"Принцессу" построили лет шестьдесят назад, выбрав для этого очаровательное место - несмотря на то, что Гонконг стремительно разрастался во всех направлениях, "Принцесса" по-прежнему украшала этот квартал. С видом на залив и остров Гонконг, в нескольких минутах ходьбы от железнодорожного вокзала. Правда, теперь на северо-западе построили еще один вокзал, новый. А старый, с его знаменитой башенкой и часами, стал еще одной достопримечательностью города, правда, достопримечательностью действующей.
      Путешествие длиною в сутки и разница во времени в одиннадцать часов подействовали на Трейси как бокал шампанского натощак: голова кружилась, но внутренние часы уже начали подстраиваться под местное время.
      Очень полезной оказалась и короткая прогулка. По улицам деловито сновали двухэтажные автобусы, в витринах магазинов пылало солнце. Трейси миновал здание морского вокзала, бесконечные балюстрады и аркады которого были напичканы всевозможными лавочками, торгующими антиквариатом, ювелирными изделиями, тканями, продуктами, часами и бытовой электроникой. Подобно Лас-Вегасу, построенному на концепции ни на миг не прекращающейся игры, фундаментом этого города была замкнутая в огромный круг купля-продажа.
      Трейси купил китайскую газету, и продавец дал ему сдачу гонконгскими долларами. За сорок центов он взял билет второго класса и поднялся на палубу прогулочного теплохода. Надо было слиться с местной публикой, вернуться к образам, запахам и звукам Азии - он хотел оказаться среди китайцев и самому почувствовать себя немного китайцем. Вверху, на палубе первого класса, расположились туристы и бизнесмены. Здесь же, на нижней палубе, он был гораздо ближе к дурно пахнущей, покрытой мазутными пятнами воде, здесь он был совсем рядом с жителями города.
      И, прислонившись к поручню, он думал о Нью-Йорке и Вашингтоне, о вечной спешке, в которой проходит жизнь человека на Западе. Вдоль борта "Вечерней звезды" плавно скользила рыбацкая джонка, ее хозяин равнодушно взирал на горизонт.
      И вот где-то посередине залива Виктория, когда Коулун с его шумом и гвалтом остался позади, а впереди замаячил остров Гонконг с его почти тремя миллионами жителей и толпящимися в громадных скальных ступенях сонными небоскребами, Трейси вновь почувствовал себя живым. Ощущение мира и безмятежности наполнило его, словно мягкая волна. Заходящее солнце окрасило растопыренные пальцы многоэтажных зданий в розовый цвет, они четко пропечатались на темнеющем небе, как на снимке фотографа-профессионала.
      Может, подумал Трейси, это всего лишь вопрос времени. Здесь история сама по себе ничего не значила, колония оказалась сложнейшим переплетением культур Востока и Запада, которые взаимодействовали одна с другой и реагировали друг на друга. И ни одна из них не смогла бы существовать автономно, без связи с другой. Однако странно, что их слияние не родило ничего принципиально нового: возникший бесформенный гибрид не принадлежал ни к одной из этих культур и в то же время был характерен для каждой из них. Словно по какому-то неофициальному соглашению Гонконг превратился в торговый перекресток, в страну, где нет ни граждан, ни правителей, где полным-полно удовольствий и развлечений и где с ними соседствует нищета и голод, а у подножья восхитительных небоскребов в море ходят косяки акул.
      Словно указательный палец великана за огнями города темнела почти километровая громадина пика Виктории. С правого борта открывался вид на остров Стоункаттер, где с девятнадцатого века размещалась тюрьма. А далеко на западе покоились останки сгоревшей и затонувшей в 1972 году "Королевы Елизаветы". Чуть южнее маячил американский авианосец, ставший на долгую якорную стоянку в глубоком канале у маяка Грин-Айленд.
