- Ваши усилия?
      - Да, мои и моего фонда. Это составляет заметную часть исследований, которые мы финансируем.
      - Но какой же опасности можно ожидать от ЦРУ?
      - Я понимаю, что ЦРУ появилось лишь через несколько лет после войны, но оно унаследовало оперативный контроль над этими агентами. Существуют исторические аспекты, которые кое-кто из старой гвардии ЦРУ предпочел бы оставить неприкосновенными. Чтобы гарантировать это, некоторые из них готовы пойти на экстраординарные меры.
      - Извините, но я не могу этому поверить. ЦРУ не способно убивать людей.
      - Да, теперь, - с саркастическими нотками в голосе согласился Ленц. После того, как эти ребята убили Альенде в Чили, Лумумбу в Бельгийском Конго, устраивали покушения на Кастро. Нет, закон, безусловно, запрещает им заниматься такими вещами. Так что теперь они "используют внешние ресурсы", как вы, американские бизнесмены, любите выражаться. Они нанимают вольных стрелков, используя для этого длинные цепочки посредников, чтобы никто и никогда не смог бы найти связь между наемными убийцами и американским правительством. - Ленц умолк, а затем добавил: - Мир намного сложнее, чем вы, похоже, считаете.
      - Но ведь все это - давняя и не имеющая отношения к современной жизни история!
      - Вряд ли ее можно назвать не имеющей отношения к жизни, особенно если вы - один из людей, живших в те давние годы и в значительной степени причастных к этой самой истории, - непреклонно продолжал Ленц. - Я говорю о престарелых государственных деятелях, отставных дипломатах, бывших высокопоставленных чиновниках, прежних сановниках, которые в молодости сотрудничали с Управлением стратегических служб. Думаю, что, когда они сидят в библиотеках и пишут свои мемуары, они не могут не испытывать некоторой неловкости. - Он пристально вгляделся в прозрачную жидкость в своем стакане, как будто надеялся что-то там увидеть. - Это люди, привыкшие к власти и почету. Им совершенно ни к чему открытия, которые бросили бы тень на их золотые годы. О, конечно, они не устают говорить себе, что все, сделанное ими, служило на благо своей страны, помогало сохранить доброе имя Соединенных Штатов. Во имя общего блага делается так много зла! Это, мистер Хартман, мне доподлинно известно Старые одряхлевшие псы бывают самыми опасными. Можно позвонить по телефону, попросить об услуге. Наставники могут взывать к лояльности своих воспитанников. Перепуганные старики решили по крайней мере умереть, сохранив свои добрые имена в чистоте. Как бы мне хотелось разрушить весь этот сценарий. Но я знаю, что представляют собой эти люди. Слишком хорошо я изучил человеческую природу.
      Снова появилась Ильзе. В руке она держала небольшую книжечку в кожаном переплете; на корешке Бен разглядел тисненую золотом надпись: "Гельдерлин".
      - Вижу, джентльмены, вы все еще продолжаете обсуждать ту же тему, сказала она.
      - Так что, вы, конечно, понимаете, - почти спокойным голосом произнес Ленц, обращаясь к Бену, - почему нам приходится быть в некоторой степени настороже. У нас много врагов.
      - Моему мужу часто угрожают, - добавила Ильзе. - Есть крайне правые фанатики, почему-то считающие его ренегатом, человеком, предавшим дело своего отца. - Она холодно улыбнулась и вышла в соседнюю комнату.
      - Если говорить откровенно, эти фанатики волнуют меня меньше, чем корыстные псевдорационалисты, которые просто не могут понять, почему я не хочу оставить в покое спящую собаку. - Взгляд у Ленца был тревожным. - И которые могут подбить своих друзей на достаточно резкие действия для того, чтобы их золотые годы так и остались в глазах людей золотыми. Но я увлекся. У вас были какие-то вопросы, касающиеся послевоенного периода, вопросы, на которые я, по вашему мнению, мог бы найти ответы.
