Флорам хмыкнул.
      - И вы пытаетесь доказать, что этого парня прикончил ниндзя? Господи, Линнер, вы же сами сказали, что уже триста лет их не существует.
      - Нет, - поправил его Николас - Я сказал только о времени последнего серьезного упоминания о них. С шестнадцатого века в Японии многое изменилось, теперь это другая страна. Однако есть традиции, которые неподвластны ни людям, ни времени.
      - Здесь должно быть другое объяснение, - Флорам покачал головой. - С какой стати ниндзя оказался на нашем побережье?
      - Боюсь, на этот вопрос я не смогу ответить, - сказал Николас. - Но я знаю, что он здесь и что во всем мире нет более опасного и умного врага. Вы должны быть предельно осторожны. Современное оружие - пистолеты, гранаты, слезоточивый газ - все это вас не спасет и не помешает ему уничтожить выбранную жертву и скрыться незамеченным.
      - Ему это уже удалось, - заметил Флорам, поднимаясь из-за стола. - Спасибо за информацию. - Он протянул руку. - Рад был познакомиться с вами обоими. Пока, Док.
      С этими словами лейтенант вышел из кафе.
      У Жюстины екнуло сердце, когда она услышала стук в дверь. Она отложила карандаш, вытерла замшевой тряпкой руки и отошла от чертежной доски. Сейчас было как раз подходящее освещение; она предпочитала дневной свет, хотя сочетание небольшой лампы накаливания и верхнего неонового света служило ему неплохой заменой.
      Она впустила Николаса в дом.
      - Тебя вызывали из-за того трупа? - спросила Жюстина. Николас пересек комнату и сел на диван, забросив руки за голову.
      - Какого трупа?
      - Ты знаешь. Того, который вытащили из воды, когда мы познакомились.
      - Да, из-за него.
      Николас показался ей усталым и опустошенным.
      - Зачем ты им нужен?
      - Они думали, что я помогу им установить причину смерти.
      - Ты имеешь в виду, что он не утонул? Но...
      - Жюстина, почему ты не сказала мне, что твой отец - Рафиэлом Томкин?
      Руки, которые она держала на груди, бессильно опустились,
      - А почему я должна была тебе об этом рассказывать?
      - Ты думала, я польщусь на твои деньги? 7
      - Не говори глупостей. - Она засмеялась, но довольно вымученно. - У меня нет никаких денег.
      - Ты знаешь, что я имею в виду.
      - Ну какое имеет значение, кто мой отец?
      - Действительно, никакого. Меня больше интересует" почему ты поменяла имя.
      - Думаю, тебя это не касается.
      Николас встал и подошел к чертежной доске.
      - Красиво. Мне нравится.
      Затем он прошел в кухню и открыл холодильник.
      - Того человека убили, - сказал он через плечо. - Это сделал профессиональный убийца. Но никто не знает почему. - Он достал бутылку вина и наполнил бокал. - Они вызвали Винсента, а тот обратился ко мне, потому что убийца, судя по всему, японец; это человек, который убивает за деньги.
      Николас вернулся в гостиную; Жюстина вопросительно смотрела на него.
      - Нет, он не из гангстеров, о которых пишут в газетах. Такие люди всегда остаются в тени; о них никто не знает, кроме узкого круга потенциальных клиентов. Но я и сан не очень взбираюсь в этих делах. - Он поднял глаза на Жюстину. - Тебе это интересно?
      Какое-то время они молчали; был слышен только приглушенный шум прибоя. Наконец, Жюстина поднялась с дивана, подошла к проигрывателю и поставила пластинку, но тут же сняла иглу, словно музыка оказалась здесь незваным гостем.
      - Когда я была на втором курсе колледжа, он вызвал меня домой. - Жюстина стояла к Николасу спиной; ее голос звучал сухо и сдержанно. - Прислал свой проклятый самолет, чтобы я, не дай Бог, не пропустила занятия. - Она повернулась к Николасу, но не поднимала головы, теребя в руках какой-то комок бумаги.
