Она не отвечала и только постоянно сглатывала слюну, пытаясь избавиться от этого ужасного привкуса желчи. И вновь подумала она, он знает.
      - Отвечай мне! - этот неожиданный громкий возглас ошеломил ее.
      - Да, - пролепетала она.
      - Я так и думал, - заключил Роберт с каким-то непонятным удовлетворением, удивившим Маргариту. - Ты бы непременно меня убила. У тебя есть это в крови.
      Она ощущала запах его дыхания - запах каких-то пряностей, чувствовала стук его сердца.
      - Я не хочу это слышать.
      - Что же еще я тебе дал, Маргарита? Есть необходимость рассказать тебе? Благодаря мне ты познала намерение... намерения сделать все, что угодно, - он дотронулся до ее сосков, вливая в них огнедышащую лаву. Сейчас ты убедилась, что я знаю тебя лучше, чем ты сама.
      Маргарита лежала неподвижно, не обращая внимания на закрытую бритву, оказавшуюся у нее под ягодицей, и пыталась разобраться в своем отношении к нему и избавиться от этого непонятного всеиспепеляющего страстного желания, не с ужасом осознавала, что сделать этого не сможет.
      Медленно, словно ее тело весило тысячу фунтов, Маргарита повернулась на другой бок, свиной к нему.
      За окном проносились автомобили, моторы жужжали, подобно насекомым.
      Дом. Когда-то Николасу кроме дома ничего другого и не нужно было. Его коттедж был расположен на окраине Токио. Поначалу, когда он только выкупил его - в свое время дом являлся собственностью его покойной тетки Итами, его строение снаружи и внутри являло собой образец чисто японского архитектурного стиля; постепенно усилиями Жюстины японский интерьер кардинально изменился: она выписывала из Штатов, Италии и Франции облицовочную плитку, обои, настилы, мебель до тех пор, пока он уже не смог узнавать столь близкое когда-то его сердцу жилище.
      Снаружи дом, построенный из камфорного дерева, и окружающий ландшафт не претерпели существенных изменений - Жюстина еще не успела приложить к ним пуки, хотя неоднократно высказывалась в том плане, что неплохо было бы ликвидировать всю эту тщательно отманикюренную карликовую флору и разбить сад с многолетними растениями в традиционном английском стиле. Отказывая ей в том, чего она в действительности хотела, - вернуться назад в Штаты, Николас был не в силах отказать ей в этой маленькой компенсации, дающей хоть какое-то ощущение дома.
      Делая крутой поворот на опасном участке дороги при подъезде к дому, Николас думал о том, что все эти ухищрения в конечном счете ни к чему не привели - жена как была, так и осталась в постоянном напряжении, а он лишился обстановки, в которой чувствовал себя уютно и спокойно. Даже стройка, ведущаяся невдалеке от дома, не могла заглушить в нем любви к этому месту. Последние полмили он ехал на малой скорости. И это не было лишено здравого смысла - не успел он свернуть на подъездную дорожку, как перед ним вырос гигантский скрепер, расчищающий место для фундамента будущего дома. Николас был вынужден отъехать на дорожку своего соседа, чтобы дать возможность проехать этому чудовищу.
      Жюстина ждала его. Он увидал ее сразу, как только вышел из машины и ступил на усыпанную гравием дорожку в саду. Когда она расстраивалась или сердилась, ее карие глава становились зелеными, а в левом глазу плясали какие-то загадочные красивые чертики.
      Он не успел ее еще поцеловать, как она сообщила:
      - Звонила Сэйко. Неужели ты был так занят, что не мог позвонить сам?
      Повернувшись на каблуках, она направилась к дому. Он последовал за ней.
      Когда они прошли на кухню, Николас сказал:
      - По правде говоря, я был не в своей тарелке. Мне было необходимо заняться тренировкой, чтобы успокоиться.
      Он прошел мимо нее к столику и начал готовить зеленый чай.
      - О Господи! Ты стал точно таким же, как и твои японские друзья. Как только дело доходит до разговора, ты начинаешь готовить это зеленое пойло.