      Юрген Ленц рассматривал фотографию, держа ее обеими руками. На его лице застыло напряженное выражение.
      - Это мой отец, - сказал он. - Да, это он.
      - Вы очень похожи на него, - заметил Бен.
      - Настоящий наследник, да? - с ощутимым сожалением в голосе отозвался Ленц. Теперь он уже не был очаровательным приветливым хозяином. Он пристально вглядывался в снимок. - Помилуй Бог, нет. Этого не может быть. Он откинулся в кресле; его лицо сделалось белым, как бумага.
      _Чего не может быть? - Бен был неумолим. - Расскажите мне, что вам известно.
      - Это не подделка? - реакция Ленца оказалась точно такой же, какой была у историка Карла Меркандетти.
      - Нет. - Бен глубоко вздохнул и твердо повторил: - Нет! Гибель Питера, Лизл, и кто знает, скольких еще людей - бесспорная гарантия подлинности этой фотографии.
      - Но ведь "Сигма" - это миф! Сказки старых бабушек! По крайней мере мы все убеждали себя в том, что дела обстояли именно так.
      - Значит, вы знаете о ее существовании?
      Ленц наклонился вперед.
      - Вы должны помнить, что в той суматохе, которая творилась после войны, ходило много самых диких слухов. Один из них и был легендой о "Сигме", чрезвычайно засекреченной и совершенно неприступной организации. Поговаривали о том, что ведущие промышленные магнаты всего мира заключили между собой нечто вроде союза. - Он указал на два лица. - Что такие люди, как сэр Элфорд Киттредж и Вольфганг Зибинг, один всеми уважаемый, а другой всеми отвергнутый, организовали совместное дело. Что они тайно встретились и заключили секретный договор.
      - И какова же была суть этого договора?
      Ленц безнадежно покачал головой.
      - Увы, но я этого не знаю, мистер Хартман; вы позволите называть вас Бен? Бен, я сожалею, но до сегодняшнего вечера я никогда не принимал эту историю всерьез.
      - И не знали об участии в этой организации вашего собственного отца?
      Ленц снова медленно покачал головой.
      - Вы знаете куда больше меня. Возможно, об этом что-то знает Якоб Зонненфельд.
      Зонненфельд... Зонненфелъд был самым известным из остававшихся в живых охотников за нацистами.
      - Он согласится помочь?
      - Мне, как главному благотворителю его института? Уверяю вас, что он постарается. - Ленц плеснул себе еще немного спиртного, видимо, чтобы взбодриться. - Но мы с вами все время танцуем вокруг одной проблемы, не так ли? Вы до сих пор не объяснили, каким образом оказались вовлеченным в эти дела.
      - Вы знаете человека, стоящего рядом с вашим отцом?
      - Нет, - ответил Ленц и, прищурившись, снова вгляделся в снимок. - Он немного похож... но это тоже невозможно.
      - Возможно. Рядом с вашим отцом сфотографирован мой отец. - Голос Бена звучал совершенно бесстрастно.
      - Но это же бессмыслица, - возразил Ленц. - Вашего отца знают все в моем мире. Он великий филантроп. Воплощение добра. И вдобавок ко всему уцелевшая жертва Холокоста. Да, этот человек имеет сходство с вами... даже очень похож на вас. Но повторяю: это бессмыслица.
      Бен горько рассмеялся.
      - Мне очень жаль. Но события и явления утратили для меня смысл в тот момент, когда мой старый приятель по колледжу попытался убить меня на Банхофштрассе.
      Взгляд Ленца погрустнел.
      - Расскажите, как к вам попала эта фотография.
      Бен рассказал Ленцу о событиях последних нескольких дней, стараясь по мере сил сохранять бесстрастность.
      - В таком случае вам тоже известно, что такое опасность, - торжественно произнес Ленц. - Существуют нити, невидимые нити, которые связывают эту фотографию со всеми этими смертями.
