Аликс чихнула, вытерла платком нос.
      - Все было так. Томкин совершил ошибку, когда рассказал Анджеле о своей связи с Минком, а Анджела, стерва, имела память глубокую, как морское дно. Она запоминала все. Пользовалась этим, чтобы добиться чего угодно от кого угодно. И она запомнила то, чего они не хотели разглашать.
      Естественно, в один прекрасный день она начала шантажировать Томкина. Я не знаю зачем. Может, хотела, чтобы он купил ей бриллиант, а он отказывался. А может, просто хотела его разозлить. Никогда нельзя было знать, что у нее на уме. Переменчивая, как ветер.
      Она всегда знала, на какой рычаг нажать, и знала, где такой рычаг у Томкина. Она от него чего-то хотела, а он отказывал, тогда она пригрозила рассказать газетчикам все, что она о нем знает. Так у нее было заведено.
      Но на этот раз, мне кажется, она не понимала, какого зверя держит за хвост. Томкин сразу замолчал, не стал с ней спорить, сразу понял, что с ней не договориться.
      В общем, он позвонил Минку, а Минк напустил на нее своих ищеек. Эти ничего не обсуждали и особо не думали. Все, за что брались Минк и Томкин, заходило слишком далеко.
      Понятно, Томкин был там. Анджела ни за что не открыла бы людям Минка. Томкин был впереди. Но когда она сняла дверную цепочку, туда ввалилось трое.
      - Значит, Томкин присутствовал при том, как ее убивали? - Голос у Кроукера дрожал, потому что ее ответ был очень важен для него.
      - Он был в квартире, но не в спальне. Полез в бар за выпивкой, чтобы успокоиться. У него так дрожали руки, что он пролил больше, чем попало в стакан. Я видела это из шкафа, где пряталась. Я как раз выходила из ванной, когда она пошла открывать дверь. - Глаза у нее затуманились, словно утратили цвет. - Я услышала ее крик. Тонкий такой, словно собака взвизгнула от удара. Она пожала плечами. - Не знаю почему, но я сразу залезла в шкаф.
      - Значит, ты была свидетельницей?
      - Они ничего особенно плохого с ней не сделали.
      Голос у Аликс звучал невыразительно и вяло. Может быть, подумал Кроукер, это защитная реакция на то, чего никому не приведи Бог видеть. Он взял ее за руку.
      - Они были... такие деловитые. Все произошло очень быстро. Меня это просто потрясло. Такой ужас... Я всегда думала, что требуется много времени, чтобы лишить человека жизни. - Она на секунду закрыла глаза. На ресницах блеснула слеза. - Потом они все сделали так, чтобы это не было похоже на расправу. Потом зашли в комнату и убрали за Томкиным. Меня не нашли только потому, что я пробралась в потайную комнату, которую Анджела устроила, чтобы хранить меха и драгоценности. Она обожала с ними забавляться. Я очень боялась, что меня найдут. - Тогда меня не заметили, но они, должно быть, знали о моих отношениях с Анджелой, потому что нашли меня через неделю после того, как я прилетела в Ки-Уэст. За это время они хорошо поработали и знали, где я была той ночью, знали, что я все видела. Люди Минка - профессионалы.
      - Вот я все и узнал, - произнес Кроукер в сторону.
      Он положил обе руки на руль. Правда была близко, хоть и не слишком. Про себя он смеялся, иронично и горько. Истина не бывает черной или белой. Томкин не убивал Анджелу, он ее просто подставил. Он не отдавал приказ, не исполнял этот приказ. Он просто был рядом, в соседней комнате. Виновен, ваша честь, пронеслось у Кроукера в голове, но в чем виновен? Это не убийство второй степени, даже не непредумышленное убийство. Соучастие. Все было сделано из Вашингтона, самим Минком.
      Двуличный хищный Минк, горько подумал Кроукер. Сколько он еще совершил убийств? Анджела Дидион была лишь одной из его многочисленных жертв. Он почувствовал себя в вакууме, и это навеяло печаль. Трясина, бесформенная и безликая, раскинулась вокруг. Что делать теперь, когда убийца Анджелы Дидион ему известен? Он знал наверняка, что не сможет предъявить Минку ни обвинений в этом убийстве, ни в любом другом. Он проиграл.
