- И какое ты принял решение?
      - Ко мне пришел Ким и буквально на коленях умолял, чтобы я позволил ему лично привести приговор в исполнение.
      Сейчас они стояли едва не наступая друг другу на носки и нахохлившись, как готовые сцепиться петухи.
      - И какое же было твое решение? - рявкнул Директор.
      Трейси на мгновение закрыл глаза:
      - Ким привел приговор в исполнение.
      - Ким привел приговор в исполнение, - эхом отозвался Директор. Совершенно верно. Но в начале было следствие, не так ли? Которое также провел Ким, припоминаешь? Семьдесят два часа подряд, семьдесят два часа изощреннейших пыток. На четвертые сутки мы знали ответы на все наши вопросы к председателю: степень угрозы отряду, какие операции он провалил, какую информацию успел передать.
      - Я все помню. У Кима это получалось лучше всех. Он знал свое дело и понимал в нем толк.
      - Это уж точно, - согласился Директор и снова раскрыл зонт. - А знаешь ли ты, каким именно образом он привел приговор в исполнение? Тот приговор, который вынес ты?
      - Не помню.
      - Шевели мозгами! - почти грубо выкрикнул Директор.
      Трейси записывал все показания предателя на магнитофон, следовательно, присутствовал на допросах, которые вел Ким.
      Кажется...
      - Он медленно задушил его куском стальной проволоки, - глядя широко раскрытыми глазами на Директора отчетливо произнес каждое слово Трейси. - Он стягивал ее концы до тех пор, пока проволока не врезалась в позвоночник.
      Директор облегченно вздохнул:
      - Хорошо, - прошептал он, - очень хорошо. Значит ты помнишь. - Он подошел ближе. - А теперь подумай. Именно так был убит твой отец.
      Трейси почувствовал, что задыхается. Руки его сжались в кулаки.
      Директор пристально смотрел на него, не отрывая глаз от лица Трейси.
      - Я хочу, чтобы вы для меня кое-что сделали, - потребовал Трейси.
      - Все, что угодно. - Директор повернулся, уже намереваясь уходить.
      - Когда ваши люди в Гонконге соберут мои вещи в отеле "Принцесса", напомните, чтобы они не забыли забрать из сейфа гостиницы небольшой сверток.
      - Считай, что он уже у тебя в кармане, - улыбнулся Директор. - Если хочешь, побудь немого один. Я буду ждать тебя в машине.
      И только когда сгорбившаяся фигура Директора скрылась за стеной дождя и тумана, когда он остался один на один со своими мыслями, воспоминаниями об отце, уже зная, что он будет делать - только тогда он заметил, что рядом с могилой отца есть свободное место, дожидающееся своего мертвеца.
      Джой Трауэр Макоумер дочитала все до конца - грязь и мерзость выползали из всех щелей черной пустоты, именующейся прошлым ее мужа, она дочитала последнюю обугленную страницу книги его души.
      И в этот момент Джой почувствовала, что в комнату кто-то вошел. Кто-то, неслышный как зверь и такой же могучий; распаленный желанием самец.
      Руки ее дрожали, она все еще не могла прийти в себя от потрясения, которое испытала, прочитав чудовищные вещи, изложенные сухим языком на шести пожелтевших страницах. Наткнулась же она на них совершенно случайно, разыскивая по всему дому липкий ролик для чистки одежды. Уже отчаявшись, она вдруг вспомнила, что в верхнем ящике рабочего стола мужа она однажды видела что-то, похожее на щетку для одежды. Она потянула ящик, он неожиданно легко выскользнул из пазов и упал на пол - от удара задняя стенка его чуть сместилась.
