Эрик Ван Ластбадер
      Мико
      Ни один из персонажей "Мико" не имеет ни малейшего сходства с реальными людьми, живущими или умершими, за исключением тех, кто выведен как действительная историческая фигура. Хотя Министерство международной торговли и промышленности действительно существовало, и хотя его власть и роль в развитии послевоенной экономики Японии изображены верно, некоторые специфические события, относящиеся ко времени его образования, равно как и описываемые министры, являются целиком продуктом авторского воображения.
      Виктории с любовью... в любую погоду, моему отцу с любовью к человеку-энциклопедии
      Из соседней комнаты
      Свет тоже струился,
      А сейчас - холод ночи.
      Масаока Сики (1867-1902)
      Миссис Дарлинг: Джордж, мы должны оставить Нану. Я скажу тебе, почему.
      Дорогой, когда я вошла в эту комнату сегодня вечером, то увидела в окне лицо.
      Дж. М. Барри. Питер Пэн
      Весна. Наши дни
      Префектура Нара. Япония
      Стоя на коленях на соломенном татами, сэнсэй Масасиги Кусуноки готовил чай. Серое кимоно заколдованным водоворотом обволакивало его пружинистое тело. Привычным движением он плеснул дымящуюся жидкость в глиняную чашку и уже начал было взбивать тростниковым венчиком зеленоватую пену, как вдруг в дверном проеме метнулась тень Цуцуми.
      Кусуноки сидел спиной к двери. Лицо его было обращено к большому распахнутому окну, за которым трепетали цветущие деревья сакуры. Низкие набычившиеся облака медленно плыли над лесистыми склонами Ёсино. Густой маслянистый запах кедра, как обычно, - если не считать нескольких зимних недель, когда горные хребты подвергались беспощадному десанту крохотных снежных парашютистов, - господствовал в окрестностях Нары.
      Кусуноки никогда не пресыщался созерцанием этого удивительного пейзажа, от которого веяло седой древностью. Именно в этих неприступных горах укрывался когда-то Ёсицунэ Минамото, для того чтобы разгромить своего брата сёгуна. Именно в них великий император Годайго собрал себе войско для того, чтобы вернуть свой трон. И именно среди этих вершин был описан впервые в "Сюгэн-до" путь горных отшельников, объединивший в себе традиции буддизма и синтоизма. Так же, как и в те далекие времена, возвышалась сейчас над бесчисленными зубцами гор вершина Оминэ, на одной из площадок которой собирались истязавшие себя ямабуси.
      С невозмутимым спокойствием Кусуноки следил, как заваривается в чашке чай.
      Стоявший за его спиной Цуцуми собрался было уже обнаружить свое присутствие, но, видя, что учитель не замечает его, все никак не решался заговорить. Чем дольше он вглядывался в незыблемую фигуру Кусуноки, тем острее ощущал, как напрягаются его натренированные до хруста мышцы. Мозг Цуцуми прокручивал вариант за вариантом. "Странно, - думал он, - его руки должны двигаться - ведь он же готовит чай. Почему же я вижу перед собой не человека, а каменного истукана?"
      Но вот Цуцуми показалось, что час настал. Быстрыми, бесшумными шагами он подошел к Кусуноки на расстояние, достаточное для нанесения удара, и почувствовал, как наливаются кровью его ладони.
      В это же мгновение учитель повернулся и, протягивая Цуцуми чашку с горячим чаем, произнес ровным, спокойным голосом:
      - Принимать у себя такого способного ученика - большая честь для меня.
      Его глаза врезались в глаза ученика, и тот почувствовал, как вся его энергия, готовая вот-вот вырваться на свободу, иссякла в одно мгновение, порабощенная чужой волей.
      Цуцуми невольно вздрогнул и заморгал, как сова на солнце, понимая, что безвозвратно расстается с тем, что взращивал в себе долгие годы.
      Сэнсэй приветливо улыбнулся:
      - Садись... - Тут Цуцуми увидел, как откуда-то вдруг вынырнула вторая чашка. - Выпьем этот чай вместе, в знак взаимного уважения и добрых намерений.
