– Впереди.
      Послышался звук шагов, затем крысиный писк.
      – Кто идет? – спросил Мойши, вытаскивая меч. Рядом напрягся Коссори, готовый к броску.
      Несколько мгновений стояла полная тишина. Даже хищные мелкие твари затихли, ощущая напряжение в воздухе. Мойши увидел, как в отблесках фонарей с Благословенной улицы тени его и Коссори колеблются на сырой стене, неузнаваемо вытянувшись. В этом тесном закутке они казались фантастически чудовищными.
      – Мойши АннайНин, – прозвучало из темноты впереди них, – мы пришли за тобой. – Это был уверенный голос человека, привыкшего приказывать.
      – По чьему приказу? – спросил Мойши.
      – По высочайшему приказу нашего тайпана Ду Синя из Чин Пан.
      – Давай отделаем этого подонка, – прошептал ему на ухо Коссори. Но Мойши не обратил внимания.
      – И чего же хочет от меня ваш тайпан?
      – Это скажет сам ДуСинь, – ответил голос и темноты.
      Мойши увидел, что теперь с улицы Зеленой Цикады больше не пробивается свет.
      – Не надо глупостей, прошу вас, – сказал тот голос. И в то же мгновение их тени на стене исчезли, когда сзади, со стороны Благословенной улицы, к Мойши и Коссори подошли какието люди и окружи ли их.
 
      Вся комната была обита бамбуком, расщепленным в длину и покрытым прозрачным лаком, так что она блестела в свете масляных светильников, расставленных повсюду на низеньких столиках и каминных полках и горевших, словно созвездие. Потолочный люк был открыт, и сверху лилось холодное сияние далеких звезд, похожих на твердые алмазы. Луна была в другой четверти неба, полому ее не было видно.
      Человек, сидевший перед ними, был настолько толст, что, казалось, не вмещался в бамбуковое кресло, несмотря на то, что оно явно было сделано на заказ. На нем были штаны шафранного шелка, из которых можно было бы скроить целую палатку, и короткая распашная простеганная блуза с широкими рукавами, тоже из шафранного шелка, и с таким глубоким вырезом впереди, что было видно почти всю грудь. На груди при каждом его движении болтался огромный турмалин, похожий на сердце.
      Но в первую очередь в глаза бросалось его лицо, изрезанное глубокими жестокими линиями, которые могут оставить только долгие годы постоянной войны. Круглое и плоское, как луна, полное силы, древней, как дельта, в устье которой был построен этот город. ДуСинь, тайпан Чин Пан, зеленых Шаангсея, принадлежал этой земле, а она, как говорили, – ему.
      – Господа, – голос его звучат, как дальний гром, – желаете чаю?
      Мойши коротко кивнул, а Коссори бесстрастно смотрел, неподвижный, как изваяние. ДуСинь сделал короткое движение глазами, и молодой человек в черных хлопковых штанах и стеганой блузе сорвался с места, быстро наполнил чашки, стоявшие на разукрашенном серебряном подносе на столике у стены. Мойши взял чашку. Коссори сделал вид, что не видит ее. С этим Мойши ничего не мог поделать. Он отхлебнул горячей жидкости.
      ДуСинь подождал, пока Мойши сделает глоток, и лишь потом начал говорить.
      – Когдато мы неплохо ладили. – Он имел в виду Кайфен, когда все объединились, как одна семья. – Но это было давно. – Тайпан выдержал достаточно длинную паузу между этими двумя фразами, чтобы последняя приобрела зловещее звучание. – Чин Пан с тех пор с теплотой вспоминают тебя, Мойши АннайНин. – Он вздохнул, как готовая прорваться дамба, когда слышен треск ломающихся досок. – И потому я оказываю тебе почести, вместо того чтобы убить тебя.
      Он щелкнул пальцами, и молодой человек в черном мгновенно подошел к нему и подал ему чашечку горячего чая. Она тут же скрылась в его громадной ладони. Он осушил чашечку одним глотком.
      – Как поживает ДайСан, Мойши АннайНин?
      – Прекрасно, ДуСинь.
      – Хорошо.
      Тайпан исполнил свой долг вежливости.
