Маскат, Оман. Юго-Западная Азия
       Вторник, 10 августа, 18.30
      В Оманском заливе штормило. Через Ормузский пролив в Аравийское море пробирался ураган.
      Было время заката.
      С минаретов мечетей по всему городу разносилось пронзительно-гнусавое пение бородатых муэдзинов, созывающих правоверных на вечернюю молитву.
      Тяжелые сизые тучи тащились, клубясь, вдоль горизонта, продавливая его, и соединяясь со сгущавшейся чернотой там, где проходил грозовой фронт. Они скоро наползли на освещенный при закате кусок неба, и сразу сделалось темно.
      За морем, в трехстах километрах восточнее Маската, над Макранским Береговым хребтом в Пакистане, время от времени вспыхивали молнии. На севере, в Афганистане, бушевал пожар лютой и беспощадной войны. На западе, в Иране, по вине большого неврастеника,  с маниакальным упорством совершающего преступные деяния, гибли молодые парни. На юге, в Ливане, люди истребляли друг друга в бессмысленной и жестокой междоусобице — две религиозные группировки, со свойственной верующим страстностью обвиняли одна другую в терроризме, при этом обе пускали в ход самые безжалостные, самые устрашающие методы террора, не испытывая никакого сострадания к ближнему.
      Организация освобождения Палестины и Палестинское движение сопротивления.
      Между тем в этот непоздний еще час, когда небеса сулили горожанам громы и молнии, а в Оманском заливе громыхали грозные волны с пенными верхушками, улицы Маската, столицы султаната Оман, ни в чем не уступали разбушевавшейся стихии. Совершив вечернюю молитву, правоверный люд толпами повалил к американскому посольству. С факелами в руках, с истерическими воплями и выкриками стекались мусульмане и мусульманки к ярко освещенным чугунным воротам, за которыми просматривался фасад четырехэтажного посольского здания из искусственного темно-розового мрамора.
      Вдоль фасада прохаживались черноволосые подростки в полувоенной форме с автоматами в руках.
      Если спуск курка почти всегда означает смерть, то эти молодчики, эти бравые воины ислама, не усматривали никакой связи между выстрелом и завершением чьего-либо жизненного пути. В их вытаращенных полубезумных глазах угадывалась лишь исступленная преданность догмам ислама.
      Смерти нет, говорили им, но есть вечное бессмертие — высшая награда, которую Аллах дарует подвижнику. И чем мучительнее подвижничество во славу веры, тем большую хвалу стяжает мученик, внушали им, а физические мучения врага ничего не значат, да и убийство неверного тоже...
      Это ли не безумие?!
      Это ли не слепой фанатизм?!
      Шел двадцать второй день безнравственного изуверства. Три недели минуло с тех пор, как весь цивилизованный мир в который раз оказался очевидцем чудовищного, преступного умопомрачения. «Двести сорок семь работников американского посольства насильственно взяты заложниками!» — сообщали средства массовой информации. Одиннадцать из них уже убиты... Злодейская, жестокая расправа — трупы несчастных выкидывали из окон. Одиннадцать вдребезги разбитых стекол — одиннадцать обезображенных тел. Циничное надругательство над прахом невинно убиенных...
      Разгул насилия!.. Разнузданный террор!..
      Шабаш в спокойном прежде Маскате? Почему? В чем дело? Что послужило толчком? Кому под силу ответить на эти вопросы?
      Пожалуй, только специалистам-аналитикам, владеющим хитроумными приемами и методами выявления, как правило, сокрытой подоплеки мятежей местного значения...
      Да, они точно сумеют!
      Собирая по крупицам факты, критически осмысливая неприметные — на первый взгляд! — частности и тонкости, быстро, но не торопясь добираются до истоков инспирированного...
      Вот!.. Вот оно то самое ключевое слово!.. Инспирированный... Именно!
      В Маскате бесчинствуют террористы. Кто подстрекатель? Кому это все надо, в смысле — кому это выгодно? Надо подумать...
      Утверждают, будто террорист — профессия. Нет, это не профессия, это — образ жизни. Более того, образ мыслей. Террорист сознательно готовит диверсию, а то и убийство ни в чем не повинных людей. И даже, как ни чудовищно это звучит, гордится содеянным. Террористы — это всегда убийцы, хотя они неизменно прикрываются политическими, а то и религиозными лозунгами, пытаясь таким образом оправдать совершаемые преступления.
      Одиннадцать изувеченных трупов... Сопляки с автоматами на изготовку, не сами же они, в конце концов, до подобного изуверства додумались? Кто-то ведь подсказал сопроводить кровавую расправу жуткой концовкой, потому как террор — это еще и запугивание с угрозой насилия.
      А толпа у ворот? Эти ротозеи, что они? Развлекаются. Жаждут зрелищ. А некоторые крови... Многие бьются об заклад. Какое следующее окно? На каком этаже? Кого выбросят, мужчину или женщину? Сколько трупов будет до конца недели? Чет, нечет?
      Тем временем в посольстве, открытом взорам любознательных зевак, происходило действо сродни вандализму. Вокруг бассейна, огороженного кованой решеткой с замысловатым орнаментом в арабском стиле, за которой невозможно укрыться от пуль, стояли на коленях, в несколько рядов, американские граждане. Двести тридцать шесть человек. Парализованные страхом заложники, склонив головы, ожидали расправы, а наглые парни, размахивающие автоматами, слонялись по крыше, зыркая по сторонам. Роковой выстрел мог прозвучать в любую минуту. Толпа улюлюкала...
      Это что, массовый психоз? Зомбированное помешательство?
      Двадцать второй день на исходе, неужели ничего нельзя предпринять?!
      Цивилизованный мир, он что, потерял дар речи, застыл в беспомощном оцепенении?
      Нет! Конечно нет... Обдумав кое-какие варианты, готов помочь Израиль. Почему именно он? Да потому что главное достояние израильских разведок, и внешней — Моссад, и контрразведки Шабака, сеть информаторов, в том числе и в рядах террористических организаций. Израильские разведывательные службы знают, что, если не скупиться, многих «непримиримых фанатиков» можно просто перекупить, потому что «непримиримые» исповедуют еще одну религию, основной догмат которой звучит примерно так: «Не существует позорных способов зарабатывать деньги. Деньги позорно не иметь».
      Борьба с терроризмом требует денег, вот в чем дело. И немалых! Но все равно платить оперативной агентуре обходится дешевле, чем терять жизни своих сограждан.
      И однако, от участия Израиля в урегулировании кризиса с заложниками придется отказаться. После вмешательства в дела Ливана любое участие евреев в освобождении американцев обернется в глазах арабов акцией ниже всякой критики. Америка-то, оказывается, принимает помощь от одних террористов в борьбе с другими! Так что этот вариант отпадает, несмотря на благие намерения.
      Можно, конечно, перебросить в Оман силы быстрого развертывания , но весьма сомнительно, что найдутся желающие взбираться по приставной лестнице на крышу посольского здания или же десантироваться туда с вертолета, поскольку террористы, захватившие посольство, все как один грезят об ореоле мученика, отдавшего свою жизнь за веру.
      А если предпринять силовую акцию, продемонстрировать мощь американского военно-морского флота? Пожалуй; батальона морских пехотинцев достаточно, дабы, образумив Оман, решить проблему. Но что это даст? Ничего, кроме разрыва отношений с Оманом, тем более что нет никаких оснований обвинять султана с его министрами в потворствовании террористам. Миролюбиво настроенная полиция, где, кстати, верховодит его родня, пыталась сдержать истерию, но оказалась бессильной перед напором бесчинствующих подстрекателей, сбившихся в группы. Да и годы относительно спокойной жизни в столице султаната, разумеется, не способствовали приобретению навыков решительных и энергичных действий. Султан собирался для наведения порядка отозвать кое-какие свои части, охраняющие границу с Йеменом, но потом передумал, сообразив, что этот шаг чреват непредсказуемыми последствиями, так как его пограничники — головорезы, каких поискать. Окажись они в Маскате, столица просто захлебнется кровью. За своего султана любому глотку располосуют, и вот тогда уж точно не сносить головы ни правому, ни виноватому. Сомнительный получается расклад, как говорится, шах и мат...
      Все это так, но, как известно, безвыходных ситуаций не бывает. Наверняка террористы выдвинули какие-то требования. Может, удовлетворить кое-какие из них? Поди знай, на что способны подстрекатели в случае отказа... Не разумнее ли пойти на уступки?
      Нет, ни в коем случае!
      Все, кто несут ответственность за происходящее в столице султаната Оман, это понимают. Все, кроме, разумеется, подростков с автоматами. Будь они люди зрелые, с жизненным опытом за плечами, тогда можно было бы сесть за стол переговоров, но ведь это несмышленые малолетки. Да что там, просто дети! При любых кознях и каверзах дети всего лишь марионетки. А эти просто чурбаны безмозглые! Скандируют то, что им приказывают, озвучивают то, что им нашептывают... И вообще, едва ли отыщется правительство — хоть в Европе, хоть на Среднем, хоть на Ближнем Востоке, — которое выскажется за освобождение из тюрем целой армии преступников из террористических организаций типа «красных кхмеров», Ирландской республиканской армии, движения «Талибан», группировок «Хезболлах» и «Исламский джихад», всяких там «красных бригад», «организаций освобождения Палестины» и прочих экстремистских команд, состоящих сплошь из убийц и диверсантов.
      А не эффективнее ли будет постоянно освещать события в Маскате в средствах массовой информации? Террористы обожают быть на виду. Вот, мол, они какие! К тому же привлечение к их персонам внимания мировой общественности приостановит на какое-то время расправу над заложниками. Следовательно, средства массовой информации просто обязаны активизироваться, поскольку информационное безмолвие непременно вызовет необходимость «шоковых» действий, а самое сильное потрясение, как известно, вызывает убийство. Так что «замалчивание» событий в Маскате только «вдохновит» правоверных недорослей на новые кровавые расправы.
      Но все-таки... Все-таки кто стоит за чудовищной по своей жестокости акцией? Кто организатор этого кровопролития? Вот проблема из проблем...
      Расправа над заложниками отложена всего лишь на неделю. Весь цивилизованный мир на пределе. В Лондоне совещаются главы разведывательных служб шести государств. Серьезные ребята — прошли огонь и воду и медные трубы. Каждый из них отдает себе отчет в том, что посольство его страны вполне может стать следующим, поэтому все склоняются к мысли объединить свои силы и средства. Уже сорок восемь часов работают руководители разведок, без перерыва на отдых. Между прочим, на сверхзвуковых лайнерах примчались...
      И что, к какому выводу пришли? Между прочим, через пять дней «мораторий» подойдет к завершению.
      Какие высказаны соображения?
      Ну, во-первых, Оман, монархическое государство во главе с султаном, считавшееся образцом стабильности в Юго-Западной Азии, взбунтовалось неизвестно почему и пока остается загадкой. Это раз!
      Во-вторых, руководство султанатом осуществляет просвещенное правительство, способное вести за собой свой народ в пределах, допустимых исламом, что означает примерно следующее: светские правители Омана второй половины двадцатого столетия, принадлежащие к древней династии, почитали и почитают Аллаха не только за то, что он им дал по праву первородства, но и за ответственность, возложенную на них неограниченными полномочиями.
      Стало быть, оманцы почитают своих правителей, следовательно, беспорядки вызваны внешними факторами, иными словами — захват заложников подготовлен извне. И наконец, из пары сотен нечесаных, немытых юнцов, выкрикивающих время от времени какие-то невнятные требования, не более двух десятков являются действительно коренными оманцами.
      Выводы сделаны, указания сформулированы, офицеры в штатском, имеющие контакты на местах, в районе арабского Средиземноморья, незамедлительно приступили к работе, используя, как говорится, весь джентльменский набор — подкупы, угрозы, взятки и шантаж.
      — Азиз, желаешь жить как султан? Сколько тебе надо для полного счастья? Не робей!.. Сколько? Кто в твоем малюсеньком Омане всю эту кашу заварил? Ну-ка, пошевели извилинами!.. Оманцев в посольстве раз-два и обчелся, в основном там — дебилы и тупари. Соображай быстрее, Азиз, а не то...
      — Считаю до шести, Ахмет!.. Шесть секунд на размышления. На седьмой, если не расколешься, лишишься правой кисти. Но этого мало! Тебе, известному ворюге, придется сидеть в тюряге вечно, а коли назовешь зачинщиков, выпустим сию минуту. Словом, начинаю обратный отсчет! Шесть, пять, четыре, три два, один... Молчишь? Ну, пеняй на себя...
      И льется кровь... Море крови, а информации — ни капли. Ноль. Но главное — не унывать, ибо кто ищет — тот всегда находит, а за терпение рано или поздно воздается!
      Древний муэдзин, праведник, каких мало, чья речь, память и весь облик — кожа да кости! — производили впечатление непрочности, какой-то зыбкости — дунь ветерок с Ормузского пролива, и рассыплется в прах! — неожиданно прошелестел:
      — Не ищите там, где вас ждут. Ищите совсем в другом месте...
      — Совсем в другом? В каком другом, где?
      — Где первопричина для досады не в бедности кроется, не в запустении...
      — Высокочтимый муэдзин, пожалуйста, разъясните смысл сказанного вами. Где же все-таки следует искать, куда нужно наведаться прежде всего?
      — Туда, куда Аллах, да смилуется Он над нами, ниспосылает поддержку в этом мире, хотя, возможно, в будущем Его благословение и благодать...
      — Высокочтимый муэдзин, прошу вас, объясните простыми словами, что вы хотите сказать.
      — На это нет позволения Аллаха, да смилуется Он над нами. Если с верующим случится нечто радостное, он благодарит Аллаха, а если с ним случается какое-то несчастье, он терпит, и это тоже благо для него. Аллах не принимает ничью сторону. Да будет так!
      — Но вы, высокочтимый муэдзин, посоветовали искать в другом месте, надо думать, не без причины...
      — Аллах вразумил меня, ибо сказать слово правды в лицо несправедливому властелину — подвижничество достойнее всего.
      — А это как понимать? Совсем непонятно.
      — Отчего же? Я слышу в мечети голоса, мои старческие уши сподобились их услышать, хотя я мало что слышу и не услышал бы ничего, не будь на то воля Аллаха!
      — То, что вы услышали, мудрейший муэдзин, не так уж и мало, но наверняка вы должны были услышать что-то еще.
      — Голоса говорят шепотком о тех, кому польза от кровопролития...
      — Ну вот, видите! И кто же эти люди, кому польза от кровопролития?
      — Об этом голоса не упоминают. А все только «они», да «они»... Ни имен, ни занимаемых должностей не называли, йа саийед.
      — А не обронили ли они в разговоре названия каких-либо сект? Может, упоминали, скажем, шиитов, суннитов? А про русских не говорили? Может, про Саудовскую Аравию упоминали?
      — Нет, йа саийед... Ничего такого не говорили. Все «они» да «они».
      — Ну хорошо, а вы не сумеете опознать тех, кто упоминает в разговоре про этих «они»?
      — Да ведь я почти слепой, йа сачйед, да и освещение в мечети скудное! Не запомнил я никого и не узнаю, ибо возносящих хвалу Аллаху в мечети всегда много, а тех, кто шепчется по углам, невозможно различить. То, что услышал, вам пересказал, ибо такова воля Аллаха, но...
      — Тогда скажите, почтеннейший муэдзин, почему людей убивают? Такова воля Аллаха?
      — В Коране говорится, что горячность, темпераментность юности находит оправдание, если разобраться в чувствах молодых...
      — Ладно, не будем! В мечети вам покажут двоих мужчин среди молящихся, вы сделаете им знак, как только услышите что-либо...
      — Не получится, йа саийед. В Мекку отправляюсь я, возвращусь через месяц. Следует достойно завершить земное странствие, прежде чем попаду домой, к Аллаху. Не правда ли? Помолюсь за вас, ибо и вы — часть моего путешествия. Такова воля...
      — А-а-а, да черт с ним!
      — Это с вами демон, йа саийед, а не с Ним. И не с нами...

       Вашингтон, федеральный округ Колумбия
       Среда, 11 августа, 11.50
      Полуденное солнце палило нещадно. Томительная жара и горячий воздух угнетали. Ошалевшие пешеходы на раскаленных тротуарах безучастно ожидали, когда переключатся светофоры. И хотя в основном это были правительственные госслужащие, или, как принято теперь говорить, слуги народа, по каким-то причинам отважившиеся выйти из офисов и машин с кондиционерами и теперь направлявшиеся в правительственные учреждения, служить они явно не торопились, а если точнее — были не в силах, ибо адское пекло отбивало всякую охоту трудиться и вообще вести активный образ жизни.
      На пересечении Двадцать третьей улицы и Вирджиния-авеню случилось дорожно-транспортное происшествие. Если говорить о повреждениях либо ущербе, серьезным его назвать было нельзя, но по части вызванных эмоций оказалось весьма значительным. Дело в том, что такси «поцеловало» правительственную машину, выехавшую из подземного гаража Госдепа.
      Оба водителя, охваченные праведным гневом, стояли возле своих машин и, обвиняя друг друга в нарушении правил вождения, психовали, опасаясь разноса своего начальства. Солнце между тем свирепствовало, а они не двигались с места — ждали полицию, которую вызвал проходивший мимо госслужащий.
      Не прошло и пяти минут, как образовалась пробка. Сигналили машины, кое-кто, рискнув опустить стекло, надсаживал глотку. Какофония достигла апогея, когда пассажир такси, сидевший на заднем сиденье, распахнул дверцу и вылез из машины. Это был высокий худощавый мужчина чуть за сорок. В помятых брюках цвета хаки, тяжелых ботинках из кожзаменителя и не первой свежести куртке-сафари с короткими рукавами он выглядел белой вороной в окружении летних костюмов, пестрых платьев и атташе-кейсов из натуральной кожи. Мужчина производил впечатление отнюдь не столичного жителя, а скорее проводника по крутым горным тропам. Правда, его наружность и повадки никак не вязались с одеянием — чисто выбритый, с отточенными чертами лица, голубоглазый, он поглядывал по сторонам, оценивая ситуацию, и наконец принял решение.
      — Я ухожу, — сказал мужчина, положив ладонь на плечо таксиста, продолжавшего с пеной у рта доказывать свою правоту.
      Таксист обернулся. Пассажир протянул два двадцатидолларовых банкнота.
      — Как же так, мистер?! Вы же все видели! Этот сукин сын вылетел из гаража и даже не посигналил.
      — Прошу прощения, но ничем не могу помочь. Я ничего не видел и не слышал до тех пор, пока вы не чмокнули друг друга.
      Таксист присвистнул.
      — Вот это номер! Он, видите ли, ничего не видел и не слышал... Полиции испугался... Ну и ну! Понятно, — процедил он сквозь зубы спустя секунду. — Кому охота вмешиваться.
      — Я уже вмешался, — отозвался пассажир бесстрастным тоном. Достав из бумажника третий двадцатидолларовый банкнот, сунул его в верхний карман тужурки таксиста и тихо добавил: — Но не здесь и не сейчас.
      Лавируя в толпе зевак, странного вида пешеход торопливо зашагал вдоль квартала, в направлении Третьей улицы, а если точнее — к подъезду Государственного департамента США с внушительными стеклянными дверями.

* * *

      В специальном помещении подземного комплекса оперативной службы внешнеполитического ведомства не прекращалась напряженная работа. За металлической дверью с табличкой «Огайо-4-0», что означало «Оман. Совершенно секретно», беспрерывно работали компьютеры, издававшие характерные звуки и время от времени возвещавшие резким попискиванием о том, что из центрального банка данных получена новая информация. Ловкие сотрудники, получая распечатки, давали оценку поступившим сведениям.
      В этом довольно большом помещении, кроме входной двери, была еще одна, тоже металлическая, но она вела не в коридор, а в служебный кабинет ответственного чиновника, возглавлявшего группу «Огайо-4-0».
      На расстоянии вытянутой руки от него находился пульт связи со всеми силовыми и информационными структурами Вашингтона. В данный момент этот человек спал прямо за рабочим столом, подложив под рано поседевшую голову переплетенные кисти рук.
      Звали его Фрэнк Свонн. Он был средних лет и занимал пост заместителя директора Отдела консульских операций, мало кому известного подразделения Госдепа.
      Вот уже более недели Свонн не имел возможности отдохнуть как следует. Спал урывками — как сейчас.
      Резкий зуммер на пульте заставил его машинально вскинуть правую руку. Утопив клавишу, засветившуюся красным цветом, Фрэнк Свонн схватил телефонную трубку:
      — Слушаю... — Помотав головой, он проглотил ком в горле. Звонила его секретарша, находившаяся пятью этажами выше. — Кто? Конгрессмен, говоришь?.. Член палаты представителей, стало быть... Только его мне сейчас и не хватает! Откуда он узнал мои координаты? Ладно, ладно, не тарахти... Слушай, пощади меня, скажи ему, будто я на совещании у Господа Бога. Нет, постой! Будет круче, если дашь ему понять, что меня вызвал для консультации госсекретарь.
      — Я его приготовила к такому варианту, поэтому и звоню из вашего кабинета. Сказала ему, что только таким образом могу связаться с вами.
      Фрэнк Свонн вскинул бровь:
      — Ну, ты круче меня, Айви! В Древнем Риме точно состояла бы в личной охране претора, только устала бы ходить взад-вперед. Ближе телефона не нашла?
      — На нечто подобное и конгрессмен намекал! Фрэнк, он сказал, что ему необходимо переговорить с вами по вопросу, касающемуся ваших прямых обязанностей.
      — Здравствуйте вам! О моих обязанностях никому ничего не известно, так что проехали...
      — Фрэнк, он еще сказал кое-что такое, что я вынуждена была написать на листочке, потому как это абракадабра и я ничего не поняла.
      — Ну, выкладывай!
      — Сейчас прочитаю. Тут у меня фонетика сплошная. Ма эфхам заим.  Это вам о чем-нибудь говорит?
      Свонн перевел дыхание и, вытянув губы трубочкой, набрал в грудь воздуха. Ничего себе заявочка! Вот какие ныне конгрессмены пошли... Ну-ну!..
      — Айви, отправь его сюда, вниз, да под конвоем непременно! Сечешь?
      — А то!
      Спустя минут семь сержант морской пехоты распахнул дверь в кабинет Свонна, пропуская вперед посетителя. Входя, тот успел кивком поблагодарить охранника, закрывавшего дверь.
      Свонн не без опасения поднялся из-за стола. Внешний вид визитера совершенно не соответствовал имиджу члена палаты представителей. А он на своем веку как-никак их повидал немало! Нет, это же надо! Какая-то охотничья куртка, вся в жирных пятнах, брюки мятые, грязные. Не конгрессмен, а турист какой-то! Будто пару месяцев только и делал, что кашеварил у костра. Заявиться в таком виде, да еще и в сапожищах! Если это розыгрыш, то явно неуместный.
      — Конгрессмен? — произнес он с вопросительной интонацией, протягивая руку.
      — Эван Кендрик, мистер Свонн, — ответил гость, обмениваясь рукопожатием. — Я первый срок в палате, от девятого округа штата Колорадо.
      — Ну конечно, девятый от Колорадо... — протянул Свонн. — Прошу прощения, я-то подумал было...
      — Извиняться должен я, — прервал его Кендрик, — за свой непрезентабельный вид. На лбу-то у меня не написано, кто я и что я, мистер...
      — Позвольте заметить, конгрессмен, — не дал ему договорить Свонн, — у меня тоже не написано, однако вы проявили определенную осведомленность, как это ни странно...
      — Понял! К вашему сведению, мистер Свонн, впервые избранные конгрессмены наследуют весьма осведомленную канцелярию, — заметил Кендрик многозначительно. — Моя секретарша, к примеру, в курсе, с кем можно обсудить круг вопросов, входящих в компетенцию госдеповского оперативника и...
      — Мистер Кендрик, — оборвал его Свонн, — думается, не совсем корректно употреблять здесь это расхожее словечко, поскольку...
      — Уроки, которые я брал у самой жизни, позволяют мне употреблять это слово именно в таком укороченном варианте. Во всяком случае, мне нужен не просто сотрудник Госдепа, занимающийся рутинной текучкой Ближнего и Среднего востока, а, скажем, специалист по юго-западному региону Востока, владеющий свободно литературным арабским и десятком диалектов, а это не кто иной, как вы, мистер Свонн. И вот я беседую с вами.
      — Однако! Полагаю, вам пришлось потрудиться...
      — Вам тоже, — отозвался Кендрик, покосившись на стопку распечаток на столе у оперативника. — Но так или иначе, вы ведь поняли, что я не просто так, а то бы меня здесь не было.
      — Тут вы правы, — согласился Свонн. — А что, вы действительно в состоянии оказать нам помощь?
      — Этого я не знаю. Должен был предложить ее, вот и все!
      — Ничего себе ответ! Тогда почему должны?
      — Разрешите присесть?
      — Да, пожалуйста! — Свонн жестом предложил Кендрику сесть в кресло у журнального столика, сам вернулся на свое место за рабочим столом. — Извините, что сразу не предложил, просто я вымотан предельно. Итак, конгрессмен, какие побуждения вынудили вас явиться сюда? Времени для пустопорожних разговоров у нас нет, дорога каждая минута. Не имею ни малейшего представления, насколько важно то, что вы намерены предложить, но, если события в Омане для вас действительно дело первостепенной важности, тогда почему вы так долго к нам собирались?
      — Я ничего не знал, вернее, был в полном неведении относительно захвата заложников в Маскате.
      — В это трудно поверить! Неужели конгрессмен от девятого округа штата Колорадо проводил каникулы в бенедиктинском монастыре?
      — Не совсем так...
      — А как у вас обстоят дела с манией величия? Знаете арабский, что в общем-то редкость... Словом, проявить активность в момент, когда мы все стоим на ушах, пожалуй, нелишне, хотя бы ради мелкотравчатых политических амбиций, а?
      Кендрик застыл. На лице не дрогнул ни один мускул, но глаза мгновенно поменяли цвет и стали стальными.
      — Давайте без оскорбительных намеков, хорошо? — сказал он с расстановкой.
      — Давайте! И пожалуйста, смените тон разговора. Убиты одиннадцать наших сограждан. Восемь мужчин и три женщины... Двести тридцать шесть человек вот уже более трех недель ожидают со дня на день казни. Я спрашиваю, действительно ли вы можете помочь, а вы отвечаете мне, что не знаете. Я, заметьте, считаю подобный ответ оскорбительным для сотрудников нашего отдела, которые работают дни и ночи без сна и отдыха. Вы что, желаете в момент национального кризиса поработать у нас консультантом? Полагаете, в девятом округе Колорадо после этого перед вами начнут снимать шляпы?
      — Начнут, когда узнают обо всем...
      Свонн уставился на Кендрика и замолчал. Он смотрел на него во все глаза, не зная, что подумать. Кендрик, Кендрик... Знакомая фамилия, черт бы его побрал! Свонн взял карандаш и написал в отрывном календаре: «Кендрик»...
      — Начнут, когда узнают, говорите? — Он обрел наконец дар речи.
      — Мистер Свонн, вы в стрессовой ситуации, и я никоим образом не собираюсь ее усугублять. Если между нами возникла какая-то недоговоренность, давайте ликвидируем ее. Допустим, вы решите, что я могу пригодиться. Предположим, я соглашаюсь... Но, заметьте, я дам согласие только при условии письменной гарантии моей анонимности. Никто не должен знать, что я был здесь. Короче, я никогда не разговаривал ни с вами, ни с каким-либо вашим сотрудником.
      Свонн откинулся на спинку стула, потер подбородок.
      — А ведь я вас знаю, — тихо произнес он.
      — Ошибаетесь! — возразил Кендрик. — Мы с вами не встречались.
      — Расскажите что-нибудь о себе, конгрессмен, — попросил Свонн.
      — Начну, пожалуй, с событий восьмичасовой давности, поскольку считаю необходимым объяснить, почему я не появился у вас три недели тому назад. Дело в том, что я шел на байдарке-одиночке вниз по реке Колорадо. Это маршрут пятой категории сложности. Представляете, каньоны, водопад Лава-Фоллз и все такое. Целый месяц понадобился, чтобы добраться до штата Аризона, где оборудован базовый лагерь для таких, как я. Там мне и стало известно о захвате террористами нашего посольства в Маскате.
      — Получается, целых четыре недели вы жили в отрыве от цивилизованного мира. И часто вы это практикуете?
      — Каждый год, — ответил Кендрик. — Это уже стало традицией. И я иду по воде всегда один.
      — Интересно! Допускаю, что в течение целого месяца вы способны ни о чем не тревожиться, но вы же политический деятель и у вас есть избиратели!
      — Я не политический деятель, вот что! — Кендрик позволил себе растянуть губы в ироничной улыбке. — А избиратели у меня появились совершенно случайно, уж вы мне поверьте. В общем, как только я услышал по приемнику о событиях в Маскате, я сразу же примкнул к цивилизованному миру. Гидросамолетом добрался до Флагстаффа, попытался вылететь чартерным рейсом в Вашингтон, но была глубокая ночь, и оказалось, что уже поздно получать разрешение на полет. Но нежданно-негаданно подвернулся рейс до Феникса, до знаменитой Солнечной долины, а там я успел на самый ранний рейс до Вашингтона. Хорошо, что из самолета можно позвонить по телефону. Да здравствует цивилизация! Я поговорил со своей секретаршей, еще кое с кем, отдал необходимые распоряжения. Кстати, в самолете я и побрился, но вот переодеться, к сожалению, было не во что, а тратить время по поездку домой я был не вправе. Может, от меня вам пользы как от козла молока, но я сразу решил, что просто обязан предложить свою помощь.
      — Ну а конкретно, что конкретно вы можете предложить? — спросил Свонн, глядя на Кендрика исподлобья.
      — Я могу быть весьма полезен, мистер Свонн, так как довольно хорошо знаю государства Персидского залива — Катар, Оман, Объединенные Арабские Эмираты, Бахрейн и Кувейт, а в Маскате, Дубае, Абу-Даби и Эр-Рияде я жил и работал.
      — Юго-Западную Азию, стало быть, изучили вдоль и поперек?
      — Вдоль и поперек, вглубь и вширь. К примеру, в Маскате я жил целых полтора года. Точнее будет сказать — работал по договору.
      — Второй договаривающейся стороной являлся султан Омана, так?
      — Да, султан Омана. Это был дальновидный и вполне приличный человек.
      — Он ведь, кажется, умер?
      — Умер. Года полтора назад. Я сохранил о нем самые лучшие воспоминания. Министры у него тоже были толковые. Ценили нас...
      — Вы, значит, работали в компании, — сказал Фрэнк Свонн, кинув на Кендрика внимательный взгляд.
      — Да, в компании.
      — В какой, если не секрет?
      — В своей собственной.
      — В вашей собственной? — Фрэнк Свонн вскинул бровь.
      — Именно!
      Свонн перевел взгляд на листок в блокноте. Кендрик, Кендрик... Он наморщил лоб:
      — "Группа Кендрика"... Это ведь и есть ваша компания! А я все никак не мог вспомнить. Года четыре, а то и все шесть не слышал о вас.
      — Четыре, если быть точным.
      — Ну надо же! Я ведь говорил, что мне ваша фамилия знакома...
      — Говорили, но мы никогда с вами не встречались, — произнес Кендрик сдержанным тоном.
      — "Группа Кендрика" строила много чего. Мосты и дороги, жилые и административные здания, загородные особняки, водонапорные башни и аэродромы...
      — Вы правы, мистер Свонн, — прервал его Кендрик, — мы добросовестно выполняли пункты, предусмотренные многочисленными контрактами.
      — Помню, прекрасно помню... Это было... — Свонн сощурился. — Это было лет десять — двенадцать тому назад. Эмираты... Ваша команда. Кому двадцать, кому тридцать... Лихие ребята, вооруженные передовыми знаниями.
      — Положим, не все были молоды...
      — Не все, это верно! — Свонн помолчал. — К примеру, пожилой кудесник-зодчий, талантливый израильтянин, выполнявший проекты в соответствии с духом ислама. Он еще, кажется, водил дружбу с богатыми арабами...
      — Эммануил Вайнграсс...
      — Да-да! Эммануил Вайнграсс... — оживился Фрэнк Свонн.
      — Он ведь из Бронкса. Жил в Нью-Йорке, а потом, дабы избежать судебной тяжбы то ли со второй женой, то ли с третьей, оказался в Израиле. Теперь ему около восьмидесяти. Обитает в Париже. Для меня он был и остается Мэнни... Общаюсь с ним в основном по телефону. И неплохо он в столице Франции живет-поживает — такое у меня создалось впечатление.
      — Интересно, весьма интересно... — произнес Свонн задумчиво. — Вы ведь потом продали свою компанию, кажется, Бечтелу, а может, я и ошибаюсь, не то за тридцать, не то за сорок миллионов...
      — Мою компанию, мистер Свонн, приобрел не Бечтел, а «Транс-Интернэшнл», и не за тридцать или сорок миллионов, а за двадцать пять. Им эта покупка показалась выгодной, а я вышел из игры, потому как это всех устраивало.
      Свонн поднялся, вышел из-за стола, сел в кресло напротив Кендрика.
      — Я кое-что вспомнил, конгрессмен, — сказал он, глядя Эвану Кендрику прямо в глаза. — На одной из ваших строек, по-моему в предместье Эр-Рияда, произошел несчастный случай. Вроде бы там с газопроводом было не все в порядке. Одним словом, под обломками рухнувшего здания погибло, если мне память не изменяет, более семидесяти человек. Ваши партнеры, персонал... Говорили, что среди жертв были и дети.
      — Их дети, — уточнил Кендрик. — Мои друзья-партнеры, их жены и дети. Мы тогда собрались, чтобы отметить завершение строительства третьего объекта в Саудовской Аравии. Многие пришли с семьями. Дом обрушился, когда все были внутри, а я и Мэнни в это время переодевались в автобусе. Мэнни обожает возиться с детьми, а в тот раз он сочинил забавные репризы, и мы решили изобразить клоунов.
      — Потом велось следствие, — продолжил Свонн, — всплыли какие-то махинации с поставкой некачественного оборудования, но «группу Кендрика» оправдали. Правильно?
      — Правильно, — кивнул Кендрик.
      — Тогда вы и свернули дело. Так?
      — Так, но к нынешней проблеме все это не имеет никакого отношения, и мы попусту теряем время. Теперь, когда вы знаете, кто я, вернее, кем был, я вправе спросить, смогу ли я вам пригодиться.
      — А я, мистер Кендрик, не считаю, будто мы теряем время. Не возражаете, если задам еще один вопрос?
      — Не возражаю.
      — Скажите, почему вы ни с того ни с сего решили стать конгрессменом? С вашими-то миллионами и репутацией высокопрофессионального инженера-строителя... Если провести параллель с возможностями, которые предоставляет частный сектор, не вижу выгоды.
      — По-вашему, на выборных должностях все поголовно стремятся извлекать выгоду?
      — Нет, конечно! — Свонн задумался, потом сказал: — Прошу прощения, иногда у меня хромают формулировки.
      — Что ж, бывает, — подал реплику Кендрик.
      — Но тем не менее я убежден, что самые амбициозные люди — те, кто борются за выборные должности. Думаю, конгрессмен, вы со мной согласитесь, что делают они это, чтобы себя показать, а если выигрывают — используют свой пост в качестве трамплина. Возможно, это мое убеждение несколько цинично, но, размышляя о жизни, становишься меланхоликом, а циником — когда видишь, что делает из нее большинство людей.
      — Я с вами согласен, мистер Свонн, — произнес Кендрик миролюбиво.
      — А скажите, конгрессмен, я что-то запамятовал, девятый округ штата Колорадо, надеюсь, не Денвер?
      — Нет! Девятый округ — это медвежий угол у юго-западного подножия Скалистых гор. Только поэтому я там и обосновался.
      — Интере-е-есно... Тогда почему вы ударились в политику? Может, все-таки надумали из этого медвежьего угла соорудить подобие стартовой площадки для великих дел?
      — Я далек от подобной суеты.
      — Прошу прощения, мистер Кендрик, но я хотел бы получить ответ, а не ходульное заявление.
      Эван Кендрик отвел взгляд, пожав плечами.
      — Хорошо, — сказал он после непродолжительной паузы, — я объясню, но прежде давайте изменим формулировку «ходульное заявление» на, скажем, «уклонение от ответа».
      — Давайте, — произнес Свонн, кивнув, — однако впредь постарайтесь не злоупотреблять уклончивыми ответами.
      — Принято! — улыбнулся Кендрик.
      — Итак, конгрессмен...
      — До меня в этом округе орудовал хапуга, набивавший карманы, и этот вопиющий факт длительное время оставался без должного внимания со стороны общественности. А у меня, в силу известных обстоятельств, как раз образовалось свободное время и появились деньги, чтобы его сместить. Не скажу, что горжусь тем, что я предпринял и как это сделал, однако его там уже нет, и это радует. Но как только я подберу себе замену, и меня там не будет. Года через два, а то и раньше.
      — В следующем ноябре, конгрессмен, исполнится год после ваших выборов в палату.
      — Да.
      — А в должность вы вступили в январе.
      — И что?
      — А то, что служить вам на благо нации придется либо год, либо три, но никак не два или менее.
      — В девятом округе нет реальной оппозиции. Дабы быть уверенным, что выборная должность члена палаты представителей конгресса не достанется какому-либо очередному проныре, я дал согласие участвовать в выборах, оговорив себе право уйти в отставку.
      — Вон оно что! Своего рода конвенция, а точнее говоря — просто сделка...
      — Никакой сделки! Ухожу в отставку, и все тут.
      — На мой взгляд, это все несерьезно, хотя и откровенно.
      — Почему же несерьезно?
      — Предположим, работа в палате придется вам по душе, что тогда?
      — Мистер Свонн, то, что мне по душе, заставило меня сойти с маршрута пятой категории сложности. Но вернемся к Маскату. Там анархия, чудовищные вещи творятся... Скажите, я реабилитировал себя, чтобы обсуждать эту проблему?
      — Реабилитировали, конгрессмен, потому как именно я реабилитирую, — отчеканил директор Отдела консульских операций. — Там действительно анархия, хаос, и мы считаем, что беспорядки режиссируют извне.
      — В этом нет никаких сомнений, — сказал Кендрик с расстановкой.
      — А это ваше заявление обосновано?
      — Безусловно! Целью беспорядков является дестабилизация обстановки в Омане, то есть явное намерение изолировать страну, оградить ее от внешнего влияния.
      — Хотите сказать, подготавливается путч в стиле аятоллы Хомейни?
      — Тут дело не в религии.
      — Полагаете, не тот расклад? Нет шаха с Саваком, отсутствует лидер религиозных фанатиков... Я прав?
      — Мистер Свонн, в Омане не предусматривается смена режима. Кто бы ни являлся режиссером, в сценарии просматривается откровенное намерение остановить отток денег из страны на Запад.
      — Денег? Каких денег?
      — Обыкновенных. И счет идет на миллиарды. Я имею в виду долгосрочные проекты в регионе стран Персидского залива. Если, скажем, в Саудовской Аравии, Бахрейне, Катаре — этих островках стабильности — тоже удастся развязать террор, тогда строители, разведчики недр,, разнообразные фирмы и компании быстренько свернут дела и уберутся подобру-поздорову восвояси.
      — И едва лишь они уедут, — подхватил мысль Фрэнк Свонн, — те, кто стоят за экстремистами, немедленно стабилизируют обстановку. Все успокаиваются, все налаживается. Так ведь это самая настоящая мафиозная акция!
      — В арабском стиле, — добавил Эван Кендрик. — Такое не раз уже бывало.
      — Вы это точно знаете?
      — Более чем! Нашей компании угрожали не однажды, но у нас был Мэнни.
      — Вайнграсс? Он-то что мог предпринять?
      — Самые неожиданные акции. В израильской армии он генерал запаса, так что поднять в воздух авиацию и разбомбить любое скопление экстремистов не представило бы для него труда. Этих своих возможностей он и не скрывал! Думаю, для некоторых не являлась секретом и его служба в Моссад, а это означало, что вызвать отряд карателей для того, чтобы разобраться с теми, кто нас пока просто предупреждал, для него вообще было плевое дело. Он, скажу я вам, весьма оригинальным способом подает себя... Балагур, эксцентрик, склонный к лицедейству гений преклонных лет. Одним словом — поза и фраза. Между прочим, сам от себя он всегда в восторге, но женщины почему-то недолго удерживаются на завоеванных рубежах. А все остальные знакомцы предпочитают вообще не связываться с весьма экзальтированным евреем.
      — Предлагаете подключить его?
      — Будь Эммануил Вайнграсс помоложе, советовал бы! Но кое-что, мистер Свонн, мы с вами в силах предпринять и без него, руководствуясь выводами, которые Мэнни сделал года четыре тому назад. Последние восемь часов я только об этом и думаю.
      — Интере-е-сно... Слушаю вас внимательно!
      — Перед тем как на объекте под Эр-Риядом случилось несчастье, кто-то начал распространять слухи о том, что нам пора закругляться. Затем пошли в ход угрозы, и тогда Мэнни решил выступить в своем амплуа.
      Кендрик задумался.
      — Продолжайте, конгрессмен. Все, что вы говорите, представляет интерес, — сказал Свонн, педалируя голосом каждое слово.
      — Вам, мистер Свонн, как арабисту, конечно, известно, что Коран запрещает спиртное.
      — Между прочим, конгрессмен, древние арабы не случайно, узнав про вредные свойства спиртного, назвали его «эль-кеголь», что означает «одурманивающий».
      — Ваша информация, мистер Свонн, прямо в масть! Дело в том, что Мэнни Вайнграсс, большой любитель виски и хлебосол, каких мало, всегда угощал своих друзей-арабов отборными марками этого напитка. И конечно, когда развязывались языки, слышал многое, что никак нельзя отнести к пьяной болтовне. К примеру, ему стало известно, будто создается промышленный консорциум — своего рода картель, который, прибирая к рукам десятки мелких компаний, наращивает мощь — то есть концентрирует в своих руках кадры, технологии, оборудование, разумеется, в строжайшей тайне. Если допустить, что информация, полученная Вайнграссом, достоверна, цель создания картеля тогда была ясна, еще более она ясна теперь. Не вызывают сомнений намерения его верхушки направить промышленность и экономическое развитие региона Юго-Западной Азии в нужное русло. И вот еще что! Эммануил Вайнграсс, осмыслив критически все, что услышал, пришел к выводу: штаб-квартира этой организации в Манаме, столице Бахрейна. И это неудивительно, поскольку там действуют десятки зарубежных банков. Однако его повергло в изумление другое — советы директоров картеля возглавлял некто, называвший себя Махди. Этот факт, мистер Свонн, наводит на размышления, ибо столетие назад широко известный Махди  просто вышвырнул англичан из Хартума.
      — И в самом деле символично! — покачал головой Фрэнк Свонн.
      — В том-то и дело! Вот только новоиспеченный Махди плюет на ислам, в отличие от его бесноватых экстремистов-фанатиков. Естественно, он использует их в своих целях, так как задумал прибрать к рукам все контракты и, само собой, денежки.
      — Интере-е-есно! — протянул Фрэнк Свонн, поднимая трубку телефона. Нажав клавишу на пульте, он быстро проговорил: — Вчера вечером от британской службы МИ-6 в Маскате пришло сообщение, но мы не врубились, потому как в тексте не обнаружили никакой привязки. — Свонн подвинул блокнот, взял ручку. — Мне Джералда Брайса, пожалуйста! Алё, Джерри? Вчера вечером, точнее, в два ночи мы получили сообщение от британцев по «Огайо-4-0». Найди его и прочитай, только медленно. — Свонн прикрыл трубку ладонью и обратился к Кендрику: — Если что-либо из рассказанного вами можно привязать к сообщению, полученному от одного из подразделений британской разведки, это станет первым серьезным достижением за время кризиса.
      — Поэтому я здесь, мистер Свонн, хотя и пропах с головы до ног копченой рыбой.
      — Душ бы вам не повредил, это точно... — Свонн кивнул. — Да, Джерри, слушаю. «Не ищите там, где вас ждут, ищите в другом месте»... Я это помню. Про «горести» и «нищету» не надо, что-то там о голосах... Вот! Ну-ка... Помедленнее, я записываю. «Голоса говорят о тех, кто получает выгоду от кровопролития»... Благодарствую, Джерри, именно это мне и было нужно. Все остальное, если не ошибаюсь, негатив, то есть никаких имен, никаких названий организаций, словом — полный бред! Еще не знаю... Если что-то появится, узнаешь об этом первым. А пока поработай над распечаткой перечня всех строительных компаний Бахрейна. Мне он нужен позарез. Когда? Да еще вчера... — Свонн положил трубку, посмотрел на Кендрика.
      — Ну что, мистер Свонн, информация от англичан по делу? — Кендрик внимательно следил за выражением лица директора Отдела консульских операций.
      — По делу, вот только хотел бы я знать, с чего начинать и чем заканчивать, — поморщился тот.
      — Мистер Свонн, отправьте меня в Маскат, и как можно скорее.
      — Для чего? — спросил Свонн, не сводя с Кендрика взгляда. — Что такого можете сделать вы, чего не могут наши профессионально подготовленные офицеры? Все они не только прекрасно говорят на арабском, но большинство из них — арабы от рождения.
      — И все трудятся в Отделе консульских операций, — заметил Кендрик с сарказмом в голосе.
      — И что?
      — А то, что все они давным-давно засветились.
      — Конгрессмен, постарайтесь объяснить, что вы хотите этим сказать.
      — Четверть часа назад я в разговоре употребил словечко «оперативник» — оно вам не понравилось. Но если честно, есть укороченный вариант — «опер», который более соответствует действительности. К нам как-то обратились люди Саддама Хусейна с предложением продать им чертежи аэродрома. Мы тогда как раз заканчивали перепланировку взлетно-посадочных полос аэродрома, принадлежащего частной компании «Сауди-Арабиэн эрлайнс». На следующий день к нам приходят двое ваших, задают какие-то вопросы, касающиеся техники строительства, и все упирают на то, что нам, американцам, не следует снабжать иракцев чертежами, так как Хусейн якшается с русскими. Идиотизм, по-моему! Аэродром — это аэродром, то есть любой кретин способен определить, к примеру, его конфигурацию, пролетев над ним на самолете.
      — И что? — Свонн подался вперед.
      — На другой день заявляются люди Хусейна и прямым текстом говорят, мол, после визита к нам оперов, они нас просят забыть о договоренности насчет чертежей.
      — Иногда случаются накладки. — Свонн растянул губы в улыбке.
      — Случаются, к величайшему сожалению, а не должны бы... — заметил Кендрик сдержанным тоном.
      — Конгрессмен, по вашему мнению, кризис с заложниками в Маскате объясняется деньгами, так?
      — Да. И если теперь же не пресечь происходящее, дальше будет хуже, — сказал Кендрик. — В смысле серьезнее.
      — Думаете?
      — Убежден! Как только правительство в Омане сделают карманным, экономический прессинг станет весьма ощутим в Эмиратах, Бахрейне, Катаре и даже в Саудовской Аравии. Когда финансы сосредоточатся в одних руках, в регионе приобретет влияние весьма взрывоопасная политическая сила, способная уничтожить всех, кто встанет у нее на пути. Такое развитие событий нежелательно, не правда ли? Во всяком случае, госсекретарь с президентом вас за это к награде не представят.
      — Ну и ну! Вы, оказывается, все обдумали на несколько ходов вперед.
      — Последние восемь часов, как я уже сказал, только этим и занимаюсь.
      — Ну хорошо! Допустим, я отправлю вас в Маскат. С чего вы начнете? Хотелось бы иметь представление о том, что именно в ваших силах.
      — Трудно сказать! Окажусь в Маскате, сориентируюсь на месте, хотя кое-какие соображения уже имеются. Например, я знаком со многими влиятельными оманцами. Они наверняка в курсе последних событий, знают досконально всю подноготную. И уж, конечно, ни под каким видом не принимают участия в безудержной вакханалии. К тому же я уверен, что со мной они будут откровенны. Я ведь бывал у них в семьях, видел их жен без чадры, детей...
      — Жен без чадры... — повторил Свонн. — У мусульман это эквивалент стопроцентного доверия?
      — Несомненно! И это немаловажно, мистер Свонн, в свое время у меня были хорошие деловые отношения со многими поставщиками, даже с теми, кто работал в обход законов.
      — С контрабандистами, что ли?
      — В общем, да. Иногда приходилось прибегать к их помощи, когда задерживались поставки.
      — Хорошенькое дело! А сейчас они вам зачем?
      — Я намерен проследить за движением денежных потоков, вернее, неплохо было бы определить место нашего посольства в этой системе.
      Свонн приподнял бровь:
      — Вы имеете в виду доставку в наше посольство продуктов, медикаментов, предметов первой необходимости?
      — Не только. Хотелось бы выяснить, каким образом доставляются туда боеприпасы, оружие...
      — Боеприпасы — это патроны, что ли?
      — Почему? И пули тоже... Трассирующие, разрывные.
      — Конгрессмен, вы в своем уме?
      — А в чем, собственно, дело? Из всех материалов, что я прочитал в открытой печати, из разного рода отчетов, с которыми удалось ознакомиться, пока добирался до Вашингтона, я вынес впечатление, что каждый вечер после молитвы в продолжение четырех-пяти часов в посольстве настоящий фейерверк. Палят из ружей и автоматов беспрерывно.
      — Запугивание — часть террора, — повысил голос Свонн. — Только представьте, каково заложникам. Стоят на коленях у самого края бассейна, а вокруг свистят пули. Если когда-нибудь нам удастся вызволить этих несчастных, они проведут месяцы в больнице, ибо отделаться от ночных кошмаров не так-то просто!
      Кендрик не поддался эмоциям:
      — Мистер Свонн, ведь у террористов, этих фанатиков, в посольстве нет арсенала. Думаю, тот, кто ими руководит, организовал бесперебойную доставку оружия и боеприпасов. Пожалуйста, постарайтесь меня понять!
      — Махди, что ли?
      — Да кем бы он ни был...
      — Собираетесь перекрыть ему кислород, а его схватить?
      — С вашей помощью — почему бы и нет?
      — Ну-ну!..
      — Мистер Свонн, представьте... Я схожу в Маскате с самолета, в укромном местечке переодеваюсь в арабскую одежду, которую мне доставит ваш опер... Кстати, подробный список необходимых вещей я составлю.
      Свонн прикрыл веки, вздохнул:
      — Мистер Кендрик, скажите, почему вы, миллионер, стремитесь поставить свою жизнь на карту? Что является причиной?
      — Самый простой и честный ответ — я способен помочь. Как вы верно заметили, я там сделал миллионы, следовательно, пришло время отдавать долги.
      — Если бы речь шла о миллионах, я бы и возражать не стал, но ведь все гораздо серьезнее! Условно говоря, вы окажетесь на минном поле. Одно неосторожное движение, и вас, американца, хватают, а заложников — к стенке.
      — Мистер Свонн, я не собираюсь штурмовать посольство.
      — Конгрессмен, вы служили в армии?
      — Нет.
      — Но во время вьетнамской кампании вы были в призывном возрасте. Так?
      — Да.
      — Каким образом получили отсрочку?
      — Я учился в аспирантуре.
      — Вы умеете обращаться с оружием?
      — Небольшой опыт имеется.
      — Стало быть, вам известно, где курок и как прицеливаться...
      — Я сказал, что у меня имеется небольшой опыт, но не говорил, что я идиот.
      — Когда-нибудь стреляли? — стоял на своем Свонн.
      — Приходилось, — спокойно ответил Кендрик. — Поэтому мне известно, где курок и где прицел.
      — Очень смешно! Я имел в виду, вы когда-либо в людей стреляли?
      — А зачем вам это знать?
      — Мне необходимо составить о вас соответствующее представление.
      — Допустим, стрелял... И что?
      — Когда? При каких обстоятельствах?
      — У меня в компании был геолог. Он и еще двое специалистов из армейского инженерного корпуса отвечали за оборудование и связь. Вчетвером мы нередко выезжали на будущие стройплощадки за пробами грунта. Иногда устанавливали ограждения. И хотя мы выезжали в самую глушь на армейской машине, раза три-четыре на нас нападали банды кочевников. Власти имели обыкновение предупреждать всех, кто отправлялся в глубь страны без охраны, чтобы смотрели в оба и держали, что называется, ухо востро. Короче, пришлось пару раз применить оружие.
      — Мистер Кендрик, оба раза вы стреляли на поражение?
      — Нет, только чтобы припугнуть. Но вот геолог двоих укокошил. Правда, они хотели его убить. Ну и, конечно, о том, что случилось, мы сообщили властям.
      — Понятно! — вздохнул Свонн. — А в какой вы сейчас форме?
      Кендрик покачал головой:
      — Я, доктор, позволяю себе иногда сигарету, а то и сигару, но после приема пищи. Выпиваю, но умеренно. Упражнения с гантелями не выполняю, трусцой не бегаю, но зато занимаюсь водным и горнолыжным спортом, разумеется, когда предоставляется такая возможность. И еще думаю, что все это чушь собачья!
      — Можете думать, что вам заблагорассудится, но у нас совсем нет времени, чтобы направить вас на медосмотр в одну из наших клиник в штате Вирджиния. К вашему сведению, иногда вопросы в лоб помогают составить мнение о психическом состоянии человека.
      — Может, вы еще и психиатр?
      — А вы что, псих?
      — Нет, я не псих, я просто хочу знать, еду я в Маскат или нет.
      Свонн посмотрел на Кендрика в упор:
      — Пусть будет по-вашему. Едете, но не потому, что вы суперкандидатура, а потому, что у меня нет выбора. В общем, придется утешаться сентенцией, что для достижения цели все средства хороши, даже если ничего другого не остается, как только воспользоваться услугами настырного наглеца, каким, я думаю, вы и являетесь.
      — Сочувствую вам, но уж тут ничего не поделаешь! — Кендрик потупил взор.
      — Конгрессмен, мы вам окажем максимальную помощь и поддержку, но...
      — Хотелось бы ознакомиться с информацией, какой вы располагаете, — прервал он Фрэнка Свонна. — Это возможно?
      — Да! Вам доставят документы для ознакомления на борт самолета. Делать записи запрещается! За вами будут наблюдать.
      — Понял!
      — Вы, мистер Кендрик, частное лицо, действующее, так сказать, на свой страх и риск. Короче говоря, если вас схватят, мы вас не знаем и знать не желаем. Это вам понятно?
      — Разумеется! Кстати, я об этом сразу заявил, едва только мы познакомились. Я бы хотел иметь на руках своеобразную гарантию моей анонимности, подтверждающую, что я никогда не разговаривал с вами и даже незнаком. Сообщите кому сочтете нужным, что на предложение конгрессмена Кендрика о помощи в урегулировании кризиса с заложниками в Маскате, полученное вами по официальным каналам, вы ответили отказом, предположив, что член палаты представителей от девятого округа штата Колорадо предпринял попытку использовать Госдепартамент в качестве трамплина для достижения собственных целей. Вам такую дезу организовать будет несложно.
      Кендрик вытащил блокнот из куртки, попросил у Свонна ручку.
      — Вот адрес моего вашингтонского адвоката. Пошлите к нему нарочного с копией такой бумаги до того, как я сяду в самолет. Как только он сообщит мне, что получил гарантийный документ, я буду готов лететь.
      — Конгрессмен, мне бы следовало поздравить себя с началом акции, которая, дай Бог, закончится освобождением заложников, — сказал Свонн, — но я почему-то не делаю этого. Отчего я все время ловлю себя на мысли, будто вы что-то недоговариваете?
      — Это оттого, что вы склонны проявлять подозрительность в силу своей профессии. Но, с другой стороны, будь вы легковерным, не занимали бы этот пост.
      — Конфиденциальность, на которой вы так настаиваете...
      — Собственно, так же как и вы, — прервал его Кендрик.
      — Я вам объяснил причину. В Маскате двести тридцать шесть заложников. Мы обязаны сохранить им жизнь. Но, конгрессмен, ведь если вы останетесь живы, то вернетесь, как говорится, со щитом. Все-таки в чем причина вашей конспирации?
      — У меня полно друзей среди арабов. Мы переписываемся, они нередко приезжают ко мне в гости. Наши теплые отношения ни для кого не являются секретом. Но если моя миссия увенчается успехом и спустя какое-то время станет известно, что это заслуга конгрессмена Эвана Кендрика, экстремисты сделают вывод, что мне помогали арабские друзья — их братья по крови и религии. Согласитесь, в этом есть что-то зазорное...
      — Когда вы хотите лететь?
      — Как можно скорее. Сейчас поймаю такси, поеду домой. Переоденусь — и в аэропорт.
      — Мистер Кендрик, начиная с этой минуты и до прибытия в Маскат вы на сверхсекретной государственной службе с соответствующим прикрытием. — Свонн взялся за трубку телефона. — Вас все время будут сопровождать. Отсюда, на машине без опознавательных знаков, вы поедете сначала домой, а потом на авиабазу Эндрюс. Во время полета вы обязаны выполнять указания сопровождающего, поскольку на борту будете представлять собой государственную собственность чрезвычайной важности.

