Четверо!
      Это было последнее, что он осознал, когда Русилов всадил ему шприц в предплечье. Он слишком поздно начал бой. Пять черных пятен поплыли перед глазами; он видел пять человек, склонившихся над ним, чувствовал, как Котэн бил его по голове.
      Пятна превратились в черные колодцы, куда он провалился. До него еще доносились приглушенные, как эхо, голоса, слова, не имеющие смысла, вопросы, оставшиеся без ответа. Затем сильный наркотик поразил его мозг, и он впал в забытье.
      - Хорошо сделано, - сказал Проторов Русилову. - Видите, доктор, продолжал он, - что бы ни говорилось в ваших книгах, мы работаем с не простыми смертными. Этот человек может прикоснуться к вам одним пальцем и убить.
      Доктор ничего не ответил, он дрожал мелкой дрожью, думая: "Ничего не понимаю. Он должен был давно потерять сознание". Вслух он сказал:
      - А вдруг он снова притворяется?
      Проторов усмехнулся.
      - Вряд ли. Он не в силах управлять внутренними инъекциями в своем кровопотоке.
      И кивнул в сторону деревянной конструкции у задней стены.
      - Ладно, Котэн, привяжи его повыше.
      "Ты должна вернуться к источнику..." Его источнику. Слова Масасиги Кусуноки всплыли в ее памяти, на фоне диалога между Сато и Фениксом. Акико снова и снова прослушивала эту часть их разговора, словно он мог что-то прояснить и увенчать успехом ее тщетные попытки разгадать загадку.
      Она сидела в комнате Котэна, обхватив руками колени и положив на них голову. Она была голой, и в свете лампы ее кожа блестела, как будто намазанная маслом. Несмотря на достаточно яркий свет, множество теней скрывало очертания ее тела. Открытая и невидимая, она была физическим воплощением тайны ее души.
      "Люди, пославшие его, представляют огромную угрозу для Японии". Слова Масасиги-сан.
      Масасиги. Что заставило ее поехать прежде всего в "Гёкку-рю"? Она не знала или не могла вспомнить. Но она помнила, как впервые увидела Масасиги Кусуноки. Именно тогда она обнаружила связь со своим прошлым - неизвестным ей прошлым. Она принадлежала Сайго в супружеской жизни, а Масасиги - по долгу службы. Акико была женой Сайго всего три недели и шесть недель назад ушла из замка Кёки.
      В "Гёкку" Масасиги-сан впервые поддержал ее. Он покинул Совет вместе с ней, когда другие сэннины встали и выразили несогласие: они не могли позволить женщине остаться.
      И они отправились вместе в Ёсино, в "Тэнсин Сёдэн Катори".
      Зачем он так поступил? 'Что особенное увидел в ней сэнсэй? И как он ошибся! Его опека принесла ему смерть; смерть от рук той, кого он защитил.
      Акико вспомнила улыбку на его лице в тот момент, когда он вступил из жизни в смерть. Почему? Кто может улыбаться в такой миг? В жизни Масасиги не было места грусти. Он жил в гармонии со вселенной, в согласии с собой и космосом. Он не мог жаждать смерти. По мнению Акико, он был почти святым. В этом и таилась еще одна причина, по которой она выбрала его на роль своей первой жертвы. Если умение скрывать свое "ва", чему она научилась у Кёки, сработает на таком человеке, то получится и с другим.
      Что-то появилось в воздухе, какой-то запах специи? Акико не могла определить. Она подняла голову и огляделась - возникло ощущение, что она не одна в комнате. На мгновение за приоткрытой рамой окна блеснул свет. Бумаги на столе слабо шевельнулись. Но это же просто ветер?
      По телу Акико пробежала дрожь. Зачем она снова ворошит воспоминания? "Люди, пославшие его, представляют огромную опасность для Японии". Масасиги-сан говорил это о мухон-нине Цуцуми. Она убила второго мухон-нина Тэнгу, возвратив то, что он похитил.
