Через несколько шагов Бен уткнулся в пыльную гладкую поверхность. Это была тяжелая железная дверь, закрытая на массивный засов. Он отодвинул засов, толкнул дверь, и она пронзительно скрипнула. Очевидно, ее не открывали со времен войны. Тогда Бен навалился на дверь всем своим весом. С громким стоном дверь подалась.
      Помещение, в которое он попал, оказалось очень небольшим, но все равно было немного просторнее, чем тамбур, из которого он вошел. Его глаза, привыкшие к темноте, неплохо различали контуры предметов. По чуть заметной полоске просачивавшегося света Бен нашел следующую дверь и принялся шарить по стене рядом с нею, разыскивая выключатель.
      Выключатель оказался там, где он рассчитывал; зажглась ничем не прикрытая лампочка, висевшая под потолком.
      Он находился в маленькой кладовке. Вдоль каменных стен громоздились стальные полки, выкрашенные в неопределенный цвет, который с известной натяжкой можно было бы назвать бежевым, а на этих полках стояли густо покрытые пылью старые картонные коробки, корзины и цилиндрические металлические банки.
      Он снял шлем и вязаную шапочку, затем освободился от рюкзака, из которого вынул два полуавтоматических пистолета, и положил все, кроме оружия, на одну из полок. Один пистолет он засунул за пояс сзади и, не выпуская из рук второй, принялся изучать ксерокопию плана замка. Можно было не сомневаться, что с тех пор, когда здесь размещалось часовое производство, замок претерпел довольно значительные изменения, но основной план должен был сохраниться: для серьезной перепланировки потребовалось бы переносить капитальные — и очень массивные — стены.
      Он взялся за дверную ручку. Она легко повернулась, и дверь открылась.
      Бен оказался в ярко освещенном коридоре с каменным полом и сводчатым потолком. Ни справа, ни слева не было видно ни души.
      Наугад он пошел направо. Рифленые подошвы альпинистских ботинок приглушали шаги. Если бы не негромкое поскрипывание мокрой кожи, его походка была бы совсем беззвучной.
      Впрочем, он отошел совсем недалеко, когда в конце коридора появился какой-то человек, направлявшийся прямо к нему.
       “Сохраняй спокойствие,— напомнил он себе. — Веди себя так, будто ты находишься здесь с полным правом”.
      Это было не так уж легко для человека, облаченного в мокрую грязную одежду и с лицом, которое все еще украшали синяки и ссадины, полученные во время происшествия в Буэнос-Айресе.
      Живее!
      Увидев слева дверь, Бен остановился, на мгновение прислушался, а затем открыл ее, надеясь, что за ней не окажется никаких слишком уж неприятных сюрпризов.
      Едва он успел скрыться в комнате, как неизвестный прошел мимо — мужчина, одетый в белую куртку, похожую на прыжковый костюм парашютиста, с висевшим на поясе пистолетом в кобуре. Скорее всего охранник.
      Помещение имело футов двадцать в длину и пятнадцать в ширину. В падающем из коридора свете Бен разглядел, что здесь тоже громоздятся металлические полки. Он нащупал выключатель и зажег свет.
      То, что он увидел, было слишком ужасным для того, чтобы быть реальным, и в первый миг он решил, что пал жертвой какого-то кошмарного оптического обмана.
      Но это вовсе не было иллюзией.
       “Боже мой!— думал он. — Этого не может быть”.
      От того, что он увидел, у него подкосились ноги, и все равно Бен не мог отвести глаз от этого зрелища.
      Все полки были уставлены рядами запыленных стеклянных банок; среди них попадались и маленькие, наподобие тех, в каких миссис Уолш консервировала фрукты, и большие, в два фута высотой.
      Каждая банка была наполнена жидкостью, скорее всего консервантом, вроде формалина, слегка помутневшей от времени и загрязнений.
      И в жидкости плавали, как огурцы в рассоле, в каждой банке по одному...
      Нет, это не могло быть настоящим!
      Он почувствовал, что весь покрылся гусиной кожей.