      Стараясь скрыть смущение, Цуцуми опустился на колени, лицом к Кусуноки, так, что теперь их отделял друг от друга лишь квадратик соломенного мата традиционная дистанция между хозяином и гостем. Затем - согласно правилу - он взял двумя руками чашку, поклонился сэнсэю и, коснувшись губами фарфорового полумесяца, хлебнул обжигающей горьковатой жидкости. Чай был великолепен. Цуцуми прикрыл глаза. В эту минуту ему показалось, будто он ощутил вкус самой Японии: ее истории и мистики, ее чести и мужества, вкус божественной тяжести "ками", чувство долга. "Гири".
      Глаза Цуцуми широко раскрылись. Все оставалось, как и прежде: он снова ощутил себя неуютно. Он родился на Севере, Нара так и осталась чужим ему городом, хотя он и прожил тут целых два года. "Гири".
      - Ответь мне, - первым заговорил Кусуноки, - что мы оцениваем в бою прежде всего?
      - Своего противника, - немедленно отозвался Цуцуми. - Надо уметь вычислить его намерения, уяснить ситуацию и перейти к наступлению.
      - Действительно! - согласился Кусуноки с такой радостью, будто Цуцуми открыл ему что-то новое. - А мы думаем о победе?
      - Нет, - ответил ученик, - мы заботимся о том, чтобы не потерпеть поражения.
      Кусуноки посмотрел на него каким-то странным взглядом.
      - Хорошо, - в задумчивости произнес он. - Очень хорошо.
      Цуцуми, не спеша потягивая чай, терялся в догадках. К чему все это? Слова. Опять слова... Сэнсэй задавал вопросы, на которые был способен ответить любой молокосос. "Будь осторожен!" - предостерег сам себя Цуцуми, вспомнив, как в одно мгновение улетучилась Бог весть куда его атакующая сила.
      - Таким образом мы уравниваем поражение и смерть, - продолжал учитель.
      Ученик кивнул.
      - В рукопашном бою мы играем со смертью, как писал великий Сунь Цзы. Жизнь - это непрекращающийся бой.
      - Но Сунь Цзы писал также, что показать высочайшее мастерство значит одолеть врага без боя. Самое важное - разрушить стратегию врага. - Кусуноки широко улыбнулся.
      - Прошу прощения, сэнсэй, - смутился Цуцуми, - но мне кажется, Сунь Цзы имел в виду войну.
      - А разве мы говорим не о ней?
      Цуцуми услышал, как бешено колотится его собственное сердце, и с большим трудом заставил себя казаться внешне спокойным.
      - О войне? Простите меня, сэнсэй, но я не понимаю... Ни один мускул не дрогнул на лице Кусуноки.
      - Война многолика... Зачастую она рядится в чужие одежды, не так ли?
      - Так, сэнсэй, - подтвердил Цуцуми, уже с трудом контролируя себя.
      - Ты вправе спросить: "О какой войне может идти речь здесь? - Рука Кусуноки скользнула в сторону холмов, виднеющихся в окне. - Здесь, в Ёсино, где будто бы оживает седая древность? Ведь в этом цветущем краю можно прийти к мысли, что война - устаревшее понятие?"
      Тут он посмотрел на Цуцуми так, что у того затряслись поджилки.
      - И все же война посетила эту неприступную крепость природы, и мы должны готовиться к бою...
      Беседа принимала странный оборот. Она все меньше и меньше походила на чаепитие. Клещи леденящего ужаса все настойчивее сжимали сердце Цуцуми.
      - У нас в Ёсино есть предатель, - сказал вдруг Кусуноки.
      - Что? - еле слышно переспросил Цуцуми.
      - То, что я сказал. - Кусуноки печально опустил голову. - Ты первый, с кем я делюсь этими мыслями. Я наблюдал за тобой на занятиях. Ты пытливый и умный. Ты поможешь мне. Прямо сейчас. Скажи, не замечал ли ты чего-нибудь необычного в последнее время, чего-нибудь, что помогло бы нам обнаружить изменника?
      Цуцуми лихорадочно соображал. Он отлично понимал, какая великолепная возможность предоставляется ему, и был несказанно благодарен судьбе. Тонны груза свалились с его плеч. Нет, он должен немедленно использовать этот шанс!