      - Я всегда рад поговорить с тобой, - возразил Николас, отмеривая порцию тщательно нарезанных чайных листьев.
      - Зачем ты просил Сэйко звонить мне?
      - Я не просил. Она посчитала это своей обязанностью.
      - Значит, она ошиблась.
      В керамическом чайнике закипела вода. Он снял чайник и аккуратно налил кипяток в чашку.
      - Ну как ты не можешь понять? Здесь добросовестность ценится превыше всего...
      - Черт возьми! - Разъяренная Жюстина смахнула чашку со стола. Чашка ударилась об стену и разбилась вдребезги. - Я устала слушать твои рассказы о том, что важнее всего для японцев! - Она не обращала внимания на красное пятно, растекшееся по ее запястью там, куда попал кипяток. - А что важнее всего для американца?! Почему мне нужно приспосабливаться к их обычаям?
      - Ты живешь в их стране, и ты...
      - Но я не хочу здесь жить! - По ее щекам потекли слезы. - Я больше не могу этого выносить - чувствовать себя чужаком и ощущать их скрытую враждебность. Я устала от всего этого. Ник! Я не могу запомнить ни одного их обычая. Меня тошнит от всех этих ритуалов, формальностей, церемоний. Я сыта по горло тем, что меня пихают на улицах, выталкивают из очереди, когда я хочу воспользоваться общественным туалетом, толкают локтями на платформах метро. Как могут люди с такой гипертрофированной вежливостью у себя дома быть такими хамами в общественных местах? Это выше моего понимания.
      - Я уже говорил тебе, Жюстина, что если место не принадлежит кому-то конкретно, являясь общественным, то японцы считают: нет необходимости проявлять вежливость.
      Жюстина плакала и вся дрожала.
      - Эти люди ненормальные, Ник! - Она повернулась к нему. - Если ты собираешься оставить меня наедине с этими психопатами, то мог бы, по крайней мере, сам сообщить мне об этом.
      - Извини. Сэйко просто выполняла свою работу.
      - Чересчур уж она старательная.
      - Как ты можешь сердиться на нее за ее добросовестность? - Он внимательно посмотрел на жену и неожиданно был поражен странной метаморфозой, произошедшей с его домом. Так бывает с вещами, которые в магазине выглядят хорошо, а при дневном свете - паршиво. - Дело ведь не в звонке Сэйко, не так ли?
      Она отвернулась и положила ладони на стол. Ее волосы растрепались, спина была болезненно худа.
      - Нет, не в звонке, - ее голос звучал как-то странно. - А в самой Сэйко.
      По линии ее плеч, по широко расставленным ногам Николас определил, что она находится в диком напряжении. Сама того не ведая, она заняла стойку, свойственную ярмарочным борцам, призывающим кого-нибудь из зрителей померяться с ними силами.
      Николас хотел было ответить, но, поразмыслив, понял, что каждое его новое слово она будет использовать для продолжения скандала.
      Жюстина повернулась, ее лицо потемнело от гнева, который она слишком долго сдерживала.
      - У тебя что, роман с Сэйко?
      - О чем ты говоришь?
      - Скажи мне, черт побери, правду! Даже неприятная правда будет лучше этого ада подозрительности.
      - Жюстина, Сэйко - моя секретарша. И не более того. - Он сделал шаг в ее направлении.
      - Это истинная правда? Покопайся получше в своей душе, прежде чем ответить.
      - У тебя есть какие-то основания мне не верить?
      Глядя на ее искаженное душевной болью лицо, Николас не выдержал, его сердце смягчилось:
      - Жюстина...
      - Ты постоянно был вместе с ней.
      - Это было необходимо.
      - Возил ее в Сайгон... - плечи Жюстины вздрогнули.
      - Она знает Вьетнам значительно лучше, чем Нанги и я. Без ее помощи мне не удалось бы развязаться со своими делами в Сайгоне.
      Николас подошел к жене и нежно ее обнял.
