— Тогда скажите мне: ваш план в конечном счете предполагает, что такое лечение станет доступным массам, то есть каждому? Или только тем, кого Ленц называл “великими”?
      — Что ж, вы коснулись серьезной проблемы. Мне была оказана высокая честь, когда Юрген выбрал меня для того, чтобы я стал в некотором роде вербовщиком для этой августейшей группы мировых... полагаю, можно сказать, светил. Wiedergeborenen, как называет нас доктор Ленц — возрожденные. Наши длани простираются далеко за пределы той узкой группы, какую представляла собой “Сигма”. Могу сказать, что я привел сюда Уолтера и моего старого друга Мириам Бэйтиман — судью Мириам Бэйтиман. Я был призван оказывать содействие в выборе тех, кто казался достойным такой участи. Со всего мира — из Китая, России, Европы, Африки — отовсюду без каких-либо предпочтений. За исключением признаков мании величия.
      — Но Арнольд Карр не намного старше меня...
      — Вообще-то у него самый идеальный возраст для того, чтобы начать это лечение. Если он захочет, то сможет всю свою дальнейшую жизнь — очень долгую жизнь — оставаться сорокадвухлетним. Или же снова стать биологически эквивалентным себе тридцатидвухлетнему. — Историк от восхищения широко раскрыл глаза. — На сегодня нас сорок человек.
      — Я понимаю, — прервал его Бен, — но...
      —  Выслушайтеменя, Бен! О господи, еще один член Верховного суда, которого мы выбрали, великий юрист, тоже чернокожий. Он сын издольщика и прошел на своем веку через сегрегацию и десегрегацию. Какую мудрость он накопил за свою жизнь! Разве сможет кто-нибудь заменить его? А живописец, чьи работы уже полностью преобразовывают мир искусства — каким количеством потрясающих холстов он сможет осчастливить человечество? Вы только подумайте, Бен, если величайшие композиторы, каких только знала история, и писатели, и художники — такие, как Шекспир, как Моцарт, как...
      Бен всем телом подался вперед.
      — Это безумие! — прогремел он. — Богатые и сильные будут жить вдвое дольше, чем бедные и безвластные! Это отвратительный заговор элиты!
      — А если и так — что из того?— не задумываясь, откликнулся Годвин. — Платон писал о короле-философе, о правлении мудрецов. Он понимал, что наша цивилизация движется вперед скачками, то продвигается, то отступает. Мы изучаем уроки только для того, чтобы забыть их. Трагедии истории то и дело повторяются — Холокост, а затем разные геноциды, как будто мы забыли обо всем, что с нами было. Мировые войны. Диктатуры. Ложные мессии. Притеснение меньшинств. Создается впечатление, что мы совершенно не эволюционируем.Но теперь, впервые, мы можем полностью изменить все это. Мы можем переделатьчеловеческую расу!
      — Каким же образом? Ведь вас так ничтожно мало. — Бен скрестил руки на груди. — Это еще одна проблема из тех, с которыми сталкиваются любые элиты.
      Годвин секунду-другую смотрел на Бена, а потом рассмеялся.
      — Мы немногие, мы немногочисленные счастливцы, мы, братская общность — да, все это звучит до смешного неадекватно великим задачам, не так ли? Но человечество прогрессирует отнюдь не через какой-то процесс коллективного просвещения. Мы прогрессируем, потому что некий индивидуум или горстка людей где-нибудь добивается крупного достижения, а все остальные от этого выигрывают. Лет триста назад в местности с почти поголовно неграмотным населением один человек выдумывает новый способ математических вычислений — или их было двое? — и путь развития нашего общества изменяется целиком и полностью. Сто лет назад один человек додумывается до теории относительности, и ничто в мире уже не может идти по-старому. Скажите-ка мне, Бен, вам точно известно, как работает двигатель внутреннего сгорания? Вы могли бы собрать его, даже если бы я дал вам все детали? Вы знаете, как проходит вулканизация каучука? Конечно, нет, но все равно вы свободно пользуетесь автомобилем. Вот так все это и происходит. В примитивном мире — я знаю, что мы, как предполагается, больше не используем этот термин, но прошу на сей раз извинить меня — между тем, что знает один из соплеменников и любой из остальных, не существует большой разницы. Но в западном мире все совсем не так. Разделение труда это, собственно, и есть признак цивилизованности — чем выше степень разделения труда, тем более развитым является общество. И самый важный раздел проходит между интеллектуальным и физическим трудом. В Манхэттенском проекте была занята ничтожная горстка людей — и все же ее трудами планета изменена навсегда. В минувшем десятилетии несколько маленьких