      - Я припоминаю, - начал он, - кажется, что-то было... Да-да... Женщина, с явным оттенком презрения произнес он последнее слово. - Ее не раз замечали здесь поздно вечером...
      - Как ее зовут?
      Не было необходимости называть ее по имени - в додзё была лишь одна женщина. Конечно, ученики не одобряли выбор сэнсэя - и он знал это, - но в открытую никто не осмеливался высказывать своего недовольства.
      - Чем она занималась?
      Цуцуми пожал плечами:
      - Кто знает, сэнсэй! Но что она не тренировалась - это точно.
      - Понятно... - Кусуноки вновь погрузился в раздумья.
      - Конечно, о ней много говорят в последнее время, - продолжал Цуцуми уже более уверенно, - я бы сказал, даже слишком много.
      - Ее не любят?
      - Нет, сэнсэй, - замотал головой Цуцуми. - Большинство учеников считает, что ей не место здесь, в священном додзё, поскольку ее присутствие противоречит традиции. Наша наука - не для женщин. - Цуцуми покачал головой и продолжил вкрадчивым голосом: - Извините, сэнсэй, но кое-кто поговаривает даже, что из-за этой... - он запнулся на мгновение, - этой... вам пришлось уйти с высокого поста в "Гёкку-рю", и будто бы от ее имени вы обратились в Совет дзёнинов с просьбой дать ей разрешение на вступление в "рю", но совет не собрал достаточное количество голосов в вашу пользу, и вы... вы ушли... И все из-за нее...
      "Непобедимость кроется в обороне, - подумал Кусуноки. - Возможность победы - в нападении..." Вслух же сказал:
      - Это правда, когда-то я был дзёнином в "Гёкку-рю". Но об истинных причинах моего ухода известно только мне. Мой прадед был одним из основателей "Гёкку", и я долго размышлял прежде, чем решился на этот шаг. Очень долго размышлял...
      - Я понимаю, сэнсэй, - ответил Цуцуми, подумав попутно, что все, только что сказанное ему сэнсэем, - ложь, от начала до конца. В глубине души он был убежден, что из-за этой женщины Кусуноки в свое время рискнул карьерой. Непостижимо.
      - Хорошо, - кивнул учитель. - Я был уверен, что ты поймешь меня. - Его черные глаза закрылись на какой-то миг, и из груди Цуцуми вырвался чуть слышный вздох облегчения. Он почувствовал, как капля пота сиротливой гусеницей сползает вниз по его спине. - Да, наверное, я в ней ошибался, - с горечью произнес сэнсэй, открыв глаза. - Если ты сказал правду, мы должны разделаться с этой женщиной быстро и беспощадно.
      Цуцуми не ослышался: учитель действительно сказал "мы". Распираемый гордостью, он тем не менее попытался скрыть свое торжество:
      - Служить вам, учитель, - большая честь для меня. Я всегда думал так. Ничто не поколеблет моей решимости.
      Кусуноки покачал головой:
      - Как я и предполагал... Немногим можно доверять. Даже сегодня. Когда я спросил твое мнение... когда просил помочь мне... я понадеялся на твою честность и преданность...
      Цуцуми ликовал:
      - Достаточно одного вашего слова, учитель...
      - Мухон-нин! - подался вперед Кусуноки. - Это все, что я спрашиваю.
      Слово "предатель" еще не успело раствориться в сознании Цуцуми, а он уже почувствовал чудовищную боль, ледяной волной окатившую его с головы до пят. Взглянув вниз, он увидел, как плотно сжатые пальцы сэнсэя вклинились ему прямо под ребра. Этому удару Цуцуми еще не был обучен. Он умирал, так и не постигнув его секрета. Алая кровь пенилась у него на губах.
      Кусуноки наблюдал, как жизнь неторопливой струйкой покидала тело ученика. Татами, на котором сидел Цуцуми, было забрызгано теплой розовой слюной.
      За сёдзи промелькнула тень. Услышав шаги босых ног, Кусуноки спросил, не поворачиваясь:
      - Ты все слышала?
