10 октября 1944 года. Вашингтон, округ Колумбия.
      Бригадный генерал Эллис сидел в напряженной позе на жестком диванчике из соснового дерева, предпочтя его мягкому кожаному креслу.
      Было девять двадцать утра, и он не выспался, практически не сомкнул глаз за всю ночь.
      Каминные часы в приемной пробили девять тридцать, затем десять, и, к своему удивлению, генерал вдруг понял, что ему хочется, чтобы время летело быстрее: скорее бы покончить с этим делом!
      В десять тридцать ему предстояла аудиенция у государственного секретаря Соединенных Штатов Америки Корделла С. Халла.
      Разглядывая огромную черную дверь с латунными украшениями, он машинально перебирал пальцами страницы белой папки, которую он предусмотрительно вытащил из атташе-кейса: генерал решил избежать неприятной паузы, которая непременно возникнет, если он начнет возиться с замком кейса в кабинете госсекретаря.
      Но Халл может не потребовать папки. Попросит генерала изложить ее содержание устно, а затем, воспользовавшись своим статусом, объявит его доклад неубедительным. В этом случае он вынужден будет возразить госсекретарю. Деликатно, естественно. Содержание папки не могло служить доказательством выдвинутой генералом версии. Это были лишь разрозненные факты, и все зависело от того, какую позицию займет госсекретарь.
      Генерал вновь взглянул на часы: десять двадцать четыре. «Интересно, – подумал он, – действительно ли Халл пунктуален, как утверждают газеты?»
      Генерал прибыл в свой офис к семи тридцати, за полчаса до начала рабочего дня: Он всегда приезжал на полчаса раньше. Исключение составляли лишь те особо ответственные – «кризисные» – ситуации, когда он вообще ночи напролет проводил в офисе. Последние трое суток вполне подходили под определение «кризисная ситуация», хотя и весьма странного характера.
      Его секретная записка, которая послужила поводом для сегодняшней встречи с госсекретарем, вполне может заставить кое-кого усомниться в компетентности генерала. Кое-кто может даже постараться от него, Эллиса, избавиться. Но генерал был уверен в своей правоте.
      Он слегка отогнул уголок папки и еще раз прочел надпись на титульном листе: «Кэнфилд, Мэтью. Майор, резерв армии Соединенных Штатов. Отдел военной разведки».
      Кэнфилд, Мэтью... Мэтью Кэнфилд. Он-то и служит доказательством.
      Переговорное устройство на столе пожилой секретарши ожило.
      – Бригадный генерал Эллис? – Она лишь на мгновение оторвалась от своих бумаг.
      – Так точно.
      – Секретарь ждет вас.
      Эллис взглянул на свои часы. Было девять тридцать две.
      Он поднялся, подошел к черной двери – она показалась ему зловещей. Нажал на ручку.
      – Надеюсь, вы простите меня, генерал Эллис. – Госсекретарь улыбнулся. – Я решил, что характер вашей записки требует присутствия третьего лица. Позвольте представить вам моего помощника мистера Брэйдака.
      Бригадный генерал опешил: он ведь специально оговаривал, что встреча должна быть строго конфиденциальной.
      Помощник госсекретаря Брэйдак стоял футах в десяти справа от стола Халла. Он был из той команды высоколобых, которая появилась в Белом доме и в Госдепартаменте во времена Рузвельта. Даже его костюм – светло-серые фланелевые брюки и серый же в крупную елочку пиджак – казался молчаливым вызовом его, генерала, форме с безупречными стрелками на брюках.
      – Конечно, господин государственный секретарь... Господин Брэйдак. – Генерал кивнул.
      Корделл С. Халл восседал за просторным столом. Знакомые черты его – бледное строгое лицо, редеющие седые волосы, серо-голубые глаза за стеклами пенсне в металлической оправе – казались сейчас менее выразительными, чем на официальных фотографиях. Его лицо постоянно мелькало на страницах газет и в кадрах кинохроники. Даже на предвыборных плакатах, вопрошающих избирателя: «Разве ты хочешь сменить коней на переправе?», портрет этого внушающего доверие интеллигентного человека неизменно помещали чуть ниже портрета Рузвельта. Госсекретаря все знали в лицо, чего нельзя сказать о никому не известном тогда Гарри Трумэне.
      Брэйдак достал из кармана табакерку и принялся набивать трубку, а Халл перебрал на столе бумаги и взял папку – двойник той, что держал в руках бригадный генерал. Это была та самая секретная записка, которую он передал госсекретарю из рук в руки.
      Брэйдак раскурил трубку, и запах табака заставил Эллиса еще раз взглянуть на этого человека: специфический запах сорта табака, считавшегося фирменным в университетских кругах, обычные люди выносили с трудом. Когда война окончится, бригадный генерал Эллис уйдет в отставку. Не станет и Рузвельта, а вместе с ним исчезнут и так называемые интеллектуалы с их дурно пахнущим табаком.
      Мозговой центр! Либералишки! Все они, конечно, уйдут.
      Но прежде всего надо покончить с войной.
      Халл поднял на него глаза.
      – Нет надобности говорить, генерал, что ваша записка весьма встревожила меня.
      – Меня это тоже беспокоило, господин государственный секретарь.
      – Не сомневаюсь. Не сомневаюсь... Но невольно напрашивается вопрос: на чем основываются ваши выводы? Я имею в виду какие-то конкретные факты.
      – Полагаю, они есть, сэр.
      – Кто еще в разведке знает об этом, Эллис? – вступил в разговор Брэйдак; он явно намеренно опустил слово «генерал».
      – Я ни с кем не обсуждал этот вопрос. Откровенно говоря, я и сегодня не предполагал обсуждать это с кем-либо, кроме государственного секретаря.
      – Мистер Брэйдак облечен моим доверием, генерал Эллис. Он находится здесь по моей просьбе... По моему приказу, если угодно.
      – Понимаю.
      Корделл Халл откинулся в кресле.
      – Я не хотел бы вас обидеть, однако... Вы направили лично мне секретную записку с пометкой «срочно», однако содержание ее представляется достаточно невероятным.
      – Вы выдвигаете нелепое предположение, которое, как сами признаете, не можете доказать, – вновь вмешался Брэйдак. Посасывая трубку, он неторопливо подошел к столу.
      – Именно поэтому мы здесь и собрались. – Халл потребовал присутствия Брэйдака, но это не означало, что он намерен терпеть его вмешательство и уж совсем не намерен терпеть его заносчивость.
      Брэйдак, однако, был не из тех, кому можно указывать его место.
      – Господин государственный секретарь! Вряд ли вы станете утверждать, что военная разведка работает безукоризненно. За подобное заблуждение мы заплатили достаточно высокую цену. Я заинтересован лишь в том, чтобы избежать еще одной неточной информации и ошибочных выводов, основанных на недостоверных данных. Я не хочу, чтобы мы стали орудием в руках политических противников нынешней администрации. До выборов осталось менее четырех недель!
      Халл лишь слегка повернул голову. Не глядя на Брэйдака, он холодно произнес:
      – Можете не утруждать себя напоминанием о выборах. В свою очередь, смею напомнить вам, что нас волнуют несколько иные проблемы, отличные от тех, которые занимают публичных политиков. Я выражаюсь достаточно ясно?
      – Безусловно, – с готовностью ответил Брэйдак. Халл продолжал:
      – Насколько я понял, генерал Эллис, вы утверждаете, что некий влиятельный представитель высшего германского командования является гражданином США, Действующим под вымышленным именем, которое нам хорошо известно: Генрих Крюгер.
      – Совершенно верно, сэр. Но в записке я употребляю слово «возможно»; возможно, это так.
      – Вы также предполагаете, что Генрих Крюгер сотрудничает или каким-то образом связан с целым рядом крупных корпораций Америки. Тех корпораций, которые выполняют правительственные заказы и получают ассигнования на производство вооружений.
      – Да, господин государственный секретарь. И вновь, позвольте напомнить, я говорю об этом в прошедшем времени; это не означает, что сотрудничество продолжается и сегодня.
      – При подобных обвинениях временные формы имеют тенденцию к расплывчатости. – Корделл Халл снял пенсне в металлической оправе и положил его рядом с папкой. – Особенно во время войны.
      Помощник государственного секретаря Брэйдак чиркнул спичкой и в паузах между затяжками произнес:
      – Вы также заявляете, что у вас нет ни одного конкретного доказательства.
      – У меня есть то, что, на мой взгляд, может служить косвенным доказательством. Я счел бы себя уклоняющимся от выполнения долга, если бы не обратил внимание государственного секретаря на это обстоятельство. – Бригадный генерал перевел дыхание. Он понимал, что, начав разговор, он отрезал себе пути к отступлению. – Я хотел бы обратить ваше внимание на некоторые очевидные факты... – Прежде всего, досье на Генриха Крюгера далеко не полное. В отличие от тех, кто его окружает, он не является членом нацистской партии. Тем не менее, окружение меняется, а он всегда остается в центре. Совершенно очевидно, что он обладает большим влиянием на Гитлера.
      – Это мы знаем. – Халлу не понравилось, что генерал оперирует уже известной информацией.
      – Далее. Обратите внимание на имя и фамилию, господин государственный секретарь. Генрих – имя столь же распространенное в Германии, как Уильям или Джон у нас, а Крюгер – все равно, что наши Смит или Джонс.
      – Ну перестаньте, генерал. – Из трубки Брэйдака плыл кудрявый дым. – Если копаться в именах, половина наших боевых командиров попала бы под подозрение.
      Эллис повернулся и смерил Брэйдака презрительным взглядом:
      – Я полагаю, этот факт все же имеет отношение к делу, господин помощник государственного секретаря.
      Халл начал сомневаться: стоило ли вообще приглашать Брэйдака на эту встречу.
      – У вас нет оснований для враждебной пикировки, джентльмены.
      – Сожалею, что у вас возникло такое впечатление, господин государственный секретарь. – Брэйдак снова не принял упрека в свой адрес. – Мне кажется, моя миссия сегодня – сродни защитнику дьявола. Никто из нас не может позволить себе зря терять время. И прежде всего вы, господин государственный секретарь.
      Халл взглянул на помощника и повернулся в кресле.
      – Вот и не будем терять времени. Пожалуйста, продолжайте, господин генерал.
      – Благодарю, господин государственный секретарь. Месяц назад через Лиссабон поступила информация, что Крюгер хочет войти с нами в контакт. Мы подготовили соответствующие каналы и предполагали, что все пройдет как обычно... Однако Крюгер отверг стандартную схему – он отказался от каких бы то ни было контактов с английской или французской разведсетью и настаивал на прямой связи с Вашингтоном.
      – Позволено ли мне будет высказать свое соображение? – В голосе Брэйдака звучала нарочитая учтивость. – Такое решение Крюгера кажется мне вполне естественным. В конце концов, мы доминирующая сила.
      – Нет, господин Брэйдак, это не так, поскольку Крюгер требовал, чтобы на связь с ним вышел конкретный человек – майор Кэнфилд... Майор Мэтью Кэнфилд служит в подразделении военной разведки, базирующемся в Вашингтоне.
      Брэйдак зажал трубку в зубах и уставился на бригадного генерала. Корделл Халл подался всем корпусом вперед и уперся локтями в стол.
      – В вашей записке об этом не сказано ни слова! – Я знаю, сэр. Я не упомянул об этом сознательно, из опасения, что записку может прочесть кто-то другой.
      – Примите мои извинения, генерал. – Брэйдак был на сей раз совершенно искренен. Эллис улыбнулся. Халл откинулся в кресле.
      – Член высшего эшелона власти нацистов требует в качестве связного какого-то майора из армейской разведки? Очень странно!
      – Странно, но подобные случаи известны... Мы полагаем, что майор Кэнфилд встречался с Крюгером еще до войны. В Германии.
      Брэйдак подошел к генералу вплотную.
      – Однако сейчас вы допускаете, что Крюгер вовсе и не немец! Следовательно, в промежутке между поступившей через Лиссабон информацией и вашей запиской произошло нечто такое, что изменило ваше мнение. Что же это? Или кто? Кэнфилд?
      – Майор Кэнфилд – опытный разведчик, на счету которого несколько блестяще проведенных операций. Однако, как только между ним и Крюгером был установлен канал связи, Кэнфилд явно начал нервничать. Он ведет себя довольно странно, во всяком случае, не так, как это подобает офицеру с его послужным списком и опытом... и, кроме того, господин государственный секретарь, он просил меня направить весьма необычный запрос президенту Соединенных Штатов.
      – По какому поводу?
      Он хочет, чтобы до его контакта с Крюгером ему доставили секретное досье из архивов Госдепартамента, причем все печати должны быть целыми.
      Брэйдак вынул изо рта трубку, намереваясь что-то возразить.
      – Одну минуту, господин Брэйдак, – сказал Халл и подумал: «Возможно, он очень способный человек, но не имеет ни малейшего представления о том, что значит для такого служаки, как Эллис, подобная просьба к Белому дому и Госдепартаменту. Ведь большинство высших военных не раздумывая отказали бы Кэнфилду, да и любому другому своему подчиненному в подобной просьбе, лишь бы не оказаться в положении Эллиса. Так обычно и поступают в армии». – Прав ли я, предполагая, что вы рекомендуете предоставить это досье майору Кэнфилду?
      – Это вам решать. Я лишь хочу отметить, что Генрих Крюгер играл очень важную роль практически во всех решениях, которые принимала нацистская верхушка с момента ее прихода к власти.
      – Мог бы переход Крюгера на нашу сторону привести к более быстрому завершению войны?
      – Не знаю. Но такая возможность существует, именно поэтому я и нахожусь здесь.
      – Что представляет собой досье, которое требует майор Кэнфилд? – Брэйдак был раздражен.
      – Я знаю только его номер и степень секретности по классификации архивного отдела госдепартамента.
      – И каковы же они? – Корделл Халл снова подался корпусом вперед.
      Эллис колебался. Было крайне соблазнительно щегольнуть памятью и мгновенно выложить шифры досье, но Эллис считал, что, не предоставив Халлу всех данных о Кэнфилде, этого делать нельзя. По крайней мере, в присутствии Брэйдака. Черт бы побрал этих ученых парней! Эллис всегда испытывал неудобство в присутствии болтунов-интеллектуалов. «Черт возьми, – думал он, – с Халлом я мог бы поговорить начистоту».
      – Прежде чем ответить на ваш вопрос, я хотел бы изложить некоторые дополнительные сведения, которые, на мой взгляд, имеют непосредственное отношение к делу... Точнее говоря, это сведения, которые не только дополняют информацию, содержащуюся в записке, но и придают ей большую убедительность.
      – Конечно, генерал. – Халл не мог понять, раздражает его такой характер беседы или восхищает.
      – Генрих Крюгер настаивает на том, чтобы перед встречей с майором Кэнфилдом ему была обеспечена возможность встретиться с неким человеком. Нам известна лишь его агентурная кличка – Эйприл Ред. Эта встреча должна произойти в Берне, в Швейцарии.
      – Кто такой Эйприл Ред, генерал? Судя по вашему тону, у вас есть соображения на этот счет, – продолжал наседать помощник государственного секретаря Брэйдак. Он не утратил самообладания, и генерал Эллис с горечью осознавал это.
      – Мы... точнее, я полагаю, что знаю, кто этот человек. – Эллис открыл белую папку и вынул верхнюю страницу. – Если господин госсекретарь позволит, я зачитаю некоторые данные из личного дела майора Кэнфилда.
      – Ну конечно же, генерал.
      – Мэтью Кэнфилд поступил на государственную службу в министерство внутренних дел в марте тысяча девятьсот семнадцатого года. Образование – год учебы в университете Оклахомы, полтора года на вечернем отделении университета в Вашингтоне, округ Колумбия. Зачислен в министерство внутренних дел на должность младшего бухгалтера-следователя в отделение по борьбе с мошенничеством. В тысяча девятьсот восемнадцатом году переведен на должность инспектора. Прикреплен к отделу «Группа 20», который, как вы знаете...
      – Малочисленное, отлично подготовленное подразделение, – деликатно уточнил Халл, – занимавшееся во время Первой мировой войны финансовыми конфликтами, растратами, коррупцией и другими подобными делами. Действовало весьма эффективно... До тех пор, пока, как и большинство таких подразделений, не стало слишком превышать свои полномочия. Распущено в двадцать девятом или тридцатом году, точно не помню.
      – В тридцать втором, господин государственный секретарь. – Генерал Эллис был рад возможности продемонстрировать знание фактов. Он вынул из папки вторую страницу и продолжал: – Кэнфилд работал в министерстве внутренних дел десять лет, и за это время ему четыре раза повышали категорию оплаты. Великолепный работник. Превосходные служебные аттестации. В мае двадцать седьмого уволился с государственной службы и перешел в «Скарлатти индастриз».
      При упоминании этой фирмы Халл и Брэйдак в один голос спросили:
      – В какую именно компанию?
      – В управление «Скарлатти индастриз». Пятая авеню, дом 525, Нью-Йорк.
      – Неплохой послужной список у мистера Кэнфилда. – Корделл Халл задумчиво крутил черный шнурок своего пенсне. – После вечернего отделения университета – в правление корпорации Скарлатти. – Он перевел взгляд с генерала на лежавшую на столе белую папку.
      – Скажите, в своей записке вы упоминаете только корпорацию Скарлатти или же и другие корпорации тоже? – спросил Брэйдак.
      Генерал не успел ответить, так как Корделл Халл вдруг стремительно поднялся из-за стола. Он оказался высоким и гораздо крупнее обоих своих собеседников.
      – Генерал Эллис, я запрещаю вам отвечать на дальнейшие вопросы!
      Брэйдак выглядел так, словно получил пощечину, он смущенно и обескураженно уставился на Халла. Халл повернулся к своему помощнику и уже мягче произнес:
      – Прошу извинить меня, господин Брэйдак. Не могу дать никаких гарантий, но, надеюсь, чуть позже сумею вам все объяснить. А пока не откажите в любезности оставить нас наедине?
      – Конечно, – поспешно отозвался Брэйдак, понимая, что подобное поведение его порядочного и благородного шефа диктуется некими серьезными обстоятельствами. – И не нужно никаких объяснений, сэр.
      – Одно обязательно потребуется.
      – Благодарю вас, сэр. Смею вас заверить: никто никогда от меня ничего не узнает об этой встрече.
      Халл проводил Брэйдака взглядом до двери и, только когда она закрылась за ним, повернулся к бригадному генералу. Эллис ничего не понимал.
      – Помощник государственного секретаря Брэйдак – великолепный работник. То, что я попросил его уйти, никак не связано ни с его личными качествами, ни с характером выполняемой им работы.
      – Так точно, сэр.
      Халл медленно, с каким-то болезненным выражением лица, опустился в кресло.
      – Я попросил господина Брэйдака оставить нас, потому что мне кажется, я кое-что знаю о том, что вы собираетесь сейчас сообщить. Если это так, то нам лучше беседовать с глазу на глаз.
      Бригадный генерал заволновался: он не предполагал, что Халлу может быть что-то известно.
      – Не беспокойтесь, генерал, я не умею читать чужие мысли... В тот период, о котором идет речь, я был членом палаты представителей. Ваши слова пробудили воспоминания. Почти забытые воспоминания очень теплого полудня в палате... Но, может быть, я ошибаюсь. Прошу вас, продолжайте с того места, где я вас прервал. Итак, наш майор перешел в «Скарлатти индастриз»... Полагаю, вы со мной согласитесь – это весьма странный шаг.
      – Этому есть логичное объяснение. Он женился на вдове Алстера Стюарта Скарлетта, скончавшегося в Швейцарии в Цюрихе в двадцать шестом году. Алстер Стюарт Скарлетт был младшим из двух оставшихся в живых сыновей Джованни и Элизабет Скарлатти, основателей «Скарлатти индастриз».
      Халл на мгновение прикрыл глаза.
      – Продолжайте.
      – У Алстера Скарлетта и его жены Джанет Саксон Скарлетт был сын, Эндрю Роланд, которого впоследствии усыновил Мэтью Кэнфилд. Однако мальчик продолжал жить в поместье Скарлатти... Кэнфилд работал в корпорации Скарлатти до августа сорокового, а затем вернулся на государственную службу и вскоре оказался в армейской разведке.
      Генерал Эллис сделал паузу и посмотрел на Халла: начал ли он понимать, о чем пойдет речь дальше, но лицо государственного секретаря оставалось непроницаемым.
      – Вы говорили о досье, которое Кэнфилд затребовал из архива. Что это за досье? – спросил Халл.
      – Это еще одна тема для размышлений. – Эллис извлек следующую страницу. – Все, что мы знаем о досье, – это его входящий номер. Но он указывает на год, когда досье было начато... двадцать шестой, точнее, последняя четверть двадцать шестого года.
      – И какова степень секретности досье?
      – Высшая. По соображениям национальной безопасности досье может быть выдано только на основании распоряжения, подписанного лично президентом.
      – Я предполагаю, что одна из подписей, завизировавших досье, принадлежит человеку, находившемуся в то время на службе в министерстве внутренних дел, то есть Мэтью Кэнфилду.
      Генерал не мог скрыть разочарования, однако его руки, сжимавшие папку, не дрогнули.
      – Совершенно верно.
      – И сейчас он настаивает на предоставлении ему этого досье, грозя в противном случае отказом от контакта с Крюгером.
      – Так точно, сэр.
      – Вы указали ему на неправомерность такого требования?
      – Я лично, сэр, поставил его в известность о возможности передачи дела в военный трибунал... Он же ответил, что мы вправе отказать ему.
      – После этого контактов с Крюгером не было?
      – Нет, сэр... Я думаю, сэр, майор Кэнфилд скорее предпочтет провести остаток жизни за решеткой, нежели изменит свою позицию.
      Корделл Халл вновь поднялся с кресла и посмотрел на генерала.
      – Итак, что вы предполагаете?
      – Я убежден, что Эйприл Ред, о котором говорит Генрих Крюгер, – это тот самый мальчик, Эндрю Роланд. Я считаю, что он – сын Крюгера. Те же самые инициалы. Ребенок родился в апреле двадцать шестого. Я убежден, что Генрих Крюгер – это Алстер Скарлетт.
      – Он же умер в Цюрихе. – Халл смотрел на генерала в упор.
      – Обстоятельства смерти подозрительны. В досье содержится лишь свидетельство о смерти, выданное каким-то сомнительным учреждением небольшой деревни в тридцати милях от Цюриха. Подписи свидетелей в нем неразборчивы, а тех фамилий, которые поддаются расшифровке, никто в тех местах не слыхивал.
      – Вы отдаете себе отчет в том, что говорите? – Халл холодно смотрел в глаза генералу. – «Скарлатти индастриз» – один из наших промышленных гигантов.
      – Я отвечаю за свои слова, сэр. Более того, я предполагаю, что майор Кэнфилд также осведомлен о личности Крюгера и намерен уничтожить досье.
      – Вы считаете, что это заговор? Заговор с целью скрыть личность Крюгера?
      – Не знаю... Я не мастер растолковывать чьи-либо мотивы. Но поведение майора Кэнфилда в данной ситуации дает основание предположить, что вся эта история каким-то образом затрагивает его личные интересы.
      Халл улыбнулся.
      – По-моему, вы прекрасно владеете словом... Вы убеждены, что разгадка таится в этом досье? А если так, то почему Кэнфилд не скрывает этого от нас? Несомненно, он понимает, что, добывая досье для него, мы с таким же успехом можем затребовать его и для себя. А храни он молчание, мы никогда не догадались бы о его существовании.
      – Как я уже сказал, Кэнфилд прозорливый человек. Уверен, он действует так из убеждения, что вскоре мы и так все узнаем.
      – Каким образом?
      – Через Крюгера... И именно поэтому Кэнфилд выдвинул условие о сохранности печатей на досье. Он хороший специалист, сэр. Если печати будут подделаны, он это сразу установит.
      Корделл Халл заложил руки за спину и обошел свой стол. В его движениях чувствовалась скованность, здоровье государственного секретаря было явно не безупречным. Брэйдак прав, подумал Халл. Если просочится хотя бы намек на связь между могущественными промышленниками Америки и высшим германским командованием – пусть даже она была весьма эфемерной и имела место в весьма отдаленном прошлом, – это породит в стране смуту. Особенно во время предстоящих выборов.
      – Как вы считаете, генерал, если мы передадим досье майору Кэнфилду, обеспечит ли он присутствие... Эйприла Реда на встрече с Крюгером?
      – Полагаю, обеспечит.
      – Почему вы так думаете? Было бы жестоко так поступить с восемнадцатилетним юношей.
      Генерал колебался.
      – Не уверен, что у него есть альтернатива. Крюгеру ничего не стоило бы предложить иной сценарий.
      Халл остановился и посмотрел на генерала. Он принял решение.
      – Я получу разрешение президента. Однако при непременном условии, что все сказанное вами должно остаться между нами. Вами и мною.
      – Но как?
      – Я изложу содержание нашей беседы президенту Рузвельту вкратце и не обременяя его подробностями, которые, кстати, могут и не подтвердиться. Возможно, ваша теория – всего лишь ряд тщательно зафиксированных совпадений, которые позже можно будет легко объяснить.
      – Понимаю.
      – Но если вы правы, Генрих Крюгер может стать причиной правительственного кризиса в Берлине. Германия ведет кровопролитную войну... Как вы отметили, Крюгер обладает огромным влиянием. Он входит в число ближайших соратников Гитлера. Ведь взбунтовалась же преторианская гвардия против Цезаря. Нам обоим приходится надеяться только на двух людей, которым вскоре предстоит отправиться в Берн. И тогда – храни Бог наши души!
      Бригадный генерал Эллис вернул вынутые страницы в папку, взял стоявший у его ног атташе-кейс и направился к большой черной двери. Перед тем как закрыть ее за собой, он взглянул на Халла, и их глаза встретились. На какой-то миг генерал почувствовал стеснение в груди.
      Однако Халл и не думал о генерале. Он вспоминал давний теплый полдень в палате представителей.
      Один за другим конгрессмены разражались пламенными речами (их фиксировал «Конгрешнл рекорд»), прославлявшими подвиг отважного молодого американца, считавшегося погибшим. Члены обеих партий ждали, когда выступит он, почтенный представитель великого штата Теннеси. Все взоры обратились в его сторону.
      Корделл Халл был единственным членом палаты, знавшим Элизабет Скарлатти лично. Это ее, мать отважного молодого человека, славил конгресс Соединенных Штатов, славил за достойное потомство.
      Халл и его жена долгие годы дружили с Элизабет Скарлатти, несмотря на политические разногласия.
      И тем не менее он не выступил в тот теплый полдень.
      ...Он ведь лично знал Алстера Стюарта Скарлетта и... презирал его.

      Коричневый седан с эмблемой вооруженных сил США на дверцах сделал на Двадцать второй улице правый поворот и выехал на Грамерси-сквер.
      Сидевший сзади Мэтью Кэнфилд поставил портфель на пол и подтянул вниз рукав плаща, чтобы не была видна массивная серебряная цепь, соединявшая запястье с ручкой портфеля.
      Он понимал, что содержимое портфеля, а точнее, само обладание этим содержимым для него смертельно опасно. Когда закончится война и он останется в живых, его могут приговорить к смертной казни, если ему не удастся доказать свою невиновность.
      Армейский автомобиль два раза повернул налево и остановился у входа в огромный жилой дом. Часовой в форме открыл заднюю дверцу, и Кэнфилд выбрался из машины.
      – Возвращайтесь через полчаса, – сказал он шоферу, – не позже.
      Бледнолицый сержант, уже давно приспособившийся к привычкам своего начальства, козырнул:
      – Буду через двадцать минут, сэр.
      Майор одобрительно кивнул и направился ко входу в здание. Поднимаясь в лифте, он вдруг ощутил ужасную усталость. Казалось, на каждом этаже лифт стоит дольше, чем следует, а пока поднимается на очередной этаж, проходит целая вечность.
      Восемнадцать лет... Конец лжи, но страх остается. Страх уйдет только со смертью Крюгера. Сохранится лишь чувство вины. А с этим чувством он сможет жить, лишь бы только вина не легла на мальчика или Джанет.
      Он не уедет из Берна, пока не умрет Крюгер.
      Крюгер или он сам.
      Или, скорее всего, – они оба.
      Выйдя из лифта, он повернул налево, открыл замок и вошел в большую, меблированную в итальянском стиле удобную гостиную. Два огромных эркера выходили в парк, несколько дверей вели в спальни, столовую, буфетную и библиотеку. Кэнфилд на мгновение застыл на месте: он вдруг подумал, что всему этому тоже восемнадцать лет.
      Дверь в библиотеку отворилась, и на пороге появился молодой человек. Он с равнодушным видом кивнул Кэнфилду, бросив на ходу:
      – Привет, па.
      Кэнфилд не мог оторвать глаз от юноши. Нужна была огромная сила воли, чтобы не броситься к нему, не стиснуть его в объятиях.
      Его сын.
      И не его.
      Он знал, что мальчик отвергнет подобное проявление чувств. Он был напуган, хотя старался это скрыть.
      – Привет, – сказал майор, – поможешь мне?
      – Ну конечно.
      Они отстегнули основной замок на цепи, молодой человек приподнял портфель, чтобы Кэнфилд мог набрать шифр и на втором замке, на запястье. Наконец портфель был высвобожден. Кэнфилд снял шляпу и плащ и бросил их на кресло.
      Юноша, держа в руках портфель, стоял перед майором. Он был необыкновенно красив: ясные голубые глаза под очень темными бровями, прямой, слегка вздернутый нос, черные зачесанные назад волосы. Смуглый, словно круглый год принимал солнечные ванны, ростом выше шести футов, одет в серые фланелевые брюки, синюю рубашку и твидовый пиджак.
      – Как дела? – спросил Кэнфилд.
      Молодой человек помедлил, потом мягко заметил:
      – Когда мне исполнилось двенадцать лет, вы с мамой подарили мне новую яхту. Она мне нравилась больше, чем вот это.
      Майор улыбнулся.
      – Не сомневаюсь.
      – Здесь то самое? – Молодой человек поставил портфель на стол и провел по нему пальцем.
      – Да.
      – Наверное, я должен чувствовать себя так, словно мне дарована величайшая привилегия.
      – Чтобы получить это, потребовалось правительственное распоряжение за подписью президента.
      – В самом деле? – Юноша поднял глаза на майора.
      – Не волнуйся. Вряд ли президент представляет себе, что здесь содержится.
      – Как все прошло?
      – Сделка состоялась. Взаимопонимание достигнуто.
      – И все же я не верю.
      – Когда прочтешь, поверишь. Это досье видели не более десяти человек, и большинство из них уже в могиле. Последнюю часть досье мы заполняли фрагментарно... в тысяча девятьсот тридцать восьмом. Эта часть в отдельной папке, со свинцовыми печатями. Страницы расположены не по порядку, а в соответствии с шифром. Ключ к шифру – на первой странице. – Майор ослабил узел галстука и начал расстегивать рубашку.
      – Была ли в этом необходимость?
      – Да, мы так считали. Насколько я помню, мы всякий раз пользовались услугами разных машинисток, – майор направился в ванную, – так что, прежде чем приступить к последней папке, тебе надо будет привести в порядок нумерацию страниц.
      Майор вошел в ванную, снял рубашку и развязал шнурки на ботинках. Молодой человек встал в дверях.
      – Когда мы уезжаем?
      – В четверг.
      – А как?
      – На бомбардировщике. До военно-воздушной базы в Ньюфаундленде, потом Исландия, Гренландия, а оттуда в Ирландию. Из Ирландии на самолете нейтральной страны прямо в Лиссабон.
      – Лиссабон?
      – Там нами займется швейцарское посольство. Они переправят нас в Берн... Мы под надеждой защитой.
      Кэнфилд снял форменные брюки и влез в легкие фланелевые.
      – Что мы скажем маме? – спросил молодой человек. Кэнфилд молча подошел к раковине. Наполнил ее горячей водой и принялся намыливать лицо.
      Молодой человек стоял неподвижно, следя за движениями майора. Он чувствовал, что Кэнфилд расстроен и лишь пытается казаться спокойным.
      – Пожалуйста, достань мне чистую рубашку, там, на второй полке. Просто брось на постель.
      – Конечно. – Молодой человек извлек из стопы чистых рубашек в шкафу самую симпатичную из них – поплиновую с широким воротником.
      Кэнфилд между тем брился и говорил:
      – Сегодня понедельник, у нас в запасе еще три дня. Пока я все окончательно улажу, ты сможешь заниматься досье. Если у тебя возникнут вопросы, ты в любой момент можешь обратиться ко мне за разъяснениями. Но только ко мне. Однако, даже если тебе понадобится срочная консультация, по телефону не звони, потерпи до встречи.
      – Понял.
      – И еще: не старайся ничего запоминать. В этом нет необходимости. Надо только, чтобы ты понял.
      Был ли он искренен с мальчиком? Нужно ли было знакомить его с досье? Кэнфилд убеждал себя, что поступил правильно: какими бы ни были их взаимоотношения, Эндрю носил фамилию Скарлетт. Через несколько лет он унаследует одно из самых крупных состояний в мире. Такие люди должны уметь справляться с любыми ситуациями, сколь бы сложными они ни оказались.
      Но так ли это?
      Или, может быть, Кэнфилд подсознательно искал для себя более легкий путь? Пусть бы он узнал все от кого-нибудь другого. О Боже!
      Майор вытер лицо, брызнул на него лосьоном и стал надевать рубашку.
      – Ты плохо побрился, позволю себе заметить.
      – Не важно!
      Майор выбрал галстук из множества висевших на дверце шкафа и надел темно-синий блейзер.
      – Когда я уеду, можешь начинать читать. Если соберешься обедать в городе, запри портфель в сейфе, что в библиотеке справа. Вот ключ.
      Он снял с кольца маленький ключ.
      Они вдвоем вышли из ванной, и Кэнфилд направился в холл.
      – Ты или не слышал мой вопрос, или не хочешь на него отвечать? Я спросил, как насчет мамы?
      – Я слышал. – Кэнфилд повернулся к молодому человеку. – Джанет не должна ничего знать.
      – Почему?
      Кэнфилд явно расстроился.
      – Я так считаю. Она ничего не должна знать.
      – Я с тобой не согласен, – робко возразил молодой человек.
      – Это меня не интересует.
      – Это должно тебя интересовать. Сейчас от меня многое зависит... и не я так решил, папа.
      – И ты полагаешь, что это дает тебе право приказывать мне?
      – Я полагаю, что имею право выразить свое мнение... Послушай. Я понимаю, что ты расстроен, но ведь она моя мать.
      – И моя жена. Не забудь эту маленькую деталь, Энди. – Майор шагнул к молодому человеку, но Эндрю Скарлетт повернулся и направился к столу, на котором лежал черный кожаный портфель.
      – Ты не показал, как он открывается.
      – Я открыл его еще в машине. Он запирается и отпирается, как любой другой портфель.
      Молодой Скарлетт взялся за замки, и они щелкнули.
      – Знаешь, а ведь вчера я тебе не поверил, – сказал молодой человек, открывая портфель.
      – И неудивительно.
      – Нет. Я говорю не о нем. В этой информации я не сомневаюсь, потому что она проливает свет на многие вопросы, касающиеся тебя. – Он повернулся и посмотрел на майора. – В сущности никаких вопросов и не было. Я всегда считал, что знаю, почему ты ведешь себя так, а не иначе. Мне казалось, что ты обижен на Скарлеттов... Не на меня. На Скарлеттов. На дядю Чанселлора, тетю Аллисон, их детей... Вы с мамой всегда смеялись над ними. И я вместе с вами... Я помню, как тебе трудно было объяснить мне, почему у нас разные фамилии. Помнишь?
      – Помню. – Кэнфилд добродушно улыбнулся.
      – Но в последнюю пару лет... ты изменился. Ты заметно озлобился по отношению к Скарлеттам. Всякий раз при одном упоминании корпорации «Скарлатти» в тебе просыпается ненависть. Ты выходил из себя, когда адвокаты «Скарлатти» назначали встречу, чтобы обсудить с тобой и мамой состояние моих финансовых дел. Она сердилась на тебя и говорила, что ты ведешь себя неразумно... Только она ошибалась. Сейчас я понимаю... Вот видишь, я готов поверить во все, что содержится в этом портфеле. Он запер его.
      – Тебе это будет непросто.
      – Мне и сейчас непросто, хотя я уже и оправился от первого потрясения. – Он попытался улыбнуться. – Как бы там ни было, я научусь жить с этим. Мне кажется... я не знал его. Он ничего не значил для меня. Я никогда не придавал значения рассказам дяди Чанселлора. Понимаешь, я ничего не желал слышать. А знаешь почему?
      Майор смотрел на молодого человека в упор.
      – Нет, не знаю.
      – Потому что я не хотел принадлежать никому, кроме тебя... и Джанет.
      «О Господь праведный на небесах», – подумал Кэнфилд.
      – Мне пора. – И он направился к двери.
      – Подожди, мы еще ничего не выяснили.
      – Нам нечего выяснять.
      – Ты же так и не знаешь, чему я вчера не поверил. Кэнфилд уже взялся за ручку двери, но при этих словах замер.
      – Чему же?
      – Что мама... о нем ничего не знает.
      Кэнфилд отпустил ручку и остановился. Когда он заговорил, голос его звучал глухо, чувствовалось, что он с трудом сдерживает себя.
      – Я надеялся избежать этого разговора. По крайней мере до тех пор, пока ты не прочитаешь досье.
      – Надо выяснить это прямо сейчас, иначе мне незачем его читать. Если есть что-то, что необходимо скрывать от нее, я должен знать почему.
      Майор вернулся в комнату.
      – Что ты хочешь от меня услышать? Что эта информация убьет ее?
      – А такое может быть?
      – Скорее всего, нет. Но мне недостает мужества это проверить.
      – Когда ты узнал, что он жив?
      Кэнфилд подошел к окну. Дети разошлись по домам. Ворота парка были закрыты.
      Двенадцатого июня тридцать шестого года. Я совершенно точно идентифицировал его личность. Полтора года спустя, второго января тридцать восьмого года, я внес соответствующие дополнения в досье.
      – Боже праведный!
      – Да... Боже праведный.
      – И ты никогда не говорил ей?
      – Нет.
      – Но почему, папа?
      – Я мог бы привести тебе двадцать или тридцать убедительнейших доводов, – сказал Кэнфилд, по-прежнему глядя в окно. – Но три из них самые существенные. Первый – он уже достаточно попортил ей жизнь, он был сущим адом для нее. Второй – после смерти твоей бабушки не осталось ни единого человека, способного идентифицировать его личность. И третья причина – твоя мать верила... что я убил его.
      – Ты?!
      Майор повернулся к молодому человеку.
      – Да. Я.... Я был убежден в этом... Убежден настолько, что заставил двадцать два человека засвидетельствовать его смерть. Я подкупил провинциальный суд неподалеку от Цюриха и получил свидетельство о его смерти. Совершенно подлинное... В то июньское утро, в тридцать шестом, когда я узнал правду, мы пребывали в нашем коттедже на заливе, я сидел во дворике и пил кофе. Вы с матерью возились с лодкой и позвали меня, чтобы я помог спустить ее на воду. Ты носился за ней со шлангом, она смеялась и убегала от тебя. Она была такая счастливая!.. Я не сказал ей. Вероятно, мне должно быть стыдно, но все обстоит именно так.
      Молодой человек сел в кресло. Он пытался заговорить, но не находил нужных слов.
      – Ты уверен, что хочешь остаться со мной? – спокойно спросил Кэнфилд.
      – Должно быть, ты очень любил ее, – сказал юноша.
      – Я до сих пор ее люблю.
      – Тогда... я хочу остаться с тобой.
      Кэнфилд почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы. Но он поклялся: ни при каких обстоятельствах не давать волю чувствам. Ведь ему предстояло пройти еще через много испытаний.
      – Благодарю тебя за это.
      Он снова повернулся к окну. Зажглись уличные фонари – они словно говорили людям, что война вполне способна погасить их, но пока этого не произошло, можно жить спокойно.
      – Папа...
      – Да?
      – Почему, спустя полтора года, ты все-таки внес изменения в досье?
      После продолжительного молчания Кэнфилд наконец сказал:
      – Я должен был это сделать... Сейчас это звучит забавно: «Я должен был это сделать». Потребовалось восемнадцать месяцев, чтобы принять решение. Когда же я наконец его принял, хватило пяти минут, чтобы осуществить его на практике.
      Он замолчал, размышляя, надо ли говорить юноше все. А какой смысл скрывать?
      – На Рождество тридцать восьмого твоя мать подарила мне новый «паккард». Модель «роудстер». Двенадцатицилиндровый. Прекрасная машина. Я решил обкатать ее на Саутгемптонском шоссе... Не знаю уж, что случилось, похоже, заклинило рулевую колодку. Не знаю... словом, я попал в аварию. Машина два раза перевернулась, меня выбросило. Автомобиль – в лепешку, со мной же все было в порядке, я отделался легкой царапиной. Но мне пришло на ум, что я мог бы погибнуть в этой аварии.
      – Я помню. Ты позвонил из какого-то дома, и мы с мамой приехали забрать тебя. Ты был здорово помятый.
      – Верно. Именно тогда я и решил поехать в Вашингтон и внести изменения в досье.
      – Не понимаю. Кэнфилд сел на подоконник:
      – Емли бы со мной что-нибудь случилось, Скарлетт... Крюгер заставил бы ситуацию работать на себя. Джанет была очень уязвима, потому что ничего не знала. И не знает. Поэтому надо было где-то зафиксировать истину... Но сделать это таким образом, чтобы у правительства не оставалось никакого иного выхода, кроме устранения Крюгера... Немедленного устранения. Крюгер одурачил многих достойных людей. Некоторые из этих джентльменов занимают сегодня высокие посты на политическом Олимпе. Другие производят самолеты, танки, военные суда. Признав, что Крюгер – это Скарлетт, мы породим уйму вопросов. Вопросов, на которые наше правительство сейчас не захочет отвечать. А может быть, и никогда не захочет.
      Он расстегнул плащ, но снимать его не стал.
      – У адвокатов «Скарлатти» хранится мое письмо, которое в случае моей смерти или исчезновения они должны передать самому влиятельному члену правительства – какой бы ни была администрация. Адвокаты «Скарлатти» отменно делают такие вещи... Я знал, что будет война. Все знали. Не забывай, шел тридцать восьмой год... Письмо должно было побудить этого человека обратиться к досье и узнать правду. Кэнфилд глубоко вздохнул.
      – Ты убедишься, что я дал определенные рекомендации на случай войны, а также предложил некоторые варианты действий, если войны не будет. Твою мать посвятили бы в суть дела лишь в случае крайней необходимости.
      – Но почему твоя информация была бы так важна?
      Эндрю Скарлетт быстро ориентировался в ситуации. Кэнфилду это нравилось.
      – Бывают обстоятельства, когда государства... даже государства, находящиеся в состоянии войны, преследуют одни и те же цели... Для этого устанавливаются определенные линии связи... Генрих Крюгер – тот самый человек, который служит помехой для обеих сторон. Из досье это становится совершенно очевидным.
      – По-моему, это цинично.
      – Совершенно верно... Я написал, что по истечении сорока восьми часов после моей смерти необходимо вступить в контакт с командованием Третьего рейха и заявить, что несколько высших чинов нашей военной разведки считают, что Генрих Крюгер – гражданин Соединенных Штатов.
      Эндрю Скарлетт подался вперед. Кэнфилд, делая вид, что не замечает растущего интереса молодого человека, продолжал:
      – Поскольку Крюгер регулярно вступает в тайные контакты с целым рядом американцев, есть основания полагать, что подозрения подтвердятся. Однако в результате... – Кэнфилд сделал паузу, подыскивая точное определение, – смерти некого Мэтью Кэнфилда, хорошо знавшего человека, известного сейчас как Генрих Крюгер... наше правительство располагает документами, которые с полной определенностью свидетельствуют о том, что Генрих Крюгер не только преступник, но и душевнобольной. Америка в нем не заинтересована. Ни как в бывшем гражданине, ни как в возможном тайном своем агенте.
      Молодой человек встал и недоуменно посмотрел на отчима.
      – Это правда?
      – И вот что важно. Сочетание таких «достоинств» гарантирует мгновенную казнь: предатель и сумасшедший.
      – Я спросил не об этом.
      – Вся информация в досье.
      – Я хотел бы знать сейчас. Это правда? Он... душевнобольной? Или это уловка?
      Кэнфилд едва слышно произнес:
      – Именно потому я и хотел, чтобы ты прочел досье. Тебе нужен простой ответ, но его не существует.
      – Я хочу знать, действительно ли мой отец – сумасшедший?
      – Если тебя интересует, есть ли у нас медицинские свидетельства о его невменяемости... Нет, у нас их нет. С другой стороны, в Цюрихе находилось тогда как минимум десять весьма влиятельных людей – шестеро из них еще живы, – у которых были все основания желать, чтобы Крюгера признали сумасшедшим... Для них это был бы единственный выход. А поскольку они были господами влиятельными, то сумели кое-что для этого сделать. В исходном досье все десятеро характеризуют Генриха Крюгера как маньяка, страдающего шизофренией. Это было коллективное свидетельство. Но у этих людей не было выбора... Если же ты хочешь знать мое мнение... Крюгер был типом патологическим, абсолютно патологическим и чрезвычайно жестоким. Об этом ты тоже узнаешь из досье.
      – Почему ты не называешь его настоящим именем?
      Кэнфилд не ответил. Эндрю напряженно следил за тем, как он, чтобы успокоиться, меряет шагами комнату. Эндрю всегда любил его. Его невозможно было не любить. Надежный, уверенный в себе, умный, веселый и... Как бы это выразиться поточнее... Ранимый.
      – Ты же не просто защищал маму, так ведь? Ты защищал меня. То, что ты сделал, это было и для моей защиты тоже... Если бы он вернулся, моя жизнь оказалась бы сломанной.
      Кэнфилд медленно повернулся и посмотрел на пасынка.
      – Не только твоя. Но и многих других. И я это тоже учитывал.
      – Но это были бы чужие люди, не родной сын. -Юный Скарлетт открыл портфель.
      – Ты прав. – Кэнфилд подошел к юноше и остановился у него за спиной. – Я многое отдал бы, чтобы не говорить с тобой об этом. Думаю, ты понимаешь. У меня не было выбора, Крюгер все прекрасно продумал. Оговорив в качестве окончательного условия твое присутствие, Крюгер не оставил мне никакой иной возможности – я обязан был сказать тебе правду... Он полагал, что, узнав правду, ты ужаснешься, и я любой ценой буду пытаться заставить тебя молчать. Вплоть до убийства. Лишь бы ты молчал. В этом досье содержится информация, которая могла погубить твою мать, засадить, в тюрьму меня. О, Крюгер думал, что с нами все кончено. Но он ошибся. Он не знал тебя.
      – Мне действительно предстоит встретиться с ним? Разговаривать с ним?
      – Я буду присутствовать при этом. Именно там и состоится сделка.
      Эндрю Скарлетт испуганно взглянул на майора.
      – Значит, ты собираешься заключить с ним сделку. – Он не спрашивал, он констатировал факт.
      – Мы должны знать, чем он располагает. Коль скоро он наверняка будет удовлетворен моим предложением, мы узнаем, что сможет предложить он взамен. И на каких условиях.
      – Тогда зачем мне читать все это. – И опять – он не спрашивал, он выражал свое мнение. – Все, что от меня требуется, – быть там... Отлично, я там буду!
      – Ты прочтешь это, потому что я тебе приказываю!
      – Хорошо, хорошо, папа. Я прочитаю.
      – Благодарю тебя... Прости, что мне пришлось говорить с тобой в таком тоне. – Кэнфилд вновь стал застегивать плащ.
      – Да, конечно... Я заслужил это. Кстати, а если мама позвонит мне в школу? А она позвонит, ты же ее знаешь.
      – К твоему телефону подвели параллельную линию. Короче, наш человек будет отвечать на звонки. Система срабатывает отлично. Кстати, имей в виду, у тебя появился новый друг. Его зовут Том Аренс.
      – Это еще кто такой?
      – Лейтенант из Управления армейской разведки. Базируется в Бостоне. У него есть расписание твоих занятий, и он будет держать под контролем телефон. Он знает, что следует отвечать. На уик-энд ты якобы отправляешься к Смиту.
      – О Боже, ты продумываешь все!
      – Как правило. – Кэнфилд подошел к двери. – Возможно, я не вернусь сегодня.
      – А куда ты едешь?
      – Предстоит кое-какая работа. Я предпочитаю, чтобы ты не выходил из дома, но если все-таки надумаешь отлучиться, помни о сейфе.
      – Я никуда не пойду.
      – Хорошо. И, Энди, на тебя ложится огромная ответственность. Надеюсь, мы воспитали тебя таким образом, что ты справишься с ней. Думаю, у тебя это получится.
      Эндрю понял, что отчим сказал не то, что хотел бы сказать ему на прощанье. И вдруг его осенило: Мэтью Кэнфилд не вернется.
      Так как он сказал? В случае крайней необходимости Джанет известят. И мать узнает правду. Никто другой этого ей не может сказать.
      Эндрю Скарлетт взглянул на портфель, лежащий на столе.
      Сын с отчимом отправятся в Берн, но только сын вернется оттуда.
      Мэтью Кэнфилду суждено там найти смерть.

* * *

      Кэнфилд закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной.
      По лицу его струился пот, сердце колотилось с такой силой, что, казалось, слышно было во всем доме.
      Он посмотрел на часы: прошло меньше часа. Ему хотелось поскорее оказаться как можно дальше отсюда. Он понимал, что по всем законам мужества, или морали, или ответственности ему следовало бы остаться с мальчиком. Но он не мог этого себе позволить – еще немного, и он бы лишился рассудка. Одну проблему он решил, на очереди следующая.
      Какая именно?
      Завтра в Лиссабон отправится курьер. Он примет все меры предосторожности: одна ошибка – и все рухнет. Курьер вылетит не раньше семи часов вечера.
      Всю ночь и большую часть дня Мэтью Кэнфилд может провести с Джанет. Так и надо поступить. Если Энди не выдержит, то сразу же бросится к матери. Он не сможет оставаться с ним, Кэнфилдом, ему будет нужна только мать.
      К черту офис! К черту армию! К черту правительство Соединенных Штатов!
      В связи с предстоящим отъездом он добровольно находился под круглосуточным наблюдением. Черт бы их всех побрал! Ему не полагается далеко отлучаться. Он должен находиться где-то неподалеку от офиса, чтобы поступившая по телетайпу важная для него информация могла быть доставлена ему в течение десяти минут.
      Но он не собирается следовать этому предписанию.
      Все оставшееся у него время он проведет с Джанет. Сейчас она закрывает на зиму их дом в Ойстер-Бей. Они будут вместе, одни. Вероятно, последний раз.
      Восемнадцать лет – и игра подходит к концу.
      К счастью, лифт подошел быстро. Потому что сейчас он торопился. К Джанет...
      Сержант открыл дверцу машины и старательно отдал честь. При обычных обстоятельствах майор усмехнулся бы и напомнил сержанту, что он в штатском. Вместо этого он небрежно козырнул в ответ.
      – В офис, господин майор?
      – Нет, сержант. В Ойстер-Бей.

      ИСТОРИЯ ОДНОГО АМЕРИКАНСКОГО УСПЕХА
      24 августа 1892 года светское общество Чикаго и Эванстона, штат Иллинойс, было потрясено до самых своих основ, которые, если говорить откровенно, никогда не отличались особой прочностью. В тот день Элизабет Ройс Уикхем, двадцатисемилетняя дочь промышленника Альберта О. Уикхема сочеталась браком с бедным итальянским иммигрантом по имени Джованни Мериги Скарлатти.
      Элизабет Уикхем, высокая, аристократического вида барышня на выданье, служила для своих родителей источником постоянного беспокойства. По словам Альберта О. Уикхема и его жены, Элизабет отвергала одно за другим самые лестные предложения, о которых могла бы только мечтать любая девушка Чикаго. Элизабет же о всех претендентах на ее руку говорила только одно:
      – Напыщенное ничтожество!
      Поэтому родители отправили ее в дорогостоящее турне по Европе, на которое возлагали большие надежды. Вернувшись домой после месячного путешествия, во время которого она получила немало предложений от самых завидных женихов Англии, Франции и Германии, Элизабет заявила:
      – Это же ожерелье из позолоченных идиотов, папа. Я бы предпочла цепочку любовников!
      За что отец справедливо влепил ей пощечину.
      Она же, в свою очередь, пребольно двинула его каблуком в лодыжку.
      Впервые Элизабет увидела своего будущего мужа на одном из традиционных пикников, которые ее отец ежегодно устраивал для особо отличившихся служащих своей чикагской фирмы и их семей. Церемония их знакомства напоминала представление крепостного дочери феодального барона.
      Это был громадный, мужчина с большими и в то же время изящными руками и характерной для итальянца внешностью. Его английский был просто чудовищен, но он нимало не слушался, держался уверенно и не считал нужным извиняться за свое произношение. Он с первого взгляда понравился Элизабет. И хотя молодой Скарлатти не был ни служащим, ни членом семьи служащего, его познания в технике столь поразили чиновников фирмы Уикхема, что он получил подряд на разработку устройства для изготовления бумажных рулонов, которое на 16 процентов сокращало производственные расходы. Потому он и оказался на пикнике.
      Рассказы отца о нем возбудили любопытство Элизабет. Вначале оказалось, что этот «кочегар» знает толк в лужении – совершенно невероятно! Потом он соединил пару станков каким-то рычагом, в результате чего отпала необходимость во втором рабочем. Таким образом «Уикхем компани» сумела избавиться от шестнадцати дармоедов. Уикхем, которому не откажешь в даре предвидения, разыскал в итальянском квартале еще одного иммигранта, правда, уже из следующего поколения, который постоянно находился при Джованни Скарлатти, выполняя роль переводчика. Старый Уикхем не считал возможным платить самородку восемь долларов в неделю – столько платили его переводчику, – он предложил Джованни изобрести новые усовершенствования, в зависимости от которых и будет установлен его заработок. Теперь Уикхем был вынужден платить ему четырнадцать долларов в неделю.
      Мысль о браке со Скарлатти мелькнула у Элизабет спустя несколько недель после пикника. Однажды за обедом отец обмолвился, что его итальянский простофиля попросил разрешения работать по воскресеньям. Причем он не требует никаких сверхурочных, ему просто, видите ли, нечего делать. Естественно, Уикхем предупредил сторожа, ибо это долг христианина – занять такого молодца работой, дабы тот держался подальше от вина и пива, к которым итальянцы испытывают особое пристрастие.
      В следующее воскресенье Элизабет под каким-то благовидным предлогом отправилась в Эванстон, а оттуда – в Чикаго, на завод. Она нашла Скарлатти, но не в цеху, а в одном из офисов фирмы. Он старательно переписывал Данные из папки с четкой надписью: «Секретно». Дверца стального сейфа слева от стола была открыта. Из замка сейфа торчала тонкая проволока: сейф открыл опытный человек.
      Стоя в дверях, Элизабет с улыбкой наблюдала за Джованни. Этот громадный черноволосый итальянский простофиля был не так прост, как думал ее отец. А кроме всего прочего, он оказался весьма привлекательным.
      Джованни испуганно взглянул на нее. В долю секунды в его взгляде страх сменился вызовом:
      – Ну, мисс Лизбет! Расскажите вашему папочке! Я не хочу больше здесь работать!
      И тут Элизабет произнесла свои первые слова любви:
      – Дайте мне стул, мистер Скарлатти. Я помогу вам... Так будет быстрее.
      Она оказалась права.
      Следующие несколько недель были посвящены разъяснению принципов организации промышленности Америки. Одни лишь факты, без всякой теории, ибо Джованни исповедовал свою собственную философию. Эта страна открытых возможностей была для тех, кто способен использовать эти возможности чуть быстрее других. То был период невероятного экономического прогресса, и Джованни понимал, что, пока его станки не обеспечат ему участие в этом прогрессе, он останется на положении слуги и вряд ли перейдет в категорию хозяев. А он был честолюбив.
      С помощью Элизабет Джованни взялся за дело. Он сконструировал гидравлический пресс, который старый Уикхем и его помощники сочли революцией в области техники; пресс с огромной скоростью делал рифленые заготовки для картонных ящиков, а экономическая эффективность нового пресса на 30 процентов превосходила эффективность прежнего. Уикхем был в восторге и увеличил недельное жалованье Джованни на десять долларов.
      Пока новый пресс собирали и готовили к монтажу, Элизабет убедила отца пригласить Джованни на обед. Вначале Альберт Уикхем подумал, что его дочь шутит. Причем весьма неудачно. Уикхем слишком ценил Джованни Скарлатти. Он не хотел, чтобы его талантливый итальяшка попал за обедом в неловкое положение. Однако, когда Элизабет сказала отцу, что и она меньше всего желает смутить Скарлатти и что уже несколько раз после пикника случайно сталкивалась с ним и даже нашла его милым, отец, смутно предчувствуя неприятности, согласился на обед в узком семейном кругу.
      Через три дня после этого обеда новая машина Уикхема для производства рифленых заготовок была запущена, и в этот же день Джованни Скарлатти не явился на работу. Никто ничего не понимал. Этот день должен был стать знаменательным в его жизни.
      И он стал таковым.
      Дело в том, что вместо Джованни в офис Альберта Уикхема прибыло письмо, отпечатанное его собственной дочерью. В письме описывалась вторая машина для изготовления рифленых заготовок, которая автоматически переводила только что установленную в разряд морально устаревших.
      Джованни излагал свои условия с предельной откровенностью: либо Уикхем вводит его в число пайщиков компании с правом дополнительно приобретать акции по ценам, которые существовали до введения в действие его новых разработок, либо он продаст свое новое изобретение конкуренту Уикхема. Обладатель последней машины разорит владельца первой. Для Джованни Скарлатти не важно, кто купит его изобретение, однако он предпочел бы обратить его на пользу семье, так как он официально просит руки его, Альберта, дочери. И опять же реакция Уикхема его мало интересует, поскольку они с Элизабет станут мужем и женой в течение ближайшего месяца независимо от его, Альберта, мнения на этот счет.
      С этого начался стремительный и непонятный для непосвященных взлет Скарлатти. А между тем все предельно ясно. В течение последующих нескольких лет он продолжал конструировать новые, все более совершенные машины для различных бумагоделательных компаний средней полосы Америки. Он всегда работал на одних и тех же условиях: умеренное вознаграждение за само изобретение и участие в прибылях с правом приобретения дополнительных акций по ценам, которые действовали до введения в эксплуатацию его новых разработок. Через пять лет условия контракта уточняются с учетом прибылей от экономического эффекта изобретения. Совершенно разумное требование, предполагающее обоюдное доверие сторон. Все вполне логично и законно, особенно если учесть, что он никогда не заламывал немыслимых гонораров.
      К тому времени отец Элизабет, измотанный делами и браком дочери с «этим итальяшкой», удалился на покой. Джованни и его жене достался контрольный пакет акций Альберта с правом решающего голоса в делах «Уикхем компани».
      Это было все, что требовалось Джованни. Математика – точная наука, и никогда прежде не было это столь очевидно. Он уже был совладельцем одиннадцати бумагоделательных фирм в Иллинойсе, Огайо и западной Пенсильвании и обладал патентами на изобретение тридцати семи различных машин. Джованни Скарлатти созвал представителей этих фирм на конференцию. Заявление, которое он сделал, было равносильно смертному приговору: развитие событий привело к тому, что он, Джованни, стал обладателем значительной доли прибыли каждого предприятия, а это означает, что создается единая централизованная организация, которую возглавят он и его жена как основные держатели акций.
      Конечно же он позаботится о каждом из них, а благодаря его изобретательному гению единая компания приумножит свое могущество до такой степени, какая им и не снилась.
      Если же они не согласны, им придется демонтировать его установки. Он всего лишь бедный иммигрант, которого ловко провели на переговорах. Вознаграждение, которое ему выплачивается за машины, смехотворно, если принять в расчет прибыли, которые они приносят. Кроме того, в нескольких случаях его личное участие в акционерном фонде достигло астрономических цифр и, исходя из его контрактов, эти конкретные фирмы должны расплатиться с ним по старому курсу акций. Если здраво взглянуть на вещи, то окажется, что Джованни Скарлатти – основной держатель акций целого ряда солиднейших бумагоделательных компаний.
      В промышленных кругах всех трех штатов раздавались вопли негодования. Права невежественного итальянца хотели оспорить, но эти попытки натолкнулись на скрытое сопротивление трезвых голов из объединенного комитета промышленников: лучше выжить в виде объединенной фирмы, чем погибать поодиночке. Может, удастся выиграть дело в суде, а может, и нет. В этом случае требования Скарлатти, вероятно, перейдут все мыслимые границы и, если их не удовлетворить, затраты на демонтаж оборудования и, как следствие, сокращение заказов приведут большинство фирм на грань катастрофы. Кроме того, Скарлатти – гений. Вполне возможно, все будет хорошо.
      Так возник гигантский конгломерат «Скарлатти индастриз», из которого родилась империя Джованни Мериги Скарлатти.
      Империя была сродни своему основателю – огромная, динамичная, ненасытная. Со все возрастающим любопытством вторгался он в смежные отрасли – так же поступали и его компании. От производства бумаги было несложно перейти к упаковке, от упаковки – к транспортировке и фрахту, от транспортировки – к продаже. Забирая под свое крыло новые фирмы, он всегда находил им более рациональное применение.
      К 1904 году, после двенадцати лет супружества, Элизабет Уикхем Скарлатти решила, что разумнее было бы перебраться на восток: хотя их состояние было в безопасности и приумножалось с каждым днем, популярность Скарлатти вызывала злобную зависть. В финансовых кругах Чикаго Джованни слыл живым воплощением доктрины Монро .
      Родителей Элизабет уже не было в живых. Те несколько семей, с которыми она дружила, тоже отошли в мир иной. Отношение же к ним более молодого поколения недвусмысленно сформулировал Фрэнклин Фаулер, еще совсем недавно возглавлявший фирму «Фаулер пейпер продактс»:
      – Хотя этот итальяшка и дал ссуду на строительство нашего клуба, но будь мы прокляты, если позволим ему стать его членом!
      Джованни относился к таким заявлениям с полнейшим равнодушием, поскольку у него не было ни времени, ни желания искать расположения местной знати. Элизабет придерживалась того же мнения – она была партнером Джованни, и не только на супружеском ложе. Она была его сенсорным устройством, радаром, неизменным и мудрым советником в делах. Однако в отличие от мужа Элизабет была не чужда забот и о сугубо практических житейских проблемах. Не ради себя, а ради детей.
      Судьба даровала Джованни и Элизабет трех сыновей. В то время Роланду Уикхему было девять лет, Чанселлору Дрю – восемь и Алстеру Стюарту – семь. И хотя они были всего лишь детьми, Элизабет видела, что остракизм, которому подвергается семья, пагубно сказывается на них. Они учились в престижной частной школе Эванстона, но одноклассники редко заглядывали к ним в дом. Мальчиков никогда не приглашали на дни рождения соучеников, об этом им становилось известно лишь на следующий день. А когда они сами пытались кого-нибудь пригласить, неизменно следовал звонок гувернантки приглашенного и холодный отказ от приглашения. Но отвратительнее всего была идиотская дразнилка, которой их каждый день встречали в школе:
      – Скарлатти-спагетти! Скарлатти-спагетти!
      Элизабет пришла к выводу, что надо менять место жительства. Она знала, что они сумеют переломить ситуацию, даже если для этого придется отправиться в его родную Италию и покорять Рим.
      Однако вместо Рима Элизабет предприняла поездку в Нью-Йорк и обнаружила там кое-что совершенно неожиданное.
      Нью-Йорк оказался вполне заурядным провинциальным городом. Деловая активность там была весьма ограниченной, и местные бизнесмены понятия не имели о масштабе личности Джованни Мериги Скарлатти, знали только, что это некий итальянский изобретатель, который купил несколько американских фирм в средней части страны.
      Итальянский изобретатель. Американские фирмы.
      Элизабет также выяснила, что некоторые проницательные деятели с Уолл-Стрит предполагали, что свой основной капитал Скарлатти сколотил еще в Италии – не случайно же он женился на дочери одного из почтеннейших семейств Чикаго!
      Значит, это будет Нью-Йорк.
      Элизабет устроила временную резиденцию семьи в Дель-Монико и, не успев обосноваться, уже поняла, что приняла правильное решение. Дети радовались новой школе и новым друзьям; в течение одного месяца Джованни скупил контрольные пакеты акций двух пришедших в упадок бумажных фабрик на Гудзоне и теперь планировал реконструировать их, создав единое предприятие.
      Скарлатти прожили в Дель-Монико почти два года. Дом в Нью-Йорке мог бы быть возведен гораздо раньше, имей Джованни возможность уделять внимание строительству. Однако в результате длительных переговоров с архитекторами и подрядчиками он открыл новую сферу приложения своих талантов – земельные участки.
      Однажды за ужином Джованни сказал:
      – Выпиши чек на двести десять тысяч долларов. Выпиши его на ист-айлендскую фирму по недвижимости.
      – Ты имеешь в виду агентство по продаже недвижимости?
      – Вот именно. Передай-ка мне крекеры. Элизабет подвинула ему блюдо с гренками.
      – Это же огромная сумма.
      – А у нас что, мало денег?
      – Да, но двести десять тысяч долларов... Это новый завод?
      – Просто выпиши чек, Элизабет. Я хочу преподнести тебе сюрприз.
      Она удивленно посмотрела на него.
      – Ты же знаешь, я не подвергаю сомнению твои решения, но я вынуждена настаивать...
      – Отлично, отлично, – Джованни улыбнулся, – ты не получишь сюрприз. Я скажу тебе... Я собираюсь стать бароном.
      – Кем?
      – Бароном. Графом. А ты будешь графиней!
      – Ничего не понимаю!
      – В Италии человек, у которого есть два участка земли, ну, может быть, еще несколько свиней, – уже барон. Очень многие хотят быть баронами. Я разговаривал с людьми с Ист-Айленда. Они готовы продать мне луга на Лонг-Айленде.
      – Джованни, они же ничего не стоят! Это просто пустырь на краю света!
      – Женщина, думай своей головой! Уже сейчас держать лошадей в Нью-Йорке негде. Завтра ты дашь мне чек. И пожалуйста, не спорь. Улыбнись, и ты будешь женой барона.
      Элизабет улыбнулась.
      «Дон Джованни Мериги и Элизабет Уикхем Скарлатти Феррарские. Дом Феррари Д'Италия – американская резиденция в Дель-Монико – Нью-Йорк».
      Хотя Элизабет не приняла визитные карточки всерьез – они стали предметом привычных шуток для нее и Джованни, – эти карточки неожиданно сыграли очень важную роль в их судьбе. Они должным образом объясняли происхождение богатства Скарлатти. И хотя никто из тех, кто знал их семью, не обращался к ним «граф» или «графиня», довольно многие не сомневались в истинности титула.
      Это ведь могло быть правдой, не так ли?!
      Был еще один конкретный результат: несмотря на то, что в карточках не был указан титул, Элизабет до конца ее долгой жизни называли мадам.
      Мадам Элизабет Скарлатти.
      И Джованни уже не позволял себе тянуться через весь стол за тарелкой с недоеденным женой супом.

* * *

      Через два года после покупки земли, 14 июля 1908 года, Джованни Мериги Скарлатти умер. Человек сжег себя дотла. В течение нескольких недель Элизабет пыталась осмыслить случившееся. Ей было не к кому прислониться. Она и Джованни были любовниками, друзьями, партнерами. По-настоящему они боялись только одного – что смерть когда-то разлучит их.
      Но он умер, и Элизабет понимала, что они создали свою империю не для того, чтобы тот, кто остался, спокойно взирал на ее крушение.
      Ее первым шагом было решение о сосредоточении управленческого аппарата обширной сети «Скарлатти индастриз» в едином центре.
      Высшие чиновники империи Скарлатти и их семьи были в срочном порядке переселены со Среднего Запада в Нью-Йорк. Элизабет затребовала документы, в которых были определены должностные обязанности и сферы персональной ответственности. Для связи нью-йоркского офиса со всеми предприятиями «Скарлатти индастриз» была введена в действие частная телеграфная сеть. Элизабет была хорошим генералом, а ее армия – высокопрофессиональной и трудолюбивой. Время работало на нее, остальное довершило ее знание людей и их слабостей.
      Был построен чудесный дом в городе, в Ньюпорте приобретено загородное поместье, на заливе Ойстер-Бей строилась еще одна уединенная резиденция, и каждую неделю она участвовала в изнурительных переговорах с управляющими компаниями ее покойного мужа.
      Одной из важнейших своих обязанностей она считала помощь сыновьям в осмыслении протестантской демократии. Она рассуждала просто. В тех кругах, где вращались ее сыновья, имя Скарлатти было чем-то инородным, даже непристойным, а именно в этих кругах им предстояло вращаться до конца жизни. И она официально сменила их фамилию на Скарлетт.
      Конечно же она сама, из чувства глубокого уважения к дону Джованни и традициям Феррари, осталась «Элизабет Скарлатти Феррарская».
      На новой визитной карточке не был обозначен адрес: она не знала, в каком доме предпочтет находиться в каждый конкретный момент.
      Элизабет вынуждена была признать, что оба ее старших сына не обладают ни воображением Джованни, ни ее пониманием его замыслов. В отношении младшего, Алстера Стюарта, трудно было сказать что-то определенное, поскольку, взрослея, он создал ей немало проблем.
      В детстве он был ужасным задирой, Элизабет объясняла это тем, что он самый маленький в семье и самый избалованный. Но с возрастом Алстер мало изменился. Он не только противопоставлял себя другим, но и настоятельно требовал, чтобы всегда все было, как того желает он. Он – единственный среди братьев – считал, что принадлежность к богатой семье позволяет ему быть грубым и даже жестоким, и это тревожило Элизабет. Впервые она столкнулась с этим в день его тринадцатилетия. За несколько дней до этого школьный учитель прислал ей записку:
      "Многоуважаемая мадам Скарлатти!
      Приглашения на день рождения Алстера послужили поводом для некоторой неловкости. Мальчик никак не может решить, кто же его лучшие друзья – у него их так много! В результате он вначале раздал приглашения одним мальчикам, потом забрал их и вручил другим. Я полагаю, что для Алстера школа Парклей может сделать исключение и отменить традиционный лимит на 25 гостей".

* * *

      Вечером Элизабет спросила Алстера об этом.
      – Да, у нескольких человек я отобрал приглашения. Я передумал.
      – Почему? Это очень некрасиво.
      – А почему некрасиво? Я не хочу, чтобы они пришли.
      – Тогда зачем ты их вообще приглашал? – Чтобы они прибежали домой и рассказали своим папашам и мамашам, что идут ко мне на день рождения, – мальчик рассмеялся, – а потом им пришлось бы сказать, что они никуда не идут.
      – Это ужасно!
      – Я так не думаю. Их вовсе не интересует мой день рождения, им любопытно побывать в твоем доме!

* * *

      Став студентом Принстона, Алстер Стюарт Скарлетт всячески унижал своих братьев, одноклассников, учителей и, что Элизабет находила самым отвратительным, слуг. Его терпели только потому, что он сын Элизабет Скарлатти. Алстер был невероятно испорченным молодым человеком, и Элизабет понимала, что необходимо принимать срочные меры. В июне 1916 года она велела сыну прибыть на уик-энд домой и объявила, что он должен начать работать.
      – И не собираюсь!
      – Ты будешь работать! Ты не смеешь ослушаться меня!
      Он не посмел. Летом Алстера определили на гудзонскую лесопилку, а тем временем два его брата прекрасно проводили время в доме на заливе Ойстер-Бей и наслаждались прелестями Лонг-Айленда.
      На исходе лета Элизабет поинтересовалась, как он справляется с работой.
      – Вы хотите знать правду, мадам Скарлатти? – спросил молодой управляющий завода.
      – Конечно же правду.
      – Боюсь, она может стоить мне места.
      – Не думаю.
      – Ну что ж, отлично, мадам. Ваш сын начал работать на пакетировочном прессе, как вы и приказали. Это тяжелая работа, но он крепкий парень... Я снял его с пресса после того, как он избил двух рабочих.
      – О Боже! Почему мне ничего об этом не сказали?
      – Я не знал обстоятельств. Я думал, что, может быть, рабочие сами спровоцировали его. Я ничего не знал.
      – Ну и что же вы узнали?
      – Он сам спровоцировал их на драку... Я перевел его на другой пресс, но ситуация только ухудшилась. Он стал угрожать другим рабочим, что добьется их увольнения, заставлял их выполнять свою работу. Он постоянно всем напоминает, кто он такой.
      – Вам следовало рассказать мне об этом.
      – Я и сам ничего не знал до последнего времени. Трое рабочих уволились. Одному из них мы были вынуждены оплатить услуги дантиста. Ваш сын ударил его свинцовой рейкой.
      – Ужасно! Что же делать?! Пожалуйста, будьте откровенны со мной. Это в ваших же интересах.
      – Ваш сын – сильный парень. Задиристый. Возможно, в этом и состоит вся его сущность. Мне кажется, он предпочитает руководящую работу, возможно, именно этим он и должен заниматься. Он ваш сын. Его отец создал эту лесопилку.
      – Это не дает ему права на подобное поведение. Его отец начинал с нуля.
      – Тогда, может быть, вам следует объяснить ему это. На лесопилке от него, похоже, не будет никакой пользы.
      – Вы хотите сказать, что мой сын – человек с невыносимым характером, звериными наклонностями, хотя в силу происхождения обладает определенными правами... но никакими явными способностями. Правильно ли я вас поняла?
      – Если из-за этого я лишусь работы, то найду себе другую. Да, именно так. Я не люблю вашего сына. Он мне решительно не нравится.
      Элизабет испытующе смотрела на управляющего.
      – И мне тоже. Со следующей недели вы будете получать более высокое жалованье.
      Той же осенью Элизабет отослала Алстера Стюарта назад в Принстон и в день отъезда рассказала ему о беседе с управляющим.
      – Этот грязный ирландишка постоянно преследовал меня! Я так и знал!
      – Этот грязный ирландишка – превосходный управляющий.
      – Он наврал! Это все враки!
      – Это правда. Он уговорил многих рабочих не подавать на тебя жалобу. Ты должен быть благодарен ему хотя бы за это.
      – К чертям их всех! Сопливые подхалимы!
      – Не смей говорить гадости! Кто ты такой, чтобы так называть людей? Что ты сделал в жизни?
      – Я ничего не обязан делать!
      – Почему же? Только потому, что ты – это ты? А кто ты? Какими такими необыкновенными способностями ты обладаешь? Я хотела бы знать.
      – Так вот что ты хочешь знать! Что я, ничтожество, могу делать? Как я буду зарабатывать деньги?
      – Это один из показателей успеха.
      – Это твой единственный показатель!
      – И ты отвергаешь его?
      – Ты правильно поняла меня, черт возьми!
      – Тогда стань миссионером. – Нет, благодарю!
      – Тогда прекрати клеветать на тех, с кем работаешь. Для того чтобы выжить в нашем деле, требуются определенные способности. Твой отец знал это.
      – Он знал, как маневрировать. Думаешь, я ничего об этом не слышал? Манипулировать другими и ты тоже прекрасно умеешь!
      – Он был гений! Он работал над собой! А что сделал ты? Что ты вообще сделал, за исключением того, что научился жить на всем готовом? И даже за это ты не чувствуешь благодарности!
      – Дерьмо!
      Элизабет внезапно замолчала, пристально разглядывая сына.
      – Так вот в чем дело! Боже мой, вот оно что!.. Ты же до смерти напуган! Ты страшно высокомерен, но за Душой у тебя ничего нет, абсолютно ничего, что давало бы тебе право быть высокомерным. Должно быть, это очень мучительно.
      Сын вылетел из комнаты, а Элизабет долго думала об этом разговоре. Она всерьез забеспокоилась. Алстер опасен. Он видел вокруг себя результаты труда, но воспринимал их как человек, не обладающий ни талантом, ни способностью внести свой вклад. Он всего лишь зритель. Потом она подумала обо всех своих сыновьях. Застенчивый, мягкий Роланд Уикхем, усердный, педантичный Чанселлор Дрю и надменный Алстер Стюарт.
      6 апреля 1917 года жизнь сама все расставила по местам. Америка вступила в мировую войну.
      Первым был призван Роланд Уикхем. Он ушел на фронт с последнего курса Принстона и отбыл во Францию в чине лейтенанта. Лейтенант Скарлетт был убит в первый же день боевых действий.
      Двое оставшихся сыновей сразу начали строить планы мести за брата. Для Чанселлора Дрю месть была целью, для Алстера Стюарта – способом бегства. А Элизабет рассудила, что они с Джованни создавали империю не для того, чтобы война прекратила ее существование. Один из сыновей должен был остаться.
      Элизабет была хладнокровна и расчетлива – она приказала остаться Чанселлору Дрю, Алстер Стюарт мог отправляться на войну.
      Алстер Стюарт Скарлетт высадился во Франции, удачно прошел через мясорубку под Шербуром, с честью выдержал все испытания и особенно отличился в Аргоннских сражениях. В последние дни войны он был награжден орденом за отвагу в боях с врагом.

