Процесс разрушения демократических устоев набирал силу во всем мире. Сегодня коммунистическая пропаганда оказывала куда более разрушительный эффект, чем тогда, в шестидесятые. Дезинформация, которую они так ловко подбрасывали странам Третьего мира, медленно, но верно подтачивала престиж Америки. Готтшалку казалось невероятным, что советская пропаганда подействовала даже на высших чиновников нынешней администрации, которые отказывались верить очевидному: в Советском Союзе создана разветвленная сеть международного терроризма.
      Что ж, когда он станет президентом, все изменится. Как только он займет Овальный кабинет, страна увидит, как надо решать подобные проблемы. При мысли о тридцать первом августа и плане Макоумера улыбка его стала еще шире. А все дело в том, что ему не грозит никакая оппозиция. Потому что к тому моменту Америка уже на своей собственной шкуре почувствует, что такое терроризм, такие уроки не проходят даром.
      Готтшалк радовался не только за себя, но и за всю страну. Все это так похоже на предвоенную Америку: чтобы разбудить спящего гиганта, потребовалась жесткая рука и некоторые жертвы. Но, очнувшись - Готтшалк был в этом абсолютно убежден, - Америка раздавит любого врага, кем бы он ни был. И пусть террористы об этом помнят, отсчет отпущенного им времени начинается сегодня, сейчас. После террористических актов на своей собственной земле Америка нанесет ответный удар по Ближнему Востоку, направив главную силу на богатые нефтью страны Персидского залива, он сметет лагеря подготовки террористов, сокрушит уже основательно подточенные исламские режимы. Ближневосточная нефть будет питать города Америки, а вместе с этой нефтью придет конец мировому господству Советского Союза.
      Атертон Готтшалк сделал шаг к микрофону, чуть наклонил свою красивую голову и жестом позвал собравшихся к спокойствию, посмотрел прямо в объектив телекамеры.
      - Делегаты, - его низкий раскатистый баритон звучал спокойно и уверенно, верные республиканцы, сограждане, - он поднял голову и устремил взгляд на море сияющих лиц, - соотечественники! Мы разрываем цепи, которыми скована наша экономика! Мы покончим с чудовищной девятипроцентной безработицей! Мы не можем больше мириться с падением нашего уровня жизни! Сегодня Америка начинает свой путь к процветанию и безопасности, это будет нелегкий путь, но он приведет нас в тот мир, который по праву должен принадлежать Америке!
      Все как один встали, раздались возгласы одобрения и поддержки. Впитывая мощный энергетический заряд, который шел к нему из зала, Готтшалк вдруг подумал о президенте Линкольне, чья гигантская колеблющаяся тень словно поднялась над Потомаком, осеняя всю страну. Вот что такое подлинное величие, понял наконец Готтшалк, и с достоинством принял на плечи его ношу.
      В руинах его сердца теперь поселились звуки. То были пронзительные крики птиц, мягкие, почти неслышные шаги хищников и хрип его собственных, разрывающихся от нестерпимой боли легких.
      Плотно прижатый к плечу АК-47 изрыгал короткие точные очереди, ствол его раскалился и матово светился. Воздух визжал, словно перепуганные птицы, стаей снимающиеся с вершин деревьев, - собственно, это и были крики птиц, а среди деревьев мелькали размытые кляксы обезьян, которые, размахивая хвостами, большими прыжками уносились прочь.
      Киеу не смог бы сказать, сколько же солдат Тола он убил в тот день. И даже в удобном кресле "Боинга-747" заботливо укрытому пледом Киеу снилось, что он по-прежнему в Кампучии. Красивое лицо его озаряла улыбка, стюардесса не сводила с него глаз, и какое имело значение, скольких он убил в тот день? Он проснулся, и перед ним промелькнули все они, словно искры из сопла низко летящего истребителя, и мгновенно, как искры, исчезли в темном небе. Много, очень много было этих искр.
