Бедфорд, Нью-Йорк
      Макс Хартман сидел в кожаном кресле с высокой спинкой в заставленной книгами библиотеке, где обычно принимал посетителей. “Странно, — подумал Бен, — что отец решил укрыться за барьером — своим огромным столом из красного дерева с обтянутой кожей столешницей — даже при встрече с собственным сыном”.
      В громоздком кресле старик, некогда высокий и сильный, казался высохшим, походил чуть ли не на гнома, и это, конечно, был не тот эффект, на который он рассчитывал. Бен сидел на кожаном стуле по другую сторону стола.
      — Когда ты позвонил, мне показалось, что ты хочешь что-то обсудить со мной, — сказал Макс.
      Он говорил с ярко выраженным средне-атлантическим произношением; немецкий можно было уловить, только очень внимательно прислушиваясь. Вскоре после прибытия в Америку молодой Макс Хартман стал брать уроки языка и ораторского искусства, как будто хотел таким образом стереть все следы своего прошлого.
      Бен пристально вглядывался в лицо отца, пытаясь составить представление об этом человеке. Ты всегда был загадкой для меня. Отчужденный, недоступный, непостижимый.
      — Да, хочу, — ответил он.
      Незнакомец, которому довелось бы увидеть Макса Хартмана впервые, обратил бы внимание на крупную лысую голову, покрытую старческими пигментными пятнами, и большие мясистые уши. Толстые линзы очков в роговой оправе гротескно увеличивали и без того большие слезящиеся глаза. Подбородок вызывающе торчал вперед, ноздри то и дело раздувались, будто улавливали неприятный запах. И все же, несмотря на возрастные изменения, нетрудно было понять, что этот человек когда-то был очень, просто потрясающе красив.
      Старик был одет, как обычно, то есть в один из тех костюмов, которые шили для него на Сэйвиль-роу в Лондоне. В этот день он выбрал роскошный костюм цвета древесного угля, идеально свежую белую рубашку с вышитой на нагрудном кармане монограммой, репсовый галстук в синюю и золотую полоски и тяжелые золотые запонки. Дело происходило в десять часов утра в воскресенье, и Макс собирался на заседание правления.
      “Просто забавно, до какой же степени прошлое влияет на сегодняшнее восприятие”, — подумал Бен. Временами он видел своего отца таким, каким он был теперь: хрупким стариком. Но бывали моменты, когда он воспринимал его словно бы глазами растерянного ребенка: могучим и внушающим страх.
      Правда состояла в том, что Бен и Питер всегда немного боялись своего отца, всегда испытывали нервозность в его присутствии. Макс Хартман внушал страх большинству людей; почему же его собственные сыновья должны являться исключением? Для того чтобы быть сыном Макса, любить и понимать его, испытывать к нему нежные чувства, нужно было приложить немалое усилие, наподобие того, что требуется для изучения сложного иностранного языка. Этот язык Питер так и не смог или не захотел выучить.
      Перед глазами Бена, словно наяву, внезапно мелькнуло то ужасное мстительное выражение, которое было на лице Питера, когда тот рассказывал о том, что узнал об отце. А в следующее мгновение лицо Питера исчезло, смытое волной воспоминаний об обожаемом брате. Бен почувствовал, что его горло сжало спазмом, а к глазам подступили слезы.
       “Не думай, —приказал он себе. — Не думай о Питере. Не думай о нем здесь, в этом доме, где мы играли в прятки и колошматили друг друга, шептались до полуночи, кричали, смеялись и плакали.
       Питера больше нет, и теперь ты должен разобраться во всем, приложив для этого все свои силы, и за себя, и за него”.
      Бен понятия не имел, с чего начать, как перевести разговор на тот единственный предмет, который его интересовал. Во время полета из Базеля в Нью-Йорк он пытался отрепетировать разговор с отцом, заранее зная, что этот разговор будет резким. Теперь же он забыл все, что собирался сказать. Он твердо решил для себя только одно — не говорить отцу о Питере, о его новом появлении и гибели. Для чего? Зачем мучить старика? Макс Хартман считал, что Питер убит несколько лет тому назад. Так стоит ли говорить ему правду сейчас, когда Питер на самом деле мертв?
