Вспоминая слова, сказанные Малютой в тот памятный морозный вечер на берегу замерзшей Москвы-реки, она не могла не признать их правоту, по крайней мере, в одном. Ее жажда власти действительно превратилась в ненасытное чудовище. Словно вампир, она высасывала эту власть из многочисленных мужчин, пытавшихся использовать ее. Она сама их использовала и отправляла в расход.
      Вглядываясь в глубину своих влажных, серых глаз, околдовавших стольких влиятельных сановников советского аппарата, она замерла, пораженная внезапной догадкой. Изумленная до глубины души, она вдруг поняла, что именно может сделать ее счастливой. Ни победа над Малютой, ни кресло председателя КГБ, ни даже пост главы партии и государства не принесли бы ей и миллионной части того счастья, которое доставил бы ей один-единственный ребенок. Ребенок, зачатый ею и Михаилом Карелиным.
      Покачнувшись, она потеряла равновесие и ткнулась лицом в зеркало, прижавшись губами к губам своего же отражения. Выпрямившись вновь, она увидела матовое пятно на месте прикосновения своих губ.
      В следующее мгновение Даниэла подобрала с пола платье и, критически оглядев его, решила, что оно не подходит для предстоящего вечера в компании Малюты. Отложив его в сторону, она опять внимательно посмотрела на себя в зеркало. Форменная юбка и китель с синими погонами КГБ отлично сидели на ней. Вот так и сойдет, - решила она.
      Ей никогда не приходилось наблюдать за тем, как пьет, или, вернее сказать, напивается Малюта. Разумеется, сидя за обедом, он пропускал по нескольку рюмок водки. Однако на даче он заглатывал такие дозы и с такой скоростью, словно хотел поставить рекорд по употреблению рябиновки за один присест.
      Он уже был изрядно навеселе, когда Даниэла вышла к столу. Прежде чем приступить к обеду, Малюта достал еще одну бутылку и, откупорив ее, прихватил с собой. Кому-то явно пришлось изрядно потрудиться на кухне, однако этот кто-то оставался невидимым, и Малюта лично подавал на стол каждое блюдо. Как обычно, он отдавал должное русской кухне, и Даниэла не удивилась, увидев на столе блины, кулебяку и рассольник. Вслед за жареной курицей, с которой стекал густой золотистый жир, наступил черед вареников с вишневой начинкой.
      - Вы всегда так плотно обедаете? - поинтересовалась Даниэла за чаем.
      Малюта, накладывавший сахар в свою чашку, не ответил. Положив три кусочка, он тщательно размешал их, попробовал и добавил еще столько же.
      Наконец, завершив этот своеобразный ритуал, он промолвил:
      - Моя жена отлично готовила. - Даниэле показалось, что он обращается не столько к ней, сколько к себе самому. - Дома я привык есть только так. В некоторых вещах лучше оставаться консерватором.
      Вдруг он встал и вышел из столовой. Даниэла некоторое время продолжала сидеть, наблюдая за тем, как растворяется сахар в ее чашке, а затем последовала примеру хозяина.
      Она нашла Малюту в гостиной. Стоя перед резным подоконником, он машинально отхлебывал чай из чашки и смотрел на Москву-реку. Он выглядел каким-то необычайно грустным: Даниэле еще не приходилось видеть его таким.
      - Москва-река течет как прежде, - промолвил он. И вновь Даниэлу кольнуло ощущение, что он разговаривает не с ней и, может быть, даже не с собой, а с каким-то невидимым собеседником. - И горы не изменили своей формы. Только мы приходим в этот мир и уходим из него в небытие. Не так ли, Даниэла Александровна?
      Он неожиданно повернулся к ней.
      Она кивнула.
      - Таковы законы природы.
      Оставаясь в тени возле тяжелых парчовых занавесок, он изучающе смотрел на Даниэлу своими темными глазами.