      Вначале она испугалась, представив себе, как рассердится Макоумер. И только потом, бросив растерянный взгляд на ящик, она увидела выглядывающий уголок какой-то тетради. Потянув за него, Джой поняла, что задняя стенка не отломалась, как она вначале думала: это был настоящий тайник, запирающийся на задвижку. От удара задвижка сдвинулась, и крышка открылась. Какое-то мгновение она колебалась, но в конце концов приняла решение: зайдя так далеко, уже не имело смысла останавливаться на полпути. Как же она теперь об этом жалела! Слова с пожелтевших страниц жгли мозг. Этого не может быть, повторяла она про себя, человек не может быть таким жестоким. Она повернула голову и с удивлением посмотрела на постель, где много лет спала рядом с Макоумером. Она пожала плечами. Правда, последний раз это было уже давно, и слава Богу, мелькнула мысль. Она, пожалуй, впервые сознательно радовалась, что он больше не спит с ней в одной постели, а если и заходит сюда, то в последнее время все реже и реже: Джой понимала, что больше не сможет заставить себя прикоснуться к нему. После того, что она узнала, - никогда!
      Она торопливо стала запихивать бумаги на место. Но ей не удалось сложить их как следует - было заметно, что кто-то в них рылся. Она запаниковала, кое-как впихнула бумаги в тайник и стала задвигать ящик на место.
      И в этот момент она почувствовала, как кто-то вошел в комнату и остановился у нее за спиной. Она повернулась и обвила руками его шею. На лице у него застыло выражение загнанного зверя, глаза переполняла боль. Но теперь-то она все знала, и сердце ее разрывалось. Джой заплакала:
      - О Киеу, - шептала она, - Киеу.
      Ее переполняла любовь к нему - любовь, жалость и сочувствие. И еще она чувствовала себя виноватой перед ним: неважно, как это произошло, но, пусть даже не желая того, она тоже оказалась частью общей схемы. Ей очень хотелось рассказать ему правду, она уже намеревалась это сделать, но, поймав его взгляд, подумала: с него довольно, этот человек достаточно страдал, и припала губами к его губам. Она прижималась к нему всем телом, желая согреть его своим теплом, своей страстью, своей любовью к жизни.
      Он был обнажен по пояс. Коснувшись кончиками пальцев отливающих медью мышц груди, она почувствовала, что ее охватывает желание. Соски под тонкой тканью пеньюара напряглись, лямки сползли с плеч, обнажив упругие груди. Рука ее скользнула вниз, она расстегнула молнию его джинсов и нащупала твердеющий член. Горячая волна захлестнула ее. Она обеими руками ласкала его, дразнила, перебирая пальцами мошонку и поглаживая головку члена.
      Киеу закрыл глаза и вздрогнул. Губы его беззвучно шевелились, словно он читал про себя молитву.
      Одной рукой Джой стащила с него джинсы, другой сбросила пеньюар. Раздвинув ноги, она льнула к нему, касаясь сгорающим от желания лоном его словно окаменевшего члена.
      Медленно она ввела его в себя, чувствуя, как он скользит между увлажнившихся ног. Она ласкала его, сдвигая кожу на головке, словно раскрывая волшебный нежный бутон. И вот наконец Джой услышала стон Киеу и медленно отодвинулась, потом снова прильнула. И опять отодвинулась. И снова и снова, дразня его, возбуждая и приближая к точке кипения. Закрыв глаза, Киеу обхватил ее обеими руками и полностью вошел в нее.
      Это было именно то, чего она хотела, из-за чего дразнила и манила его, желая сокрушить, наконец, тот странный барьер, который возник между ними в последние несколько недель. Джой мечтала восстановить доверительные отношения с ним, которые когда-то скрашивали ее жизнь на Греймерси-парк. Без него, без наслаждения, которое он дарит ее телу и душе, что ей здесь делать? С таким же успехом она могла бы вернуться в Техас к обеспеченной, но бесконечно скучной жизни, которую вела до того, как на горизонте появился Макоумер.
      Киеу напряг мышцы и приподнял ее. Она застыла в воздухе - беспомощная, едва дышавшая, с бешено колотящимся сердцем. Тело ее захлестывала густая горячая волна. Он так распалил ее, что Джой даже испугалась своей реакции. Охваченная желанием, она почувствовала, как он ритмично двигается внутри нее и, закинув голову назад и закрыв глаза, она полностью утратила контроль над собой.