      Ко всему прочему, Бен никогда не испытывал склонности к конфронтации. Поэтому он сразу передал инициативу в разговоре отцу, ответил на его вопросы, касавшиеся дел. Да, говорил он себе, старик все еще хоть куда. Он несколько раз пытался изменить тему беседы, но лишь убедился в том, что не в состоянии легко и изящно поинтересоваться: “Между прочим, папа, скажи, а правда, что ты был нацистом, если, конечно, ты не возражаешь против моего вопроса?”
      В конце концов Бен все-таки решился.
      — Похоже, что пребывание в Швейцарии позволило мне понять, насколько мало я знаю о том времени, когда ты жил в Германии...
      Глаза Макса за мощными линзами, казалось, сделались еще больше. Он подался вперед.
      — Ну-ка, ну-ка, и что же пробудило этот внезапный интерес к семейной истории?
      — Я думаю, что само пребывание в Швейцарии. Я вспоминал там о Питере. Ведь я побывал там впервые после его смерти.
      Его отец опустил взгляд и уставился на свои руки.
      — Ты же знаешь, что я не оглядываюсь на прошлое. И никогда этого не делал. Я всегда смотрю только вперед, а не назад.
      — Но то время, которое ты провел в Дахау... мы никогда не говорили о нем.
      — Там не было ничего такого, о чем стоило бы говорить. Меня привели туда, мне крупно повезло, я выжил, и меня освободили 29 апреля 1945 года. Я никогда не забуду дату, а вот эту часть моей жизни я, напротив, предпочитаю забыть.
      Бен вдохнул и заговорил, словно очертя голову кинулся в пропасть. Он всем своим существом понимал, что его отношения с отцом должны с минуту на минуту навсегда измениться, что полотно, на котором выткан узор его жизни, будет разорвано.
      — Твоего имени не было в списке заключенных, освобожденных союзниками.
      Это был блеф. Он хотел всего лишь увидеть реакцию отца. Макс довольно долго молча смотрел на Бена, а потом, к его удивлению, улыбнулся.
      — Когда имеешь дело с историческими документами, всегда следует быть очень осторожным. Списки составлялись в обстановке величайшей неразберихи, настоящего хаоса. Все записывалось на слух, бывали и пропуски. Если мое имя случайно не попало в какой-нибудь список, составленный неким сержантом армии США, что из того?
      — Но ведь на самом деле ты не был в Дахау, не так ли? — спросил Бен, говоря со всем спокойствием, на какое был способен.
      Отец медленно развернул кресло, повернувшись спиной к Бену. Когда он вновь заговорил, его голос звучал пронзительно и, казалось, доносился издалека.
      — Какие странные вещи ты говоришь.
      Бен почувствовал слабость в животе.
      — Но ведь это правда, да?
      Макс обернулся кругом и снова уставился на сына. На его лице не было никакого выражения, но на сухих, словно бумажных, щеках появился румянец.
      — Существуют люди, сделавшие себе профессию из отрицания того, что Холокост вообще когда-либо происходил. Так называемые историки, писатели... Они пишут книги и публикуют статьи, в которых говорится, что все это фальшивка, послевоенные выдумки. Что миллионы евреев вовсе не были убиты.
      Сердце Бена билось неровно и глухо, во рту пересохло.
      — Ты был лейтенантом в гитлеровской СС. Твое имя упоминается в учредительном документе компании в списке членов правления директоров засекреченной корпорации. Ты был там казначеем.
      Его отец опять долго молчал и в конце концов проговорил ужасным шепотом:
      — Я не стану этого выслушивать.
      — Но ведь это правда, не так ли?
      — Ты, похоже, совершенно не понимаешь, что говоришь.
      — Вот почему ты никогда ничего не говорил о Дахау. Потому что все это фикция. Ты никогда там не был. Ты был нацистом.
      — Как ты можешь говорить такие вещи?! — скрипучим голосом рявкнул старик. — Как ты мог всему этому поверить? Как ты смеешьтак меня оскорблять?!
