Это наверняка был август, потому что она прекрасно помнила невообразимую толчею в воде возле берега. Дайне было хорошо известно, что только во время этих душных дней последнего летнего месяца море нагревалось достаточно, чтобы большинство людей получали удовольствие от длительного пребывания в его волнах.
      Что касается самой Дайны, то ей было все равно. Она никогда не обращала особого внимания на посиневшие губы или окоченевшие руки и ноги. Ее мать (которую она всегда звала Моника) махала рукой и кричала, пытаясь заставить дочь выйти из воды, чтобы высохнуть и согреться на солнце, но та никогда не слушалась. В конце концов, Монике приходилось силой вытаскивать ее на берег, а к тому времени Дайна уже успевала промерзнуть до самых костей. Она стояла на песке мокрая и дрожащая, пока Моника, завернув ее в огромное ярко-красное пляжное полотенце, энергично растирала ей руки, чтобы ускорить кровообращение, а здоровенные сине-зеленые слепни больно жалили соленую блестящую на солнце кожу на ее лодыжках.
      Дайна не сомневалась, что все началось именно в то страшное лето, когда ее отец умер так ошеломляюще внезапно и... так бессмысленно. Некоторое время она с детским безрассудством ненавидела его за то, что он поступил так с ней как раз тогда, когда они только начали узнавать друг друга... Ей даже показалось, будто она поняла причины заново всплывшие на поверхность язвительности и ненависти Моники.
      Однако затем это чувство прошло, и Дайна осознала, что он не был виноват в случившемся и искренне любил ее. И то, что он успел многое передать ей. Тогда-то ей наконец удалось разобраться до конца, что представляет собой ее мать, вечно с завистью наблюдавшая за успешной карьерой мужа и считавшая, что он мешает ей полностью использовать свой потенциал. Теперь Моника была рада предоставившейся возможности воплотить в жизнь свои мечты.
      Вскоре Дайне стало ясно, что весь потенциал Моники был сфокусирован вокруг одного места - спальни.
      В начале 1965 года у Дайны начались первые месячные, а ее фигура стала из детской превращаться во взрослую, так что никто, даже Моника, не мог относиться к ней как к ребенку.
      Это было время брожения и анархии в обществе. Бунтарский дух витал в воздухе; волны протеста, рожденные мощными подземными толчками, кругами расходились по поверхности. Земля содрогалась, шокированная появлением длинноволосых причесок, джинсов, коммун, курток с бахромой, наркотиков и расцветом могущего и заводного рок-н-ролла.
      Новое поколение, позаимствовав у Черчилля символ в виде буквы "V", вложило в него совершенно новый смысл. Железные кони "беспечных наездников" с ревом проносились по шоссе и автострадам, в то время как дети из средних слоев, родившиеся после Второй мировой войны, начинали длительный и мучительный процесс разрыва со своими родителями. Дайна, будучи моложе главных действующих лиц этих событий, тем не менее ощущала в себе ту же самую неудовлетворенность устоявшимися шаблонами, так долго являвшимися неотъемлемой частью молодости. Она была убеждена, что ее отец понял бы неизбежность всего этого, хотя не придавал этому вопросу особого значения. Она сознавала, что не может не идеализировать его и что его образ в ее душе, по крайней мере отчасти, ее собственное творение.
      В мире Моники, напротив, все происходило в соответствии с определенными правилами. Она сохранила многое от этого мира, и было совершенно очевидно, по крайней мере для Дайны, что теперь предоставленная самой себе она все больше возвращалась к представлениям и взглядам на жизнь, вбитым в ее голову, когда она еще была маленькой девочкой из Дьёра. Она родилась и выросла на северо-западе Венгрии - родине мадьяров - и древние сказки и легенды об этих свирепых и независимых воинах не сходили с ее губ.