      - Да. Вы были правы. Он оказался предателем, - раздался приятный голос, и в дверях показалась женщина в темно-коричневом кимоно, украшенном серыми бекасами. Ее блестящие смоляные волосы были гладко зачесаны назад. Она молча приблизилась к Кусуноки. Тот не шелохнулся, разглядывая свиток рисовой бумаги, подвешенный в стенной нише. Под свитком темнела глиняная ваза, имеющая форму бутона. В нее Кусуноки поместил сегодня изумительную лилию - уже не первый год поднимался он на рассвете по горным тропам, пересекая бурные ручьи, преодолевая непроходимые лесные заросли, в поисках того единственного цветка, в котором он смог бы находить умиротворение в течение всего дня: отыскав и осторожно сорвав его, он проделывал обратный путь к своему додзё.
      На свитке рисовой бумаги волнистыми иероглифами были начертаны строки дзэнского поэта XVIII века:
      Камень и ветер
      Только они проходят
      Сквозь поколения...
      - Но вы позволили ему подобраться так близко, - продолжала женщина.
      Кусуноки улыбнулся:
      - Я лишь предоставил ему такую роскошь, как возможность самому перерезать себе горло.
      Женщина опустилась на колени. Кусуноки показалось странным, что она выбрала место не прямо перед ним, а по правую его руку. Однако долго размышлять над этой странностью он не стал.
      - Зачастую обстоятельства складываются таким образом, что приходится больше доверять своим врагам, нежели друзьям. Это важнейший жизненный урок, и я прошу слушать меня внимательно. Существование друзей порождает обязательства, а обязательства усложняют существование. Запомни навсегда:
      излишние сложности - превосходная почва для отчаяния.
      - Но что такое жизнь без обязательств? Кусуноки снова улыбнулся:
      - Это тайна, приоткрыть занавес которой не в состоянии даже сэнсэй. - Он кивнул в сторону мертвого тела. - Теперь нам нужно обнаружить гнездо, из которого выпорхнул этот мухон-нин.
      - Это в самом деле важно? - Ее головка слегка наклонилась, и мягкий свет, сочащийся сквозь сёдзи, лишний раз подчеркнул изящные формы ее шеи и подбородка. - Он обезврежен. Мы можем возвращаться к своим делам.
      - Ты пока еще не имеешь права знать всего, что происходит здесь, серьезным голосом прервал ее Кусуноки. - Боевое и военное искусство - это лишь известные тебе две отрасли, а их в додзё гораздо больше... Но сейчас нам необходимо нащупать брешь в нашей защите.
      - Тогда не нужно было уничтожать его так быстро...
      Сэнсэй прикрыл глаза.
      - О, опрометчивая юность! - сказал он тихо, почти нежно, но женщину почему-то от этих слов пробрала дрожь. - Цуцуми был профессионалом. Когда-нибудь ты научишься не тратить драгоценного времени на таких, как он. Эти люди должны уничтожаться молниеносно - они слишком опасны. Итак, продолжим. - Его ладони легли на колени. - Ты должна проникнуть в это гнездо. Люди, которые выучили Цуцуми, а затем подослали сюда, представляют огромную опасность для Японии. - Некоторое время он помолчал, словно стесняясь своего голоса. Когда же он заговорил вновь, голос его утратил прежнюю жестокость, глаза погасли. - Там есть еще кипяток? Выпьем чаю?
      Повинуясь вопросу, словно приказу, женщина скользнула мимо Кусуноки и, приподняв чайник, разлила кипяток по крошечным глиняным чашечкам, затем осторожно - чтобы не расплескать жидкость - она поставила их на черный лакированный поднос и принялась усердно взбивать пену. Ощущение внутренней гармонии, исходившее от нее, заворожило Кусуноки. Он гордился своей ученицей.
