Книга четвертая
      СПУЩЕННЫЙ КУРОК
      Весна. Наши дни
      Гонконг. Вашингтон. Токио. Мауи. Рэйли. Хоккайдо
      - Боюсь, мистер Нанги, известие куда хуже, чем мы оба поначалу думали.
      Тандзан Нанги потягивал бледно-золотистый жасминовый чай, глядя на улицу. Окна выходили на Ботанические сады, раскинувшиеся в Мид-Левелз на острове Гонконг. За ними, у самой вершины, зияло ущелье Виктория.
      Он сидел высоко над центром города, в кабинете правления Паназиатского банка, башни из стекла и стали, стоявшей посреди Де Ву-роуд Сентрал.
      - Продолжайте, - спокойно сказал Нанги, стряхивая пепел с сигареты в хрустальную пепельницу, стоявшую перед ним на письменном столе.
      Аллан Су мельком опустил глаза на непомерно толстую папку из буйволиной кожи, которую он сжимал в руках, хотя было очевидно, что это вряд ли имело смысл. Он почесал верхнюю губу, потом провел пятерней по волосам. Это был невысокий плотный китаец родом из Шанхая, который обычно сохранял невозмутимость и рассудительность. Но теперь от него, будто аромат незнакомых духов, исходило беспокойство.
      Он принялся мерить шагами старинный бухарский ковер.
      - Для примера скажу вам, что нам принадлежат три четверти будущих прибылей от проекта Вань Фа по жилищному строительству на Новых Территориях в Тай По Кау. Первая закладная уже однажды финансировалась повторно, и дело идет к тому, что мы будем вынуждены поступить так еще раз. А это неминуемо повлечет за собой вторую закладную, чего мы не можем себе позволить.
      Нам необходима арендная ставка в семьдесят шесть процентов, чтобы, так сказать, остаться при своих даже на этом уровне. Отделения должны получать арендную плату по высшей ставке шестнадцать тысяч гонконгских долларов в месяц, но нам очень повезет, если удастся наскрести пять тысяч. После этих заявлений коммунистов никто не хочет жить в таком "ненадежном" районе, который "того и гляди попадет в руки врагов".
      Аллан Су остановился, хлопнул папкой по стопке других таких же папок, лежавших на полированной поверхности стола из тикового дерева, и возобновил свои хождения.
      - Этот перечень можно продолжать до бесконечности! - В его голосе сквозило неподдельное отвращение. - Энтони Чин не смог бы причинить нам большего вреда, даже если бы тайно работал на кого-нибудь из наших соперников.
      - А он работает? - спросил Нанги.
      - В таком городе все возможно! - Су пожал плечами. - Но я в этом сомневаюсь. Несколько других банков попались так же, как и мы, правда, никто так не влип. - Он покачал головой. - Нет, я думаю, что мистер Чин попросту пожадничал, а жадность, мистер Нанги, - это самый страшный враг здравого смысла.
      Нанги подался вперед и подлил себе чаю. Потом устроился поудобнее в кожаном кресле с высокой спинкой и принялся рассматривать похожие на уступы крыши белых и бежевых небоскребов, покрывавших склоны горы Виктория, будто бетонные джунгли.
      - Скажите мне, мистер Су, когда у вас в последний раз было сильное землетрясение?
      На мгновение сбитый с толку этим вопросом, Аллан Су прищурил глаза, скрытые за стеклами очков в тонкой оправе.
      - Ну... я полагаю, почти два года назад.
      - Угу! - Внимание Нанги по-прежнему было приковано к лесу из небоскребов. - Достаточно серьезное землетрясение с эпицентром в какой-нибудь неудачной точке разрушит большинство этих домов, вы согласны? Они рассыплются как куча детских кубиков. Погибнет много людей, немало семей прекратит существование, пойдут прахом целые состояния. - Он повернулся и посмотрел в лицо Аллана Су. А на кого еще работаете вы, мистер Су?
      - Я... извините, мистер Нанги, но я не понимаю, о чем вы говорите!
