– Доброе утро, леди Симона, – сказал дворецкий, впуская ее в дом.
      – Доброе утро, Бастон. Если не возражаете, я подожду леди Эммалину в гостиной.
      – Да, мадам, я сейчас же сообщу ей о вашем приезде.
      Симона остановилась на пороге гостиной и осмотрелась. Белые с позолотой стулья и кресла исчезли. Не стало и стола с хрустальной лампой, который стоял в углу. Также на месте не оказалось громадного буфета со всяческими безделушками.
      Симона выгнула бровь и покачала головой. Не то чтобы ее когда-то можно было заподозрить в глубоком знании модной обстановки, но даже она понимала, что процесс очистки зашел слишком далеко. Комната стала казаться больше, что, конечно, к лучшему, однако без буфета одна из стен оказалась совершенно оголенной, комнату словно перекосило в направлений оставшейся мебели.
      Симона прошла и встала там, где раньше находился буфет, чтобы, когда пол накренится, она последней соскользнула бы в вестибюль. Лучше уж приземлиться на кушетку, чем оказаться под ней!
      Ее брови поднялись еще выше, когда она осмотрела комнату с новой позиции. Исчезли не только буфет и мелкие фигурки и графины, но и картины в огромных золоченых рамах, а там, где они висели, остались большие прямоугольники.
      Симона могла придумать лишь два возможных объяснения этим переменам. Первое заключалось в том, что леди Локвуд коренным образом меняет убранство дома. Вторым было то, что содержания, назначенного ей Тристаном, не хватает для оплаты ее любви к красивым ювелирным изделиям, и она продает мебель, чтобы заплатить за свои побрякушки.
      – Доброе утро! Извини, что заставила тебя так долго ждать.
      Симона пожала плечами, ведь она ждала совсем не долго.
      – Эмми, куда подевалась вся мебель?
      Эммалина обвела комнату недоуменным взглядом и покачала головой.
      – Не имею представления. Она здесь, когда я ухожу из дома, а когда я возвращаюсь – ее нет. Не имею ни малейшего представления о том, куда ее переставляет матушка. В этом доме есть помещения, в которых я не бывала уже много лет. Надеюсь, ты не против попозировать мне сегодня?
      – Что? – недоверчиво уставилась на нее Симона. – И ты не хочешь снова пойти проверять списки товаров?
      Эммалина улыбнулась.
      – В разлуке чувство крепнет. По крайней мере так говорят.
      – Не знаю, не знаю. Завтра и послезавтра снова будут похороны, они займут целый день. Ты уверена, что тебе следует настолько затянуть разлуку с мистером Грегори? А что, если у него плохая память?
      Эмми ухмыльнулась:
      – О, думаю, он очень долго меня не забудет!
      – Пока не починит очки?
      – Да ладно тебе! Я уже запомнила, что в будущем надо лучше их беречь. – Махнув рукой в стороны двери гостиной, Эмми добавила: – Я сказала, чтобы в оранжерею подали кофе с пирожными.
      Они не спеша прошли в заднюю часть дома, и по пути Эмми разглагольствовала о живописи, а Симона шла молча, отмечая перемены. Повсюду немало предметов мебели. Либо леди Локвуд обставляет второй дом, либо она закупила все драгоценности Лондона.
      – Мне кажется, Тристан больше не будет приходить на наши сеансы. Надеюсь, ты не разочарована? – поинтересовалась Эммалина, когда они вошли в оранжерею.
      Симона почувствовала тревожное покалывание в затылке, но все же постаралась ответить как можно спокойнее:
      – Думаю, он очень занят делами, поскольку «Мэгги» пришла в порт. Живопись – отнюдь не главное в его повседневных делах.
      – Нет, дело не в этом, – решила Эмми, направляясь к чайному столику, который стоял рядом с ее мольбертом. – По-моему, главное в том, что он не хочет встречаться с матушкой.