      - Да, видимо, так оно и есть. Уж кому-кому, а нам-то это следует знать, а? Нам, кому на каждом шагу приходится иметь дело с законами и кто стоит на их страже. Кстати, Даниэла Александровна, как по-вашему, кто создает законы в этом мире? Человек? Или, как вы изволили выразиться, природа? - Не сводя глаз с Даниэлы, он поднес к губам чашку и сделал глоток. - Не является ли в таком случае природа всего лишь завуалированным, так сказать, названием Бога?
      Даниэла почувствовала, что волосы зашевелились у нее на голове. "Олег Малюта, рассуждающий о Боге? Да, такого ей не привиделось бы даже в самом диком сне! Она совершенно не представляла, что кроется за его словами, и поэтому предпочла промолчать.
      - Кто создает этот мир, Даниэла Александровна? Родился ли он в пламени гигантского взрыва некой безмозглой гигантской материи? Взрыва, в результате которого бесчисленные космические обломки вроде нашей Земли понеслись по своим орбитам? Или вы усматриваете во всем этом творческое вмешательство божественной воли?
      - Вас интересует мое мнение? - осведомилась Даниэла. - Или вы просто перебираете возможные варианты?
      Малюта вышел из тени.
      - Я хочу знать, во что вы верите. - Внезапно дистанция, разделявшая их, сократилась до одного шага. - Мне интересно, видите ли вы в начале всего сущего проявление, ну назовем это так, высшего разума?
      - Конечно, вижу, - ответила она без малейшей запинки. - И этот Бог был коммунистом.
      Ее слова не вызвали у Малюты приступа веселья и смеха, которые она ожидала услышать. Напротив, он нахмурился и посерьезнел еще больше.
      - Я не шучу, Даниэла Александровна. - Она недоумевала, куда он клонит и какую новую ловушку готовит для нее. - Мне надо знать, веруете ли вы. И если веруете, то не находите ли утешения в своей вере?
      - Я сказала глупость, - сказала она. - Разумеется, у Бога нет ничего общего с коммунизмом.
      - Стало быть, вы все же верите в него. - Он придвинулся к ней еще ближе.
      - Я - коммунист, - возразила она. - И, значит, у меня тоже нет ничего общего с Богом. И тут он все-таки рассмеялся.
      - Если Он существует, в чем я лично сомневаюсь, то у Него есть нечто общее с каждым из нас. - Малюта, опустив глаза, уставился в свою чашку. Грустное настроение, казалось, вновь овладело им. - Мне необходимо спросить вас вот о чем, Даниэла Александровна. В вашей жизни случалось что-либо необъяснимое?.. Нечто такое, что не поддавалось бы до конца вашему пониманию?
      - Я не совсем хорошо понимаю, о чем вы говорите, товарищ министр?
      Малюта поднял голову. Их взгляды скрестились.
      - Я говорю о горе... О трагедии...
      Даниэлу вдруг осенило, что он намекает на ужасную смерть жены. Она знала, какого ответа Малюта ждет от нее, и поэтому соврала:
      -Да.
      - И?..
      - Что - и?
      - Не думали ли вы... - Он вдруг осекся, словно устыдясь того, что собирался сказать. Но затем все же промолвил с усилием: - Не думали ли вы, что эта трагедия совершилась по воле Бога?
      - Для верующего человека все происходит по Божьей воле.
      - Тогда как же понять... трагедию, длящуюся целую жизнь?
      - Ее понять нельзя, - Даниэла вспомнила, что сказал ей дядя Вадим после смерти матери. - Невозможно. Можно только разрешить ее.
      - Разрешить? - он произнес это слово так, точно слышал его впервые в жизни.
      - Да. Разрешить ее в своей душе. Обрести внутренний мир. Тогда боль отступает навсегда.
      Малюта закрыл глаза. Его губы чуть заметно шевелились, будто он молился про себя. Впрочем, скорее это было лишь секундное замешательство.
      - Понятно, - пробормотал он наконец. - Внутренний мир... Надо полагать, у вас крепкий сон.
      - Простите?
      - Вы хорошо спите?
      -Да.
      - И вам снятся сны?
      - Иногда.
      - Только иногда, - с завистью заметил он. - А я вот вижу их каждую ночь.
