— Ну что, удалось что-нибудь узнать?
      — Ничего, — мрачно ответил Джейк. Он добавил еще немного горчицы, взял дешевые пластиковые палочки и с жадностью набросился на еду. Расставшись с Комото у выхода из зала игровых автоматов он, позвонив тому японцу с физиономией хорька, с которым встречался в бане до своего знакомства с Комото и договорился с ним встретиться в Роппонги. Трехчасовой допрос с пристрастием не дал ничего. Джейк помешал палочкой остатки оден.
      — Это возвращает нас в квадрат номер один, — резюмировал он.
      — Не совсем так, Джейк-сан, — возразил Комото, который ел, низко склонившись над чашкой. Палочки мелькали в его руках с быстротою молнии. — Я тоже провел напряженный день, как и ты. Подобно мотыльку порхал я с цветка на цветок, собирая пыльцу фактов то здесь, то там. Незадолго до прихода сюда к моим лапкам пристал кусочек очень любопытной информации. Похоже, что Сизуки-сан имел соперника в любви к очаровательной дочке начальника полиции Танабы.
      Через несколько стульев от них посетитель, еще до прихода Джейка и Комото усидевший не одну чашечку сакэ, начал петь. У него был приятный голос, и он им прекрасно владел. Возможно, это даже был профессиональный певец. Хоть он и был пьян, но из тональности не выходил.
      Мелодия песни была очень грустная, и она напомнила Джейку его неудачный рейд на Дом Паломника. Густую зелень, напоенную влагой, пятна неонового света на мокром асфальте. Волна печали накрыла его с головой, когда он вспомнил о потерях той страшной ночи.
      Он отвернулся от певца, мысленно выключая его песню.
      — Как это тебе удалось узнать?
      Комото пожал плечами.
      — У меня по всему городу разбросана кое-какая недвижимость. Один из домовладельцев, работающих на меня, знает эту девушку, потому что она снимает усагигойув его доме. Он уверен, что она не всегда бывает одна в своей квартирке. И, что самое интересное, он никогда не видел Сизуки. Я ему показывал его фотографию. Говорит, что ни разу не видал его. Человек, которого он имеет в виду, на него абсолютно не похож.
      Джейк думал о том, какой, наверно, ужас испытал Сизуки-сан, когда его спихнули с запруженной толпой народа платформы под колеса поезда, со страшным грохотом вырвавшегося из туннеля. Он вспоминал ежик черных волос и верхнюю часть уха, торчавшие из шляпной коробки, что стояла на лакированном столике. Три человека окружили тот столик, когда он ворвался в комнату, отбиваясь от наседавших на него татуированных охранников: Кизан, Хигира и...
      — Ты показал тому домовладельцу другую фотографию? — спросил Джейк.
      Комото улыбнулся, доставая черно-белый снимок. Черты лица, форма головы, разворот плеч — именно таким помнит Джейк этого человека, образ которого словно выжжен в его памяти.
      Ничирен.

* * *

      Даниэла заметила, что за нею следят, с того самого момента, как только вышла из здания КГБ. Прямо перед ней была площадь. Мамаши гуляли с малышами, держа их за ручку, или давали им возможность побегать под низким, водянистым солнцем, распугивая голубей. Почти пасторальная сцена в самом сердце Москвы.
      Она пошла, и машина сразу же тронулась. Был конец рабочего дня, и улицы представляли собой сплошной поток машин, среди которых в этой части города почти не было частных. На каждом шагу светофоры, и поэтому нетрудно заметить, что за тобой с черепашьей скоростью тащится машина. Она удивилась такой топорной работе. Как будто кто-то специально хочет, чтобы она заметила слежку.
      Поэтому вместо того, чтобы продолжать идти, она замедлила шаг и дала возможность этой машине — «Волга» последней модели — поравняться с ней. За рулем сидел белобрысый тип с довольно бандитской рожей. Таких она навидалась предостаточно за свою жизнь.