команд ученых расшифровали человеческий геном. Что из того, что подавляющее большинство людей понятия не имеет о том, какая разница существует между никуилом и ниацином — все равно они успешно пользуются и тем, и другим. Люди во всем мире используют персональные компьютеры — те самые люди, которые даже слыхом не слыхивали о машинных кодах, понятия не имеют даже о самых общих принципах построения интегральной схемы. Знанием и ремеслом владеют немногочисленные счастливцы, и все же выгоды от этого получают бесчисленные множества. Так что, прогресс нашего вида животного мира осуществляется не путем могучих коллективных усилий — евреи, возводящие пирамиды. Это делают индивидуумы, очень малочисленные элиты, догадывающиеся о том, как получить огонь, изобретающие колесо или центральный процессор и переделывающие таким образом самый ландшафт, на котором проходят наши жизни. А то, что верно для науки и техники, не может быть неверным и для политики. С одной лишь разницей — график “учебного процесса” здесь охватывает куда более длительный период. А это означает, что к тому моменту, когда мы полностью осознаем свои ошибки, нас заменяют более молодые выскочки, которые повторяют те же самые ошибки снова и снова. Мы не можем в достаточной степени научиться чему бы то ни было, потому что нам отпущен для этого недостаточный срок. Люди, основавшие “Сигму”, признали это ограничение за внутреннее состояние, присущее человеческому роду, и исходили из того, что наша разновидность будет вынуждена всегда считаться с ним, если, конечно, ей вообще удастся выжить. Вы начинаете понимать суть дела, Бен?
      — Продолжайте, — произнес Бен тоном нерешительного студента.
      — Действия “Сигмы” — наша попытка взять под контрольполитику послевоенной эпохи — были только началом. Теперь мы можем изменить лицо планеты! Гарантировать мир во всем мире, процветание и безопасность благодаря мудрому управлению и организованному рынку ресурсов планеты.
      Если это и есть, по вашим словам, заговор элиты, то посудите сами: действительно ли это такая плохая вещь? Если нескольким несчастным военным беженцам придется раньше срока предстать перед Создателем, но ценой этого окажется спасение всего мира — нужно ли считать это очень уж большой трагедией?
      — Но ведь все, о чем вы говорите, предназначено лишь для тех, кого вы сочтете достойными, правильно? — уточнил Бен. — А всех остальных вы к этому не допустите. Будут существовать люди двух классов.
      — Управляемые и правители. Но это неизбежно, Бен. Будут Мудрецы и управляемые массы. Это единственный способ сформировать жизнеспособное общество. Мир уже перенаселен. Значительная часть жителей Африки даже не имеет чистой питьевой воды. Если все будут жить вдвое или втрое дольше обычного срока, то, сами подумайте, к чему это приведет. Мир погибнет! Именно поэтому Ленц в его мудрости хорошо понимает, что долголетие — привилегия лишь очень немногих.
      — А что же будет с демократией? Как это можно увязать с народовластием?
      Щеки Годвина вдруг покраснели.
      — Избавьте меня от сентиментальной риторики, Бен. История о том, насколько люди бесчеловечны по отношению друг к другу, сама по себе заслуживает описания в сотнях и сотнях томов: толпавсегда разрушала то, что кропотливо создавалось благородством.Основной задачей политики всегда было спасти людей от самих себя. Это далеко не сразу удается понять новичкам, но принципаристократии был всегда верным: правление лучших. Проблема заключалась в том, что аристократия зачастую не могла предоставить лучших. Но представьте себе, что вы впервые в человеческой истории получили возможность рационализировать эту систему, создать скрытую аристократию, базирующуюся на объективных достоинствах — с Wiedergeborenen, которые несут службу хранителей цивилизации.
      Бен поднялся и принялся расхаживать по комнате. Он чувствовал, что у него кружится голова. Годвин, нанизывающий свои легковесные софистические оправдания творившихся преступлений, оказался пойманным на крючок с непреодолимо привлекательной приманкой — чуть ли не бессмертием.
      — Бен, вам сколько — тридцать пять или тридцать шесть? Вы воображаете, что будете жить вечно. Я знаю, в вашем возрасте я тоже так думал. — Бен снова опустился на диван. — Но я хочу, чтобы вы представили себе, что вам восемьдесят пять или девяносто, да пошлет вам Бог столь долгую жизнь. У вас семья, у вас дети и внуки. Вы прожили счастливую жизнь, ваша работа получила всеобщее признание, и хотя вы обладаете всеми обычными старческими бедами...