      Внезапно отвернувшись, словно прекращая разговор, он подошел к проигрывателю и поставил пластинку Чайковского. Раздались первые такты "Лебединого озера".
      За окном уже стемнело. Пелена туч рассыпалась на отдельные куски, и между ними проглянула бледная луна. Глядя на серебристую дорожку, протянувшуюся по поверхности воды, Даниэла ясно представила себе волшебное превращение лебедя в человека, очаровавшее охотника из балета Чайковского.
      Она подошла к комоду, на котором стоял старомодный проигрыватель. На книжной полке над этим допотопным чудом советской радиоламповой промышленности стояли в рамках многочисленные фотографии. Главным их персонажем был Малюта: в молодости, в детстве с родителями. На одном из снимков совсем еще маленький Олег Малюта был запечатлен сидящим на плече матери, крупной, дородной женщины, с веселым смехом глядящей на его изумленное лицо. За снимками тянулись поставленные в два ряда тома книг в хороших, дорогих переплетах. Многие из них были выпущены за рубежом.
      На одной из фотографий в серебряной рамке Даниэла увидела молодую женщину, которую вполне можно было бы принять за сестру Малюты, если бы не очевидный почтенный возраст снимка. В широко открытых глазах женщины, смотревшей в камеру, была та же агрессивность, что Даниэла ощущала и в себе. Рядом стоял небольшой снимок необычайно красивой грузинки. На волевом и выразительном лице ее выделялись угольно-черные глаза. Даниэла тут же решила, что это жена Малюты, хотя никогда прежде не видела ее портретов.
      - Ореанда, - промолвила она без всякой задней мысли.
      Малюта выхватил фотографию из ее рук и отставил подальше, словно опасаясь, что Даниэла взглядом может замарать ее.
      - Она была очень красивой женщиной, - заметила Даниэла.
      Малюта, глухо заворчав, положил снимок лицом вниз на полку, как бы желая показать, что разговор окончен.
      - Уже поздно, - сказал он. - Пора пожелать друг другу спокойной ночи.
      Однако при этом он даже не шелохнулся. Даниэла также осталась стоять на месте. Она хотела еще раз взглянуть на лицо женщины, чье тело превратилось в щепотку золы и пепла в страшном огне, спалившем дотла первую дачу Малюты. Внешность Ореанды произвела на нее сильное впечатление, и Даниэла вновь задумалась, не является ли покойная жена Олега Малюты тем ключом, что отомкнет тайник его души.
      - У меня сна ни в одном глазу, - точно вскользь заметила она. - Если вы не возражаете, я еще посижу здесь, почитаю.
      - Вам что-нибудь дать? У меня неплохое собрание классики.
      - Спасибо, я захватила с собой книгу. Вы знаете, я увлеклась маркизом де Садом. - Даниэла отставила чашку в сторону. - Вы знакомы с его вещью "Жюстин"?
      Она внимательно следила за выражением его лица. Книга, которую она привезла с собой, не имела никакого отношения к творчеству французского маркиза. Она вспомнила о нем лишь потому, что, к своему удивлению, заметила на полке среди прочих книг "Жюстин". Подобная литература явно не входила в круг чтения Малюты. А Ореанды?
      - Что тебе известно обо мне? - осведомился он, сузив глаза. - Ты упомянула именно эту вещь. Я не верю в такие совпадения... Кто рассказал тебе? Никто ничего не знает про Ореанду. Никто, кроме меня.
      - Ну, а раз так...
      Даниэле стало легко. На лице ее заиграла едва заметная улыбка. Она почувствовала, что стоит на верном пути. Она услышала это в его вдруг ставшем неровном дыхании.
      - Из этого следует лишь то, что мне некого было расспрашивать про вашу жену.
      - И тем не менее ты что-то знаешь! - Он схватил Даниэлу за руку, точно хотел силой вырвать из нее признание.
      - Да, я знаю, что Ореанда была удивительно красивой. Сколько силы...
      - Сила... Да, сила... Это так не похоже на женский характер.