      С каменным выражением лица Даниэла приблизилась в опущенному стеклу. Все в ней клокотало от гнева: она не любила, когда за ней следят. Да и кому это нравится! Слегка наклонившись, чтобы в глаза не попадал солнечный зайчик, отбрасываемый надраенным капотом машины, она резко осведомилась: — Кто вы такой?
      Белобрысый посмотрел на нее, как будто только сейчас заметил.
      — Садитесь, — буркнул он.
      Даниэле не понравился его тон.
      — Вы из какого отдела?
      — Из никакого, — ответил он, открывая для нее заднюю дверцу. — Пожалуйста, садитесь товарищ генерал. Меня за вами прислали.
      — И кто же вас прислал? — спросила она, но все-таки села.
      — Здесь неподалеку, — ответил он более дружелюбным тоном.
      Сейчас у него был такой вид, словно он регулярно вот таким образом заезжает за ней после работы.
      Объехав площадь, он сразу же вырулил в крайний левый ряд, зарезервированный для правительственных машин, и прибавил ходу. Даниэла смотрела в окно, гадая, куда ее везут. Белобрысый знал свое дело. Проскочив центр, выскочил на набережную Москвы-реки, сверкающей в свете закатного солнца. За рекой подымались высокие корпуса новых жилых домов. Неподалеку от Парка Горького он опять пересек реку по каменному мосту с высоченным парапетом, идя все время с высокой скоростью, попав в зеленую волну светофоров. Пятнадцать минут такой езды начали убеждать ее, что они едут за город.
      Время от времени водитель посматривал в зеркало заднего обзора. Даниэла заметила это, но тем не менее оказалась неподготовленной к его внезапным маневрам Он вдруг взял резко вправо, подрезая голубой «Запорожец». Сбоку раздался резкий гудок и, почти одновременно с ним, скрежет тормозов, мгновенно оставшиеся позади, когда он, не снижая скорости, съехал с главной дороги. Высокие деревья внезапно выросли справа, шофер резко тормознул и, сделав левый поворот, проскочив под мостом, вернулся на магистраль и поехал уже в противоположном направлении: назад в город.
      Солнце уже село. Небо еще не начало темнеть, но на горизонте угасала лимонно-желтая полоса заката, наливаясь пурпурным цветом.
      Белобрысый шофер снова пересек Москву-реку, но уже по другому мосту. Сейчас они ехали не по проспекту, а по довольно узкой улочке, возвращаясь в центр.
      — Что, кто-то висел на хвосте? — спросила Даниэла.
      Белобрысый посмотрел в зеркало заднего вида, пожал плечами.
      — Береженого бог бережет, — был его лаконичный ответ.
      Проехав мимо Красной площади, они обогнули центр и выскочили на Кутузовский проспект. Проехав водитель сбавил ход, свернул на боковую улицу, где стояли желтые особняки, построенные, в основном, в середине прошлого века.
      Остановившись возле одного из них, он вышел первым из машины и галантно, словно на нем была ливрея, а не обычная кожаная куртка, открыл боковую дверцу.
      — Прошу вас, товарищ генерал, — сказал он вполне Дружелюбно. — Вверх по ступенькам.
      Даниэла смерила его взглядом, затем повернулась и поднялась на крыльцо. Теплый свет, приглушенный занавесками, уже струился из окон. Она чувствовала себя совершенно голой, стоя перед входом в эту цивилизованную пещеру. Но не успела она позвонить, как дверь открылась и она увидела его высокую фигуру, продолговатое красивое лицо, весь его немного мрачноватый облик. Интересно, что таится за этим импозантным фасадом, -подумала она.
      — Товарищ Лантин, — сказала она. — У вас весьма своеобразный способ приглашать в гости.
      — Входите, — произнес он, отступая в сторону. Пропустив ее, он закрыл дверь и пошел впереди нее по коридору.
      — Есть хотите? Надеюсь, что да. Я жарю блины.