      В каждой банке находилось по человеческому младенцу.
      Банки были выстроены с ужасающей аккуратностью.
      В самых маленьких — крошечные эмбрионы, в начальной стадии беременности — мелкие бледно-розовые креветки, прозрачные насекомые с хвостами и гротескно большими головами.
      Затем зародыши немногим более дюйма в длину — скрюченые, с короткими ручками и огромными головами, запакованные в околоплодные мешки.
      Зародыши не намного крупнее, но казавшиеся больше похожими на людей — согнутые ножки, растопыренные ручки, глазки, словно ягоды черной смородины, — плавающие в совершенно круглых оболочках, окруженных рваным ореолом хорионового мешка.
      Миниатюрные младенцы с закрытыми глазами, сосущие большие пальцы, со сложенными трудно вообразимым образом крошечными, но уже совершенно сформированными ручками и ножками.
      По мере увеличения объема банок увеличивалось в размерах и их содержимое. В самых больших сосудах плавали практически доношенные младенцы, готовые к появлению на свет, с закрытыми глазами, расставленными в стороны конечностями, с раскрытыми или стиснутыми в кулачки крохотными ладошками, с длинной пуповиной, свисающей на дно сосуда, обмотанные прозрачной пленкой околоплодного мешка.
      Здесь находилась сотня, не меньше эмбрионов, зародышей и младенцев.
      На каждую банку была наклеена этикетка, где по-немецки, каллиграфическим почерком проставлена дата (дата извлечения из матки?), срок беременности, вес в граммах, длина в сантиметрах.
      Даты ограничивались периодом с 1940 по 1954 год.
       Герхард Ленц проводил эксперименты на человеческих младенцах и детях постарше.
      Реальность оказалась хуже, чем Бен когда-либо воображал себе. Этого человека, собственно, нельзя было назвать человеком, он был чудовищем... но почему эта ужасная выставка все еще находится здесь ?
      Он с трудом нашел в себе силы, чтобы не закричать.
      На подгибающихся ногах побрел к двери.
      Лицевую стену занимали стеклянные резервуары от фута до пяти футов высотой и диаметром в два фута, и в них находились уже не зародыши, а маленькие дети.
      Маленькие дети с морщинистой кожей, от крошечных новорожденных малышей до семи-восьмилетних.
      Дети, решил он, которых погубил синдром преждевременного старения, известный под названием прогерия.
      Лица маленьких старичков и старушек.
      Его затрясло.
      Дети. Мертвые дети. Он подумал о несчастном отце Кристофа, укрывшемся от мира в своей мрачной квартире.
       Мой Кристоф умер счастливым.
       “Частный санаторий, —сказала женщина из фонда. — Эксклюзивное частное заведение, очень роскошное, —заверила она”.
      Чувствуя головокружение, он повернулся, намереваясь покинуть комнату, и услышал шаги в коридоре.
      Осторожно выглянув и увидев, что по коридору приближается еще один охранник в белом, он отступил в комнату и неслышно закрыл за собой дверь.
      Как только страж миновал дверь, Бен громко откашлялся и услышал, что шаги прекратились.
      Как Бен и рассчитывал, охранник вошел в комнату, чтобы посмотреть, что в ней происходит. Двигаясь быстро, словно атакующая кобра, Бен ударил охранника рукоятью пистолета по затылку, и тот, не издав ни звука, осел на пол.
      Бен снова закрыл за ним дверь, приложил пальцы к шее стража и почувствовал биение пульса. Живой, но без сознания и останется в таком состоянии надолго.
      Он снял с лежавшего на полу человека кобуру, вынул из нее “вальтер ППК”, а затем стянул с охранника белую униформу.
      Скинув свою липкую одежду, он облачился в униформу.
      Она оказалась великовата ему, но, в общем, годилась. К счастью, ботинки точно подошли по размеру. Откинув большим пальцем защелку, он вынул из пистолета обойму. Все восемь медных патронов находились на месте.