      Вернувшись в дом на Греймерси-парк, он лаконично, не дрогнув лицом, доложил встревоженному отцу о результатах операции. Но и тогда Киеу не смог бы сказать сколько красных кхмеров он убил. Сколько Черных Сердец.
      Чет Кмау.
      Они заплатили за все, что он не сумел сделать для своей семьи. Они заплатили за беспамятство матери, за исчезновение младших брата и сестры. И за чудовищную смерть Малис они тоже заплатили.
      Но убийства не могли погасить пламя вины, которое росло в нем, словно вирус неизбежной смертельной болезни. Апсара по-прежнему исполняла свой астральный танец, но теперь она стала обезглавленным демоном; вся забрызганная кровью, она танцевала и танцевала, а тонкие пальцы ее плели вязь, рассказывали печальную повесть о доходном деле куртизанки.
      Когда он приехал на Кристофер-стрит, начался дождь - где-нибудь за городом его мелкие, почти невесомые капли несли бы в себе запахи гвоздики и свежескошенной травы, но здесь, среди мрачных зданий, это была просто вода, грязная как и эти здания, на фасадах которых она оставляла темные подтеки и орошала слезами пыльные щеки окон.
      Киеу отрешенно следил за тем, как на стеклянной панели парадной двери ширится темное пятно. Он вошел в плохо освещенный вестибюль и нажал кнопку звонка квартиры на девятом этаже. Подождав пятнадцать секунд, позвонил еще раз. Никто не отвечал, и Киеу занялся замком двери на лестницу - шел восьмой час вечера и можно было не торопиться, маловероятно, чтобы в такое время ему помешали входящие и выходящие жильцы.
      Секунд через двадцать в механизме замка раздался резкий щелчок, и в ту же секунду Киеу услышал, как распахнулась за его спиной входная дверь. Он повернул ручку и, запустив левую руку в карман, где лежали ключи, проскользнул в коридор.
      Как истинный житель Нью-Йорка, он и не подумал придержать закрывающуюся дверь и, не оглядываясь на шедшего за ним, двинулся по коридору. Никто не должен видеть его лица, пусть лучше тот, кто шел следом, считает его обыкновенным хамом.
      Он быстрым шагом миновал лифт и начал подниматься по лестнице, давая понять вошедшему, что живет на одном из нижних этажей.
      Киеу медленно поднимался по ступеням, напряженно прислушиваясь к каждому звуку. С тихим гудением тронулся лифт. Киеу чуть ускорил шаг.
      Наконец он очутился на площадке девятого этажа. Одна из ламп не горела, и потому примерно треть коридора тонула в тени. Он повернул налево, дошел до конца коридора и осторожно открыл замок. Киеу оказался в маленьком холле и бесшумно закрыл за собой входную дверь. Он замер, прислушиваясь в тишине. В квартире никого не было. Пора приступать к работе.
      В то время, когда Киеу возился с входным замком, Луис Ричтер уже закрыл кран и медленно погружался в обжигающую воду. По привычке он оставил дверь в ванную слегка приоткрытой ( он делал так даже при жизни жены. Он никогда не любил полного уединения.
      Мышцы медленно расслаблялись, словно оттаивали. В такие моменты боль немного отступала, и мысль о конце не казалась такой уж страшной. Просто с каждым разом это облачко подплывало все ближе и ближе, как желанный сон. Но что есть сон? - размышлял Луис Ричтер. Кажется, какой-то философ задавался тем же вопросом. Ничего, подумал он, очень скоро я найду на него ответ.
      Но сначала надо узнать, что именно Трейси сумел выяснить в Гонконге. По правде говоря, Луис начинал волноваться. Трейси уже пора бы дать о себе знать - с его отъезда прошла почти неделя.
      Он закрыл глаза, и в театре его сознания начался спектакль, где главными действующими лицами были родные. Чего же он хотел от жизни, когда был в возрасте сына? Во всяком случае, никаких глобальных целей он перед собой не ставил, как никогда не стремился к богатству и власти. Опыт - вот что, пожалуй, можно было бы назвать целью всей его жизни.