      - О Господа, Ник, извини. Я не знаю...
      От его прикосновения все ее напряжение улетучилось, и теплая волна прокатилась через нее к нему. Он наклонился к уже готовым для поцелуя губам Жюстины, и ее рот с жадностью овладел его языком. Она заливала Николаса своим теплом, отогревала его тело, размораживала, казалось, в буквальном смысле слова, смерзшиеся от горечи ее обвинений кости мужа.
      С ее стороны было несправедливо подозревать его в измене. Он это знал, однако сам с горечью осознавал, что и с его стороны несправедливо вынуждать жену жить в стране, которую она презирает и неспособна понять.
      Николас расстегнул на ней блузку и начал ласкать ее груди - соски напряглись и потеплели. Ее рот не желал расставаться с его языком, и Николас, скользнув руками по ее талии, сначала расстегнул ковбойский ремень, а затем помог ей спустить джинсы с бедер.
      Его мужская стать восстала с неодолимой силой, и он с нетерпением попытался прижать жену плотнее к себе, однако Жюстина с какой-то удивительной силой оттолкнула его и опустилась перед ним на колени. Брюки она сняла с него с большим знанием дела.
      - Жюстина...
      Ее пальцы сомкнулись вокруг основания его изнемогающей от желания плоти, а рот прильнул к вершине. Он попытался поднять жену, но Жюстина не позволила ему это сделать. Сейчас он не хотел этого, не хотел видеть ее покорность, замешанную на страхе потерять его; Никола-су было досадно, что ради того, чтобы удержать его в своих руках, она готова на все. Ему всего-навсего хотелось затеряться в глубине ее недр, забыть обо всем, слиться с ней в единое целое и тем самым доказать жене свою преданность и невозможность жизни порознь. Однако ее деловитый язык и жадные губы вскоре лишили его возможности здраво рассуждать, и он, утопив пальцы в волосах Жюстины, чувствовал лишь движения ее головы, которая то приближалась к нему, то вновь удалялась.
      Наконец он все-таки нашел в себе силы оторвать ее от себя. Николас приподнял ее, как ребенка, и ее ноги сомкнулись вокруг него. Целуя жену, Николас ощущал запах секса на ее губах, рукой он чувствовал, что она раскрылась и ждет. Хриплый стон вырвался из ее груди, когда она поглотила его до самого основания. Ее движения были настолько бешеными, что ему ничего не оставалось, как подстраиваться под предложенный ритм. Он чувствовал пульсацию ее живота в моменты, когда соски скользили взад-вперед по его груди, дрожь ее сокровенных мускулов, между которыми он сейчас обитал, слышал тяжелые, на грани изнеможения, всхлипы.
      В этом акте не было никакой техники, лишь подобие звериной схватки стремление к наслаждению и, естественно, к боли: Жюстина укусила его так, что на теле выступила кровь. Это явилось стимулом к началу оргазма импульс, рожденный меж ее бедер, прошелся по всему телу, и она задрожала как в лихорадке, затем громко вскрикнула, и слезы потекли из уголков ее плотно запахнутых глаз. Под тучей ее волос Николас мог лишь чувствовать ее, осязать все стадии ее секса - оргазм следовал за оргазмом - эти ее содрогания переполнили и его самого, и он последовал за ней. Николас ощутил ее нетерпеливую руку у себя на мошонке и услышал над ухом ее бессвязное бормотание.
      Прижав Жюстину к себе, Николас опустился на пол. Она судорожно всхлипывала, а он не переставал целовать ее в губы, щеки, глаза, лоб и виски.
      - Жюстина, Жюстина, как только я вернусь из Венеции, обещаю тебе, мы уедем в Нью-Йорк.
      Долгое время она молчала, ее голова покоилась у него на плече, полуоткрытый рот вдыхал запах его пота и крови. Когда наконец она взглянула на него, он увидел в ее глазах безнадежное отчаяние. На душе его стало муторно.
      - Пожалуйста, Ник, не уезжай.
      - Я... Жюстина, у меня нет выбора.