      Гонконг стремительно приближался, и Трейси спустился на пассажирскую палубу, где сбившиеся в кучу китайцы пронзительно орали друг на друга, что, впрочем, здесь считалось нормой общения. Прежде чем ступить на остров, Трейси хотел привыкнуть к живому звуку разговорной речи и почувствовать собственную артикуляцию - после длительного отсутствия в языковой среде входить в нее было невероятно трудно.
      Трейси очень быстро понял, что на день рождения дядюшки Пея была куплена прекрасная жирная утка. Праздничный обед обещает быть фантастическим!
      Мысленно пожелав попутчикам хорошего аппетита, Трейси отошел в сторону. Сидящие почти по самые борта в воде парусные джонки мчались в порывах ночного ветра, подрезая корму медленно швартующемуся теплоходу. В порту под разгрузкой томились бразильский, французский и английские сухогрузы, между неповоротливыми судами нервно трепетали на рейде двухмачтовые парусные кечи с грузом тростника, тускло вспыхивала латунная обшивка на палубе "купца" с конгломератом. И, как всегда, по глади залива сновали полицейские и таможенные катера. Не было дня, чтобы в гонконгском порту не задерживали контрабанду и наркотики. Вялотекущая война контрабандистов и полиции продолжалась более века, чрезвычайно раздражая тех, кто не принимал в ней непосредственного участия.
      Воздух над заливом был наполнен громкими сигналами валла-валла, так здесь назывались морские такси, которыми очень любят пользоваться богатые бизнесмены: после одиннадцати часов вечера, когда рейсовые и прогулочные теплоходы заканчивают свою работу, пересечь залив можно только на валла-валла. Жалобные причитания такси отвлекли Трейси от раздумий. Рядом с ним трое коротко стриженых японцев обсуждали цены на будущий год и вполголоса проклинали резкий рост стоимости аренды складских помещений.
      Теплоход наконец пришвартовался, затихли его двигатели.
      Автомобильные покрышки, прикрепленные к борту, тихо скрипнули, когда судно коснулось причала. Волны негромко хлопали в борт, но вскоре их аплодисменты стихли.
      Гонконг.
      На посадочной площадке толпились желающие попасть на обратный рейс. Стены пассажирской галереи были сплошь заклеены рекламой французской косметики, американских часов, японской видеоаппаратуры и афишами сомнительных фильмов, вроде "Секс-рейс" и "Братья смерти из Шаолиня".
      Центр был пронизан переплетением пешеходных дорожек, и Трейси воспользовался той, которая текла в сторону Коннот-роуд-централ и в глубь острова. Вскоре он сошел с нее и двинулся к старому Западному кварталу. Первые этажи всех без исключения домов сверкали витринами, во всех проулках стояли передвижные стойки с образцами одежды, а в фойе и холлах административных зданий разместились ларьки, торгующие поддельными калькуляторами "Кассио" и подержанными фотоаппаратами "Кэнон", которые продавцы ничуть не стесняясь выдавали за новые.
      Шестеренки коммерции вертелись изо всех сил, их движению помогали даже дешевые десятидолларовые проститутки.
      Густой, влажный воздух пах Востоком, особенно назойливыми были специи, они изо всех сил старались перебить друг друга и вели себя очень нахально. Трейси прошел по Голливуд-стрит, там иногда продают отменный контрабандный антиквариат, затем свернул направо и оказался на рыбном рынке, где из-под каждого навеса свисали по меньшей мере два десятка веревок с нанизанными на них скатами, осьминогами, кальмарами и прочими дарами моря, которые источали нежный аромат йода и воды. Пожилая китаянка озабоченно перебирала гору морского окуня, выискивая экземпляр, который украсил бы свадебный стол ее внука.
      Не доходя Джевус-стрит Трейси заглянул в лавку, торгующую змеями. Правда, сейчас был не сезон. Зимой же, когда змеи впадают в спячку и почти не двигаются, вы могли в любое время суток зайти в лавочку и выбрать понравившуюся вам змею, а потом полюбоваться, как хозяин заведения зажмет большим и указательными пальцами ее челюсти и ловко отсечет тонким ножом голову. Потом он наполнит темной желчью пиалу и дольет ее доверху желтым рисовым вином. Как утверждают герпетологи, эта смесь очень полезна для здоровья.