      Он провел ее в большую, сверкающую чистотой кухню, оборудованную импортной плитой «Вулкан», мраморным разделочным столиком, холодильником с огромной морозильной камерой. Ярко начищенные медные котелки свисали на цепочках с потолка. Лантин сразу же прошел к плите и возобновил стряпню, повернувшись к ней спиной. На нем были свободного покроя легкие брюки, очевидно, сшитые в Европе, идеально отутюженная полотняная рубашка и щегольские домашние туфли, которые он носил на босу ногу.
      — В пошлой роскоши живете, товарищ, — довольно ехидно заметила Даниэла.
      Ей надоела эта игра в кошки-мышки.
      Лантин засмеялся, и она удивилась, до чего открытым вдруг стало его лицо. В нем появилось что-то симпатично-мальчишеское, несмотря на его холеные усики.
      — Юрий, — поправил он. — Здесь есть только Юрий и Даниэла. Никаких «товарищей».
      Она не ответила, и Лантин, уменьшив жар на горелке, опять повернулся к ней.
      — Вы что?
      Даниэла вертела головой, внимательно оглядывая кухню.
      — Не это ли вы ищите? — спросил он, открывая дверцу шкафчика и доставая портативный магнитофон. — Как видите, он не включен.
      Даниэла внимательно его осмотрела. Достала кассету, выложила ее на стол и вернула ему аппарат.
      — А где камера?
      Все с тем же отсутствующим выражением лица Лантин указал. Следуя направлению его взгляда, Даниэла обнаружила видеокамеру за зеркалом. Она была установлена так, что в ее объектив попадала вся комната. Провод, отходивший от нее, привел её к видеомагнитофону, спрятанному под кухонной раковиной. Наклонившись, она вынула из аппарата видеокассету и положила ее рядом с аудио.
      — В этом не было необходимости, — сказал Лантин. — Эта штука все равно не работает.
      — Ничего удивительного, — ответила Даниэла. — Повышенная влажность плохо сказывается на любой аппаратуре. Лучше найти для нее другое место.
      Какое-то время они изучали друг друга. Когда масло начало гореть, Лантину пришлось опять повернуться к плите.
      — Я не собираюсь записывать наш разговор, — сказал он. — Вы слишком подозрительны.
      — Ничего подобного, — возразила она, заглядывая ему через плечо.
      Лантин ловко разливал по сковородке очередной блин.
      — Где это вы так научились?
      — У матери, — ответил он. — Об этом ни в какой кулинарной книге не вычитаешь. Кроме знания рецепта приготовления, нужна еще и ловкость рук. Ели они за кухонным столиком, вроде как муж с женой. Пища, однако, была явно неординарная для обычного ужина. К блинам с черной икрой Лантин добавил графинчик охлажденной водки, настоенной на зверобое. Это было похоже больше на то, что они отмечают какое-то важное событие. С другой стороны, Даниэла подозревала, что Лантин начинает соблазнять ее. Она вспомнила, что в американских фильмах и романах женщина начинает обхаживать понравившегося ей мужчину, именно угощая его чем-нибудь изысканным. Однако путь не только к мужскому сердцу — и не только в Америке — проходит через желудок.
      О своем теле и о том воздействии, которое оно производит на мужчин, она никогда не забывала. Как же иначе? Она была прагматиком. Очень рано в жизни она поняла свои сильные качества и настроила себя на то, чтобы полностью использовать этот потенциал для трудного продвижения вверх по советской бюрократической лестнице.
      Даниэла не была распутницей. Она только использовала секс, как умные мужчины пользуются умом. Поскольку им трудно внушить, что она может соперничать с ними в сфере интеллекта, почему бы не использовать другие отпущенные ей природой активы, чтобы достичь своей цели и делать мужчин своим послушным орудием?
      Эта тактика сработала с Карповым, а до него — с Валентином и с Анатолием. Может она сработать и с Юрием Лантиным, но Даниэла не могла не сознавать, что сейчас она находится на несколько непривычном для себя поле. Вообще-то она давно собиралась попасть на него, но риск был слишком велик.
      — Можете меня поздравить, — говорил между тем Лантин, когда они закончили с блинами и он готовил кофе по-турецки. — Наша война с использованием роботов идет прекрасно.
