- Побереги парадоксы для того, кто их может оценить. А насколько глубоко этот "один" увяз? - Хау задал вопрос таким же тоном, каким приказывал своей телефонистке соединить его с Объединенным комитетом начальников штабов.
      - Он меня любит, - ответила Шизей совершенно серьезно. - Он очарован мной, поглощен мной без остатка. - Ее глаза по мере того, как она говорила, все разгорались, пока не стали совсем янтарными.
      - А насколько он доверяет тебе? - спросил Хау. Вот это вопрос по существу, подумала Шизей. - Доверие не легко дается политику, - ответила она. - Особенно когда он сцепился не на живот, а на смерть со злейшим противником.
      Хау сердито глянул на нее.
      - Он не подозревает, что я тебя нанял?
      - Нет, не подозревает, - ответила Шизей вполне искренне. - Но такая мысль приходила ему в голову.
      Взгляд Хау стал еще более сердитым.
      - Откуда ты знаешь?
      - Он сам мне говорил об этом.
      - Сам говорил? - в голосе Хау звучало недоверие. Вот идиот!
      Шизей промолчала.
      Хау задумчиво постучал себе по губам авторучкой. Ну и с какой стороны он собирается меня атаковать?
      - Не знаю.
      - А чем же ты все это время занималась?
      - Увлечение, - объяснила Шизей, - создается терпением и настойчивостью. Спешка ведет к браку в нашем деле ее принимают за неискренность.
      - Все это не утешает, - резко возразил Хау. - Время - один из товаров, которые вечно в дефиците. - Сенатор погрыз немного свое вечное перо, потом прибавил: - Я нанял тебя, чтобы ты, как "жучок", прицепилась к его боку и давала мне информацию о нем. Мне наплевать, любит ли он тебя или просто так трахает. Главное, чтобы ты мне поставляла информацию, которую я могу использовать против него. Пока ты разыгрывала из себя Мату Хари, Брэндинг не дремал. Он обзванивал всех, кого надо, так, что телефон раскалился. Заручился поддержкой всех и каждого на Капитолийском холме. Обштопал меня по всем статьям. И он протащит свой поганый законопроект по стратегическому использованию компьютеров, несмотря на все мои старания. Проект "Пчелка" сожрет наш федеральный бюджет. Если ты не предпримешь чего-нибудь до конца месяца, его Агентство по компьютерным системам посадит себе в карман правительство, а Брэндинг накопит столько влияния, что выставит свою кандидатуру на президентских выборах и, что самое скверное, победит.
      Хау мог быть очень желчным, когда на него накатывало такое настроение. Доводил себя до белого каления, а потом, чтобы выйти из этого состояния, требовался полномасштабный взрыв.
      - Ты понимаешь, что это будет значить? - Еще бы не понять, подумала Шизей, но промолчала. - Мне уже доложили, как далеко он продвинулся со своим проектом. Они уже настолько усовершенствовали свой компьютер, что того и гляди все правительство засадят за терминалы своей системы "Пчелка": и Совет национальной безопасности, и ЦРУ, и все секретные агентства в стране.
      Этот Брэндинг становится опасен для всей страны. Он не осознает риска, связанного с использованием этой системы, как и многие другие. Все знания, накопленные нашей цивилизацией, будут запихнуты в "Пчелку". Конечно, это может решить проблему безопасности страны, потому что их машина будет работать в тысячу раз быстрее, чем современные несовершенные консервные банки, которые можно назвать компьютерами лишь из вежливости. Но проект "Пчелка" имеет массу недостатков. Никто не может с точностью сказать, что в систему нельзя проникнуть. Говорят, что раз их технология такая революционная, значит, и система защиты абсолютно надежна. Но только подумай, что может случиться с Соединенными Штатами, если шпионы влезут в систему! Это будет катастрофа невероятных масштабов. Самые основы государственности окажутся под угрозой.
      Глаза Хау метали молнии.