      - Твои глаза, - сказал однажды Дайне отец, - достались тебе от матери. Они не имеют ничего общего с моими. Посмотри на этот яркий фиолетовый огонь, пылающий в них, и слегка опущенные уголки: это мадьярские глаза. - Уютно свернувшись калачиком. Дайна лежала в постели, а он сидел рядом на груде мягких стеганных одеял, держа на коленях открытую книжку в темно-красной матерчатой обложке, купленную для дочери Моникой. В который уже раз он читал ей историю возмужания двух мадьярских мальчиков, попавших в плен во время борьбы мадьяров с гуннами, и как погоня Атиллы за легендарным Белым Оленем положила конец этой войне.
      Подняв голову от страницы, отец Дайны сказал ей:
      - Если в твоей жизни наступят трудные времена, помни, малышка, что внутри тебя живет Белый Олень - гордый, мужественный, непокорный. - Однако, когда несколько лет спустя в то последнее лето, она спросила его, говорил ли он всерьез, отец только рассмеялся в ответ и потрепал длинными пальцами ее золотистые локоны.
      Потом уже было поздно, и ей пришлось разбираться в этом самой. Она часами просиживала в библиотеке, перелистывая книги по истории Венгрии, Австрии и даже России, но нигде не наталкивалась даже на простое упоминание Белого Оленя. В конце концов она примирилась с сознанием того, что это создание оказалось одной из выдумок, на которые отец был горазд. Когда в детстве она просила его рассказать какую-нибудь историю, то он сочинял сказку прямо на ходу, не прибегая к помощи книг.
      В жизни Дайны был период, когда это мифическое животное постоянно являлось ей во сне. Белый Олень то шел, то бежал по незнакомой сельской местности под грустную мелодию Равеля из "Pavane", каждая нота которой падала словно лепесток прекрасного цветка. Дайна пробуждалась от этих снов с глазами, полными слез.
      Моника не понимала в этом ровным счетом ничего, а однажды, когда Дайна все же попыталась объяснить ей, побледнела и больно ударила дочь по губам.
      - Это все детская болтовня! - вопила она. - Все эти тайны и легенды. Ты можешь попасть под их власть, как произошло с твоим отцом. Я не потерплю ничего подобного, слышишь? Его больше нет. Ты забудешь об этой белой лошади...
      - Олень - это лань мужского пола, мама, а не...
      - Теперь послушай, что я тебе скажу, - перебила ее Моника, крепко схватив за руку. - Ты будешь делать то, что я велю, пока это не начнет нравиться тебе самой.
      Так она увела Дайну далеко на край земли, туда, где царили сумерки, и беззаконие шествовало по улицам, точно монстр из кошмарных снов.
      Проехать по Пасифик Кост Хайвэй оказалось делом нелегким из-за скопления транспорта, однако это было ничто по сравнению с тем, что ждало ее на Оушн Авеню. Ей пришлось поднять все стекла и включить кондиционер в качестве последнего резерва. Впрочем, в это время суток на дорогах Лос-Анджелеса приходилось выбирать между пеклом внутри салона и риском отравиться выхлопными газами. Астматикам здесь было делать нечего.
      "Мерседес" Дайны, зажатый со всех сторон, полз медленно, как черепаха, и она в бешеной ярости с размаху ударила по магнитофону, включая его. Кассета заиграла с середины "Neksty" - песни с последнего альбома "Хартбитс". Услышав по обыкновению горячий и требовательный голос Криса, она, разумеется, тут же мысленно вернулась к кускам розоватой плоти и красным лужам на полу, казавшимися черными в тусклом свете: искажение неподдающееся человеческому пониманию. Она было протянула руку, намереваясь выключить музыку, но ее пальцы замерли в дюйме от кнопки магнитофона. "Нет, нет и нет, - подумала Дайна. Если я сделаю это сейчас, то никогда не смогу больше слушать их музыку, не вспоминая при этом тело Мэгги, истерзанное точно тряпичная кукла. И я не смогу жить с такими мыслями, не смогу..."
      Разумеется, она не смогла полностью избежать знакомства с наркотиками: они играли в жизни подростков гораздо большую роль, чем могли предположить их родители.