      Трейси постепенно сливался с городом, он затягивал его, словно водоворот. Слева по крутому склону холма бежали вверх новые железобетонные здания, некоторые еще строились. В воздухе висела пыль, повсюду виднелись строительные леса и бамбуковые времянки рабочих. Китайские строители ловко сновали по балкам и перекрытиям.
      Наконец, он добрался до ресторана, который был ему нужен - он стоял на тихой улочке, далеко от залитого неоновым светом туристского района Тсим Ша Тсуи. У Трейси не было карты, он полностью полагался на свою память: ведь топография острова некогда была известна ему досконально.
      У входа в ресторан сидела немолодая китаянка, одетая в традиционные черные брюки и оранжевую блузу с широкими рукавами. На исцарапанных ногах были темные сандалии, на запястье левой руки - браслет. Голову ее покрывала плоская шляпа с черными тесемками, унизанными розовыми бусами: это свидетельствовало о том, что женщина - хакка, то есть ее предки в шестнадцатом веке эмигрировали из северной части континентального Китая на Новые территории. Она никак не отреагировала на появление Трейси, лишь глаза на невыразительном морщинистом лице следили за каждым его движением. Трейси остановился, наклонился и что-то сказал ей на кантонском диалекте, отчего лицо старухи осветилось улыбкой.
      Очутившись в зале ресторана, Трейси нашел столик и, перекрикивая шум, сумел сделать заказ. Оглядевшись, он понял, что является единственным здесь представителем Западной цивилизации. Он отужинал холодным "пьяным" цыпленком в остром винном соусе, а затем ему подали рыбу, которую тут же, у него на столике, зажарили на спиртовке. Третьим блюдом был горячий благоухающий жасминовый чай. Все было превосходно. А как же иначе? Лучшая в мире кухня шанхайская.
      Позже, бродя по улицам и прислушиваясь к болтовне на кантонском диалекте, он наткнулся на ночной клуб, из открытых дверей которого доносилась громкая музыка и слышались взрывы смеха.
      Трейси вошел внутрь и в полумраке холла увидел телефон-автомат, рядом с раздевалкой для гостей. Гардеробщица приветливо улыбнулась ему. По телефонному справочнику он нашел номер Мицо и снял трубку.
      После четвертого гудка ему ответил женский голос.
      - Могу я поговорить с Мицо? - спросил Трейси на кантонском.
      - Боюсь, не удастся, его нет дома, - женщина, явно китаянка, говорила непринужденно, почти весело. - Могу я узнать, кто его спрашивает?
      Трейси назвал себя.
      - Когда увидите Мицо, - сказал он, - передайте ему, что сын следует по стопам отца.
      - Не понимаю, - голос ее стал настороженным, веселость исчезла.
      - Не сомневаюсь, - усмехнулся Трейси, - вы просто передайте Мицо эти слова, вот и все.
      - Для этого мне надо как минимум увидеть его, - сейчас d ее голосе уже звенели льдинки, - но я не могу вам сказать, когда это произойдет.
      - У меня к нему весьма неотложное дело.
      - Очень жаль.
      - Лучше пожалейте Мицо. В один из пяти следующих дней я планирую вскрыть главное хранилище в центральном банке Шанхая. Поможет он мне или нет, неважно, я все равно это сделаю, но в любом случае о причастности Мицо к ограблению станет известно, я об этом позабочусь, уверяю вас. А если меня возьмут, считайте, что вина его, а, следовательно, и наказание, удвоятся.
      - Не вешайте, пожалуйста, трубку, - голос ее дрогнул, - кажется, кто-то открывает дверь.
      Трейси наблюдал за девушкой в гардеробе: это была изящная луноликая китаянка, иссиня-черные волосы ее были собраны на затылке в толстый пучок. Она умела двигаться, и прекрасно это знала. Она видела, что он рассматривает ее, и прижала тонкий указательный палец с длинным наманикюренным ногтем к губам, затем девушка томно улыбнулась и направила палец в его сторону. На кончике его Трейси увидел след яркой губной помады.