      – Почему Чин Пан напали на меня нынче утром? – спросил Мойши. – Как ты сам сказал, я вам не враг.
      – Да. – ДуСинь поднял жирный палец. – Я думал, что ты друг Чин Пан. Но ты был в обществе соглядатая Хун Пан.
      – Он был гонцом, которого послал ко мне регент, чтобы привести меня в Сейфуке. Вот и все.
      – Неужели? – Тайпан вопросительно поднял бровь. – Мы выясним. Прямо сейчас. – Он воззрился на Мойши поверх края фарфоровой чашечки с узором из золотых бабочек, почти как застенчивая девица на первом свидании. – Я говорил с регентом. Долго. И он согласился уволить всех Хун Пан со своей службы.
      – Да? – Это вовсе не было похоже на Эранта. Вряд ли бы он охотно на это согласился.
      – Ты сомневаешься в словах тайпана? – На миг его глазки в жирных складках полыхнули огнем. Затем пламя мгновенно угасло, и слабая ухмылка заиграла на толстых губах – но не более. – Нет, конечно, нет. Ты же не будешь настолько невежлив, Мойши АннайНин? Нет, у тебя же столько высокопоставленных друзей в Шаангсее, чтобы не сознавать, что это совершенное безумство, а? – Он молча дал знак налить еще чаю.
      – Может, пора кончать? – сказал Коссори, и Мойши в тревоге стиснул его руку.
      – Что такое? – ДуСинь поднял бровь. – Что такое? – Он был похож на великого лицедея – что тут истинно, а что игра специально для Мойши?
      Тайпан отнял чашечку от губ и швырнул ее перед собой.
      – Хмм, вижу, что твой друг умеет себя вести в обществе даже менее, чем ты, Мойши АннайНин. Нуда будет так. Сразу перейду к делу. Я ходил вокруг да около только потому, что все это причиняет мне боль. – Он приложил к сердцу свою гигантскую лапищу и в первый раз встал. – Мой сын, мой младший сын, Омохиру погиб от рук Хун Пан. Это непростительное оскорбление. Даже твой невоспитанный друг, Мойши АннайНин, прекрасно об этом знает. Не сомневаюсь, что и тызнаешь. – Теперь его глаза понастоящему пылали, лицо внезапно превратилось в лик какогото мстительного божества. Он сделал шаг в сторону Мойши, и тот ощутил, как Коссори весь подобрался. Мойши взмолился про себя, чтобы его друг не шевельнулся, поскольку хотя он и не видел здесь стражи, но не обманывал себя и не воображал, что они с ДуСинем одни в его сокровенном убежище. И, несмотря на коппо,сделай Коссори хоть одно угрожающее движение, они будут убиты в мгновение ока.
      –  Мойсын погиб, Мойши АннайНин! – проревел ДуСинь. – Семя чресл моих! И мы с моей семьей, мы, Чин Пан, скорбим о нем. Какое ты имеешь право вмешиваться в дело, тебя не касающееся?
      – Но ты не совсем точен в своих словах, ДуСинь. Смею заметить, я уже втянут в это дело твоей же собственной семьей, как ты сказал. Чин Пан пытались этим утром убить меня. А я такие угрозы не люблю. И ты не вправе обвинять меня в этих смертях. Я имел право защищаться. Я не собирался причинять им зло.
      – Твой спутник был соглядатаем Хун Пан.
      – Он был гонцом регента.
      – Все равно! – вскричал тайпан. – Во имя богов, Мойши АннайНин, Чин Пан не станут извиняться перед тобой! Хун Пан всегда были против нас! Война есть война. Но теперь дело зашло слишком далеко. Хладнокровное убийство Омохиру…
      – Есть основательные причины быть уверенными в том, что Хун Пан не замешаны в убийстве твоего сына, ДуСинь. Мы…
      – Молчать! – взревел тайпан. – Что ты, искаильтянин, понимаешь в делах Хун Пан? Или Чин Пан? Теперь между тобой и смертью стоит только наша былая дружба. Смерть Омохиру – наше и только наше дело! Я ясно сказал?
      – Чрезвычайно ясно, – ответил Мойши.