      — Этот документ... он находится в Швейцарии. Учредительный документ корпорации. В нем и сказана правда.
      Глаза Макса Хартмана вспыхнули.
      — Значит, кто-то показал тебе фальшивый документ, изготовленный для того, чтобы меня скомпрометировать. И ты, Бенджамин, решил поверить клевете! На самом деле вопрос заключается в том, почему ты так решил!
      Бен почувствовал, что стены комнаты сдвинулись с места и медленно поплыли вокруг него.
      —  Потому что Питер лично сказал мне об этом! —крикнул он. — Два дня тому назад в Швейцарии. Он нашел документ! Он выяснил правду. Питер узнал, чем ты занимался. Он пытался защитить нас от этого.
      — Питер?.. — почти беззвучно выдохнул Макс. Выражение лица его отца было ужасным, но Бен заставил себя продолжать.
      — Он рассказал мне об этой корпорации, о том, кто ты такой на самом деле. Он рассказывал мне обо всем этом как раз в тот момент, когда его застрелили.
      Кровь отхлынула от щек Макса Хартмана, скрюченная рука, опиравшаяся на стол, определенно задрожала.
      — Питер был убит прямо на моих глазах. —Теперь Бен буквально выплевывал слова. — Мой брат, твой сын — еще одна твоя жертва.
      —  Ложь!— выкрикнул его отец.
      — Нет, — твердо ответил Бен. — Правда. То, что ты скрывал от нас в течение всей нашей жизни.
      Внезапно голос Макса сделался жестким и холодным, словно арктический ветер.
      — Ты говоришь о вещах, которые не в состоянии даже понять. — Он сделал паузу. — Разговор окончен.
      — Я понимаю, кто ты, — сказал Бен. — И меня от этого тошнит.
      —  Убирайся! —крикнул Макс Хартман и, подняв дрожащую руку, указал на дверь. Бен тут же представил себе, как эта самая рука поднималась в нацистском приветствии в прошлом, которое минуло давно, но недостаточно давно. Оно не может стать достаточно давним. Ему на память пришли часто цитируемые слова какого-то писателя: “Прошлое не мертво. Оно даже не миновало”.
      —  Вон! —гремел его отец. — Вон из этого дома!
      * * *
       Вашингтон, округ Колумбия
      Самолет компании “Эр-Канада” из Новой Шотландии прибыл в Национальный аэропорт имени Рейгана уже под вечер. Такси подъехало к многоквартирному дому Адамс-Морган, где жила Анна, за несколько минут до шести. Уже почти стемнело.
      Анна любила приходить домой, в свое жилище. Ее святыню. Единственное место, где она чувствовала себя полной хозяйкой. Это была маленькая двухкомнатная квартирка в плохом районе, но это был ее собственный идеально устроенный мир.
      Выйдя из лифта на своем этаже, она столкнулась с соседом, Томом Бертоном, направлявшимся вниз. Том и его жена Даниэлла оба были адвокатами, оба отличались несколько преувеличенной экспансивностью, держались, пожалуй, излишне приветливо, но, в общем, были достаточно приятными людьми.
      — А-а, Анна! — как всегда бодро, воскликнул он. — А я сегодня познакомился с вашим младшим братом. Наверно, он отправился куда-то в город. Очень симпатичный парнишка. — И двери лифта закрылись у него за спиной.
       Брат?
       У нее не было никакого брата.
      Она несколько секунд постояла возле двери своей квартиры, дожидаясь, пока уляжется сердцебиение. Потом достала пистолет — 9-миллиметровый “зигзауэр” правительственного образца, и, держа его в одной руке, второй вставила в замок ключ. В квартире было темно, и, вспомнив, чему ее когда-то учили, Анна решила двигаться, используя стандартную тактику “уклонение и осмотр”. Это означало, что она должна прижаться к стене, держа пистолет перед собой, сделать несколько шагов, затем метнуться к перпендикулярной стене и повторить то же самое. Во время обучения будущих полевых агентов буквально изнуряли, заставляя раз за разом повторять этот прием, но Анна никогда не могла себе представить, что ей придется вот так вести себя в своей собственной квартире, своем доме, своей святыне.
