На линии последовало молчание, но Джейсон Борн не стал прерывать его. Давиду Уэббу хотелось кричать, показывая свой протест и смятение, но он не мог этого сделать; теперь он был тем, кого нет на свете. Наконец Конклин нарушил молчание.
      — Думаю, мы имеем дело с чем-то таким, что нам самим не одолеть, — сказал он мягко и едва слышно. — Надо сообщить об этом наверх, Дэвид. Мы не можем оставить это между собой.
      — Черт бы тебя побрал, ты сейчас не с Дэвидом общаешься! — Борну не нужно было гневно повышать голос — интонация говорила сама за себя. — Об этом никто не узнает, если я не дам согласия, а этого, может, еще сто лет придется ждать. Пойми меня, оперативник, я ничего никому не должен — в особенности сильным мира сего в этом городе. Они и так слишком много потрясений устроили мне и моей жене, чтобы я мог пойти на какие-то уступки там, где речь идет о нашей жизни и жизни наших детей! Я намерен использовать всю информацию для достижения только одной-единственной цели: вытащить на свет Божий Шакала и убить его, чтобы мы могли выкарабкаться наконец из нашего ада и начали жить как все... Я знаю, что только так это и произойдет. Армбрустер разговаривал жестко, и он может быть опасным малым, но в глубине души он боится. Они все испугались — впали в панику, как ты выразился и был прав. Достаточно только поманить их Шакалом, и они не смогут отказаться от такого решения. Помани Карлоса таким богатым и влиятельным клиентом, как современная «Медуза», — и он не устоит: он получит признание шишек международного уровня, а не каких-то отбросов общества, фанатиков левого и правого толка... Не вставай у меня на пути — не надо, ради Бога, не надо!
      — Это — угроза, не так ли?
      — Прекрати, Алекс. Я не хочу разговаривать в таком тоне.
      — Ты же сам только что начал. Складывается ситуация, аналогичная парижской тринадцатилетней давности, только теперь все наоборот, верно? Теперь ты убьешь меня, потому что это я — тот человек, у которого пропала память — память о том, что мы сделали с тобой и Мари.
      — Речь идет о моей семье! — закричал Дэвид Уэбб, чувствуя комок в горле; на его лбу выступили капли пота, в глазах стояли слезы. — Они — в тысячах миль от меня и вынуждены скрываться. Иначе и быть не может, потому что я не стану рисковать и подвергать их жизнь опасности... Они будут убиты, Алекс, вот что сделает Шакал, если ему удастся их найти. На этой неделе они на острове, а где они будут на следующей? Сколько еще тысяч миль им придется исколесить? А после этого — куда им деться? Куда нам деться? Теперь, когда нам многое известно, мы не можем остановиться: Шакал идет за мной, этот проклятый дерьмовый психопат следует за мной по пятам... Все факты вопиют об одном: ему нужно крупное убийство. Этого требует его эго, и убить он собирается мою семью!.. Нет, оперативник, не надо обременять меня тем, на что мне наплевать...
      — Я понял тебя, — сказал Конклин. — Не знаю, слышал я Дэвида или Джейсона Борна, но я тебя понял. Ладно, не будет Парижа наоборот, но нам надо действовать быстро, и сейчас я обращаюсь к Борну: что дальше? Где ты сейчас находишься?
      — По-моему, примерно в шести-семи милях от поместья генерала Суэйна, — ответил Джейсон. Глубоко вздохнув, он мгновенно подавил гнев, и хладнокровие вернулось к нему. — Ты звонил ему?
      — Два часа назад.
      — Я по-прежнему Кобра?
      — Почему бы нет? Это ведь тоже змея.
      — Я так и сказал Армбрустеру, но что-то он не обрадовался.
      — Суэйн тоже, вдобавок я почуял что-то, но пока не могу объяснить.
      — Что ты имеешь в виду?
      — Я не совсем уверен, но мне показалось, что он подчиняется кому-то.
      — В Пентагоне? Бартону?
      — Думаю — да, но точно не знаю. Его словно частично парализовало, он реагировал так, будто был кем-то посторонним, вовлеченным в игру, но не слишком всерьез. Он пару раз проговорился и пробормотал что-то вроде: «Нам надо подумать об этом» и «Нам надо посоветоваться». Посоветоваться с кем? Разговор был один на один, и я, как обычно, предупредил его, что он не должен разговаривать ни с кем. Он как-то неубедительно отговорился в том смысле, что прославленный генерал сам с собой посоветуется. Но я не купился на это.