      - Ну, ну, - проговорил Нанги, подумав, что все китайцы одинаковы. - Вам нет нужды прибедняться. Весь Гонконг где-то подрабатывает, ведь это так выгодно. - Он умолк, наполняя чаем вторую чашку. - Возьмем, к примеру, Энтони Чина. Он же был не только президентом Паназиатского банка в Гонконге, но еще и лейтенантом вооруженных сил красного Китая.
      Нанги толкнул чашечку через стол.
      - Это невозможно! - Аллан Су застыл на месте. - Я знал его долгие годы. Наши жены каждую неделю вместе ходили по магазинам.
      - Тогда вам, должно быть, известно обо всех этих финансовых нарушениях, вкрадчиво сказал Нанги, показывая на стопку папок, полных убийственных улик.
      Да, команда сыщиков, которую нанял Нанги, поработала на совесть.
      - Ничего такого мне неизвестно! - с жаром заявил Су. Нанги покивал.
      - Как неизвестно и о его истинном занятии.
      Какое-то мгновение Аллан Су пристально смотрел на Нанги, пытаясь подавить невольную ненависть к этому японцу и взглянуть на него беспристрастно. Только это могло сейчас спасти его.
      - Стало быть, вы подозреваете меня еще и в том, что я коммунист?
      - О, на этот счет не волнуйтесь, - сказал Нанги и улыбнулся. - Ну что, мистер Су, не будете со мной чаевничать?
      Сердце Аллана Су заколотилось, как молот, и он принял приглашение.
      - Пора бы мне перестать удивляться тому, что тут творится! - Он залпом выпил остывающий чай и указал чашкой на окно, за которым, будто тонкие пальчики, торчали небоскребы Мид-Левелз. - Возьмем, к примеру, вот эти высотки. Чтобы повергнуть их в руины, достанет и меньшей напасти, чем сильное землетрясение. Более чем вероятно, что строители поскупились на стальную арматуру, когда возводили их. Это делается просто: вставляешь полдюжины прутьев в жидкий бетон, в котором, кстати, вдвое больше песка, чем должно быть, а когда строительный инспектор отворачивается и идет своей дорогой, те же шесть прутьев втыкаются в другую секцию, на которую в этот миг смотрит инспектор. Потом, когда он уходит, эти прутья вынимают и перевозят на другую стройплощадку. Причем все это - скорее своего рода игра, ведь инспектору уже заплатили, чтобы он не очень зорко следил за строителями.
      Нанги нахмурился.
      - Какие уж тут игры: ведь речь идет о жизнях. И о миллионах долларов.
      Су пожал плечами.
      - Если я могу купить себе в Вань Чай двенадцатилетнюю девственницу, то почему не могу точно так же купить какого-то строительного инспектора?
      - Разница здесь заключается в том, - сухо сказал Нанги, - что эта двенадцатилетняя девственница, которой вы заплатили своими кровными долларами, вполне вероятно, способна заткнуть за пояс вашу жену.
      - Значит, моя похоть - а это ведь тоже форма жадности - ослепила мой разум. Нанги резко встал.
      - Сколько вам платит в месяц банк "Ройял Альберт", мистер Су?
      Аллан Су едва не выронил свою фарфоровую чашечку. Но все же удержал. Он почувствовал тяжелую пульсацию в ушах, будто там разом вопили все его пращуры, и подумал: "О великий Будда, что же теперь случится с моей семьей? Безработный и разорившийся, да еще в разгар самого тяжелого кризиса в Гонконге за три десятилетия".
      Нанги, казалось, то исчезал, то появлялся снова, и Аллан Су с преувеличенной медлительностью и осторожностью закоренелого пьянчужки поставил пустую чашечку на стол рядом со стопкой папок из буйволиной кожи.
      - Ну же, ну, - сказал Нанги. - Это же довольно простой вопрос!
      - Но ответ трудный. Я прошу вас...
      - Я не желаю выслушивать объяснений, мистер Су, - перебил его Нанги, наклоняясь вперед и упираясь сухими ладонями в тиковый стол. - Мне здесь нужен человек, которому я мог бы полностью доверять. Либо да, либо нет. - Нанги не сводил с него глаз. - А ведь вы знаете, что произойдет с вами, мистер Су, если вы не возьметесь за дело.