      Она закрыла за собой дверь. Тишина.
      Но что-тов квартире было. Еле уловимый запах табака, вот что. Слишком слабый, чтобы исходить от дымящейся сигареты; это, судя по всему, был запах, впитавшийся в одежду курящего человека.
      Человека, находившегося в ее квартире.
      В тусклом свете уличных фонарей, проникавшем в окна, она смогла разглядеть кое-что еще: один из ящиков шкафа, в котором она держала папки с бумагами, был слегка приоткрыт. Она всегда держала их плотно закрытыми. Кто-то рылся в ее вещах.
      Кровь у нее в жилах похолодела.
      Из ванной тянуло легким ветерком: окно там было открыто.
      И потом она услышала звук, тихий, но все же недостаточно тихий: еле-еле уловимый скрип резиновой подошвы на кафельном полу ванной.
       Неизвестный все еще находился здесь.
      Нащупав выключатель, она зажгла свет и, пригнувшись, быстро повернулась кругом, окинув взглядом прихожую. Пистолет она крепко держала обеими руками. Она была рада тому, что у нее был “зиг” с укороченной спусковой скобой, который гораздо лучше подходил к ее ладони, чем стандартная модель. Забравшегося в дом незнакомца она не видела, но квартирка была маленькая, и мест, где он мог бы скрываться, было немного. Анна выпрямилась и, твердо придерживаясь правила движения по периметру — облизывая стену, как любили говорить инструкторы, — медленно направилась к спальне.
      Движение воздуха она почувствовала лишь за долю мгновения до того, как пистолет выбили у нее из рук мощным ударом, нанесенным, казалось, из пустоты. Где он прятался? За комодом? Под письменным столом? Оружие с грохотом полетело на пол гостиной. Подобрать его, во что бы то ни стало!
      В ту же секунду второй удар отшвырнул ее назад. Она с глухим стуком врезалась спиной в дверь спальни, съехала по ней на пол и застыла на месте, увидев мужчину, отступившего от нее на пару шагов.
      Впрочем, его можно было назвать мужчиной лишь с натяжкой. У незнакомца была стройная фигура подростка. Несмотря на то что под обтягивающей его торс черной футболкой играли рельефные мышцы, на вид ему было не более семнадцати лет. Это же бессмыслица какая-то.
      Медленно, осторожно она поднялась на ноги и начала, как бы случайно, приближаться к своему светло-желтому дивану. Из-под бахромы покрывала чуть-чуть виднелась синевато-серая рукоятка ее “зигзауэра”.
      — Преступность — это настоящий бич в этом районе, не так ли? — подчеркнуто ироническим тоном произнес мужчина-мальчик. Его блестящие черные волосы были коротко подстрижены; судя по коже на лице с мелкими правильными чертами, можно было подумать, что он лишь недавно начал регулярно бриться. — Статистика просто потрясает. —Он совершенно не походил на типичного преступника из тех, которые, частенько посещали юго-восточную часть Вашингтона. Если бы ее спросили, она сказала бы, что он не являлся уроженцем этой страны; ей показалось, что она обнаружила следы ирландского акцента.
      — Здесь нет ничего ценного. — Анна старалась говорить как можно спокойнее. — Вы уже должны были это понять. Ни мне, ни вам не нужны неприятности. — Она поняла, что ее рука оставалась онемевшей после удара. Не отрывая от него пристального взгляда, она сделала еще один шаг к дивану и добавила, пытаясь изобразить игривый тон: — А разве вы не должны быть в школе или где там еще?
      — Никогда не следует посылать мужчину делать детскую работу, — отозвался он, как будто соглашаясь с ее словами, и внезапно еще раз ударил ее наотмашь, так, что Анна отлетела назад и стукнулась спиной о свой маленький деревянный письменный стол. Удар пришелся прямо в живот, и у нее перехватило дыхание.
