- Мой сын несколько раз говорил о вас.
      Акико понимала, что за этими словами скрыто больше, чем высказано.
      - Вы появились в неудачное время, - продолжала Итами. - С тех пор как Сайго не живет здесь, он появляется раз в неделю. Вы можете, конечно, остаться у нас.
      - Я никак не думала вторгаться к вам надолго, - ответила Акико, - но я благодарна вам за ваше предложение.
      - Предложение ничего не стоит, если не будет принято, - настаивала Итами. - Как вы могли заметить, дом у нас большой, можно сказать, слишком большой для одной женщины. Мне порой бывает одиноко, и чье-то присутствие могло бы скрасить мое существование. Мне было бы очень приятно пообщаться с гостьей. Я вам по душе?
      - Если вы желаете, то конечно. Я никогда не видела такого прекрасного дома. Здесь очень хорошо.
      - Вы преувеличиваете, - сказала Итами, но Акико видела, что она польщена комплиментом.
      На следующий день, в полдень, Итами сказала:
      - Я была напугана безвременной смертью бедной Юко, опасалась, что Сайго закроет свое сердце для женщин. Он любил ее и был подавлен ее смертью. К тому же это случилось после смерти моего мужа... Он и Сайго были всегда очень близки.
      Акико почувствовала, что понравилась пожилой женщине. Она нашла способ оставить Акико дома без тех обычных вопросов, какие мать задает девушке, которая нравится сыну: "Какая у вас семья? Откуда вы приехали? Где ваш отец?" Ну и так далее.
      Видимо, Итами приняла ее с первого взгляда, и это глубоко тронуло Акико.
      - Сегодня, - сказала Итами, ( все по-другому. Время, когда Япония оставалась незыблемой, ушло. И судя по всему, эта незыблемость не вернется никогда.
      Наступило молчание, женщины шли рядом мимо лимонных и сливовых деревьев. Розовые и белые хризантемы клонили головки от дуновений бриза, чем-то напоминая греческий хор. Высоко в небе проплывало белое облако, на его фоне хорошо видны были синевато-серые зуйки, носящиеся в поисках добычи. Солнце тепло и приятно грело спину.
      - Завтра мой сын приедет домой! - Итами остановилась посмотреть на ящерицу, греющуюся на камне. Акико тоже остановилась рядом. - Возможно, было бы лучше, если бы вы уехали рано утром.
      Эти слова Акико восприняла с чувством, должно быть, сходным с тем, с каким археолог, наткнувшись в своих поисках на что-то, пытается определить, важная ли перед ним находка.
      - Я неравнодушна к Сайго, - проговорила Акико немного погодя. - Очень.
      - Да, - сказала Итами, - я знаю, но все-таки я думаю, что самое лучшее, если вас не будет здесь, когда он вернется.
      - Но почему, Итами-сан?
      Пожилая женщина повернулась к ней лицом.
      - Мой сын злой, Акико-сан. Иногда мне кажется, что это было благодеяние, когда Юко-сан умерла так рано, так трагически. Я не хотела, чтобы она была с моим сыном. Когда она встретила Николаса Линнера, я надеялась, что этому придет конец. Но, как и вы, она вернулась к Сайго. Я не хочу, чтобы ошибка повторилась.
      - Вы опасаетесь за мою жизнь, госпожа?
      Итами пристально посмотрела Акико в лицо.
      - Нет, Акико-сан. Я опасаюсь за вашу душу. Мой сын очень горький плод. Его мысли ядовиты, и вам лучше держаться от него подальше, чтобы не быть отравленной.
      - Меня это не волнует, - безмятежно произнесла Акико.
      - Было бы ошибкой относиться к этому легкомысленно, моя дорогая.
      Итами снова пошла вперед.
      - Если вы решите остаться, я не буду препятствовать вам. Я давно поняла, что в этом отношении каждый поступает по-своему и глупо надеяться изменить волю другого человека. Я не смогла этого сделать ни с моим мужем, ни с моим сыном, ни даже с моей золовкой. У меня просто нет сил добиваться этого от вас. Однако я говорю от чистого сердца и прошу прислушаться ко мне.
      Снова наступило молчание; его нарушила Акико:
      - Итами-сан, я хочу его увидеть.
      Пожилая женщина наклонила голову:
      - Конечно, вы увидите его, дитя мое.
      На венчании присутствовало только четверо: Сайго рука об руку с Акико, Итами и синтоистский священник, который совершил таинство. Церемония проходила в северном саду среди запахов лимона и роз. День был чист и прозрачен, как кристалл. Солнце стояло высоко над головой, и его тепло изливалось на них как благословение.
      Потом Сайго увез ее в Токио, и она виделась с Итами лишь изредка. Она не смогла быть на его похоронах, когда тело было привезено из Америки в запаянном гробу, который Итами не хотела открывать, узнав, как он умер. Итами написала ей, что все, чего она хочет сейчас, - это похоронить его рядом с отцом, который любил его так, как она не могла, и который завладел его душой так, что она не смогла простить ему этого.
      Что касается Акико, то у нее не было вопросов, но она делала то, о чем Сайго просил ее перед отъездом в Америку. Даже если бы он и не сказал ей об этом, она знала бы, что нужно делать.
      - Я знаю, как это сделать, - сказала она ему торжествующе накануне их восьмой годовщины. - Это изменит для меня все. Изменит полностью.
      Она показала фотографию.
      Долгое время он ничего не говорил, переводя взгляд с нее на фотографию и обратно.
      - Это его погубит, - проговорил он наконец. - Полностью и окончательно. Если бы я мог не возвратиться! - У него покривилось лицо. - Но я должен.
      Акико знала лучше. Сайго мертв с той самой минуты, как поднимется на борт самолета "Джапан Эйрлайнз", чтобы улететь в Америку и в последний раз встретить там своего двоюродного брата Николаса Линнера. Но это знание не позволило ей остановить его или хотя бы намекнуть ему о его судьбе. Он был воином, и запретить ему сражаться было все равно, что уничтожить его на месте.
      Когда известие дошло до нее, она уже пятую неделю была в Швейцарии. Она была в горе, даже когда обдумывала все подробности мести, которые ему пришлись бы по душе.
      Она хотела тренироваться в течение всего ее длительного нахождения в клинике, но ей было запрещено делать это по крайней мере в первую неделю. После этого она могла располагать собой, сказали ей, полагая, что она ничего не сможет делать, пока глаза у нее забинтованы. Они ошибались, но швейцарцы, как правило, люди недалекие.
      Направляясь в гимнастический зал каждый день перед ленчем, Акико проводила девяносто минут в усердных физических занятиях, чтобы держать свое тело в хорошей форме. И ближе к вечеру она снова упражнялась. Заниматься нужно было и ночью, она вставала и осторожно обходила сиделок, чтобы вернуться в зал и продолжать работу. Она отчаянно стремилась к физическим упражнениям и отдавала им всю себя. Беспокоило ее лишь одно: последствия того, что она делала. Если доктора добились успеха, она погибла. Они уверяли ее в своих способностях, да она и сама видела результаты их искусной работы. Рационально она была удовлетворена. Но теперь, когда это произошло, когда ничего не вернуть обратно и жизнь
      Акико ушла, ее мучили сомнения. Что, если?.. Что, если?.. Что, если?..
      Она усердно тренировала в саду свой мозг и душу, опираясь на основы, которые дали ей Кёки и Сунь Сюнь. Больше ничего не оставалось ей после того, как Сайго был убит.
      Наконец настало то мгновение в Швейцарии, когда должен был рассеяться мрак.
      Из тумана возникли очертания комнаты, они вырисовывались постепенно, медленно, словно проступая сквозь дымку. Тени исчезли, свет над головой сделался ярче. Только маленькая лампа мягким светом сияла ей в глаза, отвыкшие от света за шесть недель. Ей стало больно, и она быстро сощурилась, пряча глаза в темноту от непривычной яркости.
      Все казалось странным и чужим. Далеким, словно она вернулась в этот мир с другой планеты. Она взяла зеркало, которое вложила ей в руки одна из сестер, и взглянула на себя.
