ей вряд ли стоило прибавлять еще что-то к тому, что скорее всего и так окажется слишком интересной историей.
Приняв от Элвина поводья, Симона обернулась:
– Было приятно снова вас увидеть, лорд Локвуд. – Поставив ногу на подставленные грумом ладони, она ловко села в мужское седло.
– Леди Симона! – Тристан почтительно поклонился Симоне, и она посмотрела на него с высоты седла. Неожиданно ее мозг словно превратил реальность в фантазию: день стал ночью, а она сидела не на широкой спине коня, а на стройных мужских бедрах. У нее перехватило дыхание и закружилась голова.
Испугавшись столь бурной реакции, Симона развернула коня и решительно направила его, а заодно и собственные мысли в безопасную сторону.
Тристан долго провожал ее взглядом. Когда расстояние между ними увеличилось, он прищурил глаза, чтобы видеть как можно четче. Проклятие, Симона оказалась превосходной всадницей! Любой, кто способен ехать рысью так, чтобы казалось, будто это легко и удобно, просто рожден для верховой езды.
Ему тут же представилась захватывающая картина: Симона приподнялась на стременах и мчится во весь опор, вытянувшись над шеей скачущего коня; она начнет смеяться, и ветер ударит ей в лицо, и треплет распущенные волосы…
Тристан улыбнулся, искренне восхищаясь ее отвагой и неукротимым духом. Он готов был поставить особняк, возвышающийся у него за спиной, и все, что в нем находилось, на то, что она не из пугливых, эта сильная, независимая, бесстрашная и находчивая девушка.
Он слышал достаточно сплетен о ней, чтобы знать: Симона не является такой невестой, какая ему нужна, то есть женщиной с безупречной родословной и незапятнанной репутацией, которые компенсировали бы его испорченную родословную и репутацию. Однако леди Симона Тернбридж была настолько идеальной в столь многих других отношениях, что только полный идиот мог отвернуться от соблазна, который она собой представляла. Конечно, добиться того, чтобы она согласилась стать его возлюбленной будет нелегко, и все же…
Тристан отвязал от кольца поводья коня и быстро вскочил в седло. Направляясь к порту, он размышлял о том, как именно ее убедить. Проще всего было бы выложить все карты на стол, чтобы она оценила его честность и прямоту. Что до опасности скандала, которая с этим связана… Если Симона даст себе труд обдумать его предложение, то скорее всего шанс у него есть.
Но если об этом станет известно…
У него спазмом свело живот. Логично рассуждая… Если он не женится на Симоне и если она не получит от него ребенка, то Люсинда не станет считать ее опасной. Симона была дочерью одного герцога и подопечной другого. Если езда в мужском седле и фехтование определенно необычные привычки, но они еще находятся в рамках допустимого, то порочная любовная связь – дело совсем другое. Положим, их разоблачат; тогда ее опекун предоставит ему всего две возможности – либо жениться на ней, либо дать себя заколоть. Первый вариант сделает Симону объектом внимания Люсинды и вполне может стоить ей жизни. Второй в глазах света превратит ее в парию. С учетом столь неприятных вариантов рассчитывать на то, что о них никто не узнает, было бы безответственно и безрассудно. Придется получше обдумать план и устранить все огрехи, прежде чем заниматься обольщением этой неукротимой леди, но Тристан был готов и на это.
Тристан размышлял о возможных вариантах соблазнения Симоны даже слезая с седла и передавая коня заботам слуги. Вскоре его шаги гулко разнеслись на лестнице, которая была такой же пустой, как и его голова, куда упорно не приходило ни одной дельной мысли.
Тристан вошел в контору, и волна теплого воздуха заставила его улыбнуться. Его улыбка превратилась в широкую усмешку, когда мужчина за конторкой поднял голову и устремил на него взгляд поверх стремительно запотевающих очков. Что Лондон, что Сан-Франциско – особой разницы не было. Приятно знать, что некоторые вещи в его жизни остаются постоянными и предсказуемыми.
– Привет, Грегори, – сказал Тристан, направляясь к клерку.
– Добрый день, сэр.
– Думаю, на этот раз он действительно добрый, – согласился Тристан, усаживаясь на угол чудовищно массивной конторки из красного дерева. – Что ты смог узнать про леди Симону?
Грегори снял очки и, вытирая их носовым платком, приступил к отчету:
– Боюсь, очень немного, да и то все это слухи и сплетни.
– Обычно в сплетнях содержится зерно правды. Что люди говорят?
– Симона – внебрачный ребенок и признана королевским указом только после смерти ее отца, покойного герцога Райленда, около шести лет назад. Похоже, никто не знает, где она была до этого, но скорее принадлежала к низшим слоям.
– Откуда это известно?
– Она не умеет правильно себя вести в обществе.
– Скорее просто не выносит всей этой искусственности. А что еще про нее говорят?
Грегори откашлялся.
– Похоже, эта дама несколько сумасбродна, сэр.
– Правда? И в чем это выражается?
– Девушка несколько раз вызывала переполох – выезжая на прогулку верхом, она сидела в мужском седле.
Накануне вечером Ноуланд сказал ему невольно то же самое. Неужели это было всего лишь накануне? Тристан покачал головой. Казалось, прошел уже целый век, как они были знакомы.
– И из-за чего возник этот переполох: из-за того, что она нарушила общепринятые правила, или потому что ездит верхом лучше многих мужчин?
Аккуратно возвратив очки себе на нос, Грегори ответил:
