Борн прошел по дорожке из каменных плит, между которыми пробивалась трава, к старому дому, отмечая про себя, как и в первый раз, что дом слишком старый, слишком ветхий и его давно пора капитально отремонтировать. Он нажал на кнопку звонка, подумав внезапно: а жив ли Кактус? Все о'кей: тощий старый негр с приветливой улыбкой и ласковым взглядом появился в дверном проеме совершенно так же, как и пять лет назад, щурясь из-под зеленого козырька. Даже слова, которыми приветствовал его Кактус, были незначительной вариацией тех, которыми он воспользовался пять лет назад.
      — У тебя есть колпаки на колесах, Джейсон?
      — Ни машины, ни такси нет — водитель отказался оставаться здесь. — Должно быть, всему виной грязные слухи, которые распускает фашистская пресса. Что касается меня, так я держу гаубицы у окон просто потому, что хочу заставить этих болванов соседей поверить в мои дружественные намерения. Давай, заходи. Я часто о тебе думал. Почему не звонил старику?
      — Твой номер не зарегистрирован ни в одном справочнике, Кактус.
      — Должно быть, по недосмотру. — Борн прошел в прихожую, пока старик закрывал дверь. — У тебя появилась седина, братец Кролик, — прибавил Кактус, изучая своего друга. — А в остальном ты не сильно изменился. Так, может, морщина-другая... десятая, но это только подчеркивает твою мужественность.
      — Я успел также обзавестись женой и двумя детьми, братец Лис. Мальчиком и девочкой.
      — Об этом я знаю: Мо Панов держит меня в курсе, хотя и не может сказать мне, где искать тебя... Правда, мне это и ни к чему, Джейсон. Борн медленно покачал головой.
      — Я к тому же забываю кучу вещей, Кактус. Прости меня. Я забыл, что вы с Мо — друзья.
      — Эх, этот добрый доктор звонит мне по крайней мере раз в месяц и говорит: «Кактус, негодяй ты этакий, надевай свой костюм от Пьера Кардена, ботинки от Гуччи и давай пообедаем». Я ему отвечаю: «Откуда старому ниггеру взять такие шмотки?» А он — мне: «Да у тебя небось супермаркет где-нибудь в самом дорогом районе города»... Конечно, это преувеличение, но, слава Богу, у меня действительно есть кое-что из недвижимости в спокойном белом районе, да ведь я туда и близко не могу подойти.
      Пока оба смеялись, Джейсон внимательно всматривался в темное лицо и добрые глаза Кактуса.
      — Я припомнил сейчас вот еще что: тринадцать лет назад в том госпитале в Вирджинии... ты ведь навещал меня. Кроме Мари и всяких правительственных ублюдков, ты был единственным.
      — Панов понял, в чем дело, братец Кролик. Когда я работал на тебя в Европе, я сказал Моррису, что невозможно изучать лицо человека в лупу и не узнать кое-что об этом лице и о его хозяине. Я хотел поговорить с тобой о том, что нельзя было разглядеть в лупу, и Моррис решил, что в этом есть резон... Ну а теперь, когда час исповеди закончился, я должен сказать, что действительно рад тебя видеть, Джейсон, но, если начистоту, не так уж счастлив; ты понимаешь, что я имею в виду?
      — Мне нужна твоя помощь, Кактус.
      — В этом-то и состоит суть моего несчастья. Тебе и так пришлось достаточно хлебнуть, и ты не пришел бы сюда, если бы не рвался к добавке, а по моему опыту, который подкрепляется к тому же и моим пристальным изучением твоего лица, это едва ли пойдет тебе на пользу.
      — Ты должен помочь мне.
      — Тогда у тебя есть чертовски убедительная причина, чтобы обратиться к хорошему врачу. Видишь ли, я не хочу вляпываться в болото, которое затягивает тебя еще глубже... В госпитале я встречался несколько раз с твоей очаровательной подругой с золотисто-каштановыми волосами. В ней есть что-то особенное, братец. Детишки тоже должны быть великолепны, поэтому, видишь ли, я не могу сделать ничего, что повредит им. Извини, но вы все теперь для меня словно родные — с тех самых времен, о которых мы не забываем, хотя и не говорим о них.