      — Разве вы не слышали, — как ни в чем не бывало продолжал молодой налетчик, — что ровно в половине случаев владельцы личного огнестрельного оружия оказываются убиты именно из него? Это тоже статистические сведения, которые наводят на серьезные размышления. В этом деле нельзя быть чрезмерно осторожным.
      Он не был грабителем, это совершенно очевидно. Ни один из них так не говорит.Но что ему нужно? На мгновение Анна зажмурилась, вспоминая все имущество, находившееся в ее небогатой квартирке, все свои жалкие пожитки: одежда, лампы, увлажнитель воздуха, одежда... М26. Необходимо попытаться найти М26!Он наверняка досконально обыскал всю квартиру, но это был такой предмет, назначение которого должно остаться непонятным человеку, не знающему, что это такое.
      — Я отдам вам деньги, — громко сказала она, выдвигая ящики письменного стола, и повторила: — Я отдам вам деньги. — Где же она держала эту штуку? И работает ли она? Устройству по меньшей мере два года. Она нашла его в большом центральном ящике, рядом с несколькими красными картонными коробками, где лежали чековые книжки. — Ну вот, — сказала она, — сейчас...
      Когда она повернулась лицом к налетчику, у нее в руке был крепко зажат электрошоковый разрядник М26; негромкий, но пронзительный визг говорил о том, что устройство полностью заряжено.
      — Я хочу, чтобы вы слушали меня внимательно, — сказала она. — Это электроразрядник М26, самый мощный из всех, какие только выпускает промышленность. Теперь уходите отсюда, или я им воспользуюсь. Мне неважно, какими боевыми искусствами вы владеете — двадцать пять тысяч вольт сделают из вас отличный крахмал.
      Выражение лица налетчика не изменилось, но он начал молча пятиться от нее, направляясь в ванную.
      При нажатии на кнопку из корпуса электрошокера молниеносно выдвинулись два тонких проводника, заканчивающихся иголками в четверть дюйма длиной. Стоит поднести их к телу, как произойдет разряд. Электрического напряжения вполне хватит для того, чтобы на несколько секунд лишить противника способности двигаться; возможно, он даже потеряет сознание.
      Она шла вслед за ним в сторону ванной. Он былнеопытен: войдя в маленькое помещение, позволял загнать себя в угол. Плохой ход, дилетантский промах. Она переключила электрошокер на максимум: рисковать не было ровно никакого смысла. Устройство, зажатое в руке, жужжало и потрескивало. Между выдвинутыми электродами играла яркая голубая дуга. Целиться нужно ему в живот.
      Внезапно она услышала совершенно неожиданный звук — шум пущенной на полную мощность воды. Черт возьми, что это могло означать?Онаметнулась в ванную, выставив перед собой электрошокер, и увидела, как мужчина-мальчик стремительно обернулся, держа что-то в руках. Увы, она только сейчас поняла разыгранный им гамбит, но было уже слишком поздно. Налетчик держал в руке лейку душа и с головы до ног окатил ее водой. Той самой водой, от которой обычно не ожидаешь никакой опасности. Она на долю секунды опоздала отпустить кнопку своего замечательного М26. Между торцом разрядника и ее мгновенно промокшей одеждой мелькнула яркая электрическая искра, яростная молния, мучительно пронзившая все ее тело. Мышцы Анны стиснуло спазмом, и она опустилась на пол в полуобморочном состоянии, не ощущая ничего, кроме боли.
      — Вот так действует электрошокер, — невыразительным тоном произнес молодой человек. — Впрочем, я уже опаздываю. Увидимся в другой раз. — Он подмигнул Анне с деланной симпатией.
      Она беспомощно смотрела, как он выбрался в окно ванной и исчез, спускаясь по пожарной лестнице.
      Как только к Анне вернулась способность двигаться, она вызвала муниципальную полицию и убедилась в том, что из квартиры ничего не пропало. Но это был единственный вопрос, на который она могла ответить. Приехавшие полицейские задали ей обычные вопросы, поговорили о том, как следует классифицировать инцидент — как несанкционированное проникновение или попытку кражи, — после чего их мысли насчет случившегося, похоже, иссякли. Им еще предстояло обследовать помещение — полицейские понимали, что имеют дело с сотрудницей федеральных органов, которая, судя по всему, хорошо знает то, о чем говорит. Но на это потребуется несколько часов. А что она будет делать в это время?
