— Вы так считаете? Думаете, я жажду восхваления и здравиц?
      — А что прикажете думать? Что вы увезли меня от моей работы, раскрыли перед посольством и ВВС, возможно, разрушили мою «крышу», которую я создавала в течение нескольких лет, только потому, что были со мной близки? Это произошло однажды, но, уверяю вас, больше не повторится.
      — Эй, погодите, прекрасная дама, — возразил Эван. — Ради Христа, не будем ворошить прошлое. Тогда я не знал, где нахожусь, что случилось или что еще произойдет. Я был испуган до смерти и понимал, что мне предстоит совершить такое, о чем раньше и подумать не мог.
      — А еще вы были измучены, — добавила Адриенна Рашад. — И я тоже. Бывает.
      — Свонн так и говорил...
      — Подонок.
      — Нет, не надо. Фрэнк Свонн — не подонок...
      — Употребить другое слово? Например, сводник? Бессовестный сводник.
      — Вы ошибаетесь. Не знаю, что у вас с ним было, но дело свое он знает.
      — Например, принося вас в жертву?
      — Может быть... Признаю, мысль не очень привлекательная, но ему тоже как следует досталось.
      — Оставьте это, конгрессмен. Зачем я здесь?
      — Потому что мне надо кое-что узнать, и вы остались одна, кто может мне это сказать.
      — Что же?
      — Кто предал гласности мою оманскую историю? Кто нарушил соглашение? Мне сказали, у тех, кто знает, что я ездил в Оман, — а их чертовски мало, как говорится, очень тесный круг, — нет ни одной причины, чтобы об этом рассказывать, и зато много, чтобы молчать. Не считая Свонна и того, кто у него заведует компьютерами, человека, которому он безгранично доверяет, обо мне знали только семеро. Шестерых проверили — результат абсолютно отрицательный. Остались вы — седьмая.
      Адриенна Рашад не шевельнулась, лицо ее было бесстрастным, глаза излучали ярость.
      — Вы — любитель, невежественный, самонадеянный любитель, — медленно и язвительно произнесла она.
      — Можете ругать меня самыми последними словами, — гневно отозвался Эван, — но я собираюсь...
      — Прогуляемся, конгрессмен? — Женщина из Каира подошла к большому эркеру на противоположной стороне комнаты, выходящему на причал у каменистой береговой линии Чесапика.
      — Что?
      — Здесь такой же гнетущий воздух, как и компания. Пожалуйста, я бы хотела прогуляться. — Рашад подняла руку и указала на улицу, затем дважды кивнула, как бы усиливая свою просьбу.
      — Ладно, — пробормотал Кендрик, сбитый с толку. — Там, позади вас, есть запасной выход.
      — Вижу. — Адриенна Калейла направилась к двери. Они вышли в вымощенный плитами внутренний дворик, примыкающий к ухоженной лужайке и дорожке, которая вела вниз, к причалу. Если там когда-нибудь и были лодки, привязанные к сваям или пришвартованные в пустых доках, подпрыгивавших на волнах, то сейчас их убрали из-за осенних ветров.
      — Теперь разглагольствуйте дальше, конгрессмен, — разрешила сотрудница ЦРУ. — Не стоит лишать вас этого удовольствия.
      — Да прекратите же, мисс Рашад, или как вас там?! — Эван остановился на белой бетонной дорожке на полпути к берегу. — Если, по-вашему, я «разглагольствую», то вы ужасно ошибаетесь...
      — Бога ради, не останавливайтесь! Поговорим о чем хотите и даже более того, дурак вы этакий.
      Справа от причала берег залива представлял собой смесь темного песка и камней, обычную для Чесапика, слева стоял также обычный сарай для лодок. Больше по виду, нежели на самом деле казалось, что среди них можно укрыться. Видимо, это и привлекло оперативного агента из Каира. Она резко свернула вправо. По песку и камням, близко от мягко плещущихся волн они пошли до того места, где начинались деревья, но продолжили идти дальше, пока не добрались до большого камня, выраставшего из земли у самой кромки воды. Огромный дом отсюда уже не был виден.
