Он выбросил вперед руки, пальцы его сжались на горизонтальной мерцающей полосе. Он закричал от боли, пытаясь не дать "этому" приблизиться к горлу. "Это" оказалось туго натянутой стальной струной, она как хирургический скальпель глубоко врезалась ему в ладони.
      Но Киеу уже надоела игра. Едкая жидкость все еще щипала глаза, и когда старик схватился за струну, он одним движением кистей сделал из нее петлю и стянул ею руки Ричтера. Он так сильно натянул концы струны, что пение ее стало еще громче, сталь терлась о сталь, сталь пела и ликовала, перерезая руки старика.
      Киеу вздрагивал от напряжения, Луис Ричтер кричал от боли, сталь струны все глубже и глубже врезалась в кожу, из раны струилась кровь. Но Ричтер все еще сдерживал убийцу, понимая, что стоит ослабить сопротивление, и в ту же секунду он будет мертв.
      Красивые брови Киеу заливал пот, по рукам Луиса Ричтера бежала кровь и, капая в ванну, собиралась колеблющимися красными облачками.
      Пение стало еще на полтона выше: струна подобралась к кости, перепиливая ее, и старик собрал последние силы. Боль захлестнула его - она сотрясала плечи, превращала руки в тяжелые свинцовые трубы. Он поджал ноги и с диким криком выпрыгнул вверх.
      Но Киеу был готов к этому - он вырвал струну из кровоточащего месива, которое когда-то было одним из величайших чудес природы, и накинул стальную петлю на шею старику. Он дернулся лишь раз. Ну, может, еще один.
      Луис Ричтер все еще слышал пение, но теперь одна нота разделилась на множество других. И затем насилие, которое, вероятно, ему просто приснилось, закончилось, исчезла боль, а вместе с ней и все... Все, что когда-то было.
      - Черт побери!
      - Столько мер предосторожности, - проворчал капитан Бренди, - а нашли всего-то обертку от жевательной резинки.
      Они вернулись в кабинет Сильвано, и сейчас окружили стол, на котором Туэйт осторожно разворачивал цветную бумажку. Под глянцевой этикеткой с надписью "Джусифрут" показалась серебристая фольга. Обертка была прилеплена к задней стенке шкафчика.
      Сильвано протянул Туэйту пинцет, и тот аккуратно подцепил края. Все с интересом рассматривали то, что было завернуто в фольгу.
      - Может, кто-нибудь уже сообразил, что надо позвонить в лабораторию? осведомился Туэйт.
      - Не надо. Заверни все, как было, я передам это Морису, - Сильвано ухмыльнулся. - Я уговорю его, скажу, ну, что наше дело находится на контроле ФБР.
      - Ничего не получится.
      - Получится. Я пообещаю ему обед в шикарном ресторане. За мой счет, естественно.
      - О Господи, - простонал Брейди, - купиться на такую малость!
      Сильвано засмеялся, взял пинцетом серебристый шарик и направился к двери:
      - Дело не в бесплатной жратве, капитан. Неподалеку от загородного ресторана, у самого озера, живут две очаровательные сестры-близняшки. Я их знаю, он - нет.
      Через сорок минут Сильвано вернулся. Следом за ним в кабинет ввалился тощий, длинный как жердь человек с уныло висящим носом и кустистыми бровями. Впалые щеки его густо заросли щетиной.
      Сильвано плотно прикрыл дверь:
      - Будет лучше, если ты сам все расскажешь, Морис.
      Химик кивнул.
      - Хорошо, - он был такой пучеглазый, словно носил неправильно подобранные контактные линзы. - Белый порошок, который меня попросил идентифицировать Арт, - героин. Чистый героин, - он по очереди оглядел всех присутствующих. - Когда я говорю "чистый", я имею в виду вещество с однородностью состава сто процентов. Честно говоря, никогда ни с чем подобным лично я не сталкивался.
      - Вы полагаете, это свежий героин? - спросил Туэйт.