      - Черт побери, надо остановить Брэндинга! - Его плечи сгорбились, как у задиристого уличного хулигана. - Боже, как я ненавижу этих подонков, которые получают все на блюдечке, едва только родившись! Посмотри на Брэндинга! Он вхож во все кабинеты уже только потому, что он Брэндинг и у него всюду свои люди. И посмотри на меня! Кто я такой? Фермерский сын, выцарапывающий для себя каждую ступеньку карьеры. - Внезапно он осознал, что взвинтил себя уже до неприличия. Резко оборвав себя, он развернулся вместе с креслом лицом к буфету, налил себе виски. Когда Хау вновь повернулся к Шизей, лицо его вновь было спокойно.
      - Эх, если бы жена Брэндинга не погибла в той дурацкой автокатастрофе, - посетовал он, - как бы все было просто! Мы бы подловили его на любовной интрижке, и его песенка была бы спета.
      Шизей какое-то время молча изучала его, потом спросила:
      - Мне надо кое-что уточнить. Каковы пределы моих действий? Как далеко я могу зайти в дискредитации Брэндинга?
      Хау опять затрясся от злости.
      - Ты что, еще не поняла? Я не в игрушки играю с Брэндингом. Хоть это-то тебе ясно?
      - Конечно.
      - Тогда скажи мне, что тебе ясно, - он подался всем корпусом вперед. Просвети меня, каким образом тебя можно подключить к операции, которую проводит Брислинг в Джонсоновском институте?
      Шизей засмеялась:
      - Это дохлый номер. Эти люди чисты, как младенцы. Если ты состряпаешь какую-нибудь липу, чтобы их запачкать, это может обернуться против тебя самого.
      - Ничего не обернется, - заверил ее Хау. - Я никоим образом не связан с этим делом. Это полностью детище Брислинга. Я всегда смогу откреститься от него.
      - Все равно, ты только впустую теряешь время.
      - Я плачу тебе не за то, чтобы ты меня критиковала, - огрызнулся Хау. - Но все равно, будь добра, подскажи мне, бедному, как не тратить время впустую.
      Шизей ничего не ответила. Она была довольна уже тем, что снова сумела вернуться к своей старой методологии. Она больше не чувствовала себя уязвимой, запутавшейся, какой входила в его кабинет. Снова все встало на свои места: нормальное состояние божественной Пустоты обняло ее своими мягкими руками, как любящая мать.
      - В одном наши мнения сходятся, - сказала она. - Брислинг - материал одноразового использования. Ты, конечно, знаешь о банкете, планируемом на конец этого месяца? - Она имела в виду обед в честь канцлера Германии, о котором говорил Брэндинг. - Я постараюсь, чтобы Брэндинг меня туда привел. - Она сделала паузу и посмотрела на Хау. - А ты сделай вот что: убеди Брислинга сделать мне какую-нибудь гадость. Это тебе будет сделать нетрудно: он меня терпеть не может. Сделай так, чтобы он вломился ко мне в дом, когда я уйду на банкет.
      Хау посмотрел на нее долгим взглядом.
      - Ты знаешь, что делаешь, не так ли? Задача состоит в том, чтобы уничтожить Брэндинга, а не то он протащит свой законопроект. - Он покачал головой. - Но, Боже мой, ты оттягиваешь действия на последний момент! Ведь этот банкет состоится всего за два дня до того, как законопроект поступит на рассмотрение сената! - Он так и шипел от злости. - Это мой последний шанс сделать что-нибудь основательное для его дискредитации.
      Хау не показывал этого, но был втайне доволен. Как обычно, его тактика запугивания сработала. Люди работают лучше, когда их хорошенько стукнешь мордой об стол. Каждому приятно, когда его труд оценивается по заслугам. Но если их перехвалить, они становятся ленивыми. Надо держать своих шестерок на цырлах. Вот тогда они работают как надо.
      Учитывая эти соображения, Хау решил, что Шизей заслужила поощрение. Он жестом указал на спинку стула, где притулился костюм от Луи Феро. Шизей уставилась на него как зачарованная.
      - Он твой, - сказал сенатор. - Я всегда поощряю своих служащих за усердие.