      Теперь она знала, что в "Тэнсин Сёдэн Катори" есть третий предатель. Масасиги Кусуноки появился перед ней, словно призрак, и приказал ей сделать то, чему он ее научил, выполнить данное ему обещание. Она подумала о Сато, Фениксе и Николасе, там, на севере, на Хоккайдо. Особенно о Николасе.
      Акико встала и пошла в спальню. Со дна нижнего ящика, куда никогда не заглянет Сато, она достала кимоно со светло-серым рисунком на темно-сером фоне. Сверху на ткани было заметно темно-коричневое пятно там, куда брызнула фонтаном кровь сэнсэя.
      Медленно, торжественно она надела его. Она была готова. Она направлялась на север.
      Когда Николас очнулся, он понял, что подвешен на колесе. Сознание вернулось к нему быстро, но он не открыл глаза, изменил темп дыхания, ничем не показал присутствовавшим в подвале, что сознание вернулось к нему.
      Они его накачали чем-то очень сильным, и он ощущал последствия. Голова легкая, немного кружится. Он не был уверен, что может полностью доверять своим чувствам. Но логика подсказывала ему, что лучше попытаться сохранить сложившуюся ситуацию.
      Кожаные ремни охватили его пальцы, запястья, талию, бедра и щиколотки. Он был приподнят над полом. Смутно припомнились очертания этой деревянной конструкции.
      Больше всех его беспокоил Проторов. Он достаточно умен, чтобы понять, с кем имеет дело. Из всех русских только он один подозревал, что благодаря своей подготовке Николас не подвергнется воздействию газа. Он классно подставил Николаса, отвлекая его внимание Котэном - кажущейся главной угрозой, - а сам оставался вне поля зрения. Не было только того молодого офицера, Русилова. И не было времени. Стресс слишком силен. Николас подумал, что, может, он уже стар для этого. Он должен был почувствовать присутствие Русилова. Он недооценил русских - особенно Проторова - и заплатил за это.
      Он открыл глаза.
      - А, - приветливо произнес Виктор Проторов, - как отдохнули?
      Откуда он столько обо мне знает, спрашивал себя Николас, пытаясь согнуть пальцы. Ремни не позволили. Любопытно, подумал Николас. Он приготовил их для меня. Обычному пленнику такие не понадобились бы.
      Николас сообразил, сколько людей было в комнате: кроме него и Проторова Русилов и врач. Русилов стоял сзади, справа от своего начальника; врач находился совсем рядом, у левого плеча Николаса, на табуретке возле него лежали шприц и медицинский чемоданчик.
      Проторову не нужен был ответ. Вместо этого он развернул длинный рулон компьютерной распечатки, который потянулся за ним, как хвост. Он поднял один из листов и поднес к лицу Николаса. Николас смотрел на схемы, пытаясь сконцентрироваться. Ему показалось, что он видел уже что-то вроде этого в каких-то научных журналах, подробный маршрут американских спутников над поверхностью Земли.
      - Вам знаком этот район, господин Линнер? - До сих пор Проторов говорил только по-русски. - Должен быть знаком. Северная часть Хонсю, весь Хоккайдо, пролив Немуро, южная часть Курил.
      Проторов не сводил глаз с Николаса.
      - Здесь, - сказал он, указывая на одну из красных отметок, - у побережья, стык двух геологических плато. Здесь и здесь на Хонсю землетрясение значительной силы - более семи баллов по шкале Рихтера - произойдет в течение ближайших нескольких недель. Уже зафиксированы ощутимые толчки к северо-западу от Токио.
      Проторов щелкнул пальцами, и Русилов, словно ассистент иллюзиониста, заменил схему. Теперь это было увеличение первой страницы до такой степени, что были видны топографические начертания.
      - А здесь, - продолжал Проторов, снова указывая на схему, - еще одна горячая точка, она не имеет отношения к геологическим аномалиям. Здесь ничего никогда не происходило. Причина тут - не природная.
      Бумага шуршала, как насекомое в коробке.
      - Что вы об этом скажете, господин Линнер?
      - Что вы мне суете?
      Проторов щелкнул языком.
      - А это вы нам расскажите.