      — Именно поэтому мне и нужна твоя помощь.
      — В чем суть дела, Джейсон?
      — Шакал затягивает петлю. Он напал на след в Гонконге и теперь кружит вокруг меня и моей семьи. Пожалуйста, помоги мне!
      Глаза старика расширились. В них отражалась бушевавшая внутри ярость.
      — А дядя доктор знает об этом?
      — Он принимает в этом участие. Он, может, и не одобряет мои поступки, но, будучи честным с самим собой, знает, что в основе всего — схватка между Шакалом и мной. Помоги мне, Кактус.
      Старый негр внимательно изучал говорившего Борна, на лицо которого падали полуденные тени.
      — А ты в хорошей форме, братец Кролик? — спросил он. — Есть ли у тебя еще порох в пороховницах?
      — Каждое утро я пробегаю шесть миль, по крайней мере два раза в неделю отжимаюсь в университетском гимнастическом зале...
      — Я этого не слышал. Ничего не желаю знать ни о каких колледжах и университетах.
      — Не слышал, так не слышал.
      — Конечно, не слышал. Я бы сказал, выглядишь ты нормально.
      — Это не случайно, Кактус, — тихо сказал Джейсон. — Иногда это всего лишь неожиданный телефонный звонок, или Мари где-то задерживается, или просто вышла куда-то с детьми, а я не могу связаться с ней... или незнакомец останавливает меня на улице, чтобы спросить, как пройти, — и сразу возвращается прошлое, и возвращается он — Шакал. До тех пор, пока остается хоть один шанс, что он жив, я должен быть готов схватиться с ним, потому что он не перестанет охотиться за мной. Чудовищная ирония заключается в том, что охоту он строит на предположении, которое вполне может оказаться ложным. Шакал думает, что я опознаю его, но я не уверен, что смогу это сделать: его лицо как в тумане.
      — А ты не пробовал дать ему это понять?
      — Поместить, что ли, рекламное объявление в «Уолл-Стрит джорнэл»? «Дорогой дружище Карлос, у меня для тебя новость...»?
      — Не шути, Джейсон, это не так уж и невозможно. Твой старый Друг Алекс тебе бы помог. То, что он хромает, еще не означает, что у него не работает голова. По-моему, он мудр как змий.
      — Раз он даже не пытался, значит, есть веские причины.
      — Это точно... Тогда приступим, братец Кролик. Что ты задумал? — Кактус направился впереди своего гостя сквозь широкую арку к дверям в дальнем углу невзрачной гостиной, забитой старинной мебелью под пожелтевшими чехлами. — Мой кабинет теперь не так изыскан, как был когда-то, но все оборудование на месте. Видишь ли, как бы сказать... я лишь наполовину вышел на пенсию. Мои специалисты по финансовому планированию выработали чертовски выгодную программу выхода на пенсию, при которой можно добиться значительных налоговых льгот, поэтому работой я сейчас не завален.
      — Ты — уникальный тип, — сказал Борн.
      — Думаю, кое-кто с этим согласился бы — из тех, кто сейчас не в тюрьме. Так что ты задумал?
      — Ну, сейчас не может быть и речи ни о Европе, ни о Гонконге. Мне нужны только документы.
      — Значит, Хамелеон меняет окраску. На свою собственную. Джейсон остановился в дверях и сказал:
      — Это я тоже забыл. Меня ведь называли так раньше, верно?
      — Хамелеоном?.. Конечно. И не зря говорилось: шесть человек могут нос к носу встретиться с нашим дружком Борном и дать шесть разных описаний его внешности. Кстати, когда он без грима...
      — Все возвращается на круги своя, Кактус.
      — Я всей душой молюсь всемогущему Богу, чтобы этого не случилось, но если это произойдет, тебе надо будет постараться вернуть свои таланты... Ладно, заходи в мою волшебную комнату...
      Через три часа двадцать минут волшебство свершилось: Дэвид Уэбб — профессор востоковедения, а в течение трех лет неуловимый убийца Джейсон Борн — получил еще два псевдонима, подтвержденные паспортами, водительскими удостоверениями и регистрационными карточками избирателя. Поскольку ни один таксист, находящийся в здравом уме, не решился бы выехать по вызову в то «болото», где жил Кактус, его безработный сосед, на шее и запястьях которого болтались тяжелые золотые цепочки, отвез Борна в центр Вашингтона на новом «кадиллаке-алланте».
      Из телефона-автомата в универмаге «Гарфинкель» Джейсон позвонил в Вирджинию Алексу, сообщил ему новые псевдонимы и назвал тот, под которым он зарегистрируется в отеле «Мейфлауэр». Конклин по официальным каналам должен забронировать номер в том случае, если из-за летнего наплыва гостей в отеле не будет мест. Кроме того, люди из Лэнгли, задействовав гриф «четыре-ноль», должны были доставить в номер Борна все необходимое. На это уйдет часа три как минимум, причем нет никакой гарантии, что они уложатся в срок и привезут то, что нужно. Это не страшно, подумал Джейсон, пока Алекс передавал данные по прямой линии в ЦРУ. Только через два часа он сможет отправиться в отель: ему еще надо купить кое-какую одежду. Хамелеон вновь становится самим собой.
      — Стив Десоул обещал мне, что сразу же начнет прослушивать записи, перепроверяя информацию с базами данных разведки армии и флота, — сказал Конклин, вновь обращаясь к нему. — Питер Холланд поможет ему — ведь он любимчик президента.
      — Любимчик? Это слово странно звучит в твоих устах.
      — Так же странно, как и то, что случаются назначения по дружбе.
      — Да?.. Ладно, спасибо, Алекс. А как ты? Какие успехи? Конклин помолчал, а когда заговорил вновь, в его голосе чувствовался страх — он старался себя контролировать, но это удавалось ему с трудом.
      — Вот что... Я был не готов к тому, что услышал. Я слишком долго находился вдали от всего этого. Я боюсь, Джейсон, — о, прости, Дэвид.
      — В первый раз ты прав. Ты говорил с?..
      — Никаких имен, — резко перебил его отставной разведчик.
      — Ясно.
      — Ничего тебе не ясно, — возразил Алекс. — Так же, как и мне. Ладно, буду держать с тобой связь. — После этих загадочных слов Конклин дал отбой.
      Борн медленно положил трубку и нахмурился. В словах Алекса звучали мелодраматические нотки, что было не похоже на него: он мыслил и действовал совершенно по-другому. Самоконтроль был его второй натурой, а сдержанность составляла суть его личности. То, что Алекс узнал, потрясло его настолько, что он дал понять Борну, что не доверяет больше ни правилам, ни инструкциям, которые сам установил, ни людям, с которыми работает. В ином случае он изъяснялся бы яснее, был бы общительнее. Сейчас почему-то — Джейсон не мог этого понять — Александр Конклин не желал говорить о «Медузе» или о чем-либо, что ему удалось раскопать, снимая слой за слоем шелуху лжи двадцатилетней давности... В чем же дело?
      Некогда! Бесполезно, да и не стоит сейчас ломать над этим голову, решил Борн, разглядывая товары в универмаге. Алекс всегда стремился не только выполнять свои обещания, он и жизни бы не пощадил ради этого; разумеется, если речь не шла о противнике. Подавив усмешку, Джейсон вспомнил события в Париже тринадцатилетней давности: ту сторону многогранной личности Алекса он также знал превосходно. Если бы не могильные камни на кладбище Рамбуйе, ближайший друг без колебания убил бы его. Но это было тогда, а сейчас все изменилось. Конклин обещал «держать связь» — значит, так и будет. Но до сих пор Хамелеону надо создать несколько защитных систем. Начиная с внешней — от нижнего белья и до верхней одежды, — кончая внутренней. На одежде не должно быть меток прачечной или химчистки, частиц стирального порошка или чистящего средства, продающегося в определенном районе, которые можно выявить при химическом анализе. Словом, никаких следов. Слишком многое поставлено на карту. Если ему придется кого-то убить, защищая семью Дэвида... (О Боже! Это же — моя семья!) — он не будет переживать из-за этого. В том мире, куда он собирался отправиться, не существует правил: в нем и невинный может погибнуть в перестрелке. Значит, так и должно быть. Дэвид Уэбб будет, конечно, яростно протестовать, но Джейсону Борну на это в высшей степени наплевать — он уже побывал в том мире и хорошо знал статистику смерти. Дэвид Уэбб не знал об этом ничего.
      Мари, я остановлю его! Обещаю тебе, что вычеркну его из нашей жизни. Я уничтожу Шакала, он будет трупом. Он никогда не сможет причинить тебе вреда — ты будешь свободна!
      О Боже, кто же я? Мо, помоги мне!.. Нет, Мо, не надо! Я — тот, кем должен быть. Я холоден и буду еще холоднее. Вскоре я превращусь в лед... прозрачный кристалл льда, такого холодного и чистого, что он везде остается незамеченным. Неужели ты не можешь понять, Мо, и ты тоже, Мари: я должен! Дэвид должен исчезнуть. Я не могу позволить, чтобы он оставался рядом со мной.
      Прости меня, Мари. И ты, док. Я думаю и говорю правду — правду, от которой нельзя отвернуться... Я не дурак и не хочу обманывать сам себя. Вы оба хотите, чтобы Джейсон Борн исчез из моей жизни, испарился, но сейчас я должен проделать как раз обратное: пусть уйдет Дэвид, по крайней мере, на какое-то время.
      Хватит об этом! К делу!
      Куда же, черт возьми, запропастился отдел мужской одежды? — недоумевал Борн. Когда он покончит с покупками, расплачиваясь наличными и общаясь по возможности с большим количеством продавцов, он найдет туалет и переоденется. Потом он пойдет по вашингтонским улицам, найдет где-нибудь в укромном уголке решетку, прикрывающую канализационный люк... Итак, Хамелеон вернулся.
      Было 7.35 пополудни, когда Борн отложил в сторону лезвие бритвы. Он срезал все ярлыки с новой одежды и повесил ее в стенном шкафу — все было готово, за исключением рубашек, их надо подержать над паром, чтобы исчез запах новой одежды. Он подошел к столу, где стояла бутылка шотландского виски, бутылка содовой и ведерко со льдом. Проходя мимо телефона, он остановился: ему нестерпимо захотелось позвонить Мари на остров, но он знал, что этого делать нельзя — тем более из гостиничного номера. Он только хотел узнать, что она и дети благополучно долетели. Это было единственное, что имело для него значение. Он позвонил Джону Сен-Жаку из телефона-автомата в универмаге «Гарфинкель».
      — Привет, Дэйви! Они здесь! Им пришлось кружить над большим островом почти четыре часа, пока не установилась погода. Если хочешь, я разбужу сестричку... Она покормила Элисон и буквально свалилась с ног.
      — Не надо, Джонни. Я позвоню позже. Передай ей, что у меня все в порядке, и, главное, позаботься о них.
      — Заметано, парень. А теперь давай без дураков: у тебя действительно все в порядке?
      — Я же сказал.
      — Конечно, ты это сказал, и она может сказать, но Мари не просто моя единственная сестра, она — любимая сестра, и я кожей чувствую, когда с этой леди не все в порядке.
      — Поэтому я и прошу: позаботься о ней.
      — Я собираюсь с ней серьезно потолковать.
      — Сбавь обороты, Джонни...
      Несколько мгновений я опять был Дэвидом Уэббом, подумалось Джейсону, когда он наливал себе выпить. Ему это не понравилось; это плохо. Однако через час Джейсон Борн снова вернулся. Он спросил портье в «Мейфлауэре» о забронированном для него номере; тот пригласил администратора ночной смены.
      — Да-да, мистер Саймон! — с энтузиазмом приветствовал его администратор. — Мы решили, что вы приехали, чтобы покончить с этими ужасными налогами на деловые поездки и развлечения. Бог в помощь, как говорится! Эти политики нас по миру пустят!.. У нас не было свободных двойных номеров, поэтому мы взяли на себя смелость предложить вам люкс — разумеется, никакой дополнительной платы...
      Все это происходило больше двух часов назад. С тех пор он успел удалить ярлыки, пропарить рубашки и подготовить ботинки на резиновом ходу, слегка потерев их о подоконник. Теперь Борн со стаканом виски сидел в кресле и с отсутствующим видом смотрел на стену: ничего не оставалось, как ждать и думать.
      Ожидание закончилось через пару минут, когда послышался легкий стук в дверь. Джейсон открыл дверь и впустил водителя, который встречал его в аэропорту. Сотрудник ЦРУ вручил ему атташе-кейс.
      — Здесь — все, включая пистолет и коробку патронов.
      — Благодарю.
      — Не будете проверять?
      — Я займусь этим ночью.
      — Сейчас почти восемь, — сказал шофер. — Ваш контролер выйдет на связь около одиннадцати. У вас есть время, чтобы поработать.
      — Мой контролер?..
      — Конечно, кто же еще?
      — Да, конечно, — мягко ответил Джейсон. — Я просто забыл. Опять-таки спасибо.
      Человек вышел, а Борн с кейсом в руке быстро направился к столику. Он вынул автоматический пистолет и коробку патронов, затем — несколько сотен компьютерных распечаток в папках. Где-то среди бесчисленного множества страниц было одно нужное имя — мужчины или женщины, — связанное с Карлосом-Шакалом. Это была информация о всех постояльцах отеля, включая тех, кто выбыл в течение последних суток. К каждой распечатке прилагались дополнительные сведения, которые удалось раскопать в банке данных ЦРУ, армейской контрразведки Джи-2 и разведки военно-морского флота. Разумеется, существовал миллиард причин, по которым все могло оказаться бесполезным, но по крайней мере с этого можно было начать. Охота продолжалась...

* * *

      В пятистах милях к северу, в другом номере-люкс на четвертом этаже бостонского отеля «Риц-Карлтон» также раздался стук в дверь. Из спальни быстро выбежал высокий человек. Его прекрасно сшитый костюм в тонкую полоску делал его еще более длинным, и человек казался выше своих шести футов и пяти дюймов. Своей лысой головой, окаймленной седым венчиком волос, он напоминал какого-то миропомазанного «серого» кардинала, к которому за мудрым советом обращаются короли и претенденты на престол; и тот, без сомнения, дает «советы», говоря при этом высокими словами, как пророк, и устремляя орлиный взгляд ввысь. И хотя сейчас он со всех ног в тревоге и страхе бросился к двери, даже это не умаляло его величия. Он был влиятельным и могущественным человеком и прекрасно понимал это. Тем больше был контраст со стариком, которого он впустил и который казался его полной противоположностью: коренастый изможденный, опустившийся человек; он был ничем не примечателен и более всего походил на неудачника.
      — Входите! Быстро! Вы принесли информацию?
      — Да, конечно, — ответил старик с землистым лицом, потертый, мешковатый костюм которого знавал лучшие времена, вероятно, лет десять назад. — Как ты великолепен, Рэндолф! — проговорил он тонким голоском, продолжая изучать своего хозяина и окидывая взглядами роскошный номер. — Да и место шикарное — как раз под стать такому прославленному профессору.
      — Информацию, пожалуйста, — настаивал доктор Рэндолф Гейтс из Гарварда, специалист по антитрестовскому законодательству, высокооплачиваемый консультант многочисленных отраслей промышленности.
      — Подожди секунду, старина. Я тысячу лет не бывал в люксе, не говоря о том, чтобы жить в нем... Как все изменилось за эти годы... Я часто читал о тебе в газетах и видел тебя на экране. Ты такой эрудит — да, это именно то слово, что надо, но и его недостаточно... Лучше всего подходит, как я уже сказал: «великолепный», вот ты какой — великолепный. Такой высокий и величественный.
      — Вы могли достичь такого же положения, сами знаете, — нетерпеливо перебил его Гейтс. — К несчастью, вы искали короткие пути там, где их не было.
      — Путей было сколько угодно, просто я выбрал неверный.
      — Кажется, жизнь у вас была несладкой...
      — Тебе не кажется, Рэнди, ты это точно знаешь. Если твои шпионы тебе не донесли, то ты, несомненно, и сам мог узнать.
      — Это... я просто пытался вас разыскать.
      — Да, именно так ты сказал по телефону. Именно это сказали мне прямо на улице несколько человек, которым кое-кто задавал вопросы, не имеющие никакого отношения к адресу моей резиденции.
      — Я должен был выяснить, на что вы способны сейчас... За это вы не можете меня винить.
      — О небеса! Конечно нет. Не принимая, разумеется, в расчет, что ты заставил меня сделать.
      — Всего лишь выступить в роли конфиденциального курьера, вот и все. Вы ведь не станете отказываться от денег?
      — Отказываться? — пробормотал посетитель с боязливым тоненьким смешком. — Давай-ка я тебе кое-что поясню, Рэнди. Когда тебя сажают за решетку, лишают должности адвоката в тридцать или тридцать пять, ты еще можешь подняться, но если это происходит, когда тебе уже пятьдесят, да о твоем процессе трубит вся пресса, не говоря уже о тюремном сроке, ты поражаешься, насколько мало остается у тебя вариантов, даже если ты образованный человек. Ты становишься неприкасаемым, а я к тому же никогда не умел продавать что-нибудь, кроме своих мозгов. Кстати, время от времени я это доказывал последние двадцать с лишком лет. Конечно, Элджеру Хиссу удавалось это лучше, потому что у него были визитные карточки.
      — У меня нет времени на воспоминания. Информацию, пожалуйста.
      — Да ради Бога... Итак, для начала: на углу Коммонвелс и Дартмут-стрит мне передали деньги, и, само собой разумеется, я записал имена и подробности, которые ты сообщил мне по телефону...
      — Записал?! — резко переспросил Гейтс.
      — И тут же сжег, как только запомнил. Не бойся, я кое-чему научился на своих неприятностях. Я связался с инженером из телефонной компании, который аж запрыгал от радости, ощутив твою — ох, извини, — мою щедрость, и передал его информацию этому отвратительному частному детективу — такому неряхе, Рэнди, какого свет не видывал... Но его методы и мои таланты вместе...
      — Пожалуйста, — перебил его знаменитый правовед. — Мне нужны факты, а не ваша оценка.
      — Оценки часто содержат в себе необходимую информацию, профессор. Уж вам ли этого не знать?
      — Когда мне нужно состряпать судебное дело, я спрашиваю у людей их мнения. Но не сейчас. Что выяснил этот человек?
      — Основываясь на твоей информации — одинокая женщина с детьми (сколько их, ты не уточнил), — а также на информации, которую дал низкооплачиваемый механик телефонной компании (он вычислил район по коду местности и первым трем цифрам номера), наш забывший об этике неряха засучил рукава, запросив сумасшедшую почасовую ставку. К моему удивлению, он оказался весьма продуктивен.
      Между прочим, мне сейчас на ум пришли кое-какие юридические нормы: мы можем заключить с тобой устное соглашение о партнерстве.
      — Черт подери, что он узнал?
      — Как я уже упомянул, он заломил безумную почасовую ставку — я имею в виду, что это сильно урезало мою собственную долю. Понимаешь, мне кажется, что нам надо утрясти наши расчеты.
      — Что ты о себе возомнил? Черт тебя дери! Я послал тебе три тысячи долларов! Пятьсот для телефонщика, полторы тысячи для этого заглядывающего в замочные скважины жалкого шпика, называющего себя частным детективом...
      — Только потому, что он больше не служит в полиции, Рэндолф. Как и я, он сбился с пути истинного, но здорово знает свое дело. Итак, по рукам или я ухожу...
      Величественный профессор правоведения с гневом взглянул на опозоренного и лишенного мантии адвоката — старого человека с землистым лицом.
      — Как ты смеешь?
      — Фу-ты ну-ты, Рэнди. Ты, похоже, веришь всему, что пишет о тебе твоя любимая пресса? Ладно, объясню тебе, почему я такой смелый, мой старый неразумный друг. Я наблюдал, как ты подробно комментируешь свои же собственные эзотерические интерпретации сложных юридических вопросов, как ты глумишься над всеми честными решениями, которые принимались в судах нашей страны за последние тридцать лет. Ведь у тебя нет ни малейшего понятия о том, что значит быть бедным и голодным или носить у себя под сердцем живой комочек, никому не нужный, о котором не думала, не гадала и который не сможешь прокормить. Ты у нас — любимец роялистов, мой недалекий приятель, ты делаешь все для того, чтобы люди продолжали страдать в стране, где личная жизнь становится анахронизмом, свободную мысль кастрирует цензура, богатые становятся еще богаче, а бедные вынуждены отказываться даже от детей — зародышей новой жизни, чтобы просто выжить. А ты паразитируешь на толковании неоригинальных средневековых концепций только для того, чтобы разрекламировать себя как выдающегося мыслителя-диссидента, ведущего... к катастрофе. Хочешь, чтобы я продолжал, доктор Гейтс? Честно говоря, по-моему, ты выбрал не того неудачника, чтобы выполнить эту грязную работу.
      — Как... ты смеешь? — выкрикнул разъяренный профессор, брызгая слюной. Величественной походкой он подошел к окну. — Я не намерен выслушивать это!
      — Нет, конечно нет, Рэнди. Но когда я был адъюнкт-профессором на правовом факультете, а ты — моим учеником — одним из лучших, но не самым ярким, — тогда тебе приходилось выслушивать меня. И сейчас я предлагаю тебе то же самое...
      — Что... дьявол... что тебе нужно? — прорычал Гейтс, отворачиваясь от окна.
      — А тебе что нужно? Информация, за которую ты мне не доплатил? А ведь она чертовски нужна тебе, или я ошибаюсь?
      — Она должна быть у меня.
      — Ты так же волновался перед экзаменом...
      — Прекрати! Я заплатил и требую информацию.
      — А я в таком случае вынужден потребовать еще денег. Кто бы там ни платил тебе, он может себе позволить дополнительные расходы.
      — Ни доллара больше!
      — Тогда я ухожу.
      — Стой! Еще пятьсот, и все...
      — Пять тысяч, или я ухожу.
      — Это смешно!
      — Увидимся еще лет через двадцать...
      — Ладно... согласен на пять тысяч.
      — Эге, Рэнди, с тобой яснее ясного: поэтому ты и не был блестящим учеником, а мог лишь использовать хорошо подвешенный язык для того, чтобы казаться лучшим; это и теперь заметно... Десять тысяч, доктор Гейтс, или я отправлюсь сейчас в какой-нибудь самый занюханный бар.
      — Ты не можешь так поступить...
      — Почему же? Я теперь сам себе консультант по юридическим вопросам. Десять тысяч долларов! Как будешь платить? Не думаю, что деньги у тебя с собой... Как же ты отдашь мне долг за эту информацию?
      — Даю слово...
      — Не пойдет, Рэнди.
      — Хорошо. Я пошлю их утром в Пятый бостонский банк. На твое имя. Чеком.
      — Как трогательно. Но на случай, если твоему начальству взбредет в голову не дать эти денежки, будь ласков, сообщи им, что у некоего неизвестного бродяги, моего друга, есть бумага, в которой подробно описываются все наши делишки. Если вдруг со мной что-нибудь случится, эта бумага заказным письмом будет отправлена генеральному прокурору штата Массачусетс.
      — Какой-то бред. Информацию, будь добр.