       2 ноября 1918 года.
      Наступление под Мез-Аргонном вступило в свою заключительную стадию, стадию преследования противника. Операция была частью успешного сражения по прорыву линии Гинденбурга на участке между Седаном и Мезьером. Первая американская армия развернулась по широкому, примерно на двадцать миль, фронту от Регенвиля до Ла-Харазе в Аргоннском лесу. Если бы удалось прорвать основные линии поставок германской армии в этом секторе, генералу Людендорфу пришлось бы просить перемирия.
      2 ноября Третий армейский корпус под командованием генерала Роберта Ли Булларда прорвал ряды германцев на правом фланге и не только овладел плацдармом, но взял восемь тысяч пленных. И хотя другие дивизионные командиры ставили эту операцию под сомнение, прорыв Третьего армейского корпуса ускорил подготовку перемирия.
      А для солдат второй роты четырнадцатого батальона тридцать седьмой дивизии Третьего корпуса поведение второго лейтенанта Алстера Скарлетта стало примером истинного героизма, который в те дни кровавого кошмара был не совсем обычным явлением.
      Все началось ранним утром. Рота Скарлетта вышла к полю, за которым была небольшая сосновая роща, напичканная немцами, которые отчаянно пытались перегруппироваться, дабы в боевом порядке организованно отойти к следующему рубежу своих боевых укреплений. Чтобы спастись от огня, американцы отрыли три линии неглубоких окопов.
      Второй лейтенант Скарлетт сделал свой окоп чуть глубже, чем остальные.
      Капитан второй роты не любил своего второго лейтенанта, поскольку тот умел прекрасно отдавать приказы, но сам выполнял их очень плохо. Более того, капитан подозревал, что лейтенант без энтузиазма отнесся к своему переводу из резервной дивизии в район боевых Действий. Он был настроен против своего второго лейтенанта еще и потому, что во время их совместного пребывания в резерве им непрестанно интересовались старшие офицеры, которые не скрывали своего удовольствия, когда Скарлетт с ними фотографировался. Капитану казалось, что его второй лейтенант слишком уж хорошо проводит время.
      В то ноябрьское утро он послал его в дозор с особой радостью:
      – Скарлетт! Возьмите четверых солдат и разведайте позиции немцев.
      – Вы спятили, – ответил Скарлетт лаконично, – какие позиции? Они улепетывают по всему фронту.
      – Вы слышали, что я сказал?
      – Да мне плевать на то, что вы сказали. В дозоре нет никакого смысла.
      Сидевшие в окопах солдаты слушали разговор двух офицеров.
      – В чем дело, лейтенант? Поблизости нет ни одного фотографа. Ни одного занюханного полковника, который потрепал бы вас по плечу. Берите четверых и проваливайте.
      – Заткнитесь, капитан!
      – Вы отказываетесь выполнять приказ старшего по званию во время боевых действий?
      Алстер Скарлетт облил презрением своего низкорослого собеседника.
      – Не отказываюсь. Просто нарушаю субординацию. Веду себя вызывающе, оскорбляю вас, если это слово более понятно... Я оскорбляю вас, потому что считаю вас дураком.
      Капитан потянулся к кобуре, но Скарлетт мгновенно сжал своей огромной лапищей запястье начальника.
      – За нарушение субординации в людей не стреляют, капитан. Этого нет в уставе... Я придумал кое-что получше. К чему лишаться еще четверых? – Он повернулся к наблюдавшим за этой сценой солдатам. – Если четверо из вас не жаждут стать мишенями для пуль, я пойду один.
      Капитан был ошеломлен. Он утратил дар речи.
      Солдаты были удивлены не меньше, но вместе с восхищением они испытывали и чувство благодарности к лейтенанту. Скарлетт отпустил руку капитана.
      – Через полчаса я вернусь. Если же нет, полагаю, вам следует дождаться подкрепления. Мы прилично вырвались вперед, тем самым оголив свои фланги.
      Скарлетт проверил патроны в барабане своего револьвера, обошел капитана и, выйдя на западный фланг, скрылся в заросшем поле.
      Солдаты перешептывались между собой. Оказывается, они ошибались, думая, что лейтенант такой же, как и его заносчивые друзья. Капитан ругался про себя и искренне надеялся, что его второй лейтенант не вернется.
      И это полностью совпадало с намерениями Алстера Скарлетта. Его план был прост. Примерно в двухстах ярдах вправо от позиции второй роты он заметил несколько огромных валунов, окруженных деревьями в осеннем уборе. Земля среди валунов была непригодна для посевов, поэтому поля как бы обтекали этот скалистый островок со всех сторон. Кстати, места среди валунов было слишком мало, чтобы там могла укрыться группа, но вполне достаточно для одного или двоих. Туда-то и направился Скарлетт.
      Ползя через поле, он то и дело натыкался на мертвых пехотинцев. Трупы пробудили в нем какое-то странное чувство: он стал вдруг срывать с них часы, кольца и амулеты. И тут же выбрасывать. Он и сам не понимал, зачем это делает. Он ощущал себя властелином какого-то мифического царства, и трупы были его подданными.
      Через десять минут он уже не был уверен, что движется в нужном направлении. Он немного приподнял голову, чтобы сориентироваться, увидел кроны деревьев и понял, что убежище уже близко. Быстро перебирая локтями и коленями, он торопливо полз вперед.
      Неожиданно Алстер очутился у подножия нескольких высоких сосен. Но вовсе не у островка камней, а на краю лесочка, который готовилась штурмовать его рота: он слишком увлекся мертвецами и потому видел только то, что хотел видеть. А небольшие деревья в действительности оказались высокими соснами, ветки которых сейчас раскачивались у него над головой.
      Он уже собрался ползти обратно в поле, когда заметил примерно в пятнадцати футах от него, чуть левее, пулемет, возле которого, прислонившись спиной к стволу дерева, сидел немецкий солдат. Алстер достал револьвер и замер. Либо немец не видел его, либо был мертв. Дуло пулемета смотрело прямо на Скарлетта.
      И немец слегка шевельнулся. Еле заметно двинулась его правая рука. Он пытался дотянуться до оружия, но не смог – видимо, он испытывал невыносимую боль.
      Скарлетт рванулся вперед и навалился на раненого солдата, стараясь производить как можно меньше шума при этом. Он не давал немцу возможности выстрелить или поднять тревогу. Он не воспользовался своим револьвером, а начал душить врага. Тот пытался что-то сказать, но пальцы Алстера уже смыкались на его шее.
      – Американец! Американец! Я сдаюсь!
      Он отчаянно жестикулировал растопыренными пальцами.
      Скарлетт чуть ослабил хватку и тихо спросил:
      – Что? Что ты хочешь?
      Он дал немцу возможность приподняться – ровно настолько, насколько позволяла его рана. Солдата оставили умирать за пулеметом: пока его рота отступала, тот должен был отражать атаки противника.
      Скарлетт отбросил пулемет в сторону, чтобы раненый не мог до него дотянуться, и, настороженно оглядываясь по сторонам, отполз на несколько ярдов в глубь леса. Повсюду были видны следы поспешного бегства. Противогазы, пустые ранцы, даже пулеметные ленты с патронами. Бросали все, что мешало отступлению.
      Немцы ушли.
      Алстер Скарлетт поднялся на ноги и зашагал к раненому немецкому солдату, он ясно понимал, что надо делать.
      – Американец! Отпусти меня. Разреши уйти домой.
      Лейтенант Скарлетт принял решение. Ситуация была исключительной! Более чем исключительной – идеальной!
      Пройдет час, а может быть, и больше, пока четырнадцатый батальон подойдет к позициям второй роты. Капитан второй роты Дженкинс проявит чудеса героизма, не даст никому передышки. Вперед! Вперед! Вперед!
      Но это же его, Скарлетта, шанс! Может быть, они присвоят ему внеочередное звание и произведут в капитаны. Почему бы и нет? Он станет героем.
      Нет, он к своим не вернется.
      Скарлетт достал револьвер и, когда немец закричал, выстрелил ему в голову. Потом припал к пулемету и начал строчить.
      Вначале назад, в тыл немцам, потом направо, потом налево.
      Треск очередей разносился эхом по лесу, пули впивались в стволы деревьев.
      А затем Скарлетт направил дуло пулемета в сторону своих. Он нажал гашетку и держал ее, переводя ствол с одного фланга на другой. Напугать их до смерти! Может, прикончить нескольких человек.
      Кого это волнует?
      Он обладал смертельной силой.
      Он наслаждался ею.
      Он имел на это полное право.
      Он смеялся.
      Он снял палец с гашетки и выпрямился.
      В нескольких сотнях ярдов западнее он видел холмики земли. Скоро он выберется из всего этого дерьма!
      Внезапно у него возникло ощущение, что за ним следят. Кто-то следит за ним! Он снова достал револьвер и вжался в землю. Послышался какой-то треск.
      Что это – сломанная ветка, упавший камень?!
      Он осторожно пополз в лес.
      Никого.
      Ну конечно, он позволил воображению взять верх над здравым смыслом. Это ветка упала с дерева, по которому прошлась пулеметная очередь.
      Никого.
      Скарлетт настороженно отошел к опушке леса. Он быстро подобрал расплющенную каску мертвого немца и побежал в сторону позиций второй роты.
      Алстер Стюарт не знал, что за ним действительно наблюдают. Наблюдают внимательно. И с удивлением.
      Немецкий офицер – на лбу у него запеклась кровь – стоял за широким стволом сосны, скрытый от глаз американца. Он уже собрался было прикончить янки, но вдруг увидел, что тот перенес огонь на своих собственных солдат. На свои войска.
      Свои собственные войска!
      Он держал американца под прицелом «люгера», но не хотел убивать.
      Пока не хотел.
      Потому что немецкий офицер из всей роты, единственный уцелевший, точно знал, что делает этот американец.
      Это был тот самый редкий, невероятный случай! То, что требовалось!
      Пехотный офицер, умело использовавший ситуацию в своих целях и против своих войск!
      Для него эта битва закончилась, и вдобавок он получит медаль за отвагу.
      Немецкий офицер не упустит этого американца.
      Лейтенант Скарлетт был на полпути к позициям второй роты, когда услышал за спиной шум. Он бросился на землю и, осторожно повернувшись в противоположную сторону, стал вглядываться сквозь колышущуюся высокую траву.
      Никого.
      Действительно ли никого?
      В двадцати футах от него ничком лежал труп. Но трупы были повсюду.
      Этот труп Скарлетт не помнил. Ему запомнились только лица. Он видел только лица. Этого он не помнил.
      А почему он должен был его запомнить?
      Трупы повсюду. Как он мог запомнить этот, не видя лица. Здесь, должно быть, несколько дюжин таких. Он их просто не замечал.
      Он снова позволил разыграться своему воображению!
      Рассветает. Из леса выйдут звери.
      Возможно...
      Он встал в полный рост и пошел к холмикам земли в расположение второй роты.
      – Скарлетт! Бог мой, это вы? – воскликнул капитан, лежавший в окопе передовой линии. – Вам повезло, что мы не стреляли. В перестрелке погибли Фернальд и Отис! Мы не открывали огонь, потому что вы находились там!
      Алстер помнил Фернальда и Отиса.
      Невелика потеря!
      Он бросил немецкую каску на землю:
      – А теперь слушайте меня. Одну группу я ликвидировал, но остались еще две. Я знаю, где они располагаются, и могу подавить их. Но вы останетесь здесь! В окопах! Через десять минут после моего ухода открывайте огонь по левому флангу!
      – Куда вы собираетесь? – испуганно спросил капитан.
      – Туда, где я могу принести хоть какую-то пользу! Дайте мне десять минут, а потом открывайте огонь. Не прекращайте стрельбу по крайней мере три или четыре минуты, но, ради Бога, стреляйте по левому флангу! Смотрите не прикончите меня. Мне необходим отвлекающий маневр.
      Он внезапно замолчал и, прежде чем капитан успел вымолвить слово, вновь направился в поле.
      Оказавшись в высокой траве, Скарлетт пополз от одного трупа к другому, снимая с безжизненных голов каски. Собрав пять касок, он залег и стал ждать стрельбы.
      Капитан сделал свое дело. Как тогда, перед началом сражения при Шато-Тьерри. Через четыре минуты огонь прекратился.
      Скарлетт встал и побежал в расположение роты. Когда он появился, размахивая над головой касками, солдаты разразились приветственными возгласами. Даже капитан, чья обида и злость растворились в восхищении, присоединился к солдатам.
      – Черт бы вас побрал, Скарлетт! Это самый смелый поступок, какой я видел на войне!
      – Ну, это уж слишком, – возразил Скарлетт с невиданной до того скромностью. – Мы расчистили центр и левый фланг, но справа еще осталась парочка фрицев. Пойду выкурю их.
      – Вам незачем идти туда. Пусть удирают. Вы сделали более чем достаточно.
      Капитан Дженкинс изменил свое мнение об Алстере Скарлетте.
      – Если вы не возражаете, сэр, мне кажется, я должен пойти.
      – Что вы имеете в виду?
      – Мой брат... его звали Ролли. Фрицы убили его восемь месяцев назад. Позвольте мне прикончить их, и вы овладеете плацдармом.
      Алстер Скарлетт скрылся в поле.
      Он точно: знал, что делает.
      Несколько минут спустя американский лейтенант подполз к скале, окруженной валунами и кустарником. Он ждал, когда вторая рота предпримет штурм соснового лесочка. Он прислонился к шершавому камню и посмотрел в небо.
      И в этот момент началось.
      Солдаты подбадривали себя громкими криками: вдруг попадутся отступающие враги? Раздались беспорядочные выстрелы: кое у кого дрогнули на спусковом крючке пальцы. Когда рота достигла леса, началась стрельба залпами.
      Они палят в покойников, думал Алстер Скарлетт.
      А он был сейчас в полной безопасности.
      Для него война закончилась.
      – Стой на месте! – произнес голос с сильнейшим немецким акцентом. – Не шевелись!
      Скарлетт потянулся к пистолету, но голос, раздавшийся сверху, был весьма выразительным. Дотронься он до пистолета – и тут же будет убит.
      – Вы говорите по-английски? – Это было единственное, что пришло на ум лейтенанту Скарлетту.
      – Сравнительно неплохо. Не двигайся! Мой пистолет нацелен тебе в голову... В то же самое место, в которое ты послал пулю капралу Крюгеру.
      Алстер Скарлетт замер.
      Значит, там действительно кто-то был! И он его слышал!.. Труп в поле!
      Но почему немец не убил его?
      – Я делал то, что должен был делать. – И вновь это было единственное, что в данную минуту мог придумать Скарлетт.
      – Не сомневаюсь. Как не сомневаюсь и в том, что у тебя не было выбора, кроме как открыть огонь по своим войскам... У тебя очень странное представление о своем предназначении в этой войне, не находишь?
      Скарлетт начинал понимать.
      – Эта война закончилась.
      – Я окончил высшее военное заведение в Берлине и имею ученую степень по специальности «военная стратегия» так что прекрасно отдаю себе отчет в том, что наше поражение неизбежно... После прорыва линии близ Мезьера у Людендорфа не останется выбора.
      – Тогда зачем убивать меня?
      Немецкий офицер вышел из-за большого валуна и остановился перед Алстером Скарлеттом. Его пистолет по-прежнему был нацелен американцу в голову. Скарлетт увидел молодого широкоплечего человека и сразу же сообразил, что они похожи. Немец был высокого роста, как Скарлетт, такой же самоуверенный и с такими же, как у него, ярко-голубыми глазами.
      – Ради Бога, мы же можем выбраться из этого ада! Зачем губить жизнь нас обоих или даже одного из нас... Я могу помочь, вы понимаете?
      – Действительно можешь?
      Скарлетт взглянул на человека, в чьей власти теперь оказался. Он знал, что не должен молить о пощаде, не должен выказывать слабость. Он должен оставаться спокойным и не терять присутствия духа.
      – Слушайте меня... Если вас возьмут в плен, вы окажетесь в лагере вместе с тысячами других. Это в том случае, если вас не расстреляют. Очутись я на вашем месте, я бы не стал полагаться на какие бы то ни было офицерские привилегии. Пройдут недели, месяцы, может быть, год или даже больше, прежде чем займутся вашим делом! Прежде чем вас освободят!
      – И вы в состоянии что-то сделать?
      – Да, черт возьми, могу!
      – А чего ради вы станете стараться?
      – Я хочу выбраться из этого!.. И вы хотите того же!.. Если бы вы этого не хотели, я бы уже был покойником... Мы нужны друг другу.
      – Что вы предлагаете?
      – Вы – мой пленник.
      – Вы что думаете, я спятил?
      – Оставьте себе свой пистолет! Возьмите из моего все патроны... Если кто-то нам встретится – я веду вас на допрос в тыл. Потом мы достанем вам одежду... Если доберемся до Парижа, я дам вам денег.
      – Каким образом?
      Алстер Скарлетт самоуверенно усмехнулся. То была усмешка богача.
      – Это мое дело... У вас есть иной выбор? Убейте меня – и вы уже пленник. А может, и покойник. И у вас не так много времени...
      – Встать! Руки на скалу!
      Скарлетт подчинился. Немецкий офицер вынул из кобуры его револьвер и вытряхнул из него патроны.
      – Повернись!
      – Меньше чем через час сюда придут остальные. Мы были в авангарде, но не очень-то оторвались.
      Немецкий офицер взмахнул рукой, в которой держал пистолет.
      – В полутора километрах отсюда есть несколько крестьянских домов. Пошевеливайся!
      Левой рукой он бросил Скарлетту его револьвер без патронов.
      Они быстро пошли через поле.
      На севере артиллерия начала свой утренний обстрел. Сквозь облака прорвалось солнце и разогнало туман.
      Примерно в миле на юго-запад виднелось несколько домов. Амбар и два небольших каменных строения. Чтобы добраться до поросшего густой травой луга, надо было пересечь широкую пыльную дорогу. Пастбище было обнесено забором, правда, сейчас скота не было и в помине. Из трубы самого большого дома струился дымок.
      Кто-то развел огонь, а это означало, что кто-то готовит пищу и наслаждается теплом. У кого-то еще оставались припасы.
      – Может, зайдем в эту лачугу? – предложил Алстер.
      – Нет! Здесь скоро пройдут ваши войска.
      – Да ради Бога, нам надо найти вам одежду! Неужели это не понятно?
      Немец щелкнул предохранителем своего «люгера», поставив его на боевой взвод:
      – Вы непоследовательны. Мне казалось, вы предлагаете провести меня в тыл – в глубокий тыл – через ваши линии. Якобы для допроса... Проще было бы убить вас прямо сейчас.
      – Нам обязательно надо раздобыть одежду! Вы только представьте: я один конвоирую немецкого офицера! Да первый же встречный капитан сразу сообразит, как можно этим воспользоваться! Или же какой-нибудь майор, или полковник, мечтающий выбраться с фронта... Такое уже бывало. Мне просто прикажут передать вас им с рук на руки, и все на этом закончится... А будь вы в штатском, мне будет намного проще. Сейчас всюду царит неразбериха!
      Немецкий офицер медленно взвел курок и в упор посмотрел на лейтенанта.
      – Вы что, действительно хотите, чтобы для вас война закончилась?
      В каменном доме был лишь старик – глухой, бестолковый, напуганный визитом странной пары. Американский лейтенант держал в руке незаряженный пистолет и делал вид, будто конвоирует немца. Он приказал старику принести еды и найти одежду – любую одежду для его «пленника».
      Поскольку Скарлетт едва говорил по-французски, он повернулся к немцу:
      – Почему бы вам не сказать ему, что мы оба немцы? Что мы в ловушке, пытаемся прорваться сквозь линии заграждения! Любому французу известно, что немцы бегут по всему фронту.
      Немецкий офицер улыбнулся.
      – Я уже сказал. Но он перепугался еще больше... Между прочим, он сказал, что так сразу и подумал. А знаете почему?
      – Почему?
      – Он сказал, что от нас за версту воняет бошами. Старик, возившийся у открытой двери, вдруг выбежал наружу и на подгибающихся ногах затрусил в поле.
      – Боже праведный! Остановите его! Остановите его, черт возьми! – завопил Скарлетт.
      Немецкий офицер уже держал свой пистолет в руке.
      – Не волнуйтесь! Нам так или иначе пришлось бы его убрать. Он помог нам принять решение.
      Прозвучали два выстрела.
      Старик упал, молодые противники посмотрели друг на друга.
      – Как мне называть вас? – спросил Скарлетт.
      – Моим настоящим именем... Штрассер. Грегор Штрассер.

* * *

      Оба офицера без труда прошли через оборонительные рубежи союзников. Бросок американской армии из Ренвилля был стремительным и неотвратимым. Но он окончательно нарушил связь между войсками и командованием. По крайней мере, так казалось Алстеру Скарлетту и Грегору Штрассеру.
      В Реймсе парочка натолкнулась на горстку грязных, измученных и голодных солдат – это было все, что осталось от Семнадцатого корпуса французов.
      В Реймсе не возникло никаких проблем: в ответ на все вопросы французы лишь пожимали плечами.
      Они двинулись на запад, в направлении Билль-Коттерье. Дороги на Эпернэ и Мо были забиты прибывающим подкреплением и обозами с продовольствием.
      Пусть другие болваны ложатся под пули, думал Скарлетт.
      Ночью они вошли в предместья Билль-Коттерье и, сокращая путь, направились через поле к небольшой роще.
      – Отдохнем здесь несколько часов, – сказал Штрассер, – и не пытайся сбежать. Я не собираюсь спать.
      – Ты спятил, приятель! Ты нужен мне не меньше, чем я тебе!.. Одинокий американец, болтающийся в сорока милях от своей роты, а рота, между прочим, на фронте! Думай головой!
      – Ты говоришь очень убедительно, но я не такой идиот, как наши одряхлевшие имперские генералы. Я не пропускаю мимо ушей пустые, пусть даже убедительные аргументы. Я слежу за своими флангами.
      – Устраивайся. От Коттерье до Парижа добрых шестьдесят миль, и еще неизвестно, во что мы можем влипнуть. Надо поспать... лучше, если мы будем делать это по очереди.
      – Так точно! – презрительно рассмеялся Штрассер. – Ты говоришь, как еврейский банкир из Берлина: «Ты делай то, а мы сделаем это. И не спорь, пожалуйста». Спасибо за совет, американец, нет. Я не буду спать.
      – Как скажешь, – пожал плечами Скарлетт, – теперь я начинаю понимать, почему вы, ребята, проиграли войну.
      Скарлетт повернулся на бок.
      – Вы упорствуете из упрямства.
      Несколько минут они молчали. Наконец Штрассер тихо проговорил:
      – Мы не проиграли войну. Нас предали.
      – Ну конечно! Патроны были холостые, а ваша артиллерия стреляла по своим. Я уже сплю.
      Немецкий офицер продолжал спокойно, словно размышляя вслух:
      – Во многих патронах не оказалось пороха. Многие винтовки и пулеметы оказались непригодными к использованию...
      По дороге из Билль-Коттерье проехали несколько грузовиков, за ними тянулись повозки, запряженные лошадьми. Фары машин исполняли причудливый танец – вверх-вниз, вверх-вниз. В лесу завыл какой-то зверь, издали доносились крики солдат-караульных.
      Опять эти глупые бараны, думал Алстер Стюарт.
      – Эй, Штрассер, что происходит? – Скарлетт повернулся к коллеге-дезертиру.
      – Что? – Штрассер клевал носом и за это злился на себя. – Ты что-то сказал?
      – Просто хотел, чтобы ты знал: я запросто мог бы сейчас тебя оглушить и уйти... Я спросил, что происходит. Я имею в виду, что будет с вами?.. Я знаю, что ждет нас. Надо полагать, парады. А вас?
      – Никаких парадов. Никаких празднеств... Слезы. Взаимные упреки. Пьянство... Многих казнят. Это можно сказать наверняка.
      – Кого? Кого казнят?
      – Среди нас есть предатели. Их найдут и уничтожат без всякой жалости.
      – Вы безумцы! Я и раньше говорил, что вы безумцы, а сейчас знаю точно!
      – А как, по-вашему, нам надо поступить? Вы еще незаражены. Но все впереди!.. Большевики у наших границ, уже идет инфильтрация. Они сожрут нас изнутри, мы начнем гнить. И евреи! Евреи в Берлине наживут на этой войне миллионы. Поганые еврейские спекулянты! Сегодня семиты продают нас, завтра наступит ваша очередь. Евреи, большевики, вонючие маленькие человечки! Мы все – их жертвы и не понимаем этого. Мы сражаемся друг против друга, вместо того чтобы объединиться и ударить по ним!
      Алстер Стюарт сплюнул... Сына Скарлатти не интересовали проблемы быдла. И быдло его не интересовало.
      И тем не менее он был обеспокоен.
      Штрассер не быдло. Высокомерный германский офицер ненавидел заурядных людишек так же, как и он сам.
      – Ну и что вы станете делать, когда расправитесь с этими людьми? Будете изображать из себя владык гор?
      – Многих гор... Очень многих гор.
      Скарлетт отодвинулся от немецкого офицера. Но не закрыл глаза.
      – Очень многих гор...
      Алстер Скарлетт никогда не помышлял о власти.
      Скарлатти сколачивали миллион за миллионом, но Скарлатти не обладали властью. Тем более сыновья Скарлатти. Они никогда не будут править... Элизабет ясно дала это понять.
      – Штрассер?
      – Да?
      – Кто эти люди? Твои люди...
      – Преданные, могущественные. Их имена нельзя произносить вслух... Они восстанут из пепла поражения и объединят элиту Европы.
      Скарлетт повернулся на спину и взглянул на небо. Сквозь низкие серые облака сверкали звезды. Яркие точки на черно-сером фоне.
      – Штрассер?
      – Что?
      – Куда ты пойдешь? Я имею в виду, когда все кончится.
      – В Гайденхайм. Там живет моя семья.
      – Где это?
      – Между Мюнхеном и Штутгартом. – Немецкий офицер смотрел на странного рослого американского дезертира. Дезертира, убийцу, помощника и сообщника своего врага.
      – Завтра ночью мы будем в Париже. Я дам тебе денег. Они хранятся в Аржане у одного надежного человека.
      – Спасибо.
      Алстер Скарлетт сменил положение. Прямо перед глазами у него была чудесно пахнущая земля.
      – Значит... Штрассер, Гайденхайм. И это все?
      – Это все.
      – Придумай мне имя, Штрассер.
      – Что ты имеешь в виду? Придумать тебе имя?
      – Именно это. Имя, которым я назовусь, когда у меня появится возможность вступить с тобой в контакт.
      Штрассер на мгновение задумался.
      – Что ж, очень хорошо, американец. Давай подберем тебе имя, которое тебе трудно будет забыть. Крюгер.
      – Кто?
      – Крюгер – капрал Генрих Крюгер, которому ты выстрелил в голову под Мез-Аргонном.

* * *

      10 ноября в три часа пополудни вступил в силу приказ о прекращении огня.
      Алстер Стюарт Скарлетт купил мотоцикл и отправился в обратный путь, во вторую роту четырнадцатого батальона.
      Он прибыл в месторасположение батальона и стал разыскивать свою роту. Это оказалось непросто. Лагерь был набит пьяными солдатами всевозможных родов войск. На следующий день после объявления перемирия армию поразил массовый алкоголизм.
      За исключением второй роты.
      Во второй роте проходила церковная служба. Поминовение павшего в бою товарища.
      Лейтенанта американских экспедиционных сил Алстера Стюарта Скарлетта.
      Скарлетт с интересом наблюдал службу.
      Капитан Дженкинс сдавленным голосом прочитал прекрасный заупокойный псалом и повел своих подчиненных на молитву.
      – Отче наш на небесах... – Некоторые солдаты плакали в голос.
      Жалко портить такое зрелище, подумал Скарлетт.

* * *

      В его наградном листе, в частности, говорилось:
      «...уничтожив в одиночку три пулеметные точки противника, он установил месторасположение четвертой, которую также уничтожил, и тем самым спас жизнь многих солдат союзников. Он не вернулся с этой операции и был сочтен погибшим. Однако до самого приказа о прекращении огня девиз второго лейтенанта Скарлетта был боевым кличем второй роты. „За старину Ролли!“ – эти слова вселяли ужас в сердца врагов. Милостью Божьей второй лейтенант Скарлетт присоединился к своим боевым товарищам на следующий день после объявления перемирия. Изможденный и ослабевший, он вернулся к славе. Согласно приказу президента, он награждается...»

      Уже в Нью-Йорке Алстер Скарлетт обнаружил, что статус военного героя позволяет ему делать все, что угодно. Теперь для него не существовало никаких ограничений – даже таких, например, как пунктуальность и элементарная вежливость. Еще бы: он прошел самое трудное испытание, какому только может подвергнуться мужчина, – не спасовал перед смертельной опасностью. По правде говоря, это испытание выдержали тысячи, но лишь немногие из них были официально признаны героями, а уж такими деньгами владел только он один. Элизабет, потрясенная военными подвигами сына, предоставила в его распоряжение все, что можно было купить за деньги. Даже Чанселлор Дрю изменил свое отношение к младшему брату: теперь именно Алстер считался главным в семье.
      Таким вступил в двадцатые годы нашего века Алстер Стюарт Скарлетт.
      Его привечали все – от тех, кто составлял сливки светского общества, до тех, кто говорил от имени народа. Сам он не мог привнести в жизнь общества ни мудрости, ни понимания, но все же вносил свою лепту, весьма специфическую: на нем сфокусировались симпатии общества. Его требования к жизни были совершенно непомерными, но таковы были и времена. Он желал только одного – радостей и наслаждений, и чтобы никаких забот, и огорчений, и неприятностей.
      Но у Генриха Крюгера был свой счет.
      Письма от Штрассера приходили дважды в год на абонированный Алстером почтовый ящик в Манхэттене.
       "Апрель 1920 г.
      Мой дорогой Крюгер!
      Наконец-то наша организация получила официальный статус: мы дали ей новое название, вдохнув новую жизнь в утратившую свою силу Рабочую партию. Теперь мы называемся Национал-социалистическая рабочая партия Германии, – но, дорогой мой Крюгер, не принимайте это название всерьез. Это отличный ход – такое название привлечет на нашу сторону многих. Версальский договор оказался пагубным для Германии. Но это хорошо. Хорошо для нас. Люди злы. Они злы не только на победителей, но и на наших внутренних врагов".
       "Июнь 1921 г.
      Дорогой Штрассер!
      Вы получили Версальский договор, мы – закон Волстеда , что тоже приятно... Каждый получает кусок пирога, и я не намерен кому-либо уступить свою, так сказать, свою долю! Все мечутся в поисках добычи, все ищут нужных людей. Скоро и я стану «нужным человеком». Но в деньгах я не заинтересован – к черту деньги! Это для быдла! Мне нужно иное. Нечто более важное..."
       "Январь 1922 г.
      Мой дорогой Крюгер!
      Все идет так медленно, ужасно медленно, в то время как должно быть совсем наоборот. А тут еще инфляция! Депрессии становятся просто невыносимыми. Деньги обесцениваются прямо на глазах. Адольф Гитлер возложил обязанности председателя партии на Людендорфа. Помните, я говорил вам, что не имею права упоминать некоторые имена? Одним из них было имя Людендорфа. Гитлеру я не доверяю. Он ведет себя как-то несолидно".
       "Октябрь 1922г.
      Дорогой Штрассер!
      Лето было чудесным, осень и зима обещают стать еще лучше. «Сухой закон» скроен словно по нашему заказу! С ума сойти! Теперь проще простого приманить кого угодно деньгами. Сунешь немного – я и ты в деле... И в каком деле! Моя организация растет. И структура ее великолепна – вам бы точно понравилось!"
       "Июль 1923 г.
      Мой дорогой Крюгер!
      Здесь многое меня беспокоит. Кстати, я уезжаю на север, и вы можете писать мне по адресу, который я сообщаю ниже. Гитлер – глупец. Он мог бы использовать события в Руре для объединения всей Баварии – я имею в виду политически. Люди готовы. Они жаждут порядка, они устали от хаоса. Вместо этого Гитлер мечется из стороны в сторону и по-прежнему носится со старым дураком Людендорфом. Он явно ничего не соображает, я в этом уверен. Боюсь, что нам двоим в партии тесно. Зато на севере наметился подъем. Майор Бухрюкер формирует «Черный рейхсвер», военизированную группировку, которая солидаризируется с нами. С Бухрюкером я встречусь в ближайшее время. Посмотрим".
       "Сентябрь 1923 г.
      Дорогой Штрассер!
      Минул год, отличный год! Забавно: можно ненавидеть в своем прошлом какой-то эпизод, но потом, оказывается, этот эпизод превращается в главное твое достояние. У меня есть такое достояние. Я веду двойную жизнь, и жизни мои никак не пересекаются. Это потрясающе! Мне самому это доставляет огромное удовольствие – вот так управлять двумя своими жизнями. Надеюсь, вы должны радоваться тому, что не убили тогда во Франции своего друга Крюгера".
       "Декабрь 1923г.
      Мой дорогой Крюгер!
      Срочно уезжаю на юг. То, что произошло в Мюнхене, ужасно! Я ведь предупреждал: не надо путча! Всего можно добиться политическими методами. Но они не послушали. Несмотря на помощь наших «друзей», Гитлеру грозит длительное тюремное заключение. Бог знает, что случится с бедным стариком Людендорфом. Фон Сект разогнал «Черный рейхсвер». Почему? Мы ведь все стремимся к одному. Депрессия ввергла страну в катастрофу. Ну почему люди, имеющие в конечном счете общие цели, сражаются друг с другом? Представляю, как рады нашим столкновениям жиды и коммунисты! Страна сошла с ума".
       "Апрель 1924 г.
      Дорогой Штрассер!
      Недавно я столкнулся с первой реальной трудностью, но сейчас уже все под контролем. Помните, Штрассер? Контроль – вот что главное... Проблема проста: слишком многие хотят одного и того же. Все хотят стать большими шишками! А в то, что места хватит для всех, никто не верит. Это очень похоже на то, о чем писали вы: сражаются между собою те, кто не должен бы сражаться. Тем не менее я уже почти завершил задуманное. Скоро в моем списке будут тысячи! Тысячи! И мы сможем осуществить то, о чем мечтали".
       "Январь 1925 г.
      Мой дорогой Крюгер!
      Это мое последнее письмо. Пишу из Цюриха. После того как герра Гитлера выпустили из тюрьмы, он вновь захватил лидерство в партии и, я должен признать, расхождения между ним и мною слишком глубокие. Возможно, все разрешится в нашу пользу – у меня хватает сторонников. Хватало, по крайней мере. Мы находимся под пристальным наблюдением. Веймар боится нас – и правильно делает. Я уверен, что мою переписку просматривают, мои телефонные разговоры прослушивают, все мои действия тщательно изучаются. Шансов у меня нет. Сейчас. Но время идет, и скоро настанет наш час. Составлен общий план, и я взял на себя смелость рекомендовать привлечь к его осуществлению Генриха Крюгера. Это замечательный, фантастический план. Вам следует связаться с маркизом Жаком Луи Бертольдом из лондонской фирмы «Бертольд и сыновья». Сделать это следует ближе к середине апреля. Для него, как и для меня, ваше имя – Генрих Крюгер".
      В городе Вашингтоне, на Кей-стрит, в кабинете, окна которого выходили на улицу, сидел за письменным столом некий седовласый человек. Ему было шестьдесят три года, и звали его Бенджамин Рейнольдс. Через два года ему предстояло уйти в отставку, а пока он отвечал за деятельность одного из агентств при министерстве внутренних дел. Официально это агентство называлось «Агентством по исследованиям рынка и деловой активности», на самом же деле его именовали «Группа 20». Правда, это название было известно не более чем пяти сотням человек.
      Агентство называлось так потому, что в нем работали двадцать высококвалифицированных следователей, отлично знавших бухгалтерское дело. Министерство внутренних дел отряжало этих сотрудников для расследования различных щекотливых ситуаций, например, когда какой-то политик очень уж настаивал на выделении денег из федерального бюджета для поддержки какого-то промышленника или группы промышленников, которые, в свою очередь, поддерживали или обещали поддержать данного политика на выборах.
      После вступления Америки в войну, американские промышленники день и ночь работали над военными заказами, у двадцати следователей работы тоже было по горло. Их ведь было всего двадцать, а промышленников, жаждущих при помощи дружественных политиков получить эти выгодные заказы, было по всей стране хоть пруд пруди. Однако штат агентства решили не увеличивать, а направлять сотрудников на контроль лишь наиболее крупных – а потому наиболее чреватых скандалами – заказов. Но и таких хватало.
      После войны пошли разговоры о ликвидации «Группы 20». Но оказалось, что талант и знания следователей необходимы и в мирное время. Сферой их деятельности стали высокопоставленные федеральные служащие, которые жаждали как можно глубже запустить руку в федеральный карман. Но иногда «Группа 20» выполняла и некоторые специальные задания других отделов министерства или других министерств.
      На этот раз «Группу 20» смутило явное нежелание министерства финансов предоставить материалы, касающиеся финансового положения корпорации «Скарлатти».
      – Но почему, Гловер? – спросил седоволосый человек. – Это главный вопрос: почему? Они что, боятся, что мы найдем какие-то нарушения и сможем их доказать?
      – А почему вообще преступают закон? – ответил вопросом на вопрос Гловер – человек, лет на десять моложе Рейнольдса. – Ради прибылей. «Сухой закон» дает массу возможностей для извлечения сверхприбылей.
      – Нет! Черт побери, такого быть не может! – Рейнольдс швырнул на стол свою трубку. – Вы ошибаетесь! Денег у этих Скарлатти столько, сколько вам и за сто жизней не заработать! Это все равно что сказать, будто Меллоны собираются открыть в Филадельфии букмекерскую контору. Полнейшая чепуха... Хотите выпить?
      Рабочий день уже закончился; в конторе оставались только Бен Рейнольдс и человек по имени Гловер.
      – Вы меня шокируете, Бен, – ухмыльнулся Гловер.
      – Ну и черт с вами. Мне больше останется.
      – Только чтобы вы не спились... Хорошая штучка?
      – Как уверял продавец, «доброе старое виски прямо из доброй старой Англии» доставлено морем. – Рейнольдс достал из верхнего ящика стола фляжку в кожаном футляре, взял с подноса два стакана для воды и щедро наполнил их.
      – Ладно, Бен, но если исключить вопрос прибыли, то тогда что, черт побери, остается?
      – Понятия не имею!
      – Ну и что ты намерен предпринять? Сдается мне, никто больше не желает в это вникать.
      – Никто не хочет лезть в такие дела... О, они в клочья разорвут любого мистера Смита или мистера Джонса, они вытряхнут мозги из какого-нибудь бедного придурка из Ист-Оранджа, штат Нью-Джерси, только потому, что он, видите ли, соорудил слишком шикарный подвал! Но «Скарлатти» трогать не смей.
      – Бен, вы меня простите, но я что-то не понимаю...
      – Да это же «Скарлатти индастриз». А у них полно Дружков на Капитолийском холме. Вы же знаете: министерство финансов тоже нуждается в финансах. Вот оно их и получает – от «Скарлатти индастриз».
      – И что вы намерены делать? – Я собираюсь выяснить, с чего это слон решил попить из птичьей ванночки.
      – Как?
      – Нашлю на них Кэнфилда. Он сам, сукин сын, пил, бывало, из птичьей ванночки.
      – Перестаньте, Бен. Он хороший парень. – Гловеру не понравилась эта инвектива Рейнольдса. Он любил Мэтью Кэнфилда – способный парень, все схватывает на лету. Если б у него были деньги завершить образование, из этого молодого человека получился бы большой толк. Откровенно говоря, он даже слишком хорош для государственной службы – куда лучше любого из них. Лучше его самого, Гловера. Но лучше Рейнольдса вряд ли можно сыскать человека.
      Рейнольдс глянул на своего помощника. Похоже, он понял, о чем тот думает.
      – Да, он неплохой парень... Сейчас он в Чикаго. Вызовите его. Разыскать его наверняка будет нетрудно.
      – У меня есть его тамошние координаты.
      – Тогда велите ему завтра вечером быть здесь.

      Следователь Мэтью Кэнфилд лежал в купе пульмановского вагона и курил свою предпоследнюю тонкую сигару. В вагоне-ресторане поезда Чикаго – Нью-Йорк тонких сигар не оказалось, и потому каждая затяжка казалась ему драгоценной: он с ужасом смотрел, как растет столбик пепла.
      Он прибудет в Нью-Йорк рано утром, пересядет на другой поезд и появится в конторе задолго до вечера; это должно произвести на Рейнольдса благоприятное впечатление. Рейнольдс убедится, что он, Кэнфилд, способен оперативно решить пусть даже такую скромную задачу, как раньше назначенного срока добраться из Чикаго. Конечно, последнее задание было легким. Он завершил его еще несколько дней назад и все оставшееся время жил в Чикаго на правах гостя того самого сенатора, чью деятельность его послали расследовать: сенатор обвинялся в том, что выплачивал деньги из госбюджета подставным лицам, а денежки забирал себе.
      Интересно, почему его отзывают в Вашингтон? Он вообще с опаской относился к подобным вещам. Возможно, в глубине души он каждый раз был уверен, что вызывают его не для того, чтобы дать какое-то новое задание, а чтобы заняться им самим. Что, если «Группа 20» начнет расследовать его собственную деятельность?
      И найдет улики.
      Непохоже. Вряд ли им это удастся. Мэтью Кэнфилд был профессионалом – правда, он и сам понимал, что есть специалисты куда крупнее. Но все-таки он тоже профессионал. И у него не было никаких угрызений совести, он заслужил те ничтожные деньги, которые ему удавалось выжать.
      И почему бы нет? Он ведь не зарывался, много не брал. Они с матерью заслужили хоть что-то. В конце концов, это федеральный суд вынес приговор: «Ненамеренное банкротство». И это федеральное правительство не пожелало выслушать объяснений: их интересовал лишь сам факт – отец больше не может платить кредиторам.
      Человек работал четверть века, кормил семью, послал сына в университет – и вот все мечты, все надежды развеялись прахом. Достаточно было всего лишь одного удара деревянным молоточком по маленькой мраморной плите. Суд! Государство! Чушь собачья...

* * *

      – Вы получаете новое задание, Кэнфилд. Это задание не сложное.
      – Отлично, мистер Рейнольдс. Всегда готов.
      – Да. Я знаю, что вы всегда готовы... Через три дня вы должны быть у тридцать седьмого причала Нью-йоркской гавани. Таможенные нарушения. Я постараюсь обеспечить вам максимальную информацию и прикрытие.
      Но, конечно, Бенджамин Рейнольдс не собирался давать Мэтью Кэнфилду всю возможную информацию. Он хотел, чтобы Мэтью Кэнфилд сам восполнил пробелы, которые он, Рейнольдс, намеренно оставил. Они знали лишь одно: операции, которые проворачивал «крестный отец» Скарлатти, осуществлялись через причалы Вестсайда. Главное было засечь его там. Убедиться своими глазами. И сделать это незаметно.
      Если кто и мог справиться с подобной задачей, то только человек с безупречной репутацией типа Мэтью Кэнфилда, не замешанный в коррупции и взятках.
      Он это и сделал.
      В ночную смену 3 января 1925 года.

* * *

      Мэтью Кэнфилд, на этот раз таможенный инспектор, проверил декларацию парохода «Генуя-Стелла» и махнул бригадиру грузчиков: «Можно!» Можно разгружать первый трюм, тюки шерсти с острова Комо.
      Вот тогда это и случилось.
      С крана сорвались два тюка. Они упали на причал, и из-под слоев шерсти потекла жидкость, имеющая характерный запах чистого спирта.
      Все на причале замерло. Несколько человек рысью помчались к телефонным будкам, вокруг упавших тюков тут же выросла толпа очень крепких мужчин, вооруженных крючьями.
      Все они промышляли контрабандой и были готовы стоять насмерть, защищая свои интересы.
      Кэнфилд взлетел в стеклянную будку над причалом и внимательно наблюдал за разъяренной толпой. Между теми, кто стоял на причале, и командой на борту «Генуи-Стеллы» началась яростная перебранка. Пятнадцать минут оппоненты вовсю орали друг на друга, сопровождая вопли непристойными жестами. Но к оружию не прибегали: все они чего-то ждали.
      Кэнфилд понял, что таможенники тоже не собираются принимать соответствующие меры.
      – Бога ради! Кто-нибудь, вызовите полицию!
      Четверо таможенников продолжали хранить молчание.
      – Вы что, не слышите? Вызовите полицию! И вновь ответом было молчание. Наконец один из них заговорил. Он стоял рядом с Кэнфилдом и смотрел вниз, на армию головорезов.
      – Никто не связывается с полицией, молодой человек. Иначе в доках можно уже не появляться.
      – Да и не только в доках, – добавил второй таможенник. Он спокойно сидел за столом и читал газету.
      – Но почему? Там же сейчас может начаться смертоубийство!
      – Они сами разберутся между собой, – сказал старший. – Из какого порта тебя перевели?.. С озера Эри?.. Тогда у вас там действовали другие правила. Другой флот – другие традиции.
      – Но и там было полно такого дерьма!
      Третий таможенник внимательно посмотрел на Кэнфилда.
      – Слушай, сосунок, не лезь не в свое дело. Понял?
      – О чем это вы говорите? Черт побери, о чем это вы говорите?
      – Иди сюда, сосунок. – Третий таможенник, такой тощий, что форма болталась на нем как на вешалке, взял Кэнфилда за локоть и отвел в угол. Остальные делали вид, что их все это не касается, но на самом деле исподтишка неотрывно следили за ними, было ясно, что они обеспокоены происходящим.
      – У тебя есть жена, дети? – спросил тощий.
      – Нет... А что?
      – А у нас есть, вот что! – Тощий сунул руку в карман и достал несколько банкнотов. – На. Здесь шестьдесят долларов... Только не раскачивай лодку, ясно?.. Полицейских звать ни к чему... А если и позовешь, то они сначала на тебя накинутся.
      – Господи! Шестьдесят долларов!
      – Ага. Двухнедельная зарплата, сынок. Повеселись сегодня.
      – О'кей... О'кей, я согласен.
      – Вот они, Джесси, – произнес старший таможенник, обращаясь к тощему.
      – Пошли, сосунок. Смотри и учись. – Тощий подвел Кэнфилда к окну.
      Со стороны ворот приближались два больших автомобиля. Из первого вылезли несколько человек в темных пальто и направились к докерам, окружившим поврежденные тюки.
      – Что они делают?
      – Это обезьяны, сынок, – сказал тощий Джесси. – Охранники.
      – Охранники? Чего?
      – Ха! – хохотнул тот таможенник, который упорно читал газету.
      – Не чего, а кого.
      Люди в темных пальто – числом пять, начали отзывать в сторону бригадиров и о чем-то тихонько с ними толковать. Ну прямо воркуют, подумал Кэнфилд. Люди в темных пальто похлопывали бригадиров по спине, успокаивали их – словно зверей в зоопарке. Двое из пятерых отделились и пошли по сходням на корабль. Некто в широкополой белой шляпе – явно старший среди троих оставшихся на пристани – глянул на стоявший сзади автомобиль, потом вверх, на стеклянную будку. Кивнул и направился к лестнице. Тощий Джесси сказал:
      – Оставайтесь на местах. Я сам разберусь.
      Он открыл дверь, вышел на металлическую площадку. Кэнфилд видел, что Джесси о чем-то разговаривает с человеком в белой шляпе. Человек в белой шляпе улыбался, явно шутил и наслаждался своими шутками, но взгляд у него был настороженный. Серьезный взгляд. А потом он из-за чего-то рассердился, резко что-то произнес, и оба вошли в будку.
      Они смотрели на Мэтью Кэнфилда. Джесси сказал:
      – Ты, Кэннон. Митч Кэннон, иди сюда. Всегда следует использовать имя, инициалы которого сходны с твоими собственными, – мало ли кому взбредет в голову послать тебе рождественский подарок!
      Кэнфилд вышел на площадку, а человек в белой шляпе спустился на причал.
      – Иди и подпиши бумаги, что обыск произведен.
      – Черта с два!
      – Я сказал, иди и подпиши бумаги! Они хотят убедиться, что ты в порядке. – Джесси улыбнулся. – Здесь большие боссы... Так что получишь еще прибыток. Не забудь: мне пятьдесят процентов, понял?
      – Да, – неохотно согласился Кэнфилд. – Понимаю. – И он пошел вниз, к человеку в белой шляпе.
      – Ты здесь новенький?
      – Да.
      – А откуда тебя перевели?
      – С озера Эри. Там, правда, тоже работы хватало. – И что за работа?
      – Там все из Канады шло... Канадцы тоже делают виски.
      – Мы ввозим шерсть! Шерсть с острова Комо!
      – Вижу, вижу, приятель. Канадцы тоже ввозили. Зерно. Шерсть. Такую же. – И Кэнфилд подмигнул в сторону тюков. – Удобно, да? Мягкая упаковка.
      – Слушай, парень. Умники нам здесь не нужны.
      – О'кей! Я же и говорю про шерсть.
      – Иди к диспетчеру и подпиши накладные... В сопровождении одного из гангстеров – здоровенного детины – Кэнфилд отправился в контору диспетчера. Детина протянул ему пачку бумаг.
      – Пиши четко и правильно проставь даты и время! – приказал диспетчер.
      Кэнфилд выполнил приказание. Человек в белой шляпе сказал:
      – Отлично... Пошли со мной.
      Он повел Кэнфилда к машинам. Следователь увидел, что на заднем сиденье второго автомобиля сидели двое. В первой машине, кроме шофера, никого не осталось.
      – Жди здесь.
      Интересно, почему его одного привели сюда? Может, в Вашингтоне что-то пошло не так? Но прошло слишком мало времени, чтобы эти типы могли что-нибудь вызнать.
      Со стороны причала к машинам двигалась целая делегация: двое из охранников эскортировали человека в форме. Кэнфилд узнал капитана парохода «Генуя-Стелла».
      Человек в белой шляпе наклонился к окошку и что-то говорил тем двоим, сидевшим в автомобиле. Они не обращали внимания на процессию, направлявшуюся с причала. Человек в белой шляпе открыл дверцу, и из автомобиля вылез коренастый итальянец. Лицо у него было очень смуглое. Рост не дотягивал до пяти с половиной футов.
      Коротышка-итальянец кивком подозвал Кэнфилда. Достал из кармана пачку денег, отсчитал несколько банкнотов. Говорил он с сильным акцентом.
      – Это ты новичок?
      – Да, сэр.
      – С озера Эри? Правильно?
      – Да, сэр.
      – И как тебя зовут?
      – Кэннон.
      Итальянец глянул на человека в белой шляпе. Тот пожал плечами.
      – Держи. – Итальянец протянул Кэнфилду две пятидесятидолларовые бумажки. – Будь хорошим мальчиком... Мы всегда заботимся о хороших мальчиках, не так ли, Моджоре?.. Мы также заботимся о мальчиках, которые не хотят быть хорошими... Понятно?
      – Еще бы! Спасибо боль...
      Тем временем два охранника подвели капитана к первому из автомобилей. Судя по тому, как крепко они держали его за руки, было ясно, что тащили они его силой.
      – Отпустите! Отпустите меня! – Капитан тщетно пытался вырваться.
      Коротышка итальянец отодвинул Кэнфилда в сторону. Охранники подтащили к нему капитана. И капитан, и охранники что-то одновременно говорили по-итальянски, коротышка спокойно слушал.
      И тогда второй человек, тот, что оставался на заднем сиденье, наклонился вперед. Лица его по-прежнему не было Видно.
      – Что происходит? – спросил он по-английски. – О чем это они вопят, а, Витоне?
      – Этому капитану не нравится, как мы ведем дело, падроне. Он говорит, что запретит дальнейшую разгрузку.
      – Почему?
      Капитан продолжал что-то кричать – он не понимал слов, но понимал, что происходит что-то важное.
      – Он говорит, что никого из нас не знает. Говорит, что это не его груз. Хочет позвонить кому-то по телефону.
      – Понимаю, – тихо произнес сидевший в машине человек. – Я даже знаю, кому именно.
      – И вы ему позволите? – спросил коротышка.
      – Не валяйте дурака, Витоне... Говорите с ним спокойно. Улыбайтесь. Помашите – эй, вы, все там, – помашите тем, на корабле... Это же пороховая бочка, вы, кретины! Пусть думают, что все идет как надо.
      – Конечно, конечно, падроне.
      Они все заулыбались, кроме капитана, который по-прежнему пытался вырваться. Это было даже смешно, и Кэнфилд улыбнулся бы, если б вдруг не увидел прямо перед собой того, кто оставался в автомобиле: человек повернулся к окну. Это было интересное лицо, даже красивое. И хотя на человеке тоже была широкополая шляпа, Кэнфилд разглядел четко очерченный овал лица с огромным носом.
      Но больше всего его поразили глаза. Они были светло-голубые, тем не менее, коротышка называл этого человека «падроне». Кэнфилд допускал, что итальянцы могут быть и голубоглазые, но пока таких он еще не встречал. Это было очень необычно.
      – Что нам теперь делать, падроне? – спросил коротышка.
      – Как что, Витоне... Этот человек – гость нашей страны, будь с ним вежлив. Проводи капитана за пределы порта, чтобы он имел возможность позвонить. – Человек со светло-голубыми глазами понизил голос. – И убей.
      Коротышка кивком показал на выход с причала. Двое гангстеров подтолкнули капитана и повели его к воротам. В ночь.
      – Иди, звони своему дружку, – сказал по-итальянски один из гангстеров.
      Но капитан сопротивлялся. В неровном свете фонарей Кэнфилд разглядел, что ему удалось оттолкнуть одного, тот потерял равновесие и упал. Капитан тут же накинулся с кулаками на второго. Он что-то кричал по-итальянски.
      Первый вскочил и выхватил что-то из кармана. Сначала Кэнфилд не понял, что именно.
      А потом разглядел.
      Нож.
      Первый гангстер – он как раз был сзади – вонзил нож в спину капитана.
      Мэтью Кэнфилд пониже надвинул форменную фуражку и медленно, осторожно двинулся в сторону будки таможенников.
      – Эй! Ты! Таможенник! – окликнул его голубоглазый. – Ну ты! С озера Эри! – завопил коротышка. Кэнфилд повернулся.
      – Я ничего не видел! Ничего! – Он пытался улыбнуться, но улыбка не получилась...
      Человек изучал Кэнфилда своими светло-голубыми глазами. Мэтью наклонил голову, чтобы козырек скрыл лицо. Коротышка кивнул водителю первого автомобиля.
      Водитель вышел и встал позади Кэнфилда. А потом подтолкнул его к выходу с причала.
      – Послушайте, что вы делаете? Я ничего не видел!.. Чего вы от меня хотите? Пожалуйста, ради Бога!..
      Мэтью Кэнфилд и не ждал ответа – он знал, чего они хотят. Им нужна его маленькая, ничего не значащая жизнь.
      Водитель продолжал подталкивать его в спину. Вперед, вперед, за служебное здание, к пустырю.
      В нескольких ярдах впереди метнулась пара крыс. С причала доносились возбужденные голоса. Воды Гудзона мерно рокотали между сваями.
      Кэнфилд остановился. Он не знал почему. Он просто не мог больше сделать ни шагу. Все внутри у него похолодело.
      – Не останавливаться! – приказал человек и ткнул Кэнфилда револьвером в бок.
      – Послушайте! – Кэнфилд попытался придать своему голосу жесткость. – Я сотрудник правительственного органа. Если со мной что-нибудь случится, вас обязательно найдут. И никто из ваших дружков помочь вам не сможет... Они и делать этого не станут, как только узнают, кто я.
      – Иди!
      Послышался сигнал вошедшего в Гудзон парохода. Ему вторил другой.
      А затем на борту «Генуи-Стеллы» прозвучал пронзительный свисток. Это был отчаянный крик о помощи.
      Этот звук отвлек внимание человека с револьвером.
      Кэнфилд схватил его за руку, в которой был зажат пистолет, и принялся изо всех сил ее выкручивать. Свободной рукой тот ударил Кэнфилда кулаком по лицу и стал теснить к железной стене склада. Продолжая выкручивать водителю руку, Кэнфилд изловчился, вцепился второй рукой в лацканы его пальто и что было силы рванул на себя. В последний момент проворно отклонился в сторону, и голова водителя врезалась в стену.
      Револьвер выпал из рук гангстера, и Кэнфилд ударил его коленом в низ живота.
      Тот вскрикнул от невыносимой боли и рухнул на колени. Попытался было ползти назад, в сторону причала, но Кэнфилд схватил его за волосы и несколько раз сильно ударил лбом о валявшуюся рядом толстую доску. Хлынула кровь.
      Все было кончено.
      Палач Мэтью Кэнфилда был мертв.
      Пронзительный свисток на «Генуе-Стелле» продолжал реветь, голоса на причале становились все громче и громче, пока не превратились в сплошной вопль.
      Кэнфилд подумал, что, должно быть, команда корабля восстала, потребовала капитана и, когда тот не явился, поняла, что он убит или, по крайней мере, захвачен.
      Послышались одиночные выстрелы, затем автоматная очередь – и крики, крики ужаса.
      Бежать Кэнфилду было некуда: отсюда он мог вернуться только к служебному зданию. А вскоре наверняка кто-то явится и за его палачом.
      Он столкнул тело злодея в воду, и оно с громким всплеском ушло на дно.
      Гудок на «Генуе-Стелле» захлебнулся. Крики начали стихать – похоже, кто-то взял ситуацию под контроль. А со стороны причала показались двое.
      – Ла Тона! Эй, Ла Тона, где ты? – кричали они.
      Мэтью Кэнфилд прыгнул в вонючие воды Гудзона и быстро-быстро, насколько позволяла намокшая форма, поплыл.

* * *

      – Вы настоящий счастливчик, – сказал Бенджамин Рейнольдс.
      – Знаю, сэр. И благодарен за это судьбе.
      – Вы оказались в весьма нестандартной ситуации. Даю вам недельный отпуск. Отдохните.
      – Спасибо, сэр.
      – Скоро придет Гловер. Время еще раннее. Было действительно рано – четверть седьмого. Кэнфилд прибыл в Вашингтон в четыре и не решился идти к себе домой. Он позвонил Бенджамину Рейнольдсу домой, и тот велел ему идти в офис «Группы 20» и ждать его там.
      Открылась входная дверь.
      – Гловер, это вы?
      – Я, Бен. Господи! Еще совсем рано... Ну и ночка! А у нас как раз внуки гостят... – Голос у Гловера был усталый. – Привет, Кэнфилд. Что, черт побери, с вами случилось?
      Следователь Мэтью Кэнфилд подробно сообщил обо всем случившемся.
      – Я позвонил в таможню на озеро Эри, – сказал Рейнольдс, обращаясь к Гловеру. – Его личное дело изъято. Ребята в Нью-Йорке постарались сделать все, чтобы его прикрыть. Там личное дело не тронуто. Нам нужно еще что-нибудь предпринять для прикрытия?
      Гловер задумался.
      – Да. Вероятно... В случае, если личное дело на озере Эри исчезло именно из-за этой истории, мы постараемся распространить слух, что Кэнфилд... Кэннон был не тем человеком, за которого себя выдавал. И что его пристрелили. Где-нибудь в Лос-Анджелесе или Сан-Диего. Я об этом позабочусь.
      – Хорошо... А сейчас, Кэнфилд, я покажу вам несколько фотографий. Кто они, говорить не буду... Посмотрите, может, узнаете кого-нибудь. – Бенджамин Рейнольдс открыл сейф. Вынул папку, вернулся к столу. – Вот. – Он разложил перед ним пять снимков, три газетных и два из судебных дел.
      Уже через секунду Кэнфилд воскликнул:
      – Вот он! Вот тот, кого коротышка итальянец называл «падроне»!
      – La Scarlatti padrone, – тихо произнес Гловер.
      – Вы абсолютно уверены? – спросил Рейнольдс.
      – Да... И голубые глаза, ну прямо-таки лик Господень.
      – Вы могли бы подтвердить все это в суде?
      – Конечно.
      – Эй, Бен, подождите! – Гловер понимал, что тем самым Мэтью Кэнфилд подпишет себе смертный приговор.
      – Я только задал вопрос.
      – Кто это? – спросил Кэнфилд.
      – Да... Кто это... Кто он на самом деле. Я не стану отвечать вам даже на первый вопрос, но если вы попытаетесь узнать это сами, – а вы непременно попытаетесь, то учтите, что знание это смертельно опасно. – Рейнольдс перевернул фотографию. На обороте было написано: «Алстер Стюарт Скарлетт».
      – Алстер Стюарт Скарлетт, он же Скарлатти, – произнес следователь Кэнфилд. – Герой войны, не так ли? И миллионер.
      – Да. Герой войны и миллионер, – ответил Рейнольдс. – Эта информация секретна. Я подчеркиваю: совершенно секретна. Понятно?
      – Конечно.
      – Как вы думаете, после вчерашнего вас могут опознать?
      – Вряд ли. Было темно, а я к тому же нахлобучил фуражку на глаза и старался изъясняться в их же манере... Нет, не думаю.
      – Хорошо. Вы прекрасно справились с заданием. Теперь отправляйтесь спать.
      – Благодарю вас. – Следователь вышел и закрыл за собой дверь.
      Бенджамин Рейнольдс разглядывал лежащую перед ним фотографию.
      – Падроне Скарлатти, Гловер. Вот так.
      – Передайте все в министерство финансов. Мы свое дело сделали.
      – Уж не думаете ли вы... Да мы никому ничего сообщить не можем, если только вы не решили пожертвовать Кэнфилдом... Да даже если мы и бросим его на съедение, чего мы добьемся? Скарлетт явно ничего не подписывал. Его всегда смогут отмазать: «Мистера Скарлетта видели в компании...» Какой? И кто свидетель? Какой-то мелкий государственный служащий против прославленного героя войны? Сына Скарлатти?.. Нет, мы можем только пригрозить. Предупредить. Вероятно, этого и достаточно.
      – Кому вы собираетесь пригрозить?
      Бенджамин Рейнольдс откинулся в кресле и сложил пальцы домиком.
      – Я должен поговорить с Элизабет Скарлатти... Мне хочется знать: почему? Почему?!

      Алстер Стюарт Скарлетт вылез из такси на углу Пятой авеню и Пятьдесят четвертой улицы и направился к своему роскошному дому. Взбежал по ступенькам, открыл массивную дверь, вошел. На мгновение задержался в огромном холле, потопал ногами – февраль выдался холодный. Швырнул в кресло пальто, затем распахнул высокие двустворчатые двери, ведущие в просторную гостиную, и зажег настольную лампу... Четыре часа, а уже темно.
      Подошел к камину и с удовольствием заметил, что слуги уложили поленья как надо. Он разжег камин и наблюдал, как пламя начинает пожирать дерево. Положил руки на решетку, наклонился к теплу. Перед глазами оказался приказ о награждении его Серебряной звездой – приказ висел в золотой рамочке под стеклом. Надо будет здесь кое-что поменять, подумал он. Скоро он сможет повесить здесь нечто совсем иное.
      А затем его мысли снова вернулись к недавним событиям.
      Дураки! Тупоголовые болваны! Ничтожества!
      Дерьмо! Мусор!
      Четверо из команды «Генуи-Стеллы» убиты. Тело капитана найдено на заброшенной барже.
      На это-то ему наплевать. И на бунт на корабле ему наплевать. Доки – опасное место, это все знают.
      Но вот труп Ла Тоны, всплывший в нескольких ярдах от парохода. Парохода, доставившего контрабандный спирт...
      Ла Тона!
      Кто же его прикончил? Не тот же тупой косноязычный таможенник... Господи, только не это!.. Ла Тона – прирожденный убийца, он справился бы с любым. Жестокий, хитрый, надежный.
      Эта история дурно пахнет. Очень дурно пахнет. И ничем этот запах не заглушить: пять трупов на причале тридцать семь, пятеро убитых за одну ночь.
      А через Ла Тону они могут выйти на Витоне. Маленького дона Витоне Дженовезе. Грязный ублюдок, генуэзская свинья, подумал Скарлетт.
      Да, пора выходить из игры.
      Он получил все, что хотел. Даже больше. Штрассер будет в восторге. Все они будут потрясены.
      Алстер Скарлетт закурил и направился к маленькой узкой двери слева от камина. Достал ключ, открыл дверь и вошел.
      Комната тоже была маленькой. Когда-то это был винный погребок, сейчас здесь располагался небольшой кабинет: стол, стул, два массивных стальных сейфа.
      Скарлетт зажег лампу на столе и подошел к первому сейфу. Набрал шифр, открыл один из ящиков. Достал толстую тетрадь в кожаном переплете и сел за стол.
      Это была его «домашняя работа». Пять лет упорного труда.
      Он листал страницы, скрепленные металлическими кольцами. Все аккуратно, четко, записи сделаны разборчиво. После каждого имени, если данное лицо казалось ему перспективным, следовала краткая характеристика, адрес, биография, положение в обществе, доходы и семья...
      Страницы переложены цветными закладками с указанием города и штата, выходцами из которых являются все поименованные в тетради лица.
      Досье на всех важных и не важных персон, которые получали выгоду от созданной Алстером Скарлеттом организации. На конгрессменов, бравших взятки от своих подчиненных, на глав корпораций, «вкладывавших» средства в незаконные операции, которые вел он, Алстер Скарлетт, через подставных лиц. О нет, сам он никогда не был замешан – он лишь давал деньги. Мед. На который слетались пчелы.
      Политики, банкиры, юристы, врачи, архитекторы, писатели, гангстеры, чиновники, полицейские, таможенники, пожарные, букмекеры... Список профессий и занятий бесконечен.
      «Сухой закон» служил становым хребтом коррупции, но были и другие предприятия, не менее прибыльные.
      Проституция, подпольные абортарии, нефть, золото, политические кампании, протекционизм, фондовая биржа, незаконная торговля спиртными напитками, ростовщичество... И этот список можно продолжать до бесконечности.
      Аппетиты алчных людей неуемны. Это был главный постулат его теоретических изысков.
      Жадное быдло!
      Все задокументировано. Все указаны.
      Домыслам, догадкам здесь нет места – все точно. Когда настанет время, они не отвертятся.
      Толстая тетрадь в кожаном переплете содержала досье на 4263 человека. В восьмидесяти одном городе двадцати четырех штатов... Двенадцать сенаторов, девяносто восемь конгрессменов, три члена кабинета Кулиджа.
      Список лиц, виновных в должностных преступлениях.
      Алстер Стюарт Скарлетт снял телефонную трубку и набрал номер.
      – Позовите Витоне... Что значит «Кто звонит»! Этот номер он дал мне лично!
      Скарлетт смял в пепельнице сигарету. Ожидая, пока позовут Дженовезе, он рисовал на листе бумаги какие-то линии. Улыбнулся, заметив, что они, словно ножи, сходились в центральной точке. Нет, все же не как ножи. Как молнии.
      – Витоне? Это я... Я точно знаю... А разве мы что-то можем сделать? Делать нам особенно нечего... Если будут спрашивать, придумай что-нибудь. Ты был в Вестчестере. Ты понятия не имеешь, где был Ла Тона... Обо мне ни слова! Понял? Не старайся быть умником... У меня есть для тебя предложение. Тебе понравится... Забирай себе все дело. И все, что вложено. Теперь это твое. Я выхожу.
      Витоне в ответ не проронил ни слова. Алстер Скарлетт рисовал теперь елку и, так и не дождавшись реакции Витоне, продолжал:
      – Нет, нет, никакой компенсации. Все твое. Мне ничего не нужно. Вся организация переходит к тебе, вся сеть... Еще раз повторяю: мне ничего не нужно, я выхожу! Если тебе это не интересно, передам дело кому-нибудь еще, скажем, в Бронксе или в Детройте. Повторяю, мне ничего не нужно, ни цента. Только одно: ты меня не знаешь. В глаза не видел, понятно? Такова моя цена.
      Дон Витоне Дженовезе разразился наконец длинной тирадой на итальянском. Скарлетт отвел трубку от уха. Единственным словом, которое он понял во всем этом пространном монологе, было без конца повторяемое «спасибо».
      Алстер Скарлетт повесил трубку, закрыл тетрадь в кожаном переплете. Посидел минуту, затем выдвинул верхний ящик письменного стола. Достал письмо, полученное от Грегора Штрассера. Перечитал его – в двадцатый раз. Или в сотый?
      «Фантастический план... смелый план... маркиз Жак Луи Бертольд... Лондон... В середине апреля».
      Неужели время настало! Наконец-то!
      Если так, то у Крюгера должен быть свой собственный план в отношении Алстера Стюарта Скарлетта.
      Он, этот план, был не таким уж смелым, но он был весьма достойным. Респектабельным. Да, это более точное слово. Респектабельный – Алстер Стюарт Скарлетт рассмеялся от удовольствия.
      Наследник империи Скарлатти, обаятельный красавец, выпускник престижного университета, герой битвы при Мез-Аргонне, самый завидный холостяк высшего нью-йоркского общества, собирался жениться.

      – Вы все это придумали, мистер Рейнольдс! – Элизабет Скарлатти была в ярости. И не стесняясь изливала свой гнев на стоящего перед ней человека. – Я не потерплю ни подобных предположений, ни сознательной лжи!
      – К сожалению, я говорю правду. Впрочем, кое в чем я действительно солгал.
      – Вы обманным путем добились возможности встретиться со мной! Сенатор Браунли сказал, что вы представляете Агентство по землепользованию и что дело касается каких-то участков, которые министерство внутренних дел хотело бы приобрести у «Скарлатти индастриз».
      – Он был абсолютно в этом уверен.
      – Тогда он еще больший идиот, чем я думала! Значит, вы мне угрожаете? Как вы смеете высказывать мне какие-то гнусные, ничем не подтвержденные сплетни! Надеюсь, вы готовы к вызову в суд?
      – А вы именно этого хотите?
      – Вы вынуждаете меня поступить именно так!.. Я знаю в Вашингтоне многих, а вот о вас не слышала никогда! И если бы действительно ходили такие слухи, они уже были бы и другим известны. Да, вы вынуждаете меня обратиться в суд. Я не намерена терпеть оскорбления!
      – А если это правда?
      – Это неправда, и вы это знаете не хуже меня! Моему сыну не надо лезть в такие дела... У него собственное состояние, и немалое! Оба мои сына обладают собственностью, которая ежегодно приносит им – будем откровенны – весьма солидные суммы.
      – Значит, мотив наживы исключается, не так ли? – спросил Бенджамин Рейнольдс, испытующе глядя на Элизабет.
      – Мы ничего не исключаем, потому что и исключать-то нечего. Если мой сын в чем-то согрешил – что ж, его следует за это пожурить, а не провозглашать преступником! А если вы делаете все это только для того, чтобы замарать имя Скарлатти, то вы настоящий подлец, и я позабочусь, чтобы вас выкинули вон.
      Бенджамина Рейнольдса трудно было вывести из себя, но сейчас он почувствовал, что его раздражение приближается к критической точке. Ему пришлось напомнить себе, что старая дама защищает честь семьи, и вряд ли можно было ждать от нее чего-либо иного в подобной ситуации.
      – Я не хочу, чтобы вы считали меня врагом. Я не враг и не шантажист. Откровенно говоря, второе предположение даже более оскорбительно для меня.
      – И снова вы исходите из ложной посылки, – перебила его Элизабет Скарлатти. – Да кто вы такой, чтобы быть моим врагом? Вы всего лишь ничтожный человечишка, использующий мерзкие корыстные цели.
      – Приказ убить человека – это не «какие-то сплетни».
      – Что? Что вы такое говорите?!
      – Это самое серьезное из имеющихся у нас обвинений... Но есть и смягчающие обстоятельства, если это способно хоть немного утешить вас.
      Старая дама презрительно взирала на Бенджамина Рейнольдса. Он игнорировал этот взгляд.
      – Человек, которого убили, точнее, которого приказал убить ваш сын, сам был убийцей... Капитан парохода, команда которого сплошь состоит из преступников и занимается грязными делами. Да, на его счету много грязи.
      Элизабет Скарлатти встала.
      – Вот этого я точно не потерплю, – спокойно произнесла она. – Вы выдвинули чудовищное обвинение, а потом излагаете якобы смягчающие вину обстоятельства. Это чудовищно.
      – Мы живем в странные времена, мадам Скарлатти. Наши сотрудники не могут всюду поспеть. Мы не сокрушаемся по поводу гангстерских разборок, пусть их. Но иногда гангстеры оказываются сильнее нас.
      – И вы... И вы причисляете моего сына к этой категории?
      – Не я. Он сам причислил себя к этой категории.
      Элизабет Скарлатти медленно вышла из-за стола и подошла к окну. Она стояла спиной к Рейнольдсу и смотрела на улицу.
      – И сколько еще человек в Вашингтоне... знают эту сплетню?
      – Все, что я вам рассказал?
      – Хоть что-нибудь.
      – Ходили определенные разговоры в министерстве финансов. Но ничего определенного, ничего, что побудило бы их к расследованию. Что касается убийства, то знают только мой помощник и человек, явившийся невольным свидетелем.
      – Их имена!
      – О нет.
      – Мне ничего не стоит их выяснить.
      – Это не принесет вам никакой пользы.
      – Посмотрим! – Элизабет повернулась к Рейнольдсу.
      – Ну и что же вы сделаете?
      – А чего вы ждете? Я не дура. Я не верю ни одному вашему слову. Но я не хочу, чтобы имя Скарлатти трепали какие-то подлецы... Сколько, мистер Рейнольдс?
      Шеф «Группы 20» спокойно смотрел в глаза Элизабет Скарлатти.
      – Нисколько. Ни пенни, благодарю вас... Но я пойду дальше. Вы вынуждаете меня выдвинуть обвинение и против вас.
      – Старый дурак!
      – Черт побери, хватит!.. Мне нужна только правда! Нет, не только правда. Я хочу, чтобы вы все это прекратили до того, как пострадает кто-нибудь еще. Разве это не уступка знаменитому герою войны? Особенно в наши сумасшедшие времена... И еще я хочу знать: почему?
      – Если я стану тут с вами размышлять о причинах, я дам вам повод уверовать в ваши обвинения. Отказываюсь говорить на эту тему!
      – Господи Боже мой! Ну вы и штучка!
      – Да. И вы меня еще плохо знаете.
      – Неужели вы не способны понять?.. Так продолжаться не может. Это конец! Это будет концом, если вы не сумеете остановить сына. А мы предполагаем, что вы в состоянии это сделать... Но я думаю, что и вы хотели бы знать – почему. Мы оба знаем, что ваш сын богат. Так почему же?
      Элизабет смотрела на него, и Рейнольдс понял, что она не ответит, не станет отвечать. Что ж, он сделал все, что мог. Остальное зависит от нее.
      – Прощайте, мадам... Но предупреждаю: я глаз не спущу с падроне Скарлатти.
      – С кого?
      – Спросите вашего сына сами, пусть он скажет, что значат эти слова.
      Рейнольдс повернулся и вышел из комнаты. Люди вроде Элизабет Скарлатти ужасно утомляли его. Может, потому, думал он, что такие люди не стоят его внимания. Да, все эти магнаты не стоят его внимания.
      По-прежнему стоя у окна, Элизабет наблюдала, как пожилой человек закрыл за собой дверь. Подождала, пока он вышел на улицу и повернул направо, к Пятой авеню.
      Проходя мимо окна, у которого стояла Элизабет, он на минуту остановился. Их глаза встретились.
      Но они даже не кивнули друг другу.

      Чанселлор Дрю Скарлетт вышагивал по толстому восточному ковру, устилавшему его кабинет в доме номер 525 по Пятой авеню. Он глубоко дышал, выпячивая при входе живот. Массажист в клубе сказал, что это отличный способ сбросить напряжение и успокоиться.
      Не помогало.
      Надо будет сменить массажиста.
      Он остановился перед стеной, обшитой панелями из красного дерева. В простенках между окнами, выходившими на Пятую авеню, висели в рамках газетные вырезки, посвященные «Скаруик фаундейпш». И во всех упоминалось лично о нем. А в некоторых его имя было даже вынесено в заголовки.
      Когда он бывал чем-то расстроен, а такое случалось часто, он смотрел на эти аккуратно окантованные свидетельства его достижений. И всегда успокаивался.
      Чанселлор Скарлетт смирился с ролью мужа при скучной жене. Повинуясь супружескому долгу, зачал пятерых детей. К большому удивлению Элизабет, он также с интересом включился в семейное дело. Как бы в ответ на героические подвиги брата, Чанселлор Дрю удалился в спокойную сень бизнеса. И у него были свои идеи.
      Ежегодного дохода предприятий Скарлатти вполне хватило бы на покрытие всех расходов какой-нибудь небольшой страны, и Чанселлор убедил Элизабет, что налоги станут меньше, если они создадут какой-нибудь благотворительный фонд. Предоставив матери неоспоримые данные, он при этом особенно упирал на антитрестовское законодательство и добился согласия Элизабет на создание «Скаруик фаундейшн». Чанселлор занял пост президента, мать – главы совета директоров. Что ж, Чанселлору не суждено было стать героем войны, но зато его дети будут гордиться серьезным вкладом отца в развитие экономики и культуры.
      «Скаруик фаундейшн» финансировал мемориалы военным героям; индейские резервации; выпуск «Словаря величайших патриотов», который будет распространяться в начальных школах; «Роланд Скарлетт клуб» со множеством летних молодежных лагерей, в которых под неусыпным оком епископата молодые люди станут познавать вечные ценности христианской демократии, столь дорогой сердцу президента фонда, и многое другое. Открывая свежий номер газеты, читатели редко не обнаруживали в нем сообщения о каких-нибудь очередных акциях фонда.
      Зрелище газетных вырезок успокоило Чанселлора, но, увы, ненадолго. Сквозь плотно закрытую дверь он расслышал, что на столе секретарши звонит телефон, и сразу же вспомнил о сердитом звонке матери: она со вчерашнего утра разыскивала Алстера.
      Чанселлор нажал кнопку переговорного устройства.
      – Позвоните моему брату домой еще раз, мисс Несбит.
      – Да, сэр.
      Мать была непреклонна: он должен разыскать Алстера. Алстер обязан появиться у нее еще до вечера.
      Чанселлор сел и снова попытался дышать, как учил массажист. Массажист сказал, что это упражнение полезно делать сидя.
      Он глубоко вдохнул и изо всех сил выпятил живот. Средняя пуговица пиджака отскочила и покатилась по ковру.
      Черт!
      Переговорное устройство ожило.
      – Горничная из дома вашего брата сказала, что он уже в пути. Он едет к вам, мистер Скарлетт. – В голосе мисс Несбит звучала гордость: задание выполнено.
      – Значит, он все это время находился у себя?
      – Я не знаю, сэр. – Мисс Несбит была уязвлена. Через двадцать нескончаемых минут Алстер Стюарт Скарлетт наконец прибыл.
      – Господи! Где ты был? Матушка со вчерашнего утра ищет тебя. Куда мы только не звонили.
      – Я был в Ойстер-Бей. А почему вы не позвонили туда?
      – В феврале? Но кто туда ездит зимой?.. Может, правда, она и звонила, я не знаю.
      – Впрочем, вы все равно не нашли бы меня. Я был в одном из коттеджей.
      – А что ты там, черт побери, делал? В феврале-то...
      – Скажем, осматривал свои владения, дорогой братец... А у тебя здесь очень мило. Уж не помню, когда я здесь был последний раз.
      – Около трех лет назад.
      – А для чего все эти приспособления? – Алстер показал на письменный стол.
      – Новейшее оборудование. Смотри... Вот электрический календарь – световой индикатор указывает, когда у меня запланирована важная встреча. Вот внутреннее переговорное устройство со всеми восемнадцатью находящимися в здании офисами. Это частная телефонная линия...
      – Хватит, хватит, я просто потрясен. Кстати, мне надо спешить. Я подумал, тебе будет приятно узнать... я собираюсь жениться.
      – Что? Алстер, Бог мой, ты женишься?
      – Похоже, пора.
      – Но на ком же, ради Бога?
      – О, не беспокойся. Честь семьи не будет посрамлена.
      Чанселлор холодно глянул на брата: он был готов к тому, что Алстер выберет какую-нибудь бродвейскую танцовщицу или, быть может, одну из этих ужасных женщин-писательниц в черных свитерах и с мужской стрижкой, что часто посещали его вечеринки.
      – То есть?
      – Мне было среди кого выбирать.
      – Так кто же она? Меня не интересует твоя сексуальная жизнь!
      – О, но она должна тебя интересовать... Между прочим, большинство подружек твоей жены, как замужние, так и незамужние, обыкновенные шлюхи. Предупреждаю.
      – Может, скажешь, кого это ты собрался осчастливить?
      – Что скажешь насчет дочки Саксонов?
      – Джанет!.. Джанет Саксон! – радостно воскликнул Чанселлор.
      – Думаю, она подойдет, – пробормотал Алстер.
      – Подойдет! Да это замечательно! Мама будет так довольна! Джанет – чудесная девушка.
      – Да, мама будет довольна. – Алстер был странно спокоен.
      – Алстер, даже сказать не могу, как я рад. Ты, конечно, уже сделал предложение. – Это был не вопрос, а утверждение.
      – Зачем, Чанселлор, как ты можешь так думать?.. Я боялся, что ее кандидатура не будет утверждена.
      – Понимаю, понимаю... Конечно... Но я уверен, что все будет в порядке! Ты уже говорил маме? Поэтому она в такой истерике?
      – Никогда не видел маму в истерике. Это, наверное, зрелище.
      – Ты должен прямо сейчас позвонить ей.
      – Позвоню, позвоню. Через пару минут... Я хочу еще кое-что тебе сказать. – Алстер Скарлетт небрежно опустился в стоявшее перед письменным столом кресло.
      Алстер редко вел с братом доверительные беседы, поэтому Чанселлор решил, что речь пойдет о чем-то серьезном, сел напротив и приготовился слушать.
      – В чем дело?
      – Я дразнил тебя. Ну, насчет шлюх.
      – Рад слышать это.
      – О, пойми меня правильно. Дело не в том, кто эти дамы на самом деле. А в том, что с моей стороны было бестактностью говорить об этом... Просто мне хотелось досадить тебе. Не принимай это близко к сердцу, у меня есть причины... Я подумал, что так ты серьезнее воспримешь мое дело.
      – Какое дело?
      – Вот почему я отправился на остров... Чтобы подумать в одиночестве... С бесцельной, пустой жизнью надо кончать. В одночасье не получится, но мне пора постепенно менять образ жизни.
      Чанселлор во все глаза смотрел на брата.
      – Я никогда прежде не слышал от тебя ничего подобного.
      – Наедине с собой так хорошо думается. Никто не звонит, никто от тебя ничего не хочет... О, я не стану давать обещаний, которые не смогу сдержать. Но я хочу попробовать... И ты единственный человек, к которому я могу обратиться.
      Чанселлор Дрю был растроган и проникновенным голосом произнес:
      – Что я могу для тебя сделать?
      – Я бы хотел приобрести какой-то статус. Сначала, может быть, не вполне официальный, без каких-либо четко очерченных обязанностей, чтобы иметь возможность осмотреться и понять, что действительно меня интересует.
      – Конечно! Ты получишь работу здесь! Как здорово нам будет работать вместе.
      – О нет, только не здесь. Это был бы еще один подарок. Нет, я хочу заняться тем, чем мне давным-давно следовало бы заняться. Пойти по твоим стопам. С самых азов. Дома, в семье.
      – Дома. Ну и как ты это себе представляешь?
      – Фигурально выражаясь, я хотел бы изучить все, что касается нас. Семьи Скарлатти. Ее доходы, бизнес, все прочее... Короче, повторить твой путь, а я всегда тобой восхищался.
      – Правда? – Чанселлор был необыкновенно серьезен.
      – Да... Я взял с собой на остров массу бумаг. Отчеты, прочие документы из маминого кабинета. У нас же очень большие дела с этим банком, да? Как, черт побери, он называется?
      – "Уотерман траст". Они уже много лет осуществляют все наши финансовые операции.
      – Может, мне устроиться туда?.. Ну, как бы неофициально. На пару часов в день.
      – Никаких проблем! Я сегодня же все улажу.
      – И еще... Ты не мог бы позвонить маме?.. В порядке одолжения. Скажи ей, что я уже еду. Можешь упомянуть о нашем разговоре. И скажи ей о Джанет, если хочешь. – Алстер Скарлетт поднялся. Он напустил на себя благопристойный героический вид, ни дать ни взять странствующий рыцарь, пытающийся восстановить свою родословную.
      Чанселлор растрогался. Он встал и протянул ему руку.
      – Добро пожаловать домой, Алстер. Ты начинаешь новую жизнь. Запомни мои слова.
      – Да, и я так думаю. Не сразу, конечно, но постепенно.