      В юности Николас общался с японскими монахинями. И все это зрелище казалось ему нелепым. Японский дух стал для него синонимом гармонии с природой, с элементами космоса. С его точки зрения христианство проповедовало божественный порядок, предназначенный для человека, хотя его последователи ведут себя несоответственно собственным принципам. История римской католической церкви была окровавленным стягом, поднятым во имя борьбы за господство.
      Он обнаружил, что все католики весьма высокомерны, в том числе монахи и священники. Их абсолютная вера в узкоограниченную мораль не принимала в расчет никаких природных факторов. Человеческой природе, так же как и природе окружающего мира, чужда церковная иерархия. Жестокость моральных устоев ведет к глухоте, слепоте, немоте.
      Николасу пришло в голову, и он готов был взвыть от такого сравнения, что Виктор Проторов обладал всеми качествами, которых требует церковь. Он был похож на служителя церкви, хотя понять этого не мог. Моральные устои коммунизма так же слепы, как моральные устои католичества.
      - Если вы не дадите мне пояснений, господин Проторов, я не смогу ответить вам вразумительно, - сказал Николас.
      - Вы хотите сказать, что не узнаете эти контуры издалека? - Проторов угрожающе помахал документами, бумажный хвост за его спиной зашелестел. Примерно 35888 километров от земной поверхности. Это дает возможность совпадения скорости спутника со скоростью вращения Земли, в результате чего он все время находится над одной точкой Тихого океана.
      Проторов подошел ближе.
      - Видите, господин Линнер? Пролив Немуро. Граница Японии и Советского Союза. - Глаза его лихорадочно блестели. - Далее, вы видите область, отмеченную красным? Здесь, под проливом, на японской территории - и на нашей!
      Он кивнул, и Николас понял, что сейчас произойдет. Он ничего не мог сделать со своим телом, но разум - другое дело. Блестящая игла вошла в предплечье в сантиметре от следа, оставшегося от первой инъекции. Ему показалось, что тело раздувается изнутри, плоть превращается в воду и этот поток захлестывает легкие. Он тонул; от этого ощущения хотелось кричать. Сердце бешено колотилось.
      Надо собраться.
      Он собрал свое сознание подобно тому, как отец обнимает напуганного ребенка, и вошел туда, где нет места страху.
      А где-то вне его Проторов говорил голосом, словно доносящимся из-под воды:
      - Что вы знаете о "Тэндзи"? Что знает Минк? Вы мне скажете, господин Линнер. Вы скажете мне все прежде, чем умрете.
      - Теперь ты мне скажешь, почему поехал за мной на Гавайи?
      Рик Миллар сидел на краю пластмассовой лодки, которую они взяли напрокат на пляже. Длинные загорелые ноги были опущены в воду. На нем был костюм для серфинга, купленный в Лахаине.
      - Мне кажется, ты знаешь ответ.
      Жюстин улыбнулась. На сердце у нее было легко, как никогда.
      - Мне льстит, что ты пытался соблазнить меня.
      Миллар добродушно засмеялся.
      - Это не просто похоть, ты знаешь. Я хочу, чтобы ты вернулась в фирму независимо от того, что произойдет между нами.
      - Это уже произошло, - сказала она. - А вообще я рада, что ты приехал.
      Он наблюдал за стайкой золотых рыбок, проплывавшей над рифом, возле которого они качались в лодке на волнах.
      - Ты, наверное, очень его любишь, раз так ему преданна.
      Жюстин постоянно вспоминала, как просыпалась среди ночи, взволнованная и испуганная, как прикасалась к руке Николаса. Ни у кого не было таких рук, она гладила его ладонь, жесткую, покрытую твердыми, как железо, мозолями. Так гладят игрушечных мишек, это ее успокаивало, и она снова засыпала.
      Но это было давно, и словно не с ней, а с какой-то другой Жюстин. Она не верила, что страх и тревога надолго сделаются частью ее жизни.
      Она смотрела на залитый солнцем пролив Молокаи, где резвились дельфины, рассекая плавниками поверхность воды, и подумала о своей неопытности как о неопытности другого человека: четко и ясно. Она была совсем другой.