* * *

      Эван Кендрик сидел на заднем сиденье госдеповской машины и смотрел в окно. Пейзаж по берегам реки Потомак ласкал взор.
      Еще минут десять, и водитель свернет налево, а там пять минут по местной дороге, и он дома, где его всегда ждет одиночество, несмотря на то, что вместе с ним живет супружеская чета давних, преданных друзей и время от времени в доме появляются умные, милые женщины, которые делят с ним постель и тоже его друзья.
      Четыре года минуло, и ничего постоянного! Постоянство для Эвана Кендрика означало полжизни в мире, где не находилось ничего стабильного, а лишь бесконечные поиски лучших условий работы для себя и своих партнеров по бизнесу.
      У него совершенно не оставалось времени на размышления о необходимости в его годы обзавестись семьей. Впрочем, жен ему заменяли идеи, а отпрысков — реализованные проекты.
      Вероятно, он всегда был лидером, потому и не привязан к дому. Разумеется, в широком понимании этого слова. Знакомые женщины искали временных и легких связей, впрочем, как и он. Прекрасные были годы! Энтузиаст и вдохновитель, Мэнни Вайнграсс, помогал создавать империю — крошечную, но свою. Дети «группы Кендрика» подрастут и станут учиться в лучших школах Швейцарии. Всего-то несколько часов лету! Зато прекрасное образование и знание языков обеспечит детворе блестящее будущее. Давид — вылитый Дизраэли,  Лейла — точь-в-точь юная Голда.
      «Дядя Мэнни, скажи, когда все-таки мы пойдем ловить рыбу?» — не давал покоя Вайнграссу будущий спикер. «Завтра, Гамаль, завтра! С самого утра сядем на заливе... К вечеру отловим на удочку чудо-юдо рыбу-кит». — «Мэнни, умоляю, — делала большие глаза мама Гамаля, — у него столько уроков!»
      И вот это «постоянство», эта «стабильность» в жизни Эвана Кендрика оказались под обломками дома...
      «Не вешай нос! Не сдавайся! — кричит Эммануил Вайнграсс. — Разве не понимаешь, они хотят, чтобы именно так ты и поступил! Не сдавайся, не сдавайся, борись, борись, я рядом, я рядом, я рядом...» — «Мне теперь все равно!» — «Значит, он победитель, он победитель...» — «Кто?» — «Махди!» — «Пьяные бредни это все!» — «Махди их убил, он их убил, я знаю, я знаю, я знаю...»
      — Сэр! Сэр, мы приехали...
      — Что? Что вы сказали?
      — Вот ваш дом, сэр, — повторил водитель. — Вы заснули... Время поджимает.
      — Нет, сержант, я не спал, а в остальном вы правы. — Кендрик распахнул дверь. — Буду минут через двадцать. А давайте-ка и вы со мной! Пара бутербродов и чашка кофе не помешают...
      — Спасибо, сэр! Лучше подожду вас в машине.
      — Почему же?
      — Вы из «Огайо-4-0». Предельная бдительность, сэр!

* * *

      Человек плотно прикрыл за собой дверь. В полной темноте направился к столу с медной лампой. Зажег ее. Пересек комнату. Сел перед компьютером. Включил его. Ввел код. На дисплее появились слова. Из ярко-зеленых букв...
      "Уровень безопасности максимальный
      Перехват не засечен
      Приступайте".
      Он стал вводить данные:
      "Все пришло в движение. Объект уже в пути. Я, безусловно, не в состоянии предугадать препятствия, которые ему придется преодолевать, равно как и его победу или поражение. Я лишь знаю, что у него уникальный опыт. Когда-нибудь мы научимся учитывать «человеческий коэффициент», или КПД личности, но это произойдет не скоро. Однако если он не погибнет, если ему удастся выжить, это будет феноменально, так сказать, игра природы.
      Я уже просчитал сотни вариантов развития событий, проинформировал узкий круг заинтересованных лиц по экстренной модемной связи. Для моей оргтехники это детская игра".

      Расчетное время полета от авиабазы Эндрюс  до базы ВВС США на Сицилии семь часов с небольшим. Прибытие намечалось на пять утра по римскому времени, в восемь — по оманскому, с поправкой плюс-минус три часа в зависимости от воздушных средиземноморских потоков и свободных коридоров.
      Они взлетели над Атлантикой в полной темноте на военном самолете F-106 «Дельта».
      За кабиной пилота располагался небольшой салон с парой кресел и откидными столиками. Подсветка с потолка позволяла направить луч света под необходимым углом и в нужном направлении. Кендрик сразу углубился в чтение распечатки файла «Огайо-4-0». Прочитав страницу, вернул ее молодому человеку слева от себя и получил следующую.
      На ознакомление с информацией, касающейся ситуации в Маскате, ушло два часа двенадцать минут. Кендрик был готов начать все сначала, когда его сосед слева, назвавшийся референтом Государственного департамента, произнес:
      — Сэр, а не заморить ли нам червячка?
      — Неплохая мысль! — Кендрик потянулся. — Откровенно говоря, здесь не очень удобно.
      — А я, к примеру, и не ожидал удобств, — заметил темноглазый, приятной наружности референт. Эван покосился на него:
      — Не хочу вас задеть, но для засекреченной операции Госдепа вы мне кажетесь слишком молодым. Вам, по-моему, еще и тридцати нет.
      — Во-первых, сэр, слишком молодым быть нельзя, можно быть только слишком старым, и, во-вторых, годы не деньги, чего их считать.
      — Один — ноль в вашу пользу, — улыбнулся Кендрик.
      — А в-третьих, сэр, — добавил референт без улыбки, — я отличный специалист.
      — В какой области?
      — Прошу прощения, сэр, не имею права раскрывать служебную тайну. Думаю, нам пора перекусить.
      — Перекусить — это прекрасно. А как насчет выпить?
      — Полный порядок! — Референт дал знак стюарду в форме капрала сухопутных войск и шлемофоне. Тот подошел.
      — Канадский виски со льдом, а мне бокал белого вина.
      — Канадский? — Кендрик наморщил лоб.
      — Да, а что? — улыбнулся референт. — Вы же канадский любите.
      — Похоже, вы не теряли времени!
      — Как обычно! — Референт кивнул стюарду, тот пошел к бару. — Еда у нас не экстракласс, в смысле — не деликатесы. Это по причине урезанного финансирования Пентагона. Однако в связи с лоббированием в интересах производителей аграрного сектора мы сейчас будем уплетать за обе щеки свиную вырезку и спаржу под голландским соусом.
      — Существенное урезание средств?
      — Все из-за лоббистов, сэр! — прыснул референт. — А на десерт «Печеная Аляска»!
      — А это что за фрукт?
      — А это, сэр, торт-безе с мороженым! Стюард принес на подносе напитки, а сам кинулся к пульту, где загорелась красная лампочка.
      — Ваше здоровье, сэр! — Референт поднял свой бокал.
      — Ваше здоровье! — сказал Кендрик. — А у вас есть имя?
      — Выбирайте любое, сэр.
      — Вот те раз! «Джо» годится?
      — Нормально, сэр.
      — Приятно познакомиться, Джо. Поскольку вам наверняка известно, кто я и что я, называйте меня по имени.
      — В другой раз, сэр. Не сейчас...
      — А сейчас я что, без имени?
      — Без имени, сэр. В соответствии с легендой, вы шифровальщик по фамилии Аксельрод и летите в Джидду, в наше посольство. Вообще-то фамилия Аксельрод — в основном для пилота. Если кто-то захочет к вам обратиться, должен сказать «сэр».
      — Доктор Аксельрод, пройдите в кабину пилота, — сказал стюард.
      Референт побледнел.
      — Хорошенькое дело! — хмыкнул Кендрик. — Я, оказывается, доктор.
      — Доктор наук, надо думать, сэр, — выпалил Джо на одном дыхании.
      — Обалдеть! — произнес Кендрик вполголоса. — Капрал, а в чем, собственно, дело? — обратился он к стюарду.
      — С вами хочет поговорить командир, сэр! Пожалуйста, следуйте за мной, сэр.
      — Вы оказались правы, юноша Джо, — сказал Кендрик, поднимаясь. — Стюард все-таки дважды назвал меня «сэр».
      — А мне это не понравилось, — отозвался референт. — Все контакты с вами во время полета только через меня!
      — Собираетесь учинить разнос?
      — Не собираюсь, сэр. Пилот, вероятно, желает познакомиться поближе со своим спецгрузом.
      — С чем, с чем?
      — Проехали, доктор Аксельрод! Уясните только, что никакие решения во время полета не должны приниматься без моего одобрения.
      — А вы, оказывается, крутой парень...
      — Самый крутой, конгр... доктор Аксельрод! Кроме того, я не юноша...
      — Мне передать ваши претензии командиру корабля?
      — Передайте, что я оторву ему оба крыла и яйца, если это повторится...
      — Я последним входил в самолет и не видел его, но полагаю, он в ранге бригадного генерала.
      — Для меня он в ранге дерьма.
      — Ничего себе! Разборка между службами на высоте двенадцати тысяч метров. Не скажу, что одобряю, но...
      — Сэр! — вмешался стюард.
      — Иду, капрал!
      На приборной доске самолета F-106 «Дельта» вспыхивали зеленые и красные огоньки, светились циферблаты и цифры на них. Первый и второй пилоты сидели впереди, штурман — справа. У него на левом ухе висел головной телефон, он не отводил взгляда от дисплея компьютера.
      Эвану пришлось пригнуться, чтобы одолеть пару метров в этом крохотном отсеке.
      — Генерал, вы хотели меня видеть?
      — Может, и хотел бы, доктор Аксельрод, да не могу! — бросил командир корабля, не отрывая глаз от приборов. — Тут для вас сообщение кое от кого на букву "С". Есть среди ваших знакомых кто-либо на букву "С"?
      — Есть, — ответил Кендрик, соображая, что это наверняка Свонн из Госдепа. — А в чем дело?
      — Дело в глубокой заднице, — гаркнул бригадный генерал, — а я там никогда не совершал посадку! Поди знай, какая у этих макаронников посадочная полоса.
      — Но ведь это наша авиабаза! — возразил Эван Кендрик.
      — База, маза, шмаза!.. — взорвался пилот. Второй пилот покачал головой.
      — Приказано садиться на Сардинии! Не Сицилия, а Сардиния... Определенно запорю двигатели! Да я и аэродром не найду...
      — Почему поменяли курс, хотел бы я знать? — спокойно спросил Кендрик. — Для этого должна быть веская причина.
      — Вот и объясните мне, если вы такой умный! Шпионы говенные...
      — Где сообщение?
      — Вот, пожалуйста! — Пилот стал читать: — «Изменение курса. Джидда исключается. ВОСы под наблюдением...»
      — Минуточку! — сказал Кендрик. — ВОСы под наблюдением... Это как понимать?
      — Как написано, так и надо понимать.
      — Мне непонятно! — Кендрик повысил голос.
      — Прошу прощения, забыл, что вы гражданский. Эта фраза означает, что военные самолеты, совершающие посадку на Сицилии, под наблюдением.
      — Почему Джидда исключается? Это ведь Саудовская Аравия!
      — Потому что эти ублюдки арабы навалили в портки с какого-то перепугу и отказываются нас сажать.
      — Генерал, не все арабы ублюдки, — возразил Кендрик.
      — Я читаю роман на досуге, и там именно так написано.
      — Значит, этот роман — дрянь! А вас я попрошу дочитать до конца телефонограмму.
      Генерал, не оборачиваясь, протянул руку с лоскутом бумаги и буркнул:
      — Читайте сами, поклонник арабов, только потом верните!
      Кендрик стал читать вслух:
      — "Изменение курса, Джидда исключается, ВОСы под наблюдением, до южного острова гражданскими средствами, через Кипр и Рияд к цели, меры приняты, прилет ко второму столпу Магреба, сожалею, С.".
      Помолчав, он вернул листок и сказал:
      — Думаю, «южный остров» — это Сардиния.
      — Правильно думаете, — отозвался бригадный генерал.
      — Значит, мне предстоит провести в воздухе еще примерно часов десять, считая с пересадками, — заметил Кендрик.
      — Вот что я вам скажу, покровитель арабов! — хмыкнул первый пилот. — Откровенно говоря, я рад, что не мне, а вам придется лететь на самолетах местной авиации. Даю совет. Место у выхода самое безопасное, а если средства позволяют, купите противогаз. Говорят, что арабы вонючки порядочные. А не скажете ли мне, что это за хреновина такая «второй столб»?
      — Не столб, а столп, — поправил его Кендрик.
      — Тем более!
      — Вы храм посещаете?
      — Когда бываю дома, заставляю даже и семью ходить. Раз в месяц обязательно.
      — А вот арабы, к вашему сведению, молятся не раз в месяц, а пять раз в день. Второй столп — это молитва на закате солнца. Представляете, образно говоря, гнут спину весь день практически за гроши, а вечером никаких коктейлей, только молитва, что сродни, на мой взгляд, старинным спиричуэлз  на плантациях.
      Генерал обернулся, и Эван Кендрик задержал дыхание. Командир корабля был чернокожий.
      — Неслабо вы меня! — сдержанно сказал он.
      — Прошу прощения, я не знал, — произнес Кендрик вполголоса. — Но с другой стороны, ведь не я, а вы начали...

* * *

      На закате видавший виды турбовинтовой самолет совершил посадку в Маскате. Его шасси сильно стукнулись о гудрон посадочной полосы. Некоторые пассажиры вскрикнули, а когда поняли, что приземлились и с ними все в порядке, тогда они громко возблагодарили Аллаха за его милости.
      Бизнесмены в европейских костюмах столпились у выхода. Сжимая ручки своих кейсов, они прижимали носовые платки к лицу, а в глазах у них читалось желание поскорее глотнуть свежего воздуха.
      Кендрик стоял в проходе последним, гадая, что имел в виду Свонн, вставив в телефонограмму странную фразу о том, что где-то приняты какие-то меры.
      — Доктор Аксельрод, пожалуйста, следуйте за мной! — сказал на хорошем английском араб, отделившийся от толпы встречающих, едва лишь Кендрик спустился с трапа самолета.
      — У меня в паспорте другая фамилия, — тихо сказал он в ответ.
      — Поэтому я встречаю вас прямо у трапа.
      — А как же оформление на въезд?
      — Держите свои документы при себе. Никто не собирается их проверять. И я в том числе.
      Из-за самолета вывернулся араб в комбинезоне механика, и Кендрик громко спросил:
      — Липаза?
      — Давайте свой багаж и, пожалуйста, не задавайте вопросов, — ответил связник через минуту. — Да, и держитесь от меня метрах в трех.
      Эван протянул ему небольшой саквояж и, поотстав, зашагал неторопливой походкой.
      Они повернули направо, миновали одноэтажное здание аэровокзала, повернули налево. Прямо перед ними оказалось проволочное заграждение, за которым виднелась площадь с тарахтевшими на стоянке частными такси, автобусами, грузовиками.
      Толпы арабов в развевающихся белых одеждах метались в поисках маршрутных такси. Гвалт стоял невообразимый: крики, возгласы, объявления по радио, автомобильные гудки... Над площадью висело сизое марево выхлопных газов.
      Кендрик со связником прошли еще метров пятьдесят вдоль ограждения, когда впереди Эван увидел металлическое строение. Это был товарный склад. Он его прекрасно помнил. Сколько времени они с Мэнни здесь провели, ожидая прибытия оборудования! А какая всегда выла нервотрепка... Таможенники, упрямые черти, никогда толком не знали, как правильно заполнять спецификации на дефектное оборудование, акты рекламации, если количество поступивших мест не соответствовало числу, указанному в отгрузочных документах.
      За распахнутыми складскими воротами виднелись грузовые контейнеры. Мимо них туда-сюда сновали вооруженные охранники с собаками на поводках. Искали контрабандное оружие и наркотики. Султан распорядился выставить крепкий заслон. Собаки обнюхивали багаж, выгружаемый из чрева самолетов, и время от времени поскуливали.
      Вдруг связник остановился. Эван тоже. Связник обернулся и незаметно кивнул в сторону калитки в проволочном ограждении. Над калиткой была прикреплена вывеска. Кендрик прочитал слова, написанные арабской вязью: «Стой! Только для служебного пользования. По нарушителям стреляем без предупреждения». Мило! Он скользнул взглядом по дверце. Металлическая пластина... Та-а-ак! Электронный замок. Кендрик огляделся. Кто его открывает? Наверняка дежурный, который в данный момент в складском помещении. Больше негде! Что дальше? Араб-связник кивнул раз, другой... Понятно! Нужно подойти к этой калитке. «Стреляем без предупреждения...» Маскат на осадном положении. Тут не станут долго раздумывать, стрелять или нет!.. Кендрик нахмурился, покосился на связника. Тот кивнул еще раз. Мол, все правильно. Затем повернулся лицом к контейнерам, сделал отмашку кистью правой руки.
      — Контрабандист вонючий! — заорал кто-то возле крайнего контейнера слева.
      — А ты гнус и сявка, а мать твоя потаскуха!
      — Заглохни, деловой!
      Завязалась драка. Залаяли собаки и стали рваться с поводков. Охранники кинулись к месту рукопашной битвы. Один из них с места не двинулся. Связник сделал знак Эвану. Оба побежали к калитке. Подоспел и охранник. Его собака стала обнюхивать Кендрика.
      — Порядок, сэр! — сказал охранник и нажал пару раз рукояткой пистолета на металлическую пластину. Замок зажужжал, калитка распахнулась.
      Кендрик со связником не торопясь вышли на площадь и зашагали к стоявшему в отдалении грузовику, обшарпанному, с засаленным брезентом над кузовом. То и дело чихал мотор, а выхлопная труба дребезжала и фыркала черным дымом.
      — Вот ваш «кадиллак», сэр! — улыбнулся связник.
      — Не развалится? — спросил Кендрик с сомнением в голосе.
      — Не думаю... Ну что ж, всего доброго!
      — Спасибо вам! — Кендрик взял свой саквояж и направился к кабине.
      Водитель покачал головой и, оттопырив большой палец на левой руке, показал на кузов, крытый брезентом. Грузовик тронулся, как только чьи-то руки втащили его внутрь.
      — Ассалауму галайкум!  — сказал смуглый араб и кивнул на узел с вещами на скамейке у левого борта.
      — Нахарука саги,  — ответил Кендрик, оглядываясь.
      — Переодевайтесь, сэр! — сказал араб уже по-английски. — Здесь все, что вы просили.
      Кендрик развязал узел. Голубая джелаба оказалась впору, широкие белые шаровары были чуть великоваты, бабуши пришлись по ноге.
      — А где готра? — спросил Кендрик. Араб кивнул на арабский головной убор, висевший на гвозде.
      — А крем-краска?
      Араб протянул тюбик красящего снадобья, предназначенного для придания цвету кожи европейца коричнево-бежевого оттенка, свойственного ближневосточным семитам.
      Красящий пигмент не терял свои свойства в продолжение десяти дней. Целая вечность!.. Для того самого монстра, назвавшего себя именем Махди, подумал Кендрик.
      В полуметре от металлического ограждения стояла элегантная брюнетка. На ней были белые брюки клеш, зауженная книзу зеленая шелковая блуза, белая шляпа-панама с зеленой лентой вокруг невысокой тульи. Продуманный, изысканный наряд и дорогие солнечные очки подчеркивали ее изящную привлекательность. Она то и дело поправляла перекинутый через плечо ремешок сумки и всем своим видом производила впечатление прибывшей из Европы туристки, неравнодушной к экзотике Востока.
      При ближайшем рассмотрении можно была заметить небольшое отклонение от этого стереотипа: кожа у очаровательной молодой женщины была оливкового оттенка, что говорило об одном — она родом из Северной Африки.
      Несколькими секундами раньше туристка, прижимая к ограждению миниатюрный фотоаппарат (не более пяти сантиметров в длину!) с небольшим вогнутым призматическим объективом для телескопической съемки, сделала несколько снимков. Когда допотопный грузовик зарычал, дернулся и уехал, она, убирая фотоаппарат в сумку, перекинула ремешок на другое плечо.
      — Калейла, Бога ради! Куда ты исчезла? — К ней мчался высоченный толстяк с пузцом, лысиной и парой чемоданов.
      Он был весь как купаный, несмотря на светло-серую рубашку из тончайшего крепдешина и шелковый костюм цвета антрацита.
      — Тони, остынь! Я умирала от скуки в этой противной очереди и решила пройтись.
      — Господи, Калейла, нельзя так делать! Как ты не можешь понять? Сейчас в этом Маскате сущий ад, — частил он, отдуваясь. — Я протянул документы тому идиоту из иммиграционной службы, оглянулся, а тебя и след простыл. Бросился на поиски, и тут меня останавливают три психа с автоматами и ведут в зал прилета... Обыскали наш багаж, представляешь?
      — Не заводись. Тони! Это в порядке вещей.
      — Но эти негодяи конфисковали бутылку виски...
      — Невысокая цена за удачливость. Не волнуйся, дорогой, я возмещу.
      Он окинул взглядом Калейлу с головы до ног:
      — Ну ладно! Что было, то прошло. Сейчас оформим регистрацию, и в отель. Я заказал шикарный номер люкс. Тебе, дорогая, понравится.
      — Один номер на двоих?
      — Ну да, конечно...
      — Нет, Тони! Так дело не пойдет.
      — Как? Но ведь ты говорила...
      — Я говорила? — оборвала его Калейла. — Что я говорила?
      — Ты намекнула, и довольно прозрачно, что, если я достану билеты на этот рейс, мы чудесно проведем время.
      — Я и сейчас не отказываюсь! Посидим в кафе с видом на залив, выпьем, потом можем смотаться на ипподром, на скачки, поужинаем в дорогом ресторане... Но один номер на двоих? Это пошло... И не дуйся на меня, как мышь на крупу. Впрочем, я могу попросить прощения за такое недопонимание, хотя моя старая преподавательница из Каирского университета, ближайшая подруга твоей жены, советовала заключить с тобой договор...
      — Старая говнючка! — взорвался весьма Процветающий английский бизнесмен.
      — Мэм фадлика агтини мирая!  — Кендрик постарался перекричать шум мотора, когда грузовик слегка сбавил ход.
      — В списке нужных вам вещей нет зеркала. Вы его не заказывали, — сказал араб на безупречном английском, правда, с сильным акцентом.
      Он сидел у заднего бортика кузова и наблюдал за дорогой.
      — Тогда снимите одно из зеркал бокового обзора.
      — Водитель меня не услышит, а останавливаться нельзя.
      — Черт побери! — Эван пересел ближе к арабу. — Тогда вы будете моими глазами. Смотрите, что я делаю, и говорите, где следует добавить краски, и, пожалуйста, приподнимите край брезента.
      Спустя минут десять араб протянул правую руку, дотронулся ладонью до щеки Эвана.
      — Нормально! — крикнул он. — Точь-в-точь цвет моей кожи.
      — Я рад! — Кендрик кивнул. Намазав кремом шею, запястья и кисти рук, сказал: — Помогите мне правильно надеть готру.
      — Подождите, пока краска-крем хорошенько впитается и подсохнет. Сэр, мы вас довезем до центра города и там высадим.
      — Спасибо, что проявили обо мне заботу, — сказал Эван.
      — Спасибо вам, что приехали! Однако не старайтесь разыскивать тех, кто помогал вам. Клянусь Аллахом, мы убьем вас раньше, чем наш враг подумает об этом. Мы не на виду, но мы повсюду.
      — Повсюду?
      — Да! Истинные правоверные, они повсюду...
      — Шокран,  — сказал Эван служащему отеля, протягивая ему щедрые чаевые за конфиденциальность, о которой они договорились заранее.
      В листке регистрации Кендрик указал вымышленные арабские имя и фамилию и, получив ключи от номера, отказался от услуг коридорного. Поднявшись на лифте до четвертого этажа, он вышел из кабины, постоял, убедился, что хвоста за ним нет, спустился по лестнице на свой третий этаж и зашагал по коридору к себе в номер.

* * *

      Время вечерней молитвы давно миновало. Стемнело. Крики и вопли у посольства разносились по всему Маскату. Эван поморщился. Поставив саквояж на письменный стол, он достал бумажник, вытащил из него сложенный вчетверо лист бумаги с номерами телефонов своих старых знакомых, с которыми не виделся лет пять. Через полчаса с небольшим Кендрик договорился о встрече с тремя из них. У него в списке было семь человек. Все весьма уважаемые люди, которых он помнил и ценил. Но оказалось, что двое уже отправились в мир иной, третий был в отъезде, а четвертый без обиняков заявил, мол, обстановка не способствует встрече оманца с американцем.
      Трое согласились встретиться с разной степенью желания.
      Договорились, что каждый прибудет по отдельности, поднимется прямо в номер, обращаться к администрации отеля — без надобности...
      Они должны были подъехать в течение часа. Прошло минут сорок. Кендрик успел за это время выпить чашечку кофе с кардамоном, который заказал в номер вместе с бутылкой шотландского виски с черной наклейкой.
      Запрет на употребление спиртного иногда не соблюдался на официальном уровне, поэтому у Кендрика в списке было помечено, какой напиток предпочитает каждый из его знакомых. Именно шотландским виски отдавали предпочтение трое, согласившиеся на встречу.
      Когда-то предусмотрительный Эммануил Вайнграсс учил его: «Весьма полезная смазка, сынок. Вспоминаешь имя жены гостя — ему приятно. Помнишь сорт виски, который он предпочитает, — это уже кое-что. Дальше — смотри сам!»
      Тихий стук в дверь прозвучал для Кендрика подобно раскату грома. Сделав пару глубоких вдохов, он распахнул дверь.
      — Эван, ты?
      — Входи, входи, Мустафа! Безумно рад тебя видеть.
      — Что с твоей кожей? — Мустафа вгляделся в лицо Кендрика. — Ты прямо как египтянин! И вообще, чем объясняется весь этот маскарад?
      — Маленькие хитрости. Сейчас все объясню! — Кендрик прикрыл дверь, жестом предлагая другу располагаться. — «Чивас Регал»... Любимая тобой марка виски. Выпьешь?
      — Ах, этот Мэнни Вайнграсс, этот старый плут! Он как будто с нами, — сказал Мустафа, опускаясь на оттоманку, накрытую ковром.
      — Будем снисходительны к нему, Мусти! — возразил Эван, доставая из холодильника лед. — Он никогда не плутовал, никого не обманывал.
      — Это правда! Ни он, ни ты, ни твои партнеры. Каково тебе теперь без них? Мы вас частенько вспоминаем.
      — Порой туговато, — честно признался Кендрик. — Но ничего не поделаешь. — Он подал Мустафе стакан с виски, сел напротив гостя и приподнял свой стакан. — За все хорошее, Мусти!
      — Эх, Эван, дружище ты мой дорогой, настали тяжелые времена, как писал англичанин Диккенс.
      — Будем надеяться, что все изменится.
      — Вряд ли! — Мустафа сделал глоток.
      — Почему такой скепсис?
      — Я теперь, как говорят на встречах в верхах, представляю вполне определенные интересы и кое-что наблюдаю. Кроме того, мне, единственному в кабинете министров султана, поручено выработать правительственный консенсус.
      — В отношении чего? Ты, как я посмотрю, развил кипучую деятельность.
      — Это ты, Эван, развил кипучую деятельность. Приехал и давай нас всех созывать. Ну ладно кого-то одного, допускаю — троих, но не семерых же! Это и для тебя убийственно, и для остальных опасно.
      — Но почему?
      — Ты меня удивляешь! — Мустафа покачал головой. — Трое легко узнаваемых влиятельных лиц, не говоря уж о семи, ни с того ни с сего заявляются в отель, с перерывом в несколько минут, для встречи с иностранцем, а администрация отеля не в курсе... По-моему, это нелепо.
      Перед тем как ответить, Кендрик задумался, а затем посмотрел на Мустафу:
      — В чем дело, Мусти? Что ты хочешь мне сказать? Кризис с заложниками не имеет никакого отношения как к бизнесу, так и к правительству Омана.
      — Ты, конечно, прав, но я пытаюсь дать тебе понять, что здесь у нас все изменилось. Многие не осознают, что происходит, что случилось.
      — Естественно! Вы же не террористы, в конце концов.
      — Не террористы. Но хочешь знать, что говорят те, кто так или иначе несут ответственность за происходящее?
      — Интересно было бы узнать...
      — "Все пройдет, — говорят они. — Не вмешивайтесь. Вмешательство лишь усугубит ситуацию".
      — Не вмешиваться? Хорошенькое дело! — возмутился Эван.
      — Эти ответственные лица советуют переложить решение проблемы на политических деятелей.
      — Но политики не способны ее решить.
      — Слушай дальше, Эван! «Для гнева есть определенная причина, — говорят эти лица. — Конечно, речь не идет об убийствах, но в контексте определенных событий...» И так далее и тому подобное. Вот что мне довелось услышать.
      — В контексте каких событий?
      — В контексте современной истории, дружище. «По отношению к арабам Соединенные Штаты осуществляют несправедливую политику на Среднем и Ближнем Востоке» — это их ключевая фраза, Эван. «Израильтяне получают все, а арабы ничего», — говорят эти люди. «Арабов сгоняют с насиженных мест, загоняют в лагеря беженцев, а в западных банках евреи на арабов плюют». И это я тоже слышал.
      — Враки все это! Бред собачий! — взорвался Кендрик. — Помимо этой карты, которую разыгрывают фанатики, есть и другая, тоже весьма существенная. Ведь все, что они говорят, не имеет никакого отношения к мучениям двухсот тридцати шести заложников и к смерти одиннадцати несчастных! Люди, доведенные до отчаяния юнцами-изуверами, вообще никакой политики не проводят. Эти ответственные лица, какое право они имеют говорить такое? Среди заложников нет ни членов президентского кабинета, ни ястребов из кнессета! Они всего лишь госслужащие, туристы и строители, работающие по контракту. Я повторяю, это просто беспардонное вранье!
      Мустафа выпрямился и, сверля Эвана взглядом, сказал:
      — Я это знаю, и ты это знаешь, и они тоже это знают, друг мой.
      — Тогда зачем они возводят напраслину?
      — Затем, что с ними никто не вступает в диалог, потому как никто из нас не хочет стать мишенью.
      — Что ты хочешь этим сказать?
      — Два человека, назову их Махмуд и Абдул, их настоящие имена тебе лучше не знать, пытались возразить. Дочь Махмуда изнасиловали и исполосовали бритвой лицо, сына Абдула нашли на причале с перерезанным горлом. «Преступники, насильники, убийцы», — причитала пресса. Но мы-то знаем, что именно Абдул и Махмуд сколачивали оппозицию, призывая с оружием в руках штурмовать посольство. Они говорили: «Не позволим превратить Маскат во второй Тегеран!» Но пострадали не они, а их близкие, самые дорогие. Это предупреждение всем, Эван! Прости, но, будь ты человек семейный, имей ты жену и детей, стал бы ты подвергать их такому риску? Думаю, нет. Настоящий герой превозможет страх и поставит свою жизнь на карту за свои убеждения. Но он никогда не пойдет на то, чтобы заплатить за свои убеждения жизнями своих любимых. Не так ли, дружище?
      — Так, все так! — сказал Эван тихо. — А я-то надеялся! Получается, и помочь мне некому.
      — Султан изъявил желание встретиться и выслушать тебя. Я связался с ним сразу, как только ты позвонил. Он намекнул, что встреча состоится в пустыне, где-то рядом с горами Джабаль-Шам.
      Кендрик помолчал, посмотрел на свой стакан. Помедлив, сказал:
      — Я не имею права входить в контакты с официальными лицами, поскольку я сам по себе и не выражаю мнения своего правительства. Это должно быть ясно.
      — Ты не хочешь с ним встречаться?
      — Напротив, очень хочу. Но я обязан внести ясность. Я — частное лицо и не имею ничего общего с разведкой, Государственным департаментом и менее всего с Белым домом.
      — Думаю, это понятно. Твое одеяние и цвет кожи подтверждают это.
      — Я кое-что подзабыл, — заметил Эван, делая глоток. — Отец нынешнего султана умер примерно спустя год после моего отъезда, так ведь? Я не очень-то следил за событиями здесь, что вполне естественно. Сам понимаешь...
      — Понимаю. Нынешний султан, по-моему, одного с тобой возраста, может, моложе. Среднее образование он получил в Англии, высшее — у вас в Америке. Точнее, в Дартмуте и Гарварде.
      — Кажется, его зовут Ахмат, — сказал Кендрик. — Пару раз я с ним виделся. Экономика и международные отношения, — добавил он.
      — В смысле?
      — Он защищал диплом по этим специальностям. А потом заканчивал аспирантуру.
      — Он образован, умен, но чувствуется отсутствие опыта для решения задач, стоящих перед ним.
      — Когда я смогу с ним увидеться?
      — Сегодня вечером, пока никто не пронюхал о твоем приезде. — Мустафа взглянул на часы. — Через полчаса выйдешь из отеля, иди на север. Пройдешь два квартала, увидишь военную машину. Водитель доставит тебя к месту встречи и привезет обратно.

* * *

      Поджарый араб в видавшей виды джелабе остановился у витрины магазина напротив отеля. Оглядевшись, он подошел к Калейле. Она была одета в черный костюм, излюбленный наряд тех деловых женщин, которые предпочитают не очень бросаться в глаза. Калейла уже минут пять присоединяла объектив к своему миниатюрному фотоаппарату, когда прозвучали два резких гудка автомобиля.
      — Давайте в темпе, — сказал араб. — Он уже вышел из номера. Спускается в холл.
      — Не говорите никогда под руку! — отрезала она. — Я мало что прошу у своих боссов, но доведите до их сведения, что исправная техника в работе основное. Ну вот, наконец-то!
      — Он уже выходит!
      Калейла прижала к груди фотоаппарат с телескопическим инфракрасным объективом для ночной съемки и быстро сделала три снимка Эвана Кендрика в арабском одеянии.
      — Интересно, сколько времени ему позволено оставаться в живых? — произнесла она задумчиво. — Ну хорошо! Мне надо позвонить.

* * *

      "Степень защиты максимальная
      Перехват не засечен
      Приступайте".
      Журнальный файл продолжался.
      "Сообщения из Маската приводят в изумление. Объект преобразился — в арабском одеянии, темнокожий, он, как сообщают, вылитый оманец, не вызывает подозрений со стороны местных жителей, поддерживает отношения со старыми друзьями и знакомыми.
      Однако я не имею возможности сообщить более подробные сведения, так как постоянный спутник объекта посылает свои донесения прямо в Лэнгли, а у меня до сих пор нет кодов доступа в банк данных ЦРУ, касающихся информации о странах Персидского залива.
      Кто знает, какие сведения поступают в Лэнгли?! Моя оргтехника начинает работать в усиленном режиме.
      Государственный департамент, между прочим, легче легкого обвести вокруг пальца. Почему бы и нет?"

