- А, сучий потрох! - выругалась она и пригрозила: - Отпусти его, или я стреляю!
      Человек в маске развернулся к ней лицом, загородившись телом Николаса.
      - Валяй! - голос его царапал по нервам, будто он водил гвоздем по стеклу. - Стреляй, чего там! Может, попадешь в меня. Но скорее всего - в него.
      От бессильной ярости у нее даже, как говорится, шерсть на загривке стала дыбом. Еще и издевается, гад!
      Затем она увидела, что у горла Николаса сверкнул короткий клинок.
      - Положи на пол оружие, - произнес свистящий голос, - или я убью его. - И, чтобы показать серьезность своих намерений, он слегка провел ножом по шее Николаса. Потекла кровь.
      Томи бросила пистолет.
      - Поддай по нему ногой хорошенько! - приказал человек.
      Пришлось подчиниться, но скоро ока раскаялась в этом. Как в замедленной киносъемке, черная фигура опустила Николаса и одним движением оказалась рядом с ней. Как это ей удалось сделать, было просто уму непостижимо.
      Этим совершенно неизвестным науке способом передвижения в пространстве незнакомец преодолел расстояние, разделявшее их, и Томи почувствовала, что ее оторвала от земли и швырнула в стену какая-то чудовищная сила. Вскрякнув от удаления и боли, она потеряла сознание.
      Разделавшись с ней таким образом, незнакомец повернулся к Николасу. Тот полз по йоду, пытаясь добраться до пистолета. Надо ли говорить, до каком степени отчаяния ему надо было дойти, чтобы, даже не попытавшись воспользоваться природным оружием, потянуться за механическим!
      Одним прыжком человек очутился рядом с Николасом и, подняв его с такой же легкостью, с которой он только что поднимал Томи, швырнул его через всю комнату. Николас врезался в стол, скользнул по его поверхности, в его уже почти бесчувственное тело свалилось на пол между столом и разбитым окном.
      Легко, неслышной поступью, будто не торопясь, черный человек обогнул стол и, подхватив Николаса, направился с ним к окну.
      Николас понял его намерение и сделал единственное, что можно было сделать в его положении, чтобы помешать убийце открыть фрамугу окна: он растопырил руке и ноги.
      Раздался жуткий звук, отдаленно напоминающий смех, от которого было ощущение, как от дюжины булавок, впивающихся в кожу:
      - Ты что, думаешь, тебе удастся спастись таким образом?
      Николас застонал, почувствовав страшный удар в правое плечо. Рука сразу онемела и бессильно повисла. Следующий удар обрушился на левое плечо, и Николас прикусил губу, чтобы не закричать в голос. А затем то же самое произошло с его правой ногой, потом - с левой. И он почувствовал, как, его просовывают в окно.
      Но он все еще продолжал бороться, как всякий живой организм борется даже в самой безнадежной ситуации. Совсем онемевшими руками Николас продолжал отбиваться, сражаясь за каждый дюйм.
      Плечами и локтями он уперся в раму, не давая выпихнуть себя наружу. Удары сыпались на него, но он не обращал на них внимания, неподвижно застряв, как деревянный клин, в оконном проеме.
      И тогда его ударили в голову, туда, где еще не зарос окончательно операционный шов. Это было уже слишком. Расслабленное тело пропихнули в проем - и под ним разверзлась бездна.
      Дымные и какие-то нереальные при взгляде сверху улицы Токио приготовились встретить его. Николас чувствовал, как трепещет сердце в его груди. В ушах - словно вздохи ветра от приливающей крови.
      Так и висел он на высоте двадцатого этажа, представляя себе следующие несколько мгновений, как он будет лететь, медленно переворачиваясь в воздухе, а навстречу ему будет стремительно подниматься готовый принять его тротуар. Вот и реализуется его назойливый ночной кошмар. Сколько раз он чувствовал себя проваливающимся в бездонную пропасть сквозь серо-голубоватую дымку! Только на этот раз он не проснется от этого кошмара.
      Глядя в воспаленное лицо квартала Синдзюку, Николас услыхал последний жалкий вскрик своей дочери и приготовился умереть.