      — И я тоже, — согласился Джейсон. — Собираюсь переодеться. Одежда лежит у меня в машине.
      — Что?
      Борн обернулся в кабине телефона-автомата и осмотрел бензоколонку. Рядом с ней он увидел, как и надеялся, мужской туалет.
      — Ты говорил, что Суэйн живет на большой ферме к западу от Манассаса...
      — Маленькая поправка, — прервал его Алекс. — Это он называет ее фермой, а в налоговой ведомости она обозначена — впрочем, ее так называют и соседи — как поместье площадью в двадцать восемь акров. Совсем неплохо для кадрового военного — выходца из семьи в Небраске с уровнем дохода ниже среднего, женившегося на парикмахерше с Гавайев тридцать лет назад. Предположительно, он купил свой "надела десять лет назад за счет весьма крупного наследства от одного мифического благодетеля — этакого таинственного дядюшки, следов которого я так и не смог найти. Это, кстати, меня и заинтересовало. Суэйн возглавлял в Сайгоне интендантскую службу, которая снабжала «Медузу»... А что общего имеет его место жительства с твоим переодеванием?
      — Я хочу порыскать там. Поеду туда засветло, чтобы посмотреть, как все это выглядит со стороны дороги, а затем, когда стемнеет, нанесу ему внезапный визит.
      — Это достаточно эффективный прием, но что ты ищешь?
      — Просто я люблю фермы. Они такие большие и просторные; кроме того, непонятно, зачем профессиональный военный, который знает, что его в любой момент могут перебросить в любую точку земного шара, связывает себя по рукам и ногам таким крупным капиталовложением.
      — Меня больше волнует как, а не зачем он купил это поместье. Хотя твой подход тоже весьма интересен.
      — Посмотрим.
      — Будь осторожен. Там, наверное, есть сигнализация и собаки, а может, и еще что-нибудь.
      — Я готов к этому, — сказал Джейсон Борн. — Выехав из Джорджтауна, я прикупил кое-что на всякий случай.

* * *

      Летнее солнце низко повисло на западе небосклона, когда он сбавил скорость взятого напрокат автомобиля и опустил козырек, чтобы желтый огненный шар не слепил глаза. Вскоре солнце скроется за горами Шенандоа, и наступят сумерки — прелюдия полной темноты. Джейсон Борн жаждал полной темноты — она была его другом и союзником, в темноте он двигался быстро и уверенно, ноги и руки мгновенно распознавали все устраиваемые природой препятствия. Джунгли были гостеприимны к нему в прошлом, как бы понимая, что хоть он и был незваным гостем, но уважал их. Он не боялся джунглей — готов был раствориться в них, потому что они защищали его и открывали ему путь для решения любой задачи; да, он был одним целым с джунглями, а теперь он сольется с густой растительностью, окружающей поместье генерала Нормана Суэйна.
      Дом располагался на расстоянии не меньше двух футбольных полей от проселочной дороги. Справа был въезд, отделявшийся от выезда с левой стороны металлической сеткой; и въезд и выезд из поместья закрывали железные ворота, за которыми начинался длинный П-образный подъезд к дому. Рядом с воротами росли высокие деревья и кусты, как бы естественно продолжая металлическую сетку. Не хватало только караульных помещений на выходе и входе.
      Мысли унесли его в Китай, в Пекин, где в питомнике для диких птиц ему удалось поймать в ловушку убийцу, выдававшего себя за Джейсона Борна. Там было и караульное помещение, и множество вооруженных патрулей в лесной чаще... был и сумасшедший — мясник, руководивший армией убийц, самым опасным из которых был псевдо-Джейсон Борн. Ему удалось проникнуть в то смертельно опасное убежище, привести в негодность небольшую армаду грузовых и легковых машин, проткнув все шины до одной, затем по одному нейтрализовать всех патрульных в питомнике Джин Сян и, наконец, найти самодовольного маньяка с его бандой фанатиков на залитой светом прожектора просеке. Смогу ли я повторить все это сегодня? — спрашивал себя Борн, в третий раз медленно проезжая мимо поместья Суэйна и запоминая все, что видели его глаза. Пять лет спустя, через тринадцать лет после Парижа? Он пытался оценить свои реальные возможности. Он больше не был молодым человеком, каким был в Париже, не был и зрелым мужчиной, действовавшим в Гонконге, Макао и Пекине, — теперь ему было пятьдесят, и всем своим существом он ощущал каждый прожитый год. Но он не собирался бесконечно терзаться этими мыслями: надо было подумать о многом другом, к тому же двадцать восемь акров поместья генерала Нормана Суэйна не шли ни в какое сравнение с девственным лесом питомника Джин Сян.