      Ей пришло в голову, что она всегда боялась любви... истинной любви, которую она испытывала к Николасу. Вся ее взрослая жизнь была серией романов с мужчинами, которые не могли дать ей спокойствия жизни вдвоем. Ее, пожалуй, влекло к мужчинам, которые просто хотели ее использовать как женщину, а затем возвращали ее в одиночество, где она чувствовала себя в безопасности, как маленькая девочка, и где - это поражало ее больше всего - она была уверена в появлении своего отца, его защите и проявлении любви к ней.
      Она поняла, что сама вызвала то, что казалось ей вмешательством в ее жизнь. Это самое вмешательство доказывало, что он любит ее и заботится о ней и готов бросить свою работу, отнимающую все его время, чтобы сделать для нее что-нибудь.
      Оцепенев, она сидела на гавайском солнцепеке, невидящими глазами глядя на остров, который когда-то был убежищем для прокаженных. В том, что она проделала весь путь к Молокаи, была некая ирония и вместе с тем логика. Конечно, теперь она уже понимала, зачем она здесь. Она находилась в шести тысячах миль от дома, три тысячи миль по Тихому океану и оказалась таким образом ближе к Японии, к Николасу.
      - Пойдем поплаваем? - ласково предложил Миллар.
      Жюстин сжала его руку.
      - Иди, если хочешь, я присоединюсь к тебе через несколько минут.
      Он кивнул и перекинулся через борт в воду, медленно отплывая от нее; его мышцы работали четко и согласованно.
      Она наблюдала за ним с чувством смутной радости, о которой она и не подозревала. Он был красив, желанен во всех отношениях. Сколько женщин отдали бы все, чтобы оказаться на ее месте. Она громко рассмеялась. Ей нравилось, что в нее влюблен такой мужчина. Но еще радостнее ей было от ощущения всепоглощающей любви к Николасу.
      Их ссора казалась теперь банальной и глупой, а тогда воспринималась словно битва титанов на Олимпе. Она билась не с Николасом, а с собой. Теперь, спустя время, она признавалась, что встретила его сообщение с ужасом, потому что была уверена тогда, что человек, за которого она выйдет замуж, будет повторением ее отца.
      Да, она страшилась только потому, что этого хотела подсознательная часть ее разума, теперь это ясно. Николас был не ее отец, его жизнь принадлежала только ему... а тут Жюстин.
      У каждого из них была своя жизнь. Как Николас говорил? У каждого своя карма. Она снова улыбнулась. Именно карма.
      И ее карма приказывала быть на его стороне, будь он главой "Томкин индастриз" или кем угодно. Она больше не боялась отдать свое сердце другому человеку, больше не боялась провести свою жизнь не в одиночку. Наоборот, она точно знала, что хочет именно этого.
      Она прыгнула в воду и поплыла к Рику, качавшемуся на волнах и рассматривающему обломки огромных скал далеко в воде.
      - Как размышлялось? - спросил он весело.
      - Размышлялось. - Она рассмеялась. - Это для взрослых, да? Мне еще многому надо учиться, чтобы заниматься размышлениями.
      Он пристально на нее посмотрел, словно щенок вдруг превратился в добермана.
      - Ты вернешься и станешь вице-президентом по дизайну?
      Жюстин вздохнула.
      - Рик, ты должен дать мне гарантии, чтобы я могла принять решение.
      Он кивнул.
      - Сделаю все, что смогу.
      - Хорошо. Я так быстро уехала, что не успела связаться с Мери Кейт, хотя и оставила для нее сообщение. Теперь я должна по крайней мере доверять тебе. Она замолчала, ожидая, станет ли он возражать, но он промолчал, и она продолжала: - Если ты уволил Мери Кейт против ее желания и если ты определил меня на ее место до моего прихода, то я тебе уже говорила: мне не нужна эта работа. Это окончательно.
      - Я тебя понял. Мери Кейт не радовалась происходящему. Мы собирались полюбовно расстаться, когда я тебя встретил. Я пытался ей помочь. Я хотел, чтобы она сама все поняла. Но она не смогла. Хотя достаточно умна, чтобы видеть все. Вот так.