      - Мистер Ричтер, вы слушаете?
      Трейси утвердительно кашлянул.
      - Прошу прощения за задержку. - Голос снова был веселый, сейчас в нем слышались даже чувственные нотки. - Я проглядела блокнот деловых встреч мистера Мицо и могу с уверенностью сказать, что завтра у него будет время встретиться с вами. В двенадцать тридцать. Вы знаете, как добраться до Жокей-клуба?
      Трейси сказал, что знает, и пообещал быть к назначенному времени. Они повесили трубки одновременно.
      Гонконгский королевский Жокей-клуб помещался на Стаббз-роуд и был практически встроен в восточный склон горы Николсон. Перед двумя высокими корпусами клуба находились беговые дорожки ипподрома и гаражи с залитой гудроном подъездной площадкой. Это было не самое красивое место на острове от клуба и до самого залива тянулись бесчисленные многоквартирные дома, чудовищные по архитектуре и обшарпанные снаружи и изнутри.
      Именно здесь, в клубе, и была сконцентрирована власть и сила колонии многие граждане прекрасно знали, что клуб и семьсот его членов контролируют все бега и правительственные лотереи, единственный легально разрешенный игорный бизнес в Гонконге. Все благотворительные акции проводились на доходы клуба, а также из фондов, финансируемых правительством, часть средств поступала из налогов на ставки игроков, часть волевым решением изымалась из касс лотерей. Его превосходительство губернатор Гонконга, возможно, и считался правителем колонии, но реальной властью обладал лишь Жокей-клуб.
      К горе Трейси добрался на джипе. Его проводили на крышу клуба, где находились конюшни и обнесенные высоким забором тренировочные площадки для четырехсот скаковых лошадей. Удивляться этому не приходилось: в изрезанной горами колонии невозможно было найти ни одного мало-мальски большого участка с ровной поверхностью. Приходилось использовать крыши.
      Поднявшись на крышу, Трейси двинулся по косому проходу влево. Пахло конюшнями. Обнаженные по пояс тренеры вели поджарых лошадей по внешней и внутренней дорожкам. На противоположной стороне, за тренировочным кругом, располагалось здание, где жили служащие конюшен.
      У парапета стояли двое. Они с интересом наблюдали за бегом жеребцов по внешнему кругу. Оба - азиаты, тот, что ближе к Трейси, был невысок ростом, но очень широкоплечий, с чудовищно перекаченными, как у культуриста, мышцами и громадной, словно футбольный мяч, головой.
      Подойдя ближе, Трейси понял, что этот человек - не китаец. В Гонконге полно жителей самого разного происхождения: чиу-чоу из материковых районов, тибетцы и монголы с гор, китайские мусульмане, туркмены и туркестанцы, а также беженцы из Пекина и провинции Шантунг. Здесь все они считались китайцами, отличаясь при этом друг от друга не только физически, но прежде всего философскими, религиозными и культурными традициями. Но этот человек не был похож ни на кого из перечисленных типов.
      Он - японец, понял Трейси. Это показалось ему странным, и Трейси насторожился. Когда-то, до начала второй мировой войны, Шанхай был открыт для всех, власти никому не задавали вопросов и не вмешивались в деловые операции чужаков, даже если те занимались откровенно грязным бизнесом. Придя к власти, коммунисты прихлопнули осиное гнездо, и теперь отбросы со всего мира потянулись в Гонконг, а за ними и те, кто был в неладах с законом у себя на родине. Вероятно, это один из них, подумал Трейси.
      - Мицо-сан, - он слегка поклонился коротышке, - для меня большая честь встретиться с вами.
      Эту фразу Трейси произнес на кантонском диалекте. Японец отвел взгляд от жеребца и внимательно осмотрел Трейси.
      - Это он, Нефритовая Принцесса? - спросил он.