      — Это подойдет, — сказала, остановившись, Адриенна Рашад.
      — Подойдет? — воскликнул Кендрик. — Для чего вообще понадобился этот моцион? Но, раз уж мы здесь, давайте кое-что проясним. Я признателен вам за то, что вы, вероятно, спасли мне жизнь — повторяю, вероятно, это невозможно доказать, но я вам не подчиняюсь, и, по здравом размышлении, я все-таки не дурак, невзирая на мой статус любителя. Однако сейчас это вы отвечаете на мои вопросы, а не наоборот.
      — Вы закончили?
      — Даже не начинал.
      — Тогда, прежде чем начнете, позвольте затронуть поднятые вами специфические проблемы. Моцион понадобился для того, чтобы мы убрались оттуда. Полагаю, вы в курсе, что это — надежный дом.
      — Конечно.
      — И что любые разговоры во всех комнатах, включая туалет и ванную, записываются?
      — Нет, я знал, что телефон...
      — Спасибо, мистер Любитель.
      — Мне, черт подери, скрывать нечего...
      — Потише. Говорите в сторону воды, как я.
      — Что? Почему?
      — Электронный уловитель голоса. Деревья исказят звук, потому что здесь нет прямого визуального радиуса действия...
      — Что?
      — Лазеры усовершенствовали технологию...
      — Что-что?
      — Заткнитесь! Говорите шепотом.
      — Повторяю: мне совершенно нечего скрывать. Вам-то, может, и есть, а вот мне — нет!
      — Правда? — Рашад прислонилась к огромному камню, глядя вниз, на мелкие, медленно набегающие волны, спросила: — Хотите вовлечь Ахмата?
      — Я упоминал о нем. Президенту. Ему следует знать, как помог этот парень...
      — О, Ахмат это оценит! А его личный врач? А двое его двоюродных братьев, которые помогали вам и охраняли вас? А эль-Баз и пилот, доставивший вас в Бахрейн?.. Их всех могут убить!
      — Не считая Ахмата, я никогда никого не упоминал...
      — Имена несущественны. Важны занимаемые людьми должности.
      — Бога ради, это же президент Соединенных Штатов!
      — И он, вопреки слухам, действительно общается без микрофонов?
      — Конечно.
      — А вам известно, с кем он говорит и насколько его собеседники надежны в вопросах соблюдения максимальной безопасности? А сам он это знает? Вы знакомы с людьми, которые занимаются прослушкой в этом доме?
      — Разумеется, нет.
      — А как же я? Я — оперативный сотрудник разведки с прочной «крышей» в Каире. Вы, может, и обо мне рассказывали?
      — Да, но только Свонну.
      — Я не имею в виду, что вы говорили с человеком, облеченным властью, который все знал, потому что руководил операцией, я имею в виду кого-то там, именно там. Начни вы допрашивать меня прямо в том доме наверху, разве вы не могли бы выдать кого-то или всех этих людей, которых я только что назвала? И чтобы сорвать банк, мистер Любитель, Разве не упомянули бы Моссад?
      Эван закрыл глаза.
      — Мог бы, — признал он негромко, кивнув. — Если бы мы начали спорить.
      — Спор был неизбежен, вот почему я вытащила вас оттуда и привела сюда.
      — Там, наверху, все на нашей стороне! — запротестовал Кендрик.
      — Уверена, что это так, — согласилась Адриенна, — но нельзя представить силу и слабости людей, с которыми мы незнакомы и которых не можем видеть, правда?
      — Вы параноик.
      — Это особенности моей работы, конгрессмен. Более того, вы действительно дурак несчастный. Полагаю, я достаточно это продемонстрировала, показав, что вы ничего не знаете о «надежных» домах. Опуская вопрос о том, кто кому подчиняется, потому что это несущественно, вернусь к пункту первому. По всей вероятности, я все-таки не спасла вам жизнь в Бахрейне, а, наоборот, из-за этого подонка Свонна поставила вас в невыгодное для защиты положение, которое у нас и у опытных пилотов называется точкой, откуда возврат невозможен. На то, что вы останетесь в живых, не рассчитывали, мистер Кендрик, и я действительно возражала против этого.