      Даниэла хотела лишь сказать какой-нибудь комплимент относительно выражения лица Ореанды на снимке, но, однако, позволила Малюте так неожиданно закончить свою фразу. Теперь главным было для нее держать противника на крючке и подбрасывать ему все новую и новую наживку.
      - Я думаю, вряд ли можно сыскать вторую такую женщину, - тихо промолвила Даниэла, чувствуя, что она уже недалека от заветной цели. - Она была такой особенной, неповторимой.
      - Неповторимой... Особенной... - Его глаза округлились, словно от удивления. - О да, у нее было немало особенностей. Она являлась центром собственной вселенной. - Казалось, холодное, яростное свечение исходило от его лица, выражение которого так страстно хотела разгадать Даниэла. - Все становится иначе, когда я возвращаюсь в Москву. Там я снова могу дышать свободно.
      - Значит, вы будете любить ее вечно.
      - Нет! - внезапно он оживился и сжал ее руку с такой силой, что Даниэле стало больно. - Ореанда! - в этом отчаянном возгласе звучали не столько любовь и тоска, сколько злоба и страх. - Она будет жить вечно.
      - Но ведь она умерла. Она уже девять лет как мертва.
      Его глаза лихорадочно заблестели.
      - Сгорела... Я сам видел труп, когда его вытаскивали из пепелища. От нее остался один обгоревший скелет. Одна рука отвалилась. Я помню ужасный оскал черепа, пустые глазницы. Неужели это была она? Неужели это была Ореанда?
      - Но ведь в таком случае наверняка проводилась экспертиза. Чтобы признать кого-то умершим, необходимо точно установить личность погибшего.
      Он тупо кивнул.
      - Ага, экспертиза... Так оно и было. Результаты не оставляли сомнений. То была Ореанда.
      - Значит она мертва. Что...
      - Нет! - закричал он. - Она жива! Она здесь! Я своими руками построил для нее этот дом. Она заставила поставить его здесь, на том же самом месте!
      Даниэле все стало ясно. Все разрозненные кусочки собрались воедино: полушизофреническое поведение Малюты, неконтролируемые приступы его слепой ярости и ненависти к женщинам, к ней лично, постоянные издевательства, высказывания типа "они продали свои души ради тебя, встали перед тобой на колени". Как она заблуждалась!
      Малюта своими руками наделял ее властью, которой некогда обладала Ореанда. Властью, заставлявшей его ненавидеть жену с той же силой, с какой он любил ее. Властью, навеки, казалось, приковавшей его к ней. Все становится иначе, когда я возвращаюсь в Москву. Там я снова могу дышать свободно.
      Не мог ли Малюта убить Ореанду? Мог ли он поднять руку на свою возлюбленную жену? Даниэла твердо вознамерилась внести для себя полную ясность в этом вопросе.
      - Пойми, Олег, - впервые она обратилась к нему на ты и по имени. - Ореанда мертва. Мертва. - Сцена на берегу Москвы-реки молнией вспыхнула в ее памяти. Взяв свободную руку Малюты, она прижала ее к себе. - Осталось только это. Затем она прижала руку к нему. - И вот это.
      Ее рука задержалась на нем, и хватка Малюты, по-прежнему сжимавшего ее кисть, тотчас ослабла.
      Опустившись на колени, Даниэла ловко расстегнула его брюки. Губами она ласкала его плоть до тех пор, пока не почувствовала, как судороги стали пробегать вдоль мощных бедер Малюты. В ту же секунду она остановилась. И поднялась на ноги.
      - Что... Что ты делаешь? - задыхаясь, выдавил он из себя.
      - Продолжаем? - предложила она. - Или прекращаем?
      Малюта не мог отвести глаз от ее влажных, блестящих губ.
      Он поежился. От предвкушения или страха?
      - Прекращаем? - неуверенно переспросил он. Даниэла положила ладонь ему на грудь и почувствовала частые, сильные толчки.
      - Мне нельзя продолжать, - сказала она. - Ореанде это не понравилось бы. Ты ее муж, ее возлюбленный. Ты принадлежишь только ей.