      Солнечный свет ослепил его, когда они наконец выехали из туннеля в Манхэттен. Кроукер свернул направо к Тридцать седьмой улице, здесь повернул налево, проехал несколько кварталов, остановился на светофоре, повернул направо и направился ко Второй авеню. Ему казалось, что весь город показывает на них пальцами.
      Гнев кипел в нем, неосознанный гнев на Аликс. Женская логика всегда была ему непонятна. Почему она не рассказала ему этого раньше? Хотя что он мог сделать? Им все равно пришлось бы уезжать.
      К черту, к черту, к черту!
      Она прикоснулась к его руке, и он взглянул на нее.
      - Прости меня за то, что я все это тебе рассказала. Ты ведь не виноват. Она поправила волосы. - Я бы там больше не выдержала. Как в тюрьме - даже хуже. По крайней мере в тюрьме, наверное, знаешь, где находишься. В Ки-Уэсте с этими двумя никогда не знаешь, чего от них ожидать. Приедет ли снова Минк? Или его чувства угасли? И тогда меня убьют? Мне начало казаться, что у меня в голове шар, который становится все больше с каждым днем. Скоро останется один шар, который вытеснит все мозги, и я не смогу думать. - Она попыталась засмеяться. - Правда, глупо?
      - Нет, - нежно сказал Кроукер. - Не глупо. Просто замечательно, как она смогла погасить его ярость. Всего лишь прикоснулась к нему, посмотрела на него, и вся злость обратилась в прах.
      Она тихо вздохнула, словно ей было очень важно, что он поддержал ее.
      - Я хотела рассказать тебе сразу, мне было важно, Лью, чтобы ты мне поверил.
      - Я верю.
      Она повернулась к нему.
      - Сказать легко.
      - Я ничего просто так не говорю, Аликс.
      Казалось, она поверила ему.
      - Я была в шоке, а ты как... даже не знаю... как с неба свалился.
      - Рыцарь на белом коне.
      Это была шутка, но она восприняла ее серьезно.
      - Да, я так хотела в это верить. Но я боялась. Слишком хорошо, чтобы быть на самом деле. Я столько времени была на прицеле, все, что я знала, - это как бомба с часовым механизмом... Мне это напоминало ощущения, которые я испытывала, когда была подростком, самой симпатичной девчонкой в классе - не думай, что я преувеличиваю, стоило посмотреть в зеркало, чтобы понять это. Мальчишки слетались, как мухи на мед. Я просто купалась в их внимании. Какой девчонке это не понравится? Но потом я их узнала, всех до одного, встречалась с ними, все эти детские увлечения, ты знаешь. Я вдруг поняла, почему они так хотели быть со мной. Им было неинтересно говорить со мной, узнать меня. Им нравилось пройтись со мной при всех, потом сунуть руку под юбку. Я их возбуждала, и ни о чем другом они думать не могли. Скоро я возненавидела свою красоту. Словно я была толстоногой, длинноносой и плоскогрудой.
      Она положила руку ему на колено.
      - С тобой было так же, Лью. Зачем он явился, спрашивала я себя. Что ему от меня надо? - Она снова засмеялась. - Мне даже казалось, что тебя прислал Минк, чтобы проверить меня. Но скоро я поняла, что это глупо - ты убил обоих его людей.
      - Ты скучаешь по нему? - Это был не праздный вопрос, скоро это могло стать его козырем, защитой или мечом над головой.
      - Как тебе сказать? - проговорила Аликс, когда они подъезжали к многоквартирному дому в районе Двадцатых улиц. - Наш роман проходил в заточении, или в космосе. Мне не от чего оттолкнуться. - Она отвернулась. - Я бы не легла с ним в постель, если бы не чувствовала... чего-то. Я не такая, как была Анджела. Но я не пойму, что это было. Мне кажется, что секс с ним это как установление физической связи одновременно с... как бы это сказать... с психологической, что ли? - Она пожала плечами.