      Аллан Су содрогнулся и промолчал. Он стоял очень прямо, хотя ноги были ватные. Разумеется, он мог бы сейчас уйти, подав в отставку. Но куда бы это его привело? Была ли у него уверенность, что банк "Ройял Альберт" примет его на работу? Рынок труда очень сузился во многих областях, и банковское дело едва ли не держало тут пальму первенства с тех пор, как проклятые коммунисты сделали свое проклятущее заявление. Он подумал о своей жене, шестерых детях, о тетушке и двух дядьях. Один из них уже овдовел... А сколько еще двоюродных братьев и сестер по линии жены, за благосостояние которых он отвечал!
      Конечно, он мог попытаться пойти напролом, но чувствовал, что сейчас такой образ действий был бы неразумным, а итог будет таким же, как если он просто возьмет и уйдет. Нанги был человеком жестким. И он был японцем. Но, будь он справедлив, мог бы стать вполне сносным работодателем.
      Су решил рассказать правду.
      - "Ройял Альберт" платит мне десять тысяч долларов в месяц за то, что я сообщал им обо всех сделках Паназиатского банка.
      Он затаил дыхание. И услышал шум в голове, похожий на рев прибоя. Это колотилось его сердце.
      - Понятно! - Нанги постучал карандашом с ластиком по письменному столу и поднял глаза. - Отныне и впредь, мистер Су, ваше жалованье удваивается.
      "О, великие боги западного ветра", - подумал Су. Тоненькая струйка пота появилась у корней его волос.
      - Через полгода, - продолжал Нанги, - мы снова рассмотрим этот вопрос и с учетом хода дел в банке пересмотрим ваш оклад в сторону повышения... или понижения. То же самое произойдет и спустя год. - Его глаза пристально вглядывались в лицо Су. - Если к тому времени банк выполнит план по прибылям, я рассчитаюсь с вами, прежде чем уйду на покой, вы получите десять процентов от всего остатка акций Паназиатского банка, в соответствии с подписанным вами пожизненным контрактом.
      Нанги с удовольствием отметил, что широкая физиономия Су побледнела.
      - Я немедленно порву все связи с банком "Ройял Альберт"! - Голос Су звучал высоко и пронзительно, глаза его остекленели.
      - Нет, вы этого не сделаете, - сказал Нанги. - Вы будете брать свои десять тысяч долларов в месяц, да еще не позднее, чем через два месяца потребуете прибавки. Видит Бог, вы ее заработали.
      Лицо Су омрачилось.
      - Сэр, кажется, я вас не понимаю.
      Облегчение разливалось по телу, словно весенний паводок, внося сумятицу в мысли.
      - Начиная с сегодняшнего дня, мистер Су, вы будете давать банку "Ройял Альберт" только те сведения, которыми вас буду снабжать я. И одновременно вы будете рассказывать мне обо всем, что творится у наших конкурентов. Мне нужно знать о каждой крупной и мелкой сделке в их конторе. Мне понадобятся сведения об их основных расходах, о размахе их деятельности, о ежегодных капиталовложениях, о вкладах на ближайшие пять лет, двадцать лет. - Он склонил голову набок. - Понятно, мистер Су?
      Су уже пришел в себя и смог улыбнуться. "О, боги всех четырех сторон света, - безмолвно молился он, - сегодня вечером принесу жертву каждому из вас".
      - Я с вами, Нанги-сан, - сказал он, постаравшись правильно употребить английскую идиому. - Судя по всему, я буду упиваться этой работой. - На лице его вновь появилось озабоченное выражение. - Но не надейтесь, что я добьюсь очень больших прибылей, только не при нынешнем тревожном истощении наших фондов. Банк окажется на грани банкротства, если нам придется платить по векселям и другим долгосрочным вкладам. И даже если наплыва требований о возвращении вкладов не будет - да услышат нас все боги и сделают так! - все равно мы оправимся от застоя не раньше, чем через год, и только тогда я смогу создать хотя бы видимость развития.
      - В этом нам должны помочь два обстоятельства, - невозмутимо проговорил Нанги. - Во-первых, не позднее, чем через трое суток мы должны получить дополнительный капитал, которым сможем распоряжаться.