      — Почему?
      — Потому что мне было не все равно.
      — Из-за того, что мы...
      — Это тоже несущественно. Вы были порядочным человеком, пытавшимся совершить порядочный поступок, к которому не были подготовлены. Как выяснилось, были и другие, кто помог вам куда больше меня. Я сидела у Джимми Грэйсона в кабинете, и мы оба испытали облегчение, получив сообщение, что самолет с вами на борту взлетел из Бахрейна.
      — Грэйсон? Он — один из тех семерых, знавших, что я там был.
      — Нет, до последнего часа не знал, — возразила Рашад. — Даже я не сказала ему этого. Должно быть, сообщили из Вашингтона.
      — Выражаясь языком Белого дома, вчера утром его насадили на вертел.
      — За что?
      — Чтобы проверить, не он ли проболтался обо мне.
      — Кто, Джимми? Это даже еще глупее, чем предполагать, будто язык распустила я. Грэйсон просто жаждет стать начальником. И не больше меня хочет, чтобы ему перерезали горло.
      — Как вы просто все объясняете!
      — О Джимми?
      — Нет. О себе.
      — Понятно. — Женщина, называвшая себя Калейлой, отодвинулась от камня. — Думаете, я все это отрепетировала? Разумеется, сама с собой, потому что черта с два могла бы к кому-нибудь обратиться? И конечно, я наполовину арабка...
      — Там, наверху, вы вошли так, словно ожидали увидеть именно меня. Я ни в коей мере не оказался для вас сюрпризом.
      — Да, ожидала. И нет, не были.
      — Почему да и почему нет?
      — Вас вычислила, полагаю, методом исключения. А по второму пункту у меня договоренность с одним знакомым, который охраняет меня от подлинно-подлинных сюрпризов. Последние полтора дня вы, конгрессмен, — «горячая» новость по всему Средиземноморью. Многие, включая меня, потрясены. Я боюсь не только за себя, но и за других людей, помощью которых пользовалась где только можно и нельзя, чтобы держать вас в поле зрения. Поверьте, это очень непросто — создать сеть, основанную на доверии, а теперь это доверие подвергается сомнению. Так что, как видите, мистер Кендрик, вы зря потратили немалые деньги налогоплательщиков на то, чтобы доставить меня сюда и задать вопрос, на который вам мог бы ответить любой опытный разведчик.
      — Может, вы меня продали? Продали мое имя за деньги?
      — Чего ради? Спасения собственной жизни, что ли? Или жизней тех, кого я использовала, чтобы следить за вами, людей, важных для меня и выполняемой мною работы, которая, по-моему, представляет реальную ценность, что я пыталась объяснить вам еще в Бахрейне? Вы что, действительно в это верите?
      — О Боже, я уже не знаю, чему верить! — признался Эван, шумно вздохнув. — Все, что я хотел сделать, все, что планировал, пошло прахом. Ахмат больше не хочет меня видеть, я не могу вернуться — ни туда, ни в какой-либо другой эмират в районе заливов. Уж он об этом позаботится.
      — Так вы что, правда хотели вернуться?
      — Больше, чем что-либо другое. Мне хотелось вернуться к той жизни, когда я проделал мою лучшую работу. Но сначала мне надо было найти и уничтожить сукина сына, который все изуродовал, убивая ради убийства...
      — Махди. — Рашад кивнула. — Ахмат мне говорил. Вы сделали это. Ахмат молод, и он еще изменит свое отношение к вам. Со временем поймет, что вы там для всех совершили, и почувствует благодарность... — Она вдруг улыбнулась и уже иным, мягким голосом проговорила: — Понимаешь, я решила, что ты, возможно, сам раздул эту историю. Но ведь ты этого не делал, правда?
      — Кто, я? Да ты с ума сошла! Через шесть месяцев я уберусь отсюда!
      — Так все это случилось не из-за твоего политического тщеславия?