      Пустыня казалась бесконечной. В неярком свете виднелись вдалеке горы Джабаль-Шам. Не наблюдалось никакого подобия барханов, которые рисует воображение, скажем, при упоминании пустыни Сахары. Военная автомашина петляла, огибая песчаные кочки, попадающиеся на извилистой дороге, и мало-помалу приближалась к указанному месту встречи.
      Кендрик сидел рядом с водителем в военной форме и при оружии, сзади устроился офицер, тоже вооруженный. Самые жесткие меры предосторожности были предприняты, едва только они сели в машину. Эвана предупредили: одно неверное движение грозит ему смертью. Всю дорогу ехали молча. После обмена приветствиями и краткого инструктажа никто из сопровождающих его лиц не проронил ни слова. Кендрик наконец нарушил молчание.
      — Это ведь пустыня! — сказал он по-арабски. — Почему столько поворотов?
      — Здесь, сэр, хорошо простреливается местность, — ответил офицер. — Прямая дорога на этой голой равнине слишком опасна.
      Эван воздержался от комментария. Они ехали по опасной дороге еще минут двадцать пять, когда в отдалении возникло светлое пятно. Минут через десять выяснилось, что это костер. Кендрик насчитал человек двенадцать охраны. Неподалеку виднелись силуэты двух военных грузовиков. Наконец машина остановилась. Офицер, выйдя из нее, распахнул Эвану дверцу.
      — Идите только вперед, сэр! — сказал он по-английски.
      — Да, конечно! — ответил Эван.
      Он смутно помнил лицо султана, которого видел четыре года назад. Нынешний султан тогда был студентом и приехал домой в Оман то ли на рождественские каникулы, то ли на пасхальные. Он отличался дружелюбием, произвел впечатление начитанного юноши, и весьма спортивного.
      Трое охранников взяли Кендрика в кольцо.
      — Вы позволите, сэр? — спросил высокий офицер, загородивший дорогу.
      — Позволю, — обронил Кендрик. — Обыск, что ли?
      — В сложившейся ситуации мы обыскиваем всех визитеров.
      — Давайте!
      Офицер быстро и со знанием дела ощупал складки джелабы, закатав правый рукав, оголил руку. Светлая кожа его насторожила. Он взглянул на Кендрика:
      — У вас с собой есть документы?
      — Нет.
      — Так! Оружия тоже нет?
      — Конечно.
      — Ваше дело заявить, наше — проверить! — отрезал офицер и, достав из кармана плоское устройство размером с пачку сигарет, нажал на кнопку. — Подождите здесь, — приказал он.
      — Хорошо. — Эван перевел взгляд на охранников с оружием наготове.
      Подошел офицер, который сопровождал его из Маската.
      — Султан еще не прибыл? — спросил его Кендрик.
      — Вот он, вот его машина!
      Автомобиль с затененными стеклами обогнул костер и остановился. Задняя дверца распахнулась, и султан, пройдя сквозь кольцо охраны, направился к Кендрику.
      Это был худощавый, мускулистый человек, среднего роста, широкоплечий, одетый по-западному: в спортивных брюках из бежевого габардина и в футболке с надписью «Нью-Ингленд пейтриотс». На голове была готра.
      — Давненько, давненько мы не виделись, Эван Кендрик, — произнес султан с легким акцентом, протягивая руку. — А вы шикарно одеты! — улыбнулся он.
      — Да и вы тоже! — улыбнулся Кендрик в ответ. Они обменялись рукопожатиями, и Кендрик подумал, что султана Аллах физической силой не обидел.
      — Спасибо, Ахмат, что нашли время встретиться со мной... Простите, ваше королевское высочество, — спохватился Кендрик. — Приношу свои извинения.
      — Раньше вы называли меня Ахматом, а я вам всегда говорил «сэр». Как прикажете к вам теперь обращаться?
      — Ну уж не «сэр», конечно! — усмехнулся Кендрик.
      — Хорошо! Думаю, мы поняли друг друга.
      — Вы теперь совсем другой! — сказал Эван. — Я вас помню юношей.
      — Заботы не прибавляют молодости. Я был вынужден быстро повзрослеть. Был студентом, стал главой государства. Опыта маловато.
      — Вас, Ахмат, люди уважают. Я уже наслышан...
      — Официально — да. Но чтобы уважали просто за человеческие качества, надо потрудиться. Давайте поговорим! Только отойдем подальше.
      Султан взял Кендрика за руку и повел его в темноту. Охрана расступилась, но офицер, который обыскивал Кендрика, бросился наперерез.
      — Ваше высочество! — произнес он взволнованно. — Ваша безопасность — это наша жизнь. Пожалуйста, останьтесь в кольце охраны.
      — Чтобы стать мишенью, освещенной отблеском костра.
      — Мы вас заслоним плотной стеной со всех сторон.
      — Ну это несерьезно! Мы не пойдем далеко, не волнуйтесь. Все будет в порядке. — Ахмат обратился к Кендрику: — Мои люди подвержены тривиальным приступам мелодраматизма.
      — Не так уж это и тривиально, если они предлагают взять нас в кольцо и принять на себя пули, предназначенные вам.
      — Все это пустяки, Эван! Откровенно говоря, я не всех их знаю. Что бы мы ни сказали друг другу, пусть это останется строго между нами.
      Кендрик внимательно посмотрел на Ахмата:
      — Но ведь это ваша личная охрана?
      — Мало ли что! Мои оманцы с ума посходили, поэтому все возможно. Поди знай, какие обиды или соблазны терзают душу профессионального военного! Ну вот, мы достаточно прошагали!
      Они остановились.
      — Что же все-таки происходит? — произнес Кендрик сдержанным тоном. — Давайте поговорим об этом.
      — Что вы ожидаете от меня, каких действий? — спросил Ахмат. — Что бы я ни предпринял, какую бы акцию ни осуществил, уверен: еще один заложник немедленно получит пулю в затылок. Я знаю, вы с моим отцом неплохо ладили. Вы и я как-то даже обсуждали пару проектов во время раутов, но вы, вероятно, не помните этого.
      — Прекрасно помню, — сказал Кендрик. — Вы приехали на каникулы из Гарварда. Кажется, вы тогда были на третьем курсе. Я даже помню, что вы всегда находились слева от отца, на правах наследника.
      — Я тронут, Эван. Стало быть, вы неравнодушный человек. А ведь я мог бы тогда получить великолепную работу в фирме, но продолжал учиться, ибо понимал, что знания мне пригодятся.
      — Зато теперь у вас великолепная работа! — улыбнулся Кендрик.
      — Да уж! Не соскучишься! — Ахмат усмехнулся. — Что касается заложников, конечно, я могу отозвать кое-какие части с йеменско-оманской границы. Но что это даст? Я штурмую посольство и тем самым гарантирую смерть двумстам тридцати шести американцам. Могу представить себе заголовки в вашей прессе: «Арабский султан — убийца». Кнессет в Иерусалиме с помпой отпразднует свой звездный час. Не будет этого. Эван, я не какой-то лихой ковбой! Рисковать жизнью невинных людей не собираюсь, и тем более не стремлюсь получить прозвище антисемита в американских СМИ. — Султан помолчал. — Господи! Вашингтон и Израиль, похоже, забыли, что мы все — семиты, что не все арабы — палестинцы и не все палестинцы — террористы! И я не дам повода напыщенным израильским сукиным сынам посылать их, заметьте, американские многоцелевые истребители с заданием убивать арабов. Между прочим, таких же невинных, как и ваши заложники! Вы меня понимаете?
      — Понимаю, — ответил Кендрик. — А теперь охладите свой пыл и выслушайте, пожалуйста, меня.
      — Конечно, я вас выслушаю, — султан с шумом выдохнул, — но слушать — вовсе не означает соглашаться.
      — Допустим! — Эван помолчал. — Вы слышали о Махди? — спросил он после паузы.
      — Хартум, прошлый век, шестидесятые годы?
      — Нет! Бахрейн, восьмидесятые годы, век нынешний.
      — Что вы имеете в виду?
      Эван Кендрик повторил слово в слово то, что рассказывал Фрэнку Свонну, когда был в Госдепартаменте.
      Некий теневой финансист, назвавшийся Махди, поставил себе целью выдавить Запад с Ближнего и Среднего Востока. Кендрик с жаром излагал султану все, что знал. И вот этот Махди надумал сосредоточить в своих руках экономику и промышленность, куда Запад инвестировал огромные средства, для чего создал теневой картель из десятков, возможно, сотен компаний и корпораций.
      Эван рассказал, каким образом все это стало известно израильскому архитектору Эммануилу Вайнграссу, который предпринял собственное расследование, когда «группе Кендрика» стали угрожать расправой.
      — Оглядываясь на прошлое, я не вправе гордиться тем, как поступил, — продолжал Эван. — Но я поступил оптимально, исходя из того, что произошло. Мне просто пришлось убраться из этой части мира, я ушел из бизнеса, не отважился вступить с ними в схватку, хотя Вайнграсс настаивал на этом. Я говорил ему, что его богатое воображение завело его слишком далеко, что он поверил безответственной пьяной болтовне. Тогда он мне ответил: «Способно ли мое самое смелое воображение, да хоть бы и фантазии моих бражников, придумать какого-то Махди? Он убийца, он преступник». Мэнни Вайнграсс был прав тогда, прав и сейчас. Посольство в руках последователей Махди. Разве вы не понимаете этого, Ахмат? Ведь Махди действительно существует и время от времени пропускает всех, кто ему мешает обогатиться, через мясорубку своего террора.
      — Я понимаю только одно — то, что вы вбили себе в голову, поколебать невозможно, — скептически заметил султан.
      — Кое-что вбил себе в голову кое-кто и здесь, в Маскате. Не все, конечно, но некоторые не способны понять или объяснить происходящее, но они так напуганы, что отказались встретиться со мной, а ведь мы работали вместе — и они мне доверяли.
      — Эван, террор порождает нервозность. А вы вот, американец, переоделись арабом. Этот маскарад, возможно, и посеял панику.
      — Откуда им было знать, как я одет, если я с ними говорил по телефону?
      — А что вы хотите? Явился не запылился американец и принялся названивать...
      — Разве я единственный американец? В Маскате, по-моему, остались кое-какие фирмачи, хотя правительство США отозвало всех своих граждан и наложило запрет на американские коммерческие рейсы.
      — Но ваши друзья не понимают, как вы сюда попали. И главное — зачем? Скорее всего, они не хотят быть втянутыми в кризис с заложниками.
      — Безусловно. Потому что учинили кровавую расправу с детьми тех ваших подданных, которые пытались этот кризис разрешить.
      Ахмат прищурился и сказал с расстановкой:
      — Преступления совершаются, да! И моя полиция делает все возможное, чтобы их предотвратить, но я ничего не слышал ни о какой расправе с детьми.
      — Вы полагаете, я сочиняю? Дочь одного высокоответственного лица изнасиловали и порезали бритвой лицо, а сыну другого — перерезали горло.
      — Если вы лжете... — Ахмат скрипнул зубами, — я перестану с вами считаться. Кто родители этих детей? Назовите имена и фамилии.
      — Мне не сказали. Вернее, нельзя было.
      — Должно быть, Мустафа рассказал... Больше некому.
      — Да, он.
      — Я из него душу вытрясу, но мне он скажет. . — Вы поняли, как они действуют? Этот Махди и его люди используют экстремистов, дабы свести на нет всякую конкуренцию, добиваясь полного контроля над финансами, полезными ископаемыми и вообще над экономикой региона.
      Султан помедлил с ответом, затем покачал головой:
      — Простите, Эван, не могу согласиться с этим. Они просто не осмелятся сделать это.
      — Почему же?
      — Потому что современные компьютеры контролируют все деньги, поступающие в виде платежей в финансовые органы любых фирм и картелей, потому что денежные потоки непременно пересекаются...
      — Вы, надо думать, понимаете в этом больше, чем я, — прервал султана Эван.
      — Потому что вы понимаете меньше меня в компьютерном анализе, — отбил пас Ахмат. — Там, где раньше потребовались бы месяцы, даже годы для обнаружения подпольных связей между, скажем, пятью сотнями корпораций, дутых, подставных, да каких угодно, программы проделают все за пару часов.
      — Это, конечно, так, — заметил Кендрик, — но вы кое-что упускаете.
      — Что именно?
      — Эти связи обнаруживаются уже после того, как факт имел место! Короче, когда лисица уже задушит абсолютно всех цыплят. Уж вы извините меня за пару метафор, но едва ли после этого охотники станут расставлять капканы или пошлют своих собак по следу. Конечно, придет новое правительство с новыми законами, а если вам это не понравится, вас можно и скинуть! И никому до этого не будет никакого дела, потому как каждое утро встает солнце и простые люди отправляются на работу.
      — Вы нарисовали весьма привлекательную картинку!
      — Хорошо, вот вам примеры из истории. Муссолини сразу же навел порядок на железных дорогах, а Гитлер и его Третий рейх действительно оживили промышленность.
      — Я вас понял. Сосредоточение финансов в одних руках и тотальный контроль над экономикой сулят народу стабильность и процветание?
      — Получается, так, а султан — дважды в выигрыше, — кивнул Эван, — поскольку получит отступные и приобретает еще одну жемчужину в свой гарем.
      — Попробуйте сказать это моей жене. Она ведь у меня пресвитерианка из Нью-Бедфорда, что в штате Массачусетс.
      — Ого! Как это вам удалось?
      — У меня тогда скончался отец, а у нее отличное чувство юмора.
      — Я не в состоянии уследить за вашей мыслью.
      — Объясню как-нибудь в другой раз. Что касается заложников, давайте рассмотрим вариант дипломатического прорыва, поскольку любая стратегия, опирающаяся на применение силы, может обернуться катастрофой. Нельзя исключить вариант переговоров экстремистов с самыми эксцентричными лидерами на Ближнем Востоке. Они даже способны рекомендовать Арафата мэром Нью-Йорка и пойдут на союз с кем угодно, хоть с коммунистами, несмотря на то что хотят казаться святее Папы Римского. А вы, Эван, можете предложить что-либо кардинальное?
      — С помощью ваших компьютеров отследите хотя бы денежный поток, вернее, источник, который снабжает посольство, но не продуктами либо медикаментами, а оружием и боеприпасами. И потом, кто-то снабжает террористов инструкциями. Иными словами, найдите этого Махди, арестуйте его, и тогда вы, как глава государства, будете реабилитированы в глазах мировой общественности.
      Султан смотрел на Эвана, не мигая:
      — Вы, похоже; неплохо осведомлены во всем, что касается инсинуаций западной прессы. Борзописцы договорились до абсурда, будто я, недовольный влиянием Запада в Юго-Западном регионе, приветствую террор. «В противном случае почему султан Омана ничего не предпринимает?» — заявляют ваши средства массовой информации.
      — Журналистику недаром называют второй древнейшей профессией. И я, и руководство в Госдепе считаем, что подобные комментарии — полная ерунда!
      — Ваш Госдепартамент... — задумчиво произнес Ахмат, не отводя от Эвана Кендрика взгляда. — Эти оперы, — султан усмехнулся, — подкатывались ко мне, когда только начинались известные события в Тегеране. Я в то время был студентом и не знаю, на что те два парня рассчитывали. Возможно, они ожидали увидеть бедуина в джелабе. Может, думали, что я сижу на полу, по-турецки, и посасываю мундштук кальяна. Думаю, выгляди я именно так, они приняли бы меня всерьез.
      — Мы опять уклонились от темы...
      — Я докончу свою мысль. Понимаете, как только госдеповцы осознали, что ни у меня, ни у отца нет никаких связей с фундаменталистами, они ужасно расстроились. Один из них начал чуть ли не умолять меня стать координатором этих дел прямо из Вашингтона.
      — Что вы ему ответили?
      — Я сказал, что нужно всех мятежников переправить из Тегерана в город Кум, центр паломничества мусульман-шиитов, где находится штаб-квартира Хомейни. Но вначале направить туда бывших агентов Савака, так как они знают, как все это провернуть, если им будет гарантирована огневая поддержка и денежная компенсация. Я тогда посоветовал показать по телевидению необразованных фанатиков из окружения Хомейни и его самого. Весь мир увидел бы, насколько все они смешны.
      Эван внимательно слушал султана.
      — Это могло сработать, — сказал он тихо. — А если бы Хомейни решил выстоять и стать мучеником?
      — Исключено, поверьте мне! Он бы быстро сдал свои позиции, если бы договаривающиеся стороны пришли к компромиссу. Тем более, что у него нет никакого желания отправляться так быстро в мир иной, куда он охотно посылает двадцатилетних.
      — Почему вы так уверены? — спросил Кендрик.
      — Я наблюдал этого фанатика в Париже и, поверьте, не оправдываю ни Пехлеви, ни его Савак, а Хомейни — просто маразматик, которому хочется верить в собственное бессмертие. Я слышал, как он говорил толпе внимающих глупцов, что у него не два и не три, а двадцать, возможно, тридцать или даже сорок сыновей. «Воля Аллаха в том, чтобы мое семя было повсюду», — заявил он. Трепач! Дряхлый, грязный старик... Таких, как он, надо снимать на видеопленку и показывать по телевизору. Вот смеху-то будет!
      — Вы проводите параллель между Хомейни и этим Махди?
      — Не знаю, могу только предполагать. Если ваш Махди существует, он, конечно, практичный тип, но не религиозный фанатик. Однако, Эван, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам, помочь всем нам. Конечно, следует проявлять предельную осторожность. Я дам вам номер своего телефона. Сверхсекретная линия... Вы сможете звонить мне, но только мне. Видите ли, Эван, я не имею права официально общаться с вами.
      — Вашингтон тоже не желает, условно говоря, со мной знаться...
      — Это понятно. Никому не хочется запятнать себя кровью заложников.
      — Мне понадобятся документы для меня самого и, возможно, перечень воздушных и морских грузоперевозок из районов, которые я укажу.
      — Только устно, пожалуйста, никаких записей! Вам сообщат, где вы сможете получить документы, удостоверяющие вашу личность.
      — Спасибо вам. В Госдепе меня тоже предупредили, чтобы я не делал никаких записей.
      — Видимо, по той же самой причине.
      — Не беспокойтесь по этому поводу. Мы с вами незнакомы, то есть мы никогда не встречались.
      — Грустно все это! — сказал султан и нахмурился. — Но, Эван, если вы погибнете — это одно, но если достигнете хоть какого-либо успеха — это уже совсем другое. Скажите, зачем вам это нужно? Мне говорили, вы теперь политик, конгрессмен.
      — Я, Ахмат, собираюсь расстаться с политикой и мечтаю вернуться сюда. Хочу делать то, что у меня получалось лучше всего.
      — Понятно! Отец мне говорил, что вы и ваши люди — отличные специалисты. Помню, как-то он сказал: «Эти вьючные верблюды никогда не заламывают цены». Конечно, это было сказано по-доброму.
      — Да, я понимаю! Мы всегда старались оставаться в разумных ценовых пределах. Ахмат, через четыре дня кончится мораторий, начнутся убийства, то есть новые расправы. Время поджимает. По какому телефону я смогу в случае чего обратиться к вам за помощью?
      — Вам придется его запомнить!
      — Да, конечно.
      — Вместо принятых в Маскате первых трех цифр — 745 — набирайте 555, затем — 000 и еще 5. Не забудете?
      — Номер легкий, не забуду, — ответил Кендрик. — Линия подключена к дворцовому коммутатору?
      — Нет, это прямая линия. По этому номеру отвечают два телефонных аппарата. Причем сигнал подает маленькая красная лампочка, вмонтированная в правую ножку моего письменного стола. Это в офисе. А в спальне — в прикроватную тумбочку. Я отвечаю после десятого сигнала, чтобы было время выпроводить посетителей и начать конфиденциальный разговор. Когда я нахожусь за пределами дворца, при мне всегда звуковое устройство, показывающее, что мне звонят. При помощи дистанционного переключателя я слышу автоответчик, конечно, через шифровальное устройство.
      — Вы упомянули, что еще двое пользуются этим номером. Кто они? Или это меня не касается?
      — Этот номер знают мой министр безопасности и жена.
      — Спасибо за доверие, Ахмат.
      Не отводя от Кендрика пристального взгляда, султан сказал:
      — Эван, когда вы работали здесь, погибли ваши друзья-с семьями. Жуткая, бессмысленная трагедия! Неужели нынешние события в Маскате вызвали у вас такую болезненную реакцию, что вы решились сражаться против фантома?
      — Не против фантома, а против опасного преступника, Ахмат, я докажу вам, что этот Махди существует.
      — Возможно, и докажете, если останетесь в живых!
      — На это я скажу вам то, что сказал в Госдепартаменте. У меня нет намерения штурмовать посольство в одиночку, тем более что я здесь действую сам по себе. И этому сеть-обоснование. Здесь я заработал большие деньги и собираюсь вернуться сюда. Если я смогу хоть как-то помочь ликвидировать кризис с заложниками, это и в моих интересах.
      — Будьте осторожны, Эван. Вряд ли вам поверят, будто вы приехали в Маскат, руководствуясь личными причинами. Вот вы сказали, что некоторые ваши прежние друзья не захотели встретиться с вами, опасаясь за свою жизнь. А вы не допускаете мысли, что вас могут убить не только ваши враги?
      — Меня уже предупреждали об этом, — ответил Кендрик.
      — Кто?
      — Араб, который сопровождал меня, вернее, ехал в кузове грузовика.

* * *

      Кендрик лежал на кровати с открытыми глазами. Мысли его перескакивали с одного на другое. В памяти всплывали полузабытые имена, какие-то лица...
      Улица возле порта... Гавань. Порт.
      Доки в порту. Береговая линия — сплошные доки от порта Маскат до смежного с ним порта Матрах.
      И вдруг Эвана будто кто-то толкнул! А ведь он и Мэнни Вайнграсс частенько договаривались о перевозках излишков грузов на зафрахтованных судах из Бахрейна и Эмиратов, что на севере. Береговая линия протяженностью более сотни километров к югу от Маската была всегда открытой территорией. Дороги вдоль побережья совершенно не контролировались, поэтому контрабандой занимались все кому не лень. А что теперь? Принимая во внимание огромные усилия, которые предпринимают разведслужбы шести западных стран, озабоченных событиями в Маскате, южная береговая линия Омана заслуживает тщательного контроля. Логично? Вполне...
      Трезвон телефона вернул Эвана Кендрика к действительности. Он взял трубку:
      — Да?
      — Уходите из отеля немедленно!..
      — Ахмат? — Эван рывком спустил ноги на пол.
      — Да! У меня работает шифровальное устройство. Если вас прослушивают, все, что говорю я, — полная тарабарщина.
      — Я только что произнес ваше имя.
      — Это не имеет значения.
      — Что случилось?
      — Мустафа. Я решил выяснить, у кого из моих, как вы выразились, подданных надругались над детьми, позвонил ему и приказал прибыть во дворец. К несчастью, в запале я разъяснил свою озабоченность. Он, должно быть, звонил кому-то после этого.
      — И что?
      — По дороге ко мне его застрелили прямо в машине.
      — Какое несчастье!
      — Звонил он кому-либо, мы не узнаем. Но если не звонил, единственной причиной его убийства является встреча с вами.
      — О Господи!
      — Сейчас же уходите из отеля и, пожалуйста, не оставляйте ничего такого, по чему вас можно опознать. Это чрезвычайно опасно для вас. Увидите двух полицейских. Их не опасайтесь. Они мои люди. Пройдут за вами по пятам, станут вас охранять. Один из них сообщит вам чуть позже имя человека, который снабдит вас необходимыми документами.
      — Я уже выхожу. Вот только вещи соберу.
      — Эван, — сказал Ахмат дрогнувшим голосом. — Я убедился в том, что этот Махди действительно существует. Он не один. Ищите его, ищите его людей. И рассчитывайте на мою помощь!

      — Хасиб!  — За спиной Кендрика раздался возглас, заставивший его резко повернуться.
      В ту же секунду один из двух полицейских, тот, что был метрах в двух от него, схватил его за руку и, потянув за собой, прижал к стене. Скосив глаза, Кендрик увидел неподалеку парочку косматых юнцов в полувоенной форме с ружьями наперевес. Наглые молодчики вышагивали посередине булыжной мостовой узкой торговой улочки. То и дело пиная лотки с товарами, они заодно вытирали подошвы грубых ботинок о домотканые ковры сидящих на корточках торговцев.
      — Сэр, они нас не видят! — сказал громким шепотом полицейский, перейдя на английский.
      — И что? — отозвался, понизив голос, Кендрик.
      — Тихо, сэр! Прижмитесь плотнее к стене! — шепнул полицейский, наваливаясь на Кендрика и загораживая его собою. Вооруженные подростки проследовали мимо. Они прокладывали себе дорогу прикладами. Народ при виде их шарахался в стороны.
      — А юнцы-то, похоже, на взводе! — заметил полицейский внезапно осипшим голосом, в котором, кроме злобы, Кендрик уловил некое подобие ликования.
      Спустя минут пять впереди кто-то вскрикнул. Все посмотрели в ту сторону. Один из террористов, совсем мальчишка, со всего маху ударил прикладом по голове торговца, сделавшего ему замечание.
      — Слава Аллаху, что эти распоясавшиеся сопляки учинили беспредел здесь, на рынке! — сказал полицейский и оглянулся на своего напарника.
      — Объясните, я не понял! — попросил Кендрик.
      — Нам запрещено появляться у вашего посольства, но, когда мы становимся свидетелями бесчинств в городе, тут уж не зеваем, тут уж руки у нас развязаны!
      Второй террорист, постарше, размахивая ружьем, принялся разгонять зевак. Владельцы магазинов и мелких лавчонок стали опускать железные ставни.
      — Либо эти выродки испытают на себе праведный гнев Аллаха, на которого они плюют, — процедил сквозь зубы полицейский, — либо придется отправить их туда, где дожидаются суда праведного их дружки. А вас, сэр, я прошу подождать меня здесь, на этом месте! Я скоро вернусь и тогда объясню, как и где отыскать нужного вам человека.
      — Договорились! — Кендрик кивнул. — Но прежде скажите, куда это вы собираетесь их отправить?
      Полицейский отмахнулся и кинулся догонять своего напарника, который уже пробивался сквозь вихрь взбаламученного моря продавцов и покупателей.
      Кендрик натянул готру на лоб и побежал за ними.
      Обменявшись на ходу репликами, полицейские прибавили шагу и стали догонять террористов. Толпа зевак бросилась врассыпную, рынок опустел буквально в мгновение ока.
      Настигнув молодчиков, полицейские выхватили ножи и не раздумывая полоснули того и другого по руке, чуть ниже правого предплечья. Без лишнего шума, выпустив из рук ружья, террористы повалились на булыжник мостовой. Полицейские между тем делали вид, будто готовы перерезать им горло.
      — Эй, постойте! — крикнул Кендрик, подбегая.
      — Сэр, отвернитесь, не показывайте им лицо, и, пожалуйста, больше ни слова! — сказал полицейский, пообещавший скоро вернуться.
      — Мне необходимо задать вам вопрос.
      — Позже, сэр! Позже... Не при свидетелях. — Полицейский кивнул в сторону скорчившихся террористов.
      — Но они наверняка не понимают английского! — настаивал Кендрик.
      — Еще как понимают, сэр! — вмешался второй полицейский. — Между прочим, мы для вас как-никак власть, и вы обязаны беспрекословно выполнять наши распоряжения. Вам это понятно, сэр?
      — Понятно! — Эван кивнул.
      — Тогда возвращайтесь туда, где мы вас оставили!
      — Идите, идите, сэр! Я сейчас вернусь, — сказал первый полицейский. — Вот только отправим этих субчиков туда, где их ждут не дождутся, и я к вашим услугам.
      Кендрик повернулся и зашагал. Он и десяти шагов не сделал, когда раздался душераздирающий вопль. Кендрик обернулся и остолбенел.
      Террорист, что помоложе, выхватив у полицейского нож, перерезал себе горло — от уха до уха.
      — Идиот! — заорал второй полицейский. — Тоже мне мученик нашелся. Зачем ты сделал это, болван?
      Вопрос остался без ответа, ибо террорист был мертв. Кровь заливала юное лицо. Его дружка била крупная дрожь. Он тупо смотрел на бездыханное тело и покачивал головой.
      Ну вот, подумал конгрессмен девятого округа штата Колорадо, наконец довелось стать свидетелем джихада — гибели во имя веры.
      — Быстро уходите, сэр, — сказал первый полицейский. — Здесь вам оставаться опасно, а нам необходимо предпринять кое-какие срочные меры, да и этого... — он покосился на скорчившегося террориста, — нужно отправить кое-куда. Человека, который вас уже ждет, зовут эль-Баз. На рыночной площади возле старинной портовой крепости есть пекарня, где продают апельсиновую пахлаву. И там вам объяснят, как его найти.
      — Значит, сейчас я иду прямо в сторону порта...
      — Да, сэр! Идите быстрей, не задерживайте нас! В порту две крепости. Возле той, что южнее, есть рыночная площадь...
      — Найду! — Эван оборвал полицейского, ударившегося в длительные разъяснения. — Вы не ответили на мой вопрос.
      — Времени в обрез, сэр! Уходите же...
      — Я и шагу не сделаю, пока не получу ответа на вопрос. Учтите, вам придется объясняться с султаном, — пригрозил Кендрик.
      — Какой еще вопрос? — вмешался второй полицейский.
      — Куда вы собираетесь его отправлять? — Кендрик кивнул на безучастно раскачивающегося террориста.
      — В тюрьму, куда же еще! — рявкнул второй полицейский.
      — И много там таких?
      — Не считал. Может, сто, возможно, меньше...
      — И все из посольства?
      — Понятия не имею. А теперь уходите! Как говорится, идите и не оглядывайтесь.
      Кендрик зашагал прочь. Шел и размышлял. Сначала он найдет человека по имени эль-Баз. С его помощью обзаведется документами и только потом приступит к решению главной задачи своей жизни. Махди он найдет! Найдет и уничтожит во что бы то ни стало.

* * *

      Эван хорошо знал город. Скоро остался позади квартал, известный под названием Харат-Вальят. Энергичной походкой он шагал в сторону рыночной площади Сабат-Айнуб. Красивое название! В вольном переводе с арабского означает «корзина с виноградом». Архитектурное решение площади тоже не лишено изящества, несмотря на причудливые вкрапления стилей — раннего арабского, португальского, персидского, индийского и современного западного. Вся это изысканность однажды поблекнет, пришел к выводу Кендрик, и вновь подтвердится истина о непостоянстве всех и всяких особенностей, привнесенных в любую культуру завоеваниями и завоевателями.
      Он вышел на просторную площадь. В ее центре журчал фонтан. Струи воды падали на мраморную статую шейха в развевающихся одеждах, по всей видимости устремленного вперед. В никуда...
      Внимание Кендрика привлекли группы туристов. Удивительно! Ходят, бродят, щелкают фотоаппаратами, абсолютно безразличные к хаосу, к беспорядкам в американском посольстве. Снуют торговцы-арабы, предлагают сувениры. Похоже, все, что происходит в прежде миролюбивом Маскате, вне их понимания.
      Кендрик обвел взглядом площадь. Вывеску «Апельсиновая пахлава» он увидел сразу. Крошечная лавчонка.

* * *

      — Ваши люди, как всегда, правы, — сказала темноволосая молодая женщина в элегантном черном костюме, изящной шляпке и с миниатюрным фотоаппаратом в руке. Сделав несколько снимков Эвана Кендрика в момент, когда он входил в пекарню на рыночной площади Сабат-Айнуб, она убрала фотоаппарат в сумку и обратилась к низкорослому вальяжному арабу средних лет: — А на базаре его все-таки заметили?
      — Как будто бы да! Во всяком случае, обратили внимание на мужчину, который бежал вслед за полицейскими. Странно, конечно, потому что обычно бегают от полицейских, — сказал агент-осведомитель, не сводя глаз с пекарни.
      — Так видели его там или нет?
      — Дело в том, что никто не видел, куда он потом подевался. Конечно, все были потрясены случившимся, то есть я хочу сказать, что истеричные люди склонны к сбивчивости в изложении фактов. Новое, как известно, возбуждает, старое забывается...
      — Вы просто великолепны! — Женщина мило улыбнулась. — И ваши люди тоже.
      — Стараемся, ланиса  Калейла, — сказал араб. — Если не будем выкладываться, придется столкнуться с альтернативой, с которой предпочитаем не сталкиваться.
      — А при чем тогда пекарня? — спросила Калейла. — Есть какие-либо соображения на этот счет?
      — На этот — никаких! Лично я не терплю пахлаву. Мед, скажу я вам, прямо-таки льется ручьем. А евреи обожают это кушанье. Вы, конечно, знаете!
      — При чем тут евреи? Я, к примеру, тоже люблю.
      — В таком случае и он, и вы, и все забыли, какую кашу однажды заварили турки.
      — Не думаю, что объект наведался в пекарню ради пахлавы. И уж тем более, не ради экскурсов в историю турецкой версии относительно происхождения египтян и израильтян.
      — И это говорит дочь Клеопатры? — улыбнулся осведомитель.
      — Дочь Клеопатры никак в толк не возьмет, о чем, черт побери, говорите вы! К вашему сведению, я просто пытаюсь кое в чем разобраться.
      — В таком случае не лучше ли начать с армейской машины, которая после салята ждала объект в паре кварталов севернее его отеля. Это имеет, на мой взгляд, существенное значение.
      — Чепуха! Наверное, у него есть друзья среди военных.
      — В Маскате, ланиса Калейла, расквартирован лишь гарнизон султана.
      — Ну и что?
      — А то, что офицеры дважды в месяц подвергаются ротации, то есть их переводят из города на пограничные посты вдоль границы с Южным Йеменом.
      — Ну, переводят и переводят... Что в этом такого?
      — Я хочу сказать о двух вещах. Во-первых, я считаю, что это просто невероятное совпадение, когда объект по прошествии пяти лет с легкостью находит старинного приятеля в гарнизоне, который каждые две недели подвергается ротации.
      — Мало ли что! Необычное совпадение, но вполне возможное. А какое ваше второе соображение?
      — Второе соображение полностью исключает упомянутое первое. Дело в том, что в эти дни ни одна гарнизонная машина не подобрала бы по пути иностранца без распоряжения верховного главнокомандующего.
      — Султана, что ли?
      — А кого же еще?
      — Не придумывайте! Султан загнан в угол. Зачем ему иностранец? Одно неверное движение, и ответственность за гибель заложников ляжет на него. К тому же, если это случится, американцы не оставят от Маската камня на камне. Он это понимает.
      — Думаю, султан также понимает, что несет большую ответственность и за то, что он сделает, и за то, чего не сделает. А не лучше ли выяснить, что предпочли бы сделать в подобной ситуации другие? Разве такая мысль не могла прийти султану в его умную голову?
      Калейла пристально посмотрела на осведомителя:
      — Если предположить, что армейская машина отвезла объект на встречу с султаном, она ведь через какое-то время и обратно его привезла, не так ли?
      — Да, это так! — согласился ее собеседник. Его голос прозвучал ровно, будто ему было понятно, куда она клонит.
      — Получается, не сразу привезла объект назад, то есть о чем-то они все-таки беседовали. И если объект предложил какой-то выход из создавшегося положения, он не был сразу отвергнут. Так?
      — Скорее всего, так, ланиса Калейла.
      — Хорошо бы узнать, что именно было предложено.
      — Для всех нас в высшей степени опасно не знать этого! — кивнул араб-осведомитель. — Гибель двухсот тридцати шести американцев — это катастрофа. Решается судьба нации. Моей нации, добавлю я. Так что я сделаю все, зависящее от меня, чтобы она осталась нашей. Вы меня понимаете, дорогая Калейла?
      — Понимаю...
      — В самом деле? У вас ведь было гораздо больше преимуществ в Средиземном море, чем когда-либо у нас, в нашем Персидском заливе. Кажется, наступило наше время. Думаю, никому не удастся нас остановить.
      — Я очень хочу, друг мой, чтобы это время наступило.
      — Так сделайте то, что должны, ланиса Калейла.
      — Непременно! — Она достала из сумки короткоствольный автоматический пистолет, затем извлекла обойму с патронами. Вставила ее в основание рукоятки. — А теперь уходите! — сказала она. — Мы понимаем друг друга, и сейчас вам лучше оказаться в другом месте. Пусть вас там увидят, но только не здесь.
      — Да благословит вас Аллах!
      — Лучше отправлю объект к Аллаху! Пусть помолится об успехе своего дела. Уходите! Объект выходит из пекарни. Я пойду за ним и сделаю то, что должна. У вас в распоряжении минут десять — пятнадцать. Ровно столько, сколько нужно, чтобы оказаться вместе с остальными совсем в другом месте.
      — Вы защитите нас, не правда ли? Вы — сокровище! Будьте осторожны, дорогая Калейла.
      — А ему... Словом, дайте ему знать, чтобы на время затаился, а то становится чересчур назойливым!
      — Я прямиком в мечеть Звади. Потолкую с муллами и муэдзинами. Святым глазам, как известно, вопросов не задают. Это недалеко. Я буду там минут через пять.
      — Счастливо! — сказала Калейла и сразу направилась к фонтану.

* * *

      Кендрик вышел из пекарни, повернул направо и зашагал в сторону квартала с весьма сомнительной репутацией.
      Калейла остановилась как вкопанная. Он что, с ума сошел? Неужели не знает, что там запросто могут убить? А ей что делать? Черт возьми, вырядилась, как идиотка! Она сняла шляпу, затолкала ее в сумку. Нащупав рукоятку пистолета, крепко сжала ее. Господи, он погубит и себя, и ее! Как поступить? Времени для раздумий не оставалось, и она поспешила за ним.
      Эван Кендрик шагал по разбитой мостовой неопрятной и неряшливой улицы. По обеим ее сторонам лепились друг к дружке глинобитные развалюхи, побеленные мелом пополам с синькой. Иногда между ними вклинивались коробки домов из песчаника — либо с пустыми глазницами окон, либо с полимерной пленкой вместо стекол, а то и просто с брезентом. Повсюду провисали оголенные электрические провода, грозившие всему живому смертельной опасностью.
      Вечернее влажное тепло, смешанное с ароматами арабской еды, остро попахивало гашишем и тлеющими листьями коки.
      «Вот такие дела, конгрессмен! — усмехнулся Кендрик. — Вы совсем близко от преисподней — уже и смрад доносится со сковородок, на которых поджариваются грешники». Но, если честно, точно так же воняет летом и в Нью-Йорке. А здесь, в этом своеобразном арабском гетто, вытянутом вдоль не контролируемой властями полосы Оманского залива, как и прежде — нищета, запустение, наркотики и контрабанда.
      Время от времени до него долетали взрывы смеха.
      Кому нечего терять — тот всегда весел и бодр. Кто ж этого не знает! Влачат жалкое существование, но не унывают. Жизнь вообще-то удивительная штука! — пришла ему в голову мысль, хоть и не новая, но справедливая.
      Эван Кендрик ударился в философские размышления.
      Люди легко мирятся с неудобствами, а трудности, порождаемые бытом, с годами так или иначе забываются. Но если... Нет, не то!.. К примеру, у многих народов есть опыт тысячелетних страданий и мук, у некоторых опыт инквизиции, костров и виселиц, у других — массовых убийств, однако весь этот опыт ничто в сравнении с опытом труда, торговли, общения и дружеских задушевных бесед. Жаль, что рядом нет Мэнни Вайнграсса! Кендрик вздохнул. Да, так вот, пожалуй, опыт печали наиболее устойчив. Но если бы он взял верх над опытом счастья, которое каждый понимает по-своему, нельзя было бы жить на земле. Между прочим, у любого народа, многочисленного и крохотного, цивилизованного и не очень, свое представление о прекрасном. Например, у арабов слово «красота» и слово «верблюдица» обозначаются одинаково — «джамиля». И неудивительно, потому как для древних кочевых бедуинов не было ничего прекраснее этого двугорбого животного. Зато верблюду не пройти сквозь игольное ушко!.. Красивая метафора, спору нет, вот только в ее основе ошибка перевода, поскольку в оригинале не верблюд, а канат.
      — Эй, красавчик! — окликнула его моложавая женщина европейского типа, сильно смахивающая на верблюдицу.
      «Уж ее-то красавицей никак не назовешь!» — подумал Кендрик и прибавил шагу.
      Веселенький квартал! Своя жизнь, свои нравы.
      Джелабы и готры, джинсы и запрещенные мини-юбки пришли к полюбовному соглашению. Ходят слухи, будто высшие чины с военных кораблей, торговых судов, лихтеров и сухогрузов одалживают форму у низших и спешат сюда, едва лишь станут на якорь, чтобы, рискнув, отведать в этом разудалом азиатском «раю» всяких запретных плодов.
      Между тем все чаще стали попадаться мужчины. Некоторые топтались на перекрестках, другие, сбившись в небольшие группы, толклись возле двухэтажных домов с хлипкими лестницами по внешней стороне строения. Зыркая по сторонам, они обменивались короткими репликами.
      Кендрик закипал. А, чер-р-рт! Жулье, наркоманы и бездельники...
      Толпятся, и нет никакой возможности прочитать названия улиц, а номера домов и вовсе не видать. А возмущаться зачем? — одернул он себя. В жизни не бывает, чтобы только одни плюсы... без минусов, да и вряд ли найдется общество, в котором нет бездельников. А неведомый эль-Баз залег на это «дно» неспроста... Это ж надо, куда его дьявол занес! Дом номер 77. Шари-аль-Варак... Мило, очень мило! Улица Свиданий... Найти бы ее, эту многообещающую улицу!
      Кендрик сначала увидел две семерки кряду на третьем доме от угла, а затем и табличку с названием нужной ему улицы, оказавшейся мрачным грязным проулком.
      Он подошел к дому и остановился в нерешительности. Спиной к массивной деревянной двери, с коваными железными прутьями крест-накрест, сидел на корточках араб в готре и джелабе, видавшей виды.
      — Исмах,  — Кендрик шагнул к двери.
      — Ма хуа талабука,  — произнес араб, но с места не сдвинулся.
      — Вы, наверное, не говорите по-английски? — Кендрик решил сбить с араба восточную спесь.
      — Почему же? Говорю... — ответил тот с достоинством в голосе.
      — Мне в этом доме назначена встреча, — сказал Кендрик. — Меня ждут.
      — Вы от кого?
      — А вот это вас не касается! — бросил Кендрик.
      — А я здесь не для того, чтобы выслушивать подобные ответы. — Араб поднялся и привалился к дверному косяку. Полы его джелабы при этом движении разошлись, и Кендрик увидел пистолет, заткнутый за кожаный ремень. — Ставлю вопрос иначе. Кто вам дал адрес?
      Эван помедлил с ответом. А что, если полицейский забыл сообщить пароль? В суматохе упустил из виду эту немаловажную деталь. Возможно такое? Вполне... Так что вступать в пререкания с агрессивно настроенным арабом нет смысла.
      — Пекарню на рыночной площади в Сабат-Айнубе знаете? — спокойно произнес Кендрик. — Я там кое с кем разговаривал и...
      — Пекарню? В Сабат-Айнубе? — прервал его араб. — Я знаю по крайней мере три пекарни.
      — Пахлава, черт побери! — взорвался Кендрик. Раздражение нарастало, но он не сводил глаз с рукоятки пистолета. — Апельсиновая пахлава... — произнес он с расстановкой.
      — Балава буртукал... — повторил охранник по-арабски. — Да-да, есть такая пекарня. — Араб поправил джелабу, полы соединились. — Значит, вас сюда прислал пекарь... — произнес он в раздумье.
      — Представьте себе! — сказал Кендрик, теряя терпение. — Теперь-то вы разрешите мне войти?
      — Сэр, нелишне бы уточнить, к кому именно вы пришли.
      — Как это к кому? К тому, кто здесь живет. Работает, наконец...
      — Разве у того, кто здесь живет и работает... — араб выдержал секундную паузу, — нет имени?
      — А вы что, уполномочены выяснять это у каждого, кто приходит сюда?
      — Представьте себе! — кивнул охранник, ухмыляясь. — Насколько мне известно, пекарь с Сабат-Айнуба...
      — О Господи! — не удержался Кендрик. — эль-Баз... эль-Базом зовут твоего хавагу.  Ну-ка, позволь пройти!
      — Сэр, — охранник растянул губы в улыбке, — позвольте мне сообщить ему о вашем визите. Эль-Баз примет вас, если решит, что гость не в тягость. Необходимость...
      Неожиданно за углом раздался приглушенный хлопок, и сразу мужской голос разразился неистовой бранью, затем этот галдеж перекрыл женский голос. Женщина потребовала оставить ее в покое, а потом она повторила это требование на английском языке:
      — Прочь, подонки! Уложу всех на месте.
      Кендрик с охранником кинулись было к ней на помощь, но раздался выстрел. Еще один... Второй, третий... Пули рикошетили о булыжник мостовой, высекая искры.
      Араб-охранник бросился ничком на каменные плиты у входа в дом эль-База, Кендрик прижался к стене. «Кретин, безмозглый балда!» — обрушился он на себя. Должен, должен был это предвидеть...
      Мимо пробежали двое в джелабах и женщина в чадре, следом, прижимая к груди окровавленную руку, промчался тип в хаки.
      Эван постоял, прислушиваясь, затем, неслышно ступая, дошел до угла, осторожно выглянул. То, что он увидел, привело его в замешательство.
      Посередине мостовой скудно освещенного проулка стояла молодая женщина в элегантном черном костюме, с непокрытой головой и в полной боевой готовности — в левой руке у нее был кинжал, в правой — пистолет.
      Кендрик шагнул с тротуара на мостовую и сразу застыл как вкопанный — женщина вскинула правую руку и, глядя на него в упор, прицелилась.
      Вот это номер! И что дальше? Эван отдавал себе отчет в том, что, если хотя бы пошевелит пальцем, она выстрелит. Он смотрел на нее, молчал и не двигался.
      К крайнему изумлению Кендрика, она вдруг попятилась, затем, держа его на мушке, стала медленно идти назад — спиной по направлению к движению и, только когда раздались пронзительные звуки свистка, повернулась и побежала.
      Женщина исчезла из виду в считанные секунды.
      Кто она? Что ей здесь было нужно? Кажется, она следила за ним... Но зачем, почему?
      Кендрик решил, что элегантная женщина приятной наружности собиралась его пристрелить.
      — Сэр, скорее сюда! — произнес вполголоса охранник.
      Эван обернулся.
      Араб энергично жестикулировал, давая понять, что на улице оставаться опасно. Он буквально втащил Кендрика в дом. Захлопнув дверь, мгновенно заложил ее на два чугунных засова.