      То, что она увидела, было не лицо под дождем, но первый настоящий проблеск ее грядущей мести. Она увидела Юко, которая смотрела на нее и неистово моргала глазами при первом свете нового дня.
      Книга пятая
      МИКО
      Весна. Наши дни
      Нью-Йорк. Гонконг. Хоккайдо. Мауи. Вашингтон. Токио
      - Алло? Это Мэтти?
      - Кто его спрашивает?
      - Лейтенант Кроукер. Полицейское управление Нью-Йорка.
      - Хватит врать. Он давно мертвый.
      - Ну, тогда ты разговариваешь с покойником. Везет тебе нынче, Мэтти.
      - Да кто это, черт возьми?
      - Мэтти, я нашел женщину, о которой мы говорили в прошлом году. Помнишь? Аликс Логан из Ки-Уэста.
      - Н-нет...
      - Ты еще сказал тогда, что будет жарче, чем у черта на сковородке.
      - Боже праведный, это ты, лейтенант! Ты жив? А я ходил в собор святого Луки поставить свечку за упокой твоей души.
      - Спасибо, Мэтти. Приятно слышать.
      - Ты где, лейтенант?
      - Мне нужна информация, Мэтти, - сказал Кроукер в трубку. - Мне нужна информация, как наркоману доза. Я собираюсь рассчитаться со своими должниками, со всеми и каждым. После этого мы начнем все сначала.
      Мэтти Маус, лучший информатор Кроукера, немного подумал.
      - Меня могут убить.
      - Меня уже чуть не убили. Ты будешь в безопасности. Я позабочусь, чтобы люди Томкина к тебе не совались.
      - Я не из-за Томкина беспокоюсь, лейтенант. Этот ублюдок сыграл в ящик неделю назад.
      - Что?
      - Да ты что, газет не читаешь?
      - Бегу от них, как от чумы. Я даже сказал Аликс, что в машине радио сломалось. Мы попали в переделку в Северной Каролине. Не хочу, чтобы она узнала, насколько это все серьезно.
      - Я ничего не слышал о Северной Каролине.
      - В Рэйли.
      - Ничего, лейтенант.
      - А надо бы.
      Кроукер обернулся и посмотрел на Аликс, сидящую в машине на обочине автострады. Они остановились возле туннеля Линкольна, при въезде в. Нью-Йорк.
      - А что случилось с Томкиным?
      - Загнулся от непонятной болезни. Называется така или что-то там такое. В общем, что-то японское.
      - Весьма забавно.
      - Что забавно? Не понял.
      - Да ничего. Я о своем. - Автомат щелкнул, и Кроукер кинул еще монету. - О случае в Рэйли.
      - Что, полное молчание?
      - Ага.
      - Неудивительно, лейтенант. Томкин был всего лишь верхушкой айсберга. Послышался какой-то шум. - Подожди минутку. - Кроукер услышал его приглушенный голос, обращенный к кому-то в комнате. - Сколько раз тебе говорить - сходи в кино или еще куда-нибудь.
      Почти сразу он снова заговорил с лейтенантом.
      - Извини. Хотел выгнать посторонних. Я же рискую. - Он откашлялся. - Я говорил, что постараюсь еще что-нибудь узнать, и разнюхал. Мало радости. Честно говоря, я страшно жалел, что навел тебя на Ки-Уэст. Когда в газетах написали, что ты скопытился, я был уверен, что это моя вина, и сразу пошел в церковь.
      - Я все время думал, что мы друзья, просто хорошие друзья.
      - В жизни все не так, лейтенант. Ты это знаешь не хуже моего.
      Кроукер не мог выбросить из головы Николаса Линнера и дружбу с ним. Были ли это обычные отношения двух приятелей? Наверняка нет. Их дружба была особой, почти братской. Иногда он спрашивал себя, где Николас сейчас и чем он занимается. Последний раз, когда он слышал о нем, Николас вроде бы находился в Уэст-Бэй-Бридж. Сейчас он скорее всего в свадебном путешествии, подумал лейтенант. Кроукер знал, что уже давно мог бы разыскать друга, если бы не хотел уберечь его от опасности, по крайней мере теперь, пока он держал ситуацию под контролем. Он вернулся к телефонному разговору.