      Теперь у него было три пистолета — целый арсенал. Он проверил карманы вновь обретенной одежды, но не нашел ничего, кроме пачки сигарет и магнитной карты-ключа, которую взял с собой.
      Переодевшись, Бен вышел в коридор, задержавшись лишь для того, чтобы убедиться, что в поле зрения больше никого нет. Вскоре он очутился возле раздвижных стальных дверей лифта, казавшихся совершенно неуместными в этом древнем здании. Он нажал кнопку вызова.
      Послышался звонкий щелчок, и двери тут же раздвинулись, открыв кабину, обитую зеленовато-серой материей. Бен вошел внутрь, окинул взглядом панель с кнопками и сразу понял, что кабина не сдвинется с места, если не вставлена ключ-карта. Он вставил в щель карту охранника и нажал кнопку первого этажа. Двери быстро закрылись, лифт плавно, но быстро пошел вверх и через несколько секунд остановился в совсем ином мире.
      Это был ярко освещенный, отделанный по последней моде коридор, который можно увидеть в штаб-квартире любой преуспевающей крупной компании.
      Полы были устланы ковровым покрытием нейтрального серого цвета, стены не выставляли напоказ старинную каменную кладку, как этажом ниже, а прятались под гладкой белой плиткой. Мимо прошли двое мужчин в белых халатах, вероятно, врачей или клиницистов. Каждый толкал перед собой металлическую тележку. Один из них взглянул на Бена, но, похоже, даже не заметил его.
      Бен целеустремленно зашагал по коридору. Возле открытой двери, за которой, как успел заметить Бен, помещалось нечто вроде лаборатории, стояли две молодые женщины с азиатскими лицами, тоже в белых халатах. Они разговаривали на языке, который Бен не узнал, и, поглощенные беседой, не обратили на него никакого внимания.
      Затем он оказался в большом атриуме, ярко освещенном мягким рассеянным светом ламп и янтарными лучами предвечернего солнца, падавшими сквозь высокие окна, напоминающие окна готических соборов. Было похоже, что роскошный парадный холл замка умело и по-настоящему искусно перестроили, создав современный вестибюль. Наверх уходила изящная каменная лестница. В стенах вестибюля имелось множество дверей. Каждая была помечена белой табличкой с черными цифрами и буквами; в них могли входить только обладатели карт-ключей. За каждой дверью начинался коридор.
      В просторном холле Бен увидел десяток или полтора людей, которые входили в коридоры или выходили из них, спускались или поднимались по лестнице, направлялись к лифтам. Почти все облачены в белые лабораторные халаты, широкие белые штаны, белые ботинки или тапочки. Только охранники, которых сразу можно было узнать по теплым комбинезонам, были обуты в черные ботинки, похожие на обувь десантников. Один из мужчин в белом халате, проходя мимо двух азиаток, что-то негромко сказал им, и они поспешно удалились в лабораторию. Очевидно, этот человек был каким-то начальником.
      Два санитара пронесли через холл носилки, на которых неподвижно лежал старик в бледно-голубой больничной пижаме.
      Затем через холл, выйдя из коридора 3-А и направляясь в коридор 2-В, прошел еще один пациент в больничной пижаме. Это был энергичный и моложавый на вид мужчина лет пятидесяти. Он хромал; вероятно, у него болела нога.
       Что, черт возьми, все это могло значить?
      Если Анна действительно здесь, то где именно?
      Клиника оказалась гораздо больше, чем он ожидал увидеть; в ней кипела энергичная жизнь. Что бы здесь ни делали — какой бы цели ни служили те кошмарные экспонаты в подземелье, если они вообще имели какое-то отношение к проводимой здесь работе, — в эту деятельность было вовлечено множество людей: и пациенты, и врачи, и исследователи.
       Она где-то здесь, я это знаю.
      Но не угрожает ли ей опасность? Жива ли она? Позволят ли они ей остаться в живых, если она выяснит, что здесь и в самом деле творится что-то ужасное?
      Нужно идти. Нужно разобраться со всем этим.