* * *

      Эван обвел взглядом просторное помещение со сводчатым потолком, напоминающее огромный коридор с дверями по обе стороны. На дощатом полу тут и там лежали небольшие ковры. Ого, да здесь целое состояние! Кендрик разбирался в коврах. А вот те, что по стенам, не такие дорогие, хотя по размеру больше. Туристы наверняка протоптали сюда дорожку, пришел он к выводу, потому как восточные ковры ручной работы, в особенности иранские, на Западе неизменно в цене. Н-да! Иметь дело с профессионалом всегда приятно, а этот неведомый эль-Баз, похоже, прекрасно разбирается в искусстве ковроткачества и знает, как завоевать рынок.
      — Я эль-Баз, — произнес человек преклонного возраста, слегка сутулый, невысокого роста, протягивая руку. — Весьма рад познакомиться с вами, но меня совершенно не интересует, каким именем нарекли вас ваши почтенные родители. — Он жестом предложил Кендрику следовать за ним. — Сюда, пожалуйста, вторая дверь направо. Предстоит одна незначительная процедура, но без нее не обойтись, хотя в принципе все уже сделано.
      — Сделано? — переспросил Эван. — Что именно?
      — Документы готовы. И должен сказать, они в полном соответствии с полученными мною рекомендациями и информацией.
      — Позвольте поинтересоваться, какого рода информация?
      — Самая обыкновенная. Кто вы, чем занимаетесь, откуда прибыли в Оман.
      — Хотелось бы также знать, кто меня рекомендовал.
      — Понятия не имею, — ответил эль-Баз, касаясь ладонью руки Кендрика. — Мне позвонили, а откуда — я не в курсе. Тем не менее, она проявила осведомленность, и я понял, что обязан повиноваться.
      — Она? Вам звонила женщина?
      — Пол в таких делах не имеет значения. Важны слова, поступки и гарантии. Проходите, пожалуйста. — Эль-Баз распахнул дверь, посторонился, пропуская Кендрика.
      Эван огляделся и понял, что комната представляет собой фотостудию. Оборудование оказалось самым современным. То, что Кендрик мгновенно оценил уровень оснащенности фотостудии, не осталось незамеченным.
      — Фотокамера слева от вас, — сказал эль-Баз, — делает фотографии на документы установленного правительством образца на зернистой фотобумаге. Садитесь, пожалуйста, перед экраном. Это не займет много времени.
      Эль-Баз работал сноровисто, и, поскольку использовал пленку американской фирмы «Поляроид», не возникло никаких трудностей. Натянув тонкие хирургические перчатки, эль-Баз взял отобранную фотографию (остальные он сжег) и, кивнув в сторону шторы из светло-серой ткани, служившей экраном, подошел и потянул за шнурок. Штора поехала вбок, обнажая стену, ровную и гладкую.
      Однако ее внешний вид оказался обманчивым.
      Эль-Баз поставил ступню правой ноги на еле заметный выступ на полу, дотянулся ладонью до едва различимой неровности в узоре настенной лепнины, одновременно нажал и то и другое. Кусок стены медленно поехал влево, а когда остановился, эль-Баз протиснулся в образовавшееся отверстие шириной чуть более полуметра, сделав Кендрику знак следовать за ним.
      То, что открылось взору Эвана, поразило его воображение — комплект оргтехники в этом помещении соответствовал уровню мировых стандартов. Во всяком случае, оборудование у него в вашингтонском офисе кое в чем здешнему даже уступало.
      — Сюда, прошу вас. — Эль-Баз кивнул на компьютер слева, на мониторе которого высвечивался какой-то текст, набранный ярко-зелеными буквами. — Обратите внимание, сэр, какими привилегиями вы пользуетесь! Меня попросили приготовить для вас документы в соответствии с легендой, которую вы сейчас станете изучать. Образно говоря, вам предстоит познакомиться с самим собой.
      — Познакомиться с самим собой? — Кендрик вскинул бровь.
      — Именно так, саийдат йа саийед.  Вы — саудовец, родом из Эр-Рияда, некий Амаль Бахруди... Вы — инженер-строитель. У вас в жилах течет европейская кровь, потому что ваш дед по матери — европеец. На дисплее все это есть. Изучайте, запоминайте...
      — Стало быть, я — араб-полукровка...
      — Именно так, саийдат йа саийед. Дедушка смягчил, если угодно, семитские, скажем так, черты вашего лица. И голубые глаза вы от него унаследовали.
      — Минуточку! — Эван уставился на экран монитора. — Этот Амаль Бахруди, он что, реальное физическое лицо?
      — Был реальным. Однако минувшей ночью отправился к праотцам. Это случилось в Восточном Берлине, а мне об этом сообщили по модемной связи.
      — Его убили, что ли? — Кендрик усмехнулся. — Или сам умер?
      — А зачем вам это знать? Тем более, что восточногерманская разведка, правая рука Москвы, не скоро предаст огласке факт его смерти; КГБ, разумеется, затребует объективку, но, пока их бюрократическая машина наберет обороты, много воды утечет. А тем временем Амаль Бахруди прилетел в Маскат, прошел таможенный досмотр в аэропорту, внесен в компьютерный реестр лиц, получивших визу сроком на тридцать дней.
      — Получается, если кто-либо надумает проверить, где Амаль Бахруди и что с ним, он, оказывается, живой и здоровый, на законных основаниях обитает в султанате Оман и даже не помышляет о своей кончине в Восточном Берлине.
      — Именно так, саийдат йа саийед.
      — А что будет, если меня схватят?
      — Ничего не будет, так как вы немедленно отправитесь в мир иной.
      — Убьют, что ли?
      — Разумеется, прошу прощения. — Но ведь русские поднимут шум, если станет известно, что Амаль Бахруди еще раз преставился...
      — А откуда они узнают об этом? И потом, не станет КГБ шуметь. Знаете почему?
      — Почему?
      — Потому что в учебных заведениях, где комитет готовит террористов для борьбы со своими идейными недругами, скажем так, выходцев из стран Ближнего и Среднего Востока предостаточно, и этот факт, нетрудно догадаться, тщательно скрывается.
      — Кажется, я улавливаю, откуда ветер дует, но, скажите, каким образом вам удалось откопать этого Бахруди?
      — Садики  ачазиз! — воскликнул эль-Баз и осекся. — Сэр, у таких, как я, во многих странах есть... коллеги, но и это вас не должно беспокоить. Просто запоминайте сведения о ваших родителях, то есть об отце и матери вашего Амаля Бахруди, о школе... Вы ведь окончили два университета! Кстати, один из них в Соединенных Штатах, где, как правило, получают высшее образование саудовцы. Словом, на дисплее сведения, которые вам знать необходимо, а все остальное — лишнее. Захочется узнать больше, расстанетесь, прошу прощения, с жизнью.

* * *

      Выйдя из дома эль-База, Кендрик сразу направился в северо-восточный район города, а если точнее — в сторону своего посольства.
      Больницу в квартале Вальят он обошел стороной и спустя некоторое время уже шагал по нарядной авеню, где располагалось здание посольства США. Метрах в ста пятидесяти от ворот он остановился. Пятачок перед ними, как всегда, был до отказа заполнен оравой зрителей, а на самой авеню народу было мало.
      На территории посольства то и дело раздавались выстрелы, но было ясно, что и факелы и пальба — все это только для нагнетания обстановки.
      Толпа редела по мере того, как на город опускалась ночь. Скоро все разойдутся по домам, надо торопиться! Кендрик взглянул на часы. Та-а-ак! У него в распоряжении минут шестьдесят, а у Ахмата и того меньше. Кендрик огляделся. Где-то неподалеку от входа в больницу должны быть телефоны-автоматы. Когда строители возводили лечебный корпус, Мэнни Вайнграсс настоял на выделении средств на телефонизацию. Он не уставал повторять, что больница без связи с внешним миром — настоящая гробница.
      Телефонные кабины из белого пластика отражали свет уличных фонарей и были видны издалека. Сначала Эван ускорил шаг, потом пошел медленнее. Если за ним установлено наблюдение, следует сохранять олимпийское спокойствие.
      Он не спеша подошел к первой кабине. Опустив монету, набрал номер: 555-0005. Капли пота выступили на лбу. Восемь гудков, а трубку никто не берет. Ну где он там, султан Омана?
      — Хаза ана!  — ответил наконец знакомый голос.
      — Говорите на английском, — сказал Кендрик.
      — Что-нибудь случилось?
      — Кое-что! Но сначала основное... За мной хвост. Это женщина. Она вела меня до дома эль-База. Было темно, но мне удалось разглядеть ее. Среднего роста, выглядит элегантно. Хорошо говорит по-арабски. И по-английски неплохо. Кто-либо есть на примете?
      — Ума не приложу! Элегантная женщина отважилась появиться в этом районе? Странно...
      — Ничего странного! Она собиралась пристрелить меня. Во всяком случае, держала на мушке.
      — Не может быть!
      — Кажется, именно она передала эль-Базу распоряжение приготовить для меня бумаги. По телефону, разумеется.
      — Уф-ф! — выдохнул Ахмат. — Звонила моя жена. Я не решился поручить это дело никому из посторонних.
      — Благодарю вас! Но кто, кроме вашей жены, знает, что я здесь?
      — Вы договаривались о встрече с тремя вашими знакомыми. Один из них, Мустафа, убит. Остальные двое находятся под наблюдением. Думаю, есть смысл вам исчезнуть на некоторое время. Так будет легче выявить всякого, кто проявляет к вам повышенный интерес. Кроме того, мне надо с вами кое-что обсудить. Это касается Амаля Бахруди. Ну как, согласны? Я могу вас спрятать у себя на пару деньков. Полагаю, это будет самое разумное.
      — Исчезнуть я согласен, а прятаться отказываюсь.
      — Я что-то не улавливаю разницы.
      — Ахмат, пусть меня немедленно арестуют и предъявят обвинение в терроризме. Если я окажусь в тюрьме, вместе с террористами, вот это будет самое разумное. Подробности при встрече, но мне просто необходимо попасть туда сегодня, в течение этого часа.

      Когда на город плотной пеленой опустился вечер, будто разведенный на саже, в порту с его многочисленными причалами и пакгаузами стало безлюдно — порт сразу как бы вымер. И лишь набережная Вади-эль-Кебир, самая красивая авеню Маската с пальмами вдоль тротуара, излюбленное место вечерних прогулок горожан, продолжала вести активный образ жизни.
      Вокруг фонарей на высоких мачтах дрожали оранжевые нимбы, едва различимые сквозь колышущиеся опахала пальмовых ветвей.
      Было слышно, как позади старинной португальской крепости Мирани проявляет беспокойство Оманский залив.
      Казалось, он приподнимается, слепо шарит в темноте и тяжело падает ничком.
      Неожиданно из полукруга крепостных ворот, вытянутых ввысь, выбежал араб и понесся по Вади-эль-Кебир, по самой ее середине.
      Его внешний вид мгновенно обратил на себя всеобщее внимание, вызвав среди горожан ропот и раздражение. С головы до ног в мазуте, в промокшей насквозь джелабе, в сбившейся набок готре, чудом державшейся на мокрых волосах, он смахивал на правонарушителя. Сиганул, должно быть, с иностранного судна, проходившего мимо берегов Омана, и пустился вплавь, надеясь в Маскате обрести пристанище. «Возможно, что и местный!» — подумали некоторые. Беглый преступник.... А то и террорист, за которым гонится полиция.
      Сирена патрульной полицейской машины, вывернувшейся из-за угла, с Вади-эль-Увар, прибавила беглецу прыти. Он стал петлять. Кинулся вправо, влево... Полицейские, озлобленные беспорядками, действовали решительно и энергично. Слепящий пучок сильного света от лампы, вращавшейся на крыше машины, выхватил его из сумерек и ослепил. Он метнулся в сторону Вади-эль-Увар, торговой улицы города. Если беглец рассчитывал затеряться в толпе любителей поглазеть на витрины, то жестоко просчитался — его встретили опущенные железные ставни, висячие замки на щеколдах и засовах.
      Три недели назад о такой предосторожности никто и не помышлял! Витрины сверкали, до полуночи сияли огнями, заманивая покупателей. А теперь одни убытки... Топить этих террористов в заливе, вот что надо делать! Путь беглецу преградила толпа. Мужчины в джелабах, женщины в нарядных кафтанах и чадрах, расшитых серебром и золотом, перекрыли улицу сплошной стеной.
      Из патрульной машины вылез офицер и, вскинув автомат, гаркнул во все горло:
      — Приказываю разойтись! Освободите проезжую часть! Со стороны перекрестка мчался постовой, надрываясь во всю глотку:
      — У него наверняка с собой граната! Это же террорист! Разбегайтесь!
      — Приказываю разойтись! — раздалось из динамика. — Стрелять только по моей команде!
      Люди бросились врассыпную. Многие поспешили домой, самые дотошные попрятались в проулках.
      — Схватить его и обезвредить! — хрипел динамик. — Максимум осторожности! Он вооружен.
      Как бы в подтверждение этих слов беглец, приподняв полу джелабы, завозился в ее складках. И в тот же миг отрывистая автоматная очередь пронзила насквозь нарядную Вади-эль-Кебир. Беглец вскрикнул. Взывая к милости справедливого Аллаха и милосердной Фатимы, он схватился за плечо и как подкошенный повалился ничком. Никто не мог сказать, убит преступник или только ранен, но вдруг он приподнялся на локтях и закричал, призывая всех демонов и фурий ислама обрушиться на орды нечестивых неверных, что кишмя кишат повсюду. Двое полицейских навалились на него, заломили руки. Полицейская машина подъехала и остановилась в двух шагах.
      — Обыщите его! — гаркнул, вылезая из машины, тот, кто отдавал приказы.
      — Вот, сверток нашли! — заорал один из полицейских.
      — Так я и знал! — рявкнул полицейский чин и покосился на группу зевак, топтавшихся у обочины. — Ну-ка, дайте сверток мне!
      — Я был уверен, что это он! — завопил офицер. — Вот она, эта отметина! Только такая борозда может называться «шрамом на шее».
      — Бахруди! — взвизгнул начальник. — Амаль Бахруди! — заорал он во все горло, размахивая документами, вытащенными из пластикового пакета. — Вот это удача! В последний раз его видели в Восточном Берлине, и — хвала Аллаху! — мы его изловили!
      На обочине между тем снова собралась толпа зевак. Давно подмечено, все, что не касается нас лично, вызывает безграничный интерес.
      — Все по домам! — обернулся полицейский чин к ротозеям. — Позаботьтесь, сержант! — приказал он постовому.
      — Граждане, убирайтесь подобру-поздорову! — Постовой с невиданным доселе рвением приступил к выполнению приказа — у Бахруди наверняка есть сторонники. Примчатся сюда и начнут всех косить направо-налево. Этот восточноевропейский террорист — важняк. Он — доверенное лицо одного исламского лидера. Наверняка с минуты на минуту явятся те, кому прикажут его у нас отбить. Начнется пальба. Уже вызваны по рации солдаты из гарнизона султана... Хочется схлопотать пулю в лоб? А может, есть желающие выступить свидетелями?
      После этих слов свидетели разбежались.
      — У нас в городе слухи распространяются довольно быстро, — заметил на беглом английском офицер, помогая Кендрику подняться. — Само собой, никто из нас в этом смысле не остается в стороне.
      — У меня к вам вопрос! — Эван стянул с головы мокрую готру. — Что это за намеки, черт побери? Какое-то доверенное лицо какого-то исламского лидера...
      — А что вас удивляет? Бахруди — крупный террорист, он держит в страхе всю Европу. Да и вообще он убийца!
      — Сэр, садитесь в машину! — сказал полицейский чин.
      — Но позвольте, прежде я хотел бы услышать ответ на свой вопрос, — упорствовал Кендрик.
      — Вам все объяснят на месте, то есть в тюрьме, а точнее, в амбулатории, — вмешался офицер. — Пожалуйста, садитесь в машину. 1
      Кендрик сел на переднее сиденье.
      — Давай, водитель, газуй! — приказал полицейский чин, усаживаясь сзади.
      Машина дала задний ход, сделала разворот помчалась в сторону Вади-эль-Увар.
      Начальник оглянулся на своих подчиненных и постового, маячивших у обочины, достал сигарету, закурил, с наслаждением затянулся. Его роль в этом представлении закончилась благополучно.

* * *

      — Кое-какую информацию компьютер эль-База не выдал, образно говоря, утаил от вас, — сказал врач, осматривая Эвана.
      Они были одни в тюремной амбулатории. Кендрик сидел на обитой кожей высокой кушетке, поставив ноги на скамейку. Рядом лежал его пояс-сумка с деньгами.
      — Я намерен довести этот казус до сведения султана, — заявил Кендрик.
      — А я, являясь личным врачом Ахмата, прошу прощения, его высочества, слежу за здоровьем султана с детства и сейчас представляю собой единственно возможное в создавшейся ситуации связующее звено между вами и им. Вас это устраивает?
      — О да! Вполне. А если я надумаю все же с ним связаться?
      — Обращайтесь в больницу Вальят прямо ко мне. Я дам вам номер своего телефона, когда мы закончим наш «макияж». Разденьтесь, пожалуйста! Тональный крем необходимо нанести как можно равномернее, а то вы весь пятнистый, как леопард. Да и пояса с деньгами при вас не должно быть!
      — Надеюсь, вы его вернете? — улыбнулся Кендрик.
      — Непременно! — засмеялся врач. — Я человек обеспеченный.
      — Вот и договорились! В таком случае вернемся, как говорят французы, к нашим баранам, — сказал Кендрик, нанося тональный крем на бедра и ниже, в то время как врач проделывал то же самое с его руками, грудью и спиной. — Почему эль-Баз скрыл от меня кое-что, касающееся этого Бахруди?
      — Так Ахмат распорядился. Решил, что роль террориста-убийцы в инсценировке на Вади-эль-Кебир не ваше амплуа. Он намеревался сам все вам объяснить.
      — Я разговаривал с ним приблизительно час назад, и он ни словом не обмолвился. Правда, сказал, что хотел бы поговорить со мной относительно Бахруди. А ведь достаточно было бы парой штрихов дать мне понять, что Бахруди являлся опасным преступником.
      — Время поджимало, сэр! Вы торопились, а ему надо было все подготовить и организовать. Ваш «захват» поставил всех на уши! Мы договорились, что вас с якобы огнестрельным ранением плеча доставят сюда, в тюремную амбулаторию, и уже я объясню вам все, если возникнет необходимость. Чуть повыше руку, пожалуйста!
      — Это, конечно, меняет дело! — заметил Эван. — Но я тем не менее удивлен.
      — Ахмат руководствовался весьма существенным соображением. Захвати вас наши террористы, у вас появился бы контраргумент — мол, вы тоже террорист. И пока они возились, выясняя, так ли это, у нас оказалось бы достаточно времени, чтобы вас вызволить.
      — Но ведь Бахруди в действительности мертв. Его нет! Он не существует.
      — Существует в виде трупа, который у КГБ.
      — Разве? Эль-Баз мне об этом ничего не сказал.
      — А зачем? КГБ известен своим пристрастием ко всякого рода тайным интригам, а проколы скрывает, опасаясь оконфузиться.
      — Вот об этом эль-Баз как раз упоминал.
      — Правильно! Если кто-либо в Маскате что-то и знает, так это эль-Баз.
      — Значит, если я прохожу в Омане как Бахруди, стало быть, у меня появилась возможность использовать это преимущество для достижения своей цели. А вдруг русские заявят во всеуслышание, что им все известно?
      — Исключено! Москва вечно опасается ловушек. Русские станут выжидать, посмотрят, как будут развиваться события. Ведь у этого Бахруди, надо понимать, есть родственники. Поставить их в известность о случившемся не так-то просто. Сами понимаете, насколько было бы проще, погибни международный террорист Бахруди не в Восточном Берлине, а где-нибудь на Ближнем Востоке.
      — Но если он международный террорист, тогда по логике вещей Амаля Бахруди должны были сцапать в Маскате прямо в аэропорту.
      — А какие к тому основания? Скажите, сколько Джонов в Америке?
      — Миллионы...
      — А по фамилии Смит?
      — Столько же... А при чем тут Джон Смит?
      — А при том, что Бахруди на Востоке — все равно что Смит. А имя Амаль встречается так же часто, как Джон или, скажем, Билл.
      — И все же иммиграционная служба представила ему визу на тридцать дней, стало быть, международный террорист Амаль Бахруди занесен в компьютерный банк данных.
      — Очень хорошо! Значит, регистрация прошла без осложнений. Послушайте, вы же должны понять, что любой террорист, прибывающий в иностранное государство, пользуется фальсифицированными документами. Именно на документы обращают внимание соответствующие службы, но отнюдь не на совпадения. Какой-либо Джон Бут,  фармацевт из Филадельфии, полный тезка убийцы из театра Форда, не должен страдать из-за этого.
      — А вы, доктор, прекрасно разбираетесь в американской истории!
      — Я, мистер Бахруди, как-никак окончил медицинский университет Джонса Хопкинса. Отец Ахмата, нашего султана, понял, что сын бедуина жаждет большего, чем всю жизнь влачить жалкое существование, оставаясь кочевником.
      — Потрясающе! Как это произошло?
      — Когда-нибудь расскажу. Пожалуйста, опустите руку! Эван бросил на врача внимательный взгляд:
      — Думаю, вы преданы султану и его близким.
      — Предан? Не то слово! Я способен на убийство ради его семьи. Конечно, я не имею в виду насилие. Возможно, яд пропишу, диагноз ошибочный поставлю... Да мало ли что придумаю! Я же врач... Но обязательно верну долг сторицей.
      — Стало быть, вы на моей стороне...
      — Вне всякого сомнения! Вот доказательство: 555-0005.
      — Этого достаточно. А как вас зовут?
      — Амаль... Доктор Амаль Фейсал.
      — Доктор, а почему у меня на шее нет шрама? Полиция во всеуслышание заявила, вот, мол, у него на шее шрам, значит, этот террорист — Амаль Бахруди...
      — Об этом я ничего не знаю. Шрама нет, но документы-то в порядке!
      — Что ж, ладно! Спасибо вам за доверие!
      Кендрик поднялся с кушетки, подошел к раковине в противоположном углу комнаты. Намыливая руки жидким мылом, он постарался смыть излишки тонального крема с ладоней. Взглянул на свое отражение в зеркале над раковиной. На него смотрел совершенно смуглый человек.
      — А как там, в камере? — спросил он, оборачиваясь.
      — Вам там точно не место!
      — Я не об этом. Хочу представить, на что похоже пребывание в тюрьме. Ну, скажем, существуют ли там какие-либо ритуалы, обряды, которые обязаны знать новички? А как насчет подслушивающей техники? Полагаю, с этим у вас все в порядке?
      — В общем, да. Но и заключенные знают об этом. Около двери, где понатыканы «жучки», они всегда галдят. Потолок высоченный, так что разобрать, что говорят, практически невозможно. Правда, те, что под крышкой смывных бачков, им распознать не удалось. Между прочим, султан пару лет назад задумал ввести подобие некой цивилизованной реформы в этой тюрьме. Одним словом, приказал зацементировать дырки в полу. В камере теперь унитазы. Кое-что мы, конечно, слышим, но приятного для слуха в их беседах, скажу я вам, мало. Заключенные постоянно соперничают. Кто из них главнее — вот в чем проблема! Вновь поступивших они подвергают унизительному допросу, а методы просто зверские. Конечно, они фанатики, но дураками их назвать нельзя. Бдительность — такое у них кредо. Все время опасаются, что в их ряды может просочиться враг.
      — В таком случае это станет и моим кредо. — Кендрик подошел к столу у окна, где лежала приготовленная для него тюремная одежда. — Стану здесь таким 'фанатиком, как никто другой. — Он повернулся к врачу. — Мне позарез требуются имена тех, кто верховодит в посольстве. Двоих я запомнил, когда меня знакомили с документами в самолете. Один
      Абу Нассир, другой — Аббас Захер. Вы кого-нибудь можете назвать?
      — Нассира не видели уже больше недели. Полагают, он сбежал. А Захера лидером не считают, просто он на виду, вот и все. Вообще-то главарем у них женщина. Некая Зайя Ятим. Она бегло говорит по-английски и постоянно следит за прессой.
      — Как она выглядит?
      — Трудно сказать. Никогда не снимает чадру.
      — А кто еще?
      — Один тип постоянно при ней. Похоже, ее сопровождающий. При оружии. Кажется, русская марка, но не скажу, какая именно.
      — Имя, фамилия?
      — Все зовут его просто Азрак.
      — Синий? Азрак — это ведь по-арабски синий цвет!
      — Кстати, о расцветках... Там вместе с ними пожилой человек, с седыми прядями в волосах. Это довольно редкий случай. Его зовут Абиад.
      — Белый, стало быть, — заметил Эван.
      — Говорят, будто он участвовал в захвате самолета компании TWA в Бейруте. Однако, кроме фотоснимка, никаких свидетельств нет. Его имя до сих пор не раскрыто.
      — Нассир, Зайя Ятим, Синий, Белый... Четверо. Вполне достаточно.
      — Для чего?
      — Для того, что я намерен предпринять.
      — Подумайте хорошенько, прежде чем на что-то решитесь, — сказал врач, наблюдая, как Эван натягивает тюремные штаны с эластичной резинкой на поясе. — Ахмата, между прочим, раздирают противоречивые чувства. Вы ведь и для нас тоже приносите себя в жертву, а не только ради американских заложников. Он обеспокоен и хочет, чтобы вы это поняли.
      — Передайте ему, что я сам себе не лиходей. Да и не такой уж я дурак! — Кендрик надел серую рубаху, сунул ноги в жесткие кожаные сандалии — типичную обувь в арабских тюрьмах. — Если пойму, что моя жизнь под угрозой, попрошу помощи.
      — Не успеете и рта раскрыть, как они прикончат вас.
      — А-а-а! — Эван залихватски махнул рукой. — Давайте условимся вот о чем. — Он обвел взглядом комнату, увидел рентгеновские снимки, подвешенные на струне. — Я громко скажу: «Эти фотопленки тайком вынесли из посольства». Подойду к унитазу и выкрикну эту фразу, и тогда пусть охранники немедленно меня выручают.
      — Эти фотопленки тайком вынесли из посольства... — повторил Амаль Фейсал. — Так?
      — Да! А теперь хорошо бы охранникам раззадорить заключенных. Пусть в камере станет известно, что Амаль Бахруди, лидер исламских террористов в Восточной Европе, арестован здесь, в Омане... Блестящее исполнение моего замысла султаном Ахматом непременно поможет мне осуществить задуманное. Я собираюсь завоевать доверие террористов.
      — Но султан совсем не это имел в виду.
      — А я как раз это! Расположу террористов к себе и с их помощью достигну цели.
      — Это несерьезно! — возразил врач. — Можно замышлять все, что угодно, осуществлять задуманное, но мы не в состоянии обеспечить вашу безопасность, хотя тюрьма и охраняется солдатами. Невозможно предугадать, что у того или иного солдата на душе, тем более что, как известно, чужая душа — потемки. Вы прекрасно знаете, что происходит ежевечерне у ворот американского посольства. Не всякий араб в джелабе, да хоть и в военной форме, испытывает дружеское расположение к Америке.
      — Ахмат говорил мне о том же самом. Намекал, что иногда нелишне посмотреть человеку прямо в глаза.
      — Тут султан прав, ибо глаза считаются зеркалом души. Но не следует забывать, что мы все не без греха, что все имеют право на ошибку, принимая порой желаемое за действительное и наоборот. Представьте на секунду, просто представьте, что КГБ принимает решение еще больше усложнить ситуацию и сообщает на весь мир: «Амаль Бахруди мертв, а тот, кто действует под его именем, самозванец». Тут уж не останется времени для выкриков возле унитаза... — Ахмату следовало бы раньше подумать об этом.
      — Вы к нему несправедливы! — Амаль Фейсал повысил голос. — Он хотел, чтобы в городе поползли слухи о том, что поймали международного террориста под имени Амаль Бахруди, чтобы простые горожане подтвердили это, говоря, что многие из них были свидетелями этого события. Султан намеревался вызвать смятение в рядах террористов в посольстве. Ведь слухи, как известно, быстро распространяются. А о том, чтобы использовать вас для внедрения в их организацию, и Речи быть не могло!
      — Хорошо! А скажите, случился бы весь этот водевиль на Вади-эль-Кебир, не окажись я вовремя под рукой?
      — А никто на вас и не рассчитывал! — спокойно сказал врач. — Вы просто ускорили события, только и всего. Молву о поимке Бахруди мы планировали озвучить ранним утром у мечети Кор. Как раз перед первым салятом!Подобно новостям о прибытии в порт судна с дешевой контрабандой, весть молниеносно распространилась бы по городу. Таков был план, и ничего более того.
      — Тогда, как говорят юристы, произошла бы элементарная подмена тезиса! Очень остроумно!
      — Я доктор, к вашему сведению, а не юрист, — пожал плечами Амаль Фейсал.
      — Это верно, — заметил Эван. — А султан, кажется, хотел «обсудить» со мной роль Амаля Бахруди. Или я ошибаюсь? Интересно, куда бы завела нас эта дискуссия?
      — А он, между прочим, тоже не юрист.
      — Жаль! Чтобы соответствовать своему положению, ему не следует выпадать из правового поля, — бросил Кендрик. — Мы теряем время, доктор. Мне нужны ссадины на скуле, на подбородке... И плечо располосуйте! Забинтуйте потом, только кровь не вытирайте.
      — Не понял! — Амаль Фейсал уставился на Кендрика.
      — О Господи, чего тут не понять? Я бы вас и просить не стал об этом одолжении, но думаю, сам не сумею.

* * *

      Двое солдат потянули на себя тяжелую стальную дверь, а третий втолкнул окровавленного арестанта в камеру. Не удержавшись на ногах, тот с грохотом растянулся на бетонном полу. Двое заключенных бросились к нему и стали поднимать. Остальные столпились у двери и принялись горлопанить, выкрикивая ругательства.
      —  Кале балак!  — рявкнул новенький и вскинул левую руку, как бы намереваясь отстранить одного из помощников, в то же время, вложив в прямой удар кулаком правой всю свою силу, разбил нос второму — обнажившему в гримасе боли гнилые зубы молодому парню. — Клянусь Аллахом, сверну башку всякому, кто дотронется до меня! — добавил он с угрозой в голосе.
      Спустя минуту Кендрик поднялся в полный рост. Он казался гигантом среди арестантов, окруживших его.
      — Нас много, а ты один! — просипел гнилозубый. Он прижимал к носу грязную тряпку, стараясь остановить кровотечение.

* * *

      — Ах ты, сучонок! — крикнул Эван, откинув бросившегося к нему вертлявого арестанта ударом ноги в пах, отозвавшемся в левом плече острой болью. — А кому вломить по рогам? Подходите...
      Как говорил архитектор Эммануил Вайнграсс, удалось сориентировать строго горизонтально еще пару объектов.
      — А ведь ты нарываешься! — От толпы, галдящей у дверей, отделился приземистый мордоворот с всклокоченной гривой сальных волос и, набычившись, направился к Эвану.
      — Молодой человек, не напрягайтесь! — произнес конгрессмен от девятого округа штата Колорадо. — Прошу вас! Мне необходимо кое о чем поразмыслить, поэтому оставьте меня в покое. Обращаю внимание присутствующих, я прошу по-хорошему.
      — Обращаю внимание присутствующих на то, каким образом я сейчас предоставлю ему возможность поразмыслить! Лохматый остановился в метре от Кендрика. Эван выставил вперед правое плечо и сказал с оттенком мрачной почтительности:
      — Ты у меня поговоришь! Ты еще пожалеешь, что вообще говорить научился.
      Ну, байдарочник и горнолыжник, обратился он мысленно к самому себе, придется продемонстрировать окружающим, в какой вы форме. Жаль, мистер Свонн не увидит!
      — В любой борьбе, — начал Кендрик свой мастер-класс громким голосом, — в классической и в вольной, в любых национальных единоборствах различают... — Он подскочил к лохматому. — Что различают? — выкрикнул Эван. — Захват и бросок, дуралей! Вот так — захватил за правую кисть, вывернул ее, бросок через себя и мордой о табуретку. Все видели?
      Лохматый лежал ничком на полу и не двигался.
      — Теперь завершающий удар по позвоночнику... Нейтрализующий. Длительно нейтрализующий... — Кендрик с силой пнул патлатого. — Отдохни, полежи. — Он еще раз пнул его по коленной чашечке. — Я — это я! — закончил Кендрик показательное выступление.
      — "Я — это я", видите ли! — передразнил Эвана молоденький парнишка с заячьей губой. — Наслышаны мы о тебе...
      — Наслышаны, это точно! — вмешался пожилой террорист с волнистыми волосами. — Охранники прямо зашлись от гордости, объявили на всю камеру, мол, поймали Амаля Бахруди, самого Бахруди. Но лично я не вижу ничего особенного. Явился... Заждались мы тут тебя.
      Кендрик покосился на дверь. Толпа заключенных не переставая галдела.
      — Меня прислали в Маскат с важным заданием. А я вот попался! Надо хорошенько подумать, как поступить, что предпринять.
      — Ты нас на понт не бери! — сказал тонкогубый террорист, от которого несло мочой. — Сдается мне, что ты провокатор. Думать ему, оказывается, мешают, а сам так и зыркает... Выискиваешь, кого поставить к стенке первым?
      — Не так громко, дурила! Будто мне больше делать нечего. — Кендрик повернулся и направился к окну, забранному в решетку из толстых железных прутьев.
      — Не так быстро, умник! — донесся до него хрипловатый голос, едва различимый среди гвалта.
      Кендрик оглянулся. К нему шел коренастый бородач.
      — Это ты меня умником назвал? — спросил он, чтобы что-то сказать.
      — Тебя, хотя ты мне и не по нраву. Ты почему нас унижаешь? Ишь какой умный выискался!
      — Да, я умный! Мне это многие говорили, — хмыкнул Эван. Он подошел к окну и взялся обеими руками за решетку.
      — Повернись! — приказал бородач.
      — Повернусь, когда захочу, — отозвался Кендрик.
      — Ну-ка! — Бородач хлопнул Эвана ладонью по левому плечу.
      Острая боль заставила Кендрика задержать дыхание.
      — Руки! — заорал он погодя. — Не дотрагивайся до меня, а не то перекрою тебе морду!
      Бородач убрал руку и даже попятился. «Этот точно не лидер!» — подумал Кендрик.
      — Ты странный какой-то, — сказал бородач. — Не похож на нас ни разговором, ни повадками.
      — Я вращаюсь в кругах, где таким, как ты, нет места. Да ты и не сумеешь, а туда же... К примеру, кто тебе дал право судить о моих повадках? Тебя кто-либо просил об этом? Ты хоть знаешь, кто я?
      — Говнюк ты голубоглазый! — выкрикнул пожилой террорист с волнистыми волосами. — Амаль Бахруди он, видите ли... Шпион ты! Из Восточного Берлина в Маскат пожаловал... Голубоглазый враль.
      — У меня дед по матери — европеец, ясно? Обзываешь меня, а ведь понятия не имеешь, что при нынешнем уровне науки и техники поменять цвет глаз хоть на неделю, хоть на две ничего не стоит!
      — У тебя, похоже, на все есть ответ! — заметил бородач. — Врун ты, каких мало! Кто все время врет, для того слова ничего не значат.
      — При чем тут слова, если под угрозой моя жизнь? — заметил Эван, переводя взгляд с одного террориста на другого. — У меня, например, нет намерения с нею расставаться.
      — Что, смерти боишься? — спросил с вызовом молоденький парнишка с заячьей губой.
      — Помолчал бы лучше! Чего ее бояться, если она — короткий миг, за которым следует воскресение, но вот мысль о том, что не сделаю то, что должен, обязан, страшит меня.
      — Тут ты прав! — кивнул пожилой заключенный. — Для истинного мусульманина смерть — это соединение с Аллахом, но если за гробом ничего нет, то от такого сознания легко прийти к вседозволенности.
      Кендрик бросил на него быстрый взгляд.
      — А я хочу к сказанному тобой добавить вот что. — Он выдержал паузу. — Чтобы найти с человеком общий язык, не обязательно показывать ему свои зубы. Всем ясно, что я имею в виду?
      — Опять слова, — заметил бородач. — А о каком деле идет речь? Что ты обязан сделать? Раз уж мы такие неотесанные, почему бы тебе не просветить нас?
      — Сначала мне нужно кое-кого найти. Их-то я как раз и собираюсь ввести в курс дела.
      — А я думаю, ты должен ввести в курс дела меня, — заявил бородач.
      — Думай! Думать не вредно! — громко сказал Кендрик. И добавил, понизив голос: — Неужели не понимаешь, в чем дело? Это надо же быть таким тупым!
      — Сам ты тупой! — раздался голос патлатого, которого Эван вырубил минут десять назад.
      Кендрик оглянулся. Патлатый вскинул левую руку. Этот жест послужил своеобразным сигналом. Камера пришла в движение. Часть арестантов заголосила нараспев суры из Корана, остальные набросились на Кендрика, повалили и стали бить, зажав ему рот. «Неужели конец?» — мелькнула мысль.
      — Хватит! — раздался спустя какое-то время чей-то строгий голос. И Эван мгновенно получил передышку. — Снимите с него рубаху! — приказал тот же самый голос. — Дайте-ка мне взглянуть на его шею! Говорят, там есть шрам.
      Эван замер. Сейчас ему придется совсем туго! Нет у него на шее никакого шрама.
      — Это Амаль Бахруди! — произнес человек, склонившийся над ним. — А шрама, как я и предполагал, нет и никогда не было. Шрам — это самая обыкновенная дезинформация. Довольно остроумный ход. Все ищут человека со шрамом на шее, а его нет, как и не было! Я слышал, что Бахруди светлоглазый, что он способен молча переносить любую боль. Это — Бахруди, и он заслуживает доверия. Хорошо, что он похож на европейца! Именно поэтому в Европе его внешность не бросается в глаза, именно поэтому ему поручают особо важные задания.
      Эван понял, что настал решительный момент.
      — Наконец-то я слышу разумные слова, — сказал он и выдавил улыбку.
      — Говорит Амаль Бахруди! — провозгласил тот, кто спас Кендрика от побоев. — Помогите ему подняться.
      — Как бы не так! — выкрикнул бородач. — Не верю я, будто он — Амаль Бахруди. То у него есть шрам, то нет шрама, а в твоих словах нет никакого смысла.
      — А вот я сейчас все выясню! — заявил молодой араб лет двадцати, скуластый, с глубоко посаженными умными глазами. — Помогите ему подняться и перестаньте горлопанить!
      Шум в камере немедленно прекратился.
      — Спасибо вам, — сказал Эван. — Я сам, не надо помогать.
      Он с трудом поднялся. Из раны на левом плече сочилась кровь. Проведя ладонью по саднящему лицу, он поморщился.
      — Не благодарите! Я палестинец и наслышан о Бахруди. Он образованный человек, говорит на литературном арабском языке. У него светлые глаза. Только что вам устроили жесточайшую экзекуцию, но вы и звука не издали. А ведь тот, кто цепляется за жизнь, молил бы о пощаде! Для вас, как и для нас, главное — служение делу жизни. Любой из нас, окажись на вашем месте, поступил бы точно так же.
      «Боже праведный! Ты жестоко ошибаешься», — подумал Кендрик, а вслух сказал:
      — Я ценю ваши слова, вернее — ваше ко мне отношение, но даже перед вами я не откроюсь! И если сию минуту прикажете убить меня, все равно не скажу ни слова.
      — Я знал, что именно эти слова услышу от вас! — Палестинец в упор посмотрел на Кендрика. — Но именно мне, Амаль Бахруди, вы ответите на следующие вопросы — почему вас послали в Маскат и кого вам приказали разыскать?
      «Что ж, похоже, этот палестинский террорист обладает авторитетом и способен на поступки!» — пришел к выводу Кендрик. Пожалуй, с ним следует завязать доверительные отношения, но сначала необходимо организовать побег из этой тюрьмы. Это, конечно, проблема из проблем. Палестинец умный человек. Нужно все предусмотреть, побег подготовить самым тщательным образом, чтобы не вызвать у него никаких подозрений.

      Кендрик пристально смотрел в глаза палестинца, словно и в самом деле в них отражалась душа этого террориста. Правда, собственные глаза настолько отекли, что, вероятно, ничего не выражали, кроме мучительной физической боли. Плечо горело, лицо саднило.
      «Умыться бы! Возле каждого унитаза есть раковина, да и „жучки“ в смывных бачках... Доктор Амаль Фейсал наверняка позаботился. Ладно, поживем — увидим!»
      — Хорошо, тебе я отвечу! — сказал Кендрик после продолжительной паузы. — Меня послали в Маскат с важным заданием. Нужно сообщить тому, кто возглавляет группу, захватившую американское посольство, что среди ваших людей есть предатели.
      — Вот даже как? — Палестинец нахмурился.
      — Вот так!
      — А если я скажу, что этого не может быть? — произнес он с расстановкой, не отводя взгляда от лица Кендрика.
      — Не может, но будет! — Кендрик поморщился. — Между прочим, кровью истекаю, — добавил он, прижимая ладонь к сбившейся окровавленной повязке на левом плече. — Надо остановить кровотечение! — Он шагнул к дверям.
      — Куда? — Палестинец преградил ему путь. — Сказав "а", говори "б". Если сочинил, пожалеешь... — Палестинец прищурился.
      — Пожалеешь ты, а у меня есть доказательства! — Кендрик провел окровавленной ладонью по лицу. Оно мгновенно обагрилось кровью.
      — Давай, выкладывай доказательства. — Палестинец отвел взгляд, и Кендрик понял, что видок у него еще тот!
      — А откуда мне знать, ты предатель или нет? — Кендрик помолчал. — Мы, можно сказать, не щадя живота своего выкладываемся ради общего дела, а ты со своими дружками на этом денежки делаешь...
      — Слушай, Бахруди! Ты в своем уме? О каких денежках идет речь?
      — Я-то в своем, а вот ты, похоже, своего лишился. Поначалу показался мне разумным человеком, но вижу, ты совсем еще несмышленыш...
      — Ты мне зубы не заговаривай!
      — И не собираюсь! Но если умру от заражения крови, — Кендрик сдвинул повязку, обнажив рану на плече, — информация, которую мне поручили довести до сведения твоих руководителей, уйдет со мной в могилу. — Он скосил глаза на левое плечо. — Нагноения точно не миновать! Грязь, антисанитария... Твои друзья набросились на меня, будто звери разбередили рану...
      — Они не звери и даже не друзья, они — мои братья! — отчеканил палестинец, вскидывая подбородок.
      — О-о-о... — протянул Кендрик, — да ты, оказывается, поэт! Пиши стихи. А мне очень нужна чистая вода.
      — Иди в уборную! — Палестинец кивнул на бетонную перегородку. — Там раковины с унитазами...
      — Боюсь, не дойду, голова кружится. — Кендрик покачнулся.
      — Обопрись! — Палестинец подставил руку, согнутую в локте.
      К ним бросился мальчишка с заячьей губой. Видимо, он хотел помочь, но палестинец метнул в его сторону строгий взгляд, и тот поплелся на место.
      — Слушай, Бахруди, а кого тебе велели разыскать?
      — О Господи! Ты явно не в себе... Что, прямо так и выложить? А если нас подслушивают? — Кендрик кивнул на дверь. — Ну да ладно! Где Нассир? Многие им интересовались?
      — Его убили.
      — Кто?
      — Морской пехотинец из охраны. Взял и застрелил. Пехотинца тут же прикончили.
      — А мне ничего не говорили об этом...
      — А зачем трезвонить? — Палестинец пожал плечами. — Перестрелка, перепалка... Убит охранник, убит наш...
      — Стало быть, Нассира мы потеряли...
      — Потеряли... Мягкий был человек. Чересчур много говорил, многому находил оправдание...
      — А ты нет?
      — Речь сейчас не обо мне, а о тебе. Давай выкладывай доказательство предательства.
      — Зайя Ятим, — сказал Кендрик и замолчал.
      — Что Зайя Ятим? — сверкнул глазами палестинец. — Она что, предатель?
      — Я этого не говорил.
      — Тогда зачем произнес ее имя?
      — Она, конечно, заслуживает доверия...
      — Она в тысячу раз надежнее тебя, Амаль Бахруди! — Палестинец оттолкнул Кендрика, и тот, чтобы не потерять равновесия, ухватился за край раковины. — Зайя предана нашему делу, работает не покладая рук, больше, чем кто-либо из нас.
      — Говорят, она в совершенстве владеет английским, — сказал Кендрик.
      — И не одна она!
      — Я это заметил. Ну хорошо! Вещественные доказательства предательства я, разумеется, не в состоянии тебе предоставить, но могу рассказать о том, что наблюдал в Берлине. А ты сам определишь, говорю я правду или лгу, раз уж ты такой дока в определении истины.
      — А ты, Бахруди, ведешь себя высокомерно, хотя сложившиеся обстоятельства отнюдь к этому не располагают.
      — Ничего не поделаешь! Какой есть, такой есть...
      — Давай выкладывай, что тебе известно о Зайе Ятим, — потребовал палестинец. В его голосе Кендрик уловил грозные модуляции.
      — Ей доверяют, ее превозносят, она великолепный работник. Мне сказали, что, если не доведется разыскать Нассира, следует разыскать ее. — Эван покачнулся, поморщился, задержал дыхание. — Плечо горит огнем... Словом, если и ее не удастся найти, буду искать человека, которого называют Азраком, и еще одного, с седыми прядями в волосах, известного под именем Абиад.
      — Азрак — это я. В переводе с арабского «азрак» означает «синий».
      «Вот это удача!» — подумал Кендрик, не сводя взгляда с палестинского террориста.
      — А почему ты здесь, в тюрьме, а не в посольстве?
      — Я выполняю постановление нашего оперативного совета, — сказал Азрак. — Между прочим, во главе совета — Зайя Ятим.
      — Странное постановление, — заметил Кендрик. — Может, я чего-то не понимаю...
      — До нас дошли слухи, будто на арестованных оказывают давление, пытаясь тем или иным способом получить информацию. Было решено, что самый стойкий должен быть арестован, дабы навести в тюрьме порядок, иными словами — оказать нашим моральную поддержку.
      — И Зайя Ятим остановила свой выбор на тебе? Так?
      — Да. Потому что она моя родная сестра. Зайя уверена в моей приверженности делу, как и я — в ее. Мы будем бороться до самого смертного часа, ибо смерть уже заглядывала нам в лицо, она — наше прошлое.
      «О такой удаче я и мечтать не мог!» — Кендрик мысленно возблагодарил Всевышнего, а вслух сказал:
      — Я полагал, что Аллах нас покинул, но нет! Я нахожу человека, необходимого мне как воздух, в самом невероятном месте.
      — Оставим Аллаха в покое! — воскликнул Азрак. — Утром тебя отпустят, когда обнаружат, что у тебя на шее нет шрама.
      — Нет, не отпустят! — сказал Эван. — Этот шрам состряпали в Риме, где я опростоволосился. Всем известно, что его у меня нет и не было. Сейчас, должно быть, разыскивают истории моих болезней. Я делал себе зубы в Бахрейне и проходил курс лечения в Саудовской Аравии. Если их найдут, Амалю Бахруди придется держать ответ перед Израилем. Но честно говоря, мне сейчас не до этого.
      — Мужества тебе не занимать! — вздохнул палестинец. — Но и высокомерия тоже!
      — Какой слог! Нет, ты все-таки поэт, пиши стихи. Но если ты Азрак, родной брат Зайи Ятим, тогда тебе должно быть известно, что я наблюдал в Берлине.
      — Ну, и что ты там наблюдал? Предательство, измену?
      — Абсолютную глупость, а если точнее — алчность и корыстолюбие, что сродни предательству.
      Эван повернул кран и, наклонившись над раковиной, стал смывать кровь с лица. Спустя пару минут он обернулся и спросил:
      — Слушай, а вдруг ты не Азрак?
      — Азрак я! Какой смысл врать? Сестра — там, в самом пекле, я — здесь... Подумай!
      Эван завернул кран.
      — Подумал! — сказал он. — Хорошо, что мы встретились. Вместе мы сделаем то, чего никогда не осилили бы, действуй каждый из нас по отдельности.
      — Это уж точно! — сказал палестинец. — Ну, так что же ты видел в Берлине? Говори, а не то я...
      — Постой! — Кендрик закашлялся. — Дурнота накатила. Сейчас вырвет... — Он наклонился над унитазом.
      — Давай выкладывай, а не то я тебе дурноты добавлю...
      — Из американского посольства тайком выносят фотопленки... А потом продают их за бешеные деньги. Лично я купил два ролика. Там засняты многие из ваших, есть кадры, где ваши издеваются над заложниками.
      То, что произошло потом, Кендрик помнил смутно. Сигнал тревоги ударил по барабанным перепонкам. Это он услышал. Распахнулась дверь, и в камеру вбежали солдаты. Это он успел увидеть.
      — Подонки! — заорал известный террорист Амаль Бахруди. — Ничего вам не скажу, хоть убейте!
      Эван Кендрик бросился с кулаками на солдат. Одному расквасил нос.
      К счастью, другой солдат вовремя стукнул Амаля Бахруди прикладом по черепу.