      Однако она не притрагивалась ни к чему, за исключением травы, имея перед глазами живой пример того, что они могут сделать с человеком, в лице одноклассника, хваставшегося отсутствием у него зависимости. Однажды утром его посиневший труп с надетым на голову пластиковым пакетом, из которого отвратительно несло запахом клея, был найден в пустой оркестровой яме в "Филлмор Ист", холодный и безжизненный, как кусок замороженного мяса. В течение трех последующих дней всех учеников, приторговывавших наркотиками, выгнали из школы, однако Дайна знала, что гнев был направлен не по адресу.
      Дорога к Марин дель Рей оказалась слишком пыльной и жаркой, и через некоторое время Дайне начало казаться, что с нее заживо содрали кожу. Несмотря на работающий на полную мощность кондиционер (а, возможно, и благодаря ему) она почувствовала, что душ для нее куда более необходим, чем алкоголь. Музыка настойчиво и яростно, словно кузнечный молот, пыталась расколоть ей череп, и, чтобы отвлечься. Дайна устремила взгляд вперед на бесконечный поток ослепительно сверкавших под солнечными лучами крыши "Мерседесов", "Порше", "Ауди", "Тойот", и ощутила себя частью длинного змеевидного тела неведомого чудовища из металла и стекла.
      Бэб жил на пересечении Сорок Пятой и Десятой Авеню в квартире, находившейся на пятом этаже кишащего крысами дома, нижний этаж которого был отведен под кабак для пуэрториканцев. Там обитало такое количество тараканов, что они казались подлинными жильцами дома.
      - Я долго боролся с ними, - сказал ей Бэб без тени улыбки. - Но теперь между нами возникло своего рода взаимопонимание: я не донимаю их, а они меня.
      Однако первым делом он повел Дайну в другое место. Они сели в метро и, очутившись в Гарлеме, зашагали по Ленокс мимо 138-й и "Занза Бере" - мрачного и вечно гудящего, точно растревоженный улей, места, расположенного на северо-восточной оконечности того, что Дайна называла про себя "берегом Леты"13. Именно такая ассоциация возникла у нее при виде этого шумного заведения, обозначавшего границу между... "здесь" и "там", перейдя которую они попали в иной, шумный мир, где лица всех встречавшихся людей были коричневого цвета, и внешность Дайны так же сильно бросалась в глаза, как снежный сугроб на фоне вулканического пепла.
      Не одна и не две пары желтых глаз открывались при ее приближении, потому что уж очень явно она не принадлежала к здешнему миру, не имевшему, строго говоря, никакого отношения к Америке - земле обетованной, родине свободных и смелых людей - к миру замкнутого внутри себя гетто, полному беспомощных и хитрых стариков, потиравших озябшие руки над пламенем костров, разведенных прямо в урнах. Однако ни единого слова или возгласа не слетало с приоткрывшихся в изумлении губ: присутствие Бэба говорило само за себя.
      Тем не менее, Дайна чувствовала себя неуютно, ибо в обращенных на нее взглядах она читала то, что потом годами преследовало ее. Этим людям не было нужды открывать рты: их глаза красноречивей любых слов выражали беспредельную ненависть по отношению к ней. По коже девушки забегали мурашки, под ложечкой засосало, и она стала раскаиваться, что попросила Бэба привести ее сюда. Она была здесь абсолютно чужой, словно внезапно очутилась на некой отдаленной планете, где ее могли терпеть, пока она пребывала в компании неторопливо передвигающегося темнокожего колосса, но никогда не могли признать своей. В замешательстве она взглянула на Бэба, но, увидев на лице того выражение полной безмятежности, успокоилась.
      Дайна немало читала о последствиях налетов немецкой авиации на Лондон во время войны, но не могла нарисовать в воображении подлинную картину таких колоссальных разрушений. Зрелище, представшее перед ее глазами в Гарлеме, в полной мере соответствовало тем описаниям.
      Полуразрушенные здания стояли по обеим сторонам улицы. То тут, то там виднелись порушенные кирпичные кладки, беспорядочные нагромождения булыжника, проволочные и деревянные загромождения вокруг черных провалов в земле, обгоревшие руины на месте пожарища.