      Секс превратил ее в обезумевшую самку, сердце рвалось из груди, в ушах пульсировала кровь. В лоне ее происходил взрыв сверхновый, наконец-то она почувствовала себя абсолютно счастливой. Она засмеялась, переполненная радостью и экстазом, которые сейчас составляли ее суть.
      Он прижал ее к стене. Джой со стоном поднималась и опускалась, обхватив бедра Киеу ногами.
      Она почувствовала, что движение его стали более резкими, он бычьими ударами входил в нее все глубже и глубже, приближаясь к кульминации. Она видела его словно в тумане, и, почувствовав, что он вскоре не сможет сдерживать себя, начала ритмично сокращать внутренне мышцы. Казалось, он умолял перестать, прекратить.
      - Да, да, да, - вслух возразила ему Джой, желая только одного: чтобы он как можно скорее кончил. Чуть нагнувшись, она просунула руку между их разгоряченными телами и, взяв в ладонь его мошонку, чуть сжала ее. Потом еще раз, потом еще, стараясь попасть в ритм его движений. Отодвинув большой палец чуть в сторону, она поглаживала нежную кожу между ногами Киеу.
      Этого он уже выдержать не мог. Он вскрикнул, и Джой почувствовала, как напряглась его мошонка, а член дрожал от возбуждения.
      - О да! - закричала она, почувствовав в себе теплую струю его семени. Быстрые движения его члена слились в один восхитительный удар, от которого все тело ее полоснуло острое наслаждение. Это я, торжествующе думала она, сделала так, что он кончил, я заставила его насладиться моим теплом, он рычит и стонет от счастья. Джой, застонав, наконец кончила, прижалась ко все еще возбужденному члену Киеу и кончила еще раз.
      И в это самое мгновение правая кисть его взмыла вверх, могучий бицепс напрягся и сокрушительный удар пришелся точно в обнаженное горло Джой. Она вздрогнула, обрамленные длинными ресницами глаза широко раскрылись - какую-то долю секунды она еще видела его.
      - Киеу... - успела шепнуть она, и на лице ее навсегда застыло удивленное выражение.
      - Киеу, - повторил он хрипло. В голосе его появилась какая-то странная интонация. - Кто такой Киеу?
      Лицо его горело, в желудке безостановочно крутился огненный шар, брызгающий во все стороны искрами напалма.
      - Я... - Чет Кмау.
      В груди его бушевали и ревели могучие волны Черного Сердца - все эти годы, проведенные в Европе и Америке, бескрайнее море рвалось из него, требуя, чтоб он позволил ему выплеснуться одной страшной, сметающей все на своем пути волной.
      Несмотря на данную им клятву полного воздержания, похоть победила. Он опозорил Лок Кру, Преа Моа Пандитто, он опозорил путь, он опозорил Будду.
      Пока он совокуплялся, весь залитый потом, как дикий зверь, из угла на раздутом животе выползла апсара - из ее шеи, в том месте, где была голова, словно мотки проволоки, торчали пучки мышц, вены и артерии, все покрытые запекшейся кровью. Но пальцы ее жили, и теперь он начал понимать смысл их танца. И вдруг, неожиданно, как вспышка, как луч света в кромешной тьме, от которого в душе его поднялся огненный вихрь, он понял суть послания.
      Все те годы, что он был вдали от дома, все те годы, за которые он медленно превращался в человека западного мира, послание апсары не поддавалось расшифровке.
      Но сейчас он уже вернулся, он снова был Черным Сердцем. А Чет Кмау без труда понимает знаки, которые подают ему боги. Убей ее, пропели танцующие пальцы апсары. Она заставила тебя нарушить клятву, она соблазнила тебя. Она должна умереть. Ты должен быть чист передо мной и Лорин, передо мной и Лорин, передо мной и Лорин, передо мной...
      Бессильно опустившись на пол. Чет Кмау уснул.