      Но вдруг почувствовал, что его втягивают назад в окно. Вернее, осознание этого пришло уже потом, когда он оказался на подоконнике. Закрытое черной маской лицо склонилось над ним.
      - Если ты умрешь, то это будет слишком легкая смерть, - проскрипел голос. - Ты даже не успеешь понять, что умираешь. Только осознание приближающейся смерти порождает отчаяние. И оно сомнет тебя с гораздо большей силой, чём удар об асфальт.
      И затем Николас почувствовал короткий и аккуратный удар по шее, который на прощание отвесил ему незнакомец.
      Перед глазами появилась сизо-голубая дымка, колеблющаяся, как раздвоенный язычок гадюки, скрывающая в своей глубине тайны слишком страшные, чтобы их можно было выдержать.
      И потом все поглотила тьма.
      После непродолжительного пребывания в больнице, дав настолько полные показания полиции, насколько это было в его силах, отклонив взволнованные расспросы бледной Жюстины - но, слава Богу, вполне контролирующей свои эмоции, - и Нанги, которые прибыли забрать его, Николас оказался дома.
      В больнице он виделся с Томи, которая, как оказалось, отделалась легкими ушибами. Обследование показало, что у нее не было даже сотрясения мозга.
      А вот у него все-таки обнаружили небольшое сотрясение и настаивали на том, чтобы он остался в больнице на недельку, пока сделают соответствующие анализы. Николас настаивал, чтобы его отпустили немедленно. Сошлись на том, что он побудет денек под наблюдением, и, если не появятся какие-либо осложнения, его отпустят к 12 часам следующего дня.
      Когда Жюстина сидела в палате, ожидая его пробуждения, два раза заходила Томи. Она попросила Жюстину позвонить ей, когда они доберутся домой. Она в ближайшее время навестит их.
      Дома Николас сразу же отправился в свой спортзал. С большим усилием, от которого у него в голове застучало, как молотом, он отодвинул в сторону тяжелую, обитую войлоком тумбу, на которой он обычно отрабатывал удары. Под ней оказалась маленькая дверца, края которой были подогнаны встык с досками пола.
      Дверца скрывала тайник, который сделал сам Николас, как только они въехали в этот дом. Тайник был надежно укреплен стальной арматурой. В нем хранилась лакированная медная шкатулка, на крышке которой переплелись тела дракона и тигра - прощальный дар Со-Пенга полковнику Деннису Линнеру.
      Дрожащими пальцами Николас открыл шкатулку. Ее дно было устлано синим бархатом, с шестнадцатью углублениями для драгоценных камней. Только одно углубление пустовало: на этот изумруд был приобретен дом, в котором семья поселилась, приехав в Японию.
      - ПОМНИ, НИКОЛАС, - услышал он слова матери, - ЗДЕСЬ НИКОГДА НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ МЕНЬШЕ ДЕВЯТИ ИЗУМРУДОВ.
      - Слава Богу!
      В голосе Николаса прозвучало такие облегчение, что Жюстина не выдержала и примчалась.
      - Ник, что с тобой? - спрашивала она, - Что случилось?
      - Посмотри, они все на месте, все пятнадцать, - чуть дыша, вымолвил Николас. Затем он поднял на нее глаза и закрыл шкатулку. - Жюстина, никогда никому не говоря - даже Нанги - что ты сейчас видела. Эта изумруды не простые, они обладают магической силой. Это наследие моего деда Со-Пенга, и о шкатулке нельзя никому говорить, а камни нельзя никаким образом использовать. - Он закрыл люк, прикрыл его татами и сверху задвинул тумбой. - Обещай мне, Жюстина!
      - Обещаю.
      Николас поднялся, с некоторым трудом разогнул спину. В ушах прозвучали слова напавшего на него человека:
      ЕСЛИ ТЫ УМРЕШЬ СЕЙЧАС, ТО ЭТО БУДЕТ СЛИШКОМ ЛЕГКАЯ СМЕРТЬ. ТЫ ДАЖЕ НЕ УСПЕЕШЬ ПОНЯТЬ".