      Анна поглядела на часы. Восемь вечера. Она набрала домашний номер Дэвида Деннина.
      — Извините, что беспокою вас, — сказала она, — но хотелось бы узнать — свободна ли ваша комната для гостей? Похоже, что моя квартира превратилась в место преступления.
      — Преступления... Боже... — пробормотал Деннин. — Что случилось?
      — Я объясню позже. Извините, что я так сваливаюсь на вас.
      — Вы хотя бы ели что-нибудь? Немедленно приезжайте. Мы поставим для вас приборы.
      Дэвид и Рамон жили в доме довоенной постройки возле Дюпон-серкл — пятнадцать минут на такси. Квартира была не очень большой, но отличалась хорошей планировкой, высокими потолками, а в окна были вставлены замечательные стекла. Судя по сложному кулинарному аромату, который ударил ей в нос, как только она вошла — чили, анис, тмин, — Анна предположила, что Рамон готовил один из своих замечательных соусов.
      Три года назад Деннин был младшим агентом и работал под ее руководством. Он был способным учеником, хорошим работником и достиг известных успехов: проследил связи одного из сотрудников Белого дома с посольством Катара, что привело к раскрытию крупного коррупционного дела. Анна подкалывала в его личное дело восторженные отзывы, но вскоре ей стало известно, что Арлисс Дюпре, как директор управления, добавил в характеристику свою собственную оценку “квалификации”. Сформулированная очень неопределенно, она была чертовски двусмысленной и подводила любого, кто станет изучать послужной список Деннина, к мысли о том, что он не годится для правительственной службы. У него, писал Дюпре, заметен “недостаток твердости, какую хотелось бы видеть у следователя УСР”, он “проявляет излишнюю мягкость”, “возможно, не всегда заслуживает доверия”, “склонен к верхоглядству”, “капризен”. Его рабочие качества “проблематичны”. Все это было полнейшей ерундой, бюрократическим камуфляжем интуитивной враждебности, предубеждения, не имевшего под собой никаких реальных оснований.
      Анна подружилась и с Дэвидом, и с Рамоном, когда однажды зашла в книжный магазин “Крамербукс” на Коннектикут-авеню и увидела, как вместе они ходили по магазину. Рамон был маленьким человеком с открытым лицом и легкой улыбкой; на фоне смуглого лица его белые зубы казались ослепительными.
      Он работал администратором местной программы “Пища на колесах”. Они с Анной немедленно прониклись друг к другу взаимной симпатией: Рамон настаивал, чтобы она пошла к ним обедать, и не желал слушать никаких отговорок, так что Анна согласилась. Вечер получился прямо-таки изумительным благодаря отчасти волшебному вкусу приготовленной Рамоном паэльи, а отчасти — легкому разговору и беззлобным шуткам. Ни тот, ни другой ни разу не упомянули о своих служебных делах, и Анна позавидовала их спокойной близости и взаимной привязанности.
      Дэвид с квадратным подбородком и волосами песочного цвета был высоким красивым мужчиной, и Рамон обратил внимание на те взгляды, которые нет-нет, да и кидала на него Анна.
      — Я знаю, о чем вы думаете, — доверительно сказал он ей на ухо, когда Дэвид отошел в дальний угол комнаты, чтобы налить выпивку. — Вы думаете: что за парень пропадает!
      Анна рассмеялась.
      — У меня и впрямь мелькнула такая мысль, — ответила она.
      — Так говорят все девушки, — усмехнулся Рамон. — Ну, так или иначе, но со мной он не пропадет.
      Через несколько недель Анна встретилась с Дэвидом за ленчем и объяснила, почему он все еще не получил никакого продвижения по службе со своего разряда Е-3. Конечно, он работал под непосредственным руководством Анны, но Анне-то приходилось докладывать Дюпре.
