— Ронин. Рад тебя видеть.
      У него были светлые волосы, квадратное лицо, темные глаза под длиннющими ресницами. Прямой и открытый взгляд.
      Сиррег нахмурился и покачал головой.
      — Я слышал о том, что случилось на Сехне. И куда мы катимся? Подраться на Сехне — подумать только!
      — А с тобой что случилось? — спросил Ронин, показывая на его забинтованную руку. У него не было ни малейшего желания обсуждать драку. И тем более — в коридоре.
      Сиррег скривился и коротко хохотнул:
      — Да так, пустяки. Сувенирчик на память от одного меченосца Дхарсита. Ты бы видел, как я его обработал.
      — На тренировке?
      — Нет, в коридоре... внизу. Привычное дело — досадное неудобство и не более того. — Он опять покачал головой. — Но чтобы подраться на Сехне! Хотел бы я это увидеть своими глазами. Ниррен неплохо устроился. Сидит где хочет. А мы, меченосцы, сидим как пришитые за своими столами... Ты его, кстати, не видел еще в эту смену?
      — Мы только что с ним расстались — он собирался пойти повидаться с Джаргиссом.
      — А-а. Ну ладно. — Сиррег помахал здоровой рукой и вышел.

* * *

      Когда Ронин вошел, в приемной у Сталига сидела какая-то нира. Она была ни хороша, ни дурна: короткие каштановые волосы, лицо все в морщинах, как спелый овощ. Она без стеснения уставилась на Ронина.
      — Мне нечасто доводится видеть настоящего меченосца. — Голосок у нее был писклявый и резкий. — Потому что я работаю в самом низу. На восемьдесят пятом уровне.
      Ронин в первый раз в жизни встретил человека, который живет так низко.
      — Там такие машины громадные... ты себе даже представить не можешь какие. Нет, правда.
      Нира погладила себя по ноге, и тут Ронин заметил, что ступня и подъем у нее забинтованы.
      Она перехватила его взгляд.
      — Да вот попала в одну из них. Мороз их всех раздери, как больно! — Она передернула плечами. — Мы работали на воздушной машине... такая старая, ну ты знаешь, одна из первых. Еще до того, как мы приступили к работе, нас предупредила, что там, внизу, очень скользко. Чтобы мы были осторожнее. Но я все-таки поскользнулась, упала на раскаленный металл и... — Лицо ее перекосилось. — О, это было ужасно. Нога попала в машину! Они почти целую смену решали, что со мной делать и как меня вытащить. — Не глядя на больную ногу, нира потрогала ее чуть выше повязки. — Через какое-то время я вообще перестала что-либо чувствовать. И когда кто-то сказал, что надо послать за доктором, чтобы он мне отрезал ногу, мне было уже все равно. Они боялись повредить машину, потому что мы до сих пор не знаем, как она действует. Мы знаем только, что она работает и не дает нам погибнуть. — Лицо ее вдруг озарилось блаженной улыбкой. — Но они все же сумели вытащить ногу, правда, сломав мне лодыжку. И все закончилось хорошо.
      В приемную вышел Сталиг и помог женщине пройти в операционную. Уходя, она обернулась и долго смотрела на Ронина, пока не скрылась за дверью. Он никогда не разделял презрительного отношения других меченосцев к нирам и ученым. И к рабочим, кстати, тоже. Они же не виноваты, мороз побери... и кто-то же должен был...
      Его размышления прервал Сталиг, позвав его из кабинета. Из операционной было несколько выходов, и по какой-то для него самого непонятной причине Ронин был рад, что нира ушла через другую дверь. Ронин прошел в кабинет к целителю, обогнув овальную казенную плиту посередине операционной. Оранжевый нет ламп отражался от ее отполированной до блеска поверхности и покатых граненых боков, причем блики падали так, что на секунду Ронину показалось, что плита залита кровью, стекающей в узенькие желобки и струящейся по боковым граням красной густой паутиной. Он моргнул, пытаясь отогнать видение, и снова взглянул на плиту. Светлый серо-розовый камень с белыми прожилками под мрамор. Ронин медленно двинулся мимо высоких шкафов в кабинет.