      "Почему он не убил меня"? - спрашивал себя Николас. - Для какой судьбы пощадил меня?"
      СИНГАПУР - ПОЛУОСТРОВ МАЛАЙЗИЯ
      ЛЕТО, 1889
      Со-Пенг, дед Николаса Линнера, родился в семье небогатых торговцев, трудолюбивых людей, однако, хронически не везло.
      Мать его была из совсем иного теста.
      Предки Со-Пенга жили на полуострове Малайзия примерно с начала 1400-х годов, торгуя шелкам, слоновой костью, изделиями из панциря черепахи. В начале 1800-х они перебрались в Куала-Лумпур - город на западном побережье полуострова, привлеченные слухами о том, что там, в районе недавно открытого месторождения олова, можно сказочно быстро разбогатеть. Огромные суммы, полученные с рудников, просаживались в карты, терялись из-за неосторожного размещения капитала, перекочевывали в дырявые карманы мошенников.
      Но они в аферы не пускались, а трудились честно. По-видимому, упорство и честность были у них в генах, потому что эти черты передались и Со-Пенгу.
      Первые годы жизни Со-Пенга прошли вблизи Паханга, - городка на восточном побережье, где его отец имел дело, связанное с импортом шелка и черного чая из Китая. Со-Пенгу, однако, не очень хотелось связывать свою судьбу с торговлей, а тем паче - с хроническим невезением. Он обладал более живым и разносторонним умом, чем его отец и дядья. В этом он пошел в мать, Лианг.
      Он вообще был очень похож на нее. Никто не звал ее корней: то ли она была с Хоккайдо, как я отец Со-Пенга, то ли она была чистокровной китаянкой, то ли, так некоторые говорили, она была с Суматры. Лианг никогда не говорила о своем происхождении, а Со-Пенг из деликатности никогда ее об этом не расспрашивал, хотя часто был просто снедаем любопытством.
      Лианг была совсем ребенком, когда ее выдали замуж, и в пятнадцать уже родила сына, которого нарекли Со-Пенгом. Она отличалась живым умом и была необычайно общительна. Как только семья переезжала на новое место (а торговцам это часто приходилось делать), уже в первые недели она знала всех и каждого и, что еще более важно, знакомилась с наиболее влиятельными людьми, которые затем оказывали ей покровительство. Со-Пенг знал, что она не раз просто чудом спасала мужа от полного банкротства. Причем делала это так, что он не терял лица.
      В 1889 году, когда Со-Пенгу исполнилось 19 лет, он уже многое знал и умел. Например, владел многими восточными и древними языками. Обучаясь в школе в Сингапуре, "Городе Львов", названном так в 1100 году тогдашними правителями, он имел не только счастье учиться в лучших в Малайзии учителей, но и возможность бродить по узким улочкам города, общаясь с хитрыми китайцами, малайцами и выходцами с Суматры.
      Ему приходилось работать в доках, на оптовых рынках, в барах, ресторанах и гостиницах. Раз он даже нанялся на пароход и проплавал на нем около шести месяцев. Пароходы тогда были в новинку в тех краях, но. с открытием Суэцкого канала, сократившего путь между Европой и Азией, они постепенно вытеснили парусные торговые суда. Со-Пенг уже тогда видел преимущества нового вида транспорта для Сингапура, который начал процветать именно в пору паровых двигателей. До этого город сильно зависел в морской торговле от ветров, а ветры в тех краях всегда были сезонными. В январе и феврале начинали дуть северовосточные муссоны, и это было благоприятно для клиперов и джонок из Китая и Таиланда. Осенью ветры меняли направление, благоприятствуя внутренней торговле полуострова Малайзия. С появлением пароходов появилась возможность освободить Сингапур от капризов погоды и наладить круглосуточную торговлю.
      Как видно, Со-Пенг перепробовал множество профессий, но не пожелал связать свою судьбу ни с одной из них. Так что в свои девятнадцать лет, несмотря на разнообразные таланты, он был без гроша за душой.
      Самые милые воспоминания детства связаны с теплыми майскими ночами, когда он со своим лучшим другом, малайцем Цзяо Сиа, удирали из дома и забирались в лесную чащу на берегу у залива Рантауабанг.
