– О, это не подарок, уверяю тебя, – ответила Чиизаи. – Глаза ее смеялись. – Не соизволишь ли открыть?
Эрант открыл шкатулку кинжалом и посмотрел внутрь. Несколько мгновений он не шевелился. Затем осторожно достал оттуда серебристое кольцо. Оно было изумительной работы, произведение искусства золотых дел мастеров Аманомори. В перстень была вправлена совершенной формы жемчужина.
Повисла изумленная тишина. И тут Чиизаи невинно сказала.
– Мой отец подумал, что это будет достойный дар правителю величайшего в мире морского порта.
Эрант надел перстень на безымянный палец левой руки – палец сердца – и поднял взгляд на Чиизаи.
– Я польщен сверх меры, Чиизаи. И побежден. – Он подал ей подарок, который выбрал для нее, – стеганую шаангсейскую кофту из лучшего шелка, сшитую с величайшим искусством. На ней была вышита голубая цапля – шаангсейский символ изящества и яростная тигрица – буджунский знак власти. Теперь кофта казалась ему просто жалкой по сравнению с поднесенным ему даром, но Чиизаи страшно обрадовалась и тут же надела ее.
Эрант отступил на шаг, чтобы представить ей Мойши, но Чиизаи, глянув на него уголком глаза, сказала:
– А это наверняка Мойши АннайНин. Сто тысяч извинений за мою невежливость, но мне нужно было немного времени, чтобы прийти в себя.
– Все в порядке, госпожа. Она рассмеялась.
– Пожалуйста, зови меня Чиизаи. Будет непростительно, если я буду продолжать все эти церемонии с тобой, лучшим другом ДайСана. – Она посмотрела на него без малейшего страха, но с таким уважением и теплотой, что он даже удивился. – Отец велел передать тебе это, как только я тебя увижу.
Мойши думал, что она передаст ему письмо, о котором говорил Эрант, но вместо этого она обняла его, крепко и горячо, как воин воина. «Эта связь крепче крови, – подумал Мойши. – Он мой брат».
– ДайСан очень скучает по тебе, Мойши.
– А я по нему.
Она встала рядом с ним и вложила руку ему в ладонь, беззаботно, как ребенок.
– Вижу, ты вызвал почетную стражу, Эрант.
– Тебе нравится, Чиизаи? – спросил регент.
– В смысле величественности и вида – очень. Она склонила голову. – Но я должна тебе сказать со всей откровенностью, что все это не нужно. Это же неофициальный визит. Мой отец хочет, да и я хочу, чтобы было ясно – не должно быть никаких официальных выездов, никаких ужинов в мою честь, никаких эскортов – короче говоря, совершенно никаких государственных почестей.
– Понимаю, – сказал Эрант, когда они начали свой путь между сверкающими рядами почетной стражи, хотя он явно ничего не понимал. – Могу ли я тогда спросить о причине твоего приезда в Шаангсей?
– Можешь, – рассмеялась она. – Регент, прошу, держись со мной как с обычной женщиной, а не как с дочерью куншина.
– Да, госпожа. Я буду очень стараться.
– Хорошо. Итак, насчет моего пребывания здесь. Мой отец уверен, что я не должна всю свою жизнь проторчать в Аманомори. ДайСан с ним согласен. Я здесь для того, чтобы учиться. Именно поэтому, понимаешь ли, всякие официальные встречи пользы не принесут. Честно говоря, я не хотела бы, чтобы всякому было известно, кто я такая.
Мойши рассмеялся.
– Ты поставила перед нами жутко сложную задачу, Чиизаи. В Шаангсее трудно утаить такие вещи.
– Как поживает ДайСан? – спросил Эрант.
– Он здоров и счастлив. Мой отец рад, что ДайСан с ним рядом. Они почти не разлучаются сейчас. Часто вместе выезжают из замка и по много дней ездят себе на воле, сопровождаемые одними ржанками.
– Рад слышать это.
– ДайСан велел спросить о твоих ранах, но, как вижу, в этом нет нужды. – Она только раз глянула на его искусственные алые ноги, когда ступила на берег.