      Бен почувствовал, что его охватывает отчаяние: он изо всех сил старался сложить всю информацию, в том числе и ту, которую дал ему Ленц, в единую картину, которая имела бы хоть какой-то смысл, но вместо того, чтобы проясниться, все становилось еще запутаннее, еще невероятнее.
      Бен сначала уловил запах духов Ильзе и лишь потом услышал шаги.
      - Этот молодой человек приносит с собой опасность, - сказала она мужу, и голос ее был при этом скрипучим, как шелест наждачной бумаги. Она повернулась к Бену. - Извините меня, но я не могу больше молчать. Вы привели к этому дому смерть. Моему мужу уже много лет грозит постоянная опасность со стороны экстремистов из-за того, что он постоянно ведет борьбу за справедливость. Я сочувствую вам - вы перенесли много бед. Но вы очень легкомысленны; вы, американцы, все такие. Вы пришли сюда, чтобы под вымышленным предлогом встретиться с моим мужем ради своей собственной, частной вендетты.
      - Ильзе, прошу тебя... - попытался перебить ее Ленц.
      - И теперь вместе с вами как незваный гость сюда явилась смерть. Я была бы благодарна вам, если бы вы покинули мой дом. Мой муж уже много поработал ради своего дела. Разве он обязан жертвовать еще и своей жизнью?
      - Ильзе очень расстроена, - извиняющимся тоном пояснил Ленц. - К некоторым сторонам моей жизни она так и не смогла привыкнуть.
      - Нет, - сказал Бен. - Она, вероятно, права. Я уже навлек беду на слишком многих людей. - Его голос звучал сухо, невыразительно.
      Лицо Ильзе представляло собой неподвижную маску, черты сковал страх.
      - Gute Nacht [Спокойной ночи (нем.)], - тихо, но с непререкаемой твердостью сказала она.
      - Если вы захотите, я буду рад помочь вам, - негромко, несколько растерянно, но настойчиво говорил Ленц, провожая Бена в вестибюль. - Сделаю все, что в моих силах. Потяну за доступные мне ниточки, помогу установить контакты. Но в одном Ильзе все же права. Вы совершенно не знаете, против чего выступили. Я посоветовал бы вам, мой друг, быть как можно осторожнее.
      Бену показалось, что в чертах лица Ленца, терзавшегося мучительными сомнениями и тревогой, он видит нечто знакомое, и после недолгого размышления он понял, что это было: подобное выражение он видел у Питера. И тот, и этот, как ему показалось, пытались не дать страсти к справедливости полностью завладеть всем своим существом, и все равно ее нельзя было спутать ни с чем другим.
      Бен вышел из дома Ленца, ощущая ужасную растерянность. Одна только мысль непрерывно билась в его мозгу: почему он не может просто признать, что он бессилен, безнадежно не подготовлен к разрешению загадки, разгадывая которую его брат лишился жизни? И даже те факты, которыми он располагает, уже успели истерзать в кровь его душу, словно острые осколки стекла под босыми ступнями. Макс Хартман, филантроп, уцелевшая жертва Холокоста, гуманист - неужели он на самом деле был таким же, как Герхард Ленц, его соратником по варварству? Самая мысль об этом вызывала отвращение. Мог ли Макс быть замешан в убийстве Питера? Не был ли этот человек виновником смерти своего родного сына?
      Не потому ли он внезапно исчез? Чтобы избегнуть разоблачения? И что же делать с соучастием ЦРУ? Черт возьми, каким еще образом оберштурмфюрер СС мог въехать и обосноваться в Штатах, если не с помощью американского правительства? Не стояли ли за всеми этими ужасающими событиями союзники отца, его старинные друзья? Был ли хоть какой-то шанс считать, что они делали все это ради защиты отца - спасти его, а вместе с ним и самих себя, не поставив старика в известность?
      "Ты говоришь о вещах, которые не в состоянии понять", - сказал его отец, обращаясь то ли к сыну, то ли куда-то в пространство.