      Деловитым шагом Бен пересек атриум. На его лице застыло суровое выражение — вряд ли у охранника могут найтись причины для проявления эмоций. Остановившись у входа в коридор 3-В, он вставил в щель ключ-карту, надеясь, что она откроет ему дверь.
      Замок щелкнул. Бен вошел в длинный белый коридор, который мог бы находиться в любой больнице любого уголка мира.
      Среди людей, попавшихся ему по дороге, оказалась одетая в белую форменную одежду женщина, возможно, медсестра, которая вела на ремне, напоминавшем поводок, маленького ребенка.
      Вид у нее при этом был такой, будто она выгуливает большую, послушную собаку.
      Бен более пристально всмотрелся в ребенка и, заметив его высохшую и похожую на бумагу кожу, его морщинистое увядшее лицо, понял, что это маленький мальчик, оказавшийся жертвой прогерии. Он был очень похож на ребенка с фотографий в квартире несчастного отца, которую Бен совсем недавно посетил. Он также походил на детей, хранившихся в формалине в той кошмарной подвальной комнате.
      Мальчик шел так, как ходят дряхлые старики, судорожно передвигая широко расставленные ноги и все время следя за равновесием.
      Изумление, овладевшее было Беном, сменил ледяной гнев.
      Мальчик остановился перед дверью и неподвижно застыл на месте, пока сопровождавшаяся его женщина отпирала замок при помощи ключа-карты, висевшей у нее на шее. Сквозь стеклянную стену, в которой была проделана дверь, Бен увидел все, что происходило с той стороны.
      Длинную комнату за стеклом можно было бы принять за палату детской больницы, если бы не то, что все, находившиеся там, были прогериками. Семь или восемь маленьких изможденных детишек. С первого взгляда Бену показалось, что они тоже привязаны, но, присмотревшись, он понял, что у каждого и каждой к спине была прикреплена длинная прозрачная пластмассовая трубка. Вторым концом каждая трубка соединялась с блестящей металлической колонкой. Все это выглядело так, будто детям делают непрерывные внутривенные капельные инъекции. Ни один ребенок не имел бровей или ресниц, головы у всех были маленькими, с морщинистой дряблой пористой, серой, как грязная бумага, кожей. Те немногие, кто двигался, волочили ноги, словно настоящие старики.
      Некоторые сидели на полу и спокойно возились с какими-то играми или головоломками. Двое играли вместе; их трубки спутались. Маленькая девочка с длинным белокурым париком на голове просто бесцельно бродила по комнате и неслышно то ли говорила сама с собой, то ли пела.
      Фонд Ленца.
      Каждый год в клинику приглашают несколько детей-прогериков.
      Никакие посещения не допускаются.
      Это вовсе не было каким-то подобием летнего лагеря, не было приютом последнего милосердия. С детьми здесь обращались, как с животными. Они были — не могли быть никем другим — объектами какого-то эксперимента.
      Дети, которых хранят в формалине в подвальном этаже. Дети, с которыми обращаются, как с собаками.
       Частный санаторий.
      Теперь он был твердо уверен, что это вовсе не санаторий и не клиника.
      Тогда чем же это было? Какую “науку” здесь создавали?
      Чувствуя, что его подташнивает, Бен повернулся и пошел дальше по коридору, пока не добрался до конца. Слева находилась красная дверь; она была заперта, и открыть ее можно было только ключ-картой. В отличие от большинства других дверей, мимо которых он проходил, в этой не имелось окошка.
      Не было на ней и таблички с номером. Бен почувствовал, что ему обязательно нужно выяснить, что же скрыто за ней.
      Он вставил ключ-карту охранника, но на сей раз замок не сработал. Очевидно, для этой двери требовался иной уровень доступа.
      Но как только он шагнул назад, дверь распахнулась.
      Оттуда вышел мужчина в белом халате, из кармана которого свисал стетоскоп, и с большим блокнотом в руке. Врач. Человек равнодушно взглянул на Бена, кивнул и придержал дверь открытой. Бен прошел внутрь.
      Оказалось, что он был совершенно не готов увидеть то, что там находилось.