      - Умоляю тебя, останься со мной хотя бы еще на несколько дней. Отвлекись от своей работы, от... всего. Мы уедем из города, съездам на природу, в Нару, ведь ты так это любишь.
      - Звучит это все прекрасно, но никуда поехать я не смогу, не в моих силах...
      - Тогда расскажи мне, какие такие важные дела у тебя в Венеции. Клянусь, я постараюсь понять.
      - Старинному другу моете отца требуется помощь.
      - Кто он?
      - Не представляю.
      - Ты хочешь сказать, что даже не знаешь его?
      - Жюстина, перед смертью моего отца я дал ему слово. Мой долг его сдержать.
      Она покачала головой, по щекам вновь потекли слезы.
      - О, вновь мы вернулись к тому же. Твой долг. А в отношении меня у тебя разве нет обязанностей?
      - Пожалуйста, постарайся понять.
      - Видит Бог, я старалась, но этого японского понятия гири, долга обязанности, я не могу осмыслить. И ты знаешь, к какому выводу я пришла? Не желаю больше постигать всю эту ахинею. - Она медленно поднялась и опустила на него глаза. - Вначале был твой бизнес, затем дружба с Нанги, затем поездка с Сэйко в Сайгон. Сейчас этот... долг перед отцом, которых скончался много лет тому назад, и необходимость помогать кому-то, кого ты даже не знаешь. Господи, ведь ты такой же ненормальный, как все они.
      - Жюстина...
      Он потянулся к ней, но Жюстина, повернувшись, быстро выскользнула из кухни в прихожую. Он услышал звук захлопнувшейся двери, но не сделал ни малейшей попытки последовать за ней. Какой смысл?
      Преисполненный горестными раздумьями, Николас встал и неторопливо одеревеневшими пальцами натянул брюки, затем, стараясь не шуметь, через черный ход вышел на улицу. От низко стелющихся облаков исходил туман, окутывающий землю, подобно полам халата призрачных даймё, древних чародеев. Он пересек сад и, сам того не заметив, очутился на склоне сопки, в рощице, аккуратно усаженной деревцами гинкго, древнейшими из древнейших; белые стволы напоминали вытянувшихся во фронт стражников, бронзового цвета двудольные листочки трепетали на ветру, как пальцы оракула.
      Он не имел ни малейшего представления, куда идет, до тех пор пока не достиг вершины сопки и не заметил едва видневшегося в клубящемся перламутровом тумане лежащего у подножия озера.
      Отец, подумал Николас.
      Ступив на заболоченный берег, Николас, согнувшись, долго вглядывался в гладь озера, будто смотрел в волшебное зеркало, способное раздвигать рамки временя, В этом зеркале он увидел полковника и себя самого, юного и несмышленого. Старший Линнер преподносил ему в подарок Исс-хогай, настоящий дай-катана, длинный самурайский меч. Много лет спустя Николас бросил меч в это озеро.
      Сейчас он явственно осязал этот меч, будто вернулся в тот далекий день, когда решил расстаться со смертоносным оружием. Перед глазами промелькнула картина вертикально падающего в воду клинка. Прошлое и настоящее слились воедино, казалось, протяни руку - и вот он, меч, у тебя в ладони.
      Тогда Николасу казалось, что ему не нужна сила, способная нести смерть. Сейчас же он ни в чем не был уверен - в его прошлой жизни с отцом и в нынешней жизни с Жюстиной постоянно существовало нечто неуловимое, непознанное, не дающее покоя.
      У полковника, которого Николас любил и боготворил, была, тем не менее, своя особая жизнь, не имеющая ничего общего ни с ним, ни с Чонг. Через много лет после смерти полковника Николас узнал, что тот убил опасного политического радикала по имени Сацугаи. Сацугаи был мужем тетки Николаса, Итами, и, хотя та его презирала, все же оставалась его женой. Этот поступок полковника чуть не стоил Николасу жизни - сын Сацугаи Сайго охотился за ним, чтобы убить и отомстить за отца.