      Черное небо было усыпано звездами - бледно-голубыми, зеленоватыми и красноватыми. Мальчики сидели не шелохнувшись, зачарованные ими не в меньшей степени, чем пением лягушек, ночных птиц, стрекотанием мириадов насекомых, поскрипыванием веток над головой.
      Свет звезд - а если повезет, то и луны - освещал пенящуюся линию прибоя, а за ней можно было видеть дрожащие огоньки кораблей, направляющихся на юго-восток, на Борнео, и на северо-запад - в Таиланд.
      Но не небом любоваться приходили сюда Со-Пенг и Цзяо Сиа, и не кораблями, уходящими в плавание, хотя и это их привлекало.
      Скоро их взгляды опускались с неба на прибрежный песок, на который буруны прибоя накатывались с грохотом, отступали - и набрасывались с новой силой.
      Вот из этой соленой пены и появлялись таинственные горбатые существа, которых ждали мальчики. Существа отделялись от волны, частично всасывающейся в песок, а частично возвращающейся в море. Со-Пенг смотрел во все глаза на эти существа, пришедшие из глубины веков, шептал им что-то на древнем ведийском языке, таком древнем, что эти существа, конечно, должны понимать его.
      Заползая подальше в песок, существа замирали. Скоро к ударам и шипению прибоя и к жужжанию насекомых прибавлялся еще один характерный звук - звук разрываемого песка.
      Со-Пенг и Цзяо Сиа ждали, затаив дыхание. Был конец мая, и из моря выходили гигантские черепахи. Мальчики приходили сюда тайком, потому что это место строго охранялось законом, который местные люди называли мусульманским словом "харам", хотя запрет приходить сюда в период кладки яиц был скорее гражданским постановлением властей, чем религиозным правилом. Если бы мальчиков здесь поймали, их бы надолго засадили в тюрьму, и даже вмешательство матери Со-Пенга не помогло бы.
      И, вот уже вся отмель заполнена черепахами. Со-Пенг и Цзяо Сиа, переглянувшись, выползают из своего укрытия. Мальчики физически очень разные. Со-Пенг гораздо выше приземистого малайца, и его мужественная осанка еще больше бросается в глаза, когда они рядом. Но их объединяет отвага и ненасытное любопытство. Они прирожденные естествоиспытатели, которых влечет к себе все необычное и удивительное.
      Извиваясь на животе, мальчики подползают к черепахам. Цзяо Сиа прикасается к. панцирю первой попавшейся, и Со-Пенг как зачарованный наблюдает, как она не спеша втягивает внутрь голову и ноги.. Теперь ей не страшен самый свирепый хищник. Мальчики переворачивают черепаху, забирают ее яйца.
      Вернувшись под укрытие зарослей папоротника и пальмовых ветвей, они осторожно надбивают яйца, с чмоканием и довольным сопением лакомятся запретным деликатесом.
      Потом, когда Со-Пенгу было лет 11, его семья переехала в Сингапур. Он часто вспоминал друга детства, думая, как сложилась дальнейшая судьба Цзяо Сиа и суждено ли им когда-нибудь вновь посидеть в тиши залива, наблюдая запретное зрелище.
      Принимая во внимание вольные нравы Сингапура, можно только удивляться, что Со-Пенг не ввязался во что-нибудь противозаконное. И еще более удивительно, что свое истинное призвание он открыл благодаря двум зверским убийствам.
      Это произошло в самый разгар лета, такого жаркого, что даже старожилы удивлялись. Солнце нещадно палило с небес, и даже в прибрежной полосе, где обычно было более прохладно, дышать было нечем. Океан застыл в душном мареве, в воздухе ни ветерка. Вращающиеся у потолка лопасти огромных вентиляторов не приносили ни малейшего облегчения. И вот тогда-то и случилось это: двое купцов были убиты с промежутком в десять дней.