      — Вы имеете в виду использование вьетнамцев в пограничных инцидентах в провинции Юньнань? — осведомилась она, думая о том, является ли случайностью, что Лантин варит кофе именно по-турецки, или же он разузнавал о ее вкусах.
      Лантин кивнул.
      — Сегодня утром агентство Синьхуа распространило заявление, в котором клеймятся позором эти «вооруженные провокации» и указывается, что армейское командование вынуждено развернуть вдоль границы еще тридцать дивизий.
      — Значит, это ваших рук дело?
      — Карпов вам скажет, что его, но это не так: идея принадлежит всецело мне. Как и идея послать «группу экспертов» в Японию, чтобы прикончить Ничирена.
      Даниэла чуть не поперхнулась. Сытная пища встала колом в горле. Стараясь унять бешено забившееся сердце, она сказала:
      — Вы дали мне указание послать своих людей, чтобы они проследили за передвижениями Ничирена, вот и все. — Она отчаянно пыталась восстановить утраченное равновесие. — Карпов в курсе этих ваших действий?
      — Карпов является — как это говорят американцы? — частью заднего кармана моих брюк. Он там бренчит вместе с вывалившейся из кошелька мелочью. — Он улыбнулся. — Пейте кофе, Даниэла, пока не остыл.
      Он налил ей еще чашку. Часы в гостиной, собираясь пробить, хрипели, как старик в приступе астмы.
      — Значит, вы просто взяли и отозвали моих людей? — сказала она после паузы.
      Лантин покачал головой.
      — Нет, я просто заменил им программу.
      — Это называется узурпацией властных функций другого должностного лица, — сказала Даниэла. — Вы превысили свои полномочия.
      — Нет, я только переориентировал данный вами приказ.
      Очевидно, он получал необыкновенное удовольствие от этого диалога.
      — Они все погибли, — сказала она тоном, который ясно давал понять, кого она считает в этом виновным.
      — Увы, да, — ответил он после небольшой паузы. — Я не учел того, что в дело может вмешаться американский агент.
      — Джейк Мэрок.
      — Вот именно. — Он посмотрел в окно, за которым уже царила ночь. — Совершенно непонятно, что он там делал.
      Даниэла не стала высказывать своих соображений по этому вопросу. Она только заметила:
      — Дела моего отдела — мои дела.
      Лантин будто ждал от нее этого заявления. Не исключено, он его даже спровоцировал. Не спеша достал он из ящика стола некий предмет и положил перед ней. — И это тоже дела вашего отдела, насколько я понял.
      Усилием воли Даниэла заставила себя оторвать глаза от этого хорошо знакомого ей предмета. Боже мой, -подумала она, — они нашли мою записную книжку с материалами «Медеи»!

* * *

      Питер Ынг ждал в просторном, как холл баронского замка, фойе дома Эндрю Сойера, построенном на горе над бухтой Шеко. Все в доме было на широкую ногу, по-американски: шкафы и кресла из старого дуба, буфеты из сучковатой сосны, на стенах — живописные полотна. На одном был изображен дедушка Эндрю Сойера — Даниэль Мартин Сойер в охотничьем костюме. За его спиной зеленели холмы его родной Вирджинии. На противоположной стене — портрет отца Эндрю — Бартона Сойера, тоже в охотничьем костюме, но на фоне гавани Виктории и поселения Цзюлун, каким оно было семьдесят лет назад.
      Ынг знал, что во внутренних покоях висит портрет самого Эндрю, хотя и не в охотничьем костюме, но все же на фоне пика Виктории — чтобы не очень нарушать стилистики семейных портретов.
      Хоть у Ынга и не было особо важных дел к патрону, тем не менее он сидел в холодке передней комнаты и ждал. Через какое-то время он услышал звук подъезжающей машины и сразу же встал с кресла.
      Когда дверь открылась, он уже склонился в поклоне.
      — Прекрасный вечер, — сказал он с истинно китайской вежливостью.
      — Прекрасный вечер, Младший племянник.