      Шизей прикоснулась к костюму, провела рукой по первоклассной ткани. Но затем ее пальцы коснулись опушки из меха лисицы, и она почувствовала такую волну омерзения, что ее чуть не стошнило. До чего это в духе сенатора: купить для нее костюм, который ЕМУ понравился, ни чуточки не подумав о ее вкусах. Естественно, он забыл - или проигнорировал - ее убеждения, что нельзя убивать живое ради того, чтобы украсить одежду.
      Извинившись, она пошла в уборную и долго стояла перед зеркалом, стараясь увидеть себя глазами Дугласа Хау. Она подумала, что он может стать действительно опасен, если перестанет думать только о себе.
      Шизей прокляла тот день, когда приехала в Вашингтон и втерлась в доверие к Хау. Необходимость и обязательства - вот два понятия, которые имели для нее приоритет перед всеми остальными. Но как часто Дуглас Хау делал ей больно, когда она выполняла свой долг!
      Кок Брэндинг совсем другой.
      Она задумалась, почему вдруг вновь вспомнила о нем, и поняла, что вернулась к взвинченному эмоциональному состоянию. Вглядываясь в свое отражение в зеркале, она спрашивала себя: "Что со мной?"
      Она оттолкнула от себя беспокойные вопросы, сконцентрировавшись на том, что ей предстоит делать. Она твердой ногой ступила на тропу войны. Назад дороги не было.
      У Кузунды Икузы была слабость к китайской кухне, и еще он часто бывал в одном ресторане в Синдзюку.
      Оба эти факта были зарегистрированы в компьютере Барахольщика.
      Когда он вошел в ресторан То-Ли на крыше пятидесятиэтажного дома "Номура Сокуритиз", в нем никто бы не узнал человека, прогуливавшегося с Нанги по Акихабаре. Барахольщика было невозможно отличить от других представителей министерской элиты Японии. Безукоризненно сшитый темный костюм, ослепительно белая сорочка, туфли, начищенные до умопомрачительного блеска.
      Случилось так, что метрдотель был другом его друга, и поэтому его посадили за столик, находящийся рядом с тем, который был зарезервирован Икузой.
      Самого Икузы пока еще не было в ресторане, но невысокий плотный человек уже сидел за столиком с хозяйским видом. Он потягивал мартини и просматривал свежие газеты.
      Барахольщик его не знал в лицо, но это было неважно. Он чувствовал себя на седьмом небе, потому что обожал риск. Он жил ради риска и чувствовал себя благодаря этому самым независимым человеком в строго иерархическом японском обществе, где все связаны друг с другом узами ответственности.
      Поручение Тандзана Нанги скомпрометировать Икузу не очень обеспокоило его. Наоборот, он с восторгом взялся за него, ибо оно сулило риск и опасности. В этом Барахольщик был похож на Атласа: чем больше тяжесть, тем ему милее.
      Когда они расстались с Нанги, он потратил следующие сорок пять минут на то, чтобы проверить и перепроверить безопасность ближайшей квадратной мили жилого массива. Лишь убедившись, что за ним не было слежки, он отправился искать Хана Кавадо.
      Хан Кавадо был одним из самых надежных членов его "команды", как он любил их величать. Этого молодого человека он еще и любил. Его Барахольщик хотел попросить проследить, чтобы ничего не случилось с Жюстиной Линнер.
      Хана Кавадо он нашел в баре "У мамочки", где тот составлял отчет по делу Кавабаны.
      - Хочу подобрать ключик к этому малому, - сказал Барахольщик, имея в виду Кузунду Икузу. - Вернее сказать, не ключик, а фомку или даже лом. Двери Икузы-сан можно открыть, только сорвав их с петель.
      - Проникновение со взломом - опасное дело, - заметил Хан Кавадо. - Но иначе не выйдет. Говорят, Икуза не доверяет даже собственной матери. Представляешь? Он покачал головой.
      Барахольщик смотрел на свиток, приколотый над баром. Рукой каллиграфа на нем было выведено: ОБЛАКА, БЕСПЛОТНЫЕ СКИТАЛЬЦЫ, РАСТАЮТ В НЕБЕ.
      Хан Кавадо потер рукою лицо.
