- Ты забыла о дяде.
      - Нет. - Юкио покачала головой; ее черные волосы поблескивали в тусклом свете. - Я никогда о нем не забываю. Никогда.
      - Значит, у тебя есть семья. Ее глаза сверкнули.
      - Тебе надо все разжевывать? Я ненавижу Сацугаи. Как бы тебе понравился дядя, который не взял тебя к себе, а отдал этим... - Она судорожно глотнула сакэ.
      - Когда-нибудь, - произнес Николас, глядя в тарелку, - ты встретишь кого-нибудь. Влюбишься.
      - Во мне нет верности. - В голосе Юкио слышалась горечь. - И я не способна любить. Эти два понятия мне чужды.
      - Просто ты вообразила, что кроме секса для тебя ничего не существует.
      - Вернее, только секс приносит мне радость. Николас посмотрел на нее.
      - Неужели ты не понимаешь - это только оттого, что ты считаешь себя никчемной? - Он взял ее за руку. - Ты не допускаешь, что кто-то может тобой интересоваться как личностью, а не потому, что ему нравится твое тело.
      - Ты говоришь глупости. - Однако Юкио не отняла руку и не отвела глаз.
      - Называй как угодно.
      - Я не верю в это. Правда. Почему ты не можешь принимать меня такой, какая я есть? Меня не переделаешь.
      - Дело не в этом. Просто я хочу, чтобы ты когда-нибудь раскрепостилась, дала выход тому, что в тебе есть...
      - О, Николас, - Юкио коснулась пальцами его щеки, - зачем изводить себя и думать о том, чего никогда не будет. Кто знает? Может, через год я умру...
      - Замолчи, - отрезал он. - Я не хочу этого слышать, понимаешь?
      - Да, - ответила Юкио, на удивление покорно. Она опустила голову, словно в покаянии, и черные волосы упади полночным водопадом. Теперь она была образцовой японской женой, которая склоняется перед безусловной властью мужа.
      - И кто тебе сказал, что ты не отважная? - Николас не привык к таким разговорам; ему отчаянно хотелось перегнуться через стол и поцеловать ее полуоткрытые губы, но не хватало мужества. - Вспомни о своем детстве, о том, что тебе пришлось пережить. Для этого понадобилось немало сил.
      - Ты так думаешь?" - Совсем как маленькая девочка. Тихо появилась официантка, встала на коленях возле столика и выставила новые блюда и напитки. Николас проводил ее взглядом, пока на пороге она не скользнула в свои гэта и не исчезла.
      - Но я же сказал, - яростно прошептал Николас - Что с тобой?
      - Я не знаю, - Темные глаза упорно смотрели в стол. - Не знаю.
      Он подлил сакэ в ее крошечную белую чашечку.
      Они вышли из ресторана, и Юкио как ни в чем не бывало взяла его под руку, оживленно болтая, перескакивая с одной темы на другую.
      Они плыли в оживленной вечерней толпе, среди ярких огней и пронзительных звуков. Воздух был пропитан благовониями и бензиновыми парами, которые окутывали многочисленные лавки, открытые почти всю ночь. Город торговцев, этого нового класса, когда-то презираемого равно благородными самураями и униженными крестьянами.
      Николас и Юкио прошли огромный пассаж игральных автоматов, на которые долго пялили глаза, будто приехали из глухой деревни, и оказались а электронном царстве американского рок-н-ролла. Из громкоговорителя музыкального магазина вырывался настойчивый пульсирующий ритм. Завораживающие черные голоса на фоне струнных и ударных. Они танцевали перед освещенной витриной, в которой была установлена черно-белая рекламная фотография: Джон, Поль, Джордж, Ринго.
      Закрой глаза, и я поцелую тебя. Завтра я буду скучать по тебе Помни, я всегда буду искренним... Снова и снова.
      А пока я буду вдалеке Я буду каждый день писать домой... Красные, зеленые, желтые огни; волшебная ночь рок-н-ролла.
      И я пришлю тебе всю свою любовь...
      - Кто это? - спросила Юкио, слегка запыхавшись.
      - Битлз, - ответил хозяин магазина. - Новый ансамбль из Англии.
      И Николас купил ей эту странную заморскую пластинку. Но пройдя квартал, они услышали совсем другие звуки, громкие и отрывистые. Сямисэн. Другая культура. Это оказался Бунраку, традиционный кукольный театр. Юкио пришла в восторг и захлопала в ладоши, как ребенок. Она упросила Николаса зайти. Он порылся в карманах и купил два билета.
      Зал был почти полон, и они не сразу нашли свободные места. Спектакль только начался. Николас успел прочитать на афише, что это знаменитая пьеса Тюсишура, знаменитая история сорока семи верных самураев.
      Марионетки были великолепны в своих ослепительных нарядах. Некоторые были настолько сложны, что для управления ими требовалось три человека: один главный кукловод - для головы, туловища и правой руки, второй - для левой руки, и третий - для ног.
      Николас и Юкио сидели в последних рядах. Вскоре в зал вошли двое американских моряков, белый и негр. Николас не мог понять, как их занесло в Бунраку. Возможно, они дожидались своих подружек иди третьего товарища. Белый проскользнул на свободное место, а негр остался стоять в проходе.
      Николас видел, как глаза Юкио оторвались от яркой сцены. Он заметил, куда прикован ее взгляд: как охотничья собака с дичи, она не сводила глаз с выпуклости под ширинкой у негра. Вокруг мерцали разноцветные блики, и это напомнило Николасу об огромном аквариуме в Токио, куда его водили родители. Все происходящее казалось нереальным. Полуоткрытые губы Юкио, ее тяжело вздымающаяся грудь.
      Николас почувствовал, как ее пальцы коснулись его бедер, замок медленно скользнул вниз; его обдала горячая волна. Все это время Юкио не сводила с негра широко раскрытых сверкающих глаз. Ноги Николаса стали ватными. Ему хотелось закричать: "Прекрати!". Но он не мог. Моргнула ли она хоть раз? Николас хотел убрать ее пальцы, но не сделал этого. Он продолжал смотреть на сцену, краешком глаза поглядывая на зловещую выпуклость. Какого он был размера? Какой он вообще может быть? Правда ли, что это сводит женщин с ума?
      Сямисэн продолжал играть. Самураи сражались с подобающей доблестью. Да, да. Да!
      - Знаешь, что мне не нравится в японцах? - спросила Юкио. Уличные огни, проходя через жалюзи, бросали на стену и часть потолка полосатые тени.
      Николас повернулся в кровати.
      - Что?
      - То, что у них не бывает светлых глаз. - Она вздохнула, и он представил, как ее широкие губы вытянулись трубочкой. - В Киото я видела француженок и американок с голубыми глазами. Странно, я всегда мечтала, чтобы у меня были зеленые глаза - как изумруды.
      - Почему ты об этом думаешь
      - Мне кажется, эти мысли показывают, как я себя ненавижу. Вот это, - Юкио потянулась, взяла его руку и опустила ее себе между ног, - только это имеет значение.
      - Нет, - Николас отдернул руку. - Это не имеет никакого значения.
      Она спросила тихо:
      - Совсем-совсем. Николас рассмеялся.
      - Ну ладно. Имеет. Но самую малость. Он привстал и наклонился над ней. Ее кожа казалась очень бледной в полумраке.
      - Послушай, Юкио, ты понравилась мне еще до того, как мы танцевали в тот вечер.
      - До того, как я...
      - Стала ко мне прижиматься.
      Юкио вытащила руку из-под одеяла и легонько ударила Николаса в грудь. Его мышцы задрожали, и он ощутил знакомое напряжение в животе. Ему казалось, будто чья-то могучая рука давит на его легкие, и ему становится трудно дышать.
      - В чем дело? - спросила Юкио, когда он отодвинулся и сел на край кровати. - Чего ты боишься? - Николас чувствовал, как она смотрит на него. - Меня? Ты боишься меня, Николас?
      - Не знаю, - ответил он печально. И в этом было все дело.
      Они уехали из Осаки на старом довоенном поезде, который, несмотря на идеальную чистоту, резко отличался от предыдущего экспресса.
      Стук колес, скрип рельсов, толчки. Но почему-то это успокаивало Николаса. Его мысли то и дело возвращались к тому спектаклю в кукольном театре. Вернее, к спектаклю, который устроила Юкио. Может быть, она нимфоманка? Но как он мог об этом судить? Николас даже не знал точно, что это такое. Любая женщина, которую нельзя удовлетворить? Но ее жажду можно погасить. Просто для этого требуется очень много сил. И если даже она нимфоманка? Что это меняет?
      Он отвернулся от Юкио и стал смотреть в окно. Мерное дребезжание. Кто-то шел по проходу и едва не упал на них, когда поезд накренился на повороте. За крутым откосом проносились квадраты лугов и рисовых полей. Николасу показалось, что вдалеке он видит неподвижное стадо коров. Скоро рельсы повернут на юго-восток, к морю.
      День был безоблачным, и солнце уже растопило последние остатки белого утреннего тумана.
      Позади оставался Кобе, один из крупнейших портов Японии, с его бесконечной чередой грузовых судов и международной колонией, которая составляла добрую четверть населения города.
      "Мы уже далеко отъехали", - подумал Николас. Эти промышленные и деловые центры раздражали его. Как и аэропорты, они все удручающе похожи друг на друга, несмотря на языковые и расовые различия. В аэропорту невозможно понять даже, в какой части света ты находишься. Другое дело, вокзалы. Странно, но ему никогда не приходилось видеть два одинаковых вокзала, и этот старомодный индивидуализм действовал на Николаса успокаивающе. Кроме того, из окна поезда можно увидеть больше, чем просто серьге облака, похожие на клочья седой бороды. И как эта штука вообще держится в воздухе?
      Он оторвал взгляд от пейзажа за окном. Пассажиры в этом поезде тоже были другими. Последний бизнесмен сошел в Кобе, и теперь Николас видел вокруг себя людей земли. Напротив сидел человек в синем комбинезоне и высоких ботинках с толстыми подошвами. Скрестив на тощем животе мозолистые руки и уронив подбородок на грудь, он вытянул ноги и скрестил лодыжки. У него были очень короткие седые волосы и жесткие черные усы. Наверное, рабочий с фермы; возвращается домой. Через проход мирно посапывала с полуоткрытым ртом толстая женщина в ярком бело-малиновом кимоно. Рядом с ней высилась стопка коричневых бумажных пакетов. Двое ребятишек в европейских костюмах забрались с ногами на сиденье и строили гримасы каждому, кто проходил мимо.
      - Николас, ты меня слушаешь?
      - Нет, извини. Я думал о кукольном театре. Юкио засмеялась.
      - Ты хочешь сказать, о том, как я тебя там трахнула.
      - Не понимаю, - возмутился он, - почему ты считаешь своим долгом выражаться как матрос. Почему, например, ты говоришь "трахаться", а не "заниматься любовью?
      - Потому что, - серьезно ответила она, - "трахаться" это именно то, что я имею в виду. Ты когда-нибудь занимался любовью, Николас? Расскажи мне, что это такое.
      - Я занимаюсь любовью с тобой.
      - О чем ты говоришь? Мы трахаемся как кролики.
      - Не думаю, что это можно сказать даже о тебе.
      - Не думаешь? - в голосе Юкио послышалось раздражение. - Слушай, Николас, я трахаюсь с тобой точно так же, как и с остальными. Ты знаешь, как я веду себя с тобой? Так вот, точно так же я веду себя и с другими мужчинами. Например, с Сайго. - Зачем она сейчас вспоминает о нем? - Я кончаю у него на ладони...
      - Ладно! - закричал Николас. - Хватит! Зачем ты все это говоришь?
      Юкио потерлась о него и заурчала как кошка.
      - Я? Я просто хочу завести тебя, вот и все. Ты не обращал на меня внимания, и я...
      - Господи! - Он поднялся с сидения. - И ты не нашла другого способа?
      Николас грубо протиснулся мимо нее и прошел в конец вагона. Там он стал наблюдать через двойное стекло, как раскачивается соседний вагон. "Господи, думал он, - неужели она собиралась подогреть меня такими рассказами? Что за дикая мысль". Он почувствовал озноб и легкую тошноту и оперся рукой о дверь вагона.
      Справа от него сверкали последние огни города. Николас посмотрел на часы. Должно быть, Курасики. Вот-вот покажется северный край Сэто Найкай Внутреннего моря. Родители часто возили его туда в детстве, и оно всегда казалось ему бесконечно тихим и добрым.
      Поезд пробивался сквозь густые рощи высоких сосен, и в вагоне вдруг стало темно и жутко. Потом так же внезапно снова ворвалось солнце и сосны отступили, открывая отвесный склон. Внизу сверкало Внутреннее море, словно в нем танцевали тысячи кривых золотистых сабель.
      Николас зачарованно смотрел на воду. Теперь Юкио должна была бы тихонько подойти к нему сзади, обнять и извиниться. Но с какой стати? И все же он ждал. Неисправимый романтик.
      До самого горизонта тянулись один за другим острова, большие и поменьше, холмистые и плоские. В детстве Николасу говорили, что во Внутреннем море больше суши, чем воды. Острова были покрыты сложным узором террас: плодородная земля в Японии в большой цене.
      "Когда-нибудь, - думал Николас, мне хотелось бы просто путешествовать с одного острова на другой, помогать людям работать на этих крохотных полях, а потом разговаривать с ними за едой. Наверно, на это не хватило бы целой.жизни. Что за мысль! Никогда не возвращаться - только вперед. Каждый день в новом месте, не такой, как был вчера и как будет завтра. Никогда не уставать, никогда не скучать. Как теперь? Я слишком для этого молод".
      Николас знал, что это не усталость и не скука: совсем другое чувство рядится в их одежды.
      Страх.
      Они проезжали хиросимскую бухту. Показались огромные оранжево-черные тории, ворота храма Ицукусима. Это место считалось одним из самых красивых видов Японии. Николас теперь впервые увидел его своими глазами и вспомнил бесчисленные яркие открытки.
      Ворота будто висели в воздухе, выступая из воды как огромный иероглиф, символ старой Японии, вечно напоминающий о ее прошлом.
      Поезд долго стоял на станции. Вокруг трудились безобразные приземистые промышленные здания. В воздухе висела раскаленная тишина, тонкая и хрупкая, как яичная скорлупа.
      Сидение напротив Юкио и Николаса, долгое время остававшееся пустым, теперь занимал высокий худощавый человек в серо-коричневом кимоно. Он был совершенно лысый, если не считать клочков белой бороды, свисавших с. узкого подбородка. Его кожа, полупрозрачная, как пергамент, туго обтягивала широкие скулы; но вокруг глаз и в уголках рта годы собрали множество морщинок. Старое дерево, возраст которого можно определить по числу годовых колец. Старик кивнул им, и его глаза ярко сверкнули. Его руки были скрыты в широких рукавах кимоно.
      Поезд, наконец, дернулся, и станция начала медленно отдаляться. При этом чувство подавленности усилилось; казалось, воздуха больше нет, и если открыть окно и высунуть туда голову, окажешься в холодном космическом вакууме.
      Николас почувствовал легкую дрожь и выглянул в окно. В ярком фарфоровом небе слышался гул самолета.
      Поезд невыносимо медленно тащился через город. На мгновение в окне показался каркас старой обсерватории, такой, каким он был в 1945 году: полуобгоревший скелет купола, одинокий и зловещий. Чайки низко кружились над ним, но никогда не касались, будто повинуясь генетической памяти и инстинкту самосохранения. Наверно, они и теперь еще чувствовали его обжигающий жар, шипящие потоки радиации.
      - Ты хочешь узнать мое настоящее "я"? - спросила Юкио, наклонившись к его уху, когда они оба не сводили глаз со скорбного памятника. - Смотри. Вот так же и моя душа.
      "Теперь она стала сентиментальной, - подумал Николас. - Противоположный полюс ее непробиваемого цинизма". Но именно эта двойственность больше всего привлекала его в Юкио. Николас ни на минуту не верил ее напускной простоте. Он знал, что это не более чем самозащита, и ему мучительно хотелось понять, что прячется за каменной стеной, которую Юкио возводила вокруг себя с таким упорством.
      Узкие ленты облаков плыли поднимались откуда-то с земли высоко в небо. Хиросима осталась позади.
      - Извините меня, - сказал старик. - Простите мою назойливость, но я не могу удержаться от любопытства. Он замолчал, и Николас был вынужден спросить:
      - Что же вас интересует?
      - Вы были когда-нибудь в Хиросиме?
      - Нет, - ответил Николас; Юкио молча покачала головой.
      - Я так и думал, - заметил старик. - В любом случае, вы слишком молоды, чтобы помнить старый город таким, каким он был до уничтожения.
      - А вы? - спросила Юкио.
      - О да. - Он печально улыбнулся, и морщинки пропали с его лица. - Да, когда-то Хиросима была моим домом. Теперь кажется, что это было так давно. Почти как в другой жизни. - Старик снова улыбнулся. - Да так оно и было, в некотором смысле.
      - А где вы находились, - - поинтересовался Николас, - когда это произошло?
      - В горах. - Он кивнул. - Да, достаточно далеко от огненного смерча. За много миль отсюда качались деревья и земля содрогалась как от боли. Ничего подобного никогда не случалось. Рана, нанесенная Вселенной. Это больше, чем гибель человека или даже цивилизации.
      Николас хотел спросить почему, но не смог произнести ни слова. Он сидел с пересохшим ртом и не сводил глаз со старика.
      - Вам повезло, что вас не было в городе, когда упала бомба. Старик посмотрел на Юкио.
      - Повезло? - Он выговорил это медленно, будто пробуя на вкус неизвестное блюдо. - Не знаю. Это не совсем подходящее слово. Если и можно подобрать какое-то слово, то это карма. Видите ли, перед самой войной я уехал за границу. В то время я занимался торговлей, я часто бывал на континенте, в основном в Шанхае.
      Рука старика показалась в рукаве кимоно, и Николас поразился необыкновенной длине его ногтей. Они были тщательно ухожены, отполированы и покрыты светлым лаком. Старик заметил удивленный взгляд Николаса.
      - Эту причуду я перенял от китайских аристократов, с которыми вел дела и которые относились ко мне по-дружески. Теперь я к этому привык настолько, что даже не замечаю. Впрочем, длина моих ногтей весьма умеренная. - Он уселся поудобнее, словно собирался рассказать вечернюю сказку своим внукам. У него был замечательный, хорошо поставленный голос: властный, и в то же время мягкий. - Однажды, закончив все дела, мы решили отдохнуть и поехали за город. Я понятия не имел, что меня ожидает: у этих китайцев довольно странные вкусы. Но занимаясь бизнесом, нужно быть космополитом, особенно в том, что касается личных пристрастий твоих партнеров. Да, я не думаю, что в таких делах разумно быть слишком узколобым и упрямо придерживаться собственных традиций. В мире есть сотни разных культур, не так ли? Кто может сказать, которая из них лучше. - Старик пожал худыми плечами. - Во всяком случае, не я.
      За окном сгущались сумерки. Края серых облаков светились розовыми и золотистыми оттенками. Солнце опустилось за горизонт, и небо на востоке было чистым, словно огромная полупрозрачная чаша из темно-синего фарфора. В вышине уже можно было различить несколько ярких звезд, будто заброшенных туда чьей-то огромной рукой. Весь мир, казалось, погрузился в абсолютный покой, и само время уже не имело никакого смысла. Наступил тот волшебный миг, когда после неслышного вздоха должен вот-вот подняться занавес... и начнется представление.
      - Мои китайские друзья отвезли меня в небольшой городок в окрестностях Шанхая. Это был - извините меня, дорогая - бордель. Нет, не тот дом, в котором мы остановились, а весь город. Да, да, город развлечений. Еще раз прошу у вас прощения, барышня. Дедовой человек, который неделями не бывает дома, по многим причинам едва ли может позволить себе взять с собой жену. И подобные развлечения становятся почти неизбежной частью поездки.
      Китайские аристократы ценят чувственные радости весьма высоко. И я не могу сказать, что осуждаю их за это. - Старик засмеялся, но в этом смехе не было ничего непристойного, скорее добродушие любящего дядюшки. - В конце концов, это необходимая и важная часть нашей жизни - так почему же не отдать ей должное?
      М-да, как бы там ни было, я никогда прежде не видел такого роскошного заведения. Среди гостей были исключительно аристократы, более того, из весьма избранного круга. Замечательно изысканное общество. - Его глаза казались огромными и мечтательными. - Да, там хотелось остаться на всю жизнь. Но, разумеется, это было невозможно. Представьте себе, через некоторое время такая разреженная атмосфера может порядком надоесть. По крайней мере, я не хотел бы испытать это на себе. Жизнь ничего бы не стоила, если бы в ней не оставалось места для прекрасных грез. Каждому человеку нужно время от времени отрешиться от действительности, не так ли?
      Поезд прогрохотал по мосту и углубился в лес; чахлые деревца стояли точно жалкие остатки разбитого войска. Последний свет угасал, и черные облака приобрели отчетливые формы. Только над самым горизонтом, в дымке, терялись все очертания. Ночь быстро окутывала землю, как строгая мать.
      - Но я не собираюсь рассказывать вам обо всем, что там было. - Старик обезоруживающе улыбнулся. - Вы достаточно молоды, чтобы нуждаться в моих советах по этой части. Нет, я расскажу вам об одном человеке, которого я там встретил. - Он поднял длинный палец, костлявый, но удивительно красивый, Длинный ноготь причудливо поблескивал в тусклом свете вагона. - Этот человек не был одним из клиентов, я в этом уверен, и в то же время он явно там не служил. По крайней мере, я никогда не видел его за работой.
      Поздно ночью или, точнее говоря, рано утром его можно было застать в большом салоне на первом этаже - здание было двухэтажным (возможно, его когда-то построили англичане, но, разумеется, для каких-то других целей) - он сидел в одном из высоких кресел и играл в какую-то незнакомую мне игру с белыми и красными костями...
      - Маджонг? - предположил Николас.
      - Нет, не маджонг. Совсем другая игра, я так и не выяснил какая. Он сидел там неподвижно, пока девушки убирали зал, а когда они уходили, он начинал играть. Щелк-щелк. Щелк-щелк.
      Старик достал сигарету и не без труда - из-за своих длинных ногтей прикурил от металлической зажигалки. Он улыбнулся, прижмурив один глаз от дыма, и повернул в руках зажигалку. Она ярко блеснула.
      - Память тех далеких дней. Когда-то она принадлежала одному британскому дипломату, которому я помог выбраться из неприятностей. Он настаивал, чтобы я взял эту зажигалку, и я не мог отказаться.
      Старик убрал зажигалку и затянулся; облачко дыма окутало его как туман.
      - Я никак не мог заснуть в том доме - даже после того, как все мои желания были удовлетворены. Надеюсь, мои слова не оскорбляют вас, барышня?
      - Нисколько, - успокоила его Юкио. "Знал бы этот дедушка, как она обычно выражается", - подумал Николас.
      - У меня была привычка читать поздно ночью; я всю жизнь был ненасытным читателем. Но в ту ночь я чувствовал себя беспокойно и отложил книгу - это был "Моби Дик". Разумеется, в подлиннике. Я не очень-то доверяю переводам слишком многое в них теряется. Так вот, я отложил книгу и спустился на первый этаж.
      "Щелк-щелк. Щелк-щелк". Было слышно, какой двигает кости. Я сел рядом с ним и молча стал наблюдать за игрой. В те годы я был довольно дерзким молодым человеком. Не грубым, Боже упаси, я получил слишком хорошее воспитание. Это была просто - как бы это выразиться? - юношеская порывистость.
      Герой моего рассказа был старше, чем я теперь, гораздо старше; впрочем, я совсем не умею определять возраст людей, так что мне не следует особенно доверять. Словом, он был старым человеком. Да, никто не взялся бы это отрицать.
      Его ногти были настолько длинными, что он вынужден был носить специальные защитные футляры. Мне доводилось где-то читать, что китайские аристократы пользовались такими футлярами в начале века. "Но я полагал, что в тридцатые годы этот обычай безвозвратно ушел в прошлое. Оказалось, я ошибался.
      Обычно такие футляры делались из лака, но у этого человека - если только мои глаза меня не обманывали - они были из чистого золота. "Как это может быть? - спрашивал я себя. - Как ногти могут выдержать такую тяжесть?" И все-таки это было золото.
      "Зачем вы пришли сюда?" - Человек не поднимал глаз. "Щелк-щелк, двигались кости. - Щелк-щелк".
      Я был так поражен, что лишился дара речи, и незнакомцу пришлось поторопить меня. "Ну, ну, говорите же. Щелк-щелк". - "Не спится", - ответил я заплетающимся языком. "Я никогда не сплю, - сказал человек. - Но это из-за моих преклонных лет. - Он посмотрел на меня. - В вашем возрасте я всегда хорошо высыпался. Наверное, поэтому сейчас я могу обходиться без сна". - Он говорил по-пекински, но на каком-то довольно странном диалекте: необычные окончания, отрывистые слова и тому подобное. Я не мог определить, из каких он мест.
      "Со мной это нечасто бывает, - сказал я неуверенно. - Но вы не так уж стары". - "Я достаточно стар, чтобы знать, что скоро умру". - "Мне так не кажется".
      Человек скептически посмотрел на меня. "Никогда нельзя полагаться на свои впечатления". - Он начал складывать кости в столбики по девять штук. - "Но это меня не беспокоит. Я не боюсь смерти. Более того, я с радостью оставлю этот мир. Я не хочу видеть того, что грядет". "Грядет? - переспросил я как дурачок. - А что грядет?" ( "Нечто ужасное, - ответил он. Его руки на складном лакированном столике казались остатками какой-то древней культуры, извлеченными на свет осторожной рукой археолога. - Новая бомба, мощность которой находится за пределами нашего воображения. Она может разрушить целый город".
      Никогда не забуду той минуты. Я сидел неподвижно, затаив дыхание. Отчетливо и близко был слышен звон цикады, словно она каким-то образом оказалась в доме. Мне почему-то захотелось найти ее и отпустить в ночную темноту. Но я не мог пошевелиться, будто слова этого человека пронзили мое сердце и приковали меня к креслу.
      "Не понимаю", - проговорил я, не в силах скрыть волнения. "Я и не ожидал, что вы поймете", - заметил он, заканчивая складывать кости. После этого он спрятал их во внутренний карман своего халата и поднялся. На мгновение мне показалось, будто я уже где-то видел этого человека. Но теперь я думаю, что это была лишь прихотливая игра светотени.
      - И что же было потом? - не выдержала Юкио.
      - Потом? - Старик выглядел растерянным. - Ничего. Абсолютно ничего. "Доброй вам ночи, - произнес он церемонно. - Желаю приятных сновидений". Правда я не понимаю, как он мог этого желать после того, что сам сказал.
      Когда тот человек ушел, в салоне стало очень тихо. Я откинулся в кресле, и мне чудилось, что я слышу, как растет трава за окнами, там, где спят древесные лягушки. Возле сетки гудело облако комаров.
      Должно быть, через некоторое время я поднялся к себе наверх, хотя и не помню, как я это сделал. В ту ночь я так и не смог сосредоточиться на великом творении Мелвилла.
      Слова незнакомца звучали у меня в ушах, словно он искусно выгравировал их скальпелем в моем мозгу.
      - Но откуда он мог знать? - спросил Николас. - В то время об этом не догадывались даже сами американцы. Старик кивнул.
      - Да. Я часто задаю себе этот вопрос. С того самого дня в августе, когда я стоял на склоне далекой горы и чувствовал, как сотрясается земля, пылает небо и приближается знойный ветер. Откуда он мог знать?
      - И какой же ответ? Старик слабо улыбнулся.
      - Ответа нет, мой друг.
      Поезд спустился под уклон и стал замедлять ход. Старик поднялся и поклонился попутчикам, сцепив руки на плоском животе.
      - Моя станция, - прошептал он. - Пора выходить.
      - Эй! - спохватился Николас. - Подождите! В своем нетерпении он позабыл о вежливости. В его голосе не было того уважения, которое молодой человек должен выказывать старшим. Но это не имело значения, потому что старик уже исчез в конце вагона, и поезд с шипением и свистом остановился. Николас плюхнулся на сидение рядом с Юкио.
      - Слишком поздно, - вздохнул он. - Слишком поздно. Поезд набирал скорость на последнем участке пути к Симоносэки. В вагоне было тихо. Даже Юкио молчала, разглядывая свои руки.
      Ночь была объята пламенем. Они проезжали недалеко от одного из южных городов, превращенных в сплошной огромный нефтеочистительный завод. Исполинские языки пламени лизали ночное небо: это походило на солнечную корону в каком-то дьявольском танце. Казалось, в таком месте не могут жить и работать люди; какой-то кошмарный пейзаж, без конца и края. Они ехали, а красные и оранжевые огни все так же взмывали над темными силуэтами зданий.
      - Что ты думаешь о рассказе этого старика? - спросила Юкио.
      Николас отвернулся от окна.
      - Что?
      - Этот старик... ты ему поверил? Почему-то Николас подумал о Со Пэне.
      - Да, - сказал он.
      - А я нет. - Юкио закинула ногу за ногу, совсем по-американски. - Такого в жизни не бывает.
      Они провели ночь в Симоносэки, так близко от воды, что даже слышали ее, хотя все вокруг покрывал густой туман. Глухие гудки казались в ночном воздухе таинственными и мрачными.
      Голова Юкио лежала у него на груди, и волосы,, как веер, раскинулись по его бледному телу. Николас чувствовал ее тяжесть, ее тихое мерное дыхание. Он думал о том, что в ней с такой силой привлекало его, и не понимал, почему для него так важно знать ответ на этот вопрос
      Юкио зашевелилась, и Николасу показалось, что она - часть его собственного тела.
      - Что cлyчидocь? - спросил он.
      - Ничего, - прошептала Юкио. - Я думала об одной истории, которую когда-то рассказывала мне мама. Только ее одну я и помню. Хочешь послушать?
      - Да. .
      - Ну так вот. Давным-давно в замке Року-но-мия жила одна девочка. Никто уже не знает, где находится этот замок (так говорила мне мама). После смерти родителей ее воспитывала няня. Прошли годы, и девочка превратилась в прекрасную молодую женщину.
      Как-то вечером ее представили одному человеку, и с тех пор он стал часто бывать в замке, а она радушно принимала его.
      Но долгими днями, когда женщина в одиночестве гуляла по саду, она размышляла о силе судьбы. Она думала, что ее счастье зависит от этого человека, пожимала плечами и смутно улыбалась солнцу.
      По ночам женщина лежала рядом со своим возлюбленным и
      не чувствовала себя ни счастливой, ни несчастной, потому что ее радости были быстротечными.
      Но однажды даже этому настал конец. Возлюбленный женщины печально сообщил ей, что его отец получил назначение в другую провинцию, и он должен следовать за ним. "Но, - пообещал он, - это продлится только пять лет. После этого я снова вернусь к тебе. Прошу, дождись моего возвращения".
      Женщина заплакала, видимо, не столько из-за любви к нему, сколько от мысли о расставании.
      Через шесть лет все переменилось в замке Року-но-мия. Тот человек не вернулся, все деньги растаяли, и слуги один за другим покинули замок. Женщина и ее няня были вынуждены перебраться в старый заброшенный дом.