      Он очутился в большом, как баскетбольный зал, и столь же высоком помещении. Сводчатый каменный потолок и высокие стрельчатые окна с витражами — похоже, от первоначальной архитектуры не осталось больше ничего. Судя по плану, этот огромный зал изначально был замковой часовней, не уступавшей по величине иному собору. Как ни был Бен озабочен своими проблемами, он все же не мог не спросить себя: не здесь ли располагался главный цех часовой фабрики? На глаз, зал имел более сотни футов в длину, до сотни в ширину и около тридцати футов в высоту.
      Теперь же зал превратился в колоссальную больничную палату. Но притом он походил и на хорошо, хотя и без излишеств, оснащенный клуб здоровья.
      В одном конце помещения располагался ряд больничных кроватей, снабженных множеством рукояток и различных приспособлений; все кровати были разделены занавесками. Некоторые из кроватей были пусты; на пяти или шести других лежали на спине по пациенту. Каждый был опутан проводами каких-то мониторов и трубками капельниц.
      В другом углу помещался длинный ряд черных беговых тренажеров; возле каждого из них стоял аппарат электрокардиографии. На нескольких “бегущих дорожках” не спеша перебирали ногами пожилые мужчины и женщины. К рукам, ногам, шее и голове каждого бегуна тоже были присоединены провода каких-то электродов или датчиков.
      Тут и там торчали стойки с оборудованием для оказания первой помощи, в которое входили и реанимационные комплекты. Не менее дюжины врачей и медсестер наблюдали за действиями пациентов, помогали им или просто торчали поблизости. Вокруг всего огромного зала на высоте примерно двадцати футов от пола шла галерея.
      Бен сообразил, что слишком долго стоит около входа. Раз уж он прикидывается охранником, то и действовать должен так, будто его прислали сюда с каким-то поручением. Поэтому он неторопливо, но сохраняя внешнюю уверенность, пошел дальше, глядя то в одну, то в другую сторону, как будто разыскивал кого-то.
      На модерновом кресле из хромированной стали и черной кожи сидел старик. К его левой руке была присоединена трубка капельницы. Человек разговаривал по телефону, на коленях у него лежала папка с бумагами. Несомненно, он был пациентом этого заведения, но при этом занимался каким-то своим бизнесом.
      В нескольких местах волосы старика казались пушистыми, словно у новорожденного. По бокам головы волосы были более грубыми, более густыми, седыми на концах, но черными или темно-коричневыми ближе к основанию.
      А лицо этого человека показалось Бену знакомым. “Совершенно точно, оно часто появлялось на обложках “Форбс” или “Форчун”, — подумал Бен. — Бизнесмен или инвестор, кто-то из знаменитостей”.
      Да! Это был Росс Камерон, прославленный “Мудрец из Санта-Фе”. Один из самых богатых людей в мире.
      Росс Камерон. Вне всяких сомнений.
      Сидевшего неподалеку от него сравнительно молодого мужчину Бен узнал с первого же взгляда. Это, совершенно точно, был Арнольд Карр, сделавший к своим неполным сорока годам миллиарды на программном обеспечении, основатель компании “Технокорп”. Все знали, что Камерон и Карр были друзьями; Камерон также являлся для Карра чем-то вроде наставника или гуру, хотя иногда говорили, что их отношения больше похожи на отношения отца и сына. К руке Карра тоже была присоединена трубочка капельницы, и он тоже вел по телефону какой-то, видимо, деловой, разговор, хотя у него и не было никаких бумаг.
      Два легендарных миллиардера сидели бок о бок, словно два провинциальных парня, дожидавшихся своей очереди в парикмахерской.
      В “клинике”, находившейся в Австрийских Альпах.
      И им вливали какую-то жидкость.
      Их здесь изучали? Проводили какое-то лечение? Во всяком случае, здесь происходило нечто странное, нечто тайное, нечто такое, что требовало тщательной охраны, и настолько важное, что ради этого стоило убить множество людей.