      - Значит, вы с ней говорили об увольнении еще до того, как ты впервые пригласил меня на обед?
      - Да.
      - Рик, для меня это очень важно, я не хочу ошибиться. Все решит один звонок Мери Кейт.
      - Тогда позвони ей, Жюстин. Я хочу, чтобы ты мне поверила, хотя у тебя могут быть сомнения. Твоя подруга не скажет тебе больше того, что сказал я. Все.
      Пора ослабить напряжение, подумала Жюстин. Она улыбнулась и брызнула на него водой.
      - В таком случае, я думаю, что приму твое предложение.
      Они качались на волнах, одна из волн ударила о коралловый риф, словно пытаясь разбить его, но рассыпалась в пыль, ударившись об острый выступ.
      - Но сейчас я должна съездить в Японию.
      Он знал, что это значит. Она рассказала ему о Николасе, о том, где он и что между ними было. Он улыбнулся, но улыбка была печальной. Улыбка искусного рыбака, у которого с удочки сорвалась ценная рыбина. Ему жаль, что он не смог ее вытащить, но он восхитился существом, победившим его; даже рад, что сегодня победила свобода.
      - Знаешь, - сказал он, - я много лет завидовал японским методам рекламы. Надеюсь, привезешь нам немало их секретов. И оба засмеялись.
      Везунчик Чу не ответил, он приложил палец к губам и знаком велел Нанги следовать за ним. Они прошли квартал по По Шан-роуд, небоскребы, построенные для гонконгских богачей, обступали их словно огромные деревья в сказочном лесу.
      В воздухе висел густой туман, не было видно ни звезд, ни луны. Нанги был доволен этим, ему не хотелось, чтобы его заметили пробирающимся по колонии в четыре утра.
      Подойдя к башнеобразному зданию. Везунчик Чу свернул с улицы. Молча они прошли по узкому темному переулку, заставленному мусорными баками и прочим хламом.
      Спустились по бетонным ступеням и вошли в обитую железом дверь. Они оказались внутри здания, в подвале. С бетонного потолка свисали голые электрические лампочки. Два молодых китайца играли в коридоре в фантан. Они посмотрели на них, узнали Везунчика Чу и продолжали играть. Никто не проронил ни слова. Нанги не надо было спрашивать, кто были эти юноши. "Грин Пэнг". Скоро, Нанги знал, они встретятся с Третьим кузеном Током, 438-м, все еще прятавшимся в квартире у Сочной Пен.
      Триада, контролирующая жизнь большей части королевской колонии - туда входила и коррумпированная полиция Гонконга, - была частичным акронимом Сан Хо Хью, Ассоциации Трех Гармоний. Когда-то она была самым влиятельным тайным обществом в Китае, созданным горячими патриотами для партизанской борьбы против маньчжурских захватчиков, свергнувших династию Мин в 1644 году.
      Теперь они сражались друг с другом на узких улицах Гонконга ножами и топорами за право вершить правосудие. Стремительная урбанизация нарушила единство китайских семей. Сыграла свою роль и быстрая индустриализация в стране, веками занимавшейся в основном земледелием. Нынешняя Триада являла собой некий суррогат семьи.
      У "Грин Пэнг", или, как их называли на кантонский лад, 14К, были весомые причины, чтобы стать уличными бандитами, подумал Нанги.
      Они вышли из лифта на четырнадцатом этаже, Везунчик Чу повел его по коридору. Остановился перед дверью, вынул из кармана связку отмычек и занялся замком, который поддался почти сразу.
      Квартира была выдержана в розовых и светло-желтых тонах. Такая комбинация цветов вызвала у Нанги раздражение. Просторная квартира с двумя спальнями, его ввели в одну из них.
      Боковым зрением он заметил Третьего кузена Тока. Он был широкоплеч, моложе, чем предполагал Нанги, с лицом, покрытым шрамами. Нанги заметил некое сходство между двоюродными братьями.