Они были у основания пирса и готовы были погрузиться в водоворот бешеной деятельности порта. За ними грузчики разгружали багаж Чиизаи под руководством буджунских моряков. Ни капитана, ни штурмана не было видно, что показалось Мойши странным.
Однако не было времени на подобные раздумья, поскольку Чиизаи уже тащила его в сутолоку порта. Ее кожа, как он заметил, когда она обернулась, чтобы потянуть его вперед и широкий рукав ее платья на миг задрался, слегка загорела. Это тоже было необычно. Буджунские женщины гордились своей белой нежной кожей, и, как рассказывал ему ДайСан, на городских улицах и в дождь, и в ясную погоду было полнымполно бамбуковых зонтиков.
Толкотня кубару, запах пряностей, мучная пыль, облаком стоявшая в воздухе, крики, обрывки песен – как будто вступаешь в волны беспокойного моря.
Казалось, Чиизаи знает, куда идти, поскольку она потащила их в толпу, к дальней стороне гавани. Там, почти прямо напротив пирса Трех Бочек, стоял маленький полосатый белоголубой шатер – прямо у слепой стены харттина.
Они остановились у входа в шатер, и она спросила:
– Что это за место?
– Это шатер шиндай, госпожа, – сказал Эрант.
– Шиндай, – повторила она, словно пробуя новое слово на вкус.
– Да, так называют местных предсказателей.
– А, предсказатели судьбы. Вот здорово! Зайдем?
Эрант нахмурился. Сам он не любил шиндай, поскольку не придавал значения их прорицаниям. Правда, за исключением того, что они постоянно обдирали как липку своих посетителей, другого вреда от них не было.
– Как хочешь.
Мойши не желал иметь с этим ничего общего. Как только его затащили в шатер, он всем своим видом показал, что хочет поскорее вернуться в харттин к Офейе.
В шатре было темно и уже жарко, но он все же различил женщину с лицом, чемто напоминающим свиное рыло. В остальном она была ничего. Женщина встала и с улыбкой приветствовала их.
– Добро пожаловать, – сказала она. – Пришли узнать будущее?
Она обращалась ко всем троим, но у Мойши появилось неуютное ощущение, что она обращается к нему одному.
– Прелестная госпожа, – сказала шиндай, – пожалуйста, возьмите эту колоду карт и перетасуйте, как желаете.
Чиизаи взяла колоду, перевернула рубашками вниз и одну за другой просмотрела карты. Все они были без рисунка.
– Не вижу, как они могут чтонибудь сказать, – промолвила она, но сделала, как просила шиндай. Затем отдала ей колоду.
Шиндай взяла карты в правую руку лицом вниз. Левой рукой сняла верхнюю карту и перевернула ее. На ней оказалось изображение птицы.
– Ага, – сказала шиндай. – Вы, того гляди, отправитесь в долгое и трудное путешествие.
Эрант рассмеялся.
– Ты малость опоздала, шиндай. Эта госпожа только что прибыла из такого плавания.
– Тем не менее, – твердо ответила шиндай, – карты показывают путешествие. А будущее – это не только что свершившееся.
Она сунула карту под колоду лицом вниз и перевернула следующую. На ней была статуя полуодетого мужчины, расположенная очень странно, среди леса.
– Это вам поможет.
– Что? – спросила Чиизаи. – Статуя?
– Статуя – символ мастерства и красоты.
Шиндай снова достала карту. Трудно было разобрать рисунок – чтото вроде черной пиктограммы на черном же фоне. Но теперь, когда шиндай протянула руку, на карту упал свет, черное исчезло, словно прилив отхлынул, и остался только черный строгий рисунок. Человеческий череп.
– Смерть! – выдохнула Чиизаи.
– Ну, это уж… – начал было регент, думая, что все уж слишком далеко зашло и что с его стороны было глупостью доводить до того, чтобы его гостья испугалась этой шарлатанкишиндай.
– Нет, госпожа, не смерть, – перебила его шиндай таким тоном, который не позволил ему вновь вмешаться в ее работу. – Скорее всего, не смерть. Это то, что мешает вам. Мужчина. Мужчина, который
захочетвашей смерти. – Все в шатре слышали, как она подчеркнула это слово.