* * *

      Когда Кендрик пришел в себя, он сразу сообразил, что лежит на хирургическом столе в смотровой комнате тюремной амбулатории.
      Холодрыга, черт возьми! На глазах повязка... Компресс, что ли? На груди пузырь со льдом... Он пошевелился.
      — Где Амаль Фейсал? — произнес он не слишком громко. — Где доктор? — повторил он громче.
      — Я здесь, — ответил Фейсал.
      — Мы одни?
      — Сейчас да.
      — Сколько времени я здесь?
      — Почти час...
      — О Господи! А который сейчас час?
      — Четыре пятнадцать утра.
      — С ума сойти! Надо торопиться...
      — Куда, позвольте узнать?
      — Сначала уберите лед! В конце концов, я не рыба и не протухну. До рассвета осталось часа полтора, а еще столько дел! Что у меня с глазами? Уберите компресс!
      Амаль Фейсал выполнил пожелание Кендрика. Тот сел, а затем спрыгнул на пол.
      — Доктор, а что с плечом? — Эван покосился на бинты.
      — Ничего страшного. Через неделю заживет. Пара перевязок, и рана затянется.
      — Никаких перевязок! Нужно срочно организовать мой побег из тюрьмы.
      — Вы что, сошли с ума?
      — Я, доктор, в здравом уме и твердой памяти. Срочно звоните Ахмату! Расклад такой. Меня и еще двух-трех арестантов тюремная администрация переводит в другую тюрьму, где будет вестись следствие. По дороге мы выбиваем заднюю дверь полицейского фургона. Петли, естественно, держатся на соплях, прошу прощения. У вас есть фотографии террористов, тех, что в камере?
      — Разумеется.
      — Принесите. Я скажу, кого отобрать для побега.
      — Полнейший бред! — воскликнул Фейсал.
      — Полнейший здравый смысл! — парировал Эван. — Там, в камере, есть террорист, который поможет мне выполнить задуманное. Звоните Ахмату. Доведите до его сведения то, что я вам изложил.
      Амаль Фейсал смотрел на Кендрика не мигая.
      — Ну что вы стоите столбиком? Тащите мне фотографии и звоните Ахмату. Я должен вернуться в камеру через двадцать минут, а через десять минут пусть нас увезут.
      Султан Омана, как всегда, в слаксах и в футболке с надписью «Нью-Ингленд пейтриотс», сидел за письменным столом и, прижав к уху трубку, разговаривал по телефону:
      — Что ж, это большая удача, Фейсал! Да смилуется над нами Аллах!
      — Он сказал, что вы этого ожидали.
      — Ожидал — чересчур сильно сказано, старина! Надеялся — больше подходит.
      — Великий султан, я выхаживал вас, когда вы болели. И в детстве, и в юности. А помните, как я вас подбадривал? Ахмат засмеялся:
      — Безумная неделя в Лос-Анджелесе? Когда я женился?
      — У нас с вами была договоренность. Ваш отец так ничего и не узнал!
      — Хотите сказать, я вам чего-то недоговариваю?
      — Не скрою, пришла в голову эта мысль.
      — Хорошо, старина, я...
      Неожиданно отворилась дверь, и вошли две женщины. Одна блондинка, вторая — шатенка. На блондинке был накинут халат, полы которого едва сходились на округлом животе. Это была его беременная жена. Шатенку звали Калейла.
      — Нашему общему знакомому, доктор, — продолжал говорить Ахмат, — нужна помощь, а кто в состоянии оказать ее, кроме султана? Все будет так, как он сказал. Но задержите его возвращение в камеру на пятнадцать или двадцать минут, пока не появятся два моих офицера полиции.
      — Ваши двоюродные?
      — Думаю, пары полицейских будет вполне достаточно, друг мой.
      Последовала короткая пауза.
      — А что, Ахмат, слухи подтвердились?
      — О чем это вы? Ни слухи, ни сплетни меня не интересуют.
      — Говорят, вы мудрый не по годам...
      — Глупость какая-то, — бросил султан.
      — Он сказал, что вам не мешало бы расширить свой кругозор, дабы «соответствовать своему положению». Это его слова.
      — Не зацикливайтесь на всякой чепухе, доктор. Просто держите меня в курсе. — Ахмат протянул руку к кнопочному телефонному аппарату, набрал несколько цифр. Через пару секунд сказал: — Прошу прощения. Знаю, что разбудил, но вынужден побеспокоить вас. Поезжайте в тюрьму. Амаль Бахруди... Помогите сбежать. С рыбой. — Он повесил трубку.
      — Ахмат, что случилось? — спросила жена и быстро пошла к нему.
      — Бобби, ходи, пожалуйста, помедленнее. До родов осталось всего шесть недель, а ты бегаешь бегом.
      — Это уж чересчур! — сказала Роберта Олдридж-Яменни и обернулась к Калейле. — Не находишь? Этот спортсмен еле поспевал за мной в Бостонском марафоне, а теперь учит меня, как вынашивать ребенка!
      — Королевское семя, Бобби! — улыбнулась Калейла.
      — Королевское! Боже ты мой! Пеленки — один черт! Спроси мою мать, она за шесть лет выносила четверых из нас. Дорогой, что случилось?
      — Наш американский конгрессмен кое с кем задружился в тюремной камере. Устраиваем ему побег.
      — Получилось! — Калейла засмеялась.
      — Твоя идея, — сказал Ахмат.
      — Но она ему пришла в голову!
      — Какое это имеет значение! Главное, чтобы события не заставали врасплох. Извини, Калейла, я даже с тобой не поздоровался. Жаль было вытаскивать тебя в такой час, но ты ведь не хочешь оставаться в стороне.
      — Упаси Боже!
      — Как тебе удалось выйти из отеля в четыре утра?
      — Благодаря Бобби. Но имей в виду, наша репутация при этом никоим образом не пострадала.
      — С ума сойти! — Ахмат взглянул на жену.
      — Великий султан, — произнесла нараспев Бобби. Сложив ладони, она поклонилась и заговорила с бостонским акцентом: — Эта милая леди, она же куртизанка из Каира, она же тонкий намек на толстые обстоятельства, — жена султана провела ладонями по своему выпяченному животу, — она же подруга жены высокопоставленного лица, бросившего на время свою беременную жену, вызывает всеобщее расположение и одобрение. — Женщина поклонилась Калейле. — А вы, милая леди, ежели дотронетесь до великого султана, я выцарапаю вам глаза.
      — Этого вы можете не опасаться, дорогая, — с притворной серьезностью сказала Калейла. — Но хорошо, что предупредили.
      — Да ладно, вы обе! — прервал их Ахмат.
      — Нам надо все время смеяться, — заметила его жена. — Иначе, думаю, мы спятим и начнем бредить.
      — Бредовое безумие! — кивнул Ахмат. — Калейла, а что твой приятель? Этот английский бизнесмен?
      — У него алкогольное безумие, — ответила Калейла. — Сидит в баре отеля и обзывает меня последними словами.
      — Не самое плохое, что могло случиться с вашим прикрытием.
      — Да уж, действительно! Нашелся другой покровитель, предложил более высокую цену... Чего так упиваться?
      — А наши патриоты, уважаемые коммерсанты, по-прежнему ждут не дождутся, чтобы я в расстройстве улетел на Запад, по-прежнему верят, что ты работаешь на них?
      — Да. Мой «друг» в Сабат-Айнубе сказал, что ты встречался с Кендриком. Пришлось соглашаться, поддакивать... Трудную ты мне задачку подкинул! Тем более, что против его доводов сложно было возражать...
      — Ну и что за доводы?
      — Они в курсе относительно гарнизонной машины. Знают, что она ждала Кендрика в двух кварталах от отеля. Я не возразила, поскольку была там.
      — Машины из гарнизона раскатывали по всему Маскату, а они заприметили именно эту!
      — Простите, но этого делать было не надо. Видишь ли, они сообразили, что Кендрик здесь...
      — Мустафа поставил их в известность, — прервал ее Ахмат. — Я оплакиваю его смерть, но болтун он был, каких мало.
      — Возможно, он виноват, а может быть, и нет, — сказала Калейла. — Вашингтон тоже несет ответственность. Слишком много людей было задействовано. Госдеп, на мой взгляд, не обеспечил стопроцентную секретность.
      — Чертовски надоело искать врага! — Ахмат сжал кулаки. — Агрессия разлагает человека, а образ врага заставляет жить в условиях военного лагеря, не позволяет требовать демократических свобод. Проклятье, что же мы делаем?
      — Давай лучше подумаем, как быть с Кендриком. Я предлагаю не суетиться и ждать, когда он даст о себе знать.
      — И это все? Опять ждать?
      — Нет, есть еще кое-что, — сказала Калейла. — Я бегу переодеваться, а ты пока выясни маршрут, вернее — дорогу, по которой их повезут, и в каком месте запланирован побег. И распорядись подогнать к подъезду самую крутую тачку. Я поеду ему навстречу.
      — Вот у тебя точно бредовое безумие! — замахал руками Ахмат. — Ты и Бобби дружите много лет, но это не дает тебе права рисковать своей жизнью. Я категорически против.
      — Речь идет не о моей жизни, — сдержанно возразила Калейла. — И не о твоей, честно говоря. Мы обязаны сделать, все от нас зависящее, чтобы освободить заложников и прекратить разнузданную вакханалию терроризма у тебя в султанате. Может, ничего и не выгорит, но получать достоверную информацию — моя работа, а твое дело — разрешить мне это.
      — И дай ей номер, по которому она напрямую свяжется с тобой, — спокойно сказала Роберта Яменни. — Или со мной.
      — Иди переодевайся! — велел Ахмат и покачал головой.
      — Спасибо, Ахмат! Но прежде мне нужно кое с кем поговорить. Это не займет много времени.

* * *

      Двое англичан с трудом выволокли из кабины лифта лысеющего соотечественника, в стельку пьяного, огромного, в скособоченном костюме в тонкую полосочку с Севил-роу.
      — Пьянь позорная, вит он кто! — сказал тот, что был слева. — Это же надо так набраться! — Он держал в левой руке гостиничный ключ с деревянным шаром, а правую, согнув в локте, упирал в бок пьяницы.
      — Ладно, Дики, не заводись! — буркнул второй. — Мы и сами накачались пивом по этому случаю.
      — На черта нам это было надо! Соотечественник, так его и разэдак... Ввяжись он в драку, нас бы повесили на фонарных столбах в этой варварской. Богом забытой стране! Где его номер?
      — В конце коридора. Тяжелый стервец, правда?
      — Зараза! Думаю, весь из жира, виски и дерьма.
      — А казался довольно приятным мужиком. Так ведь нет, заболтала его болтливая шлюха! От таких стервозных баб кто угодно обделается. Разузнал, на кого он работает?
      — На какую-то текстильную фирму в Манчестере. То ли Гвилингейм, то ли Берлингейм или что-то в этом роде.
      — Ни о чем подобном не слыхивал! Ну-ка дай мне ключ — вот его дверь.
      — Мы просто швырнем его на кровать, никаких любезностей, говорю я тебе.
      — А ты думаешь, тот внизу откроет для нас бар? Я хочу сказать, пока мы выполняем здесь свой христианский долг, тот шельмец может запереть дверь.
      — Лучше бы тому говнюку не делать этого! — сказал англичанин по имени Дики, и три фигуры ввалились в темную комнату. Свет из коридора высветил очертания кровати.
      — Я дал ему двадцать фунтов, чтобы он держал бар открытым только для нас. Если думаешь, что я закрою глаза на одну секунду, пока не окажусь завтра в самолете, тогда тебе пора в дурдом. Не хочу, чтобы какой-нибудь черножопый с комплексом Мессии перерезал мне горло, говорю я тебе! Ну давай, раз-два, взяли!
      — Дрыхни, жирный боров, — сказал англичанин по имени Дики. — И пусть всякие упыри утащат тебя куда подальше.
      Здоровяк в однобортном костюме в, тонкую полосочку приподнялся и посмотрел на дверь. Шаги в коридоре затихли. Он опустил ноги на пол и прислушался. Было тихо. Он снял пиджак, брюки, аккуратно повесил их в шкаф и разгладил ладонями морщины. Ослабив узел галстука, снял его через голову, расстегнул рубашку с пятнами от виски, снял ее и бросил в корзину для грязного белья, затем пошел в ванную, пустил горячую воду, вымылся до пояса, взял флакон одеколона и щедро расплескал его по всему телу.
      В спальне он снял с полки чемодан, открыл его, выбрал черные брюки, черную рубашку из крепдешина. Застегнув рубашку, заправил ее в брюки, подошел к окну, вынул коробку спичек; из кармана брюк. Чиркнув спичкой, он дал пламени разгореться, а затем трижды прочертил полукруг перед оконным стеклом.
      Выждав секунд десять, он подошел к столу, у стены слева и, включил лампу. Затем поставил на «собачку» защелку замка. После этого, положив себе под спину пару подушек, опустился на кровать, посмотрел на часы и стал ждать.
      У двери кто-то завозился. Едва слышно трижды царапнули по дверному косяку.
      — Войдите!
      В номер вошел смуглый араб. В новенькой белоснежной джелабе, в готре без единого пятнышка, он явно благоговел перед хозяином номера люкс.
      — Вы трижды подали священный знак в виде полумесяца, и вот я здесь, эфенди.
      — Благодарю покорно! — усмехнулся англичанин. — Входи и закрой, пожалуйста, дверь.
      — Да-да, эфенди!
      — Доставил все, что мне нужно?
      — Да, эфенди. И снаряжение, и информацию...
      — Сначала снаряжение давай!
      — Да, конечно! — Араб сунул правую руку в складки джелабы и вытащил пистолет, казавшийся чересчур громоздким из-за перфорированного цилиндра, прикрепленного к стволу. Это был глушитель. Запустив левую руку в карман штанов, достал коробочку с патронами. Затем араб подошел к кровати. — Пистолет заряжен, сэр. Полный боекомплект, сэр. Всего тридцать шесть пуль, сэр.
      — Спасибо, — сказал грузный англичанин. Араб подобострастно попятился.
      — Выкладывай информацию! Что там?
      — Прежде всего, я должен сообщить, что женщина, что в отеле на соседней улице, недавно уехала во дворец.
      — Что? — Англичанин даже подскочил. — Ты уверен?
      — Да, эфенди. За ней прислали лимузин.
      — Когда это было?
      — Примерно четверть часа назад. Разумеется, мне немедленно сообщили. Сейчас она уже там.
      — А что насчет коммерсанта? Она вступала с ним в контакт?
      — Да, сэр, — ответил араб. — На Вади-эль-Кебир она выпила кофе с человеком по имени Хайязи. Он занимается импортом. А позже встретилась с ним на рыночной площади в Сабат-Айнубе. Она фотографировала, она за кем-то следила...
      — За кем?
      — Не знаю, сэр. На площади было полно туристов, и я потерял ее след.
      — Значит, во дворец поехала? — Англичанин поднялся в полный рост. — Невероятно! Уму непостижимо!
      — Это правда, сэр! Я не стал бы сообщать непроверенную информацию такой августейшей особе, какой вы являетесь. По правде говоря, эфенди, я возношу хвалу в своей ежедневной молитве за то, что встретил истинного последователя Махди!
      Англичанин бросил быстрый взгляд на араба:
      — Тот, кто это тебе сказал, просто мне польстил!
      — Мне никто ничего не говорил, эфенди! Аллах благословил меня даром провидения, выделив из множества моих братьев по вере.
      — Истинный последователь Махди... Надо же! А кто еще знает об этом?
      — Клянусь жизнью, сэр, больше никто! Ваша священная привилегия как раз и заключается в том, что вас никто и не слышит и не видит. Сходя в могилу, я унесу с собой тайну, что вы были в Маскате!
      — А неплохая идея! — сказал англичанин и вскинул руку с пистолетом.
      Прозвучали два выстрела. Глушитель снизил звук... Араба оросило к стене, а его безукоризненно белые одежды обагрились кровью.
      В баре отеля было сумеречно. Лампы дневного света с голубоватым свечением над стойкой давали скудное освещение. Бармен сидел в углу и время от времени бросал усталый взгляд на двоих мужчин в кабинке у ближайшего окна. Снаружи их почти не было видно из-за приспущенных жалюзи. «Англичане все-таки тупари'» — подумал бармен. Не потому, что дрейфят. Кто сейчас живет, не опасаясь за свою жизнь в этом безумном мире? Но эти двое, должно быть, наложили полные штаны, усмехнулся бармен. Уперлись, мол, в номер ни ногой. Останутся здесь до утра, и все тут Администрация отеля, конечно, запаниковала. От этих англичан всего можно ожидать! Вот теперь в вестибюле сшиваются трое. Ну да ладно, в любом случае, мудро это или нет, тупоумно или остроумно, но англичане эти крайне щедры, и только это имеет значение. Это, а также его собственное оружие под полотенцем на стойке. Отличная штуковина. По иронии судьбы этот пистолет-автомат израильского производства ему забашлял один еврей из гавани. Ха! Теперь евреи по-настоящему поумнели. Врубились, одним словом. С тех пор как началась эта заварушка, завалили оружием половину Маската!
      — Дики, только взгляни! — прошептал более покладистый англичанин. Он приподнял приспущенную штору.
      — Джек, остынь! — Дики дремал, привалившись к подоконнику.
      — Это не наш ли нализавшийся соотечественник? Вон там...
      — Кто? Где? Ах ты дьявол! А ведь ты прав.
      По обочине пустынной, скудно освещенной улицы шел мужчина довольно внушительной комплекции. Он то и дело озирался. Потом остановился и принялся чиркать спичками о коробок Зажжет и бросит, зажжет и бросит — прямо на тротуар Минуты через две возле него остановилась черная машина.
      Дики и Джек с изумлением наблюдали сквозь жалюзи за разворачивающимся сюжетом. Их соотечественник обошел машину, собираясь сесть на переднее сиденье, но в это время распахнулась дверца со стороны водителя и навстречу толстяку выскочил араб в готре, но почему-то в черном европейском костюме. В тот же миг англичанин, по всей видимости, разразился гневной тирадой — он то и дело грозил указательным пальцем стоявшему перед ним человеку. Наконец он повернулся и кивнул в сторону отеля. Араб всплеснул руками и побежал. Англичанин вытащил пистолет из-за ремня, открыл дверцу и сел на сиденье рядом с водительским.
      — Ты видел, видел? — всполошился Дики
      — Ну видел.. Он переоделся
      — Переоделся?
      — Да, а что? Белую рубашку снял, а заодно и костюм в полоску Теперь на нем черная рубашка, а пиджак и брюки тоже черные, но из грубой шерсти. Думаю, он вырядился не по погоде
      — Ты меня удивляешь! — воскликнул Дики. — Я имею в виду оружие.
      — Ну и имей! Ты классно разбираешься в металле, а я в текстиле.
      — При чем тут металл и текстиль? Мы вместе тащили стопудового малого, мертвецки пьяного четверть часа назад. И вдруг он, ни в одном глазу, бежит по улице, отдает приказы каким-то типам, размахивает стволом, запрыгивает в машину, которой он явно подавал сигналы, а все, что ты видишь, — это лишь его одежда.
      — Вообще-то в этом и правда что-то есть! Конечно, я видел и оружие, и этого араба с трясущимися поджилками, но больше всего меня поразило, что он напялил на себя черт знает что.
      — Чего ты к его одежде привязался? Ей-богу, ты меня удивляешь.
      — Ну, к примеру, я так никогда бы не оделся!
      — Да кто тебя просит?! Этот жирный стервец, может, и был пьян, а может, и нет, но это щеголь, каких мало. На нем был отличнейший костюм, тончайшая рубашка, галстук из чистого шелка и туфли от «Симпсонс». А то, что сейчас он в брюках и пиджаке вполне заурядного качества, которые плохо на нем сидят и не по сезону, — это, конечно, говорит о том, что он что-то задумал. А мы не полетим утренним рейсом.
      — Боже мой, почему?
      — Думаю, мы обязаны пойти в посольство и кое-кого разбудить
      — Ты что, спятил?
      — Дики, предположим, что этот стервец оделся так, чтобы кого-то укокошить!
      "Уровень безопасности максимальный
      Перехват не засечен
      Приступайте".
      Журнальный файл продолжили:
      "Последнее донесение вызывает тревогу, а так как моей аппаратуре пока еще не удалось проникнуть в базу данных Лэнгли, я, разумеется, не знаю, есть ли там сведения о нем или нет.
      Объект установил контакт. Его постоянный спутник сообщает о чрезвычайно рискованном мероприятии, без которого невозможно достигнуть цели.
      Что он сейчас делает, что для этого предпринимает? Какова последовательность его действий, с кем он завязывает отношения?
      Во что бы то ни стало необходимо раскопать все эти подробности! Если он выживет, именно подробности вызовут доверие к нему — необходимое условие для получения чрезвычайно важного задания, выполнение которого сделает объект совестью нации.
      Но выживет ли он или станет еще одной похоронной статистической величиной в ряду неопознанных событий? Моя аппаратура не в состоянии ответить на этот вопрос, она, правда, способна определить его потенциал, что не будет представлять никакой ценности, если он погибнет.
      В этом случае все, чего я достиг, сведется к нулю".

      Четверо террористов в наручниках то и дело посматривали на полицейского, которому было поручено доставить арестантов в целости и сохранности в военную прокуратуру гарнизона для проведения следственного эксперимента. В камере была гробовая тишина, когда Амалю Бахруди и еще троим арестантам скомандовали «на выход».
      Азрак сидел на правой стороне кузова полицейского фургона вместе с пожилым арабом, напротив сидел Кендрик с молоденьким парнишкой с заячьей губой.
      Машину подбрасывало на ухабах, дребезжала железная дверь, полицейский охранник старался сохранять равновесие. Левой рукой он держался за поперечную планку на крыше кузова, в правой у него был автоматический пистолет 10-го калибра системы Макарова, поддерживаемый верхней плечевой портупеей, на поясе болталось кольцо с ключами от наручников. Каждый думал о своем.
      «Вы безумец, понимаете ли вы это?» — «Доктор, у нас нет выбора! Вот этот человек — Азрак. Его кличка — Синий». — «Да вы что? Это не он! Азрака показывали по телевизору. У него борода и волосы до плеч». — «Он сбрил бороду и подстригся». — «А вы кто? Амаль Бахруди?» — «Сейчас да». — «Если этот молодой человек — Азрак, то вы не Бахруди. Его арестовали всего пять часов назад на базаре в квартале Вальят. Куролесили там с дружком. При задержании его приятель взял и перерезал себе глотку полицейским ножом». — «Я там был, Фейсал. Я его узнал. Это Азрак — брат Зайи Ятим. А что сказал Ахмат?» — «Велел выполнять ваши пожелания и попросил вас подождать немного. Султан вызвал двоих полицейских, которым он полностью доверяет». — «Наверняка они сопровождали меня в тот раз, когда арестовали Азрака». — «Может быть... Один из них сядет за руль полицейского фургона, второй останется в кузове». — «Отлично' Вместе со мной и Азраком поедут еще двое заключенных. Вот этот, с заячьей губой. Ему всего шестнадцать. И вот этот, пожилой. Он — правая рука Азрака. Сообщите им, что меня переводят в другое место, а их троих потому, что в камере слишком активно общались с Амалем Бахруди».
      Кендрик краем глаза следил за полицейским. Когда тот внезапно опустил левую руку, помахал ею, пару раз сжал в кулак и разжал кисть — вот, мол, затекла рука! — Кендрик набрал в грудь воздуха. Ну вот и настал долгожданный момент! Знак подает, как договорились... Через минуту полицейский стал размахивать рукой сильнее. Пора! Быстрота и натиск... Кендрик вскочил и бросился на полицейского с такой силой, что тот упал, стукнувшись головой о железную дверь, — затих.
      — Быстро! — крикнул Эван, оборачиваясь к Азраку. — Забери у него ключи!
      Палестинец наклонился. Пожилой араб тоже. Вместе они выбили наручниками из правой руки полицейского пистолет Макарова и отцепили от ремня кольцо с ключами.
      — Я его сейчас убью! — заорал мальчишка с заячьей губой. Выхватив у пожилого араба пистолет, он бросился к лежавшему на полу охраннику.
      — Остановите его! — приказал Азрак.
      — Не смей! — крикнул пожилой террорист. — Давай сюда пистолет, дурачок! Водитель услышит выстрелы, и что тогда?
      — Этот, — мальчишка кивнул на полицейского, — наш враг!
      — Он наш спаситель, а ты — балбес психованный! — сказал Азрак.
      Он расстегнул наручники Кендрика, отдал ему ключи и протянул свои руки. Конгрессмен из Колорадо отомкнул наручники и повернулся к пожилому террористу.
      — Меня зовут Иосиф, — сказал тот. — Еврейское имя... Это потому, что моя мать еврейка, но мы не израильтяне. А ты смелый человек, Амаль Бахруди.
      — Может быть, только я не хватаюсь за пистолет, чтобы лишить жизни человека, потерявшего сознание, — проговорил Кендрик, бросая наручники Иосифа на пол. Обернувшись к мальчишке, он сказал в раздумье: — Не знаю, освободить тебя или нет.
      — Почему? — вскрикнул парнишка. — Может, ты не знаешь, что такое джихад?
      — Знаю, юноша, но опасаюсь тебя. Ведь ты способен нас убить, а мы немного больше стоим, чем ты.
      — Амаль! — Азрак схватил Кендрика за руку. — Он, конечно, псих и идиот, но у него особые обстоятельства. Они жили на Западном берегу реки Иордан, но однажды взорвали его дом. Погибла вся его семья. Сгорел магазин готовой одежды, в который они вложили все свои сбережения. Израильская комиссия по опеке продала дом и магазин каким-то поселенцам за гроши. — Азрак понизил голос и прошептал Кендрику на ухо: — Он немного не в себе, но у него никого нет, кроме меня и Иосифа. Сними с него наручники. Мы с Иосифом берем его под свою ответственность. Больше такого 'не повторится.
      — Хорошо, поэт, — ответил Эван и расстегнул наручники на запястьях юного террориста.
      — Эх, братья! — сказал Иосиф громким шепотом. — Фургон сбросил скорость. Мы что, подъезжаем?
      — Скорее всего! — сказал Эван. — Ну да! Начинается спуск в долину, где гарнизон. Значит, так! Вышибаем дверь и убегаем...
      — Да ты что! — встрепенулся Азрак. — А мы сумеем? — Он покосился на Иосифа. — А если снаружи щеколда?
      — Вышибаем дверь, я сказал! Если мы вчетвером толкнем ее посильнее, может, что и получится. А ты, юноша, — он поманил к себе мальчишку с заячьей губой, — ударь, что есть силы, вот здесь, в центре. Ударь дверь так, словно перед тобой Стена плача. Ну, приготовились...
      — Минуточку! — Азрак бросился в угол, где лежал охранник. — Теперь все в порядке. Не оставлять же портупею!
      — Приготовились! Удар! — скомандовал Кендрик. Все четверо ударились о дверь, едва только фургон начал спускаться вниз. И — о чудо! Створки слегка разошлись, и сквозь довольно широкую щель хлынул лунный свет.
      — Еще раз! — крикнул Иосиф. — Приготовились!
      — Прошу внимания! — Кендрик сделал останавливающий жест. — Дверь может распахнуться, и мы не удержимся на ногах. Сумейте сгруппироваться! Согните колени... Нам только и не хватает, чтобы кто-нибудь расшибся. Ну, вперед!
      Спустя минуту четверо беглецов, вывалившись из фургона на дорогу, покатились под уклон.
      Охранник, ни жив ни мертв, скатился к кабине, поскольку машина начала спуск. Лицо у него было покрыто капельками пота. Он встал на колени и принялся колотить кулаками по кабине. В ответ он услышал глухой стук. Напарник сообщал, что он все понял.
      Азрак и Иосиф первыми приняли вертикальное положение. Они размахивали руками, подскакивали, пока не убедились, что, кроме пары ссадин, нет ничего серьезного. У Кендрика горело плечо, саднили колени и кисти рук, но он не жаловался — во время спуска на байдарке по горным рекам и не такие кульбиты доводилось выполнять!
      Парнишке с заячьей губой не повезло. Он был не в силах подняться. Лежал и стонал. Иосиф бросился к нему.
      Эван и Азрак решали, что следует предпринять. Перед ними была дилемма: сразу возвращаться в Маскат или переждать здесь, в долине, какое-то время.
      — Эй! Сюда... — крикнул Иосиф. — Мальчишка сломал ногу.
      Азрак с Кендриком бросились на помощь.
      — Пристрелите меня! — захлебывался слезами юный террорист. — Я отправлюсь к Аллаху, а вы — в бой!
      — Да заткнись ты! — сказал Азрак. — Твое постоянное стремление свести счеты с жизнью начинает надоедать. Чего скулишь? Иосиф, снимай с него рубашку, рви ее на полосы. Свяжем ему руки-ноги и уложим на дороге. Через пару минут фургон вернется. По моим подсчетам, полицейские уже в штабе гарнизона. Сейчас доложат по инстанции о том, что произошло, и в погоню. Так что нашему герою долго лежать не придется.
      — Что вы наделали? Вы привезли меня прямо к моим врагам! — взвизгнул парнишка.
      — Замолчи! — сказал Азрак. — Они тебя доставят в больницу, где о тебе позаботятся. Там с детьми не воюют. Если бомба разорвется или реактивный снаряд жахнет, тогда другое дело...
      — Я буду молчать, я ничего им не скажу!
      — А ты ничего и не знаешь, — ответил Азрак. — Давай, Иосиф, свяжи его и наложи на ногу шину. — Азрак протянул три ветки, которые он срезал с придорожного куста. — А ты, герой, запомни: бесцельно погибать — самое легкое. Надо бороться до последнего. Пусть тебя вылечат, чтобы ты мог снова воевать. И возвращайся к нам, упрямый ты наш борец за свободу! Ты нам нужен, и мы тебя будем ждать. Иосиф, поторопись!
      Азрак и Кендрик вернулись к огромному валуну, откуда начинался спуск в долину Далеко, внизу, как бы пульсировало желтое пятно. Это был костер. Именно к этому опознавательному знаку приближался полицейский фургон. Самое время задать какой-либо вопрос из тех, что усыпляют бдительность, подумал Кендрик.
      — Азрак, ты лучше меня знаком с местностью, скажи, сколько отсюда до костра?
      — Километров десять, а может, двенадцать. Но не больше. Они скоро будут здесь.
      — Тогда в путь! — Кендрик обернулся.
      Иосиф нес подростка на руках. Осторожно опустив его на землю у обочины, он что-то сказал мальчишке, махнул рукой и зашагал к ним.
      — Ну, Амаль Бахруди, командуй! — сказал он, подойдя ближе. — Куда идти?
      — Куда? — Эван выдержал паузу. — Для начала подальше отсюда. Скоро рассветет. Я знаю точно, меня будут разыскивать с вертолетами. Здесь оставаться опасно.
      — Следовательно... — Азрак бросил на Кендрика пристальный взгляд.
      — Следовательно, нам надо в Маскат! В городе нас не найти. Но самое главное — необходимо, чтобы кто-то до рассвета попал в посольство. Надо найти тех, кто наживается на нашем деле. Я имею в виду фотопленки, снятые скрытой камерой.
      — Попасть в посольство нелегко! Но если тебе, Бахруди, поручили среди прочих и это дело, наверняка объяснили, каким образом осуществить эту акцию, — сказал Азрак.
      Эван не растерялся:
      — Говорят, где-то в стороне от посольства заканчивается трубопровод, отводящий сточные воды. Надо выяснить, где именно! Я должен был передать патрулю у ворот записку, адресованную тому самому совету, который возглавляет Зайя. То есть все не так уж и сложно! Через трубопровод кто-то попадает на территорию посольства и отдает Зайе записку.
      — Не сложно, если только Зайя не сочтет записку ловушкой... Таких записок можно сочинить сколько угодно. Согласен?
      Кендрик выдержал паузу, а затем произнес:
      — Согласен, но та, что у меня, подписана самим Махди.
      Азрак широко раскрыл глаза.
      — Почему именно им?
      — Откуда мне знать? Конверт был запечатан сургучом. Конечно, такое недоверие оскорбительно, но даже я беспрекословно подчиняюсь приказам тех, кто оплачивает перевозку и доставку грузов, если, конечно, ты понимаешь, что я имею в виду
      — Чего тут непонятного? Без их денег мы как без рук .
      — Если бы существовал шифр, подтверждающий подлинность исходящих от них документов, то кто-то из вас, а возможно, и все вы знали бы его, но только не я.
      — Дай мне записку, — сказал Азрак.
      — Странный ты какой-то! Поэт, одним словом, — усмехнулся Кендрик. — Когда на Вади-эль-Кебир меня запеленговала полиция, я сразу же изорвал записку на мелкие кусочки и развеял по ветру... А ты бы на моем месте поступил по-другому?
      Азрак задумался.
      — Ты на своем месте, я — на своем, — сказал он после непродолжительной паузы. — Но в любом случае записка не понадобится. Я трубопроводом пользовался не однажды, надо только охрану поставить в известность, так как на обоих его концах налажено круглосуточное дежурство.
      — Ничего себе дежурство! Фотопленки выносят под носом у охраны, и хоть бы что. Предупреди свою сестру. Охрану надо проверить, фотокамеру разыскать! Кто фотограф? Уверен, прикидывается другом. А возможно, работает целая группа. Их следует выявить и расстрелять!
      — Все не так просто! — возразил Азрак. — Расследование требует времени, а в спешке мы рискуем потерять ценные кадры, да и вообще невинных людей!
      — А ты, оказывается, лицемер' — засмеялся Кендрик. — Сам прекрасно знаешь, что мы нередко убиваем невинных людей, чтобы заставить мир содрогнуться, потому что этот мир глух и слеп — не видит и не слышит наших страданий.
      — Да смилуется над тобой Аллах, но сейчас именно ты — глух и слеп! — медленно произнес Азрак. — Ты веришь западной прессе, а там болтовня и непроверенные факты! Говорят, будто мы убили одиннадцать человек. Но это не так! Одна женщина покончила жизнь самоубийством, потому что у нее было не в порядке с психикой. Она все кричала, будто ее изнасиловал араб, а потом взяла и выбросилась из окна. Другая набросилась на какого-то юнца, проломила ему череп стулом. Он, падая, успел в нее выстрелить и, разумеется, убил. Двое мужчин скончались от сердечного приступа. Все это мне рассказала Зайя. Но кто ей поверит?
      — А остальные семь человек?
      — Они понесли заслуженное наказание. Это разведчики, так называемые оперы, которые занимались контрпропагандой, инсинуациями и дезинформацией. Их приговорил к расстрелу наш совет. Двое из них были арабами. Они желали бы всех нас видеть мертвыми. Однако им никто не давал права мешать нам жить на нашей собственной земле...
      — Ну хватит, поэт! — оборвал его Кендрик. — Нам пора выбираться отсюда.
      — В посольство, что ли? — спросил Азрак.
      — Да, в посольство, — сказал Кендрик. — Пока темно, мы сможем связаться с твоей сестрой. Отправишь ей записку и все ей передашь. На этом моя миссия в Маскате закончится. Думаю, твоя тоже.
      — О чем это ты? — спросил Азрак.
      — Мне приказано после Маската срочно прибыть в Бахрейн, прихватив с собой кого-либо из вашего совета. Думаю, взять тебя. Это ненадолго. Пара дней от силы.
      — В Бахрейн? — Азрак вскинул брови.
      — Ну да! К Махди... Есть сведения, которые он может доверить только члену совета.
      — Но ведь аэропорт под круглосуточным наблюдением! — Азрак посмотрел на Кендрика в упор. — Ты разве не в курсе? Охранники с собаками и все такое. То же самое и в порту. Каждое судно досматривают, а если оно не подчиняется приказу, взрывают. Ты меня удивляешь! Объясни тогда, каким образом фотопленки оказались в Берлине?
      — Через трубопровод, должно быть. А как иначе?
      — Но ты сказал, дело срочное, а трубопровод — это длительное путешествие. Сутки, а то и двое.
      — Почему так долго?
      — Днем мы не рискуем, только ночью. При этом переодеваемся в форму пограничников. Если останавливают, говорим, что патрулируем прибрежную границу с Йеменом. Идем все время на юг, где нас поджидают быстроходные суда, которые предоставляет конечно же Бахрейн.
      «Я так и знал! — подумал Эван. — Неконтролируемая полоса залива с ее бухтами, скалистыми обрывами — это же рай для уголовников, контрабандистов и прочих преступников, включая и террористов. А форма пограничника вообще отменный камуфляж!»
      — Что ж, молодцы! Все продумано, все предусмотрено... Но насколько мне известно, форму пограничника не так-то просто раздобыть! Каждый комплект на учете...
      — А мы заказали несколько комплектов в Бахрейне. Отличная работа! Военные портные не подкачали... Мы форму бережем. Каждый комплект на учете. Ключи от шкафа у Зайи. Ну да ладно... Пора!
      Иосиф, Азрак и Кендрик пожелали парнишке с заячьей губой скорейшего выздоровления и зашагали по дороге, прямой как стрела.
      — По моим прикидкам, полицейский фургон не скоро нас догонит, — сказал Иосиф. — Я мальчишке наказал покочевряжиться. Пусть перевяжут как следует, а то в машине растрясет, то да се... Километра через три будет оазис заброшенный, может, и не оазис, но рощица точно — там и спрячемся.
      — Ты уверен? — спросил Кендрик.
      — Уверен, — ответил Иосиф. — Эту дорогу я хорошо знаю, хотя дорог здесь всего ничего. Чем ближе к заливу, тем природа зеленее. Попадаются холмы, сплошь в зеленом кустарнике. Один холм прямо на подходе к Маскату.
      — Иосиф у нас один из лучших разведчиков. Белый его из всех выделяет, — сказал Азрак.
      — Мы пришли в Маскат с Абиадом, то есть с Белым, за пять дней до захвата посольства, — сказал Иосиф.
      — Абиад возглавляет группу разведчиков, — сказал Азрак.
      — Понятно, — кивнул Кендрик. — Но лучше бы нам поскорее добраться до Маската. У тебя там есть связи.
      — Человек четырнадцать наберется, некоторые из них занимают высокие посты. Естественно, летают взад-вперед.
      — Выбери одного из них и познакомь меня с ним. Но это должен быть правильный выбор. Я ему передам записку, и ты окажешься в Бахрейне через три часа.
      — У Махди?
      — Да.
      — А ты говорил, что незнаком с ним...
      — Говорил, и что?
      — Незнаком и никогда у него не был?
      — Я знаю, что он в Бахрейне, а моя сфера деятельности — Европа. Но так как у меня выигрышная внешность, было решено именно меня направить в Маскат. Записку от Махди мне вручили при посадке в самолет.
      — Может, в записке было указано, как его найти?
      — Может быть... К слову сказать, я никогда не работал на Востоке, возможно, по этой причине меня послали к вам в качестве связника.
      — Вероятно! — кивнул Азрак. — Далеко тебя забросили. Где Восточный Берлин, а где Маскат...
      — А вот это тебя не касается! — взорвался Кендрик. — о конце концов, вы в посольстве ежедневно получаете предписания из Бахрейна! И ты мне будешь рассказывать, будто не знаешь, где резиденция Махди?
      — Не кипятись, Бахруди! Я такой же связник, как и ты Да, я член совета, но меня не ввели в «тройку». Решили, что я по возрасту не подхожу Молодой. Совет возглавили Нассир, Зайя и Абиад. До гибели Нассира они втроем разделяли ответственность за акцию по захвату заложников. Когда мне вручили запечатанный конверт с директивами, я доставил его, и все. Только Зайя и Абиад знают, как добраться до Махди. Не лично до него, а через посредство связников. С их помощью можно переслать записку.
      — А ты можешь связаться с сестрой по радио, например? Коротковолновая связь — удобная вещь. А еще лучше по телефону, к которому нельзя подключить подслушивающую аппаратуру... Мы бы уже через десять минут знали, где найти Махди.
      — Исключено! У американцев сканирующее оборудование — техника на грани фантастики. И вообще мы стараемся не говорить ничего такого, чего нельзя было бы произнести вслух, открыто и откровенно.
      — А твои связи? — Кендрик от волнения покрылся испариной. — Поручи кому-нибудь пойти в посольство к Зайе.
      — Да ты что! — Азрак даже поперхнулся. — Она прикажет расстрелять любого, кто об этом заикнется.
      — Нам необходимо выяснить все о Махди к сегодняшнему вечеру. То есть прежде, чем ты и я отправимся в Бахрейн. Я не имею права раскрывать свои источники в Европе, поскольку несу ответственность за ликвидацию прокола в вашей работе, который, кстати, произошел не по моей вине.
      — Значит, у нас нет выбора, — сказал Азрак — Мы проникнем в посольство через трубопровод и уладим все на месте
      — У нас совсем нет времени на такую прогулку! И потом, все это выглядит чересчур провинциально — Кендрик пришел в ужас при мысли о том, что в посольстве его могут узнать — Я знаю, как к этому отнесется Бахрейн. Мы позвоним одному из твоих знакомых и попросим его передать записку Зайе. Она или Абиад сообразят, каким образом выйти на связь с Махди. Само собой, ни о тебе, ни обо мне — ни слова, просто скажем, что возникла срочная необходимость. Поскольку это и на самом деле срочно — в Бахрейне тоже сообразят, в чем дело. А я прикину, где будет удобнее встретиться. Думаю, лучше всего в мечети.
      — Бахруди, почему ты такой неорганизованный, мягко говоря? Позвоним этому, встретимся с тем, напишем записку неизвестно кому. Неужели Москва или София, да хоть бы и Загреб, с такой легкостью оплачивают твои фантазии?
      — А что делать, когда возникают непредвиденные обстоятельства?
      — Чепуха. Им дешевле обойдется перерезать тебе глотку. Или, на худой конец, найти тебе замену.
      — Мистер Синий, я бы посоветовал никогда не заглядывать в чужой карман!
      — Я так и делаю. Поэтому мы прямо сейчас идем в посольство.
      И в ту же секунду откуда-то снизу, из долины, донесся резкий завывающий звук сирены. Вот он, сигнал. Пора убираться.
      — Бежим! — гаркнул Кендрик.
      — Азрак, впереди свобода! — крикнул Иосиф.
      — Впереди посольство, — поправил его Синий. — И мы должны там быть до того, как рассветет!
      Для Эвана Кендрика, конгрессмена от девятого округа штата Колорадо, кошмар, который будет преследовать его всю оставшуюся жизнь, только начинался.