      Стоявшая рядом женщина кивнула:
      - Я узнаю голос.
      - Вы назначили мне встречу довольно странным образом, мистер Ричтер, - у Мицо был очень высокий, почти как у женщины, голос. - Но поскольку вы человек с Запада и, вероятно, недавно в колонии, я на вас не сержусь.
      Некоторое время он молча рассматривал Трейси.
      - Однако я считаю, что вам следует извиниться перед леди. Боюсь, вчера вечером вы ее перепугали, - на лице его появилось неприязненное выражение. Весь этот ваш рассказ о бомбах и сейфах... - Он покачал своей непропорционально крупной головой. - Даже не могу поверить, что вы наговорили все это всерьез.
      - Если бы вы не поняли, о чем речь, вряд ли вы согласились бы встретиться со мной, - спокойно произнес Трейси. - Но, как бы там ни было, я приношу леди свои извинения. Мне просто надо было пробиться к вам.
      Мицо развел руками:
      - Боюсь, мир теперь живет по таким законам. Чем популярнее человек, тем больший на него спрос и тем тщательнее он должен оберегать себя от вторжений.
      - Жизнь вообще вещь не самая приятная, - в голосе Трейси звучал с трудом скрываемый сарказм.
      - Если вы демонстрируете свою независимость, молодой человек, - жестко произнес Мицо, - то вы рискуете потерять лицо. Но такая потеря вряд ли вас волнует, - он издал низкий горловой звук. - Вы, люди Запада, все одинаковы. Американцы, англичане, французы. Для меня вы все на одно лицо.
      Он повернулся к беговой дорожке.
      - Видите этого жеребца, мистер Ричтер? Он стоил мне столько, сколько средний житель Гонконга не зарабатывает за всю жизнь. И знаете, что? Он стоит каждого цента, которые я за него уплатил. Он летит как ветер и всегда финиширует первым. Больше от него ничего не требуется.
      Он снова повернулся к Трейси, маленькие глубоко посаженные глазки словно ощупывали лицо собеседника:
      - Этот конь - специалист в своем деле. Это одна из причин, почему я его люблю. Он идеально делает свое дело, во всем остальном же он полный кретин, его могучие плечи поднялись и снова опали. - В мире сейчас мало настоящих специалистов. Остались одни дилетанты, любители, они, как бабочки, порхают от одного к другому, но не постигают ничего, - он снова покачал головой. - Это не мой метод, мистер Ричтер, а вот вы, видимо, действуете таким образом. По-моему, нам не о чем больше говорить.
      Над бегущими скакунами, над унылыми белыми фасадами муниципальных домов висели плотные облака, немилосердно дымящие заводские трубы подкрашивали их коричневым.
      - Мой отец - специалист, - сказал наконец Трейси, - я никогда не совершу ничего, что покрыло бы его позором.
      Мицо даже не шелохнулся. Звук его дыхания напоминал работу мощного насоса. Рядом с ним стояла Нефритовая Принцесса, устранившаяся из разговора напрочь, словно ушла куда-то вдаль. Но Трейси было трудно ввести в заблуждение: она впитывала каждое слово, она была частью их диалога. И теперь он ждал, когда она выкажет свою заинтересованность. Красивая женщина, не старше тридцати лет. Фарфоровая, почти прозрачная кожа - ни у одной западной красавицы такой не бывает. Хотя у женщин Востока тоже есть пунктик: светлые волосы, которых у них просто не может быть.
      Судя по чертам лица, предки ее были чиу-чоу, об этом говорила и длинная лебединая шея, и характерные вытянутой формы глаза с поднятыми к вискам уголками. У нее были пухлые губы и настолько высокие скулы, что, казалось, именно они поднимают уголки глаз.
      - Ну вот, - проговорил Мицо, - мы и добрались до самого существенного вопроса. У меня есть знания и умение, у вас - четыре дня, за которые вы должны освоить то, на что требуется не менее полутора лет, - у Мицо оказалась кривая и неприятная улыбка. - Вы следите за моей мыслью? Время - бесценная вещь, с какой стати я должен тратить его на вас?
      - Мой отец...
      - Мне известна репутация вашего отца, - прервал его Мицо, - но не более того. Сам по себе он для меня ничего не значит.
      - Возможно, мне удастся по-иному спланировать свой график.
      - Времени слишком мало, и вообще, слишком поздно. ( Мицо взял под руку Нефритовую Принцессу и коротко кивнул: - Всего хорошего, мистер Ричтер. Желаю успеха во всех ваших начинаниях.
      - Да, вот еще, - спокойно произнес Трейси, когда пара пошла прочь. Мицо остановился, отпустил руку женщины и обернулся. - Мой отец очень болен, он больше не может работать так... как работал когда-то. Но он по-прежнему человек чести, каким был всегда.
      Трейси замолчал. Лицо японца было непроницаемым, с таким же успехом можно было пытаться прочесть мысли на идеально ровной стене. Даже черные глазки не мигали.
      - Он довольно долго работал над одним проектом... я не знаю, над каким. Он никому об этом не говорил... даже мне. Но я знаю, что это нечто революционное, принципиально новое в области выживаемости человека.
      Наконец по лицу Мицо пробежала какая-то тень. Трейси колебался, словно ему предстояло принять важнейшее решение, весь вид его свидетельствовал о неуверенности.
      - Информация по проекту у меня с собой. Я... я забрал ее у отца, потому что он не может больше этим заниматься.
      - Что вы хотите от меня, мистер Ричтер? - голос Мицо стал резким и шершавым, словно рисовая бумага.
      - Я хочу показать это вам, - Трейси изобразил голосом волнение, - я хочу, чтобы научили меня тому, что умеете. Я хочу завершить работу отца.
      Полуприкрытые глаза Мицо сверкнули. Я нащупал путь, ведущий к сокровищнице, вряд ли он устоит, подумал Трейси.
      - А зачем вы придумали банк Шанхая?
      - Я должен был найти способ встретиться с вами.
      - Вы избрали опасный путь, мистер Ричтер, - Мицо подошел ближе, оставив Нефритовую Принцессу в тени изгороди, - но, может, в конце концов, я смогу что-то сделать для вас. Уважение к родителям - одна из высших добродетелей человека. Подобное качество дилетанту неприсуще.
      Он у меня на крючке! - подумал Трейси.
      Очутившись на границе, Киеу прислушался. Негромко щебетали птицы, откуда-то доносился смех обезьян. Араниапратет остался позади. Для того чтобы обойти полмира, потребовались один день и одна ночь. Перед ним, словно многоголовое чудовище, возвышалась громада джунглей: таинственная, первозданная, непокоренная. Можно пристально всматриваться в Джунгли, но не заметить ран, нанесенных войной: в самом сердце джунглей, а, значит, и в сердце страны, остались громадные просеки-шрамы, словно землю рвал исполинский зверь.
      Кампучия.
      Он сделал шаг и пересек границу.
      Блудный сын вернулся домой. К тому тиглю, где плавилась его юность. К той жертвенной чаше, которая уже переполнилась кровью.
      Он не знал, плакать ему или смеяться. Он не заплакал и не рассмеялся - он продолжил свой путь в южные пределы своей любимой родины. Конечный пункт назначения был ему неведом, все будет продиктовано информацией, которая поступит к нему на определенных этапах путешествия. Одно он знал наверняка: время его очень ограничено. И если это было неизвестно Макоумеру, когда он звонил из Шанхая и объяснял детали задания, то это отчетливо понимал Киеу. Он покинул Нью-Йорк, не выполнив свой долг, и мысль об этом сжигала его изнутри. В глубине души его терзал стыд. Если бы Макоумер так не настаивал, Киеу попытался бы убедить его, что план неудачный. Но отец не потерпел бы неповиновения. Что-то произошло с ним в Шанхае, и даже подробнейший отчет Киеу о том, что сумел пронюхать сенатор Салливен, о его решении начать следствие по делу о халатности секретных служб в Каире, не помогли заставить Макоумера отменить давно вынашиваемый план.
      - Киеу, - голос его звучал тепло, - ты должен немедленно вернуться в Камбоджу. Сам я этого сделать не могу, меня слишком долго не было в стране.
      - Что случилось, отец? - почтительным тоном спросил Киеу.
      - Ты должен отыскать одну женщину, она азиатка и сейчас находится в Камбодже. Это все, что я знаю.
      - Если она там, я найду ее, - пообещал Киеу. А потом запросил всю необходимую информацию.
      Он уверенно шел сквозь джунгли, пробираясь между свисающими с небес лианами и торчащими из земли корнями. Через плечо у него была переброшена профессиональная 35-миллиметровая фотокамера "Никон" в черном футляре и два жестких кожаных кофра с длиннофокусными объективами и дюжиной металлических, нанизанных на мягкую проволоку цилиндриков, по виду ничем не отличающихся от катушек с фотопленкой; амуниция его была почти невесома.
      Из Араниапратета он отправился на юг, и через три мили столкнулся с тайским патрулем. У него и мысли не было бежать от солдат или прятаться - они остановили его, потребовали предъявить документы. Киеу подчинился и вручил старшему американский паспорт и пластиковую карточку удостоверения личности. В одном документе было указано, что владелец его - свободный фотожурналист, в другом - что он в данное время выполняет задание журнала "Ньюсуик".
      Тайцы привыкли к такого рода визитерам. Командир патруля даже не спросил, куда направляется фотограф: очень много европейских и американских журналистов с похожими документами облюбовали эту дорогу для пеших прогулок к границе. Вечные, как мир, проблемы и страдания Кампучии притягивали газетчиков всего мира, они слетались сюда как мухи на мед. Очень трудно противостоять соблазну воочию лицезреть трагедию. Поэтому командир патруля просто молча взял деньги, которые предложил ему Киеу, и козырнул.
      - Гуд лак, - пожелал ему командир. Этой фразе он научился у американцев. Тон его был торжественный: сколько из тех, с кем он так прощался, не вернулись. - Вам удача понадобится.
      Джунгли защищали его от палящего солнца, но духота была просто невыносимой. Киеу не замечал ее: это климат его родины, атмосфера в которой он родился. Здесь ему даже в самую кошмарную жару было гораздо легче, чем в Нью-Йорке, где он каждый год со страхом ждал наступления совсем не холодной зимы. Зимы там казались бесконечными, и он ненавидел их.
      По крайней мере, я предупредил Мицо, вспоминал Киеу. После звонка Макоумера он вышел из дома и воспользовался уличным телефоном. У него был солидный опыт по части конспирации, и потому в карманах Киеу всегда хватало мелочи на случай экстренного международного звонка. А поскольку он звонил, не называя имени абонента, на этот вызов мог ответить только сам Мицо, если был дома.
      С третьей попытки ему удалось дозвониться, трубку подняла Нефритовая Принцесса. Беседа получилась долгой - ему несколько раз приходилось успокаивать Нефритовую Принцессу, всякий раз заверяя, что он говорит не только по поручению Макоумера, но и от себя лично. "Ангка", напомнил он ей, должна оставаться в неприкосновенности. И в конце разговора он узнал то, что ему требовалось. Иначе и быть не могло: дело, которое он организовал с помощью отца, не терпит человеческой глупости. Они отлично знали, чего хотят, и действовали с двойной и даже тройной страховкой. В Гонконге такой подход часть образа жизни.
      Солнечный свет, пробивающийся сквозь кроны, потускнел, день шел на убыль. Он остановился и огляделся в поисках съедобных клубней и фруктов. Никакой горячей пищи, для которой ему потребовалось бы разводить костер. И дело было не в шныряющих повсюду отрядах красных кхмеров, с ними он нашел бы общий язык: нельзя было допустить, чтобы о его присутствии узнала разведка вьетнамской армии.
      Но у него были все основания надеяться, что эту ночь ему не придется провести под открытым небом. Совсем неподалеку находилась деревушка. Последние несколько часов он двигался в ее направлении, и если расчеты его верны, до нее теперь оставалось не более мили.
      Уже перед самым наступлением темноты, когда воздух в джунглям становится темно-зеленым и повсюду ложатся густые тени, он вышел к деревне.
      Точнее, к тому, что от нее осталось.
      Когда-то, много лет назад, здесь было около десятка хижин, в которых жили несколько поколений: микроскопический срез общества со своим собственным монахом.
      Теперь на месте деревушки была выжженная земля. Обезвоженная почва молила о пощаде. Повсюду разбросаны черепки, кое-где торчали обугленные шесты, на которых когда-то покоились крыши. Не так давно здесь побывали хищники: на молодой траве виднелись кучки их помета и следы когтистых лап. Выжили только джунгли.
      Слева что-то блеснуло в слабых лучах заходящего солнца. Он нагнулся и поднял с земли череп. Судя по толщине костей, женский. Его пересекали трещины, одна глазная впадина была раскрошена.
      В двух шагах от этого черепа лежал еще один, поменьше. Череп ребенка. Киеу присел на корточки, взял череп в руки. Ребенку было не более четырех-пяти лет, и он ни для кого не мог представлять опасности. Вокруг стонали джунгли, они словно предупреждали, что люди больше могут не рассчитывать на их приют, милосердие и помощь. Тонны напалма и бесконечный топот солдат по плодородным землям лишили джунгли жалости к людям. И вот теперь ненавистные вьетнамцы уже сидят со своими удочками у священных вод Тонле Сап, озера всех кхмерских богов.
      Длинные пальцы Киеу осторожно погладили череп: под этими тоненькими костями мог пылать праведный революционный гнев. Фанатизм красных кхмеров обрушил на страну жестокую плеть вторгнувшихся вьетнамцев. Когда-то Киеу верил, что между их народами возможен мир, такой мир был бы залогом того, что Кампучия выживет. Но как говорил Сам, это была позиция Сианука, а, значит, позиция слабая и беспомощная.
      Только теперь Киеу начал понимать причины политического радикализма Сама. Он попал под влияние Рене с его лживыми обещаниями свободы, которая в действительности оборачивалась полнейшей несвободой. Очень многие соблазнились этой идеей, - Киеу Сампан, Йенг Сари, Пол Пот. Но на самом-то деле все они жаждали власти - страсть, с которой они к ней рвались, ослепила их, и они не разглядели, что купились на философию отрицания всего и вся. Для достижения их целей следовало напрочь уничтожить историю кхмеров, сделать так, словно ее никогда не было.
      Как они могли на это решиться, задавал себе вопрос Киеу. Как они могли? Из глаз его хлынули слезы, оросившие иссушенные кости безвестного кхмерского ребенка. Поглядите, во что превратилась ваша мечта, вы видите? Страну захватили юоны, они вырезают нас точно так же, как делали это раньше. Бесконечная смерть. Жизнь без надежды.
      Он уснул, свернувшись под раскидистым деревом, и даже не притронулся к бананам, которые сорвал еще у дороги. Ему приснилась полутемная комната, над головой его зависли челюсти хищников, их желтые клыки зловеще сверкали, словно звезды на безоблачном ночном небе.
      Комната была пуста: дощатый пол и стены, которых он не видел, но знал, что они есть. А в центре возвышалось прямоугольное сооружение, покрытое темной тканью, длинные концы которой трепыхали, будто флаги на ветру. Постель или алтарь? Мысли путались, громоздились и вскоре исчезли.
      Увенчивал сооружение какой-то вытянутый предмет - он подошел ближе и понял, что это человек... Женщина. Она шевельнулась, и Киеу прищурился, чтобы получше разглядеть ее. Тело женщины сводили судороги, она извивалась в конвульсиях. Ее движения показались ему очень эротическими, в них было что-то первобытное, необузданное.