– Захочет?
– Да, – кивнула шиндай. – Сейчас он даже не подозревает о вашем существовании.
– Тогда почему он захочет убить меня?
– Вот этого, госпожа, я вам сказать не могу. – Теперь руки шиндай были неподвижны.
– Да? – спросила Чиизаи.
– Да. Я показала вам Трех Служителей. Они управляют ближайшим будущим.
Чиизаи обернулась к Мойши:
– Теперь ты.
Он было воспротивился, но Эрант, перехватив его взгляд, еле заметно, но решительно покачал головой. Мойши, не сказав ни слова, взял колоду и перетасовал ее быстро и небрежно. Ему хотелось поскорее покончить с этой чепухой. Он протянул колоду шиндай.
Она показала первую карту. Солнце. Шиндай прокашлялась. Казалось, она была несколько испугана.
– Это символ Цели. Должна сказать, что прежде я никогда не встречала цель в обличье Первого Служителя. Очень необычно. Похоже, это обозначает великие перемены.
Вторая карта – совершенно черный фон. Как прежде у третьей карты Чиизаи, он превратился в белый, более привычный. В центре карты проявилось черным нечто вроде носилок, а на них обрисовалась женская фигура в белом.
– Это твой помощник.
– Труп? – Мойши чуть не рассмеялся ей прямо в лицо.
– Прошлое, – ровно проговорила шиндай, вынимая третью карту.
На сей раз они все услышали ее короткий изумленный вздох.
Третья карта была пустой.
– Ничего, – удивилась Чиизаи. – Чудеса!
– Нет, это не ничего, – сурово сказала шиндай. – Это – все.
– Все? – хмыкнул Мойши. – Но это же невозможно.
– Может, и так, – согласилась шиндай. – Но именно это показывает Третий Служитель.
Эрант порылся в кошельке, выудил серебряную монету и положил ее в руку шиндай, но она покачала головой.
– Нет, господин, за это я не могу взять награды. Это мой подарок вот этой чете, – она глянула на Мойши и Чиизаи.
– Ты ошибаешься, шиндай, – ответил Мойши. – Мы не супруги.
– Если я ошибаюсь, господин, то нижайше прошу прощения. Но все равно платы я не приму. – Она сунула монету регенту в кошелек с ловкостью карманника. – Доброго вам всем дня, – поклонилась она. – Доброго дня.
После душного шатра все цвета, запахи и шумы портовой части Шаангсея нахлынули на них приливной волной.
– Надеюсь, – сказал Эрант, – что ты смотришь на эти предсказания как…
Мойши остановился, прислушиваясь. Он увидел гонцакубару, крутившегося в сутолоке порта. Тот налетел на грузчика, сбил его с ног, перепрыгнул через импровизированный лоток торговца орехами. Похоже, что он направлялся прямо к ним, к причалу Трех Бочек. Мойши он показался знакомым, и в это момент кубару его увидел. Он явно узнал Мойши, поскольку резко повернул от пристани и побежал к ним. Он закричал, сбил двух кубару, мешки с рисом полетели в толпу, зерно посыпалось наружу. Вслед ему понеслись злые крики.
Кубару не обращал внимания. Он подбежал к Мойши.
– Скорее, идемте! – Он говорил на местном диалекте, да еще и заглатывал окончания слов, задыхаясь, так что его нелегко было понять. И все же суть улавливалась легко. – Идемте! Скорее!
Теперь Мойши узнал кубару, и ему показалось, будто его ножом пронзили. Кубару уже тащил его за собой, но Мойши не нужно было подгонять. Без единого слова он бросился вслед за кубару вдоль по набережной.
– Что стряслось? – Чиизаи повернулась к регенту. Эрант был бледен как смерть, поскольку он тоже узнал кубару.
– Боюсь даже предположить, Чиизаи. Идем со мной. – Он взял ее под локоть левой рукой и повел по ближней к суше стороне пристани. Там он подозвал пробегавшего рикшу, подсадил Чиизаи в повозку и дат рикше адрес.