      – Мы мстим за эту смерть даже сейчас, когда мы беседуем с тобой. Это все, что ты должен знать. – Он хлопнул в ладоши. – Чеи проводит вас. – Не сказав больше ни слова, ДуСинь вышел из комнаты, двигаясь с изумительной для своего огромного тела грацией.
      – Я бы сломал его жирную шею, как только увидел его, – сказал Коссори, как только они оказались на улице Черного Лиса. Мойши зашипел на него, чтобы тот говорил потише, и они повернули направо, на широкую оживленную улицу. Даже не оглядываясь, они знали, что глаза Чин Пан следят за ними. Они пошли прогулочным шагом, хотя Мойши и не терпелось как можно скорее покинуть эту часть города, цитадель Чин Пан. Тут никому нельзя доверять, все – и владельцы лавок, и шлюхи, и священники, и ростовщики, – все они на службе у зеленых.
      – О боги, – продолжал Коссори. – Не понимаю, какого черта я должен мириться с ханжескими показными нравоучениями этого трепла?
      Мойши бросил на него лукавый взгляд. На его губах играла улыбка.
      – Этот трепливый ханжа, как ты столь красноречиво назвал его, мог бы оскопить нас в любой момент. За дверьми его комнаты ждали с оружием наготове, по крайней мере, с полсотни Чин Пан.
      – Ха! – только и ответил Коссори, но Мойши знал, что его приятель весьма поражен. – Стало быть, как я понимаю, ты откажешься от расследования.
      – С чего ты взял?
      – Ну, не знаю. Может, зловещие слова этого здоровенного дикаря малость охладят твой пыл. Иначе не могу представить, откуда у меня возникла столь притянутая за уши мысль. – Он фыркнул.
      Мойши расхохотался, запрокинув голову, и хлопнул друга по широкой спине.
      – Меня не слишком заботит ДуСинь, Коссори.
      – О. да, теперь ты скажешь мне, что брехливая собака не кусается. – Голос его был полон сарказма.
      – Нетнет, ни в коем разе. Просто придется быть поосторожнее. Да и задержусь я здесь, может, ненадолго. Завтра утром, думаю, у Эранта будут необходимые мне сведения о Кинтае, и…
      – Ты что, собираешься туда отправиться? – выдохнул Коссори.
      – Думаю, да. Похоже, в Шаангсее мы зашли в тупик. Если мы хотим выяснить, почему эти двое были убиты, то начинать следует с Кинтая. Хочешь поехать со мной?
      – Я? – рассмеялся Коссори. – Боги, нет! Мне такие штучки не по вкусу.
      – По крайней мере подумай. Если я и отправлюсь, то не раньше, чем через несколько дней.
      – Ладно. Если тебе это будет приятно. Но предупреждаю – итог может получиться тот же самый. – Он потер руки. – А теперь забудем о твоих тайнах и проведем немного времени в Сайтогуши.
      – Звучит и вправду заманчиво, – рассмеялся Мойши. Коссори плотоядно заржал.
      – Боги, еще бы нет!
 
      Это было трехэтажное деревянное расписное сооружение, покрытое черным и яркокрасным лаком. Добраться туда можно было только по очень широкому арочному мосту через глубокий ров с водой, кольцом окружавший здание. Стоял он на лоскутке земли, поначалу лежавшем у самого моря, но во время идаинанами – огромной волны, которая, говорят, даже солнца достигает и оставляет на нем пятна, – кто знает, как давно это было, море ворвалось на сушу и прокатилось по земле с такой бешеной силой, что буквально вырыло в ней два канала, ставшие началом того самого кольцевого рва. В Шаангсее до сих пор гадали, как Сайтогуши не снесло во время того страшного всеобщего опустошения. Тем не менее поговаривали, что Онна, хозяйка Сайтогуши, и ее женщины были любимицами КейИро Де и потому идаинанами их пощадила. Многие говорили, что это наверняка было потому, что раз в неделю Сайтогуши закрывался и его обитательницы отправлялись в сердце старого квартала кубару, чтобы посетить службу в храме легендарной покровительницы Шаангсея КейИро Де.