      Бена обуревали противоречивые эмоции. Одна его часть, преданный, верный сын своего отца, требовала поверить в то, что существовало какое-то иное объяснение; она жаждала этого с того момента, когда он выслушал рассказ Питера о его открытиях. Какое-то основание для того, чтобы верить родному отцу, заключалось в... В чем? Чудовище. Он услышал голос матери, ее шепот, когда она, умирая, умоляла его понять, попытаться устранить разрыв, сблизиться. Полюбить того сложного, тяжелого человека, каким был Макс Хартман.
      А другая часть Бена ощущала долгожданную ясность.
      "Я упорно старался понять тебя, ты ублюдок! - беззвучно кричал Бен. - Я пытался любить тебя. Но после такого обмана, после того, как выяснилось, насколько отвратительной была твоя настоящая жизнь, что еще я могу чувствовать, кроме ненависти?"
      Он и в этот раз оставил машину на изрядном расстоянии от дома Ленца. Он не хотел, чтобы кто-нибудь мог разыскать его по номеру; по крайней мере так он думал сначала, когда предполагал, что Ленц был одним из заговорщиков.
      Он прошел по дорожке, ведущей от входа в дом Ленца к тротуару. Перед тем как выйти на улицу, он боковым зрением заметил неяркую вспышку света.
      Это включилась внутренняя лампочка салона, когда в автомобиле, находившемся всего в нескольких ярдах от него, открылась дверь.
      Кто-то вышел из автомобиля и шел ему навстречу.
      Тревор увидел, что на противоположной стороне улицы зажегся свет, и, повернув голову, посмотрел туда. Парадная дверь дома открылась. Цель болтала с джентльменом постарше, который, как он предположил, был Ленцем. Тревор подождал, пока эти двое не пожали друг другу руки, а затем цель не спеша пошла по дорожке от дома. Только тогда он вышел из автомобиля.
      Глава 24
      - Я хотел бы, чтобы вы уточнили, кому принадлежит номер, - сказал Хайслер по полицейской рации. Он повернулся к Анне. - Если это не вы и не мы, значит, это кто-то еще. У вас должны быть хоть какие-то соображения.
      - Кто-то, тоже ведущий слежку за домом, - ответила Анна. - Мне это не нравится.
      Она думала: "Здесь происходит что-то еще. Стоит ли мне рассказывать Хайслеру о моих подозрениях по поводу Хартмана?" Ведь, с какой стороны ни взгляни, это были всего лишь домыслы. В конце концов могло случиться и так, что Хартман пришел сюда лишь затем, чтобы просто получить у Ленца информацию, скажем, сведения о том, где мог бы жить кто-нибудь из старых друзей его отца, а не затем, чтобы убить его!
      И все же... у них имелись все юридические основания для того, чтобы ворваться на виллу. А вдруг окажется, что, пока они все сидели тут в четырех машинах и наблюдали за домом, внутри его убивали одного из самых уважаемых граждан города? Поднимется страшный шум - еще бы, такой международный инцидент, - и вся ответственность ляжет на ее плечи.
      Голос Хайслера прервал ее раздумья.
      - Я хотел бы, чтобы вы подошли к этому автомобилю и разглядели лицо человека, - сказал он. Это больше походило на приказ, а не на просьбу. Нужно твердо убедиться в том, что он незнаком вам.
      Анна сразу согласилась; ей самой очень хотелось в этом убедиться.
      - Мне нужно оружие, - сказала она. Хайслер вручил ей свой пистолет.
      - Вы подняли его с пола автомобиля. Должно быть, я забыл застегнуть кобуру, и он выпал. Я вам его не давал.
      Анна вышла из автомобиля и направилась к вилле Ленца.
      Парадная дверь дома Ленца открылась.
      Возле нее, видимо, заканчивая беседу, стояли два человека. Один постарше, один помоложе.
      Ленц и Хартман.
      Ленц был жив. Она почувствовала облегчение.
      Двое мужчин обменялись рукопожатием - сердечным рукопожатием. И Хартман направился по дорожке к улице.