      Крохотный китаец в мешковатом костюме, не менее чем на три размера превышавшем габариты своего обладателя, вошел в дом по ковровой дорожке. Прищурившись, он окинул фойе критическим взглядом. Заметив голову бизона над дверью, он повернулся к Ынгу.
      — Это что, еще одна непостижимая уму традиция гвай-ло?
      — Ты имеешь в виду бизона, Старший дядя? — Это обращение принято не только в семейном кругу, но и может употребляться по отношению к постороннему человеку, как знак особого уважения. Сейчас, однако, оно было употреблено в своем исконном смысле: разговаривали дядя и племянник. — Это животное когда-то было широко распространено в Новом Свете. Отец почтенного Сойера застрелил его, когда был еще мальчиком. Он привез этот трофей сюда уже более ста лет назад.
      — Трофей? — переспросил Преподобный Чен, для которого это слово почему-то ассоциировалось с чем-то неприличным.
      — Это такой ритуал у мужчин на Западе: хранить какую-нибудь часть убитого на охоте животного, — объяснил Ынг. — У многих народов мира есть такой ритуал.
      Преподобный Чен бросил на Питера Ынга насмешливый взгляд.
      — Чего ж еще можно ожидать от чужеземных чертей, не так ли, Младший племянник? Они держат деньги в консервной банке, и привычки у них, как у животных. Но они нам нужны, что поделать! — Он опять поднял глаза к бородатой и рогатой голове на стене. — Но не забывай, что они к нам именно так и относятся. Как к трофеям, которые они вешают на стенку... Скажи мне, Младший племянник, должны ли мы только клонить голову и бормотать, что это судьба наша такая? Должны ли мы только вздыхать и разводить руками? — Его глаза сверлили Ынга. — Ты ведь китаец, не забывай этого.
      — Я — шанхаец, — ответил Ынг, — так же, как и ты. А что ты думаешь о кантонцах? О чиу-чоу? О...
      Можно было не продолжать. Преподобный Чен уже дал свой ответ, плюнув в угол.
      — Вот то-то! Потому нас и эксплуатируют, Старший дядя, что мы разделены. Если бы китаец с китайцем обнялись...
      — Никогда!
      И Преподобный Чен подумал, что эта встреча в верхах обречена. Шанхаец, чиу-чоу и кантонец никогда не договорятся. Они не могут доверять друг другу ни на йоту.
      И он решительно повторил:
      — Никогда!
      Питер Ынг склонил голову.
      — Почтенный Сойер ждет нас.
      — И вот что я тебе скажу, Младший племянник. Если бы гвай-лоСойер не почтил своим присутствием наше совещание в Аомыне, я бы сейчас ни за что сюда не приехал.
      — Мы работаем вместе, для нашей общей пользы, — сказал Ынг. — Необходимо продемонстрировать наше единение в наглядной форме.
      На какое-то мгновение Преподобный Чен насторожился. Ему показалось, что Питер Ынг читает ему мораль. Но затем он отмахнулся от этой мысли. Молодой человек явно привязан к Эндрю Сойеру. Лично Преподобный Чен не мог этого понять, но он мог принять это как данность. Кроме того, Питер Ынг прав, когда говорит, что их альянс взаимовыгоден. Враждебность в наши дни не окупается. Давным-давно он научился улыбаться одними лишь губами, не допуская в сердце эту фальшь.
      — Потому я и сделал, как ты посоветовал. Но не думай, что я поступлюсь принципами. Все взаимоотношения между моей триадой и фирмой «Сойер и сыновья» должны идти через тебя.
      Эндрю Сойер ждал их в своем просторном кабинете. Когда китайцы вошли, он низко поклонился и предложил Преподобному Чену лучшее кресло, собственное кожаное кресло Сойера. Оно стояло в комплекте с другими предметами домашнего обихода в другом конце комнаты. Этот комплект включал в себя удобное канапе и низкий бронзовый столик, отделанный жадеитом.
      — Я счастлив, что вы смогли приехать, Преподобный Чен, — сказал Сойер на шанхайском диалекте.