      Он снова поежился. Его глаза закрылись.
      - Я снова дышу, - прошептал он.
      - Лунный свет над Москвой-рекой, - тихонько подсказала ему на ухо Даниэла.
      - Я снова дышу, - повторил он.
      - Ореанда...
      Малюта положил тяжелую ладонь на плечо Даниэлы и с силой надавил вниз. Даниэла уже успела тайком расстегнуть юбку. Она наклонилась, и юбка скользнула к ее ногам. Даниэла переступила через нее. Под юбкой у нее ничего не было.
      Ореанда! - мысленно взывал он. Она поработила его своими сексуальными капризами и прихотями. Чем выше он поднимался по лестнице власти, тем ниже и ниже склонялся в раболепном поклоне перед женой. И - самое главное - он не мог сказать, что доставляло ему большее удовольствие. Ее призрак продолжал преследовать Малюту всякий раз, когда он приезжал на дачу. Столь велико было желание, сжигавшее его все эти годы, что теперь Малюта лишь беспомощно стоял на месте, чувствуя, как внутри него все плавится в горниле сексуального напора Даниэлы. Он не испытывал такого наслаждения с тех пор, как...
      Вскрикнув, он вцепился пальцами в ее плечи. За всеми оскорблениями и презрительными насмешками, которыми Малюта обливал ее при каждом удобном случае, пряталось неутоленное, голодное вожделение. Он ненавидел Даниэлу за то, что Ореанда некогда сделала с ним самим. Он панически боялся, что вновь может оказаться в рабстве у женщины, что все начнется заново.
      И тем не менее в глубине души он молился на Даниэлу точно так же, как когда-то молился на Ореанду.
      Потянув его вниз, Даниэла заставила его лечь на ковер. Сев на него сверху, она спросила:
      - Ты ведь хочешь этого, правда? Он застонал.
      - Однако раньше ты говорил мне, что не хочешь. - Она приблизила свое лицо к его лицу. - И никогда не захочешь. Поэтому теперь ты этого не получишь.
      Она слегка отодвинулась назад.
      Малюта, приподнявшись, потянулся было к ней, но она хладнокровно оттолкнула его.
      - Нет, нет. Так у тебя ничего не выйдет.
      Возможно, он сумел бы овладеть ею силой. Однако ему хотелось совсем другого.
      Даниэла снова принялась ласкать его, но, едва почувствовав, что его возбуждение грозит перехлестнуть через край, тут же остановилась и что-то сказала.
      - Что? - полузадушенным голосом переспросил он.
      - Я хочу этого.
      - Что?
      - Ты должен сказать: "Я хочу этого", - повторила она.
      - Я хочу этого.
      - Нет, ты должен сказать так, чтобы я поверила.
      - Я действительно хочу этого.
      - Хорошо, - ответила она и, приподнявшись, опустилась на его дрожащий от напряжения пенис, - получай!..
      Малюта испустил протяжный стон. Он пребывал в полуобморочном состоянии. Когда Даниэла принялась раскачиваться из стороны в сторону, он, вскрикнув, прогнулся вверх. Судорожным движением он притянул ее к себе и кончил.
      Даниэла продолжала лежать, прижавшись к нему грудью. Вскоре его дыхание выровнялось и стало более глубоким. Казалось, он засыпает.
      Положив руку ему на шею, Даниэла приблизила губы к его уху и, когда он беспокойно заворочался, тихонько шепнула:
      - Теперь я должна убить тебя. Чуть вздрогнув, он шумно вздохнул.
      - Ведь именно этого хотела бы Ореанда?
      - Что ты имеешь в виду?
      - Ты убил ее, Олег
      - Что?
      - Да, да. Ты своими руками устроил пожар, в котором она сгорела. Ты сделал все ловко, так что не возникло ни малейших подозрений. Однако это ничего не меняет. Ты убил Ореанду.
      - Нет, неправда.
      - Перестань врать мне, Олег. Я знаю все.
      - Я не вру! - воскликнул он в отчаянии. - Я не поджигал дом. Клянусь!