      Калейла задержала дыхание. Глаза, пару секунд назад ни с того ни с сего метнувшиеся к зеркалу заднего вида, заставили насторожиться.
      — Что это там?
      Чуточная капелька света, темное на еще более темном..
      А вот обозначилось и то самое «это» Ничего себе! Оказывается, со стороны Маската за ней следует машина! Без включенных габаритных огней, как бы тень, скользит себе по дороге вниз по холму. Тень сделала плавный поворот. Пустынная дорога спускалась в долину. Туда, где в окружении гор Джабаль-Шам лежала пустыня и где должен был состояться «побег».
      Дорога, по которой ехала Калейла, была единственной, ведущей как в долину, так и из нее. Удастся ли следовать на расстоянии за беглецами — Эваном Кендриком и его приятелями — когда они выберутся из фургона? Пожалуй, ее план под угрозой Что предпринять? Во-первых, ее не должны схватить. В противном случае всех заложников в посольстве расстреляют. Надо убираться. И быстро.
      Калейла крутанула руль. Колеса попали в выбоину. Мощная машина сначала дернулась, потом плавно развернулась на податливой грунтовой дороге и помчалась в обратную сторону.
      Калейла с силой надавила на акселератор, утопив его в пол, и через мгновение яркий свет фар выхватил из темноты летящую навстречу машину. Пассажир рядом с изумленным водителем пригнулся, дабы его не узнали. Он вжался в сиденье, надеясь скрыть свои габариты, но куда там.
      Вот это да! Неужели это он? Калейла не поверила своим глазам.
      Однако видение было настолько убедительным, настолько четким... Нет, обознаться она не могла!
      Тони! Неуклюжий, неловкий, вечно несущий всякий вздор горе-бизнесмен Энтони Макдоналд собственной персоной. Положение в компании, в которой он работал, было более чем стабильным, поскольку фирма принадлежала отцу жены, но тем не менее тесть отослал зятя в Каир, где ущерб от его деятельности был бы минимальным. Представитель без полномочий, любитель званых обедов и ужинов, где он и его половина, столь же неинтересная и незначительная, неизменно напивались до бесчувствия. Их репутация, словно клеймо, выражала общее мнение: «Нахождение на территории Великобритании запрещено. Исключение — смерть и похороны родственников. Наличие обратного билета обязательно».
      Гениально! Страдающий ожирением выпивоха, не знающий меры транжира, у которого пусто в голове. Едва ли можно найти прикрытие лучше. А то, что это прикрытие, сомнений у Калейлы не вызывало. Она была просто в этом уверена. Сама нередко прибегала к подобным уловкам.
      Калейла судорожно пыталась понять, где и когда была расставлена ловушка, но не могла — все было как в тумане. Вероятность того, что за ней следят, ей никогда не приходила в голову. А что до Тони Макдоналда, не было причин сомневаться в том, что этот пьяница, этот ноль без палочки готов в штаны наложить от страха при мысли о поездке в Оман одному, без сведущего сопровождающего. Сколько раз этот незадачливый горемыка, едва не плача, сетовал, мол, у фирмы имеются счета в Маскате и от него все ждут, что ими займется именно он, невзирая на сложную обстановку в стране. А она успокаивала его и не единожды говорила, что конфликтующие стороны — США и Израиль и ему, британскому подданному, опасность не грозит. Он словно чувствовал, что ее пошлют сюда, и, когда пришел приказ, она, помня его страхи, позвонила ему, полагая, что лучшего сопровождающего ей не найти.
      Да уж, лучшего отыскать было трудно!
      Немногим более часа назад в стельку пьяный, Макдоналд вел себя в баре отеля как свинья. И вот в пять утра он мчится за ней в огромной черной машине. Одно совершенно ясно: Тони, этот оплывший пьянчуга, установил наблюдение за ней. Двадцать четыре часа в сутки следил и выследил, когда она выехала из ворот дворца, а значит, его информаторы «запеленговали» ее связь с султаном Омана. Да, Тони не откажешь в сообразительности! Но для кого ему понадобилось разыгрывать весь спектакль, зачем потребовалось прикрытие, позволяющее пользоваться услугами оманских осведомителей и водителей мощных автомобилей в любое время дня и ночи, в стране, где каждый иностранец подпадает под пристальное внимание? На чьей он стороне, и если на стороне неприятеля, то как долго играет в эту смертельно опасную игру?
      Кто стоит за ним? Имеет ли визит двуликого англичанина в Оман какое-либо отношение к Эвану Кендрику?
      Из осторожных, тщательно взвешенных слов Ахмата о цели пребывания американского конгрессмена в Маскате можно сделать вывод, что ни одно, даже самое невероятное предположение не следует скидывать со счетов. Бывший инженер-строитель из Юго-Западной Азии, согласно имеющейся у султана информации, уверен в том, что поиск ответственного за события, связанные с захватом заложников в американском посольстве, приведет к заговору, вернее, к группе заговорщиков, которые впервые объявились четыре года назад в Саудовской Аравии.
      Это куда больше, чем сумели раскопать ее люди. Однако нельзя допустить, чтобы умный, удачливый в делах американец рисковал своей жизнью, находясь среди террористов. Без достаточно веской на то причины оставался без какого-либо прикрытия. Для Ахмата, султана Омана и болельщика футбольной команды «Нью-Ингленд пейтриотс», этого было достаточно. Все, что сумел сделать Вашингтон, — это доставил его сюда. Ни о каком прикрытии, ни о какой защите не могло быть и речи! Случись что ужасное, американское правительство не признает его и будет не в силах помочь. «Но мы сможем, я смогу!» — заявил с горячностью Ахмат.
      Появление на сцене Энтони Макдоналда значительно усложняло ситуацию.
      Профессиональное чутье подсказывало Калейле держаться от него подальше, однако сделать этого она не могла. Произошло что-то серьезное, кто-то протянул связующую нить между прошлыми бедствиями и несчастьями, грозящими обрушиться в любую секунду. Она, конечно, может отдать приказ о своей эвакуации, и тогда реактивный самолет унесет ее из этого дикого места в Каир. Но она не имеет на это права! Не сейчас, во всяком случае. Слишком много предстоит выяснить, и слишком мало отведено на это времени.
      — Не останавливайся, — прорычал, отдуваясь, Макдоналд. Ухватившись за ременную петлю над дверцей, он рывком приподнялся и сел прямо — Она оказалась здесь в такой час не ради удовольствия.
      — Она могла вас видеть, эфенди.
      — Едва ли, но если и увидела, я всего-навсего клиент, которого надула шлюха. Езжай вперед и включи фары Кто-то ждет их, и я намерен выяснить, кто именно
      — Кто бы ни был, но он может оказаться не слишком дружелюбным, сэр
      — В таком случае я просто очередной налакавшийся неверный, охранять которого от себя самого тебя наняла фирма. Ничего нового, приятель.
      — Как пожелаете, эфенди. — Водитель включил ближний свет.
      — Что там впереди? — спросил Макдоналд.
      — Ничего, сэр. Только старая дорога, которая ведет в пустыню у подножия Джабаль-Шам.
      — Это еще что такое?
      — Оттуда начинается пустыня. Оттуда и до самых гор на границе с Саудовской Аравией.
      — А другие дороги есть?
      — В нескольких километрах на восток, и очень плохая, сэр. Очень плохая.
      — Когда ты сказал, что впереди ничего нет, что ты имел в виду?
      — Только то, что сказал, сэр. Впереди дорога к Джабаль-Шам.
      — Но эта дорога, по которой мы едем, — с нажимом произнес англичанин, — она куда-нибудь ведет?
      — Никуда, сэр Она поворачивает налево к дороге, что ведет к...
      — К этой Джабаль-Как-Ее-Там, — закончил за него Макдоналд. — Понял. Значит, речь идет не о двух дорогах, а об одной, которая заведет нас в эту самую дьявольскую пустыню.
      — Да, сэр
      — Со свиданьицем, стало быть. — пробормотал Макдоналд — Я передумал, старина, — быстро сказал он. — Выключи фары. Луна светит достаточно ярко. Думаю, с дороги не собьешься. Я прав?
      — Правы, — кивнул водитель — Я хорошо знаю дорогу. Я знаю все дороги в Маскате, знаю дороги в соседнем Матрахе очень, очень хорошо. Даже те, по которым проехать нельзя, те, что ведут на восток и на юг. Но, эфенди, кое-что я не понимаю.
      — Все очень просто. Даже если наша деловая шлюшка и не собиралась встречаться с кем-то по пути сюда, кто-то определенно должен здесь проехать, и, сдается мне, это случится очень скоро. Прежде чем рассветет.
      — Небо вот-вот посветлеет, сэр.
      — Похоже на то. — Макдоналд положил пистолет на приборную доску, достал из кармана пиджака бинокль со специальными линзами и поднес его к глазам, осматривая окрестности.
      — Пока еще темно, эфенди. Ничего не увидите, — сказал водитель.
      — Еще как увижу! — возразил Макдоналд. — Даже в кромешной тьме я смогу сосчитать деревья в километре отсюда.
      Дорога резко повернула. Машина взвизгнула тормозами, когда водитель вывернул руль.
      — Еще пару километров, и мы у спуска к пустыне, сэр. Теперь я должен ехать медленно, потому что впереди сплошные повороты и много огромных валунов.
      — Боже правый! — охнул Макдоналд, не отрывая глаз от позволяющего видеть в темноте бинокля. — Быстро сворачивай с дороги.
      — Как это, сэр?
      — Делай что говорю. Вырубай мотор.
      — И что?
      — Поворачивай. Поставь машину как можно дальше от дороги.
      Водитель свернул направо. Крепко держась за руль, он яростно выворачивал его, дабы избежать столкновения с деревьями, едва различимыми в темноте. Внезапно метрах в семидесяти от дороги машина резко дернулась, наскочив на бревно.
      — Ну надо же. Сэр, что дальше?
      — Сиди тихо! — приказал Макдоналд громким шепотом, убирая бинокль в карман Он потянулся за пистолетом и уже собрался было открыть дверцу и выйти, но помедлил и, повернувшись к водителю, спросил: — Свет в салоне загорится, если дверца откроется?
      — Да, сэр. — Водитель перевел взгляд на матовое стекло фонаря на потолке.
      Макдоналд разбил фонарь рукояткой пистолета.
      — Я сейчас выйду, — сообщил он шепотом. — А ты оставайся здесь, сиди тихо и подальше от сирены. Услышу хоть звук, и ты покойник, ясно?
      — Ясно, сэр. А могу я все-таки спросить, зачем это все?
      — На дороге впереди нас люди. Три или четыре человека. Вижу лишь движущиеся точки. Они идут сюда, точнее — бегут сюда.
      Он как можно тише открыл дверцу и не без труда выбрался из машины. Пригнувшись, он почти ползком пробирался по песчанику, поросшему редкой травой Шагах в двадцати от дороги остановился, укрывшись за стволом изогнутого дерева. Справа остался лежать пистолет. Макдоналд достал бинокль и стал смотреть на дорогу.
      Ну наконец-то!.. Первым бежит Синий Азрак. Уже без бороды, но по-прежнему узнаваемый. Юный член совета. Брат Зайи Ятим... Единственный, у кого есть мозги в этом совете. А кто слева от него?.. Макдоналд никак не мог вспомнить его имя и фамилию. Но он же видел фотографию этого человека! Совершенно определенно видел... В свое время изучал фотографии разных людей самым тщательным образом, словно они — кратчайший путь к богатству. А они, кстати сказать, таковыми и являются! Память на лица — высокооплачиваемый дар, что сродни таланту. Разве нет? Да. Ну и кто же слева от Азрака? Еврейское имя... Немолодой. Террорист с более чем двадцатилетним стажем. Иосиф? Да, верно! Иосиф... После бегства с Голанских высот проходил обучение в Ливийских вооруженных силах.
      Человек справа от Азрака оставался для Макдоналда загадкой. Вглядываясь в его лицо, он продолжал ломать голову. Ах ты черт! Кто же это! Приблизительно одних лет с Иосифом. А среди тех, кто удерживает заложников в американском посольстве, людей старше тридцати практически нет. Почему? Потому что так пожелал Бахрейн. Горячая голова на плечах, не обремененная мозгами, фанатичная преданность фундаментализму — такими манипулировать проще всего.
      И тут Макдоналду бросилось в глаза то, на что он должен был бы обратить внимание в первую очередь: все трое были в арестантской одежде. Сбежавшие из тюрьмы заключенные? Вот это уже совсем непонятно. Не с этими ли беглецами намеревалась встретиться Калейла? Если так, дело представляется еще более запутанным.
      Макдоналд уже давно выяснил, что Калейла работает в Каире на неприятеля. Эту информацию подтвердили в Бахрейне. Не зря он обрабатывал ее! Постоянно твердил, мол, у фирмы свои интересы в Омане, а он опасается ехать туда и мечтает найти кого-либо, согласного составить ему компанию.
      Проглотила наживку эта сучка. Приняла его предложение. Сказала только, что может вылететь из Каира лишь в определенный день. Назвала рейс. Собственно, из Каира в Маскат ежедневно всего один рейс. Он позвонил в Бахрейн. Последовал приказ — соглашаться. И следить за Калейлой. Он так и сделал. Она вела себя как обычно. Не похоже было, чтобы собиралась с кем-то встретиться. Он не заметил ничего подозрительного. Никто ее не разыскивал. Никакой обеспокоенности во взгляде, никому не посылала сигналов глазами. Вот только в суматохе, которая поднялась из-за какого-то происшествия на таможне аэропорта в Маскате, он потерял ее из виду Черт! Она исчезла. Просто взяла и испарилась из здания аэропорта, а когда он нашел ее, она была одна и смотрела на него с негодованием за то, что оставил ее. Был ли у нее контакт с кем-либо, передала ли она инструкции противнику? И если передала, имеет ли это отношение к бежавшим из тюрьмы и направляющимся сейчас в сторону Маската?
      То, что связь между этими событиями имеется, сомнения не вызывает. Но как все это понять?
      Едва троица удалилась на достаточное расстояние, обливающийся потом Энтони Макдоналд не без труда поднялся в полный рост, бормоча проклятия.
      Сознавая, что от его действий в ближайшие несколько часов зависит многое, он принял решение: загадку, которую представляет собой Калейла, придется срочно разгадывать. А все необходимые ответы в посольстве. И если он не сумеет ответить на возникшие вопросы, если выяснится, что Калейла причастна к какому-либо заговору, а он не сумеет обезвредить ее, вполне вероятно, что Бахрейн потребует устранить его самого. Махди не терпит поражения.
      Получается, ему необходимо попасть в посольство. Срочно. И чего бы это ни стоило.

* * *

      Военно-транспортный самолет «Локхид С-130», известный под названием «геркулес», с опознавательными знаками Израиля летел на высоте 9450 метров над пустыней Саудовской Аравии к востоку от эль-Убайла. Его маршрут начался в Хевроне, затем отклонился к югу. Пролегая через пустыню Негев, примыкающую к заливу Акаба и Красному морю, далее он углубился на юг. В районе Хамданы самолет взял курс на северо-северо-восток, ориентируясь по сигналам радиолокаторов аэропортов Мекки и Кельят-Биша. Затем он продолжил полет на восток в направлении на эль-Хурма и далее над пустыней Руб-эль-Хали в южной части Аравийского полуострова Дозаправка произошла в воздухе над Красным морем к западу от Джидды. Ее выполнял суданский самолет-заправщик. Эту процедуру самолет проделает на обратном пути. Только на его борту уже не будет пяти пассажиров.
      Они сидели в грузовом отсеке. Пятерка солдат в топорно сшитом гражданском платье. Все — добровольцы из мало кому известного элитарного подразделения «Масада», специализирующегося на особо сложных заданиях: затруднение действий противника, мероприятия по спасению заложников, диверсии, подрывная деятельность и заказные убийства. Не старше тридцати двух лет, они бегло владели ивритом, идишем, арабским и английским. Загорелые, в отличной физической форме, они умели подчиняться строжайшей дисциплине, которая требовала от них мгновенной реакции на молниеносно меняющиеся приказы. У них был самый высокий интеллектуальный коэффициент и стопроцентная готовность к экстремальным ситуациям. Смеяться они тоже умели, но и в искусстве ненавидеть врага весьма преуспели.
      Расположившись на скамьях вдоль борта самолета, они, чуть подавшись вперед, с отсутствующим выражением на лицах, то и дело перебирали пальцами стропы парашюта за спиной. Тихо переговаривались друг с другом, хотя точнее будет сказать, что беседовали лишь четверо. Пятый все время молчал. По внешнему виду неприметный. Ему можно было дать двадцать пять — тридцать лет. Волосы и брови, выгоревшие под безжалостным солнцем почти до белизны, большие темно-карие глаза, высокие скулы, характерный семитский нос, тонкие, плотно сжатые губы. Не старше и не моложе других членов команды, он определенно был главным среди них — об этом говорило выражение его лица.
      Приказ о переброске группы в Оман исходил от высших чиновников министерства обороны Израиля. Шансы на успех были минимальными, вероятность смертельного исхода огромна, но среди двухсот тридцати шести заложников, удерживаемых в стенах американского посольства в Маскате, находился местный агент Моссад, разведывательной службы Израиля, а это было главное. Если агент будет раскрыт, его немедленно отправят в одну из так называемых медицинских клиник, принадлежащих в равной степени как дружественной, так и неприятельской сторонам, где внутривенные препараты окажутся куда эффективнее любой из пыток. Всяческие секреты могут быть выведаны, в том числе и те, что способны нанести значительный урон Израилю и привести к прекращению деятельности Моссад на Ближнем Востоке
      Перед группой «Масад» поставили задачу вызволить агента, если это возможно, если нет — уничтожить его.
      Во главе группы «Масад» поставили Иакова, сына агента.
      — Цель ясна? Задача поставлена? Выполняйте...

* * *

      — Джентльмены, — Спокойный, вежливый голос, говорящий на иврите, раздавшийся из динамиков, привлек внимание пассажиров. — Мы начинаем снижение. Цель будет достигнута через шесть минут тридцать четыре секунды, в случае если встречный ветер не помешает нам. Если ветер против нас, время полета увеличится до шести минут сорока восьми секунд, а возможно, и до пятидесяти пяти секунд. Но кто, собственно, считает?
      Четверо рассмеялись, Иаков лишь моргнул. Его взгляд его был устремлен в никуда.
      Пилот по-прежнему продолжал на иврите.
      — Мы совершим круг почета над целью на высоте 2440 метров, так что если вам необходимо сделать кое-какие приготовления, скажем, собраться морально и физически, в то же время не забывая о том, что на горбу у каждого из вас весьма объемистые вещмешки, сделайте это сейчас. Лично я воздержался бы от прогулки на высоте 2440 метров над землей, но я — это я, и к тому же голова на плечах у меня есть
      Иаков улыбнулся. У других членов отряда разглагольствования пилота вызвали новый взрыв смеха. Голос не унимался.
      — Люк перед вами распахнет на высоте 2600 метров наш брат Джонатан Леви. Он, как и все уважающие себя портье, ожидает от каждого из нас за свои услуги щедрых чаевых. Долговые расписки не принимаются. Мигающий красный фонарик известит вас о том, что пришло время покинуть наш роскошный летающий отель. Не забывайте, что служащие на автомобильной стоянке могут отказать вам в праве подогнать тачку. Но, если, паче чаяния, такое желание у вас все же возникнет, вспомните о том, что личность всегда выше обстоятельств. Те, кто сейчас внизу, не обделены здравым смыслом, чего не скажешь о пожелавших остаться неизвестными туристах, находящихся на борту данного воздушно-десантного судна.
      Реплика вызвала очередной взрыв хохота. Иаков кашлянул Пилот после небольшой паузы заговорил снова, однако теперь голос его звучал серьезно:
      — Благословенная земля Израиля, да будет процветать она во веки веков благодаря мужеству своих сыновей и дочерей. И да пребудет Господь Всемогущий с вами, друзья мои. А теперь — выметайтесь.
      Один за другим раскрывались парашюты в ночном небе над пустыней, один за другим пять бойцов диверсионно-десантного отряда «Масада» приземлились в радиусе 150 метров от горящего среди песков янтарного костерка.
      Чтобы связаться друг с другом в случае необходимости, у каждого из бойцов имелось миниатюрное переговорное устройство.
      В том месте, где они коснулись земли, каждый вырыл яму и закопал в нее парашют вместе с малой саперной лопаткой.
      Затем все собрались у сигнального огня, вскоре погашенного за ненадобностью. Единственным источником света стал фонарь в руках офицера Моссада.
      — Ну-ка, посмотрим на вас. — Он скользнул лучом по каждому из бойцов. — Неплохо. Выглядите точь-в-точь как портовые бродяги.
      — Таковы были ваши инструкции, если мне не изменяет память, — заметил Иаков.
      — Они не всегда выполняются, — отозвался моссадовец. — Вы, должно быть...
      — У нас нет имен, — оборвал его Иаков.
      — Упрек принят, — кивнул офицер Моссад. — По правде говоря, мне известно лишь ваше, что, как я полагаю, вполне объяснимо.
      — Забудьте его.
      — Как мне следует называть вас?
      — Запоминайте! Справа налево — Оранжевый, Серый, Черный и Красный.
      — Для меня большая честь познакомиться с вами, — сказал моссадовец, переводя луч фонарика с лица одного бойца на другого. — А кто, позвольте узнать, вы?
      — Синий, — бросил Иаков.
      — Ах, ну да. Разумеется, цвет флага...
      — Ошибаетесь. Синий — цвет самой жаркой части пламени, и это все, что вам полагается знать.
      — Синий может быть и цветом самого холодного льда, если угодно. Но это так, к слову, молодой человек! Мой автомобиль в нескольких сотнях метров к северу отсюда. Вам придется совершить небольшую прогулку на своих двоих после столь великолепного планирующего спуска.
      — Я готов. — Серый шагнул вперед. — Терпеть не могу эти прыжки. Одному Богу известно, как можно покалечиться, если понимаете, о чем я.
      Автомобиль оказался «лендровером» японского производства. Не слишком комфортабельный, изрядно потрепанный и заляпанный грязью... Как раз такой, какой не привлечет внимания на дорогах любой арабской страны, где превышение скорости для водителей понятие более чем абстрактное, а столкновения — обычное дело.
      Через час с небольшим впереди, в нескольких километрах от города, был замечен сигнальный огонь.
      — Похоже, предупреждают о чем-то, — сказал моссадовец Иакову, сидевшему рядом с водителем на переднем сиденье. — Это мне не нравится. На пути к Маскату не предполагалось никаких остановок. Неужели султан расставил патрули? Приготовьте оружие, молодые люди. Неизвестно, что нас ждет.
      — А что нас может ожидать? — ощетинился Иаков, выхватывая пистолет из кобуры. — Мы действовали в обстановке строжайшей секретности. О наших действиях неизвестно ни одной живой душе. Моя собственная жена считает, что я на маневрах в пустыне Негев!
      — В любой, даже самой засекреченной, системе не исключена утечка информации. Иногда неприятелю удается кое-что раскопать. Проинструктируйте своих друзей. Синий. Думаю, придется стрелять...
      Иаков отдал приказ. Бойцы прильнули к окнам, держа, оружие наготове. Однако тревога оказалась ложной.
      — Это Бен-Ами! — Моссадовец нажал на тормоза, и машина, подпрыгнув пару раз на разбитой дороге, резко остановилась. — Откройте дверцу!
      Небольшого роста худощавый тип в джинсах, в белой хлопчатобумажной рубашке навыпуск и готре залез внутрь, вынуждая Иакова потесниться.
      — Поехали, — сказал он. — Только медленно. Здесь патрулей нет. Если и остановят, то минут через десять, не раньше Фонарь есть?
      Водитель наклонился, достал из-под сиденья фонарь, протянул ему. Включив его, Бен-Ами обвел взглядом сидящих на заднем сиденье.
      — Отлично! — сказал он и кивнул, довольный осмотром. — Настоящие бродяги... Если нас остановят, переходите на арабский и несите всякий вздор про свои любовные похождения. Усвоили?
      — Аминь! — произнесли Серый, Черный и Красный. Оранжевый ударился в рассуждения.
      — Талмуд говорит, что ложь — это грех, — заявил он. — Дайте мне красотку, тогда еще посмотрю!
      — Заткнись! — оборвал его Иаков, даже не улыбнувшись.
      — Что заставило вас приехать сюда? — спросил офицер Моссад.
      — Безрассудство! — ответил Бен-Ами. — Один из наших людей в Вашингтоне связался с нами спустя час, как вы покинули Хеврон. Его информация касается американца. Конгрессмена, ни больше ни меньше. Он здесь. Внедрился в ряды террористов, действует под прикрытием... Можете себе представить'
      — Если это не деза, — произнес водитель, сжимая руль, — то все слухи о некомпетентности американских спецслужб, что мне доводилось слышать, истинная правда. Ведь если его схватят, разразится грандиозный скандал. Едва ли американцы пойдут на такой риск...
      — Уже пошли. Он здесь.
      — Где конкретно?
      — Этой информацией мы пока не располагаем.
      — А какое отношение к нему имеем мы? — спросил Иаков. — Какой-то придурок, пусть и американец. Кто он такой?
      — Большая шишка, коллега, как ни жаль вас разочаровывать, — отозвался Бен-Ами. — И мы обязаны оказать ему необходимую помощь.
      — С чего это? — Иаков покачал головой. — Хотелось бы знать почему.
      — А потому, что Вашингтон, во-первых, понимает, какому риску он себя подвергает, во-вторых, отдает себе отчет о катастрофических последствиях этой акции в случае его провала. Поэтому и отгородился от него. Конгрессмен действует сам по себе. И если его заграбастают, к правительству он обратиться не сможет, поскольку его не признают, то есть не вправе признать. Он здесь в качестве частного лица.
      — Не совсем, — сказал Иаков. — Если американцы не в состоянии помочь ему, почему это должны делать мы?
      — Потому что ему никогда не позволили бы сюда приехать, не будь кто-то наверху уверен в том, что он способен на экстраординарные действия.
      — Но все-таки, почему этим должны заниматься мы? У нас своей работы хватает. Каким образом выбор пал на нас?
      — Вероятно, мы можем сделать то, на что не способны другие.
      — Но ведь это сулит большие неприятности! Я бы даже сказал, политическую катастрофу! — воскликнул водитель. — Вашингтон заваривает кашу, а расхлебывать ее оставляет нам. О чем думает проарабское лобби в Госдепе США? Вы только представьте! Он терпит поражение, мы оказываемся неспособными вытащить его, и вот, пожалуйста, во всем виноваты евреи. Еще одного Христа распяли, условно говоря.
      — Позвольте! — прервал его Бен-Ами. — Вашингтон не сваливает это дело на нас, поскольку ни одной живой душе неизвестно, что мы в курсе. Мы не засветимся даже в том случае, если наши усилия увенчаются успехом. Мы всего-навсего предоставляем кое-какие услуги, когда в этом возникает необходимость.
      — Вы так и не ответили мне! — Иаков начал терять терпение. — Почему именно мы?
      — Объяснил как нельзя лучше. Только вы, молодой человек, не слушали меня, ваша голова, похоже, забита не тем. Я сказал, мы делаем то, что делаем, потому, что способны кое-что сделать. Хотя гарантий не даем. Не забывайте о двухстах тридцати шести несчастных, которых держат в заложниках. Уж их-то страдания должны быть вам понятны, ибо наш народ страдал, как ни один другой! Среди заложников ваш отец, человек, представляющий для Израиля немалую ценность. Если у этого конгрессмена есть какой-либо шанс освободить заложников, мы просто обязаны сделать все от нас зависящее, чтобы помочь ему, независимо от того, увенчаются наши действия успехом или нет. Для начала мы должны найти его.
      — Да кто он такой, в конце концов? — спросил водитель. — Американцы, они что, держат в тайне его имя и фамилию?
      — Да нет, отчего же! Его фамилия Кендрик... Автомобиль резко дернулся, Бен-Ами оборвал фразу на полуслове. Реакция моссадовца оказалась настолько бурной, что машина едва не развернулась поперек дороги.
      — Эван Кендрик? — переспросил он.
      Справившись с потрясением, он взял себя в руки. Машина пошла ровнее, однако у него в глазах по-прежнему плескалось изумление.
      — Да, — сказал Бен-Ами.
      — С ума сойти! «Группа Кендрика»...
      — Что еще за группа? — Иаков бросил на моссадовца удивленный взгляд.
      — Фирма, которую он в свое время открыл здесь.
      — Его досье вышлют из Вашингтона сегодня вечером, — добавил Бен-Ами. — У нас оно будет утром.
      — Вам оно ни к чему, — заметил моссадовец. — Кстати сказать, у нас имеется досье на него, столь же внушительное, как и Моисеевы скрижали. И еще есть Эммануил Вайнграсс. Хотя было бы лучше, если б мы его не знали.
      — Я не улавливаю связи...
      — Не сейчас, Бен-Ами. На установление связи уйдет несколько часов и немеренное количество вина. Вот такой этот Вайнграсс!
      — А если короче?
      — Короче не значит яснее. Определенно могу сказать одно: если Кендрик здесь, значит, его возвращение имеет непосредственное отношение к событиям четырехлетней давности — взрыву, унесшему жизни более чем семидесяти мужчин, женщин, детей. Все они были как бы его семьей. Надо знать Кендрика, чтобы понять это.
      — Вы знакомы с ним? — Бен-Ами подался вперед. — Вы в самом деле знаете его?
      — Не скажу, что очень хорошо, но достаточно, чтобы его понимать. Тот, кто знает Кендрика лучше чем кто бы то ни, было, — это Эммануил Вайнграсс, питающий к нему отцовские чувства, собутыльник, исповедник, советчик, гений, лучший друг.
      — Человек, которого вы совершенно очевидно не одобряете, — вмешался Иаков, сверля взглядом моссадовца.
      — Это еще мягко сказано! — кивнул тот. — Но отрицать его значение не имею права. Хотел бы, но не могу...
      — Этот Вайнграсс представляет интерес для Моссад? — спросил Бен-Ами.
      Моссадовец явно смутился. Интуитивно понизив голос, ответил:
      — Мы использовали его в Париже. — Он проглотил комок в горле. — Вайнграсс вращается в самых разных кругах, знаком с огромным количеством людей. В общем, как ни неприятно это признавать, он был нам весьма полезен. С его помощью нам удалось выследить террориста, взорвавшего кошерный ресторан на улице Дю Бак. Проблему мы, разумеется, решили сами, но какой-то кретин посвятил его во все дела. Глупо, крайне глупо! Он, этот пройдоха, сумел извлечь из имеющихся у него сведений выгоду. — Моссадовец покачал головой, крепче сжал руль. — Позвонил нам в Тель-Авив, сообщил информацию, предоставил, короче, данные, позволившие предотвратить еще пять взрывов.
      — Спас столько человеческих жизней, — задумчиво произнес Иаков, — а вы тем не менее им недовольны.
      — Знали бы вы, что он за человек! Трудно принимать всерьез семидесятидевятилетнего бонвивана, разгуливающего по Елисейским полям в компании одной, а то и двух юных моделей, которых он одевает в самых дорогих бутиках на выручку от компании Кендрика.
      — А вам-то какое дело? — удивился Бен-Ами.
      — А нам он присылает счета за обеды и ужины в дорогущем ресторане «Серебряная башня»! Три тысячи, четыре тысячи шекелей — это как, по-вашему? Но оплачиваем, так как время от времени он снабжает нас ценной информацией. Как-то раз он оказался свидетелем события, когда мы, так сказать, взяли ситуацию под контроль. Забыть об этом он не дает, ибо напоминание приходит каждый раз, когда регулярные выплаты задерживаются.
      — Похоже, он имеет на это право, — пожал плечами Бен-Ами. — Как агенту Моссад, действующему на территории другой страны, вы просто обязаны предоставлять ему прикрытие.
      — Мы попали в безвыходное положение, вот и все. И это еще только цветочки.
      — Прошу прощения? — не понял Иаков.
      — Если кто и способен найти Эвана Кендрика в Омане, так это Эммануил Вайнграсс. Как только доберемся до Маската, позвоню из штаб-квартиры в Париж. Будь неладен этот Вайнграсс!

* * *

      — Сожалею, — сообщил оператор коммутатора отеля «Пон-Руайяль» в Париже. — Мсье Вайнграсс уехал на несколько дней. Однако он оставил номер телефона в Монте-Карло...
      — Очень жаль, — таковы были слова оператора «Эрмитажа» в Монте-Карло, — но мсье Вайнграсс отправился ужинать в «Отель де Пари», что напротив казино.
      — Вы не могли бы дать его номер?
      — Ну конечно! — с энтузиазмом проговорила дама. — Мсье Вайнграсс такой замечательный человек. Сегодня после чая он одарил нас всех цветами! Изумительный человек. Вот его номер...
      — Сожалею, — ответил сладкий голос оператора в «Отель де Пари» — Мсье Вайнграсс оставил сообщение, что вечер, по крайней мере ближайшие пару часов, он проведет за игорным столиком под номером одиннадцать в казино. Он просил передать, что все, кому он понадобится, должны обращаться к Арману. Номер...
      — Крайне жаль, — сказал Арман, доверенное лицо Вайнграсса в «Казино де Пари» в Монте-Карло, — но великолепному мсье Вайнграссу и его прекрасной даме сегодня не сопутствовала удача, поэтому он отправился в пляжное казино, заведение, конечно, не слишком высокого класса, но крупье там вполне сведущие. Французы, разумеется, не итальянцы. Спросите Луиджи. Он хоть и полуграмотный, этот уроженец Крита, но обожает мсье Вайнграсса и найдет его для вас. И, пожалуйста, передайте мсье Вайнграссу мои наилучшие пожелания и еще скажите, что я с нетерпением жду его здесь, когда фортуна будет к нему благосклонна. Вот номер.
      — Ну разумеется! — воскликнул некий Луиджи, не скрывая своей радости. — Мой лучший друг! Синьор Вайнграсс, мой израильский брат... Он говорит на лучшем итальянском, словно это его родной язык. Он прямо перед моими глазами!
      — Попросите, пожалуйста, его к телефону. Будьте так любезны.
      — Синьор, он очень занят. Дама синьора Вайнграсса вот-вот выиграет огромные деньжищи! Фортуну, синьор, спугивать нельзя.
      — Скажи этому ублюдку, чтобы взял трубку немедленно, иначе его израильская задница окажется в кипящем ослином молоке.
      — Синьор...
      — Делай как велят. Скажи ему, что на проводе Моссад.
      — Псих! — Луиджи положил трубку рядом с телефонным аппаратом и не спеша направился к игральному столу.
      Эммануил Вайнграсс, пожилой джентльмен с нафибренными самым тщательным образом усами, орлиным носом, который говорил о том, что среди его предков имеются аристократы, с зачесанными назад пышными седыми волосами, венчавшими его отлично вылепленную голову, стоял возле игрального стола среди беспорядочно циркулирующих по казино увлеченных процессом быстрого опускания денег людей.
      Созерцатель, скорее заинтересованный игроками, нежели игрой.
      Благодаря наряду — канареечно-желтому пиджаку и галстуку-бабочке в красную клетку — его нельзя было не заметить, и он знал, что в толпе по меньшей мере один человек наблюдает за ним.
      На первый взгляд это был неуемный, моложавый старик, желающий быть в центре внимания щеголь, обожающий все яркое. Те, кто был с ним знаком, знали и другое. Живые зеленые глаза — время не смогло погасить его горящий детской непосредственностью взгляд — выдавали в нем искателя приключений, не утратившего интерес к жизни.
      Он постоянно искал все новые увлечения, которыми хотел бы заняться, места, где мечтал бы побывать.
      Весьма эксцентричный чудак, эти слова готовы были сорваться с языка, но никому и в голову не приходило, насколько эксцентричным он мог быть. Это был артист и деловой человек, одновременно простой и сложный.
      Он всегда был самим собой и, к своей чести, сумел воспользоваться уникальным даром, позволяющим ему быть постоянно в игре, какой бы бессмысленной она ни казалась. И которая — увы! — в скором времени должна была для него закончиться Желательно, конечно, чтобы это произошло во сне.
      Однако оставалось еще немало радостей в жизни, какие ему хотелось испытать, пока позволяло быстро истекающее время Но он был реалистом. В его возрасте — ему вот-вот должно было стукнуть восемьдесят — уже многое раздражало, внушало опасения.
      Он взглянул на роскошную девицу рядом с ним за столом. Такая чувственная и такая безмозглая! Ну хорошо! Она согреет ему постель, возможно, он поиграет с ее грудями, а после заснет Меа maxima culpa.  О чем, собственно, он думал?
      — Синьор, — прошептал ему на ухо Луиджи. — Вас к телефону. Звонит человек, на мой взгляд, совершенно недостойный уважения.
      — Странная ремарка, Луиджи. Вот что я тебе скажу!
      — Он отозвался о вас непочтительно, дорогой вы мой друг и самый желанный гость. Если хотите, я поговорю с ним в оскорбительном тоне и слова найду обидные. Поверьте, он того заслуживает.
      — Не все меня любят так, как ты, Луиджи. Ну и что такого он сказал?
      — Я бы не осмелился повторить сказанное им при уважаемом крупье...
      — Он назвался?
      — Да. Сказал, что его зовут Маскад. Ей-богу, синьор какой-то ненормальный.
      — Все они такие, — буркнул Вайнграсс и поспешил к телефону

      Близился рассвет. Азрак бросил взгляд на посветлевшее небо, мысленно кляня себя, да и недотепу Иосифа тоже, за то, что у башни Кабритта повернули не в ту сторону, из-за чего потеряли несколько драгоценных минут.
      Укоротив по щиколотку тюремные штаны, они оторвали Рукава у рубах, и теперь, в предрассветных сумерках, вполне могли сойти за поденщиков из Ливана либо из Абу-Даби, надумавших спустить все заработанные реалы на шлюх и виски, доступных в одном веселеньком квартале Маската.
      Все трое находились возле служебного входа в больницу Вальят, менее чем в двухстах метрах от американского посольства.
      Справа от них узкий проулок вел в сторону авеню, где прямо за углом находились магазины и лавки с опущенными железными шторами. Торговля оказалась свернутой, едва лишь разразился кризис с заложниками.
      За воротами американского посольства циркулировали группы полусонных террористов-сосунков. Оружие оттягивало им руки и плечи, поэтому они еле двигались. Но все равно они выполняли то, что велит джихад.
      С первыми лучами солнца они всегда оживляются. Стоит только появиться зрителям, а те не заставят себя ждать. Нагрянет радио и телевидение. Так что эти ожесточившиеся сопляки менее чем через час начнут свое представление.
      Азрак внимательным взглядом обвел площадь перед воротами. Напротив, на ее северной стороне, вплотную друг к другу стояли три белых двухэтажных здания. Судя по всему, в них располагались какие-то конторы. На окнах шторы, свет не горит, а впрочем, это и не важно. Даже если там кто-то есть, все равно не услышит ни слова из того, что он скажет у ворот. Да и не опознают его, даже если известие о побеге уже достигло поста. Потому что пока еще не развиднелось. Но даже если и так, стрелять не станут, пока сведения не подтвердятся, так как последствия могут оказаться чудовищными.
      Площадь можно было бы назвать пустынной, если бы не горстка нищих на корточках возле стен посольства. Перед ними уже стояли наготове консервные банки для милостыни. Самые жалкие из них едва ли являлись шпионами султана или какого-либо иностранного государства, а вот про остальных такого с уверенностью сказать было нельзя. Азрак пристальнее вгляделся в оборванцев, ловя любое мимолетное движение, которое бы выдало в них людей, непривычных к многочасовому сидению в одном положении. Только человек тренированный, чьи мышцы способны выдержать подобное испытание, мог оставаться без движения сколь угодно долго. Ни один не пошевельнулся, ни один не потянулся размять ногу. Не доказательство, конечно, но о большем Азрак и не мог просить Азрак поманил пальцем Иосифа, достал из-под рубахи пистолет марки «MAC-10» и протянул ему.
      — Я пошел, — сказал он. — Прикрой меня. Если заметишь что-либо подозрительное или если кто-то из нищих дернется, прими необходимые меры.
      — Иди. Я пойду следом за тобой и буду держаться в тени больничного здания, пробираясь от двери к двери по правой стороне. Я бью без промаха, так что, если замечу какое-то движение, одним нищим станет меньше!
      — Умерь свой пыл, Иосиф. Не открывай огонь без надобности. Мне жизненно важно связаться с теми, кто внутри посольства. — Азрак повернулся к Кендрику, который растянулся в тени на земле, поросшей жесткой, похожей на проволоку, травой возле стен больницы. — Слушай, Бахруди, — зашептал он — когда Иосиф доберется до здания на той стороне, следуй за ним, но, ради всего святого, старайся не привлекать к себе внимания. Иди медленно, останавливайся время от времени, чтобы почесаться или сплюнуть, и помни, по внешнему виду ты — бедняк, а своей осанкой бедняка не напоминаешь.
      — Будто я не знаю, — Эван старался лгать по возможности убедительно, ошарашенный сведениями о террористах. — У меня огромный опыт, поверь. И мне не менее твоего известно, как следует маскироваться под случайного прохожего.
      — Не знаю, что и думать, — сказал Азрак. — Не понравилось мне, как ты прошел мимо мечети Завави в то время, когда муллы и муэдзины собирались на молитву. Должно быть, жизнь в европейских столицах сильно изменила тебя.
      — Можешь доверять мне, — холодно произнес Кендрик. Он понимал, что должен вести себя в соответствии с восточными понятиями о силе воли. Только сдержанная реакция на любые замечания могла сойти за искренность. Будь спокоен, и люди поймут, что ты не лжешь! Однако долго демонстрировать свои актерские способности ему не пришлось: Азрак широко улыбнулся. Впервые Эван видел улыбку на его лице, открытую, неподдельную улыбку человека, называвшего себя Синим.
      — Я верю тебе, — сказал Азрак, кивнув. — Валялся бы бездыханным в пустыне, если бы не ты... Спасибо, Амаль Бахруди. А теперь не выпускай меня из виду. Пойдешь только туда, куда я укажу.
      Синий повернулся и зашагал через лужайку перед больницей в сторону посольства. Через пару секунд Иосиф, как и велел ему Азрак, бросился вправо, пересек узкую улочку и оказался под прикрытием густой тени, отбрасываемой массивным зданием, стоявшим на площади. Как только Азрак, неспешной походкой направлявшийся к воротам посольства, появился в поле зрения, Иосиф метнулся за угол здания.
      Последнее, что видел Эван, был смертоносный «MAC-10», автоматический пистолет в левой руке начальника караула. Он понял, что настало время действовать. В какой-то момент ему отчаянно захотелось оказаться в Колорадо, к юго-западу от Теллурида, в горах, вдали от суетного мира, в гармонии с природой. Но нахлынули воспоминания. Жуткая картина заслонила собой все остальное. Чудовищный взрыв. Дым. Рушатся стены.
      Пронзительные крики смертельно раненных детей. Женщины, молодые матери, объятые ужасом. Крики, стоны, вопли. Мужчины, бессильные что-либо сделать... Мужья, отцы, братья... И тонны камней, летящих им на головы. И внезапное осознание того, что здесь, среди этих камней, их всех ждет смерть по вине Махди.
      Эван поднялся, стараясь дышать как можно глубже, направился к площади. Дошел до северной стороны, остановился возле закрытой железными ставнями витрины лавки, почесал в затылке, сплюнул.

* * *

      — Женщина была права, — прошептал темнокожий араб в европейского покроя платье, подглядывающий через щель в забитом досками окне на этаже дома, бывшем всего двадцать два дня назад маленьким уютным кафе, где подавали отличный кофе с кардамоном, пирожные и фрукты. — Тот, который постарше, прошел так близко, что можно было дотронуться до него! Я даже дышать боялся.
      — Тише! — сказал другой мужчина в арабском одеянии. — Этот идет... Ну, который американец. Верзила... На востоке такие не водятся. Рост сослужит ему плохую службу.
      — И не только рост. Ему точно не выжить.
      — Кто он? — Мужчина в арабском платье говорил так тихо, что его едва было слышно.
      — Нас об этом не поставили в известность. Он рискует своей жизнью ради нас, вот это главное. Мы должны слушать женщину. Таков приказ. А она велела следить за ними, — продолжил араб, одетый как европеец. — Прочесать порт, проверить каждую лодку, установить патрули на дорогах, ведущих на север и на юг, и даже здесь, хотя здесь их совсем не ждали. Надо связаться с ней и сообщить, что наименее ожидаемое свершилось. А после позвони другим и дай им знать, что наблюдение можно закончить.
      — Хорошо. — Человек, одетый в джелабу, кивнул и направился в глубь кафе. Внезапно он остановился и повернулся к своему коллеге: — А что нам делать потом?
      — Женщина скажет тебе. Торопись! Один террорист уже у ворот. Подзывает жестами кого-то. Так вот куда они собираются попасть. На территорию посольства.
      Азрак схватился за железные прутья ограды. Солнце скоро встанет Темнота растворится под яростными лучами жаркого светила Скоро, очень скоро. В Маскате всегда так. Переход от тени к свету, точно взрыв. Мгновение — и вот уже город залит слепящими лучами.
      — Скорее! Да обратите же на меня внимание, идиоты несчастные! Враги повсюду... Следят, вынюхивают, ждут удачного момента, чтобы наброситься, а я стою здесь, представляю собой добычу небывало желанную. Кто-то должен связаться с Бахрейном, связаться с Махди! Ради Аллаха, выйдет кто-нибудь сюда? Я не могу говорить громче!
      Наконец его заметили. Какой-то юнец в заляпанной грязью форме неохотно отошел от группы пятерых охранников, привлеченный необычным типом, прильнувшим к железным воротам. По мере того как он приближался, шаги его становились все быстрее, выражение лица менялось. Озадаченность уступила место открытому изумлению.
      — Азрак! — воскликнул он. — Неужели это ты?
      — Тише! — прошептал Синий, замахав на него руками. Подросток был одним из тех, кого Азрак обучал основам обращения с автоматическим оружием, и, насколько он помнил, не самый лучший ученик, как, впрочем, и все остальные, кого он посвящал в тонкости военной науки.
      — Мне говорили, ты на секретном задании, говорили, мы должны просить всемогущего Аллаха ниспослать тебе сил!
      — Меня схватили...
      — Хвала Аллаху!
      — За что?
      — За то, что перерезал глотку неверным!
      — Я бежал...
      — И даже никого не убил? — В голосе юнца прозвучало разочарование.
      — Они все мертвецы, — устало сказал Синий. — А теперь слушай меня...
      — Хвала всемогущему Аллаху!
      — Во имя Аллаха, замолчи! Замолчи и слушай меня. Я должен проникнуть внутрь, немедленно. Отправляйся к Зайе Ятим или Абиаду — беги так, словно от этого зависит твоя жизнь...
      — Моя жизнь ничто!
      — Зато моя кое-что представляет, дьявол тебя разрази! Приведи сюда кого-либо с инструкциями. Живо!
      Азрак ожидал ответа. Сердце глухими ударами билось в груди, кровь пульсировала в висках. Он смотрел в светлеющее небо. Скоро, очень скоро лучи восходящего солнца зальют светом эту ничтожно малую часть мира. И это будет означать для него конец. Он не сможет больше бороться с теми, кто разрушил его жизнь, отнял у него детство, обагрив его кровью, погубил их с сестрой родителей в адском огне перестрелки, устроенной израильскими убийцами.
      Воспоминания, такие ясные, болью отозвались в его душе. Отец, тонкий, умный, талантливый человек, изучавший медицину в Тель-Авиве, пробыл там всего три года — руководство медицинского колледжа сочло, что ему достаточно быть просто фармацевтом, а его место больше подойдет еврею-иммигранту. Обычная практика. Не пускать арабов в престижные отрасли — такова политика Израиля. Время шло, отец практиковал — он был единственным «доктором» в деревне на Западном берегу Иордана. Проверяющая правительственная комиссия оказалась горсткой дилетантов. Один из проверяющих накропал жалобу. Аптеку закрыли.
      «Наша жизнь и так бедна событиями и безрадостна, так когда же нам позволят прожить ее достойно?» — таковы были горькие слова отца.
      Ответ пришел от дочери по имени Зайя и сына, который стал Азраком. Террористом. Израильская Комиссия по делам арабов на Западном берегу реки Иордан сделала очередной ход. Отец был объявлен бунтовщиком. Семье велели покинуть деревню.
      Они отправились на север, в сторону Ливана, туда, где нашлось бы место для них. Во время мучительных поисков они остановились в лагере беженцев под названием «Шатила».
      Скрытые за низкой каменной оградой, брат с сестрой стали свидетелями кровавых событий, развернувшихся в лагере. Пулеметные очереди, пули, косящие людей, реки крови, бездыханные тела отца и матери. Действия израильтян были одобрены кем-то сверху. Сердца детей ожесточились.
      Так Зайя Ятим, хрупкая девушка, стала холодным расчетливым стратегом, а ее брат, известный всему миру под именем Азрак, — лидером террористов.
      Воспоминания Азрака были прерваны появлением человека, спешащего к воротам со стороны здания посольства.
      — Синий! — Это был Абиад. Не узнать его темноволосую с белыми прядями голову было невозможно. — Во имя Аллаха, что случилось? Сестра вне себя от беспокойства, но выйти не может. Сам понимаешь, в такой час, женщина, да еще рядом с тобой — это привлечет слишком много внимания, — взволнованным шепотом говорил он. — Соглядатаи повсюду! Что произошло с тобой?
      — Поговорим, когда мы попадем внутрь. Сейчас нет времени.
      — Мы? Ты сказал «мы»?
      — Я, Иосиф и еще один человек, называющий себя Бахруди, он явился от самого Махди. Послушай, мы теряем время. Как нам пробраться?
      — Господь Всемогущий! Махди!
      — Умоляю, Абиад!
      — Восточная стена, примерно сорок метров от южного угла, там старая сточная канава.
      — Знаю. Мы над ней славно потрудились... Пройти можно?
      — Если пригнуться и осторожно пробираться ползком, в общем, можно. Там есть проход.
      — Под тремя огромными валунами посреди потока, — кивнул Азрак. — Пришлите кого-нибудь туда. Мы постараемся успеть до первых лучей.
      Террорист, который был известен всем под кличкой Синий, отошел от ворот и, постепенно ускоряя шаг, направился вдоль стены к южной ее оконечности. Быстро обогнув угол, он остановился. Глаза прочесали площадь, магазины на замках и засовах. Иосиф тихо свистнул, и через секунду человек по имени Амаль Бахруди появился из узкого проулка между зданиями. Стараясь по-прежнему держаться в тени, он бросился туда, где стоял Иосиф. Азрак махнул влево, указывая на едва различимую дорогу вдоль посольской ограды. Впереди был пустырь, заваленный камнями, среди которых пробивалась редкая трава. Вдали, там, где горизонт уже вспыхнул огнем, виднелась береговая линия Оманского залива. Один за другим беглецы в порванных тюремных робах и жестких кожаных сандалиях бежали по дороге, словно спасаясь от вот-вот готового их настигнуть солнца. Азрак первый достиг небольшого мыса над бушующими волнами. С редкостным проворством новоявленный лидер террористов начал спускаться вниз по огромным валунам, время от времени останавливаясь, чтобы указать на площадки, поросшие зеленым мхом, где человек мог с легкостью потерять равновесие и рухнуть на острые камни внизу. Менее чем через минуту они достигли причудливо изогнутой извилины у подножия небольшой скалы, где множество камней преграждали путь воде. Посреди потока находились три массивных валуна, под ними у самой кромки воды виднелось отверстие не меньше метра шириной, своего рода пещера, беспрестанно атакуемая яростными волнами.
      — Вот она, — воскликнул Азрак. Радость и облегчение прозвучали в его голосе — Я знал, что сумею найти!
      — А что это? — крикнул Кендрик, стараясь перекричать шум воды.
      — Древняя сточная канава, — ответил Синий. — Построенная несколько веков назад канализация, для обслуживания которой рабы поднимали наверх морскую воду.
      — Отверстие было прорублено прямо в скале?
      — Нет, Амаль. Русло чуть изменили, наклонили валуны, об остальном позаботилась природа. Акведук наоборот, если угодно. Подъем здесь крутой, но, поскольку кто-то же строил его, под водой имеются выступы для ног — ног рабов. Они подойдут и для наших палестинских ног, так?
      — А как мы попадем туда?
      — Сквозь воду. Если Иисус мог ходить по воде, самое меньшее, на что способны мы, так это пройти сквозь воду. Пошли. Вперед...