– Гони по улицам, – сказал он кубару. – Мы спешим.
Ллоуэн встретил Мойши в дверях харттина. Он словно постарел, и руки его дрожали.
– Не могу и представить, как это все случилось, Мойши, – сказал он прерывающимся голосом. – Утром было столько дел. Такая неразбериха! – Он печально покачал головой. – Но прощения мне нет. Это все моя вина.
Мойши положил ему руку на плечо.
– Что бы ни случилось, ты тут ни при чем. Это я привел его сюда. – Он поднялся по лестнице, перешагивая через три ступеньки, вошел…
В комнате словно буря пронеслась. Кровать была перевернута набок, стулья переломаны, огромный стол Ллоуэна разбит в щепки.
Седзи проломлены по крайней мере в трех местах. Опасаясь худшего, Мойши выбежал на веранду. Пол был усыпан обломками и… Он встал на колени, глядя на цепочку капель крови. Стал рыться в обломках, не понимая, что на самом деле ищет. Нашел. Его кинжал был как раз под его пальцами – и рукоять, и лезвие в крови, еще не застывшей.
Он поднял его, огляделся по сторонам, отер кинжал. Их тут не было. Он вернулся в комнату, уставился в дальний конец. Офейи не было – стало быть, она жива, но ее увели силой. Вряд ли у похитителей было время выпытывать у нее сведения. Но куда они забрали ее? Конечно, не в Шаангсей, не в чужой город, где они окажутся в невыгодном положении. Но неужели они увели и Коссори?
В это мгновение его взгляд упал на темное пятно среди обломков стола. Он бросился вперед, расшвырял обломки дерева и бронзовые скрепы…
Под грубым покровом сломанного стола он нашел тело. Как ни странно, лицо оказалось нетронутым и выглядело спокойным, будто Коссори спал. Хотя тело… Ноги были перебиты во многих местах, но внимание Мойши привлекли руки. Кровавое месиво. Костяшки пальцев были размозжены так, будто ктото ломал их одну за другой с садистской тщательностью. Мойши ощутил, как по его лицу заструился холодный пот.
Изуродованное тело – это было все, что осталось от Коссори, человека, который в одиночку мог уложить полдюжины Чин Пан и даже не сбить дыхание.
«Что за демон сделал это?» – подумал Мойши.
Но он уже знал ответ.
Часть вторая
ПОГОНЯ ЗА ДЬЯВОЛОМ
ДЖОНКА
– Как же здорово снова чувствовать под ногами покачивание палубы!
Он глотнул соленого воздуха, обернулся, бросил взгляд за корму. Шаангсей остался гдето на юге, за низкой дымкой, – теперь он был лишь воспоминанием.
– Ты вправду умеешь говорить на их языке? – спросила она.
Он кивнул.
– Правда ведь, очень странно, что все народы мира некогда придумали язык, который вполне подходит им всем? – продолжала она.
– У буджунов ведь свой язык.
Она кивнула:
– Верно. Но мы все говорим и на общем языке. Странно, что у них не так. – Она имела в виду далузийцев.
Он слегка подался вперед, положил руки на поручни, отделявшие приподнятую кормовую палубу от остальной части хрупкой джонки, и, сложив ладони трубой, крикнул человеку на вантах:
–
Ганарсе лас велас! А ла бабор!
Тотчас же подняли паруса, наполнив их попутным ветром, и судно заскользило к выходу из порта. Ему было приятно все это видеть.
–
Навегас вьенто эн попа!
Моряки с вант ответили дружным хором. Джонка шла под надутым ветром парусом вдоль берега континента человека, на северовосток, в Далузию.
… Наконец тело забрали – молча, стараясь не потревожить его, стоявшего в центре комнаты, точно там же, где, когда он ухолил, стояла и смотрела на него Офейя. Эрант все видел. Но он не стал подниматься наверх, и Мойши был благодарен ему за это, поскольку не был уверен, что сможет сейчас видеть когонибудь и не ударить его кинжалом.