      - Могу я спросить об источнике этого капитала? - тотчас насторожился Су.
      - Просто будьте готовы разумно разместить часть его, с максимальным оборотом за минимальное время.
      Су уже качал головой.
      - В этом большой риск. В нынешнем положении мы такое дело не потянем.
      - Потянем, если учесть сведения, которые вы раздобудете в банке "Ройял Альберт". - Нанги с улыбкой поднялся на ноги. - Садитесь им на загривок, мистер Су, подобно псу, оседлавшему огромного дракона. Помните ту скульптуру в храме? Пускай они идут на риск, делают всю работу, а вы тем временем пустите наши денежки в рост без всякого риска. - Он кивнул. - Мои поздравления! Для вас это большой день. Не сходить ли нам куда-нибудь отметить это?
      Таня возилась с терминалом компьютера, когда пришла шифровка. Это была настоящая удача. Но если бы дежурил кто-то другой, что было более чем вероятно, он (или она) попросту отметил бы звездочкой неудобочитаемое послание, и по возвращении ее попросту отстранили бы от дел.
      Все, что связано с "Рыбой-мечом", как она в шутку называла эту операцию, было ее детищем. Она была главным координатором, в основном потому, что операция считалась скорее личным делом Минка, нежели работой.
      Строго говоря, это было не совсем так. "Рыба-меч" была частью работы примерно до прошлого года. Уже тогда операцию надо было свернуть, за что Таня и ратовала. По сути, что касается остальных членов Красной Станции, да и всей остальной "семьи", ее можно было считать свернутой. И лишь Минк и Таня знали, что это не так.
      В этот миг, когда Таня узнала, что "Рыба-меч" перешла запретную грань и превратилась в личное дело, она стала вести себя очень настороженно. Одной из ее задач, тайной, а оттого еще более важной, стала охрана Минка. По ее мнению, он выбрал самое неудачное для такой операции время. Хотя она понимала, что, если к интересам дела примешиваются личные чувства, говорить о каком-либо "удачном" времени вообще не приходится.
      Вот она и стала покровительницей "Рыбы-меча", хотя и понимала, сколь безрассудно это предприятие. Есть вещи, которые можно хранить в холодильнике дольше других, но на свежем воздухе все скоро протухнет.
      Поняв, что Минк не согласится свернуть деятельность, Таня сменила тактику, добиваясь, чтобы круг людей, вовлеченных в дело, был строго ограничен. Об этом тоже не может быть и речи, сказал Минк. "Рыбу-меч" невозможно посадить под замок.
      Тогда она стала добиваться, чтобы работали только по восемь человек в две смены. Но Минк заявил, что и это "Рыбе-мечу" придется не по вкусу. Это стесняет свободу действий, сказал он. Таня тогда промолчала, зная, что в этом-то и заключается назначение "ящика". Обычно он использовался для более серьезных дел, но можно было применять его и в отношениях с другими группами вроде "Рыбы-меча".
      И в конце концов она сделала то, о чем он просил ее с самого начала поручила дело двум людям. Но она не хотела удовлетвориться этим и поддерживала постоянную связь. "Рыба-меч" была очень своенравной, и Таня хотела исключить любые ошибки. Она только раз позволила себе расслабиться, когда Минк спускался вниз. Он думал, что даже она этого не знала. Но она знала.
      И вот теперь она внимательно следила за возникающими на экране терминала зелеными светящимися буквами; они деловито маршировали по нему ровными рядами. Получив все сообщение, она какое-то время вглядывалась в дрожащие значки, потом нажала кнопку расшифровки. Появилась фраза: "В САМОМ ДЕЛЕ?", и она набрала шестизначное ключевое число-доступ в определенной последовательности, расшифровав сообщение, появившееся на экране. У нее была одна минута - ни больше ни меньше, - чтобы запомнить его. Если за это время она не нажмет клавишу "печать", чтобы получить текст на бумаге, компьютер уничтожит шифр, словно его никогда и не существовало.