* * *

      Энтони Макдоналд, тяжело дыша и обливаясь потом, поднимался по внешней шаткой лестнице, закрепленной на стене старого склада в районе порта. Скрип ступеней под его немалым весом сливался с обычным шумом, царящим в такой час в этой части города. Первые лучи солнца позолотили воды залива, разрезаемые небольшими яликами и старыми траулерами, отправляющимися за обычным дневным уловом. Патрульные суда сигналами приказывали им остановиться для тщательного досмотра.
      Тони велел водителю развернуться и возвращаться в Маскат. Машина гнала без габаритных огней. Включить их снова Тони счел возможным лишь тогда, когда показались уличные фонари. Он понятия не имел, куда направляются три беглеца и где намерены скрываться днем от полиции, прочесывающей город. Он мог предположить лишь то, что один из них крайне нежелательный агент Махди, и встречаться с ним у Тони пока не было ни малейшего желания. Сначала надо кое-что выяснить, соединить концы с концами, а уж потом искать встречи с молодым честолюбцем.
      Существовало в городе одно место, куда он мог отправиться, и был один человек, с которым он мог встретиться без опасения быть увиденным. Наемный убийца, слепо выполняющий поручения за деньги, отродье, которое и человеком-то нельзя назвать, заключавший сделки с потенциальными клиентами на самых грязных, самых темных улочках сомнительного квартала в районе порта. Место, где он живет, знали лишь те, кому необходимо было это знать.
      Последний лестничный пролет, последняя ступенька. Тони в ужасе отпрянул, когда внезапно, безо всякого предупреждения дверь на смазанных жиром петлях резко распахнулась, отлетев к стене, и полуголый убийца с ножом в одной руке и пистолетом в другой подскочил к нему. Широкое лезвие вонзилось Тони в горло, висок обожгло холодом дулом пистолета.
      Боясь вздохнуть, англичанин схватился обеими руками за шаткие перила, чтобы не скатиться вниз по лестнице.
      — Это ты! — Тощий, с впалыми щеками убийца убрал пистолет, однако нож по-прежнему вжимался в горло Тони. — Зачем пришел? Тебе здесь не место. Сюда никто не должен приходить. Слышишь, никто!
      Судорожно глотнув воздуха. Тони, не в силах совладать с дрожью, просипел:
      — Если бы не крайняя необходимость, я бы никогда не появился здесь. Это так, для ясности.
      — Ясность! Мне ясно одно: меня надули! — сказал убийца — Я убил сына торговца, то же могу сделать и с тобой. Девчонке, как было уговорено, располосовал лицо и бросил на улице с задранной до головы юбкой. А меня надули!
      — Никто не собирался.
      — И все-таки надули!
      — Я помогу тебе с этим разобраться. Нам надо поговорить. Дело крайне важное, я уже сказал.
      — Говори здесь. Внутрь нельзя. Никому нельзя!
      — Хорошо. Если позволишь мне выпрямиться и не держаться за эти древние перила, опасаясь в любой момент распрощаться с моей дорогой...
      — Говори!
      Тони переступил с ноги на ногу, достал из кармана носовой платок и вытер мокрый лоб.
      — Мне необходимо связаться с теми, кто сейчас заправляет в посольстве. Постольку поскольку сами они выйти не могут, к ним должен отправиться я.
      — Это слишком опасно, особенно для того, кто проведет тебя, ведь ему придется остаться снаружи. — Убийца на секунду убрал нож, но лишь затем, чтобы, вывернув руку, упереться острием в основание шеи англичанина. — Поговори с ними по телефону. Как это делают обычно.
      — То, что я должен сказать, точнее, спросить, не телефонный разговор... Мои слова должны услышать только определенные люди. И только я имею право услышать их ответ.
      — Я дам тебе номер телефона, который нигде не зарегистрирован.
      — Если он есть у тебя, значит, у других он тоже имеется. Я не имею права рисковать. И я должен попасть на территорию посольства.
      — С тобой не договоришься, — хмыкнул убийца-псих. У него подергивалось левое веко. Зрачки были чересчур расширены. — И почему мы такие требовательные?
      — Потому что я чертовски богат, а ты нет. Тебе необходимы деньги для твоих экстравагантных, для твоих привычек.
      — Ты оскорбил меня. — Глаза наемного убийцы налились кровью, однако ему хватило ума не слишком повышать голос, чтобы ненароком не привлечь внимания проходящих мимо рыбаков и портовых докеров.
      — Я просто говорю то, что есть. Сколько?
      Убийца закашлялся, убрал нож и вперил пристальный взгляд в своего постоянного клиента, бывшего и настоящего благодетеля.
      — Это будет стоить очень дорого Дороже, чем раньше.
      — Я готов к разумному увеличению суммы, не чрезмерному, заметь, а разумному. У нас всегда найдется работа для тебя.
      — Сегодня утром на десять утра в посольстве запланирована пресс-конференция, — прервал его убийца, находящийся под наркотическим кайфом. — Как обычно, писаки и телевизионщики, которых пропустят внутрь, будут отобраны в самый последний момент. Их имена выкрикнут из-за ворот. Приходи туда и оставь мне телефон, по которому с тобой можно связаться. Часа через два я скажу тебе, под каким именем ты попадешь в посольство.
      Тони назвал телефон своего номера в отеле.
      — Так сколько же придется выложить за удовольствие? — спросил он.
      Убийца опустил нож и назвал сумму в оманских риалах, эквивалентную трем тысячам английских фунтов стерлингов или приблизительно пяти тысячам американских долларов.
      — Большие расходы, пойми, надо умаслить тех, кому грозит неминуемая расправа, если их заподозрят.
      — Это неслыханно! — возмутился Макдоналд.
      — Не хочешь — не надо.
      — Ладно, согласен, — кивнул англичанин.

* * *

      Калейла мерила шагами комнату, время от времени бросая взгляды на телефонный аппарат. В свои тридцать два года она бросала курить шесть раз, а вот теперь курит одну сигарету за другой. Позвонить она не может. Только не из дворца Ее и так уже засекли. Будь проклят этот сукин сын!
      Энтони Макдоналд, ничтожество, алкоголик чей-то шпион. Он неплохо поработал. Вот только ее так легко не одолеть — спасибо подружке по комнате в Радклиффе, которая теперь жена султана с ее легкой руки. Калейла познакомила лучшую подругу с приятелем-арабом много лет тому назад в Кембридже, что в штате Массачусетс.
      Боже, до чего тесен мир, а судьбы людей так похожи! Мать, родом из Калифорнии, встретила отца, студента по обмену из Порт-Саида, когда оба оканчивали университет в Беркли. Она, египтолог, он, работающий над докторской диссертацией по западной цивилизации, — оба мечтали об академической карьере. Они полюбили друг друга, стали мужем и женой. Блондинка из Калифорнии и смуглолицый египтянин.
      Ко времени рождения Калейлы шок бабушек и дедушек, не лишенных расовых предрассудков, немного прошел, обе стороны обнаружили, что ребенок для них важнее чистоты крови. Барьеры пали, сметенные любовью. Четыре пожилых человека, две четы, поначалу принявшие друг друга в штыки, позабыли о культурных, расовых и исповедальных различиях и обратили все свое внимание, всю свою любовь на ребенка и осознали наконец, сколько радости может дать общение с ним. Они стали неразлучны, банкир и его жена из Сан-Диего и богатый экспортер из Порт-Саида со своей единственной женой арабкой.
      «Что я делаю?» — Калейла покачала головой. Сейчас не время вспоминать прошлое, настоящее — вот что должно занимать все ее мысли. Однако думать о прошлом было необходимо. Груз свалившихся на нее проблем оказался слишком велик, ей понадобилось несколько минут, чтобы забыться, подумать о себе и о тех, кого любит, попытаться понять, почему в мире столько ненависти. Имелась и еще одна причина, куда более существенная. Калейла вспомнила один из многочисленных семейных ужинов. Лица и слова всплывали в памяти помимо ее воли, она помнила, какое впечатление произнесенные слова произвели тогда на нее, восемнадцатилетнюю девушку, отправляющуюся учиться в Америку.
      — Монархи, когда-то правившие государствами, были не так уж богаты, стоит заметить, к их чести, — сказал в тот вечер отец, когда вся семья, включая всех дедушек и бабушек, собралась за столом — Они понимали то, чего современные лидеры государств признавать не желают или не в состоянии. Кто-то, правда, пытается воскресить практику передачи власти по наследству, хотя не слишком верит в то, что такие идеи получат поддержку.
      — Что до меня, молодой человек, — проговорил банкир из Калифорнии, — я ничего не имею против монархии. С правым уклоном, разумеется.
      — История говорит, что браки заключались исходя из политических решений соединить враждующие народы в одну семью. При личном знакомстве — ужины, танцы, охота — трудно сохранять стереотипы, не так ли?
      Люди, сидящие за столом, переглянулись, лица осветились улыбками, легкие кивки были ответом на его слова.
      — Однако подобная практика не всегда оказывалась действенной, не в пример нашей семье, — заметил экспортер из Порт-Саида. — Я не знаток, конечно, но, насколько мне известно, даже в таких случаях вспыхивали войны, семьи враждовали между собой, амбиции мешали договориться.
      — Ты прав, отец, но без этой практики, боюсь, было бы еще хуже. Много, много хуже.
      — Не желаю быть средством решения геополитических проблем! — рассмеялась мать Калейлы.
      — Что касается наших отношений, дорогая, то здесь за нас все решили родители. Тебе не приходило в голову, как выиграли они от нашего с тобой союза?
      — Единственная выгода для меня — это очаровательная юная леди, моя внучка, — сказал с улыбкой банкир.
      — Ты можешь много потерять, мой друг. Она собралась в Америку, — усмехнулся экспортер.
      — А что думаешь ты, моя дорогая? Чудесное приключение для тебя, не правда ли?
      — Ну что ты, бабушка, ведь я уже навещала вас с дедушкой и побывала в нескольких городах.
      — В этот раз все будет иначе, милая.
      Калейла не помнила, кому принадлежали эти слова, но именно они обозначили начало крайне странной главы ее жизни.
      — Теперь ты будешь жить там.
      — Не могу дождаться.' Все так добры ко мне, столько внимания, столько любви.
      Сидящие за столом снова переглянулись Воцарившуюся ненадолго тишину нарушил банкир.
      — Ты не всегда будешь чувствовать, что тебя любят, — тихо произнес он. — Порой будет казаться, будто вокруг одна ненависть, и это не сможет не ранить тебя.
      — Трудно в это поверить, — возразила тогда она, полная надежд.
      Банкир бросил короткий взгляд в сторону своего зятя, в его глазах промелькнула боль.
      — По правде говоря, и мне в это верилось с трудом когда-то. Помни одно, детка, как только возникнут проблемы или почувствуешь, что тебе тяжело, позвони, и я прилечу первым же рейсом.
      — Ах, дедушка, вряд ли я стану тревожить тебя!
      Она и не тревожила его, хотя порой была близка к тому, чтобы сделать это, однако не позволяла гордость.
      Черная арабка!.. Это было первое знакомство с ненавистью. Не слепой, иррациональной ненавистью толпы, собирающейся на улицах, трясущей плакатами, выкрикивающей угрозы невидимому врагу, находящемуся за много миль от них. Нет, это были молодые люди, вроде нее самой, из разношерстной коммуны студентов, проходящие обучение, отдыхающие, где каждый — личность, с момента поступления, на всем протяжении пребывания в университете и до кульминационного момента — получения диплома. Все заняты одним делом, но каждый идет к цели сам. Даже на игровой площадке, во время игры, где их совместные действия служат общей цели, они не сливаются в толпу роботов.
      Но в ней не видели личность. Она словно перестала существовать как человек, став мишенью для расовых нападок. Грязная арабка, хитрая арабка, кровожадная арабка — арабка, арабка, арабка... Это сводило с ума. Она стала затворницей, предпочитая уединение в своей комнате развеселым вечеринкам. Она неизменно отклоняла предложения подружек отправиться повеселиться. Двух раз было достаточно.
      По правде говоря, и первого раза было более чем достаточно. Она как раз собралась в дамскую комнату попудрить носик, когда путь ей преградили два студента, два еврея, если придерживаться всех деталей, то евреи американские.
      — Говорят, вы, арабы, не пьете! — выкрикнул один подвыпивший студент.
      — Каждый поступает так, как считает нужным, — возразила она.
      — А еще я слыхал, вы, арабы, мочитесь прямо на землю у себя в палатках, — выкрикнул другой, ухмыляясь.
      — Боюсь, тебя дезинформировали, мы крайне брезгливы. А теперь могу я пройти?
      — Нет, не можешь! Кто знает, что ты оставишь после себя на сиденье унитаза. А у нас, кстати, имеется кое-чего для тебя, поняла намек, арабка?
      Переломный момент, однако, наступил в конце второго семестра. Она делала успехи на курсе одного весьма уважаемого профессора, еврея по национальности, и была отмечена им как лучшая ученица. В качестве приза, вручавшегося ежегодно, оказалась написанная им книга с его автографом. Многие сокурсники, евреи и неевреи, подошли поздравить ее, а когда она покинула здание и направилась по тенистой аллее к корпусу, где находилась ее комната, путь ей преградили трое неизвестных в масках
      — Как ты этого добилась? Пригрозила взорвать его дом?
      — Может, прирезала его детей острым арабским кинжалом?
      — Нет, она пожаловалась на него Арафату!
      — Мы преподадим тебе урок, ты, черномазая арабка!
      — Если книга так много значит для вас, заберите.
      — Оставь ее себе, арабка.
      Ее изнасиловали. «Это за Мюнхен». — «Это за детей в Голанском кибуце». — «Это за моего двоюродного брата, которого вы, мерзавцы, убили в Ашдоде!» Их целью не было получить физическое удовлетворение. Они хотели унизить, раздавить, выплеснуть злость и ярость, наказать «арабку».
      Кое-как, едва ли не ползком, ей удалось добраться до своей комнаты. И вот тогда в ее жизни появился очень важный человек. Роберта Олдридж, бесценная Бобби Олдридж, яростная противница расовых предрассудков, член весьма уважаемой в Новой Англии семьи.
      — Подонки! — прокричала она в распахнутое окно.
      — Не надо! Только не говори о случившемся никому, — умоляла ее юная египтянка. — Ты не понимаешь.
      — Не беспокойся, детка. Мы в Бостоне любим повторять одну пословицу каждый получит по заслугам. И будь уверена, эти сукины дети свое получат, даю тебе слово!
      — Нет! Они сделают это снова, они все равно ничего не поймут! У меня нет ненависти к евреям. Моя лучшая подруга — мы дружим с детства — дочь раввина, одного из ближайших коллег отца. Я не питаю к евреям ненависти Они утверждают, что это так, поскольку для них я всего лишь грязная арабка. Но я не ненавижу! Моя семья не такая. Мы ни к кому не питаем ненависти.
      — Постой-ка, я ничего о евреях не говорила, ты сама об этом упомянула. Я назвала их сукиными детьми, а это понятие интернациональное, это я так, к слову.
      — Я не в силах оставаться здесь! Не могу. Я уеду.
      — Глупости! Для начала ты отправишься к моему врачу — он хорошо знает свое дело, а после переедешь ко мне. Черт, за два года, что я здесь учусь, такого я еще не видела
      «Слава Богу, Аллаху и всем остальным божествам, что смотрят на нас сверху. У меня есть подруга». Боль и ненависть тех дней заставили ее принять решение. Восемнадцатилетняя девушка знала, чему посвятит всю свою жизнь.
      Зазвонил телефон. Дверца в прошлое захлопнулась. Настоящее требовательно взывало к себе. Она подлетела к телефону и схватила трубку.
      — Слушаю.
      — Он здесь.
      — Где именно?
      — В посольстве.
      — О Боже' Что происходит? Что он делает?
      — Он там с двумя другими.
      — Трое? Их только трое? Не четверо?
      — Мы видели лишь троих. Один у посольства в толпе попрошаек. Разговаривал через ворота с террористами.
      — А американец? Где он?
      — С третьим. Они не высовываются. Выйти рискнул только один. Решения принимает он, не американец.
      — Вот как?
      — По-моему, он договаривался о том, как им пробраться внутрь.
      — Нет! — воскликнула Калейла. — Это невозможно! Остановите их! Остановите его!
      — Леди, такие приказы могут исходить только из дворца.
      — Такие приказы отдаю я. Вам это было сказано! Боже! Пробраться в тюрьму — это одно, а вот посольство... Ни в коем случае, там он появляться не должен. Отправляйтесь и схватите их, остановите их, убейте, если придется. Убейте его!

* * *

      — Скорей! — Мужчина в джелабе вернулся к своему коллеге, застывшему у наблюдательного пункта у заколоченного досками окна маленького ресторанчика, и снял с предохранителя свой пистолет. — Нам отдали приказ схватить их, остановить их, остановить американца. Убить его, если будем вынуждены сделать это.
      — Убить его? — Сотрудник дворца в изумлении повернул голову.
      — Таков приказ. Убить его!
      — Приказ опоздал. Они скрылись.

* * *

      "Степень защиты максимальная
      Перехват не засечен
      Приступайте".
      Человек раздраженно коснулся пальцами клавиатуры компьютера:
      «Я взломал коды доступа в Лэнгли. Дело не в ЦРУ, поскольку связи не наблюдается. Проблема в объекте. Он проник на территорию посольства! Он не сумеет выйти оттуда живым. Его раскроют. Одна-единственная реплика способна выдать его. Он отсутствовал слишком долго. Я испробовал все возможности, надежда крайне мала. Возможно, моя оргтехника и я слишком рано выносим приговор. Возможно, наш национальный Мессия просто глупец. Хотя каждый Мессия кажется глупцом и недоумком, пока не выяснится обратное. На это надеюсь, об этом молюсь».

      Трое совершивших побег из тюрьмы мужчин медленно продвигались в темноте по устланному булыжником руслу древней сточной канавы через проем в стене, к огороженному решеткой внутреннему двору посольства. Измотанные, в синяках и порезах, они наконец выбрались на ослепляюще яркий свет. Картина, представшая их глазам, была чудовищна. Если б мог, Эван Кендрик пожелал бы никогда не видеть того, что увидел. Во внутреннем дворе находилось шестьдесят или около того заложников. Их привели сюда умыться и получить скудный утренний паек. Уборная представляла собой ряд деревянных ящиков с дырками посередине. Мужчины и женщины оправлялись отдельно, разделенные лишь полупрозрачной занавеской, сорванной, вероятно, с одного из окон посольства. Деградация среди охранников, как мужчин, так и женщин, была полнейшая. Они смеялись и отпускали грязные шутки, глядя на то, как заложники корчатся, испытывая муки унижения. Распечатки с компьютерных принтеров служили им туалетной бумагой.
      На некотором отдалении заключенные выстроились в очередь перед тремя длинными низкими столами с выставленными на них металлическими тарелками, на которых лежали небольшие куски высохшего хлеба и сомнительной свежести сыр. Еще на столах стояли кувшины с грязновато-белой жидкостью, предположительно разбавленным козьим молоком, которое наливали пленникам в деревянные миски вооруженные охранники. Кое-кто из заложников отказывался от еды. Просьбы, если были слишком настойчивые, сопровождались ударом в челюсть или черпаком прямо по лицу.
      Внезапно внимание Кендрика, чьи глаза еще не совсем привыкли к яркому солнечному свету, привлек юный заложник, мальчишка лет четырнадцати — пятнадцати, который, размазывая по щекам слезы, набросился на одного из террористов
      — Грязные ублюдки! Моя мать больна. Ее тошнит от вашей отравы. Дайте ей что-нибудь более съедобное, сучье отродье.
      Удар прикладом винтовки в лицо прервал слова мальчишки. По его разбитой щеке потекла кровь. Но вместо того чтобы замолчать, он завелся еще больше. Прыгнув через стол на того, кто его ударил, он вцепился ему в рубашку и принялся ее рвать. Металлические тарелки и деревянные миски полетели в стороны. В одну секунду террористы подскочили к нему и, оторвав мальчишку от бородатого охранника, бросили его на землю и принялись избивать сапогами и прикладами. Несколько мужчин из числа заложников, вдохновленные примером юного собрата по несчастью, бросились вперед, размахивая руками и выкрикивая слабыми хриплыми голосами оскорбления своим куда более сильным тюремщикам. Небольшой бунт был немедленно жестоким образом подавлен. Людей избили до полусмерти и пинками отбросили их бездыханные тела к стене.
      — Звери! — выкрикнул пожилой мужчина, выйдя нетвердой походкой вперед. Его выпад остался без внимания. — Арабские звери! Дикари! О цивилизации из вас кто-нибудь слыхал? Неужели избиение слабых, беззащитных людей способно сделать вас героями ислама? Если так, убейте меня, чтобы заслужить себе побольше медалей, только ради Бога, прекратите этот кошмар!
      — Ради чьего Бога? — поинтересовался один из террористов, находящийся возле лежащего на земле без сознания мальчика — Христианского Иисуса, чьи последователи снабжают оружием наших врагов, чтобы они могли убивать наших детей бомбами и пушками? Или ради блаженного Мессии, чьи люди крадут нашу землю и убивают наших отцов и матерей? Разберись для начала со своим Богом.
      — Довольно! — приказал Азрак, приближаясь к группе террористов
      Кендрик последовал за ним, с трудом удерживаясь от желания выхватить из кобуры на плече Синего пистолет и расстрелять негодяев в упор. Остановившись перед окровавленным телом мальчишки, Азрак заговорил снова, не повышая голоса.
      — Урок преподан. Не переусердствуйте, иначе прикончите тех, кого собираетесь научить. Отведите этих людей в больницу к врачу, который пользует заложников... и найдите мать этого мальчишки. Отправьте ее тоже к врачу и дайте ей поесть.
      — Но почему, Азрак? — запротестовал один палестинец. — Моей матери такого уважения не выказывали! Она была...
      — Равно как не выказывали и моей, — резко оборвал его Синий. — Ну и что? Взгляни на нас, кем мы стали. Оттащите этого юнца, и пусть он остается с матерью. Пошлите кого-нибудь поговорить с заложниками, успокойте их. Сделайте вид, будто сочувствуете им.
      Кендрик содрогнулся от отвращения, глядя на бездыханные, покрытые синяками и кровоточащими ранами тела оттаскиваемых мужчин.
      — Ты поступил правильно, — сказал он Азраку голосом, лишенным каких-либо эмоций. — Нужно знать, когда следует остановиться, даже если нет желания делать это.
      Новоявленный лидер террористов изучающе посмотрел на Эвана:
      — Я говорил серьезно. Взгляни на нас. Смерть близких меняет нас. Сегодня мы дети, а завтра уже взрослые мужчины, и не важно, сколько нам лет, мы сеем смерть потому, что воспоминания о пережитом не дают покоя.
      — Понимаю.
      — Нет, не понимаешь, Амаль Бахруди. Твой удел — идеологическая война. Для тебя смерть — политический акт. Ты истово веришь, у меня сомнений нет, вот только веришь ты в политику. А это не моя война. У меня одна идеология: выжить, я убиваю снова и снова и все еще живу.
      — Ради чего? — спросил Кендрик, проявляя искренний интерес.
      — Как ни странно, ради того, чтобы жить в мире, которого были лишены мои родители. Ради всех нас, ради нашей земли, которую у нас украли, отдали врагам и еще заплатили им, чтобы загладить вину за преступления, которых мы не совершали. Теперь жертвами стали мы. Можем ли мы не бороться?
      — Если считаешь, что это не политика, советую хорошенько подумать. Ты все-таки остаешься поэтом, Азрак.
      — С ножом и винтовкой в руках, Бахруди.
      Люди во внутреннем дворе внезапно заволновались. Но волнение было скорее радостным. Две фигуры появились из дверей. Одна — женщина в чадре, другая — мужчина с белыми прядями в черных волосах. Зайя Ятим и Абиад, тот самый, чья кличка Белый, догадался Эван, стараясь сохранять внешне безразличный вид. Приветствие между братом и сестрой показалось ему странным. Они пожали друг другу руки, затем сдержанно обнялись. Универсальный жест, дающий понять: я хочу тебя защитить. Младший брат всегда ребенок в глазах старшей, умудренной опытом сестры, он и останется для нее таковым, невзирая на возраст, несмотря на то, что со временем именно он станет опорой семьи. Она всегда будет видеть в нем предмет беспрестанных забот.
      Абиад был менее сдержан в проявлении эмоций и расцеловал самого юного и самого сильного члена оперативного совета в обе щеки.
      — Ты должен многое рассказать нам, — сказал террорист, называющий себя Белый.
      — Да, должен, — кивнул Азрак и повернулся к Кендрику. — Благодаря этому человеку. Это Амаль Бахруди из Восточного Берлина, посланный сюда в Маскат самим Махди.
      Зайя впилась взглядом в лицо Кендрика.
      — Амаль Бахруди, — повторила она. — Конечно же я слышала это имя. У Махди поистине огромные связи. Ты оказался очень далеко от того места, где работаешь.
      — К сожалению, так. — Кендрик говорил на литературном арабском — Однако другие на виду. За каждым их движением следят. Предполагалось, что сюда приедет тот, кого не ждут, что он здесь появится, а Восточный Берлин так далеко. Люди станут клясться, будто видели вас там. Когда Махди призвал меня, я не раздумывая согласился. Точнее говоря, я сам связался с его людьми и предложил отправиться сюда, как только узнал, что здесь происходит. Брат расскажет о возникшей здесь проблеме. У нас могут быть разные цели, но все мы выиграем от сотрудничества.
      — Но ты, Бахруди из Восточного Берлина, — вступил в разговор Абиад. Брови его были сдвинуты к переносице. — Откуда тебе знать, что тебя не выследили?
      — О том, что я здесь, несомненно, знают. — Эван позволил себе улыбнуться. — Но едва ли мое появление свяжут с событиями давно минувшими.
      — Тебя предали? — высказала предположение Зайя.
      — Да, мне известно, кто это сделал, и я найду его.
      — Бахруди вызволил нас, — прервал его Азрак. — Пока я раздумывал, он действовал. Он заслуживает доверия.
      — Зайдем внутрь, дорогой брат. Поговорим там.
      — Моя дорогая сестра, — сказал Синий. — Среди нас есть предатель. Это то, о чем хотел сообщить нам Амаль. Это и еще кое-что. Нас снимают на пленку скрытой камерой и передают фотографии из посольства, а потом продают их! Если уцелеем, нас будут преследовать всю жизнь, потому что весь мир. Увидел то, что происходит в этих стенах!
      Сестра вопросительно взглянула на брата.
      — Фотографии? Сделанные с помощью скрытых камер, которые никто до сих пор не заметил? Неужели среди нас есть такие, кто способен обращаться со сложной аппаратурой? Кто-то из наших братьев и сестер, которые и писать-то едва умеют?
      — Он видел эти фотографии. В Восточном Берлине.
      — Поговорим внутри.

* * *

      В посольстве Великобритании за большим столом напротив полусонного атташе сидели двое. Атташе, все еще в халате, прилагал немалые усилия к тому, чтобы не заснуть.
      — Да, — сказал он, зевая, — они будут здесь с минуты на минуту, и, если простите мои слова, надеюсь, в том, что вы говорите, есть смысл. У МИ-6 забот более чем достаточно, не думаю, что они обрадуются, если их поднимут ни свет ни заря, напрасно.
      — Мой друг Джек служил гренадером, — обиженно воскликнул Дики — Если он считает, что дело серьезное, вам стоит проявить внимание Иначе зачем бы мы сюда пришли?
      — Выбить деньги для своих фирм? — предположил атташе.
      — Ну да, конечно, только это не главное, — замялся Дики. — Прежде всего мы англичане. Жалко смотреть, как гибнет Империя. Верно, Джек?
      — Это уже произошло, — сказал атташе, подавляя очередной зевок.
      — Видите ли, — заговорил Джек, — мой друг Дики специализируется на черных металлах, ну а я — на текстиле и скажу вам вот что. Тот сукин сын был так одет... По сравнению с тем, как был одет до того, — никуда не годится. Одежда не только определяет человека, но также отвечает роду его занятий. Так повелось издревле, с тех самых пор, как был соткан первый холст, а это, кстати говоря, могло произойти и в этой самой части света...
      — Служба разведки подобной информацией располагает, уверен, — прервал его атташе и с видом человека, которому до смерти надоело повторять одно и то же, произнес: — Они скоро будут здесь.
      Разведчики и в самом деле вскоре появились, через пять секунд после слов, произнесенных атташе. Двое мужчин в незастегнутых рубашках, отчаянно нуждающиеся в бритве, с хмурыми выражениями лиц вошли в кабинет. Один из них держал в руках объемистый конверт.
      — Вы те, ради кого нас подняли? — спросил сотрудник секретной службы, глядя на Дики и Джека.
      — Ричард Хардинг слева от меня, — представил атташе, — и Джон Престон справа. А теперь могу ли я покинуть вас?
      — Прости, дружище, — покачал головой другой сотрудник МИ-6 и, приблизившись к столу, открыл конверт. — Мы здесь потому, что ты позвал нас. Это обстоятельство вынуждает тебя остаться.
      — Вы так добры. — Голос атташе звучал не слишком любезно. — Хочу внести ясность, я не собирал вас, я всего лишь передал информацию. Двое британских граждан настояли на том, чтобы я ее передал. И это обстоятельство вынуждает меня отправиться спать, поскольку свою миссию я уже выполнил.
      — По правде говоря, — проговорил Дики Хардинг, — это Джек настоял на встрече, ну а я чувствовал, что, когда времена тяжелые, надо быть начеку. Все, знаете ли, подмечать, прислушиваться к тому, что подсказывает интуиция, а Джек Престон — бывший гренадер, знаете ли. Его интуиция никогда не подводила. По крайней мере когда-то.
      — Черт, Дики, при чем здесь интуиция? Я говорю про то, как тот тип был одет. В таком костюмчике, как тот, что был на нем, и зимой в горах взмокнешь, а в рубашке, судя по блеску, она была или шелковая, или из полиэстра, можно просто задохнуться. Хлопок Натуральный, дышащий хлопок — только в одежде из этого материала в здешнем климате можно выжить. А уж как его костюм был сшит, скажу я вам...
      — Не возражаете, сэр? — Один из представителей МИ-6 на мгновение закатил к потолку глаза, а другой достал из конверта фотографии и положил их на стол перед Хардингом и Престоном, прервав тем самым их диалог. — Взгляните, нет ли здесь человека, о котором вы говорили?
      Через одиннадцать секунд задача была выполнена.
      — Это он! — воскликнул Джек.
      — Похоже на то, — согласился Дики.
      — Ну и идиоты же вы! — сказал человек из разведслужбы. — Его фамилия Макдоналд, жуир и пьяница из Каира. Отец его жены владеет фирмой, в которой он работает, а сюда его заслали, потому что он полное ничтожество и фирмой заправляет его заместитель в Каире. Ну что, что скажете теперь насчет интуиции, которая неожиданно проснулась в такую рань? Могу я спросить вас, господа, где вы провели ночь?
      — Ну вот, Джек, я ж говорил, что ты все преувеличиваешь, дело вовсе не существенное.
      — Постойте-ка. — Второй разведчик неожиданно задумался, взяв в руки увеличенную паспортную фотографию и внимательно разглядывая ее. — Год или около того назад один из наших связался с нами и попросил организовать встречу по проблеме «ОИ», которая, по его мнению, имела место быть.
      — Проблемы чего? — поинтересовался атташе.
      — "Оценки имущества". Следует понимать как шпионаж. По телефону он сказал немного, разумеется, но сообщил, что кандидатура подозреваемого нас изумит. «Заплывший жиром спившийся англичанин, работающий в Каире» — так или примерно так описал его. Может, это он?
      — Вот, — воодушевился Дики, — я и начал подгонять Джека проследить за ним, а не бросать дело.
      — Да нет, старина, ты вовсе не проявлял энтузиазма. А знаешь, мы еще можем успеть на самолет, как ты и хотел.
      — Как прошла встреча? — спросил атташе, наклоняясь к сотруднику разведслужбы.
      — Она не состоялась. Наш офицер был убит в порту, его нашли возле одного из пакгаузов с перерезанным горлом. Власти преподнесли это как ограбление, поскольку в карманах у него ничего не нашли.
      — Думаю, нам стоит попытаться попасть на тот самолет, Джек.

* * *

      — Махди? — воскликнула Зайя Ятим. Она сидела за столом в кабинете, который тремя неделями раньше занимал посол США. — Ты должен доставить одного из нас к нему в Бахрейн? Сегодня?
      — Как я уже сказал твоему брату — Кендрик сел в кресло рядом с Абиадом напротив женщины. — Полагаю, инструкции были подробно изложены в письме, которое я должен был доставить.
      — Да-да, — нетерпеливо прервала его Зайя. — Он мне все объяснил, когда мы ненадолго остались наедине. Но ты ошибаешься, Бахруди. Я не общаюсь напрямую с Махди, никому не известно, кто он.
      — Полагаю, ты связываешься с тем, кто передает информацию ему.
      — Разумеется, но обычно это занимает день или два. Добраться до него нелегко.
      — А как быть в экстренной ситуации?
      — Таковая недопустима, — вмешался Азрак. Он стоял, прислонившись к стене возле высокого окна, через которое в кабинет лился яркий солнечный свет. — Я уже объяснял.
      — А вот это, друг мой, недальновидно. Нельзя хорошо делать свое дело, не беря в расчет возможность возникновения непредвиденных ситуаций.
      — Разумно, — кивнула Зайя Ятим, а затем покачала головой. — Однако здравый смысл в словах моего брата есть. Мы должны быть способны действовать в любой, самой сложной обстановке, как бы долго она ни длилась, если придется. В противном случае нам не доверили бы руководство.
      — Хорошо, — сказал конгрессмен из штата Колорадо, чувствуя, как пот струйкой стекает по его спине, несмотря на то что в комнате было прохладно из-за проникающего в окна легкого утреннего ветерка. — Тогда вам самим придется объясняться с Махди сегодня вечером, почему вы не у него. Свое дело я сделал, включая то, что спас Азраку жизнь.
      — В этом он прав, Зайя, — подтвердил Азрак. — Если б не он, я был бы мертвецом.
      — За это я благодарна тебе, Бахруди. Но мне не под силу совершить невозможное.
      — Думаю, тебе стоит попытаться. — Кендрик бросил взгляд на Абиада, затем снова посмотрел на Зайю. — Махди стоило немалых усилий и расходов доставить меня сюда, из чего могу заключить, что в экстренной ситуации находится он сам.
      — Сообщение о том, что тебя схватили, все объяснит, — сказал Абиад.
      — Неужели ты думаешь, что оманские власти сообщат о моем задержании лишь затем, чтобы признать, что я ускользнул из их рук?
      — Нет, конечно, — сказала Зайя Ятим.
      — Махди дергает вас за ниточки, — проговорил Кендрик. — Он может управлять и моими действиями, что мне не по душе.
      — Нам не хватает средств, — вмешался Абиад. — Нам необходимы быстрые суда из Эмиратов, иначе все, что мы делаем, окажется напрасным. Вместо того чтобы осаждать, мы сами окажемся в осаде.
      — Выход можно найти, — сказала Зайя, внезапно поднимаясь из-за стола. Ее взгляд был устремлен в никуда — Мы планируем на сегодняшнее утро пресс-конференцию. Все, кому необходимо, будут ее смотреть, в том числе и Махди. В своей речи я упомяну, что мы посылаем срочное сообщение нашим друзьям. Сообщение, которое требует немедленного ответа.
      — Какой в этом толк? — спросил Азрак. — Вся конференция записывается, мы это знаем. Ни один из людей Махди не рискнет связаться с нами.
      — Это и не потребуется, — возразил Эван, наклоняясь вперед. — Я понял мысль твоей сестры. Ответ последует не в словесной форме, переговоры ни к чему. Мы не просим инструкций, мы сами даем их. Это, Азрак, как раз то, о чем мы говорили с тобой несколько часов назад. Я знаю Бахрейн. Я выберу место, где мы будем ждать, и пусть один из твоих агентов здесь, в Маскате, подстегнет его, сказав, что это то самое срочное дело, о котором твоя сестра говорила во время пресс-конференции. — Кендрик повернулся к Зайе Ятим: — Ты ведь так все себе представляла?
      — В деталях продумать еще не успела, — призналась Зайя, — но в целом да. Все, что я хотела, — это поскорей связаться с Махди. Но твой план кажется вполне осуществимым.
      — Это решение! — воскликнул Абиад. — Бахруди нашел решение!
      — Ничего толком еще не решено, — сказала Зайя, снова опускаясь в кресло. — Есть проблема. Как доставить моего брата и Бахруди в Бахрейн?
      — Об этом уже позаботились, — ответил Эван. Сердце его стучало в груди, в висках пульсировала кровь, но голос его звучал спокойно. Он был уже у цели! Очень близко к Махди. — Мне нужно позвонить. Номер я вам сообщить не имею права. И к нашим услугам будет самолет.
      — Так просто? — изумился Абиад.
      — Твой благодетель здесь, в Омане, имеет такие связи, о которых ты и не подозреваешь.
      — Все телефонные разговоры прослушиваются, — возразил Азрак.
      — То, что скажу я, может быть услышано, но только не слова человека, с которым я буду говорить. Меня уверили в этом.
      — Хитроумный глушитель? — спросила Зайя Ятим.
      — Часть нашего оборудования, которое мы используем в Европе. Простая насадка, прикрепленная к микрофону на телефонной трубке. Искажение звука полное, но не для того, кто звонит по номеру.
      — Звоните! — сказала Зайя Ятим, быстро поднимаясь с кресла и уступая место Кендрику.
      Прикрывая рукой диск, Эван набрал номер.
      — Это я.
      Ахмат ответил прежде, чем прозвучал второй гудок.
      — Самолет, — произнес Кендрик. — Два пассажира. Где? Когда?
      — О Боже! — охнул султан Омана. — Дай подумать... Аэропорт, разумеется. Дорога за четверть километра до грузового терминала поворачивает. Вас там подберут на военном джипе. Скажи, что джип краденый, если возникнет вопрос, и что так проще проехать через посты без остановок.
      — Когда?
      — На это потребуется время. Сотрудники службы безопасности, необходимые распоряжения... Можешь назвать пункт назначения?
      — Двадцать вторая буква, поделенная на два.
      — "Ц"... Не понимаю.
      — Нет, в цифрах.
      — Двадцать вторая... Два. "Б"?
      — Да.
      — Бахрейн!
      — Верно.
      — Так, понятно. Мне нужно сделать несколько звонков. Когда вам требуется быть там?
      — В самый разгар событий. Надо выбраться в суматохе.
      — Где-нибудь в районе полудня.
      — Как скажешь. Кстати, один знакомый врач обещал мне выписать лекарство.
      — Пояс с деньгами, как я понимаю. Он будет передан тебе.
      — Отлично.
      — Поворот перед грузовым терминалом. Будь там.
      — Непременно. — Эван повесил трубку. — Мы должны быть в аэропорту в районе полудня.
      — В аэропорту?! — воскликнул Азрак. — Нас схватят!
      — На дороге в аэропорт нас встретит краденый военный джип.
      — Я позабочусь о том, чтобы один из наших людей в городе отвез вас, — сказала Зайя Ятим. — Ему ты сообщишь, где в Бахрейне намерен организовать встречу. У вас в распоряжении пять часов, прежде чем вы уедете.
      — Нам нужна чистая одежда и отдых, — сказал Азрак. — Не припомню, когда спал последний раз.
      — Я бы хотел осмотреться здесь, — сказал Кендрик, вставая. — Могу узнать что-нибудь полезное для себя.
      — Как пожелаешь, Амаль Бахруди. — Зайя Ятим подошла к Кендрику. — Ты спас жизнь моего дорогого брата, и мне трудно подобрать подходящие слова, чтобы отблагодарить тебя.
      — Просто доставь меня в аэропорт к полудню, — ответил Кендрик, голос его звучал сдержанно. — Сказать по правде, я хочу скорее вернуться в Германию.
      — К полудню. Будет сделано! — кивнула Зайя Ятим.

* * *

      — Вайнграсс будет здесь в полдень, — сообщил офицер Моссада пяти бойцам оперативного отряда «Масада» и Бен-Ами.
      Они находились в подвальном помещении дома недалека от английского кладбища, где уже много столетий покоились морские пираты.
      Обычный каменный подвал был оборудован под Центр израильской секретной службы.
      — Как он доберется сюда? — спросил Бен-Ами. Без готры, в темной рубахе навыпуск и в джинсах он чувствовал себя комфортнее. — С его израильским гражданством могут возникнуть трудности на въезде.
      — Как он доберется, его дело. Уверен, у него имеется нег мало фальшивых паспортов. Он велел ничего не предпринимать, пока не приедет. «Абсолютно ничего» — таковы его слова, если быть точным.
      — Странно, вы уже, похоже, ничего против него не имеете, не в пример тому, что говорили раньше, — заметил Иаков, кодовое имя Синий, сын заложника и командир оперативного отряда «Масада».
      — Просто на этот раз мне не придется подписывать чеки! Их просто не будет. Стоило мне упомянуть имя Кендрика, как он тут же согласился приехать.
      — Едва ли он сможет сократить свои расходы, — хмыкнув, возразил Бен-Ами.
      — Нет-нет, я задал вполне конкретный вопрос. Я спросил, сколько будет нам стоить его помощь, на что он ответил, чти никаких денег не возьмет.
      — Мы теряем время! — воскликнул Иаков. — Мы уже должны быть в посольстве. Все планы здания и прилегающей территории изучены. Имеется с полдюжины путей проникнуть внутрь и вызволить моего отца!
      Мужчины повернулись к нему, в глазах застыло недоумение.
      — Мы все понимаем, — сказал офицер Моссада.
      — Простите, я совсем не то имел в виду.
      — Вы, как никто другой, имеете право так говорить, — сказал Бен-Ами.
      — Однако не должен. Простите еще раз. Но все же почему мы ждем этого Вайнграсса?
      — Поскольку он способен оказать нам неоценимую помощь, без него операцию провернуть не удастся.
      — Понятно! Моссад решил сменить приоритеты. Спасти американца, оказывается, важнее, чем спасти того, ради кого мы здесь... Да, черт возьми, ради моего отца!
      — Результат может быть один, Иаков...
      — Я не Иаков! — выкрикнул командир. — Для вас я Синий, сын человека, который наблюдал за тем, как разлучают его отца и мать в Освенциме для того, чтобы отправить в газовую камеру. Я хочу, чтобы отец вышел из посольства живым и невредимым. И знаю, что способен сделать это! Сколько может этот человек страдать? Детство, наполненное ужасом. Его сверстников отправляли на виселицу за то, что рылись в мусорных баках в поисках съедобного куска, насиловали, вынуждали голодать, прятаться в лесах по всей Польше, пока не пришли союзные войска. И потом, когда Бог благословил его тремя сыновьями, двоих убили — разделали, словно мясник на бойне, — арабские террористы! И теперь я должен переживать из-за какого-то американского ковбоя, политикана, которому не терпится стать героем?
      — Судя по тому, что мне о нем сказали, — спокойно произнес Бен-Ами, — вы ошибаетесь. Этот американец рискует своей жизнью, не надеясь ни на поддержку своих людей, ни на награду за свои труды, если, конечно, останется жить. Как сообщил наш здешний друг, причина, по которой он решился на такой шаг, мало чем отличается от вашей. Отомстить за зло, причиненное когда-то его семье.
      — Не желаю больше слышать о нем! Как можно сравнивать одну семью и целый народ! Хватит, отправляемся в посольство!
      — А я говорю, что мы остаемся, — сказал офицер, медленно выкладывая свой пистолет на стол. — Сейчас вы действуете от имени Моссад и должны выполнять наши приказы.
      — Свиньи! — вскрикнул Иаков. — Все вы свиньи!
      — Даже если так, — проговорил Бен-Ами, — это относится ко всем нам.