Он проклинал себя. Трезвая часть его сознания говорила ему, что он сделал так, как считал лучше, что он не мог знать, что так случится, но уговоры не помогали. Как Хелльстурм узнал про харттин? Он не сомневался, что именно Хелльстурм стоял за убийством его друга и этим похищением. Какое мерзкое слово – похищение. Но оно было точным и подходило самому гнусному из преступлений. Так же не было смысла спрашивать себя: а что я еще мог сделать? Ирония заключалась в том, что встреча на причале Трех Бочек вовсе не была официальной, как они с Эрантом думали. Он вполне мог взять с собой Офейю.
Господи, какая страшная смерть! А Офейя? Может, она уже лежит в луже собственной крови в какомнибудь темном переулке, как ее друг Каскарас, с дырой на месте сердца. О Господи, крикнул он в душе, пусть этого не будет! Но куда же уволок ее Хелльстурм? Да куда угодно.
Мойши услышат какойто шум на лестнице – ктото поднимался. Кто посмел? Гнев закипел в его груди. Его рука до сих пор сжимала кинжал, который он дал Офейе.
Это была Чиизаи.
«Что ей надо?» – злобно подумал он, чувствуя беспричинную обиду. Это все она виновата. Если бы она не приехала…
– Я думала, вдруг тебе захочется поговорить, – сказала она, – с кемнибудь, кто здесь тоже чужой.
При этих словах гнев его испарился, и он почувствовал стыд. Никто не виноват. Сеи. Карма. Разве не об этом он говорил Офейе? Как же это было давно… В другой жизни.
– Он был хорошим другом, – сказал Мойши, обводя взглядом комнату.
– Он отважно сражался. Но, видно, перевес был не в его пользу.
– Он мог в одиночку биться против шестерых. Чиизаи подошла к Мойши, перешагивая через обломки.
– Любопытно. Видимо, он столкнулся со страшным врагом.
Мойши вдруг стало тяжело находиться в комнате, и он вышел на веранду через пролом в седзи. День попрежнему был прекрасен, погода – ясной и тихой. Такого прозрачного воздуха он давно не видел здесь, и это напомнило ему о том, каким воздух бывает далеко в море.
Чиизаи вышла следом за ним.
Он посмотрел туда, где нашел кинжал. Пригляделся получше. Там, где лежал кинжал, не было ни щепки. На полу веранды тоже. Он опустился на колени, пошарил вокруг.
– Что ты нашел? – спросила Чиизаи.
– Я не уверен. – Он встал, держа находку в руке. Это был лоскуток шелка, оторванный от рубахи, которую он дал Офейе. Похоже, на нем была кровь. Он перевернул его. Сначала он ничего не понял. Потом осознал – это был знак, или, точнее, пиктограмма. Он знал, что такие используют кубару, но не знал значения.
– Быстро, – сказал он ей, – попроси Ллоуэна прислать мне кубару. Того, которого он посылал за мной на пирс Трех Бочек.
Через мгновение она вернулась вместе с кубару. Тот растерянно стоял на пороге, даже когда Чиизаи знаком велела ему входить. Он не сделал бы и шага без повеления Мойши.
Когда наконец он подошел к штурману, Мойши увидел, что кубару не на шутку встревожен.
– Я в великой печали, сан, – сказал кубару. – В великой скорби.
– Благодарю тебя, – склонил голову Мойши. – Я в большом долгу перед тобой. – Он показал ему запятнанный кровью лоскуток шелка. – Может, ты еще раз мне поможешь?
– Вам стоит только сказать.
– Растолкуй, что это значит. – Мойши протянул ему клочок шелка.
Кубару взял лоскуток с такой осторожностью, словно это было бесценное дутое стекло.
– Это ведь знак кубару, разве не так?
– Да, – кивнул кубару, – он означает «дом». Когда кубару ушел, Мойши сказал Чиизаи:
– Дом. Офейя оставила этот знак для меня. Умная женщина. Хелльстурм увез ее назад в Коррунью. Туда я и отправлюсь.
– Но не один, – сказала Чиизаи.
– Придется, – ответил он. – Эрант не может ехать со мной.
– Я не о регенте.