      - Что тебе известно о личности Икузы?
      - Банк моего компьютера предназначен для фактов, а не для психологии, - ответил Барахольщик. - Он мне говорит, что Икуза полон всяческих достоинств и вроде неуязвим: запугать его невозможно. Но мне не нужно заглядывать в компьютер, чтобы сказать о нем следующее: это молодой и заносчивый человек, помешанный на власти. Вот в чем его Ахиллесова пята.
      И вот теперь, через неделю после того разговора. Барахольщик сидел в этом китайском ресторане, поджидая появления Икузы.
      Как только Икуза появился в дверях, человек за соседним столиком сложил газеты, засунул их в кейс из крокодиловой кожи. Встал.
      Двое больших людей тепло приветствовали друг друга, и Барахольщик был, так сказать, косвенным образом представлен Кену Ороши, президенту "Накано Индастриз".
      - Ороши-сан, - говорил Икуза, усаживаясь. - Как поживает Ваша жена? Как дети?
      - Прекрасно, Икуза-сан, - отвечал Ороши. - Шлют Вам привет.
      Для глаз Барахольщика не прошел незамеченным тот факт, что Ороши поклонился чуточку ниже, чем Икуза. Обычай требовал противоположного: Икуза, будучи двадцатью годами младше, должен был поклониться ниже, свидетельствуя свое уважение. Видать, власть "Нами" сильнее власти традиции.
      Сначала они поговорили о гольфе - мании японских деловых людей. Кен Ороши выложил более четырех миллионов долларов, чтобы вступить в гольф-клуб, - не говоря уже о ежемесячных взносах по три тысячи долларов. Но никакие деньги не помогли бы, если бы не рекомендация Икузы, благодаря которой Ороши перескочил через головы ста с лишним человек, покорно ждущих в очереди, чтобы вступить в престижный клуб.
      Пока разговор шел о пустяках. Барахольщик позволил себе отвлечься и побродить взглядом по залу. В основном за столиками сидели серьезного вида бизнесмены да туристы: американцы с негнущимися шеями и упитанные, краснорожие немцы.
      Взгляд Барахольщика на секунду задержался на молоденькой девушке скорее сказать, девочке. Хотя она была одета по последней моде, ее личико без малейших морщинок говорило о том, что ей нет и двадцати.
      Ее место было рядом со столиком Икузы. Кен Ороши сидел к ней спиной, а вот сам хозяин - лицом. И однажды Барахольщик с удивлением заметил, что девушка и Икуза обменялись взглядами. На лице девушки появилось что-то вроде легкой улыбки, и она сразу же показалась Барахольщику гораздо старше, чем он подумал вначале. Лицо Икузы выражало лишь вежливый интерес к собеседнику, Кену Ороши, но глаза его слегка блеснули, - и этого было достаточно, чтобы Барахольщик решил получше присмотреться к девушке.
      На ней был черно-белый жакет стиля болеро, надетый поверх черной блузки, черная кожаная юбка и широкий золотой пояс. На ножках золотые туфельки. Густые блестящие волосы, маленький алый ротик. В общем, лицо, которое покажется в лучшем случае простеньким, если стереть макияж. Но глаза, как отметил Барахольщик, были необычайно живыми и умными. Барахольщик посчитал этот факт более важным, чем то, как она одета и накрашена.
      Когда подали рыбу и моллюсков под названием "морское ухо", обильно политых восхитительно пахнущим соусом, Икуза перевел разговор с гольфа на более интересную тему.
      - Мне кажется, я мог бы подсказать вам один выход из ваших финансовых затруднений...
      - Это, надеюсь, не повлечет за собой обнародование наших проблем? спросил Ороши. - Мы делаем все возможное, чтобы скрыть их.
      - Мы оба заинтересованы в этом, - заверил его Икуза, осторожно извлекая изо рта тонкую рыбью кость. - Этот план даст вам возможность выйти на новейшую технологию производства микропроцессоров.
      - Какую? - засмеялся Кен Ороши. - Уж не "Сфинкса" ли?
      - Вот именно, - ответил Кузунда Икуза. - "Сфинкс Т-ПРАМ".