      Телефонный звонок от Микио Оками всколыхнул доселе тихую заводь.
      Тайная жизнь полковника. Что их связывало с Микио Оками? Почему он завел друзей среди гангстеров якудза? У Николаса не было ответов на эти вопросы. Он лишь явственно осознавал, что в поисках этих ответов ему придется вновь окунуться в прошлое.
      Наконец он поднялся и так же тихо, как и пришел сюда, отправился домой. Его путь лежал через лес и поляну, через сады и каменистые тропинки, проложенные много веков тому назад. Очутившись у себя на кухне, он долго смотрел в окно, разглядывая криптомерии и карликовые клены, чьи веточки плавно колыхались на ветру.
      Отойдя от окна, он подошел к столику, достал чашку, отмерил порцию зеленого чая матя.
      Вертя в руках бамбуковую мешалку*, он ждал, когда закипит вода.
      * Атрибут чайной церемонии. Служит для размешивания заварки.
      Харли Гаунт пребывал в состоянии кризиса, масштабы которого могла сравниться разве что с масштабами кризиса, охватившего Бробдингнег*. Плохо уже то, что компания "Томкин-Сато индастриз" весла убытки из-за уступчивости демократов, поддерживающих пагубную изоляционистскую экономику, наряду с ревностными христианами-неофитами; сейчас же положение совсем усложнилось - штаб-квартира компании, расположенная в Манхэттене, в буквальном смысле слова была осаждена обывателями, введенными в заблуждение развешанными по улицам плакатами, возвещавшими о "примирении неприятелей".
      * Название вымышленной страны в "Путешествии Гулливера" Д.Свифта.
      Да падет проклятие на голову проклинающего, подумал Гаунт, мрачно глядя из окна своего офиса на собирающихся демонстрантов. Подобно горному орлу, наблюдал он со своей высоты за тем, как передвижная телестанция компании Си-эн-эн медленно въезжала в расступающуюся толпу. Спустя несколько минут подъехали машины и местных телевизионщиков. Самыми последними, как обычно, подтянулись радиорепортеры.
      Господи, подумал он, как мне не хватает Николаса. Объединение с компанией "Сато интернэшнл" занесло их так высоко, что падение с этой вершины представлялось Гаунту немыслимой катастрофой.
      Неожиданно раздался мелодичный гудок интеркома.
      - Сьюзи, это мистер Линнер? - вежливо спросил он секретаршу.
      - Боюсь, что нет, мистер Гаунт. Но у вас была назначена встреча на десять часов.
      - Что за встреча?
      - Ну как же, этот человек звонил вам вчера вечером. Перед уходом я еще доложила вам, что занесла эту информацию в ваш компьютер.
      - Я не...
      Гаунт оторвал свой живот от подоконника и взглянул на дисплей.
      - Кто такой, черт побери, этот Эдвард Минтон?
      - Он из Вашингтона, - ответила Сьюзи так, как будто это могло ему что-то объяснить. - Он прилетел первым утренним рейсом, чтобы увидеться с вами.
      Гаунт почувствовал, как у него похолодело в животе. Он никогда не любил подобного рода ощущений. Эти демократы просто зациклились на японской тематике. Судя по их высказываниям, экономическая война готова была вот-вот разразиться, и вся Америка жила якобы только надеждами на благотворительную помощь демократической партии - единственной силы, способной защитить страну от неслыханного унижения, замышлявшегося в тайных покоях Императорского дворца в Токио.
      Он вспомнил, что в последнее время уже неоднократно замечал символ Японии - восходящее солнце, перечеркнутый диагональной красной полосой...
      В этой мечте работников рекламы, способных свести самые сложные проблемы к примитиву, он видел всего лишь признак морального банкротства собственной державы.
      На секунду Гаунт прикрыл глаза. Он был крупным мужчиной, в котором жира было ничуть не меньше, чем мускулов. Выйдя из колледжа, он пришел к довольно распространенному мнению, что, раз обретя хорошую спортивную форму, ее вовсе нет нужды поддерживать постоянными упражнениями. Появляясь на бейсбольной площадке, он в свое время наводил ужас на соперников, и только травма плеча не позволила ему сделать карьеру в профессиональном спорте.