      Да, возможно, это и так, подумала Симона и посмотрела на свой портрет. Боже правый! Тристан ничуть не ошибся относительно способностей Эмми к живописи. Она действительно получилась похожей на мартышку, истерзавшую подушку, а если присмотреться внимательнее, то подушка и вполовину не была так истерзана, как сама мартышка. Если Эмми все-таки решит подарить свой шедевр Дрейтону и Каролин, Симоне придется настоять на том, чтобы все семейство собралось у сарая, где жгут мусор.
      – А ты знаешь, что Сара в день похорон лорда Сандифера явилась с визитом к матушке?
      Застигнутая врасплох, Симона стала медленно расстегивать ротонду, соображая, что она знает на самом деле и в какой информации ей стоит признаваться. Если вспомнить слова Тристана о том, что он старается по возможности защитить сестру от всей неприглядности происходящего, то и ей следует делать то же.
      – Она явилась сказать матушке, что ждет ребенка от Тристана.
      – Вот как! – Симона, повесила ротонду на спинку стула и, подойдя к Эмми, стоявшей у чайного столика, непринужденно спросила:
      – И что же, твоя матушка поверила ее словам?
      – Когда речь идет о Тристане, матушка всегда готова поверить всему самому плохому.
      – Но разве он не позаботился о ней после того, как вернулся из Америки?
      – Позаботился? Да они с матушкой терпеть друг друга не могут!
      Тщательно подбирая слова, Симона заметила:
      – Они породнились в момент, сложный для них обоих. Я уверена, что у обоих были основания…
      – Да, но они не демонстрировали свою ненависть открыто до тех пор, пока матушка не попыталась соблазнить Тристана, а он не рассказал об этом отцу.
      – О! – Симона поморщилась. Столь впечатляюще гадкий момент был недопустим даже по меркам Безумных Локвудов.
      – У папеньки с Тристаном был из-за этого ужасный скандал, и потом Тристан уехал в Америку. Мать так и не простила ему того, что он ее отверг, а он не простил ей того, что из-за нее стал изгнанником.
      – Не знаю, что и сказать! – призналась Симона. – Все это так ужасно!
      – Вот именно, ужасно. Отец обвинил матушку во всяких гадких вещах. Он даже сказал, что я на самом деле не его ребенок.
      – Ах, Эмми, как это, наверное, больно!
      Эммалина пожала плечами и подала Симоне чашку.
      – Он с нами не жил, так что мне не приходилось с ним встречаться, и слава Богу. Но он почти ничего не давал нам на жизнь, и каждый раз, когда мы садились есть хлеб с маслом, матушка ругала Тристана последними словами за то, что он с нами сделал.
      – Но разве Тристан в этом виноват?
      – Так считает моя мать, – отозвалась Эмми с сухим смешком. – Впрочем, не пора ли закончить этот невеселый разговор? Может, ты хочешь тартинку с клубникой или с абрикосами?
      – Лучше с клубникой, – быстро ответила Симона, чувствуя, что от признаний подруги у нее голова идет кругом. Ее детство на улицах и в борделе было суровым, голодным и временами жестоким, но оно хотя бы было честным. Расти ребенком в богатом доме со всеми преимуществами аристократки, а потом узнать, что кругом мерзкая ложь… Удивительно, что Эмми вообще до сих пор способна улыбаться! Из этого можно было сделать вывод, что она гораздо более сильная личность, чем можно было ожидать.
      – Симона?
      – Да, прости, я что-то задумалась.
      – Я вижу, – мягко констатировала Эмми. – И мысли у тебя грустные. Пожалуйста, не надо из-за всего этого волноваться. Матушка может твердить что угодно, но Тристан будет делать то, что сам пожелает. Если он не захочет жениться на этой женщине, Саре, то и не женится, а возможный скандал не имеет для него значения.
      Симона кивнула. Она отлично помнила о том выходе, который придумали Тристан с Ноуландом. Следует ли ей рассказать об этом Эмми, или же Тристан предпочел бы, чтобы его сестра была ограждена от всей этой ситуации?
      Она медленно пила кофе, пытаясь принять правильное решение.
      – Может, перейдешь на кушетку, Симона? Боюсь, что скоро небо затянется облаками, и освещение ухудшается.
      Ну что ж: раз Эмми не ожидает от нее каких-либо комментариев по поводу Сары и Тристана…
      Захватив с собой чашку и тартинку с клубникой, Симона устроилась на кушетке, пытаясь понять причину, по которой не испытывает глубокого облегчения, какого можно было бы ожидать. Из-за Сары никакого скандала не будет; при этом благодаря Ноуланду Саре больше не угрожает опасность со стороны Люсинды.
      Если верить Эммалине, Люсинда до сего дня продолжает винить Тристана за все то, что с ней произошло. Боже, из какой же странной семьи происходит ее любовник! Нет ничего удивительного в том, что он считает корабль своим домом. Бегство в Америку было, наверное, лучшим из того, что он смог для себя сделать.
      А вот почему он все-таки решил вернуться – это оставалось для Симоны загадкой. На его месте она предоставила бы Люсинде потратить неправедно добытое богатство на мебель и драгоценности, а потом снова пасть в нищету и уж точно не побежала бы домой, чтобы этой мачехе стало легче убить ее ради новой порции денег.
      Конечно, если включить в эту ситуацию Эмми, положение изменится. И заметно изменится. Эмми не совершала никаких проступков и в отсутствие Тристана вынесла годы трудной жизни. И в более широких планах ее матери Эмми вполне могло отводиться место очередной жертвы. Если возвращение Тристана и имеет какую-то логическую причину, то это может быть только его сестра.
      Тристан, безусловно, очень хороший человек, и даже если их любовная связь в конце концов оборвется, решила Симона, у нее останется чудесный эталон, по которому она станет мерить всех мужчин, попавших в зону ее внимания. И все равно все они будут очень-очень сильно не дотягивать до этого эталона!
      Симона вздохнула. Если бы они жили в идеальном мире, тогда их связь никогда не оборвалась бы. Тристан понял бы, что любит ее, опустился бы на одно колено, с обожанием заглянул в лицо и поклялся в вечной преданности, а потом умолил ее выйти за него замуж. После свадьбы они народили бы полный дом детишек и были бы вечно и неизменно счастливы.
      Симона тихо рассмеялась и тряхнула головой, прогоняя нелепую картину. Идеала не существует, как и вечного и неизменного счастья, разве не ясно?
      «Боже! – подумала она, отставляя чашку. – Похоже, я устала сильнее, чем думала, если все вокруг кажется мне приятным! Интересно, заметит ли Эмми, если я немного подремлю и соберусь с мыслями?»
 
      Тристан пожал руку торговцу, еще раз поблагодарил его за крупную покупку, а потом проводил до двери. Когда дверь за покупателем закрылась, он повернулся к своему помощнику:
      – Не забудь выписать себе немного денег, чтобы починить очки.
      Уэйд спрятал чек в переносную конторку:
      – Хорошо, сэр.
      – Как это они могли настолько сильно погнуться? Ты что, ввязался в драку?
      Уэйд отодвинул конторку и снял очки с носа. Пытаясь выпрямить дужки, он смущенно ответил:
      – Вчера я забыл, что очки лежат у меня в кармане сюртука и…
      – Ты не обязан мне отчитываться. Вот только почему ты краснеешь?
      – Я не краснею, сэр.
      – Поверь, Грегори, ты красный как свекла. Так что на самом деле случилось, отчего твои очки согнулись пополам и к тому же перекосились?
      Уэйд оттянул воротничок рубашки и смущенно закашлялся, затем устремил взгляд в окно.
      – Очки лежали у меня в кармане, когда меня застигла врасплох некая юная леди.
      – А я, случайно, не знаком с этой леди?
      – О Боже, сэр!
      – Неужели на тебя набросилась моя сестра?
      – Это не ее вина, – проговорил Грегори дрожащим голосом. – Наверное, я сделал что-то такое, что заставило ее…
      – Стоп, – негромко сказал Тристан. – Я знаком с тобой дольше, чем с моей сестрой. Ты не смог бы инициировать бурное проявление страсти, даже если бы следовал письменной инструкции.
      – При иных обстоятельствах я оскорбился бы!
      – Да полно! Друг мой, ты благообразен, воспитан, респектабелен, и в тебе нет ни капли от хищника.
      – Я не согласен, сэр. Будучи вдохновлен должным образом…
      Тристану понадобилось все его самообладание, чтобы не расхохотаться.
      – Ну и что дальше?
      – Дальше я женюсь на ней, сэр! – выпалил Грегори. – Это единственное, что может сделать в данных обстоятельствах порядочный человек.
      Когда Тристану удалось справиться со смехом, он, откашлявшись, спросил:
      – Ты, наверное, в детстве был алтарником?
      – Я методист. У нас мальчики у алтаря не прислуживают, а только зажигают свечи.
      – И ты тоже зажигал свечи, так?
      Грегори выпрямил спину и расправил плечи.
      – Сэр, вы очень затрудняете ситуацию. Я изо всех сил стараюсь поступать благородно…
      – И я очень ценю твои старания. Но если ты не влюбился в Эммалину без памяти, то я не думаю, что женитьба на ней принесет счастье вам обоим.
      – Но почему же? Вашу сестру целовали!
      – Целовали? И это все?
      – Целовали довольно крепко!
      Если бы Тристану пришлось жениться из-за поцелуя, то он оказался бы у алтаря уже в двенадцать лет.
      – Бога ради, Грегори, успокойся и забудь все, что было. Я поговорю с Эм и внушу ей, чтобы в будущем она вела себя как подобает.
      – Я чувствую себя просто ужасно, сэр!
      – Это заметно.
      Колокольчик над дверью звякнул, и Тристан, повернувшись, заметил на пороге Ноуланда. Все мысли о сестре тут же испарились у него из головы при виде друга с повязкой на голове, подбитым глазом и расквашенным носом.
      – Ну и ну! – Тристан покачал головой. – С тобой явно случилось что-то из ряда вон выходящее.
      – Нам устроили засаду на почтовой дороге к югу от Лондона.
      – Сядь, ты едва на ногах держишься! – приказал Тристан, ставя перед Ноуландом стул. – Когда? И что с Сарой?
      – Сегодня рано утром. – Ноуланд осторожно опустился на стул. – Мы остановились на ночь в одной из придорожных гостиниц, а утром успели проехать всего пять миль, когда на карету напали. Мой кучер пустил лошадей вскачь, но избежать катастрофы не удалось. Карета перевернулась и…
      – Господи!
      – Какое-то время спустя меня привели в чувство добрые самаритяне, вытащив из канавы. Кучера нашли на дороге, у него перелом руки и ноги, но, к счастью, он жив. А вот мисс Шератон я нигде найти не смог.
      – Возможно, она ушла за помощью, – предположил Грегори.
      Тристан молча ждал продолжения, зная, что ответ будет не столь простым и обнадеживающим.
      – Ее багаж тоже исчез. – Ноуланд вздохнул. – Я навел справки на обратном пути в Лондон, но никто ее не видел.
      – Могу биться об заклад, что Люсинда знает, где она! – Тристан снял с вешалки сюртук. – Оставайся здесь! – приказал он Ноуланду. – Я все сделаю один.
      – А вот и нет! – заявил Ноуланд, поднимаясь и с трудом обретая равновесие. – Что бы ни случилось, тебе полезно будет иметь рядом свидетеля.
      – Ты хочешь помешать мне ее убить?
      – Если дело дойдет до этого, я поклянусь, что это была самозащита.
      – Сэр, можно мне с вами? Я постараюсь подхватить лорда Ноуланда, когда он будет падать.
      – Превосходная мысль, Грегори, – признал Тристан, беря Ноуланда под руку. – Запирай контору и следуй за нами.
 
      Обезьяна в оранжерее, в сапогах и хромает. Бедная истерзанная обезьяна!
      Симона засмеялась и с трудом разлепила глаза: Эмми, пристально смотрела на нее из-за края холста.
      – Боюсь, что я заснула, – призналась она, потягиваясь и шевеля плечами. – Мне приснился очень странный сон: в нем была хромая обезьяна, обутая в сапоги.
      – Где?
      – Здесь, в оранжерее.
      Эмми вышла из-за мольберта.
      – У тебя ужасно странные сны.
      «На самом деле нет», – мысленно возразила Симона. Чем более усталой она оказывалась, тем ярче становились ее сны. Иногда в них появлялась мать, но не слишком часто, поэтому с годами ее лицо становилось все менее четким и узнаваемым.
      Однако, кто бы ни являлся ей во сне, Симона обычно знала, откуда взялась эта фигура и чем вызвано ее появление. Хромая обезьяна была вполне понятной, а вот наличие на ней сапог – странным и необъяснимым. Не исключено, что она просто слишком туго зашнуровала ботинки.
      Симона пошевелила пальцами ног. Ага, вот и нашлось объяснение!
      – Эмми, – сказала она, вставая. – Мне надо походить несколько минут, иначе у меня ноги отвалятся.
      – Ну, если надо, – недовольно отозвалась Эмми. – Только, пожалуйста, не слишком долго: у меня решающий момент, и мне надо, чтобы ты сидела совершенно неподвижно, иначе ничего не получится.
      Симона медленно двинулась к дальней стене. Она может лежать неподвижнее окоченевшего трупа, но это ничего не изменит: Эмми все равно остается самым безнадежным живописцем на свете. Будет чудом, если у нее на портрете не окажется две головы и три руки.
      Что-то заскрипело.
      Гравий? Может, это обезьяна сошла с портрета и…
      Сердце у Симоны оборвалось, страх пронизал все тело. Время словно остановилось, а потом странно растянулось, превращаясь в тягучую вечность наблюдения и ужасающего понимания.
      Это точно не обезьяны. Трое мужчин. Они вышли из самых темных углов того мира, в котором она когда-то жила, и теперь за фунт готовы сделать что угодно.
      Симона повернулась, собираясь бежать, но тут же вспомнила про Эммалину: выглянув из-за края картины, Эмми застыла на месте, с ужасом глядя на происходящее.
      Симона ни минуты не сомневалась, что это дело рук Люсинды – она наняла убийцу, и те нашли и ее, и Эмми. Теперь ей нужно бежать, вырваться на свободу и предупредить Тристана.
      Мужчины приближались, времени оставалось совсем мало. Если ей с Эмми удастся добраться до двери и закричать…
      – Беги! – изо всех сил крикнула Симона.
      Эмми вздрогнула и стала озираться, словно не могла сообразить, в какую сторону ей следует бежать. До чего же не подходящий момент она выбрала для того, чтобы снова превратиться в глупую, робкую, светскую девицу!
      – К двери в дом!
      Эммалина повернулась, и тут мир превратился в пестрый вихрь, над которым Симона была не властна. Удар пришелся сзади – сильный и безжалостный, он моментально сбил ее с ног. В следующую секунду у нее перехватило дыхание, время замедлилось и остановилось. Цепенея, она еще успела заметить, как у двери мелькнул край подола Эмми.
      Симона попыталась набрать в грудь воздуха, но ее вжали в пол, так что крика не получилось.
      Один из мужчин пробежал мимо нее, направляясь к Эмми, другой остановился рядом.
      Симона изо всех сил старалась заставить разум работать. Выругавшись, она начала лягаться и отчаянно попыталась вывернуться.
      Руки на ее плечах сжались сильнее, потом чья-то рука сгребла ее волосы и рывком запрокинула голову. Симона вскрикнула от боли, и тут же к ее лицу прижали влажную ткань, имевшую сладковатый запах фруктов. Это было почти похоже на духи, но не совсем. В чем-то запах был даже лучше. Она не задохнется: она достаточно легко может дышать, и все же…
      Проклятие! Руки, сжимавшие ее, стягивали ей кожу, и у гравия на дорожке были острые края, которые больно впивались в тело. Камень у нее под левым бедром был просто громадным и под коленом тоже. Натуго затянутые шнурки ботинок врезались в нее, причиняя не меньшую боль, чем руки, которые ее сжимали.
      Вырваться. Бороться. Она нужна Эмми. Тристан погибнет, если она не сможет его найти и предостеречь. Он не знает, что она… любит его.
      Сладко, но не приторно. Тряпица пахла как розовый сочный левкой.

Глава 17