- Один положительный момент у нас есть.
      Проторов внимательно посмотрел на молодого лейтенанта. Ему казалось, что тот чем-то похож на него самого в юности.
      - Мы теперь знаем, что американцы подобрались к "Тэндзи" не ближе, чем мы. Я бы даже рискнул предположить, что на данный момент мы их несколько опередили.
      Проторов принял это во внимание. Лейтенант, конечно, был прав. Но Проторов знал, что был и второй положительный момент - сам объект. Или, точнее, те, кому объект принадлежал.
      - Ладно, - сказал Проторов своим обычным непререкаемым тоном. - Заверните тело и доставьте обратно в его конуру, на Хонсю. Я хочу, чтобы американцы уже сейчас поняли, какой они допустили провал.
      Оставшись снова один в своей необычной комнате без окон, он включил мощные кондиционеры, чтобы очистить воздух, насыщенный запахами наркотиков и смерти. Потом закурил и сел к столу.
      При свете настольной лампы Проторов еще раз просмотрел распечатки, полученные с "Сахова IV". Сейчас он ближе к "Тэндзи", чем когда-либо прежде. Он чувствовал это. Глаза скользили по согнутым листам. Неужели это здесь? Почему же в таком случае он ничего не видит?
      Он со злостью швырнул бесполезные бумаги в воронку стоявшего у стола резака и нажал на кнопку. Неприятный металлический лязг и вой заполнили помещение.
      От мыслей о холодном и страшном грузе, который вскоре доставят к порогу противника, Проторов вернулся к сомнениям по поводу системы "Сахов IV". Несмотря на все ультрасложное оборудование, он считал ее катастрофической неудачей. Что ни говори, это всего лишь машина, она делает только то, что запрограммирует человек, и ничего сверх того. Но, возможно, где-то в недрах огромной дорогостоящей системы попросту вкралась ошибка?
      Не важно. У Проторова был свой собственный "спутник" - человек, и работал он до сих пор безупречно.
      - А теперь отбивайся. - Голос Акутагавы-сан донесся откуда-то из тумана. Начали.
      - Но как? - спросил Николас. - Я ничего не вижу.
      - Разве в "рю" Канзацу ты никогда не тренировался с завязанными глазами?
      - Конечно, да. Но только в додзё, в четко ограниченном пространстве, не загроможденном деревьями, камнями и подлеском, расположение которых мне неизвестно.
      - Этот туман, - продолжал Акутагава-сан, оставив без внимания слова Николаса, - похож на тьму, но в нем гораздо труднее действовать. В темноте тебя может вести белая дорожка едва показавшейся луны, отсвет фонаря возле дома, даже мерцание звезд. А здесь нет ничего, кроме тумана.
      - Я не вижу даже вас.
      - Но ты можешь слышать.
      - Да. И очень хорошо. Мне кажется, что вы находитесь слева от меня, но я делаю скидку на особенности акустики.
      - Никогда не делай этого, - сказал Акутагава. - Лучше постарайся понять звуки, и тогда они станут еще одним оружием в твоем арсенале.
      Николас ничего не ответил, но попытался сконцентрироваться и использовать то, чему научился в долине Ёсино. В конце концов он решил, что, если бы не сэннин, он потерпел бы полную неудачу.
      - Думаю, ты слышал, что "кудзи-кири" основано главным образом на "дзяхо". Скажи мне, Николас, ты веришь в магию?
      - Сэнсэй, я верю в то, что существует, и не беру в расчет того, чего нет.
      На некоторое время воцарилось молчание.
      - Очень мудрый ответ для столь молодого человека. А теперь слушай внимательно. У всех людей есть некая срединная область восприятия, пограничная между сознанием и подсознанием. Там властвует воображение. Там возникают эмоции, зарождаются страхи. Там живут наши каждодневные тревоги.