      - Не чувственной?
      - Возможно, но вряд ли. Я не думала об этом. Наверное, эта связь с моим тюремщиком, он же держал меня взаперти, должна была помочь не чувствовать себя пленницей.
      - Но этого не случилось.
      Она едва заметно улыбнулась.
      - Ты думаешь, так могло случиться?
      - Нет.
      - Конечно нет. Это глупо с моей стороны. Нельзя было никому верить. Но я пришла в отчаяние. На меня это так давило. Я чувствовала...
      Аликс закричала... В окно машины ударила разрывная пуля и разнесла весь верх седана. Кроукер быстро пригнул Аликс, подмяв ее под себя.
      Одновременно он вытащил свой пистолет. Но прогремел еще один выстрел, машину качнуло, словно в нее ударил огромный кулак, во все стороны полетели куски хрома, стали, алюминия, пластмассы. Стекло сыпалось на них, касаясь их нежно, словно крылья голубя.
      Кроукер почувствовал запах дыма. С его стороны не было задней двери. Он наклонился, Аликс вскрикнула, когда он сильно придавил ее всей тяжестью тела; он открыл дверь с ее стороны и вытолкнул женщину на тротуар, как мешок картошки.
      Он выключил зажигание, но третий выстрел уже угодил в машину, пробив бензобак. Раздался глухой удар. Вспыхнул огонь. Кроукер закашлялся от едкого дыма.
      Он повернулся в ту сторону, откуда стреляли. Но угол зрения был неудачным, движения ограничены, а дым становился все гуще. Он услышал приближающийся вой сирен. Сюда ехали.
      Он выбрался из машины, схватил Аликс за руку, и они побежали. Он даже не взглянул на дверь дома Мэтти Мауса, словно это не имело для него значения.
      Они бежали по Второй авеню, мимо полицейских и пожарных машин, двигавшихся в другом направлении. Гудели сирены, скапливались автомобили. Люди останавливались и смотрели, а потом, как всегда, стали собираться у места происшествия. За считанные минуты собралась изрядная толпа.
      Наблюдая за собиравшимися людьми, Таня Владимова ругала себя за то, что рано выстрелила. Но она не знала, надолго ли они остановились. К тому же всего за десять минут до этого звук бипера напомнил, что нужно было отправляться в Японию. Она не была готова к этому, особенно сейчас, когда жертва была так близко.
      Все обстоятельства сложились против нее; они управляли ею, хотя все должно было быть наоборот. Теперь, разбирая свое оружие и запихивая его части в специальный ящик под ковриком в машине, она укоряла себя. Даже если бы у нее хватило времени, она не смогла бы преследовать Аликс Логан и Льюиса Кроукера. Слишком много народу, слишком много полицейских. Приедет еще больше. Автомобили сыщиков без опознавательных знаков вылетали из потока машин неожиданно, как Моисей, выходящий из Красного моря.
      Таня завела мотор и поехала подальше от этого места, к Мидтаун-туннелю, по направлению к аэропорту Кеннеди.
      Она заставила себя не думать о том, что ей не удалось сделать. Перестроилась в левый ряд. Но очень скоро движение замедлилось, машин становилось все больше. Она принялась вспоминать все подробности того, что она должна была сделать и в каком порядке.
      Блеснул свет. Это ужасно раздражало, потому что словно бился в мозгу какой-то странный ритм. Дам-ти-дам-ти-дам-дам.
      Его окружала молочно-белая пена "гёцумэй но мити". Должно сделаться спокойно и хорошо. Так бы и было, если бы не этот свет.
      Он попытался ни о чем не думать. Это ведь вполне легко. Но он не мог. Тщетно он пытался отключиться от всего, перед глазами постоянно стояло видение тропинки, ведущей к невыносимому свету. Он пытался избавиться от наваждения, но ничего не помогало. У него больше не оставалось сил, потому что белый луч света пронизывал его мозг, как электрошок. Он не мог думать, не мог сконцентрироваться, не мог собраться. Если бы у него был меч; если бы он мог вспомнить, где он оставил "иссёгай". Дам-ти-дам-ти-дам-дам.