      И потому в мире миниатюрных взрывательных устройств огромной мощности, в мире таком же крохотном, как и его продукция, он вот уже больше тридцати лет был ведущим специалистом. Никто не мог сравниться с ним, он это знал. Даже сегодня. Ни Поппандрасу в Афинах, ни Минтер в Мюнхене, ни Олстад в Антверпене, ни Тайне в Паране, ни даже Мицо в Гонконге. Для создания прототипа все они так или иначе обращались к нему, и только потом, уже на стадии изготовления реального устройства, каждый из них вносил свои штрихи, как правило, штрихи весьма точные и талантливые, но все же не более чем штрихи.
      Вот почему и Фонд обратился именно к нему. За те годы, что Луис Ричтер знал Директора - интересно, существует хоть один человек, который может похвастаться тем, что "знает" его? - он, как ему казалось, сумел понять особенность этого человека. Его требования к операциям, имевшие не только чисто физический, но и интеллектуальный аспект, были невыполнимыми для любого обычного правительственного агента, за которым обычно осуществляли надзор всевозможные комитеты и честолюбивые бюрократы и политики.
      Вот для чего и был создан фонд. А его Директор держал ответ лишь перед одним человеком, продолжением чьей руки был Фонд, - перед президентом. Сам факт существования Фонда и то, что он сумел выдержать суровое испытание временем, - вот что поражало Луиса Ричтера больше всего; он слишком хорошо знал, что представляет собой его работа и как она выполняется. Все удары Капитолийского холма, все стрелы журналистов принимало на себя ЦРУ. В конце концов, для этого оно и было создано. Фонд же по своей структуре был весьма компактным и потому удобным. Чем меньше людей занято в нем, тем лучше. Насколько Луис Ричтер знал, он был единственным сотрудником Фонда, который пришел "со стороны", а не был выпестован в его штаб-квартире в Вашингтоне, и при этом продолжал оставаться как бы "в стороне". Отчасти это объяснялось его собственным выбором: он хотел жить в Нью-Йорке, отчасти - из исключительно практических соображений. Здание Фонда просто не было приспособлено к необходимой для него аппаратуре, не говоря уже об испытаниях готовой продукции.
      И еще ни разу в жизни он не пожалел, что представил Директору Трейси. Жена это, конечно, не одобрила бы и никогда не примирилась бы с его решением. Он был в состоянии понять ее пацифистское видение мира, хоть и не разделял его, считал абсолютно нереалистическим. Но вот она ни за что не простила бы ему столь беспрекословного исполнения всех желаний Трейси.
      Может, таков был критерий оценки Луисом Ричтером собственной жизни: из большинства ее эпизодов он предпочитал вспоминать только те, которые были связаны с работой. Это отнюдь не угнетало его, напротив: от таких мыслей становилось тепло и уютно.
      Он открыл глаза и потянулся за мылом. В этот момент ему показалось, что краем глаза он уловил какое-то движение. Он повернул голову и через слегка приоткрытую дверь увидел узкий сектор холла, а за ним - гостиную. Там никого не было. Он сел и, чуть наклонив голову, ждал. Ничего. Ни звука. Должно быть, в луч света попал хоровод пылинок.
      Он пожал плечами и принялся намыливать руки. Мыло с плеском упало в воду, и ему снова послышался какой-то звук за дверью. Он мог поклясться, что на этот раз он действительно что-то слышал. Ничего подобного в его квартире до сих пор не было. Жил он в старом, построенном на совесть, здании и стены такие толстые, что от соседей не доносилось ни звука.
      Звук послышался снова. О Боже, подумал он, в доме кто-то есть! Он очень спокойно огляделся по сторонам. Чем можно воспользоваться для самообороны? Он поглядел на аптечку. Жаль, что я не бреюсь опасным лезвием, мелькнула мысль, все равно с этим электрическим "ремингтоном" столько возни, и никакого толка. Но на полочке стоял баллончик с дезодорантом.