      Это не магия и не экстрасенсорика. Происхождение этой области сознания гораздо древнее. Нашим далеким предкам она была нужна для того, чтобы они могли выжить в борьбе против диких животных, банд других первобытных людей, мародеров, которые охотились за их женщинами или захватывали их пещеры.
      Тогда еще жили в пещерах - вот о каких далеких временах я сейчас говорю. Но с приходом так называемой цивилизации необходимость в этой срединной области разума стала постепенно отпадать. Да и какая от нее могла быть польза, когда дома и квартиры стали закрываться на замки и запоры, а человек получил безраздельное господство над всеми другими формами жизни на планете?
      И все-таки она не хотела отмирать совсем. Она начала создавать мелкие страхи: тревоги на работе, страх перед увольнением, муки отвергнутой любви, мелкая зависть по отношению к коллегам, - и все это в преувеличенных размерах, чтобы заставить человека все время быть начеку, действовать весь день с максимальной отдачей сил. И тем не менее выживание перестало быть злобой дня. Произошли изменения, острота восприятия сгладилась, сменившись тревожной озабоченностью. Это - болезнь нашего века.
      Повторяю тебе, Николас-сан, что в этой сфере нет ничего мистического. Она не связана с медитацией. Речь идет не о святости, ибо ни ты, ни я, разумеется, святыми не являемся. Оба мы - мирские люди, и у нас нет ни времени, ни склонности освободиться от мирских желаний, чтобы достичь возвышенного состояния души.
      "Гёцумэй но мити" - лунная дорога, сейчас открыта перед тобой, Николас. Тебе нужно найти ее и научиться погружаться в нее. Я ничем здесь не могу тебе помочь, кроме напоминания о том, что она существует. Но и это поможет тебе справиться со своими эмоциями и направить их в нужное русло.
      - Как же я узнаю, что это и есть "гёцумэй но мити", сэнсэй?
      - Есть два признака. Первый из них: все твои ощущения станут яркими и отчетливыми.
      - Вы имеете в виду, что я буду лучше слышать?
      - Да, но только в определенном смысле. Не путай яркость и усиление. Ты не будешь, как ты выражаешься, слышать лучше. Ты будешь слышать иначе. Второй признак: ты будешь чувствовать присутствие света, даже если поблизости нет его источника.
      - Простите, сэнсэй, но мне это непонятно.
      - Не обязательно понимать, Николас. Просто запомни. Голос Акутагавы начал слабеть и затих. Николас испугался: он остался один, у подножия горы. Он находился далеко от "рю", а туман притупил его обычно безошибочную способность ориентироваться.
      Тяжелые спазмы страха подступили к груди. Он испытывал непреодолимое желание закричать и позвать Акутагаву, но острая боязнь потерять лицо, причем не только свое, но и (что было гораздо важнее) Канзацу, своего бывшего сэнсэя, который направил его сюда, заставила Николаса закусить губу.
      С бьющимся сердцем он вспоминал совет Акутагавы овладевать своими эмоциями, направлять их. Николас уселся на сырую землю в позе лотоса и закрыл глаза. Он старался восстановить контроль над дыханием, над кровью, бешено клокотавшей в венах.
      Ум раскрылся навстречу первому образу, который всплыл в его сознании. Юко. Инстинктивно Николас потянулся к нему, но тут же подумал: "Нет, это пока слишком болезненно. Я не хочу думать о том, как потерял ее. Попробую что-нибудь еще".
      Но другие образы не приходили, ему хотелось мечтать именно о Юко. Большим усилием воли Николас заставил себя думать о ней спокойно.
      Каскад волос, черных, как ночь, глаза, опушенные густыми ресницами, полные сладострастных обещаний... Он вспомнил их первую встречу на вечеринке, когда они танцевали, первое теплое прикосновение бедра к его ноге. А потом - это поразительное эротическое чувство, когда она терлась о него лобком, ложбинкой, начинавшейся между ног; глаза ее озорно блестели, и они танцевали среди кружащихся пар, забыв обо всем на свете.