      Макоумер проснулся перед самым рассветом и проверил систему. На пульте управления по-прежнему мелькали зеленые огоньки. Потерев глаза, он быстрым шагом прошел через свой огромный кабинет и скрылся в душевой. Сбросив пропотевшую одежду, Макоумер встал под покалывающие иглами холодные струи, несколько раз поднял и опустил голову, и боль в затекшей шее исчезла.
      Макоумер мог гордиться мерами предосторожности, особенно сейчас, получив сообщение, что приготовленная Мицо партия товара в Нью-Йорк не прибудет. Отправка откладывается. Если бы он продолжал ждать, исправить что-либо уже было бы поздно.
      В тот момент, когда наступило сообщение от службы безопасности фирмы "Моришез", он связался по радио с капитаном "Нефритовой Принцессы", вышедшей два дня назад из Нью-Йорка, и приказал немедленно избавиться от груза: четыре деревянных ящика для программы "Ангки", имеющей кодовое название "Заводной апельсин".
      Затраты его не интересовали. Программа предусматривала дополнительные расходы на поставку второй, дублирующей партии товара, которая в данный момент, пока он плещется в душе, разгружается на железнодорожном складе в Ньюарке. Там груз будет в полной безопасности.
      Что же касается проблемы ядерных отходов, то элитная террористическая группа, которую направил в его распоряжение Монах, рассредоточится с канун Рождества по всему Манхэттену; перегрузка же частично пропавшей партии радиоактивных отходов, предназначенных для захоронения в центральном районе Америки, осуществляется уже сейчас.
      В день инаугурации террористы выдвинут свои требования. При мысли о тех благах, которыми будет осыпана "Ангка", Макоумер просиял. Он предоставит Готтшалку всю необходимую информацию, подробно растолкует ему последовательность всех действий вплоть до того момента, когда Нью-Йорк будет спасен от радиоактивного заражения. Власть Готтшалка станет безграничной, и тогда он, Макоумер, станет вертеть международной политикой как ему заблагорассудится. Кто после всех его героических усилий по спасению Америки осмелится встать у него на пути? Естественно, не Конгресс. И уж конечно же не народ Соединенных Штатов.
      Поэтому, размышлял Макоумер, растираясь после душа махровым полотенцем, совершенно неважно, кто вломился в офис "Моришез", как неважно, если даже этот "кто-то" узнал о поставке партии героина. Что же касается оружия, то его больше не существует: еще вчера "Нефритовая Принцесса" сбросила груз за борт, и теперь ящики мирно покоятся на дне Атлантического океана.
      Открыв дверцу встроенного между ванной и кабинетом шкафа, Макоумер переоделся в свежую одежду: легкие темно-синие брюки, удобная белая рубашка из чистого хлопка, клубный галстук. Он причесался перед зеркалом, с удовольствием отметив, что густая серебристая грива начнет редеть еще нескоро, пригладил усы и весело подмигнул своему голубоглазому двойнику.
      Хороший будет день, подумал Макоумер, глядя в окно на всходящее солнце. Розовые лучи его тихо подкрадывались к зданию фирмы.
      Омрачала настроение лишь необходимость заехать на Греймерси-парк, чтобы забрать несколько важных документов.
      Он пожал плечами, заставил себя пока об этом не думать и, усевшись за стол, начал набрасывать список срочных международных звонков.
      Трейси ни секунды не сомневался, что Директор лжет. Ким не убивал отца, в этом он был абсолютно уверен. На такое Ким не способен. Даже если бы Трейеи умудрился смертельно оскорбить Кима, то месть его была бы направлена исключительно на одного лишь Трейси.
      Превыше всего почитай предков своих.
      Сколько же раз Трейси видел, как перед началом каждой операции Ким вставал на колени под банановым деревом, доставал палочку благовоний, зажигал ее и начинал усердно молиться. Он возносил молитвы родителям и родителям родителей, испрашивая у них мужества и стойкости, чтобы он никогда и ни при каких обстоятельствах не покрыл себя и свой род позором.
      Предложение Директора его не удивило: в конце концов Трейси и сам обратился к помощи Фонда. А если он серьезно на нее рассчитывает, придется играть по их правилам.