      Он тщательно сполоснул руки. Потом встал и осторожно перенес ногу через край ванны. И в этот самый момент - когда нога еще была на весу - в холле погас свет. Он даже не слышал щелчка выключателя, за дверью была только темнота, а в ванной света явно не хватало.
      Он замер, прислушиваясь, но в ушах лишь громко пульсировала кровь. Теплая вода уже стекла, и по спине его побежали мурашки. Он поежился. Положение более чем невыгодное, точнее - уязвимое. Эта мысль придала ему решимости. Он сделал широкий шаг, пытаясь дотянуться до аптечки.
      Влажные пальцы соскочили с гладкой зеркальной поверхности: он на дюйм не дотянулся до ручки. Он выпрямился и кончиками пальцев потянул за край дверцы. С грохотом пистолетного выстрела дверь в ванную распахнулась.
      Трейси стоял совершенно неподвижно и отчетливо слышал многократно усиленные удары своего сердца - сейчас оно было таким огромным, что могло бы вместить в себя весь мир. На пороге между жизнью и смертью это вполне естественно.
      - Надо еще придумать, как тебя убить, - произнес голос.
      Дуло пистолета 38-го калибра, громадное, словно гаубица, снова прижалось к его пояснице.
      - Можно, конечно, быстро и чисто, но сейчас я не в настроении. Ты сумел спуститься, а это значит, что на пятом этаже три трупа. Поэтому на легкую смерть можешь не рассчитывать. Первый выстрел в тазобедренный сустав доставит тебе массу удовольствия, сумеешь почувствовать все прелести жизни, доступные только калекам.
      Визгливый кантонский диалект звучал странно, в нем явно было что-то не то. Ладно, пусть этим занимается тело, отвергающее саму мысль о смерти. Это голос врага - прекрасно! Пусть он станет для тебя совершенно невыносимым, вот так.
      Он овладел собой и сосредоточился на тоне голоса, что голос говорит неважно. Это единственная возможность спастись.
      Болтуны всего мира одинаковы. Дайте любому из них оружие, например, пистолет, и в голосе его тотчас появятся нотки высокомерия.
      Словесный понос. Трейси сталкивался с этим явлением даже в непроходимых джунглях Камбоджи. Непреодолимое желание продлить упоение собственной властью над другим человеческим существом - вот суть этого распространенного заболевания.
      - А потом займемся другими суставами: кости, локти, плечи, колени и - да, верно, к тому времени надо будет подумать и о пуле в шейный позвонок, - китаец говорил так, словно все это не имело для него никакого значения. - От этой раны ты умрешь, а, может, и нет. Значит, будешь просто истекать кровью, пока не подохнешь.
      Трейси прислушивался и оценивал ситуацию. Он говорит медленно... словно нехотя, спокойно, взвешивая каждое слово. Что может быть опасно: не исключено, что это означает ясное, рациональное мышление и умело подавляемые чувства. А в данный момент Трейси нужен был эмоциональный всплеск противника.
      - Три трупа. Не представляю, как тебе это удалось, но следует признать, что тот, кто меня нанял, был дальновиден. Учитывая, что там был мой старший брат, я считал коридор идеально прикрытым. Потому, что он толстый, его постоянно недооценивают, а, между тем, это одно из его достоинств. Да, он великий боец.
      Вот он ключ, понял Трейси, и мгновенно воспользовался им.
      - Не такой уж и великий, - возразил он на кантонском диалекте, - я легко справился с ним, несмотря на свои раны.
      - Клянусь богами, ты лжешь! Все куаило лжецы!
      - За правдой отправляйся на пятый этаж, - спокойно сказал Трейси. - Пойди, взгляни на его жирный труп. Пусть он взорвется от гнева.
      - Не может двигаться, возможно, но мертв - ни за что не поверю.
      Но тон голоса изменился, и Трейси заметил это. Китаец уже не цедил слова, атмосфера эйфории была нарушена, в голосе появились высокие раздраженные нотки. Противник был выведен из равновесия: Трейси знал что-то, чего не мог знать он, а именно - о судьбе его брата. Надо повернуть гайку еще на один виток.
      - Я одним ударом раздробил ему шейные позвонки, - теперь резко изменить тон, пусть он будет грубым и наглым. - Он сдох, как кретин!
      - Ты лжешь! - завопил китаец.
      Клапан выброса эмоций открывался слишком быстро. Противник теперь вынужден принимать решения в условиях действия двух факторов, психологического стресса и нехватки времени. От ледяного спокойствия не осталось и следа.
      - Будьте вы прокляты, куаило!
      Трейси чувствовал дуло: как только эмоциональный всплеск нарушил рациональное течение мыслей, давление пистолета на копчик ослабло, противник сгорал от желания отомстить, нанести ответный удар.
      Давление пистолета исчезло совсем, и в тот момент, когда Трейси приготовился нанести удар, на шею его легла рука. Резкий толчок в нервный центр, и в глазах у него потемнело. Мир вернулся в виде светло-зеленых и серо-голубых пятен. Они двигались, и он попытался следовать за ними. Наконец, зрение сфокусировалось. За окном раскачивались ветки деревьев. Громадное, необъятное небо. Качается и подпрыгивает. Сквозняк.
      Они ловко связали меня, подумал Трейси. Стальная проволока врезалась в запястья и невыносимо жгла лодыжки даже через носки. Сквозь ресницы он пытался наблюдать за происходящим. Рядом с ним на заднем сиденье находился молодой китаец, впереди еще двое.
      - Он очнулся, - быстрый и резкий кантонский диалект.
      Рядом сидел тот самый, который подкараулил его на лестнице. Дуло его пистолета было направлено прямо в голову Трейси. Видно было, что он лишь ждет повода, чтобы нажать курок. Значит, сейчас самое главное - не дать ему этого повода. Брат его остался на пятом этаже в больнице Королевы Елизаветы. И сейчас ему больше всего хочется мстить, и мстить страшно.
      Тощий китаец на пассажирском сидении впереди обернулся. На нем была фетровая шляпа, но даже из-под нее было видно, что его голова выбрита до зеркального блеска. Он протянул руку, и Трейси увидел на тыльной стороне запястья татуировку: дракон, сжимающий в когтистых лапах меч.
      Ладонь его раскрылась, словно бутон, в полумраке машины тускло блеснуло лезвие ножа, и в одно мгновение исчезло. Он демонстрировал Трейси быстроту своей реакции. Отмечено.
      - Я не позволил Кау убить тебя, - ноздри его раздувались. - Это было нелегко. Он ненавидит тебя за то, что ты сделал с его братом, - он взмахнул ножом перед глазами Трейси. - Ты должен исчезнуть бесследно, так нам было приказано, - он засмеялся. - Можешь воспользоваться своим искусством и убивать рыб на дне залива Ист-Ламма. - Нож его совершил свое положение для данной каты движения, и лысый удовлетворенно ухмыльнулся. - Споешь свою последнюю колыбельную акулам.
      Следующей задачей Трейси было определить, где именно он находится. Это позволит ему достаточно точно вычислить, каким временем он располагает.
      Он пошевелился. Достаточно резко для того, чтобы привлечь внимание Кау, но при этом не возбуждая у него подозрений. Несколько раз ему удалось скосить глаза в окошко.
      Он приказал мышцам тела полностью расслабиться и отдался на волю дорожных ухабов и рытвин, которые бросали его из стороны в сторону. В действительности же он полуразвернулся к Кау, одновременно сползая по сиденью таким образом, чтобы его связанные запястья оказались около ручки двери. Его перевозили в четырехдверном "мерседесе".
      Двери, конечно же, были закрыты на предохранители, но это его не смущало. Он украдкой поглядел в окно: машина мчалась под сто километров в час. Со связанными руками и ногами шанс выжить на такой скорости не превышал пяти процентов. Значит, этот вариант не годится.
      Вместо этого он занялся путами на руках. Один конец проволоки слегка торчал из узла, и он начал изгибать его, используя в качестве рычага дверную ручку. Дело шло очень медленно, главным образом из-за подозрительности Кау. Хотя и без него ему вряд ли удалось бы достаточно ослабить провод, разве что конечной остановкой их был бы Абердин.
      И он стал тайком наблюдать за своими тремя провожатыми. Трейси приходилось встречать людей типа Кау: фанатично озабоченные своим телом и его мышечными реакциями. И тем не менее он пользовался пистолетом. В общем-то, не удивительно: неважно, сколь хорошо тренировано тело, но после длительного общения с огнестрельным оружием человек начинает полагаться исключительно на его действительно отменные качества, что неминуемо ведет к уменьшению скорости реакции. Это неизбежный процесс, не имеющий ничего общего с физическими данными индивидуума, психология в чистом виде, желание всегда и во всем полагаться на механическое приспособление.
      Из них троих основное внимание, конечно же, следовало уделять Кау. Он был возбужден до такой степени, что вполне мог выстрелить. Двое других пока не представляли опасности. Пока. Один вел машину и вынужден был сосредоточиться на дороге: двухтонный "мерседес" на скорости свыше ста километров в час требовал внимания. Второго отделяла от Трейси спинка сидения.
      Сейчас было крайне важно убедить их, что они могут не опасаться неприятных сюрпризов со стороны пассажира. Трейси расслабил плечевые мышцы, голова его упала на грудь - со стороны создавалось впечатление, что он все еще не оправился от удара.
      Человек, сидевший рядом с водителем, вдруг резко обернулся. Его немигающие темные глаза оценивали физическое состояние Трейси, его способность дать отпор. Наконец, удовлетворившись, он повернулся обратно.
      Все это время Кау не сводил глаз с Трейси. Трейси еще ниже опустил голову: ни к чему встречаться с ним взглядом. Если он действительно имеет опыт боевых искусств, а Трейси в этом уже не сомневался, то по выражению глаз ему не составит труда предугадать возможное развитие ситуации.
      Оставалось лишь ждать, когда представится благоприятный момент, другого выхода у него не было. Трейси ничего не мог предпринять, и теперь полностью зависел от реакции водителя и состояния старой дороги. Они уже почти добрались до места, где-то неподалеку вздыхал океан.
      Человек на переднем сидении наклонился к водителю и, кивнув в сторону пришвартованного у берега катера, негромко сказал, что на борту есть запасной якорь. Очень нужная вещь, запасной якорь, мрачно подумал Трейси.
      Резкий поворот едва не застал его врасплох: пронзительно взвизгнули шины, центробежная сила сдвинула пассажиров с их привычных мест.
      Это был левый поворот, и настолько резкий, что Кау сполз почти к самой дверце. Поэтому когда Трейси оказался совсем рядом, Кау ничуть не удивился, отнеся это на счет крутого поворота.
      Он не думал о том, что за сила заставляет Трейси перемещаться, до тех пор, пока тот не вскинул связанные ноги и резким ударом в грудь не сбил Кау дыхание. Глаза его округлились, он попытался что-то сказать, но лишь беззвучно пошевелил губами.
      Трейси откинулся на сидение, резко вскинул руки и зацепил проводом кнопку фиксации замка, двумя ногами ударил в открывшуюся шею Кау. Позвонки хрустнули, словно сломанная ветка.
      Теперь на первое место выходила четкая последовательность действий. Китаец с ножом повернул голову. Трейси соскользнул по сидению влево и оказался за спиной водителя. Он выпрямился и плотно прижался к спинке заднего сидения. Поджал колени к груди и увидел, что сосед водителя уже поворачивается всем корпусом. В руке его сверкнул нож.
      Трейси сделал глубокий вдох, напряг мышцы и на выдохе, с криком "кия!", нанес страшный удар - подошвы его ботинок разорвали велюровую обивку сидения водителя, встретили стальной каркас, и в это мгновение, когда ноги лишь коснулись рамы, Трейси движением бедер "достал" удар.
      Раздался громкий треск, сидение ушло вперед, и водитель головой пробил ветровое стекло.
      Китаец взвизгнул на высокой ноте, выронил нож и обеими руками потянулся к рулю, пытаясь изменить направление движения "мерседеса", который сейчас мчался прямо к причалу. Он мертвой хваткой вцепился в плечи своего товарища и ногами нащупывал педаль тормоза; шляпа его свалилась на колени.
      Машина летела вдоль старой части пирса и вскоре миновала его - скорость была настолько большой, что забор, огораживавший полосу, казалось, исчез, можно было во всех деталях рассмотреть покачивающиеся на волнах джонки.
      Трейси пытался сдвинуться влево, но ему мешало тело Кау. А между тем, этот маневр, по его расчетам, был самой простой частью плана. Однако машина продолжала рыскать из стороны в сторону, и центробежная сила теперь работала против Трейси, всякий раз отбрасывая его от двери.
      Выпрямив колени, Трейси откинулся на неестественно скрещенные ноги Кау. Забросив руки за голову, он сумел подцепить тросом ручку двери. Трейси резко потянул на себя, услышал щелчок и, в момент очередного поворота машины, выбросился наружу.
      "Мерседес" резко вильнул в сторону, полуприсыпанная песком бетонная плита развернула передние колеса, и от толчка машина взмыла в воздух, и затем, уйдя почти в отвесное пике, понеслась навстречу грязной, в мазутных пятнах воде. Трейси первым коснулся ее, мгновением позже слева от него рухнул "мерседес" задняя дверца его от удара захлопнулась, а давление воды надежно ее блокировало. Китаец, уже успевший перебраться на заднее сидение, оказался в ловушке. Трейси краем глаза увидел, как он изо всех сил ударил кулаком в стекло, мелькнуло колеблющееся изображение дракона с мечом, и сразу же в салон хлынули потоки воды, вытесняя остатки воздуха и увеличивая скорость погружения тяжелой машины.
      Холодная вода взбодрила Трейси. Голова все еще болела. Со связанными руками и ногами плыть невозможно, и если ему не удастся всплыть на поверхность и глотнуть воздуха, он утонет.
      Со всех сторон его окружала темнота, боль пульсировала в левом боку, легкие отчаянно боролись за каждый грамм кислорода, который он успел вдохнуть в момент броска из "мерседеса". Удар о воду вызвал новый приступ головокружения, нестерпимо ныла рана.
      Но хуже всего было то, что он потерял ориентацию. Трейси прекратил судорожные движения и позволил телу беспрепятственно погружаться, перепоручив себя инстинктам, которые найдут способ выжить.
      Его подхватили подводные течения, осторожно перевернули - он подсознательно производил оценку возможностей своего организма. Из плотно сжатых губ вырывались серые пузырьки, они словно последние капли в его жизни весело бежали к поверхности.
      И вдруг, совершенно неожиданно, он вынырнул. Легкие судорожно хватали воздух, и Трейси понял, что не заметил приближения спасительной поверхности потому, что все это время глаза его были закрыты и он не видел, как светлеет все вокруг. Он не помнил, когда и почему он их закрыл, но этого не должно было быть ни при каких обстоятельствах, а особенно сейчас, когда ему так были нужны все его органы чувств, даже без одного из них выживание становилось невозможным. Да, если начали отказывать инстинкты, значит, он в серьезной опасности.
      Он снова ушел под воду, но на этот раз с достаточным запасом кислорода, и у него хватило сил сделать несколько движений ногами в стиле "баттерфляй", которые позволили ему вновь достичь поверхности.