      Он внимательно наблюдал за лицом китайца, на котором застыла хрупкая улыбка. Достав бутылку шотландского виски «Джонни Уокер», он налил гостям. Никто из них льда класть не стал.
      Хотя напиток произвел на Преподобного Чена благоприятное впечатление, он решил держать ухо востро. Каждый знает, что у чужеземных чертей ничего за душой нет, кроме хороших манер. Конечно, лично ему не приходилось иметь дела с Эндрю Сойером. Но хоть он на вид и приличный человек и тай-пэнь, но Преподобный Чен не видел причины, по которой этот гвай-лодолжен быть исключением из общего правила.
      Он выпил и попытался расслабиться. Но это давалось ему с трудом. Чужеземные черти всегда заставляли его нервничать. Ему не приходилось еще встречаться ни с одним, кому он мог бы довериться. С ними не то, что с Младшим Племянником, что сидит рядом. Шанхайцы — одна семья. Здесь уж доверие абсолютное и безграничное.
      — Я распорядился приготовить нам кое-чего перекусить, — сказал Сойер. — Не люблю разговаривать о делах на пустой желудок. Голод сковывает мыслительные процессы.
      — Совершенно верно, — не мог не согласиться Преподобный Чен.
      Сколько раз он повторял эти слова своим сыновьям? Но наставлять нетерпеливых молодых людей на путь истинный — неблагодарное занятие.
      А Сойер уже хлопотал у сверкающего нержавеющей сталью стола, который стоял почти во всю длину одной из стен в комнате. Через минуту он вернулся к своим гостям с подносом, на котором стояли бамбуковые тарелочки с классическими китайскими пирожками.
      —  Дим сум, — заметил Преподобный Чен, скрывая за спокойным тоном свое удивление. — Очень необычно в такой час.
      — Это верно, — согласился Сойер, — действительно необычно. В ресторанах, если в этот час попросить дим сум,они обязательно окажутся непропеченными. Но мой повар знает толк в этих делах.
      Сойер и сам знал толк в том, как надо вести дела с китайцами. И сейчас он понял, что угодил гостю.
      Когда он обсуждал со своим компрадором Питером Ынгом, чем им лучше угостить его дядюшку, то сказал, что сам подогреет пирожки и поднесет их тоже сам. Ынг воспротивился, говоря, что будет удобнее, если это будет делать он. «Нет, Питер, необходимо, чтобы я сам угостил его, — сказал тогда Сойер. — Это вопрос принципиальный — знак уважения. В конце концов, мы его приглашаем на свою территорию, и его надо ублажить».
      И сейчас, наблюдая за гостем, он понял, что был прав. Глядя на этого человечка в большом не по росту костюме, он едва сдерживал улыбку. Высокое кресло, в котором тот сидел, делало его еще более миниатюрным, чем он был на самом деле. Он показался Сойеру похожим на кукольного человечка, который под воздействием какого-то волшебства вдруг ожила.
      Его отец, бывало, рассказывал ему одну сказку на Рождественскую ночь. Целый год Сойер ждал этой сказки с неменьшим нетерпением, чем традиционных подарков, сложенных под наряженной елкой.
      И сейчас Преподобный Чен показался ему персонажем этой сказки про Щелкунчика. Давно это было, и Сойер не смог вспомнить имен других ее персонажей. Это его огорчило. Вот если бы его дочка не умерла, он бы не забыл их, потому что ему пришлось бы повторять эту сказку для нее каждое Рождество, как это делал для него его отец.
      Когда они закончили с дим сум, Сойер налил всем чаю.
      Преподобный Чен облизал губы и рыгнул, показывая этим, что доволен угощением. Он взглянул на Эндрю Сойера и подумал, что, пожалуй, напрасно так плохо думал про него. Манеры этого гвай-лов самом деле превосходные.
      Он улыбнулся, и на этот раз от души.

* * *

      Не нравится мне это, — сказал Сойер, когда Преподобный Чен отбыл восвояси.