      Ему по-прежнему требовалась поддержка оперативных служб Фонда. С места отвергать принцип guid pro guo было бы просто глупо, потому что Фонд тут же повернулся бы к нему спиной. А пойти на это он сейчас никак не мог. Трейси не смог бы сформулировать, почему именно нет: его тревожили какие-то воспоминания, что-то, связанное с Макоумером и... С кем еще? Проклятье, он этого не знал. Пока не знал. Всему свое время, решил Трейси, сейчас надо сосредоточиться на других проблемах.
      К примеру, на проблеме Кима. По пути из Гонконга домой Трейси пришел к выводу, что у Кима имелись исключительно личные мотивы стремиться попасть на службу в Фонд. Если это так, то, вне всякого сомнения, он намеренно вовлекает Трейси в преследование. Не исключено, что он знает, кто убил Джона Холмгрена, возможно, он знал это с самого начала.
      Лицо Трейси вспыхнуло - он вспомнил прежнюю кличку Кима: Хорек. Она приклеилась к нему потому, что, едва почуяв противника, он молча набрасывался на него. А что, если он использовал эту тактику против меня, думал Трейси. Тогда возникает другой вопрос: почему?
      Он прекрасно знал, до какой степени Ким его ненавидит. Но неприязнь была обоюдной и имела весьма специфический характер. Трейси не понимал и не принимал Кима в качестве заплечных дел мастера, однако отдавал должное его таланту. При этом он был отчаянно смел. В чрезвычайно опасных совместных операциях, когда жизнь часто висела на волоске, они настолько сблизились, что стали роднее братьев.
      В ситуациях, когда угроза смерти приобретает совершенно исключительный характер или же растянута во времени, невыносимое напряжение часто приводит к эмоциональному всплеску. Или срыву. Они оба попадали в такие ситуации и видели обнаженные души друг друга.
      Самым главным сейчас было установить местопребывания Кима. Трейси не сомневался, что вьетнамец располагает исчерпывающей информацией, которая поможет восстановить недостающие фрагменты картины.
      Теперь еще одна проблема. Он был уверен, что в досье "Операции Султан" есть все необходимые данные. Но досье оказалось, по сути дела, совершенно бесполезным. Ни одного упоминания о формировании отряда, никакой информации по Макоумеру, Дивайку, Льюису и Перилли, отсутствуют таблицы шифров и кодов, не отмечены координаты лагеря красных кхмеров в квадрате 350, нет отчетов о боевых операциях, ни одного слова о завершении "Операции Султан".
      Конец "Операции Султан". Директор был прав: Трейси пришел в ярость, узнав, что Макоумер физически украл у него из-под носа победу, превратив ее в прах. Но, что еще хуже, он самым чудовищным образом изменил цель и задачи операции.
      Что-то... что-то начинало проясняться, среди чехарды мыслей появилась одна...
      Спать.
      На рассвете он проснулся от телефонного звонка, который вырвал его из пучины каких-то странных образов и отрывков сновидений. Даже полноценный восьмичасовой сон не сумел победить невероятную усталость.
      В голове звучало эхо вчерашней мысли. Он почти ухватил ее... Вот сейчас...
      Он снял трубку, и голос Туэйта окончательно разбудил его:
      - Трейси? Это в самом деле ты?
      - Туэйт! Рад слышать твой голос.
      - Я пытаюсь прозвониться тебе со вчерашнего дня. А что, в твоем отеле не принято сообщать о строчных телефонных звонках?
      Трейси выругался про себя. Вернулся поздно, мозги были забиты бесчисленными вопросами. Он просто забыл спросить, не было ли для него сообщений.
      - Извини, - Трейси так зевнул, что едва не вывихнул челюсть. - Никак не приду в себя после Гонконга.
      - Эй, с тобой все в порядке?
      В голосе звучали нотки искреннего сочувствия. Господи, какое счастье снова общаться с нормальными людьми, подумал Трейси.