      — Да нет же, Господи! Я бросаю всю эту политику, ухожу! Только теперь мне некуда идти. Кто-то пытается меня остановить, сделать кем-то, кем я на самом деле не являюсь. Да что же, черт побери, со мной происходит?
      — Сразу, навскидку, я сказала бы, что тебя эксгумируют.
      — Что-что со мной делают? И кто?
      — Кто-то, считающий, что тобой пренебрегают. Полагающий, что ты заслуживаешь публичного признания.
      — Я его совершенно не хочу! Но президент думает иначе. Решил в следующий вторник наградить меня медалью Свободы в этой чертовой Голубой комнате под оркестр морской пехоты! Я противился этому, как мог, а этот сукин сын заявил. что мне необходимо объявиться, потому что он, видите ли. отказывается выглядеть «жалким ублюдком». Хорошенькая аргументация!
      — Очень по-президентски... — Рашад внезапно оборвала себя. — Давай прогуляемся, — быстро предложила она, заметив, что у причала появились двое мужчин в белых костюмах обслуги «стерильного» дома. — Не оглядывайся! Держись беззаботно. Давай спустимся к берегу.
      — Говорить можно? — спросил Кендрик, шагая за ней.
      — Ничего важного. Подожди, пока повернем.
      — Почему? Думаешь, они могут нас услышать?
      — Возможно, хотя я не уверена.
      Они шли вдоль извилистой береговой линии до тех пор, пока деревья не скрыли их от двоих мужчин на причале.
      — Японцы разработали ретрансляторы направленного действия, хотя я никогда таких не видела, — продолжила Рашад. Потом остановилась и взглянула на Эвана. Ее умные глаза смотрели вопрошающе. — Ты говорил с Ахматом?
      — Вчера. Он велел мне убираться к черту, но не возвращаться в Оман. Никогда.
      — Ты ведь понимаешь, что я тебя проверю, да? В первую секунду Кендрик удивился, потом пришел в ярость. Эта женщина допрашивала его, обвиняла, а теперь еще намерена и проверить.
      — Мне наплевать на то, что ты сделаешь, меня беспокоит только то, что ты, возможно, уже сделала. Ты убедительна, Калейла, то есть, извините, мисс Рашад, и, возможно, сама веришь в то, о чем говоришь, но тем шестерым, которые знают обо мне, есть что терять, и они ничего не приобрели бы, рассказав о том, что я был в Маскате в прошлом году.
      — А уж мне, конечно, нечего терять, кроме собственной жизни и жизней тех, кого я собирала на моем участке? Кстати, некоторые из этих людей мне очень дороги. Прекрати этот надоевший спор, конгрессмен, смешно. Ты не просто любитель, ты невыносим.
      — Знаешь, но ты ведь могла и ошибиться! — Кендрик был раздражен. — Я был почти готов поделиться с тобой своими сомнениями, даже намекнул на это Деннисону, сказав ему, что не позволю тебя повесить за это.
      — О, вы слишком добры, сэр!
      — Нет, я на самом деле так думал. Ты ведь и правда спас-ria мне жизнь, и если ты по ошибке, случайно вымолвила мое имя...
      — Не упорствуй в своей глупости, — перебила его Рашад. — Вероятнее, гораздо вероятнее, что подобную ошибку совершил кто-то из остальных пятерых, но не Грэйсон и не я. Мы работаем в полевых условиях и не допускаем ошибок такого рода.
      — Давай пройдемся, — предложил Эван.
      Никаких охранников на сей раз поблизости не было, его побуждали двигаться сомнения и замешательство. Трудность заключалась в том, что он ей верил, как верил и тому, что сказал о Калейле Мэнни Вайнграсс: «Она не имеет никакого отношения к твоему разоблачению. Это только усилит ее стыд и еще сильнее воспламенит тот безумный мир, в котором она живет». А когда Кендрик возразил, что другие не могли этого сделать, Мэнни добавил: «Тогда за другими есть еще другие».
      Они дошли до ухабистой проселочной дороги, которая пролегала среди деревьев и вела, очевидно, к каменной ограде имения.