* * *

      Элизабет Скарлатти встала и ударила ладонью по столу.
      – Ты сожалеешь? Сожалеешь? Ну, меня тебе обмануть не удастся. Да ты просто перепугался до смерти! И правильно! Ты, чертов дурак! Осел! Ты что думал, это игрушки? Детские забавы?
      Алстер Скарлетт вцепился в подлокотник дивана и повторял про себя: «Генрих Крюгер, Генрих Крюгер».
      – Я требую объяснений!
      – Я уже сказал тебе. Мне было скучно. Просто скучно.
      – Как глубоко ты погряз?
      – О Господи! Да говорю же тебе, что я ни в чем не замешан! Просто я дал им деньги. На доставку. Это все.
      – Кому ты давал деньги?
      – Ну... знакомым. По клубу.
      – Это преступники?
      – Не знаю. А сегодня все преступники. Да, полагаю, что они были преступниками. И остаются ими. Поэтому я порвал с ними. Полностью вышел из этого дела!
      – Ты когда-нибудь что-нибудь подписывал?
      – Господи, конечно нет! Я же не сумасшедший.
      – Нет, сумасшедшим, я тебя не считаю. Я считаю, что ты просто идиот.
      «Генрих Крюгер, Генрих Крюгер, Генрих Крюгер...» Алстер Скарлетт встал с дивана и закурил. Подошел к камину, швырнул спичку в потрескивающие поленья.
      – Я не идиот, мама, – ответил он серьезно. Элизабет не обратила на эту реплику никакого внимания.
      – Ты всего лишь давал деньги? И ты не замешан ни в каком насилии?
      – Нет! Конечно нет!
      – Тогда кто этот капитан? Человек, которого убили?
      – Не знаю. Слушай, я уже говорил. Да, признаю, я был там. Ребята сказали, что это очень забавно: посмотреть, как выгружается контрабанда. И все, клянусь тебе. Там начались какие-то беспорядки. Команда затеяла драку, и я быстро ушел.
      – И больше ничего? Это все?
      – Да. А чего ты от меня ждала? Чтобы руки и ноги у меня были в крови?
      – Только этого еще не хватало. – Элизабет вышла из-за стола и приблизилась к сыну. – А как насчет женитьбы? Ты женишься тоже от скуки?
      – Я думал, ты одобришь мой шаг.
      – Одобрю? Когда это мое одобрение или неодобрение тебя волновало?
      – Всегда.
      – Мне нравится эта девочка Саксон, но вовсе не потому, почему, как полагает Чанселлор, ока должна мне нравиться. Я ее видела, она кажется мне очень милой... Но я не уверена, что одобряю тебя. Ты любишь ее?
      Алстер Скарлетт искоса глянул на мать.
      – Я полагаю, из нее получится хорошая жена.
      – Поскольку ты не ответил на мой прямой вопрос, задам тебе другой: а ты уверен, что из тебя получится хороший муж?
      – Ну, мама, я читал в «Вэнити фэр», что я самый завидный жених Нью-Йорка!
      – Хорошие мужья и завидные женихи зачастую понятия взаимоисключающие... Почему ты хочешь жениться?
      – Пора.
      – Я бы приняла такое объяснение от твоего брата, но от тебя не приму.
      Скарлетт подошел к окну. Момент назрел. Момент, который он планировал, который не раз репетировал наедине с собой. Он должен сказать просто, как будто эти слова ничего не значат. Он произнесет их, он сделает все как надо, и в один прекрасный день Элизабет поймет, как она ошиблась.
      Нет, он не идиот, не глупец; он – гений.
      – Я говорил об этом Чанселлору. Теперь скажу тебе. Я действительно хочу жениться. И еще я хочу заняться чем-то серьезным... Ты спросила, люблю ли я эту девушку. Думаю, да. Или полюблю. Для меня сейчас важно другое – я хочу успокоиться, начать нормальную жизнь. – Он повернулся к матери. – Я хотел бы узнать, что вы с отцом создали для нас. Я хочу понять, что, в сущности, представляет собой семья Скарлатти. Это знают, кажется, все, кроме меня. Пора узнать и мне, мама.
      – Да, пора узнать и тебе. Но должна предостеречь тебя. Не поддавайся иллюзии, что уже одно только имя Скарлатти гарантирует участие в управлении делом. Прежде чем тебе будет предоставлено право решать, ты должен доказать, что достоин этого. Учти, я действую так во имя Скарлатти.
      – Да. Ты всегда давала мне это ясно понять. Элизабет Скарлатти обошла стол и снова уселась в свое кресло.
      – Я никогда не придерживалась мнения, что в мире ничего не меняется. На самом деле меняется все. Может быть, у тебя есть таланты. Ты – сын Джованни Скарлатти, и, возможно, я поступила глупо, переменив вам фамилию. Потому что он был гением... Приступай к работе, Алстер. Посмотрим, что из этого выйдет.
      Алстер Стюарт Скарлетт шел по Пятой авеню. Выглянуло солнце, он расстегнул пальто. Он улыбался. Прохожие смотрели на этого высокого человека, который в феврале вышагивал в расстегнутом пальто. Он был вызывающе красив, этот человек, ему сопутствовал успех. Да, некоторые рождены для успеха. Некоторые.
      Алстер Скарлетт ловил завистливые взгляды мелких людишек и соглашался с их мыслями.
      Генрих Крюгер шел вперед.

      Когда президент «Уотерман траст компани» Гораций Бутье ознакомился с распоряжением Чанселлора по поводу «образовательной программы» для Алстера Скарлетта, он недолго раздумывал над тем, кого назначить ответственным за исполнение столь высокой миссии.
      Третьего вице-президента Джефферсона Картрайта.
      Картрайту уже приходилось встречаться с Алстером Скарлеттом – всякий раз, когда возникали какие-то деловые вопросы, для их решения с этим отпрыском славного рода призывали именно Картрайта. И для того были веские основания: похоже, он был единственным из высокопоставленных официальных лиц «Уотерман траст», кто не вызывал у Алстера Скарлетта мгновенного раздражения. В значительной, степени это объяснялось весьма неортодоксальной личностью Картрайта. Да, он совершенно не походил на традиционного банкира.
      Ибо Джефферсон Картрайт – высокий светловолосый господин уже не первой молодости – был прежде всего типичным продуктом футбольных и прочих спортивных полей Вирджинского университета. И он достаточно рано понял, что качества, делавшие его столь популярным на зеленом поле и среди обитателей студенческого кампуса, великолепно могут служить ему и на ином поприще.
      Вкратце эти качества можно было бы сформулировать так: надо заранее составить себе достаточно четкое представление о составе команды и о каждом игроке в отдельности, чтобы оказываться в нужном месте в нужное время, а далее все зависит от твоей пробивной способности.
      Эти необходимые на футбольном поле качества, по мнению Картрайта, вполне были пригодны и для любой другой сферы деятельности. Изучи основополагающие формулы, не вдаваясь в обременительные для ума подробности, а далее все зависит от умения обаять и вообще произвести нужное впечатление на партнеров и собеседников.
      Эти принципы в комбинации с обаянием южанина превратили службу Картрайта в «Уотерман траст» в настоящую синекуру. Более того, благодаря этим выдающимся достоинствам имя Картрайта значилось на фирменных бланках деловых бумаг.
      И хотя Картрайта едва ли можно было считать экспертом в банковском деле, его краткие, но успешные адюльтеры с самыми богатыми дамами Манхэттена, Лонг-Айленда и южного Коннектикута все же приносили компании определенный прибыток в виде новых вкладчиков. А совет директоров банка прекрасно понимал, что их чудо-мальчик не представляет серьезной угрозы для крепких, основанных на совместном капитале браков. Картрайт как нельзя лучше подходил для «мимолетного увлечения», столь освежающего размеренную семейную жизнь.
      В руководстве почти всех крупных банков непременно наличествовал хотя бы один такой Джефферсон Картрайт. И платили им соответственно – правда, редко приглашали на клубные встречи или деловые обеды «в присутствии супруг». Так, на всякий случай... От греха подальше.
      Именно этот легкий душок остракизма, «неуместности» и привлекал Алстера Скарлетта. Частично потому, что он знал, как возник этот запашок, и это знание его развлекало, и частично потому, что Картрайт, хотя ему и приходилось несколько раз информировать Алстера о его финансовом положении, никогда не пытался наставлять его по поводу расходования денег.
      Директора банка тоже были прекрасно об этом осведомлены. И когда потребовалось назначить кого-то в менторы Алстеру Скарлетту (хотя бы для того, чтобы успокоить Элизабет), решено было поручить эту трудную работу Джефферсону Картрайту. Раз уж никому не дано справиться с Алстером, так зачем расходовать время и силы кого-то из более ценных и занятых работников?
      Во время первого же «сеанса» (как Картрайт именовал их занятия) выяснилось, что Алстер Скарлетт не видит разницы между дебетом и активом. Поэтому для начала был подготовлен толковый словарь банковских терминов, дабы Алстер Скарлетт знал, с чем ему предстоит иметь дело; затем был составлен специальный лексикон, касающийся биржевых операций, и со временем Алстер начал осваивать этот труднодоступный язык.
      – Следовательно, мистер Картрайт, как я понимаю, у меня имеются два раздельных источника доходов. Так ли это?
      – Совершенно верно, мистер Скарлетт. Первый фонд, состоящий из ценных бумаг, предназначен для покрытия ваших обычных ежегодных расходов. Домашние расходы, одежда, поездки за рубеж, различного рода приобретения... Конечно, вы имеете право при желании инвестировать эти средства. Вкладывать их во что-то для вас интересное... – И Джефферсон Картрайт улыбнулся про себя, вспомнив некоторые из последних экстравагантных инвестиций Алстера. – Второй же фонд – это как бы фонд развития. Он предназначен для реинвестиций, банковских и биржевых операций – именно такова была воля вашего отца. Естественно, допускаются определенные передвижки. Но в определенных пределах.
      – Что вы имеете в виду под «передвижками»?
      – Это довольно трудно объяснить, мистер Скарлетт, но если ваши ежегодные расходы превысят доходы от первого фонда, вы могли бы перемещать капитал из второго фонда в первый. Но, конечно, это вряд ли желательно.
      – Естественно.
      На этот раз Джефферсон Картрайт рассмеялся вслух и многозначительно подмигнул своему ученику.
      – Ведь однажды нам уже пришлось так поступить, не правда ли?
      – Что?
      – Неужели вы не помните? Дирижабль... Дирижабль, который вы приобрели несколько лет назад.
      – О да! Вас, насколько помнится, это тогда весьма огорчило.
      – Как банкир я несу ответственность за «Скарлатти индастриз». К тому же я являюсь вашим финансовым советником. Я облечен определенной ответственностью... Да, нам пришлось покрыть расход на эту покупку из второго фонда, но это было неприятно. Весьма неприятно. Поскольку приобретение дирижабля вряд ли можно считать капиталовложением.
      – Я вновь приношу свои извинения.
      – Вам следует лишь запомнить, что, по завещанию вашего отца, мистера Скарлатти, деньги, поступающие с открытых ценных бумаг, должны быть реинвестированы.
      – А как это можно определить?
      – Очень просто: по банковским релизам, которые вы подписываете каждые полгода.
      – А, это те сотни подписей, что мне приходится ставить?
      – Совершенно верно. Мы конвертируем эти бумаги, а затем вкладываем капитал.
      – Во что?
      – Вы располагаете каталогом всех вложений, мы его Регулярно высылаем. Но мы сами выбираем, куда именно направлять капиталовложения, поскольку вы – человек чрезвычайно занятой – никогда не находили возможности известить нас о своих предпочтениях в данном опросе.
      – Да я никогда и не понимал, что от меня требуется'
      – Но теперь мы преодолеем это непонимание, не так ли?
      – А что, если бы я не подписывал эти релизы?
      – Ну... Это, конечно, было бы нежелательно... В таком случае ценные бумаги оставались бы в сейфах до конца года.
      – Где-где?
      – В сейфах. В сейфах семьи Скарлатти.
      – Понятно.
      – Когда мы вынимаем оттуда ценные бумаги, к ним прикрепляются ваши релизы.
      – А без моих релизов вы не имеете права изымать эти ценные бумаги... Понятно. Без моей подписи вы не можете обратить этот капитал в наличные деньги.
      – Совершенно верно. Подписав релиз, вы таким образом дозволяете нам вложить капитал.
      – А предположим – только предположим, – что не было бы вас, не было бы никакого банка. Как тогда эти ценные бумаги могли бы быть обращены в деньги?
      – Вновь в силу вступает ваша собственноручная подпись. Эти бумаги, после того как вы их подписываете, могут быть превращены в наличные деньги любым, кому вы их передаете.
      – Понятно.
      – Когда вы глубже войдете в суть банковского дела, вам, безусловно, покажут эти сейфы. Семья Скарлатти занимает все левое крыло. И отделения сейфов обоих наследников – ваше и Чанселлора – находятся рядом. В этом есть нечто трогательное!
      Алстер задумался.
      – Да, – произнес он наконец. – Я буду рад увидеть сейфы... Конечно, когда обрету большую осведомленность в банковском деле.

* * *

      – Господи, не понимаю: Саксоны готовятся к свадьбе или к приему в честь архиепископа Кентерберийского? – Элизабет Скарлатти пригласила к себе старшего сына, чтобы обсудить различные, посвященные предстоящему бракосочетанию газетные публикации, а также громоздящуюся на ее столе стопку приглашений.
      – Ну, мама, вряд ли их стоит упрекать: наш Алстер – неординарная партия.
      – Это-то я понимаю. С другой стороны, Саксоны, похоже, намерены пригласить половину Нью-Йорка. – Элизабет встала и поплотнее прикрыла дверь библиотеки. Повернулась, посмотрела на старшего сына: – Чанселлор, я хотела бы кое-что обсудить с тобой. Очень коротко. И полагаю, ты достаточно разумный человек, чтобы никому не рассказывать о том, что я тебе скажу.
      – Разумеется!
      Элизабет продолжала разглядывать сына. Чанселлор, подумала она, на самом деле гораздо лучше, чем она прежде считала. Все дело во внешности: Чанселлор выглядел таким провинциальным, а во время этих «конференций» вид у него все время отсутствующий, и кажется, что он ничего не понимает – прямо болван какой-то!
      «Конференции». По-видимому, слишком много этих «конференций». И мало обычного человеческого общения. Наверное, она сама в этом виновата.
      – Чанселлор, ты, вероятно, понимаешь, что я не очень хорошо представляю себе интересы сегодняшних молодых людей. Эта вседозволенность... В мои годы такого не было. Видит Бог, я одобряю шаги, которые молодые люди предпринимают, чтобы добиться большей свободы, но порой мне кажется, что шагают они слишком уж быстро.
      – Полностью с тобой согласен! – с горячностью воскликнул Чанселлор. – Этот эгоизм и самовлюбленность теперешней молодежи... Нет уж, я сделаю все, чтобы моих детей не поразил этот вирус!
      – Возможно, твое негодование чрезмерно... В конце концов, наши дети таковы, какими мы сами – вольно или невольно – их создаем. Впрочем, это лишь вступление. – Элизабет села за свой письменный стол. – В последние несколько недель я пристально наблюдала за Джанет Саксон. Ну, наблюдала – не совсем точно сказано; я видела ее раз пять-шесть в связи с предстоящей абсурдной свадьбой... Да... И меня удивило, что она не пренебрегает спиртным. На мой взгляд, даже наоборот. Хотя она очень миленькая девушка. Образованная, остроумная. Так что, может быть, я и не права?
      Чанселлор Дрю Скарлетт был поражен – он и предположить не мог подобного. Особенно в отношении Джанет Саксон. В наши дни все пьют – это один из элементов молодежной культуры «самопотакания», но хотя он лично этого и не одобрял, он все же не склонен был драматизировать ситуацию.
      – Я и понятия об этом не имел, мама.
      – Тогда, скорее всего, я ошибаюсь и забудем об этом. Вероятно, мои взгляды действительно устарели.
      Элизабет улыбнулась и впервые за очень долгое время нежно поцеловала старшего сына. И все же что-то беспокоило Джанет Саксон, и Элизабет это понимала.
      Церемония бракосочетания Джанет Саксон и Алстера Стюарта Скарлетта прошла с триумфом. Чанселлор Дрю, естественно, был шафером своего брата, а пятеро детей Чанселлора несли шлейф невесты. Жена Чанселлора, Аллисон Демерст Скарлетт, на бракосочетании не присутствовала, так как находилась в пресвитерианском госпитале – пришло время появиться на свет очередному их отпрыску.
      Свадьба состоялась в апреле, из-за чего между Джанет Саксон и ее родителями возникли серьезные трения. Они бы предпочли июнь, ну, в крайнем случае, май, но Джанет была непреклонна. Жених настаивал на том, чтобы в середине апреля они уже отправились в свадебное путешествие в Европу, и Джанет во всем шла у него на поводу.
      Кроме того, у нее были собственные причины ускорить свадьбу.
      Джанет была беременна.
      Джанет понимала, что ее мать об этом догадывается, как понимала и то, что она не осуждает ее за это: с точки зрения матери, подобная «уловка» лишь доказывала, что и у женщин есть свое оружие. А умение воспользоваться этим оружием и результат – то есть поимка достойного и завидного мужа – были достаточно весомыми аргументами в пользу ускорения свадьбы. И мать Джанет, Мэриан Саксон, согласилась на апрель. Да она согласилась бы и на свадьбу в синагоге, к тому же в Страстную пятницу на Страстной неделе, лишь бы заполучить в зятья наследника богатств Скарлатти.
      Алстер Скарлетт взял отпуск от «сеансов». Предполагалось, что после продолжительного медового месяца в Европе он с удвоенной энергией вернется к постижению тайн финансового мира. Особенно растрогало и поразило Джефферсона Картрайта то, что Алстер взял в поездку (в «святое путешествие любви», как величал ее истинный вирджинский кавалер) большое количество деловых бумаг для более детального изучения. Алстер прихватил с собой сотни отчетов, касавшихся разнообразных финансовых интересов империи Скарлатти, и пообещал Картрайту, что по возвращении сам сможет решать проблемы, связанные с подтверждением сделанных в его отсутствие капиталовложений.
      Джефферсон Картрайт был настолько тронут новыми, столь серьезными намерениями Алстера, что на прощанье подарил ему кожаный портфель ручной работы.

* * *

      Первой неприятностью, омрачившей путешествие новобрачных, была тяжелая морская болезнь Джанет – так, по крайней мере, определил ее состояние корабельный врач, который был немало удивлен тем, что «морская болезнь» завершилась выкидышем. Так что весь путь до Саутгемптона Джанет провела в каюте.
      Прибыв в Англию, молодые обнаружили, что британская аристократия научилась проявлять изрядную терпимость к заокеанским гостям. Нетерпимость стала неразумной: неотесанные, но богатые «колонисты» созрели для того, чтобы быть принятыми в обществе, и их приняли. С особенной охотой принимали таких,. как Алстер Скарлетт и его молодая жена.
      Их приняли даже владельцы Бленхайма, у которых была лучшая в стране псовая охота, тем более что гость с первого взгляда смог определить лучшего пса.
      Примерно в это же время, то есть на второй месяц путешествия, в Нью-Йорк начали просачиваться странные слухи. Исходили они в основном из уст вернувшихся из путешествия в Европу представителей Четырехсот Лучших Семейств. По слухам, Алстер Скарлетт вел себя крайне дурно: он взял за правило исчезать на несколько дней, а однажды, как говорили, отсутствовал почти две недели, оставив молодую жену в весьма неловком положении.
      Однако большого значения этим сплетням никто не придавал – в конце концов, Алстер Скарлетт и прежде имел склонность к таинственным исчезновениям, а Джанет Саксон, что ни говорите, удалось подцепить самого богатого жениха Манхэттена. Ей еще жаловаться! Да тысячи девушек с удовольствием оказались бы на ее месте! За такие-то миллионы и, как уверяли многие, знатное имя можно и потерпеть. Так что сочувствия к Джанет Саксон общество не испытывало.
      И вдруг слухи приняли неожиданный оборот.
      Скарлетты покинули Лондон и начали беспорядочное странствие по Европе. От замерзших озер Скандинавии устремлялись к теплым средиземноморским берегам. От все еще продуваемых холодным ветром улиц Берлина к прогретым солнцем бульварам Мадрида. От живописных горных склонов Баварии в плоское грязное гетто Каира. Из летнего Парижа в осеннюю Шотландию. И никто не знал, где завтра объявится Алстер Скарлетт со своей молодой супругой. Подобный маршрут не поддавался объяснению с точки зрения здравого смысла и логики.
      Джефферсон Картрайт был обеспокоен этими слухами куда больше, чем остальные. Откровенно говоря, он был даже напуган. Но что делать, он не знал, а потому решил, что лучше ничего не делать, хотя и направил Чанселлору Дрю Скарлетту составленное в осторожных выражениях официальное письмо.
      Ибо банк «Уотерман траст компани» был вынужден высылать тысячи и тысячи долларов самым разным, Почтенным и недостаточно почтенным, банкирским конторам Европы. Каждое письмо от Алстера Скарлетта было четким, распоряжения – безоговорочными. И в каждом письме специально оговаривалась конфиденциальность всех производимых по его требованию операций. Нарушение данного требования было чревато немедленным изъятием всего состояния из «Уотермана»... А это составляло одну треть всего наличного имущества Скарлатти. И половину оставленного братьям наследства.
      Сомнений не было: Алстер Скарлетт хорошо усвоил уроки банковского дела. Он точно знал, как далеко могут простираться его требования, и изъявлял их в выражениях, характерных для опытных банковских служащих. И все же Джефферсон Картрайт чувствовал себя очень неловко: он сознавал, что остальные члены семьи Скарлатти могут потом припомнить ему выполнение этих требований. И он решил направить брату Алстера Скарлетта письмо следующего содержания:
      "Дорогой Чанселлор!
      Я сообщаю Вам следующее лишь для того, чтобы, как было принято между нами и прежде, – когда, например. Ваш глубокоуважаемый брат брал у меня уроки банковского дела, – информировать Вас, что Алстер переводит значительные суммы в различные европейские банки. Полагаю, все эти затраты возникают вследствие одного из самых замечательных в истории нашей страны браков и самого интересного и волнующего свадебного путешествия. Ведь ничего не жалко для такой милой и красивой жены! С радостью сообщаю, что наша переписка с Вашим братом носит сугубо деловой и профессиональный характер".
      Чанселлор получил от Картрайта несколько подобных, с небольшими вариациями, посланий, и все они рождали у него удовлетворенную улыбку: только подумать, как изменился его братец! Какой он преданный и любящий муж! А деловитость и точность в переписке с банком! Нет, что ни говорите, он весьма преуспел в делах.
      В этих посланиях Джефферсон Картрайт не упоминал, что банк получает также множество счетов, подписанных Алстером Скарлеттом, – счетов из гостиниц, магазинов, от железнодорожных компаний, от бесконечного количества ссудных европейских касс. Это-то и беспокоило Картрайта больше всего: он опасался, что банку снова придется прибегнуть к «передвижке» капиталов из одного фонда в другой.
      Невероятно, но так оно и было: за несколько месяцев Алстер Скарлетт практически истощил свой первый фонд – вместе с затратами на сами переводы Алстер израсходовал около 800 тысяч долларов!
      Невероятно!
      Но если он, Картрайт, разгласит эту информацию, «Уотерману» будет грозить потеря одной трети всего капитала Скарлатти.
      В августе Алстер Скарлетт написал матери и брату, что Джанет ожидает ребенка. Они задержатся в Европе еще на три месяца, так как врачи уверяют, что путешествие может быть опасно для Джанет и для ребенка.
      Джанет все это время будет в Лондоне, а Алстер отправится в южную Германию поохотиться с друзьями.
      Он будет отсутствовать месяц. Или полтора месяца.
      О сроке возвращения в Америку он известит телеграфом.

* * *

      Телеграмма пришла в середине декабря: на рождественские праздники Алстер и Джанет будут уже дома. Джанет придется вести менее активный образ жизни, так как беременность у нее тяжелая, но Алстер надеется, что Чанселлор присмотрит за ремонтом и переделкой дома и что особняк на Пятьдесят четвертой улице будет для нее удобен.
      Он также поручил Чанселлору Дрю прислать кого-нибудь встретить прибывающую несколько ранее супружеской пары экономку, которую Алстер нанял в Германии. У нее прекрасные рекомендации, и Алстер надеется, что ей понравится ее новая работа. Зовут ее Ханна.
      Языковых проблем не будет.
      Ханна говорит как на английском, так и на немецком.

* * *

      В течение последних трех месяцев беременности жены Алстер продолжал «сеансы» в «Уотерман траст компани». Одно его присутствие действовало на Джефферсона Картрайта успокаивающе. И хотя он проводил в банке не больше двух часов в день, было заметно, что он стал более уравновешенным, менее склонным к вспышкам раздражения, чем до женитьбы.
      Он даже начал носить работу домой – в своем новом кожаном портфеле ручной работы.
      В ответ на откровенный и доверительный вопрос Картрайта о больших суммах, переведенных в европейские банки, наследник империи Скарлатти напомнил, что именно он, Джефферсон Картрайт, третий вице-президент банка, объяснил ему в свое время, что для использования средств первого фонда в качестве капиталовложений никаких препятствий быть не может. При этом он повторил свое требование о строгой секретности переводов.
      – Безусловно! – заверил его Картрайт. – Но вы должны помнить, что, если для покрытия ваших текущих расходов нам придется переводить средства из второго фонда в первый – а, боюсь, в этом году нам придется это делать, – я обязан буду известить об этом остальных держателей капитала Скарлатти... Мы ведь, в соответствии с вашими распоряжениями, выплатили огромные суммы.
      – Но пока вы не обязаны это делать?
      – Я должен сделать это к концу финансового года, а в «Скарлатти индастриз» финансовый год заканчивается тридцатого июня.
      – Следовательно, – Алстер Скарлетт вздохнул и поглядел на смущенного южанина, – тридцатого июня мне придется встать по стойке «смирно» и выслушать все, что предстоит выслушать. Это, конечно, не первый случай, когда я огорчаю членов моей семьи, но, надеюсь, последний.
      Ко времени, когда Джанет должна была разрешиться, через особняк Алстера Скарлетта прошла целая вереница поставщиков. За здоровьем будущей матери бессменно наблюдали трое специалистов, а ближайшие родственники навещали ее дважды в день. Джанет не протестовала: вся эта бурная деятельность отвлекала ее от размышлений. Размышлений, пугавших ее, но обсудить пугавшие ее обстоятельства она ни с кем не могла – человека, до такой степени близкого, у нее не было.
      А пугало ее вот что: муж больше с ней не разговаривал.
      Он покинул общую спальню на третий месяц ее беременности, когда они находились на юге Франции. Мотивировал он это тем, что занятия сексом могут снова привести к выкидышу. Но она жаждала любви. Она отчаянно хотела близости с Алстером: только тогда она чувствовала себя защищенной, не одинокой. И только в моменты близости муж смотрел на нее без обычного холодного презрения. Теперь и в этом ей было отказано.
      Затем он покинул и общую гостиную и, где бы они ни останавливались, настаивал на раздельных номерах.
      Теперь же он вообще перестал с ней общаться. Он не задавал ей никаких вопросов, а когда она сама пыталась его о чем-нибудь спросить, просто молчал.
      Он полностью игнорировал ее.
      Он, если уж говорить начистоту, презирал ее.
      Он ненавидел ее.
      Джанет Саксон Скарлетт. Выпускница «Вассара», модной тогда школы танцев, завсегдатай охотничьих клубов. Она не переставала удивляться, почему именно ей достались все жизненные привилегии.
      Не то чтобы она отрицательно к ним относилась, – нет, она принимала их с благодарностью. Возможно, она даже и заслуживала их. В конце концов, сколько она себя помнила, про нее говорили, что она хорошенькая. Но по характеру она была не созидателем жизни – мать всегда называла ее «наблюдателем».
      – Ты никогда ни во что не вникаешь, – говорила мать. – Нельзя же наблюдать жизнь только со стороны! Ты должна преодолеть себя.
      Легко сказать «преодолеть»! Она смотрела на свою жизнь, словно в стереоскоп – если глядишь каждым глазом по очереди, картинки разные, а посмотришь в оба окуляра – они совмещаются. На одной из картинок – знатная молодая леди с безупречным прошлым, приличным состоянием, надежным, предсказуемым будущим с высокопоставленным, обладающим огромным состоянием, совершенно безупречным мужем. На второй картинке – молодая женщина с испуганным и растерянным взглядом.
      Эта, со второй картинки женщина понимала, что мир на самом деле куда более сложен, чем ее хорошо обставленный и комфортабельный мирок. Но никто не позволял ей войти в этот большой и трудный мир.
      Однако ее муж продемонстрировал ей нечто из этого другого мира.
      И то, что она увидела, – то, что он силой заставил ее увидеть, – испугало ее.
      Вот почему она пила.

* * *

      Пока продолжались приготовления и хлопоты, связанные с предстоящим рождением ребенка и сопровождавшиеся постоянными визитами друзей и близких Джанет, Алстер Стюарт Скарлетт впал в странную пассивность. Это было очевидно для тех, кто видел его постоянно. Но даже и те, кто не входил в его ближайшее окружение, заметили, что Алстер умерил свой, обычно лихорадочный, ритм. Он стал спокойнее, менее агрессивным, порой даже задумчивым. Но в то же время участились его «уходы» из дома – нет, он не исчезал надолго, так, дня на три-четыре. Многие, в том числе и Чанселлор Дрю, приписывали такие перемены волнениям в ожидании первенца.
      – Я же говорил тебе, мама, он чудесным образом изменился. Это совершенно другой человек! Вот что делают с людьми дети. Появляется цель в жизни. Вот увидишь, теперь он займется настоящим мужским делом!
      – У тебя потрясающая способность замечать очевидное, Чанселлор, – ответила Элизабет. – Только у твоего брата уже есть цель в жизни: всячески избегать настоящей работы. Полагаю, ему уже до смерти надоела роль будущего папаши. Или все дело в том, что он пьет виски плохого сорта.
      – Ты несправедлива к нему, мама!
      – Как раз наоборот, – перебила его Элизабет. – Это он несправедлив ко всем нам.
      Чанселлор Дрю растерялся и, чтобы скрыть замешательство и переменить тему, начал вслух зачитывать отчет о новейшем проекте «Скаруика».
      А через неделю Джанет Скарлетт родила сына. Еще через десять дней он был окрещен в соборе Св. Иоанна и наречен Эндрю Роландом Скарлеттом.
      На следующий день после крестин Алстер Стюарт Скарлетт исчез.

      Поначалу никто не заметил его исчезновения. Алстер и прежде частенько так поступал. Хотя подобное поведение вряд ли можно было считать обычным для новоиспеченного папаши. Но ведь Алстер и не был обычным человеком. В конце концов, все сошлись на том, что ему претят ритуальные пляски вокруг появившегося на свет наследника, и он занялся деятельностью иного рода – какого, об этом лучше не говорить. Но спустя три недели семья начала проявлять беспокойство: от Алстера не было никаких известий, а всевозможные объяснения такого его поведения исчерпали себя. На двадцать пятый день Джанет попросила Чанселлора обратиться в полицию. Вместо этого Чанселлор обратился к Элизабет, что было действием куда более разумным.
      Элизабет тщательно взвесила все возможности. Полиция непременно начнет расследование, и результаты его конечно же станут известны всем. В свете прошлогодних событий это было крайне нежелательно. К тому же, если Алстер скрылся по своему собственному почину, розыски только спровоцируют его на еще более странные действия. Ее сын был человеком непредсказуемым, в случае провокации он станет просто невыносим. Она решила обратиться в частную сыскную фирму – она и раньше, когда требовалось расследовать страховые требования к компании, прибегала к услугам этой фирмы. Владельцы фирмы отнеслись с пониманием и поручили розыск Алстера самым опытным и надежным сотрудникам.
      Элизабет дала на поиски две недели – она надеялась, что за это время Алстер Скарлетт объявится сам. А если не объявится, тогда она точно передаст дело в полицию.
      К концу первой недели сыщики подготовили многостраничный отчет о характерных для Алстера привычках. Места, которые он наиболее часто посещал; его друзья (в большом количестве), враги (в крайне малом); помимо этого, в отчете содержалась детальная реконструкция последних перед исчезновением дней. Отчет представили Элизабет.
      Элизабет и Чанселлор Дрю внимательно его изучили. Они не обнаружили ничего нового для себя.
      В течение второй недели отчет пополнился лишь незначительными деталями. После возвращения из Европы каждодневная деятельность Алстера носила почти ритуальный характер. Теннисный корт, затем парная в атлетическом клубе; посещение банка на Бродвее «Уотерман траст»; коктейли на 43-й улице между 4.30 и б часами вечера; вечерние погружения в мир развлечений, который наслаждался его обществом (и его кошельком); столь же рутинные ужины в клубе на 15-й улице, после чего он отправлялся домой не позднее двух часов ночи.
      Но один из пунктов отчета привлек внимание Элизабет – пункт, казалось бы, незначительный, но достаточно необычный. Речь шла о среде:
      «Вышел из дома около 10.30, сразу же возле дома сел в такси. Подметавшая в это время крыльцо служанка слышала, как мистер Скарлетт приказал шоферу доставить его к метро».
      Элизабет прекрасно знала, что Алстер никогда не ездил на метро. А спустя два часа, по сведениям мистера Масколо, старшего официанта ресторана «Венеция», Алстер уже сидел за ранним ленчем с мисс Демпси (см. «Знакомства: театральные актрисы и актеры»). Ресторан находился всего в двух кварталах от дома Алстера. Конечно, этому факту могли быть десятки разумных объяснений, и составители отчета не усматривали в самой поездке на метро чего-то экстраординарного и подозрительного. Элизабет какое-то время предпочитала приписывать эту поездку на метро намерению с кем-то тайно встретиться, возможно, с той же мисс Демпси.
      В конце второй недели Элизабет сдалась и приказала Чанселлору Дрю обратиться в полицию.
      У газет радостный день.
      К полицейским, во избежание возможного нарушения каких-то федеральных законов, присоединилось бюро расследований. Дюжины жаждущих известности вкупе с искренними помощниками сообщали, где и при каких обстоятельствах они видели Алстера Скарлетта в последнюю перед исчезновением неделю. Звонили разные темные личности – они утверждали, что знают, где находится пропавший, и требовали денег за информацию. Поступило пять писем с требованием выкупа. Все наводки были проверены. И все они вели в никуда.

* * *

      Бенджамин Рейнольдс узнал обо всем этом из материала, опубликованного на второй странице «Вашингтон геральд». С тех пор как год назад ему довелось встречаться с Элизабет Скарлатти, это было второе – помимо извещения о свадьбе – упоминание об Алстере Скарлетте. Однако, будучи человеком слова, он собрал тщательную информацию о жизни и деятельности Алстера Скарлетта за последние несколько месяцев, только чтобы убедиться, что герой войны наконец-то вернулся к достойному его положения образу жизни. Элизабет Скарлатти поработала хорошо. Ее сын ушел из опасного бизнеса, и слухи о его связях с преступным миром угасли. Более того, он даже занял какой-то небольшой пост в «Уотерман траст».
      Похоже, «Дело Скарлатти» можно было закрыть.
      И вот теперь такая новость!
      Означало ли это, что вновь проснулся потухший было вулкан, что вновь открылась старая рана? Означало ли это, что сомнения, которые ему, Бену Рейнольдсу, удалось заглушить, заявили о себе вновь? Неужели снова будет призвана «Группа 20»?
      Дело не в том, что один из сыновей Скарлатти исчез, а правительство словно бы и не заметило этого. Дело в другом: слишком многие конгрессмены чем-то обязаны семейству Скарлатти – фабрика здесь, газета там, щедрый чек на избирательную кампанию... Рано или поздно кто-нибудь обязательно вспомнит, что «Группа 20» уже занималась деятельностью этого человека.
      Они вернутся к работе. Они будут действовать осмотрительно и осторожно.
      Если Элизабет Скарлатти позволит.
      Рейнольдс отложил газету, поднялся и подошел к двери своего кабинета.
      – Гловер, – позвал он помощника, – не могли бы вы заглянуть ко мне на минуту? – Он вернулся и сел в кресло. – Вы читали эту историю о Скарлатти?
      – Да, сегодня утром, когда ехал на работу, – сказал появившийся в дверях помощник.
      – Ну и что вы об этом думаете?
      – Я понимаю ваш вопрос. Полагаю, его захватил кто-то из его прошлогодних знакомцев.
      – Почему вы так считаете?
      Гловер подсел к письменному столу.
      – Потому что я не могу придумать никакого иного объяснения, а это кажется мне логичным... И не спрашивайте почему, потому что вы и сами пришли к такому же логическому заключению.
      – Я? Странно, я как раз в этом не уверен.
      – О, перестаньте, Бен. Все просто: наш золотой мальчик прекратил выдавать денежки, кому-то это очень не понравилось, и в дело включились парни с Сицилии... Либо все было так, либо его шантажировали. Он решил бороться – и проиграл.
      – Ну нет, насилие в данном случае исключается.
      – Скажите об этом чикагской полиции! – Скарлетт был связан не с нижним эшелоном мафии – вот почему я отвергаю версию о насилии. Скарлетт им нужен живым: у него слишком много влиятельных друзей и слишком много власти. Его можно использовать, так зачем же убивать...
      – Тогда какова же ваша версия?
      – У меня ее пока нет. Вот почему я и попросил вас высказать свою... Ну, а как наши остальные дела? Я имею в виду эту историю в Аризоне.
      – Этот сукин сын, конгрессмен, явно проталкивает строительство дамбы, и мы уверены, что кто-то ему за это хорошо платит... Но доказательств нет. Мы даже не можем пока найти никаких концов. Кто-то что-то слышал, не более того. Кстати, этим делом тоже занимается Кэнфилд, тот, который занимался историей со Скарлатти.
      – Да, я знаю. И как он работает?
      – О, к нему никаких претензий. Он старается изо всех сил.
      – А что с другими делами?
      – Мы получили от Понда из Стокгольма письмо.
      – Но ведь у него тоже ничего, кроме слухов. Он просто тянет время и не может предъявить никаких доказательств. Я уже вам это говорил, Гловер.
      – Знаю, знаю... Но сегодня утром Понд передал информацию с курьером: факт перевода денег подтвержден.
      – Может ли Понд назвать хоть какие-то имена? Это странно: переведено ценных бумаг на три миллиона долларов – и никаких имен!
      – Судя по всему, этот преступный синдикат хорошо умеет хранить секреты. Понду так ничего и не удалось раскопать.
      – Господи, да что же это за посол! Кулидж назначает послами кого попало!
      – Он предполагает, что всей этой командой управляет «Донненфельд».
      – Ну и имечко! Кто этот чертов Донненфельд?
      – Не кто, а что. Это фирма. Крупнейшая в Стокгольме фирма по обмену валюты.
      – А как посол пришел к такому выводу?
      – Во-первых, подобную операцию могла осуществить только очень крупная фирма. Во-вторых, таким образом легче скрыть эту операцию. А ее необходимо скрыть, запрятать. Продажа американских ценных бумаг на Стокгольмской бирже – весьма рискованная операция.
      – Рискованная... Да просто невозможная!
      – Совершенно верно, невероятная. И тем не менее, похоже, это правда.
      – И что вы собираетесь со всем этим делать?
      – Расследовать. Проверим все корпорации, имеющие деловые связи со Швецией. К примеру, только в Милуоки есть две таких. У них здесь капиталы, и они поддерживают связи со своими кузенами со старой родины. Таких корпораций множество.
      – Хотите знать мое мнение? Уолтер Понд затеял всю эту историю, чтобы привлечь к себе внимание. Видимо, Кальвин Кулидж не очень-то уверен в деловых качествах своего приятеля, которого он сделал послом «в стране полуночного солнца» или как там еще ее, черт побери, именуют. Вот Понд и хочет доказать, что он истинный друг.

      Прошло два месяца. Никакой информации об Алстере Скарлетте по-прежнему не поступало, и газеты и радио постепенно утратили интерес, к этой странной истории. По правде говоря, вся информация, которую за это время удалось накопать объединенными усилиями полиции, бюро розыска пропавших и федеральных агентов, касалась лишь привычек и черт характера исчезнувшего, и только. Он словно растаял, испарился. Был – и нет.
      Вся жизнь Алстера, его пристрастия, слабости, устремления – все было тщательно исследовано психологами. И результатом этих трудов явился странный портрет – портрет человека, чье существование было лишено какого бы то ни было смысла. Человек, который имел в жизни практически все, чего только можно было пожелать, существовал как бы в вакууме – у него не было ни цели, ни стремлений.
      Элизабет Скарлатти часами изучала поступавшие к ней объемистые отчеты. Это стало для нее привычкой. Ритуалом. Надеждой. Если ее сын убит – что ж, это будет ударом, но она справится с этой болью. Потеря жизни – это она способна принять. Есть тысяча способов устранить тело... Огонь, земля, вода... Она не могла в это поверить. Но такое конечно же возможно. Ведь он каким-то образом оказался связан с преступным миром, но говорить об этом всерьез не приходится.
      Однажды утром Элизабет стояла у окна библиотеки. За окном текла обычная жизнь – прохожие спешили по своим делам. Автомобили, застоявшиеся за ночь, отчаянно кашляли выхлопными газами. Потом Элизабет увидела на ступенях одну из своих служанок. Та подметала крыльцо.
      Элизабет вспомнила другую служанку. На другом крыльце.
      Служанка из дома Алстера. Та самая, которая мела крыльцо, когда Алстер сел в такси и дал шоферу, по ее словам, странное указание.
      Что же это было за указание?
      Метро. Алстер приказал отвезти его к станции метро.
      Однажды утром ее сын отправился куда-то на метро, и Элизабет не понимала, почему не на собственной машине.
      Это был только мимолетный, слабый проблеск в темном мраке неизвестности, но все же проблеск. Элизабет быстро направилась к телефону.
      Через тридцать минут перед Элизабет Скарлатти предстал, с трудом переводя дыхание, третий вице-президент «Уотерман траст компани» Джефферсон Картрайт – ему было приказано срочно явиться.
      – Да, верно, – произнес вирджинец. – В ту же минуту, как стало известно об исчезновении мистера Скарлетта, мы проверили все его счета. Это замечательный молодой человек. Мы очень с ним подружились, когда мне выпала честь посвятить его в суть банковского дела.
      – И каково состояние счетов?
      – Все в полной норме.
      – Боюсь, я не понимаю, что вы имеете в виду.
      Картрайт секунду помедлил – думающий банкир, да и только.
      – Безусловно, окончательные итоги еще не подведены, но мы не думаем, что он превысил сумму, предназначенную на ежегодные расходы.
      – А каков доход этого фонда?
      – Видите ли, рынок колеблется – к счастью, сейчас стоимость акций и ценных бумаг повышается, поэтому трудно так сразу назвать точную цифру.
      – Тогда хотя бы приблизительную...
      – Дайте подумать... – Джефферсону Картрайту не нравилось направление, которое старалась придать разговору мадам Скарлатти. Он мысленно порадовался своей предусмотрительности, тому, что регулярно посылал Чанселлору Дрю смутные намеки по поводу трат, совершенных его младшим братом в Европе. – Я могу уточнить у служащих, более точно осведомленных о состоянии дел мистера Скарлетта. – Южный акцент Джефферсона Картрайта стал более заметным. – Но, миссис Скарлатти, я уверен, что это весьма значительная цифра.
      – Я предпочла бы все же услышать от вас хотя бы приблизительную сумму. – Элизабет Скарлатти не любила Джефферсона Картрайта, и ее тон не предвещал ничего хорошего.
      – Фонд, предназначенный для ежегодных расходов мистера Скарлетта, отличается от фонда, предназначенного для развития капитала, и достигает порядка семисот восьмидесяти трех тысяч долларов, – быстро ответил Картрайт.
      – Чрезвычайно рада, что его личные нужды редко превышали эту скромную сумму, – с сарказмом прокомментировала Элизабет Скарлатти и выпрямилась в кресле. Она умела быть величественной, и Джефферсон Картрайт заговорил вдруг быстро-быстро, и южный акцент его уже нельзя было скрыть.
      – Разумеется, вы были осведомлены о некоторых чрезмерных расходах мистера Скарлетта – об этом много писали газеты. Я лично неоднократно предупреждал его, но он ведь такой упрямый молодой человек... Если вы помните, ровно три года назад мистер Скарлетт приобрел дирижабль примерно за полмиллиона долларов. Мы всячески пытались отговорить его от этой покупки, но он поступил по-своему. Он заявил, что должен иметь дирижабль – и все! Если вы, мадам, изучите счета вашего сына, то увидите, что он всегда был склонен к подобного рода не очень обдуманным тратам. – Картрайт защищался, хотя вполне отдавал себе отчет в том, что Элизабет Скарлатти не станет обвинять его в этих тратах.
      – И как много было... подобных приобретений?
      Банкир заговорил еще быстрее:
      – Разумеется, столь экстравагантных, как дирижабль, больше не было! Мы объяснили мистеру Скарлетту, что подобные траты приводят к крайне нежелательному переводу средств из второго фонда в первый. Что он должен... ограничить свои расходы только теми доходами, которые приносит первый фонд. Во время наших с ним занятий в банке я неоднократно подчеркивал эту мысль. Однако его расходы на прошлогоднее свадебное путешествие с очаровательной миссис Скарлетт были довольно значительными. Мягко говоря, этим своим путешествием мистер Скарлетт внес серьезный вклад в европейскую экономику... Мы также вынуждены были совершить большое количество непосредственных выплат по подписанным им требованиям... Я уверен, мистер Чанселлор Скарлетт информировал вас о неоднократных уведомлениях, которые я направлял ему в связи с европейскими расходами вашего сына.
      Элизабет удивленно подняла брови.
      – Нет, я ничего об этом не знаю.
      – Но ведь, миссис Скарлатти, это было свадебное путешествие. Поэтому мы не могли...
      – Мистер Картрайт, – прервала его пожилая дама, – есть ли у вас точные данные расходов моего сына, совершенных в прошлом году как здесь, так и за границей?
      – Конечно, мадам.
      – А сумм, высланных по ему прямому требованию?
      – Разумеется.
      – Я жду от вас эти данные не позднее завтрашнего утра.
      – Но эту работу даже несколько бухгалтеров способны выполнить в лучшем случае за неделю. Мистера Скарлетта трудно назвать самым педантичным человеком, когда речь идет о подобных вещах...
      – Мистер Картрайт! Я имею дело с «Уотерман траст» вот уже четверть века. «Скарлатти индастриз» ведет все свои дела только через ваш банк, потому что такова была моя воля. Я верю в «Уотерман траст», у меня нет оснований не верить. Надеюсь, я понятно говорю?
      – Конечно, разумеется. Завтра утром. – Джефферсон Картрайт, пятясь задом, с поклоном удалился.
      – Минуточку, мистер Картрайт!
      – Да, мадам?
      – Боюсь, я не успела выразить вам свою признательность за то, что вам удавалось удерживать моего сына в рамках установленных расходов.
      – Простите, мадам. – На лбу Картрайта выступили капельки пота. – На самом деле...
      – Кажется, вы меня не поняли, мистер Картрайт. Я хочу выразить вам мою искреннюю благодарность. Всего доброго.
      – До свидания, мадам Скарлатти.
      Всю ночь Картрайт с тремя банковскими служащими трудился над составлением полного отчета о расходах Алстера Скарлетта. Это была трудная задача.
      К 2.30 ночи на столе у Джефферсона Картрайта лежал полный список банков и меняльных контор, с которыми наследник империи Скарлатти когда-либо имел дело. С указанием точных дат и сумм переводов. Список казался бесконечным. Сумм, которые еженедельно тратил Алстер Скарлетт, хватило бы среднему американцу на безбедную жизнь в течение целого года.
      «Кэмикл корн иксчейндж», Мэдисон-авеню, 900, Нью-Йорк
      «Мезон де банк», рю Виолет, 22, Париж «Ла банк Америкэн», рю Нуво, Марсель «Дойче-американише банк», Курфюрстендамм, Берлин «Банко-туриста», калье Де-ла-Суэньос, Мадрид «Мезон де Монте-Карло», рю Дю Фюллаж, Монако «Вейнер штедтише спаркассе», Зальцбургштрассе, Вена
      «Банк Франс-Алжир», залив Мун, Каир, Египет. И так далее. Да, Алстер и его молодая жена поездили по Европе!
      Естественно, в этом списке числились и суммы, переведенные на банки и конторы. В список также были включены подписанные Алстером счета из отелей, магазинов, ресторанов, агентств по прокату автомобилей, пароходных и железнодорожных компаний, конюшен, частных клубов, игорных домов. И по всем этим счетам платил банк «Уотерман».
      Джефферсон Картрайт составлял детальный отчет. Эти расходы казались абсолютно безумными, но все уже привыкли, что обычные мерки к Алстеру Скарлетту неприменимы.
      Ничего необычного, если иметь в виду всю прежнюю жизнь Алстера Скарлетта. Естественно, «Уотерман траст» разошлет письма во все эти банки, чтобы получить сведения о суммах, хранящихся на депонентах. И вернуть эти деньги для «Уотерман траст» не составит труда.
      – Да, работенка, – пробурчал Картрайт себе под нос. Джефферсон Картрайт был убежден, что сегодня утром он предстанет перед старой мадам Скарлатти совершенно в ином свете. Он поспит пару часиков, примет холодный душ и доставит отчет самолично – конечно, вид у него будет усталый, очень усталый! Мадам Скарлатти будет потрясена.

* * *

      – Мой дорогой мистер Картрайт, – с сарказмом произнесла Элизабет Скарлатти, – когда вы переводили тысячи за тысячами во все европейские банки, вам не приходило в голову, что тем самым вы создавали дефицит почти в четверть миллиона долларов? Вы что, не понимали, что сложение этих двух сумм – того, что брал из своего фонда мой сын, и того, во что можно было бы обратить эти взятые деньги, – даст результат просто невероятный? Да он менее чем за девять месяцев превысил расходы, намеченные на год! Черт бы его побрал!
      – Естественно, сегодня утром мы разослали во все перечисленные банки письма с требованием полной информации. Я уверен, банки смогут вернуть нам значительные суммы.
      – А я в этом совсем не уверена!
      – Откровенно говоря, мадам Скарлатти, я пока не понимаю, что именно вы имеете в виду...
      Голос Элизабет смягчился, и она задумчиво произнесла:
      – Да я и сама, по правде говоря, пока не понимаю. Только в этой ситуации – вот это я понимаю хорошо – я отнюдь не лидер, а ведомый...
      – Простите?
      – Кстати, во время занятий моего сына в банке мог ли он почерпнуть какую-то информацию, которая заставила бы его переводить средства в Европу?
      – Я задавался тем же самым вопросом. Более того, я считал это своим долгом... Очевидно, мистер Скарлатти сделал несколько капиталовложений в Европе.
      – Капиталовложения? В Европе? Это представляется маловероятным!
      – У вашего сына обширный круг друзей, мадам Скарлатти. А у этих друзей, наверное, не было недостатка в интересных проектах... Должен сказать, что ваш сын становился все более и более знающим в области анализа капиталовложений...
      – В чем, в чем?
      – Я имею в виду его внимательное изучение всех капиталовложений Скарлатти. Он очень усердно занимался, и я горжусь, что именно мне выпала честь знакомить его с банковской системой... Даже в свадебное путешествие он взял с собой сотни отчетов.
      Элизабет медленно поднялась, подошла к окну. Она обдумывала сказанное Джефферсоном Картрайтом – интерес ее сына к капиталовложениям «Скарлатти индастриз» был для нее большой неожиданностью. Она привыкла во многом полагаться на интуицию: долгий опыт показал, что интуиция почти никогда не подводила ее. И сейчас она интуитивно что-то чувствовала, но что, она не могла четко сформулировать.
      – Что именно вы имеете в виду, мистер Картрайт? Отчеты о наших недавних вложениях, о количестве проданных акций?
      – И то и другое, мадам, и многое еще. Он анализировал фонды – и свои, и Чанселлора, даже ваш собственный, мадам. Он собирался составить полную картину с особым упором на возможности роста и развития. Это сложная задача, но он не сомневался...
      – Более чем сложная. И дело здесь не только в честолюбии, – прервала его Элизабет Скарлатти. – Без особой подготовки, боюсь, эта задача неосуществима. – Элизабет по-прежнему стояла спиной к Картрайту и смотрела в окно.
      – Мы прекрасно это понимали, мадам. Поэтому мы советовали ограничиться исследованием своих собственных фондов. Я считал, что тогда мне будет легче объяснить все тонкости, а поскольку мне очень не хотелось какими-либо сомнениями подрывать его энтузиазм...
      Элизабет резко повернулась и в упор посмотрела на банкира. Ее взгляд заставил Картрайта умолкнуть. Она понимала, что вот-вот доберется до истины.
      – Пожалуйста, поясните... Как именно мой сын... изучал свои капиталовложения?
      – По ценным бумагам и документам, хранящимся в его личных фондах. Прежде всего по тому, что хранится во втором фонде – фонде капиталовложений и развития, он более стабилен. Он каталогизировал все данные, сравнивал их, чтобы определить, как можно было бы выгоднее поместить капиталы. И, должен признаться, он был удовлетворен тем, как работали с его фондом мы, – он сам мне об этом сказал.
      – Каталогизировал? Что вы имеете в виду?
      – Он выписывал все ценные бумаги, сроки их приобретения и реализации, сравнивал с биржевыми курсами, таким образом постигая анализ рынка.
      – А как он это делал?
      – Но я ведь вам уже объяснял! Он сравнивал содержание всех портфелей по годам.
      – Где?
      – В сейфах, мадам. В сейфах Скарлатти.
      – Боже мой!
      Элизабет почувствовала, что силы оставляют ее. Она оперлась дрожащей рукой о подоконник.
      – И как долго мой сын... занимался этими исследованиями? – Она старалась говорить спокойно, несмотря на все более охватывающий ее страх.
      – В течение нескольких месяцев. Если быть точным, то с момента возвращения из Европы.
      – Понятно. И кто-нибудь ему помогал? Он ведь был еще недостаточно опытным в данном вопросе.
      Джефферсон Картрайт посмотрел Элизабет в глаза – ну уж нет, он-то не дурак. Ей не удастся обвинить его в пренебрежении своими обязанностями: он был обязан обучить Алстера, он его и обучил.
      – В этом не было необходимости. Каталогизация прежних капиталовложений – дело не очень трудное. Имена, цифры, даты... А ваш сын – настоящий Скарлатти. Был настоящим Скарлатти.
      – Да... был... – Элизабет поняла, что банкир начинает читать ее мысли. Не важно. Сейчас все не важно – все, кроме правды.
      Сейфы... Хранилища...
      – Мистер Картрайт, через десять минут я буду готова. Я вызову своего шофера, и мы с вами поедем в банк.
      – Как пожелаете.
      Ехали они молча, сидя рядом на заднем сиденье. Если подозрение подтвердится, его карьере конец. Более того, может последовать и гибель самого банка. Господи, ведь именно он был назначен финансовым советником Алстера Стюарта Скарлетта!
      Шофер распахнул дверцу, Джефферсон протянул мадам Скарлатти руку – она ухватилась за нее крепко, слишком крепко. С трудом, не поднимая головы, она выбралась из машины.
      Банкир повел ее мимо личных сейфов, мимо контор служащих по длинному коридору в конец здания. На лифте они спустились в огромное подвальное помещение-хранилище – налево, к восточному крылу.
      Гладкие стены здесь были выкрашены в серый цвет, проход перегораживала тяжелая стальная решетка. Над решеткой на толстом цементе были выбиты слова: «Восточное крыло. Скарлатти».
      В который уже раз Элизабет подумала, что это хранилище похоже на склеп. За решеткой был узкий проход, освещенный яркими, вделанными в металлическую сетку лампочками. В проходе – по две двери с каждой стороны; дверь в конце прохода вела к хранилищу «Скарлатти индастриз».
      Ко всему, что составляло смысл ее жизни.
      К Джованни.
      Каждая из боковых дверей вела к сейфам членов его семьи. Две двери слева – к хранилищам Чанселлора и Алстера. Двери справа – Элизабет и Роланда. Хранилище Элизабет было крайним, самым близким к двери, ведущей к «Скарлатти индастриз».
      Элизабет никогда не вскрывала хранилище Роланда – она знала, что в конце концов, когда ее не станет, адвокаты обо всем позаботятся. Это было ее единственной слабостью, актом любви к покойному сыну. И это было правильно. Потому что Роланд тоже был частью ее империи.
      Охранник в форменной одежде торжественно, словно на похоронах, поклонился и открыл решетку.
      Элизабет стояла перед дверью слева. На табличке, прикрепленной к металлической обшивке, выгравированы слова: «Алстер Стюарт Скарлетт».
      Охранник отпер и эту дверь, и Элизабет вошла в маленькую глухую комнатку.
      – Заприте за мной и подождите снаружи.
      – Слушаюсь.
      Она осталась одна. Она была здесь лишь однажды вместе с Джованни. Господи, как давно это было. Годы, века прошли... Как же это было? Он, ничего не говоря о том, что задумал, просто отвез ее в банк. Он так гордился этими хранилищами в восточном крыле! Он провел ее по всем пяти помещениям, словно гид по музею. Он рассказывал ей о тонкостях всех фондов. И он похлопывал по ящикам, в которых будут храниться эти фонды, словно пастух по спинам коров-рекордсменок, которые со временем принесут ему добротный приплод.
      И он был прав.
      С тех давних пор в комнатке ничего не изменилось.
      В одну из стен были вделаны ящики, в которых хранились акции, сертификаты, удостоверявшие вклады в сотни различных корпораций. Все это было предназначено на каждодневные расходы – первый фонд Алстера. У двух других стен стояли каталожные ящики, по семь с каждой стороны. На каждом из ящиков стоял год, год реализации ценных бумаг, содержавшихся в данном ящике. За сменой этих индексов следили служащие банка. В каждом ящике было по шесть ячеек, в каждой из которых лежали бумаги, предназначенные для реализации.
      Этих бумаг хватало на последующие 84 года.
      Второй фонд. Фонд, предназначенный для развития империи Скарлатти.
      Элизабет изучала карточки.
      1926. 1927. 1928. 1929. 1930. 1931.
      Так значилось на первом ящике.
      Она увидела, что возле правого ящика стоит высокий табурет. Тот, кто им пользовался, явно сидел между первым и вторым ящиками. Она взглянула на карточки, прикрепленные ко второму ящику:
      1932. 1933. 1934. 1935. 1936. 1937.
      Она поставила табурет перед первым ящиком, села, открыла нижнюю ячейку.
      1926 год.
      Год был разбит по месяцам, перед каждым – индексационная табличка. А за каждой из табличек – небольшая металлическая папка, ушки которой опечатаны восковыми печатями с буквами «У.Т.» староанглийского шрифта.
      Год 1926 был в целости и сохранности. Ни одна из печатей не сорвана. В конце финансового года служащие банка, как обычно, вскроют эти папки и обсудят с Элизабет, как им дальше поступать с этим фондом Алстера.
      Она открыла 1927 год.
      Здесь тоже все было в порядке – все печати на месте.
      Элизабет уже собиралась закрыть ячейку, как вдруг заметила на одной из печатей маленький изъян. Незначительную, еле различимую неровность, которую взгляд менее острый вряд ли бы отметил.
      На папке, стоявшей перед табличкой «август», буква "т" чем-то отличалась от предыдущих печатей – она была как бы сдвинута. То же и на папках «сентябрь», «октябрь», «ноябрь» и «декабрь».
      Она вытащила августовскую папку и потрясла ее. Затем отогнула проволочные ушки, печать треснула и отвалилась.
      Папка была пуста.
      Она просмотрела все остальные папки 1927 года.
      Пусто.
      Элизабет открыла ячейку 1928 года. Все металлические папки были опечатаны той же печатью – со слегка сдвинутой буквой "т". И все пустые.
      Сколько же месяцев потребовалось Алстеру Скарлетту, чтобы сотворить эту немыслимую операцию? Как он все это делал? Как вытаскивал бумаги – одну за другой?
      Еще три часа назад она бы и поверить не могла в нечто подобное. А все потому, что увидела подметающую служанку и вспомнила о другой служанке, на другом крыльце. О той служанке, которая случайно услышала данное шоферу указание.
      Алстер Скарлетт поехал на метро.
      В тот утренний час он не мог рисковать, не мог тратить время в дорожных пробках. Тогда он опоздал бы в банк.
      И верно – разве можно придумать лучшие часы для этих его «занятий»? Хаос, который царит в банке в это время, звонки, распоряжения, лихорадочная активность, связанная с изменениями биржевых курсов.
      В это время, полное суеты, мало кто привлекает пристальное внимание. Даже Алстер Стюарт Скарлетт.
      Теперь она понимала, что значил приказ отвезти его к станции метро.
      Дрожащими руками она вскрыла папку, помеченную декабрем 1931 года.
      Пусто.
      Она уже дошла до середины 1934 года, когда услышала, что металлическая дверь открывается. Она быстро задвинула ящик и гневно обернулась.
      В комнату, плотно притворив за собой дверь, вошел Джефферсон Картрайт.
      – Я же, кажется, приказала вам оставаться снаружи!
      – Господи, мадам Скарлатти, что с вами? Вы словно привидение увидели! Как вы побледнели!
      – Убирайтесь прочь!
      Картрайт стремительно подошел к первому ящику и наугад открыл одну из ячеек. Он увидел сломанные печати, вытащил одну из папок и открыл.
      – Боже! Кажется, что-то отсутствует!
      – Убирайтесь! Я вас уволю!
      – Возможно... Возможно, вам и удастся меня уволить... – Джефферсон открыл еще несколько ящичков и убедился, что и там печати тоже сломаны и папки пусты.
      Элизабет молча с презрением взирала на банкира.
      – Вы больше не работаете в «Уотерман траст», – гневно изрекла она.
      – Вполне вероятно. Позвольте. – Джефферсон мягко отстранил Элизабет и начал вскрывать остальные ящики. Дойдя до середины 1936 года, он остановился и повернулся к старой даме.
      – Не так уж много здесь осталось, не так ли? Конечно, я как можно скорее представлю полный отчет о том, что отсутствует. Для вас и для моего руководства. – Он закрыл ящик и улыбнулся.
      – Это конфиденциальное семейное дело! Вы никому ничего не расскажете! Вы не можете ничего рассказать!
      – О, позвольте! В этих папках лежали ценные бумаги, которые можно превратить в живые деньги. Считайте, что это были деньги... Ваш сын скрылся, прихватив с собой значительную часть всей наличности Нью-йоркской биржи! И мы даже, еще не закончили осмотр. Не следует ли нам вскрыть и остальные ящики?
      – Я этого не потерплю!
      – Ваше право. Но я обязан сообщить руководству, что банк «Уотерман траст компани» влип в изрядное дерьмо. Только подумать, во что это выльется! Нет, я обязан немедленно сообщить обо всем.
      – Вы не имеете права!
      – Но почему? – Картрайт отнюдь не выглядел испуганным.
      Элизабет отвернулась и попыталась собраться с мыслями.
      – Мистер Картрайт, вы можете хотя бы на глаз оценить стоимость утраченного?
      – Судя по тому, что мы успели просмотреть... Одиннадцать лет, примерно по три с половиной миллиона в год. Следовательно, предварительная оценка ущерба – что-то около сорока миллионов... Но мы просмотрели далеко не все.
      – Тогда я прошу вас... точно оценить ущерб. Полагаю, мне не надо напоминать, что если вы хоть слово кому-то скажете, я уничтожу вас. Думаю, мы придем к соглашению, взаимно нас удовлетворяющему. – Элизабет повернулась и в упор посмотрела на Картрайта. – Мистер Картрайт, вы стали обладателем очень ценной информации, и это знание значительно повышает ваши собственные акции. Человек, которому подвалила удача, должен быть предельно осторожным.

* * *

      В ту ночь Элизабет Скарлатти не сомкнула глаз.
      Джефферсон Картрайт тоже провел бессонную ночь. Он сидел на табурете в наглухо закрытой комнатке в окружении кипы бумаг.
      Он тщательно просчитывал все расходы Алстера Скарлетта и пришел к выводу, что, похоже, тот сошел с ума: он изъял ценных бумаг на сумму 270 миллионов долларов.
      Это может привести к серьезному кризису на бирже.
      Это может привести к международному скандалу, который значительно подорвет мощь «Скарлатти индастриз»... И все станет известно где-то через год, когда подойдет время конвертировать первую из утраченных порций.
      Джефферсон Картрайт сложил свой отчет и засунул его во внутренний карман пиджака. Похлопал по груди, Убедился, что бумаги на месте, и вышел из хранилища.
      Коротким свистком подозвал дремавшего на стуле охранника.
      – О, мистер Картрайт, как вы меня испугали!
      Картрайт вышел на улицу.
      Поглядел на слегка посветлевшее небо – скоро утро. Это утро принесет ему все.
      Ибо он, Джефферсон Картрайт, отставной герой футбольных полей Вирджинского университета, женившийся на деньгах и потерявший их, держал в кармане ключ ко всему тому, что было ему в жизни так необходимо.
      Он снова мчался по полю, и снова толпа зрителей ревела от восторга.
      Гол!
      Теперь его ничто не остановит.

      Двадцать минут первого. Ночь. Бенджамин Рейнольдс сидит в удобном кресле в своей квартире в Джорджтауне. На коленях у него лежит одна из шестнадцати папок, переданных «Группе 20» из офиса генерального прокурора, которые он разделил поровну с Гловером.
      Под давлением Конгресса, особенно сенатора от Нью-Йорка Браунли, сотрудники генерального прокурора были вынуждены проделать огромную работу – они подняли все, как говорится, заглянули под каждый камешек. Алстер Скарлетт исчез, испарился, и сотрудники генерального прокурора написали целые тома, пытаясь объяснить это таинственное исчезновение. «Группа 20», по мнению прокуратуры, тоже могла бы кое-что добавить к этим объяснениям – Рейнольдс ведь занимался прежними делами Алстера Скарлетта.
      Рейнольдс почувствовал легкий укол вины за то, что заставил и Гловера заниматься этой чепухой.
      Как и все подобные отчеты, этот тоже пестрел вполне банальными подробностями. Дни, часы, минуты, улицы, дома, имена, имена, имена... Возможно, для кого-то где-то эти ничего не значащие факты и фактики могли бы иметь значение. Раздел, часть, параграф, даже одно-единственное слово могли помочь кому-то открыть дверь в неизвестность.
      Но никто из сотрудников «Группы 20» эту дверь открыть не мог. Утром он непременно извинится перед Гловером, подумал Рейнольдс.
      Звонок телефона, раздавшийся в ночи, заставил Рейнольдса вздрогнуть.
      – Бен? Это Гловер...
      – Господи! Что случилось? Вы меня перепугали. – Конечно, можно было подождать и до утра, но я не мог отказать себе в удовольствии повеселить вас, старый вы черт!
      – Гловер, вы что, пьяны? Охота с кем-нибудь поругаться? Тогда ругайтесь с женой. Чем это я перед вами провинился?
      – А тем, что дали мне восемь Библий, начертанных ребятами генерального прокурора. Вот что вы сделали... Так будете смеяться: я кое-что нашел!
      – Тоже мне, удивили! Насчет нью-йоркских доков? Все это мне давно известно.
      – Вот и нет! Я тут вспомнил сообщение из Стокгольма. От Уолтера Понда.
      – И какое это имеет отношение к Скарлетту?
      – А вот какое... Первое сообщение о переводе ценных бумаг в Швейцарию поступило в прошлом мае. Помните?
      – Да, да, теперь припоминаю. И что?
      – А то, что в прошлом году, судя по расследованию, Алстер Стюарт Скарлетт как раз пребывал в Стокгольме. И вы догадываетесь – когда именно?
      Рейнольдс на минуту задумался: Боже мой, и "представить невозможно, тридцать миллионов долларов!
      – Уж не на Рождество ли? – тихо спросил он.
      – Вполне возможно, если у шведов Рождество справляют в мае.
      – Поговорим утром. – Рейнольдс повесил трубку, не дождавшись, пока помощник попрощается. Повернулся, медленно подошел к креслу, сел.
      Как всегда, мысли Бенджамина Рейнольдса забежали далеко вперед: он уже думал обо всех проблемах, сложностях, которые возникнут в результате этого открытия.
      Гловер пришел к серьезному выводу, основанному, правда, пока на допущении: Алстер Скарлетт замешан в той стокгольмской истории, а это означает, что Скарлетт жив. Если так, то на Стокгольмскую биржу им нелегально предъявлено к продаже огромное количество американских ценных бумаг – на тридцать миллионов долларов.
      Но ни один человек на свете, даже Алстер Стюарт Скарлетт, не мог единолично распорядиться таким количеством ценных бумаг.
      Один не мог. Значит, существует группа? Какой-то заговор?
      Но какой? С какой целью?
      И если Элизабет Скарлатти тоже в этом замешана – а чудовищная сумма предполагает и ее участие, – то почему?
      Неужели он до такой степени в ней ошибся?
      Возможно.
      Но также возможно, что год назад он был прав. И сын Элизабет Скарлатти вытворяет то, что он вытворяет, просто чтобы пощекотать нервишки либо потому, что связался не с той компанией. А вовсе не по чьей-то указке.
      Гловер расхаживал по кабинету Рейнольдса.
      – Все сходится. Скарлетт прибыл в Швецию десятого мая, а письмо от Понда датировано пятнадцатым мая.
      – Вижу. Я умею читать.
      – Что вы собираетесь делать?
      – Делать? Черт побери, а что я могу делать? Ведь ничего существенного не выявилось. Просто они обращают наше внимание на дату в письме Понда и дату въездной визы в Швецию американского гражданина. А что еще во всем этом можно усмотреть?
      – Простое совпадение? Как бы не так, и вы это прекрасно понимаете. Ставлю пять к десяти, что если последнее сообщение Понда верно, то Скарлетт сейчас находится в Стокгольме.
      – И предположим, что ему есть что продавать.
      – А я о чем говорю?
      – Но, насколько я понимаю, мы сейчас можем уподобиться тем, кто кричит «Воры!», прежде чем обнаружат пропажу. Вели мы выдвинем какие-нибудь обвинения, вся семейка Скарлатти заявит, что и понятия не имеет, о чем это таком мы толкуем, и тогда законники вздернут нас как миленьких! Да этого и не придется делать. Семейка просто не удостоит нас ответом – а я знаю старую леди, она может, – и ребята на Капитолийском холме довершат остальное... Наша группа для многих словно кость в горле. Мы служим делу, которое идет вразрез с делишками тех, кто живет в этом городе. Наше дело – борьба с коррупцией, и, как вы сами понимаете, с нами хотела бы расправиться половина населения Вашингтона.
      – Тогда нам следует просто предоставить информацию в офис генерального прокурора, а там уж пусть они сами с ней разбираются. Я думаю, это единственное, что нам осталось.
      Бенджамин Рейнольдс оттолкнулся ногами от пола и повернулся в своем крутящемся кресле к окну.
      – Да, именно так нам следует поступить. Я согласен, если вы настаиваете.
      – То есть? Что вы имеете ввиду? – Гловер, замедлив шаг, остановился за спиной начальника.
      Тот снова крутанулся в своем кресле и уставился на Гловера.
      – Полагаю, мы должны проделать всю эту работу сами. Министерство юстиции, финансов, даже бюро расследований – все они подотчетны целой дюжине комитетов. Мы не подотчетны никому.
      – Тем самым мы превысим наши полномочия.
      – Не думаю. И пока я занимаю это кресло, я принимаю решения, не так ли?
      – Да, так. Но почему вы хотите заняться этим делом?
      – Потому что вижу во всем этом что-то очень нехорошее. Я прочел это в глазах старой дамы.
      – Сомнительная логика.
      – Но для меня вполне убедительная.
      – Бен, а если вы увидите, что мы сами не в состоянии с этим справиться, вы обратитесь к генеральному прокурору?
      – Клянусь.
      – Хорошо. С чего начнем? Бенджамин Рейнольдс встал из-за стола.
      – Где сейчас Кэнфилд? Все еще в Аризоне?
      – Он сейчас в Фениксе.
      – Вызовите его сюда.
      Кэнфилд. Непростой человек для непростых заданий. Рейнольдс не любил его, да и нельзя сказать, чтобы полностью доверял. Но он работал быстрее и четче всех остальных.
      А если бы он решил продаться, Рейнольдс быстро бы это определил. Так или иначе, Кэнфилд был все еще недостаточно опытен, чтобы скрыть предательство.
      В крайнем случае, чтобы вызнать всю правду о деле Скарлатти, он, Рейнольдс, готов пожертвовать и Кэнфилдом, пусть хоть предаст – таких Кэнфилдов найти можно.
      Да, Мэтью Кэнфилд – это хороший, правильный выбор. Если он раскроет эту историю со Скарлатти и будет при этом действовать так, как и подобает сотруднику «Группы 20», – отлично. Если же он получит иное предложение – предложение, против которого не сможет устоять, – его отзовут и уволят.
      Они его уничтожат. Но будут знать правду.
      Бен Рейнольдс подивился собственному цинизму. Но других вариантов не было: кратчайший путь разрешить загадку Скарлатти – послать на дело Мэтью Кэнфилда. Он будет играющей пешкой.
      Пешкой, которая сама же перекроет себе все пути.
      Кэнфилд окажется в западне.

      Элизабет никак не могла уснуть: она то и дело вставала, чтобы записать то, что приходило ей в голову. Она записывала факты, совпадения, даже то, что представлялось совсем уж сомнительным. Она рисовала маленькие квадратики, вписывала в них имена, названия мест, даты и пыталась как-то связать их. К трем часам утра она получила следующую схему событий:
      Апрель 1925 года. Алстер и Джанет поженились всего лишь через три недели после помолвки. Почему столь поспешно? Алстер и Джанет отплывали на пароходе компании «Кунард» в Саутгемптон. Алстер забронировал места еще в феврале. Как он мог знать заранее, когда они поженятся?
      С мая по декабрь 1925 года около восьмисот тысяч долларов переведено «Уотерман траст» в шестнадцать различных банков Англии, Франции, Германии, Австрии, Голландии, Италии, Испании и Алжира.
      С января по март 1926 года из банка «Уотерман» изъято ценных бумаг на сумму приблизительно в 270 миллионов долларов. В настоящее время рыночный денежный эквивалент их колеблется между 150 и 200 миллионами. К февралю 1926 года банком оприходованы все счета, подписанные в Европе Алстером и Джанет. К марту поведение Алстера значительно меняется – он начинает явно отдаляться от жены.
      Апрель 1926 года. Рождается Эндрю. После крестин Алстер исчез.
      Июль 1926 года. Получены подтверждения из четырнадцати европейских банков – на их депонентах ничего не значится. В двух банках – в Лондоне и в Гааге – остались суммы, равные соответственно двадцати шести и девятнадцати тысячам.
      Такова была хронология событий, предшествовавших и последовавших за исчезновением Алстера. И эта хронология свидетельствовала о существовании определенного замысла: билеты на пароход, заранее заказанные в феврале; скоропалительный брак; странно затянувшийся медовый месяц и бесконечные переезды с места на место; создание депонентов и быстрое снятие хранящихся на них сумм; изъятие ценных бумаг и наконец – исчезновение самого Алстера. И все это происходило с февраля 1925 по апрель 1926 года. План, рассчитанный на четырнадцать месяцев и исполненный с потрясающей точностью, вплоть до беременности, ускорившей заключение брака (если, конечно, в этом вопросе Джанет можно было верить). Был ли Алстер способен на такие четкие действия? Этого Элизабет не знала. Она, по сути, вообще очень мало знала своего младшего сына, а бесконечные отчеты, составленные следователями, затуманивали его образ еще больше: человек, чей портрет складывался из этих отчетов, не был способен ни на что, кроме распущенности.
      Она знала, откуда начинать поиски. С Европы. С банков. Не со всех – это она прекрасно понимала, лишь с некоторых. Ибо банковская практика – без учета роста оборотов и диверсификации – со времен фараонов оставалась неизменной. Вы вкладываете деньги – и вы изымаете деньги. И по необходимости или удовольствия ради эти деньги идут куда-то еще. Вот это «куда-то» Элизабет и собиралась выяснить. Куда именно переводились деньги, поступавшие из «Уотерман траст» на счета шестнадцати европейских банков.

* * *

      Без десяти девять дворецкий отворил дверь новоиспеченному второму вице-президенту «Уотерман траст компани» Джефферсону Картрайту. Дворецкий препроводил Картрайта в библиотеку, где за письменным столом, с неизменной чашкой кофе в руках, его уже ждала Элизабет Скарлатти.
      Джефферсон Картрайт сел на стул, а не в кресло – он знал, что стулья выгодно подчеркивают его рост, – и поставил рядом портфель.
      – Вы принесли письма?
      – Да, мадам Скарлатти. – Картрайт положил портфель на колени и раскрыл его. – Позвольте поблагодарить вас за столь доброе вмешательство в мою судьбу. Это было чрезвычайно великодушно с вашей стороны.
      – Отлично. Полагаю, вас назначили вторым вице-президентом?
      – Совершенно верно, мадам, и я уверен, что это произошло потому, что вы замолвили за меня слово.
      Еще раз благодарю вас. – И он протянул Элизабет бумаги.
      Она быстро стала просматривать страницу за страницей. И похоже, нашла, что бумаги были составлены правильно. По правде говоря, они были составлены великолепно.
      – Эти письма, – вкрадчивым тоном произнес Картрайт, – дают вам полное право на получение исчерпывающей информации касательно финансовых операций, осуществленных вашим сыном, Алстером Стюартом Скарлеттом, в различных банках. Депозиты, изъятия, переводы. Они дают доступ ко всем существующим депозитным сейфам. Во все банки разосланы также фотокопии вашей собственноручной подписи. Я подписал эти письма, воспользовавшись своим правом одного из коллективных – в лице «Уотерман траст» – поверенных в делах мистера Скарлетта. Совершая этот акт, я, естественно, шел на определенный риск.
      – Поздравляю вас.
      – В это просто невозможно поверить, – тихо произнес банкир. – Тайно, без всякого учета, изъято ценных бумаг на 270 миллионов долларов, и сейчас они просто плавают где-то. Где и когда всплывут они на поверхность? Даже самым крупным банковским синдикатам было бы очень трудно добыть капитал, достаточный, чтобы покрыть эту потерю. Да, это катастрофа, мадам! Особенно на рынке ценных бумаг. Я действительно не знаю, что делать.
      – Но вы прекрасно знали, что делали, когда на протяжении многих лет получали вполне приличное жалованье, не прилагая особых усилий. Следовательно, возможно...
      – Думаю, я знаю, что именно возможно, мадам, – прервал ее Джефферсон Картрайт. – Как я понимаю, вы собираете все возможные факты, способные пролить свет на обстоятельства, связанные с исчезновением вашего сына. Вы можете найти их, если они существуют. Можете и не найти. Во всяком случае, до того момента, когда обнаружится пропажа первой порции ценных бумаг, остается двенадцать месяцев. Целых двенадцать месяцев. За это время иные из нас могут покинуть бренную землю. А иные могут полностью разориться.
      – Вы что же, предвещаете мою кончину?
      – Ну что вы! Но мое собственное положение весьма деликатно. Я нарушил законы моей фирмы и все возможные каноны банковской этики. Поскольку я был финансовым советником вашего сына, могут возникнуть подозрения...
      – И вы будете чувствовать себя более защищенным, если мы заключим определенного рода соглашение, не так ли? – Элизабет, возмущенная такой беспардонностью, отложила письма. – Итак, я подкупила вас, но вы продолжаете шантажировать меня – теперь уже самим фактом подкупа. Умно, не скрою. Сколько?
      – Сожалею, что у вас сложилось обо мне столь нелестное мнение. Ни о каком соглашении и речи быть не может – это было бы унизительно для нас обоих.
      – Тогда чего же вы хотите? – Элизабет начинала терять терпение.
      – Я подготовил заявление. В трех экземплярах. Один для вас, один для «Скаруик фаундейшн», и один, естественно, будет храниться у моего адвоката. Я был бы крайне благодарен, если бы вы подписали это заявление.
      Картрайт достал из портфеля бумаги и положил их перед Элизабет. Она взяла первый экземпляр – он был адресован «Скаруик фаундейшн».
       "Настоящим подтверждается соглашение, заключенное между мистером Джефферсоном Картрайтом и много, миссис Элизабет Уикхем Скарлатти, председателем совета директоров «Скаруик фаундейшн», Пятая авеню, 525, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк.
       Поскольку мистер Картрайт щедро и добровольно отдавал свое время и профессиональные способности на пользу «Скаруик фаундейшн», настоящим соглашением он назначается консультантом-советником фонда с годовым окладом пятьдесят тысяч (50000) долларов, каковой оклад будет выплачиваться ему пожизненно. Назначение вступает в силу с вышеуказанной даты.
       Поскольку мистер Джефферсон Картрайт часто действовал по моему личному поручению и для блага «Скаруик фаундейшн» даже вопреки своему мнению и своим желаниям и поскольку мистер Картрайт выполнял все поручения так, как того требовал его клиент, то есть я, будучи твердо уверенным, что данные поручения пойдут на благо «Скаруик фаундейшн», он не несет никакой ответственности за суть данных поручений и за совершенные без его ведома банковские операции.
       Таким образом, если в будущем на мистера Картрайта будут наложены какие-либо взыскания или штрафы, или он будет подвергнут судебному преследованию за совершенные им по моему поручению действия, я обязуюсь из своих личных средств оплатить ему весь возможный ущерб.
       Подобные ситуации вряд ли возможны, но поскольку деятельность «Скаруик фаундейшн» не ограничивается пределами Америки, иногда обстоятельства вынуждают меня принимать решения единолично, как и в случае с заключением данного соглашения.
       Следует также отметить, что, поскольку я пользовалась исключительными услугами мистера Картрайта на протяжении последних нескольких месяцев, я не имею никаких возражений против того, чтобы назначение мистера Картрайта состоялось с той самой даты, когда мистер Картрайт начал действовать по моему поручению, о чем и извещаю «Скаруик фаундейшн».
      Справа были обозначены места для подписей заключающих соглашение сторон, слева – для подписи свидетеля. Элизабет отметила про себя, насколько профессионально составлен документ: в нем сказано все – и ничего в частности.
      – Вы что, действительно полагаете, что я это подпишу?
      – Честно говоря, да. Видите ли, если вы не подпишете, то я буду вынужден поступить, как диктует мне чувство долга, и информировать обо всем руководство банка. И не только руководство банка, но и районного прокурора, ибо информация, которой я обладаю, впрямую касается исчезновения мистера Скарлетта... Можете ли вы себе представить, какой поднимется шум? Это будет скандал международного масштаба. Один тот факт, что мадам Скарлатти намеревается запросить банки, с которыми ее сын имел дело...
      – Я буду отрицать все.
      – К сожалению, вы не сможете отрицать факта пропажи ценных бумаг. Вряд ли это будет вскрыто в течение предстоящего года, но бумаги все же пропали.
      Элизабет смотрела на южанина. Она понимала, что проиграла. Села за стол, молча взяла ручку. Подписала бумаги, Картрайт, в свою очередь, тоже поставил свою подпись на каждой странице.