      - Я хочу тебе кое-что сказать, Олег. - Даниэла постаралась выразить все презрение, на какое только была способна. - Пока мы трахались, я вообще ничего не чувствовала. А когда твой член был у меня во рту, меня едва не стошнило.
      - Зачем ты говоришь мне об этом? - спросил он, отвернувшись.
      - Потому что очень важно, чтобы ты знал правду.
      В бешенстве оттолкнув ее от себя, Малюта торопливо натянул штаны. По лицу было видно, что ему очень стыдно. Сердце Даниэлы наполнилось радостью.
      Ну вот, - удовлетворенно подумала она. - Наконец-то он попался на крючок. Теперь мы с ним на равных.
      - Мы почти на месте, - промолвила Казамуки. Она сидела за рулем спортивного "Мицубиси". Расположившийся на соседнем сидении Джейк молча наблюдал за игрой складок на ее кимоно. На красивом оранжево-желтом шелке не было видно ни единого пятнышка крови.
      Микио полулежал, раскинувшись на заднем сидении и поддерживая на весу раненую руку. - Пустяки, - сказал он негромко. - Кровь уже свернулась. Боли почти нет.
      - Пожалуйста, прошу вас, - мягко заметила Казамуки, не отрывая глаз от дороги, уходившей вправо. - Оябуну не следует зря тратить энергию.
      Джейк закрыл глаза. Голова у него кружилась от усталости. Он снова вспомнил сцену в Киомицу-дера. Перед его глазами возник сидящий на траве Микио Комото, все еще стискивающий в побелевших руках манрикигусари. У ног его валялся труп его противника. Голова мертвого боевика якудзы была повернута под неестественным утлом. Из груди его торчало черное оперение стальной стрелы, пронзившей его насквозь. Прежде чем уложить последнего из противников Джейка, Казамуки позаботилась о том, чтобы жизнь ее оябуна оказалась вне опасности.
      Теперь, сидя с ней в машине, мчавшейся на северо-восток в сторону Токио, Джейк боролся с приступами головокружения, волнами накатывавшими на него. Во время одного, особенно сильного, он, поняв, что больше не выдержит, попросил Казамуки остановиться и, выйдя из "Мицубиси", отошел в сторону. Его вырвало: без ба-маака он ничем не отличался от обычного человека.
      С трудом передвигая ноги, он забрался в машину и тяжело плюхнулся на сиденье. Казамуки все это время не отрываясь смотрела в боковое зеркальце, чтобы даже случайно не стать свидетельницей его слабости. Через мгновение мотор взревел, и они вновь тронулись в путь.
      - Джейк-сан, - осторожно обратился к другу Микио. - Боюсь, у меня есть для тебя крайне неприятные новости. Те, кто напал на нас, не входили в клан Кизан. - Он не сводил внимательного взгляда с лица Джейка, - Ты понимаешь? Я по-прежнему мертв для своих врагов. Эти люди хотели убить не меня: их клан вообще не принимает участие в войне.
      - Кто они? - осведомился Джейк безжизненным голосом.
      - Члены клана Моро. Ты слышал о таком, Джейк-сан?
      - Нет, - Джейк покачал головой.
      - Ты уверен? Может быть, ты имел с ними дело, работая в Куорри?
      - Во всяком случае, мне самому об этом ничего не известно. А в чем дело?
      - В том, друг мой, что те, кто напал на нас, охотились не за моей головой, а за твоей.
      "Мицубиси" качнуло на бугорке. Даже такого легкого толчка, впрочем усиленного скоростью, хватило, чтобы из уст Джейка вырвался болезненный стон.
      - Тебе нехорошо, Джейк-сан? - осведомился Микио.
      Джейк промолчал в ответ и только крепко зажмурился. В Киото они успели посетить знакомого врача Микио. Сеть якудзы охватывала все без исключения сословия японского общества. Осмотрев Джейка, доктор не обнаружил серьезных повреждений.
      - Нам предстоит путешествие в Карунзаву, - промолвил Микио. - Там находится штаб клана Моро.