      Действительно, присутствие змееподобной богини чувствовалось сразу же, как только человек ступал на мост, чьи металлические поручни были сделаны в виде змей, а в деревянные доски изогнутого аркой моста был врезан золотой барельеф КейИро Де. Эти изображения сверхъестественного существа и полукруглая форма моста создавали ощущение, что проходишь через какуюто незримую преграду, оставляя за спиной обычный мир, и вступаешь в сказочное царство, где возможно все.
      Это, как Мойши знал по собственному опыту, было куда более верно, чем мог бы себе вообразить любой новичок, впервые ступивший под эти высокие своды, поскольку в стенах Сайтогуши пребывали самые роскошные женщины, собранные здесь со времени отречения Тенчо.
      Двери чеканной бронзы были покрыты твердым как камень зеркальным веществом. Они отворялись внутрь, как в крепкой цитадели, да и вправду толщина этих врат сделала бы честь любой военной крепости.
      Но внутри было тепло и уютно. За длинной прихожей все посетители снимали уличные одежды – неважно, насколько богатыми и изящными они были. Их тщательно развешивали в маленьких комнатках верные служителиподростки и вели гостей в мыльню. Так Онна давала знать всем, кто переступил порог, что здесь все подчиняется ее закону, кем бы ты ни был вне этих стен. Здесь слово Онны было законом, и, пока она заправляла в Сайтогуши, никто ни разу не оспаривал ее прав.
      Переодевшись, Мойши и Коссори проследовали за слугой снова в прихожую, где пол был из простого, тщательно отполированного дерева. На стенах тоже не было никаких украшений. Но как только они миновали почти круглую дверь, они попали в истинный мир Сайтогуши. Все полы здесь были застланы алыми коврами с длинным ворсом. В маленьких комнатках, которых было тут, казалось, бесконечно много, все – и низенькие столики, и круглые подносы, и столовые приборы, – все было из литого золота. Холодные полутемные коридоры между комнатками были с потолками из черного дерева и стенами из ароматного кедра. Остальные комнаты, немного побольше, были разделены тонкими эбеновыми перегородками, украшенными завитками. С одной стороны этого резного сооружения стояло даже миниатюрное подобие Кантонского храма, так что слишком благочестивые посетители, которые приходили сюда вместо службы или во время святых дней весной или в середине лета, могли помолиться.
      На пороге их встретила женщина в платье розового шелка, расшитом белыми гвоздиками. Она была чуть полновата, отчего казалась воплощенным символом материнства. Лицо ее было набелено, губы – яркокрасные. Как знал Мойши, зубы у нее были ослепительно белы – как и у всех ее женщин, – что было ярким контрастом с обычными городскими проститутками, которые были обязаны чернить зубы. Женщина с улыбкой поклонилась им. Блестящие черные волосы ее были уложены причудливыми завитками. Они были заколоты двумя шпильками слоновой кости, почти в метр длиной. У нее были черные смешливые глаза, а пухлые маленькие ручки, казалось, никогда не знали покоя, порхая и рисуя в воздухе загадочные послания. Она всегда была весела и возбуждена, словно мамаша невесты в день свадьбы.
      Онна наклонилась и радостно поцеловала каждого в щеку.
      – Я так рада снова видеть вас, мальчики. – Она ткнула пальцем в Коссори. – Но, милашка, вижу, что ты малость сбавил в весе. Ну, мы тебя немного подкормим, и когда ты отсюда уйдешь, то снова будешь кругленьким. – Голос у нее был высоким и приятным, словно искусный музыкант играл на прекрасном инструменте. Както забывалось, что это итог одиннадцати лет упорных упражнений.
      Такова была Онна. Или, точнее, Оннашоджин. Это в полном смысле слова было больше чем имя. Это означало «хозяйка», кем Онна и была. Никто не знал ее настоящего имени, и потому – прежде всего изза того, что она сама настаивала на этом, – для всех, кто говорил с ней или о ней, она была Онна.
      – Девушки готовы, – сказала Онна. Она гордилась тем, что знает все пожелания посетителей, если они хотя бы раз входили под своды Сайтогуши. По крайней мере, насчет Мойши и Коссори она никогда не ошибалась.