      Внезапно внутри "Пежо" зажегся свет, и с водительского места на мостовую вышел мужчина. Через его правую руку было перекинуто пальто. В этот самый момент Анна впервые увидела его лицо.
      Лицо!
      Это лицо было ей знакомо. Она уже видела его.
      Но где?
      Перекинутым через руку пальто человек закрыл дверь своего автомобиля. Хартман как раз дошел до улицы и находился в каких-нибудь пяти ярдах.
      Секунду, не больше Анна видела профиль этого человека.
      И это подхлестнуло старые воспоминания.
      Фотография в профиль. Анфас и в профиль. Ассоциация была неприятной, связанной с опасностью.
      Фотографии из следственного дела. На работе. Довольно низкокачественные фотографии этого человека анфас и в профиль. Это плохой парень.
      Да, она видела эти фотографии раз или два на еженедельном совещании.
      Но это были, строго говоря, не фотографии из дела, это были снимки, сделанные сотрудниками наружного наблюдения с большого расстояния и увеличенные настолько, что зернистость забивала все мелкие подробности.
      Да.
      Конечно же, это не рядовой преступник.
      Убийца.
      Этот человек был международным убийцей, причем убийцей высочайшей квалификации. О нем мало что известно - лишь отдельные, фрагментарные сведения. О его нанимателях, хотя он и не был "вольным стрелком", вообще ничего не знали. Но, судя по немногим накопившимся данным, эти неизвестные обладали необыкновенной изобретательностью и имели очень обширный круг интересов. Перед ее мысленным взором мелькнула еще одна фотография: труп лидера рабочего движения из Барселоны, которого, как предполагалось, убил именно этот человек. Изображение запечатлелось в ее памяти, возможно, из-за пятна крови, которое расплылось по груди сорочки убитого, напоминая галстук. Еще одно изображение: популярный политический деятель из южной Италии, человек, возглавлявший национальное движение за реформы. Его смерть поначалу приписывали мафии, но мнение изменилось после того, как появились обрывки сведений, указывавших на присутствие в тех местах человека, который был известен только под кличкой Архитектор. Политик, уже получивший много угроз от организованного преступного мира, имел хорошую команду телохранителей, вспомнила она. А само убийство было подготовлено и осуществлено совершенно блестяще, с точки зрения не только техники выполнения, но и прежде всего политики. Реформатора застрелили, когда он находился в борделе, укомплектованном незаконными иммигрантками из Сомали, и неприглядные обстоятельства, сопровождавшие смерть, гарантировали, что его сторонникам не удастся посмертно возложить на него мученический венец.
      Архитектор. Международный убийца высшего класса.
      Охотится на Хартмана.
      Она попыталась понять смысл всего происходящего. "Хартман ведет вендетту, - подумала она. - А второй? О, мой Бог. Чем это я занимаюсь? Может быть, пытаюсь задержать убийцу?"
      Она поднесла к губам рацию и нажала кнопку "передача".
      - Я знаю этого парня, - сообщила она Хайслеру. - Он профессиональный убийца. Я собираюсь перехватить его. А вы прикройте Хартмана.
      - Прошу прощения, - окликнул незнакомец Бена, быстро шагая ему навстречу.
      "Что-то с этим парнем не так, - сказал себе Бен. - Что-то не в порядке".
      Сложенное пальто, перекинутое через правую руку.
      Быстрота, с которой он приближается.
      Лицо... Он уже видел это лицо. Это лицо он никогда не забудет.
      Бен быстро засунул правую руку под левую полу пиджака, прикоснулся к холодной твердой стали пистолета и почувствовал страх.
      Хартман нужен ей живым. От мертвого Хартмана не будет никакого толку.
      Убийца собирался прикончить Хартмана, в этом у Анны не было ни малейшего сомнения. Вся картина сложилась для нее в единое целое. С точки зрения ее интересов, было бы гораздо лучше, если бы Хартман, ее подозреваемый, удрал, нежели оказался убитым. Так или иначе, но преследование Хартмана стоило бы перепоручить другим.