      Сундуки Элизабет были доставлены на борт британского лайнера «Кальпурния» – своему семейству она объявила, что события последних месяцев основательно измотали ее и, чтобы успокоиться, она намерена отправиться в Европу. Одна. Отбывала она на следующее утро. Чанселлор Дрю признавал, что такая поездка может пойти на пользу матушкиному здоровью, но настаивал на том, чтобы она взяла с собой компаньонку. В конце концов, резонно заметил он, Элизабет не так уж молода и кто-то должен непременно ее сопровождать. В качестве компаньонки он предложил Джанет.
      Элизабет посоветовала Чанселлору Дрю приберечь свои идеи для себя или для «Скаруик фаундейшн», но мысль о приглашении Джанет все же не отвергла.
      За два дня до отплытия «Кальпурнии» Элизабет попросила Джанет зайти к ней.
      – Мне трудно поверить в то, о чем вы, Джанет, говорите. Не столько в то, что касается моего сына, сколько в то, что касается лично вас. Вы любили его?
      – Да. Думаю, любила. Либо попросту была ошеломлена. Мне трудно было оценить истинное положение вещей – мы встречались с множеством людей, повидали уйму стран и городов. Я не успевала опомниться от обилия впечатлений. Но потом я начала понимать, что он совсем меня не любит. Он даже не мог находиться со мной в одной комнате! Я была для него всего лишь необходимым атрибутом – необходимым, но раздражающим. Господи! Не спрашивайте меня, почему так получилось!
      Элизабет вспомнила слова сына: «Мне пора жениться... Из нее получится хорошая жена». Почему он произнес эти слова? Почему это было для него так важно?
      – Он был верен вам?
      Молодая женщина откинулась в кресле и горько рассмеялась.
      – А вы знаете, что это такое – делить мужа с... неизвестно с кем?
      – Все эти новомодные психологи утверждают: мужчины ведут себя так, чтобы компенсировать что-то, чего им недостает в браке. Чтобы убедить себя, что они... соответствуют требованиям.
      – Вы снова ошибаетесь, мадам Скарлатти. – Джанет произнесла «мадам Скарлатти» с легким сарказмом. – Ваш сын «соответствовал», очень даже «соответствовал». Полагаю, мне не стоит об этом говорить, но все же скажу: поначалу мы занимались любовью довольно интенсивно. Когда, где – это для Алстера не имело значения. Как не имело значения и то, хочу я этого или нет. Мои желания в расчет не принимались. Да, вот это главное: мои желания для него ничего не значили.
      – Тогда почему вы с этим мирились? Вот этого я никогда не смогу понять.
      Джанет Скарлетт достала из сумочки сигареты и нервно закурила.
      – Я и так многое, слишком многое вам рассказала. Что ж, скажу все до конца... Я боялась.
      – Чего же?
      – Не знаю. Я никогда не углублялась в раздумья на эту тему. Давайте скажем так: мне страшно становилось при одной мысли о том, как все будет выглядеть со стороны.
      – Позволю заметить, что подобный взгляд кажется мне весьма глупым.
      – Вы забываете, что я стала женой самого Алстера Стюарта Скарлетта и, как говорится, его «подцепила». И признаться себе и окружающим, что я не сумела его удержать, очень тяжело.
      – Понимаю... Мы обе знаем, что развод на основании предполагаемого нарушения супружеского долга был бы для вас тогда наилучшим исходом, но что верно, то верно – вы стали бы притчей во языцех. Правила хорошего тона такого не позволяют.
      – Я решила подождать до истечения годичного срока и тогда подать на развод. Год – достаточный срок. Если Алстер за это время не появится, меня не станут осуждать.
      – Не уверена, что это было бы разумным выходом.
      – Почему?
      – В этом случае вы отделили бы полностью себя, а частично и вашего сына от семейства Скарлатти. Буду с вами откровенна: в данных обстоятельствах я не стала бы доверять Чанселлору.
      – Не понимаю...
      – Как только вы предпримете первый шаг, он использует все законные средства, чтобы признать вас саму «не отвечающей требованиям».
      – Что?!
       –Чанселлор добьется того, чтобы и воспитание ребенка, и наследство находились под его контролем. К счастью...
      – Вы сошли с ума!
      – ...К счастью, – продолжала Элизабет, пропустив мимо ушей реплику Джанет, – Чанселлор – весьма чопорный господин, его страсть к приличиям доходит порой до смешного, поэтому он не станет предпринимать подобных действий. Но если его спровоцируют... Нет, Джанет, развод – это не выход.
      – Да вы понимаете, что вы говорите?
      – Уверяю вас, да... И если бы я была уверена, что и через год буду жива, я бы сама благословила вас на этот шаг. Но я старая женщина. А если некому будет остановить Чанселлора, он может повести себя как настоящий дикарь.
      – Но Чанселлор ничего, понимаете, ничего не сможет сделать! Ни со мной, ни с моим сыном!
      – Успокойтесь, дорогая. Я отнюдь не моралистка. Но ваше поведение было все же далеко не безупречным.
      – Я не обязана все это выслушивать! – Джанет встала с дивана и достала из сумочки перчатки.
      – Я никого не осуждаю. Вы умная девочка. И я знаю, что вашему поведению есть разумное объяснение. Если вас это успокоит, то я готова признаться: я понимаю, что вы год провели в аду.
      – Да. Год в аду. – Джанет стала натягивать перчатки.
      Элизабет перешла к своему столу у окна. Она заговорила быстро, стараясь удержать Джанет:
      – Будем откровенны. Если бы Алстер находился здесь, то развод можно было бы оформить быстро и без лишних хлопот. В конце концов, все не безупречны. Однако одна из сторон отсутствует, возможно, ваш муж умер, но смерть его не подтверждена официально. И есть ребенок, единственный ребенок. Этот ребенок – наследник Алстера. И проблема, Джанет, заключается именно в этом.
      Интересно, начала Джанет хоть что-нибудь соображать? Беда с этими молодыми богачами, подумала Элизабет. Они полагают, что доставшиеся им деньги ценны сами по себе, а на самом деле деньги лишь побочный продукт. Но они – основа всякой власти и именно потому таят в себе опасность.
      – Стоит вам сделать первый шаг, как стервятники из обоих лагерей встрепенутся и заклюют вас. Кончится тем, что имя Скарлатти начнут трепать по барам, пусть и фешенебельным, и по спортивным клубам. Вот этого я не потерплю!
      Элизабет вынула из ящика письменного стола несколько папок, выбрала одну, остальные положила обратно. Она сидела за столом и в упор разглядывала молодую женщину.
      – Вы понимаете, о чем я говорю?
      – Кажется, понимаю, – медленно произнесла Джанет, опустив взгляд на свои руки в перчатках. – Вы хотите как можно пристойнее убрать меня куда-нибудь подальше, чтобы ничто не смущало покой ваших дорогих Скарлеттов. – Она вскинула голову и встретилась глазами со свекровью. – А я в какой-то момент подумала, что вы печетесь обо мне, – с горечью добавила Джанет.
      – Речь же идет не о какой-то благотворительной акции!
      – Нет, конечно. Но коль скоро пожертвования меня не интересуют, это не имеет значения. Повторяю: мне просто на миг показалось что вы, хоть и на свой лад, беспокоитесь обо мне.
      – Значит, вы сделаете так, как я вас прошу? – Элизабет взяла папку, чтобы положить ее в стол.
      – Нет, – твердо заявила Джанет Саксон Скарлетт. – Я буду делать то, что считаю нужным, и, думаю, мне не грозит стать посмешищем для наших светских доброхотов.
      – Не будьте такой самоуверенной! – Элизабет снова взяла папку и с силой швырнула ее на стол.
      – Как только минет год с момента исчезновения Алстера, я начну действовать. Мой отец знает, как полагается поступать в подобных случаях, и я буду следовать его указаниям.
      – Ваш отец – бизнесмен, вся его деятельность связана с риском, а в вашем деле риск недопустим.
      – Но он все-таки мой отец!
      – Дорогая моя, я это прекрасно понимаю. Вы не поверите, до какой степени хорошо я это понимаю. И потому, прежде чем мы расстанемся, позвольте мне задать вам несколько вопросов.
      Элизабет встала, подошла к двери и повернула начищенную медную ручку – теперь в библиотеку не мог войти никто.
      Джанет наблюдала за свекровью с любопытством и не без страха. Элизабет была не из тех, кто боялся нежданных посетителей: она просто выставляла их за порог.
      – Говорить нам больше не о чем. Я ухожу.
      – Согласна: вам больше нечего сказать. – Элизабет вернулась к столу. – Вам ведь понравилось в Европе, дорогая? Париж, Марсель, Рим... После этого Нью-Йорк должен был показаться довольно скучным местечком, не так ли? Да, жизнь за океаном предлагает куда больше развлечений.
      – Что вы имеете в виду?
      – А вот что. Мне показалось, что вы наслаждались той жизнью несколько... неумеренно. Мой сын нашел себе в вашем лице отличную партнершу. Однако, должна отметить, как правило, он действовал более осторожно.
      – Не понимаю!
      Элизабет открыла папку и вынула из нее несколько страниц.
      – Так, поглядим... В Париже был некий цветной трубач, джазмен...
      – Что?! О чем вы говорите?
      – Он доставил вас в гостиницу – в ту самую гостиницу, где вы жили вместе с Алстером, – в восемь утра. Совершенно очевидно, что ночь вы провели где-то на стороне.
      Джанет, не веря своим ушам, смотрела на свекровь.
      – Да, – торопливо произнесла она. – Да, в Париже я провела эту ночь с ним. Но вовсе не так, как вы предполагаете. Мы всю ночь... – тут голос ее осекся, – мы всю ночь разыскивали Алстера. Этот человек мне помогал.
      – Сей факт в донесении не отражен. А зафиксировано лишь то, что вы явились в отель в восемь утра в сопровождении чернокожего трубача. Кстати, он поддерживал вас под руку.
      – Я валилась с ног от усталости.
      – Здесь использовано другое выражение: вы были пьяны.
      – Это ложь!
      Старая дама перевернула несколько страниц.
      – А как насчет той недели на юге Франции? Вы помните, где вы провели уик-энд?
      – Нет, – неуверенно сказала Джанет. – А что там такое было?
      Элизабет встала, держа папку в руках, чтобы невестка не могла видеть ее содержимого.
      – Тот уик-энд вы провели у мадам Ариоль. Как называется ее милый особняк? Ах да, «Силуэты». Довольно претенциозное название, вы не находите?
      – Но мадам Ариоль – старый друг Алстера.
      – И конечно же вы понятия не имели, какая слава ходит об этих «Силуэтах» по всему югу Франции?
      – Неужели вы думаете, что я имею ко всему этому хоть какое-то отношение?
      – Так что говорят на юге Франции о мадам Ариоль и ее «Силуэтах»? – Нет, нет!
      – Что происходило в «Силуэтах»? – Элизабет повысила голос.
      – Я... я не знаю. Я не знаю!
      – Что именно?
      – Я не стану вам отвечать!
      – Весьма героично, но, боюсь, этот номер не пройдет. Все знают, чем славен дом мадам Ариоль – опиумом, гашишем, марихуаной, героином... Прекрасное меню для наркоманов всех мастей.
      – Я ничего об этом не знала!
      – Вы не знали! Да вы там провели три дня! И ничего не поняли? А ведь у мадам как раз был разгар сезона.
      – Нет!.. Да, я поняла, и я сбежала оттуда. Как только увидела, чем они там занимаются.
      – Оргии, наркотические оргии, вот чем там занимались. Прекрасный шанс для любого извращенца-вуайера. Дамы и господа, накачавшиеся наркотиками, сбросившие всякий стыд. А невинная миссис Скарлетт ничего не понимает!
      – Но я клянусь вам, что я действительно сначала ничего не поняла!
      Элизабет сбавила тон, но голос ее приобрел еще большую твердость.
      – Я вам верю, дорогая моя, но вряд ли вам кто-либо еще поверит. – Она выдержала паузу. – Здесь, в досье, много интересных страниц. – Она снова села и продолжала спокойно листать страницы. – Берлин, Вена, Рим. Самое интересное – в Каире.
      Джанет подбежала к столу и с ужасом уставилась в лицо сидевшей напротив Элизабет.
      – Алстер бросил меня там на две недели! Я не знала, где он. Я не знала, что делать!
      – Вас видели в весьма странных местах, моя дорогуша. Более того, вы совершили преступление, наказуемое по всем международным законам. Вы купили человека! Рабыню!
      – Нет! Нет! Это было не так!
      – О, именно так все и было. На тайном черном рынке, где торгуют проститутками, вы купили тринадцатилетнюю арабскую девочку. Вы – американская гражданка, а в нашей стране есть особые законы...
      – Это ложь! – закричала Джанет. – Мне сказали, что если я заплачу, эта девочка скажет, где Алстер! Вот почему я заплатила!
      – Вы приобрели эту девочку в подарок своему мужу. Маленькую тринадцатилетнюю девочку. И вы это прекрасно знаете. А о судьбе этой несчастной девочки вы не задумались ни на секунду.
      – Я только хотела найти Алстера! Мне было ужасно Плохо, когда я об этом узнала. Я не понимала! Я не понимала, о чем они все говорят, что они имеют в виду!
      Я хотела только разыскать Алстера и выбраться из этого ужасного места.
      – Я не собираюсь оспаривать ваши утверждения. Но другие будут.
      – Кто? – Джанет дрожала, как лист на ветру.
      – Например, суд. Или газеты. – Элизабет разглядывала трясущуюся от страха женщину. – Мои друзья... Даже ваши друзья.
      – И вы... И вы позволите использовать против меня всю эту грязную ложь?
      Элизабет пожала плечами.
      – И против вашего внука?
      – А я сомневаюсь, что он будет считаться вашим сыном. Я имею в виду, по закону. Убеждена, что суд назначит на время разбирательства какого-нибудь опекуна, а потом официально передаст его под опеку Чанселлора.
      Джанет медленно опустилась на краешек стула. По лицу ее текли слезы.
      – Успокойтесь, Джанет. Я не требую, чтобы вы превратились в монахиню. Более того, я даже не прошу вас ограничивать нормальные потребности, свойственные женщинам вашего возраста, и аппетиты. Вы ничем не ограничивали себя в последние месяцы, и я не думаю, что вы станете сдерживать себя в будущем. Единственное, о чем я вас прошу: соблюдайте приличия и будьте осторожнее. Если же вы забудете об этой моей просьбе, уверяю, меры последуют незамедлительно.
      Джанет Саксон Скарлетт отвернулась, зажмурив глаза.
      – Вы – чудовище, – прошептала она.
      – Да, сейчас вы и должны считать меня чудовищем. Но надеюсь, когда-нибудь вы поймете, что это не так. Джанет вскочила.
      – Выпустите меня отсюда!
      – Бога ради, успокойтесь. Скоро прибудут Чанселлор и Аллисон. Вы мне нужны, дорогая моя.
      – Выпустите меня! – Джанет подскочила к двери и принялась ее дергать, совершенно забыв, что она заперта. – Что вы еще от меня хотите?
      Элизабет знала, что победа – за ней.

      Мэтью Кэнфилд стоял, прислонясь к стене дома на пересечении Пятой авеню и Шестьдесят третьей улицы, неотрывно следя за парадным подъездом резиденции Скарлетта. Он поплотнее запахнул плащ – лил холодный осенний дождь – и взглянул на часы: без десяти шесть. Он торчал здесь уже больше часа. Молодая женщина вошла в этот дом без четверти пять: неужто она пробудет там до ночи или, не дай Господь, до утра? Он отвел на ожидание два часа, если, конечно, раньше ничего особого не случится. Оснований полагать, что в эти два часа что-то произойдет, не было, но интуиция подсказывала ему: жди! Он уже пять недель занимался этим объектом. Кое-что знал наверняка, кое-что позволял себе домысливать. Послезавтра старая леди отправляется в путь. Одна, без сопровождающих. Весь мир знал, как она скорбит о сыне – дня не проходило, чтобы в газетах не писали об этом. Однако старая дама умело скрывала скорбь и продолжала заниматься делами.
      Что же касается жены Скарлетта, то тут все выглядело как-то странно. Судя по ее поведению, не очень-то она оплакивала своего исчезнувшего супруга. Более того, создавалось впечатление, что она не верит в смерть Алстера Скарлетта. Что это там она говорила в «Кантри клубе» на Ойстер-Бей? Хоть она тогда уже и основательно набралась, речь ее звучала вполне внятно.
      – Моя дорогая свекровь считает его таким замечательным! Надеюсь, корабль затонет. Найдет она своего сыночка!
      Сегодня вечером у нее явно состоялась серьезная встреча со свекровью, и Мэтью Кэнфилд очень хотел бы знать, о чем у них шла речь.
      Холод пробирал до костей. Кэнфилд решил перейти через улицу, на ту сторону, где начинался Центральный парк. Достал из кармана газету, расстелил на скамье у ограды и сел.
      Вскоре он заметил направлявшуюся к дому Скарлатти пару – мужчину и женщину. Было уже довольно темно, и Кэнфилд не мог различить их лиц. Женщина что-то оживленно говорила, мужчина, похоже, ее не слушал. Он достал из кармана часы и посмотрел, который час. Кэнфилд глянул на свои часы: без двух минут шесть. Медленно встал и спокойно вернулся на прежнее место, в то время как мужчина, сопровождаемый чересчур говорливой женщиной, приблизился к уличному фонарю и еще раз взглянул на часы.
      Кэнфилд не удивился, узнав в незнакомце Чанселлора Дрю Скарлетта с женой Аллисон.
      Кэнфилд сделал вид, что направляется к Шестьдесят третьей улице, а Чанселлор Дрю взял жену под руку и повел вверх по ступенькам. Когда они собирались уже было войти в дом Элизабет Скарлатти, дверь широко распахнулась и из нее выскочила Джанет.
      Она мчалась по ступенькам, почти в самом низу поскользнулась, быстро поднялась на ноги и ринулась дальше по улице. Кэнфилд бросился за ней – она, видно, ушиблась, подвернулся случай помочь.
      Он находился уже ярдах в тридцати от нее, когда из-за угла вдруг выехал двухместный с открытым верхом роскошный черный автомобиль «пирс-эрроу».
      Кэнфилд замедлил шаг. Сидевший за рулем человек, нагнувшись вперед, вглядывался в бегущую женщину. В свете уличного фонаря Кэнфилд увидел сидевшего за рулем господина лет пятидесяти приятной наружности с тщательно ухоженными усами – явно из того круга, в котором вращалась Джанет. Кэнфилд подумал, что этот человек оказался там не случайно.
      Машина резко затормозила, человек распахнул дверцу, быстро обошел автомобиль и направился к Джанет.
      – Это вы, миссис Скарлетт? Садитесь. Джанет, наклонившись, терла разбитое колено. Кэнфилд притаился в тени поблизости.
      – Что? Это же не такси... Нет! Я вас не знаю...
      – Садитесь! Я отвезу вас домой. Ну, быстренько! – Человек говорил тревожным, но властным тоном. Он взял Джанет Скарлетт за локоть.
      – Нет! Нет! Я не хочу! – Она начала вырываться. Кэнфилд выступил из тени.
      – Привет, миссис Скарлетт! Я узнал вас. Чем могу быть полезен?
      Господин с ухоженными усами настороженно взглянул на Кэнфилда. Он был раздосадован и зол. Не говоря ни слова, он поспешил к машине и вскочил на сиденье.
      – Эй, минутку, мистер! – Кэнфилд подбежал к автомобилю и схватился за ручку дверцы. – Подвезите нас, пожалуйста!
      Автомобиль рванул с места, и Кэнфилд, не удержавшись на ногах, с размаху упал. Только по счастливой случайности ему удалось избежать серьезной травмы.
      Корчась от боли, он все-таки поднялся.
      – Ваш приятель как-то странно себя ведет! – обратился он к Джанет.
      Она смотрела на него с благодарностью.
      – А я никогда его раньше не видела... По крайней мере, не могу вспомнить... Простите, но я и вашего имени не помню.
      – Не стоит извиняться. Мы встречались только раз. Пару недель назад в клубе на Ойстер-Бей.
      – О! – похоже, молодая женщина не хотела вспоминать тот вечер.
      – Нас познакомил Крис Ньюленд. Меня зовут Кэнфилд.
      – О да...
      – Мэтью Кэнфилд. Я из Чикаго. – Ах да, теперь я вспомнила.
      – Пойдемте возьмем такси.
      – У вас рука в крови.
      – А у вас колено.
      – Ну, у меня только ссадина.
      – И у меня тоже. Это только на вид страшно.
      – Может, лучше все-таки обратиться к врачу?
      – Все, что мне надо – носовой платок да немного льда. Платок на руку, а лед в виски. – Они дошли до угла, и Кэнфилд взял такси. – Вот и все лечение, миссис Скарлетт.
      Джанет Скарлетт неуверенно улыбнулась.
      – Кажется, эти лекарства и я могу предоставить.

* * *

      Холл в особняке Алстера Скарлетта был именно таким, каким ему и положено быть: высокие потолки, массивная входная дверь, прямо против двери лестница, ведущая на второй и третий этажи. В простенках – зеркала в золоченых рамах. По обе стороны холла – двухстворчатые стеклянные двери. Левая дверь была открыта, за ней виднелась парадная столовая. Правая, закрытая, дверь явно вела в гостиную. Дорогие восточные ковры на натертом паркете... Да, таким и должен быть холл в доме Алстера Стюарта Скарлетта. Но что поразило скромного следователя – так это нелепое, на его взгляд, сочетание цветов. Обои – цвета дамасской розы – ярко-алые, а на дверях – черные из тяжелого бархата портьеры. Это вульгарное сочетание красного и черного никак не вязалось с изящной французской мебелью.
      Джанет Скарлетт заметила недоумение Кэнфилда.
      – Режет глаз, не так ли?
      – Я не заметил, – вежливо ответил он.
      – Мой муж настаивал почему-то на красном, я подобрала портьеры в тон, так он заменил их на черные. А когда я попробовала возражать, закатил мне ужасную сцену. – Она открыла двери, прошла вперед и зажгла настольную лампу.
      Кэнфилд последовал за ней в причудливо обставленную огромную гостиную – площадью она была в пять теннисных кортов. И всюду кресла, кушетки, канапе. Силуэты бесчисленных ламп на бесконечных маленьких столиках. Все это было как-то беспорядочно разбросано по огромному пространству, лишь напротив гигантского камина вырисовывался четкий полукруг диванов. Привыкнув к полумраку, Кэнфилд разглядел над камином множество фотографий в черных рамках. Они расходились веером от висевшего в центре какого-то документа в золотой рамке.
      Джанет заметила взгляд Кэнфилда, но предпочла ничего не объяснять.
      – Здесь напитки и лед, – сказала она, указывая на бар. – Налейте себе сами. Я отлучусь на минутку? Переодену чулки. – И она исчезла в холле.
      Кэнфилд подошел к стеклянному столику на колесах и налил два небольших бокала виски. Достал из кармана чистый носовой платок, окунул в ледяную воду и перевязал руку. Потом зажег еще одну лампу, поближе к камину, и стал разглядывать фотографии. И буквально остолбенел.
      Фотографии тщательно документировали военную карьеру Алстера Стюарта Скарлетта. От офицерской школы до посадки на корабль, от прибытия во Францию до боевых окопов. Здесь же висели расцвеченные красными и синими линиями карты сражений. И на всех фотографиях Алстер Скарлетт был в центре событий.
      Ему и прежде доводилось видеть фотографии Скарлетта, но то были в основном моментальные снимки, сделанные на различных светских раутах или спортивных соревнованиях по теннису, поло или плаванию. На тех снимках он выглядел настоящим денди – магазин «Брукс бразерс» мог гордиться таким клиентом. Здесь же он был запечатлен среди солдат, и, что ужасно раздражало Кэнфилда, всегда оказывался на полголовы выше самых рослых своих соратников – военных всех рангов и званий. Неуклюжие ополченцы, предъявляющие оружие для осмотра, усталые сержанты перед строем таких же усталых солдат, опытные полевые командиры, серьезно чему-то внимающие, – и все они служили лишь статистами, фоном для энергичного, стройного лейтенанта. Все они – антураж, удачное обрамление для того, кто дарит их своим общением. На иных фотографиях высокий лейтенант представал в кругу робко улыбающихся офицеров: положив руки им на плечи, он словно уверял их: ничего, старые добрые денечки еще вернутся!
      Судя по выражению лиц тех, кого он стремился утешить, они не очень-то верили в возвращение доброго старого времени. Однако сам он излучал бесконечный оптимизм. Холодный, самоуверенный тип, подумал Кэнфилд. В центре в золотой рамке красовался наградной лист. Серебряная звезда за доблесть, проявленную при Мез-Аргонне. Судя по этой экспозиции, Алстер
      Скарлетт был прирожденным героем, которому крупно повезло: на его век выпала большая война. Тревожило другое – сам факт сей экспозиции. Она была бы более уместна в тихом кабинете отставного генерала, увенчанного полувековой славой, а не здесь, на Пятьдесят четвертой улице, в роскошной гостиной человека, озабоченного исключительно поисками удовольствий.
      – Интересное зрелище, не так ли? – Джанет вернулась в гостиную.
      – Впечатляющее, если не сказать больше. Да, Алстер Скарлетт – незаурядный человек.
      – С этим трудно спорить. А если кто-нибудь и забывал об этом, достаточно было пригласить забывчивого в гостиную.
      – Полагаю... Полагаю, эта замечательная экспозиция на тему выигранной войны – не ваша идея? – Он протянул Джанет бокал и заметил, как поспешно она его схватила и как жадно поднесла к губам.
      – Естественно, не моя. – Она выпила неразбавленный скотч одним глотком. – Присядьте. Кэнфилд быстро глотнул виски.
      – Позвольте повторить? – Он указал на бокал. Она села на один из диванов возле камина, а он направился к бару.
      – Никогда не думал, что ваш муж до такой степени подвержен... военному похмелью. – Он кивнул в сторону камина.
      – Очень точное определение: похмелье после большого праздника. А вы философ.
      – Вот уж не считал себя таковым. Но я не предполагал, что ваш муж принадлежит к такому типу людей. – Он подал ей бокал и остался стоять.
      – А вы разве не читали его военных воспоминаний? По-моему, газеты сделали все, чтобы развеять последние сомнения в том, кто именно победил кайзера. – Она выпила.
      – О, газетчики! Они напишут что угодно, лишь бы платили. Я никогда не относился к их сообщениям всерьез. Да и ваш муж тоже.
      – Вы говорите так, будто были знакомы с моим мужем.
      Кэнфилд изобразил удивление и даже отставил поднесенный было ко рту бокал.
      – А вы разве не знаете?
      – Что?
      – Конечно же мы были с ним знакомы. Я знал его достаточно хорошо. Мне казалось, что вам о нашем знакомстве известно. Извините.
      Джанет свое удивление скрыла.
      – Что вы, незачем извиняться. У Алстера было много знакомых. Возможно, я знаю далеко не всех. Вы что, познакомились с ним в Нью-Йорке? Не помню, чтобы он когда-либо называл ваше имя.
      – О нет, мы встречались лишь время от времени, когда мне случалось бывать на востоке.
      – Ах да, вы ведь из Чикаго?
      – Совершенно верно. Но, откровенно говоря, по характеру моей профессии мне приходится много ездить. – Что правда, то правда: Кэнфилду действительно приходилось ездить по всей стране.
      – А чем вы занимаетесь? Кэнфилд пригубил виски и сел.
      – Если убрать все словесные украшения, я, считайте, разъездной торговец. Но словесные украшения убирать как-то не принято.
      – А чем вы торгуете? Я знаю множество людей, которые занимаются торговлей, и они как-то не беспокоятся по поводу словесных украшений.
      – Ну, они же продают ценные бумаги, акции или недвижимость, даже мосты. Я же торгую теннисными площадками.
      Джанет рассмеялась – у нее был приятный смех.
      – Вы шутите!
      – Нет, серьезно. Я продаю теннисные корты. Он поставил стакан и сделал вид, что роется в карманах.
      – Дайте-ка поглядеть, сдается мне, я тут один с собой прихватил... Нет, я продаю отличные корты. Уимблдонский стандарт, правда, за исключением газона. Так наша компания и называется: «Уимблдон». Говорю вам как на духу: у нас отличные корты. Вы наверняка играли на дюжине наших кортов, только не знаете, кому обязаны этим удовольствием.
      – Потрясающе! А почему люди покупают ваши корты? Неужели они не могут построить собственные?
      – Могут, конечно. Но мы убеждаем их, что их корты ни к черту не годятся. И вот мы сносим выстроенный ими самими корт и на его месте делаем новый.
      – Вы надо мной издеваетесь! Теннисный корт – это всего лишь теннисный корт.
      – А газон? Разве это не существенно? Обычно трава весной еще слишком короткая, а осенью желтеет. Наши же корты вечнозеленые.
      Она снова засмеялась.
      – На самом деле все просто. Наша компания разработала асфальтовое покрытие, от которого мяч отскакивает, как от газона. Это покрытие не плавится под солнцем и не трескается от мороза. Хотите купить такое? Через три дня мы подошлем грузовики, они завезут первый слой гравия. У нас здесь есть отделение. Вы и оглянуться не успеете, как у вас будет лучший теннисный корт на всей Пятьдесят четвертой улице.
      Теперь рассмеялись они оба.
      – Наверное, вы и сами играете, как чемпион.
      – Вот уж нет. Я играю, но не очень хорошо. Да и не очень-то люблю теннис. Мы платим нескольким игрокам международного класса за то, что они рекламируют наши корты. Когда заканчиваем укладку, проводим показательные матчи – вам я организую такой бесплатно. Можете пригласить всех своих друзей, устроите вечеринку. На наших кортах прошло множество замечательных вечеринок – они, как видите, выдерживают и коктейли. А для нас это выгодно: на вечеринках мы получаем новые заказы.
      – Очень интересно!
      – От Атланты до залива Бар! Лучшие корты, лучшие вечеринки. – И он поднял стакан.
      – Так, значит, вы продали Алстеру корт?
      – И даже не пытался продать. Хотя стоило. Насколько мне известно, однажды он даже купил дирижабль. Что такое теннисный корт по сравнению с таким мощным приобретением?
      – Чепуха, конечно. – Она хихикнула и в очередной раз протянула ему свой пустой бокал. Кэнфилд направился к бару, по пути снял повязку с руки и спрятал платок в карман. Она загасила сигарету в пепельнице.
      – Но если вы не принадлежите к нью-йоркскому кругу, как вы познакомились с моим мужем?
      – Мы встречались еще в колледже. Но наше знакомство было мимолетным – я ушел с середины первого курса. – Интересно, подумал Кэнфилд, позаботились ли в Вашингтоне поместить мое личное дело в архив Принстонского университета?
      – Что, потянуло к книгам?
      – Потянуло к деньгам: дело в том, что все деньги достались другой ветви моей семьи. А потом наши пути пересеклись на войне – и тоже ненадолго.
      – Вы служили?
      – Служил. Но не столь блистательно. – Он кивнул в сторону камина.
      – То есть?
      – Мы вместе проходили подготовку в Нью-Джерси. Он отправился во Францию, к славе, а меня откомандировали в Вашингтон, к скуке кабинетной службы. – Кэнфилд наклонился к ней и постарался придать голосу хмельную интимность. – Но мы успели немножко повеселиться. Хотя, конечно, подписав брачный контракт, он оставил холостяцкие повадки.
      – Да нет, Мэтью Кэнфилд, не оставил. Он пристально посмотрел на нее: голос ее звучал твердо, с отчетливо ощущаемым оттенком горечи.
      – Тогда он еще больший идиот, чем я думал. Она смотрела на него так, как смотрят на письмо, стараясь понять, что написано между строк.
      – Вы очень симпатичный человек. – С этими словами она быстро поднялась, но пошатнулась и поставила бокал на маленький столик. – Вы извините, я сегодня не ужинала, и если сейчас не поем, боюсь, алкоголь подействует не лучшим образом.
      – Позвольте пригласить вас на ужин.
      – Чтобы вы залили кровью ни в чем не повинного официанта?
      – Да крови уже нет. – Кэнфилд показал ей руку. – Поверьте, мисс, очень хотелось бы поужинать с вами.
      – Да, я знаю. Она взяла бокал и шатающейся походкой приблизилась к дивану, на котором сидел Кэнфилд. – Вы знаете, что я чуть было сейчас не сделала?
      – Нет. – Он остался сидеть.
      – Я чуть было не попросила вас уйти. Кэнфилд начал протестовать.
      – Подождите! Я хотела остаться одна и кое-что обдумать, но потом решила, что это не такая уж хорошая идея.
      – Это чертовски плохая идея.
      – Так что я вас не прогоню.
      – Отлично.
      – Но мне не хочется выходить из дому. Не согласитесь ли вы остаться и поужинать со мной, как говорится, чем Бог послал?
      – А это не очень вас затруднит?
      Джанет дернула шнур звонка.
      – Если кого это и затруднит, так только экономку. А с тех пор как мой муж... покинул нас, она не очень-то перегружена.
      Экономка явилась на зов с такой быстротой, что Кэнфилд подумал: уж не подслушивала ли она под дверью? Мэтью Кэнфилд был поражен неприглядной внешностью экономки.
      – Слушаю вас, мадам. Мы не готовили сегодня ужин. Вы ведь сказали, что поужинаете у мадам Скарлатти.
      – Значит, я передумала, Ханна. Мы с мистером Кэнфилдом будем ужинать здесь. Я предупредила его, что нам, вероятно, придется довольствоваться тем, что Бог пошлет.
      – Хорошо, мадам.
      У нее среднеевропейский, скорее всего, шведский или немецкий акцент, отметил Кэнфилд. Лицо с тяжелым подбородком, обрамленное затянутыми в узел седыми волосами, должно было бы излучать дружелюбие. Но оно не излучало дружелюбия, напротив, было жестким, даже суровым.
      Тем не менее, она проследила, чтобы кухарка приготовила отличный ужин.

* * *

      – Когда эта старая сука захочет, она душу из всех вытрясет, но своего добьется, – говорила Джанет. Они вернулись в гостиную и, сидя на диване рядом, почти касаясь друг друга, потягивали бренди.
      – Это естественно. Насколько я понимаю, она заправляет всем делом сама. Неудивительно, что никто не смеет ее ослушаться. Наверное, и я бы ей подчинялся безоговорочно.
      – А вот мой муж так не считал, – сказала она тихо, – поэтому она так злилась на него.
      – Правда? – Кэнфилд сделал вид, что это его совершенно не интересует.
      – Правда.
      – Никогда бы не подумал, что между ними могли быть какие-то стычки.
      – О нет, никаких стычек не было. И проблем никаких не было тоже. Алстер просто никогда ни с чем не считался. Потому она так и злилась. Он не вступал с матерью в споры. Он просто делал что хотел, и все. Он был единственным, на кого она не имела никакого влияния, и из-за этого она его ненавидела.
      – Но она могла перестать давать ему деньги, разве нет? – наивно спросил Кэнфилд.
      – У него был свой собственный капитал.
      – Ну, тогда управлять им было невозможно. Он, наверное, сводил ее с ума.
      Молодая женщина пристально смотрела на огонь в камине.
      – Он и меня до безумия довел. Так что она не единственная, – произнесла она как бы про себя. – Но ведь она его мать...
      – А я – жена. – Она была уже совершенно пьяная и с ненавистью смотрела на фотографии. – Она не имеет права загонять меня в капкан, словно я зверь какой-то! Угрожать мне глупыми сплетнями! Ложью! Все это сплошная ложь! Это были друзья моего мужа, не мои! Да если б это были и мои друзья, она все равно не смеет!
      – Да, у Алстера всякие приятели водились, это я хорошо помню. Но даже если они и вели себя дурно по отношению к вам – забудьте. Они вам не нужны.
      Джанет расхохоталась.
      – Именно так я и сделаю! Отправлюсь в Париж, в Каир, черт знает куда еще, и дам объявление в газетах: «Вы, дружки этого ублюдка, Алстера Скарлетта, я плевать на вас хотела! Подпись: Дж. Саксон Скарлетт, вдова». Надеюсь, вдова.
      Следователь решил немного надавить:
      – Она что, собирала о вас сведения... во всех этих местах?
      – О, ей всегда все известно. Если у знаменитой мадам Скарлатти нет на вас досье – считайте, вы никто. Вы разве этого не знали?
      И так же быстро, как чуть раньше, теперь Джанет вошла в раж.
      – Но это все не важно. Пусть она катится ко всем чертям, – весело заявила она.
      – А зачем она едет в Европу?
      – А вам-то какое дело?
      Кэнфилд пожал плечами.
      – Просто прочел об этом в газете.
      – Понятия не имею.
      – А может, все дело в сплетнях, дошедших до нее из Парижа и прочих мест? – Он старался делать вид, что основательно набрался.
      – Спросите у нее сами. Кстати, а бренди ничего. Она допила остатки и поставила бокал на стол. Следователь глянул в свой бокал – он был почти полон. Он сделал глубокий вдох и выпил.
      – Вы правы. Она старая сука. – Джанет откинулась назад, на руку Кэнфилда, лежавшую на спинке дивана и заглянула ему в глаза. – Но вы ведь не старая сука?
      – Нет, во-первых, я не старый, а во-вторых, мужского рода. Так зачем она едет в Европу?
      – Я и сама уже тысячу раз задавала себе этот вопрос, но ответа найти не могу. Да мне все равно. А вы хороший человек?
      – Лучший из лучших.
      – А я вот вас сейчас поцелую, и тогда пойму. Я всегда могу определить по первому же поцелую...
      – Неужели у вас такой опыт?
      – О, опыт не опыт, а я умею узнавать. – Она обняла Кэнфилда за шею и притянула к себе. Она вся дрожала.
      Он ответил на поцелуй с неким изумлением. Она была полна отчаяния, и, по непонятной причине, он вдруг почувствовал, что больше всего на свете желает защитить ее.
      – Пойдемте наверх, – сказала она. На лестнице они вновь поцеловались, и Джанет Скарлетт погладила его по щеке.
      – Она сказала... Она сказала, что это очень здорово – быть Скарлетт, когда Скарлетта рядом нет... Вот что она сказала.
      – Кто? Кто это сказал?
      – Матушка-сука. Вот кто.
      – Его мать?
      – Хоть бы она его не нашла... Тогда я свободна! Возьми меня, Мэтью, пожалуйста, возьми меня, ради Бога!
      Помогая ей добраться до постели, Кэнфилд думал о том, что должен во что бы то ни стало убедить начальство отправить его в Европу на том же корабле.

      Джефферсон Картрайт завернулся в полотенце и вышел из парной. Прошел в душ, позволил водяным иглам сначала исколоть ему затылок, потом запрокинул лицо и стоял так, пока кожа не начала саднить. Подкрутил кран, вода становилась все прохладней и наконец превратилась в ледяную.
      Накануне вечером он здорово выпил. Откровенно говоря, он начал пить сразу после обеда и пил до ночи, а ночью понял, что домой добираться не стоит, и остался ночевать в клубе. У него были веские причины для такого праздника. После победной для него встречи с Элизабет Скарлатти он провел несколько дней за тщательным анализом дел «Скаруик фаундейшн». Сейчас он был готов выступать как равный среди равных. Он все время помнил о заключенном с Элизабет соглашении. Он держал его в своем портфеле, пока не изучил дела «Скаруик фаундейшн» так досконально, что даже его собственные адвокаты будут удивлены. Вода долбила его по затылку – он вспомнил, как запер портфель в багажной ячейке на Центральном вокзале. Многие коллеги уверяли, что багажные ячейки Центрального вокзала надежнее всяких сейфов. И уж точно надежнее сейфов Скарлатти!
      После обеда он заберет портфель и отправится к своим поверенным. Они, конечно, будут потрясены и, надеялся он, забросают его вопросами о «Скаруике». А он так скоропалительно обрушит на них поток фактов и цифр, что они обалдеют.
      Он уже слышал их удивленные возгласы:
      «О, Джефф, мы и представления не имели!» Картрайт весело расхохотался, стоя под душем. Он, Джефферсон Картрайт, был самым видным кавалером в команде «Вирджинских кавалеров»! Эти тупоголовые северяне, чья холодная кровь не может согреть даже их собственных жен, они теперь будут вынуждены считаться со стариной Джеффом. Вот теперь они попоют!
      «Мой Бог, – подумал он, – да я же теперь могу купить и продать половину членов этого клуба. Что за чудесный денек!»
      После душа Джефферсон не спеша оделся и, в полной мере ощущая свою силу и значительность, прошел в клубный бар. Члены клуба уже собирались к обеду, и некоторые, с притворной радостью, приняли его приглашение «выпить по рюмочке». Однако их внутреннее сопротивление быстро растаяло, когда он эдак небрежно объявил, что теперь полностью отвечает за "закрома «Скаруика».
      Пара-тройка присутствующих вдруг поняли, что у хвастливого и туповатого Джефферсона Картрайта есть и весьма милые черты, как-то раньше ими не замеченные. Нет, если серьезно разобраться, так он неплохой парень... В нем определенно что-то есть! И вскоре массивные кожаные стулья, окружавшие круглый дубовый стол, оказались занятыми все до единого.
      В половине третьего члены клуба начали по очереди извиняться и отправляться в свои офисы и к своим телефонам: заработала система связи, и весть о потрясающем назначении Картрайта, о его альянсе со «Скаруик фаундейшн» понеслась из офиса в офис.
      Однако один из джентльменов никуда не спешил. Он присоединился к нескольким господам, всегда готовым променять дело на хорошую пьянку, и вместе с ними составил «двор» царствующего Джефферсона Картрайта. На вид ему было лет пятьдесят, из породы людей светских – особенно подчеркивали сей факт прекрасно ухоженные седые усики.
      Странно, никто из собравшихся за столом не знал его по имени, но никто не хотел в этом признаться. В конце концов, здесь все – члены одного клуба, не так ли?
      Как только представилась возможность, джентльмен Незаметно подсел к Картрайту. Он вел с ним шутливую беседу, а потом заявил, что теперь его очередь заказывать выпивку.
      Когда нанизки были поданы, усатый джентльмен потянулся за ними – он как раз рассказывал какую-то смешную историю, – на секунду поставил оба бокала перед собой, а потом пододвинул один Картрайту.
      Джефферсон взял свой мартини и залпом осушил бокал.
      Джентльмен извинился – ему пора идти. Дела, дела... Через две минуты Джефферсон Картрайт рухнул лицом на стол. Глаза у него не были закрыты или даже полузакрыты, как бывает у пьяных. Напротив, они были широко открыты. Буквально вылезли из орбит.
      Джефферсон Картрайт был мертв.
      А хорошо одетый усатый джентльмен больше никогда в этом фешенебельном мужском клубе не появлялся.

* * *

      В типографии нью-йоркской бульварной газеты наборщик набирал заголовок заметки, которая будет помещена на десятой странице:
      «СМЕРТЬ БАНКИРА В ФЕШЕНЕБЕЛЬНОМ МУЖСКОМ КЛУБЕ».
      Наборщику вся эта история была совершенно не интересна.
      А по соседству с ним другой наборщик набирал заголовок другой заметки, которую собирались втиснуть среди различных объявлений на сорок восьмой странице:
      «ОГРАБЛЕНИЕ БАГАЖНОЙ ЯЧЕЙКИ НА ЦЕНТРАЛЬНОМ ВОКЗАЛЕ».
      В наше время никаким замкам доверять нельзя, подумал наборщик.

      За Элизабет, естественно, было закреплено место за капитанским столом в салоне первого класса «Кальпурнии». Она была немало удивлена, обнаружив, что ее сосед справа – какой-то молодой человек явно не старше тридцати. Обычно пароходные компании предусмотрительно усаживали с ней рядом какого-нибудь стареющего дипломата, либо отставного банкира, либо, на худой конец, искусного карточного игрока – короче, кого-то, с кем она могла найти темы для бесед.
      Однако она не выказала никакого неудовольствия, потому что, по обыкновению, предварительно потребовала у капитана список пассажиров – на случай неприятных встреч с кем-то из соперников по бизнесу. Молодого человека звали Мэтью Кэнфилд, он занимал солидное положение в фирме, торгующей спортивными товарами и часто ездил по делам в Британию. Видно, у этого молодого человека неплохие связи, решила Элизабет.
      Во всяком случае он был вполне приятным молодым человеком. Вежливый, скромный и, видимо, неплохой бизнесмен – торговец, как он ненароком отрекомендовался.
      В конце обеда к ней подошел вахтенный офицер: на ее имя получена каблограмма.
      – Почему же вы не принесли ее? – спросила Элизабет.
      Офицер что-то тихо сказал ей на ухо.
      – Хорошо. – Она встала.
      – Могу ли я чем-либо быть вам полезен, мадам Скарлатти? – осведомился Мэтью Кэнфилд, торговец. – Нет, благодарю вас.
      – Вы уверены?
      – Да-да, совершенно уверена. – И Элизабет последовала за вахтенным офицером.
      В радиорубке Элизабет усадили за стол и вручили послание. Наверху было начертано: «Срочно, адресат должен ответить немедленно».
      Она глянула на вахтенного офицера, скромно ожидавшего в углу.
      – Приношу извинения, – сказала ему Элизабет, – вы действовали в соответствии с инструкцией.
      Она прочла каблограмму:
      "Мадам Элизабет Скарлатти, борт его величества пассажирского судна «Кальпурния».
      Вице-президент Джефферсон Картрайт мертв тчк Причина смерти не установлена тчк Власти подозревают странные обстоятельства тчк Картрайт обнародовал факт занятия значительного поста в Скаруик фаундейшн тчк Мы пока не получили подтверждения этого факта тчк У нас нет никаких материалов это подтверждающих хотя информация получена из достоверных источников тчк В свете вышеизложенного не будете ли так любезны дать разъяснения или указания тчк Этот случай может неприятно отразиться на клиентах Уотерман траст тчк Мы не располагаем какой-либо информацией относительно незаконной деятельности вице-президента Картрайта тчк Ждем вашего ответа тчк
       Гораций Бутье президент Уотерман траст компани".
      Элизабет была в шоке. Она телеграфировала мистеру Бутье, что в течение недели он получит всю информацию, касающуюся «Скарлатти индастриз», от Чанселлора Дрю Скарлетта. До тех пор просит воздерживаться от каких-либо комментариев.
      Следующее послание она отправила Чанселлору Дрю:
      – "Ч.Д.Скарлетту. Восточная шестьдесят вторая улица, 129, Нью-Йорк Относительно Джефферсона Картрайта никаких заявлений повторяю никаких заявлений ни публично ни в частном порядке до моего прибытия в Англию я сразу же свяжусьс тобой оттуда тчк Повторяю никаких заявлений тчк
      Как всегда с любовью мама".
      Элизабет понимала, что ей необходимо вернуться к столу, чтобы ни у кого не возникло подозрений о чрезвычайной важности полученного ею сообщения. Она медленно шла по коридору в сопровождении вахтенного, и все более отчетливо понимала, что смерть Картрайта – тревожный знак. Предупреждение ей. Она тут же отбросила мысль о том, что причиной смерти Картрайта могла быть «незаконная деятельность». Да это просто смешно!
      Когда станет известно о ее соглашении с Картрайтом, на нее посыпятся вопросы, и она должна быть готова к ответу. Ответов, объясняющих подобное соглашение, может быть несколько, и все они достаточно правдоподобны. Но, что бы она ни сказала, сам факт заключения соглашения с таким человеком, как Картрайт, вызовет нежелательные толки – многие истолкуют это как старческую причуду, граничащую со старческим же слабоумием.
      Это ни в малейшей степени Элизабет Скарлатти не беспокоило: она никогда не обращала внимания на мнения и суждения на свой счет.
      Серьезно беспокоило и даже пугало другое: если факт этого соглашения так и не всплывет на поверхность.
      Вернувшись к столу, она ограничилась правдивым заявлением, что ей сообщили о смерти одного из доверенных ее сотрудников. Поскольку вдаваться в подробности у нее намерения явно не было, сотрапезники выразили ей соболезнование и после приличествующей случаю паузы возобновили застольную болтовню. Капитан «Кальпурнии», толстенный англичанин с лохматыми бровями и пухлыми щеками, громоподобным голосом заметил, что потеря доверенного сотрудника равнозначна потере классного первого помощника.
      Сидевший по правую руку молодой человек наклонился к Элизабет и тихо прокомментировал:
      – Наш капитан словно сбежал из шоу «Гилберт и Салливан», вы не находите?
      Старая дама улыбнулась и столь же тихо, под шумок разговора, ответила:
      – Он похож на капитана галеры. Я так и вижу его прохаживающимся между скамьями с плеткой в руке.
      – Нет, нет, – ответил молодой человек, – а я представляю, как он сидит в бочке с мыльной водой, словно опереточная дива. Это куда смешнее.
      – Вы злобный юноша. Если мы напоремся на айсберг, я постараюсь держаться от вас подальше.
      – И зря. Я первым заберусь в спасательную шлюпку и займу местечко для вас, так и быть. – И он мило улыбнулся.
      Элизабет рассмеялась. Молодой человек забавлял ее – это как-то освежает, когда к тебе относятся с юмором и даже с некоторым элегантным нахальством. Они довольно приятно поболтали о том, что ждет их в Европе, – это был в определенной степени интересный разговор, ибо ни один из них не должен был и полусловом обмолвиться о том, что на самом деле ждет их в Европе.
      Ужин подошел к концу, капитанская компания из числа самых почетных пассажиров направилась в карточный салон и разбилась на пары для бриджа.
      – Думаю, вы игрок никудышный, – заявил с улыбкой Кэнфилд. – А поскольку я играю довольно-таки неплохо, так и быть, возьму вас в пару, чтобы прикрыть в случае чего.
      – Трудно отказаться от столь лестного приглашения.
      И тогда он спросил:
      – А кто умер? Может быть, и я беднягу знаю?
      – Вряд ли, молодой человек.
      – Ну вам-то как об этом судить! Так кто же?
      – Господи, ну как вы можете знать рядового служащего моего банка.
      – А я так понял, что он не такой уж рядовой служащий.
      – Знаете, некоторые люди любят считать себя необыкновенными.
      – Если это был человек со средствами, то, вполне вероятно, он – один из моих клиентов.
      – Нет, мистер Кэнфилд, вы положительно несносны! – засмеялась Элизабет.
      Во время игры Элизабет убедилась, что молодой человек Кэнфилд играл неплохо, но до первоклассного игрока ему все же далеко. Правда, одну грубую ошибку он совершил, и Элизабет решила, что таким образом он хотел подыграть ей. Затем он осведомился у стюарда, есть ли в баре сигары определенного сорта, и, получив отрицательный ответ, извинился и сказал, что сходит за сигарами в свою каюту.
      Элизабет вспомнила, что там, в салоне, когда подали кофе, очаровательный мистер Кэнфилд открыл свежую пачку своих особых сигар.
      Он вернулся спустя несколько минут, когда круг уже был закончен, и, извинившись, сообщил, что пришлось помочь одному престарелому пассажиру справиться с приступом морской болезни.
      'Партнеры сопроводили его сообщение комплиментами по поводу такой трогательной заботы о престарелых, Элизабет же промолчала. Она лишь посмотрела на "молодого человека, с удовлетворением, но и с тревогой отметив про себя, что он избегает ее взгляда.
      Игра закончилась рано. Слегка штормило, и Кэнфилд проводил Элизабет Скарлатти к ее каюте.
      – Вы очаровательны, – сообщила она. – Я вас отпускаю – предайтесь развлечениям, более приличествующим вашему возрасту.
      Кэнфилд улыбнулся и протянул ей ключ.
      – Если вы настаиваете – конечно. Но таким образом вы обрекаете меня на скуку. И вы это прекрасно знаете.
      – Странно, времена изменились. Или это изменились молодые люди?
       –Возможно.
      Элизабет заметила, что ему не терпится поскорее уйти:
      – Что ж, старая дама благодарит вас за компанию.
      –Не такой уж молодой человек вас также благодарит. Доброй ночи, мадам Скарлатти.
      Она повернулась к нему.
      – Вы по-прежнему желаете знать, кто умер?
      – Я вижу, вам не хочется мне это сообщать. Да это и не важно. Еще раз доброй ночи.
      – Этого человека зовут Джефферсон Картрайт. Вы его знали? – Она внимательно смотрела ему в лицо.
      – Нет, к сожалению, не знал. – Он глядел прямо, невинными глазами. – Всего доброго.
      – Доброй ночи, молодой человек. – Она вошла в каюту и закрыла дверь. Ей были слышны его шаги по коридору – он явно спешил.
      Элизабет сбросила норковую накидку и прошла в большую удобную спальню. Тяжелая мебель была привинчена к полу. Она зажгла лампу, также привинченную к ночному столику, и села на край кровати. Элизабет пыталась вспомнить, что именно сообщил капитан «Кальпурнии» по поводу этого молодого человека, когда принес ей на утверждение список приглашенных за капитанский стол. Ах, вот что:
      «И еще один парень по имени Кэнфилд, похоже, с большими связями».
      Элизабет не обратила тогда на эти слова никакого внимания.
      И еще:
      «Он работает в какой-то фирме по производству и продаже спортивных товаров и ездит в Европу довольно часто. „Уимблдон“, так, кажется, называется фирма».
      И наконец, Элизабет вспомнила, пожалуй, самое любопытное из того, что сказал капитан, а именно:
      «Интересно: пароходная компания настоятельно требовала, чтобы я усадил его за свой стол. Наверное, чей-то сынок. Хороший университет, старые деньги и все такое прочее. Из-за него я должен был отставить бедного доктора Барстоу».
      Элизабет тогда одобрила список сотрапезников без всяких сомнений.
      Значит, британская пароходная компания потребовала, чтобы молодого человека усадили за капитанский стол. А толстый капитан, уже привыкший иметь дело с сильными мира сего, вынужден был исключить из списка знаменитого хирурга.
      Повинуясь лишь какому-то интуитивному порыву, Элизабет взяла телефон и попросила дать ей радиорубку.
      – Радиорубка «Кальпурнии» слушает, добрый вечер. – Британский акцент превратил слово «вечер» в неясное дуновение.
      – Говорит Элизабет Скарлатти, каюта 2 – 3 "А". Будьте любезны, дежурного офицера.
      – Вахтенный офицер Питерс слушает. Чем могу служить?
      – Вы тот самый офицер, который дежурил во время ужина?
      – Да, мадам. Ваши сообщения в Нью-Йорк были переданы немедленно. Их доставят адресатам через час.
      – Благодарю вас, но звоню я не поэтому... Боюсь, я упустила встречу, назначенную в радиорубке. Меня кто-нибудь спрашивал? – Она внимательно вслушивалась: не выдаст ли голос вахтенного офицера каких-либо колебаний?
      – Нет, мадам, вас никто не спрашивал, – твердо и уверенно ответил офицер.
      – А, наверное, этот человек постеснялся спросить. Просто ужасно, я чувствую себя такой виноватой!
      – Извините, мадам Скарлатти, но, кроме вас, в рубку заходили всего трое пассажиров – это ведь первый наш вечер в открытом море.
      – Поскольку их было всего трое, не затруднит ли вас описать мне этих пассажиров?
      – О, что вы... Нисколько. Приходила пожилая пара, они туристы, и молодой человек в несколько, боюсь, нетрезвом состоянии. Он хотел прослушать биржевые новости.
      – Биржевые новости?
      – Да, мадам, пассажирам первого класса мы предоставляем право слушать биржевые новости трижды в день – в десять, двенадцать и в два. Это был милый молодой человек, но, видно, выпил лишнюю пинту.
      – Ему что-то около тридцати, да? В смокинге?
      – Совершенно верно, мадам.
      – Благодарю вас, мистер Питере. Это несколько необычная просьба, я понимаю, тем не менее я очень прощу вас никому не рассказывать о нашем разговоре.
      – Конечно!
      Элизабет медленно встала и прошла в гостиную: ее партнер по бриджу игроком, возможно, был и слабым, зато актером замечательным.

      Мэтью Кэнфилд поспешил удалиться от каюты Элизабет Скарлатти по причине весьма прозаической: его подташнивало. Может быть, бар и толпа пассажиров помогут ему снова почувствовать себя в своей тарелке? Он заказал бренди.
      – Роскошная вечерушка, да?
      На соседний стул взгромоздился здоровенный широкоплечий тип, похожий на игрока в бейсбол.
      – Совершенно верно, – ответил Кэнфилд с вежливой улыбкой.
      – А я вас знаю! Вы сидите за капитанским столиком. Мы вас видели за ужином.
      – Здесь хорошая кухня.
      – Я тоже мог бы сидеть за капитанским столом, только я им сказал: а плевать!
      – Что ж, подобный акт разнообразил бы меню.
      – Нет, правда. – По акценту Кэнфилд установил, что обладатель широких плеч и могучих рук принадлежит к особям, населяющим Парк-авеню. – Мой дядюшка владеет черт знает сколькими акциями! Только я сказал: а плевать!
      – Могу уступить вам свое место. Бейсболист слегка откинулся назад и ухватился за столешницу, чтобы не упасть.
      – И не надо. Там скукотища смертная. Эй, хозяин! Еще один бурбон!
      Бейсболист шатнулся вперед, а потом в сторону, к Кэнфилду. Глаза у него были уже совершенно стеклянные. Прядь потных, очень светлых волос прилипла ко лбу.
      – А ты кто, приятель? Все еще учишься?
      – Благодарю за комплимент. Нет, я работаю в фирме спортивных товаров «Уимблдон». А вы? – Кэнфилд слегка повернулся на высоком стуле и принялся разглядывать посетителей.
      – "Гудвин и Роулинс". Страховая компания. Принадлежит моему драгоценному тестю. Пятая по величине фирма в городе.
      – Очень впечатляюще.
      – А тебя кто протащил?
      – Протащил? Что вы имеете в виду?
      – Ну, кто протащил за главный стол?
      – А, да это все через друзей нашей фирмы. Мы тесно сотрудничаем с англичанами.
      – "Уимблдон"... Это что, в Детройте?
      – Нет, в Чикаго.
      – А, в Чикаго... «Аберкомби злой, как черт, Аберкомби злой, как черт», – немузыкально замурлыкал бейсболист.
      – И все же фирма у нас солидная. – Кэнфилд постарался произнести эти слова так, чтобы для пьяного белокурого Адониса они прозвучали упреком.
      – Слушай, не обижайся. Тебя как зовут?
      Кэнфилд уже собрался ответить, но в этот момент почему-то его внимание привлек галстук собеседника, а затем и его запонки, большие и яркие, повторявшие цвета галстука – темно-красный и черный.
      – Ну так как? – Что?
      – Как тебя зовут? Меня – Бутройд. Чак Бутройд. – Он снова ухватился за столешницу красного дерева, чтобы не рухнуть со стула. – А ты, значит, ик, служишь в «Уимблдоне»... – Бутройд, похоже, совсем опьянел.
      Кэнфилд почувствовал, что бренди ему не помог – пожалуй, даже хуже стало.
      – Вы извините, я пойду. Не обижайтесь; мы ещё посидим и выпьем, мистер Бутройд.
      – Да, Бутройд. Извините. Спокойной ночи. Мистер Бутройд приоткрыл глаза, помахал рукой и потянулся к своему бурбону. Кэнфилд, хотя и нетвердым шагом, быстро направился к выходу.
      – Чакси, дорогуша. – Темноволосая женщина тут же взобралась на его место рядом с почти уже отключившимся мистером Бутройд ом. – Что за манера исчезать как раз тогда, когда Ты мне нужен!
      – Ой, киска, не цепляйся!
      – И буду цепляться, если будешь так поступать!
      Бармен нашел какое-то неотложное дело и срочно удалился.
      Мистер Бутройд посмотрел на жену и на несколько неуловимых мгновений перестал покачиваться. Взгляд у него стал твердым и осмысленным. Со стороны этих двоих можно было принять за семейную пару, которая ссорится по поводу неумеренного питья супруга. В таких случаях люди стараются проявлять деликатность и не вмешиваются, если ссора не переходит в громкий скандал. Бутройд что-то бубнил себе под нос, но голос его был твердым и трезвым.
      – Не беспокойся, дорогая.
      – Ты уверен?
      – Абсолютно.
      – Кто он такой?
      – Удачливый торговец. По-моему, сшивается возле нее специально – хочет завязать деловые контакты.
      – Если он обыкновенный торговец, почему его усадили за капитанский стол?
      – Ой, прекрати ты во всем усматривать опасность.
      – Я просто соблюдаю осторожность.
      – Сейчас объясню. Он работает на чикагской фирме спортивных товаров «Уимблдон», а они половину своих товаров закупают в Англии. – Бутройд остановился, чтобы дать жене переварить информацию, – так объясняют детям, медленно и с расстановкой. – Это британский корабль. Старая дама – весьма выгодный объект, и кто-то из его фирмы побеспокоился, чтобы он и в пути без дела не остался. Кроме того, он пьян, как мерин, и сейчас наверняка блюет из-за морской болезни.
      – Дай глотнуть. – Миссис Бутройд потянулась к бурбону.
      – Угощайся.
      – Когда ты собираешься заняться делом?
      – Минут через двадцать.
      – А почему все надо закончить сегодня?
      – Потому что сегодня первый день плавания, все на корабле упились, а ночь бурная. Тот, кто не пьян, лежит без чувств, потому что укачало.
      – А мне что делать?
      – Хорошенько врежь мне по физиономии. Потом возвращайся к тем, с кем пришла в бар, и объяви, что терпение твое лопнуло. Изображай из себя обозленную женушку. Мол, твоему терпению приходит конец. Через несколько минут я рухну на пол. Позаботься, чтобы пара, лучше трое крепких парней оттащили меня в каюту.
      – Не знаю, найдутся ли такие. По-моему, здесь никто уже не держится на ногах.
      – Тогда пусть это будет стюард. Или бармен. Да, лучше бармен. Я доставлю ему массу неприятных моментов.
      – Ладно. У тебя есть ключ?
      – Да. Твой папочка вручил мне его на пристани.

      Кэнфилд еле дополз до каюты: качка была изрядная, и его ужасно тошнило. Почему это люди шутят по поводу морской болезни? Он не находил в ней ничего забавного. Между прочим, он и на мультфильмах никогда не смеялся.
      Он рухнул на постель, сбросив только ботинки. И с благодарностью почувствовал, что засыпает, – последние сутки дались ему тяжело.
      И тут раздался стук в дверь.
      Сначала стучали тихо. Так тихо, что Кэнфилд только шевельнулся во сне. Затем громче и громче. Стук эхом разносился по каюте.
      Кэнфилд, все еще окончательно не проснувшись, спросил:
      – В чем дело?
      – Вам лучше открыть, приятель.
      – Да кто же там? – Кэнфилд старался справиться с головокружением.
      Стук повторился с новой силой.
      – Бога ради, иду, иду!
      Кэнфилд с трудом поднялся на ноги и побрел к двери. Следующий этап – открывание замка – дался ему еще тяжелее. В каюту ввалился человек в форме радиста.
      Кэнфилд попытался собраться с мыслями и уставился на радиста.
      – Какого черта вам нужно?
      – Вы сказали зайти, если я узнаю что-нибудь ценное о том, что вас интересует.
      – И что?
      – Слушайте, вы же не думаете, что британский моряк станет нарушать законы без всяких на то оснований?
      – Сколько?
      – Десять монет.
      – Черт побери, каких монет?
      – Ну, по-вашему пятьдесят долларов.
      – Дороговато!
      – Дело стоит того.
      – Двадцать долларов.
      – Не пойдет. – Моряк говорил, как настоящий кокни.
       –Тридцать – и дело с концом. – Кэнфилд направился к койке.
      – Продано. Гоните денежки.
      Кэнфилд достал бумажник, отсчитал радисту три десятидолларовые купюры.
      – Ну, выкладывайте товар.
      – Вас застукали. Мадам Скарлатти. – И радист исчез.

* * *

      Кэнфилд умылся ледяной водой, чтобы прогнать сон, и принялся размышлять.
      Да, считай, его застукали с поличным. Теперь его присутствие на судне становится совершенно ненужным. Его придется заменять, а на это потребуется время. Единственное, что он мог еще сделать, это как-то затуманить старой даме мозги, чтобы она все-таки не поняла, кем он послан.
      Господи, сейчас посоветоваться бы со стариком Рейнольдсом! И тут Кэнфилд вспомнил совет Рейнольдса одному из следователей, безнадежно завалившему прикрытие: «Используй часть правды. Найди причины, объясняющие твое поведение».
      Он вышел из каюты и поднялся по ступенькам на палубу первого класса. Подошел к ее роскошному двойному номеру, постучал.

* * *

      Чарльз Конавэй Бутройд, исполнительный вице-президент страховой компании «Гудвин и Роулинс», грохнулся на пол коктейль-бара.
      С помощью трех стюардов, двух еще не слишком укачавшихся (или накачавшихся) посетителей бара, собственной супруги и проходившего мимо штурмана его огромное бесчувственное тело удалось дотащить до каюты. Шутя и пересмеиваясь, спасители сняли с него ботинки и брюки и накрыли одеялом.
      Миссис Бутройд достала две бутылки шампанского и предложила отпраздновать сей подвиг. Бокалов не хватило, и себе она налила в стакан для воды.
      Стюарды и офицер выпили лишь после настоятельных просьб миссис Бутройд, и сразу после этого откланялись. На прощанье миссис Бутройд еще раз продемонстрировала им супруга – тот лежал как бревно.
      Вместе с двумя добровольцами миссис Бутройд прикончила шампанское.
      – У кого из вас отдельная каюта? – требовательно спросила она.
      Оказалось, что первый доброволец путешествует в одиночку, у второго же есть жена, которая осталась в баре.
      – Ну и пусть себе там пьет, а мы с вами повеселимся, – вызывающе заявила супруга Бутройда. – Вот клянусь, ребята, вы и оба со мной не справитесь.
      Ребята, словно китайские болванчики, замотали головами в знак того, что еще как справятся.
      – А вот поспорим, что вас и двоих мне не хватит! – Открывая дверь, миссис Бутройд выразительно покачнулась. – Господи, клянусь, вам понравится наблюдать друг за другом. Я лично это очень люблю, – и добровольцы чуть не сшибли друг друга, рысью ринувшись вслед за обещающей многие радости миссис Бутройд.
      – Шлюха! – пробормотал оставшийся в одиночестве белокурый гигант.
      Он сбросил одеяло, натянул брюки, достал из ящика чулок жены.
      Сидя на постели, натянул чулок на голову и посмотрелся в зеркало – зрелище полностью его удовлетворило. Снял чулок и открыл чемодан.
      Под рубашками лежала пара тапочек на мягкой подошве и тонкая эластичная веревка длиной в четыре фута.
      Чарльз Конавэй Бутройд зашнуровал тапочки – веревка лежала рядом на полу, – натянул плотный черный свитер.
      Чарльз Конавэй Бутройд улыбался. Он предвкушал большое удовольствие.

* * *

      Когда раздался стук в дверь, Элизабет Скарлатти уже улеглась в постель. Она открыла ящик ночного столика и достала маленький револьвер. Потом встала и пошла в гостиную, ближе к двери.
      – Кто там? – громко спросила она.
      – Мэтью Кэнфилд. Мне необходимо поговорить с вами.
      Элизабет растерялась – она не знала, что сказать.
      – Боюсь, вы слишком много выпили, мистер Кэнфилд. Может, отложим разговор до утра? – Говоря это, она и сама не была убеждена в резонности своего аргумента.
      – Вы прекрасно знаете, что я не пьян, да такого и быть не может. Нам надо переговорить немедленно. – Кэнфилд надеялся, что шум волн заглушает его слова, и разговор у двери никому из соседей не слышен. А еще он надеялся, что необходимость сосредоточиться на предстоящем разговоре отгонит приступ тошноты.
      Элизабет подошла к двери.
      – Не вижу никаких причин для столь поздней встречи. Надеюсь, мне не придется обращаться к корабельной полиции?
      – О Господи, мадам, да откройте же дверь! Или я сам обращусь к корабельной полиции и сообщу, что мы оба заинтересованы в поимке некого джентльмена, удравшего в Европу с ценными бумагами на сотни миллионов долларов.
      – Что вы сказали? – Элизабет без сил прислонилась к стене.
      – Послушайте, мадам Скарлатти, – Мэтью Кэнфилд сложил ладони рупором и старался говорить прямо в дверь, – если моя информация верна, у вас есть револьвер. Отлично: откройте дверь, я войду, подняв над головой руки, а если сзади меня кто-нибудь есть – стреляйте сразу же. Честное предложение?
      Она открыла дверь – перед ней стоял позеленевший от морской болезни Мэтью Кэнфилд. Элизабет сразу же поняла, что сейчас не до церемоний.
      – Можете воспользоваться моим туалетом, мистер Кэнфилд. Сюда. Приведите себя в порядок, тогда поговорим.

* * *

      Чарльз Конавэй Бутройд уложил под одеяло две подушки и сделал из веревки петлю. Он изобразил, как Ковбой набрасывает лассо, и свистящий звук веревки был для него словно музыка. Сунул в карман чулок жены и тихонько вышел из каюты. Поскольку его каюта также находилась на верхней палубе, ему предстояло пройти только по прогулочной площадке и он у цели. Приноровился к качке – да, момента лучше, чтобы сбросить тело за борт, не придумаешь. Море бурное, всплеска никто не услышит. Бутройд тоже был мастером своего дела – скоро они узнают, что такое мастер первого класса.

* * *

      Кэнфилд выполз из туалета. Ему стало намного лучше. Элизабет сидела в кресле возле кровати, револьвер был нацелен прямо на него.
      – Если я сяду, вы уберете эту чертову штуку?
      – Скорее всего, нет. Но садитесь, поговорим.
      Кэнфилд присел на краешек кровати, лицом к Элизабет. Она взвела курок.
      – Там, у двери, вы кое-что сказали, мистер Кэнфилд. И только потому я сразу же в вас не выстрелила. Продолжите эту тему.
      – Но прежде всего я должен сказать, что я не...
      Кэнфилд умолк.
      Из спальни он увидел, что ведущая из гостиной дверь в коридор начала медленно приоткрываться. Он протянул руку к старой даме, и та мгновенно, инстинктивно подчинившись, отдала ему револьвер.
      Кэнфилд быстро подтолкнул ее к постели. Она глянула ему в лицо и молча повиновалась.
      Спальня была освещена лишь стоявшей на тумбочке лампой. Кэнфилд укрылся в тени за дверью. Он знаком приказал ей закрыть глаза, и она, сама не понимая почему, послушалась. Элизабет лежала на левом боку, рядом валялась газета – казалось, она уснула за чтением.
      Дверь каюты быстро открылась и тут же закрылась.
      Кэнфилд стоял за дверью в спальне и смотрел в щель, револьвер замер у него в руке. Он подумал было, что если он может видеть в щель нежданного гостя, то и тот вполне может его заметить, но потом понял, что это невозможно, – свет от лампы за дверь не попадал и к тому же визитер не ожидал застать здесь кого-либо, кроме мадам Скарлатти.
      Кэнфилд непроизвольно сглотнул слюну – от удивления и даже от страха.
      Человек был здоровенный, на несколько дюймов выше Кэнфилда, с могучей грудью и широченными плечами. В черном свитере, черных перчатках, на голове – слегка прозрачная маска, похоже, шелковый чулок. Это придавало ему вид чудовищный, совершенно нечеловеческий, распознать за этой маской черты лица было невозможно.
      Незваный гость вошел в спальню и остановился у изножья кровати, спиной к Кэнфилду, в каких-нибудь трех футах от него. Полез в карман, достал тонкую веревку, не сводя глаз со старой женщины. Он смотрел на нее, как бы оценивая.
      Перешел на левую сторону, склонился над спящей Элизабет.
      И тут Кэнфилд пригнул вперед и изо всей силы ударил его рукояткой револьвера по голове. Чулок разорвался, из-под него брызнула кровь. Человек выставил руки и полетел вперед, но тут же развернулся к Кэнфилду – если он и был оглушен, то лишь на долю секунды.
      – Ты! – Это было не просто удивление – Кэнфилда явно узнали. – Ах ты, сукин сын!
      В голове Кэнфилда мгновенно пронеслись лица, голоса, обстоятельства, но он не мог вспомнить, кто этот гигант.
      Мадам Скарлатти сжалась калачиком и наблюдала сцену со страхом, но без паники. Напротив, она была в ярости, потому что никак не могла управлять ситуацией.
      – Я позвоню в корабельную полицию, – спокойно сказала она.
      – Нет! – хриплым голосом скомандовал Кэнфилд. – Не трогайте телефон!
      – Вы сошли с ума, молодой человек!
      – Слушай, приятель, давай договоримся. – Голос человека был Кэнфилду чем-то знаком.
      Следователь наставил револьвер в голову гиганта.
      – Никаких договоров. Сними свою дурацкую карнавальную маску.
      Человек медленно поднял руки.
      – Нет, дружочек. Одной рукой. А на вторую сядь.
      – Ишь, какой умник! – Незваный гость опустил одну Руку.
      – Мистер Кэнфилд, я настаиваю! Этот человек ворвался в мою каюту. Вполне вероятно, он намеревался убить или обокрасть меня. Я должна позвонить в соответствующие инстанции!
      Кэнфилд не знал, как убедить старую даму не делать этого. Сам он не принадлежал к породе героев, и защита властей отнюдь его не шокировала. Но будет ли это на самом деле защитой? Да даже если так, то все равно этот тип мог оказаться единственным связующим звеном между «Группой 20» и исчезнувшим Алстером Скарлеттом. Кэнфилд понимал, что если прибудет корабельная полиция, гиганта смогут обвинить лишь в попытке ограбления. Вполне возможно, что он и есть жулик, но у Кэнфилда были большие сомнения на этот счет.
      Сидевший у ног следователя Чарльз Бутройд пришел к тому же умозаключению: перспектива провала, да еще обвинение в попытке ограбления и как следствие тюрьма привели его в отчаяние.
      Кэнфилд тихо сказал старой даме:
      – Должен обратить ваше внимание на то, что этот человек замок не взламывал. Он спокойно открыл дверь, а это означает, что у него был ключ.
      – Совершенно верно! У меня есть ключ! Ты же не станешь делать глупостей, парень, так что давай договоримся! Я заплачу тебе в пятьдесят раз больше, чем ты получаешь за торговлю бейсбольными ловушками. По рукам?
      Кэнфилд внимательно посмотрел на человека. Это уж что-то новенькое! Значит, человек все-таки знал его, знал, что он выдает себя за торговца спортивными товарами. Внезапно навалившийся приступ морской болезни напомнил Кэнфилду, что в каюте могут вполне оказаться не одна, а две жертвы.
      – Ну-ка, сними с головы тряпку!
      – Мистер Кэнфилд, на этом корабле тысячи пассажиров. И достать соответствующий ключ не так уж сложно. Я продолжаю настаивать...
      В следующее же мгновение гигант схватил Кэнфилда за ногу. Кэнфилд нажал курок – пуля попала в правое плечо, и рука гиганта рухнула. Револьвер был небольшого калибра, выстрел оказался негромким.
      Гигант схватился левой рукой за плечо, а Кэнфилд изо всех сил врезал ему ногой по шее. Носок его лакированного ботинка в кровь разбил загривок, упрятанный под шелковым чулком. Но гигант ринулся на Кэнфилда с колен, словно футбольный защитник, пытающийся остановить нападающего соперника. Кэнфилд снова выстрелил – на этот раз пуля вошла в могучую спину. Гигант бился в агонии.
      Кэнфилд потянул шелковую маску, и в это мгновение противник его, собрав последние силы, левой рукой притиснул Кэнфилда к переборке. Кэнфилд отчаянно отбивался.
      При этом рукав свитера задрался, и на белой манжете рубашки Кэнфилд увидел запонку – ту самую красно-черную запонку. Теперь он понял! Противник отпустил его и корчился на полу от боли. Кэнфилд дрожащей рукой направил револьвер на коленную чашечку гостя, но выстрелить не успел – тот привстал и вновь навалился на него всей своей огромной массой. Кэнфилд снова выстрелил – на этот раз пуля угодила в живот.
      Чарльз Бутройд снова рухнул.
      Мэтью Кэнфилд взглянул на Элизабет – она тянулась к телефону. Одним прыжком он вышиб трубку у нее из рук.
      – Прошу вас! Я знаю, что делаю!
      – Вы уверены?
      – Да! Поверьте мне!
      – Господи! Смотрите!
      Кэнфилд развернулся – огромный кулак Бутройда уже был занесен над ним. Бутройд промахнулся и рухнул на постель. Кэнфилд помог Элизабет проворно слезть с кровати и вновь наставил на него револьвер.
      – Прекрати или следующую пулю я всажу тебе между глаз! – крикнул он и тут же вспомнил, что был единственным из всех сотрудников «Группы 20», кто два раза подряд заваливал экзамен на точность стрельбы.
      В глазах у Чарльза Бутройда потемнело от боли, но сознание его работало четко. Господи, он должен во что бы то ни стало добраться до каюты. Жена сообразит, что надо делать, она заплатит корабельному врачу, тот будет молчать! Те же, кто послал его, должны понять, что всему есть предел, всему! Он и так уже наказан.
      В горле клокотала кровь, он задыхался. В последнем, неимоверном усилии попытался приподняться и оперся руками о матрас.
      – Не пытайся встать! Отвечай, слышишь? – крикнул Кэнфилд.
      – Что?.. Что?.. – хрипел Бутройд.
      – Где Скарлетт? – Кэнфилд понимал, что время работает против него – в любую секунду гигант мог отключиться.
      – Не знаю.
      – Он жив?
      – Кто?
      – Черт побери, ты знаешь кто! Скарлетт! Ее сын!
      И тут Бутройд совершил невозможное: ухватившись обеими руками за матрас, он собрал остатки всей своей мощи и сдернул его с постели. Кэнфилд успел лишь заметить, как огромный матрас летит на него и Элизабет и на этом матрасе – туша Бутройда. Кэнфилд выстрелил, но угодил в потолок, а Бутройд, оттолкнувшись от них, зажатых матрасом, поволок свое израненное тело прочь, прочь из этой каюты. Кровь заливала ему лицо, он на ходу стянул чулок.
      Элизабет Скарлатти сидела на полу, обхватив руками лодыжку.
      – Кажется, у меня сломана нога!
      Кэнфилд хотел броситься вслед за Бутройдом, но не мог оставить старую женщину – тогда она непременно вызовет полицию.
      – Я оттащу вас на постель, сейчас, сейчас!
      – Господи, только сначала положите матрас на место! Кэнфилд не знал, что делать – то ли связать Элизабет руки и ринуться за Бутройдом, то ли остаться здесь. Нет, даже связанной ее оставлять нельзя – она начнет вопить. Он поднял матрас и осторожно уложил ее на постель.
      – Больно?
      – Ужасно. – Она морщилась, пока он подкладывал ей под спину подушки.
      – Я сейчас вызову врача.
      Однако сначала надо было убедить ее молчать.
      – Времени для этого будет предостаточно. Вы хотели догнать этого типа?
      – Да.
      – Почему? Вы полагаете, он как-то связан с моим сыном?
      – Я сейчас не могу тратить время на объяснения – я должен его догнать.
      – Но откуда я знаю, что вы действуете в моих интересах? Вы не позволили мне позвать на помощь. Между прочим, мы оба могли погибнуть. Вы обязаны мне все объяснить.
      – Сейчас нет времени на объяснения. Прошу вас, доверьтесь мне!
      – Но почему я должна доверять вам? Кэнфилд заметил забытую Бутройдом веревку.
      – Помимо других причин, на объяснение которых требуется много времени, назову главную: не окажись меня здесь, вас бы просто убили. – И он кивнул на лежавший на полу тонкий шнур. – Если вы полагаете, что шнур предназначался, чтобы связать вам руки, то позвольте напомнить вам разницу между обычной веревкой и гарротой – тонким, эластичным шнуром-удавкой. Руки можно высвободить из него, – он поднял шнур с пола и помахал им в воздухе, – шею же – никогда.
      Она внимательно смотрела на него.
      – Кто вы? На кого работаете?
      Кэнфилд вспомнил, зачем он к ней явился, – чтобы выдать часть правды. Он собирался сообщить, что работает на частную фирму, расследующую исчезновение Алстера Скарлетта, – скажем, по заданию какой-нибудь газеты. Но сейчас такое объяснение уже не сработало бы. Бутройд не был вором – он был убийцей. Наемным убийцей, подосланным к Элизабет Скарлатти. Значит, Элизабет чиста – она непричастна к исчезновению сына. И Кэнфилд должен задействовать все доступные ему средства.
      – Я представляю правительство Соединенных Штатов.
      – О Господи! Этот идиот сенатор Браунли! Я и понятия не имела, что он затевает!
      – Он тоже не имеет об этом ни малейшего понятия, уверяю вас. Он только подтолкнул нас, он даже не знает, что расследование началось.
      – И сейчас Вашингтон, не предупредив меня, играется в детективов?
      – Вряд ли в Вашингтоне знает об этом хотя бы десяток человек. Как ваша нога?
      – Выживу. Как видите, я живучая.
      – Если я позову врача, что вы ему скажете? Пожалуйста, скажите, что вы просто поскользнулись и упали. Дайте мне время. Большего я не прошу.
      – Я сделаю большее: я позволю вам сейчас уйти. Врача можно позвать и позже. – Она достала из ящичка ночного столика ключ от каюты и вручила его Кэнфилду.
      Кэнфилд направился к двери.
      Голос Элизабет остановил его.
      – Но лишь при одном условии.
      – Каком?
      – Вы должным образом рассмотрите предложение, которое я вам сейчас сделаю.
      Кэнфилд повернулся и в недоумении уставился на нее.
      – Что за предложение?
      – С этой минуты вы работаете на меня.
      – Я скоро вернусь, – ответил Кэнфилд и выскочил за дверь.