      Женщины ждали их в одной из маленьких комнат. Золотые подносы с засахаренными фруктами и напитками из далеких стран, доставленные по прямым указаниям Онны, стояли на многочисленных столиках.
      Женщины были миниатюрными, но с прекрасными формами, с бледной кожей и чертами лица настолько схожими, что их можно было принять за близняшек. Может, они ими и были. Эти были для Коссори. Он никогда не ложился меньше чем с двумя. Вообщето он начинал с трех, когда впервые пришел сюда, но обнаружил, что поздно ночью другие женщины из многоярусных комнат Сайтогуши в конце концов засыпают в его постели, после того как удовлетворят своих собственных клиентов. Похоже, что слухи о его нраве почти сразу разнеслись по дому. Коссори был великолепным любовником, с невероятными способностями к долгим утехам. Но даже для него четыре женщины за ночь было слишком. Так что теперь он строго ограничивался двумя.
      Третья женщина была из числа тех, которых все время выбирал Мойши. Она была слегка покрепче, чем две остальные, с каштановыми волосами и матовой оливковой кожей, что напоминало Мойши искаильтянок, оставшихся далекодалеко. Сколько бы он ни старался, никак не мог привыкнуть к бледной коже женщин Шаангсея.
      – Я приду за тобой, когда настанет время перекусить, – сказал Коссори, обнимая своих двух женщин сразу.
      – Скорее это я за тобой зайду, – ответил Мойши. Его женщина хихикнула.
      Он не был голоден и не хотел пить, поэтому женщина повела его по коридору, благоухающему кедром, вверх по спиральной лестнице на второй этаж.
      Она отворила дверь, и они вошли. Он услышал шум вздыхающего моря. Прошел через комнату и распахнул колеблющиеся занавеси. Окно, выходящее на океан, было открыто. Онна и вправду никогда не забывала ничего, какой бы мелочью это ни казалось. В конце концов, она занималась делом настолько личным и тонким, что забыть хотя бы о чемто, что может пожелать посетитель, значило просто разрушить гармонию. А ведь именно гармонию, в конце концов, и продавали в Сайтогуши.
      Комната была устроена на манер капитанской каюты. Может, она была в Сайтогуши одна такая или одна из многих. Кто знает? Да и что это меняло?
      Низкий туман наступал с моря, волнами катился по улицам – глубиной по колено. Луна пряталась за полосой ровных слоистых облаков, тяжело висевших в поблескивавшем ночном небе.
      Мойши ощутил легкое прикосновение к плечу и обернулся. Слабое свечение окружало ее голову в косо падающих изпод крыши лучах ночного света. Запах кедра был силен даже здесь, но мускусный запах женщины был сильнее. Он раскрыл объятия. Она подошла и поцеловала его, открыв рот. Он ощутил горячее электризующее мгновенное прикосновение ее языка. Ее дрожащие руки скользнули по телу Мойши, и его одежда сползла, шелестя, на пол.
      Было чтото невероятно возбуждающее в том, чтобы быть совершенно обнаженным, в то время как она была все еще одета. Это какимто образом напомнило ему об Элене. Может, именно потому он выбрал ее?
      Женщина провела по его телу кончиками пальцев и прерывисто вздохнула, ощутив твердость его плоти.
      Внезапно она распахнула платье, словно птица крылья, и взобралась на его крепкое, мускулистое тело, дыша в ямку на его шее.
      Снаружи, на раскидистых ветвях древней сосны, потрепанной идаинанами, но не сломленной, огромная сова дважды моргнула на свет светильника, льющийся из окна, и заухала в ночи.
      На рассвете он обнаружил себя посреди знакомой улицы. Это был Шаангсей, но когда он осмотрелся по сторонам, то с удивлением подумал: как может быть, чтобы на этой улице совсем никого не было?
      Это была улица Зеленого Дельфина, он был уверен. Разве вон там, почти прямо перед ним, не болтается на ветру вывеска «Мартышкикрикуньи»? Да, верно. А вот и аллея, где…
      Голова у него болела, словно ее сжимали в гигантских тисках. Ноздри его расширились. Что за вонь?