      Своры похожих на волков здоровенных собак с густой шерстью и вытянутыми мордами бродили повсюду, и в их желтых глазах ярко отсвечивали огоньки фар, пробегавших мимо автомобилей. Они заливались голодным лаем, нервно кружа возле черных от копоти и сажи урн, в которых тлели угли. Дайна заметила таракана величиной с палец, успевшего юркнуть в водосточный желоб, прежде чем один из псов успел броситься на него. Издалека, со стороны погруженного во мрак Центрального парка, доносились звуки барабанов. Вокруг было темно, за исключением тех мест, где улицу заливал свет громко шипящих и гудящих фонарей. Дайна вспомнила описание ада у Данте и слегка поежилась, прижимаясь к Бэбу могучему и надежному, как скала.
      Он привел ее в ресторан, втиснутый между шестиэтажным домом, готовым, казалось, рассыпаться на кирпичики в любую минуту, и старомодной бакалейной лавкой, над входом в которую красовался выцветший рекламный плакат "Кока-колы". На тротуаре, в медном пятне света, лившегося через распахнутую дверь ресторана, медленно танцевала молодая пара. Переносной радиоприемник, стоявший на крышке алюминиевого ящика для мусора, изрыгал "Это мужской мир" Джеймса Брауна.
      Дайна остановилась, завороженная танцем в тот момент, когда он уже почти завел ее внутрь. Толстая пожилая негритянка оставила на минуту свой магазинчик на противоположной стороне улицы и, улыбаясь, приблизилась к танцорам. Те походили не столько на людей из плоти и крови, сколько на призрачных волшебных существ, сотканных из звездного света и ветра. Казалось, их танец - такая же неотъемлемая часть этого мира, как сама улица - длится целую вечность, неизмеримо больше приближая их к сокровенным тайнам бытия, чем любой из дней, проведенных Дайной в Кингсбридже в погоне за тем, что она сама теперь воспринимала как бессмысленные и фальшивые ценности. Она смутно сознавала, что причиной тому - отсутствие здесь каких-либо следов цивилизации, по крайней мере той, которую она знала. Она вдруг здесь обнаружила посреди грязи, бедности и невежества некую высшую чистоту, непонятную, а потому подлежащую уничтожению для любого, из ее прежних знакомых. Понимая идеалистичность и сентиментальность подобной мысли - основание достаточно веское, чтобы делиться ею с кем-то - Дайна, тем не менее, не сомневалась в ее правильности: только что у нее на глазах произошло чудо, благодаря которому она перенеслась на много тысячелетий назад к моменту зарождения первой человеческой цивилизации. И, одновременно с воодушевлением, она испытывала и грусть от того, что они обладают какой-то основополагающей способностью, которая, возможно, никогда не будет доступна ей, и решила смириться с ролью зрителя, наблюдающего за тайным обрядом.
      - Пошли, - сказала она, когда все закончилось, и Бэб ввел ее внутрь.
      Ресторан представлял собой помещение с низким потолком, пол и стены которого были отделаны старинной итальянской плиткой, кое-где потертой и даже побитой, но большей частью все еще блестящей. Было невозможно сказать, из каких соображений владелец заведения оставил старинный декор: финансовых или эстетических.
      Тощий официант, чья кожа выглядела такой светлой, точно его посыпали мукой, посадил их за маленький столик в самом углу. Бэб, ободряюще улыбнувшись Дайне, сказал:
      - Поздравляю, мама. Сейчас ты попробуешь настоящую пищу нигеров. Предоставь мне возможность сделать заказ. - С этими словами он забрал меню из ее рук.
      Отдав распоряжения официанту и дождавшись, пока принесли первое блюдо требуху, обжаренную на открытом огне так, что она хрустела на зубах, поинтересовался:
      - Так как насчет твоего дружка из дома в Бронксе? - он говорил так, будто речь шла о другой вселенной, а не о северной части того же самого города, где они находились.
      - Я же сказала, у меня нет никого.