      Минут через сорок пять Кэнфилд тихо открыл дверь в каюту Элизабет Скарлатти. Услышав, как поворачивайся ключ, старая дама крикнула:
      – Кто это?
      – Кэнфилд.
      – Вы его нашли?
      – Да. Можно сесть?
      – Пожалуйста. Бога ради, мистер Кэнфилд, что же случилось? Кто он?
      – Его зовут Бутройд. Он работал в одной из нью-йоркских страховых компаний, но его явно наняли, чтобы убить вас. Сейчас он мертв, а его бренные останки покоятся на дне морском.
      – Боже мой! – Старая дама села на постели.
      – Ну что ж, начнем с самого начала?
      – Молодой человек, что вы наделали! Ведь начнется расследование! Весь корабль перевернут вверх дном!
      – Кое-кому вся эта история очень не понравится, это точно. Но сомневаюсь, что этот кое-кто станет поднимать шум. Будет обычное рутинное расследование, при этом ваше имя наверняка не выплывет. А опечаленная вдова до конца путешествия просидит у себя в каюте.
      – Почему?
      Кэнфилд рассказал, где нашел тело, – Бутройд лежал у входа в свою каюту. Он не вдавался в детали, как обыскал труп, как дотащил до борта, как столкнул в воду, – слава Богу, этого никто не видел. Зато более красочно описал, как спустился потом в бар и узнал, что пару часов назад напившегося до чертиков Бутройда выносили оттуда, по слегка преувеличенному заявлению бармена, добрые полдюжины человек.
      – Так что видите, существует вполне логичное для окружающих объяснение факта его... исчезновения.
      – Но они обыщут корабль еще до прибытия в порт!
      – Нет, они не станут этого делать.
      – Почему?
      – Я оторвал клочок у него от свитера и прицепил к бортовому ограждению неподалеку от его каюты. Все решат, что мистер Бутройд очухался и решил вернуться в бар, но потерял равновесие. Алкогольное опьянение в сочетании с сильной качкой... не удивительно, что он не удержался на ногах. – Кэнфилд помолчал и задумчиво добавил: – Если он действовал один – все в порядке. Но если нет...
      – Что, так уж необходимо было сбрасывать его за борт?
      – А вы что, предпочитаете, чтобы его обнаружили? А в нем – четыре пули из вашего револьвера?
      – Три. Одна пуля находится как раз в потолке спальни.
      – Они бы легко вышли на вас. А если у него на пароходе есть сообщники, вы бы и до утра не дожили.
      – Похоже, вы правы. Что нам теперь делать?
      – Ждать. Разговаривать и ждать.
      – Чего?
      – Кто-то непременно попробует выяснить, что именно произошло. Возможно, его жена. Возможно, тот, кто дал ему ключ.
      – Вы полагаете, они станут это делать?
      – Но это в том случае, повторяю, если на борту у него есть сообщник: они должны точно знать, что задание выполнено.
      – Может, он просто вор?
      – Нет. Он убийца.
      Старая дама внимательно посмотрела Кэнфилду в глаза.
      – Кто «они», мистер Кэнфилд?
      – Не знаю. Считайте, это всего лишь фигура речи.
      – Вы полагаете, они имеют какое-то отношение к исчезновению моего сына?
      – Да... А вам такая мысль в голову не приходит?
      Она ответила уклончиво:
      – Вы сказали, что нам надо начать с самого начала. Что вы считаете началом?
      – Полученное нами сообщение о том, что на фондовых биржах Европы вынырнули американские ценные бумаги на сумму в миллионы долларов.
      – И какое это имеет отношение к моему сыну?
      – В это время он был там. Он был в тех городах и странах как раз тогда, когда начали циркулировать слухи об этих ценных бумагах. А через год после его исчезновения мы из надежных источников опять получили подтверждение факта продажи бумаг. И он снова был там. Разве это не очевидно?
      – Но это может быть простым совпадением.
      – Час назад, когда вы открыли мне дверь, теория перестала быть простой теорией.
      Старая дама смотрела на сидевшего, ссутулившись в кресле, следователя. Он, в свою очередь, тоже наблюдал за ней из-под приспущенных век. Она была в ярости, но сдерживалась.
      – Это лишь ваше предположение, мистер Кэнфилд.
      – Я так не считаю. А теперь, поскольку мы знаем, где работал убийца – в фирме «Гудвин и кто-то-там-еще», Уолл-Стрит, – картина становится еще более четкой. Кто-то в пятой по величине страховой компании Нью-Йорка настолько зол на вас или настолько вас боится, что решился подослать убийцу.
      – Опять же предположения!
      – Черта с два, предположения! Хотите, в качестве доказательства предъявлю свои ссадины?
      – А как Вашингтон пришел к этому... сомнительному выводу?
      – Вашингтон – слишком расплывчатое определение. На самом деле наш отдел очень маленький. Обычно мы расследуем факты коррупции в высших правительственных кругах.
      – Что ж это за расследования такие? Звучит туманно, мистер Кэнфилд.
      – Отнюдь. Вот, к примеру, если дядюшка нашего посла в Швеции вдруг слишком уж увлекается шведским импортом, да еще увлекается успешно, мы тихо поправляем его. – Он внимательно наблюдал за выражением ее лица.
      – Ах, какая невинная деятельность!
      – Вовсе нет, уверяю вас.
      – А что насчет ценных бумаг?
      – Кстати, насчет посла в Швеции я был достаточно точным. – Кэнфилд улыбнулся. – Но суть не в нем – у кого, в конце концов, нет дядюшки, занимающегося импортом-экспортом?
      – Как-как? Посол в Швеции? А я думала, все началось с сенатора Браунли.
      – Я его имени не называл. Это вы его назвали. Но Браунли был достаточно обеспокоен, чтобы обратиться к тем правительственным органам, кто уже имел дело с Алстером Скарлеттом.
      – Я поняла... Вы работаете на Рейнольдса.
      – И опять – это вы сказали, не я.
      – Ладно, хватит играть словами. Значит, вы работаете на Рейнольдса?
      – Между прочим, вы не следователь и я не обязан отвечать на вопросы.
      – Хорошо. Вы что-то говорили о шведском после.
      – А вы разве его не знаете? Вы ничего не знаете о Стокгольме?
      – О Господи, да конечно же нет! Кэнфилд верил ей.
      – Четырнадцать месяцев назад посол Уолтер Понд исправил в Вашингтон сообщение, что некий стокгольмский синдикат собирается выплатить тридцать миллионов долларов за пакет американских акций в случае, если их удастся переправить через границу США. Его сообщение датировано пятнадцатым мая. Судя по визе, ваш сын прибыл в Швецию десятого мая.
      – Чепуха! Мой сын был там в свадебном путешествии. Что ж странного, что он завернул в Швецию?
      – То-то и странно, что завернул, как вы говорите, туда в одиночестве, – его молодая жена оставалась в это время в Лондоне.
      Элизабет встала.
      – Это было год назад. И деньги были только обещаны...
      – Посол Понд подтвердил акт приобретения этих ценных бумаг.
      – Когда?
      – Два месяца назад. Сразу же после исчезновения вашего сына.
      Элизабет перестала, прихрамывая, расхаживать по комнате и остановилась перед Кэнфилдом.
      – Прежде чем вы ушли за этим человеком, Бутройдом, я задала вам вопрос.
      – Я помню. Вы предложили мне работу.
      – Я смогу через вас сотрудничать с вашим агентством? Но только буду иметь дело исключительно с вами. Мы не враги. У нас с вами одна цель.
      – То есть?
      – Вы не могли бы сообщить начальству, что я добровольно согласилась с вами работать? И это правда, мистер Кэнфилд, чистая правда. На меня покушались. Если б не вы, я бы сейчас уже была мертва. Я – старая, до смерти напуганная женщина.
      – Следовательно, вы знаете, что ваш сын жив?
      – Не знаю. Но предполагаю.
      – Что дает вам основания предполагать? Эти ценные бумаги?
      – Я отказываюсь отвечать на вопрос.
      – Тогда что?
      – Сначала ответьте вы на мой вопрос. Смогу ли я использовать возможности, которыми обладает ваше агентство, но не объясняя зачем?.. А моим доверенным лицом там будете вы.
      – Из чего следует, я буду представлять ваши интересы?
      – Совершенно верно.
      – Это возможно.
      – А в Европе тоже? Вы сможете действовать и в Европе?
      – У нашего агентства есть взаимные соглашения с большинством...
      – Тогда выслушайте мое конкретное предложение, – прервала его Элизабет. – И между прочим, обсуждению оно не подлежит. Сто тысяч долларов. В наиболее удобной для вас форме.
      Мэтью Кэнфилд поглядел на старую даму – она была абсолютно уверена в его согласии. И ему стало страшно. В сумме, названной Элизабет Скарлатти, было нечто пугающее. Он чуть слышно повторил:
      – Сто тысяч...
      – "И пусть пыль скроет наши следы", – процитировала Элизабет. – Соглашайтесь, мистер Кэнфилд, и радуйтесь жизни.
      Кэнфилд почувствовал, что по спине у него струится пот, хотя в каюте не было жарко.
      – Вы уже знаете мой ответ, – проговорил он.
      – Да, знаю... И не впадайте в панику – деньги можно перевести на ваш счет без проблем. Эта сумма достаточна, чтобы ни в чем себе не отказывать, но не столь велика, чтобы вы по гроб жизни считали себя обязанным. Вот это было бы неудобно... Так на чем же мы остановились?
      – То есть? Как это на чем?
      – Ах да. Значит, вы подозреваете, что мой сын жив. И давайте отделим эту тему от разговора о ценных бумагах.
      – Но почему?
      – А потому, что с апреля по декабрь прошлого года мой сын перевел в различные банки Европы сотни тысяч долларов. Полагаю, на эти деньги он намерен жить. Я проследила путь этих денег. Точнее, работаю над этим. – Элизабет видела, что следователь ей не верит. – К сожалению, это правда, хотите верьте, хотите нет.
      – Но то же касается и ценных бумаг, разве нет?
      – Интересно: я говорю с человеком, которому плачу за работу, а он сомневается в том, что я говорю правду... Да я за пределами этой каюты никогда не признаю факта своей осведомленности об этих ценных бумагах.
      – И снова: почему?
      – Справедливый вопрос. Не думаю, что вы поймете, но постараюсь честно вам объяснить. Факт пропажи бумаг вскроется не раньше чем через год. У меня нет никаких законных оснований инспектировать фонды моего сына – да их нет ни у кого, законные основания появятся только в конце этого финансового года. Если эта история вскроется, она ударит по всей семье Скарлатти. Деловые связи Скарлатти с банками всего цивилизованного мира сразу же попадут под подозрение. А подозрения о том, что многомиллионные сделки «Скарлатти индастриз» с сотнями корпораций не подкреплены достаточными финансовыми средствами – хотя это, как вы понимаете, и неверно, – тут же вызовут страшную панику во всем деловом мире.
      – А кто такой Джефферсон Картрайт? – спросил он.
      – Единственный, кто, кроме меня, знал об исчезновении ценных бумаг из фондов моего сына.
      – О Боже! – Кэнфилд выпрямился.
      – Вы что, полагаете, именно потому его и убили?
      – Да, других причин не вижу.
      – Но могли быть и другие причины – это был обыкновенный бездельник и бонвиван.
      Кэнфилд в упор смотрел на старую женщину.
      – Так вы говорите, что он – единственный, кто знал об исчезновении ценных бумаг?
      – Да.
      – В таком случае, из-за этого его и убили. В ваших кругах людей не убивают за то, что они спят с чужими женами. Напротив, это удобный предлог, чтобы переспать с его женой.
      – Следовательно, мистер Кэнфилд, я тоже нуждаюсь в защите.
      – Что вы собираетесь делать, когда мы прибудем в Англию?
      – Именно то, что я вам уже сказала, – начну с банков.
      – А что вы им скажете?
      – Пока не знаю. Но речь идет о значительных суммах. Деньги должны были на что-то пойти. И, как вы понимаете, их путь строго документирован – такие суммы не таскают в бумажниках и пакетах. Возможно, открыты какие-то новые счета на фиктивных лиц. Или созданы небольшие предприятия – пока не знаю. Но я знаю одно: эти деньги должны быть как-то использованы до того, как просочатся сведения о продаже бумаг.
      – Господи, но ведь в Стокгольме – одном Стокгольме – он должен выручить тридцать миллионов!
      – Не обязательно. Счета общей суммой в тридцать миллионов можно открыть, например, и в Швейцарии, из Стокгольма эти деньги переведут туда. И факт сделки может долго оставаться в тайне.
      – А как долго?
      – Пока не удостоверятся в подлинности каждого из сопровождающих сделку документов. Пока ценные бумаги не превратятся в иностранную валюту.
      – Значит, вы намерены проследить путь банковских счетов?
      – Это единственная отправная точка. – Элизабет Скарлатти достала из письменного стола косметичку. Вынула оттуда лист бумаги.
      – Полагаю, у вас есть этот список. Прочтите и освежите в памяти. – Она протянула ему лист со списком банков, куда, по просьбе Алстера Скарлетта, банк «Уотерман траст компани» переводил деньги. Кэнфилд помнил этот список – его предоставил в распоряжение «Группы 20» генеральный прокурор.
      – Да, я видел этот список, но собственного экземпляра у меня нет... Что-то около миллиона долларов?
      – Вы обратили внимание на даты, когда из банков были изъяты эти суммы?
      – Я помню, что последнее изъятие было сделано за две недели до того, как ваш сын и его жена вернулись в Нью-Йорк. Но пара счетов, как вижу, еще не закрыта. Здесь, в...
      – Да, в Лондоне и Гааге... Но я имею в виду другое. Обратите внимание на географию. – Какую географию?
      – Смотрите: все начинается в Лондоне. Потом переходит на север – в Норвегию, затем возвращается на юг, опять в Англию – на этот раз в Манчестер; снова север – Дания, юг – Марсель, запад – Испания, Португалия, северо-восток – Берлин, снова юг – Каир; на северо-запад, через Италию, Рим, мы переходим на Балканы, возвращаемся на запад – в Швейцарию. Вот как все происходило. В этом должен быть определенный смысл.
      – Но какой, мадам Скарлатти?
      – Разве вас ничего не удивляет?
      – Ну, ваш сын отправился в свадебное путешествие, я не знаю, каков в вашем кругу традиционный маршрут свадебных путешествий. Люди моего круга ездят на Ниагарский водопад.
      – И тем не менее это не совсем обычный маршрут.
      – Все равно не понимаю.
      – Ладно, постараюсь объяснить вам это подоходчивее. Вот, например, вы решили совершить развлекательную поездку. Вы живете в Вашингтоне. Куда вы отправитесь? Наверняка не по маршруту Вашингтон – Нью-Йорк – Балтимор, со следующей остановкой в Бостоне. Зачем вам такая развлекательная поездка?
      – Да, удовольствия от такой поездки маловато.
      – Вот и мой сын: он передвигался с места на место внутри определенного полукружья. И самая большая сумма была изъята в месте совсем не том, где, по логике его передвижений, она должна была быть изъята. А в то место, конечную точку своего путешествия, он, следуя опять же географической логике, должен был попасть на несколько месяцев раньше.
      Кэнфилд смотрел в список и отчаянно пытался понять, о какой такой географической логике говорит Элизабет.
      – Не трудитесь, мистер Кэнфилд. Я знаю, где это место, в Германии. Небольшой городок на юге. Он называется Тассинг... Но почему, почему?

      Второй и третий дни путешествия прошли спокойно. Качка прекратилась, и самочувствие пассажиров в первом классе «Кальпурнии» улучшилось. Однако весть о гибели господина Бутройда пагубно сказалась на настроении пассажиров. Миссис Бутройд пребывала в своей каюте под неусыпным присмотром корабельного врача и медсестер: когда ей сообщили, что случилось с мужем, она впала в истерику, поэтому врачу пришлось дать ей изрядную дозу успокоительного.
      На третий день она почувствовала себя лучше, мало-помалу жизнь на корабле вошла в нормальную колею.
      Элизабет Уикхем Скарлатти и Кэнфилд условились встречаться только за завтраком, обедом и ужином. Однако ровно в десять тридцать вечера он являлся к ней в каюту и, так сказать, заступал на дежурство, дабы защитить мадам Скарлатти, если кто-то попытается довершить дело, начатое Бутройдом. Эти вечерние бдения явно шли во вред здоровью Кэнфилда.
      – Будь я на сто лет моложе, вы вполне могли бы сойти за одного из тех любезных господ, которые оказывают известного рода услуги перезрелым искательницам приключений.
      – Если бы вы соизволили потратить небольшую часть вашего знаменитого состояния на собственный океанский лайнер, мне не пришлось бы сейчас сидеть с вами тут ночи напролет.
      Эти поздние беседы служили еще одной цели: Элизабет и Кэнфилд более или менее согласовали свои дальнейшие действия. Кроме того, они деликатно обсудили обязанности Кэнфилда в роли помощника Элизабет Скарлатти.
      – Вы, конечно, понимаете, – заявила Элизабет, – что ваши действия не должны причинять ущерб правительству или подрывать его репутацию. Не стану я и принуждать вас действовать вопреки собственной совести – в том, что совесть все-таки существует, я не сомневаюсь.
      – Ну да, а что вредно или полезно, решаете только вы, не так ли?
      – В известной степени, да. Мне кажется, я достаточно компетентна в подобного рода вопросах.
      – А что будет, если я не соглашусь с вами?
      – Однако, чтобы перейти мост, сначала нужно к нему подойти.
      – О, вы гениально выразились!
      По мысли Элизабет Скарлатти, Мэтью Кэнфилд по-прежнему должен будет посылать свои отчеты в Вашингтон, в «Группу 20», но с одной поправкой – предварительно получив добро от нее самой. С обоюдного согласия он будет направлять от своего имени запросы в различные инстанции. Что же касается личной безопасности, то старая леди обязывалась безоговорочно выполнять его инструкции.
      По прибытии в Лондон Мэтью Кэнфилд начнет получать обещанное вознаграждение: сто тысяч долларов, в десять приемов, наличными.
      – Согласитесь, мистер Кэнфилд, что на наше соглашение можно взглянуть и под иным углом зрения.
      – Под каким же?
      – Между прочим, ваше учреждение получает возможность совершенно бесплатно пользоваться моими весьма незаурядными талантами, что, несомненно, выгодно для налогоплательщиков.
      – Я отмечу это в первом же отчете.
      Однако главная проблема не была решена. Чтобы должным образом выполнять свои обязанности и перед «Группой 20», и перед мадам Скарлатти, Кэнфилду необходимо было придумать какую-нибудь причину, объясняющую его постоянное общение со старой дамой. Со временем это все равно обнаружится, а создавать впечатление, будто общение это зиждется на дружеской приязни либо на интересах сугубо делового характера, было бы неразумно.
      Мэтью Кэнфилд – не без определенной задней мысли – осведомился:
      – Может быть, стоит привлечь к делу вашу невестку?
      – Полагаю, вы имеете в виду жену Алстера, поскольку супруга Чанселлора в делах вообще ничего не смыслит.
      – Совершенно верно.
      – Джанет мне нравится. Но если вы рассматриваете ее в качестве возможного третьего партнера, то должна вам сказать, она меня ненавидит. Тому много причин, и большинство из них вполне основательны. Чтобы добиться своего, я вынуждена обходиться с нею достаточно жестко. Единственным оправданием мне, если бы я нуждалась в оправдании – а я не нуждаюсь, – может служить то, что все мои действия диктуются заботой о ее же благе.
      – Весьма благородно. Но все же могли бы мы рассчитывать на ее помощь? Я не особенно хорошо ее знаю.
      – Как бы поточнее выразиться... У Джанет слабо развито чувство ответственности. Думаю, вы это и сами успели заметить.
      – Пожалуй. Как я понимаю, она догадывается, что вы отправились в Европу по делам Алстера.
      – Да, конечно. Вероятно, это обстоятельство помогло бы привлечь ее к партнерству. Но вряд ли это можно сделать по телефону, и уж тем более я не доверюсь почте.
      – Есть более удобный способ: я съезжу в Америку и передам ей ваше письмо. И надежно, и безопасно. Остальное я улажу сам.
      – В таком случае вы, должно быть, хорошо знакомы с ней?
      – Не совсем так. Просто мне кажется, я смогу убедить ее, что вы и я – ее сторонники. И, поняв это, она согласится нам помочь.
      – Да, она могла бы оказаться нам полезной. Она сможет указать места, где они оба бывали...
      – К тому же она знает некоторых людей...
      – А как быть мне в ваше отсутствие? Вы вряд ли застанете меня в живых, когда вернетесь. Кэнфилд заранее обдумал это.
      – Когда мы прибудем в Англию, вам придется некоторое время пожить инкогнито.
      – То есть?
      – Почему бы вам не предаться молитвам за спасение вашей души? И разумеется, за спасение души сына?
      – Что-то я вас не понимаю.
      – Вы отправитесь в монастырь. Все знают, что вы глубоко скорбите о потере сына. И ваше стремление на время уединиться от мира будет выглядеть вполне логично. Мы сделаем заявление для прессы, что вы отправляетесь в некий приют на севере Англии. А на самом деле вы отправитесь на юг. Моя контора все устроит наилучшим образом.
      – Боюсь, это будет выглядеть очень странно.
      – Вот уж неправда. В черном одеянии вы будете весьма импозантны.
      Миссис Бутройд в черной вуали на скорбном лице сошла на пристань с первой же партией пассажиров. На таможне к ней подошел некий мужчина, который помог ей быстро пройти контроль, а затем сопроводил к ожидавшему на улице «роллс-ройсу». Машина тронулась. Проследить, куда они направились, Кэнфилд, разумеется, не мог.
      Спустя сорок пять минут Кэнфилд зарегистрировался в гостинице и позвонил из автомата своему лондонскому связному. Тот сказал, что немедленно приедет в гостиницу. В ожидании связного Кэнфилд прилег: как же он устал от корабельной качки! И как приятно было ощутить покой «сухопутной» кровати. Ему вовсе не улыбалось вновь пускаться в плавание, но другого решения он придумать не мог. Ведь его стремление быть рядом с Джанет можно объяснить как угодно, а то, что жена и мать пропавшего Алстера Скарлетта путешествуют вместе, тоже вполне логично. Кэнфилда отнюдь не пугала возможность дальнейшего общения с Джанет Скарлетт. Конечно, женщина она распущенная, но не более того.
      Он уже начал клевать носом, когда невзначай бросил взгляд на часы и обнаружил, что опаздывает на встречу. Он позвонил портье. Услышав чинную английскую речь, Кэнфилд почувствовал облегчение.
      – Мадам Скарлатти находится в пятом люксе. Нам поручено предупреждать ее, если кто-то будет ее спрашивать, сэр.
      – Отлично. Поступайте так и впредь. Я намерен подняться к ней в номер.
      Кэнфилд постучал и громко назвал свое имя. Только тогда Элизабет Скарлатти открыла дверь. Она указала ему на кресло, сама же присела на широкий, в викторианском стиле диван, стоявший у окна.
      – Ну и каковы наши дальнейшие планы?
      – Час назад я звонил лондонским коллегам. С минуты на минуту их представитель будет здесь.
      – Кто это?
      – Некто Джим Дерек.
      – Вы с ним знакомы?
      – Нет. У нас с англичанами существует соглашение: если нам нужна помощь, мы звоним связному, и тот дает нам координаты агента. Такую же помощь оказываем им и мы.
      – Вряд ли это так уж удобно, – констатировала мадам Скарлатти.
      – Мы платим за услуги.
      – Что он пожелает знать?
      – Мы скажем ему лишь то, что сочтем нужным. Пока наши действия нельзя будет квалифицировать как наносящие вред Британии, докучать нам вопросами не будут. В сущности, их беспокоят, главным образом, финансовые издержки, а не благополучие страны: пока расходы не выходят за пределы разумного, их, по правде говоря, вообще ничего не волнует.
      – Довольно странный подход.
      – Англичан очень беспокоит, на что уходят деньги налогоплательщиков. – Кэнфилд снова глянул на часы. – Я попросил его захватить список монастырей и приютов.
      – Вы что, всерьез все это затеяли?
      – Да. Если только он не придумает чего-нибудь поумнее. Меня не будет приблизительно две с половиной недели. Вы уже написали письма Джанет?
      – Да. – Она протянула ему запечатанный конверт. Зазвонил телефон, стоявший в другом конце комнаты – на столике у двери. Элизабет поспешила ответить на звонок.
      – Это Дерек? – спросил Кэнфилд, когда она повесила трубку.
      – Он.
      – Отлично! А теперь, мадам Скарлатти, позвольте вести беседу мне. Но учтите, если я задам вам прямой вопрос, ваши ответы мне должны быть откровенными.
      – И что, мы совсем не будем пользоваться условными сигналами? – с оттенком сарказма спросила она.
      – Нет. Поверьте мне на слово, в его задачи вовсе не входит получение от нас какой-либо информации: излишняя осведомленность обременительна.
      – Может, мне предложить ему виски или чаю? Или это у вас не принято?
      – Виски, пожалуй, было бы как нельзя кстати.
      – Я сейчас распоряжусь.
      – Чудесно!
      Элизабет Скарлатти сняла трубку и заказала полный набор – виски, вина, ликер. Кэнфилд мысленно улыбнулся: ах, какая щедрость при таких-то миллионах, и закурил свою излюбленную тонкую сигару.
      Джеймс Дерек оказался мужчиной лет сорока пяти на вид, слегка полноватым, приятной наружности, прямо-таки типичный образчик процветающего коммерсанта. Он был изысканно вежлив, улыбчив, однако держался в рамках протокола. Стоило ему заговорить, и улыбка исчезала как бы сама собой.
      – Мы выяснили, на чье имя зарегистрирован «роллс-ройс». Машина принадлежит маркизу Жаку Луи Бертольду. Вскоре будет получена информация о нем.
      – Отлично. А как насчет приютов?
      Англичанин достал из внутреннего кармана пальто лист бумаги.
      – Мы могли бы предложить несколько вариантов, выбор зависит от того, в какой мере мадам Скарлатти желала бы поддерживать связь с внешним миром.
      – А есть такие, где подобные контакты полностью исключены? – осведомился Кэнфилд. – С обеих сторон...
      – В таком случае мы должны ограничиться только католическими приютами. Их у нас два... Или даже три.
      – Но послушайте! – возмутилась старая леди.
      – Охарактеризуйте их поподробнее, – попросил Кэнфилд, проигнорировав реплику старой дамы.
      – Один принадлежит бенедиктинскому ордену, другой – кармелитскому. Оба, кстати, расположены на юго-западе, кармелитский – совсем близко от Кардиффа.
      – Есть вещи, которые для меня не приемлемы ни под каким видом, и я хочу, чтобы вы это всегда помнили, мистер Кэнфилд, – вспылила старая дама. – Я не желаю иметь ничего общего с этими монастырскими овцами!
      – Какой из этих приютов пользуется наибольшей славой? – гнул свою линию Кэнфилд.
      – Ну, герцогиня Глостерская, к примеру, каждый год совершает паломничество в Йоркское аббатство. Но это англиканская церковь.
      – Прекрасно! Мы распространим сообщение, что мадам Скарлатти намерена провести месяц в стенах этого аббатства.
      – Ну, это куда ни шло, – примирительно произнесла старая леди.
      – Я еще не закончил. – Кэнфилд повернулся к англичанину, на лице которого вновь появилась улыбка. – На самом деле мадам Скарлатти завтра же отправится в монастырь кармелиток. Сопровождать ее будете вы.
      – Как вам будет угодно.
      – Минуточку, господа! Я не согласна. Мистер Дерек будет действовать, сообразуясь с моими желаниями.
      – Искренне сожалею, – ответил англичанин, – но мне ведено выполнять распоряжения мистера Кэнфилда.
      – Вы не забыли, мадам Скарлатти, что у нас с вами существует соглашение? – обратился к ней Кэнфилд. – Вы что же, решили нарушить его?
      – Боже мой! О чем я буду говорить с этими людьми? Да я просто и дня не смогу прожить среди всех этих папских идолов! Да еще слушать все их бредни!
      – Вы будете избавлены от всего этого, мадам, – вмешался Дерек. – Монахини будут предупреждены, что вы приняли обет молчания. Так что вы ни с кем не обязаны общаться.
      – Покой и тишина, столь полезные для размышлений о бессмертии души, вам будут обеспечены, – добавил Кэнфилд.

       "Йорк, Англия, 12 августа 1926 года.
      Сегодня на рассвете в знаменитом Йоркском монастыре прогремел взрыв сокрушительной силы, разрушивший часть западного крыла, в котором размещались кельи; возникший пожар осложнил положение. Точное число жертв этой ужасной трагедии пока не установлено. Но, несомненно, погибла большая часть сестер-монахинь и послушниц. Взрыв предположительно произошел вследствие внезапно возникших неполадок в недавно установленной системе теплоснабжения".
      Кэнфилд прочел это сообщение в корабельной газете за день до прибытия в Нью-Йорк.
      «Да, они ничем не гнушаются!» – с горечью подумал он. Его затея обернулась гибелью множества невинных людей. Однако теперь по свету пошли гулять репортажи, в которых в числе жертв значится и мадам Скарлатти.
      Кэнфилд достал из кармана письмо мадам Скарлатти к Джанет. Он читал его уже много раз. На его взгляд, оно было написано очень убедительно. Но сейчас ему почему-то захотелось перечитать его.
       "Милое дитя!
       Я знаю, вы не питаете ко мне особого расположения и любви, и весьма об этом сожалею. Впрочем, я понимаю, что такое отношение ко мне вполне оправданно: члены семьи Скарлатти – не из той категории людей, с которыми приятно иметь дело. И, хотя некоторые члены этой семьи причинили вам немалые страдания, вы по-прежнему остаетесь ее членом и матерью одного из продолжателей рода Скарлатти. Быть может, именно вам суждено до некоторой степени исправить совершенные нами ошибки.
       Я пишу вам все это отнюдь не из сентиментальных побуждений и не ради красного словца. История показывает, что зачастую именно те, на кого судьба неожиданно налагает, казалось бы, непомерную ответственность, вдруг проявляют себя самым блистательным образом. Прошу вас поразмыслить над такой возможностью.
       Более того, я прошу вас самым серьезным образом подумать над тем, что сообщит вам мистер Мэтью Кэнфилд. Я полностью ему доверяю. Доверие мое основано на том, что он спас мне жизнь, подвергнув при этом смертельному риску свою собственную. Его и наши интересы неразрывно связаны между собой. Он объяснит вам суть дела и от моего имени попросит вас оказать нам великую услугу.
       Я, дорогая, уже очень стара. Жить мне осталось совсем немного. Но эти отведенные мне судьбой месяцы или годы (драгоценные, возможно, только для меня) могут внезапно оборваться по чьей-то злой воле. Хотелось бы верить, что Господь не допустит этого.
       Естественно, будучи главой Скарлатти, я постоянно подвергаюсь риску, смело принимаю любой вызов. И если бы в отпущенный мне срок я сумела отвести от семьи Скарлатти грозящее нам бесчестие, я бы с легким сердцем последовала за моим супругом.
       Надеюсь получить от вас ответ через мистера Кэнфилда. Если все произойдет, как я предполагаю, в скором времени мы будем вместе. Это доставило бы мне необычайную радость. Но и в случае неприятия моего предложения я всегда – верьте моим словам – буду питать к вам любовь, привязанность и понимание.
       Элизабет Уикхем Скарлатти".
      Кэнфилд вложил письмо в конверт. Написано вполне убедительно, вновь подумал он, в общем-то ничего конкретно не объясняет, но вместе с тем дает четко понять: то, о чем пойдет речь, предельно важно. Если он сумеет справиться со своей частью задачи, Джанет приедет в Англию вместе с ним. Если ему не удастся уговорить ее – придется искать другое решение.
      В особняке Алстера Скарлетта на Пятьдесят четвертой улице шел ремонт: несколько рабочих в висячих люльках, закрепленных на крыше, тщательно обрабатывали пескоструйными аппаратами наружные стены. Массивный «чеккер» подкатил к парадному входу, и Мэтью Кэнфилд проворно взбежал по ступенькам. Он дернул дверной колокольчик. Дверь отворила все та ясе грузная экономка.
      – Добрый день, Ханна. Не знаю, помните ли вь1 меня. Я Кэнфилд, Мэтью Кэнфилд. Я хотел бы повидать миссис Скарлетт.
      Ханна не двигалась с места и не приглашала его войти.
      – Миссис Скарлетт ждет вас?
      – Она не назначала мне встречи, но, я знаю, она примет меня. – Кэнфилд не стал предупреждать Джанет по телефону только потому, что так ей было бы легче ему отказать.
      – Я не уверена, сэр, что мадам дома.
      – Что ж, тогда мне придется подождать. Надеюсь, однако, не здесь, на ступеньках.
      Ханна неохотно отступила в сторону, и Кэнфилд вошел в холл, декорированный поразительно безвкусно – нелепое сочетание красных обоев и черных портье прямо-таки ошеломляло.
      – Я узнаю, дома ли мадам, – изрекла экономка и направилась к лестнице.
      Спустя несколько минут на лестнице, ведущей в холл, появилась Джанет в сопровождении Ханны. Взгляд Джанет был ясным и уверенным, от былой затравленности не осталось и следа. Она прекрасно держалась, и Кэнфилд осознал, как она красива.
      Кэнфилд вдруг подумал, до какой же степени он ей не ровня, и эта мысль больно кольнула его самолюбие.
      – Вот так сюрприз! Какими судьбами, мистер Кэнфилд?
      Он не мог понять, как следует отнестись к ее словам – рада она ему или наоборот. Произнесены они были приветливым и вместе с тем сдержанным тоном:
      Джанет прекрасно усвоила стиль общения, принятый в ее кругу.
      – Льщу себя надеждой, миссис Скарлетт, что я не нарушил вашего покоя.
      – Нисколько.
      Ханна наконец спустилась со ступенек и направилась к столовой. Кэнфилд торопливо продолжил:
      – Во время своей последней деловой поездки я познакомился с сотрудником компании, которая строит дирижабли. Я подумал, что это вас наверняка заинтересует.
      Краем глаза Кэнфилд наблюдал за Ханной: та быстро повернулась и уставилась на него.
      – Но, мистер Кэнфилд, почему это должно меня интересовать? – Джанет была явно озадачена.
      – Я слышал, что ваши друзья из Ойстер-Бей хотят приобрести для своего клуба дирижабль. Вот почему я и поспешил к вам. Захватил с собой всю необходимую документацию. Первоначальная стоимость, спецификации и прочее... Позвольте вам показать.
      Кэнфилд взял Джанет Скарлетт под локоть и быстро повел к двери гостиной. По всему было видно, что Ханна намеревалась задержаться в холле, но, уловив брошенный на нее Кэнфилдом взгляд, удалилась в столовую. Кэнфилд же плотно закрыл за собой дверь гостиной.
      – О чем вы говорите? Я вовсе не собиралась покупать никакой дирижабль!
      Кэнфилд приложил палец к губам.
      – В чем дело?
      – Помолчите минутку, очень вас прошу, – тихо, чуть ли не шепотом, и вместе с тем ласково произнес Кэнфилд. Он выждал секунд десять, потом резко распахнул дверь.
      В столовой напротив гостиной у обеденного стола стояли Ханна и мужчина в белом рабочем комбинезоне, вероятно, один из маляров. Они о чем-то беседовали, то и дело поглядывая на дверь гостиной. Застигнутые врасплох, они поспешно ретировались.
      Кэнфилд захлопнул дверь и повернулся к Джанет.
      – Забавно, не правда ли?
      – Что все это значит?
      – Вас не смущает, что ваша прислуга проявляет столь откровенное любопытство?
      – Ах, вот вы о чем... – Джанет повернулась и взяла из шкатулки, стоявшей на кофейном столике, сигарету. – Конечно, слуги будут теперь судачить, но, мне кажется, вы сами дали им повод.
      Кэнфилд поднес спичку, она прикурила.
      – А при чем здесь маляр?
      – Меня совершенно не интересует, с кем общается Ханна. Главное, чтобы она выполняла свои обязанности...
      – Но разве вам не кажется странным, что при упоминании о дирижабле Ханна буквально застыла на месте?
      – Простите, но я вас все-таки не понимаю.
      – Виноват. Но позже вы все поймете.
      – А почему вы пришли без звонка?
      – А вы разрешили бы мне прийти, если бы я позвонил?
      Джанет на минуту задумалась.
      – Наверное... Притом что наша последняя встреча оставила у меня в душе горький осадок. Я вовсе не сержусь на вас. Но почему вы сейчас себя так странно ведете?
      Медлить дольше не имело смысла. Он вынул из кармана конверт.
      – Меня просили передать вам это. С вашего позволения, я присяду, пока вы будете читать.
      Джанет испуганно взяла протянутый ей конверт и сразу же узнала почерк свекрови. Она открыла конверт и прочла письмо.
      Если она и была удивлена или шокирована, то умело скрывала свои чувства.
      Она медленно опустилась на диван, загасила сигарету. Посмотрела на письмо, потом на Кэнфилда и снова на письмо, а затем, четко проговаривая слова, спросила:
      – Так кто же вы такой?
      – Я работаю по заданию правительства. Я сотрудник... В общем, сотрудник министерства внутренних дел.
      – Министерства внутренних дел? Значит, вы никакой не бизнесмен?
      – Да. Я не бизнесмен.
      – Вы хотели встретиться и побеседовать со мной по поручению правительства?
      – Совершенно верно.
      – Зачем же вы сказали мне, что занимаетесь продажей теннисных кортов?
      – Мы порой вынуждены так поступать. Этого требует дело.
      – Понятно... – протянула Джанет.
      – Наверное, вы хотели бы узнать, что имеет в виду ваша свекровь?
      – Ошибаетесь, – поспешно ответила Джанет и ледяным тоном продолжала: – Меня интересует другое – значит, та наша встреча была... по заданию правительства?
      – Увы, да.
      Джанет поднялась с дивана, подошла к нему и изо всей силы, наотмашь ударила его по лицу.
      – Вы подлец! Вон отсюда! – При всем том она ни на йоту не повысила тона. – Вон, пока я не вызвала полицию.
      – О Боже, Джанет, прекратите, пожалуйста! – Он схватил ее за плечи, Джанет попыталась вырваться. – Выслушайте меня! Я говорю – выслушайте! Не то мне придется ответить вам тем же.
      Ее глаза пылали ненавистью, но Кэнфилд уловил в них тоску. Он по-прежнему держал ее за плечи.
      – Да, мне действительно было поручено познакомиться с вами. Познакомиться и постараться выведать как можно больше.
      Джанет, совершенно рассвирепев, плюнула ему в лицо. Он стерпел и это и даже не вытер плевка.
      – Да, я раздобыл информацию, которая меня интересовала, и использовал ее, потому что именно за это мне платят. В моем отделе известно, что я покинул ваш дом около девяти часов, выпив два бокала виски. Единственное, за что они могут привлечь вас к ответственности, – это за незаконное хранение в доме алкоголя.
      – Я не верю ни единому вашему слову!
      – А мне начхать, верите вы мне или не верите! Для вашего сведения сообщу, что за вами ведется наблюдение уже несколько недель! За вами и всеми вашими собутыльниками... Вам, вероятно, нелишне будет узнать, что я намеренно опускаю куда более интригующие аспекты вашей весьма полнокровной жизни!
      В глазах Джанет появились слезы.
      – Учтите, я привык выполнять свою работу с предельным усердием и именно потому я не уверен, что вы, с точки зрения морали, вправе вопить: «Спасите! Лишают невинности!» Вы, вероятно, не догадываетесь, но ваш муж, или бывший муж, или черт знает как его назвать, быть может, очень даже жив. Знайте, что из-за него погибло – сгорело заживо! – много хороших людей, никогда в глаза его не видевших, десятки женщин, таких же, как вы, и молодых девушек! Были и Другие жертвы, но, возможно, они заслуживали такого конца!
      – Да что вы такое говорите!
      Он несколько ослабил хватку, но все еще не отпускал ее.
      – Тогда слушайте. Дело в том, что всего неделю назад я расстался в Лондоне с вашей свекровью после чертовски опасного путешествия через океан! В первую же после отплытия ночь кто-то пытался ее убить. Если бы это удалось, все, несомненно, представили бы так, будто она сама, снедаемая горем, решила свести счеты с жизнью и бросилась за борт. И дело с концом... Неделю назад мы дали сообщение в газетах, что она удалилась на время в Йоркский монастырь, есть такой в Англии. Спустя два дня там вдруг взорвалась отопительная система, погибло Бог знает сколько невинных людей! Несчастный случай, разумеется.
      – Не знаю, что и сказать...
      – Так мне продолжать или вы все еще хотите, чтобы я ушел?
      Жена Алстера Скарлетта попыталась улыбнуться, но вместо улыбки на лице у нее появилась болезненная гримаса.
      – Я думаю, вам лучше остаться... И рассказать все до конца.
      Они сидели на диване. Кэнфилд рассказывал. Он никогда прежде не говорил, как сейчас.

      Бенджамин Рейнольдс сидел в кресле, вырезая недельной давности заметку из воскресного приложения к «Нью-Йорк геральд». Собственно говоря, это была даже и не заметка, а подпись под фотографией в разделе светской хроники: Джанет Саксон Скарлетт на выставке собак в Мэдисон-сквер-гарден, в сопровождении «мистера Кэнфилда, агента по сбыту спортивных товаров». Рейнольдс усмехнулся, вспомнив последний телефонный разговор с Кэнфилдом.
      – Я могу стерпеть что угодно, только не эти чертовы собачьи выставки! Собаки -это либо забава для слишком богатых, либо утешение для слишком бедных. А я как раз посередине!
      Ничего, потерпишь, дружок, подумал шеф «Группы 20». Газетчики отлично делают свое дело. По приказу Вашингтона Кэнфилду предстояло задержаться в Нью-Йорке на десять дней сверх положенного срока единственно для того, чтобы наладить отношения с женой Алстера Скарлетта.
      Отношения были налажены, но Бенджамин Рейнольдс сомневался: а не перешли ли они границу, разделяющую служебные интересы и личные? Может, Кэнфилд по-настоящему увлекся Джанет? Легкость, с какой ему удалось склонить ее к сотрудничеству с Элизабет Скарлатти, располагала к подобным сомнениям.
      – Бен. – В кабинет ворвался Гловер. – Кажется, мы нашли! – Он плотно закрыл за собой дверь и подошел к столу начальника.
      – Что именно?
      – Я уверен, что все это связано с домом Скарлатти.
      – Дайте-ка посмотреть.
      Гловер разложил поверх расстеленной на столе газеты несколько страниц машинописного текста.
      – Недурное прикрытие, а? – сказал он, указывая на фотографию Кэнфилда и Джанет.
      – Ну что же, он действует по нашему приказу. Если он будет хорошо себя вести, то непременно достигнет успехов в светском обществе.
      – Кэнфилд молодец. Кстати, они уже отправились в Англию.
      – Да, я знаю. Они отплыли вчера... Так что там у вас?
      – Мы получили сообщение из Швейцарии. Под Цюрихом в течение одного нынешнего года приобретено четырнадцать поместий. Взгляните на карту: все участки граничат друг с другом. Это как бы государство в государстве. Огромная территория, сотни тысяч акров.
      – И что, один из покупателей принадлежит к клану Скарлатти?
      – Нет... Но одно из поместий приобретено на имя Чарльза Бутройда.
      – Вы уверены? Что значит «приобретено на имя»?
      – Это поместье приобрел тесть Бутройда, Томас Роулинс, для дочери и зятя. Он один из совладельцев страховой компании «Гудвин и Роулинс». А его дочь Сесил замужем, точнее, была замужем за Бутройдом.
      Рейнольдс взял список имен.
      – Кто эти люди? И как они между собой связаны?
      Гловер схватил две другие страницы.
      – Вот взгляните: здесь четыре американца, два шведа, три англичанина, два француза и три немца. Итого четырнадцать.
      – Справки на них есть?
      – Только на американцев. Мы уже запросили информацию на всех остальных.
      – И кто они?
      – Я уже говорил о Роулинсе. Далее следует Говард Торнтон из Сан-Франциско. Он занимается строительными подрядами. Два нефтепромышленника из Техаса – Луис Гибсон и Эвери Лэндор. Они вдвоем владеют большим количеством скважин, чем пятьдесят их конкурентов, вместе взятых.
      – Какие-нибудь связи между ними есть?
      – Пока непонятно. Мы сейчас как раз выясняем.
      – А как насчет других? Шведов, французов, англичан, немцев?
      – Пока мы знаем только имена.
      – И есть среди них знакомые нам?
      – Да, несколько. Например, Иннес Боуэн, англичанин, крупная шишка в текстильной промышленности. Француз Додэ владеет пароходными линиями. Немец Киндорф – большой босс из Рурской области. Уголь. Фон Шнитцлер представляет «Фарбениндустри». Остальных не знаю.
      – Да, между всеми этими господами есть определенное сходство...
      – Провались я на этом месте, если вы не правы. Все они богаты, как Астор . Такие поместья под залог не купишь. Связаться с Кэнфилдом?
      – Непременно. Отошлите ему этот список курьером. И телеграфируйте, чтобы он, пока не получит, оставался в Лондоне.
      – Может быть, мадам Скарлатти знает кого-нибудь из них?
      – Я на это и рассчитываю... Но предвижу в связи с этим сложности.
      – Какие?
      – У старой леди может возникнуть соблазн отправиться прямо в Цюрих... И тогда ей конец. Жизнь Кэнфилда и Джанет Скарлетт тоже окажется под угрозой.
      – Неужели все так серьезно?
      – Разве вы не видите? Группа богатых магнатов скупила четырнадцать сопредельных поместий. Их, несомненно, объединяют какие-то общие интересы. Один из них – Бутройд, точнее, его тесть. Но именно Бутройд пытался убить мадам Скарлатти.
      – Совершенно верно.
      – Но старая леди жива, а Бутройд потерпел фиаско. Но обратите внимание: участок был куплен до покушения.
      – Следовательно...
      – Следовательно, если существует какая-то связь между Цюрихом и Бутройдом, значит, Цюрих заинтересован в устранении мадам Скарлатти.
      – Теперь же, – перебил его Гловер, – в Цюрихе поймут, что мадам Скарлатти наверняка узнала, кто такой Бутройд. Более того... Бен, кажется, мы зашли слишком далеко. Пожалуй, лучше протрубить отбой. Составьте отчет для министерства юстиции и отзовите Кэнфилда.
      – Пока рано. Мы подходим вплотную к чему-то очень важному. А ключ к этому – Элизабет Скарлатти. Мы постараемся максимально обезопасить ее.
      – Бен, я не отказываюсь работать, но ответственность за все ложится на вас.
      – Понимаю. В инструкциях Кэнфилду особо выделите следующее: он не должен появляться в Цюрихе. Ни при каких обстоятельствах он не должен ехать в Швейцарию.
      – Хорошо.
      Рейнольдс повернулся спиной к столу и стал смотреть в окно.
      – Да, и держите в поле зрения этого Роулинса, тестя Бутройда. Похоже, он допустил непростительную оплошность.

      В двадцати пяти милях от древней городской черты Кардиффа, в уединенной горной долине стоит монастырь Пречистой Девы, обитель сестер-кармелиток. Стены его белоснежны, как подвенечный наряд невесты, застывшей от восторга на пороге божественного Эдема, в котором нет места змию-искусителю.
      Кэнфилд и Джанет подъехали к монастырю. Кэнфилд подошел к парадному входу. Сбоку от массивной двери колокольчик, он дернул несколько раз за шнур.
      Через две-три минуты из-за двери послышался голос:
      – Что вам угодно?
      Майор достал паспорт, раскрыл его и поднес к окошечку в двери так, чтобы привратнице было удобно разглядеть, что там написано.
      – Меня зовут Кэнфилд, сестра. Я прибыл за мадам Элизабет Скарлатти. Со мной ее невестка.
      – Подождите, пожалуйста. Позвольте? – Она протянула руку за паспортом.
      Окошечко со стуком захлопнулось. Кэнфилд вернулся к машине.
      – Они очень осторожны, – сказал он, обращаясь к Джанет.
      – Что вы имеете в виду?
      – Она взяла мой паспорт, чтобы убедиться, что я – это я.
      – Хорошо здесь, правда? Так тихо...
      – Пока тихо. Хотя вряд ли так будет продолжаться, когда мы наконец встретимся с мадам.

* * *

      Мадам Скарлатти встретила Кэнфилда с невесткой бурной тирадой:
      – До чего же вы бессердечны! А на мое здоровье, не говоря уж о комфорте, вам просто наплевать! Вы что, не знали, на чем спят эти дуры? На солдатских раскладушках, дорогой мой!
      – Прошу меня извинить. – Кэнфилд едва сдерживал смех.
      – А вы знаете, чем здесь кормят? Отбросами, которые я не разрешила бы давать даже скоту.
      – Я слышал, что они здесь сами выращивают овощи, – вежливо заметил майор.
      – Да они едят только клубни, насыщенные удобрениями, а зелень выбрасывают.
      В это время раздался колокольный звон, сзывающий монахинь на молитву Святой Богородице.
      – И вот так гудят день и ночь! Я спросила эту чертову дуру мать Магри или как ее там, почему они начинают так рано трезвонить, и знаете, что она ответила?
      – Что, мама? – спросила Джанет.
      – "Так заповедал нам Христос!" А я ей тогда и говорю: «Что же это за Христос у вас такой несуразный!» Словом... Словом, это было нестерпимо. Но почему вы так задержались? Дерек говорил, что вы должны были приехать за мной еще четыре дня назад.
      – Мне пришлось ждать курьера из Вашингтона. Пойдемте, я вам все расскажу.

* * *

      Элизабет сидела на заднем сиденье «бентли» и просматривала цюрихский список.
      – Знаете ли вы кого-нибудь из этих людей? – спросил Кэнфилд.
      – Лично не знакома, однако мне известны имена и репутации почти всех.
      – Например?
      – Американцы Луис Гибсон и Эвери Лэндор – выскочки из Техаса. Мнят себя нефтяными королями. Лэндор, как я слышала, большая скотина. Гарольд Ликок, один из англичан, заправляет фондовой биржей. Лихой молодец! Швед Мюрдаль также хорошо известен на европейском рынке. Стокгольм, Стокгольм... – Элизабет подняла глаза и перехватила взгляд Кэнфилда в зеркальце заднего вида.
      – А кто остальные?
      – Тиссен, фриц Тиссен, сталелитейные компании Германии. Киндорф – уголь Рурской области. И фон Шнитцлер, теперь глава «И. Г. Фарбениндустри»... Один из французов, д'Альмейда, держит в своих руках железные дороги, если не ошибаюсь. С Додэ незнакома, но что-то о нем вроде бы слышала.
      – У него танкерный флот. Пароходы.
      – О да. А еще Мастерсон. Сидней Мастерсон. Англичанин. Компании по импорту, связан с Востоком. Не знаю Иннес-Боуэна, но имя опять-таки приходилось слышать.
      – Вы не упомянули Роулинса. Томаса Роулинса.
      – Я не думала, что надо. Фирма «Гудвин и Роулинс». Тесть Бутройда.
      – А четвертый американец, Говард Торнтон? Он из Сан-Франциско.
      – Впервые слышу.
      – Джанет говорит, ваш сын знал некоего Торнтона из Сан-Франциско.
      – В этом нет ничего удивительного.

* * *

      Когда они ехали по дороге, пролегавшей вдоль долины Ронта, Кэнфилд обратил внимание на автомобиль, маячивший в его боковом зеркальце. Он держался от них на почтительном расстоянии – жирная точка, не более того, отражалась в стекле, ни на секунду не исчезая из виду, за исключением тех моментов, когда дорога делала крутой поворот. И после каждого поворота, а их было много, эта точка неизменно снова появлялась в зеркальце, причем намного быстрее, чем можно было предположить, судя по расстоянию, которое их прежде разделяло. На прямых отрезках дороги таинственный автомобиль держался на значительном отдалении и даже позволял другим машинам обгонять себя.
      – Что случилось, Кэнфилд? – настороженно спросила Элизабет, заметив, что он не отрывает взгляда от бокового зеркальца.
      – Ничего.
      – За нами кто-то гонится?
      – Вряд ли. В этой части Уэлса слишком мало хороших дорог.
      Спустя двадцать минут расстояние между машинами заметно сократилось. Кэнфилд начал понимать, что замышляют их преследователи. На этом длинном и почти совершенно прямом участке дорога с одной стороны как бы вжималась в скалистые горы, а с другой круто обрывалась с высоты футов в пятьдесят к Уэлсскому озеру. И никаких других машин. Только эти две.
      Наконец дорога пошла под уклон, и Кэнфилд увидел в стороне от нее какую-то лужайку – то ли заброшенное поле, то ли пастбище. Он нажал на газ, бросая «бентли» вперед. Ему хотелось быстрее добраться до этой ровной, гладкой лужайки.
      Машина-преследователь тоже рванула вперед, быстро сокращая разделявшее их расстояние. Она держалась правой стороны, ближе к скалистому склону. Кэнфилд понимал, что стоит преследователям поравняться с «бентли», и они без труда оттеснят его влево и столкнут вниз, в отвесную пропасть. Они вместе с «бентли» окажутся на дне озера. Кэнфилд давил на педаль, стараясь не позволить преследователям нагнать их и вклиниться справа.
      – В чем дело? Что случилось?! – воскликнула Джанет, упершись обеими руками в панельную доску.
      – Держитесь крепче, изо всех сил!
      Кэнфилд по-прежнему мчался вперед, чуть подавая машину вправо всякий раз, когда преследователи приближались к ним на опасное расстояние. До лужайки оставалось совсем немного. Каких-нибудь сто ярдов.
      Машина-преследователь два раза ударила «бентли», раздался пронзительный скрежет. Джанет взвизгнула. Мадам Скарлатти хранила молчание. Она обхватила сзади плечи девушки, помогая ей удержаться на сиденье.
      Наконец они достигли лужайки. Кэнфилд резко взял влево, перескочил через забрызганный грязью бордюрчик, и колеса «бентли» коснулись спасительной зеленой травы.
      Машина-преследователь проскочила мимо на огромной скорости. Кэнфилд впился глазами в табличку с номерными знаками.
      – Е, В, I или L! Семь! Семь или девять?! – кричал он. – Один, один, три! – Он еще раз быстро повторил номер. Нажал на тормоза и остановил машину.
      Джанет буквально вросла в сиденье. Она судорожно сжимала лежавшие на ее плечах руки Элизабет. Старая дама сидела, прижавшись щекой к голове Джанет.
      Элизабет нарушила затянувшееся молчание:
      – Вы назвали буквы Е, В, I или L, а цифры – семь или девять, один, один, три.
      – Я не успел определить марку машины.
      – Это был «мерседес-бенц», – сказала Элизабет.

      – Марка интересующего вас автомобиля – «мерседес-бенц». Двухместный. Модель тысяча девятьсот двадцать пятого года. Номерные знаки: EBI, девять-один-один-три. Машина зарегистрирована на имя Жака Луи Бертольда. Уточняю: маркиза де Бертольда. – Джеймс Дерек стоял перед расположившимися на диване Элизабет и Джанет и читал по записной книжке. Интересно ,подумал он, знают ли эти американцы, кто такой маркиз де Бертольд? Бертольд тоже часто останавливается в «Савое» и, вероятно, не менее богат, чем Элизабет Скарлатти.
      – Это тот самый, что встречал жену Бутройда на пристани? – спросил Кэнфилд.
      – Да. Или скорее – нет. Основываясь на вашем описании, мы предполагаем, что миссис Бутройд встречал именно Бертольд. Но вчера он никак не мог быть на пристани; мы установили, что в это время он находился в Лондоне, хотя автомобиль зарегистрирован на его имя.
      – И что вы об этом думаете? – осведомилась Элизабет, тщательно расправляя складки на юбке и стараясь не глядеть на англичанина. Что-то в этом человеке вызывало у нее беспокойство.
      – Я не знаю, что думать... Однако мне кажется, я должен сообщить вам, что маркиз де Бертольд имеет статус постоянно проживающего в стране иностранца, пользуется значительным влиянием и обладает мощными связями...
      – Если не ошибаюсь, он возглавляет фирму «Бертольд и сыновья». – Элизабет встала с дивана и протянула Кэнфилду пустой бокал. И вовсе не потому, что ей захотелось еще «шерри», – просто она была слишком взволнована, и ей не сиделось на месте. – «Бертольд и сыновья» – старинная фирма с устоявшимися традициями.
      Кэнфилд подошел к столику с напитками и наполнил ее бокал.
      – Значит, вы встречались с маркизом, мадам Скарлатти? Вы хорошо с ним знакомы?
      Элизабет не понравился намек Дерека.
      – Нет, я незнакома с маркизом. Но, кажется, встречалась с его отцом. Впрочем, не уверена. Бертольды – очень древний род.
      Кэнфилд подал Элизабет бокал. Эта пикировка была явно бесполезной, и он решил вмешаться:
      – Каковы сферы его деятельности?
      – Их у него предостаточно. На Ближнем Востоке – нефть, в Африке – полезные ископаемые, импорт и экспорт в Австралии и Южной Америке...
      – А зачем ему нужен статус «постоянно проживающего в стране иностранца»? Он может и так сколько угодно пребывать в Англии.
      – Я могу ответить на этот вопрос, – сказала Элизабет, вновь усаживаясь на диван. – Вся его недвижимость и офисы находятся на территории протекторатов Британской империи.
      – Совершенно верно, мадам, – подтвердил Дерек. – Поскольку вся его деловая активность осуществляется в пределах британских владений, он постоянно имеет дело с Уайтхоллом. И как правило, с большой выгодой для себя.
      – Существует ли правительственное досье на Бертольд а?
      – Конечно, коль скоро у него есть этот статус.
      – Вы можете его для меня достать?
      – Для этого мне нужны убедительные аргументы, и вы это прекрасно знаете.
      – Мистер Дерек! На борту «Кальпурнии» на меня было совершено покушение! Вчера в Уэлсе нашу машину пытались столкнуть в пропасть! К обоим случаям маркиз де Бертольд, вероятно, имеет самое непосредственное отношение. Какие еще вам нужны аргументы?!
      – Боюсь, что вынужден не согласиться с вами. Приведенные вами факты относятся к ведению полиции. Все прочее – сугубо конфиденциальная информация, и я отношусь к ней соответствующим образом. И в том и в другом случае предъявить кому-либо обвинение невозможно. Все эти формальности, скорее всего, вам ничего не говорят, но Кэнфилд, уверяю вас, хорошо понимает, что я имею в виду.
      Кэнфилд взглянул на Элизабет, и она поняла, что настало время воспользоваться его «домашней заготовкой». Еще по пути в Англию он сумел убедить ее, что при необходимости им придется, как он выразился, «поступиться частью правды». Дело в том, что британская разведка никогда не вмешивается в компетенцию полиции, тем более если речь идет о частном лице, кем бы оно ни было. Следовательно, необходимы резоны иного рода. Резоны, которые признал бы правомерными Вашингтон. Кэнфилд взглянул на англичанина и размеренным, ровным голосом начал излагать свои доводы.
      – Правительство Соединенных Штатов не стало бы подключать мое агентство, если бы для этого не было достаточно серьезных оснований. Когда сын мадам Скарлатти, муж миссис Скарлетт, находился в прошлом году в Европе, ему были переправлены крупные суммы в виде акций ряда американских корпораций. Мы подозреваем, что они были тайно распроданы на европейских биржах. В том числе и на Британской.
      – Вы хотите сказать, что кто-то пытается создать здесь американскую монополию?
      – Госдепартамент считает, что махинация была осуществлена при помощи некоторых сотрудников нашего посольства в Великобритании. Они как раз сейчас здесь, в Лондоне.
      – Сотрудниками вашего собственного посольства?! И вы полагаете, что Скарлетт во всем этом участвовал?
      – Мы полагаем, что его использовали, – прервала возникшую паузу Элизабет. – Использовали, а потом уничтожили.
      – Он вращался в этих кругах, Дерек. Так же как и маркиз де Бертольд.
      Джеймс Дерек убрал свою маленькую записную книжицу. Объяснение, очевидно, вполне его удовлетворило. Теперь у него самого возник профессиональный интерес.
      – Завтра я передам вам копию досье, Кэнфилд... Всего наилучшего, дамы. Спокойной ночи! – Дерек удалился.
      – Поздравляю вас, молодой человек! Сотрудники посольства... Действительно, очень умный ход. Вы просто молодчина.
      – Да, вы были неподражаемы, – сказала Джанет, одарив его улыбкой.
      – Это должно сработать, – буркнул Кэнфилд и одним глотком допил свое виски. – А теперь я предложил бы всем нам немного отдохнуть. Я, например, до того устал, что уже ничего не соображаю. На умные ходы я уже неспособен, мадам. Не отобедать ли нам в каком-нибудь уютном местечке, где вам, аристократам, не стыдно появиться? Я, мягко говоря, не большой любитель танцев, но, клянусь, сегодня готов танцевать с вами по очереди до упаду.
      Элизабет и Джанет весело рассмеялись.
      – Нет уж, увольте. Однако благодарю за приглашение, – сказала Элизабет. – А вы вдвоем сходите куда-нибудь, повеселитесь. – И она ласково посмотрела на него. – Старая леди еще раз благодарит вас, мистер Кэнфилд.
      – Пожалуйста, заприте все двери и окна!
      – Но ведь мы на седьмом этаже! Конечно, если вы так считаете, непременно запру.
      – Я настаиваю, – произнес Кэнфилд.

      – Боже, как чудесно! – громко воскликнула Джанет, стараясь быть услышанной сквозь гомон голосов, стоявший в ресторане «Кларидж». – А у вас, Мэтью, почему такой грустный вид? Ну-ка, сейчас же перестаньте грустить!
      – Да у меня нормальное настроение. Просто я вас совсем не слышу.
      – Нет, с вами что-то не так. Вам здесь не нравится?
      – Нравится, нравится! Вы не хотите потанцевать?
      – Нет. Вы же не любите танцы. Я просто хочу сидеть и глазеть по сторонам.
      – Ваш бокал по-прежнему пуст. Виски отличное.
      – Отличное что?
      – Я говорю, отличное виски.
      – Нет, спасибо. Вот видите, я могу быть пай-девочкой. Вы ведь меня уже на два витка обогнали.
      – Если так пойдет и дальше, я, может, обскачу вас и на все шестьдесят.
      – Что-что, милый?
      – Я говорю, что когда мы наконец выберемся из этой передряги, мне, может, и все шестьдесят стукнет.
      – О перестаньте. Забудьте обо всем и радуйтесь.
      Кэнфилд взглянул на Джанет и снова ощутил радость. Иного слова и не подберешь – именно радость. Джанет была для него живительным источником, наполнявшим его восторгом и нежностью. Ее глаза завораживали его – такое чувство могут испытывать только влюбленные. И все же Кэнфилд изо всех сил противился ее чарам, старался умерить свой пыл, но понимал, что это ему не удастся.
      – Я тебя очень люблю, – сказал он. Она расслышала его, несмотря на слитный шум голосов, музыку и смех.
      – Я знаю. – В ее глазах стояли слезы. – Мы любим друг друга. Это же прекрасно!
      – Ну а сейчас хочешь потанцевать?
      Джанет слегка качнула головой.
      – О Мэтью, мой дорогой, мой милый Мэтью! Не нужно принуждать себя делать то, чего ты не хочешь.
      – Да нет, я действительно хочу танцевать.
      Она протянула руку и нежно стиснула его пальцы.
      – Я не хочу танцевать с тобой на публике. Мы потанцуем позже, когда останемся одни.
      В эту минуту Кэнфилд поклялся себе: он никогда в жизни не расстанется с этой женщиной.
      И все же сознание долга взяло верх над чувствами, он вспомнил о старой леди, оставшейся в «Савое».
      В этот самый момент Элизабет Скарлатти встала с постели и накинула на плечи пеньюар. Она читала «Манчестер гардиан» и в какой-то момент услышала доносящиеся из гостиной резкие металлические щелчки и последовавший затем глухой шум. Поначалу звуки эти ее совсем не испугали и даже не насторожили: ведь она закрыла дверь прихожей на задвижку и теперь решила, что это Джанет пытается открыть дверь своим ключом и не может справиться с замком. Было уже два часа ночи – пора бы ей уже вернуться домой.
      – Погоди минуту, детка. Я сейчас, – крикнула Элизабет.
      Она не стала выключать настольную лампу, и, когда шла к двери, по стене заметались причудливые тени.
      Она вышла в прихожую и собралась было отодвинуть задвижку, но тут вдруг вспомнила наставление Кэнфилда и заколебалась.
      – Это ты там скребешься, Джанет?
      Ответа не последовало.
      – Джанет? Мистер Кэнфилд? Это вы?
      Тишина.
      Элизабет замерла от страха: ведь она явственно слышала скрежет, с возрастом ее слух не ослабел.
      Может, это тонкие листы английской газеты так странно шелестят? Вряд ли. Хотя... Она очень старалась убедить себя в этом, но тщетно.
      Может, в номере есть кто-то посторонний?
      От этой мысли у нее засосало под ложечкой.
      Повернувшись, чтобы идти обратно в спальню, она увидела, что огромное, доходящее до самого пола двустворчатое окно чуть приоткрыто, не более чем на два дюйма. Шелковые портьеры слегка колыхались от ветерка.
      Остановившись в растерянности, она судорожно вспоминала, закрыла ли она окно, прежде чем лечь в постель? Да, закрыла, хотя сделала это исключительно для очистки совести, ибо не воспринимала всерьез наставления Кэнфилда. Ведь ее номер находился на седьмом этаже.
      Да, она твердо помнит, что закрыла окно, но, может, не закрепила как следует задвижку и та отошла? Она направилась к окну.
      И тут вдруг услышала:
      – Здравствуй, мама.
      Из дальнего угла комнаты выступил крупный мужчина, одетый во все черное.
      Она не сразу узнала его: в комнате было довольно темно. Когда глаза привыкли к темноте, она поняла, почему приняла этого человека за незнакомца. Он был совершенно не похож на себя. Отливающие блеском черные волосы сбриты; иной стала форма носа; сам он словно укоротился, а ноздри стали шире, чем прежде; уши тоже изменились: они более плотно прилегали к голове и не топорщились, как прежде. От некогда опушенных густыми ресницами глаз с характерным неаполитанским прищуром не осталось и следа. Лишенные ресниц, они казались непомерно большими и выпуклыми, как у жабы.
      Вокруг рта и на висках виднелись крупные красноватые пятна. Да и можно ли было назвать это лицом? Нет, это была маска, пугающая своим безобразием. И все же это было лицо ее сына.
      – Алстер! О Боже!
      – Если тебя сейчас хватит удар, то несколько наемных убийц останутся в дураках: им обещано за тебя колоссальное вознаграждение.
      Старая дама пыталась сосредоточиться, мобилизовать всю свою волю, побороть панический страх. Она с такой силой впилась пальцами в спинку кресла, что вены на старческих руках вздулись и, казалось, вот-вот лопнут.
      – Если ты пришел, чтобы убить меня, я не могу этому помешать.
      – Тебе будет интересно узнать, что тип, который приказал тебя убить, скоро сам отправится на тот свет. Он круглый идиот.
      Сын подошел к окну, убедился, что оно заперто, и несколько минут тревожно обозревал улицу. Элизабет заметила, что присущая ему прежде грация сохранилась, но мягкость, раскованность движений, этакий аристократический шарм исчезли. Теперь во всем облике ощущалась жесткая сила, что особенно было заметно по его рукам, облаченным в тонкие черные перчатки. Скрюченные по-паучьи, они как бы были начеку, готовые в любую минуту действовать решительно и смело.
      Элизабет с трудом произнесла:
      – Зачем ты пришел?
      – Все из-за твоего чрезмерного любопытства.
      Он стремительно подошел к столику, на котором стоял телефон, коснулся растопыренными пальцами трубки, точно хотел удостовериться, что она не кусается. Двинулся обратно, остановился, и тут Элизабет наконец-то разглядела его лицо. От ужаса она закрыла глаза. Но овладела собой и вновь взглянула на сына – он почесывал правую бровь.
      – Рубцы еще не совсем зажили. Иногда зудят. В тебе проснулась материнская заботливость?
      – Что ты с собой сделал?
      – Начал новую жизнь. Открыл новый мир, не имеющий ничего общего с вашим. Пока не имеющий!
      – Я спросила, что ты сделал?
      – Ты прекрасно знаешь, иначе не примчалась бы сюда, в Лондон. Ты должна понять одно: Алстера Скарлетта больше не существует.
      – Но если ты хочешь убедить в этом весь мир, зачем ты пришел ко мне?
      – Затем, что именно ты догадалась, что это неправда, и твои настырные розыски меня совершенно не устраивают.
      Старая дама собралась с духом и спросила:
      – Значит, меня действительно пытались убить? И это все не глупые домыслы?
      – Смело сказано! А интересно, между прочим, о других ты подумала?
      – То есть?
      Скарлетт уселся на диван.
      – La familia Scarlatti! Так ведь это звучит, да? Если быть совершенно точным, одиннадцать членов: двое родителей, бабушка, вечно пьяная потаскушка жена и семеро детей. И все – конец роду! Линия Скарлатти внезапно прерывается в результате вендетты! Как мило, по-сицилийски!
      – Ты обезумел! Я остановлю тебя! Твоих наворованных денег на это не хватит, мой мальчик.
      – Ты старая, выжившая из ума женщина! Нас не одолеть деньгами. Вопрос лишь в том, во что их вложить. А этому ты меня научила!
      – Я выкачаю их из тебя! Я загоню тебя в угол и раздавлю!
      Он вскочил с дивана.
      – Мы попусту тратим время. Какая скука! Будем говорить начистоту. Стоит мне кое-куда позвонить, и в Нью-Йорк поступит приказ: через сорок восемь часов от Скарлатти не останется и следа. Это будут дорогие похороны. Организация осуществит операцию без осечки, по высшему разряду!
      – А твой собственный сын?
      – Он будет первым. Всех под корень. Никаких следов. Тайна безумных Скарлатти.
      – Ты сумасшедший... – чуть слышно сказала она.
      – Ах, матушка! Вспомнила курчавых карапузов, бегавших по пляжу близ Ньюпорта? Сооружавших лодки из песка? И вот перед тобой один из них. И этот один мог бы уничтожить весь славный род Скарлатти. Так что, мне позвонить? В общем-то, мне это безразлично.
      Старая дама, в оцепенении слушавшая эту тираду, медленно приблизилась к одному из кресел.
      – Неужели то, что вы хотите от меня получить, стоит жизни всей семьи?
      – Теперь ты знаешь, как могут обернуться дела. Так что я могу потребовать от тебя еще хоть сто миллионов.
      – Что же не требуешь? Ты же знаешь, что при определенных обстоятельствах я бы заплатила.
      – Конечно, заплатила бы. Из источника, оскудение которого вызвало бы большую панику в известных кабинетах. Да ладно. Я в этом не нуждаюсь. Запомни: мы выше денег.
      – Что же в таком случае тебе от меня нужно? – Она сидела в кресле, сложив руки на коленях.
      – Банковские письма для начала. Все равно тебе пользы от них никакой, так что не будет и угрызений совести.
      Конечно же, она была права! Всегда и во всем необходим прагматичный подход. Деньги – вот что ему нужно.
      – Банковские письма?
      – Те, что передал тебе Картрайт.
      – Вы убили его! Вы знали о нашем соглашении?
      – Послушай, мама. Этого осла назначили вице-президентом «Уотерман траст»! Мы следили за ним в течение трех дней. Ваше соглашение у нас. По крайней мере копии. Давай не будем дурачить друг друга. Письма, пожалуйста.
      Старая леди пошла в спальню и вернулась с письмами, которые требовал Алстер. Приняв бумаги из рук матери, он разложил их на диване и тщательно пересчитал.
      – Картрайт не зря получил свои деньги. Он аккуратно собрал их в стопку, сел.
      – Я и не подозревала, что эти письма так важны.
      – Они и в самом деле не важны. Все счета закрыты, а деньги... скажем так, рассредоточены.
      – Тогда почему ты так жаждал заполучить их?
      – Если бы их предъявили банкам, возникло бы много кривотолков, а именно сейчас это не в наших интересах. Шумиха нам ни к чему.
      Элизабет всматривалась в глаза сына. Он был спокоен и доволен собой.
      – Кто это «мы»? Чем ты занимаешься?
      И вновь эта саркастическая кривая усмешка.
      – Узнаешь, когда наступит время. Ты женщина умная, ты все поймешь. Может быть, даже будешь мною гордиться, хотя, разумеется, никогда не признаешься себе в этом. – Он бросил взгляд на часы. – Вернемся к делу.
      – Что еще?
      – Что произошло на «Кальпурнии»? Только не лгать! – Он смотрел ей в глаза, не мигая.
      Элизабет внутренне собралась. Она понимала, что правду нельзя говорить ни в коем случае.
      – Я не понимаю тебя.
      – Ты лжешь!
      – Что ты имеешь в виду? Я получила телеграмму от президента банка, Горация Бутье, в которой он сообщил о смерти Картрайта.
      – Прекрати! – Он подался всем корпусом вперед. – Если бы там ничего не произошло, тебя бы не стали разыскивать в Йоркском аббатстве, не было бы этого дурацкого взрыва. Я хочу знать, где он.
      – Кто? Картрайт?
      – Я предупреждаю тебя!
      – Не понимаю, о чем ты говоришь!
      – С парохода исчез человек. Говорят, он упал за борт.
      – О да. Припоминаю... Но какое отношение это имеет ко мне?
      Ее взгляд выражал саму невинность.
      – Так тебе ничего не известно об этом несчастном случае?
      – Я этого не говорила.
      – Что же тогда ты можешь сказать?
      – Ходили разные слухи.
      – Какие слухи?
      Старая дама прикинула несколько вариантов ответа. Она сознавала, что ответ должен выглядеть по возможности достоверным, без каких-либо явных искажений, вместе с тем необходимо упомянуть о полярных версиях случившегося, выдвинутых пассажирами «Кальпурнии».
      – Будто какой-то человек был мертвецки пьян и воинственно настроен. Подрался с кем-то... Его урезонили и отволокли в каюту. Он решил вернуться в бар и свалился за борт. Ты его знал?
      – Нет, он к нам не принадлежал. – Алстер явно не удовлетворился ее объяснением, тем не менее допрос свой почему-то прекратил. Он впервые отвел от нее глаза и о чем-то задумался. Потом снова заговорил: – И еще один, последний вопрос. Ты отправилась в Европу на поиски своего пропавшего сына...
      – Я отправилась в Европу, чтобы найти вора! – резко оборвала его Элизабет.
      – Вора? Я лишь слегка сместил сроки получения дивидендов.
      – Да нет, дорогой! Ты обокрал семью Скарлатти.
      – Мы опять впустую тратим время.
      – Я хотела до конца прояснить эту проблему.
      – Проблема в том, что ты отправилась в путь, чтобы найти меня, и тебе это удалось. Хотя бы в этом мы согласны друг с другом?
      – Да.
      – Теперь я заявляю, что тебе следует держать язык за зубами, не предпринимать больше никаких шагов и вернуться в Нью-Йорк. Более того, уничтожить все письма и распоряжения, касающиеся меня, если таковые у тебя сохранились.
      – Я не могу выполнить эти требования!
      – В таком случае я дам команду на проведение операции Скарлатти, всех поголовно ждет смерть!
      Алстер Скарлетт вскочил и подошел к телефонному аппарату. Он был полон решимости. Не глядя на мать, он схватил телефонную трубку и ждал ответа телефонистки.
      Старая дама с трудом поднялась из кресла.
      – Не надо!
      Он повернулся к ней и посмотрел ей в лицо.
      – А почему?
      – Я выполню твои требования.
      Он положил трубку на место.
      – Точно?
      – Точно.
      Алстер Скарлетт улыбнулся: он добился своего.
      – Значит, наша сделка состоялась.
      – Не вполне. – Элизабет решила рискнуть, хотя и понимала, что это может стоит ей жизни.
      – В чем же дело?
      – Я хотела бы немного подумать, всего одну минутку.
      – О чем?
      – Вот о чем: что произойдет, если вдруг я нарушу нашу договоренность?
      – Ты знаешь, какие будут последствия. А удержать в тайне свои действия ты бы не смогла – наша организация сильна.
      – И все же ты не учитываешь фактор времени.
      – Но писем у тебя больше нет! И нет смысла ломать над этим голову.
      – Это как посмотреть. Предположим – только предположим, что ты здесь не объявлялся, а письма все еще находятся у меня.
      – Интересно... Продолжай.
      – Так вот, если вы не додумались до этого сами, то непременно нашелся бы кто-то вполне разумный, кто объяснил бы вам, что единственный способ реализовать ценные бумаги – обменять их по сниженной стоимости.
      – Я и сам это знал, без чьей-либо подсказки.
      – Теперь моя очередь задавать вопросы.
      – Давай!
      – Ты думаешь, сложно выявить хозяина вкладов? Разумный человек сразу же задаст себе два вопроса. Первый: где, в какой стране находятся банки, принимающие любые виды вкладов? Думаю, долго искать не надо – только в Швейцарии. Второй вопрос: как конкретно называются банки, принявшие такие вклады?
      – Ответ ясен. Но ведь в этих банках тайна вклада охраняется как святыня. Все закодировано, зашифровано, подступиться к ним невозможно.
      – А разве в великих банковских концернах Швейцарии все служащие страдают неподкупностью?
      Сын выдержал паузу и прищурил ставшие жабьими глаза.
      – Кажется, ты сама сошла с ума
      – Отнюдь. Ты мыслишь малыми категориями, Алстер. Оперируешь крупными суммами, но мыслишь категориями малыми... Представь себе, что по мраморным залам Берна и Цюриха проносится слух, будто за конфиденциальную информацию можно получить миллион долларов, американских долларов...
      – И что бы это тебе дало?
      – Информацию! Я узнала бы имена!
      – Да это же просто смешно!
      – Смеяться вам пришлось бы недолго!.. Ясно, что у вас есть союзники, вы нуждаетесь в них. И вы, я уверена, хорошо им платите... Вопрос в другом: как скоро они мне станут известны? Способны ли они устоять перед моей ценой? Ясно, что ты никогда не сможешь со мной в этом конкурировать. Тут уж я за ценой не постою!
      Самодовольная ухмылка исчезла с его лица, он разразился каким-то натужным, похожим на клекот, смехом.
      – Я годы ждал, чтобы сказать тебе, что все твои теории смердят! Твоим вонючим манипуляциям «куплю-продам» пришел конец! Вы прошли свой путь! Все кончено! Все мертво! Все сгинуло!.. Кто ты такая, чтобы манипулировать? Ах, эти твои раболепствующие банкиры? Эти твои вонючие мелкие жиды! Всем вам крышка! Я наблюдал за вами! Ваше время прошло. Что же касается моих союзников, то они вам не чета! Им нет никакого дела ни до вас, ни до ваших денег! – Человек в черном был вне себя от ярости.
      – Ты так уверен в этом? – спокойно спросила Элизабет.
      – Совершенно! – Незалеченная кожа на лице Алстера Скарлетта покраснела от прилива крови. – У нас иная шкала ценностей. И вы не подступитесь к нам. Ни к кому из нас! Нас купить невозможно, мы неподкупны.
      – Тем не менее, имей в виду: я могу принять свои меры. Очень суровые меры. Ты желаешь сыграть со мной эту партию?
      – Тем самым ты подпишешь одиннадцать смертных приговоров! Ты этого хочешь, мама?
      – Разумеется нет.
      Человек с лицом-маской выдержал паузу и медленно, чеканя слова, сказал:
      – Ты мне не ровня. Да, запомни: рядом с нами ты – ничто.
      – Что случилось, Алстер? Что?.. Почему?
      – На то, что делаю я, никто из вас не способен! Что вы все? Ничтожество!
      – А если бы я... мы... захотели присоединиться к вам?
      – Отказавшись от всего? Да вы слабаки! Раздался пронзительный звонок телефона.
      – Не трудись, – сказал Алстер. – Это мне. Меня предупреждают, что моя жена-потаскушка и ее последний любовник вышли из «Клариджа».
      – Следовательно, нашу встречу можно считать законченной.
      К великой своей радости, она отметила, что он не возражает. Она понимала, что в нынешнем его состоянии он очень опасен, как всякий истерик. Верхнее правое веко дрожало от нервного тика, он вновь выставил перед собой по-паучьи скрюченные пальцы рук.
      – Помни, что я сказал. Ты совершишь роковую ошибку...
      Она не дала ему договорить.
      – Помни, кто я! Ты разговариваешь с женой Джованни Скарлатти! Ты получил, что хотел. Можешь продолжать свой грязный бизнес. Ты меня больше не интересуешь!
      Человек в черном устремился к двери, бросив через плечо:
      – Я ненавижу тебя!
      – Надеюсь, ты получишь свое.
      – Да, получу, хотя ты и не в состоянии понять, что мне нужно!
      Он ушел, оглушительно хлопнув дверью.
      Элизабет Скарлатти подошла к окну и раздвинула шторы. Прильнула лбом к холодному стеклу. Голова кружилась. Ночной Лондон был погружен в сон, уличные фонари пунктиром вырисовывали схему улиц.
      Боже, что он натворил?
      В чьей власти он оказался?
      Если раньше она испытывала только страх, то теперь ее обуял настоящий ужас – ведь он обладал оружием. Оружием власти, которое, сами того не ведая, годами усердно ковали для него она и ее Джованни...
      И деньги для них действительно ничего не значили.
      Из ее глаз текли слезы, сердце разрывалось от боли. Господи, ведь последний раз она плакала тридцать лет назад!
      Элизабет принялась размеренным шагом ходить по комнате. Ей многое предстояло обдумать.