      Здесь по-прежнему царил беспорядок. Сталиг сидел на кушетке и сортировал таблички.
      — Поосторожнее с ними, — заметил он, когда Ронин принялся убирать со стула целую кипу таких же табличек.
      — И давно ты пользуешь ниров?
      Целитель махнул рукой.
      — А-а, они там, внизу, слишком много работают. Мы... — Сталиг попытался удержать на колене стопку табличек, но наконец не выдержал и побросал их все на пол. — Мы здесь, наверху, должны со всем разбираться и молчать себе в тряпочку, а если кто вякнет, так его тут же записывают в вольнодумцы. — Целитель отряхнул свои леггинсы. — Я уже слышал о заварушке на Сехне. Тебе сейчас только этого не хватало... Что случилось? Снимай рубашку.
      Пока Ронин рассказывал ему о том, что произошло, Сталиг снял бинты и осмотрел рану.
      — Идиот этот ученый, — с раздражением заметил он. — Конечно, ему тоже несладко приходится. Они сожгли все его книжки тому назад пару веков. — Сталиг осторожно смазал шов на плече Ронина. — Мои, впрочем, тоже, однако... Это кто тебя так обработал? — Он указал на плечо Ронина. — Мне здесь уже делать нечего, разве только повязочку новую наложить. И через несколько циклов ты и думать забудешь о том, что у тебя здесь вообще что-то было.
      — Это К'рин.
      Почему он об этом спросил, интересно?
      — Мы заходили к тебе после Сехны, но тебя не было.
      — Да, меня не было. Я тебе уже говорил, меня завалили работой и... — Целитель пожал плечами. — А даггамы были? То есть на Сехне?
      — Были. Но ничего страшного. Просто составили протокол.
      — Хорошо, — с видимым облегчением произнес Сталиг. — По крайней мере, Фрейдал тебя не вызывал.
      Что-то в нем изменилось, подумал Ронин.
      — Нет, он меня вызывал. С утра пораньше. В первую смену.
      На лбу целителя выступил пот.
      — Я же тебе говорил! Побери тебя мороз, я тебя предупреждал!
      — Успокойся.
      Сталиг уже наложил повязку, и Ронин встал.
      — Он просто хотел сверить мои показания с отчетом даггамов. Да что с тобой?
      Сталиг уселся за стол. Он был бледен как мел.
      — Могу я тебя попросить об одном одолжении? Забудь о том, что вчера мы с тобой вообще куда-то ходили, ладно?
      Он поднял глаза — слезящиеся и усталые глаза — и пристально посмотрел на Ронина. Со стола на пол упала табличка. Сталиг как будто этого и не заметил.
      — Этого просто не было.
      Воцарилась неуютная тишина. Сталиг сверлил Ронина взглядом, исполненным молчаливой мольбы.
      — Я не могу.
      — Мороз милосердный!
      У целителя был такой вид, как будто Ронин его ударил. Лицо его вдруг исказилось, и он рухнул плашмя на кушетку. Его губы дрожали. Ронин достал вино и, опустившись перед Сталигом на колени, заставил его выпить.
      — Я хорошо тебя знаю, — прошептал доктор, слегка успокоившись. — Я сделал все, что мог.
      Казалось, он разговаривает сам с собой.
      — Сталиг, — произнес Ронин как можно мягче, — ты должен мне помочь. Я хочу поговорить с Борросом.
      — Ты хочешь, чтоб я помог тебе умереть? — Голос целителя был едва различим.
      — Я вовсе не собираюсь умирать, — спокойно возразил Ронин.
      Он хотел, чтобы Сталиг понял.
      — Это может быть очень важно. Для всего Фригольда. Помнишь наш разговор?
      Доктор внимательно посмотрел на него.
      — Зачем тебе это нужно?
      Ответ уже не имел значения, потому что аргумент Ронина сработал.
      Так что Ронин лишь молча пожал плечами.
      — Но ведь должна же быть какая-то причина!
      — Я и сам толком не знаю.
      Старик вздохнул и покачал головой:
      — Я так и знал...
      Он встал и добавил, повернувшись к Ронину спиной:
      — Приходи после Сехны. Мне нужно еще раз взглянуть на твое плечо.
      Ронина вдруг охватило щемящее, горькое чувство утраты.
      — Сталиг, я...
      Целитель махнул рукой:
      — Осторожнее там. Не свали мне таблички.

* * *

      — Войдите.
      Однако никто не вошел. Вкрадчивый стук повторился. Ронин отставил бокал с вином, встал и открыл дверь. На пороге стоял, понурившись, Г'фанд. У него на груди под рубашкой Ронин заметил повязку.
      — Я... — Ученый откашлялся. — Я не помешал?
      — Нисколько. Я как раз думал о...
      — Если я не вовремя, я могу...
      Ронин коснулся его руки:
      — Проходи.
      Но Г'фанд как будто врос в землю, и Ронину пришлось буквально втащить его в комнату.
      — Садись.
      Ронин взял со столика кинжал и протянул его Г'фанду.
      — Я как раз собирался вернуть тебе эту штуку.
      Г'фанд отпрянул:
      — Я даже видеть его не хочу! — воскликнул он в непритворном ужасе.
      Ронин положил кинжал на пол.
      — Может так получиться, что когда-нибудь он спасет тебе жизнь.
      Г'фанд разрыдался, закрыв руками лицо. Ронин налил ему вина и поставил бокал рядом с кинжалом. Г'фанд наконец успокоился и отнял руки от лица.
      — Мне так стыдно, — выдавил он.
      Ронин уселся напротив.
      — Мне тоже.
      Г'фанд поднял голову. Глаза его вновь заблестели.
      — Тебе?! Но тебе-то чего стыдиться?
      — Я меченосец. И, как ты верно заметил на Сехне, я учился у Саламандры.
      Щеки Г'фанда залились румянцем.
      — Я у него многому научился, — продолжал Ронин. — Узнал много хитрых приемов, неизвестных другим меченосцам. Видишь ли, я едва тебя не убил... вот этими вот руками.
      Г'фанд как завороженный уставился на руки Ронина.
      — Но я думал, вы деретесь только на мечах и кинжалах.
      — Искусство битвы, оно очень древнее. Существует немало различных техник.
      — Да, я понимаю. — Г'фанд опустился на колени. — Ронин, прости меня. Пожалуйста.
      — Забери свой кинжал, только спрячь подальше.
      Ученый провел ладонью по лицу.
      — Я хочу, чтобы ты понял, почему...
      — Г'фанд, я знаю, что ты нападал вовсе не на меня.
      На лице ученого отразилась самая разнообразная гамма чувств: удивление, облегчение, недоумение.
      — Но откуда ты знаешь? Я тогда сам не соображал, что делаю.
      Ронин улыбнулся.
      — Ты был чем-то очень расстроен... и то, что ты там нам наговорил, к этому отношения не имеет. Тебя гнетет что-то другое.
      Ученый опять покраснел.
      — Я твой должник.
      Он замолчал, сосредоточенно изучая содержимое своего бокала. Потом взял его в руки и отпил глоток. Сейчас разговор для него был важнее, чем выпивка.
      — Я тебе кое-что расскажу, — решился он наконец. — Хотя для меня это будет непросто. Было время, когда я ужасно тебе завидовал. Я мечтал стать меченосцем, но у меня не было никаких шансов. — Г'фанд усмехнулся немного нервно. — Я для этого слишком мелкий. — Ученый поднес к губам бокал и судорожно глотнул, как будто его насильно заставляли пить. — Я безумно хочу узнать, как мы стали такими, какими мы стали, и что было до нас. Наши предки... это были великие люди. Они построили эта машины... такие громадные и ужасные.
      Г'фанд отставил бокал и обхватил себя обеими руками, как будто ему было холодно.
      — Нам это недоступно. Мы все утратили. Все. Но я нашел... я прочел все, что еще уцелело. Эти скудные крохи знаний. — Ученый невольно понизил голос. — Об этом никто не знает, но мне удалось частично расшифровать одну очень древнюю запись, сохранившуюся с тех времен, когда люди еще жили на поверхности. Конечно, это всего лишь разрозненные фрагменты... по сути, вообще ничто. Но даже их было достаточно, чтобы понять, какую непростительную ошибку они совершили.
      Г'фанд умолк, заломив руки. Ронин ждал. Он знал, что ученый еще не сказал того, что собирался сказать.
      — И вот тогда я понял, что сделал неправильный выбор. Что с того, что я стал ученым?! Все это бессмысленно. Мы никому не нужны. И пользы от нас — никакой. К насмешкам-то я привык... у меня было много работы, я просто их не замечал, насмешек. Но потом в один прекрасный день мне сказали, что я прочел уже все, что есть.
      Он взял кинжал и принялся рассеянно вертеть его в руках, наблюдая за тем, как от лезвия отражается свет.
      — В общем, я стал посещать боевые тренировки. — Г'фанд покосился на Ронина, словно опасаясь, что тот поднимет его на смех. — Ученики поначалу смеялись, подшучивали надо мной, но я продолжал заниматься. И тогда они стали уже по-настоящему надо мной издеваться, чтобы я бросил. Но я не бросал... А однажды ко мне подошел инструктор и дал мне этот кинжал и короткий меч. Он сказал, что, раз уж я такой упорный, мне тоже положено кое-какое оружие. Теперь я занимаюсь с новичками, но... — ученый снова понурил голову, — я же знаю, мне все равно никогда не сделаться меченосцем.
      — Ты можешь стать кем-то еще, — сказал Ронин.
      — А Ниррен говорит, что все остальное — это так, ерунда.
      — Ниррену просто нравится тебя дразнить, но это еще не значит, что ты должен слушать все, что он говорит.
      — Он же чондрин, — неожиданно выпалил Г'фанд. — Как же он не понимает!
      — Не понимает чего?
      — Что мы все умираем! Ты разве не видишь? Ты слышал, что говорил Томанд. Он не знает, как действуют наши машины, и никто из ниров не знает. Хотя именно эти машины и не дают нам погибнуть. Инструктор талдычит нам о традициях, о воинском Уставе. Но зачем нам традиции, если кончается воздух, если нам не хватает еды и воды?
      Он резким движением поднялся на ноги.
      — Сил моих уже нет! Все, терпение лопнуло. Я не хочу оставаться здесь. Мне здесь не место. И никому здесь не место. И скоро... уже очень скоро знамя Традиции будет реять над нашими догнивающими костями!
      На Сехну они пошли вместе. Все как будто уладилось. Правда, поначалу сидящие за столом чувствовали себя немного неловко, но потом Томанд встал и сказал:
      — Я прощаю тебя. Это все-таки Сехна, в конце концов.
      Ниррен, глядя на них, улыбнулся, а К'рин пожала Г'фанду руку.
      В тот вечер все много смеялись и вели оживленные разговоры, хотя в целом беседа у них получалась довольно натянутой. По мере того как сменялись блюда, опустошались и вновь наполнялись графины с вином, всех присутствующих постепенно охватывало безотчетное и какое-то отчаянное веселье. Смех звучал громче и громче. Складывалось впечатление, что этим бурным весельем они пытаются заглушить тревоги и мрачные мысли.
      Ронин это понял едва ли не сразу. И хотя он ел, пил и смеялся наравне со всеми, чтобы не вызывать подозрений и лишних вопросов, настроение его портилось с каждой минутой. Он даже знал, с чего это все началось: со встречи с той нирой в приемной Сталига, Ронин мысленно проклинал и ее, и себя. «Какое мне дело? — твердил он себе. — Это меня не касается».
      К их столу подошел меченосец в оранжево-коричневой рубашке и, поклонившись своему чондрину, что-то шепнул ему на ухо. Ниррен кивнул и склонился к Ронину.
      — Эстрилл, — прошептал он одними губами, поднялся и, извинившись, вышел из-за стола.
      Может быть, так просто совпало, но его уход как бы послужил сигналом к еще более бурному взрыву веселья. Томанд что-то кричал, обращаясь к сидящим за соседними столами, и вскоре они уже вовсю обменивались графинами с вином и бокалами. Разговор превратился в бессвязный гул.
      Седьмая смена закончилась. Началась восьмая. Большой зал постепенно пустел. Народу заметно поубавилось. Стало прохладнее и уже не так душно.
      Ронин вытянул ноги и, лениво побалтывая винный осадок в керамическом бокале, наблюдал за игрой бликов света на его непрозрачной поверхности. Гул голосов постепенно затих, и стало слышно, как разносчики убирают со столов посуду. Они сновали туда-сюда по проходам, нагруженные здоровенными подносами с остатками Сехны. Когда Ронина спросили, не хочет ли он еще вина, он отрицательно покачал головой.
      Ему не терпелось уйти, но он решил подождать, не желая привлекать к себе внимание. Скорее всего никто за ним и не следил, но он все равно не хотел, чтобы кто-то подумал, что у него есть какие-то срочные дела.
      А потом он увидел Ниррена, возвращающегося к столу, и порадовался про себя, что не поторопился уйти. Чондрин сел рядом, вылил себе в бокал все оставшееся на столе вино и улыбнулся, оглядевшись по сторонам. Поблизости не было никого, а в зале пока еще было достаточно шумно.
      — Тебе это будет небезынтересно, — проговорил Ниррен, понизив голос и продолжая улыбаться. — Насчет этого техника при колдуне, Мастаада. Помнишь такого? Так вот, он работает на Фрейдала.
      Ронин поставил свой бокал на стол.
      — Даггам?
      Ниррен медленно потягивал вино, не глядя на Ронина.
      — Нет. Самый обычный техник. Но при этом еще и сотрудник службы безопасности. У них существует такая практика. Иногда это единственный способ узнать, что им нужно, — приставить к кому-нибудь своего человека.
      Он умолк на мгновение, дождавшись, пока не уйдет разносчик, подошедший забрать со стола пустой графин.
      — Они пытались и Борроса подрядить в свою службу, но он отказался. Тогда они подослали к нему «грызуна», чтобы тот все разнюхал.
      — Но этого оказалось недостаточно.
      — Да уж... Послушай, мне дали особое поручение. В общем, мне надо надыбать себе своего «грызуна». Я пока не могу рассказать тебе больше, но... — Он быстро взглянул на Ронина, а потом снова принялся безучастно рассматривать Большой зал. — Скоро мне может понадобиться твоя помощь, хотя тебе это, наверное, не понравится. А что касается остального...
      Он улыбнулся и добавил уже громче:
      — Ладно, еще поболтаем.
      Ронин провожал Ниррена взглядом до тех пор, пока тот не скрылся в толпе.

* * *

      Он спал на кушетке, негромко похрапывая. Рот его был открыт. Ноги скрещены. Руки прижимают к груди стопку табличек. Утомленное морщинистое лицо. Мешки под глазами. Даже во сне у него утомленный вид, подумал Ронин и легонько потряс Сталига за плечо.
      Тот мгновенно открыл глаза, покрасневшие и настороженные. Целитель встал, уронив таблички, и откашлялся:
      — Гм, я тут немножко вздремнул.
      Ронин осмотрелся, ища глазами вино.
      — Похоже, ты здорово недосыпаешь.
      — Вон там, — подсказал Сталиг. — За теми табличками.
      Ронин налил ему вина, и тот с удовольствием влил в себя целый бокал.
      — А, просто с работой завал. Ко мне уже посылают снизу, мороз бы их всех побрал! — Доктор обвел взглядом комнату. — Хорошенькое дельце — уже целителей во Фригольде не хватает. Пора уже привлекать в работе наших многообещающих учеников. Таких, например, как К'рин.
      Он поднял с пола таблички, хмыкнул и снова откашлялся:
      — Ну и чего?
      Озарение, как вспышка света.
      Он видел их там, за углом в коридоре — бдительные, неподвижные, молчаливые, — они попали в поле его бокового зрения, как грызуны, запутавшиеся в паутине.
      Вспышка: темные тени против света.
      Он не стал останавливаться. Не стал убыстрять или замедлять шаг, потому что они его не заметили и он не хотел привлекать их внимание. Главное — внутреннее спокойствие. Что бы ни произошло, оставайся спокойным... Теперь надо медленно проскользнуть в темную операционную — бесшумно, как льется по стенкам графина вино. Подождать, пока глаза не привыкнут к сумраку, и идти дальше только тогда, когда тени перестанут мельтешить. Потому что в конце коридора стоят два даггама.
      Сталиг залпом допил вино.
      — Я отведу тебя к Борросу.
      И ни слова о даггамах в коридоре. Однако, когда они вышли из кабинета в операционную, Ронин отметил про себя, что Сталиг старается не шуметь и не зажигает света.
      Целитель провел его к дальней стене, вытянул руку и коснулся чего-то в темноте. Бесшумно открылась автоматическая дверца. Ронин со Сталигом шагнули в проем...

* * *

      ... и оказались в сумрачной комнатушке, освещенной лишь тусклым пламенем двух масляных ламп. Пламя легонько подрагивало на сквозняке. Одна стена была вся завешана шкафчиками и полками. В другой стене была дверь. И тут Ронин все понял. Все сходилось одно к одному: даггамы в коридоре, молчание Сталига, потайная дверь. Только взглянув на две узкие койки у дальней стены, он уже понял — еще до того, как успел разглядеть как следует, — что на одной из кроватей лежит человек. И он даже знал, что это за человек. Тот самый колдун с желтой кожей, оказавшийся в самом центре тайной борьбы за власть во Фригольде.
      Сталиг взмахнул рукой и прошептал:
      — Это он. Боррос.
      — Как тебе удалось его перетащить?
      Целитель скромно потупился.
      — Вообще-то... гм... это было не так уж и сложно. Когда я вернулся в конце последнего цикла, Боррос так и не пришел в сознание, и я сказал Фрейдалу, что, если его немедленно не перенесут сюда, он уже никогда не очнется. Так что у Фрейдала не было выбора.
      — А он правда мог умереть?
      — Не исключено, — Сталиг потер кулаками глаза. — Но дело в том, что он все же пришел в себя, и мы с ним поговорили... — Целитель присел на пустую кровать. — Я пока еще не сообщил Фрейдалу. Потому что я ни черта не понимаю. Да и зачем он теперь Фрейдалу? Он действительно помешался. Быть может, когда-нибудь...
      Целитель умолк и покачал головой. Ронин подошел к кровати, на которой лежал Боррос.
      — Такая потеря, — устало промолвил Сталиг. — Жизнь человека для них вообще ничего не значит. Они слишком долго его у себя продержали — рассудок его помутился.
      «И все-таки он не сказал им того, что им хотелось узнать, — подумал Ронин, — иначе Фрейдалу было бы наплевать, умрет Боррос или будет жить. Он, должно быть, очень сильный человек, этот колдун».
      — Но я все равно хочу с ним поговорить.
      Сталиг пожал плечами:
      — Ты ничего от него не добьешься. Они так его накачали...
      Ронин резко обернулся:
      — Откуда же ты тогда знаешь, что он помешался? — Ну, это не...
      И вдруг из приемной донесся какой-то звук, едва слышный, но все-таки различимый. Сталиг вскочил как ошпаренный. Он весь побледнел. Глаза широко распахнулись от ужаса.
      — Мороз меня раздери, идиота, — выдав ил он хриплым шепотом. — Не надо мне было этого делать. А я поддался как дурак на твои уговоры... Не шевелись.
      Он прошел в операционную, и дверь бесшумно закрылась за ним.
      Ронин взглянул на Борроса. Лысый блестящий череп цвета старой кости. Закрытые продолговатые веки. Дыхание колдуна стало вдруг глубже, ровнее.
      Снаружи послышались приглушенные голоса. Ронин наклонился к Борросу и легонько коснулся его подбородка. На ощупь кожа его была мягкой и сухой. Продолговатые веки дрогнули. Глаза открылись. Взгляд колдуна был пустой и отсутствующий. И все же глаза его были так необычны, что Ронин, засмотревшись, едва не пропустил мимо ушей звук шагов у себя за спиной.
      Он резко выпрямился, обернулся и увидел в дверях Сталига.
      — Меня вызывает Фрейдал. Говорят, дело срочное, — прошептал целитель и добавил явно невпопад: — Может, его беспокоит состояние Борроса... Ты пока оставайся здесь. До тех пор, пока мы с посыльным не выйдем. Даггамам снаружи я сказал, что их присутствие может пагубно сказаться на здоровье пациента. Но все равно тебе лучше уйти отсюда как можно скорее. Боррос не просыпался?
      — Нет.
      — Хорошо. Ему сейчас нужен отдых. И он действительно ничего для тебя ценного не скажет. А ты только зря потеряешь время. — Целитель уже повернулся, чтобы уйти. — Помни, что я сказал. Как только услышишь, что мы ушли, сразу же уходи...
      Он шагнул через порог и исчез в темноте операционной.
      Глаза были серые. Светло-серые с золотистыми крапинками в глубине, поблескивающими, как металлическая стружка. Топот сапог по бетонному полу, затихающий вдалеке. А потом — только мягкая обволакивающая тишина, точно шелест дыхания. Все в мире как будто поменялось ролями: фигуры людей неподвижны, а тени трепещут, объятые светом от бледного пламени ламп. И глаза... они продолжают следить за ним.
      Усилием воли Ронин заставил себя сдвинуться с места. Он подошел к закрытой двери в операционную и приложил ухо к холодной металлической обшивке. Снаружи все было тихо. Он вернулся к Борросу и сел на соседнюю койку, подперев голову руками и то и дело поглядывая на вторую дверь, напротив, за которой стояли на страже даггамы.
      — Боррос, — позвал он тихонько. — Боррос, вы меня слышите?
      Губы Борроса слегка приоткрылись, но Ронин услышал лишь звук дыхания. Открытые, но не видящие глаза смотрели в потолок.
      Ронин повторил свой вопрос.
      Молчание. Зрачки не двигались.
      Он повторял свой вопрос много раз: подходил ближе, задавал его громче, настойчивей...
      Молчание, но глаза ожили.
      Моргнули.
      Губы чуть задрожали.
      — Что? Что вы сказали?
      Ему пришлось повториться.
      — Такое синее...
      Ронин с трудом разобрал слова. Бессмыслица полная, сказал он себе, но зато хоть какой-то контакт. Попробуем еще раз.
      — До невозможности синее... Я... я знаю, оно там... я...
      Взгляд стал немного осмысленнее. В глазах вспыхнули золотистые искорки. Дыхание участилось. Лоб Ронина покрылся испариной. Он быстро взглянул на дверь в коридор. Слышали даггамы что-нибудь или нет? Вытерев пот со лба, он опять повернулся к Борросу. Теперь уже поздно уходить — надо дослушать.
      — Что вы сказали, Боррос?
      — Свод... да... это похоже на свод... такой огромный, такой...
      Ронин легонько тронул колдуна за плечо. Боррос дернулся. Голова замоталась из стороны в сторону. Глаза вылезли из орбит, губы скривились. Он пытался рассмеяться, но смех получился похожим на рычание дикого зверя. Сверкнули обнажившиеся зубы.
      — Ха-ха-ха! Там ничего нет... вы ничего не получите... никаких записей... все было здесь... у меня в голове, но ничего вам оттуда не выжать, можете сколько угодно пытаться, пока эти мозги не засохнут... а они потому и засохнут... так что нет смысла... и почему бы вам не...
      Глаза колдуна на мгновение закрылись, потом распахнулись опять. Он как будто только что проснулся.
      — Нет... я больше не... нет... — Он замотал головой. — Делайте все, что хотите, все бесполез... — По телу его пробежала дрожь. — Земля темная и плодородная, повсюду растения, зеленые, и никаких цистерн с водой. А жаркое солнце осве... освещает весь этот простор!
      Он вдруг замолчал, словно испорченная машина, которая больше уже не включается. Нет, сказал себе Ронин, так действительно ничего не выйдет. Боррос и вправду несет полный бред. Слова, конечно, понятны, но смысла в них никакого. Ронин опять вытер лоб. Времени у него оставалось мало.
      Я, наверное, что-то упустил. Но что? Думай.