      - "Иссёгай", - пробормотал Николас, связанный на колесе, весь в испарине.
      - Это еще что такое, - спросил Проторов, - Котэн?
      - Это значит "вся жизнь", - сказал борец "сумо". - Мне кажется, это имя самурайского меча. - Он чувствовал себя скверно. Процесс был утомительным. Ему хотелось остаться с Линнером наедине. Пяти минут было бы достаточно. - Хотя я не понимаю, что ниндзя будет делать с самурайским мечом.
      - Меч? - переспросил Проторов. - Русилов, вы отбирали у него подобное оружие?
      - Нет.
      - Вы его видели?
      - Нет.
      Проторов бросился к пленнику.
      - Николас! - позвал он совершенно другим тоном. - Где твой дай-катана? Где "иссёгай"?
      Луч света не отпускал его, пульсировал в мозгу.
      - Ро... Ротэнбуро.
      - Так нельзя, - сказал Котэн. - Самурайский меч - это подпись его владельца. Нам не нужно, чтобы кто-нибудь его подобрал и начал о нем расспрашивать.
      Проторов кивнул, он уже об этом подумал.
      - Иди принеси его, Котэн - сказал он.
      - Если его сюда принести, есть опасность, что он до него дотянется, предупредил японец.
      - Это все равно, - рассудил Проторов. - Скажи, он правша или левша?
      Котэн подошел к Николасу и осмотрел мозоли на обеих руках.
      - Правша, скорее всего.
      - Сломай ему три пальца на правой руке.
      Котэн был рад этому приказу. Почти ласково он протянул руку к указательному пальцу Николаса. Расстегнул ремень и сжал его. Николас застонал, по его телу пробежала дрожь. Пот лил с него, как вода с пловца.
      Еще два раза Котэн расстегивал ремень и ломал пальцы. Еще два раза Николас стонал и содрогался. Он был мокрый от пота. Голова упала на грудь. Подошел врач и проверил пульс и давление.
      - Иди и делай, что тебе сказано, - приказал Проторов Котэну. - Сейчас мы его удивим, он только и сможет любоваться на него.
      Когда Котэн ушел, Проторов взял бумаги, украденные его агентом из "Тэнсин Сёдэн Катори-рю". Он взглянул на правую руку Николаса, висящую на ремне, стягивающем два пальца и запястье. Сломанные пальцы распухли и потемнели.
      - Как на него может подействовать боль?
      - Вернет часть сознания.
      - Это повлияет на работу мозга?
      - Нет, определенно, нет.
      Проторов кивнул, взял Николаса за мокрые волосы и поднял его голову. Он бил его по щекам, пока Николас не открыл глаза. Затем он поднес к его затуманенным глазам страницу зашифрованного текста.
      - Посмотри, - сказал он тихо. - Ты должен это прочитать, Николас, тебе это понравится.
      Николас поморщился. Он чувствовал страшную боль, проникающую в тело отравленными иглами. Все происходящее, казалось, было далеко, а может быть, это вообще сон или галлюцинация.
      Надо сконцентрироваться, и он попытался это сделать. Ему казалось, что он окутан ядовитым газом. Он не мог из него выбраться, он бежал, но оставался на одном месте. Или ему казалось, что он бежит?
      Черное и белое разделялись, соединялись снова, чтобы исчезнуть и появиться опять.
      - Читай, - услышал он команду из луча белого света, который горел у него в мозгу.
      Надо это сделать. Прочитать. Знаки плыли у него перед глазами, как испуганные рыбы, как языки пламени, как дождинки. Много дождинок. Много букв.
      Это не буквы. Иероглифы.
      Он прочитал. У него перед глазами было то, что он так долго пытался найти. "Тэндзи".
      "Три года назад... "Харэ Мару" потерялся в море во время тайфуна... более пятидесяти человек погибло... моряки и гражданские лица... самая большая катастрофа на море за последние двадцать пять лет... Подводные спасательные работы начались немедленно, как только улучшилась погода на месте последней радиосвязи... пролив Немуро".