      В одном из кабинетов министерства внутренних дел сидел Джеймс Дерек. Перед ним лежало досье «Жак Луи Бертольд, четвертый маркиз Шателеро».
      В кабинет вошел сотрудник, ответственный за хранение досье.
      – Привет, Джеймс. Я смотрю, ты засиделся сегодня.
      – Похоже, так оно и есть, Чарльз. Ты получил мой запрос?
      – Он со мной. Заполни, пожалуйста, вот здесь, и я подпишу. Но, будь добр, поторопись. Мы решили сгонять партию-другую в бридж.
      – Вкратце суть дела такова: американцы подозревают персонал своего посольства в подпольной распродаже на здешней бирже американских акций. Этот Бертольд вращается в дипломатических кругах. Возможна связь с младшим Скарлатти.
      Сотрудник сделал необходимые записи:
      – Когда все это случилось?
      – Насколько я понимаю, приблизительно год назад. Он перестал писать и уставился на Джеймса Дерека.
      – Год назад?
      – Да.
      – И этот американец хочет разобраться с персоналом посольства сейчас? Здесь?
      – Именно.
      – Он явно опоздал. Ему надо подаваться на ту сторону Атлантики. Четыре месяца назад все сотрудники посольства были заменены. Из тех, кто находился здесь год назад, никого не осталось – даже самой мелкой сошки.
      – Странно, – спокойно обронил Дерек.
      – Я бы сказал, у нашего американского друга отсутствует должная связь с Госдепартаментом. – Либо он врет.
      – Похоже, ты прав: он врет.

* * *

      Джанет и Мэтью вышли из лифта на седьмом этаже и направились к номеру Элизабет. Им нужно было пройти всего футов сто, но они останавливались четыре раза – чтобы целоваться.
      Джанет вынула из сумочки ключ и вручила Кэнфилду.
      Он вставил ключ в замок и, прежде чем повернуть, аккуратно нажал на ручку. Дверь открылась, и Кэнфилд мгновенно протрезвел.
      Он стрелой влетел в комнату.
      В тусклом свете настольной лампы он увидел сидящую на викторианском диване Элизабет Скарлатти. Она даже не шевельнулась, только подняла на них глаза.
      – Я слышала, как вы вошли.
      – Я же велел вам запереть двери на ключ!
      – Извините, забыла.
      – Черт возьми, неправда! Я специально задержался у двери и ушел только после того, как вы заперли дверь на замок и задвижку.
      – Я заказывала себе кофе.
      – Где же поднос?
      – В спальне, куда, по моим представлениям, не полагается входить посторонним.
      – Ошибаетесь! – Он кинулся в спальню. – Еще раз приношу извинения! Поднос по моей просьбе уже унесли. Вы уж простите, ради Бога, совсем запамятовала.
      – Что-нибудь произошло?
      Элизабет повернулась к Джанет.
      – У меня был крайне неприятный разговор по телефону. Коммерческий вопрос, к вам не имеет никакого касательства. Речь идет о крупной сумме, и мне предстоит принять решение до того, как откроются британские биржи. – Она взглянула на Кэнфилда.
      – Позвольте спросить, какое такое важное дело заставило вас нарушить мои инструкции? – осведомился Кэнфилд.
      – Речь идет о нескольких миллионах долларов. Пожалуй, вы могли бы дать мне совет. Следует нам скупить все имеющие хождение на бирже акции компании «Шеффилд катлери»?
      Кэнфилд все еще сомневался в правдивости ее слов.
      – Но почему же все-таки разговор... настолько взбудоражил вас?
      – Потому что компания постоянно несет убытки.
      – Тогда какой же смысл покупать? И разве это способно лишить вас сна?
      Старая дама окинула его холодным взглядом.
      – "Шеффилд катлери" – она из старейших и уважаемых фирм, выпускающих столовое серебро. Продукция первоклассная, проверена веками. И управление, и условия труда на должном уровне. Но проблема заключается в том, что японцы наводнили рынок более дешевыми подделками. Массовый потребитель, естественно, покупается на дешевизну. И вопрос в том, как обратить эту тенденцию вспять. Как возродить интерес к настоящему товару.
      Элизабет Скарлатти поднялась с дивана и величественно направилась в спальню. Кэнфилд повернулся к Джанет.
      – Она всегда самолично решает такие вопросы? Разве у нее нет советников?
      Джанет посмотрела на ведущую в спальню дверь.
      – Она говорит неправду.
      – Почему ты так думаешь?
      – Потому что, разговаривая с тобой, она не сводила с меня глаз. Ни на секунду. Она пыталась дать мне что-то понять.
      – Что, например?
      Джанет передернула плечами и продолжала торопливым шепотом:
      – О, не знаю, но ты поймешь, что я имею в виду. Представь себе такую ситуацию: собралась компания, ты что-то рассказываешь, врешь напропалую и при этом смотришь, скажем, на близкого друга – он знает, что ты врешь, но по твоему взгляду понимает, что возражать не следует...
      – Выходит, она говорила неправду?
      – О нет. Что касается компании – это правда. Вот уже несколько месяцев Чанселлор уговаривает ее купить эту фирму.
      – Откуда ты знаешь?
      – Она уже дала добро.
      – Тогда зачем она обманула меня?
      Кэнфилд собрался уже было сесть, но тут его внимание привлекла льняная салфетка на спинке кресла. Она была основательно измята, словно ее тискали, в руках – это как-то не вязалось с безупречной чистотой и порядком в комнате. Он внимательно рассматривал салфетку: на ней отчетливо проступали следы рук: кто-то вцепился в изголовье кресла с неимоверной силой.
      – В чем дело, Мэтью?
      – Ничего. Налей мне виски, пожалуйста!
      – С удовольствием, милый.
      Она пошла к бару, Кэнфилд же – к окну. Просто так, без какого-то определенного замысла, он раздвинул шторы и оглядел само окно. Повернул задвижку, поднял створку и увидел то, что интуитивно уже начал искать: дерево вокруг задвижки было в царапинах.
      А на подоконнике остался след башмака на толстой гофрированной подошве. Кэнфилд выглянул наружу: семь этажей вниз, вверх еще два этажа и, как он знал, очень крутая крыша. Он захлопнул окно и запер его на задвижку.
      – Что ты там делаешь?
      – Здесь побывал визитер. Незваный гость.
      Джанет замерла.
      – О Боже!
      – Не бойся. Твоя свекровь не станет делать глупостей. Поверь мне.
      – Пытаюсь. А нам-то что теперь делать?
      – Выяснить, кто это был. Возьми себя в руки. Мне понадобится твоя помощь.
      – Почему она ничего нам не сказала?
      – Не знаю. Но может, тебе удастся узнать.
      – Каким образом?
      – Завтра утром она, вероятно, вернется к разговору о компании. И ты напомни ей, что она уже согласилась ее купить. Тогда ей придется дать какое-то объяснение.
      – Если матушка Скарлатти не желает о чем-либо говорить, она просто не говорит, и все. Я-то знаю.
      – Тогда не нажимай. Но что-то ей все-таки придется сказать.

* * *

      Несмотря на позднее время – три часа ночи, в холле было многолюдно: постояльцы возвращались с поздних вечеринок. Многие были навеселе, они смеялись и шутили.
      Кэнфилд подошел к портье, прикинувшись этаким простаком.
      – У меня тут, дружище, затруднение небольшое возникло.
      – Да, сэр. Чем могу служить?
      – Видите ли, я путешествую вместе с мадам Элизабет Скарлатти и ее дочерью...
      – О да, конечно, мистер... Кэнфилд, если не ошибаюсь?
      – Верно. Так вот, мадам в более чем преклонном возрасте, а те, что живут наверху, ложатся очень поздно.
      Портье, знавший легенды, ходившие о миллионах Скарлатти, рассыпался в извинениях.
      – Простите великодушно, мистер Кэнфилд, искреннейше вам сочувствую. Я тотчас же поднимусь наверх и все проверю. Мы все уладим.
      – О нет, не стоит беспокоиться, сейчас уже все в порядке.
      – В таком случае смею заверить вас, что ничего подобного не повторится. К тому же вы ведь наверняка знаете, что «Савой» построен с учетом самых требовательных вкусов.
      – Что ж, вероятно, они не закрывают окон. Но пожалуйста, ничего не говорите. Мадам очень рассердится, если узнает, что я с вами беседовал...
      – Простите, сэр, я не понимаю.
      – Вы мне просто скажите, кто эти люди, и я сам переговорю с ними. Понимаете, по-дружески, за бутылкой вина.
      Портье такое решение устраивало как нельзя лучше.
      – Ну если вы настаиваете, сэр... Восьмой номер западного крыла занимают виконт и виконтесса Роксбери, очаровательная пара. Но они пожилые люди. Очень на них непохоже. Правда, не исключено, что и они порой развлекаются.
      – А кто живет над ними?
      – Над ними, мистер Кэнфилд? Я не думаю, чтобы...
      – А все же скажите, пожалуйста.
      – В девятом номере западного крыла... – Портье перевернул страницу регистрационного журнала. – Номер не занят, сэр.
      – Не занят? Необычно для этого времени года, не так ли?
      – Я бы сказал: не вполне занят, сэр. Этот номер забронирован на этот месяц для деловых коммерческих совещаний.
      – Вы хотите сказать, что там никто не ночует?
      – О, они, конечно, вправе... Но по ночам тем не менее номер пустует.
      – Кто же арендует помещение?
      – Фирма «Бертольд и сыновья».

      Джеймса Дерека разбудил телефонный звонок.
      – Это Кэнфилд. Мне нужна помощь. Безотлагательно.
      – А вы не преувеличиваете? В чем, собственно, проблема?
      – Кто-то побывал в номере Скарлатти.
      – Вот это да! Что говорит портье?
      – Он ничего об этом не знает.
      – Надо обязательно поставить его в известность.
      – Не имеет смысла. Мадам Скарлатти не подтвердит факта вторжения.
      – Это уж ваша забота. Зачем тогда вы звоните мне?
      – Я думаю, она очень напугана... Но это уже другой вопрос.
      – Мой дорогой друг, ее номер находится на седьмом этаже! У вас разыгралось воображение! Или ее посетитель умеет летать?
      Американец молчал ровно столько, сколько было необходимо, чтобы Дерек понял: шутка его неуместна.
      – Они знали, что старая леди не станет открывать дверь, а это уже само по себе интересно. Неизвестный спустился из одного из номеров, расположенных выше, по веревочной лестнице. Вы что-нибудь выяснили о Бертольде?
      – Всему свое время. – Дерек понял, что дело серьезное.
      – Похоже, мы могли бы пополнить свое досье. Дело в том, что компания Бертольда арендует номер двумя этажами выше номера Скарлатти.
      – Извините, я не ослышался?
      – Не ослышались. На весь этот месяц. Для ежедневных коммерческих совещаний.
      – Я думаю, нам лучше побеседовать при личной встрече.
      – Джанет тоже знает о ночном госте и очень боится. Вы не могли бы прислать сюда парочку ваших людей?
      – Думаете, это необходимо?
      – Не знаю, но мне очень не хотелось бы ошибиться.
      – Ладно, уговорили. Им я скажу, что речь идет о предполагаемой краже драгоценностей. Мои люди будут в гражданском, конечно. Один в коридоре, один на улице.
      – Годится. Вы уже окончательно проснулись? – Окончательно... Буду у вас через полчаса. Захвачу с собой все, что успел собрать на Бертольда. И, мне кажется, стоит осмотреть его номер.

* * *

      Кэнфилд вышел из телефонной будки и направился обратно к гостинице. Хотелось спать, и он подумал: вот бы очутиться сейчас в каком-нибудь американском городке, в круглосуточном кафе, где в любое время можно выпить кофе. Англичане напрасно считают свою страну цивилизованной. Какая же это цивилизованная страна, если в ней нет круглосуточных кафе?
      Он вошел в роскошный холл гостиницы. Часы над конторкой показывали четверть четвертого. Он направился к старинным лифтам.
      – О, мистер Кэнфилд! – подскочил к нему портье.
      – Что случилось? – Кэнфилд сразу же подумал о Джанет, и сердце учащенно забилось.
      – Как только вы ушли, сэр, буквально спустя две минуты!.. Крайне необычно для такого позднего часа...
      – О чем, черт возьми, вы говорите? – На ваше имя поступила вот эта телеграмма. -И портье протянул Кэнфилду конверт.
      – Благодарю вас. – Кэнфилд облегченно вздохнул и вошел в лифт. Поднимаясь наверх, он ощупал конверт – текст, похоже, составлял не одну страницу. Ему предстоит одно из двух: либо переварить очередное предлинное и крайне абстрактное наставление Бенджамина Рейнольдса, либо потратить уйму времени на расшифровку. Оставалось только надеяться, что он успеет справиться с этим до прибытия Дерека.
      Кэнфилд вошел в свой номер, сел в кресло – поближе к лампе – и вскрыл конверт.
      В расшифровке не было необходимости. Послание было написано деловым языком и представляло собой четкую программу действий, применительно к нынешней ситуации. И страниц было всего три.
      "Прискорбием сообщаем вам Роулинс Томас и Лилиан погибли автомобильной катастрофе повторяем катастрофе горах тчк Знаем это огорчит вашего дорогого друга E.S. тчк Советуем позаботиться ней ее горе тчк Дайте отбой Уимблдонской операции тчк Мы не понесли расходов с нашими английскими поставками для получения максимальных квот на товар тчк Они готовы облегчить нам скандинавский экспорт тчк Они согласны помочь вам ваших переговорах по значительному сокращению предельного объема закупок тчк Они информированы наших конкурентах Швейцарии и заинтересованных компаниях повторяем компаниях тчк Они знают трех Британских фирмах-конкурентах тчк Они окажут вам всемерную поддержку мы надеемся вы сосредоточитесь снова сосредоточитесь на наших интересах Англии тчк Не пытайтесь снова не пытайтесь тревожить наших конкурентов Швейцарии тчк Оставайтесь вне ее пределов тчк Ничего нельзя предпринимать тчк
       Д. Хаммер Нью-Йорк"
      Кэнфилд закурил тонкую сигару и положил все три страницы на пол.
      Фамилией Хаммер Рейнольдс подписывал только ту корреспонденцию, содержание которой считал исключительно важным. Словом «снова» подчеркивалась особая важность информации. Слово «повторяем» фактически зачеркивало фразу, в конце которой оно ставилось.
      Итак, Роулинсы – Кэнфилд потратил целую минуту на то, чтобы вспомнить, что Роулинсы доводятся родственниками Бутройду, – убиты. Это не автомобильная катастрофа. А Роулинсы опасны для Элизабет Скарлатти. Вашингтон заключил соглашение с британским правительством, согласно которому в пределах Англии ему будет обеспечена всемерная поддержка, а в порядке компенсации сообщил англичанам о шведских акциях и земельных приобретениях в Швейцарии. Однако Рейнольдсу не удалось установить состав цюрихский группы. Ему известно только, что такая группа существует и что в нее входят три авторитетных англичанина. Кэнфилд припомнил их имена – Мастерсон, чье могущество связано с Индией; Ликок, кит Британской биржи; и Иннес-Боуэн, текстильный магнат.
      Главное, на что обращал его внимание Хаммер, – обеспечение безопасности Элизабет. И ни в коем случае не появляться в Швейцарии!
      Послышался легкий стук в дверь. Кэнфилд быстро собрал страницы и положил в карман.
      – Кто там?
      – Златовласка, с вашего позволения! Ищу место, где бы приютили на ночлег.
      Голос принадлежал Джеймсу Дереку. Кэнфилд открыл дверь, англичанин вошел в комнату без дальнейших приветствий. Он кинул на кровать большой конверт из плотной бумаги, положил на комод свой котелок и опустился в ближайшее кресло.
      – Какая у вас шикарная шляпа!
      – Да я только и уповаю на то, что благодаря этой шляпе можно избежать ареста. Лондонцу, рыскающему вокруг «Савоя» в такой час, надлежит выглядеть респектабельным.
      – Поверьте на слово, у вас вполне респектабельный вид.
      – Не стоит бросаться словами, мой дорогой лунатик.
      – Может, выпьете виски?
      – Избави Боже!.. Значит, мадам Скарлатти ни словом не обмолвилась о ночном происшествии?
      – Ни словом. Напротив, пыталась отвлечь мое внимание. А потом просто удалилась к себе в спальню.
      – Неужели? Неожиданный поворот, я считал, что вы действуете сообща. – Дерек извлек из кармана ключ с деревянным номерком. – Я успел переговорить с гостиничным полицейским.
      – Ему можно доверять?
      – Это не важно. Ключ подходит ко всем дверям, а полицейскому я сказал, что собираюсь накрыть одну подозрительную компанию на втором этаже.
      – Тогда я пошел. Ждите меня здесь, пожалуйста. Можете вздремнуть малость.
      Постойте. Всем же известно, что вы связаны с мадам Скарлатти. Так что на разведку отправляюсь я.
      Кэнфилд задумался. В том, что сказал Дерек, был резон: он более сведущ в такого рода розыске. С другой стороны, Кэнфилд не мог ему полностью доверять: не имел права рассказывать обо всем – это повлекло бы за собой определенные действия со стороны британского правительства.
      – Это, конечно, очень благородно с пашей стороны, но, поверьте, я справлюсь и сам.
      – Не стоит благодарности. Для меня это пустяк.
      – И все-таки я предпочел бы отправиться туда сам. Честное слово, вам пока нет смысла вмешиваться. Я попросил вас о помощи, а вовсе не о том, чтобы вы делали за меня всю работу.
      – Давайте пойдем на компромисс.
      – Какой же?
      – Я зайду первым, а вы останетесь в коридоре у лифта. Быстренько осмотрю комнаты и подам вам сигнал присоединиться.
      – Давайте условимся о знаке.
      – Ну, например, я тихонько свистну.

* * *

      Кэнфилд услышал короткий свист и быстро зашагал к номеру девять западного крыла.
      – Все в порядке?
      – Прекрасный номер. Быть может, не такой роскошный, как у мадам, но зато более уютный.
      – Это утешает.
      – Я действительно не люблю такого рода работу.
      – Я считал, что ею-то вы и знамениты. Так, перекидываясь фразами, они начали быстро, но тщательно осматривать помещения. Планировка номера была точно такой же, как у Скарлатти. Правда, здесь в центре главной комнаты стоял длинный стол, примерно с дюжиной окружавших его стульев.
      – Конференц-зал, надо полагать, – сказал Дерек.
      – Давайте осмотрим окно.
      – Какое?
      – Вот это, – сказал Кэнфилд, направляясь к окну, расположенному непосредственно над окном спальни Элизабет Скарлатти.
      Светя фонариком, англичанин шагнул вперед.
      – Хорошая мысль. Идемте.
      На деревянном подоконнике виднелась толстая свежая царапина, а с внешней стороны Дерек и Кэнфилд разглядели след, оставленный толстой прочной веревкой.
      – Этот тип, похоже, ловок как кошка, – сказал Кэнфилд.
      – Осмотрим комнаты.
      Они сначала прошли в левую спальню. Там стояла обычная двуспальная кровать. Покрывало на ней было без единой морщинки. На письменном столе, все отделения которого оказались совершенно пусты, лежали только обычные канцелярские принадлежности да закрытые колпачками ручки. В шкафах обнаружились только вешалки, а также щетки и бархотка для чистки обуви. Ванная комната блистала чистотой, медные краны сияли. Вторая спальня, с правой стороны, ничем не отличалась от первой, разве что покрывало было измято. Вероятно, кто-то спал или отдыхал здесь.
      – Крупный детина. Футов шести, а то и больше, – заметил англичанин.
      – Как вы определили?
      – По вмятине от ягодиц. Взгляните сюда, чуть ниже середины кровати.
      – Я бы ни за что не догадался.
      Кэнфилд открыл дверцу шкафа.
      – Ну-ка, посветите.
      – Пожалуйста.
      – Эврика!
      На дне шкафа лежала небрежно сложенная веревка, в трех местах перехваченная широкими кожаными кольцами, которые крепились к ней металлическими зажимами.
      – Это альпинистская веревка, – сказал англичанин. – Очень надежная вещь. В основном используется для спасательных работ.
      – А с ее помощью можно подняться или опуститься по стене «Савоя»?
      – Запросто. Быстро и без всякого риска свернуть себе шею.
      – Идемте отсюда, – сказал Кэнфилд.

* * *

      – А теперь я с удовольствием выпил бы чего-нибудь крепкого.
      – Это можно. – Кэнфилд тяжело поднялся с кровати. – Виски с содовой, дружище?
      – Благодарю.
      Американец подошел к стоявшему у окна столику и налил две солидные порции. Один бокал он подал Джеймсу Дереку и провозгласил тост:
      – Хорошо сработано, Джеймс.
      – Вы тоже парень не промах. И потом, похоже, вы правильно поступили, прихватив эту веревку.
      – Сгодиться она может только на то, чтобы вызвать в наших умах сумятицу.
      – Вот именно. Ведь это истинно американское устройство.
      – Не понимаю.
      – Все дело в том, что вы, американцы, ужасно здравомыслящие люди и любите комфорт. Скажем, если вы охотитесь на дичь где-нибудь в Шотландии, то непременно привозите с собой тяжелую пушку... Если собрались удить рыбу где-нибудь на юге, в вашем рыбачьем подсумке наверняка припасено не менее шестисот самых разных рыбацких спецштуковин. Для американца смысл занятия спортом равнозначен его способности добиться успеха чисто техническими средствами, а не умением.
      – Если это час неприязни ко всему американскому, включите радио.
      – Бросьте, Мэтью. Я всего лишь пытаюсь объяснить, что вы, вероятно, правы. Человек, проникший в номер мадам Скарлатти, наверняка был американцем. А благодаря этой веревке мы можем выйти на человека в вашем посольстве. Такая мысль не приходила вам в голову?
      – Выйти на кого?
      – На кого-нибудь из вашего посольства. Того, кто знает Бертольда, и кого вы подозреваете в афере с акциями... Ведь такой веревкой способен воспользоваться только тренированный альпинист, а так ли уж много альпинистов в посольстве? Скотланд-Ярд установит это в течение одного дня.
      – Нет... Мы проверим сами.
      – И только потеряете время... В конце концов, на всех сотрудников посольства заведены точно такие же досье, как на Бертольда.
      Кэнфилд снова наполнил свой бокал.
      – Тогда дело становится уголовным. Нам это никак не подходит. Нет, дознание мы проведем сами.
      – Вам решать. Вообще-то сделать это нетрудно. Ведь в штате посольства всего-то двадцать, максимум тридцать человек. Только вы все же поторопитесь.
      – Само собой. – Кэнфилд подошел к кровати и сел.
      – Скажите, – спросил англичанин, допивая свое виски, – у вас есть список персонала вашего посольства? В нынешнем его составе.
      – Конечно.
      – И вы абсолютно уверены, что члены посольства, работающие здесь сейчас, участвовали в афере с акциями в прошлом году?
      – Да. Я говорил вам об этом. По крайней мере, Госдепартамент так считает. Мне не хотелось бы, чтобы вы продолжали жать на эту педаль.
      – Больше не буду. Уже поздно, а у меня стол завален бумагами, ждущими немедленного рассмотрения. – Англичанин подошел к комоду, куда час назад положил свою шляпу. – Спокойной ночи, Кэнфилд.
      – О, вы уже уходите?.. Есть что-нибудь интересное в досье Бертольда? Я прочту его непременно, но только не сейчас – я ужасно устал.
      Джеймс Дерек стоял у двери и смотрел на Кэнфилд а.
      – Один момент наверняка вас заинтересует... А может, и несколько, но один просто не идет у меня из ума.
      – А именно?
      – Маркиз – большой любитель спорта. Особенно увлекается скалолазанием. Доподлинно известно, что он является членом клуба покорителей пика Маттерхорн. Кроме того, он входит в число тех нескольких сотен, кому удалось взойти на Юнгфрау по северной стене. Изрядное достижение, на мой взгляд. Кэнфилд вскочил и закричал:
      – Что ж вы раньше-то об этом молчали!
      – Я искренне полагал, что вас больше интересуют его связи с посольством. Ведь именно этим я занимался.
      Кэнфилд пристально смотрел на Дерека.
      – Итак, это был Бертольд. Но почему?.. Если только он не знал, что она никому не откроет дверь.
      – Я действительно не догадываюсь. Полистайте как следует досье, Кэнфилд. Интересное чтиво... И все-таки я не думаю, что вы найдете что-то существенное в отношении американского посольства... Но вам ведь оно не для того, собственно, и требовалось, верно?
      Англичанин стремительно распахнул дверь и вышел. Кэнфилд смотрел ему вслед. Он был смущен, но слишком устал, чтобы о чем-то беспокоиться.

      Его разбудил телефонный звонок.
      – Мэтью?
      – Да, Джэн? – Он так крепко сжимал трубку, что у него заныла от боли рука.
      – Я внизу, в холле. Элизабет я сказала, что иду за покупками.
      Кэнфилд глянул на часы: одиннадцать тридцать. Ему смертельно хотелось спать.
      – Что случилось?
      – С ней что-то происходит, Мэтью. Я никогда не видела ее такой. Она явно чего-то боится.
      – Странно... А она не упоминала о шеффилдской сделке?
      – Нет. Я сама ей напоминала. Но она отмахнулась и сказала, что изменилась ситуация.
      – И больше ничего?
      – Хотя нет, кое-что еще... Она сказала, что после обеда намерена побеседовать с тобой. Говорит, что в Нью-Йорке возникли проблемы, требующие ее присутствия. Похоже, она хочет сообщить тебе, что решила вернуться домой.
      – Но это невозможно! Вспомни точно, что именно она сказала!
      Она не вдавалась в подробности. Просто заявила, что Чанселлор – осел и что ей надоело бессмысленно тратить время.
      – Она говорит неправду.
      – Я тоже так думаю. К тому же ее объяснения звучали очень неубедительно. Но решение она приняла. Как ты намерен поступить?
      – Надеюсь ее удивить. Возвращайся никак не раньше, чем через два часа, хорошо?
      Они условились, что вместе пообедают, и попрощались. Спустя полчаса Кэнфилд отправился на первый этаж завтракать. Нужно было подкрепиться. Запастись энергией.
      Он захватил с собой досье Бертольда, решив прочитать его полностью или хотя бы большую часть во время завтрака. Он положил досье слева от прибора и приступил к чтению.
      Это было обычное досье, из тех, что составляются на весьма состоятельных людей. Исчерпывающие подробности о генеалогическом древе. Должности и титулы каждого из членов семьи на протяжении нескольких поколений – в бизнесе, правительстве, обществе – все выглядит внушительно и вместе с тем совершенно непонятно для непосвященного. Компании Бертольда мощные и почти все, как говорила мадам Скарлатти, в пределах британских территорий. Школа, воспитание, путь в мире бизнеса. Его клубы – все очень благопристойно. Хобби – автомобили, лошади, собаки. Увлекается спортом – поло, яхты, альпинизм. Восхождение на Маттерхорн и Юнгфрау – красноречивое свидетельство его мастерства. И наконец, характеристика личности, составленная по сведениям знакомых и друзей. Обращает на себя внимание характерная черта этих отзывов – странно, что не придают этому значения, – очевидная лесть, негативные отзывы принадлежат противникам или соперникам по конкурентной борьбе, стремящимся хоть чем-нибудь ему досадить.
      Кэнфилд поставил на полях две галочки. Первую на странице 18 против пункта 5. Собственно, особых причин не было, просто содержание этого пункта как-то выбивалось из общего ряда, кроме того, там упоминался город, где, как вспомнил Кэнфилд, побывал Алстер Скарлетт во время своего вояжа по Европе.
       «Семья Бертольда владела заводами в Рурской области. За несколько недель до убийства в Сараеве они были проданы министерству финансов Германии, а управленческие конторы Бертольда в Штутгарте и Тассинге закрыты. Французские деловые круги остро реагировали на это событие, а семья Бертольда подверглась осуждению парламента и прессы. Никаких обвинений в сговоре, однако, не выдвигалось, все выглядело пристойно: германское министерство финансов за ценой не постояло. По окончании войны заводы в Рурской области были откуплены у веймарского правительства, и конторы в Штутгарте и Тассинге открыты вновь».
      Вторую галочку он поставил на странице 23 против пункта 2, касавшегося одной из недавно созданных корпораций:
       «Партнерами маркиза де Бертольда в фирме по сбыту импорта являются мистер Сидней Мастерсон и мистер Гарольд Ликок...»
      Мастерсон и Ликок.
      Оба значились в цюрихском списке. Владельцы двух из четырнадцати знаменитых поместий в Швейцарии.
      Следовательно, они служили связующим звеном между Бертольдом и цюрихской группой.
      Ничего удивительного в этом нет. Но для профессионала приятно получить подтверждение, что ты на правильном пути.
      Кэнфилд уже допил кофе, когда к нему подошел молодой человек в форме служащего «Савоя».
      – Вам две депеши, сэр. Кэнфилд встревожился.
      – Вы могли бы послать за мной.
      – Оба отправителя просили не беспокоить вас, сэр.
      – Хорошо. Благодарю вас.
      Первая депеша была от Дерека: «Срочно свяжитесь со мной».
      Вторая – от Элизабет Скарлатти: «Прошу зайти ко мне в номер в два тридцать. Крайне важно. Раньше встретиться с вами не могу».
      Кэнфилд закурил свою обычную тонкую сигару и откинулся в кресле. Дерек может подождать. Он, вероятно, получил известие о новом соглашении Бенджамина Рейнольдса с британским правительством и не знает, что делать. Решено: Кэнфилд отложил встречу с Дереком на более поздний час.
      Скарлатти же, похоже, приняла решение. Если Джанет не ошиблась, то Элизабет укладывает сейчас вещи. Он, как ни силился, не мог объяснить себе, почему она вдруг кардинальным образом изменила свое отношение к Рейнольдсу, или к Гловеру, или вообще к «Группе 20». Значит, «Группа 20» зря истратила тысячи долларов, надеясь на сотрудничество с Элизабет.
      Кэнфилд думал о ночном визитере – четвертом маркизе Шателеро, покорителе Маттерхорна и Юнгфрау. Почему Жак Луи Бертольд проник в номер Скарлатти таким способом? Потому ли, что дверь была заперта на ключ, а он знал, что мадам Скарлатти ему не откроет? Или просто-напросто хотел запугать Элизабет? Или, может, искал что-то?
      Как искали они с Дереком в темном номере двумя этажами выше.
      Что же он мог сказать такого, что полностью парализовало ее волю? Что могло до такой степени напугать Элизабет Скарлатти?
      Может, он пригрозил убить ее сына, если тот, конечно, еще жив? Это могло подействовать... Впрочем, так ли? Ведь сын предал ее. Предал всю «империю Скарлатти». Кэнфилд не сомневался: Элизабет предпочтет видеть сына мертвым, нежели позволит ему обманывать ее и дальше.
      Но она отступила!
      И вновь Кэнфилда охватила тревога, которую он уже испытал тогда, на борту «Кальпурнии». Задание, полученное от Рейнольдса, поначалу казалось ему вполне выполнимым, но ситуация с каждым днем все более и более осложнялась, и у него возникло ощущение бессилия.
      Элизабет Скарлатти... Он был уверен, что она «не может его принять» раньше двух тридцати как раз потому, что занята подготовкой к отъезду.
      Что ж, у него тоже кое-что припасено. Ему известно, что ночью к ней явился незваный гость. К тому же у него в руках досье Бертольда.
      От досье, конечно, она может и отмахнуться. Зато альпинистская веревка станет неопровержимой уликой.
      – Я же предупредила, что не могу принять вас раньше двух тридцати! Извольте считаться с моим волеизъявлением.
      – Дело не терпит отлагательства. Впустите меня немедленно!
      Она с негодованием распахнула дверь и пошла, не взглянув на него, в комнату. Кэнфилд громко хлопнул задвижкой. И заговорил прежде, чем она успела повернуться к нему.
      – У меня с собой досье. Я знаю теперь, почему вашему гостю не пришлось открывать дверь.
      Его слова возымели эффект разорвавшегося прямо перед ней снаряда. Старая дама быстро повернулась и напружилась. Будь ей лет на тридцать меньше, она набросилась бы на него с кулаками.
      – Вы бесчестный, бессовестный мерзавец! Наглый лжец! Жулик! Вы лжец! Лжец! Я засажу вас на всю оставшуюся жизнь!
      – Что же, хорошо. Я не останусь в долгу. Прежде вам это удавалось, сейчас не получится. Со мной был Дерек. Мы нашли веревку – альпинистскую, по его определению, – на ней ваш ночной гость спустился по стене гостиницы.
      Старая дама накренилась вперед, ноги у нее подкосились, и она стала валиться на него.
      – Бога ради, успокойтесь! Я хочу вам помочь! – Он держал ее за плечи.
      – Вы должны его купить! О Боже! Вы должны его купить! Приведите его сюда!
      – Зачем купить? Кого?
      – Дерека! Как давно вы знаете, мистер Кэнфилд? Во имя всего святого, скажите, как давно вы узнали об этом?
      – Примерно в пять часов утра.
      – Он успел, успел! Успел кому-то рассказать! О Боже праведный, он рассказал другим! – Она была в отчаянии, и Кэнфилду стало страшно. – Да, он успел! – продолжала причитать Элизабет. – Теперь об этом знает его начальство, значит, это станет известно... Что теперь будет, как вы считаете?
      Элизабет попыталась совладать с собой:
      – Похоже, тем самым вы подписали смертный приговор всей моей семье, а если это действительно так, вас, Кэнфилд, тоже ждет неминуемая смерть!
      – О чем вы говорите? Лучше расскажите, в чем дело.
      – Я ничего вам не скажу, пока вы не соедините меня с Дереком.
      Кэнфилд прошел в другой конец комнаты, поднял телефонную трубку и назвал номер Дерека. Спокойно поговорил с ним несколько минут, потом повернулся к мадам Скарлатти:
      – У него через двадцать минут совещание. Он подготовил подробный отчет, и начальство намерено его выслушать.
      Старая дама стремительно подскочила к Кэнфилду:
      – Дайте мне трубку!
      – Мистер Дерек? Говорит Элизабет Скарлатти. Я не знаю, что у вас там за совещание, но ни в коем случае не ходите на него! Я не имею привычки умолять кого бы то ни было, но сейчас я заклинаю вас – не ходите! Пожалуйста, умоляю вас, никому, ни одной живой душе не говорите ни слова о сегодняшней ночи! Если вы оброните хоть намек, на вас ляжет ответственность за гибель нескольких безвинных людей! Пока я не могу сказать вам больше... Да, да, как вам угодно... Я приму вас, конечно. Через час. Благодарю вас. Благодарю вас!
      Она положила трубку на рычаг и, с облегчением взглянув на Кэнфилда, промолвила:
      – Слава Богу!
      Все это время Кэнфилд пристально молча наблюдал за ней, а теперь, приблизившись, заговорил:
      – Пресвятая матерь Божья! Я начинаю догадываться. Эта дурацкая веревка, акробатические трюки посреди ночи... Это было предпринято не просто для того, чтобы напугать вас до смерти! Замышлялось что-то более серьезное!
      – О чем вы говорите?
      – Поначалу я думал, что ночным визитером был Бертольд! Что это он проник к вам в номер таким странным образом, чтобы, черт возьми, напугать вас! Но какой в этом смысл? С таким же успехом он мог остановить вас в холле, в ресторане... Значит, это был некто, кто не мог себе позволить подобного. Некто, кто не мог встретиться с вами на людях...
      – Вы заговариваетесь! Вы сошли с ума!
      – Разумеется, вы хотите похоронить эту историю. Вы добились того, ради чего отправились в столь дальний путь! Вы нашли его! Вы нашли своего пропавшего сына, признайтесь!
      – Это ложь!
      – О нет, это так очевидно, что мне следовало догадаться еще ночью. Вся эта история выглядела столь необычно, что я пытался и объяснение найти необычное, решив, что вас хотели просто запугать. Но я ошибся! Это был наш прославленный герой войны, он вернулся из заоблачных высей на грешную землю! Алстер Стюарт Скарлетт. Да. Единственный, кто не смел подойти к вам вне стен этой комнаты. Единственный, кто не мог надеяться, что вы откроете ему дверь.
      – Дикий вымысел! Я отрицаю это!
      – Отрицать вы можете все, что угодно. Теперь я предлагаю вам сделать выбор. Дерек прибудет сюда в течение часа. Либо мы с вами разберемся до его прихода, либо я немедленно телеграфирую в свой офис, что как профессионал я ответственно заявляю: Алстер Скарлетт найден. Я вернусь в Нью-Йорк, и, между прочим, с Джанет!
      Элизабет вдруг понизила голос до шепота и, с трудом передвигая ноги, двинулась к нему:
      – Если в вас есть хоть капля чувства к Джанет, вы сделаете так, как я попрошу. Если же нет – она будет убита.
      Теперь настал черед Кэнфилда возмущаться. И это уже не был крик заядлого спорщика, это был громоподобный рык вышедшего из терпения мужчины.
      – Да плевать я хотел на ваши приговоры! Ни ваш сын, ни вы не запугаете меня! Вы можете купить мои услуги, но меня самого – никогда! Передайте ему: если он тронет Джанет, я убью его.
      Элизабет Скарлатти коснулась его руки. Он отстранился.
      Презрев собственную гордость, она молила его:
      – Я не угрожаю, поймите. Пожалуйста, выслушайте меня. Постарайтесь понять... Я беспомощна. И мне невозможно помочь!
      По морщинистым щекам Элизабет текли слезы. Лицо ее было мертвенно-бледным, под глазами чернели круги – следы этой страшной ночи. Господи, подумал Кэнфилд, Элизабет Скарлатти похожа на живой труп. Ярость отступила.
      – Не бывает, чтобы совсем нельзя было помочь. Не верьте тому, кто это вам говорит.
      – Вы любите ее?
      – Да. И поскольку я ее люблю, вам нечего бояться. Я преданно служу обществу. Но куда более преданно служу нашим с вами интересам.
      – Но это не способно изменить сложившуюся ситуацию.
      – Вы не вправе делать подобные выводы, вы обязаны рассказать мне, что в действительности произошло.
      – Вы не оставляете мне иного выбора?
      – Нет, не оставляю.
      – Тогда пусть простит вас Бог. Вы берете на себя огромную ответственность. Теперь вы ответственны за наши жизни.
      Она рассказала ему все как есть.
      Мэтью Кэнфилд понял, что надо делать: настала пора встретиться с маркизом де Бертольдом.

      В пятидесяти семи милях к юго-востоку от Лондона, на берегу моря находится морской курорт Рамсгит. Неподалеку от него, в стороне от шоссе, в поле стояла деревянная хижина примерно двадцать на двадцать футов. Сквозь маленькие ее оконца пробивался наружу тусклый в предутреннем тумане свет. Приблизительно ярдах в ста к северу от хижины виднелось солидное строение – некогда это был амбар. Теперь он служил ангаром для двух монопланов. Один из них как раз и выкатывали сейчас наружу трое мужчин в серых комбинезонах.
      В хижине, попивая черный кофе, сидел за столом наголо бритый мужчина. Красноватый рубец над правым глазом зудел, и мужчина то и дело почесывал его.
      Закончив читать лежавшее перед ним письмо, он поднял глаза на курьера в шоферском комбинезоне. Содержание письма явно взбесило бритоголового.
      – Маркиз зарвался! Мюнхен дал предельно ясные инструкции: Роулинсов нельзя было убивать в Штатах! Их следовало доставить в Цюрих и убить в Цюрихе!
      – Для беспокойства нет причин. Ликвидация была организована чисто, подозрения исключены. Маркиз хотел, чтобы вы знали это. Оба погибли в автомобильной катастрофе.
      – Кто же в это поверит? Черт вас подери, кто?! Ублюдки! Мюнхен не намерен рисковать, и в Цюрихе риск был бы исключен! – Алстер Скарлетт поднялся из-за стола, подошел к маленькому окошку, из которого открывался вид на поле. Самолет был почти готов к полету. Нет, так дело не пойдет. Надо успокоиться. Он не любил летать во взвинченном состоянии. В таком состоянии в воздухе можно совершить непоправимую ошибку. Он хорошо знал это по собственному опыту.
      Будь проклят этот Бертольд! Роулинсов конечно же необходимо было убрать. После того как Картрайт все узнал, Роулинс запаниковал и приказал своему зятю убить Элизабет Скарлатти. Чудовищная ошибка! Забавно, поймал он себя на мысли, а ведь уже давно он не воспринимает старую даму как собственную мать. Просто Элизабет Скарлатти... Да, убирать Роулинсов там, в Штатах, было сущим безумием! Как теперь узнать, какие и кто задавал им вопросы? И разве трудно теперь выйти на Бертольда?
      – Вопреки тому, что случилось... – начал было Лэбиш.
      – Что? – Скарлетт повернулся к нему. Он уже принял решение.
      – Маркиз хотел бы сообщить вам, что несмотря на то, что произошло с Бутройдом, все ведущие к нему нити похоронены вместе с Роулинсами.
      – Не совсем, Лэбиш. Не совсем. – Голос Скарлетта звучал жестко. – Маркиз де Бертольд получил приказ доставить Роулинсов в Швейцарию. Он не повиновался. Крайне прискорбный факт.
      – Извините, сэр?
      Скарлетт протянул руку к летной куртке, висевшей на спинке стула. И сказал спокойно и деловито:
      – Убейте его.
      – Сэр!
      – Убейте его! Убейте маркиза де Бертольда. Сегодня же!
      – Но послушайте! Я не верю своим ушам!
      – Ну уж нет – это вы меня слушайте! В Мюнхене меня должна ждать телеграмма, в которой вы сообщите, что этот идиот мертв!.. И, Лэбиш, сделайте так, чтобы не было сомнений, кто именно убил его. Его убили ьы! Нам не нужны сейчас никакие вопросы и расследования!.. Затем сразу же возвращайтесь сюда. Мы вывезем вас в другую страну.
      – Мсье. Я работаю у маркиза пятнадцать лет! Он был добр ко мне!.. Я не могу...
      – Чего вы не можете?
      – Мсье... – Француз опустился на колени. – Не просите меня...
      – Я не прошу. Я приказываю. Мюнхен приказывает!

* * *

      Холл на четвертом этаже фирмы «Бертольд и сыновья» был необычайно просторным. В стене напротив входа были огромные белые двери в стиле Людовика XIV – они вели в святая святых маркиза де Бертольда. С правой стороны в комнате стояли полукругом шесть обитых коричневой кожей кресел – словно в кабинете какого-нибудь состоятельного сельского сквайра – с приземистым, прямоугольной формы кофейным столиком перед ними. На столике лежала аккуратная стопка самых модных журналов. С левой стороны находился огромных размеров белый письменный стол с позолоченным бордюром. За столом восседала миловидная брюнетка с завитками волос, аккуратно выложенными на лбу. Но Кэнфилд поначалу не обратил особого внимания на красоту и благородство черт секретарши – он никак не мог оправиться от первого впечатления, точнее, шока, произведенного общей цветовой гаммой холла: пурпурные стены и портьеры на окнах из черного бархата от пола до потолка.
      Боже праведный, подумал Кэнфилд. Ведь это же точная копия холла в доме Алстера Скарлетта!
      В креслах сидели два джентльмена средних лет в костюмах от «Сэвил Роу». Они были погружены в чтение журналов. Чуть поодаль справа от них стоял мужчина в шоферской форме без головного убора, сцепив руки за спиной.
      Кэнфилд подошел к письменному столу. Секретарша с локончиками на лбу сразу же заметила его.
      – Мистер Кэнфилд?
      – Да.
      – Маркиз ждет вас, сэр. – Она сразу же поднялась с места и направилась к громадным белым дверям. Кэнфилд заметил, что один из джентльменов, сидевших слева, огорчился. Он тихо чертыхнулся и вновь погрузился в чтение.
      – Добрый день, мистер Кэнфилд. – Четвертый маркиз Шателеро стоял за огромным столом и протягивал ему руку. – Мы не встречались прежде, но посланник от Элизабет Скарлатти всегда желанный гость. Прошу вас, садитесь!
      Таким Кэнфилд и представлял себе маркиза – разве только чуть повыше ростом. Маркиз был прекрасно сложен, довольно приятной наружности, подтянутый, с приятным звучным голосом. Однако при всей его мужественности, мужественности покорителя Маттерхорна и Юнгфрау, было в нем нечто не вяжущееся с мужеством, изнеженность, что ли. А может, все дело в костюме? Он был слишком уж щегольской!
      – Рад нашей встрече, – улыбнулся Кэнфилд, пожимая руку французу. – Однако в затруднении. Как мне вас величать – мсье Бертольд или монсеньер маркиз?
      – Я бы мог добавить к этому ряду несколько отнюдь не лестных имен, данных мне вашими соотечественниками. – Маркиз рассмеялся. – А вы, пожалуйста, действуйте в русле французской традиции, столь презираемой чопорными британцами. Меня устраивает обыкновенное «Бертольд». Сегодня обращение «маркиз» не более чем дань давно вышедшей из моды традиции, романтическая красивость. – Француз улыбнулся и предложил Кэнфилду сесть в кресло напротив письменного стола. Жак Луи Омон де Бертольд, четвертый маркиз Шателеро, был чрезвычайно любезен, признал Кэнфилд.
      – Приношу искренние извинения за то, что невольно нарушил ваш распорядок дня.
      – Распорядки для того и составляются, чтобы их нарушать. В противном случае жизнь, согласитесь, превращается в рутину.
      – Не стану попусту занимать ваше время, сэр. Элизабет Скарлатти желает вступить с вами в переговоры.
      Жак Луи Бертольд откинулся в кресле и изобразил на своем лице изумление:
      – Переговоры?.. Боюсь, я не вполне понимаю... Переговоры о чем?
      – Это сообщит вам сама мадам Скарлатти при личной встрече.
      – Мне доставит удовольствие встретиться с мадам Скарлатти в любое удобное для нее время, но я не могу себе представить, о чем пойдет речь. Судя по всему, это не касается каких-то вопросов бизнеса.
      – Возможно, речь пойдет о ее сыне, Алстере Скарлетте.
      Бертольд пристально посмотрел на Кэнфилда.
      – Увы, в данном случае я вряд ли могу быть полезным, я не имел удовольствия... Как всякий человек, регулярно читающий газеты, я знаю, что он исчез несколько месяцев назад. Но не более того.
      – И вы ничего не знаете о Цюрихе?
      Жак Бертольд выпрямился в своем кресле.
      – О Цюрихе?
      – Нам все об этом известно.
      – Я плохо вас понимаю.
      – Странно. Речь идет о группе из четырнадцати человек. Но может появиться и пятнадцатый... Элизабет Скарлатти.
      Кэнфилд слышал, как прерывисто дышит Бертольд.
      – Из каких источников вы почерпнули эту информацию? И какое вы имеете к этому отношение?
      – Я знаю об этом от Алстера Скарлетта. Иначе как я мог оказаться здесь!
      – Я вам не верю. И не понимаю, о чем вы говорите. – Бертольд поднялся из-за стола.
      – О Боже! Мадам Скарлатти заинтересована... И дело не в ней! В вас! И других! У нее есть к вам деловое предложение, и, будь я на вашем месте, я бы его выслушал!
      – Но вы не на моем месте, сэр! Боюсь, вынужден просить вас покинуть кабинет. Между мадам Скарлатти и компаниями Бертольда не существует никаких деловых отношений.
      Кэнфилд не шелохнулся. Он продолжал сидеть и спокойно гнуть свою линию:
      – Тогда попытаюсь выразить свою мысль иначе. Я считаю, вам следует с ней встретиться. Побеседовать... Для вашего же блага. Для блага Цюриха.
      – Вы мне угрожаете?
      – Если вы не сделаете этого, она, мне кажется, сотворит нечто ужасное. Не мне вам объяснять, какая власть сосредоточена в руках этой женщины... Вы связаны с ее сыном... А она встречалась с ним сегодня ночью!
      Бертольд замер на месте. Кэнфилд не мог понять, чем объясняется растерянность француза, – фактом ли встречи Скарлетта с матерью или тем, что об этом знает Кэнфилд.
      Наконец Бертольд ответил:
      – Все, о чем вы говорите, не имеет ко мне никакого отношения.
      – Я нашел альпинистскую веревку! Альпинистскую! Я обнаружил ее на полу платяного шкафа в вашем конференц-зале в гостинице «Савой»!
      – Что-что?
      – Вы прекрасно слышали, что я сказал. Прекратим дурачить друг друга!
      – Вы проникли в помещение моей фирмы?
      – Да, проник! И это только первый шаг. Мы располагаем полным списком. Вам, вероятно, известны эти имена? Додэ и Д'Альмейда, ваши земляки, если не ошибаюсь... Олаффсен, Лэндор, Тиссен, фон Шнитцлер, Киндорф... Ваши нынешние партнеры – мистер Мастерсон и мистер Ликок! Еще несколько человек, но, я уверен, их имена вам известны куда лучше, чем мне!
      – Довольно! Довольно, мсье! – Маркиз де Бертольд медленно, как бы с опаской, опустился в кресло и уставился на Кэнфилда. – Мы продолжим разговор. Но люди ждут приема. Было бы крайне неловко отказать им. Я постараюсь быстро освободиться. Подождите меня пока в холле.
      Бертольд поднял телефонную трубку и обратился к секретарше:
      – Мсье Кэнфилд подождет, пока я закончу послеобеденный прием. Каждую встречу прерывайте по истечении пяти минут, если я сам к тому времени не выпровожу посетителя. Что? Лэбиш? Очень хорошо, пусть войдет. – Француз опустил руку в карман пиджака и достал связку ключей.
      Кэнфилд направился к огромной белой двустворчатой двери и не успел ее отворить, как одна из створок стремительно распахнулась, и в кабинет вошел человек в шоферском комбинезоне.
      – Простите, мсье, – произнес он с порога.

* * *

      Кэнфилд вышел и улыбнулся секретарше. Прошел к полукружью кресел, к ожидавшим приема джентльменам, сел поближе ко входу в кабинет Бертольда и взял с журнального столика «Лондон иллюстрейтед ньюс». Он заметил, что один из джентльменов ужасно нервничает. Ерзая в кресле, он совершенно машинально перелистывал страницы «Панча». Другой господин, напротив, был погружен в чтение какой-то статьи в «Куотерли ре вью».
      Вдруг внимание Кэнфилда привлек непримечательный в сущности жест крайне раздраженного господина: он резко выбросил левую руку, нагнулся и взглянул на часы. Желание взглянуть на часы в подобной ситуации вполне естественно. И не это поразило Кэнфилда. Его внимание привлекли запонки. Квадратные, с двумя диагональными полосками. Красной и черной. Это была точная копия запонки, по которой он опознал Чарльза Бутройда в каюте Элизабет Скарлатти. Цвета те же самые, что обои и шторы в приемных и маркиза, и Алстера Скарлетта.
      Нервный господин заметил на себе взгляд Кэнфилда и быстро опустил руку в карман пиджака.
      – Извините, я пытался разглядеть время на ваших часах. Мои спешат.
      – Двадцать минут пятого.
      – Благодарю.
      Теперь господин сложил руки на груди и откинулся на спинку кресла, но нервничать не перестал. Второй господин, обращаясь к нему, сказал:
      – Бэзил, если ты не успокоишься, тебя удар хватит!
      – Тебе хорошо говорить, Артур! А я опаздываю на встречу! Я объяснял Жаку, что сегодня тяжелый день, что у меня дел по горло, но он настоял, чтобы я пришел.
      – Кто-кто, а он умеет настоять на своем.
      – Да, и нагрубить при этом.
      Последующие пять минут прошли в полной тишине, если не считать шелеста бумаг на столе у секретарши.
      Огромная левая половина белых дверей раскрылась, и показался шофер. Он аккуратно закрыл за собой дверь, и Кэнфилд заметил, что тот даже слегка подергал ручку, желая убедиться, прочно ли она закрыта. Это выглядело странно.
      Мужчина в комбинезоне подошел к секретарше, наклонился и что-то доверительно пошептал ей на ухо. Это сообщение явно раздосадовало ее. Шофер передернул плечами и быстро двинулся к двери справа от лифта, ведущей на лестничную площадку.
      Секретарша вложила несколько листов бумаги в плотный конверт и, обращаясь к сидевшим в креслах джентльменам, сообщила:
      – Извините, господа, сегодня маркиз де Бертольд никого принять не сможет. Мы приносим свои извинения за доставленное вам беспокойство.
      – Но послушайте, ради Бога, мисс! – Нервный господин вскочил с кресла. – Это просто что-то невиданное! Я сижу здесь уже три четверти часа, и это при том, что маркиз сам настоятельно просил меня зайти!
      – Еще раз извините, сэр, я передам ваше неудовольствие.
      – Этого мало! Передайте маркизу де Бертольду, что я не уйду отсюда, пока он меня не примет!
      И он с торжественным видом сел.
      А тот, другой, по имени Артур, встал и направился к лифту.
      – Господи, разве тебе дано исправить французские манеры? Люди потратили на это века. Идем, Бэзил. Заглянем в «Дорчестер» и посидим там часок-другой.
      – Не могу, Артур. Не сойду с этого места, пока не добьюсь своего.
      – Как знаешь. Звони мне, не пропадай. Кэнфилд остался сидеть вместе с нервным Бэзилом. Он тоже твердо решил дождаться продолжения разговора.
      – Позвоните маркизу снова, прошу вас, мисс, – сказал Бэзил.
      Она позвонила даже несколько раз, но ответа не последовало.
      Кэнфилд встревожился. Он подошел к огромным двойным дверям и постучал. И снова ответа не последовало. Он попытался открыть дверь: сначала одну створку, потом другую – они были заперты.
      Бэзил вскочил с кресла. Секретарша инстинктивно схватилась за телефонную трубку и начала часто-часто нажимать на кнопку вызова, а под конец просто не отнимала пальца от кнопки.
      – Отоприте дверь, – приказал Кэнфилд.
      – О, я не знаю...
      – Я знаю! Дайте ключ!
      Девушка приоткрыла верхний ящик стола, потом подняла глаза на американца:
      – Может, все-таки подождать?
      – Черт побери! Дайте ключ!
      – Да, сэр! – Она выбрала из связки ключей один и протянула Кэнфилду. Он распахнул дверь настежь.
      Их взорам предстало ужасное зрелище: маркиз сидел, уткнувшись лицом в свой роскошный письменный стол, изо рта у него тонкой струйкой текла кровь, высунувшийся наружу язык распух, глаза, казалось, вылезли из орбит – он был удушен гарротой.
      Секретарша завопила, но в обморок не упала. Бэзила будто подключили к электросети, он беспрерывно повторял: «О Боже! О Боже! О Боже!» Кэнфилд подошел к столу и приподнял руку Бертольда. Потом отпустил, и она безвольно повисла.
      Девушка вопила все громче, на ее крик прибежали двое служащих. Они сразу догадались о случившемся. Один из них рванулся назад, к лестнице, крича во всю мощь легких, другой медленно, с опаской, приблизился к Бертольду.
      Сбежались остальные сотрудники фирмы, со всех сторон слышалось:
      – О Боже!
      Кэнфилд тряс за плечи секретаршу, пытаясь заставить ее замолчать. «Позвоните в полицию», – твердил он, но девица не слушала. Кэнфилд не хотел звонить сам, сейчас важно было не отвлекаться, никого не упустить из виду, особенно Бэзила.
      Сквозь толпу к ним пробился респектабельного вида высокий седовласый джентльмен в двубортном костюме в тонкую полоску.
      – Мисс Ричарде! Мисс Ричарде! Бога ради, что случилось?
      – Вот что случилось! – воскликнул Кэнфилд, стараясь перекричать гомон возбужденных голосов и указывая на труп.
      Кэнфилд пристальнее вгляделся в мужчину, задавшего вопрос. Что-то знакомое показалось ему в облике этого господина, хотя людей такого типа в мире Скарлатти множество.
      – Вы позвонили в полицию? – осведомился джентльмен.
      Кэнфилд заметил, что Бэзил продирается сквозь толпу к лифту.
      – Нет, полиция не извещена, – крикнул Кэнфилд. – Позвоните туда! И хорошо бы закрыть эти двери.
      Он поспешил за Бэзилом, делая вид, что намерен лично закрыть двери, но аристократического вида усатый господин крепко вцепился в лацкан его пиджака.
      – Так это вы его обнаружили?
      – Да. Отпустите меня.
      – Как вас зовут, молодой человек?
      – Что?
      – Я спрашиваю, как вас зовут.
      – Дерек. Джеймс Дерек! А теперь поторопитесь вызвать полицию!
      Кэнфилд схватил усача за запястье и сильно стиснул, тот убрал руку с лацкана, и Кэнфилд ринулся за Бэзилом.
      Респектабельный господин поморщился и повернулся к секретарше.
      – Вам известно имя этого человека, мисс Ричарде? Я не расслышал. Девушка рыдала.
      – Его зовут Даррен или Дерен. Джеймс Дерек.
      Джентльмен с нафабренными усами испытующе глядел на секретаршу. Так, она знает имя этого человека...
      И распорядился:
      – Звоните в полицию, мисс Ричарде. Звоните в полицию!
      – Слушаюсь, мистер Пул.
      Мистер Пул поспешил вернуться к себе в кабинет, он хотел побыть один. Значит, они это сделали! Цюрих вынес Жаку смертный приговор! Они убили его самого близкого друга, покровителя, человека, дороже которого у него не было никого на свете. Человека, который дал ему. Пулу, все, сделал для него все возможное.
      Человека, за которого, не задумываясь, он отдал бы жизнь.
      Они поплатятся! Они жестоко поплатятся! Он, Пул, никогда не подводил Бертольда при жизни. Он не подведет его и после смерти.
      Но слишком много неясного. Очень много. Это Кэнфилд, который почему-то назвался чужим именем, старая леди – Элизабет Скарлатти...
      А главное, Генрих Крюгер, этот урод. Пул не сомневался, что он – сын Элизабет Скарлатти. В конце концов, сам Бертольд сказал ему об этом.
      Интересно, знает ли это еще кто-нибудь? С площадки третьего этажа, забитой сотрудниками Бертольда, Кэнфилд разглядел Бэзила, который, изо всех сил орудуя локтями, пробивался по лестнице вниз. Кэнфилд закричал:
      – Очистите дорогу! Расступитесь! Прибыл доктор, я должен спуститься за ним и препроводить наверх.
      Уловка сработала, толпа расступилась. Когда Кэнфилд добежал до первого этажа, Бэзил уже исчез из виду. Кэнфилд выскочил на улицу и увидел, что тот стоял посередине Воксхолл-роуд и, размахивая руками, пытался поймать такси. Брюки у него были в грязи – видно, в спешке он поскользнулся и упал коленями в лужу.
      Из окон фирмы «Бертольд и сыновья» раздавались вопли, собирая у входа изрядную толпу зевак.
      Кэнфилд рванулся вперед.
      Бэзил судорожно схватился за дверцу подъехавшего такси и влез в салон. Кэнфилд успел помешать тому захлопнуть дверцу, втиснулся внутрь, оттеснив Бэзила в дальний конец сиденья.
      – Что вы себе позволяете! Что вы делаете! – Бэзил был испуган, но голоса, однако, не повышал: он не хотел привлекать к себе внимание шофера.
      Американец крепко схватил Бэзила за руку и отдернул рукав, чтобы видна была красно-черная запонка.
      – Цюрих, Бэзил, Цюрих! – прошептал Кэнфилд.
      – О чем вы говорите?
      – Чертов идиот, я на твоей стороне! Или буду на твоей, если они оставят тебя в живых!
      – О Боже! О Боже! – пролепетал Бэзил. Кэнфилд отпустил руку Бэзила, и она безвольно упала ему на колени. Кэнфилд сидел прямо и говорил, словно самому себе:
      – Ведь и так все ясно. Отпираться бессмысленно.
      – Я не знаю вас, сэр! Я не знаю вас! – Бэзил был близок к обмороку.
      – Вы забываете, что я все видел.
      – Но выслушайте меня! Я не имею к этому никакого отношения! Я был в приемной вместе с вами!
      – Конечно, ясно, что это дело рук шофера. Но многие захотят узнать, почему вы сбежали. Быть может, ваша задача состояла в том, чтобы удостовериться, что работенка сделана как надо?
      – Это абсурд.
      – Тогда зачем же вы сбежали?
      – Я... Я...
      – Где мы с вами можем спокойно посидеть минут десять – пятнадцать? Я не хотел бы создавать впечатление, будто мы сбежали с места происшествия.
      – Наверное, в моем клубе...
      – Прекрасно! Назовите адрес.

      – С чего это, черт возьми, вы взяли, что я был там? – кричал в телефонную трубку Джеймс Дерек. – Я с середины дня здесь, в «Савое». Да, конечно. Примерно с трех часов. Нет, она здесь, рядом. – У англичанина вдруг перехватило дыхание. Когда он заговорил вновь, его почти не было слышно, он не поверил своим ушам: – Боже праведный!.. Как ужасно... Да. Да, я понял.
      Элизабет Скарлатти сидела напротив него и читала досье Бертольда. Услышав, как изменился вдруг голос Дерека, она подняла на него глаза. Продолжая говорить по телефону, он уставился на нее.
      – Да. Он ушел отсюда ровно в три тридцать. Вместе с Фергюсоном, нашим сотрудником. Они должны были встретиться с миссис Скарлетт у «Типпина», а оттуда он собирался направиться к Бертольду... Я не знаю. Он просил ее оставаться с Фергюсоном, пока не вернется от Бертольда. Фергюсон должен позвонить в... Понимаю. Ради Бога, держите меня в курсе. Я вам позвоню, если что-то узнаю.
      Он положил трубку на рычаг.
      – Бертольд убит.
      – Господи милостивый! Где Джанет?
      – За ней присматривает наш сотрудник. Он докладывал час назад.
      – А Кэнфилд? Где Кэнфилд?
      – Я и сам бы хотел это знать.
      – С ним все в порядке?
      – Откуда же я знаю? По-видимому, занят делами. Там, у Бертольда, он назвался моим именем, а потом исчез!
      – Что случилось с маркизом?
      – Его удавили.
      – О! – Элизабет вдруг живо вспомнила, как на борту «Кальпурнии» Мэтью Кэнфилд показал ей, каким именно способом хотел убить ее Бутройд. – Если он его убил, то наверняка имел на то веские основания!
      – Основания? Какие основания?
      – Для убийства. У него они, должно быть, имелись.
      – Это весьма интересно.
      – Что именно?
      – Вы допускаете, что убил его Кэнфилд.
      – Этого не могло случиться ни при каких обстоятельствах. Потому что Кэнфилд не убийца.
      – Не убивал он Бертольда, если мои слова способны вас успокоить.
      Она с облегчением вздохнула.
      – А известно, кто это сделал?
      – Вероятно, шофер Бертольда. – Странно.
      – Очень. Он служил у него много лет.
      – Наверно, Кэнфилд его и ищет.
      – Вряд ли. Тот ушел минут за десять – двенадцать до того, как обнаружили труп.
      Джеймс Дерек был явно расстроен. Он подошел к Элизабет.
      – В свете того, что произошло, мне хотелось бы задать вам вопрос. Но, разумеется, вы вправе не отвечать...
      – Что за вопрос?
      – Я хотел бы знать, как – или, может, почему – британское министерство иностранных дел предоставило мистеру Кэнфилду полную свободу действий.
      – Мне не понятно, что вы имеете в виду.
      – Что ж, мадам. Если вы не желаете отвечать, я должен с этим смириться. Но поскольку в истории с убийством было использовано мое имя, я полагаю, что имею право на большее, чем... очередная ложь.
      – Очередная... ложь? Вы оскорбляете меня, мистер Дерек.
      – Неужели? Значит, вы вместе с мистером Кэнфилдом прибыли сюда, чтобы поймать с поличным сотрудников вашего посольства, которые вернулись в Соединенные Штаты более четырех месяцев назад?
      – О! – Элизабет снова опустилась на кушетку. Ее не волновало неудовольствие англичанина; ей лишь хотелось, чтобы на этот вопрос ответил сам Кэнфилд. Зато ее весьма обеспокоило упоминание Дерека о британском министерстве иностранных дел.
      – Увы, такова была печальная необходимость.
      – Весьма печальная... Значит, вы не желаете отвечать.
      – Напротив, я ответила вам. Но мне бы хотелось, чтобы вы поточнее объяснили, что значит «полная свобода».
      – У мистера Кэнфилда налажены связи с самым верхним эшелоном нашего правительства, а такие услуги британское министерство иностранных дел, как правило, предоставляет только ведущим политическим деятелям. А не миллионерам, поссорившимся с другими миллионерами из-за акций и вкладов... И уж, извините, не частным гражданам, пусть и пережившим тяжелую личную трагедию.
      Элизабет Скарлатти оцепенела.
      Слова Джеймса Дерека вызвали у нее резкое неудовольствие. Менее всего на свете она желала, чтобы ее действия контролировались «высшими эшелонами». Небольшое агентство Кэнфилда, казалось, было послано ей самим Господом Богом: соглашение с ним давало ей некоторый официальный статус и вместе с тем избавляло от ответственности за возможные последствия. Если бы она решила действовать иначе, ей не составило бы труда подключить любое количество людей как в законодательных, так и в исполнительных сферах США... Значит, отдел, в котором работает Кэнфилд, отнюдь не так прост. Либо сын ее совершил что-то более серьезное, нежели изъятие акций.
      Не найдет ли она ответа в досье Бертольда? Элизабет задумалась.
      – Судя по всему, вы узнали об этой «полной свободе» лишь недавно?
      – Мне сообщили сегодня утром.
      Похоже, объяснение все же содержится в досье Бертольда. Мэтью Кэнфилд ознакомился с ним и попросил больше полномочий. Может, он делал пометки на полях? Элизабет снова взяла досье.
      «После окончания войны заводы в Рурской области откуплены... Офисы в Штутгарте и Тассинге...»
      Тассинг.
      Германия.
      Экономический кризис.
      Веймарская республика.
      Целая череда экономических кризисов! Мощный и непрерывно длящийся политический кризис!
      «...партнерами по фирме являются мистер Сидней Мастерсон и мистер Гарольд Ликок...»
      Мастерсон и Ликок. Цюрих!
      Тассинг!
      – Город Тассинг вам что-нибудь говорит?
      – Это не город. Это район в Мюнхене. В Баварии. А почему вы спрашиваете?
      – Мой сын провел там много времени и растратил уйму денег... Впрочем, как и в других местах. Это не наводит вас на какую-нибудь конкретную мысль?
      – Мюнхен? Это рассадник радикализма. Питательная среда для оппозиционеров.
      – Оппозиционеры... Это коммунисты?
      – Вряд ли. Красные, равно как и евреи, для них первые враги. Эта публика имеет свои клубы, организацию. Они считают себя «высшей расой». А свою организацию называют СС.
      – "Высшей расой"? О Боже!
      Элизабет медленно вложила досье в огромный конверт, встала. Молча она направилась в спальню и плотно закрыла за собой дверь.
      Джеймс Дерек остался стоять посреди гостиной. Он ничего не понял.
      В спальне Элизабет подошла к письменному столику, на котором были разложены документы и стала перебирать их, пока наконец не отыскала цюрихский список.
      Без суеты и спешки она начала вчитываться в имена.
      "Эвери Лэндор, США, – нефть
      Луи Гибсон, США, – нефть
      Томас Роулинс, США, – акции
      Говард Торнтон, США, – промышленное строительство
      Сидней Мастерсон, Великобритания, – импорт
      Дэвид Иннес-Боуэн, Великобритания, – текстильная промышленность
      Гарольд Ликок, Великобритания, – акции
      Луи Франсуа Д'Альмейда, Франция, – железные дороги
      Пьер Додэ, Франция, – пароходные линии
      Ингмар Мюрдаль, Швеция, – акции
      Кристиан Алаффсен, Швеция, – сталь
      Отто фон Шнитцлер, Германия, – «И.Г. Фарбениндустри»
      Фриц Тиссен, Германия, – сталь
      Эри Киндорф, Германия, – уголь".
      В этом цюрихском списке значились наиболее могущественные люди западного полушария. Элизабет положила список на стол, взяла записную книжечку в кожаном переплете, открыла ее на букве "О".
      «Оугилви и Сторм – издатели, Бэйсуотер-роуд, Лондон».
      Она позвонит Томасу Оугилви и попросит собрать всю информацию об СС.
      Кое-что ей приходилось слышать об этом. Она вспомнила, как читала где-то, что эта организация именует себя национал-социалистической и что возглавляет ее некто Адольф Гитлер.

      Полное имя Бэзила было Бэзил Хоквуд, и Кэнфилд мгновенно представил себе торговую марку «хоквуд» – именно так, не с прописной, а со строчной буквы она обозначается на разнообразных кожаных товарах. «Хоквуд лезер» была одной из крупнейших фирм в Англии, почти наступавшей на пятки фирме «Марк Кросс».
      Испуганный Бэзил провел Кэнфилда в просторный читальный зал своего клуба «Рыцари». Они развернули два глубоких кресла к окну, и теперь остальные члены клуба вряд ли могли слышать их беседу.
      От страха Бэзил говорил быстро и невнятно, и Кэнфилд с трудом продирался сквозь его рассказ.
      Оказалось, что владелец фирмы «Хоквуд лезер» уже давно ведет дела с одной малоизвестной мюнхенской фирмой. Чтобы директора фирмы ничего не узнали, он отсылал туда товар под видом «бракованного». Сейчас, однако, директора заинтересовались, почему за последний год сильно возрос процент брака, и потребовали от всех заводов «Хоквуда» полного отчета. Наследник Хоквуда-старшего оказался в весьма затруднительной ситуации и попросил аудиенции у Бертольда, чтобы сообщить ему о прекращении поставок на неопределенное время.
      Он слезно молил Мэтью Кэнфилда войти в его положение и поверить в его безоговорочную лояльность.
      А еще просил сообщить в Мюнхен, что башмаки, ремни и портупеи пока придется получать от кого-то другого.
      – Почему вы носите запонки? – строго спросил Кэнфилд.
      – Я надел их только сегодня, чтобы напомнить Бертольду о своем вкладе в наше общее дело. Он подарил мне их сам... А вы свои не носите.
      – Мой вклад мало что значит.
      – Ну а мой, черт возьми, кое-что значит. Я не скупился в прошлом, не поскуплюсь и в будущем! – Хоквуд наклонился к Кэнфилду. – Нынешние обстоятельства не меняют моих симпатий! Вы можете сообщить об этом. Проклятые жиды! Радикалы! Большевики! Заполонили всю Европу! Они замышляют искоренить христианские принципы! Они зарежут нас в наших постелях! Будут насиловать наших дочерей! Осквернят расу! Я никогда не сомневался в этом! Я буду помогать! Поверьте моему слову! Скоро на вашем счету будут миллионы!
      Мэтью Кэнфилд вдруг почувствовал себя совершенно больным. Боже, во что он влез? Он встал, ноги у него дрожали.
      – Я доложу обо всем, мистер Хоквуд.
      – Вы добрая душа. Я знал, что вы поймете.
      – Начинаю понимать. – И Кэнфилд быстро зашагал прочь – скорее, скорее из этого клуба, от этого безумца!
      Стоя у парадного входа в клуб «Рыцари», Кэнфилд пытался поймать такси. Все внутри у него закаменело от ужаса – он попал в мир, не подвластный его пониманию. В мир, которым заправляют чудовища, преступники, чьи планы и идеи просто не укладываются в его сознании.

      Элизабет разложила на кушетке вырезки из газет и журналов. Издатели «Оугилви и Сторм» потрудились на славу. Столько материала она сама не раздобыла бы и за неделю.
      Национал-социалистическая рабочая партия Германии явилась на свет как партия махровых шовинистов. Члены СС отличались суровостью, но никто не воспринимал их всерьез. Статьи, фотографии, даже короткие заголовки печатались таким образом, что у читателя возникала ассоциация скорее с опереттой, нежели с чем-то серьезным. Например:
      «Зачем работать, раз можно напялить на себя маскарадный костюм и прикинуться Вагнером?»
      Кэнфилд взял одну из вырезок и прочел имена вождей: Адольф Гитлер, Эрих Людендорф, Рудольф Гесс, Грегор Штрассер. Словно имена водевильных персонажей – Адольф, Эрих, Рудольф и Грегор, – они невольно вызывали улыбку. Однако дальнейшее содержание напрочь отбило у него охоту улыбаться. Уж больно страшно звучали иные фразы:
      «...тайный сговор жидов и коммунистов!..»
      «...дочери, изнасилованные большевистскими террористами!»
      «...арийская кровь, загаженная заговорщиками-семитами!..»
      «...план на тысячу лет вперед!..»
      Кэнфилд видел перед собой лицо Бэзила Хоквуда, владельца одной из крупнейших компаний Англии, в экстазе бормочущего те же самые слова. Вспомнил о поставках кожаных изделий в Мюнхен: изделия эти оказались атрибутом военной формы господ на фотографиях. Вспомнил манипуляции Бертольда, дорогу в Уэлсе, гибель монахинь в Йорке.
      Элизабет сидела за письменным столом и делала краткие выписки из статей. Общая картина становилась ей более понятной. Однако оставалась как бы незавершенной, ей будто недоставало фона. Это беспокоило Элизабет, но она узнала достаточно.
      – Просто уму непостижимо, – сказала Элизабет, поднимаясь с кресла.
      – А что вы обо всем этом думаете?
      – Есть от чего прийти в ужас! Зловещая политическая организация щедро финансируется рядом богатейших людей планеты. Объединившихся в цюрихскую группу. И мой сын один из них.
      – Но почему?
      – Пока я не разобралась до конца. – Элизабет прошла к окну. – Надо кое-что довыяснить. Одно тем не менее очевидно. Если эта банда фанатиков добьется серьезного политического успеха в Германии – в рейхстаге, – то цюрихская группа обретет неслыханную доселе экономическую власть. Скорей всего, ими разработана какая-то долгосрочная программа. Что-то в виде глубоко продуманного стратегического плана.
      – Похоже, мне необходимо вернуться в Вашингтон...
      – Правительство, наверное, уже знает или подозревает.
      – Тогда мы должны отправиться прямо в логово!
      – Вам туда нельзя! – Элизабет повернулась спиной к Кэнфилду и повысила голос: – Ни одно правительство – а вы правительственный служащий – не имеет права вмешиваться во внутреннюю политику другого государства. Есть иной путь. Куда более эффективный. Но он сопряжен с огромным риском, и мне необходимо как следует все взвесить.
      Старая дама поднесла сложенные лодочкой ладони к губам и принялась ходить по комнате.
      – Что это за путь? И в чем риск?
      Но Элизабет не слышала его: она была глубоко погружена в свои мысли. Спустя несколько минут она сказала:
      – В Канаде, в настоящем медвежьем углу, есть небольшое озеро, а на нем островок. Много, очень много лет назад его сгоряча купил мой муж. На островке имеются кое-какие постройки, примитивные, конечно, но жить в них можно... Если бы я положила на ваш счет столько, сколько для этого требуется, смогли бы вы организовать такую охрану, чтобы он стал абсолютно неприступным.
      – Думаю, смог бы.
      – Такой ответ меня не устраивает: тут не должно быть никаких сомнений. Жизнь всех членов моей семьи будет гарантирована полной изоляцией острова. А средства, о которых я упомянула, поверьте, безграничны.
      – Тогда смогу.
      – И смогли бы переправить их туда в полной секретности?
      – Да.
      – И устроить все за одну неделю?
      – Да.
      – Очень хорошо. Я вкратце обрисую вам, что я намерена сделать. Но, поверьте, если я говорю, что это единственный путь, – значит, так оно и есть.
      – Каковы же ваши намерения?
      – Излагая упрощенно, «империя Скарлатти» уничтожит всех цюрихских инвеститоров. Приведет их всех к финансовому краху.
      Кэнфилд смотрел на исполненную достоинства решительную старую леди. Он судорожно обдумывал свой ответ.
      – Вы с ума сошли, – наконец спокойно произнес он. – Вы одна. Их четырнадцать... хотя нет, теперь тринадцать вонючих богатых жирных котов. Вам с ними не совладать.
      – Я за ценой не постою, мистер Кэнфилд. Во всяком случае, тут иной счет. Важно, как быстро человек может оперировать своими средствами. В экономике фактор времени – основное оружие, и не слушайте, если вам скажут иное. В моем случае одно обстоятельство перевешивает все остальные.
      – Какое же?
      Элизабет неподвижно стояла перед Кэнфилдом. Голос ее звучал твердо и размеренно:
      – Если бы мне потребовалось ликвидировать весь промышленный трест Скарлатти, меня не смог бы остановить никто на свете.
      Кэнфилд не был уверен, что понимает смысл сказанного Элизабет. Он замешкался с ответом, потом пробормотал невнятно:
      – А? Вот как?
      – Да вы дурак!.. Кроме Ротшильдов и, возможно, нескольких индийских магараджей, вряд ли кто еще на всей нашей планете может так сказать!
      – Но почему? Почему никто из цюрихской группы не может сделать то же самое?
      Старая дама в негодовании всплеснула руками.
      – Вы меня удивляете! Неужели только страх способен заставить вас мыслить более масштабно?
      – Не надо в ответ на вопрос задавать вопрос! Я жду ответа!
      – Все взаимосвязано, уверяю вас. Основная причина, почему такая операция никем в Цюрихе не может быть и не будет осуществлена, – это обуревающий их страх. Страх перед законом, поскольку они связаны совместными преступлениями, страх за инвестиции, страх перед вкладчиками, страх перед необходимостью срочных решений. Но прежде всего страх перед финансовым крахом.
      – А вас ничто из вышеперечисленного не волнует... Правильно я вас понимаю?
      – "Скарлатти" ни с кем не связана какими-либо обязательствами. Пока я жива, решаю я. «Скарлатти» – это я.
      – А как насчет всего остального? Принятия решений, страха, угрозы разорения?
      – Как всегда, мои решения тщательно просчитаны, а потому точны. Ни о каком страхе не может быть и речи.
      – Ну а как же финансовый крах?.. Вы чертовски самоуверенны, мадам.
      – Вам опять недостает масштабности мышления: я заранее мирюсь с крахом дома Скарлатти. Борьба будет жестокая, не на жизнь, а на смерть, так что пощады ждать не приходится.
      Мэтью Кэнфилд наконец понял главное.
      – Черт побери! – воскликнул он.
      – Мне необходимо располагать огромными суммами. Такими огромными, что вам трудно даже представить. Они будут выдаваться по моему указанию. Речь идет о таких суммах, которые позволяют покупать огромные предприятия, опустошать или перенасыщать рынки сбыта. Когда такого рода операция будет осуществлена, вряд ли можно будет воссоздать «империю Скарлатти».
      – Тогда вам конец.
      – Безвозвратный.
      Старая дама смотрела на Кэнфилда, но не так, как обычно: сейчас она была похожа на канзасскую бабусю, обеспокоенную засухой на полях и спрашивающую проповедника, когда же наконец Господь соблаговолит ниспослать на землю дождь.
      – Я исчерпала свои доводы. Прошу вас, дайте мне возможность провести последний бой.
      – Вы слишком многого от меня хотите.
      – Не столь уж и многого, если над этим как следует поразмыслит. Если вы решитесь вернуться назад, то через неделю доберетесь до Вашингтона. Еще неделя вам потребуется на то, чтобы осуществить все, о чем мы говорили. И только потом вы явитесь к тем государственным мужам, которым предстоит выслушать вас, если, конечно, вам удастся добиться этого. По моим расчетам, на все потребуется три-четыре недели. Вы согласны?
      Кэнфилд чувствовал себя круглым идиотом.
      – Черт возьми, я не понимаю, на что, собственно, мне соглашаться!
      – Дайте мне четыре недели. Всего четыре недели, начиная с сегодняшнего дня... Если меня постигнет неудача, мы сделаем все так, как хотите вы... Более того, я отправлюсь в Вашингтон вместе с вами. Если понадобится, я дам показания одной из сенатских комиссий. Я сделаю то, что посчитаете необходимым вы и ваш отдел. Кроме того, я увеличиваю ваш личный счет втрое против ранее оговоренной суммы.
      – Полагаете, что возможен провал?
      – Да кого, собственно, это касается, кроме самой меня? В этом мире никто не сочувствует прогоревшим миллионерам!
      – А как же тогда ваша семья? Они же не могут весь остаток своих дней провести на озерном островке в канадской глухомани?
      – В этом не будет необходимости. Несмотря на все сложности, я сумею уничтожить моего сына. Я представлю Алстера Скарлетта в его истинном свете. В Цюрихе он найдет свою смерть.
      Кэнфилд молчал минуту, глядя на Элизабет.
      – Вы учли вероятность того, что вас могут убить?
      – Учла.
      – Вы готовы пойти на риск... Продать «Скарлатти индастриз», разрушить все, что создавалось годами? Это так важно для вас? Вы так сильно его ненавидите?
      – Да. Ненавижу, как только можно ненавидеть терзающую тебя болезнь. И даже во много раз сильней, потому что я несу ответственность за его поступки.
      Кэнфилд поставил свой бокал на столик, собрался налить себе еще.
      – По-моему, вы все-таки преувеличиваете.
      – Нет, я не породила эту болезнь. Я сказала, что ответственна за ее усугубление. Не просто потому, что давала ему деньги, но скорее потому – а это куда более важно, – что это я внушила ему идею. Идею, которая в процессе роста деформировалась.
      – Я не верю в это. Вы, конечно, не святая, но ничего подобного вы ему внушить не могли. – Он показал на бумаги, разложенные на диване.
      Элизабет прикрыла усталые глаза.
      – Толика этого есть в каждом из нас... Мой муж и я потратили многие годы на то, чтобы создать индустриальную империю. После его смерти я сражалась на рыночном ристалище – удвоила состояние, потом еще раз удвоила, наращивала и наращивала его неустанно, неизменно и постоянно. Это была захватывающая, всепоглощающая игра. Играла я умело. И за эти долгие годы мой сын порой подмечал и брал на заметку то, чего не удавалось подметить многим другим, – и всякий раз предметом его внимания становились не доходы или материальные выгоды, отнюдь – ведь все это не более чем побочные продукты. Всякий раз речь шла о накоплении власти... Я желала этой власти, потому что искренне верила, что от природы наделена всеми качествами, которые необходимы для того, чтобы нести бремя ответственности. И чем больше я убеждалась в этом, тем очевиднее для меня становилось, что другие этими качествами не обладают. Я думаю, погоня за властью стала делом всей моей жизни. Чем больших успехов человек достигает, тем дороже становится для него само дело. Трудно сказать, понимал ли мой сын это или нет, но именно этот процесс наблюдал... И все же огромная пропасть разделяет нас – моего сына и меня.
      – Я дам вам четыре недели. Один Господь Бог мог бы сказать почему. Но вы до сих пор не разъяснили мне, почему же все-таки хотите поставить все на карту.
      – Я пыталась... Иногда вы чересчур медленно шевелите мозгами. Если я так говорю, то только потому, что считаю: вы действительно способны понять. – Она сложила вырезки на столике. Включила настольную лампу – свет и тени заиграли на стене, и, казалось, она зачарована этой игрой. – Мне кажется, все мы – согласно Библии богатые и могущественные – хотим уйти из этого мира каким-то особым путем, отличным от того, каким уходили до нас. Когда подходит срок, это смутное, болезненное желание становится очень важным. Вы же знаете, что многие играючи придумывают свои собственные некрологи. – Она в упор смотрела на Кэнфилда. – Между прочим, с учетом всего, что нам теперь известно, может, возьмете на себя труд поразмышлять относительно моего будущего некролога?
      – Совсем не смешно.
      – Извините, нелепая бравада... Господи, сколько же серьезных, значительных решений мне пришлось принимать. И каков результат? Скорее печальный, чем радостный. Пока что я была одновременно и женщиной, и матерью, и бойцом, и биржевым игроком. Непривлекательное сочетание... И вот результат. Один сын погиб на войне. Другой – напыщенный глупец, ничтожество, безвольное существо, а третий – безумец, главарь или по меньшей мере соучастник набирающей силу банды психопатов... Вот моя жатва, жатва Скарлатти, мистер Кэнфилд... Не очень впечатляющий итог, не так ли?
      – Да, не очень.
      – А значит, я не остановлюсь ни перед чем, чтобы положить конец этому безумию... – Она взяла со столика свои бумаги и пошла в спальню. Кэнфилд остался один – похоже, старая дама боялась при нем разрыдаться, подумал он.