      Таня побледнела, прочитав краткое сообщение, настолько ошеломившее ее, что она не успела решить, нажимать ей кнопку печатающего устройства или нет. Время вышло, и сообщение исчезло с экрана. Большого значения это не имело, коль скоро оно все еще стояло перед глазами чередой сверкающих значков.
      В душе она прокляла Минка со всеми его личными неурядицами. После этой шифровки "Рыба-меч" превратилась из источника возможных неприятностей в источник неприятностей реально существующих.
      Сочиняя ответ, Таня нажала кнопку "посыл". Когда на экране появилась только дата, она вспомнила, что коды меняются каждую неделю, и сегодня как раз вступает в действие новый. Значит, надо идти к Тони Теерсону.
      Она встала и спустилась на два этажа вниз. Чудо-мальчик работал в пустовавшем углу этого этажа. Его уединение скрашивали нагромождения картонных коробок, деревянных ящиков, посылочных бирок и огромных рулонов бурой оберточной бумаги. И еще его шифровальные машины.
      Хотя Минк заставил Теерсона работать над советскими шифрами "Альфа-3" почти сутки напролет, его дьявольский маленький мозг еще и разрабатывал собственные коды для Красной Станции. Теерсон говорил, что они не поддаются расшифровке, и Таня верила в это. Когда она подошла к нему, он сидел на армейской койке, которую попросил установить в своем рабочем уголке. Таня подозревала, что у Чудо-мальчика вообще не было никакой личной жизни, и он наверняка отсыпался тут же, в конторе. Кроме того, из-за разницы во времени между Вашингтоном и районами, по которым он вел радиоперехваты, в основном России и Азии, он предпочитал спать только урывками.
      - Привет, - по своему обыкновению коротко бросил он.
      - Кофе не хочешь?
      Тони протянул ей голую руку. Он был в тенниске с надписью "Депеш мод" и линялых синих джинсах.
      - Просто ширни меня в вену, доктор!
      Таня засмеялась, подошла к кофеварке и наполнила две кружки.
      - Трудная была ночь? - спросила она, вручая одну ему. Он отхлебнул крепкого кофе "френч-роуст" и застонал, зажмурившись от восторга.
      - Напиток богов. - Он сделал еще глоток. - Да, я тут повозился, расшифровывая этот новый, мать его. - Он имел в виду "Альфу-3". Тони отставил пустую кружку. - По правде говоря, я не думаю, что мне удастся разобраться в нем.
      Он встал и потянулся, зевнув во весь рот.
      - Боюсь, здесь снова такой же случай, - сказала Таня. Сама она едва прикоснулась к кофе, потому что пила чай. Но ей не хотелось показаться недружелюбной. А Чудо-мальчик снова застонал:
      - Ты хочешь сказать, что еще одна неделя вот так и пролетит? О Бог мой! Он запустил пятерню в волосы. - Мне бы сейчас душ принять.
      - Сначала дело, а личная гигиена потом, - сказала Таня, ставя кружку. - Я сейчас на открытой линии.
      - Понятно. - Теерсон залез в коробку с дискетами, вытащил одну и дал ее Тане. - Вот отличная штука.
      - Да они все хороши, - сказала она, направляясь к двери. - Удачи тебе. Он кисло заворчал.
      - Да уж, с этим монстром без везения никак нельзя.
      Она ушла, увидев, как он натягивает наушники "уокмэн" и садится работать. У Чудо-мальчика дело всегда было на первом месте. Таня решила составить докладную записку для Минка с предложением предоставить Теерсону дополнительный отпуск.
      Поднявшись к своему компьютеру, она вставила в машину дискету, которую дал ей Теерсон, и нажала клавишу "ввод". Появилось слово "ЗАПОЛНЯЙТЕ", и она отпечатала: "РЫБА-МЕЧ". Подождав, пока цикл завершится, она ввела свой ответ. Компьютер автоматически использовал новый шифр, заменив в блоке входа старый код на новый:
      "ЕЖЕЧАСНО СООБЩАЙТЕ ПОСЛЕДНИЕ СВЕДЕНИЯ. ГОТОВЬТЕСЬ ВСКОРЕ НАЧАТЬ ДВИЖЕНИЕ. В ПРЕДЕЛАХ 36 ЧАСОВ ПОЛУЧИТЕ ЗАМЕНУ. СВЕРНИТЕ "РЫБУ-МЕЧ", КОГДА ОБСТАНОВКА СТАБИЛИЗИРУЕТСЯ И ВЫ БУДЕТЕ УВЕРЕНЫ, ЧТО ВИДИТЕ ЦЕЛЬ".