      Они подошли к Третьему кузену Току, который чуть отошел в сторону, когда они приблизились. Нанги увидел, что он щелкает большим фотоаппаратом со 135-миллиметровой линзой.
      Между двумя спальнями дверь была чуть приоткрыта. Нанги услышал шепот и через плечо Везунчика Чу заглянул в другую спальню.
      Он увидел край окна, полку с флакончиками духов и губной помадой. На стене висела рама, что в раме, не видно.
      Постель была тоже розово-желтой. Горы подушек. Два тела. Оба абсолютно голые. Контраст цвета их кожи соответствовал сочетанию тонов комнаты. Желтокожее тело Сочной Пен отражало свет лампы. Тело европейца, лежащего рядом, казалось невероятно большим и неестественно розовым.
      С ней в постели был вовсе не Лю, а рослый, не менее шести футов, как определил Нанги, американец с густой темной шевелюрой, высоким лбом, темными усиками и умными голубыми глазами.
      "Где я раньше видел это лицо?" - спрашивал себя Нанги. Сейчас никто бы не мог ему ответить. Он приготовился смотреть и слушать. Они говорили по-английски.
      - Они привезут три четверти тонны в следующий вторник, - говорила Пен. Перевозкой в колонию займется, как всегда, Лю.
      - А можно без этого обойтись? - спросил мужчина. - С последней ездки прошло только шесть недель.
      - На этот раз больше миллиарда. - Глаза у Сочной Пен сверкали. Информация верная. Очень секретная информация.
      - Какая?
      Она захихикала и потрепала его по волосатому бедру.
      - Очень хочется узнать?
      - Я? Да мне наплевать.
      Нанги показалось, что он говорит с шотландским акцентом.
      - А если наплевать, то я могу тебе этого не говорить. - Пен не говорила, а мурлыкала, продолжая гладить его бедро. - Я поклялась не говорить никому.
      Мужчина лежал с закрытыми глазами.
      - Мне-то наплевать, дорогая, а вот правительство ее величества может слегка заинтересоваться этим дельцем.
      - Ну и как мне поступить? Не могу же я обмануть доверие.
      Темноволосый испустил низкий стон.
      - Если тебе понадобилась моя помощь, ты уж расскажи, дорогая, - процедил он сквозь стиснутые зубы, содрогаясь от вожделения.
      - Какой большой, - сказала Пен. - Меня всегда удивляет, когда он вдруг у тебя увеличивается. - Она подняла голову. - За это придется тебе рассказать.
      Нанги сразу понял, что это просто сексуальная игра. Она расскажет ему все, можно не сомневаться. Так вот как она увеличивала свои доходы, подумал он. Доверенное лицо самого влиятельного китайского коммуниста в колонии, она время от времени продавала его.
      Она все гладила мужское тело, не сводя с него глаз.
      - Это информация о новых назначениях верхнего эшелона коммунистов, засекреченных в правительстве колонии, полиции и службе безопасности.
      - Господь Всемогущий!
      Нанги было не ясно, на что так отреагировал мужчина - на информацию или женские ласки. Он начал понимать, за что Сочная Пен получила свое прозвище.
      С гортанным смехом китаянка уселась верхом на мужчину, вобрав в себя его твердый пенис одним легким движением. Закрыв глаза, она поднималась и опускалась, содрогаясь от вожделения.
      - Возьми меня за соски, - выдохнула она. - Мне нравится, как ты это делаешь.
      Он послушно поднял руки, она застонала. А тем временем в соседней комнате Ток делал снимок за снимком, его аппарат позволял ему получать четкие изображения лиц и слившихся тел. Везунчик Чу увеличил уровень записи магнитофона с длинным узким микрофоном.
      На розово-желтой постели ритмично поднимались и опускались мужские ягодицы, словно мужчина пытался сбросить с себя всадницу, но не мог. Но он тем не менее не утратил чувства реальности.
      - Я не хочу компрометировать Лю. Ты понимаешь это.
      Пен вздыхала и стонала.
      - Да, знаю. И он знает. Он все здорово устроил. - Ее голос перешел в крик. - Давай! Давай, жеребец, работай!