      Полет через канал из-за полного безветрия и отличной видимости завершился благополучно. Скарлетту повезло с погодой, иначе постоянный зуд незалеченной кожи и крайняя раздраженность, граничащая с яростью, могли бы превратить трудный перелет в гибельный. Он прилагал максимум усилий, чтобы хоть как-то следить за показаниями компаса, а когда на горизонте стали вырисовываться очертания нормандского побережья, они вдруг показались ему совершенно незнакомыми, хотя этим маршрутом он летал много раз и берег знал досконально.
      На маленьком аэродроме его встречали парижские связные – два немца и француз-гасконец, чей гортанный диалект был под стать выговору его коллег.
      Трое встречавших надеялись, что высокий залетный гость – имени его они не знали – прикажет им вернуться в Париж.
      Но у гостя были другие намерения: он настоял, чтобы они все трое втиснулись на переднее сиденье, сам же с полным комфортом устроился сзади, после чего приказал вести машину в Вернон. Там он двоих высадил, распорядившись самим добираться до Парижа. Шоферу велел остаться.
      Когда Скарлетт приказал шоферу ехать на запад, к границе Швейцарии с Германией, тот вяло запротестовал:
      – Майн герр! Это же целых четыреста километров! По этим ужасным дорогам минимум десять часов езды, если не больше!
      – Надо добраться туда к ужину. И помалкивай!
      – Майн герр, куда удобнее, да и проще было бы дозаправиться и лететь самолетом...
      – Я не летаю, если чувствую себя усталым. Не переживай, в Монбелье я подыщу тебе девочку: разнообразь свою диету, Кирхер. Это возбуждает аппетит.
      – Яволь, майн герр! – с ухмылкой отчеканил Кирхер, а про себя подумал: «Такой бравый „оберфюрер“ слов на ветер не бросает».
      Скарлетт мысленно подытожил: «Ничтожество! Когда-нибудь в один прекрасный день я отделаюсь от всех этих жалких людишек».

* * *

      Монбелье – в сущности, большая деревня, жители которой сбывали свою продукцию в Швейцарию и Германию. Здесь, как и во всех населенных пунктах близ границы, ходили на равном основании франки – французские и швейцарские – и немецкие марки.
      Скарлетт и его шофер добрались сюда чуть позже девяти вечера. За всю дорогу останавливались они всего несколько раз, чтобы дозаправиться, и только раз, чтобы позавтракать, все остальное время мчались вперед, не разговаривая друг с другом. Эта тишина убаюкивала Скарлетта, снимала тревогу и напряжение, и теперь он мог думать спокойно, хотя раздражение временами все еще накатывало на него. Водитель был прав, когда говорил, что проще и менее утомительно было бы лететь самолетом, но Скарлетт опасался, что его может подвести характер, не исключены вспышки ярости – поэтому он предпочел избежать риска.
      Сегодня вечером – час еще не был точно обозначен – ему предстояло встретиться с пруссаком, исключительно важной во всех отношениях персоной, наделенной широкими полномочиями. К моменту встречи необходимо быть в полной форме – чтобы каждая клеточка головного мозга функционировала отменно. Он не мог допустить, чтобы недавние проблемы помешали ему сосредоточиться. Встреча с пруссаком представляла собой кульминационную точку важнейшего и многолетнего этапа его жизни, начавшегося странной встречей с Грегором Штрассером и завершившегося переводом его миллионов в швейцарскую столицу. Он, Генрих Крюгер, обладает деньгами, в которых так сильно нуждаются национал-социалисты. Он сейчас представляет несомненный интерес для партии.
      Проблемы, проблемы... Но он разрешит их. Для начала он изолирует Говарда Торнтона, возможно, уберет. Этот американец из Сан-Франциско надул его. Если стокгольмская операция, не дай Бог, раскроется, след непременно выведет на Торнтона. Воспользовавшись шведскими связями, Торнтон, по-видимому, прибрал к рукам значительное количество акций по сниженной цене.
      Значит, о Торнтоне надо позаботиться. Как позаботились о французишке Жаке Бертольде. Торнтон и Бертольд! Оба неудачники! Жадные, глупые неудачники!
      Что произошло с Бутройдом? Очевидно, убит на «Кальпурнии». Но как? Кем? Впрочем, он заслужил смерть! Как и его дурак тесть. Приказ Роулинса убрать Элизабет Скарлатти был верхом глупости. Да и время этот идиот выбрал самое неподходящее: неужели Роулинс не понимал, что она оставит после себя письма, документы? Она куда более опасна мертвой, чем живой. По крайней мере, была опасной – теперь-то он добрался до нее, достаточно напугал свою драгоценную мамашу. Теперь она может умереть. И тогда – после ликвидации Бертольда, после ликвидации Роулинса, Торнтона и мадам – не останется никого, кто знал бы его настоящее имя. Никого! Он Генрих Крюгер, вождь нового порядка!
      Они подъехали к маленькой гостинице с ресторанчиком и номерами для путешественников, нуждающихся в отдыхе, или для тех, кто стремится к уединению по другим причинам. Это было условленное место встречи.
      – Отгони машину, – сказал он Кирхеру. – Я буду ужинать в своей комнате наверху. Позову тебя попозже... Я не забыл о своем обещании.
      Кирхер ухмыльнулся.
      Алстер Скарлетт вылез из машины и потянулся. Он чувствовал себя лучше, зуд поутих, предстоящая встреча наполнила его радостью. Именно такого рода деятельностью и надлежит ему заниматься! Решать вопросы, значимые по своим последствиям. Вопросы, связанные с властью. С неограниченной властью.
      Он подождал, пока машина отъехала достаточно далеко, чтобы шофер не мог наблюдать за ним в зеркало заднего вида, потом решительно зашагал в обратном направлении к садовой дорожке, вымощенной булыжником. Ничтожествам не следует знать ничего сверх того, что необходимо для выполнения их конкретной служебной функции.
      Он приблизился к темной двери и постучал.
      Дверь раскрылась, и в центре проема, точно преграждая вход, возник довольно высокий мужчина с густой черной шевелюрой и такими же бровями. На нем была серая, баварского типа шляпа и коричневые панталоны. Лицо смуглое, с правильными чертами, глаза большие, пронзительные. Звали его Рудольф Гесс.
      – Где вы пропадали? – Гесс жестом пригласил Скарлетта войти и закрыл за ним дверь. Комната была маленькая, скудно обставленная: стол, вокруг стулья, буфет и две настольные лампы. У окна стоял еще один мужчина, он, вероятно, узнал Скарлетта и кивнул ему. Это был щупленький, низенький человек с птичьими чертами лица.
      – Йозеф? – обратился Скарлетт к нему. – Не ожидал увидеть вас здесь.
      Йозеф Геббельс посмотрел на Гесса – он слабо знал английский. Гесс быстро перевел слова Скарлетта, и Геббельс пожал плечами.
      – Где вы пропадали?
      – У меня была посадка в Лизье. Не удалось достать другой самолет, поэтому пришлось ехать на машине. День выдался тяжкий, так что уж не усугубляйте его, пожалуйста.
      – Ах вот оно что! От Лизье неблизкий путь. Я велю принести вам что-нибудь перекусить, но постарайтесь не задерживаться. Рейнгардт давно ждет.
      Скарлетт сбросил с себя летную куртку.
      – Как он?
      Геббельс понял вопрос.
      – Рейнгардт?.. В нетерпении! – Он неправильно произнес английское слово, и Скарлетт улыбнулся. Совершенно омерзительное создание, подумал Геббельс. Впрочем, неприязнь была взаимной.
      – Обойдусь без еды. Рейнгардту и так пришлось ждать долго. Где он?
      – В своей комнате. Номер два, в конце коридора. Днем выходил на прогулку, но по-прежнему боится, что кто-нибудь может его опознать, так что через десять минут вернулся. Похоже, он расстроен.
      – Ведите его сюда... И прихватите с собой виски. -Скарлетт взглянул на Геббельса, ему было крайне неприятно присутствие этого низкорослого уродца, похожего на жалкого еврея-адвоката. Совсем ни к чему находиться ему здесь при их – его и Гесса – беседе с прусским аристократом.
      Но Скарлетт знал, что ничего изменить нельзя: Гитлер и Геббельс связаны неразрывно.
      Йозеф Геббельс, похоже, читал его мысли.
      – Я посижу здесь, пока вы будете беседовать, – сказал он по-немецки, подвинул стул к стене и сел.
      Спустя четыре минуты вернулся Гесс. За ним шел пожилой, обремененный избыточным весом немец, ростом чуть ниже Гесса, одетый в черный двубортные костюм. Его лицо лоснилось от жира, белокурые волосы были коротко подстрижены. Он стоял, расправив плечи и выпятив грудь, точно цирковой борец, и Скарлетту невольно подумалось; а сердцевина-то у него мягкая, не соответствует внушительному виду. Гесс плотно затворил дверь и запер ее на ключ.
      – Господа, генерал Рейнгардт!
      Геббельс поднялся со стула, кивнул и щелкнул каблуками.
      Рейнгардт посмотрел на него безо всякого выражения.
      Скарлетт заметил этот взгляд. Он приблизился к пожилому генералу и протянул руку.
      – Господин генерал!
      Рейнгардт перевел взгляд на Скарлетта и, хотя внешне это никак не проявилось, вид Скарлетта явно его смутил. Они пожали друг другу руки.
      – Пожалуйста, присаживайтесь, герр генерал! – Гесс не скрывал восторга перед столь высокопоставленными гостями. Рейнгардт сел во главе стола. Скарлетт огорчился: ему хотелось самому занять то место – командную позицию.
      Гесс осведомился, что предпочитает Рейнгардт – виски, джин или вино. Генерал решительным жестом руки отверг предложение.
      – Мне тоже ничего, – заявил Алстер Скарлетт, усаживаясь слева от Рейнгардта. Гесс даже не взглянул на поднос и тоже сел. Геббельс вернулся, прихрамывая, к стулу у стены.
      Скарлетт заговорил:
      – Я приношу свои извинения за опоздание. Непростительный факт, но, к сожалению, возникло безотлагательное дело с нашими союзниками в Лондоне.
      – Простите, как вас зовут? – перебил его Рейнгардт. Он говорил по-английски с сильным акцентом. Скарлетт быстро глянул на Гесса.
      – Крюгер, герр генерал. Генрих Крюгер. Рейнгардт не отводил взгляда от Скарлетта:
      – Не думаю, что это ваше настоящее имя, сэр. Вы ведь не немец.
      – У меня немецкая душа. Поэтому я выбрал себе немецкое имя.
      Гесс вмешался:
      – Вклад герра Крюгера в наше общее дело бесценен. Без него мы никогда не добились бы таких успехов.
      – Мне кажется, вы американец... Вы не говорите по-немецки?
      – Вскорости этот недостаток будет устранен, – сказал Скарлетт.
      В действительности он говорил по-немецки вполне сносно, но порой все-таки испытывал затруднения.
      – Я не американец, генерал... – Скарлетт также пристально посмотрел на Рейнгардта и резко отчеканил: – Я – гражданин нового мира!.. И я, как никто другой, вправе стать свидетелем установления нового порядка. Прошу вас иметь это в виду в ходе нашей беседы.
      Рейнгардт пожал плечами.
      – Разумеется, у меня нет никаких сомнений, что у вас, как и у меня, имеются основания для сегодняшней встречи.
      Скарлетт успокоился и чуть пододвинул стул.
      – Итак, господа, к делу. Я хотел бы покинуть Монбелье сегодня же ночью. – Рейнгардт сунул руку в карман пиджака и достал оттуда сложенный вдвое лист почтовой бумаги. – Ваша партия, конечно, добилась вполне определенных успехов в рейхстаге. С учетом мюнхенского фиаско можно даже сказать – весьма значительных успехов...
      Гесс с энтузиазмом воскликнул:
      – Это только начало! Германия очистится от позора бесславного поражения и поднимет голову! Мы будем хозяевами Европы!
      Рейнгардт внимательно наблюдал за Гессом. Затем спокойно произнес:
      – Нам было бы достаточно стать хозяевами хотя бы самой Германии. Быть способными защитить свою страну – это все, чего мы хотим.
      – Это лишь минимум того, что мы можем гарантировать, генерал. – Скарлетт старался говорить спокойно и сдержанно.
      – Этим минимумом гарантий мы и желали бы заручиться. Мы не сторонники тех крайностей, которые проповедует Адольф Гитлер.
      При упоминании имени Гитлера тщедушный Геббельс всем корпусом подался вперед: его раздражал сам факт устранения от участия в беседе.
      – Что такое с Гитлером? Что вы о нем говорите? – спросил он по-немецки. – Гитлер – это путеводная звезда! Гитлер – надежда Германии!
      – Для вас, может быть, – по-немецки же возразил Рейнгардт.
      Алстер Скарлетт взглянул на Геббельса и заметил в его глазах ненависть. Да, подумал он, когда-нибудь Рейнгардт поплатится за эти слова. Между тем, разворачивая лист бумаги, генерал продолжал:
      – Времена, переживаемые нашей нацией, требуют необычных союзников... Я беседовал с фон Шнитцлером и Киндорфом. Крупп не намерен вступать в переговоры, как, вероятно, вы уже знаете... Германская промышленность не в лучшем состоянии, чем армия: и та и другая – заложницы Союзной контрольной комиссии. Версальский договор устанавливает массу ограничений. Мы живем как на качелях, никакой стабильности. И нам не на кого рассчитывать, кроме себя. У нас у всех как кость в горле Версальский договор.
      – Это лишь одно из препятствий. Есть и другие, – самодовольно заметил Скарлетт.
      – Я приехал в Монбелье ради одной-единственной цели! Для возрождения германской промышленности и для экспорта ее продукции должны быть созданы определенные условия. Равно как и для возрождения армии. Ограничение численности войск до ста тысяч человек при необходимости охраны границы общей протяженностью более чем в тысячу шестьсот миль! Да это просто смехотворно... Нам сначала обещают, обещают, а потом следуют угрозы. Никакого понимания. Никаких материальных средств для необходимого роста.
      – Нас предали! Нас предали самым бесстыдным образом в девятьсот восемнадцатом, и это предательство продолжается! И в самой Германии предателей по-прежнему полно! – воскликнул Гесс. Больше всего на свете он желал оказаться в числе друзей Рейнгардта. Рейнгардт почувствовал это и восторга не испытал.
      – Да. Людендорф все еще придерживается этой теории. Мез-Аргонн... по-видимому, с этим трудно смириться.
      Алстер Скарлетт расплылся в улыбке.
      – Как и некоторым из нас, генерал Рейнгардт. Генерал взглянул на него:
      – Я не стану обсуждать это с вами.
      – Но однажды вам придется это сделать. Именно поэтому я здесь. Отчасти.
      – Повторяю, герр Крюгер. У вас свои резоны, у меня – свои. Ваши меня не интересуют. Но вам с моими придется считаться.
      Рейнгардт взглянул на Гесса, а потом – через стол – на притаившегося у стены Геббельса.
      – Буду откровенен, господа, хотя никакого секрета для вас, вероятно, и не открою... На территории большевиков вдоль польской границы находятся сейчас тысячи оказавшихся там офицеров. На них нет спроса в своей собственной стране. Они обучают русских полевых командиров! Они внедряют дисциплину в крестьянской Красной Армии... Почему? Иные – чтобы просто прокормиться. Другие оправдываются тем, что русские заводы поставляют нам артиллерийские орудия и некоторые виды вооружения, запрещенные Союзной комиссией... Мне не по душе такое положение дел, господа. Я не доверяю русским... Веймарская республика пала. Эберт оказался несостоятельным. Гинденбург и того хуже. Нам необходимы новые политики, способные добиться отмены Версальского договора. Мы должны преобразовать страну изнутри.
      Рудольф Гесс решительно положил руки на стол ладонями вниз.
      – От имени Адольфа Гитлера и нашего собственного мы, присутствующие здесь, заверяем, что во главу угла своей политической платформы Национал-социалистическая рабочая партия Германии ставит безусловную отмену Версальского договора и его ограничений!
      – Я учту это. Мне важно знать, способны ли вы реально объединить различные политические группы рейхстага. Я не стану отрицать, что вы имеете влияние. Куда большее влияние, чем другие... Но нас и наших соратников в деловом мире интересует ваша стабильность. Способны ли вы выстоять? Мы не можем делать ставку на политическую комету, которая сгорит без следа.
      Алстер Скарлетт поднялся и с высоты своего роста посмотрел на пожилого немецкого генерала:
      – А как вы отнесетесь к тому, что мы располагаем такими финансовыми возможностями, о которых даже и помышлять не смеет ни одна политическая организация в Европе? А может, и во всем западном полушарии?
      – Я бы сказал, что вы преувеличиваете.
      – А если я сообщу, что мы обладаем достаточно обширной территорией, где можно обучать тысячи и тысячи отборных войск вне бдительного ока версальских инспекционных групп?
      – Вам придется привести соответствующие доказательства.
      – Я могу сделать это без промедления. Рейнгардт также встал и, неотрывно глядя на Генриха Крюгера, произнес:
      – Если вы говорите правду... вам обеспечена поддержка высшего генералитета германской армии.

      Джанет Саксон Скарлетт, еще не вполне проснувшись, потянулась к Кэнфилду, но его не оказалось рядом. С трудом открыв глаза, она окинула взглядом комнату. Джанет подташнивало, голова раскалывалась от боли, веки словно налились свинцом – все признаки тяжелого похмелья.
      Мэтью Кэнфилд сидел за письменным столом и, подперев рукой подбородок, изучал лежавшие перед ним бумаги.
      Джанет устроилась на постели так, чтобы удобнее было наблюдать за ним.
      Да, он явно необычный человек, подумала она, хотя, с другой стороны, ничем вроде бы и не выдающийся. Интересно, и что такого она в нем нашла? Он не похож на мужчин ее круга. Те энергичны, изысканны, выхолены и обеспокоены исключительно самими собой. Мэтью Кэнфилд выбивался из этого привычного для нее ряда. Он не просто полон энергии – он постоянно готов к действию, присущая же ему уверенность была дарована не богатством, а давно приобретенным умением просчитывать все свои шаги и действия до мелочей.
      Те, другие, были и внешне куда более привлекательны – он скорее относился к категории мужчин «с приятной, но простоватой наружностью». Именно это ее забавляло: и внешне, и в своих поступках он выглядел человеком абсолютно независимым, но наедине с ней менялся, становился мягким, нежным и даже слабым... Но был ли он действительно слабым? Сейчас он был чем-то озабочен. Она подозревала, что Элизабет Скарлатти давала ему деньги, и немалые. А он явно не привык к большим деньгам – она поняла это еще в те две недели, которые они провели в Нью-Йорке. Ему явно было ведено не скупиться – главное: установить с ней отношения, и они ужасно потешались над тем, что и впрямь правительственные деньги шли по назначению – позволили им лучше узнать друг друга. Да за такое она и сама с радостью заплатила бы – ведь ей уже приходилось платить. Но никто в жизни не был еще для нее дороже Мэтью Кэнфилда, естественно, «дороже» – не в смысле денег. Да, он не принадлежал к ее кругу. Он предпочел бы мир иной, попроще, менее аристократичный, космополитичный – это она понимала. Но она, Джанет Саксон Скарлетт, сделает все, чтобы удержать его, она приспособится к его взглядам и вкусам.
      Когда все это кончится – если это когда-либо кончится, – они изыщут возможность быть вместе. Должен же быть какой-то выход! Она любит его, тревожится за него. «Как же замечательно!» – подумала Джанет Саксон Скарлетт.
      Накануне, вернувшись в гостиницу в сопровождении сотрудника Дерека, Фергюсона, она застала Кэнфилда в гостиной Элизабет. Казалось, он был в ярости, лицо у него осунулось, постарело, и она не знала почему. Он извинился за свое настроение, а потом без всяких объяснений, чуть ли не силком, увел ее из гостиницы.
      Они поужинали в маленьком ресторанчике в Сохо. Оба изрядно выпили – его страх передался ей. Но он так и не сказал, что тревожило его.
      Они вернулись в его номер, прихватив с собой бутылку виски. Они занимались любовью, но Джанет чувствовала, что он чего-то боится и изо всех сил старается скрыть свой страх.
      И сейчас, наблюдая за ним, сидящим за письменным столом, она вдруг каким-то шестым чувством прозрела правду... Правду о ночном визитере Элизабет Скарлатти.
      Этим визитером был ее муж. Предчувствие не обмануло ее. А возникло оно еще накануне, когда он вдруг сказал: «Джанет, боюсь, к нам пожалует визитер».
      Она чуть приподнялась на локте.
      – Мэтью?
      – О... доброе утро, милая.
      – Мэтью... ты боишься его?
      Кэнфилд весь напрягся. Она знает! Ну конечно же она знает!
      – Когда я с ним встречусь, я не испугаюсь.
      – Всегда так бывает, верно? Мы боимся чего-то или кого-то неведомого нам. – Джанет вдруг ощутила сильную резь в глазах.
      – Почти то же сказала и Элизабет. Джанет села в постели, прикрыв одеялом плечи. Ей было холодно, боль в глазах усилилась.
      – Она тебе рассказала?
      – В конце концов да... Она не хотела рассказывать, но ей пришлось это сделать.
      Джанет смотрела прямо перед собой.
      – Я знала это, – спокойно произнесла она. – И боюсь.
      – Конечно, ты напугана... Но бояться тебе нечего. Он тебя не тронет.
      – Почему ты так уверен? Не думаю, что прошлой ночью ты чувствовал себя так же уверенно.
      – Вчера я еще не был в этом уверен... И только потому, что он оказался живым. И хотя мы предполагали, что он может воскреснуть из мертвых, его появление было шоком и для меня, но взошло солнце, и развеялся мрак. – Он взял карандаш и сделал какую-то очередную запись.
      Вдруг Джанет Саксон Скарлетт сжалась в комок и покатилась по постели.
      – О Боже, Боже, Боже! – Она уткнулась головой в подушку.
      Сначала Кэнфилд не понял, в чем дело, – он слышал ее, но был целиком сосредоточен на своих записях.
      – Джэн, – не отрываясь от работы, начал он. – Джанет! – Кэнфилд повернулся, отбросил свой карандаш и поспешил к постели. – Джанет!.. Родная моя, не надо, прошу тебя. Не надо, Джанет! – Он взял ее руки, повернул к себе – и тут только увидел ее лицо.
      По нему градом катились слезы, но это были не обычные рыдания. Глаза были широко открыты, точно она находилась в трансе. В трансе, порожденном ужасом.
      Он снова и снова повторял:
      – Джанет, Джанет, Джанет, Джанет!..
      Она не отвечала. Казалось, она все глубже и глубже погружается во что-то страшное, в какую-то бездну. Она начала стонать, сначала тихо, потом все громче и громче.
      – Джанет! Успокойся! Успокойся! Милая, успокойся!
      Она не внимала его словам.
      Напротив, она отталкивала его от себя, колотила кулаками.
      Он чуть ослабил объятия, испугавшись, что может сделать ей больно.
      Вдруг она успокоилась. Запрокинула голову назад и каким-то чужим, не свойственным ей голосом, закричала:
      – Черт бы тебя побрал!.. Черт бы тебя побрал!!! – Она тянула слово «побрал!» долго, пока крик не срывался на визг, и медленно, словно под воздействием какой-то невидимой силы, развела ноги.
      Тем же захлебывающимся от гнева, гортанным голосом она без конца повторяла:
      – Ты свинья! Свинья! Свинья! Свинья! Кэнфилд в ужасе наблюдал за ней: она, изнемогая, как бы сопротивлялась насилию.
      – Джанет, ради Бога, Джэн... Успокойся! Успокойся! Никто не посмеет прикоснуться к тебе! Пожалуйста, дорогая!
      Джанет жутко, истерично хохотала.
      – Ты подлец, Алстер! Ты дерьмо... дерьмо... – Она согнула в коленях ноги и ладонями прикрыла грудь. – Оставь меня, Алстер! Христа ради, Алстер, оставь меня!.. Да оставь же ты меня! – Она вновь сжалась в комок, точно ребенок, и начала всхлипывать.
      Кэнфилд укрыл ее одеялом.
      Теперь он понял, что вытворил с ней Скарлетт, во что он стремился ее превратить.
      Она нуждалась в помощи значительно более серьезной, чем ему прежде казалось. Он ласково погладил ее по волосам и лег рядом.
      Она закрыла глаза, всхлипывания утихли, перешли в глубокое прерывистое дыхание. Он надеялся, что она заснула, но не был уверен в этом. Ей надо отдохнуть. А ему – обдумать, каким образом посвятить ее во все, что должно произойти.
      Потому что следующие четыре недели будут для нее кошмаром.
      И не только для нее – для всех троих.
      Но теперь появился новый, доселе неизвестный ему фактор, и Кэнфилд был даже рад, что он узнал об этом. Он понимал, что радоваться тут нечему и что ему надлежит сохранять хладнокровие, ибо чувство, возникшее в результате этой информации, могло помешать работе. А он профессионал и должен им оставаться.
      И все же он был рад возникшему у него чувству ненависти.
      Алстер Стюарт Скарлетт теперь был для Кэнфилда не только преступником международного масштаба, но еще и личным врагом, которого он жаждал убить.

      Алстер Скарлетт смотрел на пылающее гневом лицо Адольфа Гитлера. Он отметил про себя, что, несмотря на гнев, Гитлер способен контролировать себя, и это его умение граничит с чудом. Да и сам он был воплощенным чудом. Чудо-человеком, который приведет их в прекраснейший мир.
      Гесс, Геббельс и Крюгер всю ночь добирались от Монбелье до Мюнхена, где Гитлер и Людендорф ждали их отчета о встрече с Рейнгардтом. В случае успешного исхода переговоров можно приступать к реализации плана Людендорфа. Все мало-мальским значительные фракции рейхстага всполошатся в связи с возможным созданием коалиции. Прозвучат обещания, угрозы. Как единственный представитель Национал-социалистической партии и ее кандидат на пост президента с речью выступит Людендорф. Его будут слушать. Солдат-мыслитель, он постепенно восстанавливает свою репутацию, утраченную при Мез-Аргонне.
      Одновременно с этим в двенадцати городах пройдут антиверсальские демонстрации – без помех со стороны полиции, загодя щедро вознагражденной. Гитлеру предстоит отправиться в Ольденбург, в самое сердце северозападной Пруссии, где взрастают семена былой воинской славы. Будет проведен слет, на котором, согласно договоренности, выступит сам Рейнгардт.
      Выступления Рейнгардта достаточно, чтобы всем стало ясно: партию поддерживают военные. Рейнгардт – временный попутчик, один из тех, кто обеспечивает им успех на нынешнем этапе. Поддержка Гитлера Рейнгардтом продемонстрирует, на чью сторону склоняется генералитет.
      Людендорф усматривал в этом всего лишь политическую уступку со стороны высшего армейского командования. Гитлер же воспринимал подобную уступку чуть ли не как политический переворот; австрийский фельдфебель был ужасно озабочен отношением генералов. Он понимал, что от этого зависит вся его дальнейшая судьба, и именно потому так упивался собственной гордостью. Но в то же время и отчаянно злился.
      Потому что Геббельс уже доложил Людендорфу и Гитлеру о том, как высказался в адрес последнего Рейнгардт.
      В просторной комнате, выходящей окнами на Зедлингерштрассе, воцарилась зловещая тишина. Гитлер сидел, судорожно впившись руками в подлокотники кресла, затем вскочил. Он злобно взирал на Геббельса, но тот понимал, что гнев направлен не на него.
      – Жирный боров! Пусть проваливает в свое поместье! Ему только коров пасти!
      Скарлетт сидел рядом с Гессом. Как обычно, когда разговор шел по-немецки, услужливый Гесс наклонился к Алстеру и тихо пояснил:
      – Он очень огорчен. Рейнгардт может стать помехой.
      – Почему?
      – Геббельс не верит, что Рейнгардт в открытую поддержит движение. Он захочет получить все выгоды, не замарав мундира.
      – Но в Монбелье Рейнгардт обещал свою поддержку! Что там говорит Геббельс? – Скарлетт считал, что ему самому надо следить за ходом разговора – он терпеть не мог Геббельса.
      – Геббельс наябедничал, как Рейнгардт отзывался о Гитлере, – прошептал Гесс, прикрыв рот ладонью.
      Скарлетт громко сказал:
      – Пусть тогда Рейнгардту скажут: если он не станет на сторону Гитлера, он ни гроша на свои игрушки не получит! И пусть катится ко всем чертям!
      – Что он говорит, Гесс? – Гитлер метнул взгляд на Гесса и Скарлетта.
      – Он сказал: пошлите Рейнгардта к черту!
      Людендорф слегка улыбнулся.
      – Бог мой, какая наивность!
      – Передайте Рейнгардту, что мы вполне можем обойтись и без него! А вот как он будет обходиться без войска, без оружия и без амуниции? Я просто не буду за все это платить – и точка! Передайте, он сразу одумается! – Скарлетт говорил быстро, не заботясь о том, успевает ли Гесс переводить его слова.
      – Такому человеку, как Рейнгардт, нельзя угрожать. Он настоящий солдат.
      Гесс повернулся к Скарлетту.
      – Герр Людендорф говорит, что Рейнгардта такими угрозами не возьмешь, он солдат.
      – Он трусливый оловянный солдатик, вот он кто такой! Он трясется от страха. Он до смерти боится русских. Он нуждается в нас и прекрасно это знает.
      Гесс перевел ответ Скарлетта, Людендорф усмехнулся, прищелкнув пальцами, словно услышал забавную шутку.
      – Вы не имеете права смеяться! Я разговаривал с ним, не вы! И это мои деньги – не ваши!
      Гессу не было нужды переводить. Людендорф поднялся со своего кресла. Он был в такой же ярости, как и Скарлетт.
      – Скажи американцу, что его деньги не дают ему права командовать нами! Гесс помедлил.
      – Господин Людендорф не считает, что ваш финансовый вклад... так уж ценен.
      – Можете не продолжать, – Скарлетт, до того недвижно сидевший, вдруг оттолкнулся спиной от стены и с завидной легкостью выпрямился во весь свой могучий рост. – Скажите ему, пусть и он катится ко всем чертям! Именно этого ждут от него всякие Рейнгардты.
      Старый вояка Людендорф испытал самый настоящий физический страх. Он не доверял этому заокеанскому неврастенику. Людендорф не раз говорил Гитлеру и другим, что этого человека, именующего себя Генрихом Крюгером, опасно вводить в их тесный круг. Но его неизменно одергивали, потому что Крюгер не только владел, казалось, неисчерпаемыми финансовыми источниками, но, судя по всему, мог заручиться поддержкой весьма влиятельных людей или по меньшей мере вызвать у них интерес.
      И все-таки Людендорф не доверял ему.
      Главным образом потому, что считал этого Крюгера глупым.
      – Позвольте напомнить вам, господин Крюгер, что я владею... английским языком в достаточной мере, чтобы изъясняться и понимать.
      – Тогда почему же вы им не пользуетесь?
      – Я не испытываю в этом – как это говорят? – ни малейшей необходимости.
      – Но я этого требую, черт побери!
      Адольф Гитлер внезапно хлопнул в ладоши, требуя тишины. Людендорфу этот жест показался оскорбительным, но из уважения к талантам Гитлера он заставил себя смириться.
      – Замолчите! Оба!
      Гитлер отошел от стола и повернулся ко всем спиной. Завел руки за спину. Несколько секунд он стоял молча, и никто не осмеливался нарушить тишину. Потому что это была его – Гитлера – тишина, и Геббельс, безумно любивший театральность, с удовлетворением наблюдал за тем, какой эффект производило поведение Гитлера на присутствующих.
      Людендорф подыгрывал боссу, хотя все еще испытывал чувство досады. Он хорошо знал, что Гитлер не силен в логическом мышлении. Он воистину велик как провидец, но подчас оказывается немощен и слеп, когда требуется решать сугубо практические вопросы. Это осложняло его деятельность и деятельность Розенберга, а они считали себя истинными архитекторами нового порядка. Людендорф надеялся, что в данном случае Гитлер согласится с его доводами. Ведь Рейнгардт, как и сам Людендорф, – вояка, гордый и неподкупный. С таким нужно обращаться деликатно. Кто же способен понимать это лучше, как не бывший фельдмаршал императорской армии, сохранивший свое достоинство в этом трагическом разгроме?
      Адольф Гитлер спокойно произнес:
      – Мы поступим так, как говорит герр Крюгер.
      – Герр Гитлер согласен с вами, Крюгер! – Гесс коснулся руки Скарлетта. Он никогда не любил самонадеянного Людендорфа и теперь предвкушал свое торжество. Ставкой был Рейнгардт. Если Крюгер одержит верх, Людендорф окажется в дураках.
      – Но почему! Это очень опасно! – Людендорф счел необходимым возразить, хоть и знал, что это бесполезно.
      – Вы слишком осторожны, а время не ждет. Крюгер прав. И мы поступим именно так! – сказал Адольф Гитлер.
      Рудольф Гесс выпятил грудь. Он многозначительно смотрел на Людендорфа и Геббельса, незаметно подталкивая Скарлетта локтем.
      – Герр Гитлер говорит, что наш друг Людендорф грешит чрезмерной осторожностью. Он прав. Людендорф всегда чересчур осторожничает... Но герр Гитлер хотел бы детально проанализировать ваше предложение...
      Адольф Гитлер говорил медленно, но твердо, чеканя каждую фразу. Он с удовлетворением наблюдал за лицами своих слушателей. А в завершение монолога выкрикнул:
      – Вот что такое Монбелье!
      Каждый оценивал речь Гитлера по-своему, но все сходились при этом в одном: он – гений. Для Гесса решение Гитлера было равнозначно яркой вспышке политического озарения.
      Для Геббельса – очередным подтверждением способности Гитлера нащупать основную слабость оппонента.
      Для Людендорфа – еще одним доказательством умения Гитлера взять заурядную идею, приправить ее собственной дерзостью и выдать за достойный восхищения образец блестящей стратегии.
      Генрих Крюгер-Скарлетт спросил:
      – Что он сказал, Гесс?
      Ответил ему, однако, не Рудольф Гесс. Ответил Эрих Людендорф, не сводивший с Адольфа Гитлера глаз:
      – Герр Гитлер только что... сплотил ряды военных, Крюгер. Своим кратким резюме он обеспечил нам поддержку пруссаков.
      – Что?
      Рудольф Гесс повернулся к Скарлетту.
      – Генералу Рейнгардту скажут, что, если он не выполнит наши требования, в Союзную комиссию поступит сообщение, что он ведет секретные переговоры о незаконных поставках оружия. И это правда: встречу в Монбелье невозможно отрицать!
      – Рейнгардт солдат! – добавил Людендорф. – Он не станет лгать и отмежевываться от того, что сделал! Даже если его будут склонять к этому. Его хорошо знают многие – фон Шнитцлер, Киндорф. Даже Крупп! Чтобы Рейнгардт нарушил слово! – Людендорф громко рассмеялся. – Священное слово солдата!
      Гитлер чуть заметно улыбнулся и, обратившись к Гессу, заговорил с ним доверительно, то и дело поглядывая на Алстера Скарлетта.
      – Фюрер уважает и высоко ценит вас, Генрих, – сказал Гесс. – Он спрашивает, как там наши друзья в Цюрихе?
      – Все идет по плану. Допущенные ошибки исправлены. Быть может, мы потеряем еще одного из оставшихся тринадцати... Хотя это нельзя считать потерей – он обманывал нас.
      – Кто это? – Людендорф, видно, решил потренироваться в английском.
      – Торнтон.
      – А как быть с его участком? – продолжал Людендорф.
      Скарлетт-Крюгер с высоты своего финансового могущества презрительно глянул на этого мыслителя-вояку Людендорфа.
      – Я просто его куплю.
      – А это неопасно? – Гесс наблюдал за Людендорфом, который переводил слова Скарлетта Гитлеру. Оба выказывали признаки беспокойства.
      – Нисколько.
      – Быть может, вам не стоит заниматься этим лично, мой юный друг? – Людендорф говорил ласковым, но вместе с тем назидательным тоном. – Кто знает, кому будут принадлежать ваши симпатии через полгода?
      – Я возмущен вашими словами!
      – Но вы не немец. И это не ваше сражение!
      – Мне и не нужно быть немцем! И я не обязан оправдываться перед вами!.. Вы хотите, чтобы я вышел из игры? Отлично! Я выхожу!.. А со мной выходит и дюжина богатейших людей планеты!.. Нефть! Сталь! Промышленность! Пароходные линии!
      Гитлер не нуждался в переводе – он и так все понял. Он быстро подошел к Людендорфу и легонько шлепнул старика ладонью по губам – будто наказывал сказавшего глупость ребенка. И что-то тихо произнес. Скарлетт понял, что старый вояка получил строгий выговор.
      – Вы не поняли, что я хотел сказать, герр Крюгер. Я просто – как бы это вам объяснить?.. – Он непроизвольно прикрыл рот рукой: ему трудно было смириться с оскорбительной выходкой Гитлера. – Что касается швейцарской собственности, то я руководствовался самыми добрыми намерениями. Если станет известно, что купленный вами участок фактически принадлежит партии, это может... как бы сказать... лишить смысла все задуманное предприятие. Ваше... сотрудничество с нами исключительно важно и, несомненно, замечено многими.
      Алстеру Скарлетту нравилось ставить на место этих жалких теоретиков, поэтому он с непререкаемым видом заявил:
      – Никаких проблем... Покупка будет оформлена через Мадрид.
      – Мадрид? – Йозеф Геббельс не понял, что сказал Скарлетт, но название города явно вызвало у него какие-то ассоциации.
      Четверо немцев переглянулись между собой.
      – А разве... Мадрид так надежен? – Гессу план его американского друга показался опрометчивым.
      – Я проверну все через папское посольство. Это сугубо католический город, он совершенно вне подозрений. Удовлетворены?
      Гесс перевел Гитлеру слова Скарлетта.
      Гитлер улыбнулся, Людендорф прищелкнул пальцами, на сей раз в знак искреннего одобрения.
      – Как же вы это осуществите?
      – Очень просто. Двору Альфонсо будет сказано, что земля покупается на деньги белой русской эмиграции. И если не сделать это быстро, капитал может уплыть в Москву. Ватикан благожелательно относится к белоэмигрантам. Такого рода операции уже проделывались.
      Гесс переводил все Адольфу Гитлеру, Йозеф Геббельс внимательно прислушивался.
      – От души поздравляю вас, господин Крюгер. Но будьте осмотрительны. – Людендорф был явно потрясен.
      Вдруг заговорил Геббельс, возбужденно размахивая руками. Немцы рассмеялись, и Скарлетт подумал, уж не над ним ли смеется этот низкорослый тип.
      Гесс перевел:
      – Господин Геббельс говорит, что стоит пообещать Ватикану, что вы лишите четырех голодных коммунистов куска хлеба, и Папа позволит вам заново расписать Сикстинскую капеллу!
      Гитлер прервал общее веселье.
      – Есть ли новости из Цюриха? Людендорф повернулся к Скарлетту.
      – Вы говорили с нашими друзьями в Швейцарии?
      – Все идет по плану. К концу следующего месяца... Точнее, через пять недель строительство будет завершено. Сейчас я покажу.
      Крюгер подошел к столу, вынул из кармана пиджака карту и разложил ее на столе.
      – Эта толстая синяя линия означает общую границу всех поместий. Этот сектор, на юге, принадлежит Торнтону. Мы расширяемся в западном направлении сюда, в северном – до Бадена, в восточном – до окрестностей Пфеффикона. Приблизительно на одной с четвертью квадратной миле можно разместить пятьдесят войсковых единиц, девятьсот человек. Водопроводные линии уже уложены, фундаменты возведены. Каждое строение похоже на сарай или амбар. Отличить невозможно, пока не заглянете внутрь.
      – Великолепно! – Людендорф вставил монокль в левый глаз и стал внимательно изучать карту. Гесс переводил для заинтересовавшегося Гитлера и скептически настроенного Геббельса. – Так... здесь, по периметру... казарма... бараки... А ограда уже возведена?
      – Двенадцать футов высоты. Электрическая система защиты и тревоги. Круглосуточное патрулирование. Собаки и люди... Все оплачено.
      – Великолепно! Великолепно!
      Скарлетт бросил взгляд на Гитлера. Он знал, что похвалу Людендорфа нелегко заслужить и что, несмотря на ту неприятную сцену, Гитлер ценит мнение Людендорфа, быть может, выше всех остальных. Скарлетту показалось, что взгляд Гитлера, направленный теперь на него, выражал восхищение. Крюгер сдержал радость и быстро продолжил:
      – Обучение будет интенсивным – каждая смена рассчитана на четыре недели плюс несколько дней между сменами на транспортировку и размещение. Контингент каждой смены будет насчитывать девятьсот человек... В конце каждого года...
      Гесс перебил:
      – Великолепно! К концу каждого года десять тысяч обученных солдат!
      – Готовых рассредоточиться по всей стране в качестве военных формирований. Обученных для восстания! – Скарлетт прямо-таки пылал энергией.
      – Конец дилетантству, будем создавать основы для элитарных соединений! Быть может, сами элитарные соединения! – даже Людендорф заразился энтузиазмом. – Наша собственная армия!
      – Вот именно! Хорошо обученная мощная армия, способная быстро передвигаться, наносить сокрушительные удары, умело и скрытно перегруппировываться.
      Теперь уже слова Крюгера переводил на немецкий язык сам Людендорф.
      Но Геббельс был явно встревожен. Он говорил тихо, будто опасался, как бы этот Крюгер не уловил потаенный смысл его высказываний. Геббельс по-прежнему был подозрителен. Этот странный гигант американец слишком боевит и речист, слишком беспечен, несмотря на весь его пыл и несмотря на мощь его денег. Адольф Гитлер кивнул.
      Снова заговорил Гесс:
      – Однако, Генрих, господин Геббельс совершенно справедливо озабочен. Эти люди в Цюрихе, их требования так... туманны.
      – Отнюдь нет. Эти требования вполне конкретны. Эти люди – бизнесмены... И к тому же они нам сочувствуют.
      – Крюгер прав. – Людендорф смотрел на Алстера Скарлетта, зная, что Гесс переведет его слова на немецкий. Произнес же он их только для того, чтобы не дать Крюгеру времени сформулировать ответы или комментарии: этот Крюгер, хотя и не мог говорить на их языке бегло, понимал куда больше, чем делал вид, полагал Людендорф. – Мы подошли к той черте, когда можно подписывать соглашения, не так ли?.. Пакты, если угодно, смысл которых будет состоять в том, что когда на политической арене Германии появимся мы, наши друзья из Цюриха обретут... определенные приоритеты. Экономические приоритеты... Мы объединяемся, не так ли? – Последние слова Людендорфа звучали как констатация факта.
      – Верно.
      – А что произойдет, господин Крюгер, если мы не выполним обязательств?
      Алстер Скарлетт выдержал паузу и повернулся к ждавшему ответа Людендорфу.
      – Они взвоют по-волчьи и постараются уничтожить нас.
      – Каким образом?
      – Всеми доступными им средствами. А средств у них предостаточно.
      – Это вас не тревожит?
      – Пусть попытаются... Торнтон не один. Все они воры. Разница в том, что остальные более покладисты. Они знают, что мы правы. Мы победим! Никто не откажется вести бизнес с победителями! Они ведают, что творят. Они хотят сотрудничать с нами.
      – Мне кажется, вы твердо верите в то, что говорите.
      – Вы правы, черт возьми. Что касается нас, то мы будем идти своим путем. Единственно правильным путем! Действовать методами, которые нам по душе. Мы избавимся от всякой нечисти! От жидов, красных, жалких вонючих прихлебателей!
      Людендорф пристально смотрел на самоуверенного американца. Да, он не ошибся – Крюгер глуп. Его отношение к «ущербным» категориям граждан продиктовано эмоциями и отнюдь не основано на принципах расовой чистоты. Гитлеру и Геббельсу присущи схожие заблуждения, но у них это логически выстроенная концепция. А менталитет у Крюгера убогий. Он действительно фанатик.
      – В ваших словах много здравого смысла. Верю: всякий здравомыслящий человек окажет нам поддержку. Станет делать бизнес на свой собственный манер. – Людендорф решил внимательно следить за действиями Генриха Крюгера: такой чрезвычайно взвинченный человек может принести много вреда. Это безумец, шут.
      Хотя, в конце концов, их двор тоже нуждается в шуте. И в его деньгах.
      Гитлер, как всегда, прав: сейчас им никак нельзя его потерять.
      – Утром я отправляюсь в Мадрид. Относительно Торнтона я уже отдал распоряжения. Вся операция не займет больше двух – максимум трех недель, потом я прибуду в Цюрих.
      Гесс перевел все это Гитлеру и Геббельсу. Фюрер гортанно пролаял вопрос.
      – Где вас можно застать в Цюрихе? – перевел Людендорф. – Если ваш план пройдет удачно, нам потребуется контакт с вами.
      Генрих Крюгер помедлил с ответом. Он знал, что этот вопрос ему зададут: его всегда задавали. Но он всегда отвечал уклончиво. Он сознавал, что своим авторитетом отчасти обязан окружающему его ореолу таинственности. Обычно он называл какой-нибудь номер телефона или почтового отделения, иногда просто имя одного из четырнадцати участников цюрихской группы, а также пароль, с помощью которого можно с ним связаться. Он всегда старался напустить как можно больше тумана.
      Эти жалкие людишки не понимали, что имена, адреса, телефонные номера не имеют значения. Существенно лишь одно – способность наносить удар.
      Вот в Цюрихе – там понимали.
      Эти голиафы делового мира понимали. Прекрасно понимали. Соглашение с зарождающимся новым порядком в Германии сулит им новые рынки сбыта и контроль над ними.
      И никого не волнует, кто он на самом деле или откуда явился.
      Но сейчас, в это мгновение, Алстер Скарлетт понял: этим типам, мнящим себя титанами нового порядка, необходимо напомнить, кто он такой, Генрих Крюгер.
      Он скажет им правду.
      Он назовет имя одного человека в Германии, к которому льнут все, кто жаждет власти. Единственного человека, который отказался встречаться, отказался вести переговоры с какой бы то ни было фракцией, не говоря уже об участии в любой из них.
      Имя единственного человека в Германии, который живет за непроницаемой стеной, в полной политической изоляции.
      Человека, которого больше всех боятся и больше всех почитают во всей Европе.
      – Я буду поддерживать связь с Круппом. Он будет знать, где меня можно найти.

      Элизабет Скарлатти сидела в постели. Сбоку стоял карточный столик, повсюду, куда ни глянь – на столике, на кровати, на полу, – лежали листы бумаги, аккуратно сложенные в стопки. Иные были снабжены соответствующими номерными карточками; другие явно предназначались в корзину.
      Было четыре часа пополудни, и она за весь день лишь раз выходила из комнаты. Когда впускала Джанет и Мэтью. Она заметила, что у обоих ужасно расстроенный вид – может, устали, может, больны. Она понимала, что происходит. Давление, которое до этого испытывал Кэнфилд, стало теперь чересчур тяжким. Он был на грани срыва, нуждался в отдыхе. Именно сейчас он может согласиться принять ее предложение.
      Элизабет в последний раз задержала взгляд на кипе бумаг, которую держала в руке.
      Так вот, значит, как обстоит дело! Мозаика полностью составлена, картина ясна.
      Она уже говорила Мэтью, что цюрихская группа, судя по всему, осуществляет стратегическое планирование. Теперь она это знала наверняка.
      Не будь этот план столь вызывающе порочным, она, быть может, и поняла бы своего сына. Возможно даже, гордилась бы его участием. Но сейчас она была в ужасе.
      Интересно, поймет ли ее Мэтью Кэнфилд? Впрочем, это не важно. Настала пора вплотную заняться Цюрихом.
      Не выпуская бумаг из рук, она поднялась с постели и направилась к двери.
      Джанет сидела за столом и писала письма. Кэнфилд расположился в кресле и нервно листал газеты. Оба удивились, увидев Элизабет.
      – Вам что-нибудь известно о Версальском договоре? – спросила она, обращаясь к Кэнфилду. – Об ограничениях, репарационных выплатах?
      – Как рядовому обывателю, лишь в общих чертах.
      – Вы слышали когда-нибудь о плане Дауэса? Может, читали этот абсолютно несостоятельный документ?
      – Я полагал, он делает репарации терпимыми.
      – Только временно. За него ухватились политики, нуждающиеся в решении сиюминутных проблем. Для экономики это означает полный крах. В нем нигде не указывается окончательная сумма. Если же ее указать, то германская промышленность – то есть те, кто платит по счетам, – может рухнуть в один миг.
      – А почему нам так важно это знать?
      – Потерпите минутку. Я хочу, чтобы вы сами разобрались... Вы догадываетесь, кто осуществляет выполнение Версальского договора? Вы знаете, чей голос превалирует при принятии решений, ориентированных на план Дауэса? Кто в основном контролирует внутреннюю экономику Германии?
      Кэнфилд положил газету на пол.
      – Да. Какой-то комитет.
      – Союзная контрольная комиссия.
      – К чему вы клоните? – Кэнфилд поднялся с кресла.
      – А к тому, что вы и сами начинаете подозревать. Три человека из цюрихской группы входят в состав Союзной контрольной комиссии. Фактически Версальский договор реализуется именно этими людьми. Действуя сообща, цюрихская группа может буквально манипулировать германской экономикой. Ведущие промышленники из государств, граничащих с Германией на севере, западе и юго-западе, в содружестве с наиболее крупными финансистами внутри самой Германии. Волчья стая. Они позаботятся о том, чтобы силы, действующие в Германии, пребывали в постоянной конфронтации друг с другом. Когда произойдет взрыв – а он наверняка произойдет, – они моментально появятся на авансцене и соберут все осколки. Для осуществления этого иезуитски искусного плана им необходима лишь политическая основа операции. Поверьте мне на слово – они ее нашли. В лице Адольфа Гитлера и его нацистов... В лице моего сына, Алстера Стюарта Скарлетта.
      – Бог ты мой! – тихо произнес Кэнфилд, не сводя с Элизабет глаз. Он не совсем вник в детали, но вполне осознал весь ужасный смысл сказанного.
      – Пора отбывать в Швейцарию, мистер Кэнфилд. О подробностях он расспросит ее в пути.

      Все телеграммы были составлены на английском и были совершенно идентичны. Телеграммы были отправлены в штаб-квартиру компании или корпорации на имя лица, занимающего самое высокое положение.
      С учетом временных поясов телеграммы должны прибыть ровно в полдень в понедельник и быть вручены лично адресату под расписку.
      Элизабет Скарлатти желала, чтобы ее адресаты письменно и без малейшего промедления подтвердили получение телеграммы. Она желала также, чтобы они незамедлительно, отложив все дела, сообщили, что ознакомились с содержанием ее телеграфного послания.
      А содержание было следующим:
      "Через покойного маркиза де Бертольда корпорация Скарлатти индастриз единолично представляемая адресантом данного послания информировала о вашей консолидации тчк Адресант как единственный полномочный представитель Скарлатти считает что существуют сферы взаимного интереса тчк Активы Скарлатти могут быть предоставлены на определенных условиях в ваше распоряжение тчк Адресант прибудет в Цюрих через две недели вечером 3 ноября в девять часов тчк Переговоры состоятся в Фальке-хаус
       Элизабет Уикхем Скарлатти".
      Последовало тринадцать ответных телеграмм на разных языках, но всем им было присуще нечто общее.
      Страх.
      Пришла еще одна, четырнадцатая телеграмма, отправленная из номера мадридской гостиницы «Эмпрадор», зарезервированного для господина Генриха Крюгера. Господин Генрих Крюгер был в бешенстве.
      – Я не допущу этого! Этому не бывать! Я их всех пошлю на смерть! Смерть! Смерть! Смерть! Ее предупредили! Всем смерть! Всем до единого! Сегодня вечером разошлю приказы! Сейчас же, немедленно!
      Чарльз Пеннингтон, приставленный Людендорфом к Крюгеру в качестве телохранителя, стоял у ведущей на балкон двери, нежась в косых лучах испанского солнца.
      – Восхитительно! Просто восхитительно!.. Не будьте же ослом. – Он не любил смотреть на Генриха Крюгера. И в обычном-то состоянии это лицо было достаточно гадким. В гневе же становилось просто омерзительным.
      – Не смей говорить мне...
      – Да бросьте вы! Не делайте глупости. – Пеннингтон видел, как Крюгер злобно сжимает в кулаке телеграмму от Говарда Торнтона, в которой сообщалось о предстоящей встрече с мадам Скарлатти в Цюрихе. – Ну какая вам, черт возьми, разница? Всем вам вместе и каждому в отдельности? – Пеннингтон сам вскрыл конверт и прочел послание, потому что, как объяснил он Крюгеру, представления не имел, когда тот вернется со встречи с папским нунцием. Ведь дело могло оказаться безотлагательным. Чего он, однако, не сообщил Крюгеру, так это того, что Людендорф велел ему вскрывать все письма, равно как прослушивать все телефонные разговоры этого зверя. И он делал это с удовольствием.
      – Нам больше никто не нужен! Мы больше никого не можем брать в долю! Не можем! Цюрих запаникует! Они набросятся на нас, как волки!
      – Они все получили телеграммы. Если они решили приехать, их уже не остановить. Кроме того, у этой Скарлатти тигриные зубы, если, конечно, она – та, кого я имею в виду. Она ворочает миллионами... Чертовски выгодно ее участие в нашем деле. Я был невысокого мнения о Бертольде, наверно, даже совсем неважного – вонючий французский еврей, – но раз он провернул такое дельце, готов снять перед ним шляпу. Как бы там ни было, повторяю, вам-то что?
      Генрих Крюгер глядел на элегантного англичанина, в этот момент как раз поправлявшего манжеты, чтобы они выглядывали из рукавов ровно на столько, на сколько положено. Красно-черные запонки прекрасно смотрелись на светло-голубом фоне рубашки. Крюгер знал, что эта ангельская наружность обманчива: как и «светский лев» Бутройд, Пеннингтон был убийцей, получавшим чувственное наслаждение от своего ремесла. Кроме того, к нему с уважением относился Гитлер, пожалуй, даже с большим, чем к Йозефу Геббельсу. Тем не менее, Крюгер принял решение. Он не мог допустить такого риска.
      – Эта встреча не состоится! Она будет убита. Я ее убью.
      – В таком случае я обязан напомнить вам, что такое решение должно быть согласовано со многими лицами. Вы не можете принять его самостоятельно. А на согласие остальных и не надейтесь.
      – Вы здесь не для того, чтобы лезть со своими советами!
      – О! Вы ошибаетесь. Я получил инструкции от Людендорфа. И он, разумеется, знает о послании Торнтона: я сообщил ему по телефону несколько часов назад. – Пеннингтон небрежно глянул на часы. – Я иду в город обедать... Если честно, я предпочел бы поесть в одиночестве, но если вы настаиваете, так и быть, потерплю вашу компанию.
      – Ах ты, пес! Я сверну тебе твою сучью шею!
      Пеннингтон рассвирепел. Он знал, что Крюгер не вооружен, его револьвер лежит в спальне на комоде, и в нем возник соблазн. Он мог бы сейчас убить Крюгера, предъявить телеграмму в качестве доказательства и сказать, что Крюгер отказался повиноваться. Но его сдерживала перспектива бегства от испанских властей, тогда придется спешить, а ему спешить не хотелось. Кроме того, Крюгеру предстояло еще выполнить порученную ему работу: убрать Говарда Торнтона.
      – Интересно, каким образом. Ведь существует много различных способов.
      И Пеннингтон достал из подплечной кобуры маленький пистолет.
      – Например, я могу сейчас выпустить одну пулю прямо вам в рот. Но я не сделаю этого, несмотря на ваше провокационное поведение, потому что порядок есть порядок. К тому же мне пришлось бы отвечать за свой поступок – и, без сомнения, полной мерой. Но вы будете мертвы, обещаю, если станете решать этот вопрос в одиночку.
      – Ты не знаешь эту Скарлатти, Пеннингтон. Я знаю! Как она могла прознать про Бертольда? Что она могла выведать у него?
      – Разумеется, вы ведь старинные друзья! – Пеннингтон отвел в сторону пистолет и рассмеялся.
      Как! Как? Она не посмеет бросить ему вызов! Единственное, чем она дорожит, – это имя Скарлатти, корпорация «Скарлатти», ее будущее. Ведь она знает, что он не остановится ни перед чем, чтобы уничтожить все это! Так как? Почему?
      – Этой женщине нельзя доверять! Ей нельзя доверять!
      Чарльз Пеннингтон опустил пистолет в кобуру под мышкой, одернул пиджак, подошел к двери и спокойно спросил:
      – Неужели, Генрих?.. Так-таки и нельзя?
      Англичанин закрыл за собой дверь, оставив в комнате лишь тонкий аромат одеколона «Ярдли».
      Генрих разгладил смятую телеграмму.
      Торнтон охвачен паникой. Каждый из оставшихся тринадцати членов цюрихской группы получил такую же телеграмму от Элизабет Скарлатти. Но никто, кроме Торнтона, не знал, кто он, Крюгер, на самом деле.
      Значит, нужно действовать быстро. Пеннингтон был прав. Если он отдаст приказ об убийстве Элизабет Скарлатти, его самого ликвидируют. Однако не исключено, что после встречи в Цюрихе согласие на устранение Элизабет Скарлатти будет получено. Да, после Цюриха.
      А сейчас самое главное – участок Торнтона. Он велел Торнтону, ради его собственной безопасности, продать его. Напуганный Торнтон не возражал, и болван нунций отлично сыграл ему на руку. Во славу Иисуса и ради нового удара по богопротивному большевизму.
      Деньги и документы будут переведены в течение недели. Торнтон поручил осуществление сделки своему адвокату из Сан-Франциско.
      Как только земля станет его собственностью, Генрих Крюгер отдаст приказ о ликвидации Торнтона.
      И, когда эта никчемная жизнь оборвется, Генрих Крюгер обретет свободу. Он станет истинным светочем нового порядка. И никто уже не будет знать, что Алстер Скарлетт жив.
      Кроме одного человека.
      Он сразится с ней в Цюрихе.
      И в Цюрихе ее уничтожит.

      Посольский лимузин взобрался на холм и подкатил к фасаду роскошного двухэтажного особняка в Фэрфаксе, штат Вирджиния. Это была резиденция атташе Веймарской республики Эриха Рейнгардта, племянника единственного входящего в элиту германской армии генерала, который открыто поддерживал новое движение – движение нацистов. Молодой отпрыск старинного прусского рода также симпатизировал движению.
      Некий элегантный господин с нафабренными усами выбрался из задней дверцы машины и ступил на асфальтовую дорожку. Он окинул взглядом украшенный лепниной фасад особняка:
      – Симпатичное гнездышко.
      – Рад вас видеть, Пул, – с улыбкой сказал молодой Рейнгардт, пожимая руку сотруднику фирмы «Бертольд и сыновья».
      Они вошли в дом, и Эрих Рейнгардт провел своего гостя в заставленный книгами кабинет. Он предложил Пулу располагаться в кресле, сам же направился к застекленному шкафчику за бокалами и бутылкой виски.
      – Итак, перейдем к делу. Вы преодолели три тысячи миль – а океан в это время года не располагает к путешествию – специально, чтобы встретиться со мной. Я, естественно, польщен, но чем могу?..
      – Кто организовал убийство Бертольда? – резко спросил Пул.
      Эрих Рейнгардт оторопел. Он подался вперед, поставил бокал на низенький столик и выставил руки ладонями вперед, как бы отстраняя собеседника, потом заговорил медленно, тщательно подбирая слова:
      – Мой дорогой гость, почему вы думаете, что я каким-то образом причастен к этому? То есть я – со всей возможной прямотой – хочу сказать, что вы либо заблуждаетесь относительно моего могущества, либо убийство мсье Бертольда так потрясло вас, что вы утратили ощущение реальности.
      – Лэбиш не убил бы его, если бы не получил соответствующего приказа. Причем приказа от какого-то весьма влиятельного лица.
      – Ну, начнем с того, что я таким лицом не являюсь. Во-вторых, у меня нет причины. Я любил мсье Бертольда.
      – Вы едва его знали.
      Рейнгардт рассмеялся.
      – Прекрасно. Тем меньше оснований для подозрений...
      – Я же не говорю, что вы лично это сделали. Я спрашиваю, кто и почему желал его смерти. – Пулу изменило свойственное ему хладнокровие. На то у него были веские причины: у этого строптивого пруссака, кажется, имеется ключ к разгадке, и он. Пул, не отступит, пока не докопается до истины. – Знал ли Бертольд что-нибудь такое, что все его родственники предпочли бы держать в тайне от него.
      – Абсурдное предположение.
      – Так знал или нет?
      – Жак Бертольд был нашим резидентом в Лондоне! Он занимал уникальное положение в Англии, обеспечивавшее ему дипломатическую неприкосновенность. Его влияние ощущалось во многих странах, он входил в двадцатку мировой промышленной элиты. Его гибель стала огромной утратой для всех нас! Как вы можете позволить себе предположить, что в его смерти повинен кто-то из нас!
      – Странно, что вы не ответили на мой вопрос. – Пул повысил голос. – Может, ему было известно нечто такое, что кое-кому в Мюнхене могло показаться опасным?
      – Если так, то я не имею об этом ни малейшего представления!
      Зато Пул знал. Возможно, он только один и знал. Если бы только он мог быть уверен!
      – Будьте любезны, налейте мне еще виски. Извините за несдержанность. – Он улыбнулся. Рейнгардт рассмеялся.
      – Вы просто невозможны. Дайте мне ваш бокал... Вам не повезло – вы преодолели три тысячи миль впустую.
      Пул пожал плечами. Он привык к переездам – когда удачным, когда не очень. Всего лишь полгода назад его посылали сюда же Бертольд и его странный друг, уродец Генрих Крюгер. Тогда поручение было простым: завести знакомство с одной молодой дамой, разузнать, что она слышала от старухи Скарлатти. Он потерпел фиаско: ему помешал этот Кэнфилд. Удачливый агент по сбыту спортивных товаров. Зато он преуспел в выполнении других приказов Крюгера. Выследил банкира Картрайта. Убил его, вскрыл сейф и изъял соглашение банкира с Элизабет Скарлатти.
      Именно тогда он и узнал настоящее имя Генриха Крюгера. В ту пору сын Элизабет Скарлатти как раз нуждался в союзнике и Жак Бертольд стал таким союзником. И в благодарность за эту драгоценную дружбу Алстер Скарлатти приказал его убить. Приказал убить человека, который делал для него все возможное.
      И он. Пул, отомстит. Но, прежде чем мстить, необходимо убедиться, что он не ошибается в своем подозрении. Ни нацистские вожди, ни члены цюрихской группы не знают, кто такой Крюгер. Значит, Крюгер убил Бертольда ради того, чтобы сохранить в тайне свое истинное имя.
      Разоблачение может стоить движению миллионов.
      Эрих Рейнгардт подошел к Пулу.
      – О чем вы задумались, мой милый друг? Впрочем, можете молчать.
      – О?.. Да, поездка получилась неудачная, Эрих. Вы правы. – Пул откинул голову на спинку кресла, прикрыл ладонью глаза, потер лоб. Рейнгардт вернулся к своему креслу.
      – Вам нужен отдых... Знаете, что я думаю? Я думаю, вы правы. Наверное, нашелся какой-то дурак, который действительно отдал такой приказ.
      Изумленный Пул открыл глаза.
      – Да! – продолжал Эрих. – Пожалуй, вы правы. И этого человека надлежит укоротить!.. Штрассер борется с Гитлером и Людендорфом. Экхарт мечется как безумец. Киндорф вопит. Йодль предает в Баварии. Грефс устраивает кутерьму на севере. Даже мой собственный дядя, знаменитый Вильгельм Рейнгардт, сделался посмешищем всей Германии. Он произносит речи, а я слышу, как у меня за спиной Америка покатывается со смеху. Я говорил вам, мы расколоты на десяток фракций. Волки перегрызают друг другу глотки. Так мы ничего не добьемся! Ничего, если этому не положить конец! – Эрих Рейнгардт не скрывал своей ярости. Он вновь вскочил с кресла. – Они все упрямы как ослы. Мы можем потерять цюрихскую группу. Если мы не сумеем договориться между собой, как, думаете, долго они будут поддерживать нас? Эти люди не заинтересованы в тех, кто не способен использовать грядущую власть для своего собственного блага. Им наплевать на укрепление немецкой марки во славу нового порядка, новой Германии. Равно как на любые амбиции какой бы то ни было нации. Их богатство обеспечивает им свободу действий. Они сотрудничают с нами ради одной-единственной цели – ради собственной власти. Если мы дадим хоть один повод усомниться в том, что мы именно те, за кого себя выдаем, что мы действительно носители нового порядка Германии, – они отвернутся от нас. Они оставят нас ни с чем! Даже те из них, в чьих жилах течет истинно арийская кровь!
      Гнев Рейнгардта пошел на убыль. Он попытался улыбнуться, но улыбка у него не получилась, зато, как бы в порядке самокомпенсации, он осушил залпом свой бокал и быстро направился к бару.
      Если бы только Пул был уверен! – Я понимаю, – едва слышно произнес он.
      – Да. Я полагаю, что вы понимаете. Вы давно и дружно работали с Бертольдом. Вы совершили массу полезных дел... – Он обернулся и уставился на Пула. – Я вот что, собственно, хочу сказать. Все, ради чего мы трудились, может пойти насмарку из-за этих внутренних разногласий. Достижения Функе, Бертольда, фон Шнитцлера, Тиссена, даже Крюгера превратятся в прах, если мы не объединимся. Мы должны сплотиться вокруг одного, быть может, двух приемлемых вождей...
      Вот оно! Это знак. Теперь Пул был уверен. Рейнгардт назвал имя! Крюгер!
      – Может быть, Эрих, вы правы. Но вокруг кого? – Назовет ли Рейнгардт это имя еще раз? Более чем сомнительно, потому что Крюгер не немец. Но как, ни малейшим образом не выказывая своей озабоченности, вынудить Рейнгардта еще раз обронить имя, просто-напросто еще раз упомянуть его?
      – Возможно, Штрассера. Он силен, привлекателен. Людендорф действительно обладает славой национального героя, но он уже чересчур стар. А понаблюдайте за этим Гитлером, Пул! Вы читали протоколы его выступлений на мюнхенском суде?
      – Нет. А стоит?
      – Да! Он заражает энергией! Фантастически красноречив! И глубок!
      – У него много врагов. Ему запрещено выступать с речами почти во всех землях и княжествах Германии.
      – Неизбежные издержки в поступательном движении к власти. Запреты на его речи уже снимаются. Теперь Пул внимательно всматривался в Рейнгардта.
      – Гитлер дружит с Крюгером, да?
      – Ах! А вы бы не дружили? У Крюгера миллионы! Это благодаря Крюгеру Гитлер получил свои автомобили, своего шофера, замок в Берхтесгадене. Бог ведает, что еще. Не думаете же вы, что он купил все это на свои авторские гонорары, а? Смешно. В прошлом году Гитлер при заполнении налоговой декларации указал доход, которого, пожалуй, не хватило бы и на покупку двух шин к «мерседесу»; – Рейнгардт рассмеялся. – Слава Богу, нам удалось приостановить следствие в Мюнхене. Да, Крюгер – это благо для Гитлера.
      Теперь Пул был абсолютно уверен. Участники цюрихской группы не знали, кто такой в действительности Генрих Крюгер!
      – Эрих, мне пора. Вы не позволите вашему шоферу отвезти меня обратно в Вашингтон? Был бы вам весьма обязан.
      – Ну разумеется, мой дорогой друг.

* * *

      Пул открыл дверь своего номера в гостинице «Амбассадор». Услышав звук поворачиваемого в замке ключа, сидевший в номере человек вытянулся по стойке «смирно».
      – Это я, Буш.
      – Телеграмма из Лондона, мистер Пул. Я подумал, лучше доставить ее вам лично, нежели зачитывать по телефону.
      Пул открыл конверт и развернул послание:
      «Герцогиня покинула Лондон тчк Место назначения установлено Женева тчк Слухи о совещании Цюрихе указания телеграфируйте Парижское отделение».
      Пул крепко стиснул зубы, но гнев рвался наружу. «Герцогиня» – закодированное имя Элизабет Скарлатти. Итак, она отправилась в Женеву. Сто десять миль от Цюриха. Отнюдь не увеселительная прогулка: в такой поездке каждый километр чреват большой опасностью.
      То, чего так боялся Жак Бертольд – заговора или контрзаговора, – теперь запущено в действие. Элизабет Скарлатти и ее сын «Генрих Крюгер» предпринимают свои меры. По отдельности или сообща? Кто знает...
      Пул принял решение.
      – Отошлите в парижское отделение следующую телеграмму: «Не допускайте герцогиню к рынку. Ее заявку необходимо немедленно изъять из наших списков. Повторяю, не допускайте герцогиню».
      Пул отпустил курьера и подошел к телефону. Нужно было срочно забронировать билет, пора в Цюрих.
      Переговоры не состоятся. Он не допустит. Он убьет мать, разоблачит убийцу сына! Смерть Крюгера не заставит себя ждать!
      Большего сделать для Бертольда он не мог.

      Звонко перестукивая колесами, поезд въезжал по старомодному, перекинутому через Рону мосту в Женеву. Элизабет Скарлатти сидела в своем купе и смотрела в окно – сначала на плывущие по реке баржи, потом ее взору открылись высокие берега, а вслед за тем и обширная территория сортировочного парка. Женева – опрятный город. Но есть в его облике нечто, помогающее скрывать интенсивную борьбу множества наций и тысяч титанов коммерции за дальнейшее обогащение. Элизабет пришла в голову мысль, что люди вроде нее – неотъемлемые частицы живого организма этого города, их существование невозможно без нее, иными словами. Женева немыслима без таких, как Элизабет Скарлатти.
      Она глядела на багаж, сложенный на соседней полке. Один чемодан – с необходимой в поездке одеждой, а три других, поменьше, были набиты документами. Документами, вкупе составляющими настоящую орудийную батарею. Исчерпывающие данные о «стоимости» каждого члена цюрихской группы. О ресурсах каждого из них. Дополнительная информация ждала ее в Женеве. Но то было уже оружие другого рода. Нечто вроде «Книги по домоводству»: в Женеве ее ждало не что иное, как исчерпывающе полный перечень имущества «империи Скарлатти» с экспертной оценкой стоимости каждой единицы контролируемых ею фондов. И убийственным это ее оружие становилось благодаря его маневренности. Против каждой единицы фондов значились четко сформулированные условия продажи. Сделку можно было осуществить немедленно, отбив телеграмму ее адвокатам.
      И сделки эти будут непременно осуществлены.
      Каждая единица была снабжена не двумя, как обычно, колонками с обозначением налоговой и коммерческой цены, а тремя. Эта третья колонка представляла собой подсчет гарантированного дохода покупателя от каждой конкретной сделки. Доход во всех случаях был равен небольшому состоянию – это высокий уровень ведения финансовых операций.
      И Элизабет делала ставку на этот последний фактор. Тут она отступала от собственных принципов, но и это входило в ее планы.
      В ее непонятных для сотрудников «Скарлатти индастриз» распоряжениях, переданных на противоположный берег Атлантики, звучало одно и то же условие: каждый контакт – а для выполнения этой задачи бригады специалистов должны были работать посменно по двенадцать часов в сутки – необходимо осуществлять в абсолютной тайне. Гарантированные прибыли позволяли каждому из возможных покупателей чувствовать себя героем в своих собственных глазах и в глазах своей клиентуры. Но за это нужно было платить абсолютным молчанием – до завершения операции. Вознаграждение того стоило. Миллионеры, финансовые тузы, банкиры Нью-Йорка, Чикаго, Лос-Анджелеса и Палм-Бич встречались в конференц-залах со своими достойными партнерами из одной из наиболее престижных адвокатских фирм Нью-Йорка. Говорили приглушенными голосами, обменивались многозначительными взглядами. Вершились финансовые убийства. Скреплялись подписями.
      Иначе и быть не могло.
      Невероятно прибыльное дело приводит в возбуждение, а возбуждение развязывает языки.
      Двое-трое перемолвились словечком. Потом четверо, потом целая дюжина. Но все же не более того... Как-никак, а цена.
      Кое-кто кое-куда позвонил, нет, не из офиса – из уединенной тиши библиотек или закрытых на ключ кабинетов, ночью, при мягком свете настольных ламп, с бокалом добротного виски, зажатым в руке.
      И в самых высоких финансовых кругах начали циркулировать слухи, что в империи Скарлатти творится нечто необычное.
      Этого-то и добивалась Элизабет. Большего ей и не требовалось. В конце концов слухи достигли ушей участников цюрихской группы.

* * *

      Мэтью Кэнфилд сидел в своем купе, привалившись спиной к стене и водрузив ноги на единственный чемодан, стоявший на соседней полке; ступни его ног упирались в обитую бархатом стену. Он тоже смотрел в окно на приближающуюся Женеву. Он только что докурил одну из своих любимых тонких сигар, и над ним слоистыми облачками витал дым. Он подумал, не открыть ли окно, но ему было лень не то что встать, но даже пошевелиться.
      С того дня, как они с Элизабет Скарлатти договорились о месячной отсрочке, прошло две недели. Четырнадцать бестолковых дней болезненно сказались на его настроении: ему нечего было делать, да никто и не ожидал от него каких-либо действий. Элизабет работала сама. Она солировала. Она парила в одиночестве, как благородная орлица, зорким глазом окидывая безграничные просторы своих частных небес.
      Вся его работа заключалась в закупке канцелярских принадлежностей: бумаги, карандашей, записных книжек и бесчисленных коробочек со скрепками.
      Даже издатель Томас Оугилви отказался принять его, видимо предупрежденный Элизабет.
      Даже Джанет держалась на расстоянии, всегда тактично извиняясь за свое поведение. Он начал догадываться, что произошло: ему уготована участь жиголо. Он продал себя, его услугами попользовались, их оплатили. В данный момент в нем не нуждались, но он может еще понадобиться.
      Неужели с Джанет все кончено? Да разве возможно такое? Он говорил себе: нет! Она внушала ему то же самое. Она просила его набраться терпения, ждать, но не обманывала ли она саму себя?
      Он начал сомневаться в своей способности делать правильные умозаключения. Он давно уже бездействовал, вдруг механизм проржавел? И можно ли его исправить? Он вынужден пребывать в чуждом ему мире.
      Здесь все было чужим – за исключением Джанет. Она, как и он, не принадлежит этому миру. Она принадлежит ему. Должна принадлежать!
      Раздался двойной гудок локомотива, огромные колеса заскрежетали: поезд прибывал на железнодорожный вокзал Женевы. Элизабет забарабанила в перегородку, разделявшую их купе. Стук резанул по нервам: так нетерпеливый хозяин дома подзывает слугу.
      Так, собственно, оно и было.

* * *

      – Я возьму один чемодан, а вы – два остальных. Носильщики пусть заберут все прочее.
      Покорно следуя указанию, Кэнфилд отдал распоряжения проводнику и двинулся вслед за Элизабет из вагона.
      С двумя чемоданами в руках он чуть замешкался и отстал от Элизабет на несколько шагов: она уже вышагивала по бетонной платформе в направлении вокзала. Благодаря этим-то двум чемоданам они и избежали смерти минутой позже.
      Еще выходя из вагона, Кэнфилд заметил в конце платформы какой-то движущийся предмет, похожий на багажную тележку, и, естественно, не придал этому значения. Его внимание было приковано к Элизабет.
      Вскоре у него за спиной послышались тревожные голоса. Охваченные страхом люди метались из стороны в сторону. Он оглянулся назад и понял, что происходит.
      По платформе с бешеной скоростью мчалась багажная тележка с огромной, лежащей на ней стальной пластиной, похожей на гигантскую бритву. Это чудовище катилось прямо на них.
      Кэнфилд ринулся к Элизабет и отпихнул ее в сторону. В следующий же момент стальное чудовище врезалось в стенку вагона всего в футе от них.
      Публика на платформе была в панике. Отовсюду неслись истерические крики и рыдания. К месту происшествия мчались проводники.
      Элизабет, с трудом переводя дыхание, прошептала на ухо Кэнфилду:
      – Чемоданы! Чемоданы у вас?
      Кэнфилд, к собственному изумлению, обнаружил, что все еще держит один из них в левой руке: чемодан оказался зажатым между спиной Элизабет и вагоном. Он вытащил его и взял в правую руку.
      – Один у меня. Я пошел за другим.
      – Разыщите его!
      – Конечно, мадам!
      – Найдите немедленно, вы, идиот!
      Кэнфилд ринулся в толпу. Вскоре он увидел изрядно потрепанный чемодан – по нему проехало переднее колесо тележки. Чемодан лежал на платформе, и ошалевшие от страха пассажиры старательно обходили его стороной. Не помня себя от радости, Кэнфилд протиснулся к чемодану и уже хотел его взять, когда увидел еще чью-то руку, тянущуюся к чемодану. Рука была довольно крупная с пухлыми пальцами, судя по всему, все-таки женская. Присев на корточки, Кэнфилд как бы нырнул вперед, высвобождая себе пространство, и, дотянувшись пальцами до чемодана, слегка отодвинул его. И тут же инстинктивно вцепился в запястье этой здоровенной лапищи. Он взглянул вверх и увидел налитое кровью, злобное лицо с выпученными глазами и тяжелым подбородком. Бульдожье лицо. Где же он видел это отвратительное существо?.. Ну конечно же в красно-черном холле богатого нью-йоркского особняка. Эту мерзкую физиономию он не забудет до конца своих дней.
      Их глаза встретились. Женщина была в твидовом жакете и темно-зеленой тирольской шляпе, из-под которой выбивались пряди седеющих волос. Ее необъятное тело как бы зависло над ним, давило к земле. С неимоверной силой дернувшись, она освободила руку, толкнула Кэнфилда в грудь, и он повалился назад, прямо на тележку, в гущу столпившихся вокруг людей. Она стремительно нырнула в толпу, двигавшуюся к вокзалу, и в мгновение ока растворилась в ней.
      Кэнфилд поднялся и обхватил чемодан обеими руками, поискал глазами тирольскую шляпу, но экономки нигде не было видно. Вокруг него, тараща глаза, теснились пассажиры.
      Он вернулся к Элизабет.
      – Выведите меня отсюда. Быстрей!
      Они пошли по платформе, Элизабет вцепилась в его руку с такой силой, какой он в ней и не подозревал: ему было даже больно.
      – Началось, – сказала она, глядя прямо перед собой.
      Они подошли ко входу в переполненный пассажирами вокзал. Кэнфилд беспрерывно вертел головой, выискивая тучную женщину в тирольской шляпе.
      Наконец через южные ворота они вышли на привокзальную площадь – Айзенбанплац и увидели длинную вереницу свободных такси.
      Кэнфилд не позволил Элизабет сесть в первое. Она заволновалась. Ей хотелось как можно быстрее уехать.
      – Багаж нам пришлют.
      Он не ответил, а повел ее за руку вдоль цепочки такси, и усадил только в третью машину. Плотно захлопнул за собой дверцу и уставился на смятый дорогой чемодан фирмы «Марк Кросс». Он вспомнил гневное, мерзкое лицо Ханны: если на свете действительно существует женщина – демон тьмы, то это она. Кэнфилд назвал шоферу нужный им отель.
      – Нам предстоит захватить багаж? – осведомился шофер.
      – Нет, его доставят в отель, – ответила Элизабет. Мадам только что пережила жуткое потрясение, поэтому он решил не рассказывать ей пока о Ханне: пусть успокоится. Вообще-то неизвестно, кто больше сейчас нуждается в спокойствии: он или она. Руки у него еще подрагивали. Он бросил взгляд на Элизабет: она по-прежнему смотрела прямо перед собой невидящим взглядом.
      – Вы в порядке?
      Она с минуту молчала. Потом произнесла:
      – Мистер Кэнфилд, на вас возлагается огромная ответственность.
      – О чем вы говорите?
      Она повернула к нему голову: от былого величия и высокомерия не осталось и следа.
      – Не дайте им убить меня, мистер Кэнфилд. Не дайте им убить меня сейчас. Заставьте их потерпеть до Цюриха... После Цюриха пусть делают что угодно.