      Потом она пошла писать рапорт.
      Николас сидел на каменной скамье без спинки в саду Сато. Он проторчал здесь около часа, с тех пор как ушли его хозяева. Он сделал вид, будто идет в свою комнату, дабы им не пришлось бодрствовать вместе с ним. Но он даже не потрудился раздеться, а просто подождал четверть часа и вернулся в опустевший сад.
      Свет просачивался сюда бесконечно медленно. В каком-то смысле это огорчало, потому что прежде лишь холодное мерцание луны создавало игру света и тени и ничего не мешало наслаждаться благоуханием цветов. Теперь же, по мере того как мир делался зримым, ароматы приглушались.
      Николас почувствовал чье-то присутствие за спиной. В этот миг человек переступил порог кабинета Сато и вышел на сверкающую гальку. Предрассветный воздух казался водянистым из-за белого тумана. Не было слышно ни звука, только щебетание птиц.
      Николас знал, что это Акико, ему не было нужды оборачиваться или слышать ее голос. Их "ва" слились уже много часов назад, и этого было достаточно, чтобы Акико запечатлелась в его сознании. Система была одновременно и примитивной, и утонченной. Как сказал Акутагава-сан, городская жизнь напрочь вытравила это свойство у современных людей.
      Благодаря "ва" Николас понимал, что Акико опасна. Он не знал, почему именно, не ведал, представляла ли она опасность конкретно для него. Но знал, что она была сэнсэем. Очень немногие люди были способны определить это по внешнему виду и отпечатку ее духа. Этого не могли сделать даже другие сэнсэи, лишенные умений и дарований Николаса. Но он мог.
      - Николас-сан.
      Ее низкий голос возбуждал его, и он приказал себе сохранять спокойствие. И все-таки пульс барабанил в висках, а кровь ударила в голову.
      - Где ваш муж?
      - Храпит на своем царственном ложе из соломенного тюфяка.
      Что же это в ее голосе? Николас насторожился, стремясь уловить все полутона и оттенки, даже те, о которых она, возможно и сама не знала. Уж не насмешка ли послышалась ему?
      - А разве ваше место не рядом с ним?
      Это было колкое замечание ревнивого влюбленного, и Николас выругал себя.
      - Мое место там, где мне хочется быть, - ответила она, словно не слыша никакого подтекста. Она помолчала, как бы не зная, стоит ли продолжать. - А вы считаете, что я веду себя не как японка?
      Он покачал головой.
      - Вполне по-японски, разве что, возможно, несколько нетрадиционно.
      Нарушая молчание, которое делалось неловким, она спросила:
      - А вы не хотите повернуться и взглянуть на меня? Неужели на меня так уж трудно смотреть?
      От ее слов волосы зашевелились у него на затылке, и он подумал: интересно, долго ли она подбирала их? Он повернулся к ней медленно, потому что сердце его колотилось. Он буквально таял.
      Первый рассветный луч окрасил ее лицо, заставил его сиять. Она переоделась в бледно-желтое кимоно с вышитыми на нем соснами холодно-зеленого и серебристого цветов. Одинокая золотистая цапля парила на распростертых крыльях над ее левой грудью. Волосы свободно ниспадали, их сияющий иссиня-черный каскад покрывал спину. На Акико не было никаких украшений. Ногти, хотя и покрытые сверкающим лаком, были коротко подстрижены, как, вероятно, требовало какое-то из ее упражнений. Николасу показалось, что он заметил легкую дрожь в ее лице - эдакий молниеносный тик верхнего века. Но это мгновенно прошло, и Акико снова овладела собой.
      - Неужели это было так тяжело? - выдохнула она, и слова смешалась с легким ветерком. За спиной Акико клубился туман, будто в танце окутывая плечи Николаса.