      - Я чувствовала себя... можно сказать... испуганней, Я не могла представить, чем вызвана такая поспешность. Сразу подумала о маме - она часто болела. В отличие от Гелды. С сестрой никогда ничего не случалось.
      Короче, меня привели к нему в кабинет, где он грел руки у камина. Я стояла и смотрела на него, даже не сняла обсыпанного снегом пальто. Он предложил мне выпить. - Жюстина подняла голову и обожгла Николаса взглядом. - Представляешь! Он предложил мне выпить, как ни в чем не бывало, словно я была его партнером и нам предстояло обсудить очередную сделку.
      Странно. Мое впечатление оказалось верным - это и была сделка. "Дорогая, сказал он, - я приготовил для тебя сюрприз. Я познакомился с необыкновенным человеком. Он будет здесь с минуты на минуту - видимо, немного задерживается из-за снегопада. Ну давай, снимай пальто и садись". Но я стояла на месте как вкопанная. "И поэтому ты вызвал меня домой?" - спросила я. "Ну да. Я хочу вас познакомить. Он идеально тебе подходит: из прекрасной семьи, с большими связями, привлекательный и в придачу хороший спортсмен". - "Отец, ты меня до смерти напугал: что мне только не приходило в голову..." - "Я напугал тебя?" "Да, я подумала, что-то случилось с мамой..." - "Жюстина, не будь такой дурой! Не знаю, что с тобой делать".
      Я в ярости бросилась из комнаты, а он не мог понять, чем меня обидел. Он сказал, что сделал все это ради меня. "Ты знаешь, сколько времени я потратил на поиски подходящего человека?" - спросил он меня. - Жюстина вздохнула. - Для отца его время всегда было самым ценным товаром.
      - Теперь так больше никто не поступает, - заметил Николас. - Нельзя обращаться с человеком как с вещью.
      - Правда? - Жюстина разразилась недобрым смехом. - Так делают все. Все время. При женитьбе, когда от женщины ждут выполнения определенных обязанностей; при разводе, когда детей используют как предмет торга; всегда и везде, Ник. Пора тебе стать взрослым!
      Он поднялся с дивана.
      - Бьюсь об заклад, что твой папаша говорил тебе именно эти слова. "Пора тебе стать взрослой, Жюстина".
      - Ты знаешь, что ты негодяй?
      - Разумеется. Но ты ведь не собираешься начинать новую ссору? Я ведь сказал тебе...
      - Мерзавец! - Жюстина бросилась на него с кулаками, но
      Николас без труда поймал ее запястья.
      - Послушай. Я не против с тобой побеситься, но я не Крис и не хочу, чтобы ты затевала драку всякий раз, когда тебе нужно мое внимание. Для этого есть другие способы. Например, ты могла просто попросить.
      - Я не должна была об этом просить!
      - Вот как? Но я не телепат. Я обычный человек. И мне не нужны психодрамы.
      - Они нужны мне.
      - Нет, тебе они тоже не нужны. - Николас отпустил ее руки.
      - Докажи.
      - Это можешь сделать только ты сама.
      - У меня нет сил. - Жюстина смотрела ему в глаза. Ее пальцы коснулись его щеки. - Помоги мне, - прошептала она. - Помоги.
      Николас наклонился к ней, и их губы сомкнулись в поцелуе.
      Билли Шотаку, краснощекому крепышу, было слегка за сорок. Он всегда носил рубашки с длинными рукавами, даже в самый разгар лета, когда в воздухе стоял запах пота и почти не было ветра.
      Если бы спросили у его приятелей, они бы объяснили эту странность тем, что он не хочет показывать свои огромные бицепсы. Они бы могли также рассказать, что вместо пива он всякий раз проглатывает двойную порцию виски со льдом, за что и получил прозвище "Бешеный Билл". Как бы там ни было" жара не причиняла ему особых неудобств.