      К счастью для него, даже несмотря на то что кошелек его становился все более пухлым, он не потерял способности здраво мыслить. В своей сфере деятельности Гаунт обладал редкостным профессиональным нюхом. Он умел вникнуть в суть дела и мастерски подобрать необходимых сотрудников. Именно этими своими качествами он обратил на себя внимание Николаса Линнера, и тот выдвинул его на должность директора-распорядителя филиала компании "Томкин-Сато индастриз" в США.
      Теперь эта же интуиция подсказывала ему, что десятичасовая встреча не сулит ничего хорошего. Он поднес руку ко лбу, прикрыл на мгновение глаза, как бы пытаясь силой своей воли заставить Эдварда Минтона исчезнуть из приемной.
      - Мистер Гаунт?
      - Да, Сьюзи?
      - Уже четверть одиннадцатого.
      - В таком случае пригласите мистера Минтона, - вздохнул Гаунт.
      Хотя его тело и несколько оплыло, лицо Гаунта осталось тем же, что было в колледже. Волевой подбородок, никаких складок под щеками, которые он замечал у своих бывших однокашников, густые каштановые волосы, слегка тронутые сединой, гармонирующие с карим цветом: его глаз. Любой скульптор почел бы для себя за честь вылепить это лицо, исполненное силы и одухотворенности.
      Вошедший в его кабинет Эдвард Минтон являл собою полную ему противоположность. Его высокая и худощавая фигура была сутуловатой, что довольно часто встречается у людей, которые в молодые годы стеснялись своего роста. Кожа у него была нездорово бледной, и этот оттенок подтвердил худшие опасения Гаунта: Минтон оказался чиновником, а в данный момент это было столь же несчастливым предзнаменованием, как черная кошка, перебежавшая дорогу.
      Одет он был в костюм-тройку, ткань на локтях блестела, обшлага потерты, а цвет материала и его качество не поддавались определению. Он был похож на отставного пожарного. Тонкие губы, на прямом носу очки в металлической оправе. Глаза, скрывавшиеся за их стеклами, могли бы принадлежать какому-нибудь хищному животному. Гаунт нисколько не удивился при виде свисающего из жилетного кармана на золотой цепочке брелока с греческой монограммой Фи-Бета-Каппа*. Все политики чем-то похожи на собак, подумал про себя Гаунт. К чужой породе они привыкли относиться свысока.
      * Привилегированное общество студентов в выпускников престижных высших учебных заведений.
      - Мистер Минтон, - сказал он, скривив губы в улыбке, - не угодно ли присесть? Чем могу быть полезен?
      Минтон, обдав его волной какого-то затхлого воздуха, уселся в кожаное кресло, стоявшее рядом с отделанным под красное дерево столом Гаунта.
      - А у вас внизу собралась целая толпа, - заметил Минтон тоном заботливой мамаши.
      - Все преходяще, - ответил Гаунт. - Завтра днем их больше всего будет волновать война в Югославии.
      - Ну это вряд ли.
      Минтон поигрывал своим брелоком с тем таинственным видом, который напускает на себя мужчина в обществе женщины, с которой намерен провести ночь.
      - Для Штатов сейчас наступили сложные времена, люда чувствуют себя не в своей тарелке.
      Он слегка повернул голову, стекла очков при этом блеснули. А он неплохо владеет тактикой запугивания, подумал Гаунт, раскусив его маневр.
      - Такое впечатление, что стоишь на рельсах перед несущимся на тебя поездом, - продолжил Минтон, подбрасывая на ладони брелок.
      Тешься, тешься своей игрушкой, подумал Гаунт, тебе, ублюдок, наверняка известно, что я-то колледжа не закончил.
      - И мне становится очень жаль человека - или компанию, которая стоит между рельсами.