      - У такой милой девочки? - он покачал головой и принялся за требуху. - Но семья-то, черт возьми, у тебя есть, мама.
      - Мой отец умер. - Дайна опустила голову, уставившись на скатерть, на которой в шахматном порядке чередовались красные и белые квадраты. - Что же до моей мамы, то я ей на хрен не нужна...
      - Эй, тормози. Тебе не следует разговаривать так.
      - Почему? Ты говоришь точно так же.
      - Я - изгой, отброс общества, мама. Тебе не стоит перенимать у меня ничего из этого. Мне приходится ругаться, потому что иначе меня не будут понимать. Он подмигнул Дайне. - В конце концов, я - нигер и не знаю, как говорить по-другому. А тебя воспитывали как следует, мама. Ты ходила в школу. Так что ругаться тебе нет никакой нужды.
      - Мне кажется, тут нет ничего особенного. Ты слышал о Ленни Брюсе...
      - Хм. - Бэб осуждающе покачал головой. - Мама, тебе еще многому надо учиться. Кого волнует, что думаешь ты или я? Все дело в том, что они, - он откинул голову назад, - там. И им не нравятся все эти ругательства. Запомни: они любят все легкое и спокойное. Красивые, приглаженные перышки. Ешь эту пишу богов, мама. - Он указал жирным пальцем на тарелку. - Если она понравится тебе, как настоящему Нигеру, я буду счастлив.
      Некоторое время они продолжали есть молча. Маленький ресторанчик был набит битком. В нем царила веселая, дружеская атмосфера; почти все посетители знали друг друга, и сидевшие за соседним столиком оживленно беседовали и обменивались добродушными шутками. Дайна не видела ничего подобного ни в одном из ресторанов в центральной части города.
      Они сидели возле окна с двойными рамами, выглядывавшего на задний дворик, заросший бурьяном и заваленный грудами черного булыжника. В сумерках черные руины на месте разрушенных зданий искажали представление о расстояниях: казавшиеся Дайне далекими бледно-желтые огоньки светились в окнах вторых и третьих этажей обшарпанных кирпичных зданий, стоявших в соседнем квартале.
      Входная дверь, отворилась, впустив человека, блестящая кожа на вытянутом лице которого была чернее ночи. Бэб, оторвавшись от еды, повернул голову и следил за вошедшим, пока тот не спеша приближался к их столику. Он был одет в желто-коричневый костюм с такими большими лацканами на пиджаке, что они заканчивались у самых плеч, и темно-коричневую рубашку, из-под расстегнутого ворота которой выглядывали шесть или семь рядов тонких золотых цепочек. В углу его рта торчала длинная кухонная спичка, а когда новый посетитель подошел поближе, Дайна заметила, что он не переставая энергично всасывал воздух сквозь стиснутые зубы. Ей также бросилось в глаза, что губы его с одной стороны были чуть вывернуты наружу и оставались в таком положении независимо от меняющегося выражения на лице.
      - Что нового, приятель? - он протянул розовую ладонь, и Бэб с размаху шлепнул по ней своей.
      - Привет.
      Незнакомец не сводил глаз с Дайны.
      - Что это такое, нигер? - Он зацепил носком высоких ботинок свободный стул и, выдвинув его из-под столика, сел. - Похоже ты отхватил себе отличный кусочек прелестного белого мяса.
      - Смайлер, у тебя есть что сказать мне? Если нет, то можешь убираться отсюда.
      Смайлер улыбнулся в ответ, сверкнув золотыми коронками на передних зубах.
      - У меня складывается ощущение, что ты становишься чересчур обидчивым.
      - Что тебе нужно, приятель? - Бэб вновь прервал возобновленную было трапезу и, вытерев пальцы, пристально посмотрел на собеседника. - Я сказал, проваливай.
      Смайлер задумчиво пожевал губами, и красно-белая головка спички запрыгала у него во рту.
      - В чем дело, нигер? Ты забыл, что белым мясом следует делиться, особенно сладким кусочком вроде этого? - Его тяжелая мозолистая ладонь легла на плечо Дайны. Та попыталась стряхнуть ее, но сильные, толстые пальцы не позволили ей даже пошевелиться.