      Он стряхнул тупую боль. Белый пронзительный луч исчез, когда он опустил внутреннюю преграду.
      Тишина. Он вышел из состояния "гёцумэй но мити", которое не помогло и потому было бесполезно в дальнейшем; Он начал возвращать тело к жизни, начиная с кончиков пальцев. Некоторые пальцы он почему-то не чувствовал. В затянутом облаками небе взошла луна, на фоне ее светлого лика были заметны бесконечные движения этих облаков.
      Николас стал медленно собираться, несмотря на громадное количество химикалиев, которые ему вкололи. Он начал сложный процесс расщепления этих веществ на безвредные компоненты, которые будут затем изгнаны из его тела, прибегнув к технике ниндзюцу, известной как "Огавано-дзюцу". При этом он делал именно то, чего добивался от него Проторов, - выяснял секрет "Тэндзи".
      Он не мог не понимать, что перед ним шифр. Шифр "Тэнсин Сёдэн Катори". Он так же не мог не понимать, что если его враг показывает ему этот документ, значит, больше никто его прочитать не может. И если Николас умрет, это будет конец - Проторову нечего представить и нечего использовать.
      Следовательно, решил Николас, после того как он дочитал документ, он должен умереть. И несмотря на то, что в голове крутилась мысль о сокровенном знании "Тэндзи", несмотря на то, что он вспомнил мечту Сато о конце периода детской зависимости Японии от всего мира и начале периода зрелости, Николас начал процесс самоумерщвления.
      Проторов стоял всего в одном шаге от него, но не мог понять, читает ли Николас или просто смотрит. Знает он шифр или нет?
      - О чем там говорится? - повторял он снова и снова. - Говори, говори, говори.
      Но глаза Николаса блуждали по страницам, и Проторов заметил, что они затуманились.
      Между ними встал врач.
      - Достаточно, - сказал он, прикладывая стетоскоп к сердцу Николаса.
      Вдруг он отбросил стетоскоп в сторону и принялся резко надавливать на грудь Николаса кулаком, прижатым к ладони.
      - Я вас предупреждал, - говорил он между толчками. - Мы теряем его.
      - Нет! - закричал Проторов. - Вы должны его спасти! Я приказываю!
      Врач мрачно ухмыльнулся.
      - В отличие от вас, товарищ, я знаю, что я не Бог. Я не могу воскресить его из мертвых. - Он опустил руки, посмотрел на них и повернулся к Проторову: - Я не могу исправить то, что вы сделали, полковник.
      - Сделайте это, доктор! - Проторов был вне себя. - Он ничего мне не сказал! Совсем ничего!
      - При приеме подобных средств всегда существует подобная опасность. Граница слишком... - Он отлетел к конструкции, на которой был подвешен Николас, Проторов ударил его кулаком. - Вы за это ответите, полковник, сказал он, вытирая разбитую губу. - Я сообщу об этом в центр.
      - Это вы! - Проторов уже не кричал, он ревел. - Это вы его убили! - Руки его тряслись от ярости. "Тэндзи", встреча ГРУ - КГБ, переворот, все пошло прахом, растворилось в воздухе.
      - Русилов! - крикнул он. - Отведи его в камеру. Если будет рыпаться, всади ему пулю в лоб.
      Он схватил врача за рубашку и притянул к себе.
      - Это была ваша последняя угроза, - произнес он и отпихнул врача от себя.
      Русилов, положив одну руку на свой пистолет, схватил врача за предплечье мертвой хваткой.
      Глядя, как его уводят, Проторов тщетно пытался взять себя в руки, но гнев бурлил в нем, его трясло, как дерево в грозу. Он не мог в это поверить. Как такое могло произойти? Это было непостижимо. Он не хотел верить в это.
      Снова повернувшись к обмякшему телу Николаса, он осмотрел его, как охотник трофей. Он ненавидел его до боли. Вспомнил, как однажды сбросил на пол деревянное распятие, покрашенное белым с золотом. Ярко-красные капли на ладонях, на скрещенных стопах, на израненном лбу. Распятие разбилось, и он наступил на обломки своими нечищеными ботинками. Тогда его поразило, что страдание, которое он причинил владельцу распятия, не ослабило, но укрепило его веру.