      Еще один мужчина подошел к Камерону, бросил несколько приветственных слов. Бен узнал председателя Федеральной резервной системы. Ему шел седьмой десяток, и он входил в число самых уважаемых людей в Вашингтоне.
      Неподалеку медсестра измеряла кровяное давление — кому же? Это мог быть сэр Эдвард Дауни, но он выглядел точно так же, как в бытность свою премьер-министром Великобритании, а с тех пор минуло три десятка лет.
      Бен шел дальше, пока не оказался возле “бегущих дорожек”, где бок о бок бежали мужчина и женщина. Они тяжело, с натугой, дышали, но все же продолжали переговариваться. Оба были одеты в серые спортивные костюмы и легкие белые кроссовки, у обоих ко лбам и затылкам, к шеям, рукам и ногам прилеплены полосами лейкопластыря электроды. Нитевидные провода, отходящие от электродов, словно шлейфы, тянулись за их спинами к симменсовским мониторам, которые, судя по всему, контролировали работу сердца каждого бегуна.
      Этих двоих Бен тоже узнал.
      Мужчина — доктор Уолтер Рейсингер, йельский профессор, ставший государственным секретарем США. Сейчас Рейсингер выглядел гораздо более здоровым, нежели на экране телевизора или на фотографиях. Его кожа разрумянилась, хотя это могло быть результатом бега, а волосы казались гораздо темнее; видимо, они были окрашены.
      Находившаяся на соседнем тренажере женщина, с которой он разговаривал, походила на судью Верховного суда Мириам Бэйтиман. Но судья Бэйтиман, как всем было известно, мучительно страдала от артрита. Когда Верховный суд занимал свои места, чтобы заслушать доклад президента Конгрессу о положении страны, судья Бэйтиман всегда дольше всех добиралась до своего места, с трудом переставляя ноги и тяжело опираясь на трость.
      А эта женщина — этасудья Бэйтиман — бежала, словно участница олимпийской сборной на тренировке.
      Не могли ли это быть двойники всемирно известных персон? — спросил себя Бен. Двойники?.. Но это никак не объясняло ни капельниц, ни упражнений.
      Здесь было что-то другое.
      Он расслышал голос двойника доктора Рейсингера, который говорил двойнику судьи Бэйтиман что-то о “решении суда”.
      Это был вовсе не двойник. Это могла быть только судья Мириам Бэйтиман собственной персоной.
      Но, в таком случае, что же это за место? Какой-нибудь оздоровительный курорт для богатых знаменитостей?
      Бен слышал о таких местах, находившихся в Аризоне, или Нью-Мексико, или Калифорнии, иногда в Швейцарии или во Франции. Места, где представители элиты могли укрыться от посторонних глаз, чтобы прийти в себя после пластической операции, излечиться от алкоголизма или наркотической зависимости, сбросить десять-двадцать фунтов лишнего веса.
      Но это?
      Электроды, капельницы, электрокардиографические мониторы?
      Знаменитостей — все, кроме Арнольда Карра, старики — тщательно обследовали, но с какой целью?
      Бен оказался перед тренажерами “бегущая лестница”, на одном из которых с поразительной скоростью носился вверх и вниз — точно так же, как это регулярно делал Бен в своем клубе здоровья — какой-то мужчина; на первый взгляд древний старик. Этот старик — Бен не узнал его — тоже был облачен в серый спортивный костюм. Фуфайка на груди потемнела от пота.
      Бен знал молодых атлетов, которым еще не было и тридцати лет, и которые не смогли бы выдержать такой темп больше нескольких минут. Каким же образом этот старик, с его морщинистым лицом и покрытой пигментными пятнами кожей на руках, был способен на это?
      — Ему девяносто шесть лет, — раздался неподалеку громкой мужской голос. — Замечательно, не правда ли?
      Бен посмотрел по сторонам, затем поднял голову. Тот, кто произнес эти слова, стоял на галерее, прямо над головой Бена.
      Это был Юрген Ленц.