      Она подняла "глок", который дал ей Хайслер.
      Убийца, похоже, не замечал ее. Он был полностью сосредоточен на Хартмане. Она хорошо усвоила то, чему ее учили, и понимала, что он оказался жертвой самой большой слабости профессионала: целевой фиксации. Он утратил способность оценки ситуации. Большие кошки подвергаются наибольшей опасности со стороны охотников именно в тот момент, когда готовятся кинуться на добычу.
      Возможно, это даст ей преимущество, в котором она так нуждалась.
      Теперь она должна внезапно нарушить концентрацию его внимания, отвлечь его на себя.
      - Стоять! - во все горло заорала она. - Ни с места, черт возьми!
      Она увидела, что Хартман повернулся и уставился на нее.
      Убийца чуть заметно дернул головой налево, но не повернулся, чтобы взглянуть, кто кричит; он даже на долю секунды не оторвал своего кошачьего взгляда от Хартмана.
      Анна целилась точно в середину груди убийцы, в центр тяжести его тела. Это было чисто рефлексивное движение: ее учили стрелять так, чтобы убивать, а не ранить.
      Но что же он делает? Убийца повернулся спиной к Хартману, у которого, как теперь увидела Анна, тоже было оружие.
      Архитектор держал свою цель в поле зрения; он должен был предполагать, что тот, кто кричал, кем бы он ни был, не представляет для него непосредственной угрозы. В любом случае он обязан следовать своему первоначальному плану. Повернувшись к ней, он отвлекся бы от цели, а этого ему не следовало делать ни в коем случае.
      Внезапно убийца начал поворачиваться...
      Она ошиблась в своих расчетах его поведения.
      Его движение было сверхъестественно плавным и походило на пируэт балерины. Поднявшись на носки, он развернулся на сто восемьдесят градусов, одновременно из-под пальто высунулось дуло пистолета, и с интервалом в считанные доли секунды раздалось несколько негромких выстрелов. Оружие лишь чуть заметно дергалось в его сильной руке. И только обернувшись, чтобы посмотреть, что происходит, она поняла, что он сделал. Боже, спаси и помилуй! Только что у нее за спиной стояли четверо венских полицейских, целившихся в этого человека. И он расстрелял их всех! Каждый его выстрел попал в цель. Теперь все они лежали на земле!
      Это было умопомрачительно. Анне никогда в жизни не доводилось видеть столь виртуозного владения оружием. Ее охватил ужас.
      Только теперь она услышала панические крики, стоны и невнятные возгласы выведенных из строя полицейских.
      Этот человек был профессионалом; он решил сначала устранить все препятствия, а потом покончить со своим объектом. И она была последним из препятствий.
      Но, пока он продолжал свое движение в ее направлении, Анна уже успела прицелиться. Она услышала крик Хартмана. Теперь наступила ее очередь сосредоточить внимание на цели. Она нажала на спусковой крючок.
      Точно в яблочко!
      Убийца повалился наземь, его пистолет с грохотом отлетел в сторону.
      Она подбила его.
      Но был ли он убит?
      Тем временем вокруг воцарился хаос. Подозреваемый, Хартман, стремительно бежал по улице.
      Но она знала, что улица заблокирована с обеих сторон полицией. Она метнулась к упавшему, подхватила его пистолет и помчалась вслед за Хартманом.
      Стоны раненых полицейских теперь были заглушены громкими криками по-немецки; впрочем, она не знала этого языка, и они для нее ничего не значили.
      - Erstehtauf! [Он встает! (нем.)].
      - Ег lebt, er steht! [Он жив, он поднимается! (нем.)].
      - Nein, nimm den Verdachtigen! [Нет, ему крышка! (нем.)].