      - Убери прочь свои лапы, Смайлер.
      - Это почему? - он ухмыльнулся.
      Не сводя глаз с лица Смайлера, Бэб с быстротой, поразительной для такого грузного тела, выпростал вперед руку и схватил один из пальцев, сдавливавших плечо девушки. Он резко дернул его вверх и назад так, что раздался громкий треск.
      Вскрикнув, Смайлер попытался вскочить с места, но будучи не в силах вырваться из железной хватки, лишь извивался на стуле, как уж. Лицо его исказила гримаса; в уголках глаз выступили слезы. Однако даже страшная боль не могла стереть отвратительную полуулыбку с его губ. Грудь его тяжело вздымалась. Набухшая вена преградила путь тонкой струйке пота, стекавшей по левому виску.
      Не разжимая руки, Бэб перегнулся через стол и произнес низким угрожающим тоном:
      - Я ведь сказал тебе не делать этого, приятель, но ты ведь слишком плохо воспитанный нигер, чтобы прислушиваться к моим словам.
      - Эй, дру... - Глаза Смайлера закатились. Воротник его рубашки взмок и потемнел от пота.
      - Мне не остается ничего другого, кроме как сделать что-то, что вразумило бы тебя, понял?
      Смайлер скрипнул зубами.
      - Эй, дружище. Эй, успокойся. Ты делаешь больно этому Нигеру...
      - Мне наплевать на то, что тебе больно, ясно? Раз у тебя пусто в котелке, то приходится расплачиваться за это. - Приблизив лицо вплотную к блестящей физиономии Смайлера, он опустил локоть на скатерть, еще больше усиливая хватку. Смайлер вскрикнул так, что спичка выпала у него изо рта.
      - Господи, ты хочешь убить меня. Честное слово.
      - Извинись перед леди, приятель.
      - Уф... уф...
      Бэб наклонился вперед и заскрежетал зубами, и с лица Смайлера, казалось, сбежала вся краска.
      - Ладно... извини...
      - Извините, мадам. Перед тобой леди, козел. Впрочем, тебе этого все равно не понять.
      Смайлер в отчаянии взглянул на Дайну.
      - Извините, мадам. - В полном изнеможении он закрыл глаза.
      - Бэб, - прошептала Дайна. - Перестань. Бэб выпустил палец Смайлера, и тот облегченно перевел дух и поспешно убрал со стола поврежденную руку, опасливо поддерживая ее здоровой.
      - Сломав курице крылышко, не отведать ли ее мяса, а, Смайлер? - Бэб фыркнул. - Ладно. В чем дело?
      Смайлер посмотрел на него покрасневшими глазами: он легонько покачивался на стуле, стараясь унять нервную дрожь - последствие ужасной боли.
      - Беду14 привезут в три часа утра. Место прежнее.
      - Ты проверял?
      - Да. Хороший товар. Бэб кивнул.
      - Верных две тысячи для тебя, нигер. С такими бабками сможешь как следует приодеться. - Он рассмеялся. - А уж как твоя старушка обрадуется.
      Однако Смайлеру было явно не до веселья. Он очень аккуратно держал на весу поврежденный палец, боясь им пошевелить, и, взглянув на него, беззвучно пошевелил губами. Пот постепенно высыхал на его лице.
      - Доктор починит тебя в ноль секунд, вот увидишь. - Бэб вернулся к прерванному ужину. - И в следующий раз ты будешь знать, что к чему, Нигер, а? Смайлер бросил на него взгляд.
      - Да. - Он поднялся с места, даже не посмотрев на Дайну, словно Бэб сидел за столиком один. - В следующий раз я буду знать.
      Сказав это, он повернулся и направился к двери, протискиваясь между стульями. Дайне показалось, что выйдя из ресторана, он пересек улицу.
      - Разве было необходимо делать ему так больно? - спросила она.
      Бэб поставил на скатерть тарелку и взглянул на девушку.