      Он посмотрел вниз. В руке он сжимал записку. Он прищурился, но в неверном свете прочесть ее было невозможно. Тем не менее он знал, что там написано: «Жди меня в аллее на улице Дельфина».
      И, похоже, он пришел. Но почему именно эта аллея из многих выходящих на эту длинную извилистую улицу?
      Вонь, казалось, усилилась, и он понял, что она сочится из аллеи на другой стороне улицы Зеленого Дельфина. Он должен идти туда. В конце концов, именно ради этого он сюда пришел. Но он замер на ходу, словно раздвоился – одна часть не слушалась другую.
      Страх приковал его к месту.
      Он не хотел идти в сырую темную аллею.
      Теперь он видел себя словно бы с высоты. Он был бесплотным наблюдателем, беспомощно смотревшим, как его тело идет к аллее. Нет! –хотелось ему закричать. Нет, стой! Не ходи туда!Но у него, повидимому, и голоса тоже не было. Он не мог подавить переполнявшего его все нарастающего чувства опасности, когда увидел себя входящим в черный провал.
      Но вместо того чтобы потерять себя во тьме, он увидел, что может наблюдать за самим собой, и в тот же самый момент вывеска «Мартышкикрикуньи», улица Зеленого Дельфина, весь Шаангсей исчезли, как будто их и не было никогда.
      Он увидел сверху, как его тело склонилось над непонятной грудой, увидел тело человека из Кинтая, истерзанное, распоротое – наваждение, страшный шедевр.
      И тут он понял, что его испугали не эти жалкие человеческие останки, а тот, кто совершил это зло.
      Он заставил себя снова посмотреть на этот ужас, чтобы не забывать никогда, и тут на него снизошло откровение. Возможно, потому, что он посмотрел на тело именно под этим углом, или то, во что были превращены его внутренности. Чтото… чтото…
      – … ши, вставай!
      Ктото тихонько тряс его. Но он уже почти догадался и, бормоча, отвернулся.
      – Лучше я. – Другой голос, крепкая хватка. Его поднимают, выдергивают из сна, из постели.
      Он досадливо отмахнулся ребром ладони, ощутил, как его руку перехватили посреди движения, зажали словно в железных тисках.
      – Спокойно, дружище. Просыпайся. Голос Коссори. Мойши открыл глаза.
      Он без единого слова встал и быстро оделся. Оглянувшись, он увидел, как ее гладкая кожа светится в лунных лучах. Он наклонился и нежно поцеловал ее в губы.
      Они вышли.
      Ночь кончалась. Луна давно уже прошла зенит. Теперь она стояла даже ниже полосы облаков над крышами домов – огромная, белая как кость – и медленно скользила к окоему. Холодно мерцали звезды, казавшиеся близкими, словно луна.
      – Нам надо прогуляться, – сказал Коссори. – Я не стал звать рикшу. – Он глянул на Мойши. – Ты в порядке?
      Мойши попытался рассмеяться, но лицо его было угрюмым.
      – Ода. Просто… просто мне коечто приснилось. Вокруг сейчас было мало народу – парадругая пьяниц, спотыкаясь, брела по улице, сонное семейство сгрудилось на крыльце, два дряхлых старика играли в кости. Огромные тени трепетали, бежали по кирпичным стенам как в свете волшебного фонаря, по мере того как они проходили мимо уличных фонарей. Спустя некоторое время Коссори тихо спросил:
      – Ты мне не расскажешь свой сон?
      Мойши тяжело вздохнул, все еще находясь под впечатлением кошмара.
      – Я был на улице Зеленого Дельфина, напротив той аллеи, где мы с Эрантом нашли труп того китайца. – Залаял и замолк пес, рывшийся в отбросах гдето в аллее впереди них. – Я рассматривал тело еще раз, и мне показалось… не знаю, я словно поновому увидел его. – Слева, из темного кирпичного здания, из окна второго этажа до их слуха донесся легкий женский голос, певший печальную шаангсейскую песню на диалекте кубару.
      – И что тебе показалось на сей раз другим? – спросил Коссори.