      Николас вспомнил, как потом, когда он принимал душ, за стеклянной дверью появилась четкая тень: дверь резко распахнулась, и Юко встала на пороге, нагая. Капельки воды, как бусинки, покрывали ее прохладное тело, выпуклые груди с темными сосками. Он издал возглас удивления, когда она приблизилась к нему. Тепло прикосновений, нежность объятий, персиковый вкус ее рта, страстные движения ее языка... И жаркое, плавное соитие, незаметный переход в долгий экстаз, поглотивший их целиком. А в это время серебряные струи воды окутывали их плечи и шеи сияющим каскадом...
      Свет!
      Он поднял голову и открыл глаза. И вдруг увидел Акутагаву-сан, который молча стоял неподалеку и наблюдал. Николас почувствовал непонятную тяжесть в груди - ощущение сродни сексуальному. Он будто впал в депрессию, но именно это состояние давало ему идеальную возможность воспринимать окружающий мир. Он ощущал гораздо больше, хотя видел меньше в обычном смысле этого слова.
      Николас повернул голову. Действительно ли он видел Акутагаву-сан или только ощущал его присутствие? Он открыл рот и задал этот вопрос вслух.
      - Я не могу ответить тебе, Николас. Скажу лучше, что это не имеет значения. "Гёцумэй но мити" существует, и мы используем это. Но я хочу обратить твое внимание на один очень важный момент.
      "Гёцумэй но мити" - это в большей степени ощущение твоего тела, чем осознание твоего "эго". Только западное начало твоей личности ищет объяснения. А твое восточное начало позволяет тебе отрешиться от "эго", сделать то, на что не способен западный человек, ибо он слишком запуган. Он боится этого отрешения, потому что в примитивном сознании оно изначально связано со смертью. Как известно, западные люди стремятся понять смерть, поскольку испытывают перед ней страх. Они не могут принять ее, как это делаем мы; у них нет идеи кармы, и они не видят того, что для нас совершенно очевидно: смерть это часть жизни.
      Акутагава сделал несколько шагов, но так, что Никола-су показалось, будто его ноги, обутые в гэта, не касаются земли.
      - Теперь, когда ты нашел лунную дорогу, настало время использовать эту энергию для прохождения первых, предварительных ступеней "кудзи-кири". Одно это займет многие месяцы, и сначала тебе придется нелегко, потому что мы будем вызывать у тебя ощущения предельного ужаса. Тебе придется пройти через это. Кошмары будут преследовать тебя и во сне, и наяву. Ужас будет стоять в твоих запавших глазах, пока ты не привыкнешь к проявлениям страха. В самые тяжелые минуты тебе, возможно, даже захочется совершить сеппуку.
      - Вы не испугали меня, сэнсэй.
      Лицо Акутагавы-сан оставалось мрачным.
      - Это хорошо. А теперь запомни хорошенько то, что ты сейчас сказал, потому что мы начинаем спускаться в круговорот ада.
      Утро понедельника, промозглое, с моросящим дождем, вернуло всех к реальной жизни. Туман вызвал общий переполох - как только Николас вышел за двери отеля, он понял, почему это произошло. Воздух над лоснящимися от влаги улицами был коричневато-серым; туман, поднимаясь вверх, казалось, уплотнялся; во всяком случае, он полностью скрывал этажи выше двенадцатого. Не было никакой надежды, что из офиса Сато удастся увидеть вершину Фудзи.
      Томкин сел к нему в машину, и они поехали от светофора к светофору, через весь город в Синдзюку. Сегодня Томкин выглядел несколько лучше, хотя был все еще бледен и не в своей тарелке. По его словам, от тумана у него голова всегда просто разламывается.
      Когда они вышли из лимузина перед офисом Сато, Томкин взял Николаса за руку и сказал тихо, но твердо:
      - Помни, Ник: эта неделя - предельный срок для нас. Сегодня тебе необходимо добиться заключения сделки.
      В глазах Томкина еще оставался лихорадочный блеск, а дыхание было, как всегда, зловонным.
      Мисс Ёсида встретила их наверху, возле лифта, и проводила в огромных размеров кабинет Сато. На этой высоте за окнами было темно, как в полночь. Все лампы были включены - будто для того, чтобы рассеять темное облако.
      Все удобно расселись, за исключением Иссии, который, точно страж, стоял у стены, и Сато начал свою речь:
      - Прежде чем мы возобновим наши переговоры, я хотел бы объяснить, почему я попросил наших уважаемых юрисконсультов на какое-то время оставить нас. У меня не было намерения выказать неуважение к Грэйдону-сан, но мы оба, Нанги-сан и я, сочли, что будет благоразумнее, если эта часть совещания останется между нами.
      Сато откашлялся, а Нанги с неторопливой обстоятельностью закурил сигарету.
      - Боюсь, что встречи, назначенные на завтра, на вторую половину дня, придется перенести, потому что мы должны присутствовать на похоронах нашего близкого друга, Кагами-сан. - Сато немного помолчал, словно обдумывая, что сказать дальше. - Может быть, сейчас неуместно этого требовать, но Нанги-сан и я испытываем вполне естественное желание получить ответы на некоторые вопросы.
      Сато слегка наклонился вперед, поближе к Николасу и Томкину, которые сидели рядышком на софе.
      - Линнер-сан, я должен сказать вам, что нас привели в глубокое недоумение обстоятельства кончины Кагами-сан. Мы ничего не знаем об у-син, о котором вы упоминали в пятницу, и мы не в состоянии понять причины совершенного здесь убийства.
      В свете всего сказанного я надеюсь, что вы, по некотором размышлении, приведете в порядок свои мысли и сможете просветить нас относительно того, что случилось с нашим бедным коллегой и другом.
      Это была изящная речь, Николас восхитился ею. Однако он не мог сказать, что его ум был полностью занят мыслями об убийстве Кагами. По правде говоря, с тех пор как он увидел на свадьбе Акико, перед его глазами все время стоял ее пленительный образ, и из головы не шла безумная мысль: а что, если это Юко?
      Сейчас Николас испытывал легкое чувство стыда за то, что весь уик-энд так постыдно был занят самим собой. Это было настолько на него непохоже, что вызывало, помимо всего прочего, беспокойство у него самого. Теперь он наскоро восстанавливал в памяти наблюдения, сделанные им в забрызганной кровью парильне и около нее. Свои собственные страхи и сомнения он оттеснил на задний план.
      Сцепив пальцы на руках, Николас постукал друг о друга большими пальцами рук.
      - Помимо того, что на щеке у Кагами-сан странным образом появилась татуировка у-син, имел место целый ряд других противоестественных вещей. А это, я полагаю, дает основание для простого объяснения: убийство было совершено маньяком или кем-то в этом роде.
      - Оно было преднамеренным, - вмешался Томкин. - Ты это хочешь сказать?
      - Да, - ответил Николас. - Убийца позаботился о том, чтобы не оставить у двери заметных следов, хотя пол там всегда влажный.
      Сато что-то проворчал и хмуро посмотрел на Нанги. Тот не ответил на его взгляд, и Сато, поднявшись, направился к бару и, хотя было еще только начало одиннадцатого, отмерил себе виски. Забыв о правилах хорошего тона, он даже не предложил освежиться остальным - одно это говорило о том, как он был взволнован.
      Сделав большой глоток, он уставился невидящим взглядом в зеркало позади бара; потом откашлялся.
      - Линнер-сан, вы сказали, что там был целый ряд противоестественных вещей...
      - Почему вы не подождали полицию? - в упор спросил его Николас.
      Человек с Запада должен, разумеется, знать ответ. Сато просто глядел в лицо Николасу, а в его глазах читалось: потому вам и разрешили проникнуть в "Сато петрокемиклз", что мы не хотим вмешательства полиции.
      Николас задал этот вопрос, потому что хотел быть уверенным в этих людях. Почему их не устраивало вмешательство полиции - это не его забота, но почему они подключили к этому делу его?
      - Боюсь, что Кагами-сан убили не сразу.
      - Простите, что вы имеете в виду? - спросил Иссии.
      - Его несколько раз ударили каким-то оружием с острым лезвием, - ответил Николас.
      - Вам известно, каким именно? - уточнил Сато.
      - Я не уверен. Это могло быть какое угодно количество сюрикенов.
      Сато одолел уже половину своего высокого фужера. Никаких других внешних признаков волнения он не проявлял.
      - Линнер-сан, - сказал Сато, - когда вы в первый раз упомянули у-син, вы сказали, что это серия наказаний. Поскольку в названии используется иероглиф "у", можно ли сделать вывод, что наказаний пять?
      Лицо Николаса отразило замешательство.
      - Да, верно. "Мо" - первое, а значит, и наименьшее из них!
      - Какое наказание может сравниться со смертью? - сердито произнес Нанги.
      - Я наводил справки о том, что такое "мо", - продолжал Николас, глядя на Нанги. - В точном смысле слова это должно означать только татуировку на лице.
      Трость Нанги застучала по небольшому пространству деревянного пола, отделявшему рабочее место Сато от места для заседаний, где сейчас сидели или стояли все остальные.
      - В таком случае это убийство выглядит весьма необычно! - воскликнул Нанги, едва приблизившись к ним.
      - В высшей степени необычно, - согласился Николас. Он сидел на софе, зажав руки между колен, стараясь, чтобы его лицо и каждая частица его естества оставались абсолютно спокойными. Меньше всего ему хотелось, чтобы эти двое поняли, что происходит у него в душе. Голова у него шла кругом при мысли о том, что кто-то из его собственного "рю", познавший тайные пути "акаи ниндзюцу", мог совершить такой поступок. Это было просто невероятно. И все же это произошло. Он сам видел страшное доказательство и знал, что сомневаться не приходится. Николас страстно желал, чтобы никто не задал ему того единственного вопроса, который мог сделать ситуацию взрывоопасной.
      - Я чего-то здесь не понимаю, - произнес Томкин, и Николас приготовился ответить на вопрос, хотя это и было немыслимо. - Этот во-чин, или как там это произносится по-китайски, о котором вы говорите, означает смешение японского и китайского. Я привык думать, это - две отдельные, четко разделяющиеся культуры. Мне казалось, что только несведущий западный человек может не видеть между ними разницы.
      Последовавшее за этим молчание нарушил телефонный звонок, и Иссии отошел от бара, чтобы взять трубку. Остальные ждали, пока он тихо говорил о чем-то. До этого было дано распоряжение, чтобы их не беспокоили.
      Иссии с силой нажал на кнопку и повесил трубку.
      - Звонят вам, Нанги-сан. - Николас с удивлением отметил, как во взгляде Иссии промелькнуло какое-то хмурое выражение. - Очевидно, дело не терпит отлагательства.
      - Я возьму трубку в другой комнате, - кивнул Нанги. Он пересек офис и через открытый проход прошел к токонаме, где Николас увидел его в первый раз.
      Обстановка в зале была напряженной. Николас использовал все свое умение, чтобы разрядить атмосферу и увести разговор от тем, которые ему не хотелось здесь обсуждать.
      - Почему этому древнему китайскому виду наказаний обучают в японской по сути школе, объяснить несложно, - ответил Николас, когда Нанги вышел. Говорят, и я думаю, не без основания, что ниндзюцу зародилось где-то на азиатском континенте, а точнее, в северо-восточном Китае. Разумеется, ниндзюцу существовало задолго до появления японской цивилизации. Однако в Японии сохранились и свои, еще более древние обычаи и традиции.
      Николас прошелся по комнате. Его движения, помимо его воли, сделались плавными и гибкими, словно у пантеры. Его походка напомнила Томкину виденных им однажды танцоров, у которых центр тяжести был смещен книзу, отчего казалось, что пол под ними упругий, будто матрас из сухой травы.
      Усевшись на софе напротив Томкина, рядом с Сато и Иссии, сидевшими по левую сторону, Николас продолжал:
      - В действительности Китай и Япония гораздо прочнее связаны друг с другом, чем каждая из этих стран соглашается признать, - их разделяет длительная и ожесточенная вражда. Тем не менее, если взять хотя бы такой жизненно важный фактор, как язык, вы поймете, что я имею в виду. Китайский и японский фактически взаимозаменяемы.
      Николас минуту помедлил, ожидая возражений со стороны японцев.
      - До пятого века в Японии вообще не было письменности. Вместо этого полагались на катарибэ - людей, которых с детства обучали быть профессиональными сказителями, которые создали подробнейшую устную историю древней Японии. Но сейчас мы знаем, что это - признак примитивности цивилизации. Китайские иероглифы были заимствованы в пятом веке, но традиция катарибэ так прочно въелась в культуру, которая всегда меняется неохотно, что она сохранялась еще по крайней мере триста лет.
      - Но между этими двумя языками есть различия, - вставил Сато, выглядевший бледным и разбитым. Иссии только тяжело дышал.
      - О да, - согласился Николас. - Конечно, различия должны быть. Даже в далеком прошлом японцы оставались верными самим себе. Никогда не отличаясь способностью к инновациям, они тем не менее превосходили других, когда улучшали чей-то первоначальный замысел.
      Проблема с китайским состоит в его ужасающей тяжеловесности. В нем многие тысячи иероглифов, и поскольку они использовались в основном для хроник, составлявшихся при императорском дворе или для судопроизводства, эта письменность не слишком подходила для каждодневного использования.
      Поэтому японцы стали разрабатывать слоговую азбуку, которая теперь известна под названием хирагана, нужно было сделать китайские кандзи более усвояемыми и обозначить новые понятия, которые были характерны только для Японии и для которых вообще не существовало китайских иероглифов. К середине девятого века эта работа была завершена, совпав по времени с эпохой, когда в восточноевропейских странах разрабатывалась кириллица.
      Несколько позже была введена другая слоговая азбука - катакана - для разговорных выражений и заимствованных слов, появившихся в японском. Это было своего рода дополнение к хирагане, состоящей из сорока восьми слогов.
      Однако некоторые любопытные пережитки китайских обычаев уже действовали в Японии. Ни одна китаянка никогда не пользовалась кандзи, и потому здесь тоже посчитали, что японской женщине не подобает писать.
      Итак, объединив хирагану и катакану, японцы через какое-то время создали свою национальную литературу, начало которой положили "Записки у изголовья" Сэй Сёнагон и классическое произведение "Гэндзи моногатари", оба датирующиеся началом одиннадцатого века.
      В соседней комнате Нанги сидел за столом, с которого были убраны все бумаги и папки. Столешница из хорошо отполированного кедрового дерева блестела как зеркало, отражая его профиль.
      - Да? - сказал он в трубку.
      - Нанги-сан. - Голос был тонким и каким-то странным, как будто электронное устройство изменило его, лишив при этом души. - Это Энтони Чин.
      Чин был директором Паназиатского банка в Гонконге, который Нанги купил около семи лет назад, когда в результате плохого финансового управления и колебаний рыночных цен в этой британской колонии банк оказался на краю гибели.
      Нанги помчался в Гонконг и за десять дней подготовил план поручительства, в результате чего через двадцать месяцев его "кэйрэцу" компании был обеспечен максимальный приток наличности. Риск же по истечении начального периода - год и девять месяцев - был минимальным. С весны 1977 года земельный бум приобрел в этой крошечной перенаселенной колонии невиданные размеры.
      Энтони Чин развил тогда бурную деятельность. С согласия Нанги он вложил большую часть основного капитала Паназиатского банка в недвижимость. Он сам и "кэйрэцу" невероятно обогатились, потому что цены на недвижимость резко возрастали и к концу 1980 года выросли в четыре раза. Примерно за год до этого Чин посоветовал расширить эту их деятельность.
      - Цены будут расти, - говорил он Нанги в конце 1979 года, - другой альтернативы нет. На острове и в гавани вообще не осталось свободной земли. На Новых Землях Гонконга планируется создать Шатинь - для новых средних классов общества. Я видел проекты шестнадцати различных многоэтажных комплексов, которые должны располагаться в одной-двух милях от ипподрома. Если мы сейчас примем в этом участие, через два года наш капитал удвоится.
      Однако Нанги предпочел проявить осторожность. Помимо всего прочего, здраво рассудил он, скоро истекает срок девяностодевятилетней аренды Великобританией Новых Земель. Разумеется, жители колонии не симпатизируют коммунистическому Китаю, но ведь Гонконг и Макао - единственные настоящие "окна" Китая на Запад - дают ему такой мощный приток денежных средств, что аннулировать договор или по крайней мере отказаться продлить его было бы Китаю невыгодно.
      Нанги часто имел дело с китайскими коммунистами и знал, как у них работают мозги. И теперь, в начале восьмидесятого года, он полагал, что им нужно нечто большее, чем просто деньги.
      Он успешно предсказал падение режима Мао, а потом и "Банды четырех". Предугадать это было нетрудно, потому что он видел, что в современном Китае складывается точно такая ситуация, которая в его собственной стране привела к свержению трехсотлетнего сёгуната Токугавы и к наступлению эпохи Реставрации Мэйдзи. Чтобы выжить в наши дни, китайскому правительству придется наконец прийти к болезненному для них выводу, что нужно открываться Западу. Им придется вытаскивать себя из той добровольной изоляции, в которую вверг их Мао. Поистине это было безвременье, когда промышленность, а вместе с ней торговля, культура и искусство - все подверглось разрушению ради выполнения пятилетних планов в условиях жестоких репрессий.
      Более того, Нанги все яснее понимал: чтобы встать на свои неокрепшие ноги, Китаю гораздо больше, чем денежные доходы, потребуются две вещи. Мысль об этом наполняла его трепетом и ужасом: Китай должен развивать тяжелую индустрию и ядерный потенциал. Китаю потребуется коренная ломка, но для этого ему не хватит денег. Существует только одна возможность получить их: бартер. И единственный имеющийся в их распоряжении источник, из которого можно сделать эти астрономические ставки, - Гонконг. Если Китаю удастся запугать англичан тем, что их выставят вон и разрушат все созданное ими с таким трудом на этой самой южной точке Азиатского континента, если угрозы китайцев будут убедительны, тогда они смогут получить все, что угодно. Тем более, что у англичан есть современная технология, о которой Китай может только мечтать.
      Нанги чувствовал, что Китай готовится сделать первый шаг в этом направлении. Они, несомненно, выступят с каким-либо официальным заявлением, в котором будет сказано, что первоначальный документ об аренде не имеет в их глазах законной силы. А потом с неизбежностью последует заявление о том, что когда-нибудь в будущем (когда именно, разумеется, не уточнят) Китай восстановит свою власть над этой колонией.
      Нанги не сомневался, что после такого рода откровений от нынешнего земельного бума не останется и следа. Какой же заграничный инвестор захочет топить свои деньги в зыбучих песках политики? Результат будет один: резко упадут цены и на земельную собственность, и на ценные бумаги. Нанги не собирался попадаться в эту ловушку. Поэтому он наложил вето на все предложения Энтони Чина расширить их деятельность.
      - Пусть этим занимаются другие, - сказал он. - А мы останемся при своем.
      Ход событий подтвердил худшие его опасения. Свои заявления китайцы сделали в конце 1982 года, вынудив ее величество королеву Елизавету вступить с ними в борьбу. Ее подданные провели ряд обширных переговоров с коммунистами, надеясь, что основные проблемы решатся быстро и что ожидаемый спад экономики в колонии удастся предотвратить.
      Нанги только посмеивался, радуясь собственной предусмотрительности и осторожности. Китайцы взыграли духом и собирались теперь потянуть резину как можно дольше, используя преимущества своего положения. Главным для них было подольше помучить Британию, чтобы эти тупые европейцы поняли наконец весь ужас ситуации, в которой они оказались. Переговоры были прерваны и не дали никаких результатов. В Гонконге начался кризис. На фондовой бирже колонии к декабрю 1982 года индекс курсов акций резко упал с 1730 в июне 1981 года до 740. В начале 1983 года начали разоряться мелкие компании, торгующие недвижимостью, а в третьем квартале эта участь постигла и две-три компании покрупнее.
      - Но что вызывает наибольшую тревогу, - говорил Джон Брэмидж, министр финансов Гонконга, - так это банки и финансы. В настоящее время эти отрасли охвачены паникой.
      И теперь, отвечая на звонок Энтони Чина, Нанги вновь возблагодарил Господа Бога за то, что вел свои дела с мудрой консервативностью.
      - Как дела в цветущем уголке Китая? - спросил он. Это была их постоянная шуточка, но в этот раз Чин на нее не отреагировал.
      - Боюсь, что у меня плохие новости, Нанги-сан.
      - Если это опять банковские проблемы, не волнуйся, ( сказал Нанги. - Мы выстоим. Сам знаешь, какие у нас капиталы.
      - В том-то и беда, - ответил Чин. - Их гораздо меньше, чем вы думаете. Мы не сможем выстоять и при меньшем спаде.
      Нанги постарался унять сильно забившееся сердце. Усилием воли он вознесся душой в "никуда" - обитель Святой Троицы - и там обрел гармонию. В его уме роились тысячи вопросов, но, прежде чем открыть рот, Нанги расположил их по степени важности. Сначала самое главное.
      - Где деньги?
      - Они вложены в шесть строек в Шатине, - жалобно произнес Энтони Чин. - Я помню ваши указания, но ведь вас здесь не было. Я держал ситуацию под контролем изо дня в день и видел, сколько мы можем заработать. А теперь невозможно найти людей, согласных въехать в эти районы. Не из-за плохого климата, а из-за страха перед коммунистами. Всех пробирает дрожь. Даже...
      - Ты уволен, - холодно сказал Нанги. - Даю тебе десять минут, чтобы покинуть здание. После этого охрана получит приказ арестовать тебя. Если ты прикоснешься к документам или что-то в них изменишь, будет то же самое.
      Он повесил трубку и быстро набрал номер Паназиатского банка, попросив Аллана Су, вице-президента банка по статистике.
      - Мистер Су, говорит Тандзан Нанги. Пожалуйста, не задавайте никаких вопросов. С этой минуты вы - президент Паназиатского банка. Энтони Чин больше у меня не работает. Пожалуйста, прикажите своей охране удалить его прямо сейчас. Пусть они удостоверятся, что он ничего не взял с собой из сейфа. Приступайте.
      Кого-нибудь он должен вывести из игры. Кого именно, Красного или Голубого? Качаясь на волнах, лазурных с прозеленью, отсвечивающих как прозрачный изумруд, Бристоль решил: это будет Голубой.
      Усевшись в глубокое парусиновое кресло-качалку директора, видавшее лучшие дни, он начал травить леску, дожидаясь, когда какая-нибудь рыба клюнет на приманку, пляшущую внизу, на расстоянии пятнадцати футов. Не более чем в ста ярдах от порта стоял длинный, сверкающий лаком двухвинтовой прогулочный катер, на котором находилась Аликс Логан с полудюжиной ее друзей. Среди них был и Красный монстр, который, как ни старался, не мог не раздражать других. Это как больной палец - за что-нибудь да заденет.