      Наступило молчание.
      - Джейк-сан!
      Он открыл глаза и успел перехватить взгляд Казамуки.
      - Оябун спит?
      Джейк отвернулся и увидел, что Микио сидит неподвижно с закрытыми глазами. Грудь оябуна равномерно поднималась и опускалась.
      - Да. Что-то не так?
      - Это как посмотреть. - Казамуки бросила взгляд в боковое зеркало. Последние километров двадцать одна и та же "Тойота" все время держится позади нас.
      - Хвост?
      - Я думаю, надо проверить, а?
      Резко крутанув руль, она выехала на крайнюю левую полосу и нажала на педаль газа. Скорость возросла до ста шестидесяти километров в час.
      Джейк, посмотрев в зеркало, тут же заметил "Тойоту", которую она имела в виду. Это был фургон, имевший вид "автомобиля будущего". "Футуристическое" впечатление, производимое его окрашенным в черный цвет корпусом, имевшим необычные очертания, еще больше усиливалось матовым блеском совершенно непрозрачных стекол. Джейк наблюдал за "Тойотой", ожидая ответной реакции на маневр Казамуки. Однако черный фургон продолжал ехать с прежней скоростью. Теперь между ним и "Мицубиси" были уже не две, а четыре машины.
      - Теперь поглядим, - сказала Казамуки и, резко прибавив скорость, бросила машину вправо, наперерез потоку. Сопровождаемые скрежетом тормозов и громкими гудками сирен, они вылетели на запасную полосу.
      Джейк снова глянул в запасное зеркало и увидел черный фургон.
      - Вот они, - сказал он.
      Казамуки убавила скорость и, меняя полосы, обошла два легковых автомобиля и грузовик. Оставив их позади, она нажала на газ, а через три квартала вновь затормозила.
      "Тойота" вслед за ними покинула общий поток машин. Ее водитель вовремя отреагировал на действия Казамуки и тоже нажал на тормоза. Громко заскрипев покрышками, "Мицубиси" рванула вперед на четвертой передаче. "Тойота" не отставала.
      Теперь она была уже непосредственно позади "Мицубиси". Она мчалась по середине шоссе. Двигавшаяся навстречу ей машина испуганно шарахнулась в сторону.
      Дистанция между участниками гонок сократилась до минимума, и Джейк увидел, что одно из черных стекол "Тойоты" скользнуло вниз, а из образовавшегося провала высунулся черный ствол автомата.
      - Сворачивай! - закричал Джейк, наваливаясь на руль.
      - Что?.. - едва успела воскликнуть Казамуки, как "Мицубиси" ударился о бордюр.
      Сзади раздался треск автоматной очереди. Казамуки, мгновенно оправившись, выровняла автомобиль.
      Бросив короткий, но выразительный взгляд на Джейка, она сказала:
      - У них есть кое-что похуже, чем катана, в этом их черном гробу.
      Она вновь целиком сосредоточилась на дороге. "Тойота", несколько отставшая благодаря импровизированному маневру Джейка, опять догоняла их. Несомненно, ее двигатель прошел через руки опытного механика, потому что черный фургон летел вперед как ракета.
      - Они совсем близко, - заметил Джейк.
      Казамуки молча кивнула.
      Она так резко свернула влево, что, вылетев на тротуар, едва не сшибла трех прохожих, бросившихся в сторону с громкими воплями.
      Проехав три квартала, она опять повернула налево.
      Сзади донесся скрежет тормозов черного фургона, однако его самого не было видно. Казамуки вела машину с немыслимой в городских условиях скоростью, но иного выхода не оставалось. Или свист воздуха за окном, или свист пуль.
      Еще один поворот влево, и они уже почти достигли своей цели. Казамуки выжимала из "Мицубиси" все, на что он был способен. Зубы Джейка выбивали чечетку. Он только молился, чтобы дорога и дальше оставалась свободной.
      Резкий поворот руля - и круг замкнулся. Теперь можно было перевести дух. В результате мастерски выполненного маневра они оказались позади черного фургона. Такие игры не для слабонервных, - подумал Джейк.
