Монах кивнул.
      - Да, это верно. Слишком многие погибли, исчезли целые семьи, исчезли без следа.
      - Значит, вы это тоже понимаете.
      Монах глянул на него с удивлением:
      - Понимаю что? Макоумер засмеялся:
      - Я хотел сказать, что, слава Богу, вы правильный человек. Потому что я несколько волновался на ваш счет. На лице Монаха появилось странное выражение:
      - Да? А что вас беспокоило?
      - Я думал: а вдруг вы - коммунист.
      - У торговца не может быть политических пристрастий, - Монах слегка покачал головой. - Я просто не могу себе это позволить.
      - Но вы лояльны по отношению к режиму. Значит, вы до определенной степени поддерживаете его политику.
      Монах смотрел поверх головы Макоумера на пышные ветки старого дерева гингко.
      - Говорят, этому дереву четыре сотни лет, - он вздохнул. - И порой мне кажется, что и мне - четыреста. Я видел, как они появлялись и как они исчезали. Все сильные и смышленые. Но конец у всех был одинаков, и с каждым умирала частичка меня самого.
      - Но вы все еще живы, - отметил Макоумер. - И все еще жаждете.
      Монах глянул Макоумеру в глаза:
      - Но у меня никого не осталось. Когда-то у меня была жена, была любимая дочь. Их больше нет. Их поглотил Китай.
      - Не понимаю, - Макоумер подлил Монаху водки.
      - Когда-то, давным давно... Или мне только кажется, что давно? У меня был брат. Сильный человек, могущественный человек. И он ненавидел американцев. Монах поднял стаканчик. - Правительство нашло ему применение. Они подготовили его, запустили в дело. Он сразу же добился успеха. Такого успеха, что от него потребовали вербовки новых агентов.
      - Когда это было? - спросил Макоумер.
      - В шестьдесят седьмом, - Монах прикрыл глаза и глотнул еще водки. Наверное, он уже основательно надрался, подумал Макоумер, и пододвинулся поближе: вдруг Монах скажет что-то такое, что потом можно будет использовать против него? Макоумеру нравилось собирать информацию, компрометирующую информацию. Это давало ему власть над людьми.
      - И что случилось? - осторожно спросил он. Вопрос Макоумера вернул Монаха к действительности.
      - Среди тех, кого он завербовал, была одна женщина. Красавица. Она была полукровка, наполовину кхмерка, наполовину китаянка. - В голове Макоумера что-то зашумело, словно какая-то страшная птица прошелестела крыльями. - Он ее обучил, и она стала одним из самых ценных агентов. Она была хитрой, талантливой и полностью лишенной морали.
      Вы должны понять: мой брат был человеком идеи. Он никогда не бывал удовлетворен сегодняшними достижениями, он всегда смотрел вперед. И эта женщина натолкнула его на интересную мысль. Он внедрил ее в подразделение сил особого назначения, расквартированное в Бан Me Туоте. - Макоумеру показалось, что внутри у него что-то оборвалось. Он до боли прикусил язык, чтобы не сбить Монаха с темы. Сердце его бешено колотилось, и когда он наконец заговорил, ему показалось, что язык присох к гортани.
      - А как... - он еле справился с голосом, - как ее звали?
      - Ужасно, ужасно... - казалось. Монах не слышал вопроса. - Это было так ужасно, что я старался выбросить все, с этим связанное, из памяти. - Он вздрогнул. Макоумер боялся пошевельнуться. - Да, как ее звали? Тиса, вот как. Брат заслал ее туда с приказом завязать как можно больше интимных связей с американскими офицерами.
      "Связи"! Это слово, употребленное Монахом во множественном числе, сразило Макоумера. Нет, Тиса! Ты была моей, только моей!
      - Она сделала все, что ей было приказано, и начала снабжать моего брата первоклассной информацией. Он был очень доволен. - По лицу Монаха пробежала тень. - А затем все перевернулось с ног на голову.
      - Что вы имеете в виду? - Макоумер сам не узнал своего голоса.