      - На вас очень приятно смотреть, Акико-сан, - ответил он. Это признание вырвалось у Николаса помимо воли, и он почувствовал себя так, будто потерпел поражение в бою.
      Она приблизилась, плавно скользя по покрытой галькой дорожке, словно порождение уходящей ночи.
      - Отчего же мне кажется, что я была с вами раньше?
      Ее слова поразили их обоих. Ощущение было такое, будто они, голые, сжимали друг друга в объятиях, а Сато приближался к ним. Кровь прилила к лицу Акико, и она поспешно отвела взгляд от его лица, снова затрепетав.
      Николас утратил всякое ощущение реальности. Этот человек, затерянный в белом тумане, видел только Акико. Перед его глазами возникла Юко, одна "ками", которой была дарована вторая жизнь. Потом и он проникся покоем Бездны, потянулся к ней в поисках несуществующего ответа на свой вопрос. Будто во сне поднялся он с жесткого каменного сиденья и пошел к ней, остановившись на расстоянии вытянутой руки. Он пытался заставить себя произнести те слова, которые терзали его сознание с тех пор, как он увидел, как Акико изящно приоткрыла веером лицо. Ему очень хотелось выговорить эти слова, которые, быть может, освободят его от душевных мук, но при этом неизбежно сделают уязвимым.
      Что же делать? Миг настал! В японском обществе мужчине редко выпадает минута, чтобы побыть наедине с чужой женой.
      Да и сейчас он остался вдвоем с Акико только благодаря ей. Чего она от него хочет? Может, она и есть Юко? Хочет ли она, чтобы он произнес ее имя? Если да, то зачем она так мучает его? Николаса осаждали вопросы, ответы на которые ставили в тупик, приводили к новым загадкам. Теперь вся его жизнь представлялась ему сплошной головоломкой, наспех осознаваемой чередой событий, в которые он никак не желал вникать.
      - Кто вы? - хрипло спросил он. - Я должен знать.
      Ее глаза пытливо разглядывали его.
      - А кто я такая, по-вашему?
      Она не рисовалась, Николас скорее ощущал затаенное отчаяние, которому он не мог найти никакого определения.
      - Я не знаю.
      Они и не замечали, как сокращалось разделявшее их расстояние, будто это происходило само собой.
      - Скажите мне, - прошептала она. - Скажите мне!
      Он чувствовал ее дыхание, ее аромат, жар тела под шелковым кимоно. Глаза ее были полузакрыты, губы разомкнулись, словно она больше не могла совладать со своим чувством, запрятанным глубоко внутри.
      - Юко... - Это имя вырвалось из самого его сердца, словно пробитое пулями боевое знамя. Глупо было произносить его, глупо было думать, что именно она стоит перед ним. И тем не менее он повторил: - Юко, Юко.
      Он видел, как трепещут ее веки, словно во власти чар; чувствовал, как размякает и расслабляется льнувшее к нему тело, как откидывается назад ее голова, и длинная изогнутая шея Акико сливается наяву с тем образом, который столько лет стоял перед его мысленным взором, который он все это время носил и памяти.
      Протянув к Акико руки, он почувствовал жжение внутри. Он и сам не знал, чего хочет - то ли обнять ее, то ли поддержать и не дать ей уйти. Все его внутренности превратились в воду и начали закипать, разум охватило лихорадочное возбуждение, он утратил всякое самообладание. Его губы прильнули к ее губам, и он ощутил аромат Акико, одновременно почувствовав острое жало ее язычка во рту.
      Впервые в жизни Акико раскрылась для мира. Ни одно из ее долгих и энергичных упражнений не могло так воспламенить ее. У нее так кружилась голова, что она была вдвойне благодарна его сильным рукам, обнявшим ее. У нее захватило дух, когда он произнес ее имя. Ее настоящее имя! Возможно ли? Но он был так сладок и, о Боже, как же она жаждала его! Ноги ослабли и не держали ее. От его прикосновений она пришла в такой восторг, какой, казалось ей, возможен только при оргазме.