      Билли водил тяжелый грузовик, а вечера коротал в небольшом ресторанчике, где собирались местные рабочие. Он не уставал повторять своим приятелям, с которыми мерился силой рук и которых неизменно побеждал, что его мускулы заработаны честным трудом. "Мне для этого не надо каждый день таскаться в спортзал", - утверждал Билли, опрокидывая бокал с виски и поднимая руку, чтобы заказать еще один. - "Черт возьми, я просто вкалываю по-настоящему". - После этого он встряхивал копной рыжеватых волос. - "Я ведь не протираю штаны в какой-нибудь конторе".
      Было уже поздно, когда Билли выходил из ресторана. Небо из темно-синего стало черным, и огни машин на шоссе мерцали как глаза ночных животных.
      Остановившись на крыльце, Билли сделал глубокий вдох и выругался в адрес туристов, наводнявших летом побережье. "В один прекрасный день мы все здесь подохнем от окиси углерода, - подумал он.
      В нескольких шагах его ждал грузовик, но в этот вечер Билли не хотелось покидать уютный теплый ресторанчик. Из музыкального автомата доносилась музыка - Тони Беннетт пел "Я оставил свое сердце в Сан-Франциско".
      "Можешь взять свой Сан-Франциско, - думал Билли, - все свое Западное побережье и засунуть их к себе в задницу". Он проходил армейскую службу в тех краях, и с тех пор их возненавидел. "Я там ничего не оставил, кроме крепкого триппера. - Билли засмеялся. - Черт, зря я согласился на эту ночную работу". Полторы смены и сверхурочные - это, конечно, хорошо, но время от времени ему казалось, что игра не стоит свеч. Сегодня был как раз такой день.
      Билли вздохнул и стал спускаться по ступенькам, погрозив на прощанье пальцем Тони Беннетту и его позорному городу.
      Когда он свернул на темную боковую" дорогу, его настроение улучшилось и он принялся насвистывать что-то неопределенное. Наверно, сегодня он не задержится слишком поздно. Он думал о Хелен и о подарках, которые выписал для нее по каталогу. Может, их уже и доставили.
      Билли представил себе длинноногую Хелен в новой одежде и улыбнулся: если только это можно назвать одеждой. Выехав на последний поворот, он вдруг увидел в свете левой фары одетую в черное фигуру.
      - Что за черт! - Билли нажал на тормоза и выкрутил руль вправо, затем высунулся из окна и заорал: - Тебе что - жить надоело, придурок? Да я...
      В этот момент распахнулась дверца и какая-то чудовищная сила вышвырнула его из кабины.
      - Эй! - Он покатился по откосу. Билли поднялся на ноги и сжал кулаки, приняв низкую боксерскую стойку.
      - Эй ты, сукин сын, брось свои шуточки.
      Но тут он увидел блеск длинного клинка в лучах фар, и его глаза расширились. "Господи, - подумал Билли, - меч! Видно, я здорово набрался".
      Ослепленный мотылек кружил перед капотом; громко трещали цикады, и совсем рядом успокаивающе шуршал прибой, словно няня, которая убаюкивает плачущее дитя.
      Билли показалось, что воздух перед ним раскололся и задрожал, и он почувствовал невыносимую острую боль.
      Однажды в армии он сцепился с одним типом из военной полиции, и перед тем как Билли обрушил на него свои кулаки, полицейский ухитрился всадить нож в его правый бок. Билли тогда отделал его как надо, и хотя загремел на гауптвахту, никогда в жизни он не чувствовал такого удовлетворения.
      Но та боль была ничто в сравнении с теперешней. Сверкающий клинок пронзил ночь, а потом он пронзил Билли - от правого плеча, через живот, к левому бедру. Его кишки стали вываливаться, и он ощутил тошнотворное зловоние.
      - Господи Иису...
      Потом круглый деревянный шест со свистом обрушился на плечо Билли, и он услышал треск ломающихся костей; как ни странно, это не было больно.
      Впервые за долгие годы на глазах у Билли выступили слезы. "Мама, - подумал он, - мамочка, я возвращаюсь домой".