– О, нет, – сказал он. – Ты остаешься с ним. Здесь, в Шаангсее, как приказал твой отец.
– Разве Эрант не сказал тебе, что я привезла письмо от ДайСана? – На мгновение тень улыбки скользнула по ее губам, и из недр шелкового платья она извлекла маленький металлический цилиндрик и протянула ему.
Он с подозрением взял его. В нем было письмо. Рука ДайСана.
«Мойши, друг мой, –прочел он. –
Это письмо передаст тебе Чиизаи. Она передаст тебе это прямо в руки и только когда вы окажетесь наедине. Эранту она скажет только половину правды. Это сделано для того, чтобы охранить и его, и ее. Чиизаи останется при тебе по моему приказу. Конечно, куншин не возражает. Она будет при тебе, несмотря ни на что, до тех пор, пока не сочтет нужным поступить поиному. Это я оставляю на ее усмотрение. Ты хорошо понимаешь, что большего мне говорить не нужно. Я верю в наши братские узы».
Мойши поднял взгляд, но она лишь покачала головой.
– Я знаю о содержании письма куда меньше, чем ты.
Он был уверен, что она говорит неправду, но понимал, что у нее есть на то основания. В конце концов, это не его дело. Если она намерена ехать, то пусть едет, покуда знает свое место и не мешает ему.
Она улыбнулась.
– Я знаю, о чем ты думаешь.
– Да? И о чем же?
Умело, одним лишь движением рук, она распахнула платье, оно соскользнуло с плеч и упало к ее ногам.
– Видишь, – сказала она, – я могу быть полезной. Мойши уставился на нее.
Под платьем на ней была замысловато украшенная кираса из вороненого металла, выложенного золотыми нитями, и черные обтягивающие брюки из мягкой кожи. Тонкий пояс, усыпанный белыми и розовыми нефритами, охватывал ее талию, а на нем висели два традиционных буджунских меча – катана и более длинная дайкатана.
Она мягко и ласково рассмеялась, увидев выражение его лица.
«Я должен был бы понять, – думал Мойши. – Все намеки были у меня перед глазами».
Трещали ванты и скрипели реи, далузийская джонка летела по волнам. Команда была профессиональной, и они быстро привыкли к Мойши. Он говорил на их языке и знал, что случилось с Офейей. Она исчезла, и они боялись, что она может погибнуть.
– Итак, мы возвращаемся домой, – сказал Армазон, боцман. Это был плотный мужчина с густой копной седых волос и изборожденным морщинами обветренным лицом. Ветер, солнце и морская соль выдубили его кожу. У него были яркосиние глаза, живые и умные, но случайный наблюдатель вряд ли бы сумел проникнуть в их глубину. – Мне с самого начала это плавание не нравилось. Я просил Офейю какнибудь попытаться договориться с этим гадом.
– С Хелльстурмом? – спросил Мойши. Армазон кивнул. В лицо ему плеснуло водой, когда джонка нырнула на волне.
–
А бабор! –крикнул Мойши рулевому, и судно тотчас же легло на левый борт. Это было хорошее судно. Мойши скоро это оценил. Куда более легкое, чем крупные трехмачтовые шхуны, оно невероятно быстро откликалось на каждое движение штурвала. Но изза своих небольших размеров оно было более подвержено капризам моря. Если бы Офейя плыла на трехмачтовике, шторм не сбил бы ее с курса.
Слева от него зеленокоричневой волной тянулся берег, отдаляясь по мере того, как джонка все дальше уходила в открытое море.
–
Баста! –крикнул Мойши, и джонка снова взяла прежний курс на северовосток. – Что она сказала? – Мойши вернулся к разговору с далузийским боцманом.
– Сказала? – фыркнул тот. – Рассмеялась мне в лицо и сказала: ты дурак. Никому не договориться с Хелльстурмом. Как только он получает задание, его уже никто не остановит.
– Задание? – переспросил он – давненько ему не приходилось столько говорить подалузийски. Этот язык имел много оттенков, смысл слов менялся от интонации – не то что на письме, так что он хотел удостовериться в том, что услышал.
Армазон кивнул.