      Вскоре Нанги и Везунчик Чу оставили комнату и пошли обратно. В подвале молодые китайцы продолжали свою игру.
      На улице Нанги вытер лоб платком.
      - Это не она, - сказал он. - Это сам Лю! Он работает на обе стороны. Мадонна, он сам себе готовит смерть!
      - До этого еще далеко, - усмехнулся Везунчик Чу. - Он очень хитрый человек... и жестокий.
      Нанги старался сдержать чувство радости, еще не пришло время для столь опасной эмоции.
      Он почувствовал, что все становится на свои места, и его мозг яростно работал. Он хотел удостовериться, а для этого ему нужна была помощь.
      - Чу, а что, если ее слова - коммунистическая дезинформация? - спросил он.
      - Обычно такого не бывает, - ответил молодой китаец. - Конечно, мои источники среди коммунистов не так надежны, и вы понимаете, что Третий кузен Ток тоже не найдет ничего более надежного на своей улице. - Он снова усмехнулся, и Нанги подумал, что же в этом смешного? Он должен это выяснить. В данном случае никаких подтверждений не требуется, - продолжал молодой человек, - потому что этот черт заморский в объятиях Пен не кто иной, как сам Чарльз Перси Рэдмен. И никто в Гонконге не осмелится дать ему ложную информацию, не говоря уже о Сочной Пен. Он слишком хорошо все знает и расколол бы ее сразу, и тогда она бы уже не увидела восхода солнца.
      Нанги нащупал в кармане красный конверт, который ему дал Лю и из-за которого он потерял лицо. Теперь он позволил радости заглушить остальные чувства.
      - Что значит, не можешь прочитать?
      - Не могу, Проторов-сан, - сказал Котэн.
      - Это же японский, разве не так? - Проторов, который так и не выучил трудного японского языка, на что потребовалось бы много времени, не мог простить этого недостатка другим.
      - И да и нет.
      - Я тебе плачу не за то, чтобы ты мне загадки загадывал.
      - Я сделал, что было приказано, - сказал огромный чемпион "сумо". - Я внедрился в "кобун" Сато, работал с лейтенантом Русиловым, и мы из-за этого потеряли последнего шпиона. Я исполнил свой долг.
      - Твой долг, - сказал Проторов, - это то, что я тебе скажу. Ты должен прочитать мне документы из "Тэнсин Сёдэн Катори". От этого зависит твоя жизнь.
      - Значит, я должен умереть, Проторов-сан, я не могу этого перевести. Да, письмо основано на китайских иероглифах, как и мой язык. Но эти иероглифы были отменены у японцев, потому что были слишком сложны и имели множество значений. - Он развел толстопалыми руками. - Для меня это все равно что арабский. Это несомненно код "рю". Если бы вы мне позволили тогда разобраться со всем в ротэнбуро, ваш шпион не лежал бы сейчас в земле. Он бы смог это прочитать. Он пожал плечами. - А теперь...
      Проторов ударил ладонью по столу, сжал бумаги в кулаке. Какая неудача! Секрет "Тэндзи", итоги важнейшей тайной операции, которую он провел, меч для борьбы с генералами ГРУ, для восстановления Красной Армии, для начала его переворота, а он не мог этого прочитать. Невероятно!
      Ему казалось, что он сойдет с ума. Несколько раз глубоко вздохнул, чтобы выровнять пульс. Раз, два, три. Заставил мозг работать.
      - Линнер - ниндзя, - тихо сказал Котэн. - Он учился в "Тэнсин Сёдэн Катори". Можно предположить... - Он замолчал.
      Эта мысль ударила Проторова словно током. Да. Линнер теперь его единственная надежда.
      Могло показаться, что это всего лишь игра, но времени у него было совсем мало. Мироненко уже собирал генералов. За шесть дней они съедутся, и он должен будет представить им свой план; он обязан доставить им "Тэндзи", иначе он проиграет навсегда. Неандертальцы из ГРУ не дают второго шанса никому, и в особенности КГБ.
      Проторов вскочил и выбежал из комнаты, призывая доктора с его волшебной иглой.