      - Выкладывай все, Мэтти.
      - Новости плохие. Замешано правительство.
      Кроукеру на мгновение показалось, что в него запустили гранату. Ошарашенный, он задал нелепый вопрос.
      - Чье правительство?
      - Наше. Господи, чье же еще?
      - Я не понял.
      - Думаешь, я понял? Я только сообразил, что это все не для нас с тобой.
      Кроукер напряженно размышлял.
      - Теперь понятно, почему тебя не удивило известие о молчании по поводу Роли. Это могло сделать только правительство. Не знаешь, кто именно в правительстве?
      - Его зовут Минк, слышал о таком?
      - Ни разу.
      - Я тоже ни разу не слышал, пока не разнюхал все как следует. Он ведет так называемый "секретный отдел" в торговле.
      - Это что еще за торговля такая?
      - Шпионаж, лейтенант.
      - А какое отношение это имеет к убийству Томкиным Анджелы Дидион?
      - Ты сказал, что с тобой дама. Спроси у нее. Она была свидетелем. Единственным.
      - Да? А почему тогда она до сих пор жива и здорова?
      - Разве она в Ки-Уэсте одна? - ехидно спросил Мэтти.
      - За ней установили наблюдение. Чтобы охранять ее.
      - Ты это наверняка знаешь?
      - Да, наверняка, - сказал Кроукер. - Она пыталась покончить жизнь самоубийством. Ее успели удержать. Я сам все видел.
      - Да, в этом смысла нету, - согласился Мэтти. - Но черт меня побери, если я понимаю, в чем дело.
      - Ты мне все сказал? - спросил Кроукер, опуская в автомат последнюю монетку.
      - Есть еще кое-что. Не знаю, как ты отреагируешь, но раз уж ты как с луны свалился, тебе надо знать. Твой дружок Линнер назначен президентом "Томкин индастриз".
      - Шутишь.
      - Зачем мне с тобой шутить? Он сейчас в Токио, знаешь? Заканчивает дела, которые закрутил Томкин с фирмой "Сато петрокемиклз".
      "Господи, - подумал Крекер. - Что тут происходит? Весь мир перевернулся".
      Он постарался собраться с мыслями.
      - Сделай мне одно одолжение, ладно?
      - Только не задаром, лейтенант. Все мы жмоты, ты сам говорил. А в чем дело?
      - Нужно надежное место для меня и девушки. У тебя.
      - Тысяча в неделю, не меньше.
      - Ты становишься умным пареньком, Мэтти. Это срочно.
      - Я, конечно, понимаю, лейтенант, но поставь себя на мое место. Времена крутые. Я должен жить как все.
      - Ты забыл, что я сейчас безработный.
      - Обращусь к твоему кредитору.
      - Ах ты сукин сын!
      Кроукер почувствовал, что Мэтти улыбается.
      - Да, - сказал тот. - Я знаю.
      Ровно в шесть вечера по гонконгскому времени Тандзан Нанги, сидя в офисе Паназиатского банка, взял телефонную трубку и, собрав все свое мужество, набрал номер, который Лю дал ему во время их первой встречи.
      Весь день он мрачно наблюдал в окно, как далеко внизу люди, словно муравьи, толпятся у входа в банк, чтобы забрать свои накопления. Паназиатский банк неожиданно стал ненадежным, он может поглотить все деньги. Китайцы их спасали.
      Нанги не мог понять, под воздействием какой пружины такое количество людей вдруг собралось вместе, но он знал, кто за этим стоит. Коммунисты завинчивали гайки.
      - Сколько мы еще сможем продержаться? - спросил Нанги Аллана Су немедленно после того, как в три часа банк закрылся. Пришлось вызывать полицию, чтобы разогнать огромную очередь у дверей.