      - Да, конечно. Еще несколько таких ночей, и как будто никогда ничего и не было.
      - Послушай, - голос его по-прежнему был взволнованный, - прими мои соболезнования. Тело забрали люди из ФБР, а от них, сам знаешь, ничего вразумительного не добьешься.
      - Похороны были вчера.
      - О Господи, Трейси! Меня не было в городе, когда это произошло. Мне ужасно жаль, что все так случилось. Не знаю, что еще можно сказать...
      - Ничего. Но я очень благодарен тебе. - Трейси сел и поскреб затылок. Теперь послушай меня ты. Надо кое-что обсудить. Что произошло в Кеннилворте? Как умер Берки?
      - Я говорил с медэкспертом. Все именно так, как ты предполагал. Носовой хрящ не был поврежден.
      - А это значит, что там работал наш человек. Все каким-то странным образом связано.
      - В точку. Но это еще не все.
      - Подожди минутку, - Трейси задумался. - Это открытая линия. А у нас с тобой полно информации. Где ты сейчас? У Мелоди?
      - Нет, в участке, - неуверенно произнес Туэйт. - Понимаешь, я по-прежнему живу в отеле.
      - О'кей. Мне надо уладить здесь кое-какие дела - думаю, к вечеру освобожусь. Мы можем встретиться завтра в восемь утра в аэропорту?
      - Если у меня в это время будет что-то срочное, я пришлю за тобой патрульную машину. Знаешь, начали всплывать очень странные вещи, совершенно неожиданно. А, вообще, действительно лучше поговорим завтра.
      - Вот именно. Значит, до завтра.
      Трейси спрыгнул с постели и пошел в душ. Открыв краны, он наблюдал как течет вода, и в этот момент его осенило - концы с концами сходятся, стыкуются.
      - Три пятьдесят, - вслух пробормотал он, не отрывая взгляд от бегущей воды, - три пятьдесят, будь я проклят!
      Он за двадцать минут принял душ, побрился и оделся. Но из-за утренних пробок на дорогах попал в Фонд только через сорок минут.
      Лорин смотрела в иллюминатор, под брюхом авиалайнера лениво плыли плотные облака. Она умудрилась простудиться, и теперь прохладный воздух салона вызывал у нее озноб. Болела поврежденная мышца с внутренней стороны левого бедра. Но она не чувствовала дискомфорта.
      Лорин переполняла радость вперемешку с ужасом. Трейси не виновен в гибели Бобби, теперь она была в этом абсолютно уверена. Однако, передав сообщение Монаха, она тем самым ввергнет Трейси в смертельную опасность. В душе ее боролись противоречивые чувства.
      То, что Макоумер - смертельный враг Трейси, она не сомневалась. После того, что она узнала от Тисы, это было совершенно очевидно. И в то время, когда Трейси так нуждался в поддержке, она сама нанесла ему удар! Сейчас Лорин проклинала себя за несдержанность: она позволила выплеснуться эмоциям, которые, как оказалось, не имеют к Трейси никакого отношения. А все потому, что она не может примириться со смертью Бобби.
      А ведь, между тем, это она обвинила Трейси в его смерти, это она орала на него, как истеричка, это она не дала ему возможности все объяснить. К тому же в тот момент она была, видите ли, не в настроении выслушивать объяснения или внимать здравому смыслу! Она обезумела, а все потому, что в глубине души считала виновной в смерти Бобби себя, виновной в том, что он покинул отчий дом и из всех путей в жизни выбрал силы особого назначения.
      От этой мысли ей стало еще холоднее. Лорин обхватила руками плечи, и в ту же секунду перед ней возникла стюардесса, с милой улыбкой осведомившаяся, не нужно ли ей одеяло. Лорин лишь благодарно кивнула в ответ.