      Кен Ороши положил свои палочки. - Вы хотите сказать, что "Нами" получила право собственности на производство "Сфинксов"?
      - Не совсем так, - ответил Икуза, подкладывая себе еще изрядный кусок рыбы. - Тандзан Нанги думает о том, чтобы слить малое предприятие, собирающееся выпускать "Сфинксы", с каким-нибудь концерном, имеющим соответствующее оборудование и персонал. В разговоре всплыло ваше имя как возможного партнера. Я сказал, что "Нами" возражать не будет.
      - Но Нанги-сан не единственный владелец "Сфинкса". Технология принадлежит "Томкин Индастриз", где заправляет Николас Линнер. Как насчет него? Сомневаюсь, что он согласится со слиянием.
      - Не беспокойтесь о Линнере, - посоветовал Икуза, запихивая в рот хрустящий рыбий хвостик. - Вы будете иметь дело с одним Тандзаном Нанги.
      Потом разговор переключился на правовую сторону, и были выделены вопросы, которые следует обсудить с юристами, прежде чем составлять документы о слиянии двух предприятий. Внимание Барахольщика опять обратилось на девушку, которая за соседним столиком пила чай с видом львицы, задравшей антилопу и теперь впивающейся зубами в ее тушу.
      Это показалось ему поначалу странным, пока он не сообразил, что ее внимание полностью поглощено разговором двух мужчин. Даже когда обсуждались сугубо технические проблемы, этот интерес нисколько не увядал, а наоборот, на ее лице проступал румянец, который может вызвать разве только самое захватывающее действо, происходящее на театральной сцене.
      Обед закончился, чай был выпит, последние детали проекта обсуждены. Мужчины поднялись из-за стола, поклонились, но ушел только Кен Ороши, помахивая своим кейсом из крокодиловой кожи.
      Кузунда Икуза вновь тяжело опустился на свой стул, задумчиво похлебывая чай. Барахольщик подозвал официанта и, расплачиваясь по счету, заметил, что девушка уже на ногах и проходит мимо столика Икузы. Лицо Кузунды было мрачно, но глаза его блеснули, встретившись с глазами девушки.
      Через пять минут Икуза тоже расплатился и ушел. Барахольщик последовал за ним.
      В холле он потерял Икузу из виду и увидел его опять уже на улице. Рядом с ним была та девушка. Они шли рядом, и она улыбалась ему.
      Барахольщик немедленно вынул телемикрофон, который сам сконструировал, и нажал на кнопку записи. Икуза тем временем улыбался девушке чудовищной улыбкой, которая обнажала все его зубы, как в пасти у оскалившегося хищника в джунглях.
      - Я все-таки предпочел бы, чтобы ты не подставлялась так, - говорил он.
      - Это неосторожно, - проговорила девушка, имитируя голос Икузы. - Да, я действительно неосторожна. Достаточно того, что ты осторожен за двоих. Инь и янь, Кузунда. Должен быть баланс между этими вещами.
      Барахольщик не преминул отметить про себя, как фамильярно произнесла девушка имя этого могущественного человека.
      - Насколько я понимаю, между мужским и женским началами не может быть баланса, - возразил Икуза. - Их союз основан на потребности друг в друге, а потребность не может быть сбалансированной.
      - Как тигр, катающийся на спине дракона.
      - Ты играешь с огнем, Киллан. Когда ты делаешь подобные вылазки, мне всегда кажется, что ты хочешь, чтобы отец повернулся и узнал тебя.
      Сердце Барахольщика ликовало. Он с трудом верил своим ушам. В его компьютере были данные о Кене Ороши, женатом человеке с тремя детьми: двое близнецов-мальчиков, которым сейчас по двадцать лет, и восемнадцатилетняя Дочь по имени Киллан. Так вот, значит, она какая! Что значит ее таинственная связь с Кузундой Икузой?
      В это время Кузунда оторвался от своей спутницы и исчез в толпе.