      — Что ж, ладно. Но ты должен отдать себе отчет, что ввязался во что-то, связанное со сверхсекретной правительственной операцией... Предположив, что любой, кто хочет срочно отправиться из одного места в другое, прибегнет к самому быстрому транспортному средству, наш накачанный ромом детектив отправился в аэропорт Логан. Кем он там прикинулся, я не знаю, но ему удалось получить списки пассажиров всех рейсов, вылетевших из Бостона прошлым утром, начиная с первого рейса в 6.30. Как ты помнишь, это соответствует твоей информации: «...воспользуются первым утренним рейсом».
      — Ну?
      — Терпение, Рэндолф. Ты велел мне ничего не записывать, поэтому мне придется вспоминать шаг за шагом. Где я остановился?
      — На списках пассажиров.
      — Ах да. Так вот, по словам детектива, в списках было одиннадцать детей без сопровождающих, записанные на разные рейсы, и восемь женщин — две из них монахини, — которые забронировали себе места с малышами. Кроме монахинь, которые везли девятерых сирот в Калифорнию, оставшиеся шесть зарегистрировались следующим образом. — Старик сунул руку в карман и вытащил листок с машинописным текстом. — Понятно, это не я напечатал. У меня нет пишущей машинки, потому что печатать я не умею; это послание «фюрера» Неряхи.
      — Дай его мне! — приказал Гейтс, нетерпеливо протягивая руку.
      — Конечно, — сказал семидесятилетний разжалованный адвокат, протягивая листок своему бывшему ученику. — Все равно грош ему цена, — прибавил он и продолжил: — Наш Неряха проверил их всех больше для того, чтобы убить время, чем для какой-то конкретной цели, и выяснил, что они чисты как младенцы. Однако он проделал эту ненужную работу уже после того, как добыл настоящую информацию.
      — Что? — переспросил Гейтс, отвлекаясь от листка. — Какую информацию?
      — Информацию, которую ни Неряха, ни я и не подумали бы записывать. Первый сигнал поступил от словоохотливого служащего утренней смены «Пан-Ам». Он упомянул вскользь нашему не шибко интеллектуальному детективу, что среди сложностей, которые возникли прошлым утром, были хлопоты по поводу какой-то высокопоставленной шишки — или кого-то столь же отвратительного: понадобились пеленки буквально через несколько минут после того, как этот служащий заступил в 5.45 на дежурство. Ты когда-нибудь думал о том, что пеленки бывают разного размера и что они есть среди аварийных комплектов во всех авиакомпаниях?
      — Что ты хочешь сказать?
      — Все магазины в аэропорту были закрыты: они работают только с семи утра.
      — Ну и что?
      — Ну и то. Кто-то в спешке что-то позабыл. Это была женщина с пятилетним ребенком и грудным младенцем, которая вылетала из Бостона на частном самолете... Служащий доставил ей пеленки, и мамаша сердечно его поблагодарила. Видишь ли, он сам — молодой отец и разбирается в размерах пеленок. Он принес ей три разных пакета...
      — Когда вы перейдете к делу, судья?
      — Судья? — На землистом лице старика промелькнула вялая усмешка. — Спасибо, Рэнди. За исключением моих собутыльников в тюрьме, так меня не называли уже много лет. Да, должно быть, вокруг меня создается какая-то аура...
      — Опять это утомительное многословие, которым вы отличались и в аудитории, и в суде!
      — А твоим недостатком всегда была раздражительность. Я отношу это на счет твоей нетерпимости к точке зрения других людей, особенно если она расходится с твоими собственными умозаключениями... Тем не менее наш «майор» Неряха понял, что яблочко сгнило когда оттуда выполз червяк, и плюнул ему в морду: он поспешил к диспетчерам и нашел падкого на деньги парня, у которого в этот момент была пересменка. Тот проверил график полетов за прошедший день. Искомый реактивный самолет был помечен в компьютерной распечатке грифом «четыре-ноль», что, к удивлению «капитана» Неряхи, которого просветили на этот счет, означало: самолет задействован правительством, и все связанное с ним сверхсекретно. Никакого списка пассажиров, никакой информации о тех, кто на борту — только маршрут полета и пункт назначения.
      — И куда же он направлялся?
      — В Блэкберн на Монсеррате.