      Сегодня он как бы сам испытал муки распятия. Удар был невероятно силен. Это был такой удар, как если бы он проснулся утром и увидел, что ему ампутировали обе ноги, и, наверное, страдал бы не больше. Неожиданно мир стал другим и никогда не станет прежним. Покой - цельность не только тела, но и духа - перестал существовать. И вместо этого - мука, всепоглощающая и бесконечная.
      До этого момента ему даже не приходило в голову, что какая-то неожиданность может помешать его планам. Он должен был добиться цели любой ценой. Он был умен и беспощаден. Подобно Эйнштейну, он был интуитивным мыслителем, способным приходить к выводам, противоречащим обычной логике. Он был близок к своей цели, как человек, путешествующий со скоростью света.
      И вот перед ним сокрушающее осознание того, что этого недостаточно. Он никогда не узнает тайну "Тэндзи", не соберет задуманную встречу и, значит, не будет переворота. Не будет великого Виктора Проторова. Он не взойдет на престол истории. Она его даже не заметит.
      Проторов посмотрел на Николаса Линнера убитым взглядом. Несбывшаяся мечта... Он был так близок к победе и так теперь от нее далек. Мысль об этом была невыносима.
      Обезумевший, он набросился на холодное тело, осыпая его ударами, из груди вылетали такие яростные стоны, что Русилов не посмел войти в подвал.
      Но физического выхода гневу и боли было мало. Тело связано, оно полностью в его власти. Избиение пленника - человека, из-за которого он потерял все, унижало и бесило одновременно.
      Рыча, как дикий кабан, он отстегнул кожаные ремни, удерживавшие Николаса на колесе. Сначала освободил пальцы и руки, затем бедра и щиколотки. Упал последний ремень, и тело свалилось на него, тяжелое, как мешок с цементом.
      Проторов отшвырнул покойника от себя, одновременно пнув его ногой.
      Мог ли он подумать в припадке своей безумной ярости, что человек, которого эксперт по нейрофармакологии признал покойником, протянет руку и схватит его за горло...
      Западному мышлению сложно смириться с понятием смерти. Потому что она неприемлема, потому что несовместима с жизнью. Именно поэтому человека иногда так сложно убить.
      Объясняется просто. Инстинкт самосохранения. До самого конца человек цепляется за жизнь, и это высвобождает в организме сверхчеловеческие, если хотите, необъяснимые силы и выносливость. Попадая в экстремальную ситуацию, человек, к примеру, за рулем машины может проделывать невообразимые прыжки на этой машине, немыслимые, ибо включаются необъяснимые силы.
      Это в самом деле так. Пуля, пущенная в голову, может быть выбита назад костями черепа. А удар ножом обезврежен вставшим на пути ребром.
      На Востоке, однако, где смерть сама по себе ничего не значит, все по-другому. Смерть приходит с быстротой молнии, у духа не остается времени на то, чтобы отозваться.
      Древние учения допускают возможность использования тела противника против него же самого. Именно такая смерть предстояла Виктору Проторову.
      Именно так Николас по сути дела стал ужасным разящим мечом К. Гордона Минка. Возможно, он знал, для чего его использовали. Однако это не имело для него значения.
      В голове у Николаса ничего не было, его дух был чист, как горное озеро после дождя. Большим пальцем левой руки он нажал Проторову на ключицу, сломал ее и, используя как нож, перерезал артерии, поднимающиеся от сердца, словно ветви дерева.
      Это было легко. Все было кончено в промежутке между двумя ударами сердца. Долгие годы личных тренировок и тысячи лет накопившегося опыта сделали это убийство простым.
      Николас не спешил после этого подниматься. Процесс, задержавший приток крови и остановивший пульс, был чрезвычайно утомителен как физически, так и психически.
      Постепенно ток крови восстановился. Температура повысилась, словно закатившееся солнце взошло снова.