      - Вы имеет в виду, не завезен ли он час назад из Золотого треугольника? Морис пожал плечами. - Если хотите знать мое мнение, то я бы сказал, что до этого героина рука американца не дотрагивалась, наши химики используют иные процессы.
      - О'кей, - проворчал Брейди, - получается, это заказной, так сказать, дизайнерский порошок. Ну, и что это нам дает?
      - Ты пока выслушал только половину истории, - перебил его Сильвано. Продолжай, Морис.
      - Вообще-то, все очень интересно, - химик потер нос. - На внутренней стороне фольги было что-то написано. Надпись была засыпана героином, и мне пришлось применить пару растворов... впрочем, вам это неинтересно. Короче, теперь все читается.
      Он достал из кармана халата блокнот, перелистал страницы, нашел нужное место.
      - Вот. Здесь имя и название улицы. Ни города, ни адреса.
      - Валяйте, профессор, - кивнул ему Туэйт.
      - Мы имеем имя Антонио Могалес, - Морис оторвал глаза от записей, - и мы имеем Макей-плейс. Вам это что-нибудь говорит?
      Боже праведный! Это же в Бейридж, молнией сверкнула мысль.
      - Ну Тонио, ну сукин сын! - вслух выругался Туэйт.
      Макоумер восхищался монашескими орденами и не скрывал этого. Может, все дело в их древности, в особом аромате истории Европы, где ордена обладали настоящей властью, властью прямой, как рыцарский меч, и не терпящей никаких компромиссов. Гром копыт боевых коней, поля и равнины, щедро орошенные кровью неверных. Крестоносцы, искатели святого духа, ангелы победы во имя Господа и отечества.
      Толстые каменные стены с бойницами, глухое эхо бесконечных коридоров, замерший неподвижный воздух, словно до сих пор хранящий гордость и славу веков. В этом месте Макоумер мог позволить себе столь торжественные мысли, он любил это место и охотно отдавался во власть его атмосферы.
      Чтобы еще раз окунуться в нее, он приехал за сорок пять минут до назначенного времени, и теперь вполне оправился от невероятного доклада Киеу, к нему вновь возвращалось чувство юмора. Очень печально было слышать, что Киеу так и не смог найти Тису, но прискорбнее всего было слушать, как он об этом докладывает. Что ж, придется поручить Тису Монаху, хотя Макоумер старался как можно реже полагаться на него.
      Но что произошло с Киеу? Макоумер терялся в догадках. Где-то в глубине души он даже жалел, что отправил Киеу в Кампучию. Надо было предвидеть, что подобное задание может оказаться для него более чем сложным. И вот результат: вне всякого сомнения, психологическая травма. Но вспыхнувшая с новой силой любовь к Тисе ослепляла Макоумера, он мечтал увидеть ее еще хоть раз, сжать в своих объятиях - мысль о ней уже стала невыносимой. Он сгорал от желания даже сейчас, уже зная, с чем вернулся оттуда Киеу.
      Что же там произошло, чем объяснить его явное желание отгородиться от действительности и уйти в себя? Он не сообщил о деталях операции, а все попытки Макоумера осторожно прощупать его оказались бесполезными. Но хуже всего, что Киеу так и не удалось узнать ее местонахождение. Теперь он думал о ней непрестанно... и не мог дождаться сообщений от Монаха.
      Он завернул за угол и увидел Маркуса Финдлена - он стоял посередине небольшого дворика и с интересом разглядывал дерево с семью ветками, которые простерлись к нему словно рога семисвечника или руки еврейских плакальщиц.
      Высокий, никак не ниже шести футов пяти дюймов, широкоплечий, с узкими, как у подростка, бедрами, Маркус Финдлен напоминал шерифа с Дикого Запада. Впрочем, в молодости он действительно возглавлял полицейский участок в своем родном Гэлвстоуне. От предков ему достались большие светлые глаза, в которых сейчас отражалось небо и гладкая матовая кожа.
      В нем по-прежнему чувствовалась техасская закваска. А кошмарный акцент, по мнению Макоумера, просто был предметом гордости Маркуса Финдлена. Он выделялся среди близких благообразных бюрократов Вашингтона и весьма точно соответствовал своему имиджу несгибаемого блюстителя законности и порядка.
      Еще в Гэлвстоуне на него обратили внимание руководители местного отделения ФБР - этот городок в Мексиканском заливе был одним из перевалочных пунктов маршрута, по которому марихуана из Рио-Хондо и Порт-Изабель уходила на юг.
      Финдлен и его помощник спалили не менее полутора тонн наркотиков, они наводили ужас на торговцев наркотиками как в заливе, так и на мексиканской границе, где Финдлен лично пристрелил троих - после чего был серьезно ранен его помощник.
      ФБР нравился такой подход к делу, но Финдлен терпеть не мог этих молодцов. По его меркам, они любили напустить тумана, с чем прямолинейная натура Финдлена никак не могла примириться, а самого Гувера он считал опасным для общества маньяком.
      Однако, как оказалось, стиль работы ЦРУ прекрасно подходит Финдлену, и карьера его в этой организации была поистине стремительной. Врожденные инстинкты позволяли ему выкручиваться из совершенно невероятных ситуаций. Снова и снова руководство агентства бросало Финдлена на самые безнадежные операции - места, где они разворачивались, уже были усеяны костями сотрудников, испытавшими свою судьбу до него.
      А однажды на него снизошло озарение и, руководствуясь одной лишь интуицией и своими обостренными до предела инстинктами, Финдлен раскрыл тщательно законспирированного двойного агента, который очень давно был внедрен в организацию - так началась одна из самых славных и наименее известных общественности операций ЦРУ, по окончании которой Финдлену было уже рукой подать до вершины. Прошло еще три года, и он возглавил ЦРУ.
      - Маркус, - улыбнулся Макоумер, - вне стен своего вашингтонского, кабинета ты производишь довольно странное впечатление.
      Руки он ему не подал: при общении с Финдленом это было не принято.
      Маркус Финдлен повернулся на звук голоса, приветливо кивнул:
      - Рад видеть тебя. Дел.
      Они неторопливо пошли по дорожке парка. Встречи и совещания с Финдленом, как правило, превращались в затяжные пешие прогулки: по мнению главы ЦРУ, они служили дополнительной гарантией безопасности собеседников.
      - Хоть на день вырваться из моей психушки на берегу Потомака, и то праздник. Комиссия Салливена уже который день поджаривает Гриффитса, поэтому неизвестно, сумеет он вырваться сегодня, или нет.
      Он имел в виду госсекретаря.
      - Он и до слушаний не отличался пунктуальностью, - усмехнулся Макоумер. А сегодня... я не рассчитывал бы, что он появится.
      Маркус Финдлен улыбнулся одной стороной лица - результат пулевого ранения щеки, которое он получил еще в молодости:
      - На его месте ты вел бы себя точно так же, Дел. Я произвел кое-какие перестановки, надо вводить в игру свежие силы. В конце концов Гриффитс сам во всем виноват. Ты же знаешь, Госдеп уверен, что без них мы все погибли бы. Я ошибся, поручив Гриффитсу операции в Каире, но это была моя единственная ошибка. Засвидетельствовав мое уважение Билли Джин Де Витт, я ничего не добился. Когда-то она и Роджер были моими друзьями. Но, черт возьми, сколько можно каяться в грехах! Раскаявшихся грешников хватает и без меня, чего только стоит одна эта идиотская фраза нашего президента на заседании комиссии Салливена! В общем, как бы там ни было, я буду только рад, если Гриффитс получит по заслугам.
      Неподалеку на каменной скамье сидела молодая женщина. Склонив голову набок, она короткими точными движениями делала в блокноте карандашный набросок мансарды.
      Макоумер и Финдлен прошли мимо.
      - Полагаешь, ему пришел конец? - спросил Макоумер.
      - Лично я считаю, что он кончился еще вчера. Я присутствовал на одном заседании комиссии, - кстати, сегодня во второй половине дня состоится следующее. К вечеру у Лоуренса уже не будет выбора. Он и без того несет серьезные потери. Теперь ему остается либо потребовать у Гриффитса отставки, либо он рискует провалиться в ноябре.
      - Ноябрь, - задумчиво протянул Макоумер. - Собственно, поэтому мы и назначили встречу.
      Они повернули за угол и оказались на балюстраде, с которой открывался живописный вид на Гудзон.
      - Ну, и какие перспективы?
      - Я рассчитывал услышать об этом от тебя. Финдлен рассмеялся:
      - Я не всевышний, Дел. Хотя мои противники и критики уверены, что я знаю все. Но они заблуждаются.
      - У меня нет от тебя секретов, Маркус. Таково было твое условие. Ты получаешь от меня максимально полную информацию, гораздо более подробную, чем кто бы то ни был. Но ты и значишь для меня гораздо больше, чем любой сенатор или конгрессмен.
      - В качестве начальника дворцовой стражи.
      Макоумер понимал, что Финдлен прощупывает его: с каждой встречей расставлять минные ловушки из лжи и правды становилось все сложнее и сложнее.
      - Вовсе нет.
      Он знал, что Финдлен терпеть не может, когда к его организации относятся подобным образом. Но после импичмента Никсона он с каждым годом становился более подозрительным.
      Справа появилась парочка, Макоумер прислушался к их болтовне и подождал, пока молодые люди не скрылись из вида.
      - Ты не доверяешь политикам, Маркус, - наконец произнес он, - а хоть кому-нибудь или чему-нибудь ты веришь?
      - Я таким родился, Дел. Когда со мной начинают говорить о вере, я настраиваюсь на другую станцию. Слишком тонкая это материя, чтобы от нее могла зависеть власть.
      Финдлен замолк, и они двинулись дальше.
      - Прекрасно. То что мы - Атертон и я - хотим от ЦРУ, можно сформулировать следующим образом: это то, что хочешь ты, но не в состоянии этого получить при нынешней администрации. Увеличение фондов и простор для лавирования.
      - А услуга за услугу, - безразличным тоном бросил Финдлен, - сводится к тому, что моя лавочка должна будет отстирывать ваши грязные подштанники, прежде чем избиратели унюхают вонь.
      Макоумер остановился.
      - Ни в мои, ни в его планы, - холодно произнес он, - не входят грязные подштанники.
      - Я учту это. Дел, - они продолжали прогуливаться. - Мы, техасцы, больше всего на свете ценим свободу. Что мне нужно, черт возьми, так это простор для лавирования, как ты изволил выразиться. А еще точнее, возможность дрейфовать по ветру. Вот тогда я сумею вернуть лавочке ее потерянный авторитет.
      Увидев на дорожке женщину с двумя детьми, он замолчал. Когда они снова оказались в одиночестве, Финдлен продолжил:
      - Но я по-прежнему ни в чем не уверен. И ты, и Готтшалк, вы оба делаете ставку на международную политику, а я, признаться, не убежден, что он сумеет справиться с внутренними проблемами, например, с экономикой. Вот где полная неразбериха. .. и уже не первый год. За два года эту проблему не решить, потребуется лет десять, не меньше. Не успеет твой парень сесть в президентское кресло, как тут же засмердит. Все, кого я знаю на Капитолийском холме, разорутся по поводу валового национального продукта.
      - К черту валовый национальный продукт, - разозлился Макоумер, - экономика не в таком уж плохом состоянии.
      - Да? - скептически глянул на него Финдлен. - Ты один знаешь что-то такое, чего не знает никто, верно?
      - Одна часть решения проблемы - программа переподготовки специалистов. Готтшалк займется этим сразу же, как только въедет в Овальный кабинет. И я скажу тебе кое-что еще, Маркус: валовый национальный продукт выглядит очень плохо только в том случае, если ты не подходишь к нему с точки зрения индустриального государства.
      - Ты что же, хочешь сказать, мы не...
      - Нет, конечно. Ты рассуждаешь категориями вчерашнего дня. А сегодня мы уже по сути превратились в страну, ориентированную на сферу услуг.
      - Ты имеешь в виду швейцаров, официанток? Что за чушь!
      - Извини меня Маркус, но вот классический пример мышления, от которого нам предстоит избавиться как можно скорее.
      - Слушай, по-твоему, я работаю в сфере услуг?
      - Ты? Что-то вроде галантерейщика. А возьми, к примеру, "Метроникс". Фирма занимается конструированием и разработкой вооружений, сборкой опытных образцов. Но я не производитель. Вот твое сырье я покупаю у производителей вроде "Ю Эс Стал" или "Теледайн". Даже наши кремниевые чипы мы покупаем у фирм, занятых в сфере услуг. Чувствуешь разницу? А шоу-индустрия, это же сфера услуг в чистом виде! Какое отношение к этому имеет валовый национальный продукт? Никакого. Он касается исключительно производства, промышленности. И в этом случае он, безусловно, выглядит как полное дерьмо. Но он не отражает истинного положения вещей, он ничего не говорит о силе нашей экономики.
      Порывшись в кармане, он достал распечатку компьютера.
      - Взгляни на эти цифры, Маркус. Это беспристрастные данные по нашему валовому национальному продукту. Ты ко всему подходишь со своими мерками, Маркус.
      Финдлен на ходу бегло проглядел распечатку; для того чтобы запомнить все эти цифры, ему требовалось не более трех-четырех секунд. Макоумер попробовал представить, как Финдлен занимается любовью с женой - наверное, каждые несколько секунд отводит от нее взгляд и беззвучно шевелит губами.
      Финдлен удивленно присвистнул:
      - Ты уверен в этих цифрах, Дел?
      - Абсолютно.
      Он не лгал.
      - Но это невероятно. Разница составляет целых сорок процентов. Получается, положение значительно лучше, чем нас пытаются уверить?
      Макоумер кивнул:
      - Да. Но для переориентации правительства и общества потребуется время. И пока этот процесс будет идти, мы запустим в действие вторую часть нашего плана. Готтшалк весьма способный ученик, "уроки истории не прошли для него даром. Он не собирается всю жизнь враждовать с Капитолийским холмом. Поэтому, прежде чем обнародовать какое бы то ни было важное решение, он за полгода будет привлекать к его обсуждению всех этих господ. Проводниками нашей политики станут и члены "Ангки" - медленно, но верно они подготовят общественное мнение к любому повороту нашей внешней политики. Ни один конгрессмен или сенатор не впадет в состояние комы, узнав о том или ином решении администрации: они будут готовы к нему. Большинство из них даст задний ход, а это совсем неплохо.
      Финдлен вернул ему компьютерную распечатку:
      - Все это весьма позитивно... очень позитивно. Но даже ты не станешь отрицать, что в нашей экономике есть слабые места. А возглавляет список автомобильная промышленность. До тех пор пока мы не позволили япошкам перехватить инициативу, Америка лидировала в этой области. Боже ж ты мой! Даже шведы теперь делают машины лучше нас! Можешь себе представить? Чертовы шведы!
      - Что касается Детройта, - сказал Макоумер, - то, по-моему, дело зашло слишком далеко. Они сами приготовили для себя капкан, и теперь пусть либо сдохнут в нем, либо надо отгрызть лапу и скакать дальше на оставшихся. Но, как бы там ни было, будущее Америки не в Детройте, это производственная философия. Сегодня будущее за миниатюрными чипами, и мы вновь начинаем проигрывать эту гонку японцам. И потому нам необходимо обыграть их в их собственную игру. Ты видел "Вампир" собственными глазами, его система ССОД уникальна. Идея была моя, но я не стал трубить о ней на всех углах. Я не инженер, и потому два года назад я поехал в Японию и нанял одного из их ведущих специалистов в этой области. У него были конкретные условия, и я все их выполнил. Сейчас я первый готов признать, что все не так просто. Эти ублюдки фанатично преданы своим фирмам, на которые работают. По сути, они пожизненные рабы этих фирм. Добровольные рабы. В Японии дело обстоит именно так, и это одна из причин, почему они нас разделывают под сухую. Они не знают, что такое профсоюзы, они им ни к чему. Фирма - вот их вторая семья, гарант безопасности и обеспеченной старости. Я готов биться об заклад, что по Детройту сейчас бродят толпы безработных специалистов высшего класса, каждый из которых продал бы родную мать за аналогичную систему организации труда.
      Тенистая аллея закончилась, они снова вышли под яркие лучи солнца. Перед ними возвышалось дерево-семисвечник: они вернулись к месту встречи.
      - На мой взгляд, рынок компьютерных чипов сейчас находится в таком же состоянии как и автомобильный, когда на нем впервые появились японцы. На это следует обратить особое внимание, в противном случае к концу этого столетия нас ждет удел второразрядного государства.
      Финдлен остановился у дерева в той же позе, в какой застал его Макоумер.
      - Что ж, - он откашлялся, - я всегда подозревал, что тебе удалось собрать крепкую команду. Дел. Меня лишь немного смущала общая концепция, философия, так сказать. Сейчас у меня нет сомнений, ни малейших... Скоро увидимся, - он повернулся к Макоумеру, - приходи первого января.
      Макоумер кивнул:
      - Добро пожаловать в "Ангку", Маркус.
      Киеу возвращался с ленча в свой офис в "Пан Пасифика". Он так и не смог привыкнуть к высоким безликим зданиям из стекла и бетона - вот и сейчас, входя в кабину лифта, он чуть ли не явственно увидел черный наконечник бамбуковой стрелы, которая прочертила воздух в четверти дюйма от его виска.
      Он поежился и оглядел окружавшую его толпу: бизнесмены, деловые женщины, консультанты, секретарши, референты. Он вышел на первой же остановке, прошел по коридору, спустился по лестнице и оказался на улице. Пересек Мэдисон-авеню и направился в сторону Сентрал-парка.
      Под неусыпным оком матерей резвились дети, мороженщики торговали своими холодными сладкими радостями.
      Где-то справа играла музыка и, повинуясь какому-то понятному импульсу, он пошел на ее звуки. Вскоре он очутился возле круглого сооружения, в котором крутились деревянные лошадки.
      Он ни разу в жизни не видел карусели и сейчас смотрел на нее, как зачарованный. Порывшись в кармане, Киеу нашел мелочь, купил билет и взобрался на белого скакуна с развевающейся гривой и оскаленной от бешеной скачки мордой.
      Заиграла музыка, и мир тихо начал вращаться вокруг Киеу. Жеребец его то вставал на дыбы, то упрямо наклонял голову. Он вспотевшими ладонями крепко держался за ручку на спине коня, которая, по-видимому, здесь заменяла узду, и, не обращая внимания на скакавших рядом с ним детей, плакал.
      Наконец его лошадка замедлила бег и встала как вкопанная. Смолкла музыка, детишки как горох посыпались из седел, самым маленьким помогали старшие.
      Киеу тоже спешился. Прямо перед ним качались высокие деревья, пронзительно кричали птицы, вполголоса переговаривались обезьяны, негромко гудел оркестрик насекомых. По земле текла кровь, тонкие красные струйки извивались, как змеи, в густой зеленой траве.
      - Эй, мистер!
      Кто-то настойчиво дергал его за штанину.
      - Мистер?
      Он отвел взгляд от качавшихся деревьев и увидел детское лицо. Светловолосый мальчик лет шести с интересом разглядывал его. На нем были джинсы и майка с короткими рукавами, на которой было написано "АС/ДС" и изображен музыкант с гитарой. Только почему-то он держал ее наперевес, словно ручной пулемет.
      - С вами все в порядке? - спросил малыш. - Я видел, вы плакали.
      - Все в порядке, - Киеу по-прежнему стоял рядом со своей белой лошадкой.
      - Я подумал, что вы, должно быть, потеряли свою дочку или еще что-нибудь, и расстроились.
      Киеу через силу улыбнулся и отрицательно покачал головой.
      - Бобби, нам пора, - откуда-то послышался женский голос. - Я предупредила тебя: только один раз. А теперь пошли.
      Ребенок улыбнулся Киеу:
      - Не надо больше плакать.
      Он соскочил с карусели и скрылся в ослепительных лучах солнца.
      Толстяк с огрызком сигары в углу рта обходил лошадок и собирал у публики билеты.
      - Еще раз, сэр? - спросил он Киеу.
      Киеу покачал головой, спустился с карусели и пошел прочь, продолжая думать о мальчике, с которым только что встретился.
      Чуть позже он обнаружил, что стоит на Бродвее, почти у самого Линкольн-центра. Киеу понятия не имел, как он здесь очутился. Он чувствовал, что внутри у него что-то щемило. А, может, это голод, подумал он. Позже он понял, что это просто пустота: доносившиеся со всех сторон запахи пищи не вызывали у него никаких чувств.
      Прямо перед ним лежали Амстердам- и Коламбус-авеню, пересекавшие Шестьдесят пятую улицу. Из здания Линкольн-центра выходили люди.
      Все они - и мужчины, и женщины - были похожи друг на друга, но в чем заключалось это сходство, Киеу не мог бы сказать. Разбившись на небольшие группы, они постояли на переходе в ожидании зеленого сигнала светофора и затем двинулись в его сторону.
      И только когда они подошли ближе, он понял: все они были танцоры. Балетные танцоры из труппы Лорин. Киеу сделал глубокий вздох. И за этим он сюда пришел? Посмотреть на Лорин? Он этого не знал. Для того чтобы понять, в чем дело, ему достаточно было уйти прочь. Он внимательно поглядел на приближавшихся к нему людей, но ее среди них не было.
      Он не мог заставить себя уйти.
      Казалось, подошвы его ботинок прилипли к асфальту. Оживленно переговариваясь, танцоры прошли мимо.
      Теперь он мог не таращиться на двери центра, а спокойно наблюдать за выходящими людьми в большом витринном стекле магазина.
      Первой, кого он увидел, была Малис: она танцевала, ее обезглавленное тело выглядело очень правдоподобно. Окровавленные пальцы вели свой бесконечный рассказ о том, как сложилась ее жизнь, когда ушел Киеу. И эти пальцы обвиняли его. Не то, чтобы яростно, а напротив - с тихой укоризной, ласково, и Киеу почувствовал, как к горлу подступает комок, по щекам катятся слезы и капают на асфальт между вросшими в него ботинками.
      Он мог бы уйти в глубь Кампучии... Ему следовало бы добраться до Пномпеня. Но он не смог себя заставить. После резни в джунглях мысль о том, что придется еще хоть на сутки задержаться в родных пределах, показалась ему невыносимой. Он бросил АК-47, и в ту же ночь перешел границу с Таиландом. Его уже больше не волновало, что он так и не сумел найти эту Тису; даже задание отца не могло сравниться с тем ужасом, который он пережил на берегах Меконга.
      Он пока еще не мог понять всей глубины постигшей его утраты, не мог понять всего пережитого кошмара, но что-то жгло его сердце, и что-то холодное и безжалостное сжималось у него на горле при каждом вдохе. Мысли таяли, подобно льдинкам в теплой прозрачной воде. Словами он не мог бы объяснить, что с ним произошло.
      Лорин.
      Сначала он увидел голову, потом плечи, и вот в стекле отразилась вся она. Легко, как приливная волна, она шла по тротуару в его сторону.
      Волосы ее, откинутые назад, сверкали в лучах солнца. В стекле витрины отразились ее глаза - темно-карие, с белками в красных прожилках, они напоминали орошенную кровью землю. Заглянув в эти бездонные колодцы, Киеу наконец понял, зачем он здесь, ради чего пришел к Линкольн-центру, и словно протрезвел.
      Он дышал, ел, пил, урывками спал - но каждую секунду знал, что должен уничтожить Лорин. Теперь, когда Луис Ричтер был мертв, она одна могла связать его и эту квартиру: она одна могла сказать им, что в квартире побывал Ким, вьетнамец Ким, и очень скоро они выяснят, что это был вовсе не Ким. В это время Ким мог находиться где угодно, и видела она не вьетнамца, а другого представителя Юго-Восточной Азии: кхмера.
      В руках у нее была нить, потянув за которую Трейси Ричтер выйдет на него и через него - на Макоумера. Безопасность "Ангки" будет под угрозой. Но о Ричтере должны позаботиться, он больше не вернется из Гонконга.
      А если ему это удастся?
      Значит, Лорин должна умереть, и тогда никто, никто не сможет связать Киеу с убийством Луиса Ричтера. "Ангка" будет сохранена.
      Поднимался ветер, сильные порывы его несли за собой холод, который Киеу не выносил. Зима выстуживала кости, леденила кровь. Вновь танцевала апсара словно ангел мести, храмовая девственница приплясывала в порывах ледяного ветра, набросившегося на улицу, и улыбалась ему через стекло витрины.
      Киеу побежал.
      Трейси проснулся от скрипа обшивки и запаха тушеных овощей. Он повернул голову, и из груди его вырвался стон. Он осторожно, двумя пальцами раздвинул на затылке густые волосы и ощупал кожу. От боли Трейси поморщился и едва удержался, чтобы не закричать.
      Он попытался сесть, но немедленно дал знать о себе желудок, и он бессильно повалился на циновку. От его собственной одежды шел такой омерзительный запах, что Трейси снова сел. Ухватившись обеими руками за деревянное ограждение, он с трудом поднялся, ноги его предательски дрожали. Он прислонился к мачте и сделал попытку глубоко вдохнуть.
      И после первого же вздоха с грохотом повалился в гору кастрюль, сковородок и прочей кухонной утвари.
      - О черт! - сквозь зубы выругался Трейси и обхватил руками голову. Только бы в ней прекратили строительные работы! Кто-то усердно орудовал там отбойным молотком, а еще один методично забивал сваю. Не было сил даже посмотреть по сторонам и элементарно выяснить, куда же его занесло. Лодка качалась на волнах, желудок выворачивало наизнанку - вот и все, что он мог сказать об окружавшей его действительности.
      Вокруг него раздавались какие-то звуки, и он снова попытался сесть. Снова посыпались кастрюли, и Трейси зажал уши, чтобы не слышать их звона.
      - О Господи! - простонал он.
      - С вами все в порядке? - приятный негромкий голос говорил на диалекте танка.
      - Да, - ответил он автоматически. - Нет... не знаю. Сильные руки приподняли его и осторожно поставили на ноги.
      - Вот сюда, - его подталкивали к каюте, из которой он только что выбрался.
      - О, нет, - промычал Трейси, - если вы не возражаете, я бы лучше поднялся на палубу.
      - Я-то не возражаю. Если у вас достаточно сил, пожалуйста, я помогу вам.
      Трейси прищурился, пытаясь рассмотреть в полумраке помещения своего собеседника: плоское лицо, изборожденное морщинами, широко расставленные черные глаза, приплюснутый, типично китайский нос. Это было лицо мудреца, друга и философа - человека, готового придти на помощь.
      - Где я? - спросил Трейси. Спутник осторожно поддерживал его за плечи.
      - На моей джонке, - ответил человек. - Сейчас мы бросили якорь. А вас выловили из воды, как рыбу.
      Его тихий смех больше напоминал громкие вздохи. Они продолжали взбираться по ступенькам.
      - Моя внучка пыталась выяснить, не собираемся ли мы съесть вас на ужин?
      - И что же вы ей ответили?
      - Я сказал: "Нет, ты же видишь, у него нет плавников, хвоста, чешуи", - он снова засмеялся. - Она расстроилась.
      - Если это не каприз, придется пойти ей навстречу, - сказал Трейси, и они оказались на палубе. Свежий ветерок растрепал волосы, мягкой ладошкой погладил щеки. Трейси стоял на корме и глубоко дышал. Он оглянулся и увидел, что стал объектом внимания множества рыбаков, которые возились на палубе со снастями.