      Уже три дня Элизабет и Кэнфилд жили в отеле «Д'Аккорд», и за все это время Кэнфилд лишь однажды выходил в город. И обнаружил, что за ним постоянно следовали двое. Они не пытались напасть на него – видно, не хотели связываться с мелкой рыбешкой и привлекать к себе внимание женевской полиции, известной своей беспримерной строгостью к тем, кто покушается на благостный покой нейтрального города. Опыт подсказывал, что стоит ему появиться на улице с Элизабет, как немедленно последует что-нибудь подобное тому, что произошло на вокзале. Как бы ему хотелось послать весточку Бену Рейнольдсу, но нельзя: ему ведь было приказано не соваться в Швейцарию. Он намеренно избегал в своих отчетах всякой серьезной информации: Элизабет следила, чтобы отчеты были до предела выхолощены, отчего «Группа 20» имела крайне туманное представление об истинном положении дел и мотивах тех или иных его действий. Если бы он запросил о помощи, ему пришлось бы хоть что-то объяснить, и это объяснение привело бы к незамедлительному и однозначному вмешательству посольства. Рейнольдс не стал бы искать законных оснований; он попросту задержал бы Кэнфилда и отправил за решетку.
      Последствия легко предсказуемы: Элизабет автоматически лишается какого бы то ни было шанса добраться до Цюриха. Скарлетт убьет ее в Женеве. А следующей мишенью будет оставшаяся в Лондоне Джанет. Не сможет же она бесконечно сидеть в «Савое». Дерек, в свою очередь, не сможет бесконечно оставаться гарантом ее безопасности. Однажды она съедет из гостиницы, либо Дерек утратит бдительность. И ее убьют. Наконец, Чанселлор Дрю, его жена и семеро детей: у них у всех отыщется сотня серьезных причин покинуть канадское убежище. И Алстер Стюарт Скарлетт одержит победу.
      Мысли о Скарлетте вызывали в Кэнфилде такую ярость, что он на время забывал и усталость, и страх. Почти забывал.
      Он вошел в гостиную, превращенную Элизабет в настоящий офис. Она сидела за большим столом в центре комнаты и что-то писала.
      – Вы помните экономку в доме вашего сына? – спросил он.
      Элизабет отложила в сторону карандаш – это был знак вежливости, а не интереса.
      – Да, я видела ее несколько раз.
      – Откуда она взялась?
      – Насколько я помню, Алстер привез ее с собой, когда вернулся из Европы. Она держала охотничий домик в... южной Германии. – Элизабет внимательно смотрела на Кэнфилда. – Почему вы спрашиваете?
      Спустя годы он вспомнит: эти несколько шагов он сделал только потому, что пытался затянуть время, обдумывая, как сообщить Элизабет Скарлатти о Ханне, чтобы не напугать старую даму. Короче, он сделал несколько шагов и очутился между окном и Элизабет. Память об этом он сохранит до конца жизни.
      Раздался звон стекла, и тут же его левое плечо пронзила резкая боль. От удара Кэнфилда крутануло, бросило на стол, бумаги разлетелись во все стороны, лампа грохнулась на пол. Второй и третий выстрелы угодили в паркет, полетели щепки. Кэнфилд в панике бросился к Элизабет и стащил ее на пол. Боль в плече усилилась, по рубашке расплывалось кровавое пятно.
      Все произошло в какие-нибудь пять секунд. Элизабет жалась к стене. В ней волной поднимался страх – и острое чувство благодарности к лежавшему перед ней на полу Кэнфилду. Он пытался ладонью зажать рану на плече. Элизабет была уверена, что он бросился вперед, чтобы грудью защитить ее от пуль. Позже Кэнфилд никогда и не пытался разубедить ее в этом.
      – Вы опасно ранены?
      – Не знаю. Чертовски больно. Первая рана в моей карьере. В меня вообще никогда прежде не стреляли... – Ему трудно было говорить. Элизабет двинулась было к нему. – Черт возьми! Оставайтесь на месте! – Он посмотрел вверх и обнаружил, что из этого положения окна не видно. – Попробуйте дотянуться до телефона. Ползком, по полу. Ползком, говорю!.. Похоже, мне нужен врач... Врач... – Он потерял сознание.
      Через полчаса Кэнфилд очнулся. Он лежал в своей кровати, левая половина груди была туго забинтована. Он едва мог пошевельнуться Вокруг него, в каком-то зыбком тумане, толпились люди. Потом он увидел Элизабет, стоявшую у изножья кровати и смотревшую на него. Справа от нее стоял мужчина в пальто, за ним – полицейский в форме. Над ним склонился лысый, со строгим лицом мужчина в белом халате, очевидно врач. Он обратился к Кэнфилду по-английски, но с сильным французским акцентом.
      – Пошевелите левой рукой, пожалуйста. Кэнфилд повиновался.
      – Теперь ногой.
      Он вновь повиновался.
      – Можете повертеть головой? – Что?
      – Подвигайте головой, вперед и назад. Похоже, сейчас на все двадцать миль вокруг «Д'Аккорда» нельзя было сыскать человека более довольного, чем Элизабет. Она даже улыбалась. Кэнфилд покачал головой.
      – Рана у вас несерьезная, – твердо заключил врач.
      – Похоже, вы разочарованы, – парировал Кэнфилд.
      – Вы позволите задать ему несколько вопросов, герр доктор? – сказал стоявший рядом с Элизабет швейцарец.
      Доктор ответил по-английски:
      – Да. Пуля прошла навылет. И тут заговорила Элизабет:
      – Я объяснила этому господину, что вы просто сопровождаете меня в моей деловой поездке. Мы крайне изумлены происшедшим.
      – Я бы предпочел, чтобы этот господин отвечал сам, мадам.
      – Честное слово, мне нечего вам сказать, мистер... – И Кэнфилд умолк. К чему строить из себя героя? Ему нужна помощь. – Но если подумать, то, может быть, и есть. – Он взглянул на врача, который как раз надевал пальто. Швейцарец понял.
      – Очень хорошо. Мы подождем.
      – Мистер Кэнфилд, а о чем, собственно, мы будем говорить?
      – О том, как добраться до Цюриха.
      Элизабет поняла.
      Доктор вышел, а Кэнфилд обнаружил, что может лежать на правом боку. Агент швейцарской полиции обошел кровать, чтобы быть поближе к нему.
      – Присаживайтесь, сэр, – сказал Кэнфилд. – То, что я вам скажу, покажется глупым всем, кто вроде вас и меня вынужден в поте лица своего зарабатывать на жизнь. – Кэнфилд заговорщически подмигнул. – Это частное дело – никакого вреда для кого-либо вне пределов семьи, но вы можете помочь... Ваш подчиненный говорит по-английски?
      Швейцарец бросил быстрый взгляд на полицейского в форме.
      – Нет, мсье.
      – Отлично. Так вот вы, повторяю, можете помочь. Кроме того, благородная репутация вашего честного города... и вашей службы...
      Агент тайной полиции придвинул стул еще ближе.
      Он был в полном восторге.

* * *

      Их поезд отправляется через четверть часа, машина и шофер заказаны по телефону. Билеты приобретены туристической службой гостиницы, фамилия Скарлатти четкими буквами внесена в журнал. Багаж спущен в холл первого этажа за полчаса до отъезда и находится под присмотром швейцара. Ярлыки выписаны четко, вагон и купе отмечены, гостиничным носильщикам известен даже номер такси. Кэнфилд надеялся, что при желании любой, даже слабоумный сможет выяснить, каким поездом уезжает Элизабет Скарлатти.
      От гостиницы до вокзала можно было доехать приблизительно за десять минут. За полчаса до отхода цюрихского поезда в лимузин села старая дама, чье лицо было закрыто густой черной вуалью, а с ней стройный молодой мужчина в новой фетровой шляпе, левая рука у него была на перевязи. Их сопровождали два сотрудника женевской полиции, державшие руки на рукоятях пистолетов.
      Все в порядке. Путешественники быстрым шагом вошли в вокзал, через пару минут сели в вагон.
      Когда поезд отошел от женевской платформы, другая старая дама, сопровождаемая другим стройным молодым мужчиной – на сей раз в шляпе фирмы «Брукс бразерс», но тоже с рукой на перевязи и в легком пальто внакидку, вышли через служебный ход гостиницы «Д'Аккорд». Дама была облачена в форму полковника Красного Креста и пилотку. Водитель машины тоже был в форме сотрудника Международного Красного Креста. Они быстро сели в машину, молодой мужчина захлопнул дверцу. Спустя мгновение он снял с тонкой сигары обертку и скомандовал шоферу:
      – Вперед!
      Когда машина выехала на улицу, старая дама недовольно спросила:
      – Мистер Кэнфилд, неужели обязательно надо портить воздух этой дурацкой сигарой?
      – В Женеве даже смертникам позволяют курить перед расстрелом, мадам.

      В двадцати семи милях от Цюриха находится городок Менцикен. Женевский поезд останавливается там ровно на четыре минуты – именно столько времени требуется на загрузку и разгрузку почты, – а затем снова отправляется в путь, никогда не нарушая раз и навсегда установленного графика прибытия на очередную станцию.
      Спустя пять минут после отправления из Менцикена в купе Д4 и Д5 пульмановского вагона номер шесть ворвались двое в масках. Поскольку пассажиров ни в том, ни в другом купе не оказалось, а оба туалета были заперты, бандиты принялись палить по ним из пистолетов. Взломав изрешеченные пулями двери, естественно, никого в туалетах они не обнаружили.
      Обескураженные, выскочили они в узкий коридор и чуть не сшиблись лбами.
      – Стой! – прозвучала команда из обоих концов вагона.
      Бандиты увидели женевских полицейских, но не повиновались приказу, а принялись палить из пистолетов.
      Ответный огонь уложил бандитов на пол.
      При обыске никаких документов у них не обнаружили. Это обстоятельство ничуть не расстроило сотрудников женевской полиции, даже наоборот, они не были заинтересованы в расследовании.
      Между тем у одного из убитых на правом предплечье была обнаружена татуировка: эмблема, не так давно ставшая известной в Европе, – свастика. Кроме этих двоих, в вагоне находился еще один человек, его никто не заметил, на нем не было маски, и он не участвовал в перестрелке. Он первым сошел с поезда в Цюрихе и поспешил к телефонной будке.

* * *

      – Мы в Аарау. Можете здесь немного отдохнуть. Ваш багаж в квартире на третьем этаже, а машина припаркована с тыльной стороны здания. Ключи найдете под левым сиденьем. – Это были первые слова, сказанные шофером после выезда из Женевы; он оказался англичанином, и это Кэнфилду очень понравилось. Кэнфилд достал из кармана крупную купюру и протянул водителю.
      – В этом нет необходимости, сэр, – сказал шофер и, не оборачиваясь, жестом отвел руку Кэнфилда с купюрой.

* * *

      Они подождали до восьми пятнадцати. Ночь выдалась темной, без единой звезды на небе, затянутом черными облаками, сквозь которые лишь изредка проглядывал тусклый рог луны. Кэнфилд опробовал машину на холмистой сельской дороге, стараясь приспособиться к управлению одной правой рукой. Баки залиты до отказа; можно трогаться в путь.
      А Элизабет Скарлатти не терпелось ринуться в бой. Она была похожа на гладиатора, готового пролить кровь – свою или противника. Она была напряжена до предела и вместе с тем абсолютно хладнокровна. Суровый и беспощадный боец.
      А оружием ей служили документы – неизмеримо более опасные, чем удавки ее врагов. Кроме того, она, как и подобает искусному гладиатору, была уверена в победе.
      Это не был некий знаменательный жест уходящей на покой старухи – это был кульминационный момент всей ее жизни. Ее и Джованни. Она не подведет его.
      Кэнфилд в очередной раз развернул карту; он уже досконально изучил дороги, которыми им предстояло добираться до «Фальке-хаус». Они минуют центр Цюриха и поедут в сторону Клотена, у развилки повернут направо и выедут на главную дорогу, ведущую в Булах. Через милю с левой стороны на Винтертурштрассе они увидят ворота «Фальке-хаус».
      На прямых участках дороги он развивал скорость до восьмидесяти пяти миль в час, резко сбрасывая затем до шестидесяти: машина слушалась отлично. Женевская тайная полиция славно потрудилась. Впрочем, труды ее были щедро вознаграждены: каждому участнику операции вручена сумма, равная двум годовым окладам. Кстати, машина снабжена такими номерными знаками, которые, независимо от обстоятельств, гарантировали им невмешательство со стороны полиции, в том числе цюрихской. Кэнфилд не спрашивал у своего коллеги, как это ему удалось устроить. Элизабет высказала предположение, что деньги, по-видимому, сыграли свою роль.
      – И это все? – удивился Кэнфилд, увидев идущую к машине Элизабет Скарлатти всего лишь с портфелем в руке.
      – Этого достаточно, – ответила старая дама, следуя за ним вниз по тропинке.
      – У вас же была пара тысяч страниц!
      – Теперь они утратили смысл. – Элизабет положила портфель себе на колени.
      – А если они станут задавать вам всякие каверзные вопросы? – Кэнфилд нажал на стартер.
      – Безусловно, станут. Я им отвечу. – Она явно не желала продолжать разговор.
      Они ехали уже минут двадцать, и все шло как нельзя лучше. Кэнфилд был доволен собой. Внезапно Элизабет прервала молчание:
      – Есть одна вещь, о которой я вам не говорила, а вы сами не удосужились поинтересоваться. Будет честнее, если я скажу об этом сейчас.
      – Что же это такое?
      – Не исключено, что мы оба не выберемся с этого совещания живыми. Вы просчитывали такую возможность?
      Разумеется, Кэнфилд просчитывал. Он понял, чем рискует, сразу после происшествия на «Кальпурнии». Когда он осознал, что связан с Джанет на всю оставшуюся жизнь, он перестал думать о риске. Узнав же, что сотворил с ней ее муж, он и об опасности перестал думать.
      Получив пулю в плечо, едва избежав смерти, Мэтью Кэнфилд превратился в гладиатора, такого же, как Элизабет. Его гнев был теперь неукротим.
      – Вы решаете свои проблемы, я решаю свои, договорились?
      – Договорились... Позвольте вам сказать, что вы стали мне очень дороги... О, не смотрите на меня такими наивно-детскими глазами! Приберегите их для дам! Я вряд ли тяну на эту роль. Вы бы лучше внимательнее следили за дорогой!

* * *

      На Винтертурштрассе, метрах в пятистах от «Фальке-хаус», есть прямой отрезок дороги, с обеих сторон обсаженный соснами. Мэтью Кэнфилд нажал на акселератор и погнал машину с максимально возможной скоростью. До девяти оставалось целых пять минут, и он был уверен, что доставит свою пассажирку на место вовремя.
      Вдруг впереди в свете фар показалась мужская фигура. Человек стоял посередине дороги и махал руками, словно матрос-сигнальщик на палубе военного корабля. Он подавал универсальный знак: «Остановитесь – несчастный случай!» И, несмотря на огромную скорость, с которой Кэнфилд гнал машину, уходить не собирался.
      – Так держать! – крикнул Кэнфилд, не сбавляя скорости.
      С обеих сторон по ним стали палить.
      – На пол! – прокричал Кэнфилд. Он продолжал что есть мочи давить на педаль, а сам прижался головой к рулю. С обочины дороги послышался пронзительный вопль: кто-то из участников засады оказался жертвой перекрестного огня.
      Они проскочили опасную зону, салон машины был изрешечен пулями, сиденья – засыпаны осколками стекла.
      – Вы в порядке? – коротко осведомился Кэнфилд, у него не было времени для выражения сочувствия.
      – Да. Далеко еще?
      – Нет. Если не будет больше подобных сюрпризов, конечно. И если не придется остановиться. Пуля угодила в одно колесо.
      – Но ехать, надеюсь, можно?
      – Не волнуйтесь! Я не собираюсь сейчас его менять.
      Наконец показались ворота «Фальке-хаус», и Кэнфилд свернул на подъездную дорожку, плавно спускавшуюся к овальной парковочной площадке перед вымощенным плитами порталом. Вдоль всего портала, на расстоянии нескольких футов друг от друга, были установлены статуи. К парадному входу с массивной дубовой дверью вела лестница. Кэнфилд не мог подъехать к ней вплотную, так как на парковочной площадке полукругом, носами к центру, стояли по меньшей мере с десяток длинных черных лимузинов. У машин дежурили шоферы, лениво переговаривавшиеся между собой.
      Кэнфилд переложил револьвер в правый карман и велел Элизабет выходить из машины.
      Он пружинистым легким шагом следовал за ней, кивая на ходу шоферам.
      Часы показывали ровно одну минуту десятого, когда слуга, одетый в парадную ливрею, открыл тяжелую дубовую дверь.
      Они вошли в просторный холл. Второй слуга, тоже в парадной ливрее, распахнул перед ними следующую дверь, и они оказались в огромном зале с необычайно длинным – футов пятьдесят из конца в конец и добрых футов шесть, если не все семь, в ширину – столом.
      За этим гигантским столом восседали пятнадцать, а может, и двадцать человек – мужчины разного возраста от сорока до семидесяти, все одеты с иголочки. Взоры всех без исключения обратились к Элизабет Скарлатти. Во главе стола пустовало одно кресло, и Кэнфилд подумал, что оно, должно быть, предназначалось для нее. Но он ошибся: ей предложили сесть на другом конце, рядом с остальными участниками совещания.
      Для кого же предназначалось пустующее пока кресло?
      Не важно. Для него кресла вообще не сыскалось. Он постоит у стены и понаблюдает. Элизабет подошла к столу.
      – Добрый вечер, господа. Многих из вас я встречала прежде. Репутация остальных, смею вас заверить, мне известна.
      Все разом, как по команде, поднялись. Она села, и мужчины опустились на свои места.
      – Благодарю вас... Но, похоже, один из нас отсутствует? – Элизабет остановила взгляд на пустующем кресле.
      В это мгновение в дальнем конце зала отворилась дверь, и появился высоченного роста человек. На нем была армейская форма из грубой жесткой ткани светло-коричневого цвета – френч и галифе, темно-коричневая рубашка, блестящая черная портупея и сапоги почти до колен.
      Мужчина был обрит наголо, лицо – словно уродливая маска.
      – Считайте, что кресло занято. Вы удовлетворены?
      – Не вполне... Поскольку всех участников совещания, собравшихся за этим столом, я в той или иной мере знаю, я хотела бы также знать и ваше имя, сэр.
      – Крюгер. Генрих Крюгер! Еще что-нибудь, мадам Скарлатти?
      – Нет, больше ничего. Больше ничего... господин Крюгер.

      – Вопреки моему желанию и вопреки моему мнению коллеги приняли решение послушать вас, – сухо заявил уродливый бритоголовый Генрих Крюгер. – Моя точка зрения вам известна. Надеюсь, вы не забыли о нашем разговоре.
      Судя по тому, как начали шептаться и обмениваться взглядами сидящие за столом господа, становилось ясно: для всех без исключения присутствующих было совершенной неожиданностью, что Генрих Крюгер уже встречался с Элизабет Скарлатти.
      – Память пока служит мне безотказно. Вашим коллегам присущи мудрость и опыт, передающиеся из поколения в поколение. Подозреваю, они намного превосходят вас и в мудрости, и в опыте.
      Почти все присутствующие потупили взоры, некоторые скривили губы в улыбке. Элизабет обвела внимательным взглядом всех участников совещания.
      – У нас здесь собралась замечательная коллегия. Отменное представительство. Широчайший спектр. Иные из нас враждовали друг с другом на протяжении нескольких лет во время минувшей войны, однако воспоминания такого рода по необходимости быстро стираются в памяти... Так... – Элизабет Скарлатти говорила быстро, без малейшей запинки. – Среди представителей моей страны двое ушли в небытие – господа Роулинс и Торнтон. Но Соединенные Штаты все еще достойно представлены мистером Гибсоном и мистером Лэндором. Им двоим принадлежит почти двадцать процентов обширных нефтяных промыслов на американском юго-западе. Не говоря уж об их совместной экспансии на северо-западе Канады. Общие личные активы – двести двадцать пять миллионов... Наш недавний противник, Германия, представлена господином фон Шнитцлером, господином Киндорфом и господином Тиссеном. «И.Г. Фарбениндустри», барон Рурского угля, великие сталелитейные компании. Личные активы? Кто возьмет на себя смелость назвать точную цифру, когда Веймар переживает столь беспокойные дни? Предположительно сто семьдесят пять миллионов... Но одного человека из этой группы среди нас сегодня нет.
      Я верю, что он вновь обретет мощь, причем такую, которая будет превышать довоенный уровень. Я говорю о Густаве Круппе... От Англии присутствуют господа Мастерсон, Ликок и Иннес-Боуэн. Мощнейший триумвират, какой только можно найти в Британской империи. Мистер Мастерсон с половиной индийского, а теперь, насколько я могу судить, и цейлонского импорта; контролирующий положение дел на Британской бирже мистер Ликок, а также мистер Иннес-Боуэн, владеющий крупнейшими текстильными предприятиями по всей Шотландии и на Гебридских островах. Их личные активы вкупе я оцениваю в триста миллионов... Франция также представлена достойно. Мсье Д'Альмейда – теперь мне ясно, что именно он является истинным владельцем франко-итальянской железнодорожной системы, отчасти, уверена, благодаря своим родственным связям с Италией. Далее мсье Додэ. Сыщется ли среди нас хоть один человек, не воспользовавшийся услугами его торгового флота? Личные активы составляют примерно сто пятьдесят миллионов... И наконец, наши северные коллеги из Швеции. Господин Мюрдаль и господин Олаффсен. Хорошо известно, разумеется, – тут Элизабет устремила взгляд на человека со странным лицом, на своего младшего сына, восседавшего во главе стола, – что один из наших шведов, господин Мюрдаль, располагает контрольным пакетом акций «Донненфельда», наиболее мощной фирмы на Стокгольмской бирже. В то же время многие компании господина Олаффсена монопольно контролируют экспорт шведской стали и литья. Личные активы оцениваются в сто двадцать пять миллионов... Кстати замечу, господа, термином «личные активы» обозначается капитал, который можно совершенно свободно и быстро конвертировать, не подвергая какому-либо риску свои рынки... В противном случае я не стала бы ущемлять ваше самолюбие существенно заниженной оценкой ваших состояний.
      Элизабет умолкла и положила свой портфель прямо перед собой. Сидевшие вокруг стола господа заволновались, у них возникло недоброе предчувствие. Некоторые были шокированы тем, что вот так просто мадам сделала всеобщим достоянием информацию, которую они считали секретной. Американцы Гибсон и Лэндор тихой сапой внедрялись в канадскую экономику, попирая все и всяческие юридические нормы, грубо нарушая существующие канадско-американские договоры. Немцы фон Шнитцлер и Киндорф провели тайные переговоры с Густавом Круппом, который, опасаясь возможного заговора против Веймарской республики, принимает отчаянные меры, чтобы сохранить свою независимость. Он поклялся выдать их, если эти переговоры станут достоянием гласности. Француз Луи Франсуа Д'Альмейда непрерывно расширяет свои владения в сети франко-итальянских дорог. Если об этом станет известно, они могут быть конфискованы государством, так как большую часть акций он выкупил у итальянского правительства посредством обыкновенной взятки.
      Дородный швед Мюрдаль, вытаращив глаза, недоуменно взирал на Элизабет Скарлатти, которая, как оказалось, досконально знала все о Стокгольмской бирже. Принадлежащая ему компания поглотила «Донненфельд» путем противозаконной скупки американских акций. Если это станет достоянием общественности, вмешаются шведские власти и он вылетит в трубу. Только англичане, казалось, чувствовали себя неуязвимыми. Но их показное спокойствие было обманчиво. Ибо Сидней Мастерсон, неоспоримый наследник всех капиталов сэра Роберта Клайва, совсем недавно заключил соглашения с Цейлоном, пока неизвестные широкому кругу бизнесменов по экспорту и импорту. Они содержали определенные пункты сомнительного свойства. Кое-кто даже заявляет, что англичане явно смошенничали.
      Приглушенными голосами на четырех языках за столом были экстренно проведены мини-совещания. Элизабет пришлось даже значительно повысить голос, чтобы ее было слышно.
      – Я вижу, кое-кто из вас совещается со своими помощниками. Если бы я знала, что в нашей встрече будут участвовать второстепенные лица, я бы привезла и своих советников. Наши адвокаты могли бы вдоволь посплетничать между собой. Однако решения, которые нам предстоит принять, должны остаться между нами.
      Генрих Крюгер агрессивно выпалил:
      – Я бы на вашем месте не уповал на то, что сегодня будут приняты какие-то решения. Никаких решений не будет! Вы не сообщили нам ничего существенного!
      Некоторые из участников совещания, точнее, два немца, Д'Альмейда, Гибсон, Лэндор, Мюрдаль и Мастерсон избегали смотреть на него. Потому что Крюгер был мало им симпатичен.
      – Вы так считаете? Вероятно, я недооценивала вашу значимость!.. Видимо, вы ужасно важная персона. – И вновь на лицах некоторых участников совещания, за исключением упомянутых выше, промелькнула легкая улыбка. – Но, боюсь, вы переоцениваете себя. – Элизабет была довольна: ей удалось самое главное – она злила, провоцировала Алстера Стюарта Скарлетта. – Насколько мне известно, – продолжала она, – в вашем активе имеются ценные бумаги на сумму около двухсот семидесяти миллионов долларов. Если вы продадите их весьма сомнительным путем, вы потеряете пятьдесят, а то и шестьдесят процентов их стоимости. Я могу возместить минимум, то есть сто тридцать пять миллионов долларов, по существующему сегодня обменному курсу сто восемь.
      Мэтью Кэнфилд оттолкнулся от стены, затем вернулся на прежнее место.
      Сидевшие за столом были удивлены происходящим. Заметно усилился гул голосов. Советники качали головами, кивали, недоумевали. Каждый из присутствующих считал, что ему кое-что известно о других. Но Генриха Крюгера по-настоящему не знал никто. Они даже не были уверены в его праве присутствовать за этим столом. Элизабет прервала разговоры.
      – К тому же, мистер Крюгер, вам наверняка известно, что факт кражи легко доказуем при должном расследовании. Существуют международные законы, обязывающие выдавать преступников. Поэтому не исключено, что ваши активы в конечном счете могут быть оценены в ноль.
      Над столом нависла тягостная тишина. Все уставились на Генриха Крюгера. Слова «кража», «преступление» и прочие – опасные слова. Крюгера боялись многие из них, и вот кому-то удалось поставить его на место.
      – Не пугайте меня! – твердым голосом заявил Крюгер. Он откинулся в кресле и в упор смотрел на мать. – Вы в состоянии подтвердить обвинения? Я готов опровергнуть их в любую минуту. Вы здесь сочувствия не найдете! Более того, вы ступили на опасную тропу. Помните! – Он смотрел на нее в упор, и Элизабет не выдержала его взгляда.
      Она не была сейчас готова к действиям против него, против Генриха Крюгера. Она не станет трепать за этим столом имя Скарлатти. Она не может рисковать жизнями своих близких. Она будет действовать иначе, не сейчас. Есть другой путь.
      Крюгер выиграл один раунд. Это было ясно всем, и это побуждало Элизабет к немедленному действию.
      – Бог с вами, с вашими активами. Они совершенно несущественны.
      Фраза «совершенно несущественны» применительно к сотням миллионов произвела должный эффект.
      – Господа! Прежде чем нас прервали, я успела назвать вам всем ваши личные активы, с точностью плюс-минус пять миллионов по каждой группе. Я считала, что оценивать финансовую помощь по национальным группам куда более по-джентельменски, чем каждого в отдельности, – есть же, в конце концов, что-то святое. Я намекала на ряд, скажем так, деликатных переговоров. Опасных, как, наверно, выразился бы мистер Крюгер, если бы о них стало известно правительствам ваших стран.
      Семь членов цюрихской группы сидели молча. Пятеро проявили любопытство.
      – Я имею в виду моих сограждан, мистера Гибсона и мистера Лэндора. А также мсье Д'Альмейду, мистера Сиднея Мастерсона и, разумеется, господина Мюрдаля. Я бы включила сюда также двоих из трех немецких вкладчиков – господина фон Шнитцлера и господина Киндорфа, хотя и по разным причинам, о которых, я уверена, они догадываются.
      Никто не проронил ни слова. Взоры всех были прикованы к Элизабет.
      – Но, готовясь к встрече, я все же припасла кое-что для каждого из вас в отдельности.
      Тишину зала нарушил англичанин Сидней Мастерсон.
      – Могу я спросить, с какой целью вы занимались этим... Этим не свойственным вашему положению... расследованием? Вы с завидным прилежанием покопались в моих делах и преуспели, отдаю вам должное. Но, между прочим, мы деловые люди и отнюдь не гонимся за званием святых. Не сомневаюсь, что вам это известно.
      – Безусловно, известно, иначе, я не явилась бы сюда.
      – Тогда в чем дело? Зачем вы прибыли? – задиристо прозвучал голос с немецким акцентом, принадлежавший барону Рурской области Киндорфу.
      Мастерсон между тем продолжал:
      – В вашей телеграмме, мадам, – а мы все ее получили – особо подчеркивалось наличие сфер взаимного интереса. Как я понял, вы даже допускали использование в наших общих интересах финансов Скарлатти. В высшей степени благородно, конечно... Но я вынужден согласиться с мистером Крюгером: в сегодняшних ваших речах звучит угроза, и мне это не очень нравится!
      – О дорогой мистер Мастерсон! Но разве вы никогда не обещали английского золота мелким князькам Индии? А вы, господин Киндорф, разве не подкупали профсоюзных деятелей, чтобы они начали забастовку с требованием повышения заработной платы после того, как Франция покинет Рур? Извольте! Я приехала сюда именно для того, чтобы запугать вас! Вам еще меньше понравится то, что я намерена сказать далее.
      Мастерсон поднялся из-за стола. Задвигались и другие кресла. Атмосфера накалялась.
      – Я больше не намерен вас слушать, – сказал Мастерсон.
      – В таком случае уже завтра министерство иностранных дел, Британская биржа и состав директоров Английской коллегии импортеров будут иметь детальную информацию о ваших грубо нарушающих закон соглашениях на Цейлоне! А ведь обязательства вы взяли на себя огромные! Известия, таким образом, приведут к серьезному преследованию ваших капиталов!
      Мастерсон шагнул назад к своему креслу и застыл, вцепившись руками в спинку.
      – Черт возьми! – только и сказал он. За столом снова воцарилась тишина. Элизабет открыла портфель.
      – Я приготовила для каждого из вас по конверту. На конвертах написаны ваши имена, а внутри – картина вашей деловой активности. Отмечены ваши реальные возможности, удачи и упущенные возможности... Не хватает только одного конверта. У наиболее... влиятельного, самого важного из вас – мистера Крю-гера – такого конверта нет. Но, как я уже говорила, это несущественно.
      – Я предупреждаю тебя.
      – Так что весьма сожалею, господин Крюгер. Тот что-то быстро ответил, но на этот раз его никто не слушал, все, затаив дыхание, смотрели на Элизабет.
      – Одни конверты толще, другие тоньше, но этому не следует придавать абсолютно никакого значения, – продолжала Элизабет, открывая портфель.
      – Ведьма! – гортанно выкрикнул Киндорф: вены на висках у него взбухли, казалось, того и гляди, лопнут.
      – Вот эти конверты. После того как каждый из вас внимательно ознакомится со своим миниатюрным портфелем, я продолжу речь, которая, уверена, теперь лишь обрадует вас.
      Конверты вскоре нашли своих адресатов. Одни немедленно вскрывались дрожащими руками. Другие, как карты, попавшие в руки профессионального игрока, вскрывались неторопливо, без видимого интереса.
      Мэтью Кэнфилд стоял у стены. Левая на перевязи рука причиняла ему нестерпимую боль, правая, влажная от пота, сжимала револьвер. С той минуты, как Элизабет оценила Крюгера в 270 миллионов, он понял, кто это такой. Кто этот гигант по имени Генрих Крюгер. Теперь он был его мишенью! Это самый мерзкий негодяй, какие когда-либо рождались на земле, исчадие ада для Джанет!
      – Я смотрю, вы все уже получили конверты. Кроме, разумеется, мистера Крюгера. Господа, я обещала вам, что не стану больше проявлять некорректность, и сдержу слово. Но среди вас есть пять человек, которые не могут оценить влияние Скарлатти, пока им не предъявят, выражаясь языком дешевых сделок, товар лицом. Поэтому, как только вы прочтете содержание ваших конвертов, я еще на короткое время задержу ваше внимание.
      Несколько человек, занятых чтением бумаг, не поворачивая головы, смотрели на Элизабет. Кое-кто демонстративно отложил бумаги в сторону, другие передали их своим секретарям и настороженно уставились на старую даму.
      Элизабет взглянула через плечо на Мэтью Кэнфилда. Она была обеспокоена его состоянием. Теперь он наконец встретился лицом к лицу с Алстером Скарлеттом, и она понимала, какое напряжение он должен испытывать. Она попыталась поймать его взгляд. Ей хотелось подбодрить его взглядом или улыбкой.
      Он, не отрываясь, смотрел на человека по имени Генрих Крюгер, и в его глазах пылала ненависть.
      – Я буду придерживаться алфавитного порядка, господа... Мсье Додэ, Французская республика вряд ли будет продолжать дарить вашему флоту привилегии, когда узнает о тех кораблях под парагвайским флагом, которые во время войны осуществляли поставки врагам Франции. – Додэ сидел с непроницаемым видом, но Элизабет было забавно наблюдать, как ощетинились все три англичанина. Ох уж эти ершистые англичане! Такие предсказуемые и такие непредсказуемые! – Теперь ваша очередь, мистер Иннес-Боуэн. Вы, конечно, не поставляли боеприпасы, но как много ваших судов под флагами нейтральных стран как раз в тот период загружались в портах Индии? Вы поставляли врагу текстильные товары.
      Далее мистер Ликок. Вы и в самом деле не можете забыть о вашем ирландском происхождении? «Щинн фейн» возникла и выросла под вашим патронажем. Деньги, поступавшие через вас к ирландским повстанцам, стоили жизни тысячам британских солдат, и как раз в то время, когда Англия не могла позволить себе роскошь сражения с ними. И тихий, безмятежный господин Олаффсен, наследный принц шведской стали. Или уже король? Что было бы неудивительно, ведь шведское правительство выплатило ему несколько состояний за слитки углеродистой стали. Хотя они и не были произведены на прокатных станах его собственных превосходных заводов. В Швецию их доставляли танкерами с другого конца света. Из Японии!
      Элизабет вновь открыла портфель. Сидевшие за столом с замиранием сердца ждали, что будет дальше. Что же касается Генриха Крюгера, то Элизабет Скарлатти давно смирилась с вынесенным ей сыном смертным приговором, теперь ее палач сидел, откинувшись в кресле, расслабившись. Элизабет достала из портфеля тонкую папку.
      – Наконец, мы переходим к господину Тиссену. С ним все проще: ни великих афер, ни измены, самый минимум противозаконных действий. Разве на этом можно составить капиталы? – Она швырнула папку в центр стола. – Разврат, господа, просто мерзкий грязный разврат. Фриц Тиссен – поставщик порнографии! Книги, журналы, даже кинофильмы. И все это снято в тиссеновских публичных домах в Каире. Все правительства Европы не устают осуждать источник подобной грязи. Вот он, господа, этот источник. Ваш коллега.
      Все молчали, обдумывая свои собственные проблемы. Подсчитывая убытки, которые возникнут в результате этих разоблачений. Убытки – и позор. Крах репутации. Старая дама предъявила двенадцать обвинительных актов и вынесла по каждому из них решение – «Виновен». Но все как-то забыли о тринадцатом, о Генрихе Крюгере.
      Напряженную тишину нарушил Сидней Мастерсон, нарочито громко прочистив горло.
      – Мадам Скарлатти, я полагаю, мне следует напомнить вам, что и мы отнюдь не беспомощны. Адвокаты могут опровергнуть все выдвинутые вами в наш адрес обвинения, и смею вас заверить, выдвинут встречный иск за клевету... В конце концов, если против нас используют грязные методы, ответные действия могут быть такими же. Если вы думаете, что мы боимся за свою репутацию, то, поверьте мне, общественное мнение можно сформировать, и для этого потребуется лишь маленькая толика того, что значится в представленных вами документах.
      Участники цюрихской группы одобрительно восприняли краткое выступление Мастерсона и дружно закивали в знак согласия.
      – Я в этом ни на секунду не сомневаюсь. Извольте, господа! Но я уверена, что вы не заинтересованы в лишних проблемах.
      – Нет, мадам. – Клод Додэ был внешне спокоен, но это отнюдь не соответствовало его внутреннему состоянию. Его цюрихским компаньонам, быть может, и неведомы нравы французского народа, но он-то хорошо знал: за такие «деяния» во Франции и головой можно поплатиться. – Вы правы. Неприятностей следует избегать. Так что же дальше? Что вы нам, собственно, хотите предложить?
      Элизабет выдержала паузу. По какому-то внутреннему побуждению, чисто интуитивно, она обернулась и посмотрела на Кэнфилда.
      Мэтью Кэнфилд по-прежнему стоял у стены, являя собой жуткое зрелище. Пиджак сполз у него с плеча, обнажив черную перевязь, правая рука была в кармане. Казалось, он изо всех сил старался не потерять сознание и держать в поле зрения всех присутствующих. Элизабет заметила, что сейчас он старался не смотреть на Алстера Скарлетта. Судя по всему, он близок к обмороку.
      – Извините, господа. – Элизабет встала и быстрым шагом приблизилась к Кэнфилду.
      – Держитесь, – прошептала она. – Уверяю вас, бояться нечего. Во всяком случае, здесь.
      Кэнфилд говорил тихо, почти не разжимая рта. Она плохо слышала его, а то, что смогла расслышать, повергло ее в ужас. Не смысл сказанного, а то, как это было произнесено. Мэтью Кэнфилд заразился атмосферой этого зала. Он тоже готов был убивать, как и все они.
      – Договаривайте, что необходимо, и ставьте точку... Я прикончу его. Простите, мадам, но я прикончу его. Смотрите на него в последний раз, считайте, что он мертвец.
      – Держите себя в руках! Такие мысли вряд ли нам обоим помогут. – Она вернулась к столу, но осталась стоять, положив руки на спинку кресла. – Как вы, вероятно, заметили, мой молодой друг серьезно ранен... Кем-то из вас, кто пытался помешать мне добраться до Цюриха. Покушение было гнусным и трусливым. Присутствующие обменялись взглядами. Додэ, в чьем воображении живо представали картины позора или народного гнева, быстро ответил:
      – Но зачем нам покушаться на вас, мадам Скарлатти? Мы не убийцы. Мы бизнесмены. Никто из нас не стремился помешать вашему прибытию в Цюрих. Посудите сами, мы ведь все здесь.
      Элизабет взглянула на человека по имени Генрих Крюгер.
      – И все же один из вас решительно противился нашей встрече. Нас обстреляли полчаса назад.
      Присутствующие уставились на Генриха Крюгера. Кое-кто начинал сердиться: этот Крюгер чересчур много на себя берет!
      – Нет, – взволнованно ответил он. – Я был за то, чтобы вы прибыли. Если б я хотел вас остановить, я бы остановил.
      Впервые за все это время Генрих Крюгер взглянул на агента по сбыту спортивных товаров, стоявшего в дальнем конце зала. Он лишь слегка удивился, увидев, кого Элизабет Скарлатти привезла с собой. Слегка – потому что знал о манере Элизабет делать ставку на все необычное, в том числе и при выборе сотрудников. К тому же у нее под рукой, вероятно, не оказалось более никого, чье молчание можно было бы купить за деньги. Обыкновенный жучок, годится в шоферы, камердинеры. Крюгер ненавидел таких типов.
      Или у него иная роль?
      Почему этот торгаш так пялится на него? Может, Элизабет что-то ему рассказала? Ну не такая же она дура. Ведь парень из тех, кто в любую минуту может продать.
      Одно бесспорно: его надо убрать.
      Но кто же стрелял в него? Кто пытался остановить Элизабет? И почему?
      Тот же вопрос задавала себе и Элизабет: на этот раз она поверила Крюгеру.
      – Пожалуйста, продолжайте, мадам Скарлатти, – сказал Фриц Тиссен. Лицо херувима пылало гневом: его каирский промысел стал достоянием гласности.
      – Что ж, продолжу. – Она обошла кресло, но садиться не стала и вновь открыла свой портфель. – Я припасла для вас, господа, еще кое-что. Теперь мы сможем завершить дело и принять решение. Для каждого из двенадцати инвесторов приготовлена копия. Можете поделиться со своими советниками. Прошу извинить, мистер Крюгер, для вас копии нет. – И вновь пустила по кругу двенадцать конвертов. Они были опечатаны. Получив конверт, каждый из присутствующих готов был немедленно вскрыть его и ознакомиться с содержимым, но никто не смел обнаружить свое любопытство. Только когда все конверты были розданы, их стали постепенно вскрывать.
      В течение нескольких минут в зале стояла гробовая тишина, нарушаемая лишь шелестом страниц. Участники цюрихской группы были просто ошеломлены. Элизабет заговорила вновь.
      – Да, господа. В руках у вас план ликвидации корпорации Скарлатти... А чтобы у вас не возникло сомнений в достоверности этого документа, обратите внимание на то, что под каждым подразделом напечатаны имена лиц, названия корпораций или синдикатов, которые выразили желание сделать соответствующее приобретение... Каждое из упомянутых лиц или организаций всем вам известно. Если не лично, то наверняка по устоявшейся за ними репутации. Вы знаете их возможности и, уверена, не усомнитесь в их амбициях. По истечении двадцати четырех часов эти лица станут владельцами всего имущества корпорации Скарлатти.
      Большинство участников цюрихской группы уже что-то об этих проектах слышали. Им было известно, что в «Скарлатти» происходит нечто необычное.
      Значит, вот оно что: глава дома Скарлатти выходит из игры.
      – Грандиозная операция, мадам. – Низкий голос Олаффсена эхом прокатился по залу. – Но позволю себе повторить вопрос Додэ: а что вы приготовили для нас?
      – Обратите внимание на нижнюю цифру на последней странице, господа. Хотя вы все уже наверняка обратили на нее внимание. – Вновь послышался шелест страниц. – Здесь значится: семьсот пятьдесят миллионов долларов... Объединенные и мгновенно конвертируемые по максимуму активы присутствующих составляют один миллиард сто десять миллионов... Следовательно, между нами существует разница в триста девяносто пять миллионов... Но можно подсчитать и от обратного. Ликвидация корпорации «Скарлатти» будет стоить участникам этого совещания шестьдесят четыре и четыре десятых процента всех капиталов. И то если вам, господа, удастся быстро перевести ваши личные активы в другие формы, чтобы предотвратить панику на биржах.
      Воцарилась тишина.
      Некоторые из участников цюрихской группы потянулись к первым конвертам – к подсчетам своей собственности.
      Одним из них был Сидней Мастерсон. С ехидной улыбкой на лице он заговорил, обращаясь к Элизабет:
      – Как я понимаю, эти шестьдесят с лишним процентов и есть тот меч, который вы занесли над нашими головами?
      – Совершенно верно, мистер Мастерсон.
      – Моя дорогая леди, я вынужден усомниться в вашем здравомыслии...
      – На вашем месте я не стала бы поступать столь опрометчиво.
      – Тогда это сделаю я, фрау Скарлатти. – Фон Шнитцлер, представляющий «И.Г. Фарбениндустри», говорил спокойно и холодно, развалясь в кресле. – Вы приносите дорогую жертву, это всем ясно. Но во имя чего? Вы не можете принудить к капитуляции нечто, чего в действительности не существует! Мы не какая-то единая корпорация. – Он сильно шепелявил, но в каждом его слове сквозила надменность. Элизабет он был отвратителен.
      – Совершенно верно, господин фон Шнитцлер.
      – Тогда, – немец рассмеялся, – вы точно не в здравом уме! Я не желаю покрывать ваши убытки. Не можете же вы силой принудить нас к этому.
      Кое-кто из сидящих за столом засмеялся.
      – Конечно, было бы проще иметь дело с одним субъектом, с одним государством. Это было бы намного проще и значительно дешевле... Но я вынуждена действовать иначе, а следовательно, идти и на большие материальные затраты... Я избираю этот второй путь. Я приняла решение, господа. Время пошло.
      Элизабет обвела взглядом участников совещания. Некоторые, не отрываясь, смотрели на нее, пытаясь обнаружить хотя бы малейший признак колебания, неуверенности, знак того, что она блефует. Другие глядели в сторону и вслушивались лишь в ее слова, в тон голоса, стараясь уловить хоть какой-то изъян или неувязку в логике. Это были люди, привыкшие одним мановением руки, одним словом повелевать нациями.
      – Операция, как я уже говорила, начнется завтра. В финансовые центры пяти стран, представленных за этим столом, будут переведены огромные капиталы корпорации Скарлатти. В Берлине, Париже, Стокгольме, Лондоне и Нью-Йорке уже завершены переговоры о приобретении на открытом рынке значительной доли акций ваших основных компаний... Так что до полудня следующего делового дня, господа, «Скарлатти индастриз» станет обладателем значительного, хотя отнюдь не подавляющего, количества акций многих ваших крупных предприятий стоимостью в шестьсот семьдесят миллионов долларов!.. Вы осознаете, что это означает, господа? Киндорф прорычал:
      – Да! Вы лишь взвинтите цены и принесете нам барыши! А сами останетесь ни с чем.
      – Дорогая леди, никак не ожидал такого подарка! – Цены на текстильные товары Иннес-Боуэна отличались стабильностью, и он был в восторге от подобной перспективы.
      Д'Альмейда, понимавший, что франко-итальянская железная дорога не может быть предметом сделки, придерживался иной точки зрения.
      – Действительно, иные из вас находятся в более выгодном положении по сравнению с остальными, мсье Д'Альмейда.
      Привстал и финансист Ликок и с едва заметным ирландским акцентом, четко, по-дикторски проговаривая слова, сказал:
      – Допустим, все получится так, как вы говорите, мадам Скарлатти, а это вполне возможно, так чего нам в этом случае опасаться?
      Элизабет собралась с духом и снова заговорила, когда взоры присутствующих опять обратились к ней.
      – Я сказала, до полудня «Скарлатти» будет владеть значительной долей ваших акций... Часом позже начнется ажиотаж на биржах Европы, который в конце концов захлестнет и Уолл-Стрит. А еще через час «Скарлатти индастриз» продаст их по дешевой цене из расчета три цента за доллар... В то же время вся без исключения информация, касающаяся вашей сомнительной деятельности, будет направлена в основные информационные агентства ваших стран... И вы уже не сможете спасти свою репутацию, если учесть панику на бирже, без которой, как вы понимаете, не обойдется! Кое-кто из вас выплывет. Большинство же потерпит полный крах!
      После непродолжительной паузы зал буквально взорвался. Магнаты призвали своих советников, советники лихорадочным шепотом давали справки.
      Генрих Крюгер встал и крикнул во весь голос:
      – Прекратите! Прекратите немедленно! Остолопы! Она никогда этого не сделает! Она блефует!
      – Вы действительно так думаете? – стараясь перекричать шум, спросила его Элизабет.
      – Я убью тебя, сука!
      – Только попробуй... Крюгер! Только попробуй! – Мэтью Кэнфилд стоял уже рядом с Элизабет, глаза его были налиты кровью.
      – А ты кто такой, черт тебя возьми, вшивый торгаш! – Человек по имени Крюгер пронзал взглядом Кэнфилда, возвысив свой голос до визга.
      – Смотри на меня получше! Я твой палач!
      – Что?!
      Крюгер прищурился. Он был явно удивлен. Кто этот тип? Но на раздумья не было времени: за столом возник переполох. Теперь все присутствовавшие на совещании кричали друг на друга.
      Генрих Крюгер ударил кулаком по столу: нужно было образумить их, заставить замолчать.
      – Прекратите!.. Слушайте меня!.. Я скажу вам, почему она не может сделать этого! Не может!
      Голоса постепенно стихали, все смотрели на Крюгера. Он указал на Элизабет Скарлатти.
      – Я знаю эту стерву! Я и раньше видел, как она проделывает такие номера! Она собирает вместе людей, людей, обладающих силой, и пугает их. И все вместе они начинают паниковать. Она делает ставку на страх, болваны! На страх!
      Додэ спокойно возразил:
      – Но вы так и не объяснили, почему она не может этого сделать.
      Крюгер не сводил с Элизабет Скарлатти глаз.
      – Потому что тогда она разрушит все, что создавала всю жизнь. «Скарлатти индастриз» рухнет.
      Сидней Мастерсон произнес едва ли не шепотом:
      – Ну это мы и сами можем понять. Но вы не ответили на вопрос.
      – Да она же не сможет жить без власти! Поверьте моему слову!
      – Это ваше личное мнение, – сказала Элизабет, глядя на сына. – Вы предлагаете большинству участников нашего совещания поставить на карту все – лишь в расчете на ваше личное мнение?
      – Черт бы вас побрал!
      – Этот Крюгер прав, дорогуша. – По голосу легко было узнать техасца. – Вы разорите себя. Вам не во что будет даже поссать.
      – Ваш лексикон под стать грубости ваших операций, мистер Лэндор.
      – Плевать мне на слова, матушка. Меня заботят деньги, о них-то мы тут и толкуем. Зачем вам вся эта штука?
      – Достаточно того, что словам придаю значение я, мистер Лэндор... Господа, я сказала: время истекает. Следующие двадцать четыре часа будут либо обычным вторником, либо днем, который войдет в историю финансовых столиц нашей планеты... Кое-кто из присутствующих выживет. Большинство нет. Каким ему быть, этому дню, решать вам, господа... Я считаю, что в свете всего того, что я вам высказала, вы вряд ли примете решение, по которому меньшинство принесет большинству крах.
      – Так чего же вы хотите от нас? – вкрадчивым голосом спросил Мюрдаль. – Быть может, нам даже легче будет смириться с крахом, чем принять ваши требования... Порой мне кажется, что все это не более чем игра. Каковы ваши требования?
      – Я требую, чтобы эта ваша... коалиция была немедленно распущена. Чтобы все политические и финансовые связи со всеми без исключения германскими фракциями были прерваны! Чтобы те из вас, кто входит в Союзную контрольную комиссию, немедленно подали в отставку!
      – Нет! Нет! Нет! Нет! – Генрих Крюгер был вне себя от ярости. Он со всего маху ударил кулаком по столу. – На создание организации ушли годы! Мы будем контролировать экономику Европы! Мы будем держать в узде всю Европу!
      – Послушайте меня, господа! Мистер Мюрдаль сказал: это игра! Конечно игра! Игра, ставками в которой являются наши жизни. Эта игра захватывает нас, она требует все больше и больше, пока наконец не поглотит нас самих. Господин Крюгер уверяет, что я не могу жить без власти, к которой всю жизнь стремилась и которую всю жизнь накапливала. Возможно, он прав, господа! Наверно, самое время и мне дойти до логического конца, конца, которого я теперь жажду. Разумеется, я сделаю так, как говорю, господа. Я готова к смерти!
      – Это ваше дело, вы его и решайте, а нас – увольте! – выкрикнул наконец-то понявший все Сидней Мастерсон.
      – Пусть будет по-вашему, мистер Мастерсон. Значит, вы не согласны. Я вас понимаю. Понимаю, почему вы так поступаете. Вам страшно. Вот почему вы это делаете!.. Вы смотрите на ваше личное королевство, и вы охвачены страхом. Вы видите, что ваша власть под угрозой, вы изо всех сил стремитесь защищать феодальную систему, породившую вас. Вероятно, так вы и должны себя вести. Но долго так продолжаться не может...
      – Если вы так все хорошо понимаете, почему же вы хотите остановить нас? Наш союз и создан для защиты в конечном счете и вас тоже. Почему вы стоите у нас на пути? – Д'Альмейда вполне мог потерять франко-итальянские дороги и все-таки не разориться, если сохранится все остальное.
      – Всегда начинается именно так – люди ищут пользу... Я пытаюсь остановить вас именно потому, что ваше начинание принесет вам же самим больше вреда, чем пользы. Вот и все, что я могу сказать.
      – Я повторяю – она не сделает этого! – снова громыхнул кулаком по столу Крюгер, но никто уже не обращал на него внимания.
      – Что вы имели в виду, мадам Скарлатти, говоря, что время истекает? Из всего сказанного я заключил, что оно уже истекло. Вы выбрали более дорогостоящий путь...
      – В Женеве, мистер Мастерсон, есть человек, он ждет моего звонка, если я позвоню, в мою контору в Нью-Йорке будет отправлена телеграмма. Как только там получат телеграмму, операция будет отменена. Если же нет, операция пройдет по плану.
      – Это невозможно! Такой сложный клубок распутать телеграммой? Я не верю вам. – Д'Альмейда уже уверился в своем будущем крахе.
      – Что ж, я знаю, что меня ждут значительные финансовые потери. Предложения о распродаже «Скарлатти индастриз» уже сделаны.
      – У меня складывается мнение, мадам, что вас ждет кое-что пострашней: вы никогда больше не сможете вновь собрать силы. «Скарлатти индастриз» будет уничтожена.
      – Это лишь одна из перспектив, мистер Мастерсон, не более. Рынок гибок... Ну, господа? Ваш ответ? Сидней Мастерсон поднялся из своего кресла.
      – Звоните вашему человеку. Выбора нет, не так ли, джентльмены?
      Участники цюрихской группы обменялись взглядами и не спеша начали собирать лежавшие перед ними бумаги.
      – Все. Я вышел из игры. – Киндорф сложил свой конверт и опустил его в карман.
      – Вы настоящая тигрица. Не хотел бы встретиться с вами на поле боя, даже имея за спиной армию, – вставая, произнес Ликок.
      – Ты можешь делать что хочешь, но я не собираюсь клевать на эту наживку. – Лэндор подтолкнул локтем Гибсона, который явно колебался...
      – Уверенности у нас нет... В этом наша беда. Нет уверенности, – сказал Гибсон.
      – Погодите! Погодите! Минуту! – вновь сорвался на крик Крюгер. – Значит, вы согласились? Вы уходите? Вы мертвецы!.. Вонючие пиявки, вас всех ждет смерть! Пиявки! Вы сосете нашу кровь, вы подписываете с нами договоры, а потом уходите?.. Дрожите за ваш маленький бизнес? Вонючие жиды! Вы не нужны нам! Все, как один, не нужны, но мы вам понадобимся! Мы вспорем вам животы и скормим кишки псам! Вонючие жидовские свиньи! – Лицо Крюгера налилось кровью. Он захлебывался словами, его речь становилась нечленораздельной.
      – Перестаньте, Крюгер! – Мастерсон шагнул к разбушевавшемуся гиганту. – Все кончено! Разве вы не понимаете? Кончено!
      – Стой на месте, подонок, английский педераст! Крюгер выхватил из кобуры пистолет. Кэнфилд, стоявший рядом с Элизабет, увидел длинноствольный пистолет сорок пятого калибра – этот с одного выстрела может разорвать человека в клочья.
      – Стой, говорю!.. Кончено! Ничего не кончено, пока я этого не скажу. Вонючие свиньи! Трусливые черви! Теперь нас никто не остановит!.. – Он направил пистолет на Элизабет и Кэнфилда. – Кончено! Я скажу вам, для кого все кончено. Для нее!.. Прочь с дороги! И тут послышался визгливый голос Додэ.
      – Не делайте этого: мсье! Если вы ее убьете – мы разорены!
      – Предупреждаю вас, Крюгер! Если вы убьете ее, вам придется держать ответ. Мы не собираемся быть вашими заложниками. Мы не намерены разоряться из-за ваших дел! – Мастерсон стоял перед Крюгером, почти касаясь его плечом. Англичанин не двигался с места.
      Не говоря ни слова, Генрих Крюгер приставил пистолет к животу Мастерсона и выстрелил. Выстрел был оглушающий. Сиднея Мастерсона подбросило вверх. Он упал. Смерть наступила мгновенно, хлеставшая из тела кровь растекалась по полу.
      Одиннадцать оставшихся участников цюрихской группы в ужасе взирали на труп, кое-кто вскрикнул от неожиданности. Генрих Крюгер шел к Элизабет, оказавшиеся у него на пути люди поспешно отскакивали в сторону.
      Элизабет Скарлатти не двинулась с места. Их глаза встретились.
      – Я проклинаю день, когда вы родились. Вы обесчестили дом вашего отца. Но знайте, Генрих Крюгер, – и запомните! – Голос старой дамы звучал так властно, что сын ее на мгновение оторопел, но взгляд его был по-прежнему полон ненависти. – Когда я буду мертва, ваше имя появится на первых полосах всех газет мира. Все силы будут задействованы на поимку преступника. Безумец, убийца, вор! И каждый человек в этом зале, каждый участник цюрихской группы будет отмечен клеймом сопричастности к вам – если они оставят вас в живых.
      Бешеная ярость вспыхнула в глазах Генриха Крюгера. Он схватил кресло и ударил им об пол. Убить – этого мало. Убить так, чтобы видеть, как жизнь будет по капле уходить из тела и сознания – из нее, Элизабет Скарлатти.
      Мэтью Кэнфилд держал палец на спусковом крючке. Ему еще не доводилось стрелять через карман, и он понимал, что если промажет, и ему и Элизабет уже не уцелеть. Он прицелился в грудь медленно приближавшегося к ним человека, в самую крупную на свете мишень, надвигавшуюся на него.
      Звук выстрела из маленького револьвера и удар пули в плечо на какую-то долю секунды оглушили Крюгера-Скарлетта.
      Кэнфилду этого было вполне достаточно.
      Он изо всех сил толкнул Элизабет правым плечом, так что ее хрупкое тело оказалось на полу, вне досягаемости Крюгера, сам же метнулся влево. Стремительно, в падении, выхватил из кармана револьвер и выстрелил снова в человека по имени Генрих Крюгер.
      Оружие выпало из руки Крюгера. Он, корчась, схватился за живот. Кэнфилд одним рывком вскочил на ноги. Превозмогая мучительную боль, в два прыжка оказался рядом с Алстером Скарлеттом. Схватив его тяжелый пистолет, он начал молотить им физиономию Крюгера. Он не мог остановиться.
      Раздробить это лицо! Превратить его в месиво!
      Наконец он выдохся.
      – Хватит! Он мертв! Перестаньте! Не надо больше! – дородный Фриц Тиссен держал его за руку.
      Мэтью Кэнфилд почувствовал слабость и опустился на пол.
      Все одиннадцать цюрихцев столпились вокруг него. Кто-то оказывал помощь Элизабет, кто-то склонился над телом Генриха Крюгера.
      Внезапно раздался громкий, властный стук в дверь, ведущую в холл.
      Фон Шнитцлер принял на себя командование.
      – Впустите их! – приказал он.
      Д'Альмейда проворно кинулся к двери и открыл ее. У входа стояли их шоферы. Глядя на них, Кэнфилд понял, что они выполняли не только функции водителей: все они были вооружены.
      Лежа на полу, вот-вот готовый лишиться сознания от невыносимой боли, Кэнфилд заметил звероподобного блондина с коротко остриженными волосами. Он оттеснил столпившихся у трупа людей и, опустившись на корточки, приподнял обезображенное веко Крюгера.
      И тут Кэнфилд испугался, а не сыграло ли напряжение последних часов скверную шутку с его зрением?
      Или блондин действительно наклонился и что-то шепчет на ухо Генриху Крюгеру?
      Неужели Генрих Крюгер жив?
      Фон Шнитцлер подошел к Кэнфилду.
      – Его сейчас унесут. Я приказал еще раз выстрелить на всякий случай, хотя он мертв. Кончено. – Затем тучный фон Шнитцлер что-то приказал по-немецки шоферам в военной форме, столпившимся вокруг Крюгера. Несколько человек начали было поднимать безжизненное тело, но их оттеснил блондин с короткой стрижкой.
      Он поднял тело Генриха Крюгера с пола и понес его из зала. Другие последовали за ним.
      – Как она? – Кэнфилд кивнул в сторону Элизабет, сидевшей в кресле. Она смотрела на дверь, через которую вынесли тело человека, который когда-то был ее сыном. Этого здесь никто, кроме Кэнфилда, не знал.
      – Все в порядке. Теперь она может позвонить! – Ликок пытался говорить спокойно.
      Кэнфилд поднялся с пола и подошел к Элизабет. Полный смятенных чувств, он коснулся рукой ее морщинистой щеки. Он не мог не выразить ей сочувствия.
      Слезы ручьем текли по ее лицу.
      И тогда Мэтью Кэнфилд услышал мощный шум отъезжающего автомобиля.
      Фон Шнитцлер сказал, что распорядился о страховочном выстреле.
      Но выстрела не было слышно.
      В миле от «Фальке-хаус», на Винтертурштрассе, двое мужчин тащили к грузовику чье-то тело. Они не знали, что с ним делать. Ведь именно этот человек их сам же и нанял, приказав остановить автомобиль, направляющийся к «Фальке-хаус». Он заплатил им вперед, они на этом настаивали. Теперь он был мертв, убит шальной пулей, предназначавшейся для водителя автомобиля. О ни тащили тело по каменистому склону к грузовику, кровь изо рта текла на тщательно ухоженные усы.
      Человек по имени Пул был мертв.

      Майор Мэтью Кэнфилд, которому теперь уже было сорок пять, а скоро стукнет и все сорок шесть, лежал на заднем сиденье армейского джипа, упираясь ногами в дверцу. Они въехали в Ойстер-Бей, и шофер-сержант с болезненно-желтым лицом нарушил молчание.
      – Подъезжаем, майор! Просыпайтесь. Проснуться. Ничего нет легче. Пот градом катился по его лицу. Сердце бешено стучало.
      – Спасибо, сержант.
      Машина катила под горку, в сторону океана. Когда они подъезжали к дому, майора Мэтью Кэнфилда начал бить озноб. Он сжимал запястья, задерживал дыхание, прикусывал кончик языка. Он ничего не мог с собой поделать. Он не мог позволить себе жалости по отношению к себе самому. Не мог из-за Джанет. Он был перед ней в неоплатном долгу.
      Сержант, улыбаясь, свернул на подъездную аллею, выложенную голубым камнем, и остановился у дорожки, ведущей к парадному подъезду большого коттеджа. Сержант любил ездить в Ойстер-Бей вместе со своим богатым шефом. Несмотря на карточную систему, там всегда было много отличной еды, и виски всегда было первоклассное, совсем не такое, к какому привыкли обитатели солдатских казарм.
      Майор медленно вылез из машины. Сержант встревожился было: что-то неладное с майором. Он надеялся, что из-за этого не придется сразу же возвращаться обратно в Нью-Йорк.
      – Все в порядке, майор?
      – Нормально, сержант... Вы не станете возражать, если вам придется переночевать в лодочном сарае? – осведомился он, не глядя на сержанта.
      – Конечно нет, майор! Даже с удовольствием! – Именно там он всегда и ночевал. В лодочном домике имелась домашняя кухня и бездна спиртного. Даже телефон. Но пока что сержант не получил намека, что им можно воспользоваться. Он решил попытать счастья. – Я вам понадоблюсь, майор? Вы не разрешите мне пригласить на огонек парочку друзей?
      Майор уже шел по дорожке. Он едва слышно бросил через плечо:
      – Поступайте как хотите, сержант. Главное – не подходите к радиотелефону. Вы поняли?
      – Слушаюсь, майор! – Сержант радостный покатил к берегу.
      Мэтью Кэнфилд остановился перед белой дверью с фонарями-"молниями" по обеим сторонам.
      Его дом.
      Дом Джанет.
      Дверь распахнулась. Она стояла на пороге. Седеющие волосы, которые она не собирается подкрашивать. Вздернутый нос. Красивый чувственный рот. Большие карие, проницательные глаза. Благородная прелесть лица. И трогательное внимание.
      – Я услышала шум машины. Только Эванс всегда так мчится к лодочному домику!.. Мэтью, Мэтью! Что с тобой, милый! Ты плачешь?

      Военно-транспортный самолет «Б-29» вырвался из пелены вечерних облаков, заходя на посадку в лиссабонском аэропорту. Из штурманской рубки в салон вышел капрал ВВС.
      – Пожалуйста, пристегните страховочные ремни! Не курить! Через четыре минуты посадка! – Его предупредили, что пассажиры – очень важные птицы и что следует соответственно проявлять максимум вежливости, поэтому все произнесенные им слова прозвучали одновременно и назидательно, и в то же время дружелюбно.
      Молодой человек, сидевший рядом с Мэтью Кэнфилдом, за все время полета от самого Шеннона проронил всего несколько слов. Пару раз майор пытался объяснить ему, что они идут в обход обычных маршрутов «Люфтваффе» и что для беспокойства нет причин. Эндрю Скарлетт что-то невнятное бормотал в ответ и вновь утыкался в журнал.

* * *

      В лиссабонском аэропорту их ждал бронированный «линкольн» с двумя агентами контрразведки на передних сиденьях. Автомобиль с пуленепробиваемыми стеклами мог развивать скорость до ста двадцати миль. Им предстояло проехать тридцать две мили до аэродрома в Аленгуэре.
      В Аленгуэре Кэнфилд с Эндрю взошли на борт низколетного морского торпедоносца без опознавательных знаков, чтобы лететь дальше, в Берн. Промежуточных посадок не предусматривалось. На протяжении всего маршрута их должны были сопровождать и в случае необходимости защищать английский, американский и французский – из сил Свободной Франции – истребители.
      Из бернского аэропорта в город их доставили на автомобиле швейцарского правительства с эскортом в составе восьми мотоциклистов – один впереди, один сзади и по три справа и слева. Несмотря на Женевское соглашение, все были вооружены.
      Они ехали в направлении германской границы, к деревушке, расположенной в двадцати милях севернее Берна, – она называлась Крейцлинген.
      Автомобиль с эскортом подкатил к маленькой гостинице, изолированной от всего остального мира, и Кэнфилд с Эндрю вышли из машины. Водитель отвел машину на стоянку, мотоциклисты исчезли.
      Мэтью Кэнфилд повел юношу по ступенькам ко входу.
      Из гостиницы доносились стоны аккордеона, эхом разносившиеся, видимо, из полупустого ресторана. Холл с высоким потолком выглядел неуютным – видно, здесь не были заинтересованы в постояльцах.
      Мэтью Кэнфилд и Эндрю Скарлетт подошли к стойке администратора.
      – Пожалуйста, позвоните в шестой номер и сообщите, что прибыл Эйприл Ред.
      Когда клерк поднял трубку, мальчик вдруг задрожал. Кэнфилд взял его за руку и крепко стиснул.
      Они поднялись по лестнице на второй этаж. Там у двери с номером шесть стояли двое охранников.
      – Энди, мы здесь, чтобы увидеть того человека. Мы прибыли сюда именно для этого. Ради Джанет, твоей матери. Постарайся помнить это.
      Мальчик сделал глубокий вдох.
      – Я постараюсь, папа. Открывай дверь! Боже милостивый! Открывай же дверь!
      В комнате, где горела одна только лампа, стоявшая на низеньком столике, царил мрак. Убранство, характерное для швейцарских гостиниц для туристов: тяжелые ковры, массивная мебель, кресла и бездна салфеточек.
      В дальнем углу комнаты сидел мужчина. Свет лампы косым углом падал ему на грудь, но лица не достигал, оно оставалось в тени. На мужчине был твидовый коричневый пиджак с кожаной отделкой.
      Резким гортанным голосом он спросил:
      – Это вы?
      – Да. Кэнфилд и Эйприл Ред, Крюгер.
      – Закройте дверь.
      Майор закрыл дверь и сделал несколько шагов вперед, прикрыв собой мальчика. Правую руку он держал в кармане пальто.
      – Мой револьвер нацелен на вас, Крюгер, как в прошлый раз, хотя револьвер уже другой. Я не верю вашим обещаниям. Понятно?
      – Если угодно, можете приставить его к моей голове... Я не собираюсь этому воспрепятствовать. Кэнфилд приблизился к фигуре в кресле. Представшее его глазам зрелище было ужасно. Левая половина тела у Крюгера была парализована. Речь невнятна. Руки как плети лежали на коленях, пальцы сведены, словно в судороге. Но глаза были живые, взгляд пронзительный. Его глаза.
      Его лицо... В белых заплатках – результат пересадки кожи, коротко остриженные седеющие волосы.
      – Таким я вернулся из Севастополя, – пояснил Крюгер. – План «Барбаросса».
      – Что вы хотели сказать нам, Крюгер?
      – Во-первых, Эйприл Ред... Пусть он подойдет поближе...
      – Иди сюда, Энди. Стань рядом, – сказал Кэнфилд.
      – Энди! – Мужчина в кресле смеялся своим перекошенным ртом. – Не забавно ли! Энди! Иди сюда, Энди!
      Эндрю Скарлетт подошел к отчиму и стал рядом. Он глядел вниз, на разбитого параличом мужчину в кресле.
      – Так ты, значит, сын Алстера Скарлетта?
      – Я сын Мэтью Кэнфилда.
      Кэнфилд наблюдал за отцом и сыном. Он вдруг почувствовал, будто отгорожен от них какой-то стеной. Два титана – старый и молодой – вот-вот схватятся в поединке. И он им не ровня.
      – Нет, молодой человек, вы сын Алстера Стюарта Скарлетта, наследник дома Скарлатти!
      – Я тот, кем хочу быть! У меня нет с вами ничего общего. – Молодой человек глубоко вздохнул. Страх постепенно отступал и сменялся гневом.
      – Спокойно, Энди, спокойно.
      – А почему я должен волноваться? Из-за него?.. Посмотри! Это же живой труп... У него даже нет лица.
      – Замолчи! – сорвавшийся голос Алстера Скарлетта напомнил Кэнфилду о давно минувшем событии в Цюрихе. – Замолчи, дурак!
      – С какой стати?.. Я не знаю вас! И не хочу знать!.. Вы исчезли давным-давно! – Юноша указал на Кэнфилда. – Он заменил мне вас. И я буду слушать только его. Вы для меня никто!
      – Не говори со мной так! Не смей!
      Кэнфилд резко оборвал его.
      – Я доставил Эйприла Реда, Крюгер! Что вы хотите сообщить? Ради этого мы сюда и прибыли, давайте ближе к делу.
      – Сначала он должен понять! – Уродливая голова болталась, как на шарнирах. – Его надо заставить понять!
      – Но что? Что все это для вас значило? Почему вы стали Крюгером?
      Голова перестала болтаться, за щелками глаз теперь виднелись змеиные глазки. Кэнфилд вспомнил: Джанет рассказывала об этом взгляде.
      – Дело в том, что Алстер Скарлетт не мог представлять новый порядок, новый мир! Не подходил для этого. Алстер Скарлетт служил его целям, и, когда цель была достигнута, нужда в нем отпала... Он стал помехой... Его надо было ликвидировать...
      – Возможно, была и другая причина?
      – Например?
      – Элизабет. Она все равно помешала бы вам. Так, как остановила вас в Цюрихе.
      При имени Элизабет Генрих Крюгер откашлялся и сплюнул мокроту. Кэнфилда чуть не стошнило.
      – Старая сука!.. Да, мы совершили ошибку в двадцать шестом... если честно, я совершил ошибку... Мне следовало просить ее присоединиться к нам... Она бы не отказалась, я знаю. Она хотела того же, что и мы.
      – Вы ошибаетесь.
      – Ха! Вы не знали ее!
      Кэнфилд ответил тихим, спокойным тоном:
      – Я знал ее... Поверьте, она презирала все то, за что вы боролись.
      Нацист усмехнулся про себя.
      – Забавно, очень забавно... Я как-то сказал ей, что она борется за все, что мне ненавистно...
      – Значит, вы оба были по-своему правы.
      – Не важно. Она теперь в аду.
      – Когда она умирала, она думала, что вас уже нет в живых. И потому она умерла спокойно.
      – Вы никогда не узнаете, каков был соблазн, особенно когда мы вошли в Париж... Но я ждал, когда мы возьмем Лондон. Я хотел выйти на Уайтхолл и объявить всему миру, что «империя Скарлатти» рухнула!
      – Она умерла еще до того, как вы взяли Париж.
      – Это не имело значения.
      – А я считаю, что и мертвую ее вы боялись не меньше, чем живую.
      – Я никого не боялся! Я ничего не боялся! – Генрих Крюгер напряг свое бессильное тело.
      – Тогда почему вы не выполнили угрозу? Дом Скарлатти существует.
      – Она вам никогда не рассказывала?
      – О чем?
      – Старуха всегда умела прикрывать фланги. Она нашла моего единственного врага в Третьем рейхе, Геббельса. Она никогда не верила, что там, в Цюрихе, я был убит. Геббельс знал, кто я. После тысяча девятьсот тридцать третьего она запугала нашу верхушку ложью обо мне. А партия была для меня куда важнее, нежели месть.
      Кэнфилд смотрел на этот полутруп в кресле. Как всегда, Элизабет Скарлатти оказалась прозорливее их. Намного прозорливее.
      – Один последний вопрос.
      – Какой?
      – Почему Джанет?
      Сидевший в кресле с трудом поднял правую руку. – Из-за него! Он – это главное. – Он указал на Эндрю Скарлетта.
      – Но зачем?
      – Я верю! Я все еще верю! Генрих Крюгер был частью нового мира! Нового порядка! Истинной аристократии!.. Со временем и он станет частью этого мира!
      – Но почему вы выбрали Джанет?
      Генрих Крюгер в изнеможении отмахнулся от вопроса.
      – Какая разница, кого выбрать? Обыкновенная проститутка. Просто средство для получения того, что мне было нужно.
      Кэнфилд чувствовал, как в нем поднимается слепая ярость, но опыт и профессионализм помогли ему сдержаться. Но он не учел реакции юноши. Эндрю Скарлетт рванулся к креслу и ударил Крюгера по лицу. Удар получился сильным и точным.
      – Мерзавец! Вы мерзавец!
      – Энди! Перестань! – Кэнфилд оттащил мальчика.
      – Как нехорошо! – Глаза Крюгера словно плавали в орбитах. – Ведь все это ради тебя! Поэтому я и вызвал тебя сюда! Ты должен знать... Ты поймешь и начнешь сначала! Подумай. Подумай о высшей аристократии. – Он дотянулся своей бессильной рукой до внутреннего кармана пиджака и достал листок бумаги. – Они твои. Бери.
      Кэнфилд взял листок бумаги и, не глядя, передал его Эндрю Скарлетту.
      – Здесь какие-то номера. Номера, и ничего больше, – недоуменно произнес Энди.
      Мэтью Кэнфилд знал, что означают номера, но его опередил Крюгер.
      – Это счета в швейцарских банках, сын мой. Единственный сын мой... На них миллионы! Миллионы! Но есть определенные условия. Условия, которые со временем ты научишься понимать! Когда ты станешь взрослым, ты осознаешь, почему эти условия необходимо выполнять! И ты выполнишь их... Потому что власть есть власть и она способна изменить мир. Это единственное, ради чего стоит жить.
      Юноша смотрел на уродливую фигуру в кресле.
      – Мне что же, надлежит поблагодарить вас?
      – Когда-нибудь ты это сделаешь.
      Терпение Мэтью Кэнфилда лопнуло.
      – Все! Эйприл Ред получил свою долю. Теперь моя очередь! Что вы мне передадите?
      – Для этого надо выйти из дома. Помогите мне подняться.
      – Так дело не пойдет! Там что, ваши молодчики в кожаных пальто?
      – Там никого нет. Мы будем вдвоем.
      Кэнфилд взглянул на то, что осталось от Генриха Крюгера и поверил. Он помог Крюгеру подняться с кресла.
      – Жди здесь, Энди, я вернусь.
      Майор Мэтью Кэнфилд помог паралитику спуститься по лестнице. В холле слуга подал ему костыли. Американский майор и нацист вышли из гостиницы через парадный вход.
      – Куда мы идем, Крюгер?
      – По-моему, настало время называть меня настоящим именем. Скарлетт. Или, если угодно, Скарлатти. Он заковылял вправо от подъездной дорожки.
      – Для меня вы Генрих Крюгер.
      – Вы знаете, конечно, что именно вы, вы один были причиной нашего провала в Цюрихе? Вы отвели стрелки часов на добрых два года назад. Кто бы мог подумать... Какой же вы осел! – Генрих Крюгер вновь рассмеялся.
      – Куда мы идем?
      – Осталось всего несколько сот ярдов. Можете держать пистолет наготове. Но здесь никого нет.
      – Что вы собираетесь мне передать? Могли бы и сказать.
      – Не спешите. Вы все получите. – Крюгер ковылял к поляне. – А после этого я свободен. Помните.
      – Договорились. Так что?
      – Союзники будут довольны! Эйзенхауэр, наверно, вручит вам медаль... Вы увезете с собой полный план фортификаций Берлина. Этот план известен только германскому верховному командованию... Подземные бункеры, базы снабжения, даже командный пост фюрера. Вы станете героем, а меня словно и не было. Мы хорошо сработали, вы и я.
      Мэтью Кэнфилд остановился.
      Этот план был получен союзной разведкой несколько недель назад.
      И Берлин знал об этом.
      Именно потому Берлин не препятствовал их встрече.
      Кое-кто угодил в ловушку, но не он, не Мэтью Кэнфилд: нацистское командование направило одного из своих в лапы смерти.
      – Скажите, Крюгер, что случится, если я возьму план, но не отпущу вас? Что тогда произойдет?
      – Две недели назад в Берлине я давал показания Деницу. Я рассказал ему о вас. Если я не вернусь через несколько дней, он поднимет тревогу. Я очень ценная фигура. Я появлюсь, а потом... потом уйду. Если же я не вернусь, весь мир узнает, кто я на самом деле!
      Мэтью Кэнфилд стоял потрясенный – какая странная ирония судьбы. В свое время он пришел к такой же мысли и изложил все в особом досье, на многие годы погребенном в архивах Госдепартамента.
      Теперь же кое-кто и в Берлине пришел к этой мысли: Генрих Крюгер, иначе Алстер Стюарт Скарлетт, в действительности ничего не значил. Он изначально был обречен на то, что будет пущен в расход.
      Дениц позволил Крюгеру – вместе с его уже ненужным подарком – прибыть в Берн. Дениц, по неписаным правилам войны, рассчитывал, что Крюгер будет убит. Дениц знал, что ни одна нация не может позволить себе признать этого безумца своим. Ни в час победы, ни в час поражения. И убить его должен был противник, чтобы не возникло никаких сомнений и кривотолков. Дениц был редкостным врагом – ему доверяли противники, такие, как Роммель. Он был военным до мозга костей, с кривой, но моралью.
      Мэтью Кэнфилд достал пистолет и дважды выстрелил. Генрих Крюгер замертво повалился на землю. Алстера Стюарта Скарлетта наконец-то не стало. Мэтью Кэнфилд возвращался полем назад, к маленькой гостинице. Ночь была ясная, и свет луны серебрил застывшие в неподвижности кроны деревьев.
      Удивительно, что все прошло так гладко, подумал он. Но гребень волны с виду тоже гладкий, и трудно себе представить таящуюся в ней силу, с которой она обрушивается на берег. Все кончилось. Его ждал Эндрю. И Джанет. А это главное.