      Наступила ночь; рядом с домом яростный ветер ломал верхушки деревьев. Где-то вдалеке послышался гудок катера. Они лежали в постели, наслаждаясь теплом друг друга.
      - Обещай мне, что не будешь смеяться, - потребовала Жюстина, повернувшись к Николасу.
      - Обещаю.
      - Мне кажется, что я готова... готова уйти.
      - Уйти?
      - Да, уйти из этой жизни.
      - Мне кажется, жить с такими мыслями очень грустно.
      - Да.
      Николас обнял ее, и Жюстина просунула свою стопу между его голеней.
      Помолчав немного, он спросил:
      - Чего ты хочешь?
      - Быть счастливой. Только и всего.
      "Во всем мире нет ничего, кроме наших тел, - думала Жюстина, - кроме наших душ". Еще ни с кем она не была так близка, как теперь с Николасом. В ней рождалось доверие; наверное, для этого настало время.
      Жюстина подскочила от страшного шума, донесшегося из кухни, и закричала, словно почувствовала на своей шее железную хватку чьей-то холодной руки.
      Николас встал и начал осторожно двигаться к двери. Он был совершенно нагой, но его напрягшиеся мускулы и блестящая от пота кожа казались какой-то таинственной одеждой.
      Он молча приблизился к желтому конусу света, льющегося из коридора. Николас двигался слегка присев, выставляя вперед левую ногу и отклоняясь а сторону, словно фехтовальщик, не отрывая ступни от пола. Не говоря ни слова, он вышел в коридор.
      Собравшись с силами, Жюстина пошла вслед за ним. Она видела, что он держит руки поднятыми перед собой, ребрами ладоней вперед, и это почему-то напомнило ей два меча. Они вошли в кухню.
      Жюстина увидела, что окно над раковиной разбито вдребезги и на поду поблескивают осколки стекла. Она не решилась идти дальше босиком. Ветер развевал занавески, и они бились о стену, выложенную керамической плиткой.
      Николас застыл, разглядывая что-то на поду возле стола. Он стоял не двигаясь так долго, что Жюстина осторожно прошла по осколкам и остановилась у него за спиной.
      На полу лежала пушистая черная масса, большая и неподвижная, Из нее в нескольких местах сочилась кровь, переливаясь на битом стекле. Жюстине в ноздри ударил странный едкий запах, и ее чуть не вытошнило.
      - Что... - она с трудом подавила рвоту. - Что это?
      - Не знаю, - сказал Николас задумчиво. - Летучие мыши не бывают такими большими - во всяком случае, в этой части Америки, и это не белка-летяга.
      Зазвенел телефон, и Жюстина схватила Николаса за руку.
      - Меня знобит, - прошептала она. Николас не сводил глаз с черного животного.
      - Свет ослепил его, - сказал он.
      Жюстина отошла к стене и сняла телефонную трубку, а Николас продолжал рассеянно рассматривать пол. Ей пришлось подойти к нему и тронуть его за плечо.
      - Винсент хочет с тобой говорить.
      Николас оторвал глаза от пола и посмотрел на Жюстину.
      - Хорошо. - Его голос звучал хрипло, и казалось, что его мысли блуждают где-то далеко. - Не подходи сюда, - предупредил Николас и взял трубку. - В чем дело?
      - Я звонил тебе домой, - начал Винсент. - Потом решил поискать тебя здесь. Николас молчал.
      - Послушай, я знай, что уже ночь. - В голосе Винсента слышались странные, тревожные нотки. - Это случилось снова. Флорам только что привез еще один труп. Теперь над ним работают фотографы.
      Ветер, с шумом врывающийся через разбитое стекло, показался Николасу обжигающе холодным; на его теле выступил пот. Он посмотрел на пол: черная пушистая тушка, красная кровь, растекающаяся струйками по разбитому стеклу.
      - Ник, тело было рассечено по диагонали, от лопатки до тазобедренного сустава... Одним ударом. Ты понимаешь?
      II
      Пригород Токио. Сингапур. Лето 1945. Пригород Токио. Лето 1951.