      - Если пойдет такими темпами, - сказал Су, - не больше сорока восьми часов. Я только что звонил в наши отделения в Вань-Чай, Цим Ша Цуй, Абердин и Стенли. Везде происходит одно и то же. Нам придется ехать в хранилище.
      - Не предпринимайте пока ничего, - сказал Нанги, подперев кулаком щеку. Без моей команды ничего не делайте.
      - Да, - раздался в телефонной трубке тихий женский голос.
      - Мистера Лю, пожалуйста, - попросил Нанги.
      Он ненавидел эту минуту, ненавидел коммунистов как никогда.
      - Как о вас доложить?
      В четверть восьмого в тот же вечер машина Нанги подъехала к складу компании "Сунь-Ва" на улице Сай Пин Шань в районе Шун Вань. Это было длинное здание, выкрашенное в ярко-красный цвет. Нанги вспомнил, что китайцы не воспринимают приглушенные пастельные оттенки. Они окружают себя примитивными яркими предметами и суеверно относятся к цвету, впрочем, как и ко всему остальному.
      Он вышел на переполненную улицу, вдохнул аромат пяти специй - черного перца, аниса, сушеной рыбы, сои и перца чилли. От этих запахов ему до боли захотелось домой. Впрочем, боль он испытывал еще и от сознания того, что ему предстоит сделать.
      Выпрямив плечи, он выступал непринужденной походкой, чтобы как можно достойнее выглядеть перед своими врагами.
      Он вошел в здание: запах специй продолжал щекотать ноздри. Никого не было, служащие уже давно ушли домой.
      Нанги замедлил шаг и незаметно осмотрелся. Он заметил движущуюся тень.
      - Я заварил свежий чай специально к вашему приходу.
      Это был без сомнения голос Лю.
      Нанги пошел на голос, переступая через разбросанные коробки и ящики. Он сел на простой деревянный стул напротив китайца. Между ними стоял обшарпанный стол. На нем лежали два абсолютно идентичных документа. Нанги не надо было читать - он знал, что это.
      - Сначала чай, - сказал дружелюбно Лю, - я хочу, чтобы все произошло как можно безболезненнее для вас. - Ему легко было проявлять свою доброту теперь, когда он выиграл.
      Они принялись за чай.
      - Чай "Черный тигр", - сказал Лю. - Из Пекина. Ежегодно его производят в очень небольших количествах. Вам нравится?
      - Очень, - ответил Нанги, с трудом глотая напиток. Лю чуть склонил голову.
      - Я польщен. - Он продолжал потягивать чай. - Кажется, сегодня перед зданием Паназиатского банка были беспорядки.
      Нанги решил его проверить:
      - Сущие пустяки.
      - Но достаточные, чтобы вызвать полицию, да?
      - Обычно полиции приходится приезжать, если в колонии ее величества собираются вместе две дюжины китайцев, - ласково заметил Нанги. - Это вызывает озабоченность правительства.
      - Даже прожорливая ворона знает, когда улететь с кукурузного поля, мистер Нанги.
      К чему он говорит иносказаниями? Какая необходимость вспоминать древний китайский афоризм? Он наверняка знал, что японца этим не проймешь. И вдруг Нанги пришло в голову, что никто не станет говорить загадками, если нет публики.
      Подпорки складской крыши были окутаны тенями. На улице совсем стемнело, и даже высокое небо стало непроглядно-черным. Густая пыль на полу, едкий, острый запах специй. Если кто-то и затаился в этой тьме, Нанги ничего бы не заметил. Его не покидало ощущение, что они с Лю не одни здесь.
      - Велик ли ущерб, мистер Нанги? - Лю снова разлил чай. Казалось, он старался не показать своего превосходства.
      - Я уверен, что вы уже знаете, - осторожно произнес Нанги. - Всякий ущерб плох сам по себе. Это очевидно.
      - А мне ясно, мистер Нанги, - сказал Лю, отпивая чай, - что с вами этого не произошло бы без нашего участия.
      - Я тоже так подумал. Поэтому и позвонил. Возможно, этого больше всего и хотел Лю: признания собственного бессилия, потому что он поклонился, словно услышал комплимент, и указал кивком на контракт.
      - Я надеюсь, что каждый пункт, оговоренный вами, составлен подобающим образом.
      Он говорил так, словно он, а не Нанги вынужден пойти на все уступки, словно это он, а не Нанги сидит сейчас под прицелом.
      С минуту Нанги был неподвижен. Быстрая реакция стоила бы ему "потери лица", а он уже поступился большим, чем мог себе позволить, согласившись на эту встречу. Выдержав паузу, он взял документ и принялся его читать. Каждая строка леденила душу, каждый пункт, под которым ему придется поставить свою подпись, удручал. В ту секунду, когда он прикоснется пером к бумаге, контроль за его "кэйрэцу" перейдет в руки хозяев Лю из Пекина.
      Китаец положил на стол старомодную чернильную ручку. Нанги придется тянуться за ней.
      - Мы не планируем немедленную денежную интервенцию или изменение политики, - сказал Лю. - Беспокоиться совершенно не о чем.
      - Я подумал о тридцати пяти миллионах долларов, - ответил Нанги. - Они должны быть доставлены завтра утром к восьми часам.
      Лю невозмутимо кивнул. Каковы теперь обязательства его "фирмы"?
      - Если вы попросите мистера Су или другого служащего банка, по вашему выбору, прибыть в главное хранилище Паназиатского банка, сумма будет немедленно выдана.
      Конечно, думал Нанги, не сомневаюсь, что вы хорошо ознакомились с нашими хранилищами, спасибо товарищу Чину. Но вслух он сказал:
      - Меня это вполне удовлетворит.
      Умышленно не обращая внимания на ручку, положенную Лю, Нанги достал свою и подписал последние страницы обоих экземпляров контракта. Забрав свое перо, Лю сделал то же самое. Один из экземпляров он положил перед Нанги.
      - Может быть, еще чаю? - Его глаза бегали в темноте.
      Нанги отказался. Сложив "грязный", жгущий руки документ, он собирался встать, но Лю остановил его.
      Китаец извлек из нагрудного кармана ярко-красный конверт и молча вручил его Нанги.
      Нанги вопросительно посмотрел на него.
      - В Китае есть традиция. Вполне цивилизованная. Сумма внутри конверта это плата за передачу. Передачу полномочий, власти, называйте, как хотите. С моральной точки зрения в этом нет ничего унизительного. Простой обмен - одно на другое.
      Нанги учтиво кивнул, словно двое гуляющих обменялись любезностями, сидя на скамейке в парке. Но гнев кипел в нем, пульс сделался резким. Ничто в его движениях не выдало внутреннего состояния. Для Лю и остальных зрителей, скрывающихся в темноте, он оставался трезвым бизнесменом, потерпевшим поражение.
      Нанги осторожно положил конверт в нагрудный карман, рядом с контрактом, который свинцовым грузом давил на сердце. Он отодвинулся от стола, взял свою трость, поднялся и неуклюже заковылял из помещения "Торговой компании Сунь-Ва" на улицу, где ждал автомобиль с шофером.
      Ночная жизнь не волновала его ни в одном из своих проявлений, и он отправился сразу в отель. Еда казалась горькой, точно пепел, и застревала в горле, словно то были куски контракта, который его вынудили подписать Лю и его хозяева. Он стоически продолжал есть, пока тарелка не опустела, к тому моменту он уже не помнил, что заказывал. Ему было все равно.
      Раздевшись, он лег в постель и уставился на потолок, как в реку прошлого. Как всегда, его охватили воспоминания. Если ты воин - останешься воином. Невозможно повесить свой меч на стену - ни в прямом смысле, ни в переносном, как в его случае.
      В облаках памяти проплыло лицо Макиты, его друга и наставника. Он не пожелал, чтобы ему удалили больной желудок и совершил сеппуку. Он попросил Нанги помочь ему, и, неохотно согласившись, Нанги взял длинный меч своего наставника и одним взмахом прекратил невыносимую боль от двух разрезов, вертикального и горизонтального, которые сделал себе Макита.
      И хотя это считалось делом чести, хотя у Нанги не было иного выхода, кроме как исполнить последнюю волю Макиты, он весь побелел при виде отсеченной головы человека, заменившего ему отца. Его трясло, во рту пересохло.
      Иисус не может одобрить такой поступок, подумал Нанги. Он побежал в церковь и на исповеди покаялся в том, что сотворил. Но этого ему показалось мало, и он шесть часов простоял на коленях перед распятием, моля о прощении.
      За ним тогда пришел Сато, убедил его покинуть храм, куда не должна вторгаться реальная действительность.
      - Друг мой, - сказал он мягко. - Зачем ты винишь себя? Ты поступил так, как должно, как поступил бы любой самурай. Ты был необходим другу, и ты был рядом с ним. Что ты теперь казнишь себя?
      Глаза Нанги были полны боли и отвращения к себе.
      - Я поступил не по-христиански, Сэйити-сан.
      Сато, ничего не ответив, вывел его из церкви. Размышляя о Маките, Нанги вспомнил, как помог ему делать чистку в министерстве. Скольких он раздавил на своем пути, чтобы не дать им шансов продвинуться по служебной лестнице японской бюрократии? Он не раз задавался этим вопросом, потому что испытывал стыд за содеянное.
      Первым был Симада. Он заплатил за свою жадность и недальновидность. Симада не замечал приближающихся перемен, и поэтому Нанги приговорил его к позору или смерти. Симада избрал благородное решение и совершил сеппуку, открыв путь Маките на пост заместителя министра.
      С Симадой было сложнее всего. После него все давалось Нанги куда проще.
      Теперь, лежа весь потный в отеле иностранной колонии, забравшейся, как вьюнок, на самую крайнюю точку азиатского континента, распростившись с великой заветной мечтой, Нанги с горечью спрашивал себя: разве он убивал во имя Господа?
      Нанги так и не понял, разбудил ли его телефонный звонок или вывел из глубокой задумчивости. Он повернулся на кровати и схватил трубку. Светящиеся цифры на его часах показывали без тринадцати четыре утра. Китаец счел бы эту комбинацию цифр зловещей, Нанги было все равно.
      - Да.
      - Это Везунчик Чу, - раздался противный голос в трубке, говоривший явно запыхался. - Я на По Шан-роуд, недалеко от квартиры Сочной Пен.
      Нанги сел.
      - Ты еще не нашел вход?
      - Я уже был там и вернулся, - возбужденно продолжал Везунчик Чу. - Вам лучше приехать сюда побыстрее.
      - Зачем?
      - Простите за грубость, сэр, но я боюсь, что вы мне не поверите, если я скажу. Будет лучше, если вы сами все увидите.
      - Еду, - сказал Нанги, сердце его сильно забилось. Испарины как не бывало. Он свесил ноги с кровати и взял трость.
      В подвале почти не было воздуха и почти не было света. Николас слышал, как круглая дверь за его спиной медленно закрывалась. Раздался щелчок автоматического замка, что отнюдь его не ободрило. Один в кромешной тьме, он продвигался к месту, которое, как ему сказали, было центром подвала. Он стоял неподвижно, все его органы чувств напряглись. Стол, несколько стульев, выключенная лампа, какой-то непонятный прибор... Что-то вроде деревянных подмостков - их назначение оставалось загадкой.
      Николас задумался. Он был на Хоккайдо, но не знал точно где с того самого момента, как Котэн завязал ему глаза, предварительно связав ему руки и ноги. Его отнесли, как он догадывался, в багажник машины, принадлежавшей русским, и там заперли. Везли его чуть меньше часа. Значит, проехали миль тридцать пять или сорок от ротэнбуро. Недобрый знак.
      Его размышления прервало раздавшееся в темноте гудение. Звук был едва слышным и не мог исходить от человека.
      Николас сразу пошел на этот звук, принюхиваясь, как зверь. Он различил запах в пятнадцати футах от вентиляционного отверстия, находившегося под потолком, развернулся и отбежал в противоположный конец комнаты. Только так Николас мог продлить время, оставшееся ему, прежде чем хлороформ на него подействует. Ему важна была каждая минута, которую он мог выиграть.
      - Не понимаю, почему мы так долго ждем, - язвительно сказал врач. - Газ проникает во все углы подвала всего за три с половиной минуты.
      Он слегка помахал рукой, на которой был закреплен хронометр, чтобы всем стало видно, что прошло уже почти пятнадцать минут с того момента, как газ необычная смесь хлороформа и концентрата мескалина, эффективного только при вдыхании, - был пущен в подвал.
      - Терпение, доктор, - спокойно сказал Виктор Проторов. - Я понимаю ваше желание поскорее воткнуть ваши иголки в нового клиента, но в данном случае вам лучше послушаться меня.
      Врач пожал плечами и начал насвистывать старую революционную песню. Он хотел показать всем прочим, что он не проторовская марионетка вроде них.
      Кроме врача и Проторова, здесь были Петр Александрович Русилов, Котэн и два лейтенанта, подчинявшихся непосредственно Русилову. Судя по последним шифровкам, Евгений Мироненко, полковник ГРУ, получил достаточно рекомендаций Проторова и вскоре проведет особое заседание Генштаба. Присутствовать будет весь генералитет. В последнем послании Мироненко говорилось, что от Проторова требуется теперь только одно - представить доказательства его власти.
      Я их представлю, думал Проторов. И тогда впервые в истории ГРУ и КГБ объединят свои силы для одного дела. Кремль задрожит от звука наших шагов, все эти старикашки наверху падут перед нами как колосья пшеницы. Все русские будут объединяться с нами. И снова грянет революция.
      Ему с трудом удавалось скрыть свою бурную радость; даже Русилов не должен ничего заподозрить. Еще рано. Он и так получит свое Девятое управление, подумал Проторов. Не собираюсь отдавать ему слишком многое, да и говорить об этом преждевременно.
      - Ладно, очистите помещение, - приказал он.
      Младший лейтенант по знаку Русилова закрыл один клапан и открыл другой. Два сильных всасывающих вентилятора тянули смесь газов из комнаты. Красный свет сменился зеленым, Проторов приказал отпереть дверь подвала.
      Первым вошел Котэн, затем Русилов и оба лейтенанта. За ними последовали доктор и Проторов. В подвале не было абсолютно никакого запаха. Воздух снова был чистым и свежим.
      Мужчины встали над Николасом, как охотники над добычей, гордые сознанием собственного превосходства, но все побаивались своей новой и чрезвычайно опасной жертвы.
      - По-моему, он достаточно обездвижен, - заявил доктор, надевая очки. Надеюсь, все пройдет, как обычно.
      Ну и дурак, подумал Проторов и кивнул Котэну. Огромный борец "сумо" подошел к лежащему на левом боку Николасу.
      - Дыхание глубокое и ровное, - сказал доктор, наклонившись, - веки не дрожат, пульс замедлен, цвет кожи говорит о полной потере сознания.
      Он произносил эти слова как некое заклинание против того, чего не понимал и, следовательно, не мог контролировать.
      Проторов жестом велел Русилову встать позади Николаса.
      - Все отлично, - сказал он Котэну.
      Николас ударил приближающегося к нему толстяка. Ему было не трудно задержать дыхание, чтобы газ не проник в легкие. По меньшей мере, восемь разновидностей ниндзюцу основаны на дыхании и управлении нервной системой по принципу тибетской йоги. Это же относилось и к контролю температуры тела.
      Доктор отпрянул, когда Николас бросился на Котэна, стараясь ударить его ногами в колени, а не в огромный живот, как это сделал бы человек, ничего не знающий о мощи этих борцов.
      Котэн среагировал моментально, ему удалось отбить атаку Николаса. Но не совсем. Он избежал переломов, но все же упал.
      Николас слышал приказы Проторова, видел доктора, отошедшего подальше от места схватки, видел приближавшихся молодых лейтенантов. Он не сомневался, что без труда справится со всеми ними. Он занимался Котэном и одновременно решал в уме задачу, как справиться с четырьмя врагами.