      — Обследуем? — предложил Эван.
      — Почему бы и нет? — отозвалась Адриенна.
      — Слушай, — продолжил он, когда бок о бок они начали взбираться по лесистому склону, — скажем, я тебе верю...
      — Спасибо большое.
      — Да ладно, я правда тебе верю! И поэтому сейчас скажу то, что знают только Свонн и Деннисон. Другие не знают, по крайней мере я так думаю.
      — А ты уверен, что стоит говорить?
      — Мне нужна помощь, а они не могут мне помочь. Может, ты сможешь. Ты ведь была там со мной и знаешь столько всего из того, что мне неизвестно: как сохранять события в тайне, как передавать секретную информацию тем, для кого она предназначена, в общем, процедуры такого рода.
      — Да, я что-то знаю, но никоим образом не все. Моя база — в Каире, а не здесь. Но продолжай.
      — Недавно Свонна навестил какой-то человек, блондин с европейским акцентом, который располагал подробнейшей информацией обо мне. Фрэнк назвал это «ПД».
      — Предшествующие данные, — перевела на нормальный язык Рашад. — Еще так называются привилегированные детали. Обычно их добывают из подвалов.
      — Подвалы? Что еще за подвалы?
      — По-нашему — засекреченные разведывательные материны. Продолжай.
      — Этот блондин заявил Франку, поразив его — на самом деле поразив! — что, по его мнению, во время того кризиса с заложниками меня послал в Маскат Госдеп.
      — Что-о? — Адриенна схватила Кендрика за руку. — Кто он?
      — Никто не знает. Его никто не может найти. А сведения, которые он сообщил о себе, чтобы попасть к Фрэнку, оказались фальшивыми.
      — Боже всемогущий! — прошептала Рашад, глядя на поднимающуюся вверх тропу. Сквозь стену деревьев, растущих наверху, пробивался солнечный свет. — Задержимся здесь ненадолго, — спокойно попросила она. — Сядь. — А когда они опустились на тропу, окруженную толстыми стволами деревьев и густой листвой, спросила: — И что же дальше?
      — Ну, Свонн попытался отшить его; даже показал ему записку к госсекретарю, которую мы составляли с ним вместе — в ней мои услуги отвергались. Но видимо, тот человек не поверил Фрэнку и продолжил свои раскопки, пока все не узнал. Все появившееся вчера утром в печати настолько точно, что может исходить только из оманских материалов — по-вашему, из подвалов.
      — Знаю, знаю. — Ярость в голосе Рашад смешивалась со страхом. — Боже мой, кого-то ведь достали!
      — Одного из семерых, то есть шестерых, — быстро поправился Эван.
      —Кто эти люди? Я не имею в виду Свонна и его компьютерщика из «Огайо-4-0». Кроме Деннисона, Грэйсона и меня?
      — Госсекретарь, министр обороны и председатель Объединенного комитета начальников штабов.
      — Ни к одному из них даже близко подойти нельзя.
      — Ну а компьютерщик? Его зовут Брюс, Джералд Брюс, и он молод. Фрэнк за него ручается, но ведь это лишь его суждение.
      — Вряд ли. Фрэнк Свонн — подонок, но не думаю, что его можно так провести. Человек вроде Брюса — первый, на кого в таком случае падает подозрение, а тот наверняка знает, что рискует провести тридцать лет в Ливенуорте.
      Эван улыбнулся:
      — Деннисон грозил и тебе провести там пять лет.
      — Я сказала ему, что это мужская тюрьма. — Адриенна тоже усмехнулась.
      — И я, — засмеялся Кендрик. — А все-таки, почему ты села в правительственную машину?
      — Из чистого любопытства. Вот единственный ответ, который я могу тебе дать.
      — Ответ принимается... Итак, на чем мы остановились? Семеро вне игры, а европеец-блондин в игре.
      — Не знаю. — Неожиданно Рашад снова тронула его за руку. — Мне нужно задать тебе несколько вопросов, Эван...
      — Эван? Спасибо.