      Что же с ней творится? Даже сейчас какая-то темная частица ее разума кричала, требуя внимания. Что за незнакомая сила вторглась в ее сознание? Из-за чего все ее планы мщения оказались вывернутыми наизнанку? Почему она испытывает такие чувства к ненавистному врагу? И почему она солгала ему? Ведь она же не Юко, она - Акико.
      Она почувствовала, как ее окутывает его "ва", как грохочет пульс в ушах, как его крепкая грудь прижимается к ее груди, и к ней пришло озарение, подобное треску петарды. Теперь она знала ответ.
      Как Акико она - ничто. Ничто было ее колыбелью, ничто станет и ее могилой. Но как Юко она кое-что из себя представляла и могла рассчитывать на нечто большее, чем кёму - всеобщее отрицание, которое проповедовал Кёки.
      С того мгновения, когда она лишилась любовного покровительства Сунь Сюня, Акико почувствовала себя досигатай, лишенной надежды на спасение. Да и на что она могла надеяться, не имея никакой другой гавани?
      А сейчас, с появлением Николаса Линнера, Юко вдруг превратилась в нечто осязаемое. Она перестала быть просто мысленной формой, двухмерным плоским образом, она ожила. Любовь Николаса Линнера вернула ее из царства мертвых.
      Жюстин увидела его на второй день после приезда в гостиницу. Они впервые встретились в баре возле бассейна, под сенью навеса, и тогда она подумала, что, должно быть, обозналась. Но вторая встреча произошла на изогнутом в форме полумесяца пляже, когда она брела к желто-зеленому океану с ластами на ногах и трубкой и маской в руке. На сей раз сомнений не возникало: это был Рик Миллар.
      Поначалу она в это не поверила. В конце концов, она была в шести тысячах миль от Нью-Йорка, на безмятежном курорте мирового значения, построенном посреди ананасовой плантации площадью двадцать три тысячи акров. Она была в западном Мауи, в одном из самых отдаленных уголков острова, на большом расстоянии от вереницы высотных гостиниц в Каанипали, где останавливалось большинство посетителей этого рая земного.
      Она стояла по пояс в плещущихся волнах и как громом пораженная следила за ним. А он бросился в волны головой вперед и поплыл к ней. Он был строен, худощав, широкоплеч и узок в бедрах. Запястья у него были тонкие, грудь не очень мощная, он не состоял из одних мускулов, как Николас. Ну да ведь Рик теннисист, а не машина для человекоубийства.
      Слезы потекли из-под дрожащих век, обжигая ей глаза, и она отвернулась, глядя на море и окутанный дымкой берег Молокаи.
      - Жюстин...
      - Ну и нервы у вас, если вы сюда приехали!
      - Прежде я слышал только о знаменитом нраве Томкина. Говорят, это невозможно было передать словами!.. - Его голос звучал нарочно беспечно и благодушно.
      - Вы вернули Мери Кейт на работу?
      Она ощутила сердцебиение, будто в груди раскачивалась гранитная глыба.
      - Она не подходила для этой работы, Жюстин, так зачем было брать ее снова? - Он стоял к ней ближе, чем ей хотелось бы. - Я же говорил, что нашел на это место человека получше.
      Она резко повернулась к нему, ее глаза сверкали.
      - Вы использовали меня, вы, подонок!
      Он сохранил невозмутимость.
      - Ваша беда в том, что вы - пугливое дитя, заключенное в оболочку женщины. Кончайте с этим, Жюстин. Я использовал вас ничуть не больше, чем любого другого. Да и слово это не совсем верно. Мери Кейт не справлялась с работой. В мире матерых дельцов работника любого уровня не выгоняют, пока не найдут ему замену. Я бы отнесся к своим обязанностям в компании халатно, если бы действовал как-то иначе.
      - Но мы же подруги!
      - Ну, это несущественно. Но, если вас это утешит, я сожалею, что смешал личное с деловыми интересами! - Он улыбнулся. - Уверяю вас, в этом не было ничего дурного. Я видел кое-что из ваших работ по контрактам, я разговаривал кое с кем из моих сотрудников, прибегавших к вашим услугам в прошлом году. Все они считают, что вы были великолепны. - Он снова улыбнулся. - И все они, между прочим, предупредили меня о вашей вспыльчивости.