      Убийства сильно взволновали местную общественность, вообще-то привычную к делам такого рода. Британские власти заявили, что это дело рук контрабандистов, выясняющих между собой отношения. Поскольку убийства произошли четвертого и четырнадцатого числа, а число четыре у китайцев, считается "числом смерти", пошел слух, что здесь, по-видимому, какая-то кровная месть. Малайцы тоже склонялись к версии кровной мести, поскольку обе жертвы, мусульмане, были найдены с засунутыми в рот кусками свинины, а свинина для людей их веры - "харам". Но и они были убеждены, что убийцы, конечно же, европейцы: никакой мусульманин, а тем более буддист, не станет так кощунствовать. У Лианг, матери Со-Пенга, была совершенно другая версия. Она видела странные восьмиконечные звезды, которые полицая извлекла из горла у обоих жертв, к вот однажды за ужином Лианг высказала предположение, что убийцей является тандзян.
      Тандзян, сообщила она, не исповедует никакой религии, не поклоняется никакому богу и поэтому может кощунствовать, сколько ему заблагорассудится. Эти люди живут но их собственным законам, придерживаются морали, значительно отличающейся от морали человеческого общества.
      Мрак их души напоминает ночь, в которой обитает всяческое зло.
      Этот разговор она затеяла, конечно, с одной целью - припугнуть детей. В своей воспитательной программе она часто использовала сугубо мужскую методику запугивания. Да и вообще в характере ее сильно сказывалось мужское ("янь", как говорят китайцы) начало. Кроме того, она была вынуждена осуществлять функции и отца, и матери, поскольку для ее мужа дети представляли интерес только как неизбежные продукты сексуального акта, до которого он был большим охотником.
      Когда Со-Пенг спросил ее, зачем она рассказывает эти страсти, мать ответила: - Чтобы побольше учились и поменьше шатались по городу.
      - Так, значит, ты все наврала про тандзянов?
      - Нет, это не ложь, - ответила она. - Но и не правда.
      Со-Пенг задумался, потом спросил: - Это что, загадка?
      Лианг лишь улыбнулась ему: - Ты у меня совсем взрослый. - В улыбке ее сквозила материнская гордость.
      Оставшись один на кухне, Со-Пенг беспокойно ходил туда-сюда, обдумывая то, что ему сказала мать. Они жили в большом доме, расположенном в престижной части города, поскольку отец, по настоянию Лианг, вложил два года назад значительную сумму в новую кампанию по импорту черного перца, раттана, кокосовых орехов с Борнео, - и предприятие приносило хорошие доходы.
      Скоро тишина в доме стала невыносимой. Снаружи раздавались ребячьи голоса, которые постепенно становились все более раздраженными. Со-Пенг вышел на улицу, решив посмотреть, в чем дело.
      Двое его младших братьев и несколько их приятелей стояли друг против друга, как две неприятельские армии. Между ними находился поскуливающий щенок. Хвостик его был зажат между йог, которые непрерывно дрожали.
      Один из братьев Со-Пенга держал несчастное животное за шиворот и, не обращая внимания на его протестующий визг, тянул к себе, а один из чужих мальчиков не отдавал.
      - Это наша собака! - кричал братишка Со-Пенга.
      - Нет, наша! - возражал его противник. На его широком лице отражалось неподдельное негодование.
      - Мы первые нашли ее, - встрял другой брат Со-Пенга. - Она наша.
      - Но вы нашли ее у нашего дома, - не сдавался широколицый, распаляясь все больше и больше. - Она наша. Вы ее у нас украли!
      - Вы над ней издевались! - крикнул братишка Со-Пенга, поднимая собачку на руки и указывая на ссадины на ее боках. - Вот, смотрите, что у нее здесь! Самих бы вас так избить!
      - Только попробуйте! Мы вам покажем! - завопили другие мальчики.
      Видя, что сейчас неминуемо начнется рукопашный бой, Со-Пенг решил вмешаться. Другим этот инцидент мог бы показаться обычным, но он увидел в нем семена, которые петом прорастут бедой. Желание утвердить свое право обладать чем-то, используя силу кулаков, вырастает даже среди таких вот невинных дацанов, как многоголовая гидра на полянке, где раскачиваются на ветру головки маков. Движение человеческого духа в сумрак ночи уже началось.