      - Она вдруг перестала давать информацию. Мой брат забеспокоился и отправился к ней. Дома ее не было.
      Я-то это знаю, думал Макоумер. Что же случилось с Тисой, с его Тисой? Сейчас, после всех мучительных лет неведения, он вдруг оказался на пороге правды. И где? В древнем саду в Китае.
      - Он знал имена ее контактов, точнее будет сказать, ее любовников, поэтому отправился по их квартирам, - по спине Макоумера пробежал холодок. Да, он когда-то подозревал, что она работала на коммунистов, и тогда ему казалось, что он не сможет ей этого простить. Но со временем понял, что сможет. Ей он простит все. Потому что она даровала ему жизнь в царстве смерти. Она спасла его.
      Теперь он знал о себе все. Если она и была агентом коммунистов, это неважно. И он вздрогнул, сформулировав эту мысль. Неважно! Так чего же стоит перед лицом всепоглощающей любви так тщательно возведенное им здание политики?
      Любовь!
      Жива ли Тиса? Вот что волновало его больше всего на свете. Мозг его пылал. Он думал только о том, как бы осторожно подвести Монаха к свету на этот вопрос. Жива?!
      Не торопись, уговаривал он себя, сдерживай поток вопросов. Не торопись, а то проиграешь, запорешь все дело.
      - Вы перед этим произнесли слово "ужасно". Что ужасно?
      - Да последствия, конечно, - сказал Монах таким тоном, будто он не понимал, почему Макоумер спрашивает о том, что и так ясно. Теперь он был уже совсем пьян, и, заметив это, Макоумер обрадовался.
      - Брат вернулся на базу. Здесь его ждало сообщение. Его отзывали: начальство было в ярости. Оказывается, последняя из переданных Тисой сообщений оказалось фальшивкой. В результате в засаде погибло целое подразделение, все до единого. Мой брат впал в немилость.
      Голос Монаха внезапно прервался. То ли от воспоминаний, то ли от спиртного лицо его покрылось потом. Глаза его закрывались, даже сидя, он слегка покачивался.
      Но когда Макоумер уже собрался было подтолкнуть его к дальнейшему повествования, он заговорил сам.
      - В тюрьме брат понял, что произошло. В одном из своих последних сообщений Тиса упоминала о некоем американском военном из сил особого назначения. Она с ним только недавно вступила в контакт, сразу поняла, что он был очень хитрым и очень ловким. Она считала, что он опаснее всех в Бан Me Туоте. Но информация, которой он располагал, казалась ей чрезвычайно значимой, и потому она все же решила вступить с ним в связь.
      В свете луны его лицо, казалось, слегка покачивалось, как цветок, колеблемый тихим ветром.
      - В тюрьме, как вы понимаете, хватает времени на то, чтобы вернуться мыслью в прошлое и тщательно пересмотреть все детали. Тишина и одиночество способствуют размышлениям. И брат понял, кто ее предал, скормил ей ложную информацию: именно этот, крайне опасный человек. Ее последний любовник. Однако, - и Монах растопырил пальцы и как бы с удивлением на них взглянул, это знание, конечно же, никакой пользы ему не принесло. Это были плохие времена, тяжелые времена. Правительство обвинило брата во всем, в чем только можно, включая предательство. Из него хотели сделать устрашающий пример... И сделали. Они его убили, как убили всю его семью. А затем принялись за меня. Сначала исчез мой старший сын. Затем средний - он вышел из школы, но домой так никогда я не вернулся. Потом жена и маленькая дочка. Тем самым они хотели преподать мне урок. "Они вернутся, как только мы убедимся в вашей невиновности, - заявили они. - Потому что у врага народа семьи быть не может".
      Монах подпер ладонью толстую щеку.
      - Власть предержащие менялись. Одни исчезали, на их месте появлялись другие, потом исчезали и эти. Меня оставили в покое, но, что касается жены и детей... О них никто ничего не знал или не хотел знать. Никто.