      - Я же сказал, мама, что тебе еще предстоит многое узнать об этом городе. Боль - это единственное, что может поставить на место нигера, вроде Смайлера. Грустно, согласен, но это так. Иногда они становятся такими глухими, что их приходится заставлять слушать тебя. А это не просто.
      - Значит, ты был вынужден сломать ему палец?
      - Уф. - Бэб откинулся на спинку стула и вытер губы. - Я расскажу тебе одну историю, мама, чтобы ты лучше поняла. Много лет назад Смайлер был свободным художником и ни от кого не зависел. Одному богу известно, как ему удавалось зарабатывать на жизнь, потому что в голове у него всегда было пусто, но он все же как-то ухитрялся. И вот однажды он встречается с большим человеком из Филли. Этот парень - редкая сволочь, но не дурак - придумывает, как он может использовать Смайлера в своем бизнесе.
      - Итак, он делает Смайлеру предложение. Выгодное предложение, как ясно любому, у кого, как я говорю, очки не запотели. Смайлер, однако, говорит этому типу: "Пошел ты куда подальше", - и тот уходит. Однако ненадолго, потому что ему невтерпеж перебраться на север, в Нью-Йорк, а его билет - в кармане Смайлера. Поэтому он продолжает настаивать, но старый Смайлер упирается, не соглашаясь ни в какую.
      - Наконец этот парень из Филадельфии устает ждать и посылает своего человека, чтобы тот привел к нему Смайлера для разговора. Беда в том, что Смайлера не оказывается дома, и тупой спик15 убивает его подругу.
      - До Смайлера не сразу доходит, чьих рук это дело, однако когда это все же происходит, он начинает действовать. Он отправляется к этому типу: не слишком умный поступок. Но, как я сказал..., - Бэб пожал плечами.
      "Послушай, - говорит Смайлеру тот. - Одна девчонка стоит другой. Бери себе любую, которая тебе здесь понравится, идет?"
      "Ты вонючий ублюдок, - отвечает Смайлер. - Я сверну тебе шею". Разумеется, он не может этого сделать, потому что его уже держат за руки два человека. Тогда этот тип говорит ему: "У козлов, вроде тебя, вечно одна и та же проблема: у вас нет чувства юмора. Ни капли. Поэтому, знаешь, что я сделаю? Поэтому я сделаю тебе одолжение и помогу решить ее". Он встает, вытаскивает здоровенный нож и начинает резать нервы на правой стороне лица Смайлера. "Вот теперь, - говорит этот козел, отступая назад и вытирая кровь с ножа о спортивную куртку Смайлера, - ты будешь улыбаться все время, и никто, даже я, не сможет обвинить тебя в отсутствии чувства юмора". Ха! - Бэб вновь принялся за еду.
      Дайна пристально смотрела на него.
      - В чем же суть?
      - Моего рассказа? - Бэб вытер жирные губы. - Суть в том, что Смайлер теперь работает на того козла. Ох-хо-хо. Кстати, взял себе одну из его девчонок. Они вместе уже... гм... года три-четыре.
      - Я де верю ни единому твоему слову.
      - Эй, мама, все, что я сказал, правда. Именно так все здесь и происходит. Этот тип сумел заставить старого Смайлера слушать его. В конце концов. Ха! Он опять рассмеялся и стал доедать остатки белого мяса.
      - В таком случае, это все отвратительно.
      Бэб бросил мгновенный взгляд на нее поверх оторванного куска хрустящей кожи, такой выразительный, что он лучше всяких слов сказал ей: "Ты сама пришла сюда, мама. Тебя никто не заставлял".
      По мере приближения ночи атмосфера в ресторане становилась все более грубой и непринужденной. Взявшиеся невесть откуда бутылки кукурузного виски были водружены на каждый столик вместе с достаточным количеством стаканов, по виду и размеру напоминавших Дайне те, которыми она пользовалась дома, когда чистила зубы.