      Со-Пенг появился между бойцами, когда они уже размахивали кулаками и подбирали камни с земли, готовые вступить в драку. Отняв у них скулящего пса - единственное в полном смысле невинное существо во всей компании, он взял его на руки и погладил вздрагивающие бока. Щенок моментально повернул голову и лизнул ему руку.
      - Никому из вас эта собачка не принадлежит, - заявил он.
      - Как это так? Послушай, брат... - Строгий взгляд Со-Пенга пресек эти беспочвенные притязания.
      - Отдай его нам! - крикнул широколицый. - Он наш!
      - И что же ты с ним собираешься делать? - спросил Со-Пенг, поворачиваясь к мальчику, - Бить, как и раньше?
      - Я его никогда не бью! - последовало заявление, сделанное таким вызывающим тоном, который всегда красноречивейшим образом свидетельствует о неправоте говорящего.
      - Еще как бьешь! - Со-Пенг решил провести небольшую воспитательную беседу. - Может быть, не желая ему зла, ты лупишь его точно таким образом, как тебя лупят родители, воспитывая. Разве не так? - Мальчик прикусил язык и потупился.
      - Вот видишь! - с торжеством в голосе закричал братишка Со-Пенга. - Мы же говорили!
      - Ну, а ты что собираешься делать с щенком? - обратился к нему Со-Пенг.
      Мальчик пожал плечами.
      - Пусть у нас живет. Пусть делает, что хочет. Какая разница?
      Со-Пенг посмотрел на брата.
      - Так что, ты не собираешься заботиться о нем?
      - Заботиться? - сморщил нос братишка, - Так это всего-навсего собака!
      - Посмотри на него. Ему больно и страшно, как и тебе самому порой бывает. Неужели ты этого не понимаешь? Видать, нет. Вы все думаете лишь о себе, и поэтому никто из вас не заслуживает дружбы и любви этого милого существа. - Мальчики потупились: презрение, прозвучавшее в голосе Со-Пенга, задело их за живое.
      - Что ты с ним сделаешь? - спросил широколицый мальчик.
      - Кому-нибудь отдам, - ответил Со-Пенг.
      - Но мы к нему привыкли, - не сдавался тот. Со-Пенг ничего на это не возразил, только поглаживал щенка. Тот положил морду ему на руку, закрыл глаза и удовлетворенно вздохнул.
      - Не отдавай его другим, - вдруг сказал мальчик. - Я... Мы будем сами о нем заботиться.
      - Да, - подхватил братишка Со-Пенга. - Мы ВСЕ будем о нем заботиться, хорошо?
      - Давайте его дрессировать, - предложил один из мальчиков.
      - И сделаем из него сторожевую собаку! - воскликнул другой брат Со-Пенга.
      И вот уже мальчики снова были вместе, с жаром обсуждая, как они будут воспитывать щенка. Со-Пенг поставил его на землю. Тот оглянулся на него, помахивая хвостом. А за ним и все ребята повернулись к Со-Пенгу. - А ты как думаешь?
      - Это не мое дело, - ответил Со-Пенг. - Собака-то не моя.
      - Но и не наша тоже, - сказал его брат.
      - Может, не будешь ее отдавать? - попросил широколицый.
      Со-Пенг улыбнулся. Он погладил щенка по голове.
      - Пожалуй, я оставлю его на ваше попечение - пока! - и посмотрим, как вы с этим справитесь.
      Мальчики сгрудились вокруг собаки, гладили ее. Собачий хвост работал все быстрее и быстрее.
      Широколицый мальчик подошел к Со-Пенгу: - Мы никогда не деремся, Старший Брат! - сказал он, используя одно из уважительных китайских обращений. - Это только слова.
      Со-Пенг взял мальчика за руку, разжал ему кулак. Оттуда выпал камень, подобранный, когда в воздухе пахло дракой.
      - От слов, - сказал он, - порой переходят к делу.
      - Я бы никогда не бросил его в твоих братьев.
      Со-Пенг присел на корточки и заглянул тому в лицо.