      Черные скалы вулканического происхождения вздыбились к небу, как оскалившиеся зубы хищника. Сколько миллионов лет назад эта земля колебалась, выплевывая огонь и камни? Вот из этого ада и родилась Ходака горный массив, одно из самых таинственных мест в Японии. От Ниши на западе до Оку на северо-востоке протянулся этот массив чередой острых гребней, возвышающихся над черными провалами, гранитные края которых покрыты льдом и инеем. Трещины пересекают массив вдоль и поперек, как шрамы - тело ветерана.
      Высокая каменная стена, вся испещренная трещинами, называется Такидани, что означает Долина Водопадов. Среди скалолазов она известна под другим именем. Кладбище Дьявола, о происхождении которого нетрудно догадаться: много ихнего брата разбилось, пытаясь покорить проклятую стену.
      Прямо за Такидани вздымается к небу гигантская скала с абсолютно перпендикулярными склонами. Черная вулканическая порода, из которой состоит эта скала, и угрюмый и беспощадный вид стали основанием для ее названия Черный Жандарм. Эта Кассандра Японских Альп, угрюмая и страшная, кажется, была выплеснута из самого центра Земли последними схватками, в результате которых родился массив Ходака.
      Вот сюда привозил четырнадцатилетнего Николаса его сэнсэй Канзацу-сан. Здесь юноша должен был подвергнуться последним испытаниям, завершающим его школьную подготовку, и доказать себе, что он не слабее Сайго.
      Вот поэтому и умер он на Кладбище Дьявола, а Черный Жандарм глумливо смотрел на него со своей неприступной высоты.
      Гордость подвела Николаса тогда. Переоценил он тогда свою ловкость и владение техникой ниндзютсу. Сердце его не было достаточно чистым. Он не столько старался достичь состояния божественной Пустоты, сквозь которую пролегает "лунная дорожка", сколько превзойти своего кузена-соперника Сайго.
      Как он понял потом, они с Сайго были достойны друг друга. Их соперничество превратилось в мономанию - как и "Книга пяти колец" Миямото Мусаши - окрасив изучение боевых искусств в завистливые цвета личного превосходства. Их сердца были отягощены главным грехом: ненавистью.
      Николас остановился, вздрогнув всем телом: он все еще не был уверен, стоит ли идти дальше. По правде говоря, он не был уверен, что его путь приведет его к чему-нибудь. Он не мог знать, как давно сделана надпись на том свитке. Даже если Генши, брат тандзяна Киоки, действительно когда-то жил неподалеку от Черного Жандарма, то кто знает, жив ли он сейчас?
      Но Николас знал, что если он не пойдет вперед, тогда уж точно не спасется. И тогда он потеряет все: Жюстину, семью, работу. Потому что он уже видел надвигающийся на него откуда-то холодный айсберг.
      ТОЛЬКО ОСОЗНАНИЕ ПРИБЛИЖАЮЩЕЙСЯ СМЕРТИ ПОРОЖДАЕТ ОТЧАЯНИЕ.
      Тропа, ведущая от скалы Ниши к Кладбищу Дьявола, настолько опасна, что после гибели в 1981 и 1982 году десяти скалолазов все меньше и меньше смельчаков приближалось к ней. Но в среде профессиональных альпинистов Ходака, а особенно Кладбище Дьявола, обладает огромной привлекательной силой.
      Обращая мысли в прошлое, Николас понимал, что, выбирая Ходаку местом для последнего экзамена на звание мастера, Канзацу преследовал одну цель выбить из головы мальчика всю дурь сознательного и подсознательного соперничества с Сайго.
      Черный Жандарм был обителью смерти, где нет места для жизни маленького мальчика.
      Был декабрь, и даже в Токио сугробы снега, почерневшего от копоти и выхлопных газов, лежали на тротуаре.
      Уже двадцать лет не было такой холодной зимы. На Ходаке снегу было по пояс, нагорье превратилось в ледяную пустыню. Над перевалами нависли снежные козырьки шириной в шестнадцать футов. Изо рта шел пар, немедленно превращавшийся в иней, оседающий на бровях и на подбородке. Ослепительное небо казалось хрупким, как яичная скорлупа.
      Николас шел по снегу босиком, потому что Канзацу говорил: СНЕГ И БОЯЗНЬ СМЕРТИ - ОДНО И ТО ЖЕ. ПРИВЫКНУВ НЕ ЧУВСТВОВАТЬ ПЕРВОГО, ПЕРЕСТАНЕШЬ БОЯТЬСЯ ВТОРОГО.
      Николас отлично помнил, какое ясное небо было над головой, когда они подымались на Ходаку. Просто уму непостижимо, откуда взялась метель. Там, наверху, солнце сжигает кожу на лице и руках. То же самое делает метель.
      Николас уже одолел половину испытаний, поставленных перед ним Канзацу, когда началась метель. А может, и сама метель была частью испытания? Но в любом случае снежная лавина, возможно, в двадцать футов ширины сверзилась сверху, перегородив путь. Ветер, невесть откуда взявшийся, стегал в лицо, не давал вздохнуть. Если бы не этот ветер, Николас бы услышал грохот, с которым обрушилась лавина.
      В этот момент Николас пытался совладать с недавно выработавшимся в нем шестым чувством, которые сэнсэи боевых единоборств называют "харагей". Этот феномен поначалу может быть плохо управляем и вместо того, чтобы служить средством контроля, начинает сам контролировать новичка. Его легче развить, чем управлять им, как понял потом Николас.
      Снег и лед обрушились прямо с неба и погребли Николаса под собой. Тьма и холод сковали его, а сверху бушевала метель. Николас запаниковал: пытался дышать, но не мог, и в его сознании воцарился хаос.
      Паника прошла так же быстро, как и началась. Тишина звенела в ушах. Он слышал стук собственного сердца, шум крови в его венах. Все звуки усилились в этой ледяной гробнице. Как ни странно, эти звуки подбодрили его. Я жив, подумал он.
      Что-то - вероятно, древний инстинкт - пришло на выручку. Он сгруппировался и усилием воли пробудил в себе "харагей". Этот феномен обладает таинственным свойством - реагировать на присутствие человека, тоже владеющего им. Николас тотчас же почувствовал присутствие Канзацу и немного успокоился.
      Он начал копать, как будто "видя" своего учителя, показывающего направление, в котором ему следует двигаться. В ледяной гробнице было очень ограниченное количество кислорода, и он быстро кончался. Легкие горели от углекислого газа, руки и ноги онемели. Но Николас сосредоточившись на работе, продолжал копать. Он не чувствовал холода, он не боялся смерти.
      Метель ударила ему в лицо, когда он появился из своей ледяной гробницы, как младенец-ящер из яйца, как бабочка из куколки, как ребенок из чрева матери. Он задохнулся, судорожно хватая ртом воздух, а Канзацу тащил его из снежного плена своими сильными руками...
      И вот Николас опять на Ходаке, смотрит на свою Немезиду - на Черного Жандарма. Он не в прошлом времени, а в настоящем. Прошлое - только трепещущий на ветру боевой стяг, порванный о камни на разных вершинах. Он все еще не мог поверить, что действительно вернулся сюда.
      Но теперь он "широ ниндзя", и все переменилось.
      Небо было серо-бурого цвета, как и горы вокруг. Было впечатление, что он в серо-буром мешке, оторванный от всего остального мира, а может быть, уже в другом мире. Далекие завывания ветра говорили, что приближается буря, первые тяжелые капли дождя упали ему на лицо, как безразличные поцелуи разочарованной любовницы.
      Николас поежился. Как и много лет назад, близится буря. Раздался сухой раскат грома, и небо за его спиной вспыхнуло, перечеркнутое языком молнии.
      А потом и дождь пошел, вперемежку с градом. Николас притулился под нависшей над ним черной скалой. Ему пришло в голову, что именно в этом месте, возможно, Канзацу растирал ему снегом лицо и руки. Как давно это было!
      Николас вздрогнул. Он очень устал, и все тело разламывалось от боли. Кровь ощутимо пульсировала в том месте, где его недавно оперировали, и он машинально потрогал это место сквозь шерстяную шапку. Несмотря на теплую одежду - и еще штормовку сверху - он замерз. Зубы клацали от холода.