      Монах тяжело поднялся на ноги и медленно, с пьяной осторожностью облокотился о парапет. Теперь он казался Максу-меру очень старым, в мягком лунном свете на его лице проступила сетка мелких морщин.
      - Вот, Макоумер, к чему относилось слово "ужасно". И я больше не хочу об этом вспоминать, - он плюнул с моста.
      Макоумер встал рядом. Он внимательно наблюдал за Монахом. Кажется, время настало.
      - А девушка? - Как бы между прочим спросил он. - Та, Тиса? - Он почувствовал, как трудно ему произнести ее имя вслух. - Что стало с ней?
      Монах молчал. Макоумер вдруг явственно услышал, как жужжат ночные насекомые, как всплеснула под мостом вода - наверное, лягушка, почему-то подумал он.
      Монах упорно смотрел в воду, будто хотел увидеть в ее глубинах, где-то на дне свое прошлое.
      - Конечно, никто в точности не знал, что именно произошло той ночью. Однако мой брат сумел из крупиц составить хоть какую-то картину.
      Видимо, Тиса начала подозревать, что ей скармливают ложную информацию и попыталась этому воспротивиться. Ее контакт решил, что девушку опасно оставлять в живых. Наверное, той ночью он явился к ней.
      Должно быть, она что-то поняла, может услыхала его в самый последний момент. Во всяком случае, успела спастись, скрыться в джунглях Камбоджи.
      Макоумер почувствовал, что сердце у него вот-вот выскочит и непроизвольно прижал руки к груди. Глаза у него вылезли из орбит. Жива! Тиса жива!
      Он перевел дыхание. Прана. Надо успокоиться. Он поглядел на старинные камни моста, напомнил себе о вечности. И после того, как понял, что голос не выдаст его, произнес:
      - Я хочу, чтобы вы нашли ее. Для меня.
      Монах продолжал смотреть в воду. Затем покачал головой, словно хотел буквально стряхнуть с себя воспоминания.
      - Это был злой человек, тот, кто ее подставил. Очень злой, - он медленно повернулся. Серебряный лунный свет заливал его лицо, у самого его уха пролетел мотылек, но Монах этого даже не заметил. - Для вас этот человек, наверное, был героем, да, Макоумер? Но для меня он злодей. Воплощение зла, - глаза его потемнели, и Макоумеру показалось, что в них стоят слезы: наверное, Монах слишком много выпил, подумал он. - А теперь вы просите, чтобы я разыскал для вас Тису, - сказал Монах. - Для меня не тайна, что и вы были в Бан Me Туоте, Макоумер. Известно мне и то, чем вы там занимались. Я был полным идиотом, если бы не проверил все это до того, как пойти с вами на встречу, - он молитвенно сложил ладони. - Я знаю, кто вы.
      - Кем я был, - поправил его Макоумер.
      Монах пожал плечами:
      - Это неважно. Но я не могу понять, почему вы меня об этом попросили.
      - Не ваше дело!
      Глаза Монаха были полузакрыты, он покачивался.
      - Позвольте мне сказать, Макоумер, что хотя в данном предприятии мы с вами деловые партнеры, это вовсе не значит, что мы с вами на одной стороне.
      - Вы мне тут четверть часа толковали, до какой степени ненавидите коммунистический режим. На лице Монаха появилось удивление.
      - Тогда мы провели это время зря. Не путайте политику с преданностью своей стране. То, что я чувствую к коммунистическому режиму - это одно, но в моей любви к Китаю никто усомниться не может.
      Поэтому когда вы просите меня разыскать некую полукитаянку, которую вы знали в прошлом, шпионку, которая долгое время работала против вас, я задаю себе вполне логичный вопрос: почему?
      Он резко поднял голову, глаза его сверкали в лунном свете.
      - Вы хотите завершить то, что начали пятнадцать Лет назад, а, Макоумер?
      - Что?!
      - Я пророю Камбоджу вдоль и поперек, найду вам Тису, и, как ваш христианский Иуда, буду наблюдать, как вы ее распнете?