      Тем не менее точно так же, как он проделал это на окраине Пекина, он съехал с проселочной дороги и загнал машину глубоко в заросли высокой травы. Выйдя из машины, он стал маскировать ее, сгибая и ломая ветки; быстро сгущавшиеся сумерки должны были довершить камуфляж. С наступлением темноты он отправится на работу. Он переоделся в туалете на бензоколонке: теперь на нем были черные брюки, черный облегающий свитер и черные ботинки на резиновом ходу — это была его рабочая одежда. На земле перед собой он разложил снаряжение, которое приобрел после отъезда из Джорджтауна: охотничий нож с длинным лезвием, ножны которого он прикрепил к поясу, двухзарядный газовый пистолет в нейлоновой кобуре, крепящейся под мышкой, — этот пистолет бесшумно выпускал стрелы с газом, нейтрализуя атакующих животных, к примеру бычков на родео; две сигнальные ракеты, предназначенные для попавших в аварию водителей, которые с их помощью могли бы привлечь внимание проезжающих мимо или, наоборот, уберечь их от столкновения со своей машиной; цейсовский бинокль модели «никон» (8 х 10), прикрепленный к брюкам липучкой; маленький фонарик в форме авторучки; сыромятные ремешки и, наконец, карманные кусачки, которые он взял на случай, если поместье окажется огражденным металлической проволокой. Вместе с автоматическим пистолетом, предоставленным ему ЦРУ, все его снаряжение либо крепилось к поясу, либо пряталось в одежде. Наступила темнота, и Джейсон Борн скрылся в зарослях.

* * *

      Над коралловым рифом взметнулся седой гребень пены и на мгновение застыл в воздухе светлым столбом над синими водами Карибского моря. Был тот час раннего вечера, когда еще только предстоит Долгий закат, и остров Спокойствия купался в поминутно менявшихся горячих тропических красках: по мере того, как оранжевое солнце опускалось незаметно для глаза, тени меняли свое положение. Курортный комплекс «Транквилити Инн», казалось, был вырублен из трех расположенных рядом, заваленных валунами холмов, которые возвышались над просторным пляжем, зажатым между огромными, созданными природой из кораллов пирсами. Два ряда розовых вилл с балконами и ярко-красными черепичными крышами тянулись по обе стороны от центрального корпуса курорта — большого круглого здания из стекла и камня. Все строения выходили окнами на море и соединялись бетонированной дорожкой, которую окаймляли подстриженный кустарник и низкие светильники. Официанты в желтых пиджаках из легкой ткани сновали по дорожке, развозя на сервировочных столиках напитки, лед и бутерброды гостям «Транквилити Инн», большинство из которых сидели на балконах своих вилл и наслаждались красотой карибского заката. Когда сумерки сгустились, на пляже и длинном волнорезе, уходившем далеко в море, незаметно появились другие люди. Это были не гости, не обслуживающий персонал, а вооруженные охранники в темно-коричневой тропической форме. К их ремням — опять-таки незаметно — с одной стороны были пристегнуты автоматы «MAC-10», а с другой — цейсовские бинокли «икон» (8х10), через которые они всматривались в темноту. Владелец «Транквилити Инн» был решительно настроен, чтобы его гостиница полностью соответствовала своему названию.
      На большом закругленном балконе виллы, расположенной ближе всего к главному зданию, в инвалидном кресле сидела пожилая дама, попивая «Шато Карбонье» 78-го года и наслаждаясь роскошью заката. Она рассеянно касалась прядей своих неровно окрашенных хной волос, вслушиваясь в голоса. Ее муж разговаривал с находившейся на вилле сиделкой, затем раздались не слишком бодрые шаги.
      — Боже мой, — сказала она по-французски, — прямо опьянеть можно!
      — Почему бы нет? — спросил связной Шакала. — Здесь самое место для этого. Я сам смотрю на все — и глазам своим не верю.
      — Ты все еще не хочешь сказать мне, почему монсеньер послал тебя — нас — сюда?