– Хелльстурм на когото работает? На кого? Боцман пожал плечами.
– Понятия не имею. Я не член семьи. Это дело только СегильясовиОривара.
– Ты имеешь в виду семейство купцовмореходов? Боцман, прищурившись, посмотрел на Мойши.
– Да, это семья Офейи. Ты не знал?
Мойши покачал головой. В любой другой стране такая фамилия показалась бы странной, но он знал, что в Далузии было принято соединять две фамилии после того, как люди вступали в брак. Он, конечно же, слышал о СегильясахиОривара. когда был в Коррунье. Странно было бы не услышать о них. Семейство было весьма богатым и владело внушительным флотом торговых судов.
– Ты слышал о Милосе Сегильясе,
пилото?
– Да.
– Один из лучших людей в Коррунье, да в некотором смысле и во всей Далузии. И надо же было ему уехать и жениться на чужестранке. – Он сплюнул в пенистое море. – Так началось его падение. Хорошенько запомни мои слова. – Он глянул на свои руки – сильные, грубые, умелые, темные, как дубленая кожа. Это море так поработало над ними. – Сеньор теперь мертв. Да дарует Диос его душе покой.
Голос его звучал както не так, заставив Мойши спросить:
– Как погиб сеньор Сегильяс?
– Страшно,
пилото.По правде, он умер мужественно.
– Как это случилось? Армазон снова сплюнул за борт.
– Время убить хочешь, а,
пилото?Дорогу скоротать?
– Ты ошибаешься, Армазон, – серьезно сказал он. – Я хочу только вернуть Офейю и уничтожить Хелльстурма. И все, что ты сможешь мне рассказать…
Он осекся, услышав грубый хохот боцмана.
– Прости меня,
пилото,но ты чужак и наших обычаев не знаешь. Ты хочешь уничтожить этого типа, Хелльстурма. Превосходно, согласен. Он дурной человек. Но ты его не знаешь. У нас в Далузии есть поговорка,
пилото.Сказать легко, сделать трудно. Знаешь ее, а? Нет? Ну, теперь знаешь.
– Я видел, на что способен Хелльстурм. Он убил моего друга.
– Аа.
– Я убью его.
– Браво, браво! – Армазон насмешливо захлопал в ладоши. – Прости меня,
пилото,если я не сразу возликовал, ладно? У меня, похоже, мозги потрезвее, чем у тебя.
– Ты собирался рассказать мне коечто о смерти сеньора.
– А, да. Рассказываю. Он был убит на дуэли. – Он снова, прищурившись, глянул на Мойши, ожидая реакции. – О, да, я представляю, что ты подумал. Далузийская дуэль – дело чести, и считается, что исход Дуэли предписывает Диос. Это закон Далузии. Он определен и неизменен. Никто не смеет вмешиваться в далузийскую дуэль. – Чувства на его лице сменяли друг друга, как морские волны, а слова падали с его уст, как тяжелые камни, предвосхищающие падение каменной стены. Голос его, полный сдерживаемой ненависти, понизился до шипения. – Я говорю тебе,
пилото,и это так же верно, как и то, что я стою на этой палубе, – ктото нарушил священный закон. Ктото вмешался в дуэль.
Мойши молча смотрел на него. Боцман распалял сам себя.
– Откуда я это знаю,
пилото!Я хорошо знал Милоса Сегильяса, смею сказать, даже очень хорошо. Мы много раз ходили с ним в путешествия и возвращались с большим барышом. И не всегда мы были как хозяин и боцман, если ты улавливаешь смысл моих слов. Кто я такой на борту? Люди моря – это тебе не сухопутники, а? Нет условностей, запреты рассеиваются как туман, так ведь? А? Тут ты можешь быть самим собой. Тут нет цепей положения и происхождения. Таков был и Милос Сегильяс. Он был знатным господином, которому море и те, кто его любил, были более по сердцу, чем все серебро в мире. – Он прищурился и глянул на Мойши. – Море – жестокая любовница, а,
пилото?Мы оба это знаем. Оно сурово и не умеет прощать, но, как влюбленная женщина, качает в объятиях тех, кто ей верен. Думаешь, чушь суеверная, а? – Он прочистил горло, сплюнул, словно выплеснул сгусток эмоций. – Слушай меня хорошенько,
пилото.Милос Сегильяс был опытным бойцом. Опытным! Его не убили бы на дуэли так быстро, если бы… – Он замолк, рас крыв рот, словно пропасть разверзлась у него под ногами, и, произнося свои слова, он словно бы боялся их. – Его отравили,
пилото.Отравили прямо перед дуэлью. Я видел его тело. Отравили зельем, которое мало кто знает, вытяжкой из растения, что растет далеко на северозападе. Но далузийцы мало знакомы с этим ядом.