      "Шесть... семь... восемь... - женщина энергично вращала венчик, девять... десять..." На десятом ударе ее тонкие пальцы, не останавливаясь, скользнули в широкий рукав кимоно и резким движением извлекли оттуда короткое острое лезвие. Через долю секунды оно погрузилось в шею Кусуноки, без видимых усилий пройдя сквозь мышцы и кости. Голова учителя подскочила, как мяч, какое-то мгновение повисела в воздухе, затем со всего размаху ударилась о его грудь, оставшись болтаться на тоненьком ремешке кожи. Темная кровь фонтаном ударила из рассеченных артерий, забрызгивая пол, заливая татами, на котором еще минуту назад велась такая мирная беседа. По телу сэнсэя пробежала предсмертная судорога. Женщина замерла. Глаза ее неотрывно следили за телом учителя. Когда тот уже лежал на полу, она вдруг почувствовала, как что-то нехорошее произошло в ее душе. Вдруг, откуда ни возьмись, по щеке ее сползла предательская слезинка. Однако ей быстро удалось совладать с непрошенными порывами. "Получилось!" - подумала она с гордостью. "Дзяхо". Без колдовства ей ни за что бы не удалось обмануть сэнсэя. В этом она была уверена на сто процентов. Глядя на дело рук своих, она думала приблизительно так: "В этом убийстве не содержится ничего личного, ничего похожего на то, что замышлял этот ублюдок мухон-нин. Я - не предатель. Но мне необходимо было доказать себе... Я должна была знать, смогу ли я победить сильнейшего..." Она поднялась с колен и, словно ангел смерти, приблизилась к телу учителя, огибая кровавые лужи, начавшие уже растекаться грязными ручейками по всей комнате.
      "Ты был лучшим, - мысленно обратилась она к нему, глядя сверху вниз. Теперь лучшая - я!" Она согнулась и краешком кимоно отерла кровь со своего лезвия. На ткани кимоно остался длинный след. Последнее, что сделала она в оставшиеся минуты - сняла кимоно с учителя и благоговейно свернула это драгоценное одеяние - так, как будто в руках у нее находился национальный флаг. Затем она покинула дом, и через минуту капли чистого весеннего дождя забарабанили по листьям цветущей сакуры...
      Книга первая
      СИЛА
      Весна Наши дни
      Нью-Йорк. Токио. Хоккайдо.
      Что-то щелкнуло, переключилось, где-то в святая святых сознания и сквозь разорванный занавес сна Жюстин почувствовала чье-то враждебное, пугающее ее присутствие. Она попыталась открыть глаза, но это удалось ей с трудом и только наполовину - веки были словно накачаны чем-то тяжелым и жгучим. Сквозь образовавшуюся решетку ресниц она успела заметить, как чья-то черная тень, словно лезвие меча перерезала поток солнечного света, струящегося сквозь большой стеклянный купол на потолке. По когда-то такой мирной, полной детских воспоминаний: об одноглазом плюшевом мишке, о полосатом жирафе с серебряной бляшкой на шее - комнате потянуло зловещей кладбищенской сыростью. Жюстин перевела взгляд чуть вверх, с тем, чтобы разглядеть лицо пришельца, и вздрогнула от изумления - это был Сайго. Она попыталась закричать, но крик ее был подавлен плотным энергетическим потоком, исходящим от непрошенного гостя, способного - казалось - управлять всеми земными и небесными стихиями одним движением руки. Склонясь над оцепеневшим телом Жюстин, он принялся обволакивать ее мозг своими беззвучными заклинаниями, и пока сознание ее вопило: "Проснись! Беги!" - ледяная жестокость его глаз буквально всасывалась в ее трепещущее сердце, которое выталкивало в стенки артерий, сокращающихся с бешеной скоростью, не кровь, а ужас. Один только ужас. Теперь Жюстин была частью Сайго, как послушный слуга, как безропотный раб, готовая выполнить любой его приказ, поднять его упавший дай-катана и поразить врага. Она почувствовала, как пальцы ее сжимают прохладную рукоять меча. Отныне она владела им так же искусно, как мог бы владеть сам Сайго, будь он не призраком, а живым человеком.
      А рядом лежал Николас. Тень от занесенного катана скользнула по его незащищенной спине. Сознание ее помутилось.
      "Николас! Единственная моя любовь!" Но в то же время слепая ярость обрушилась на ее мозг, и, руководимая чужой волей, она нанесла чудовищный по своей силе удар: "Ниндзя! Предатель! Вот твоя смерть!"