      В конце квартала Хартман бежал прямо к выстроившимся поперек дороги специалистам по наружному наблюдению; те из них, кто имел при себе оружие, успели вынуть его и прицелиться в бегущего. Анна слышала, как полицейские кричали:
      - Halt! Keinen Schritt welter! [Стоять! Не двигаться! (нем.)].
      - Polizei! Sie sind verhaftet! [Полиция! Вы арестованы! (нем.)].
      Но тут раздавшийся у нее за спиной шум - он доносился как раз оттуда, где лежал убийца - привлек ее внимание. Резко обернувшись, Анна увидела, что убийца, шатаясь, влез в свой "Пежо" и захлопнул дверь.
      Он был ранен, но не убит и теперь мог удрать!
      - Эй, - срывая голос, закричала Анна - остановите его! "Пежо"! Не дайте ему уйти!
      Хартман стоял, окруженный пятью Polizei. Пока что она могла спокойно забыть о нем. Поэтому она бросилась к "Пежо". В ту же секунду мотор машины взревел, и автомобиль рванулся с места прямо на нее.
      В те доли секунды, которые оставались в ее распоряжении, Анна позволила себе вспомнить недавний случай с "Линкольном", произошедший в Галифаксе; тогда она мечтала о том, чтобы у нее в руках было оружие и она могла бы выстрелить в водителя. Теперь она была вооружена и раз за разом стреляла в сидевшего за рулем человека. Но в ветровом стекле лишь появилось несколько дырочек, от которых разбегались в стороны тонкие трещинки, а автомобиль, как ни в чем не бывало, набирая скорость, несся прямо на нее. В последний момент она метнулась в сторону, и "Пежо" с ревом, визжа шинами, промчался мимо нее вдоль квартала, где стояли два пустых автомобиля бригады наружного наблюдения - их водители и пассажиры толпились на улице, - и скрылся из виду.
      Он ушел!
      - Дерьмо! - выкрикнула она и, повернувшись, увидела Хартмана, стоявшего с поднятыми вверх руками.
      Стараясь не поддаваться пережитому потрясению, она бегом кинулась вдоль улицы к своему свежезадержанному подозреваемому.
      Глава 25
      Пациент номер восемнадцать неторопливо бежал трусцой по дорожке тренажера.
      Рот его прикрывала небольшая маска, к которой были присоединены две длинных толстых трубки. Ноздри сдавливал зажим.
      К его обнаженной впалой груди приклеили лейкопластырем двенадцать датчиков, соединенных тонкими проводами с электрокардиографическим аппаратом. Еще один провод шел к маленькому устройству, пристроенному к концу указательного пальца. Пациент был бледен и покрыт каплями пота.
      - Как вы себя чувствуете? - спросил врач, высокий человек с серым лицом.
      Говорить пациент не мог, но он поднял вверх оба дрожащих больших пальца.
      - Не забывайте, что прямо перед вами кнопка экстренной остановки, напомнил врач. - Если почувствуете, что вам плохо, нажмите ее.
      Пациент номер восемнадцать продолжал трусить по ленте тренажера.
      Доктор повернулся к своему маленькому полному коллеге.
      - Мне кажется, - сказал он, - что это высший уровень тренированности. Он, похоже, превысит стандарт дыхательного обмена. Да, перевалил за черту. Никаких признаков ишемии. Он по-настоящему силен. Что ж, пусть отдохнет вторую половину дня. А завтра у него начнутся процедуры.
      Впервые за весь день врач с серым лицом позволил себе улыбнуться.
      Принстон, Нью-Джерси
      Когда телефон зазвонил, великий старый принстонский историк работал в своем кабинете в Дикинсон-холле.
      Все, что находилось в кабинете профессора Джона Варнса Годвина, можно было датировать сороковыми или пятидесятыми годами, будь то черный телефонный аппарат с наборным диском, дубовый картотечный шкаф или пишущая машинка "Ройял" (он не желал пользоваться компьютерами). Ему нравился стиль того времени, нравился внешний вид этих предметов, их основательность. Все они были сделаны из бакелита, дерева и стали, а не из пластика, пластика и еще раз пластика.