      — Я хотел бы умереть, — кратко ответил Бен, не дослушав до конца.
      — Совершенно верно. Если вы находитесь в том же состоянии, в каком пребывает большинство людей, достигающих этого возраста. Но вам вовсе не обязательно становитьсядевяностолетним. Если вы начнете эту терапию сейчас, то вы навсегда останетесь в своей лучшей поре, в середине четвертого десятка. Видит бог, чего бы я только ни отдал за то, чтобы оказаться в вашем возрасте! И прошу вас, не говорите мне, что у вас есть на это какое-то возражение морального порядка.
      — Я толком не знаю, что и думать об этом, — сказал Бен, внимательно наблюдая за выражением лица Годвина.
      Профессор, казалось, поверил ему.
      — Прекрасно. Вы не находитесь в плену предубеждений. Я хочу, чтобы вы присоединились к нам. Вошли в число Wiedergeborenen.
      Бен, как бы в задумчивости, уткнулся лицом в ладони с растопыренными пальцами.
      — Это, конечно, очень привлекательное предложение. — Его голос звучал приглушенно. — Вы подробно осветили для меня несколько...
      — Джон, вы еще здесь? — перебил его громкий и веселый голос Ленца. — Последний вертолет уже скоро отправится!
      Годвин стремительно вскочил.
      — Я должен успеть на транспорт, — извиняющимся тоном сообщил он. — Мне хотелось бы, чтобы вы подумали о том, что мы с вами только что обсудили.
      Вошел Ленц, обнимая за талию сутулого старика.
      Якоб Зонненфельд.
      — Ну как, хорошо побеседовали? — поинтересовался Ленц.
       Нет. Только не он!
       — Вы?.. — выпалил Бен, удивленно глядя на старого охотника за нацистами, и вскочил.
      — Я думаю, что мы можем получить нового рекрута, — угрюмо произнес Годвин и кратко, но выразительно взглянул на Ленца.
      Бен повернулся к Зонненфельду.
      — Они узнали о том, что я отправился в Буэнос-Айрес, от вас, не так ли?
      У Зонненфельда было такое выражение лица, словно от этих слов ему стало больно. Он отвел взгляд.
      — В жизни бывают моменты, когда приходится решать, на какую сторону встать, — ответил он. — Когда началось мое лечение...
      — Пойдемте, джентльмены, — снова перебил его Ленц. — Нам нужно торопиться.
      Годвин и Зонненфельд двинулись к выходу. Бен явственно услышал рокот вертолета.
      — Бенджамин, — не оборачиваясь, сказал Ленц. — Будьте добры, побудьте здесь. Я рад был услышать, что от вас можно ожидать интереса к нашему проекту. Так что теперь нам с вами стоит немного побеседовать.
      Бен почувствовал, что его схватили сзади, и тут же к его запястьям прикоснулась холодная сталь. Наручники. У него не было никаких шансов на спасение.
      Охранники проволокли его через большой зал, мимо тренажеров и медицинских контрольных приборов.
      Он заорал во всю силу своих легких и подогнул ноги. Если бы здесь оставался хоть кто-нибудь из Wiedergeborenen, этот человек увидел бы, как с ним обращаются, и, конечно, запротестовал бы. Эти люди не были злыми.
      Но никого из них уже не было в замке, по крайней мере он никого не видел.
      Третий охранник схватил его за руку выше локтя. Бена волокли коленями по каменному полу; это оказалось мучительно больно. Он принялся дергаться и вырываться. Появился еще один охранник, и теперь Бена волокли за руки и за ноги, хотя он продолжал извиваться и рваться всем телом, чтобы как можно сильнее затруднить задачу своим противникам, и продолжал кричать.
      Его втащили в лифт. Один из охранников нажал кнопку второго этажа. Через несколько секунд двери открылись в абсолютно белый коридор. Когда охранники выволокли его — он прекратил сопротивление: какой смысл? — проходящая мимо медсестра уставилась на него, раскрыв рот от неожиданности, и тут же поспешно отвела взгляд.
      Его приволокли в комнату, похожую на операционную, и подняли на кровать. Санитар, который, похоже, дожидался его появления — неужели охранники успели предупредить по радио? — пристегнул его лодыжки и запястья к койке широкими упругими цветными ремнями, а потом снял наручники.
      Бен, измотанный донельзя, лежал неподвижно. Все охранники, кроме одного, покинули помещение; они свое дело сделали. Оставшийся застыл перед закрытой дверью. На груди у него висел автомат “узи”.