      - Я не сомневаюсь, что ты бы не хотел, чтобы этот камень был использован в драке. Но, знаешь...
      Он замолчал. Немного подумав, мальчик сказал:
      - Я понял, что ты имеешь в виду.
      Со-Пенг посмотрел на него. Не надо быть слишком мудрым, чтобы понять, чего не хватает этим пацанам.
      - Когда я был в твоем возрасте, - сказал, он, - мне очень хотелось иметь старшего брата. К сожалению, у меня его не было.
      Со-Пенг поднялся на ноги.
      - Тут я кое-чем занимаюсь в выходные дни. Может быть, вы мне поможете?
      Широколицый мальчик отчаянно закивал головой. Эмоции настолько переполняли его, что он не мог говорить.
      - Я могу по дороге зайти за вами. Только надо встать пораньше.
      - И заходить не надо, Старший Брат! - заверил его мальчик. - Я буду здесь с восходом солнца!
      Со-Пенг засмеялся:
      - Зачем так рано? Соберемся через час после восхода.
      Со-Пенг открыл калитку и пошел через садик к дому. Подумав, где могла быть его мать, он вспомнил их последний разговор. А вспомнив, вдруг забеспокоился не на шутку.
      Он почти бегом помчался на материнскую половину и нашел ее в спальне. Мать укладывала чемоданы.
      - Ты куда собралась, мама?
      Лианг резко повернулась к сыну. Она слегка покраснела, откинула с лица несколько прядей волос, и Со-Пенг уже г-который раз подумал, до чего красивая у него мать. Удлиненное, тонкое лицо, высокие скулы и странные, глубоко запавшие глаза. Маленькие, красивые уши, которыми она гордилась, как и изящной формой ног и рук, маленьких, на вид хрупких, но таких умелых и сильных. И в лице тоже чувствуется сила и характер.
      - Черепаховый панцирь треснул в огне, и по трещине прорицатель предсказал, что все будет именно так. Вот и ты сюда пришел, - сказала она с некоторой торжественностью в голосе. - Если бы не пришел, я бы подумала, что прорицатель солгал и что ты - не избранник.
      Со-Пенг озадаченно уставился на нее.
      - Что ты хочешь сказать?
      Внезапно она одарила его ослепительной улыбкой.
      - Пойдем и поговорим об этом где-нибудь, - предложила она
      Они прошли в садик, который в это вечернее время был, как и можно было предполагать, пуст. Аметистовые сингапурские сумерки окутали их. Душноватый запах мангровых зарослей, доносившийся с северной стороны, смешивался с дурманящим ароматом цветов: Где-то собаки облаивали надвигающиеся вечерние тени. Один за другим загорались уличные фонари: мальчишка-малец обходил их и, поднимаясь, на лестницу, которую таскал с собой, зажигал.
      Лианг и ее сын сели напротив друг друга на раттановые кресла.
      - Когда я носила тебя под сердцем, - сказала Лианг, - я все время чувствовала, что ты со мной разговариваешь, причем не тычками рук и ног, как другие дети, ж иначе. Я видела цвета - твои цвета, тени формирующегося разума. После того, как ты родился, я продолжала испытывать это ощущение, но только более отчетливо. И я поняла, что ты унаследовал мой дар. Я стала стараться, чтобы этот дар не заглох, и позволила ему развиваться в тебе по его собственным законам.
      - Помню, - сказал Со-Пенг. - Между нами была какая-то таинственная связь, невидимая для других. Я мог разговаривать с тобой, не открывая рта, а ты меня слушала, не прибегая к помощи органов слуха.
      В манере Лианг сидеть было что-то властное, "духе "янь". Вот так должен был сидеть его отец. Будто это ей принадлежит сам дом, и все в этом доме. Со-Пенг не удивился бы, узнав, что это так и было.