      – В томто и дело, что я не могу вспомнить. Теперь можно было разобрать слова. Это была песнь об утраченной любви.
      – Ладно. Может, это было не так уж и важно.
 
В деревне, где я родилась.
На площади бьет ключ.
На пестрой маленькой площади среди буков.
Там я встретила человека с моря.
От него пахло солью.
Водоросли обвились вокруг его ног…
 
      – Зачастую в снах мы видим важные вещи, – продолжал Коссори и философски пожал плечами. – А другой раз – кто знает?
 
Никогда я больше не видела его.
Моего человека с моря.
Может, его укрыла навек волна.
Но теперь я в Шаангсее —
И море всегда со мной.
О, мой человек с моря!
 
      Они вышли к дому, недавно опустошенному пожаром, и сквозь дыру увидели всю дорогу в верхнюю часть города. В больших дворцах в Запретном городе на холме, где под оплаченным покровительством Чин Пан жили богатые торговцы, все еще ярко горели огни. Тут и там на фоне огней вырисовывались фигурно подстриженные деревья, словно коронованные звездами. Гдето рядом с жалобным криком перелетал с дерева на дерево козодой. Теперь певица осталась позади.
      Они свернули за угол. В глаза ударил свет, в воздухе висел сладковатый запах маковой соломки.
      – Как ты начал этим заниматься? – спросил он Коссори. – Я про коппо. –Ему хотелось отвлечься от мыслей об этом сне.
      Коссори тихонько присвистнул, передразнивая козодоя, но тот не ответил – не то понял, что это человек его подзывает, не то улетел. Мойши слушал монотонный стук их сапог по мостовой, мерцавшей в ночи. В лунном свете тени были четкими и резкими, как отточенный меч.
      – Сначала ради самозащиты. – В тишине голос Коссори звучал неестественно громко. Только цикады стрекотали, даже ночные птицы замолкли. – Я никогда не умел как следует обращаться с кинжалом или мечом. – Он пожал плечами. – После того как меня дважды ткнули мордой в грязь, мне хватило. – Они скользили в узком промежутке между фонарями Шаангсея, как тени. Казалось, за пределами их света нет ничего, только головокружительно гулкая пустота. – У меня тогда не было дома, – продолжат Коссори, – и потому я обретался в единственном знакомом мне месте – на дамбе. Когда я был помоложе, я приходил туда еще до рассвета, глядя на то, как огромные двух или трехмачтовые шхуны заходят в порт или снимаются с якоря с забитыми товаром трюмами, предназначенным для дальних краев. И, – хихикнул он, – я представлял себя спрятавшимся глубоко под палубой, забившимся среди мешков с рисом, там, где меня никто не отыщет, представлял, что я вылезаю только тогда, когда мы уже далеко в море, слишком далеко, чтобы возвращаться, и представляюсь капитану, какомунибудь высокому сильному человеку с выдубленным морским воздухом и солнцем лицом, и предлагаю ему свою службу в качестве матроса или даже слуги, чтобы отработать проезд. Все равно, куда мы поплывем. Какая разница? – Он тихо рассмеялся. – По мне духу не хватало или, напротив, во мне было слишком много здравого смысла, даже в таком юном возрасте, чтобы отважиться на такой дурацкий поступок. Меня бы на фарш порубили. – Он покачал головой и снова засвистел, на сей раз чтото более мрачное, как будто случайно пришедшее на ум. Словно эта затейливая мелодия могла помочь ему припомнить былое. – И все же неплохо коечто оставить на долю воображения, а? – Он было приготовился снова засвистеть, но передумал. – Однако ты спрашивал о коппо.Ну да. К тому времени я уже обзавелся куском бамбука – подобрал на базаре – и думал нал тем, как получше расположить дырочки. Признаюсь, флейта получилась неуклюжей, но и музыкантом я был тоже не ахти каким. – За ближайшей дверью ктото внезапно рассмеялся, но смех так же резко затих. – Некоторое время я жил по первым этажам харттинов. что вдоль дамбы, ютясь в каждом по очереди, чтобы меня не обнаружили. – Он улыбнулся. – Однажды я заснул на куче тюков с маковой соломкой, и мне такие королевские сны снились! Иногда я жил в тасстанах, но там мне всегда чегото не хватало – точнее, всегоне хватало. Еды, одежды, сам понимаешь. Это было печально, и, после того как я несколько раз воровал полугнилые яблоки и заплесневелые грибы, я сдался и больше на тасстанах не жил. Это была уж слишком унылая жизнь.