      - Что! Что вы сказали?! - Макоумер почти кричал. - Так вы полагаете, что это я был ее последним контактом?
      - Вы очень опасный человек, Макоумер. Это-то я знаю.
      - Я заплачу вам еще пятьсот тысяч за то, чтобы вы ее нашли.
      - Мой дорогой...
      - Прекрасно! Миллион!
      - Но каковы мои гарантии, что...
      - Не я был тем контактом, черт побери.
      - А я никогда и не говорил, что это были вы, - ласково произнес Монах.
      - Да если я узнаю, кто это был, я сам его уничтожу! - грозно пообещал Макоумер. - Вот как я отношусь к тому человеку! - В воцарившемся за его словами молчании было нечто, напоминавшее тишину после бомбардировки. Макоумер в упор смотрел на Монаха. - Означает ли это, что вы знаете, кто это был?
      - Знаю, - Монах наконец отошел от парапета. - Я все эти годы держал при себе это знание, единственное наследство, доставшееся мне от брата.
      - Я должен знать тоже, - хрипло произнес Макоумер. Мысль о том, что кто-то из тех, с кем он был в Бан Me Туоте, намеренно старался погубить Тису, жгла его, как огонь. - Я должен знать.
      - Да, - серьезно ответил Монах. - Я понимаю. И вижу, что в вас проснулся тигр мести. Я понял природу вашего чувства.
      Он вразвалку начал взбираться на вершину горбатого моста, потом остановился, повернулся к Макоумеру:
      - И теперь я понял ценность наследства, которое оставил мне мой бедный брат.
      Я отыщу для вас Тису, Макоумер, потому что она жива, - он поднял руку. - А что касается остального, то эту информацию я отдам вам прямо сейчас. Не хочу, чтобы она продолжала тяготить мою память.
      Перед самым концом я виделся с братом. Он плакал у меня на плече, потому что понимал то, что я в своей наивности и невежестве понять не мог: он знал, что его ждет. Эту сцену, этот наш разговор я запомнил навсегда. И, возможно, сейчас, отдав вам имя человека, который подставил Тису и через нее - моего брата, я избавлюсь от воспоминания.
      Того человека звали Трейси Ричтер.
      Самолет Трейси вылетал в шесть вечера. Перед аэропортом он заехал к отцу, чтобы взять тот особый набор, который подготовил для него старик.
      Теперь ему приходилось думать о многом - не только о том, куда и зачем он направлялся, но и обо всей картине в целом. Он пытался понять, как укладывается в схему смерть Роланда Берки; почему Фонд вдруг заинтересовался смертью Джона Холм-грена. Странный интерес! Неужели во всем деле был некий аспект, касающийся международной безопасности? А, может, Джон сам влез во что-то, о чем Трейси не знал? И хотя это было на Джона очень похоже, Трейси не мог отбрасывать и такой вариант.
      Он был настолько занят своими мыслями, что совершенно обалдел, когда на звонок дверь в квартиру Луиса Ричтера открыла Лорин.
      Они уставились друг на друга. Позже он думал, что, возможно, если бы он не так растерялся, если бы успел что-то сказать, у него появился бы шанс что-то исправить, наладить.
      Но в тот миг она показалась ему далекой-далекой. Такой видела ее публика из зрительного зала: существо, обладавшее фантастическим талантом и профессионализмом, ледяная маска, за которой человек не виден. Она молча отступила, и он мимо нее вошел в квартиру.
      Он услышал, как за спиной его закрылась входная дверь. Он прошел в холл. Лорин - на кухню.
      - Что она здесь делает? - спросил Трейси у отца. - Я-то звонил повсюду, пытался ее разыскать.
      Луис Ричтер положил руки на плечи сына.
      - Наверное, сейчас здесь единственное место, где она чувствует себя уютно, - он увидел, какое выражение появилось на лице Трейси. - Не спеши, - мягко произнес он. - Время излечивает все раны... Даже такие, как у нее.
      А уже в кабинете он сказал:
      - Я не думаю, что все дело только в тебе. Что-то еще ее гложет.
      - Что же?
      - Я не все знаю.
      Давным-давно отец закрыл окна в своем кабинете ставнями, отчасти из соображений собственной безопасности, отчасти ради безопасности окружающих. И с тех пор никогда их не открывал. И теперь, в полумраке, Трейси показалось, что на него глядят пустые глазницы черепа: с лица отца растаяла вся плоть. Боже, как близко подобралась к нему смерть!
      Он крепко схватил Луиса Ричтера за плечи, будто надеялся, что сможет влить в отца хоть частицу своей жизненной энергии.
      Глаза Луиса Ричтера были полны слез, и он отвернулся, он не хотел, чтобы сын видел, как он плачет. Старик откашлялся.
      - По-моему, она не может и себя за что-то простить. Какие-то сложности, которые почти всегда возникают между братом и сестрой... Но я не уверен.
      - Я бы хотел сказать ей так много!
      - Понимаю. И, поверь мне, ты еще успеешь это сделать. Луис Ричтер повернулся, взял с рабочего стола несессер из свиной кожи, протянул Трейси.
      - Не открывай сейчас. Пусть открывают таможенники, если очень уж захотят.
      Трейси взял спецнабор, сунул подмышку.
      - Трейси...
      - Я буду осторожен, папа.
      - Я знаю, - ответил Луис Ричтер.
      Трейси наклонился, поцеловал отца в щеку. Кожа казалась странно мягкой, как у младенца. А потом повернулся я вышел из квартиры. Он слышал, как Лорин возилась на кухне, но открыть дверь туда было выше его сил. Но как же невыносимо трудно было заставить себя войти в кабину лифта!
      Макоумер понял, что ошибся: Монах наверняка дал таксисту щедрые чаевые, потому что старая развалюха поджидала их у выхода из Сада Ю. Макоумер был доволен собой: сделка заключена, к тому же он получил очень ценную информацию. Настолько ценную, что шесть миллионов показались ему просто мелочью. Ричтер, сволочь! Как же я тебя ненавижу!
      Макоумер забрался на сиденье. Монах прикрыл за ним дверь и сказал в окно:
      - Мне в другую сторону, - Монах зевнул. - Думаю, вы согласитесь, что расстаться самое сейчас для нас время.
      - О да. Конечно. - Теперь, когда сделка заключена, Макоумер хотел как можно скорее избавиться от этого несимпатичного человека, уехать из этой сомнительной страны. Ему хотелось попасть в гостиницу и позвонить.
      В свете уличного фонаря Макоумер разглядел, что на подбородке и на пиджаке Монаха еще виднелись жирные следы, и его передернуло от отвращения.
      - Остался один-единственный вопрос, - сказал Монах. - В какой форме будут осуществляться платежи?
      - Одну треть я завтра утром переведу в любой названный вами банк в Гонконге, вторую треть - после доставки первой партии, третью - в декабре, когда прибудет весь груз полностью.
      Монах кивнул.
      - Такси доставит вас в гостиницу. Насчет оплаты не беспокойтесь, я вас угощаю, Макоумер!
      Он сказал что-то водителю на языке мандарин, убрал руки с дверцы. Такси тронулось, и Макоумер с облегчением откинулся на спинку сиденья.
      Монах смотрел ему вслед. Такси скрылось за поворотом, у южной оконечности Сада Ю. Монах взглянул в темное небо, как будто хотел разглядеть невидимые из-за городского марева звезды. Он насвистывал мотив, который для западного уха показался бы диким. А затем услышал, как взревел мотор. С северной стороны Сада к нему подъехал сверкающий "мерседес", его яркие фары пронзали тьму.
      "Мерседес" остановился. Из него вышел водитель, одетый в форму китайской народной армии, предупредительно открыл заднюю дверь.
      Как только он уселся и водитель захлопнул за ним дверь, Монах достал из кармана белый шелковый платок и тщательно стер с подбородка жир.
