Снизу, сквозь плотные кроны сосен и криптомерий, пробивался отраженный от воды солнечный свет.
      Поднимаясь к внутреннему дворику храма, Сато прошел через покрытые красным лаком ворота мёдзин тории и задержался на миг у ящика для пожертвований. Потом позвонил в священный колокол, чтобы разбудить отдыхающих "ками" и дать им знать о приходе паломника.
      Войдя внутрь храма, Сато остановился у заставленного подношениями столика. Вокруг стола располагались в сидячих позах вырезанные из дерева фигуры лучников, копейщиков и самураев с мечами.
      Перед закрытой дверью, ведущей во внутреннее помещение, где находились "ками", висели "гохэй", сложенные гармошкой полоски бумаги. Рядом лежал хараигуси, очистительный жезл, сделанный из небольшой ветки священного дерева сакаки. Над ними висели полотнища с изображением облаков и луны, что указывало на присутствие "ками". Тут же был подвешен кусок парчи, украшенный драгоценными камнями. На ткани можно было видеть щит и меч, символизирующие мудрость и справедливость "ками" и дающие защиту от злых сил.
      Прямо за полотнищами на столе лежало священное зеркало - наиболее важный и загадочный элемент синтоистской религии. Оно должно было отражать чистейший свет, чтобы иметь возможность представить все таким, каким это является на самом деле и каким мы хотели бы его видеть.
      Разве не говорил Дзинно Сётоки, что "зеркало ничего не скрывает. Оно ничего не добавляет от себя. Все хорошее или плохое, правильное или неверное отражается без искажений". Разве дух богини Солнца не был пойман таким же зеркалом, висевшим у входа в ее пещеру?
      Сато опустился на колени перед этим зеркалом, всматриваясь в его всевидящее око. Его омывал ясный свет, он жаждал спокойствия мысли и духа, более глубокой сосредоточенности сознания, символом которого было сверкающее внизу озеро. Он призвал к себе "ками".
      В считанные мгновения его охватило особое состояние покоя, к которому он привык с юных лет. У него было такое ощущение, словно откуда-то извне вдруг вырос мост, связавший воедино его сущность и сущность его высокочтимого отца. Старший Сато в течение своей жизни приходил к этой гробнице почти каждый день, и когда Сэйити только начал ходить, отец стал брать его сюда вместе с Готаро.
      Это место притягивало Сэйити даже тогда, когда он был маленьким мальчиком, и пока его старший брат шалил и позевывал рядом с ним, Сэйити ощущал, что эта атмосфера обволакивает его, словно поток отраженного от этого зеркала света. И когда его почтенный отец умер, он, после погребальных обрядов, совершил туда собственное паломничество, пройдя по узенькой скользкой тропе. По ней же много лет спустя все его гости на второй свадьбе спустились на берег озера. Над ним по-прежнему клубился туман; так, вероятно, было и вечность назад, на заре незапятнанной японской истории.
      Так бывало лишь тогда, когда он пристально созерцал поверхность озера, которое Сэйити неизменно связывал с отцовским "ками". И он приходил сюда регулярно, чтобы быть как можно ближе к истории своей семьи.
      Требовалась вся накопленная ими мудрость, чтобы разобраться в круговороте жизни. Было похоже на то, как если бы весь его мир рушился. Он созидал его тридцать семь лет, и вот за какой-нибудь год с небольшим все оказалось на грани развала. Даже теперь, оглядываясь назад, он не смог бы сказать, как это произошло. Возможно, они никогда не ввязались бы в это "Тэндзи", но правительство ясно дало понять, что, если проект окажется успешным, их ждет награда. "С помощью "кэйрэцу", при поддержке семи крупнейших японских компаний, это казалось вполне реальным", - думал теперь Сато.