      Отвинтив крышку, Бэб налил себе в стакан мутно-коричневой жидкости на четыре пальца. Когда Дайна, убедившись в отсутствии льда или воды, спросила, не собирается ли он чем-то разбавить виски, то услыхала в ответ:
      - Ни за что на свете, мама. Это - кощунство.
      Она подождала, пока Бэб допьет и поинтересовалась:
      - Ты разве не нальешь мне?
      Он изучающе разглядывал ее в течение нескольких мгновений, прежде чем поставить стакан на стол.
      - Знаешь, мама, в тебе есть что-то особенное. - Однако он налил ей немного и, улыбаясь, наблюдал за тем, как она пьет, давясь. Ее горло горело, словно в него засунули факел, и она была готова поклясться, что почувствовала каждый миллиметр пути, проделанного жидкостью в ее теле, от языка до самых кишок. Смахнув невольно выступившие на глаза слезы, она протянула стакан через стол за новой порцией. Бэб покачал головой, рассмеялся и налил им обоим.
      - Держу пари - у тебя большая семья, - сказала Дайна после некоторой паузы.
      - Нет, - он катал стакан ребром по столу, зажав его между огромными ладонями. - У меня нет семьи, во всяком случае, сейчас. Мой отец приехал сюда из Алабамы. Я ненавижу тамошних ублюдков больше, чем спиков, но могу сказать в их пользу одну вещь - они говорят прямо в лицо, что ненавидят тебя. - Он пожал могучими плечами. - Здесь же многие притворяются, хотя относятся точно так же, понимаешь? Они называют тебя своим другом, но это не значит ничего. Одно слово, нигер. - Он взглянул на Дайну. - Как по-твоему, мама, что хуже?
      - И то, и другое... расизм вообще, - ответила она. - Не знаю. Я не понимаю этого.
      - Тут мы с тобой заодно, мама. - Он сделал глоток. - Когда-то у меня было двое братьев. Старшего звали Тайлер. Его подловили однажды на окраине Селмы. Трое пьяных в стельку здоровых парней с ружьями увидели там Тайлера с его девушкой и без раздумий отправили их на тот свет. Проклятье. - Он налил себе еще виски. Дайна сидела молча, глядя на него.
      - Марвин был самым младшим, - продолжал Бэб. - Замечательный нигер, непохожий на нас и нашего старика. Он закончил школу и хотел поступить в колледж, но, конечно, не имел столько денег. Тогда он добровольно пошел служить в армию, только так эти козлы согласились оплатить его учебу. - Он не отрывал взгляда от коричневой жидкости, которую гонял по кругу вдоль стенок стакана. Тупые ублюдки, они отправили его во Вьетнам. Таким образом, он стал еще одним невежественным Нигером, попытавшимся сломать систему и потерпевшим неудачу. Проклятье.
      - Я посылал письма этому Нигеру каждую неделю. Я писал: "Послушай меня, Марвин, будь осторожен. Это война белых, поэтому смотри, чтобы с тобой из-за нее ничего не случилось". Но Марвин отвечал мне: "Ты не понимаешь, Бэб. Я американец, и ты - американец, тоже. Здесь нет ни нигеров, ни белых. Здесь есть только мы и наши враги". Бедный дурень. Потом он написал мне, что его взвод ночью попал в засаду. Он и еще один парень, оставшись в живых вдвоем из всего отряда, продолжали держаться. На следующее утро группа морских пехотинцев нашла их, прикрывавших тылы друг другу, а вокруг валялась куча трупов партизан. Марвин стал героем и должен был получить Серебряную Звезду.
      - А потом случилось вот что. Уже сам возглавляя патруль, он нарвался на мину, и все, что от него осталось - голова и кусок груди, - отправили домой в сосновом ящике, обернутом в американский флаг, к которому была приколота Серебряная Звезда! На кой черт они мне нужны, а? - Блестящие точки появились в уголках его глаз. Он оттолкнул стакан от себя. - Не следовало мне пить эту гадость. Смотри, что вышло в результате! Проклятье!
      Наклонившись через столик, Дайна взяла его ладони, похожие на лапы медведя, в свои и нежно погладила их, чувствуя тепло его кожи.