      Водка, подумал он, очень ценный напиток. Она не только не дает потом такого отвратительного запаха, как американское, канадское или шотландское виски, но за нее легко выдать обыкновенную воду. Он улыбнулся: как отличить водку от воды, как не на вкус?
      Служащие клуба Джиньджиань были счастливы исполнить патриотический долг и по его требованию подавать ему вместо "Столичной" воду.
      Конечно, бутылка, которую он открыл в Саду Ю и разделил с Макоумером, была настоящей. Монах глядел в окно на проплывающий мимо ночной город. Как обидно, что только русские делают этот замечательный напиток! Он ненавидел русских, он им не доверял. Они лгуны, при этом агрессивные лгуны. Они выстроили свои войска вдоль границы с Китаем и только и мечтают, как бы ее нарушить. Это вечная проблема, если учесть еще и их технологическое превосходство.
      А у Китая все еще не было современной тяжелой индустрии, да и торговой программы для ее финансирования - вот оно, наследие темных времен. Монах вздохнул. Результаты курса, выбранного Мао, курса, ведущего к катастрофе.
      Он приказал водителю ехать помедленнее: ему о многом надо было поразмыслить, а в дороге думалось лучше всего. Ему показалось забавной, но несколько странной аналогия, пришедшая на ум: его страна следовала по тому же пути, который избрал для Японии в XVII веке Исиасу Токугава и его наследники они старались ценой изоляции Японии от всего внешнего мира сохранить ее историческую и культурную целостность.
      Когда же двухсотлетнее правление Токугавы было свергнуто и началась реставрация Мейджи, Япония оказалась в том же положении, в каком сейчас Китай: безнадежно отсталой, изголодавшейся по мировой культуре, отчаянно пытавшейся преодолеть технологический и психологический провал во времени, порождение долгого периода изоляции и репрессий.
      А психологический разрыв преодолеть труднее всего. Так называемая Культурная революция, это Монах прекрасно понимал, была не более чем фикцией, испытанием сил. Теперь, когда она закончилась, страна пребывала в лихорадке. Министры и прочие официальные лица менялись с головокружительной быстротой. В политике не было никакой последовательности. И все же нынешнее правительство понимало, что надо делать, чтобы вывести Китай на уровень современной державы.
      Вот почему они позволяли ему действовать так, как он действовал. Его тайные сделки приносили вечно голодному правительству немало валюты. Китаю, с его огромным населением, тяжело давались быстрые шаги. А шаги эти были известны: в первую очередь развитие тяжелой индустрии и современной военной техники. И сделки Монаха были весьма полезны.
      Вот почему его положение было уникальным для Китая - полная независимость. Он проводил за границей по несколько месяцев в году. Он приезжал и уезжал, когда ему вздумается. И хотя его бизнес был, на первый взгляд, сугубо частным, на самом деле основу его контролировало государство. Так и должно быть: в конце концов, это же Китай. А Монах играл значительную роль в его прогрессе.
      Но, конечно же. Монаху необходимо было скрывать истинную цель своих сделок. Его репутация покоилась на мифе о полной независимости. Любая информация противоположного плана мгновенно вышибет его с рынка.
      Но этого. Монах знал, никогда не произойдет. Он был человеком, во всех отношениях противоположным Делмару Дэвису Макоумеру. Он был осторожным, консервативным, терпеливым. И дальновидным.
      Теперь он видел, что представляет из себя Макоумер. После всего, что он о нем слышал, было любопытно встретиться с этим человеком. Встреча подтвердила то, что он предполагал и ранее: Макоумер из тех, кто одержим идеей своего превосходства над остальным миром. Что ж, он даст этому человеку все, что тот просит, а потом оборвет с ним все связи.
      Монах улыбнулся: нет, одна веревочка, но крепкая, та, на которой он и будет держать Макоумера, все же останется.
      В самолете, совершавшем челночные рейсы в Вашингтон, Трейси целых десять минут провел в раздумьях о том, что ему сказать директору. Но так ничего и не придумал.