      Внезапно воздух заполнился мягким негромким перезвоном, мелодичным и умиротворяющим. Юрген Ленц, великолепный в своем темно-сером костюме, голубой сорочке и серебряном галстуке под идеально отглаженным белым медицинским халатом, не спеша спустился по металлической лесенке на пол зала и снова окинул взглядом “бегущие дорожки” и “лестницы”. Судья Верховного суда, и отставной госсекретарь, и большинство остальных заканчивали свои упражнения, сходили с тренажеров. Сестры принялись поспешно снимать с тел стариков датчики.
      — Это сигнал о том, что скоро отправится вертолет в Вену, — сообщил Ленц, обращаясь к Бену. — Пора возвращаться на Международный форум по вопросам здоровья детей, от работы которого они любезно согласились ненадолго отвлечься. Я думаю, не требуется лишний раз говорить, что все они чрезвычайно занятые люди, несмотря на свой возраст. Даже вернее будет сказать: именно благодарясвоему возрасту. Все эти люди способны еще очень много дать миру — вот почему я их выбрал.
      Он сделал чуть заметный жест, и сразу же Бена крепко схватили за руки сзади. Два охранника держали его, а третий быстро и умело обыскал и вытащил все три пистолета.
      Ленц с видимым нетерпением ждал, пока у незваного гостя отберут оружие. Он держал себя так, словно рассказывал за столом интересную историю, но его прервали официанты, и теперь он ждет не дождется, когда же они закончат раскладывать салат.
      — Что вы сделали с Анной? — спросил Бен. Несмотря на пережитые им потрясения, в его голосе слышались стальные нотки.
      — Я как раз сам намеревался спросить вас об этом, — ответил Ленц. — Она настаивала на осмотре клиники, и, конечно, я не мог отказать ей в этом. Но каким-то образом мы потеряли ее по пути. Очевидно, она знает какие-то хитрости, позволяющие укрыться от систем безопасности.
      Бен рассматривал Ленца, пытаясь понять, насколько можно верить его словам. Могли ли эти слова быть некоей уверткой, которой Ленц почему-то решил скрыть отказ отвести Бена к ней? Или он намеревался поторговаться? Бен почувствовал приступ паники.
       Или он лжет? Сочиняя свою историю, он мог догадываться, что я поверю в нее, что я захочу поверить!
       Ты убил ее, лживый ублюдок?
      И тем не менее Анна могла исчезнуть по собственной воле, чтобы выяснить, что здесь творится.
      — Позвольте мне сразу же предупредить вас, — начал Бен, — что если с нею что-нибудь случится...
      — Но с нею ничего не случится, Бенджамин. Ничего. — Ленц сунул руки в карманы халата и склонил голову набок. — В конце концов мы же находимся в клинике, которая работает во имя жизни.
      — Боюсь, что я уже успел увидеть слишком много для того, чтобы поверить этому.
      — А многое ли из увиденного вы поняли?— осведомился Ленц. — Я уверен, что, как только вы сможете по-настоящему разобраться в нашей работе, вы поймете ее важность. — Он сделал охранникам знак отпустить Бена. — Это кульминация дела, которому была посвящена вся моя жизнь.
      Бен промолчал. О побеге нечего и думать. И на самом деле ему хотелось остаться здесь.
       Ты убил моего брата.
       А Анна? Неужели ты и ее убил?
      Ему пришлось сделать усилие, чтобы снова начать воспринимать слова Ленца.
      — Знаете ли, это была одна из главных навязчивых идей Адольфа Гитлера. Тысячелетний рейх и вся подобная ерунда... Хотя сколько это продолжалось? Двенадцать лет? У него имелась собственная теория, утверждавшая, что арийская кровь загрязнена всякими примесями из-за межрасовых браков. И после того как “высшая раса” окажется очищенной, она станет чрезвычайно долговечной. Чушь, конечно. Но я все же отдам должное старому безумцу. Он очень хотел узнать, как сделать так, чтобы он сам и другие вожди рейха могли прожить подольше, и поэтому предоставил полную свободу действий группе своих лучших ученых. Неограниченные фонды. Право ставить любые эксперименты на заключенных концентрационных лагерей. Все, что угодно.