      Но хотя правительство вливало немалые государственные средства в "Тэндзи", тем не менее оставалось огромное число второстепенных расходов, которые возлагались на "кэйрэцу". Это входило в его обязанности, вопрос о государственном финансировании не стоял. Более шестидесяти миллионов долларов было истрачено "кэйрэцу" за четырнадцать месяцев - баснословный расход для любой корпорации, какой бы огромной она ни была.
      Сато предполагал, что "Тэндзи" была одной из главных причин того, что Нанги решился связаться с гонконгскими банками. Сато был против этого с самого начала - его пугали превратности финансовой фортуны Королевской Колонии. Это было равносильно тому, чтобы сунуть свою ногу в медвежий капкан и ждать, когда он захлопнется.
      Но Нанги настаивал, и Сато вынужден был подчиниться его воле: им срочно требовались новые капиталы, как для "Тэндзи", так и для возмещения убытков, понесенных их сталелитейным производством. У них было много незанятых рабочих рук, и им ничего не оставалось, как исправно платить всем жалованье и пенсии, хотя завод был загружен всего лишь на семьдесят процентов. Теперь Сато был близок к заключению сделки по продаже "кобуна". Это принесло бы им не слишком большой доход, но в конце концов они как-нибудь выкрутились бы.
      Однако теперь всего этого могло оказаться недостаточно. Сделка с Томкиным была отложена до возвращения Линнера, а у Сато появилось чрезвычайно неприятное ощущение под ложечкой, с тех пор как Нанги позвонили из Паназиатского банка в Гонконге. Сато был не очень хорошо осведомлен о содержании телефонного разговора, однако спешный отъезд Нанги в Королевскую Колонию не сулил ничего хорошего.
      Сато знал, что означает для Колонии отказ коммунистического Китая от переговоров с Великобританией; он скрежетал зубами, читая газеты. Подтверждались худшие из его опасений. Недвижимость и банковское дело были двумя китами экономики Гонконга, и Сато знал: как только дело пойдет с недвижимостью, банки сразу же начнут набирать силу.
      "Но как глубоко Энтони Чин сумел нас утопить? - спрашивал он себя. - О Амида! Сделай так, чтобы он был как можно осторожнее! Сделай так, чтобы мы не попались в этот капкан".
      Однако Сато знал, что он и Нанги уже находятся в ловушке, петля которой затягивается все туже с ужасающей быстротой. Линнер-сан назвал это у-син. Сато непроизвольно вздрогнул. Три смерти подряд. Кагами-сан, "мо": татуировка; Ёсида-сан, "йи": отсеченный нос; и наконец, Масуто Иссии, найденный в гимнастическом зале с отрубленными ступнями. Сато мучительно напрягся, и в памяти вдруг возникло с устрашающей отчетливостью: "юэ"! Иероглиф состоял из двух элементов - ножа и отрубленной ноги.
      Что происходит с "кобуном"? Компания погибает, и, если Линнер-сан не найдет способа пресечь эти убийства, он и Нанги будут уничтожены. Для совершения ритуала у-син требовались еще два убийства, и не нужно было обладать гениальной прозорливостью, чтобы догадаться, кого наметили в качестве последних жертв.
      Кто хочет покарать их и за что? Внезапно в этом месте движущихся теней и древнего "ками" Сато явственно ощутил, как их прошлое - его и Нанги - с жестокой неумолимостью проследовало перед ним подобно воскресшему трупу, который, шатаясь, влечет свою полусгнившую плоть на собственные поминки. Скоро они окажутся не в состоянии завершить последнюю стадию "Тэндзи". А что потом? Он опустил голову и начал горячо молиться если не о спасении, то хотя бы о прекращении этого кошмара, который разрастался вокруг них, уничтожая самых дееспособных сотрудников "кобуна", самое сердце той империи, на создание которой они с Нанги затратили столько сил. Он не должен этого допустить! Ничто не должно помешать "Тэндзи". Ничто. Но какая-то холодная рука сдавила его сердце и сжимала до тех пор, пока из глаз не брызнули слезы, а рот не наполнился горечью.
      А он все думал: "За что нам эта кара? В чем мы провинились?"
      Виктор Проторов должен был находиться на Ближнем Востоке. Три недели назад потребовалось его присутствие в Южном Ливане, чтобы остановить затянувшийся конфликт, который уже принял характер настоящей междоусобицы.
      И все же он не покидал Хоккайдо, этот безопасный дом, на создание которого для себя самого он потратил четыре года. Когда он был здесь, никто в Советском Союзе не знал, где он находится или как выследить его. Проторов был совершенно спокоен на этот счет: несколько лучших его аппаратчиков надежно внедрились в структуры восьми других управлений. Они подверглись длительной проверке со стороны своих непосредственных начальников, но все сошло благополучно.
      Что касается людей Девятого управления, которыми была укомплектована резиденция, то Проторов был абсолютно уверен в каждом из них. Они все, как один, был преданы ему лично, во-первых; управлению, во-вторых; и матушке-России, в-третьих. Само собой, что в таком важном вопросе он не мог положиться на волю случая. Раз в две недели образ жизни всего персонала, равно как и оперативников, находящихся на японских островах, подвергался строжайшей проверке, чтобы обеспечить резиденции абсолютную надежность.
      Лишь один человек был свободен от тотального контроля со стороны людей Проторова, поскольку в данный момент находился на особом положении. Его одного Проторов хотел видеть лично, чтобы удостовериться в своей безопасности и в том, что получаемые им донесения - "чистые". "Чистыми" назывались донесения, имевшие особую ценность и свободные от дезинформации.
      На самом деле "чистые" донесения были редки. Проторов занимался искусством лжи достаточно давно, чтобы понять: большинство донесений непременно содержит некоторое количество "грязи", то есть дезинформации. И ему приходилось распознавать ложь и выявлять истину, отделять зерна от плевел. Это он умел делать как никто другой.
      Япония была исключением, подтверждавшим общее правило. Многие оперативники Девятого управления были настроены так фанатично, что старались добиться только "чистых" донесений. Человек, с которым Проторов должен был увидеться, был одним из них.
      Однако южноливанская проблема требовала немедленного разрешения, и в то утро Проторов послал туда вместо себя одного из самых надежных своих подчиненных. В последнее время его очень занимал "Тэндзи". Тут было еще много неясного, но эта загадка манила его как песня сирены, обещая в будущем потрясающее вознаграждение.
      Но, по правде говоря, Проторову вовсе не хотелось возвращаться в знойный климат Южного Ливана, где стояла вечная вонь от верблюжьего навоза и горячих паров машинного масла в воздухе. А как он возненавидел арабов! Разумеется, он не сомневался в пользе их дружбы для Советского Союза. Но их простодушие, а в действительности обыкновенная глупость - ключ к их полезности - это было невыносимо. Для него лучше было заниматься "Тэндзи", чем налаживать отношения между русскими и этими дикарями.
      Высокомерие, думал сейчас Проторов, это такое качество, из-за которого русские много теряют, вплоть до самых серьезных неудач. Но и у проклятых арабов его не меньше. С него уже довольно: он месяцами вытряхивал песок из своей одежды.
      Огромная туша Котэна спустилась в метро на станции Синдзюку. Еженедельные паломничества Сато давали ему немного свободного времени: Сато считал, что в храме нет места насилию, и потому мог позволить себе отказаться от сопровождения охранника.
      Котэн проехал четыре остановки по зеленой ветке, в Куданси-те пересел на голубую линию - до многолюдной станции Нихонбаси. В подземке на него откровенно глазели во все глаза, но он к этому привык. Он делал вид, что не замечает внимания к своей особе, хотя внутренне его распирало от гордости. Ему пришлось немало потрудиться, чтобы достичь вершины, и хотя сейчас он больше не выступал на публике, все равно он уйму времени посвящал упражнениям и даже участвовал иногда в показательных схватках. Вот уже пять лет он не знал поражений.
      Котэн вышел на Эйтайдори и свернул направо. Улица кишела покупателями. Пройдя один квартал, он остановился перед светофором, пересек улицу и вошел в универмаг "Токю".
      Внутри это заведение было огромным и пестрым, будто настоящий город. Один из его друзей когда-то справлял здесь свадьбу, другой покупал похоронные принадлежности для себя и своей семьи. Но Котэна не интересовало ни то, ни другое.
      Служительница в белых перчатках указала ему на эскалатор, ведущий вниз. Он долго изучал ее густо накрашенное лицо, пока она не отвела глаза, не выдержав его взгляда.
      В цокольном этаже он с ленивым любопытством наблюдал, как готовятся пирожки, закручиваются суси, заквашивается тофу, вымешивается бобовая масса. Он пообедал у бесчисленных стеклянных стоек, уставленных подносами с бесплатными образцами еды. Когда Котэн решил, что съел уже достаточно, он направился к идущему вверх эскалатору. Но и теперь его бездонный желудок все еще не наполнился.
      Он миновал множество этажей с модной одеждой, товарами для дома, мебелью, игрушками, настольными играми, театрами, приемными врачей, зубными клиниками, салонами, где продавались картины и скульптуры, классами по овладению искусством надевать кимоно, подавать чай, составлять букеты и со множеством ресторанов.
      В садике на крыше здания был чайный домик с красными, черными и желтыми фонариками из рисовой бумаги. Они висели на веревочках и начинали легонько пританцовывать при малейшем дуновении ветерка. Среди заботливо подстриженных кустов расположился небольшой зоопарк, осаждаемый толпами детей, чьи матери внизу занимались покупками.
      Котэн протиснулся между детишками, чтобы получше разглядеть бабуинов и гиббонов. Неподалеку размещались карликовые обезьянки, обитающие в северных горах возле Нагано. Котэн пробрался к ним, хотя они были не такой уж экзотикой и пользовались не слишком большой популярностью. Но Котэн сам был из Нагано, и вид этих животных, символизирующих для него дом, внезапно напомнил ему, что он не был на родине уже больше десяти лет.
      - Что-то интересное?
      Ему не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть невысокую фигуру спрашивающего, узнать незапоминающееся лицо.
      - Эти зверюшки напоминают мне о доме, - сказал он.
      - Понимаю, - сказал незаметный человек, - горы... Те из нас, кто родился в горах, никогда их не забудут.
      Котэн молча кивнул и начал докладывать. Закончив доклад, он в меру сил постарался ответить на все вопросы.
      - Мне пора, - сказал он. - Сато-сан скоро вернется с молитв.
      - Молитвы, - презрительно отозвался Виктор Проторов, - это для тех, кто уже сломлен.
      Уже трижды Текс Бристоль был вынужден отказаться от своего плана добраться до Голубого монстра, и связано это было скорее с Аликс Логан, чем с ее ночным охранником. После ее попытки самоубийства Голубой монстр не спускал с нее глаз и не выходил от нее даже ночью.
      Теперь свет в квартире Аликс не тушили даже в ночное время, чтобы ее сторожа чувствовали себя увереннее.
      Бристоль такого не предвидел. Странно, что они прибегли к этому. Ему пришло на ум, что монстры Аликс были не из бывших полицейских: для этого они были слишком щеголеваты. По манерам они скорее напоминали военных. Проводя в слежке за Аликс долгие часы под палящим солнцем, Бристоль не переставал удивляться, откуда у этих громил такая школа. Неужели Томкин решил зафорсить на старости лет и решил нанять горилл высшего класса для такой грязной работы? Другого объяснения не было.
      После того как провалилась третья попытка пробраться ночью в квартиру Аликс, Бристоль не без сожаления отказался от первоначального плана. В таких ситуациях нужно проявлять гибкость, твердил он себе. Каждый план должен иметь путь к отступлению, а этот путь в свою очередь - свой путь к отступлению. Только так можно добиться успеха, потому что в подобных положениях нет ничего стабильного. Надо выбирать что-то одно, но параллельно продолжать разрабатывать и другие варианты.