      Она следила за плывущими за иллюминатором облаками, которые каждую секунду меняли свои очертания, образуя то прелестные фигурки диковинных животных, то безобразно расползаясь, словно улыбка чудовища. Когда-то она управляла своей жизнью и была внимательна к тем, кто ее окружали. Но постепенно, незаметно, страсть к балету овладела ее душой - ее подхватил вихрь и оставил где-то позади вначале Бобби, а потом и родителей. Теперь она это понимала, как понимала, что судьба Бобби тоже целиком лежит на ее совести.
      Он хотел доказать ей, что сделан из отменного человеческого материала, он мечтал, чтобы она, наконец, убедилась в его мужестве - но мужество всегда было при нем, только у нее вечно не хватало времени, чтобы разглядеть это.
      Существовало множество способов уйти из дома: Бобби мог бы жениться, поступить в колледж, устроиться на работу, уехать, в конце концов, в другой город. Но ни один из этих вариантов его не устраивал, он выбрал армию.
      Теперь ее проблемой был Трейси. Должна ли она передать ему послание Монаха или лучше сохранить его в тайне? Сердце подсказывало, что следует молчать: вернись домой, повидайся с ним, сделай все, чтобы восстановить порванные нити. Все остальное не имеет никакого значения.
      Идея казалась весьма соблазнительной. Но рисунок облаков напомнил ей лицо Бобби, и Лорин поняла, что эгоистические соображения, которыми она руководствовалась всю жизнь, уже ничего не значат, о них необходимо как можно быстрее забыть. Она больше не ребенок, беспомощно прячущийся за материнскую юбку: происходит что-то очень серьезное и значительное, и она принимает в этом участие, она сделалась частью пока непонятного ей процесса.
      Монах в долгу перед Трейси - побыв с ним совсем недолго, Лорин поняла всю важность этого долга. Монах вверил ей важную информацию. Она стала связующим звеном между ними, следовательно, у нее теперь тоже есть вполне конкретные обязанности перед обоими. Она уже дважды подвела Трейси. Третьего раза не будет, поклялась себе Лорин.
      Долг и обязательства. Монах и его дочь Тиса сделали так, что она сумела понять смысл этих слов. В сердце ее зажегся огонь, который вел ее. Как странно, подумала Лорин, надо было облететь почти полмира, чтобы тебе преподали такой элементарный урок!
      Она откинулась на спинку и закрыла глаза. До Трейси осталось всего восемь часов, сосредоточься на этом, приказала она себе. Не упусти эту очень важную мысль, подумай, что он очень дорог тебе.
      Она почувствовала запах моря, мягкий влажный ветерок овевал ее лицо и перебирал волосы. Солнце приятно пригревает спину, тело Трейси касается ее живота и груди, заставляя вздыматься бедра. Лорин грустно вздохнула, из груди ее вырвался тихий звук, похожий на всхлип, и Лорин испугалась: она так явственно видела сейчас Трейси, чувствовала тепло его рук, что не сдержалась и заплакала. Соленые слезы текли по посмуглевшим под солнцем Китая щекам.
      Она ощущала почти физическую боль разлуки, невозможности увидеть его прямо сейчас. Почувствовав, что снова начинает замерзать, Лорин натянула одеяло до подбородка, сунула под него руки и, покачиваясь в кресле, заснула. Ей снилось, что она уже вернулась домой.
      Пробуждение было мгновенным, как щелчок кнута - Киеу вскочил на ноги, не понимая, где он. Голова легкая, почти невесомая, мозг работал четко, сознание прояснилось почти до самой прозрачности, как в те дни, когда он занимался у Преа Моа Пандитто. Он вспомнил, как Лок Кру процитировал отрывок из буддийской книги Каккаваттисиханада Сутта, в которой рассказывалось о постепенной эволюции человечества: упадок и катастрофа, ведущие к образованию Просто Общества, с которого начнется изменение души и изменение системы:
      "И будут эти люди воевать между собой, и продлится эта война семь дней, и будут они в это время смотреть друг на друга как дикие звери; и попадет к ним в руки опасное оружие, и они, думая "это дикий зверь", "это дикий зверь", лишат этим оружием друг друга жизни".