      — Простите, конгрессмен. Это действительно была ошибка.
      — Не извиняйся, пожалуйста. По-моему, мы имеем право называть друг друга по имени.
      — Значит, ты остановился...
      — Не возражаешь, если я буду называть тебя Калейлой? Мне так удобнее.
      — И мне. Моя арабская половина всегда негодовала на Адриенну за отступничество.
      — Задавай свои вопросы... Калейла.
      — По крайней мере, ты не произносишь мое имя как «Койлейла»... Ладно. Когда ты решил поехать в Маскат? Принимая во внимание обстоятельства и твои возможности, ты попал туда поздно.
      Кендрик перевел дыхание.
      — Я был в Аризоне — преодолевал пороги. Только добравшись до базового лагеря под названием Лава-Фоллз, впервые за несколько недель услышал радио. Вот тогда понял, что должен попасть в Вашингтон... — И он подробно рассказал о безумных восьми часах своего путешествия из примитивного лагеря в горах в кабинеты Госдепартамента и сложный компьютерный комплекс под названием «Огайо-4-0», закончив повествование словами: — Там мы со Свонном заключили наше соглашение, и я отправился в путь.
      — Вернемся немного назад, — предложила Калейла, впервые за все время рассказа Кендрика отводя взгляд от его лица. — Итак, ты нанял гидроплан, чтобы добраться до Флагстаффа, где попытался зафрахтовать самолет до округа Колумбия. Верно?
      — Да, но регистратор чартерных рейсов сказал, что слишком поздно.
      — Ты был встревожен, — предположила разведчица. — Вероятно, зол. Должно быть, немного использовал свое положение. Конгрессмен от великого штата Колорадо и так далее.
      — Больше чем немного, гораздо больше всяких «и так далее».
      — Ты добрался до Феникса и вылетел первым же гражданским коммерческим рейсом. Как ты платил за билет?
      — По кредитной карте.
      — Плохо, — отреагировала Калейла. — Но ты не мог этого знать. Откуда тебе было известно, к кому надо обратиться в Госдепе?
      — Этого я не знал. Но не забывай, я долгие годы проработал в Омане и Эмиратах, так что примерно представлял, кто мне нужен. А поскольку мне в наследство досталась опытная секретарша с инстинктами уличной кошки, я ей сказал, кого нужно искать. Четко объяснил, что это, вне сомнения, должен быть человек из Консульской службы Госдепа, секции Среднего Востока или Юго-Западной Азии. Большинство американцев, которые там работают, знакомы с такими людьми — часто до тошноты.
      — Значит, секретарша с инстинктами уличной кошки начала повсюду названивать и расспрашивать. Должно быть, кое-кого это удивило. Был ли у нее список людей, которым она звонила?
      — Не знаю. Никогда не спрашивал ее об этом. Все происходило в каком-то безумии. Во время полета из Феникса я поддерживал с нею связь по телефону. К моменту моего приземления она сократила круг поиска до четырех-пяти человек, из которых лишь один считался экспертом по Эмиратам — заместитель директора Консульской службы Фрэнк Свонн.
      — Было бы интересно узнать, сохранила ли твоя секретарша список?
      — Я позвоню ей.
      — Только не отсюда. Кроме того, я не, закончила... Итак, ты пошел в Госдеп, чтобы найти Свонна. Значит, зарегистрировался на входе у охраны.
      — Естественно.
      — А уходя оттуда, отметился?
      — Разумеется, нет. Ведь меня спустили на лифте прямо к стоянке и доставили домой на машине Госдепа.
      — К тебе домой?
      — Конечно. Перед отлетом в Оман надо было собрать кое-какие вещи...
      — А шофер? — перебила его Калейла. — Он обращался к тебе по имени?
      — Нет, ни разу. Хотя сказал фразу, которая меня потрясла. Я спросил, не зайдет ли он ко мне перекусить или выпить кофе, пока я буду собираться, а он ответил: «Вы из „Огайо-4-0“! Предельная бдительность, сэр!»
      — Это означает, что сам он не оттуда, — заметила Рашад. — И вы остановились перед твоим домом?