      - Ты еще очень молод, Со-Пенг, - сказала Лианг, - но обстоятельства вынуждают меня поведать тебе - надеюсь, не слишком рано - всю правду относительно твоего дара. Тебе он может казаться сейчас даром Божьим, но он может обернуться и проклятием. Использованный во зло - ради зависти, стяжательства, похоти - он обратится в силу зла. Если ты не будешь его контролировать, он начнет управлять твоей жизнью. Ты должен понять, что тебе не дано читать мысли каждого человека, как ты читаешь мои, а я - твои. Ключевое слово здесь "связь": для этого нужен не один человек, а два. Ты меня понимаешь? - Лианг подождала, пока Со-Пенг не кивнул. - Ты можешь пользоваться своим даром по своему усмотрению, но помни, что он может стать ловушкой для ума, если ты позволишь себе быть слепым к тем фактам, которые тебе открывает твой дар, но которые имеют несчастье тебе не нравиться. Тогда ты начнешь прислушиваться только к тому, что хочешь услышать, а не к тому, что твой дар позволяет тебе видеть и слышать.
      По улице, за кирпичной стеной, окружающей садик, протарахтела запряженная лошадью телега, раздались чьи-то голоса. И эти звуки будничной жизни придали словам Лианг особое значение, как черный бархат усиливает блеск бриллианта.
      Со-Пенг встал, подошел к стене, уперся руками в кирпичи и обвивающие их ползучие растения. Он начинал понимать, почему ребенком он не любил пользоваться своим даром, чувствуя в нем бремя.
      Лианг, поняв, что духу ее сына стало тесно в садике, предложила пройтись по городу. Они вышли на уже заполненную гуляющим народом улицу и до самой гавани не проронили ни слова.
      Когда они вышли на набережную Королевы Елизаветы, Лианг ответила на молчаливый вопрос сына.
      - Нет, я не могу тебе сказать, куда еду. Скажу только, что мне надо.
      Он вспомнил озадачившие его слова матери о том, что ее рассказ о тандзянах был и правдой, и неправдой одновременно. Возможно, и ее отъезд связан с этой загадкой.
      Они остановились у железного парапета набережной. Со-Пенг облокотился на него и смотрел на черную воду, в которой отражались огни уличных фонарей.
      - Кто такие тандзяны? - спросил он. Лианг улыбнулась: - С чего это ты решил, что я это знаю?
      - Потому что, мне кажется, ты знаешь, чем они занимаются.
      Отражения фонарей в воде казались призрачными огнями, и в этой мистической атмосфере Со-Пенг не удивился бы, если бы из воды поднялся сказочный покровитель Сингапура мерлион - наполовину земное, а наполовину морское чудовище.
      - Я полагаю, - сказала Лианг, - ты слышал разные размышления по поводу моего происхождения. Что я скорее всего малайка, а возможно, наполовину малайка и наполовину китаянка. А может, суматранка. Всякое говорят. Но, по правде сказать, - тут она поглядела на своего первенца, - никто меня здесь толком не знает.
      - Даже отец?
      Она добродушно рассмеялась:
      - Особенно твой отец. У Лианг были три основные характеристики, из которых вытекали все остальные особенности ее далеко не простой личности. Она была щедрой, она была сочувственно настроена к другим, она умела контролировать себя. Много лет спустя, когда он обладал более обширными знаниями, Со-Пенг понял, что эти характеристики можно свести к одному из ключевых понятий даосизма: "Да" - голос Бога.
      - Я не имею привычки поносить богов, - сказала Лианг. - И я не порицаю тех, кого считают грешниками. Единственное, что меня волнует, - это мои дети, и прежде всего ты, Со-Пенг, о ком я волнуюсь больше всего.
      Маленький мальчик отделился от толпы гуляющих по набережной Королевы Елизаветы людей, подбежал к парапету, сунул голову между железных прутьев и стал смотреть на воду.
      - Знаешь, за день до твоего рождения я увидела тебя во сне совсем взрослым, - сказала Лианг. - Я видела тебя, разговаривала с тобой, понимала тебя. Поэтому я в точности знаю, как сложится твоя дальнейшая судьба и какую роль в ней буду играть я.
      Тем временем мальчик уже совсем пролез сквозь прутья и наклонился над водой, будто всматриваясь во что-то внизу. Со-Пенг подумал, не увидел ли мальчик сказочного сингапурского мерлиона. Затем он перевел глаза на мать, которая говорила: