– Вы так думаете?
      – Я еврей, и, по моему мнению, ждать уже недолго.
      – Судя по вашим словам. Сполдинг предприимчив.
      – Я рассказал только то, что вам могло быть известно и из других источников. "Ну а вы познакомили меня с выводами, которые сделали на основании полученных вами сведений общего характера. Но это – не полная картина.
      При этих словах, вспоминал Пейс, Мендель поднялся со стула и, избегая взгляда полковника, зашагал по комнате. Полковник понимал, что Мендель пытается найти что-нибудь такое, что характеризовало бы Дэвида с отрицательной стороны и, таким образом, избавило бы «его сына» от посягательств представляемого им, Пейсом, ведомства.
      – Что, несомненно, поразило вас больше всего в моем рассказе, так это упоминание о предприимчивости Дэвида, о его стремлении занять свое место под солнцем, если вам будет угодно. С позиций практицизма такие вещи должны лишь приветствоваться, что, считаю нужным заметить, противоречит вашим представлениям о постоянстве. И я был бы не откровенен, если бы не сообщил вам о том, что Дэвид – исключительно своенравная личность. Думаю, он не очень-то склонен подчиняться чьей бы то ни было воле. Короче, человек он эгоистичный, не приученный к дисциплине. Мне больно упоминать об этом: я же люблю его всем сердцем...
      Чем больше Мендель говорил, тем явственнее вставало перед глазами Пейса слово «решителен», которое он прочел в досье Сполдинга. Полковник ни на миг не поверил в крайности, неожиданно приписанные Менделем характеру Дэвида. Мало кто смог бы проявить такое упорство в достижении цели, как Дэвид, если, конечно, все это правда. И если даже правдой будет лишь половина из того, что он услышал, то и тогда не беда. Такой-то им и нужен. Лучшего нечего и желать.
      Если бы в армии США нашелся сейчас хоть один солдат, способный действовать в любой ситуации, не дожидаясь команд свыше, именно он стал бы офицером разведки в Португалии.
      Резидентом в Лиссабоне.

* * *

       8 октября 1939 года
       Фэрфакс; шмат Вирджиния
      Там не было имен.
      Только цифры и буквы.
      Цифры и далее – буква.
      26В. 35Y. 51С.
      Ни биографий, ни прошлого... Никаких упоминаний о женах, детях, родителях... Как и о странах, городах, школах и университетах. Ничего, кроме данных, касавшихся физического и морального состояния и интеллекта всех тех, у кого больше не было имени.
      Лагерь, занимавший двести двадцать акров, располагался в глубинном и малолюдном районе штата Вирджиния. На его территории было все – и луга, и холмы, и буйные речные потоки. Непролазная лесная чащоба соседствовала с открытыми участками, поросшими травой. А у беспорядочных нагромождений гигантских валунов простирались топкие болота, изобиловавшие насекомыми, рептилиями и прочими тварями, с которыми человеку лучше бы не встречаться.
      Место под лагерь было выбрано с учетом всех требований, предъявляемых к подобным объектам. Участок опоясывало высокое, в пятнадцать футов, проволочное ограждение, по которому проходил электрический ток, неспособный, правда, убить человека, но вполне достаточный, чтобы вызвать шок. Вдоль изгороди, через каждые двенадцать футов, виднелись надписи, оповещавшие о том, что вся эта территория – лес, болота, луга и горы – находится в исключительной собственности правительства США. Местное население было проинформировано о том, что проход сюда закрыт для посторонних и что нарушение данного запрета чревато серьезными последствиями. И на той же ограде размещались и иные тексты, содержавшие ссылки на постановления и соответствующие статьи закона, передававшие указанный участок в собственность правительству, и уведомлявшие о напряжении в сети.
      Заповедная зона поражала разнообразием ландшафта, и, таким образом, это было лучшее место под лагерь, какое только можно найти в сравнительной близости к Вашингтону. Топография закрытого участка с удивительной точностью воспроизводила особенности рельефа тех мест, куда предстояло отправиться прошедшим здесь подготовку агентам.
      Тем, кого обозначали лишь цифрами и буквами.
      И у кого не было больше имен.
      Посреди ограждения, шедшего вдоль северной границы лагеря, располагались единственные в лагере ворота, к которым вела грунтовая дорога. А над ними возвышался металлический шит, протянувшийся между сторожевыми вышками, стоявшими по обе стороны ворот. Выведенные на нем большие буквы гласили:
      ШТАБ ДИВИЗИИ «ФЭРФАКС»
      И больше ничего. Никаких пояснений.
      На каждой сторожевой вышке у ворот имелись те же надписи, что и вдоль ограды, оповещавшие, предупреждавшие и уведомлявшие об исключительных правах правительства на этот участок, о связанных с этим статьях закона и о высоком напряжении тока в проволочной сетке.
      Все четко и определенно. Ошибки исключались.
      У Дэвида Сполдинга также имелся свой код в «Фэрфаксе» – 25L.
      Никакого имени. Только цифры и буква.
      Цифры и буква, означавшие, что подготовка этого агента должна быть завершена на пятый день второго месяца и что место – его назначения – Лиссабон.

* * *

      Трудно в это поверить, но за каких-то четыре месяца Дэвид Сполдинг должен был кардинально перестроить себя, как требовал того новый образ жизни, ожидавший его по завершении учебы. Задача сверхтрудная.
      – Возможно, вам не справиться с этим, – сказал полковник Эдмунд Пейс.
      – Я не уверен, что стал бы печалиться по данному поводу, – ответил Сполдинг.
      В программу подготовки агентов входило, однако, и разъяснение значения их будущей деятельности. Делалось это упорно, глубоко обоснованно, чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений относительно целесообразности предстоящей работы. И при этом, естественно, учитывались особенности психологического склада каждого из них.
      Правительство Соединенных Штатов не собиралось размахивать флагами в честь агента 25L и вообще поднимать вокруг него патриотическую шумиху. Это было бы просто неразумно. Ему ведь предстояло провести лучшие свои годы вдали от родины, в опасном, чуждом его сердцу окружении, где он станет говорить на языке врагов. Когда-то все они были для него людьми самыми обычными – таксистами, бакалейщиками, банкирами, адвокатами, – большинство которых, он видел, так и не были оболванены нацистской пропагандой. Теперь же, как говорилось официально в «Фэрфаксе», лишившимся рассудка преступникам удалось одурачить чуть ли не всех их и повести за собой. Во главе Германии стоят оголтелые фанатики, и многочисленные свидетельства ставят вне сомнения преступный характер их деятельности. Массовые убийства без суда и следствия, пытки и геноцид – вот что принесло правление этих людей.
      Да, все именно так.
      Они – преступники.
      Психопаты.
      И вождем у них – Адольф Гитлер.
      Адольф Гитлер уничтожает евреев. Пока тысячами, но в ближайшее время счет пойдет на миллионы, если вникнуть в смысл разработанной им программы «окончательного решения еврейского вопроса».
      Аарон Мендель был евреем. Второй отец Дэвида был евреем – второй отец, которого он любил больше родного отца. А эти проклятые Богом болваны вопят исступленно «Юден!» – «Евреи!».
      В сложившихся обстоятельствах Дэвиду Сполдингу нетрудно было проникнуться ненавистью к некогда самым обычным в его глазах людям – таксистам, бакалейщикам, банкирам, адвокатам, ставшим теперь жалкими марионетками в руках своих правителей.
      В лагере использовалось и другое «психологическое средство» воспитания, применявшееся ко всем без исключения, – к одним, однако, в большей степени, к другим – в меньшей.
      Это – оценка успехов и учет промахов проходивших подготовку агентов.
      В закрытой зоне царила атмосфера соперничества, каждый стремился к победе.
      И в этом никто не видел ничего плохого. Дух соревновательности не осуждался в «Фэрфаксе».
      Руководители лагеря признавали в психологической характеристике Дэвида Сполдинга, хранившейся в постоянно пополнявшемся разведывательным управлением досье на него, что кандидат на роль резидента в Лиссабоне пока что кое в чем слабоват, и, хотя они полагали, что работа во вражеском тыле закалит его – непременно закалит, если, конечно, он не провалится в первые же дни, – было бы все же лучше, по их мнению, использовать все, что только возможно в лагерных условиях для устранения имевшегося все еще у неге серьезного недостатка. Лучше и для разведки, и для агента, особенно для него.
      Сполдинг был уверен в своих силах, держался независимо и исключительно легко приспосабливался к обстановке... Все это прекрасно. Но ему же была свойственна и одна крайне отрицательная черта. Из-за особенностей своего психологического вклада он не спешил воспользоваться предоставлявшейся ему во время поединка благоприятной возможностью и терялся, когда должен был бы убить – пусть и в игровом варианте – противника, хотя и имел все преимущества перед ним.
      Полковник Эдмунд Пейс заметил этот недостаток уже к третьей неделе обучения. Само собой, агенту 25L нечего делать в Лиссабоне с подобным, весьма абстрактным, кодексом чести. А посему полковнику ничего не оставалось, как прибегнуть к испытанному средству.
      К духовному закаливанию через физические нагрузки.

* * *

      «Захват, удержание и высвобождение» – так, без всяких затей, именовался в «Фэрфаксе» этот наиболее сложный в физическом отношении, требовавший неустанных тренировок предмет, заключавшийся в обучении будущих агентов рукопашному бою. Применялись исключительно ножи, цепи, проволока, иглы, веревки, пальцы, колени и локти... Огнестрельному же оружию на занятиях не было места.
      Главное – реакция, реакция и еще раз реакция.
      Агент 25L проявил себя способным учеником. Несмотря на свой высокий рост, он неизменно демонстрировал превосходную координацию движений, ассоциирующуюся обычно в нашем сознании с людьми лишь плотного сложения. Однако ему нельзя было давать зазнаваться, он должен был на практике убедиться в преимуществе опережающего удара. Даже если его наносит пусть и не отличающийся особой силой, но преисполненный решимости противник.
      И поэтому полковник Эдмунд Пейс позаимствовал у английских подразделений коммандос лучших из имевшихся там бойцов. Трех находившихся до поры до времени в неведении специалистов доставили на бомбардировщике в лагерь «Фэрфакс» и только здесь проинструктировали их относительно порученного им дела.
      Троица получила вполне конкретное задание: «Сделать из агента 25L настоящего парня».
      И коммандос приступили к занятиям. К занятиям, длившимся много недель.
      А затем пришло время, когда они ощутили, что теряют былые преимущества перед вверенным их попечению агентом.
      Дэвид Сполдинг не собирался в чем-то уступать им и по уровню своей подготовки все более приближался к обучавшим его специалистам. Будущий резидент в Лиссабоне делал успехи.
      О чем и было доложено полковнику Эдмунду Пейсу, когда тот находился в своем кабинете в здании военного департамента.
      Все шло по плану.
      Недели складывались в месяцы. Проходившие в «Фэрфаксе» подготовку агенты досконально изучали всевозможные персональные средства нападения и защиты, самые различные методы саботажа и все известные – как легальные, так и тайные – способы проникновения в стан врага и возвращения назад. Они свободно разбирались теперь в кодах и шифрах, а находчивость, умение моментально найти выход из наисложнейших ситуаций как бы стали их второй натурой. Агент 25L добивался все новых успехов. Стоило же ему дать себе хоть какое-то послабление, как специалисты по «захвату, удержанию и высвобождению» тут же получали указание пожестче обращаться с ним. Ключ к психологическому воздействию на этого агента заключался в усилении физической нагрузки на него: наверху понимали, что присущее кандидату в резиденты самолюбие не позволит ему отступить.
      И так – до тех пор, пока не была достигнута цель. А это случилось тогда, когда ученик превзошел наконец своих наставников из коммандос.
      В общем, все шло по плану.

* * *

      – Теперь-то уж вы смогли бы сделать это, – сказал полковник.
      – У меня нет такой уверенности, – ответил Дэвид, облаченный в форму младшего лейтенанта, когда они с полковником сидели за одним из столиков в баре под поэтическим названием «Ландыш», где неспешно потягивали коктейль. И затем засмеялся негромко. – Однако я мог бы с полным правом на то рассчитывать на диплом, если бы таковые выдавались за успехи в овладении ремеслом уголовника.
      Через какие-то десять дней окончательно завершится подготовка агента 25L. Полученный им пропуск на свободный проход и выход с территории лагеря со сроком действия двадцать четыре часа нарушал установленный в зоне распорядок, однако Пейс настоял на том, чтобы его выдали Дэвиду. Полковник хотел поговорить со Сполдингом в неофициальной обстановке.
      – Ну как, вас по-прежнему тревожит сама мысль о том, что вам придется вдруг кого-то убить?
      Сполдинг взглянул на сидевшего напротив него полковника.
      – Если у меня будет время на размышление, то, думаю, мысль эта и в самом деле не даст мне покоя. А как вы относитесь к подобного рода делам?
      – Вполне спокойно... Я понимаю, что иначе нельзя.
      – О'кей! Я придерживаюсь того же.
      – Это особенно остро осознаешь, когда непосредственно сталкиваешься с противником.
      – Само собой, – согласился Дэвид.
      Пейс присматривался к Сполдингу. Как и ожидалось, он изменился. Бесследно исчезла отличавшая раньше его речь и манеры определенная мягкость с налетом раскованности. Место же ее заступили собранность и сдержанность и в словах, и в поведении. Метаморфоза еще ждала своего завершения, но сдвиги были уже налицо.
      В нем и теперь проглядывал профессионал. Лиссабон же поможет ему стать первоклассным разведчиком.
      – Довольны, что еще в «Фэрфаксе» стали офицером? У меня, например, на то, чтобы получить вот эти самые серебряные нашивки, ушло восемнадцать месяцев.
      – Опять все упирается во время. У меня просто не было его, чтобы осмыслить сей факт. Форму я надел только вчера и, признаюсь, пока что чувствую себя в ней непривычно. – Сполдинг провел рукой по гимнастерке.
      – Раз так, не носите ее.
      – Довольно странно слышать это...
      – Каков ваш душевный настрой? – перебил Дэвида Пейс.
      Сполдинг взглянул на полковника. На какое-то мгновение к нему вернулись прежние манеры, мягкость во взгляде и даже чувство юмора.
      – Сам не знаю... Такое, в общем, ощущение, будто меня собрали на каком-то скоростном конвейере. В некой работающей в бешеном темпе мастерской, если вы понимаете, что я имею в виду.
      – Примерно так оно и было. Если не считать того, что и вы многое отдали этой «мастерской».
      Сполдинг повертел задумчиво бокал. Посмотрел на плавающие в нем кубики льда, потом – на полковника.
      – Я воспринимаю ваши слова не более чем комплимент, – произнес он неторопливо. – Не думаю, чтобы это и в самом деле было так. Я видел тех, с кем проходил подготовку. Удивительные парни.
      – Да. И они знают, за что будут бороться.
      – Эти европейцы такие же сумасшедшие, как и те, с кем они собираются сразиться. Впрочем, у них есть все основания стремиться к борьбе. Я понимаю их...
      – У нас не много американцев, – сказал полковник, снова не дав Дэвиду договорить до конца, – готовых так же, как и они, ринуться в бой. Во всяком случае, в данный момент.
      – Те, с кем вы сейчас имеете дело, мало чем отличаются от уголовников.
      – Но мы же готовим их не к обычной воинской службе.
      – Я как-то не подумал об этом, – признался Сполдинг с улыбкой. – Данное обстоятельство, бесспорно, меняет дело.
      Пейс был недоволен собой. Он допустил пусть и небольшую, но все же оплошность, сболтнув лишнее.
      – Однако все это не имеет для вас никакого значения. Тем более, что через десять дней вы покинете Вирджинию. И расстанетесь с формой. По правде говоря, не стоило бы отправлять вас вот так, одного, сразу же на передовую. У нас еще нет опыта в подобного рода делах, но правила, касающиеся заявок на специалистов и их удовлетворения, не так-то легко изменить. – Пейс выпил, стараясь не встречаться глазами со Сполдингом.
      – Я полагал, что стану военным атташе при посольстве. Одним из нескольких.
      – В бумагах так и будет говориться. В том досье, что заведут на вас. Однако имеется одна существенная деталь: все это – лишь одно из ваших прикрытий. Вас не очень-то привлекает форма. И мы не думаем, что вам придется ее носить. Когда бы то ни было. – Пейс поставил бокал на стол и посмотрел на Дэвида. – Вы намечали для себя совершенно безопасный, вполне благопристойный род деятельности. Основание для этого давали вам и превосходное знание нескольких языков, и общественное положение ваших родителей, и обширные связи, коими располагали они. И когда, короче говоря, вы решили, что служба в армии дает вам неплохой шанс, вы поспешили туда.
      – Все вполне логично, – произнес Дэвид, подумав немного. – Что же вы видите в этом такого?
      – Понимаете ли, в посольстве лишь один человек будет знать правду. Он сам раскроется вам... Со временем, возможно, кто-то и заподозрит что-то неладное, но это случится не скоро. И к тому же никто ничего не узнает. Ни посол, ни его подчиненные... То, что хотел бы я сказать вам, сводится к следующему: вы будете находиться в тени.
      Дэвид засмеялся чуть слышно.
      – Судя по всему, вам следовало бы заранее подыскать мне дублера на случай, если меня вздернут на виселице.
      – Замену мы будем искать другим. Но не вам, – ответил коротко Пейс. Его голос звучал мягко и ровно. Сполдинг с удивлением взглянул на полковника.
      – Я не понял вас.
      – Не уверен, что я вправе раскрывать перед вами все карты. Замечу лишь: на первых порах вам не следует торопиться, главное – осторожность. Английский разведотдел МИ-5 дал нам несколько имен – не так уж и много, но достаточно, чтобы было с чего начинать. И все же вам придется создать собственную агентурную сеть. Из людей, которые будут поддерживать связь только с вами, и ни с кем другим. А это значит, что вам придется постоянно перебираться из одного места в другое. Согласно нашему плану, вы должны будете перейти через северную границу в Испанию, а если точнее, то в Страну Басков... этих в массе своей антифалангистов. Мы рассчитываем, что данная область к югу от Пиренеев сможет стать для нас своего рода резервной территорией, куда смогут отойти французские войска... Мы не обманываем себя: линия Мажино не продержится долго. Францию ждет поражение...
      – О Боже! – не удержался Дэвид. – Вы все предусмотрели!
      – Так это же то самое, чем и должны мы в основном заниматься. А иначе зачем был бы нужен «Фэрфакс»?
      Сполдинг, откинувшись на спинку стула, снова повертел в руке бокал.
      – Относительно агентурной сети все ясно: ведь в лагере и готовили нас всех к чему-то в этом роде. Однако я впервые слышу от вас о Северной Испании и о Стране Басков. Я знаком с этим краем.
      – Впрочем, мы не застрахованы от ошибок. Все, о чем я сказал, лишь прогнозы. Возможно, на вашу долю выпадет и поиск морских путей... Средиземное море. Малага, Бискайский залив, побережье Португалии – кто знает, не понадобятся ли они нам? Решать что и как придется вам самому. И действовать исключительно на свой страх и риск.
      – Ол-райт! Я все понял... Но как же все-таки с моим сменщиком?
      Пейс улыбнулся:
      – Вы еще не заступили на свой пост, так что рано говорить об этом. Или вам не терпится хоть сейчас отправиться в путь?
      – Вы же сами упомянули о том, что не собираетесь готовить мне дублера. Совершено неожиданно для меня.
      – Ну что же, вы правы.
      Полковник расположился поудобнее в кресле. Сполдинг углубился в свои мысли. Заранее подбирал слова, чтобы направить разговор в нужное ему русло. Он постарается выяснить все, что интересовало его. Проявит решительность и находчивость. В общем, в бою как в бою.
      – Мы рассчитывали, что вы пробудете в Португалии довольно долго. И что свои отпуска – урочные и «внеурочные» – станете проводить лишь на юге этой страны. Там, где вдоль побережья протянулись цепочкой селения...
      – И в их числе – Коста-де-Сантьяго, – выдохнул Сполдинг. – Сие пристанище для богачей из разных стран.
      – Все так. Создайте там себе прикрытие. Постарайтесь, чтобы вас почаще видели вместе с вашими родителями. В общем, примелькайтесь. – Пейс снова улыбнулся, но на этот раз как-то печально. – Я понимаю, сколь опасна вся эта затея.
      – Вы не знаете этих городков... Если я правильно раскрыл вас, как выражаемся мы в «Фэрфаксе», то в данный момент вы думаете вот о чем: кандидату в резиденты 25L лучше бы побродить побольше сейчас по улицам Вашингтона и Нью-Йорка, ибо не скоро он увидит их вновь.
      – После того как вы создадите агентурную сеть, мы уже не сможем рисковать, переправляя вас назад, поскольку будем исходить из того, что вы и далее станете расширять ее. Если же по какой-то причине вы вылетите из Лиссабона в одну из союзнических стран, то противник скрупулезно изучит все ваши передвижения за предыдущие несколько месяцев. А это поставит под угрозу буквально все. Но если вы не станете совершать зарубежных поездок, то ни вам лично, ни вашим интересам ничто не будет угрожать. Этому нас учит опыт англичан. Многие их агенты годами живут на месте, и никто их не трогает.
      – Не слишком приятная перспектива.
      – Вы – не сотрудник МИ-5. Мы отправляем вас туда лишь на время. Война же не вечно продлится.
      Теперь настала очередь Сполдинга улыбнуться. Улыбнуться улыбкой человека, не знающего точно, что и сказать.
      – В этом какая-то несуразица... В словах «Война же не вечно продлится»...
      – Почему?
      – Мы же еще не участвуем в ней.
      – Мы – да. Но вы – участвуете, – заметил Пейс.
      2
       8 сентября 1943 года
       Пенемюнде, Германия
      Человек в полосатом костюме от модного портного с Альтештрассе с недоверием смотрел на трех мужчин, сидевших за столиком напротив него. Это были сотрудники лаборатории. На лацканах их белых халатов красовались красные металлические значки, открывавшие трем этим ученым доступ в помещения научного центра, закрытые для всех, кроме элитарного слоя служащих Пенемюнде. К отвороту пиджака прибывшего из Берлина мужчины был прикреплен такой же точно значок, служивший в данный момент его опознавательным знаком. Он сам не знал, стоило ли ему или нет выставлять на вид эту бляху.
      Но без сомнения, сейчас ему хотелось бы лишь одного – чтобы у него на пиджаке не было никакого значка.
      – Я не могу согласиться с вами, – произнес он спокойно. – Это же абсурд.
      – Тогда пройдемте с нами, – предложил сидевший посередине ученый и кивнул коллеге справа от него.
      – К чему откладывать? – сказал третий, мужчина.
      Все четверо встали со своих мест и направились к стальной двери, которая вела в апартаменты научного центра. Каждый из них отколол значок с лацкана и прижал к серой пластинке в стене. И всякий раз, когда кто-то проделывал это, зажигалась небольшая белая лампочка, выключавшаяся через пару секунд. Время достаточное, чтобы сфотографировать желающего пройти внутрь. По окончании сей процедуры шедший последним мужчина, один из сотрудников Пенемюнде, открыл дверь, и все вошли в вестибюль.
      Если бы потом из помещения вышло только трое, или пятеро, или любое число людей, не соответствующее числу вошедших в помещение и запечатленных на фотографиях граждан, тотчас же сработала бы сигнализация.
      Четверка прошла молча по длинному белому коридору. Прибывший из Берлина человек шел впереди рядом с ученым, сидевшим за столом посередине и, судя по всему, выполнявшим в данное время обязанности экскурсовода.
      Подойдя к лифтовой площадке, они повторили тот же ритуал с красными значками, серой пластинкой и вспыхивавшей лишь на пару секунд белой лампочкой, что и при входе в здание. На этот раз под пластинкой зажглась цифра 6.
      И тут же толстая стальная панель отошла с глухим звоном в сторону, открывая доступ в кабину лифта номер шесть, куда и ступили трое ученых с их гостем.
      В лифте было обозначено восемь этажей, четыре из которых располагались под землей. Когда кабина достигла самого нижнего этажа Пенемюнде, они вышли и снова проследовали по белому коридору, пока их не встретил высокий охранник в плотно облегающей зеленой форме и с кобурой, пристегнутой к широкому коричневому поясу. В кобуре же покоился «люгер-штернлихт» – выполненный по спецзаказу пистолет с оптическим прицелом. Одного взгляда на фуражку дежурного было достаточно, чтобы понять, что это оружие изготовлено для гестапо.
      Офицер гестапо сразу узнал трех ученых и небрежно кивнул им. Зато человек в полосатом костюме привлек его внимание. Охранник жестом приказал незнакомцу отстегнуть красный значок.
      Тот подчинился. Гестаповец забрал у него бляху, подошел к телефону, висевшему на стене коридора, и нажал несколько кнопок. Затем назвал имя берлинца и стал ждать. Ожидание длилось секунд десять.
      Повесив трубку, он повернулся к человеку в полосатом костюме. Самодовольное выражение исчезло с его лица.
      – Простите за задержку, герр Штрассер. Я должен был бы знать... – Гестаповец вернул берлинцу значок.
      – Не стоит извиняться, герр оберлейтенант. Ваши извинения понадобятся лишь в том случае, если вы не станете справляться со своими обязанностями.
      – Danke, – поблагодарил берлинца охранник и посторонился, пропуская всех четверых.
      Они подошли к двойной двери. Щелкнул замок. Наверху вспыхнули белые лампочки. Когда же ученые с берлинцем входили в дверь, их снова сфотографировали.