      Так Бристоль начал осуществлять план, до которого, как он втайне надеялся, дело не должно было дойти. Он любил рыбную ловлю, любил быть на воде. Но быть под водой, да еще далеко в море - это совсем другое дело.
      Тем не менее, он обзавелся водолазным снаряжением и некоторое время потренировался под руководством местного профи - прыщавого восемнадцатилетнего юнца. Бристоль был не в форме - со времени последнего занятия подводным спортом прошло уже пять лет. Однако основные навыки не забываются, и после двух часов интенсивной тренировки в бассейне с розовым кафелем (в отеле, расположенном неподалеку от берега, прямо напротив магазина водолазных принадлежностей) мальчишка похлопал его по плечу и поднял вверх большой палец: "Во!"
      Бристоль перенес снаряжение в свою лодку, покачивающуюся на покрытой масляными пятнами воде. Он еще раз все тщательно проверил, как ему велели, и разбирался с какой-то ерундой в регуляторе, как вдруг краем глаза заметил идущую к доку Аликс. За ней шел Красный монстр.
      Сердце Бристоля забилось сильнее, когда он увидел, что она повернула к своему катеру. Значит, сегодня не будет прогулки вместе с друзьями-бездельниками. Только она и Красный.
      Красный монстр отвязал канаты и прыгнул в покачивающийся на волнах катер. Корма скрипнула под ним. Аликс завела мотор, из кормовой трубы поднялась струйка голубого дыма. Она до отказа повернула штурвал, и судно заскользило из гавани.
      Бристоль, со все еще учащенным пульсом, терпеливо выждал некоторое время, прежде чем завести мотор. Он рывком надвинул на лоб свою изрядно потрепанную кепчонку и пошел за ними, щурясь от ярких солнечных бликов, играющих на воде. Свободной рукой он приладил перед глазами темные очки, закинув за уши проволочные дужки.
      Этот план был значительно проще первого, но он внушал Бристолю куда больший страх. Некогда ему потребовалось шесть месяцев, чтобы взять первый урок подводного плавания, и пошел он на это только по прямому приказанию свыше. Он был смелым во многих других отношениях, но не в этом.
      У него так тряслись руки, что он дважды выронил ружье для подводной охоты, вытаскивая его из футляра. Он не стал брать ружье напрокат. Продавцу в магазине водолазных принадлежностей он сказал, что испытывает непреодолимое отвращение к таким вещам.
      Бристоль купил ружье в магазине на Бока-Чика ранним утром, когда Аликс Логан еще беспокойно металась в своей постели. Он заплатил наличными, переоделся в смешной полосатый костюм, на голову нацепил старомодную соломенную шляпу, надел дешевые очки с зеркальными стеклами, скрывающие лицо, и в довершение ко всему приклеил себе густые усы.
      На обратном пути он имел возможность выбирать из трех химических предприятий, занимающихся главным образом добычей нитратов из гуано. Остановившись на одном из них, он немного поторговался и получил то, что ему было нужно. Остаток дня он провел в своей лодке, на порядочном расстоянии от прогулочного судна, которое Аликс облюбовала на сегодня. Ему было надо отработать детали своего плана.
      А теперь, когда настало время осуществить его, он нервничал, как новичок, впервые попавший на биржу. Это было из рук вон. Надев на спину баллоны, упираясь широко расставленными ногами в качающуюся палубу, он пытался успокоить дыхание и замедлить пульс.
      Но его взгляд, словно непослушный ребенок, все время убегал в сторону, обращаясь к той пугающей глубине, куда ему предстояло отправиться. Он понял, что боится. "А, черт с ним!" - сказал он так громко, словно выпускал углекислый газ из своей системы. Затем зарядил и проверил ружье, внимательно осмотрев зазубренный наконечник гарпуна.
      Заткнув за пояс две химические гранаты для отгона акул, он еще раз проверил наручный компас, мысленно корректируя направление с учетом дрейфа катера Аликс. Приходилось учитывать угол его сноса, не полагаясь только на компас.
      Он подошел к борту лодки и надел огромные ласты. Затем, подняв над головой регулятор, убедился, что горизонт абсолютно чист, пробежал в уме все то, что говорил ему прыщавый молодчик, - отчасти для перестраховки, отчасти же для того, чтобы хоть чем-нибудь отвлечься и не думать о стихии, лежавшей у его лодыжек. Взял маску, промыл ее морской водой, плюнул на стекло и растер, чтобы оно не запотело. Надев маску, он отрегулировал ее натяжение и, стараясь не думать об опасности, скользнул за борт.
      Море обдало его прохладой. Даже под защитой водолазного костюма он почувствовал, как его затягивает холодная глубина океана, словно она была живым существом.
      "Тихо, старик! - сказал он себе. - Успокой свое воображение. Тебе хорошо и тепло, скоро придет мама и заберет тебя отсюда". Бристоль завис в голубовато-зеленой глубине, не двигаясь с места до тех пор, пока не восстановил дыхание и не перешел на тот вид дыхания, который требуется под водой.
      Солнечные лучи пронзали воду сверху донизу, вызывая у него странное чувство: ему показалось, что он в церкви, и он вспомнил прежние дни в Чертовой Кухне, когда его отец еще не напоролся на нож в грязном и темном переулке.
      И тут он допустил ошибку, засмотревшись вниз, в ту глубину, куда не могли проникнуть лучи солнца: чернее этого он никогда ничего не видел, и он попытался представить себе, что там под ним - глубже, еще глубже...
      Спохватившись, он заставил себя взглянуть на компас и взять направление на судно Аликс Логан. Он плыл медленно, почти лениво, но мощные ласты продвигали его вперед огромными скачками. Он был в превосходной форме, поводов для беспокойства не было, можно было не бояться и злейшего врага водолаза, приливной волны, вызывающей сильнейшую тошноту, способную даже тренированного ныряльщика превратить в хнычущего ребенка.
      Проплыв треть пути, Бристоль заставил себя подняться, чтобы сориентироваться визуально. Пробыв на поверхности не более трех секунд, он сразу же ушел в глубину. Посмотрев на компас, он увидел, что отклонился на шесть-семь градусов, и выровнял курс. Он плыл, используя толчок вполсилы, который прыщавый парень назвал более экономным и требующим меньшей затраты сил в долгом плавании против течения, чем тот стиль, который Бристоль собирался использовать поначалу.
      Он уже было подготовился ко второй вылазке на поверхность, когда боковым зрением заметил прямо под собой тень. Бристоль немедленно остановился и завис в воде. Если это была акула, он не хотел бы, чтобы благодаря своей острой чувствительности она почувствовала вибрацию и заметила его.
      А прямо над головой тускло темнело днище катера Аликс и была видна туго натянутая леска. В действительности он, конечно же, не мог видеть леску, но сомнений быть не могло в том, что она есть. Красный монстр подцепил хорошую добычу, это Бристолю было видно.
      Рыба, извивающаяся всем телом, крепко сидела на крючке. Именно это и привлекло сюда акулу.
      Бристоль молча проклинал Красного монстра. Он посмотрел вниз и увидел, как близко подплыла к нему хищница. Он не очень-то разбирался в породах акул, однако был в состоянии отличить катрана от голубой, гренландскую от тигровой.
      В этой акуле было футов двенадцать в длину, и по ее окраске он определил, что это - тигровая акула, одна из самых кровожадных. Она приплыла за сотню ярдов, почуяв сочащуюся из рыбы кровь.
      Бристоль наблюдал, как блики света играют на шершавой шкуре этой доисторической твари, когда она проплывала внизу. Он не мог сказать наверняка, заметила она его или нет, но счел за лучшее двигаться сверху, параллельно ее курсу. В один прекрасный момент это должно кончиться, и тогда он посмотрит, что предпримет эта тварь.
      Акула поднималась лениво, так медленно, что Бристоль мог различить полосы на ее боку. Но вот она резко изменила направление, рванувшись в зеленую воду, как торпеда. Она развернулась, и теперь у Бристоля не оставалось сомнений: хищница его заметила.
      Сердце у него сжалось. Теперь главное - не двигаться. Он завис в воде, наблюдая, как вокруг него клубится мелкий зеленый планктон.
      "Добыча не здесь, тупица, - говорил он про себя этому безмозглому созданию. - От меня тебе ничего не перепадет - просто забью твои крошечные мозги обратно в позвоночник".
      Акула теперь повернулось к нему, и они встали лицом к лицу, как два гладиатора на широкой, полной молчаливого ужаса арене. Линза моря делала ее чудовищно огромной.
      Вопреки всякой логике она двигалась прямо на него. Не так быстро, как вначале, когда она только что его заметила, а осторожно. Это не слабое существо - информировали акулу ее чувства. А где-то неподалеку были слабость и кровь. Акуле хотелось пообедать без особых проблем.
      Хотя у Бристоля были противоакульные гранаты, он не слишком полагался на химикаты. Но все же сунул правую руку за пояс. Подумав было о ружье, он отказался от этой мысли: в фильмах часто показывали, как акулы с гарпуном в мозгах все еще живут и бросаются в атаку, и он не хотел оказаться в подобной ситуации; у него был только один гарпун.
      Акула была уже совсем рядом, и Бристоль мог разглядеть ее мерзкую серповидную пасть под широко расставленными поросячьими глазками. Розовый планктон клубился у ее вытянутой, как бутылка, морды, и три прилипалы - две сверху и одна снизу - повторяли все повороты ее движений.
      Она подплыла совсем близко, и Бристоль затянутой в перчатку рукой нащупал и осторожно вытащил одну из своих гранат. Его бросило в жар. Боже, думал он, эта уродина подходит все ближе...
      Волна прилива отбросила его на четыре сажени вниз. Он крепко стиснул гранату. "Иди сюда, старая мразь! - позвал он про себя. - У меня есть для тебя сюрприз".
      Страшная пасть промелькнула перед ним, заставив Бристоля пробудиться к жизни: он поднял гранату и швырнул ее что было сил в пасть акулы.
      Хищница тяжело взбрыкнула и встала почти вертикально. Затем она резко дернулась, оставив в стороне двух своих прилипал и уплыла в зеленые глубины, поднимая огромную двойную волну мощным длинным хвостом.
      Некоторое время Бристоль оставался на месте, чувствуя, как под резиновым скафандром струится по коже холодный пот. Потом он сунул вторую гранату за пояс, определил местоположение катера и устремился в ту сторону.
      А в двадцати четырех футах над Бристолем, на расстоянии каких-нибудь семидесяти пяти ярдов Джек Кеннели прилагал отчаянные усилия, чтобы вытащить свой улов. Красный монстр не был профессиональным рыбаком, но он родился во Флориде и в детстве много занимался глубоководной охотой. Его нынешняя работа вынуждала его плестись в хвосте событий, и он не уставал проклинать свою идиотскую роль няньки.
      Кеннеди с отвращением сплюнул. Однажды ему уже пришлось спасать эту набитую дуру и еще неизвестно, сколько раз ему придется повторить свой подвиг до окончания этого сволочного задания. Хотелось бы знать, кому это он наступил на ногу, что ему так удружили. Он был не из последних, и ему претило быть вне игры, сидеть тут у кого-то на мушке и удить рыбку.
      Он взглянул на Аликс Логан в узких полосках бикини - ее блестящая кожа сверкала от крема - и тихонько выругался. Кто она такая, что он, Джек Кеннеди, должен рисковать собственной головой, охраняя ее от всех и вся?
      Но Кеннеди не суждено было ответить на этот вопрос: в эту самую минуту солнечный зайчик мелькнул на показавшейся в воде маске. Не успев смотать леску, Красный монстр грязно выругался и полез за пистолетом, чтобы успеть выстрелить первым, но почувствовал быстрое движение воздуха, увидел полет чего-то и ощутил жгучую боль внутри грудной клетки.
      - А-а! - в ужасе закричал он и пошатнулся. Спиннинг выпал из его рук и исчез в волнах. Он попытался зажать пламя, загоревшееся внутри, вырвать гарпун из своего тела, но изогнутые зубцы лишь впились еще глубже.
      Его грудная клетка распухла. Лежа на палубе, он смотрел вверх, на пышущее жаром солнце. Вдруг перед ним возник стройный силуэт Аликс Логан с поднесенной ко рту рукой, закрывающей большое "О", которое изобразилось на ее губах. Ее прекрасные глаза широко раскрылись, и Кеннеди внезапно поразился тому, что они напоминают глаза его дочери. Как же он не замечал этого раньше?
      Пальцы у него стали похожи на раздувшиеся сосиски, и его начал сковывать паралич. Конечности у него онемели, мозг лихорадило; Кеннеди увидел призрак, маячивший на борту судна и отряхивающий морскую воду с гладкой голубой кожи.
      Глаза монстра неестественно выкатились, из носа, рта и ушей яркими темно-красными струйками бежала кровь; его тело дважды содрогнулось в конвульсиях, как вышедшая из строя автоматическая система.
      Вскарабкавшись на борт судна, Бристоль сдвинул маску и сказал:
      - Аликс Логан, я Льюис Джеффри Кроукер, детектив полицейского управления Нью-Йорк-Сити. Честно говоря, я потратил чертовски много времени на то, чтобы встретиться с вами.
      С этими словами он наклонился, и его вырвало прямо на палубу.
      Жюстин, казалось, окаменела. Церемония похорон была для нее одной большой загадкой: она была там свидетельницей, но не участницей. Ее смущали толпы людей из отцовской фирмы, стекающиеся со всех концов мира. Их неискреннее сочувственное журчание текло мимо нее, как дождевая вода. Она никак не могла взять в толк, что такое они говорят.
      Ее мысли были заняты другим, но, когда наступило прояснение и она осознала, что отца больше нет, она испытала лишь чувство глубокого облегчения.
      Вдруг она почувствовала, что рядом с ней стоит какой-то мужчина. Ее сердце забилось при мысли, что это, вопреки всему, может быть Николас, но это, к ее удивлению, оказался Рик Миллар. Он улыбнулся и взял ее за руку. Жюстин могла бы спросить у него, где Мери Кейт, но в состоянии полной прострации, в котором она находилась, отвечать ей было бесполезно.
      Казалось, она умерла для мира. Даже прекрасная природа возле большого дома на берегу Лонг-Айленда, на востоке Саутгемптона, где они с Гелдой выросли, больше не трогала ее. Она как будто погрузилась в своеобразный наркоз, как и ее старшая сестра, лежавшая в своей квартире почти без чувств и выпившая Бог знает сколько водки за этот год после смерти Лью Кроукера. Он был единственным человеком, способным разглядеть за ее грубостью необычайную ранимость. Теперь его не стало, и Жюстин была готова поставить крест на Гелде. Ее могло спасти только чудо. Что могла сделать Жюстин, не властная даже над своей собственной жизнью, не говоря уж о жизни сестры?
      О, какой обманутой она себя чувствовала! Земля, которая казалась такой надежной, вдруг будто разверзлась под ее ногами и сбросила ее вниз, в никуда. Она чувствовала отчаяние от того, что Николас так повел себя по отношению к ней, что он стал еще одним в длинной веренице мужчин, которые в конечном счете обманули ее. Жюстин не могла даже злиться. В ней будто погасла некая жизненная искра.
      Ее голова склонилась, водопад волос закрыл лицо. Присутствующие старались не смотреть на ее горе - они не понимали его истинных причин.