      В каких-нибудь трехстах метрах от границы их участка, среди пышного тенистого леса скрывался синтоистский храм. По другую сторону границы, метрах в ста пятидесяти, стоял их дом - большая постройка в традиционном японском стиле, хрупкая и изящная. Перед Г-образным фасадом был разбит аккуратный сад, требовавший неустанного внимания и бесконечной любви, как малое дитя.
      Словно в насмешку, через несколько лет на дальней стороне пологого холма проложили сверхсовременное восьмиполосное шоссе, которое должно было разгрузить мощные транспортные потоки.
      Последние остатки японской военной мощи превратились в груды металлолома, а военачальники даймё отбывали заключение как военные преступники. Император оставался в своем дворце, но американцы в военной форме повсюду чувствовали себя хозяевами и часто с гордостью вспоминали об "атомном солнце".
      Однако для Николаса уроки истории начались в другой стране.
      Когда Николасу было десять лет, отец рассказал ему, что 15 февраля 1942 года британский гарнизон оставил Сингапур под ударами японцев. Они удерживали город три с половиной года, до сентября 1945, когда в Сингапур снова вошли британцы. Там, в растерзанном войной городе, отец Николаса встретил его мать. На исходе того удушливого лета у нее на глазах погиб ее первый муж, комендант японского гарнизона, и Цзон на какое-то время лишилась рассудка.
      Первые британские части уже просачивались в город, и комендант отвел свой гарнизон на восток, чтобы охватить противника с флангов, однако просчитался и в результате сам оказался в окружении. Попав под бешеный перекрестный огонь, он зарубил мечом шесть английских солдат, пока остальные не догадались отступить и забросать его гранатами. От бесстрашного коменданта не осталось ничего, даже костей.
      Спустя много лет, в старой замызганной лавке на узенькой токийской улочке, где торговали гравюрами укиёэ, Николас натолкнулся на гравюру, которая называлась "Конец самурая". На ней была изображена смерть отчаявшегося воина, у которого взрывом вырвало из рук большой меч катана. Наверное, Николас увидел в этом образе первого мужа своей матери, павшего жертвой исторической неизбежности.
      Мать Николаса всегда держалась в стороне от политики. Она вышла замуж по любви, едва ли здесь мог быть какой-то расчет. После разгрома японцев в Сингапуре, после смерти мужа весь ее мир превратился в жуткую пустыню. Но она твердо знала, что жизнь принадлежит живым. Человек оплакивает утраты и продолжает жить, исполнять свою карму. Нет, Цзон не верила в фатальное предопределение, как ошибочно полагали многие ее знакомые не-японцы. Просто она умела смиряться с неотвратимыми ударами судьбы.
      Но тогда она почувствовала себя затерянной в грохочущем море артиллерийского огня и рвущихся мин. Беззащитный прекрасный цветок, подхваченный неодолимым вихрем.
      По иронии судьбы Цзон встретила отца Николаса в том самом кабинете, который прежде принадлежал ее погибшему мужу. Она пришла туда в поисках убежища, как приходят в буддийский храм, неприкосновенный для пламени войны. Наверное, это было одно из немногих знакомых ей зданий, уцелевших в Сингапуре. Странно, но ей никогда не приходила в голову мысль бежать из этого города; она целыми днями бродила по его улицам, ежеминутно подвергая свою жизнь смертельной опасности.
      Город был так сильно разрушен, что женщина не смогла отыскать даже руины собственного дома. Повсюду громоздились груды камней, по улицам бродили бездомные дети. Глядя на них, Цзон невольно вспоминала свое счастливое детство, новогодние праздники, когда на время можно было почувствовать себя свободной от всех забот и запретов. Эти воспоминания бередили ее разум.
      Цзон бесцельно ходила по дымящимся улицам и инстинктивно ныряла в черные проемы разрушенных домов, едва заслышав топот тяжелых солдатских сапог неважно, кто это был, японцы или англичане. Каким-то чудом ей удалось остаться в живых.