      В иллюминаторы колотил дождь, они летели в густых облаках, закрывших как землю под ними, так и небо над ними. Трейси постарался думать только о чем-нибудь другом: пусть подсознание решит за него эту проблему.
      Сегодня утром он прежде всего попросил Айрини переделать ему билет: он отправился в Гонконг через Вашингтон. И потому вылетит из Нью-Йорка на сутки раньше запланированного. Затем набрал частный номер Директора.
      Номер за эти годы не изменился, однако изменилась система его защиты. Он услышал женский голос.
      - Администрация, - сказала женщина, потом в трубке возникла особая тишина: начали работу системы прослушивания. Вполне возможно, подумал Трейси, что иные из них сконструировал его отец.
      - Я бы хотел поговорить с Директором.
      - Директор сейчас на совещании, - произнес бесстрастный голос. - Могу ли я осведомиться, кто звонит?
      - Мама, - ответил Трейси.
      - Простите? Не поняла.
      Это была ложь номер один. Все она прекрасно понимала, абсолютно все: это была ее работа. Трейси повторил кличку, которую когда-то присвоил ему Фонд.
      - Пожалуйста, подождите, - произнес голос. - Меня вызывают по другому номеру, - это была ложь номер два.
      - Привет, Мама! - воскликнул теперь уже мужской голос, веселый и сердечный. - Это Мартинсон.
      - Не знаю никакого Мартинсона, - спокойно произнес Трейси.
      - Как не знаешь, старик? Мы же вместе учились в Принстоне. Неужели забыл?
      - Я не учился в Принстоне, - ответил Трейси так, как предписывали правила. - Я заканчивал Майнз, выпуск шестьдесят восьмого года.
      - Понятно, - веселье из голоса исчезло. - Одну минуту, пожалуйста.
      Послышались три щелчка: его снова переключили на другую линию.
      - Мама? - этот голос был глубже, значительнее - голос серьезного администратора. - Это ты?
      - А кто же еще? - ответил Трейси. - Разве только вы передали мой код кому-то другому.
      - Не думаю, что Директор мог принять такое решение. А ты?
      - Никогда бы ничего не сделал без его ведома, - пока это была обычная болтовня.
      - Это Прайс, - сказал голос. - Мы вместе заканчивали Майнз.
      - Тот Прайс, которого я знал, вылетел через месяц: он еще годился на административной работе, но для полевой - никогда.
      - Но мы оба занимались у Хама, - настаивал голос.
      - Тот курс вел Джинсоку, - ответил Трейси. - И потом всегда преподавал только он, вплоть до смерти три года назад.
      - Неужели?
      Трейси уже все надоело.
      - Прайс, ты, сукин сын, это же тебе чуть не оторвало руку на первых же тренировочных стрельбищах?
      - Господи, Мама, так это ты?
      - Прайс, мне надо поговорить с Директором.
      - Да... Конечно. Я передам, что ты звонишь, - Прайс помолчал, пока не переключая линию, потом сказал: - Мама, я очень рад снова тебя услышать.
      Мгновением позже Трейси услышал самого Директора.
      - Надеюсь, ты понимаешь смысл всей этой системы блоков, - голос у него был сладкий, как мороженое, - в нашем деле никогда не грех перестраховаться, - он говорил так, будто они расстались только вчера: даже не удосужился поздороваться с Трейси.
      - Что, все еще названивают разные сексуальные маньяки?
      Директор хрюкнул:
      - Как всегда. Профессиональный риск.
      - Я звоню... Короче, вечером я прилетаю. Думаю, ужин вдвоем станет приятной переменой привычного ритма.
      - После десяти лет разлуки? Наверняка, - Директор снова хрюкнул. - Скажем, в восемь часов в "Анондор"?
      - Нет, - мгновенно отреагировал Трейси. - Я предпочитаю "Ше Франсуа".
      - Ну да, - дружелюбно протянул Директор. - Как я мог забыть? Правда, человек моего положения предпочитает места пошикарней. А где это?