      — Что, по-вашему, я должна сделать? — спросила Анна. Деннин отвечал спокойно и, похоже, испытывал гораздо меньше негодования, чем Анна, из-за того, как с ним поступали.
      — Я совершенно не хочу раздувать эту историю. — Он взглянул ей в глаза. — Правда, правда. Единственное, чего мне очень хочется, это уйти из подразделения Дюпре. Так уж получилось, что меня очень привлекает и оперативная работа, и стратегия. Но я всего лишь Е-3 и поэтому не могу сам этого устроить. Но вы могли бы мне в этом помочь.
      Анна потянула за кое-какие ниточки, и в результате все было сделано в обход Дюпре, что, конечно, нисколько не улучшило ее отношений с начальником УСР. Но все получилось, и Деннин никогда не забывал того, что она для него сделала.
      Теперь, сидя за приготовленным Рамоном цыпленком с соусом-моле и бархатистым вином “Риоха” и рассказывая Деннину о том, что случилось в ее квартире, Анна почувствовала, как напряжение оставляет ее. Скоро она уже мрачно подшучивала насчет того, что ее побил участник группы “Бэк Стрит Бойз”.
      — Вас могли убить, — серьезно заметил Деннин. Он повторял эту фразу уже не в первый раз.
      — Но не убили. И это доказывает, что я ему не нужна.
      — И что же ему было нужно?
      Анна лишь помотала головой.
      — Послушайте, Анна. Я знаю, что вы скорее всего не можете это обсуждать, но как вам самой кажется, не связано ли появление незваного гостя с вашим новым назначением в ОВВ? Старина Алан Бартлет за эти годы скопил так много тайн, что невозможно даже представить себе, во что он мог вас втравить.
      — El diablo sabe mos роr viejo que роr diablo, — пробормотал Рамон. Это была одна из любимых пословиц его матери: дьяволу много ведомо не потому, что он дьявол, а потому, что он стар.
      — Может ли это на самом деле быть совпадением? — настаивал Деннин.
      Анна посмотрела в свой бокал и молча пожала плечами. Существовал ли еще кто-нибудь, кого интересовала смерть людей, перечисленных в досье “Сигма”? Сейчас она не могла и совершенно не хотела думать об этом.
      — Возьмите еще карнитас, — заботливо предложил Рамон.
      Когда на следующее утро Анна прибыла в здание на М-стрит, ее проводили в кабинет Бартлета, как только она вошла.
      — Что вам удалось узнать в Новой Шотландии? — спросил Бартлет. На сей раз он не тратил попусту времени на светские любезности.
      Анна заранее решила не упоминать о вторжении в ее квартиру. Не было никаких оснований считать, что ее поездка и этот странный случай как-то связаны между собой; к тому же она испытывала смутное опасение, что подобный эпизод может подорвать доверие к ней. Поэтому она рассказала о том, что имело прямое отношение к делу: о следе от укола на руке старика.
      Бартлет медленно кивнул.
      — Какой же яд был использован?
      — Пока еще нет результатов токсикологического анализа. На это требуется время. Так всегда бывает. Если они что-то найдут, то сразу же поставят вас в известность. Если не найдут, то будут продолжать работу.
      — Но вы действительно полагаете, что Мэйлхот был отравлен? — в голосе Бартлета слышалось возбуждение, как будто он никак не мог решить, считать то, что он услышал, хорошей или плохой новостью.
      — Да, я думаю именно так, — ответила Анна. — Там есть еще и денежный вопрос, — добавила она. — Четыре месяца назад этот парень получил телеграфный перевод на миллион долларов.
      Бартлет высоко вскинул брови.
      — От?..
      — Не имею ни малейшего представления. Счет на Каймановых островах. А далее след исчезает. Отмыто начисто.
      Бартлет молча слушал, и даже в его молчании угадывалось недоумение.
      Анна продолжала рассказ.
      — Я смогла просмотреть банковские документы за последние десять лет, и в них эта картина повторяется с регулярностью часового механизм. Каждый год Мэйлхот получал телеграфным переводом на свой счет изрядную сумму денег. Причем эта сумма стабильно увеличивалась.