      Он наклонился к Борросу:
      — Земля, Боррос. Расскажи мне еще о земле.
      Колдун, вероятно, решил, что Ронин — из службы безопасности. Из тех ребят, которые донимали его допросами. Значит, надо как-то изменить подход. Надо как-то проникнуть в его сознание: а что, если он вовсе не сумасшедший? Ничего другого, похоже, не остается.
      Губы Борроса снова зашевелились:
      — Да, земля.
      Его слабый шепот напоминал шелест сухого ветра. Ронин вдруг почувствовал, как кровь приливает к вискам.
      — Поля, еда, много еды... течет вода, новая жизнь для людей, но...
      Он задохнулся, как будто его ударили. Ронин легонько коснулся его плеча.
      Глаза колдуна напоминали озера с мечущимися в глубине золотыми рыбками.
      — Нет, мороз побери! Не сейчас!
      Глаза неожиданно закатились, лицо побледнело, в уголках рта обозначились белые складки. Не человек, а живой череп. Ронин как будто заглянул в лицо самой смерти или неведомой твари, которая хуже, чем смерть.
      Боррос попробовал сесть на кровати, но Ронин мягко его удержал. Причем ему пришлось поднапрячься — в этом худом, словно высохшем теле таилась немалая сила.
      — Я должен, должен!
      Крупные капли пота стекали по туго натянутой желтой коже, собирались на верхней губе и текли в рот. Колдун слизывал языком эту соленую влагу. По лицу Ронина тоже струился пот. Он смотрел, не в силах отвести взгляд, на это тело, бьющееся в конвульсиях. Влажной от пота рукой он стиснул ладонь Борроса. Руки колдуна напоминали сейчас птичьи лапы. Натянутые сухожилия, вздувшиеся вены. Боррос вытянул руки вперед, словно отталкивая от себя боль и ужас, а потом схватил Ронина за предплечья.
      Так они и застыли, вцепившись друг в друга, и Ронин, захваченный взглядом этих странных серых с золотыми крапинками глаз, почувствовал вдруг, как какая-то неведомая сила сковала его движения.
      — Вот оно!
      Ощущение было такое, что он все же сумел прикоснуться к сознанию Борроса...
      — Я видел... оно...
      ...из самых глубин естества пришло знание: там что-то есть...
      — ...приближается... люди не могут...
      ...то есть пока еще нет, но есть опасность, что что-то будет, и этого уже достаточно, чтобы...
      — ...я должен пойти к ним... помочь... помо...
      — Кому, Боррос, кому? Мы здесь одни...
      Челюсти Борроса сжались, и впервые за все это время взгляд колдуна остановился на лице Ронина. Губы скривились в жуткой усмешке. Ронину показалось, что он видел... что?
      — Дурак, — прохрипел колдун. — Они не хотят, чтобы кто-то об этом узнал. Это тайна.
      Смех, исполненный горечи.
      — Их тайна.
      Глаза Борроса заблестели. Зрачки расширились. На висках — там, где, как живые, пульсировали пятна Дехна, — вздулись вены.
      — Дурак. Мы не одни в этом мире! Но это... ничего не значит. Оно идет... идет уничтожить нас всех. Никто не спасется, если только не...
      Он судорожно сглотнул. Казалось, Боррос заходится криком, только крик еле слышен, славно что-то его заглушает... страшный, нечеловеческий крик.
      — Смерть... смерть грядет!
      Боррос дернулся еще раз, а потом вдруг обмяк. Глаза закрылись. Ронин отпустил колдуна. Только сейчас он почувствовал, что руки его онемели. Он приложил ухо к груди Борроса, потом несколько раз надавил на грудную клетку. Снова послушал. Легонько постучал кулаком в области сердца. Послушал опять...
      Ронин вытер пот со лба и поднялся на ноги. Подошел к двери в операционную, нажал ладонью на стену. Дверь бесшумно отъехала в сторону. Он шагнул в открывшийся проем. Дверь так же бесшумно закрылась за ним. Ронин застыл на мгновение, прислушиваясь. Глаза привыкли к темноте. Все тени — на месте. Он сделал еще один шаг и растворился во тьме.