      Дверь открылась, и вошел Юрген Ленц.
      — Я восхищаюсь вашим умом, — сказал он. — Я был уверен, что старая пещера давно завалена или по крайней мере непроходима, так что благодарю вас за то, что вы показали нам, откуда можно ждать опасности. Я уже приказал взорвать этот проход.
      Бен задумался: действительно ли Годвин искренне предлагал ему присоединиться к этой компании? Или же старый наставник просто пытался нейтрализовать его? В любом случае Ленц был слишком, слишком осторожным и подозрительным человеком и не мог поверить опасному противнику.
      Или все-таки мог?
      — Годвин предлагал мне присоединиться к проекту, — сказал Бен.
      Ленц подкатил к его кровати металлический столик на колесиках и взял со стеклянной крышки шприц.
      — Годвин доверяет вам, — заявил он, поворачиваясь к Бену. — А я не доверяю.
      Бен следил за его лицом.
      — Доверяет мне по поводу чего?
      — Того, что вы с уважением отнесетесь к нашей потребности в конфиденциальности. А также того, о чем вы или ваша любознательная подруга уже могли кому-то сообщить.
       Так вот, какова его ахиллесова пята!
      — Если вы освободите ее целой и невредимой, то мы с вами могли бы заключить сделку, — сказал Бен. — И каждый из нас получит то, что хочет.
      — И, конечно, я могу быть уверенным в том, что вы сдержите ваше слово?
      — Это будет полностью в моих интересах, — ответил Бен.
      — Люди не всегда действуют в соответствии со своими личными интересами. Если бы я даже мог когда-нибудь забыть об этом, angeli rebelli очень убедительно напомнили мне.
      — Давайте попробуем смотреть на это дело просто. Мой интерес состоит в том, чтобы вы отпустили Анну Наварро. Ваш — в том, чтобы сохранять свой проект в секрете. У нас есть взаимные интересы, так что мы вполне можем договориться к обоюдному удовольствию.
      — Что ж, — с сомнением в голосе протянул Ленц. — Возможно. Но сначала мне потребуется обратиться к помощи химии, чтобы подкрепить вашу честность, на тот случай, если она не сможет достаточно проявиться естественным путем.
      Бен внутренне напрягся, чтобы подавить нахлынувшую панику.
      — Что это означает?
      — Никакого вреда. Даже, напротив, весьма приятный опыт.
      — Не думаю, что у вас есть время для этого. Особенно если учесть, что в любую секунду здесь могут появиться агенты правоохранительных служб. Это ваш последний шанс на заключение сделки.
      — Мисс Наварро оказалась здесь одна и без поддержки, — ответил Ленц. — Она никого не вызвала. Это она лично сказала мне. — Он помахал шприцем. — И ручаюсь вам, что она говорила правду.
       Продолжай болтовню! Переключи его на другую тему!
       — Откуда вы знаете, что можете доверять ученым из вашей команды?
      — Я им не доверяю. Все — все материалы, компьютеры, аппаратура, слайды, химические формулы — находится здесь.
      Бен попытался усилить нажим.
      — И все равно вы уязвимы. Кто-то мог получить доступ к внешним хранилищам данных. А ведь любое кодирование рано или поздно поддается расшифровке.
      — Именно поэтому никаких внешних хранилищ не существует, — ответил Ленц. Было ясно, что он получает искреннее удовольствие, указывая на ошибки, обнаруживающиеся в гипотезах Бена. — Это риск, который я не могу себе позволить. Признаюсь со всей откровенностью: я не представляю себе, что бы со мной было, если бы я чрезмерно доверял моим соратникам и коллегам.
      — Раз уж мы оба говорим откровенно, позвольте мне задать вам один вопрос.
      — Да? — Ленц принялся массировать левое предплечье.
      Бена, пока не вздулась вена.
      — Я хотел бы узнать, зачем вы убили моего брата.
      Ленц воткнул иглу в вену. Как показалось Бену, его движение было чрезмерно энергичным.
      — Это не должно было случиться. Это сделали фанатики из моей службы безопасности, я глубоко об этом сожалею. Ужасная ошибка. Они испугались, что сделанное вашим братом открытие — первоначальный состав правления “Сигмы” — поставит под угрозу нашу работу.
      Сердце Бена лихорадочно забилось, и он снова взял себя в руки и заставил успокоиться.
      — А мой отец? Ваши “фанатики” убили его тоже?
      — Макс? — Ленц изумленно выкатил глаза. — Макс — гений. Я глубоко восхищаюсь этим человеком. О, нет, я не причинил бы вреда ни одному волоску на его голове.