      Жюстин вздрогнула и проснулась. Она была вся в поту. Сердце ее бешено колотилось, и каждый всплеск его больно отдавался во всем теле. Она рассеянно провела трясущейся рукой по слипшимся волосам и медленно отстранила их назад, подальше от глаз. Затем с глубоким вздохом, едва не перешедшим в затяжной спазм, она обняла себя за плечи и принялась качаться взад-вперед, как всегда делала в детстве, напуганная кошмарами, хлынувшими из нефтяной черноты ночи. Спустя какое-то время, успокоившись, Жюстин, не поворачивая головы, ощупала пустое место рядом с собой на большой двуспальной кровати, и червячок подавленного ужаса вновь шевельнулся в ее груди. Но и новый страх зарождался в ней. Она повернулась и, схватив лежавшую рядом подушку, крепко прижала ее к своей груди, стиснув изо всех сил, - словно это могло вернуть Николаса в ее объятия, в безопасную Америку. Но Николас находился сейчас на другом конце Тихого океана, и Жюстин была твердо уверена - страх, который она только что испытала, был страхом за его жизнь. Что происходит в этот момент в Японии? Что делает сейчас Николас? Какая непонятная опасность грозит ему?
      Внезапно зазвонил телефон, и Жюстин, не помня себя от волнения, бросилась на его полуночный зов...
      - Леди и джентльмены! Наш самолет пошел на снижение, чтобы совершить посадку в аэропорту Нарита. Проследите, пожалуйста, чтобы спинка вашего кресла находилась в вертикальном положении, а столик был закрыт и закреплен. Ручную кладь поместите под соседнее перед вами кресло. Добро пожаловать в столицу Японии - Токио!
      Когда невидимая стюардесса повторила свою речь по-японски, Николас Линнер открыл глаза. Он грезил о Жюстин, вспоминал, как еще вчера они ездили за город, вырвавшись наконец-то из своей спрессованной в пространстве и времени стальных манхэттенских каньонов жизни. Едва лишь автомобиль притормозил возле их маленького домика в Уэст-Бэй-Бридж, Жюстин выпрыгнула из кабины, сбросила туфельки и носочки и с восторженным визгом побежала в сторону моря. Николасу ничего не оставалось делать, как разуться и ринуться за ней следом. Уже в воде он догнал ее и резким движением развернул к себе лицом. Ее длинные черные волосы мягким крылом ударились в его плечо. Где-то внизу шептались темно-синие волны. Сквозь шум соленого ветра он услышал ее тихий голос:
      - Ах, Ник, я никогда не была так счастлива, никогда! Благодаря тебе печаль покинула меня...
      Жюстин верила, что именно он, Николас, спас ее от бесконечного множества демонов, которыми было насыщено когда-то ее хрупкое существо. Она положила голову ему на плечо и коснулась губами загорелой кожи:
      - Жаль, что тебе приходится уезжать. Жаль, что мы не сможем остаться здесь навсегда... вместе... среди волн...
      - Мы бы посинели от холода, - рассмеялся Ник, не желая приумножать ее меланхолию, - и потом, ты никогда не задумывалась о том, что нам было бы лучше чем-нибудь заняться перед свадьбой, чтобы не оставалось времени на раздумья ведь чего доброго можно испугаться и дать задний ход?
      Николас продолжал шутить, но Жюстин подняла голову, и он увидел ее глаза необыкновенные, умные и в то же время с оттенком какой-то детской наивности, глаза, показавшиеся ему такими возбуждающими в первый вечер их знакомства. Сквозь эти глаза он мог наблюдать за всем, что происходило в душе Жюстин, и сейчас был благодарен судьбе за то, что события минувшего года не исказили ее сущности.
      - Тебе больше никогда не снились эти кошмары? - спросил он. - Дом... Сайго... дай-катана?
      - Нет! - Она решительно помотала головой. - Нет, нет! Ты рассеял весь этот странный гипноз. Ведь сам же уверял меня в этом? - Она с надеждой посмотрела ему в глаза.
      Он кивнул:
      - Да, рассеял.
      - Ну вот, значит, все в порядке. - Она взяла его за руку и повела прочь из холодных волн за высокую линию прилива, очерченную бурой полоской морских водорослей и причудливыми кусками дерева, отполированными соленой водой. Достигнув берега, она закинула руки за голову и посмотрела на солнце.