      "Тойота" остановилась перед светофором. Казамуки приблизилась к ней вплотную и в тот миг, когда зеленый свет должен был смениться красным, резко нажала на газ.
      "Мицубиси" послушно дернулся вперед и с оглушительным грохотом врезался в черный фургон.
      Удар оказался достаточным для того, чтобы "Тойота", проехав несколько метров, вылетела на перекресток. Поперечный поток машин уже тронулся с места. Две из них налетели на черный фургон.
      Тот, подпрыгнув, перевернулся и, кувыркаясь, отлетел в сторону. Бак открылся. Искры, высеченные металлом при ударе об асфальт, воспламенили бензиновые пары, и раздался почему-то приглушенный, но все же достаточно громкий взрыв.
      Казамуки, не теряя времени, развернулась на сто восемьдесят градусов и нажала на газ.
      Фан Скелет получил свое прозвище благодаря татуировке. Изображение танцующего человека, состоявшего из одних костей, красовалось на его плече и оживало при каждом движении мышц. Обычно он находился на работе по пояс голым, чтобы татуировка была хорошо видна всем, кто имел с ним дело. В этом мире, мире больших денег, наркотиков и насилия, его имя значило немало, и он знал это.
      Он обитал в Монгкоке, северной оконечности огромной гавани Яу Ма Тей, гигантского убежища от ураганов для кораблей, находившейся на западном берегу полуострова Коулун. Невероятное количество судов любых форм и размеров стояло здесь на якоре и днем и ночью. Людей, живших и работавших на этом плавучем острове, хватило бы для того, чтобы составить население целого города.
      Здесь было легко затеряться или спрятать сокровища даже от самых любопытных глаз. Немало людей отдали бы полжизни за то, чтобы отыскать сокровищницу Фана Скелета.
      Многие пытались сделать это, впрочем, без особого успеха. И дело было не в том, что Фана Скелета нельзя было найти - за деньги в Гонконге можно было разыскать кого угодно. И не в том, что он являлся столь могущественной фигурой, что мог раздавить любого, отваживавшегося покуситься на его собственность.
      Неуловимость Фана Скелета объяснялась главным образом тем обстоятельством, что он был вполне респектабельным и законопослушным бизнесменом. Хотя, разумеется, это не относилось к тому Фану, который каждым утром и вечером поднимался на борт одного из своих многочисленных кораблей, перевозивших наркотики.
      Каждый будний день с девяти до пяти он, облачась в подобающий костюм, превращался в преуспевающего тай-пэня. В эти часы он никому не показывал своей татуировки. Точно также, как никто не называл его Фаном Скелетом.
      Зато многие, и в том числе капитан Королевской полиции Ян Маккена, хорошо знали его как Большую Устрицу Пока.
      Удивительные ловкость и изобретательность помогали Фану Скелету вести столь опасную двойную жизнь в крошечной, жадной до сплетен колонии. Тот факт, что инспектор Маккена знал его только под легальным именем, красноречиво свидетельствовал о поразительной хитрости этого человека.
      Словно не удовлетворяясь всем этим, Фан Скелет построил для себя еще и третью жизнь в качестве платного тайного агента. Он шатался по Ванчаю то с одной, то с другой роскошной женщиной и с удовольствием поглядывал на пучеглазых полицейских, у которых текли слюнки от желания поймать того, к кому они сами приходили за информацией.
      Разумеется, полиция располагала обширным досье на Фана Скелета. Однако, как это часто бывает в подобных случаях, толстая папка содержала винегрет из неподтвержденных слухов и непроверенных заявлений. Не имелось ни единой улики, не говоря уже о фотографиях и тому подобном, являющемся достаточным основанием для ареста.
      Доходы слишком многих людей напрямую зависели от успешного проведения операций Фана Скелета, чтобы у полиции имелась хоть какая-то надежда найти человека, согласного доносить на него. К тому же было хорошо известно, что всякого, кто осмеливался вмешиваться в его дела, можно было смело считать покойником.