– Но если сеньор Сегильяс был отравлен таким образом… то вряд ли это сделал его противник, – заметил Мойши.
– Точно,
пилото.Ты попал прямо в точку. У врага сеньора Сегильяса был коварный сообщник. Настолько хитрый, что сеньор так и не заподозрил его.
– Ты о чем, Армазон?
– Именно так,
пилото.Сеньора Сегильяса отравила собственная жена!
– Господи! У тебя есть доказательства?
– Доказательства? Сколько угодно. Но не из тех, что убедят судей. Но, ручаюсь, для меня этого достаточно. Я знал сеньора Сегильяса. И его жену тоже.
– А Офейя чтонибудь об этом знала?
– Ничего,
пилото.И уж не из этих уст. Я ни единой душе ничего не сказал – только себе самому.
– Тогда почему ты рассказываешь мне?
– Ты сказал, что хочешь спасти Офейю. Хорошо. Ты не далузиец. Ты не родовит. Ты можешь делать то, что другие, скованные обычаями страны, не могут. Ты обязан помочь Офейе и сеньору Сегильясу. Ты должен отомстить за его смерть. Убей мать Офейи!
Мойши оторвал взгляд от этих синих глаз, горящих местью. Над горизонтом на северовостоке низко висели густые кучевые облака. Их верхушки были чисто белого цвета, но они все продолжали сгущаться, и нутро у них было черное. Грозовые облака. Близится шторм. Далеко, непосредственной угрозы нет, ветер еще не изменился. Но чайки по левому борту уже начали с криком поворачивать к суше.
Мойши твердо посмотрел в синие глаза.
– Не могу тебе этого обещать, Армазон. Меня беспокоит Офейя, а не ее мать или покойный отец.
Глаза боцмана вспыхнули, и он задрожал от гнева.
–
Кобарде! –сплюнул он. – Ты влез в дело, в котором ничего не понимаешь! Ты чужой! Что тебе до Далузии? Она для тебя меньше чем ничто! – Он мрачно рассмеялся. – Ах! Ну, спасай себя от унижения,
пилото.Бросься за борт, прежде чем достигнешь Корруньи. Пусть море позаботится о тебе, поскольку ты смотришь в лицо смерти и даже не знаешь этого! – Он резко отвернулся, обогнул мачту и чуть не сбил появившуюся Чиизаи, прежде чем исчезнуть в люке.
Чиизаи вскоре после их отплытия устроилась на носу, и весь день простояла там, изучая очертания берега и все время сравнивая его с подробной картой.
– Мы очень хорошо идем, Мойши, – сказала она, не обращая внимания на их перебранку с Армазоном. Показала на левый борг: – Смотри, мы почти у Синьтао.
Там, куда она показывала, он увидел яркокрасную кляксу города, куда меньшего, чем могучий Шаангсей, но посвоему не менее важного. Цвет города не был игрой света, поскольку именно тут добывалась знаменитая красная глина, которую доставляли во все кран континента человека. Она была лучшей в мире, и скульпторы, где бы они ни жили, предпочитали именно ее.
Свет сейчас был странным, поскольку большое грозовое облако еще не совсем закрыло горизонт и солнце все же пробивалось сквозь него, так что море светилось расплавленным металлом там, где лучи солнца прорывались сквозь облака, а в остальном оно было глубоко темным, словно железо, – это моряки называли следом Оруборуса. Над грозовыми тучами канареечножелтое небо угасало до холодного тусклосерого.