      Он не был, однако, одним из тех стариков, которые живут прошлым. Ему нравился сегодняшний мир. Он часто думал о том, как хорошо было бы, если бы его любимая Сара, которая пятьдесят семь лет была его женой, могла разделить с ним все это. Когда-то они часто строили планы множества путешествий, которые намеревались совершить после того, как он выйдет в отставку.
      Годвин был историком Европы ХХ века, лауреатом Пулицеровской премии. Его лекции пользовались в принстонском университетском городке огромной популярностью. Многие из его бывших студентов теперь занимали выдающееся положение в выбранном ими поле деятельности. Самыми яркими среди них были председатель Федеральной резервной системы, председатель "УорлдКом", министр обороны и его заместитель, представитель Соединенных Штатов в ООН, бесчисленные члены Совета экономических консультантов при президенте США и даже нынешний председатель Национального комитета республиканской партии.
      Профессор Годвин сначала неторопливо откашлялся и лишь после этого взял трубку.
      - Алло.
      Голос показался ему очень знакомым.
      - О да, мистер Холланд, рад вас слышать. Надеюсь, у вас все благополучно?
      Некоторое время он слушал абонента, а потом заговорил:
      - Конечно, я знаю его, он был моим студентом. Что ж, если вас интересует мое мнение, то я помню его как очаровательного, но немного упрямого юношу. Блестящий ум, хотя его и нельзя отнести к настоящим интеллектуалам с точки зрения заинтересованности идеями как таковыми. Мне всегда казалось, что у него очень твердые моральные принципы. В целом Бен Хартман всегда производил на меня впечатление весьма разумного и уравновешенного человека.
      Он опять замолчал, слушая.
      - Нет, он не относится к тем людям, которые с готовностью устремляются в крестовый поход против чего-нибудь, стоит дать им повод. Не тот у него характер. И, уж конечно, он не мечтает о мученическом венце. Я думаю, что его можно убедить.
      Снова пауза.
      - Естественно, никто из нас не желает провала проекта. Но мне хотелось бы, чтобы вы дали мальчишке шанс. Мне действительно было бы очень неприятно, если бы с ним что-нибудь случилось.
      Вена
      Комната для допроса была холодной и голой; она ничем не отличалась от других подобных помещений в других местах. "Я становлюсь специалистом", мрачно подумал Бен. Прозрачное снаружи и зеркальное изнутри стекло, размером с окно загородного дома. На окне, выходящем в пустой и унылый внутренний двор, натянута проволочная сетка.
      Американка, одетая в серый костюм, сидела напротив него на складном металлическом стуле. Она казалась напряженной, словно часовая пружина. Женщина представилась как Анна Наварро, специальный агент Управления специальных расследований американского министерства юстиции, и в доказательство помахала у него перед носом удостоверением. Она была не просто хороша собой; он мог бы назвать ее настоящей красавицей: волнистые темно-каштановые волосы, глаза цвета карамели, оливковая кожа, сама высокая, стройная и длинноногая. К тому же хорошо одета - есть чувство стиля, что, вероятно, большая редкость для министерства юстиции. И все же она держалась очень по-деловому, ни намека на улыбку. Ни одного кольца; это, вероятно, означало, что она разведена - таких великолепных женщин обычно расхватывают рано. Несомненно, это был какой-нибудь галантный тип, правительственный следователь с квадратным подбородком, завоевавший ее рассказами о своей доблести в борьбе со злодеями... а потом столкновение честолюбий двух карьеристов, естественно, разрушило этот брак.
      Рядом с нею на таком же стуле сидел громила-полицейский, чрезмерно тучный, раскормленный парень, не говоривший ни слова и задумчиво куривший одну за другой крепкие сигареты "Касабланка". Бен не знал, понимает ли полицейский английский язык. Австриец лишь сказал, что он сержант, что его зовут Вальтер Хайслер, и что он из Sicherheitsburo венской полиции, группы по расследованию тяжких преступлений.