      — Какой частью, тай-пэнь?
      — Целиком.
      Только что Ынг рассказал ему во всех подробностях о своей встрече с Цунем Три Клятвы.
      Сойер ходил по кабинету, трогая вещи: утолок филигранной серебряной рамки, золотой обрез переплетенной в кожу «Истории Гражданской войны» Брюса Кэттона, агатовый грузик для бумаг, и так далее. Из всех органов чувств для Эндрю, как и для многих американцев и англичан, главнейшим было осязание. Ему думалось легче, когда он проводил кончиками пальцев по поверхности различных вещей.
      Питер Ынг пошевелился.
      — Я думаю, вы бы хотели купить через Пак Ханмина акции Камсангского проекта.
      — Возможно, — промычал Сойер. — Возможно.
      — Ну вот они и почти ваши. Я вам сказал о всех деталях, которые мне изложил Цунь Три Клятвы. Похоже, это верное дело.
      — Похоже, — согласился Сойер. Глаза его на мгновение попали в мягкий свет лампы. Ноги его мягко ступали по янтарному, с бледно-золотым отливом старинному персидскому ковру. — Но вложить почти два миллиарда долларов в будущее Гонконга.
      — Ну если это вам по душе, — сухо сказал Питер Ынг, — то можно присоединиться к «Маттиас, Кинг и компания» и рвануть отсюда.
      Сойер прервал свое расхаживание по комнате и коротко бросил:
      — Насколько я понял, ты стоишь за сделку.
      Он скорее почувствовал, чем увидел в полутьме комнаты, как его компрадор передернул плечами.
      — Это то, за что я всегда стоял. Как гласит китайская поговорка, «хватай свой шанс за горло».
      — Я эту поговорку знаю, — сказал Сойер и возобновил свое хождение по комнате. — Но существует и другая поговорка — американская: «Дай человеку веревку подлиннее — и он повесится».
      — И что же она означает?
      — Она означает, что дураков ни жнут, ни сеют. Сами рождаются каждую минуту.
      — Вы считаете, что Цунь скрывает что-то про Пак Ханмина?
      — Или о Камсанге. Но в любом случае это не важно.
      — Почему вы так думаете?
      — Если бы я мог ответить тебе в двух словах, я бы смог тебя научить, как стать миллионером, — хмыкнул Сойер. — Видать, не случайно Цунь желает освободиться от акций.
      — Но причины, которые он при этом выдвигает, звучат весьма убедительно.
      — Еще бы! Иначе весь замысел взлетит на воздух. Если хочешь, чтобы тебе поверили, надо стараться, чтобы все выглядело вполне законно и убедительно. Но время не ждет, и раздумывать некогда. Он хочет заставить нас прыгнуть очертя голову — куда? Причем рассчитывает я даже не знаю на что. На нашу жадность? Зависть? Не знаю. Знаю только одно: здесь что-то нечисто.
      — Очень жаль, что мы не можем хорошенько присмотреться к Паку Ханмину и Камсангу, — посетовал Ынг. — Это очень облегчило бы нам жизнь.
      — Честно говоря, я не особенно обеспокоен тем, что будет и с тем, и с другим. Однако уже за полночь. Позвони Цуню и скажи, что мы — пас. Если он начнет заводиться, вежливо осади его и вешай трубку.
      — И что же дальше? Так просто и забыть все?
      — Не спеши. — Сойер опустился в свое любимое кресло с подголовником, мягкое, потертое, принявшее со временем отпечаток его тела. — Посмотрим, может он перезвонит. По моим прикидкам, он располагает временем до открытия биржи. Если до того времени никто не выразит желания приобрести акции «Маттиас и Кинг», он окажется в подвешенном состоянии. Когда акционерный капитал Пак Ханмина будет выставлен на продажу, мы сможем урвать себе кое-что если не за бесценок, то, во всяком случае, за меньшую сумму, чем та, о которой он говорит сейчас.
      — А нужны ли нам эти акции, если, как вы говорите, здесь нечисто?
      — Я говорю о сделке, а не о самих акциях. В конце концов, мы знаем, как делаются дела в Пак Ханмине, и, кроме того, в случае Камсанга, можно заручиться гарантиями самого Пекина: правительство Китая заинтересовано в том, чтобы закончить поскорее проект, который им так необходим.
      — Цунь не выпустит их из рук так легко. Он не может себе этого позволить.
      — Он не может себе позволить того, что с ним сделают завтра на бирже.
      — Но это пока всего лишь домыслы, — заметил Питер Ынг.
      — Если уж иметь дело с чертом, то лучше с незнакомым, правда?
      — Не понял.
      Эндрю Сойер рассмеялся.
      — Ничего. Я думаю, и Цунь Три Клятвы тоже не поймет.

* * *

      — Сфера интересов вашего отдела не может простираться так далеко, — заметил Лантин. — Я хочу знать о ваших взаимоотношениях с китайцами.
      Даниэла все поглядывала украдкой на тетрадь с шифрограммами, хотя она и расплывалась в ее глазах. Что бы случалось, -думала она, — если бы мой отец узнал о тайной жизни матери? Что бы он с ней сделал?
      Лантин взял тетрадь и поднялся из-за стола. Подошел к окну, прислонился плечом к проему.
      — Когда мои люди обнаружили ее, я пошел с ней к знакомому психиатру из института Сербского. — Он имел в виду контролируемую КГБ психиатрическую лечебницу, где содержались противники режима. — Я рассказал ему, где эта тетрадь была найдена. Описал ему все обстоятельства дела. И спросил его, что бы все это могло значить.
      Лантин поглаживал пальцами переплет тетради, словно ласкал.
      — И знаете, что он мне ответил? — продолжал он. — Что ему совершенно ясно, что автор подсознательно хотел, чтобы его поймали на этом деле.
      Он резко отвернулся от черноты за окном и встретил ее взгляд.
      — Могу и еще кое-что вам сказать. Вы подсознательно жаждали, чтобы кто-то более хитрый, чем вы, открыл ваш секрет. И, конечно же, не Карпов. Вы, я полагаю, его не боялись, и это говорит о вашей недюжинной проницательности. Ему ведь ни в жисть не найти. Да и зачем ему искать?
      — А вам зачем?
      — А затем, что я раскусил вас, когда мы с вами виделись в вашем кабинете. Помните? Что-то крайне интересное в вас открылось мне — такое, что ускользало от Карпова все эти два месяца, что вы с ним спите.
      — Чепуха, — сказала Даниэла. — Типичные мужицкие байки. Вы не увидели во мне ничего, кроме дырки, в которую и сами не прочь потыкать.
      Лантин ухмыльнулся, но не стал возражать. Вместо этого продолжил:
      — На вашей даче я нашел подтверждение своей догадке. О том, что вы близки с Карповым, это раз. Ну и это тоже. — Он потряс в воздухе тетрадкой.
      — Что же вам подсказало, где ее искать? Ей очень не хотелось задавать этот вопрос, но она не могла не удержаться, чтобы не спросить. Его улыбка стала еще шире.
      — Ваша мама.
      Даниэла напряглась.
      — При чем здесь моя мать?
      — Ведь именно в этом месте она бы спрятала важный секрет, не так ли, Даниэла? Например, иконку?
      — Откуда вам это все известно?
      — Из ее досье, разумеется. Шашни с запрещенными религиозными сектами не проходят бесследно.
      — Тогда почему ее не тронули?
      — Неужели не понятно, почему? Из-за вас, Даниэла. Вы же ценный работник. Но вообще-то вы должны за это благодарить Карпова. Он не хотел огорчать вас. Ну и об интересах дела он тоже беспокоился. Ведь вы были бы потеряны для нас, если б ее арестовали как врага народа.
      — Какой она враг? — возмутилась Даниэла. — Она любила Родину.
      — Она любила Родину, это верно, — согласился Лантин, внезапно посерьезнев. — Но не социалистическую Родину.
      — Зачем вы мне сейчас все это говорите?