      Он смотрел на скрюченное тело, лежащее перед ним. Оба они были забрызганы кровью.
      Николас не испытывал угрызений совести. Убить живое существо тяжко, но собственное возвращение к жизни, к полноте существования отодвигало в сторону, затушевывало все остальное. Николас был жив, а Виктор Проторов мертв. Николас пролетел на всех ветрах мира, переплыл все моря, озера и реки. Пробрался через леса и прошел через равнины. Пересек степи и пустыни. Не было места на земле, где бы его сейчас не было. Восстановив связь с космосом, он находился в состоянии высшей эйфории.
      - Это для Третьего кузена Тока лично, - сказал Нанги, кладя на стол перед Везунчиком Чу шесть тысяч гонконгских долларов. - Я хочу, чтобы ты проявил щедрость, - сказал он, - не забудь подчеркнуть патриотические мотивы. Я хочу, чтобы Третий кузен Ток понял, кто эти люди. В этом случае они получат истинное удовольствие от своего поступка.
      Везунчик Чу кивнул.
      - Я все понимаю.
      - Хорошо, - улыбнулся Нанги.
      Он уже посеял кое-какие семена, сделав несколько анонимных звонков в полицию - в Вань-Чай, в центральное управление и в Стенли. Сержантам, которые по подозрениям "Грин Пэнг" работали на коммунистов. На вопрос Нанги Везунчику Чу, почему их не уберут, тот с улыбкой ответил:
      - Как это у вас говорят. Лучше знакомый черт, чем незнакомый.
      - У тебя хорошо бы пошли дела на Золотой Горе, - сказал Нанги, используя китайское название Америки.
      - Возможно, - ответил молодой человек, - но мне не хочется уезжать из колонии. Здесь я сделаю себе состояние.
      Нанги в этом не сомневался.
      Теперь, когда на Гонконг опустилась бархатная пелена тумана, он встал и сказал:
      - Я проголодался. Поужинаем?
      Везунчик Чу кивнул:
      - Куда хотите пойти?
      - Туда, где есть настоящая китайская кухня. На твое усмотрение.
      Молодой человек посмотрел на него, едва заметно поклонился и сказал:
      - Сюда, пожалуйста.
      Везунчик Чу повез его за город, на север, к новым территориям. Скоро они подъехали к границе с Китаем, домов стало меньше, появились хижины. Голые дети бегали по грязным улицам. Собаки сердито лаяли и грызлись среди куч мусора.
      Припарковав машину, они пересекли подобие центральной площади и свернули на чрезвычайно узкую улицу.
      - Мы пойдем в тот ресторан, - указал подбородком китаец, - он считается лучшим в Гонконге.
      Они вышли на рыночную площадь. Нанги увидел, что она держалась на длинных сваях. Он увидел воду, привязанные рыбачьи лодки, их владельцы готовились к утреннему лову.
      Проходя мимо рядов. Везунчик Чу сказал:
      - Обычно рыбаки привозят не только рыбу. Сейчас туман и не видно, что здесь совсем недалеко до Китая. Оттуда перебегают постоянно.
      На рынке торговали только рыбой. Особые баки были наполнены морской водой, в которой плавали большие, средние и мелкие рыбы, крабы, креветки.
      - Что вы предпочитаете?
      - Мы в Китае, выбирать должен китаец.
      Везунчик Чу очень серьезно отнесся к возложенной на него ответственности. Он ходил от одного торговца к другому, указывал на одну рыбу здесь, две там. Когда их доставали из бака, он осматривал их, обнюхивал, словно старая женщина, которая хочет убедиться, что выбрала самое лучшее. Затем начинал торговаться, умело, с особой стратегией, что всегда зачаровывало и захватывало китайцев.
      Наконец, забрав пластиковые мешки с покупками, Везунчик Чу отвел Нанги в ресторан.