      - Неподалеку от Грейт Фоллз, - Трейси прекрасно знал, что Директор не мог забыть, где находится ресторан. - Возле реки.
      - Ладно, найду, - и Директор повесил трубку.
      На табло зажглись слова "Пристегнуть ремни. Не курить", и они пошли на посадку в вашингтонском аэропорту.
      Итак, он постарался избавиться от мыслей о предстоящей встрече с Директором, но зато нахлынули воспоминания о Лорин. Он видел ее танцующей: одна нога парит высоко над головой, она медленно-медленно вращается, в волосах сверкает солнце, но в глазах, зеленых, как море, стоят слезы.
      А его квартира, такая теперь опустевшая, чужая! Потому что Лорин там больше нет.
      И вновь его пронзило острое чувство вины: Бобби!
      Их "боинг" приземлился, двигатели заглохли. Пассажиры стоя в проходе, доставали с полок портфели и сумки.
      Перед тем, как выйти из аэропорта, Трейси удостоверился, что весь его багаж будет доставлен на борт самолета, следующего в Гонконг, и взял с собой только сумку и несессер из свиной кожи, в которой отец упаковал все для него необходимое. Посторонние, включая таможенников, открыв несессер, обнаружили бы в нем лишь обычный набор путешественника: электрическую бритву, будильник, щетку для волос, расческу, три куска мыла "ойвори" и серебряные щипчики для ногтей. И ни один из этих предметов не использовался по своему прямому назначению.
      Трейси вышел из аэропорта и сел в красно-белый автобус. Через десять минут он уже взял заранее заказанную машину - типичный для проката "форд-кордова", цвета "металлика". И вскоре влился в ноток машин внешнего городского кольца.
      Он намеренно свернул на Вашингтон Мемориал Парквей. По левую руку от него остался Пентагон, а после этого движение стало не таким интенсивным большинство машин сворачивало направо, на Арлингтонский мост, чтобы через него попасть в центр. Памятник Вашингтону горделиво высился в лучах закатного солнца.
      Листва деревьев была пышной благодаря постоянно стоявшей здесь влажности и неусыпному попечению городских властей. Река сначала казалась синей, а когда наступили сумерки - черной, в ней играли золотые городские огни.
      "Ше Франсуа" был обычным загородным рестораном. Директор уже поджидал Трейси.
      Директор всегда казался Трейси ошибкой природы: его слишком крупная челюсть, мощная шея, огромное тело принадлежали не современному "хомо сапиенс", а человеку доисторическому. Что же касается мозгов, тот тут дело обстояло совсем иначе: Трейси не раз бывал свидетелем того, что Директору удавалось продумать на несколько шагов дальше, чем всем остальным представителям его профессии.
      - Садись, - сказал Директор. Он лишь немного постарел по сравнению с тем, как Трейси видел его в последний раз. - Я заказал тебе "Гленливет" со льдом, хотя твой вкус я никогда не одобрял. Этот виски лучше пить неразбавленным лед убивает особый привкус дыма.
      - Пейте, как вам нравится, - ответил Трейси, усаживаясь, - а я буду пить так. Директор улыбнулся:
      - Вижу, ты не меняешься.
      - Да и вы тоже.
      Принесли виски, Трейси сделал глоток. Директор отмахнулся от официанта, подавшего меню:
      - Потом.
      - Вашингтон вообще не подвержен переменам, - сказал Трейси.
      - На поверхности - да, - Директор взял свою излюбленную сигару-самокрутку, ужасную на вид: черно-зеленую, корявую. "Фонд приносит массу маленьких удовольствий, - любил он говорить, - В частности, но не в последнюю очередь, возможность добывать кубинские сигары". "Добывать" было любимым эвфемизмом Директора. - Что же касается того, что скрыто от глаз, то перемены большие.
      Он помолчал, раскуривая сигару, потом продолжил:
      - Эта чертова демократическая администрация не в состоянии отличить головы от задницы, - он глянул на тлевший кончик самокрутки.