      - Я должен немедленно поговорить с объектом, - сказал он очкастому врачу.
      - Сейчас? - Глаза доктора округлились за толстыми линзами. - Вы же сказали, что даете мне сорок восемь часов для реабилитационного периода.
      - У меня нет больше времени, - отрезал Проторов. - Реальный мир несовершенен, доктор, пора привыкнуть к неожиданностям.
      - Но я не знаю, что смогу сейчас сделать, - сказал врач, шагая рядом с Проторовым. - Я получаю разноречивые данные моих приборов, снимающих показания с головного мозга, я ничего не могу разобрать. Я не могу сказать, насколько глубоко он отключен.
      - Тогда удвойте дозу, - приказал Проторов. - Утройте, мне все равно. Мне нужно, чтобы он заговорил.
      Врач был явно напуган.
      - Это убьет его за пятнадцать минут, максимум за двадцать.
      Проторов кивнул.
      - Мне больше и не нужно, доктор. Займитесь им, пожалуйста.
      - Его зовут Гордон Минк и он приезжал в Ки-Уэст часто, чтобы встретиться со мной.
      - Что значит "встретиться со мной"?
      - Ему нравилось заниматься любовью со мной, - сухо ответила Аликс Логан. Это отвечает на твой вопрос?
      - Вполне, - сказал Кроукер.
      Они ехали в машине через туннель Линкольна, направляясь к Мэтти Маусу.
      Минуту он раздумывал над ее ответом.
      - Извини, я не думал, что вы встречались только ради этого.
      Аликс откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза. Густые светлые волосы окружали ее лицо, словно морская пена.
      - А ты что думал? Здоровый, красивый парень. Пожирал меня глазами. Он ужасно опасен, у него это на лбу написано. Говорил мне: "Я должен был бы убить тебя, но не могу. Не могу даже подумать, что больше тебя не увижу".
      - Очень хорошо, - перебил Кроукер. - Почему ты мне раньше не рассказывала?
      - Заткнись, - оборвала его Аликс. - Рассказываю сейчас. Тени и полоски флюоресцирующего света сменялись ритмично, точно по сигналу метронома.
      - "Я не хочу тебя терять, - говорил он. - Но в моем деле нельзя ошибаться". Он смотрел на меня так, что кровь в жилах стыла. "Ты станешь моей ошибкой, Аликс?" - "Нет, не стану", - говорила я. "Обещаешь?" - спрашивал он. "Да", - и я действительно обещала. - Она заплакала. - И вот что я наделала! Она всхлипывала как потерявшийся, перепуганный ребенок. - Все из-за тебя.
      Кроукер знал, что не стоит ее успокаивать, это было бы неразумно. Вместо этого он переменил тему.
      - Так что это за таинственный человек, твой Минк?
      - Минк, - произнесла Аликс. - Минк... Минк. Минк! - Он был для нее новой игрушкой, с которой она не хотела расставаться. Наконец она решилась. - Гордон Минк - это тот, кто убил Анджелу Дидион.
      Кроукер чуть не врезался в стену туннеля.
      - Что?! - У него сразу заболела голова, перед глазами поплыли пугающие красные пятна. - Ты, наверное, ошибаешься, - произнес он едва слышно, почти шепотом.
      Больше ничего не смог из себя выдавить. А если она права? - спросил он себя. Все эти месяцы он скрывался, жил жизнью, полной страха разоблачения. Он был отвергнут, словно пария, полицейским управлением Нью-Йорка. Он даже существовал лишь в виде Текса Бристоля. Он солгал, украл, преступил закон, который клялся много лет назад охранять. Что же с ним случилось? Что за безумие нашло? Он чувствовал себя больным малярией, очнувшимся от бесконечной лихорадки, с которой боролся. Он был так тверд в своей уверенности: Рафаэль Томкин хладнокровно убил Анджелу Дидион. Он не сомневался в этом. Все улики на это указывали... Теперь они уплывали от него, как испуганные мальки, когда он снова попытался их схватить, чтобы доказать еще раз, что он прав, а ошибается Аликс.