      Гаунт сглотнул, но ничего не ответил. У него было такое ощущение, что на него вот-вот обрушится нож гильотины. Он вспомнил Марию Антуанетту.
      - У себя на Капитолийском холме мы заботимся об интересах Америки и ее граждан.
      - Но более всего о своих, конечно, - выдохнул Гаунт.
      - Что? - напрягшись, подался вперед Минтон, как охотничья собака, почуявшая дичь. - Что вы сказали?
      - Я всего лишь прочистил горло.
      Минтон застыл.
      - Американский народ хочет одного - чтобы японские компании убрались из их страны. И это стремление народа является для конгресса законом.
      С этими словами он выложил на стол лист бумаги.
      "Я, в качестве прокурора министерства юстиции, по поручению Сената США, сообщаю вам, Харли Гаунту, директору-распорядителю компании "Томкин-Сато индастриз", что вы и некий Николас Линнер, сопрезидент вышеозначенной компании, настоящей повесткой вызываетесь на сенатское слушание. Вы также уведомляетесь о том, что против вашей компании сенатской Комиссией по экономическому надзору в соответствии с запросом сенатора Рэнса Бэйна возбуждено расследование. Настоящим вы обязываетесь явиться в комиссию для дачи показаний в следующий четверг ровно в десять часов утра".
      Сенатор Рэнс Бэйн, повторил про себя Гаунт. Сосредоточившись на этом имени, дальнейших слов Минтона Гаунт уже не слышал.
      Вэйн, демократ от штата Техас, в мечтах видел себя хозяином Белого дома. Вне зависимости от того, кто сидел в президентском кресле - демократы или республиканцы, государственный долг страны на протяжении десятилетий ничуть не уменьшался. На это его и не волновало.
      Рэнс Бэйн привык держать нос по ветру. Он был выходцем с юго-запада, из самого сердца Америки, из штата, который не только обошли серьезные экономические потрясения, но который олицетворял собой ковбойский дух свободомыслия и предпринимательства.
      Рэнс Бэйн, ярый противник президента, претендовал на роль самого верного защитника интересов Соединенных Штатов и коренных американцев. Америка "Первая, Передовая и Единственная", любил повторять он. Бэйн, этакий рубаха-парень, был ловким и "телегеничным", он хорошо разбирался в современной политике, раскладе сил и знал, как лучше всего умаслить обывателей с помощью рекламы и средств массовой информации. Его штат среди других штатов юга Америки занимал исключительно протекционистскую позицию. Проникновение японских компаний на американский рынок грозило жителям Штатов потерей рабочих мест, и Бэйн, незаурядный психолог, сумел раздуть страх якобы грядущей безработицы до параноидальных масштабов. Самое же страшное заключалось в том, что у него было много сторонников.
      Его усердие распространилось на Голливуд, Детройт и Нью-Йорк, и не без результатов - даже в этих самобытных регионах ему начали доверять. Рать, которую он подобрал для презентации собственной персоны, была объединена какой-то стереотипной энергией. Гаунт прекрасно знал, что их роднит, - все они жили и умирали на рынке. Они умели выгодно сбывать товар: и на голубых экранах, и на дорогах Америки, и на Уолл-стрит, и на Мэдисон-авеню.
      И они делали ему рекламу, делали до тех пор, пока он не стал-таки восходящей звездой на политическом горизонте, надеждой многих американцев на возрождение после многих лет упадка.
      Его магнетическая улыбка почти ежедневно мелькала на экранах телевизоров и на страницах газет: курчавые рыжеватые волосы, широкий лоб, острый взгляд, сердечные рукопожатия. У него была стройная худощавая фигура, и он чем-то напоминал молодого Линдона Джонсона, но без выпячивающихся губ. Причастный не только к нефти, но и к скотоводству, он оказывал влияние на фермеров и нефтедобытчиков, а те в немалой степени определяли политику демократов и даже, в определенной мере, республиканцев.
      В стране раскручивался виток неомаккартизма - на сей раз под лозунгом спасения от японского проникновения и под маской возвращения к старым добрым американским ценностям.
      - Что, черт побери, представляет собой эта Комиссия по экономическому надзору? - спросил Гаунт, хотя подозревал, что сам знает ответ.
      - Комиссия - это детище сенатора Бэйна, - с каким-то раболепием в голосе ответил Минтон. Это его вопиющее низкопоклонство перед Бэйном было просто тошнотворным. - Она была создана для осуществления надзора за всеми компаниями, чей совместный бизнес с японцами приносит более пятидесяти процентов общего годового дохода, а также за всеми совместными американо-японскими корпорациями.
      - Для чего это делается?
      Вопрос был явно излишним, разве что Гаунт хотел потешить себя всем этим параноидальным бредом от начала и до конца.
      - В распоряжение сенатора Бэйна поступила информация, что некоторые из совместных сделок могут нанести ущерб интересам Соединенных Штатов и национальной безопасности.
      - Национальной безопасности? - Гаунт чуть не рассмеялся ему в лицо. Должно быть, вы шутите.
      Однако по выражению лица Минтона он понял, что ни прокурор, ни его новый кумир Рэнс Бэйн вовсе не собираются шутить.
      - Что за информация? - переспросил Гаунт.
      - В настоящее время я не уполномочен сообщать вам это. - Минтон неожиданно вскочил со стула с таким видом, будто его дальнейшее пребывание здесь невозможно из-за повышающегося уровня смертоносной радиации.
      - Повестка вам вручена, мистер Гаунт, - он вновь подбросил брелок. Члены Комиссии будут ждать вас в назначенное время.
      - Как быть с Николасом Линнером? Он находится в постоянных разъездах.
      - Официальный запрос с требованием прибыть на слушания уже послан в штаб-квартиру вашей компании в Токио, - Минтон оскалил в улыбке свои желтые зубы гончего пса. - Мы уведомили вас, уведомим и его.
      Слегка поклонившись, Минтон исчез, унеся с собой этот отвратительный запах тухлых яиц и неделями не стиранных носков, но оставив в душе Гаунта ощущение неодолимости надвигающихся неприятностей.
      Гаунт размышлял над словами этого как с луны свалившегося на его голову прокурора, и ему уже не хотелось рассмеяться кому-нибудь в лицо. Более того, он испытывал омерзительное ощущение, будто попал в челюсти какого-то гаргантюанского робота, не имеющего иного намерения, как только разжевать его, а затем выплюнуть. Мало того, перед глазами пронеслась еще более мрачная картина: как в кошмарном сне, он представил себе, что через несколько месяцев может исчезнуть - буквальный перевод с аргентинского варианта испанского языка; увлечение фашизмом, подобно вирусу, распространялось на северные штаты.
      Сэйко дожидалась Николаса в аэропорту Нарита. Он увидел ее в толпе пассажиров, заполнивших зал ожидания. Когда Николас подошел, она улыбнулась и поклонилась ему, затем протянула изящный саквояж. Получив билет в представительстве компании "Эр Франс", они отошли от стойки.
      - Я захватила с собой кое-какие документы, чтобы вы просмотрели их после полета, - сообщила Сэйко. - Среди прочих закодированный факс от Винсента Тиня.
      Опять Сайгон, подумал Николас. Тинь, директор-распорядитель их компания во Вьетнаме, имел далеко идущие цели, однако зачастую слишком зарывался и переоценивал свои возможности. Именно он настаивал на вложении дополнительного капитала для расширения производственных мощностей.
      - Спасибо, Сэйко-сан.
      Она заметила в его глазах печаль, но, верная своей натуре, никак да это не отреагировала. Она лишь спросила:
      - Вы захватили паспорт?
      - Хай. Да.
      - До вылета у вас в запасе есть еще немного времени.
      Николас всегда понимал намеки с полуслова.
      - Почему бы нам не зайти в буфет и не выпить по чашке чая?
      Сэйко кивнула. Они пересекли запруженный людьми зал и остановились у изогнутой стойки кафе. Зеленый чай им подали в бумажных стаканчиках.