      - Я так счастлива, что зима кончилась, так рада снова быть здесь, именно теперь, когда все возвращается к жизни...
      - Жюстин, - голос Николаса звучал уже серьезно, - я просто хотел узнать, не было ли каких-нибудь, - он запнулся, подыскивая английский эквивалент японскому словосочетанию, - каких-нибудь отголосков того, что случилось тогда? Все-таки Сайго запрограммировал тебя убить меня моим же собственным мечом. Ты никогда не говоришь об этом со мной.
      - А почему я должна об этом говорить? - Ее глаза неожиданно потемнели. Мне нечего тебе сказать.
      Какое-то время они просидели молча, вслушиваясь в ритмический шепот прибоя. Далеко на горизонте окруженный сверкающей синевой показался траулер. Жюстин посмотрела туда так, словно хотела в океанском просторе разглядеть свое будущее.
      - Я всегда подозревала, что жизнь небезопасна, - сказала вдруг она, - но до встречи с тобой я не задумывалась об этом всерьез. Да! - Взгляд ее оторвался от сверкающего горизонта. - До встречи с тобой я была такой же саморазрушительницей, как и моя сестра. - Жюстин посмотрела на свои судорожно сжатые пальцы. - Господи, как бы я хотела, чтобы никогда не происходило того, что произошло! Сайго одолел меня. Знаешь, когда-то в детстве я болела ветрянкой - болела так тяжело, что чуть не умерла. Но я выжила. Только шрамики остались. И теперь я выживу! - Она подняла голову. - Понимаешь, я должна выжить потому, что я думаю о нас с тобой.
      Николас внимательно посмотрел ей в глаза. Скрывала ли она что-нибудь от него? Он не мог ответить на свой вопрос и испытывал от этого смутное беспокойство.
      Вдруг Жюстин рассмеялась и сразу стала похожа на школьницу - невинную и беззаботную. Да и сам смех был как-то по-детски заразителен. Николас улыбнулся в ответ.
      - Завтра тебя не будет со мной. - Она нежно поцеловала его в щеку. - Так давай же наслаждаться сегодняшним днем! - Последовал еще один поцелуй. - Это очень по-восточному?
      Он рассмеялся:
      - Думаю, что да!
      Ее длинные тонкие пальцы - пальцы художницы - пробежали по его колючему подбородку и остановились у линии губ.
      - Я никогда не думала, что кто-нибудь будет мне так дорог...
      - Жюстин...
      - Если бы ты даже уехал на край земли, я и там бы тебя нашла. Может, это и смешно, но я не шучу. - Она действительно говорила всерьез. Николаса даже испугало выражение ее глаз. Ему показалось, что на него смотрит женщина-самурай. Похожее выражение он встречал только один раз - в далеком-далеком детстве в глазах своей матери. Это было особое сочетание преданности и жестокости, не доступное, как считал Николас, для западного человека. Он был тронут и горд за Жюстин.
      - Послушай, мы ведь расстаемся ненадолго - не больше чем на месяц. Уверяю - тебе не придется искать меня на краю земли...
      Ее лицо помрачнело.
      - Ник, Япония и есть для меня край земли. Это чужая, абсолютно чужая страна. В Европе я тоже чувствую себя иностранкой, но там я могу хотя бы ориентироваться... Там я ощущаю хоть какую-то сопричастность... Япония же, как черный камень... Это пугает меня, понимаешь?
      - Я наполовину азиат, - усмехнулся он. - Я тоже пугаю тебя?
      - Да, раньше пугал... Но теперь все позади! - Ее руки обвили его упругую загорелую шею. - Ах, Ник, как было бы здорово, если бы ты не уезжал!
      Николас крепко обнял Жюстин. Как бы ему хотелось сказать в эту минуту, что никуда он не поедет и никуда не отпустит ее от себя! Но это было бы ложью, поскольку менее чем через сутки он сядет в самолет, вылетающий в Токио. Кроме того, восточное воспитание сделало его личностью скрытной, направленной внутрь себя. Николас догадывался, что и его отец - человек стопроцентно западный был таким же замкнутым и непроницаемым. И отец, и сын умели хранить свои секреты даже от тех женщин, которых любили самой искренней и преданной любовью...