      — Да. Когда я вышел, то увидел у тротуара другую машину примерно в ста футах от нас. Должно быть, она следовала за нами — на этой части дороги других домов нет.
      — Вооруженный эскорт, — кивнула Калейла. — Свонн прикрывал тебя начиная с минуты-один, и был прав. У него было ни времени, ни ресурсов, чтобы проследить за всем, что случилось с тобой минус-один. Эван, сбитый с толку, попросил:
      — Будь добра, объясни, что все это значит?
      — Минус-один — это все то, что произошло до того, как ты связался со Свонном. Богатый злой конгрессмен нанимает самолет во Флагстафф и производит много шума, потому что желает немедленно вылететь в Вашингтон. Ему отказывают. Тогда он летит в Феникс, где, несомненно, тоже требует, чтобы ему дали билет на первый же рейс до Вашингтона, и платит по кредитной карточке. А еще названивает своей секретарше с инстинктами уличной кошки и приказывает ей найти человека, которого сам не знает, но уверен, что такой должен работать в Госдепартаменте. Секретарша звонит самым разным людям — по-моему, ты употребил слово «безумие», — которых должно было заинтересовать, почему она им звонит. Потом предоставляет тебе суженный кворум — это значит, что она контактировала со многими своими знакомыми, которые могли дать ей нужную информацию и наверняка тоже заинтересовались причиной ее звонков. Далее, ты возникаешь в Госдепе, требуя встречи с Фрэнком Свонном. Я права? В том твоем состоянии ты ведь требовал встречи с ним?
      — Да. Меня водили за нос, говорили, что его нет, но я знал, что он на месте, моя секретарша подтвердила это. Я проявил настойчивость, и наконец мне разрешили спуститься к нему в кабинет.
      — А после того как вы со Свонном поговорили, он решил отправить тебя в Маскат.
      — И что?
      — Тот узкий маленький круг, о котором ты говорил, не был ни очень маленьким, ни очень узким. Ты делал то, что сделал бы любой человек на твоем месте в таком же стрессовом состоянии. Но во время своего взбалмошного путешествия от Лава-фоллз до Вашингтона ты изрядно наследил. Многие запомнили твое имя и громкие настойчивые требования скорейшего вылета, тем более что все происходило в ночное время. Потом ты объявляешься в Госдепартаменте, где производишь еще больше шума — между прочим, зарегистрировавшись у охраны на входе, но не отметившись на выходе, — пока тебе не разрешают спуститься в кабинет Свонна.
      — Да, но...
      — Дай мне закончить, пожалуйста, — вновь перебила его Калейла. — Ты все поймешь, а я хочу, чтобы у нас сложилась полная картина... Итак, вы со Свонном беседуете, заключаете ваше секретное соглашение, и, говоря твоими словами, ты отправляешься в Маскат. Но первую часть пути проделываешь к своему дому в машине с шофером, который не являлся частью «Огайо-4-0», так же как и охранники в вестибюле. Шофера просто назначил диспетчер, а охранники на дежурстве выполняли свои обычные обязанности. Они не относятся к привилегированным кругам; там, наверху, с них не берут подписку о неразглашении того, что они видят и слышат на работе. Но это люди. Они идут домой, рассказывают женам и друзьям про что-то не совсем обыденное, случившееся в их обычно скучной жизни. Возможно, даже отвечают на вопросы, небрежно заданные какими-то людьми.
      — Ты права, так или иначе все они знали, кто я такой...
      — Так же как множество других людей в Фениксе, Флагстаффе, и всем им было ясно: этот важный человек расстроен, этот конгрессмен чертовски спешит, эта большая шишка чем-то озабочена. Видишь, какой след ты оставил за собой?
      — Вижу, но кто же мог доискиваться?
      — Не знаю, и это беспокоит меня больше, чем я могу тебе сказать.
      — Кто бы это ни был, а мою жизнь он разбил вдребезги! Только кто бы это мог быть?