      — Я говорил тебе: я — всего лишь связной.
      — А я тебе не верю.
      — Поверь. Для него это важно, а для нас не имеет никакого значения. Радуйся жизни, дорогая.
      — Ты всегда называешь меня так, когда не хочешь объяснить все по-человечески.
      — Ты должна была на своем опыте научиться не спрашивать ни о чем, разве не так?
      — Нет, не так, милый. Я умираю...
      — Не желаю больше этого слышать!
      — Тем не менее это правда, и ты не можешь скрыть ее от меня. Я не беспокоюсь о себе — видишь ли, боль пройдет, — но я боюсь за тебя. Ты всегда был лучше тех, кто тебя окружал, Мишель, — о, прости, ты Жан-Пьер. Я не должна забывать об этом... И все же я не могу не беспокоиться: это место, эти великолепные апартаменты, это внимание... Мне кажется, ты заплатишь за это ужасную цену, дорогой.
      — Почему ты говоришь об этом?
      — Слишком все это величественно — что-то здесь не так.
      — Ты слишком много думаешь об этом.
      — Нет, это ты слишком легко обманываешься. Мой брат Клод всегда говорил, что ты слишком много принимаешь от монсеньера. В один прекрасный момент тебе выставят счет.
      — Твой брат Клод — раскисший старик, у которого голова вместо мозгов набита перьями. Именно поэтому монсеньер дает ему самые незначительные поручения. Его посылают за какой-нибудь бумагой на Монпарнас, а он вдруг, сам не зная почему, оказывается в Марселе. — На вилле зазвенел телефон, прервав монолог человека Шакала. Услышав звонок, он сказал: — Наш новый друг ответит.
      — Странная она, — заметила пожилая дама. — Я ей не доверяю.
      — Она работает на монсеньера.
      — Правда?
      — У меня не было времени сказать тебе. Она передаст его инструкции.
      В дверях появилась сиделка в белом халате, светлые волосы которой были стянуты в пучок.
      — Мсье, это — Париж, — сказала она низким ровным голосом, только огромными серыми глазами показав важность сообщения.
      — Благодарю вас. — Курьер Шакала вошел в апартаменты и направился вслед за сиделкой к телефону. Она подняла трубку и протянула ее старику.
      — Говорит Жан-Пьер Фонтен.
      — Благослови тебя Бог, сын Божий, — произнес голос в нескольких тысячах миль от него. — Все в порядке?
      — Не описать никакими словами, — ответил старик. — Все так... великолепно. Мы этого не заслуживаем.
      — Ты отслужишь.
      — Чем только смогу.
      — Ты отслужишь мне, строго выполняя инструкции, которые тебе передаст эта женщина. Ты должен их выполнить буквально, не допуская никаких отклонений, понятно?
      — Конечно.
      — Благослови тебя Бог. — Послышался щелчок.
      Фонтен повернулся, чтобы обратиться с вопросом к сиделке, но ее уже не было рядом с ним. Она тем временем открыла ящик стола, находившегося у стены. Фонтен подошел к ней, не сводя глаз с содержимого ящика. В нем лежали хирургические перчатки, пистолет с глушителем и опасная бритва.
      — Вот ваши инструменты, — сказала женщина, протягивая ключ и буравя старика взглядом серых невыразительных глаз, — а мишени — в последней вилле в этом ряду. Вы ознакомитесь с местностью, совершая длительные прогулки — старики любят гулять в оздоровительных целях, — а потом убьете их. Вы должны сделать это в перчатках, целиться нужно в голову. Обязательно в голову. После этого вы должны перерезать им горло...
      — Матерь Божья, и детям?
      — Таков приказ.
      — Это варварство!
      — Вы хотите, чтобы я передала это заявление кому следует?
      Фонтен оглянулся на балконную дверь, на свою жену в инвалидном кресле.
      — Нет, разумеется, нет.
      — Я так и думала... И последнее: кровью убитых вы должны вывести на стене следующую надпись: «Джейсон Борн — брат Шакала».
      — О Боже мой... Меня, разумеется, поймают.
      — Все зависит от вас. Сообщите мне о времени казни, и я поклянусь, что великий воин Франции все время находился на вилле.
      — Время?.. А в какое время? Когда необходимо сделать это?
      — В течение ближайших тридцати шести часов.
      — А что потом?
      — Вы можете оставаться здесь до тех пор, пока не умрет ваша жена.

Глава 9