      Вода с мокрых волос заливала глаза. Широко открытым ртом он жадно хватал воздух и непрерывно мигал. Небольшая волна накрыла его с головой, он изрядно глотнул воды и едва не захлебнулся - его тут же вырвало, и он снова потерял ориентацию.
      Накатила боль, мышцы сковала усталость. Борьба не имеет никакого смысла, мелькнула мысль, ради чего, все равно я погибну, и погибну вдали от дома, вдали от Лорин.
      В это мгновение его левое плечо ударилось обо что-то твердое, и он отчаянно рванулся в ту сторону, но уже сознательно, стараясь больше не терять контроля над собой. Сбоку, это где-то сбоку. Он развернулся в воде. Скорее всего, там.
      Прорвав тонкую ткань рубашки, в плечо ему впились острые края ракушек. Соленая вода жгла царапины, и эта новая боль словно смыла пелену перед глазами.
      Он двинулся по периметру препятствия и вдруг почувствовал, что его вытаскивают из воды сильные руки. Он застонал, перенапряженные мышцы сводила судорога. Еще мгновение, и он уже был на дне древней джонки. Послышалась быстрая речь. Это не кантонский диалект, и не мандарин, но отдельные слова он все же разбирал. Но что-то сказать в ответ сил уже не было. Удивленные лица, полные сочувствия! Смутные воспоминания о том, как его тащили по палубе среди трепещущих рыб.
      И потом он очутился на теплом и божественно мягком соломенном матрасе и в то же мгновение его охватил сон. Благословенный сон.
      Луис Ричтер почувствовал на своей голой спине взгляд - даже не оборачиваясь, он чувствовал леденящий холод этого взгляда. Он судорожно схватил баллончик с дезодорантом. А затем железные пальцы легли ему на шею и нечеловеческая сила отбросила его от распахнутой аптечки.
      Он громко закричал, ноги заскользили по мокрому кафелю, и он рухнул на спину. В то мгновение, когда тело его находилось в воздухе, он подумал, что непременно свернет себе шею или сломает позвоночник. Но он упал не на пол, а в ванну, и вода смягчила удар.
      Над ним возникла какая-то тень, она казалась огромной, словно парящей в воздухе. Он поднял руки, из последних сил пытаясь загородиться от удара, и этим движением сбросил колпачок баллончика. Тень приблизилась, склонилась над ним, и Луис Ричтер понял, что это его единственный и последний шанс.
      Он нажал на головку и услышал характерное шипение струи. Послышался слабый всхлип, хватка на его горле чуть ослабла. Он попытался подняться, но удар в грудь лишил его возможности действовать обдуманно и целенаправленно.
      Мотая из стороны в сторону головой, он с трудом сел. Окружающее представляло собой множество серых пятен, одних только серых, других цветов больше не существовало. Покачиваясь в теплой воде, он уже не мог понять, где верх, а где низ, "лево" и "право" ничем не отличались. Словно он плыл в безвоздушном пространстве, не зная ни цели своего назначения, ни маршрута.
      Он, как ребенок, шлепал ладонями по воде, изо рта вывалился распухший язык. Глаза выпрыгивали из орбит, дыхание срывалось.
      И вдруг что-то пробило пелену тумана, что-то ударило в сознание: одна нота, высокая нота, которая звучала и звучала без начала и без конца. Он не мог понять, откуда исходит этот звук, и вдруг увидел перед собой мерцание прямо на него надвигалась тонкая горизонтальная полоса. Что это?
      Он поднял голову: над ним появилось тонкое луноликое нечто. Посеребренные отраженным светом высокие скулы, прямые красивые брови, глаза скрывала тень. Неужели Ким, эмиссар Директора?
      По телу Луиса Ричтера словно пробежал ток, пелена исчезла. Он снова мог думать, рассуждать, искать пути к спасению. А сознания того, в какую смертельную опасность он вверг Трейси, оказалось достаточно, чтобы зажечь в нем последний пламень жизни. И хотя тело его было поражено болезнью и у него не было никакого оружия, Луис Ричтер принял бой.