      — Тот, кто нашел лазейку, дыру в твоем пути от отдаленного лагеря под названием Лава-Фоллз до террористов в Маскате. Тот, кто наткнулся на нечто, вызвавшее у него желание искать дальше. Может, это были звонки твоей секретарши, или шум, устроенный тобой у стойки охраны Госдепартамента, или даже нечто настолько же безумное, как, например, слухи о каком-то неизвестном американце, который содействовал разрешению оманского кризиса. На кого-то это произвело впечатление и могло побудить к размышлениям. Потом другие факты все поставили на свое место — и готово.
      Эван накрыл ее руку, лежащую на грязной тропинке, своей ладонью.
      — Мне нужно узнать, кто он, Калейла. Понимаешь, узнать.
      — Но мы и так знаем, — мягко напомнила она. — Это блондин с европейским акцентом.
      — Но почему? — Кендрик убрал свою руку. Калейла с сочувствием посмотрела на него:
      — Знаю, тебя волнует ответ на этот вопрос, но меня тревожит другое.
      — Не понимаю.
      — Кем бы ни был тот блондин, кого бы ни представлял, он проник в наши подвалы и вынес оттуда то, что ни в коем случае не должен был получить. Я ошеломлена, Эван, я просто оцепенела, и эти слова недостаточно сильны для того, чтобы выразить мои чувства. Не только из-за того, что сделали с тобой, но и из-за того, что сделали с нами. Нас скомпрометировали, проникнув в такое место, куда по определению проникнуть невозможно. Если эти люди — кем бы они ни были — могут откопать сведения о тебе из глубочайших, самых защищенных архивов, какие у нас есть, то они могут узнать и много другого, к чему доступа не должно быть буквально ни у кого. При нашей работе многим это может стоить жизни. Очень неприятно.
      Кендрик всмотрелся в напряженное, ошарашенное лицо Калейлы. И увидел в ее глазах страх.
      — Ты серьезно так напугана?
      — Ты бы тоже испугался, если бы знал наших помощников — мужчин и женщин, которые доверяют нам и добывают для нас информацию, рискуя жизнью. Каждый день эти люди задаются вопросом, схватят их или нет за те действия, которые они совершают. Многие кончают с собой, не в силах выдержать напряжения, другие сходят с ума и исчезают в песках, предпочитая смерть в мире со своим Аллахом такой жизни. Но большинство из них все-таки продолжают работать с нами, потому что верят в нас, в нашу честность, верят в то, что мы действительно хотим мира. На каждом шагу они сталкиваются с вооруженными безумцами. И как бы плохо ни шли дела, только благодаря этим людям на нашей земле не становится еще хуже, на улицах не льются потоки крови... Да, я напугана, потому что многие из этих людей друзья — мои и моих родителей. Мысль о том, что их могут выдать, как выдали тебя, — вот что с тобой произошло, Эван, тебя именно выдали — вызывает у меня желание уползти в пески и умирать, как те, кого мы довели до сумасшествия. Потому что кто-то на слишком большой глубине раскрывает наши самые секретные материалы для кого-то другого — снаружи. Все, что понадобилось в твоем случае, — это имя, твое имя, а в Маскате и Бахрейне люди боятся за свою жизнь. Сколько других имен они могут скормить? Сколько еще секретов узнать?
      Эван потянулся к ней и теперь не накрыл ее руку, а сжал ее:
      — Если ты в это веришь, почему бы тебе не помочь мне?
      — Помочь тебе?
      — Мне нужно узнать, кто копает под меня, а тебе — кто наверху или внизу делает это возможным. Я бы сказал, что наши Цели совпадают, а ты? Я зажал Деннисона в такие тиски, что он даже корчиться не может, и смогу добыть негласную директиву Белого дома, разрешающую тебе остаться здесь. Знаешь, Деннисон на самом деле запрыгает от радости, если источник Утечки будет найден, — это у него навязчивая идея.
      Калейла нахмурилась:
      — Боюсь, не получится. Я окажусь не в своей тарелке. Там, у себя, я очень хороша, но вне моей стихии — моей арабской стихии — далеко не первоклассна.