      — Тогда где же он?
      — А он что, куда-то уехал? — с невинным видом спросил Ленц.
       Болтай, не останавливайся!
       — Тогда зачем нужно было убивать всех остальных стариков?
      Левый глаз Ленца пару раз чуть заметно дернулся.
      — Это была уборка. В данном случае мы говорим главным образом об индивидуумах, принимавших персональное участие в деятельности “Сигмы”, о тех из них, кто стремился сопротивляться неизбежному. Они были недовольны тем, что “Сигма” все больше оказывалась под моим влиянием, чувствовали себя оскорбленными из-за возрастания моей роли. О, со всеми нашими членами обращались великодушно...
      — Вы хотите сказать, держали на коротком поводке? Выплачивали им нечто вроде пенсии, чтобы подкрепить их осмотрительность.
      — Если хотите, можно сказать и так. Но пришло время, когда этого оказалось недостаточно. В итоге все свелось к принципиальным порокам мировоззрения. А суть дела в том, что они отказались принять и поддержать программу. Были и такие, кто сделался назойливым, даже нескромным и в то же время давно утратил способность что-либо предложить. Это были ненужные, совершенно излишние нити, и пришло время их отрезать. Возможно, это может показаться излишне жестким решением, но когда под угрозой оказывается так много, вы ведь не ограничиваетесь тем, что делаете вашим подопечным резкие выговоры, шлепаете их по рукам или не выпускаете из класса на перемену, не так ли? Вы принимаете более категорические меры.
       “Только не позволяй себе ни секунды растерянности, —приказал себе Бен. — Он должен быть увлечен разговором”.
       — А вам не кажется, что убийство этих стариков само по себе было глупым риском? Смертные случаи не могут не вызывать подозрений.
      — Прошу вас... — поморщился Ленц. — Все смерти выглядели совершенно естественными, но даже в том случае, если бы токсин был обнаружен... У этих людей было множество врагов во всех странах мира.
      Ленц услышал звук в ту же секунду, что и Бен.
      Автоматная очередь где-то совсем неподалеку.
      И еще одна — еще ближе.
      Крик.
      Ленц, держа шприц в руке, повернулся к двери. Что-то сказал стоявшему перед дверью охраннику.
      Дверь резко распахнулась, и комнату залило градом пуль.
      Раздался громкий крик, и охранник осел на пол, прямо в лужу собственной крови.
      Ленц ничком кинулся на пол.
       Анна!
      Никогда еще в жизни Бену не приходилось испытывать такого облегчения. Она жива, неизвестно, как ей это удалось, но она жива.
      — Бен! — крикнула она, захлопнув за собой дверь и не забыв повернуть ключ в замке. — Бен, ты цел?
      — Я в полном порядке, — откликнулся он.
      — Встать! — крикнула она Ленцу. — Встать, проклятый сукин сын.
      Она шагнула вперед, держа автомат, нацеленный на Ленца. На ней был короткий белый медицинский халат.
      Ленц поднялся. Его лицо раскраснелось, серебристо-седые волосы растрепались.
      — Моя охрана будет здесь через несколько секунд, — произнес он заметно дрожащим голосом.
      — Не слишком рассчитайте на это, — ответила Анна. — Я заблокировала все крыло, а двери заклинены с той стороны.
      — Думаю, что вы убили этого охранника, — сказал Ленц; в его голосе вновь слышалась бравада. — А я-то думал, что агентов правительства Соединенных Штатов учат убивать только для самозащиты.
      — Разве вы не знаете, что я сейчас не на службе? — резко бросила Анна. — Руки в стороны. Где ваше оружие?
      — Я безоружен! — с возмущенным видом заявил Ленц.
      Анна шагнула к нему.
      — Вы, конечно, не будете возражать, если я проверю, не ошиблись ли вы. Руки в стороны, я сказала!
      Она медленно подошла к Ленцу и засунула свободную руку во внутренний карман его пиджака.
      — Давайте-ка, посмотрим, — сказала она. — Очень надеюсь, что мне удастся сделать это и не нажать на спуск этого дурацкого автомата. Я не слишком привыкла пользоваться подобными крошками.
      Ленц побледнел.
      Улыбнувшись, словно фокусник, вытаскивающий кролика из цилиндра, Анна извлекла из нагрудного кармана пиджака Ленца крохотный пистолетик.
      — Ну-ну, — укоризненно произнесла она. — Разве прилично старику так себя вести? Подумайте сами, Юрген. Или ваши друзья все еще называют вас Герхардом?

Глава 47