      Он легко оттолкнулся от стены и вышел из комнаты - точно не знал, в какой именно комнате был, - спустился в холл и открыл дверь в свою комнату. Пройдя мимо изображения Будды, он вошел в ванную и долго стоял под ледяным душем.
      Помывшись, он надел черные хлопковые брюки, свободную рубашку и сел перед фигуркой Будды в позе лотоса. Закрыв глаза, он начал вслух декламировать отрывок из книги Даммапада:
      "Все зло, творимое людьми
      Нам болью в сердце отзовется
      Ошибками печальными земли
      Очистимся, дух ликованья к небу вознесется
      Спасти себя мы можем только сами
      Мы все - мужчины, дети, женщины: народ
      Путь к истине находится во храме
      Куда один лишь вечный Будда знает вход.
      Киеу знал, что это сущая правда. Разве не всемогущий Будда сказал: "Анника вата санкара". Все, живое и неживое возвысится, а затем умрет. Это относится ко всему, что есть в мире. Это подтверждается примерами из повседневной, весьма нестабильной жизни. Никто не живет вечно, ничто не существует вечно все равно рано или поздно угасает, будь то человек или камень. Почему люди воюют? Потому что не знают, кто они на самом деле. Внутреннее и внешнее созерцание своего тела при Правильном Дыхании, Правильном Течении мыслей и Правильной Концентрации поможет им понять, что тело - мимолетный гость в этом мире, оно разлагается на основные компоненты: Землю, Воздух, Огонь, Воду.
      Концентрация.
      Киеу начал с Анапанасати, направленных вдохов и выдохов, и через несколько минут достиг состояния, когда его - Ситта - сознание стало уравновешенным, просветленным, спокойным и счастливым. А потом, как учил Преа Моа Пандитто, он перешел к камматтана, пройдя через все сорок предметов Тропы Очищения.
      Теперь он возвращался на Восьмую Тропу, где его ждали три ее главных составляющих: Сила, кодекс чести, Самади, внутреннее видение и Панна, мудрость. Это был единственно возможный путь к Нирване, абсолютной реальности: самосозерцанию.
      Медитируя, Киеу все более отчетливо вспоминал образ Преа Моа Пандитто, который на самом деле никогда не покидал его, даже когда Киеу был Чет Кмау - и тогда он чувствовал ослепительный свет и энергетическое поле, исходившие от Монаха. Как же Киеу Сока, будучи мальчиком, восхищался им! Киеу - взрослый человек - по-прежнему чувствовал восторг и преклонение перед ним! Это, по крайней мере, не изменилось.
      Закончив анализ четырех стихий, являвшихся частью камматтана, он почувствовал, как из глубины души его выползает что-то черное, и его захлестнула мутная волна ненависти. Через мгновение муть осела. Киеу встал и четко повторил про себя задание: убить Трейси Ричтера.
      Не оглядываясь на позолоченного Будду, забыв о медитации, он вышел из своей комнаты и прошел через погрузившийся во тьму холл. Он отчетливо слышал как тикают большие напольные часы.
      Не понимая, почему он это делает, Киеу направился к спальне хозяйки и, распахнув дверь, наклонился над трупом Джой Трауэр Макоумер.
      Когда Трейси вошел в здание Фонда, он услышал звуки музыки. Он пошел через главный вход, а в цокольном этаже располагался большой зал, где сейчас, видимо, проходил концерт. Трейси решил, что выступление можно пропустить, и повернул направо, в короткий, хорошо освещенный коридор: голые стены, но он знал, что в них напичканы всевозможные датчики и идентифицирующие устройства, так что к тому времени, когда Трейси окажется у нужной ему двери, те, кому следует, уже будут знать, кто он такой.
      А нужна ему была дверь, которую все в Фонде называли "сэндвич": между обычными внутренней и внешней панелями темного дерева в этой двери был проложен шестидюймовый лист из ванадиевого сплава, делающий любую попытку несанкционированного проникновения в помещение совершенно бесполезной, а главное - бессмысленной.
      Едва он коснулся ручки, дверь мгновенно открылась, словно не была до этого заперта.