      Николас сделал глубокий вдох, почувствовав перепад давления и острый запах озона, от которого защекотало в носу.
      "Боинг-747" медленно шел на снижение. Вот уже показались бледно-зеленые поля, расчерченные узкими ровными каналами. А вот и вершина Фудзи величественная и нерушимая, она слепила глаза своей снежной шапкой, пылающей голубоватым огнем на беспощадном полуденном солнце. Николас зажмурился - вот он и дома...
      А потом они попали в плотный увесистый слой смога, как саван нависший над промышленными окраинами столицы.
      - Господи! - Сидевший рядом человек вытянул шею, чтобы лучше видеть происходящее за окном. - Надо было захватить с собою противогаз - у них тут смог почище, чем в Сан-Фернандо!
      Его агрессивное морщинистое лицо почти прилипло к стеклу иллюминатора. Кривая усмешка застыла на узких губах.
      "Он похож на римского полководца, - подумал Николас. - Интересно, каково ему было воевать на два фронта - с варварами на передовой и политическими противниками в тылу?"
      Тем временем человек, сидевший рядом, откинулся на спинку кресла и раздраженно забарабанил пальцами по подлокотникам. В эту минуту он напоминал скорее фермера средней руки, нежели миллионера-промышленника, на которого работал Николас. За долгие годы безбедной жизни он, несомненно, привык к роскоши, но отсутствие хороших манер выдавало в нем человека невысокого происхождения. О нет, не в богатой, далеко не в богатой семье родился он, Рафаэль Томкин, человек, за убийство которого было заплачено Сайго. Николас предотвратил это убийство, хотя и был уверен, что именно Томкин отдал приказ уничтожить Лью Кроукера, его лучшего Друга.
      Николас украдкой разглядывал "полководческий" профиль Томкина. Он знал, что американцы зачастую лишь кажутся сильными и уверенными в себе, а на самом деле для него не представляло большого труда обнаружить их слабые места. Томкин был скорее исключением из общего правила. Его "ва" отличалось колоссальной силой, характер - твердостью и решимостью. Однако Николаса это занимало постольку, поскольку он поклялся себе и "ками" своего погибшего друга раскусить сущность Томкина и, использовав все имеющиеся в запасе знания, медленно уничтожить его.
      Он вспомнил, как поразила его - якобы случайная - смерть Кроукера в автокатастрофе неподалеку от Ки-Уэста. Кроукер поехал туда по собственной инициативе, напав на след, ведущий к разгадке убийства Анджелы Дидион фотомодели, бывшей любовницы Томкина.
      Неподдающаяся влиянию Запада, существующая и поныне в первозданном виде тактика Иэясу Токугавы, величайшего из сёгунов Японии, чья династия находилась у власти сотни лет, гласит: "Чтобы узнать своего врага, нужно сначала стать его другом. Когда ты станешь его другом - он будет беззащитен перед тобой. Тогда ты должен выбрать наиболее удобный способ его уничтожения..."
      Николас поклялся отомстить за друга и год назад, несмотря на горячие протесты Жюстин, принял от Томкина предложение работать у него. Теперь он мог направить всю свою энергию на достижение желанной цели. Томкин ломал голову над слиянием одного из своих отделений с отделением "кобуна" "Сато петрокемиклз". Любая сделка с японцами имеет свои сложности, а уж слияние двух компаний... Короче, Томкин понимал, что в одиночку ему не справиться. И кто мог быть более подходящей кандидатурой на роль помощника, как не Николас, родившийся и выросший в Стране восходящего солнца?
      Колеса мягко ударились о бетон. Самолет пробежал еще километра полтора по взлетной полосе и замер. Пока пассажиры отстегивали ремни и разбирали багаж с полок, Николас наблюдал за Томкиным. Тот сильно изменился с того момента, когда Николас дал свою страшную клятву. Узнавая Томкина все ближе и ближе, день за днем добиваясь его доверия и дружбы, которыми этот человек одаривал не многих, Николас наконец уяснил, что представлял собой Томкин в действительности.