      "Карма", - говорила она впоследствии.
      Ей помогло выжить сострадание китайцев, которые останавливали бедную бродяжку и кормили как ребенка: вливали в ее слабые губы жидкий рисовый суп и утирали подбородок; Цзон уже не могла делать этого сама. Она ночевала в канавах и давно забыла, что такое ванна. Если случалось проходить мимо проточной воды - в городе оставалось несколько еще не разрушенных фонтанов, она совала пальцы под струю и подолгу разглядывала их, словно видела впервые. Когда шел дождь, Цзон неподвижно стояла и смотрела вверх, на угрюмо клубящиеся облака; наверно, она надеялась увидеть там проблеск божества.
      В то утро, когда Цзон появилась в штаб-квартире гарнизона, отец Николаса был поглощен тяжелыми мыслями. Мало того, что его войскам предстояло подавить последние очаги сопротивления японцев, согласно новому приказу, британским солдатам вменялось в обязанность патрулировать город, чтобы предотвратить яростные столкновения, снова вспыхивающие между китайцами и малайцами, которые с давних пор вели необъявленную войну. Солдатам оставалось на сон не более полутора часов в день; так больше продолжаться не могло, и полковник напряженно искал решение, которое позволило бы уклониться от выполнения приказа. Он уже почти сутки не поднимался из того самого деревянного кресла, которое последние три года принадлежало покойному коменданту японского гарнизона. Полковник так никогда и не смог объяснить себе, каким образом этой полубезумной женщине удалось проникнуть в его кабинет через тройную охрану. Но в первую минуту он об этом не думал; когда незваная гостья появилась перед его письменным столом, офицеров поразил не столько сам факт ее неожиданного появления, сколько реакция полковника.
      - Данверс! - обратился он к адъютанту, - Принесите сюда койку, бегом!
      Адъютант вылетел из кабинета; полковник подошел к женщине, уже терявшей сознание, и подхватил ее.
      - Сэр? - начал лейтенант Макгиверс. - Что касается...
      - Ради Бога, найдите мне мокрую тряпку, - раздраженно гаркнул полковник. И давайте сюда Грея.
      Гарнизонный хирург Грей, высокий нескладный человек с пышными усами, появился в ту минуту, когда Данверс пытался втащить койку в узкий дверной проем.
      - Помогите ему, Макгиверс, - сказал полковник лейтенанту.
      Вдвоем они внесли койку в кабинет.
      Полковник поднял женщину и осторожно опустил на койку, успев разглядеть под слоем грязи тонкие черты ее азиатского лица. Затем он уступил место Грею и вернулся за свой стол, искоса поглядывая на хирурга. Наконец, Грей отошел от койки.
      - Лейтенант, - устало проговорил полковник, - все свободны до завтрашнего утра.
      Когда они остались одни, полковник спросил у Грея:
      - Ну, как она? Хирург пожал плечами.
      - Трудно что-нибудь сказать, пока она не придет в себя. Безусловно, эта женщина перенесла шок. Но я не удивлюсь, если хорошая пища и покой быстро поставят ее на ноги. - Он вытер руки тряпкой. - Послушайте, Денис, у меня полно раненых. Если будут трудности, пришлите за мной Данверса. Но я думаю, вы справитесь и без меня.
      Полковник вызвал Данверса и отправил его раздобыть горячего бульона и курятины. После этого он склонился над койкой, глядя на мягкое биение пульса на тонкой шее.
      Очнувшись, Цзон увидела лицо полковника. Как она потом рассказывала Нику, ее сразу же поразили глаза этого мужчины. "Я никогда не видела таких добрых глаз, - говорила она легким певучим голосом. - Синие-синие. Я и не знала, что такие бывают. Может, эти синие глаза и вернули меня к жизни, Я вдруг вспомнила долгие дни после гибели Цуко; они прошли передо мной, и обрывочные эпизоды, наконец, сложились в законченную картину. С меня спада пелена, и в голове прояснилось. Мне показалось, что все это было не со мной, словно я смотрела кинофильм, запечатлевший ужасы последних дней войны. Увидев твоего отца, я сразу же поняла, что он - часть моей кармы: ведь я совершенно не помнила, как туда добралась, как проскользнула мимо британских солдат".