      И что мне оставалось делать? Ничего. Вообще ничего. Я бродил по ночам по причалам, упражнялся с бамбуковой флейтой и учился играть – медленно, изумленно, восторженно. Так познают тело любимой женщины. Иногда ночные повара, что работали на дамбе, слышали мою музыку и звали меня перекусить. Но когда я говорю тебе, что эта музыка была моим единственным утешением, я не преувеличиваю. И только она удержала меня от того, чтобы повесить камень на шею и броситься в воду.
      Во время приступов уныния я проводил много времени, пытаясь разобраться в себе, болезненно возвращаясь к тому самому камню, поскольку понимал, что мне не хватит мужества, чтобы добровольно погрузиться под воду и продержаться там достаточно долго, чтобы дать ей заполнить мои легкие. – Он почти насмешливо фыркнул. – Однако это были не праздные раздумья. В одну мрачную ночь, когда сил переносить одиночество больше не было, когда даже луна и звезды ополчились на меня и мне показалось, что я единственная живая душа в этом мире, а все остальные гдето за тысячи лиг отсюда, на этих холодных звездах, я и вправду залез в воду. – Он глянул на Мойши. – Это звучит бредово, я понимаю, но чем больше я об этом думал, тем больше я убеждался, что это так. Меня начало трясти, и еще прежде, чем я осознал это, я уже ступил с причала в воду и свинцом пошел ко дну. Прямиком ко дну, все глубже и глубже. – Он резко помотал головой. – Вот тогда я и спохватился. Уже внизу. Это было ужасающе реально. Я хотел жить – дышать, видеть луну и звезды, солнце, чувствовать дождь и ветер и жить, жить!
      Я с трудом вынырнул и вцепился ногтями в склизкое дерево пристани прямо под водой. Отдышался. После этого я никогда и не думал о самоубийстве – то, что ожидало меня глубоко под водой, было куда хуже, чем то, что было в моей жизни.
      Эта ночь стала для меня судьбоносной. Нет, даже более чем судьбоносной. Это был знак, символическая точка поворота, потому что сразу после этого я повстречался с Цуки.
      Я только что вышел из портовой харчевни, где пытался поужинать на дармовщину. Мне не повезло. Тот повар, который ко мне благоволил, в ту ночь не работал. Я вышел из харчевни и пошел вдоль воды, наигрывая на флейте, только чтобы просто заглушить голод. Помню, была полная луна. В деревнях ее иногда называют урожайной луной – плоская, как кружок из рисовой бумаги, и светлая, как золотое солнце. После я понял, что самым странным было то, что ее имя как раз и означало «луна». Она была рыжей. В зеленых ее глазах плавали маленькие коричневые крапинки. Кожа ее тоже была вся в веснушках, она вся солнечно светилась. Она была в морском плаще темносинего цвета. Цуки улыбнулась, увидев меня, и остановилась, прислушиваясь к мелодии. Я до сих пор помню тот напев. Хочешь послушать?
      Не дожидаясь ответа от Мойши, он просвистел затейливую мелодийку, грубоватую и печальную, как вересковая пустошь холодным зимним утром. Это было лишь слабое эхо тех законченных, сложных мелодий, которые Коссори сочинял сейчас, но Мойши все равно услышал в ней волшебное очарование, прообраз творений истинного художника.
      – Прекрасно, – прошептал Мойши.
      На приближающейся телеге на грубом деревянном облучке сидел сонный кубару. Рядом приткнулся еще ктото в плате с натянутым на голову капюшоном. Спал, наверное. Вожжи свободно висели, и бык еле брел сам по себе. Разбуженный шумом пес выбежал из подворотни и лаял на телегу, пока кубару не поднял голову и не прикрикнул на псину. Телега протарахтела мимо них, медленно, словно на своих деревянных осях тащила все тяготы мира.