      Коридор, в котором они теперь оказались, был окрашен в темно-коричневый цвет. После ярко освещенных холлов глаза Штрассера не сразу привыкли к царившему тут полумраку, который не в силах были разогнать небольшие, светившиеся тускло потолочные лампы.
      – Прежде вы никогда здесь не бывали, – обратился к берлинцу ученый, выступавший в роли экскурсовода. – Подобное освещение задумано одним инженером-оптиком. Он хотел, чтобы глаза отдыхали после яркого света микроскопов. Однако большинство нас считает, что это пустая затея.
      В конце длинного темного коридора была еще одна дверь. Штрассер машинально потянулся к значку, но сопровождавший его ученый замахал головой и сделал рукой отрицательный жест.
      – Здесь недостаточно света для фотографирования, и поэтому в данном случае охранное устройство находится внутри.
      Дверь открылась, и все четверо вошли в большую лабораторию. У правой стены на рабочих, ярко освещенных столах стояли мощные микроскопы. К каждому столу был придвинут стул. Слева также – столы и микроскопы, но их было меньше, а стулья и вовсе отсутствовали: они здесь только бы мешали собравшимся на совещание ученым смотреть в одни и те же линзы.
      Дверь в конце комнаты вела в обшитую толстыми стальными листами кладовку семи футов в длину и шириной четыре фута. На двери – две ручки и колесо, блестевшие серебряной краской.
      Ученый, сопровождавший берлинца, приблизился к ней.
      – В нашем распоряжении – пятнадцать минут, после чего часовое устройство заблокирует все панели и ящики. Я решил закрыть хранилище на неделю. Если, конечно, вы не станете возражать.
      – А вы уверены, что я соглашусь на это?
      – Да. – Ученый повернул колесо вправо, а затем влево. – Цифровой шифр меняется автоматически каждые двадцать четыре часа, – пояснил он и, придав колесу окончательное положение, занялся ручками: верхнюю опустил, а нижнюю поднял.
      Послышался щелчок, и ученый открыл дверь.
      – Здесь хранятся используемые в Пенемюнде инструменты и детали, – повернулся он к Штрассеру. – Сейчас вы сами их увидите.
      Штрассер ступил в кладовую. Внутри в пять рядов, от пола до потолка, размещались стеклянные поддоны. По сто в каждом ряду, всего же – пятьсот.
      Пустые емкости помечались белой полосой и словом «auffullen» .
      Полные – черными полосами.
      Пустые поддоны занимали четыре с половиной ряда.
      Штрассер подошел к ним поближе, снял крышки с некоторых из них и, ознакомившись с их содержимым, обратился к ученому:
      – И это – единственное ваше хранилище?
      – Да. У нас сейчас всего лишь шесть тысяч комплектов. Сколько же потребуется их для наших экспериментов, одному лишь Богу известно. Сами можете видеть, надолго ли хватит нам всего этого.
      Штрассер взглянул ученому в глаза:
      – Вы понимаете, что говорите?
      – Конечно. Мы сможем провести только часть необходимых исследовании. И все. Пенемюнде ожидает крах.

* * *

       9 сентября 1943 года
       Северное море
      Из-за плотной завесы облаков, нависшей над Эссеном, эскадрилья бомбардировщиков «Б-17» не смогла нанести удар по этому городу, и тогда командир, несмотря на возражения остальных пилотов, наметил другую цель – судоверфь к северу от Бремерхафена. Данное место пользовалось у летчиков дурной славой. И вполне заслуженно. Указанный объект денно и нощно охраняли «мессершмитты» – самолеты-перехватчики, экипажи которых, прозванные отрядами самоубийц, комплектовались из «штук» – молодых сорвиголов из маньяков-нацистов, рвавшихся в бой и шедших чуть что на таран. И не обязательно из-за отважной своей натуры: нередко подобный поступок объяснялся их неопытностью или, того хуже, – плохой подготовкой.
      Северное предместье Бремерхафена в данный момент представляло собой лишь цель номер два. Когда же оно было главной целью, бомбардировщикам придавался эскорт из истребителей Восьмой воздушной армии, снятый тотчас, как только этот район стал для бомбардировочной авиации второстепенным объектом.
      Командир эскадрильи был человеком упрямым: недаром же он выпускник Уэст-Пойнта . И поэтому наметил не просто нанести бомбовый удар по вражескому объекту, а сделать это с малой высоты, что обеспечивало наибольшую точность попадания в цель.