      В конце дня полковник отвез Цзон к себе. Город задыхался от клубящейся в долгих изумрудных сумерках пыли; по улицам грохотали джипы, вдоль тротуаров маршировали солдаты, а китайцы и малайцы останавливались и пропускали их, молчаливые и непроницаемые, в вечных холщовых шортах, подвязанных веревками, и в треугольных тростниковых шляпах.
      Полковник вызвал джип, хотя чаще предпочитал возвращаться пешком. Вполне понятно, что начальство не было в восторге от его пеших прогулок, и к нему были приставлены двое солдат, которые сопровождали полковника до самого дома. Он считал это ужасным расточительством в условиях нехватки людей, но ничего не мог изменить.
      Вначале полковнику выделили огромный особняк на западной окраине города, но очень скоро он понял, что не сможет вынести близкое соседство мангровых болот с наветренной стороны жилища. Поэтому он присмотрелся и вскоре нашел для себя новый дом - не такой большой, но гораздо удобнее. Дом стоял на холме, что очень нравилось полковнику - с холма открывался прекрасный вид на Букит-Тима, самую высокую точку Сингапура. За массивным гребнем скрывались черные воды пролива Джохор, и дальше - Малайзия, южная оконечность огромного азиатского континента. В самые жаркие и влажные дни, когда рубашка прилипала к коже и пот заливал глаза, когда весь город дышал тяжелыми испарениями, как тропический лес в сезон дождей, полковнику казалось, будто Азия всей своей огромной массой медленно надвигается на него, обволакивая покрывалом из бесконечных болот, комаров и людей. В такие дни усиливалась застарелая боль в шейных позвонках.
      Но все это исчезло, как только в его жизни появилась Цзон. Для полковника это было настоящее чудо - словно она не вошла в его кабинет с улиц Сингапура, а спустилась с мглистого неба. В первый же вечер, когда он передал Цзон заботам Пай, чтобы та ее вымыла и одела, а сам стоял возле полированного тикового стола и медленными глотками потягивал коктейль, полковник почувствовал, как его усталость растворяется и исчезает, словно остатки соли на коже под горячим душем. Он думал тогда только о том, как хорошо вернуться домой после тяжелого дня. Впрочем, возможно, он думал и о чем-то другом, что не осталось в памяти. Во всяком случае так ему казалось, когда он вспоминал тот вечер много лет спустя. Полковник твердо знал: когда Цзон приведи к нему, когда он увидел ее лицо, Азия перестала преследовать его кошмарами, впервые с тех пор, как в 1940 году он покинул Англию. Он смотрел, как Цзон приближается к нему, и чувствовал себя домом, из которого наконец уходят жуткие призраки, и теперь, очистившись, он готов был принять под свою крышу новых, настоящих жильцов. В нем ликовал освобожденный дух, и он понял, что добрался, наконец, до цели в своих мучительных поисках Азии.
      Он разглядывал ее лицо в неверном свете закатного неба. Через несколько минут полный мрак яростно обрушится на землю; с такой же яростью полковник обрушивался на врагов. Его бесстрашие высоко ценили американцы и британское командование; благодаря этому он быстро продвигался по армейской лестнице.
      Полковник заметил, что у женщины не совсем китайское лицо; об этом говорили не отдельные его черты, а, скорее, общее выражение. Овальное лицо Цзон нельзя было назвать правильным, но в самой его неправильности полковник находил непостижимое очарование. Широкие скулы, удлиненные миндалевидные глаза, нос, не такой плоский, как можно было ожидать; особую выразительность ее лицу придавали широкие полные губы. Позже полковник научился безошибочно читать по губам Цзон малейшие перемены в ее настроении.
      Пай расчесала длинные черные волосы Цзон и перевязала их красной шелковой лентой; волосы падали с плеч, такие густые и блестящие, что в ту минуту Цзон показалась полковнику каким-то мифическим существом, живым воплощением Востока, бескрайнего и многолюдного.
      - Как ты себя чувствуешь? - Он задал вопрос на кантонском диалекте и, не услышав ответа, повторил по-пекински.
      - Сейчас хорошо. Спасибо, - ответила Цзон и поклонилась. Полковник был поражен: ему никогда не доводилось слышать такого нежного и певучего голоса. Он смотрел, не отрываясь, на ее высокую стройную фигуру, которой бы залюбовался любой мужчина.
      - Мне очень повезло, что я вас встретила, - сказала Цзон, не поднимая глаз. Она безуспешно попыталась произнести его фамилию. - Мне очень стыдно. Цзон потупилась. - Пай столько раз учила меня. Не сердитесь, прошу вас.
      - Ничего. Называй меня Денис. ( Цзон несколько раз повторила его имя.
      - Теперь не забуду. Денис
      К этому моменту полковник уже знал, что женится на ней.
      Когда курьер доставил полковнику предложение американского оккупационного командования поступить на службу к генералу Дугласу Макартуру в качестве советника, он прежде всего подумал, как сказать об этом Цзон. Не могло быть и речи о том, чтобы отказаться от предложения - мысли полковника уже перенеслись в Токио.
      Было начало 1946-го года. Юго-Восточная Азия еще не оправилась от чудовищного потрясения после взрывов в Хиросиме и Нагасаки, неисчислимых последствий которых никто не мог предсказать.
      Они были женаты уже четыре месяца, и у Цзон пошел третий месяц беременности. И все же полковник без колебаний решил покинуть Сингапур, ставший его вторым домом. Принять предложение американцев он считал своим долгом; он отчетливо представлял, с какими проблемами столкнулась Япония после безоговорочной капитуляции, и страстно стремился вместе с Макартуром "уверенно вывести Японию на новый путь".
      После минутного размышления полковник вызвал Данверса и объявил, что уходит; в случае крайней необходимости его можно найти дома.
      Услышав шум джипа в переулке, Цзон прогнала Пай от двери и сама встретила полковника на пороге.
      - Ты сегодня рано вернулся домой, Денис, - сказала она с улыбкой.
      Он выбрался из джипа и отпустил водителя.
      - Наверно, ты сейчас заявишь, что я помешаю слугам убирать в доме.
      - Нет, нет. - Цзон взяла полковника за руку, и они вместе поднялись по ступенькам. - Наоборот. Я задала им трепку и отправила на кухню - там все так запущено.
      Они пересекли прихожую и вошли в его кабинет; Цзон приготовила коктейль.
      - Вот как? - Полковник взял из ее рук прохладный бокал. - Ты находишь, они заслужили наказания?
      - Нет, что ты. - Цзон прикрыла рот рукой, как бы испугавшись его слов.
      Полковник кивнул, не показывая своей радости.
      - Ведь ты бы мне сказала?
      - Ни в коем случае.
      Цзон проводила полковника к его любимому креслу, и когда он удобно уселся, вытянув ноги, опустилась на колени рядом с ним. На ней был просторный темно-синий шелковый халат с маленьким воротничком и широкими рукавами. Полковник не мог вообразить, где она раздобыла это необычное одеяние, но спрашивать об этом посчитал бестактным.
      - Ты не имеешь к этому никакого отношения, - прибавила Цзон. - Я хозяйка в доме. Ты командуешь у себя в гарнизоне, а здесь - я. Чтобы поддерживать в доме покой, нужно доверие. Доверяй мне! Ведь покой - это самое важное для душевного здоровья, ты согласен? - Когда полковник кивнул, глядя ей в глаза, она продолжила: - Мир в доме зависит не только от его расположения и от поведения слуг, но и от самих хозяев.
      Цзон замолчала, и полковник, который все это время медленно потягивал свой коктейль, выпрямился в кресле и поставил бокал на столик.