      Владелец, толстый, полный китаец, приветствовал Чу с почтением, уместным при встрече знаменитого господина. Нанги удивился, но он знал, что спрашивать об этом - признак дурного тона. В этот вечер им приготовили не менее девяти блюд из морских продуктов - от моллюсков до жареного лангуста, приправленного таким острым соусом, что у Нанги выступили слезы. Ему страшно захотелось васаби - японского хрена, который он очень любил.
      Более трех часов они ужинали в истинно китайской манере, не говоря о серьезных делах. Китайцы - в отличие от японцев, фанатично преданных бизнесу, - считают, что ничто не должно отвлекать от наслаждения пищей. В этом отношении они французы Востока.
      Когда они наконец вернулись в отель, Нанги попросил Везунчика Чу пойти с ним. У портье было оставлено для него телефонное сообщение.
      Номер телефона не был назван. Сообщен только адрес, куда завтра или, точнее, сегодня, ибо было уже за полночь, надо прийти, и время - два часа ночи.
      "Мадонна, - безутешно думал Нанги в лифте, - что мне теперь делать?"
      - У меня встреча, - сказал он китайцу, когда они подошли к его номеру, через два часа. - Он назвал адрес: "Вонг Чук Ханг-роуд".
      - Это Оушн-парк, - объяснил Везунчик Чу. - Он обычно закрыт в такой час, но на этой неделе открыт круглые сутки из-за фестиваля лодок-драконов, который начнется послезавтра, в пятый день пятой луны. Туристам, говорят, нравится.
      Нанги нырнул в шкаф, скрывшись ненадолго из поля зрения спутника, и вытащил два одинаковых манильских конверта. Один он протянул Везунчику Чу.
      - Один я должен взять с собой, - сказал он. - Экземпляр, который у тебя в руках, предназначается губернатору. Я хотел, чтобы ты пошел к нему одновременно со мной, мне бы было спокойнее, но эта встреча должна состояться в такое время... И теперь...
      - Минуту, - сказал Везунчик Чу. - Можно мне позвонить по телефону?
      - Конечно.
      Около пяти минут Чу говорил на диалекте. Потом положил трубку и повернулся к Нанги.
      - Я все устроил. Никаких проблем.
      - Что устроил?
      - В два часа ночи я буду у губернатора Гонконга.
      Нанги опешил.
      - Я... Я не понимаю. Как это возможно?
      - Мой отец все устроит. Никаких проблем.
      Нанги вспомнил, как принимали Чу в ресторане. Подумал о влиянии Третьего кузена Тока. О "Грин Пэнг". Наконец, он подумал о пяти Драконах, пяти руководителях Триады, самых влиятельных людях колонии. Кем должен быть отец Чу, чтобы приехать в такое время к губернатору? Сколько у него власти? Какой он должен обладать хваткой?
      Нанги поклонился.
      - Я твой должник.
      - А я ваш. Я обрел большое уважение со стороны отца.
      - Теперь к делу. Ты будешь у губернатора, и одному Богу известно, о чем вам придется беседовать, - сказал Нанги.
      - Разговор поведет отец. Нанги задумался.
      - Если я не позвоню до трех, готовьтесь к худшему. Сообщите губернатору все свидетельства против Лю.
      - Это будет сенсацией, - сказал Везунчик Чу. - Скандал первого класса. Коммунисты совершенно потеряют лицо.
      - Еще бы.
      - Им же хуже.
      Нанги кивнул.
      - Им хуже в любом случае.
      Они стояли друг перед другом. Все уже было сказано, время истекало.
      Везунчик Чу поклонился.
      - До встречи... Старший дядя.
      У Нанги дух захватило. Ему была оказана величайшая честь. Так называли только самых уважаемых, и это указывало на особую дружбу, смысл которой не перевести на западные языки.
      - Храни тебя Бог, - прошептал Нанги. Он имел в виду многочисленных китайских богов, в которых, конечно, не верил, но которые были так важны для Чу.
      Оушн-парк, как выяснил Нанги, располагался на двух уровнях. На одном главный вход в виде огромных ворот, ведущих к цветникам, к беседкам с разноцветными попугаями: с попугаем на плече каждый мог сфотографироваться за пять долларов. На невысоком холме находилась коллекция деревьев бонсай.