      Из его укрытия ему ничего не было видно. Он прижался спиной к боку Черного Жандарма, ничтожный, как насекомое на боку слона. Рядом с величественным горным пиком и холодной яростью бури он был букашкой, даже хуже того - просто пылинкой на реснице времени.
      Он закрыл глаза и тихо покачивался, засыпая на груди у старейшего обитателя земли по имени Ходака. Как легко заснуть сейчас вечным сном и в этом сне покончить со страхом, с борьбой, с гнусным состоянием "широ ниндзя".
      Он слышал манящую песню сирен, и какая-то часть его души откликнулась на нее. Смерть опять приблизилась к нему вплотную, соблазнительная и нежная, как его первая любовь, обещая тихий и вечный союз. Николас очнулся, вздрогнув. В горле першило, будто он вдыхал не кислород, а серу. Он ничего не видел перед собой, не чувствовал своих ног. Изо всей силы ущипнул себя за икру - никакой чувствительности. Абсолютно никакой.
      Николас знал, что умирает. Даже если бы он захотел встать и бежать отсюда, он бы не смог этого сделать. Да и куда бежать? Буря ревела вокруг него, ночь спустилась на землю, закрыв все черным плащом. Безлунная глухая полночь.
      Николас знал, что если он уснет, то уже никогда не проснется. Он пытался разбудить свой ум, вызывая в нем воспоминание за воспоминанием, заставляя их оживать в театре памяти. Но он очень устал. Все кости его ныли. Его трясло от холода. Его веки смыкались, а раз или два он почувствовал, что клюет носом и что его сознание вот-вот отключится.
      Он испугался, но не только того, что теряет контроль над своим телом, и не только своей собственной беспомощности. Он испугался потому, что какая-то часть его существа приветствовала смерть. Он пытался противостоять соблазнительной песне смерти, как тогда, много - много лет назад.
      Николас думал о своем друге Нанги. Думал о своем друге Лью Кроукере, которого он оттолкнул от себя, не сумев преодолеть в себе чувства вины. Думал о своей умершей дочке, как она лежала под прозрачным колпаком, опутанная трубочками и проводками. Думал о Жюстине, как сильно он ее любит.
      И сердце его дрогнуло, и он заплакал, чувствуя, как горькие слезы катятся из его глаз, замерзая на ресницах, щеках и губах. И они все катились и катились, будто все его существо состоит из одних только слез.
      Наконец они иссякли. Наступила тишина после бури чувств.
      И пустота.
      Замерзшие слезы все еще сковывали его лицо, и Николас опять начал падать сквозь серо-голубую дымку. И он падал, падал...
      Пока наконец Смерть не пришла и не заявила на него свои права.
      - Если бы добродетель была сама себе наградой, - говорил Тандзан Нанги Барахольщику, - то она не была бы человеческим качеством. Ею обладали бы только ангелы.
      Шум и гам в зале игральных автоматов был просто оглушающий. Это хорошо. Барахольщик был уверен, что подслушать их разговор практически невозможно.
      - При чем здесь добродетель? Я говорил тебе о Кузунде Икузе, - заметил Барахольщик.
      - Я тоже о нем говорю. Икуза так старается выглядеть добродетельным, потому что это ему выгодно.
      - А как насчет "Нами" в целом? - спросил Барахольщик.
      - Было бы очень интересно изучить мотивы людей, находящихся на вершине власти и проповедующих чистый альтруизм. Все слишком чистое у меня лично вызывает сомнения, тем паче добродетель - явление довольно противоестественное для человека и обычно дающееся ему с большим трудом.
      За окнами шел дождь. Они находились в большом зале игральных автоматов в сверкающем огнями рекламы районе под названием Гиндза. Этот зал открыт круглые сутки, и здесь вечно толпятся любители поиграть в пачинко национальную японскую игру. Здесь всегда шумно, светло и душно от такого скопления азартных мужчин. Барахольщик часто приходил сюда. Игра помогала ему сосредоточиться на решении сложных задач, связанных с его рискованной профессией.