* * *

      В 10 часов 48 минут утра по оманскому времени запланированная пресс-конференция завершилась. Репортеры и телевизионщики складывали оборудование и собирались покинуть здание посольства. Весь путь из зала, где проходила встреча, до ворот был огорожен вооруженными террористами-мужчинами и укутанными в чадру женщинами. Один толстяк из числа журналистов прорвался через охранников к столу, за которым сидела Зайя Ятим. Дула винтовок тут же ткнулись ему в висок, но он, не обратив на это внимания, сказал:
      — Я посланник Махди, того, кто платит за все, что у вас есть.
      — И ты тоже? Ситуация в Бахрейне, похоже, и в самом деле серьезная.
      — Прошу прощения?..
      — Его обыскали? — спросила Зайя охранников. Те кивнули.
      — Отпустите его.
      — Спасибо, мадам. О какой серьезной ситуации в Бахрейне вы говорите?
      — Нам об этом не известно. Один из наших людей отправится сегодня туда, чтобы выяснить, и вернется к нам с новостями.
      Макдоналд смотрел в глаза женщины, чувствуя, как острая боль сдавила грудь. Что происходит? Почему Бахрейн решил действовать в обход его? Что толкнуло их на то, чтобы отказаться от его услуг? Что эта грязная арабская шпионка натворила?
      — Мадам, — осторожно, взвешивая слова, заговорил англичанин. — Ситуация в Бахрейне — вопрос, конечно, крайне серьезный, только я здесь затем, чтобы обсудить другой, не менее серьезный вопрос. Наш благодетель пожелал выяснить — причем сделать это надо немедленно, — каковы функции женщины по имени Калейла здесь, в Маскате.
      — Калейла? Среди нас нет женщины по имени Калейла. Хотя что значат имена, не так ли?
      — Нет, конечно, здесь — нет, но мне известно, что за пределами этих стен она входила в контакт с вашими людьми, вашим братом, если говорить точнее.
      — Моим братом?
      — Именно. Трое сбежавших пленников направлялись на встречу с ней по дороге в Джабаль-Шам. Направлялись на встречу с нашим врагом!
      — Что вы такое говорите?
      — Я не просто говорю, мадам, я требую объяснений. Мы требуем объяснений. Махди самым решительным образом настаивает на этом.
      — Не понимаю, о чем идет речь. Одно вы сказали верно. Трое заключенных сбежали из тюрьмы. Один из них мой брат, вместе с ним были Иосиф и посланник нашего благодетеля, человек по имени Амаль Бахруди. Он из Восточного Берлина.
      — Из Восточного... Из Берлина? Мадам, не так скоро.
      — Если вы действительно явились от Махди, странно, что не знаете о нем. — Зайя Ятим замолчала, пристально вглядываясь в лицо Макдоналда. — С другой стороны, вы могли явиться откуда угодно, от кого угодно.
      — В Маскате я один уполномочен передавать его волю! Позвоните в Бахрейн, мадам, и выясните это сами.
      — Вы отлично знаете, что подобные звонки недопустимы.
      Зайя щелкнула пальцами, подзывая охранников. Те бросились к ней.
      — Проводите этого человека в комнату для переговоров. Затем разбудите моего брата, Иосифа и найдите Амаля Бахруди. Я созываю еще одно совещание. Живо!
      Одежда, которую Эван выбрал для себя, была типичным одеянием террористов. Своего рода террористская униформа — брюки защитного цвета, куртка и темная рубашка, расстегнутая до середины груди. Несмотря на то, что возраст и цвет глаз могли выдать Эвана, он не слишком отличался от большинства фанатиков, занявших посольство. К тому же потемневшая кожа делала его моложе, а глаза прикрывал козырек матерчатой кепки. Наряд довершал нож в кожаных ножнах, прикрепленный к обшлагу куртки, и револьвер, покоящийся в нагрудном кармане. Ему доверяли. То, что он достоин доверия, он доказал тем, что спас жизнь Азрака, лидера террористов. И теперь Эван мог свободно передвигаться по территории захваченного террористами посольства, наблюдая леденящие душу сцены.
      — Я американец, — шептал он обезумевшим от страха заложникам, не спуская глаз с вездесущих охранников, у которых создавалось впечатление, что он выкрикивает ругательства, выплескивает на головы пленников грязные оскорбления в припадке ярости. — Про вас никто не забыл! Мы делаем все возможное! Не обращайте внимания на мои крики, это для отвода глаз.
      «Слава Богу!» — первое, что слышал Кендрик от заложников, затем слезы.
      — Они всех нас убьют! Им на все наплевать! Эти грязные животные не боятся умереть, им все равно, если прихватят в могилу и нас с собой!
      — Постарайтесь сохранять спокойствие, прошу вас! Ни за что не показывайте своего страха, это очень и очень важно. Не вступайте с ними в конфликт, но и не ползайте перед ними на коленях. Ваш страх — все равно что наркотик для них. Помните это.
      В один момент Кендрик выпрямился и разразился бранью в адрес группы из пяти заложников, заметив появившихся в поле зрения личных охранников Зайи Ятим. Один из них направился прямиком к нему:
      — Ты, Бахруди!
      — Да?
      — Зайя хочет немедленно видеть тебя. Жди ее в комнате для переговоров.
      Эван последовал за охранником, вместе они пересекли крышу, спустились вниз, отсчитав три лестничных пролета, и прошли по длинному коридору. Эван снял кепку, потемневшую от выступившей на лбу испарины, остановился у двери в указанную комнату и вошел внутрь. Четыре секунды спустя мир вокруг него взорвался от слов, которые он меньше всего ожидал услышать:
      — Боже правый! Эван Кендрик!

      Стараясь не выдать своего потрясения, Эван поинтересовался на арабском у Зайи, кто этот тучный человек, который говорит по-английски.
      — Утверждает, что он посланник Махди, — ответил за сестру Азрак, стоящий рядом с Иосифом и Абиадом.
      — Как это следует понимать?
      — Ты слышал его слова. Он говорит, что ты — некто по фамилии Кендрик.
      — Кто это такой? — Эван адресовал свой вопрос Энтони Макдоналду, прилагая все усилия к тому, чтобы оставаться спокойным и попытаться как-то привыкнуть к мысли, что видит этого человека здесь, в этой самой комнате спустя пять лет с их последней встречи. Это же надо, Макдоналд из Каира! Любитель заложить за воротник!. — Меня зовут Амаль Бахруди, а тебя?
      — Ты отлично знаешь, кто я! — воскликнул англичанин, затем повернулся к четырем собравшимся в комнате арабам, устремив взгляд на Зайю Ятим. — Он никакой не Амаль, как его там, и к Махди отношения не имеет! Он американский подданный Эван Кендрик.
      — Я учился в двух американских университетах, — с легкой улыбкой произнес Эван, — но никто не называл меня Эваном Кендриком. Другие прозвища давали, но чтобы такое!..
      — Ты лжешь!
      — Напротив. Если кто и лжет, так это ты, раз утверждаешь, что явился от Махди. Я видел фотографии всех европейцев, как бы это назвать, состоящих у него на службе, и тебя среди их числа нет. Такого человека, как ты, я бы, несомненно, запомнил — едва ли забудешь такую физиономию и телосложение!
      — Лжец! Самозванец! Ты работаешь на пару с Калейлой, этой шлюхой, с нашим врагом! Сегодня утром на рассвете она мчалась, чтобы встретиться с тобой!
      — Что ты несешь? — Кендрик переглянулся с Азраком и Иосифом. — Я не знаю никакой Калейлы. Ни шлюхи с таким именем, ни врага. Я и мои друзья сегодня утром совершили побег. Времени развлекаться у нас не было, уж поверь.
      — А я говорю, ты лжешь. Я был там и все видел. Ее, тебя...
      — Ты видел нас? — Эван вскинул брови. — Каким образом?
      — Я съехал с Дороги...
      — Ты видел нас и не помог? — гневно оборвал его Эван. — И еще утверждаешь, что работаешь на Махди?
      — Да, англичанин, как ты это объяснишь? — спросила Зайя. — Почему ты не помог им?
      — Я был на задании, должен был выяснить... И вот теперь все понял. Калейла... и он!
      — Фантазии, фантазии... Кто бы ты ни был, я тебя не знаю. Но выяснить это не составит труда. Мы отправляемся в Бахрейн, чтобы встретиться с Махди. Тебя возьмем с собой. Великий человек, несомненно, будет рад тебя видеть, если ты представляешь для него хоть какую-то ценность.
      — Согласен, — проговорил Азрак.
      — Бахрейн? — На лице Макдоналда отразилось изумление. — Как, черт возьми, вы собираетесь попасть туда?
      — Хочешь сказать, что ты не знаешь? — спросил Кендрик.

* * *

      Машина остановилась возле кладбища в Джабаль-Са-Али. Сотрясаясь всем своим хрупким телом от очередного приступа кашля, Эммануил Вайнграсс выбрался из машины, повернулся к водителю, придерживающему дверцу, и заговорил, повадками и манерами пытаясь изобразить англичанина:
      — Я намерен помолиться за своих английских предков. Знаю, это мало кто делает в наши дни. Возвращайся через час.
      — Через час? — Водитель для убедительности поднял палец.
      — Да, мой друг. Я совершаю паломничество сюда каждый год. Понимаешь?
      — Да-да. — Шофер усиленно закивал, уверяя Вайнграсса, что понимает тех, кто молится за своих предков. При этом толстенькая пачка денег грела ему ладонь — вознаграждение оказалось гораздо больше, чем он ожидал, и он знал, что получит даже больше, если вернется сюда через час.
      — А теперь оставь меня. Я хочу побыть один.
      — Да-да! — Шофер захлопнул дверцу, обежал машину, сел за руль. . Вскоре машина скрылась из виду.
      Мэнни вновь зашелся кашлем, на этот раз приступ был еще сильнее, чем прежде. Медленно обвел взглядом окрестности, затем направился через кладбище к стоящему в стороне, в нескольких сотнях метров, каменному строению. Десять минут спустя он уже спешил по лестнице вниз, в подвал, где располагался штаб израильской разведки.
      — Вайнграсс! — воскликнул офицер Моссад. — Рад снова видеть тебя.
      — Неправда. Ты никогда не рад видеть меня. Да и о деле, которым занимаешься, понятия не имеешь. Ты всего-навсего бухгалтер, да к тому же скупой.
      — Ну, Мэнни, давай не будем начинать...
      — Нет-нет, я настаиваю, чтобы мы начали прямо сейчас. — Вайнграсс взглянул на Бен-Ами и пятерых членов отряда «Масада». — Ну что, неудачники, у кого-нибудь найдется виски? Знаю наверняка, что у этого, — Вайнграсс ткнул пальцем в сторону офицера Моссад, — никогда ничего нет.
      — Даже вина предложить не можем, — сказал Бен-Ами. — В списке нашего довольствия спиртное не значится.
      — Догадываюсь, кто его составлял. Ладно, бухгалтер, выкладывай, что тебе известно. Где мой сын Эван Кендрик?
      — Здесь. Это все, что мы знаем.
      — Ну конечно, что еще вы можете сказать! Вечно вы на три шага позади.
      — Мэнни...
      — Успокойся, иначе тебя удар хватит, а я вовсе не хочу, чтобы Израиль потерял своего лучшего бухгалтера. Кто способен сообщить мне больше?
      — Я! — сказал Иаков. — Мы обязаны уже сейчас быть в посольстве. У нас свое задание, не имеющее к вашему американцу никакого отношения.
      — Так, значит, помимо бухгалтера здесь еще имеется сорвиголова, — сказал Вайнграсс. — Кто еще?
      — Кендрик находится здесь без каких-либо на то санкций, — ответил Бен-Ами. — Он прилетел нелегально и действует самостоятельно, не рассчитывая на поддержку в случае провала.
      — Откуда у вас такая информация?
      — От одного из наших людей в Вашингтоне. Кто он, из какого департамента или агентства, не знаю.
      — Придется подарить вам телефонную книгу. Этот телефон прослушивается? — спросил Вайнграсс, садясь за стол.
      — Никаких гарантий, — ответил офицер Моссад. — Его устанавливали в страшной спешке.
      — И потратили так много денег... Знаю, знаю.
      — Мэнни!
      — Да ладно тебе. — Вайнграсс достал из кармана записную книжку, пролистал несколько страниц, пока взгляд не выхватил нужное имя и нужный номер. Он поднял трубку, набрал номер, через несколько секунд заговорил: — Спасибо, мои дорогой друг из дворца, за то, что столь вежлив. Моя фамилия Вайнграсс, абсолютно ничего не говорящая вам. Однако хорошо известная великому султану Ахмату. Само собой, я бы не стал беспокоить столь значительного человека, но если бы вы передали ему, что я звонил, то оказали бы мне неоценимую услугу. Если позволите, я назову вам номер телефона, по которому со мной можно связаться. — Мэнни, прищурившись, прочитал цифры на телефонном аппарате. — Спасибо, дорогой друг, и, если позволите, добавлю, что дело, по которому я звоню, очень срочное и султан может наградить вас за проявленное усердие. Еще раз спасибо. — Вайнграсс повесил трубку, откинулся на спинку кресла, глубоко вдохнул и выдохнул, воздух со свистом вырывался из его легких. — А теперь подождем, — сказал он, глядя на офицера Моссад. — И понадеемся на то, что мозгов и денег у султана больше, чем у вас... Боже мой, он вернулся! Через четыре года он снова услышал меня, и мой сын вернулся.
      — Почему? — спросил Иаков.
      — Махди, — ответил Вайнграсс тихо, с затаенной злостью.
      — Кто?
      — Узнаешь. Сорвиголова.
      — Но ведь на самом деле, Мэнни, он не твой сын.
      — Он — единственный сын, какого я хотел бы иметь... Зазвонил телефон. Вайнграсс схватил трубку, прижав ее к уху:
      — Да!
      — Эммануил?
      — Помнится когда-то, еще в Лос-Анджелесе, ты обращался ко мне куда менее формально.
      — Слава Аллаху, я этого никогда не забуду. Я завязал с этим с тех пор, как вернулся.
      — Скажи-ка мне, бездельник, ты экономику на третьем курсе сдал?
      — До высшего балла не дотянул. Надо было тебя послушаться. Ты был прав, они это любят: чем сложнее, тем лучше.
      — Ты можешь говорить? — Вайнграсс оставил шутливый тон.
      — Я — да, а ты — нет.
      — Понятно. Наш общий знакомый, где он?
      — На пути в Бахрейн с двумя людьми из посольства. Поначалу предполагалось, что будет только один, но в последний момент все изменилось. Почему — не знаю.
      — Должно быть, на то была причина. Кто еще задействован?
      Ахмат помолчал.
      — Еще один человек, с которым, впрочем, ты ни в коем случае не должен входить в контакт. Это женщина по имени Калейла. Говорю тебе об этом только потому, что доверяю и хочу, чтобы ты знал о ее участии. Больше никто о ней знать не должен, равно как и о нашем друге. Если ее разоблачат, это будет подобно катастрофе.
      — Не слишком обнадеживает, юноша. Как я распознаю проблему?
      — Надеюсь, тебе не придется. Она спряталась в кабине пилота, которая будет закрыта на всем протяжении полета.
      — Это все, что ты хочешь сказать мне?
      — Что касается ее — да.
      — Мне надо двигаться. Чем можешь помочь?
      — Отправлю тебя на другом самолете. Как только станет возможно, наш друг сообщит, что происходит. Когда попадешь туда, свяжись со мной, объясню как. — Ахмат назвал Вайнграссу номер засекреченного телефона. — Ты побудешь какое-то время на месте?
      — Да.
      — Я перезвоню тебе, как только все устрою. Если найдется коммерческий рейс, гораздо лучше будет отправиться им.
      — Прости, сделать этого не могу.
      — Почему?
      — Все должно быть шито-крыто. Я везу с собой семь павлинов.
      — Семь?..
      — Да, и, если хочешь поймать неприятности — вроде несчастного случая, — надо непременно взять с собой этих хитроумных птичек, чьи перышки раскрашены в белый и синий.
      Ахмат, султан Омана, охнул.
      — Неужели Моссад? — спросил он.
      — Вот именно.
      — Черт возьми! — не сдержался Ахмат.

* * *

      Небольшой, на шесть пассажиров, реактивный самолет взял курс на северо-запад над Персидским заливом в Бахрейн. Энтони Макдоналд, подозрительно тихий и спокойный, сидел в первом ряду из двух кресел, Азрак и Кендрик — в последнем. Дверь кабины пилота была закрыта и, согласно словам человека, встречавшего их в якобы угнанном военном джипе и провезшего их через грузовой терминал к самолету в аэропорту Маската, эта дверь останется закрытой до тех пор, пока пассажиры не покинут борт воздушного лайнера. Их никто не должен видеть. В Бахрейне, в международном аэропорту Мухаррака, их встретит человек, который поможет пройти таможенный контроль.
      Эван и Азрак повторили несколько раз намеченный план действий, и, поскольку террорист никогда не был в Бахрейне, он делал необходимые записи — местоположение тех или иных объектов и их названия. Главное требование по прибытии на место — разбежаться по меньшей мере на час. Причина — Энтони Макдоналд, агент Махди. Если окажется, что это так, то англичанин для Эвана — кратчайший путь к Махди, а значит, услуги террориста ему ни к чему. Что ж, придется в таком случае с ним расстаться.
      — Не забывай, мы сбежали из тюрьмы. За нами охотятся все, включая Интерпол. Наши фотографии с вестью о побеге уже разосланы. Нельзя допустить, чтобы нас увидели вместе в дневное время суток. После захода солнца риск не так велик, однако и тогда следует принимать все меры безопасности.
      — Какие меры?
      — Купить новую одежду для начала. Та, что на нас, просто отрепья. В Маскате это, может, и сойдет, но только не здесь. Возьми такси до Манамы — это столица Бахрейна, и закажи номер в отеле «Араду» на Вади-эль-Ахд. На нижнем этаже есть магазин мужской одежды, купи себе деловой костюм и постригись в парикмахерской. Запиши все!
      — Я пишу. — Азрак застрочил быстрее.
      — Зарегистрируйся под именем... Дай подумать, Ятим фамилия распространенная в Бахрейне, но лучше не рисковать.
      — Может, взять фамилию матери? Исхаад?
      — Тебя вычислят. Назовись Фаруком, как делают все. Т. Фарук. Я свяжусь с тобой через час или два.
      — А сам чем займешься?
      — Чем? — вопросом на вопрос ответил Кендрик. — Останусь с англичанином, который утверждает, будто работает на Махди. Если вдруг окажется, что он не лжет, сегодняшнюю встречу будет нетрудно устроить. Но откровенно говоря, я не верю ему и, если он все-таки лжет, выясню, на кого он в действительности работает.
      Азрак взглянул на человека, которого знал как Амаля Бахруди, и тихо сказал:
      — Твой мир гораздо сложнее моего. Мы знаем своих врагов, целимся в них и убиваем, чтобы не убили нас. У тебя все не так просто. Ты прежде должен найти своего врага.
      — Проникнуть на территорию врага, вычислить предателей. Не думаю, что наши методы различаются.
      — Просочиться в ряды врага несложно, когда многие из них одеты так, как мы, говорят, как мы. Несложно перенять и образ мышления врага. А что до предателей, в Маскате мы явно просчитались. Если бы не ты, мы бы об этом и не узнали
      — Я?
      — Я про фотографии, Бахруди.
      — Конечно! Прости, я задумался. — Задумался, черт возьми. Только подобный прокол не должен повториться, а то Азрак смотрит с удивлением. Надо развеять его сомнения. И быстро! — К вопросу о фотографиях... Твоей сестре придется раздобыть доказательства того, что предательский бизнес прекращен. Предлагаю сделать новые снимки. Трупы рядом с осколками... Записанные на пленку признания, которые можно будет потом распространить.
      — Зайя знает, что делать, она самая сильная среди нас, самая преданная. Она не успокоится, пока не обыщет каждую комнату, не проверит всех своих людей. Самым тщательным образом.
      — Слова, поэт! — резко оборвал его Кендрик. — Возможно, ты не понимаешь. То, что произошло в Маскате — то, чему позволили произойти, — может повлиять на всю организацию. Если это останется безнаказанным, в наши ряды ринутся толпы шпионов, каждый из которых будет стремиться запечатлеть нас на видеопленку и выставить нас напоказ!
      — Хорошо, хорошо, — закивал головой Азрак, не желая выслушивать критику. — Сестра обо всем позаботится. Ты убедил ее, хотя поначалу она сомневалась. Твои действия говорят сами за себя — ты спас нас в пустыне, сумел достать самолет. Она сделает все, что должна. И быстро, уверяю тебя.
      — Отлично. А теперь отдыхай, поэт! Нам предстоит многое сделать.
      Кендрик устроился в кресле поудобнее, словно собирался вздремнуть, хотя взгляд его полузакрытых глаз уперся в затылок Энтони Макдоналда. Ему есть о чем поразмышлять, только возможности для этого никак не представлялось. Прежде всего Махди. Не тот, который поднял восстание в суданском Хартуме и сражался против генерала Гордона, а тот, кто живет и наводит ужас, сотню лет спустя, в Бахрейне. Существует нить, ведущая к этому чудовищу, сложная, скрытая, искусно запутанная, но она определенно существует. Он, Эван, уже подступился к ней, не сказать, чтобы оказался близко, но начало положено. Убийца, сидящий подле него, несомненно, приведет его к цели.
      Он все сделал, как учил его Мэнни Вайнграсс. Помнится, он говорил: «Скажи одному недоумку, что ответ тебе нужен к среде, иначе мы уезжаем в Эр-Рияд, и все тут. Другому клоуну поставь условие, что ждать до четверга мы никак не можем, поскольку у нас полно работы в Абу-Даби».
      В данном случае, конечно, все не совсем так, но применить подобный подход вполне можно. Лидеры террористов в посольстве в Маскате убеждены, что их благодетелю, Махди, грозит опасность. А то зачем ему вызывать своего агента из Восточного Берлина, дабы тот доставил одного из них в Бахрейн? А самого Махди через каналы телевизионной связи уведомили, что направлено «срочное сообщение» «нашим друзьям» и что оно требует «немедленного ответа». Другими словами — опасность!
      «Правильно ли я поступаю, Мэнни? — думал Эван. — Я должен найти его и убить за все то, что он сделал с нами!»
      Эммануил Вайнграсс... Эван улыбнулся. Глаза слипались от усталости, хотелось спать. Противиться настойчивому желанию провалиться в сон не было сил. Он улыбнулся, припоминая их первую поездку в Бахрейн...
      «Господи Боже, да пойми же наконец, мы имеем дело с людьми, властвующими на архипелаге, а не на куске суши, граничащем с другим куском суши, которую обе стороны называют страной. Здесь ты столкнешься с владениями шейха. Это более тридцати островов, будь они неладны, разбросанные в Персидском заливе. Какую площадь они занимают, не узнаешь никогда, тебе не позволят. В этом их сила». — «Куда ты клонишь, Мэнни?» — «Постарайся понять меня, тупица неотесанный. Знаю, тебе импонирует мысль о действиях с позиции силы. Это независимое государство. Цепь заградительных укреплений защищает портовые города от штормов в заливе. Удобное географическое положение между полуостровом Катар и побережьем Саудовской Аравии... Последнее обстоятельство представляется исключительно важным как раз из-за влияния, оказываемого этим государством». — «Я вот только не пойму, зачем на этом острове понадобился клуб для любителей игры в гольф? Ты играешь в гольф, Мэнни? Лично я никогда не мог себе этого позволить». — «Гонять клюшкой маленький белый мячик по ухоженным зеленым лужайкам, когда страдаешь от артрита и всякий раз от расстройства, что не попал в лунку. Нет, так можно схлопотать инфаркт! Не скажу, что подобное времяпрепровождение — предел моих желаний. Но я отдаю себе отчет в том, зачем нам понадобился этот курорт». — «И зачем?» — «Как напоминание о временах давно ушедших. Напоминание людям о том, что они есть сейчас, напоминание всем и каждому. Об их силе». — «Мэнни, спустись с небес на землю». — «Лучше почитай исторические хроники Ассирии, Персии, Греции и Рима. Вспомни первые карты, составленные португальскими мореплавателями, и суда, на которых совершал свои путешествия Васко да Гама. Люди постоянно боролись за возможность контролировать архипелаг. Португальцы удерживали его в течение сотни лет, а почему?» — «Уверен, ты мне скажешь об этом». — «Из-за географического положения, поскольку архипелаг представляет собой стратегически важный участок в заливе. На протяжении многих веков здесь пересекались торговые пути...» — «Так вот что, значит, происходит сейчас: деньги стекаются сюда рекой изо всех уголков мира». — «Бахрейн сейчас государство, которому не грозит потеря суверенитета в современном мире, — уточнил Вайнграсс. — Бахрейн служит, скажем так, и нашим и вашим. Так что наш великолепный клуб на этом чертовом острове подчеркнет непрерывающуюся традицию. Мы украсим его фресками. Бизнесмен, подняв взгляд к потолку и увидев все эти живописные картины, подумает: „Боже, вот это место! Кто только не мечтал его завоевать!“ У него возникнет сильное желание работать здесь. Существует мнение, будто дела вершатся как раз на таких курортах. Теперь понял, зачем понадобилось строить его?»
      Курорт вскоре был выстроен. «Группа Кендрика» заключила контракты с тремя банками и двумя государственными предприятиями. Мэнни Вайнграсс удостоился чести побеседовать с премьер-министром страны...
      Рокот моторов действовал на Эвана усыпляюще.
      — Я возражаю против этой никому не нужной операции и требую показать мне письменное обоснование ее необходимости, — заявил Иаков, кодовое имя Синий, как только вся семерка поднялась по трапу на реактивный самолет, стоящий на дальнем восточном конце аэропорта Маската.

* * *

      Эммануил Вайнграсс немедленно занял место рядом с пилотом. Он накинул ремень безопасности, когда очередной приступ кашля сотряс его тело. Офицер Моссад устроился позади него. Ему предстояло еще немало работы в Омане — его пистолет был у Бен-Ами, и тот держал его наготове все время, пока пять человек из оперативного отряда рассаживались по местам.
      — Обоснование, несомненно, есть, приятель, — ответил Бен-Ами, когда самолет вырулил на взлетно-посадочную полосу. — Более того, это приказ! Постарайся понять, существуют вещи, которых нам лучше не знать — для нашего же собственного блага. Мы — 'солдаты. Те, кто принимает решения, — наше руководство. Они делают свое дело, мы — свое. Мы обязаны выполнять приказы.
      — В таком случае я должен возразить, — заявил боец группы «Масада», кодовое имя Серый. — Фразу «выполнять приказы» я не нахожу приятной.
      — Напоминаю вам, мистер Бен-Ами, — добавил боец с кодовым именем Оранжевый, — что последние три недели мы готовились к выполнению задания, которое, как все мы надеемся, мы сможем успешно выполнить, несмотря на некоторые сомнения. Мы готовы, все силы собраны для решительного броска, как вдруг задание отменяется безо всяких объяснений, и мы летим в Бахрейн искать человека, которого не знаем, в соответствии с планом, которого никогда не видели.
      — Если этот план вообще существует, — вставил боец под кодовым именем Черный. — Но, похоже, вся эта затея всего-навсего простая выплата по долгам, которые Моссад когда-то обязался возместить выжившему из ума старику. А тому взбрело в голову отыскать американца, своего так называемого сына. А американец не только не является его сыном, но даже не еврей.
      Вайнграсс обернулся. Самолет между тем быстро набирал скорость, однако гневная тирада, которую выдал Мэнни, заглушила гул турбин.
      — Слушайте меня, безмозглые курицы! — крикнул он. — Если этот самый американец отправился в Бахрейн, прихватив с собой умалишенного террориста, значит, у него есть на то веские причины. Возможно, до вас еще не дошло, вы, накачанные придурки, но то, что произошло в Маскате, отнюдь не было спланировано сосунками, решившими поиграть с оружием. Мозг, если вы позволите подобное сравнение, находится в Бахрейне. Вот зачем, а вернее, за кем он отправился туда!
      — Ваши инвективы нельзя назвать планом, даже если все обстоит именно так, как вы говорите, мистер Вайнграсс, — сказал боец под кодовым именем Белый.
      — Как только мы приземлимся и сможем поговорить о делах, я буду звонить в Маскат каждые пятнадцать минут до тех пор, пока не получим информацию, которая нам необходима. Вот тогда у нас появится план.
      — Каким образом? — с недоверием в голосе спросил Синий.
      — Мы разработаем его.
      Тучный англичанин, выпучив глаза от изумления, смотрел, как террорист Азрак удаляется в сопровождении представителя Бахрейна, молчаливого служащего в униформе, ожидавшего реактивный самолет в одном из ангаров аэропорта в Мухарраке.
      — Стойте! — крикнул Макдоналд, бросив уничтожающий взгляд на Эвана Кендрика. — Подождите! Не оставляйте меня с этим человеком. Говорю вам, он не тот, за кого себя выдаст! Он вовсе не один из нас!
      — Верно, он не один из нас, — подтвердил палестинец, останавливаясь. — Этот человек приехал из Восточного Берлина, и он спас мне жизнь. Если говоришь правду, уверяю тебя, он спасет и твою.
      — Ты не имеешь права...
      — Я должен, — оборвал его Азрак, поворачиваясь к провожатому и кивая ему.
      Никак не реагируя на услышанное, представитель Бахрейна сказал, адресуя слова Кендрику:
      — Мой помощник уже вышел из ангара. Видите? Он проводит вас к другому выходу. Добро пожаловать в нашу страну.
      — Азрак! — крикнул Макдоналд, но его голос потонул в реве заработавших самолетных двигателей.
      — Спокойно, Тони! — сказал Эван, когда второй провожатый приблизился к ним. — Мы прибыли в страну нелегально. Твоими стараниями нас могут подстрелить.
      — Ты! Я знал, что это ты! Кендрик!
      — Ну разумеется, это я! Вот только если кто-либо из твоих людей здесь, в Бахрейне, узнает, что ты опознал меня, твоя очаровательная истеричка Сесилия — ведь ее, кажется, зовут Сесилия — окажется вдовой прежде, чем успеет заказать себе второй коктейль.
      — Не могу поверить. Ведь ты продал свою фирму и вернулся в Америку! Говорили, что ударился в политику.
      — С помощью Махди можно стать и президентом.
      — С ума сойти!
      — Улыбайся, Тони! Этот человек и так не в восторге от того, что делает, не хочу, чтобы он счел нас неблагодарными. Улыбайся, толстый ты сукин сын!
      Калейла в форме пилота стояла у хвоста реактивного самолета и наблюдала за происходящим. Палестинский террорист по кличке Синий направился в сторону выхода. Американский конгрессмен и Макдоналд покинули летное поле с другим официальным представителем Бахрейна, который повел их в сторону грузовых складов, дабы избежать таможенной регистрации.
      Этот Кендрик, этот явный конформист оказался гораздо лучше, чем она думала. Сумел выбраться живым из посольства. Еще девять часов назад ей представлялось это абсолютно невозможным и заставило изрядно понервничать. Мало того, исхитрился остаться один на один с Макдоналдом. Что он задумал? Что делает?
      — Закругляйтесь! — крикнула она пилоту, который разговаривал с механиком возле крыла по правому борту самолета. — Нам надо торопиться!
      Пилот кивнул, всплеснул руками, сетуя на свое подневольное положение, и они направились к выходу для летного персонала. Ахмат, султан Омана, задействовал все доступные его власти рычаги. Троих пассажиров реактивного самолета должны были провести на нижний уровень здания аэропорта, подальше от основной стоянки такси, туда, где их ждали, временно укрепив на крышах машин знаки в черно-белую шашечку, сотрудники секретной службы Бахрейна. Никакой информации им передано не было, только приказ: сообщить о маршруте пассажиров.
      Калейла и пилот быстро попрощались, и каждый направился в свою сторону: он — в Центр управления полетами за информацией относительно возвращения в Маскат; она — в главный вестибюль аэровокзала, туда, где можно перехватить Кендрика и установить за ним наблюдение. Потребуется приложить максимум усилий, чтобы остаться незамеченной. Тони узнает ее мгновенно, а Кендрик, если увидит ее и присмотрится повнимательнее, наверняка припомнит темный проулок в портовом районе и женщину с пистолетом в руке. Тот факт, что пистолет пришлось применить в целях самообороны, когда четверо подонков бросились к ней с явно недружественными намерениями, едва ли будет иметь значение для человека, ходящего по краю пропасти. Он вооружен, а значит, способен мгновенно отреагировать. Калейла не боялась за свою жизнь. Восемь лет подготовки, включая четыре года в огне ближневосточного конфликта, научили ее действовать без промедления, убивать прежде, чем могут убить ее. Калейлу огорчало не только то, что этот вполне достойный человек погибнет, выполняя задание, но и то, что она окажется его палачом. И вероятность того, что все именно так и случится, росла с каждой минутой.
      Она оказалась на месте раньше пассажиров оманского самолета. Машины всех типов и размеров с громкими гудками проносились мимо. Вонь от выхлопных газов, скапливающихся под низким бетонным козырьком над входом в аэровокзал, была удушающей. Калейла отыскала затененное место между двумя грузовыми фургонами и стала ждать.
      Первым появился террорист по имени Азрак в сопровождении офицера. Офицер взмахнул рукой, подзывая такси, и одно из них в ту же секунду остановилось у кромки тротуара возле убого одетого молодого человека. Сев в машину, он заглянул в бумажку, зажатую в руке, дал указания водителю.
      Несколько минут спустя в поле зрения Калейлы появился Эван Кендрик с Энтони Макдоналдом. Что-то не так, вдруг почувствовала она. Тони вел себя, как когда-то в Каире. Не в меру бурная жестикуляция, движения, привлекающие внимание, выпученные глаза, выражение лица в точности как у человека, принявшего немалое количество спиртного. Интуиция Калейлу никогда не подводила, она сразу поняла, что Макдоналд собран и что-то задумал.
      Ее худшие опасения оправдались.
      Макдоналд, навалившись на Кендрика всем своим немалым весом, вытолкнул его на проезжую часть. Кендрик поймал капот проносящейся мимо с бешеной скоростью машины, перевернулся и упал на асфальт. Взвизгнули тормоза, завыли сигнальные сирены, конгрессмен из штата Колорадо рассадил ветровое стекло небольшой японской машины.
      «О Боже, он погиб!» — решила Калейла. И тут же увидела, что он шевельнулся — дернул руками, попытался встать и снова упал, потеряв сознание.
      Калейла бросилась к нему, прорываясь через толпу сотрудников полиции и бахрейнских секретных служб, которые в мгновение ока оказались на месте происшествия. Оказавшись в два прыжка возле потерпевшего, она выхватила из кармана жакета пистолет и, приставив к виску ближайшего к ней офицера полиции, произнесла:
      — Меня зовут Калейла, и это все, что вам следует знать. Этот человек принадлежит мне. Выведите нас отсюда, иначе получите пулю в висок.

* * *

      Человек ворвался в темную комнату, со злостью хлопнул дверью и почти бегом бросился к компьютеру. Дрожащими руками включил его, ввел код.
      "Степень защиты максимальная
      Перехват не засечен
      Приступайте".
      "Что-то произошло. Прорыв либо поражение. Охотник либо жертва. Последнее сообщение из Бахрейна без подробностей. Известно лишь, что объект изъявил желание отправиться туда на самолете. Из этого следует, что либо он покинул стены посольства, использовав какую-то умопомрачительную уловку, либо не появлялся там вовсе. Но почему Бахрейн? Информации катастрофически мало. Похоже, объект руководствуется тайным умыслом. Ситуация крайне нежелательная, учитывая события, произошедшие в последние несколько лет.
      Что произошло? Что происходит сейчас? У меня не хватает информации. Иногда мне кажется, мои способности подводят меня, поскольку я руководствуюсь больше интуицией, но отнюдь не анализом фактов и решением сложных задач.
      И все же он тот самый человек! Моя оргтехника подтверждает это, и я ей верю".

      Эван пошевелился и тут же ощутил острую боль в плече и резкий запах спирта. Открыв глаза, он поразился тому, что увидел. Оказывается, он полулежит на подушках, левая рука перевязана. Он обвел взглядом комнату. Ничего себе! Он в чьей-то спальне. Лежит на кровати. Рядом туалетный столик... Позолоченный стул у стены, слева от кровати. Масса бутылочек и баночек с духами и лосьонами на трельяже, обрамленном маленькими лампочками по краю. Высокие окна с легкими гардинами персикового цвета. Мебель в стиле рококо... Декоратор, должно быть, неплохо поживился на оформлении такого интерьера. Обитая атласом кушетка у дальнего окна, возле нее — журнальный столик. Столешница из розового мрамора... Стена напротив кровати — сплошь шкафы с зеркальными дверцами. Справа, за прикроватным столиком, письменный стол цвета слоновой кости и еще один позолоченный стул. Бюро, какого он в жизни не видел, выкрашено в персиковый цвет. На полу — белоснежный пушистый ковер. Неплохой массаж для босых ног, если, конечно, кто-либо осмелится на него ступить. Единственное, чего в комнате, на его взгляд, недостает, — так это зеркала над кроватью.
      Дверь, украшенная лепниной, закрыта. Из-за нее доносятся голоса — мужской и женский. Который сейчас час? А где его часы? Где это он? И как попал сюда? Та-а-ак! Сначала был аэропорт... Его толкнули под колеса... Толпа вокруг... Его поднимают... А где Азрак? Азрак ждет его в отеле «Араду»!.. А где Макдоналд? Неужели сбежал? О Господи, все пошло прахом!
      Близкий к панике, Кендрик откинул простыню, не обращая внимания на то, что солнце заливает его нагое тело ярким светом. Выбираясь из постели, он стиснул зубы от боли. Пустяки! Он двигается, а это самое главное.
      Внезапно дверь распахнулась.
      — Я так рада, что вы уже на ногах! — сказала смуглолицая молодая женщина.
      Кендрик бросился обратно к кровати, когда женщина пошла закрыть дверь.
      — То, что вы смогли подняться, подтверждает диагноз, поставленный врачом. Он только что ушел, — продолжила она, когда вернулась. — Врач сказал, что вы ушиблись при падении, а рентген подтвердил, что все кости целы.
      — Рентген? Послушайте, леди, где мы находимся и кто вы такая?
      — Значит, вы не помните меня?
      — Если это, — Эван обвел рукой комнату, — ваше любовное гнездышко, то я определенно его никогда не видел. Подобное местечко трудно забыть.
      — Этот дом принадлежит не мне, — сказала Калейла, покачав головой и улыбнувшись. — Это резиденция члена королевской семьи, кузена эмира, пожилого мужчины и его юной жены. Они сейчас в Лондоне. Он серьезно болен, этим объясняется наличие сложнейшей медицинской аппаратуры на первом этаже. Положение и деньги значат много в любом уголке мира, а здесь, в Бахрейне, особенно. Ваш друг, султан Омана, проявил о вас заботу.
      — Отлично! Но кто-то должен был проявить заботу о том, чтобы ему стало известно, что произошло со Мной.
      — Это была я, разумеется...
      — Я знаю, кто вы, — прервал ее Кендрик, нахмурившись. — Вот только не могу вспомнить, где и когда я вас видел.
      — Я была одета иначе, и виделись мы в обстоятельствах не самых приятных. В Маскате, на темной грязной улочке...
      — Чтоб он пропал, этот Маскат! Да и квартал, где живет эль-Баз, заодно. Вы та самая женщина, которая хотела убить меня!
      — Нет, не хотела. Мне пришлось защищаться от четырех оборванцев, напавших на меня, — троих мужчин и одной девчонки.
      Кендрик на секунду прикрыл глаза.
      — Помню, один из них совсем мальчишка... Он был в форме цвета хаки...
      — Не мальчишка он, — возразила Калейла. — Он заключенный наркоман, накачавшийся не меньше своей подружки. Они убили бы меня, чтобы раздобыть деньги на наркотики. А вообще-то я следила за тобой. Добывать информацию — это моя работа.
      — Для кого?
      — Для тех, на кого я работаю.
      — Как вы узнали обо мне?
      — Я не отвечу на ваш вопрос.
      — На" кого вы работаете?
      — В широком смысле — на организацию, которая изыскивает способ остановить непрекращающийся конфликт на Ближнем Востоке.
      — На Израиль?
      — Нет, — спокойно ответила Калейла. — Мои предки — арабы.
      — Мне это ничего не говорит, но внушает опасения.
      — Неужели американцы даже представить себе не могут, что арабы способны мечтать о справедливом решении?
      — Я только что из нашего посольства в Маскате. То, что происходит там, не назовешь справедливым.
      — Мы тоже этого не одобряем. Однако позволю себе процитировать высказывание одного конгрессмена, который, стоя перед почтенной публикой в палате представителей, сказал, что «террористами не рождаются, ими становятся».
      Эван в изумлении взглянул на женщину:
      — Это была моя единственная реплика, которую я когда-либо себе позволял на эту тему. И она, к сожалению, попала в «Конгрешнл рекорд».
      — Вы сделали его после крайне злобной речи конгрессмена из Калифорнии, который фактически призывал уничтожить палестинцев, проживающих в Эреце, что в Израиле.
      — Этому конгрессмену что Эрец, что Биарриц! Член секты Белых англосаксонских протестантов, он опасается потерять голоса своих еврейских избирателей в Лос-Анджелесе. Он сам сказал мне об этом накануне того дня. Вероятно, принял меня за союзника, решил, что я поддержу его.
      — Вы и сейчас верите в то, что сказали тогда?
      — Да, верю, — ответил Кендрик. — Всякий, кто прошел через мясорубку лагерей для беженцев, знает: ничего хорошего из этого никогда не выйдет. Но то, что я наблюдал в Маскате, переходит все мыслимые границы. Речь даже не об оскорблениях и издевательствах. То, что происходит там, куда страшнее. Эти звери наслаждаются тем, что творят.
      — Большинство из них никогда не имели дома. Их первые воспоминания — грязь и убогость лагерей для беженцев, беспрестанные поиски пропитания и одежды для младших братьев и сестер. Мало кто обладает хоть какими-то знаниями. О том, чтобы учиться в школе, никто и подумать не может — это недоступная роскошь. Они изгнанники на своей собственной земле.
      — Скажите это детям Освенцима и Дахау, — с яростью в голосе сказал Эван. — Эти должны быть счастливы уже тем, что они живые!
      — Шах и мат, мистер Кендрик! У меня нет слов, только мои сожаления.
      — Мне не нужны ваши сожаления. Я хочу выбраться отсюда.
      — Вы не в том состоянии, чтобы продолжить то, что начали. Взгляните на себя. Вы измотаны до предела и к тому же изрядно потрепаны.
      Кендрик не обратил на ее слова внимания:
      — При мне был пистолет, нож, часы и еще несколько ценных вещей. Я бы хотел получить их назад.
      — Думаю, нам следует обсудить ситуацию...
      — Нам нечего обсуждать, — оборвал он ее. — Абсолютно нечего!
      — А что, если я скажу вам, что это мы «запеленговали» Тони Макдоналда?
      — Интересно! И как это вам удалось?
      — Хотелось бы сказать, что мы вычислили его несколько месяцев или лет назад, но это не соответствовало бы правде. Первое подозрение зародилось сегодня утром, на рассвете. Он висел у меня на хвосте, преследуя в машине без габаритных огней...
      — На дороге к Джабаль-Шам?
      — Да.
      — Тогда вы некая Каули или что-то в этом роде. Наш враг, помимо всего прочего, как заявил Тони в американском посольстве.
      — Меня зовут Калейла, первые два слога произносятся так же, как название французского портового города Кале. Для Тони я, несомненно, враг, это правда, но что касается всего прочего — едва ли, хотя представляю, что он обо мне наговорил.
      — Вы следили за мной, не так ли?
      — Да, следила.
      — Значит, вам известно о так называемом побеге?
      — Известно.
      — От Ахмата, что ли?
      — Да. Он доверяет мне. И вообще мы с ним давно знакомы.
      — Тогда он должен доверять тем, на кого ты работаешь.
      — Я не имею права распространяться на эту тему. Он доверяет мне, вот и все.
      — Расплывчатое объяснение.
      — Какова ситуация, таково и объяснение.
      — А где сейчас Тони?
      — В номере отеля «Тилос» на улице Правительства. Зарегистрировался под именем Стрикленд.
      — Каким образом вы разыскали его?
      — Через компанию, владеющую такси. По пути он заезжал в магазин, в котором, по имеющимся данным, нелегально торгуют оружием. Он вооружен... Словом, водитель оказался весьма сговорчивым.
      — Как это понимать?
      — Очень просто. Если Макдоналд делает шаг, вас немедленно ставят в известность. Он уже сделал одиннадцать телефонных звонков.
      — Кому?
      — Эти номера в телефонной книге не значатся. Человек отправится через час на центральный коммутатор и узнает координаты абонентов. Вам сообщат их.
      — Спасибо. Мне позарез нужны эти номера. Калейла взяла стул, поставила его напротив кровати и села, глядя на Кендрика.
      — Скажите, чем я могу вам помочь?
      — С чего это вдруг такая сердобольность? Мои вещи вы присвоили, на кого работаете, не говорите...
      — Что касается вашего пистолета, ножа, часов, бумажника с какими-то жалкими тысячами долларов, золотой зажигалки, смятой пачки неэкспортных американских сигарет, которую иметь при себе было крайне неосмотрительно, вы можете все это получить назад, если только убедите меня в том, что ваши действия не повлекут за собой убийства двухсот тридцати шести заложников в Маскате. Мы, арабы, такого исхода допустить не имеем права, ибо нас и так презирают за акции, неподвластные нашему контролю. Что до того, на кого я работаю, почему это должно волновать вас больше, чем это волнует нашего общего друга Ахмата? Вы доверяете ему, он доверяет мне. Значит, вы тоже можете доверять мне. Ваша арабская одежда продезинфицирована, выстирана и выглажена. Висит на вешалке в крайнем шкафу слева.
      Эван пригладил ладонью волосы:
      — Я непременно поразмышляю на досуге над логической задачкой о том, кто кому доверяет.
      — Каков план ваших действий, я не знаю, однако догадываюсь, что времени у вас не так уж много.
      — Действительно не много. Всего полчаса между половиной двенадцатого и двенадцатью сегодня ночью, — сказал Кендрик, не желая говорить ей ничего больше, кроме как назвать условленное время встречи. — Со мной в самолете летел террорист из посольства в Маскате.
      — Он зарегистрировался в отеле «Араду» на Вади-эль-Ахд под именем Т. Фарук.
      — Опять таксист?
      — Еще один сговорчивый таксист попался, — ответила Калейла, растянув губы в улыбке.
      — На кого бы вы ни работали, он, должно быть, весьма влиятельный человек.
      — Возможно, вам покажется это странным, но люди, на которых я работаю, не имеют к этому никакого отношения. Они никогда не зашли бы так далеко!
      — Чего не скажешь о вас.
      — Я была вынуждена. Причины сугубо личные. Ответа на это можете не ждать.
      — А вы та еще язва, Каули!
      — Калейла, — поправила она. — Почему бы вам не позвонить своему другу в «Араду»? Он купил костюм в магазине отеля, побывал в парикмахерской. Таковы, полагаю, были ваши инструкции. Позвоните, успокойте его.
      — Вы почти так же сговорчивы, как водители такси.
      — Потому что я не враг вам и я хочу договориться с вами. Позвоните Ахмату, если желаете. Он скажет вам то же самое. Кстати, как и ты, я знаю его номер, начинающийся с трех пятерок.
      Эвану показалось, что с лица этой женщины, словно невидимая вуаль, скрывающая истинное лицо, спала пелена. Недоверие растаяло. Он смотрел в прекрасные карие глаза прелестной молодой женщины, в которых светилось участие. Правда, наряду с любопытством. Он мысленно выбранил себя. Как можно быть таким недальновидным и не суметь разглядеть, где подлинное сокровище, а где фальшивка! За этот отрезок времени между одиннадцатью тридцатью и полуночью он должен ухватиться за ниточку, которая приведет его к Махди. Может ли он доверять этой женщине? Она сказала ему так много и в то же время так мало. А с другой стороны, способен ли он справиться с задачей сам? У нее есть телефон Ахмата... Как ей удалось получить его? Внезапно перед его глазами все поплыло, свет, падающий из окон понесся по кругу, превратившись в сплошную полосу бледно-оранжевого цвета...
      — Нет! — вскрикнула Калейла. — Нет, Кендрик, не сейчас! Не теряй сознания! Сделай звонок, я помогу тебе. Террорист должен знать, что все в порядке. Он находится нелегально в чужой стране. Ему некуда идти. Ты обязан позвонить ему!
      Эван почувствовал обжигающие шлепки по щекам. Пощечины вызвали приток крови к голове. Калейла прижала его голову к груди одной рукой, а другой потянулась к прикроватному столику.
      — Вот, выпей. — Она поднесла к его губам стакан. Он сделал глоток и тут же закашлялся, жидкость обожгла ему горло.
      — О Господи!
      — Коктейль из водки с бренди, — с улыбкой объяснила Калейла, по-прежнему поддерживая его. — Рецептом этого напитка поделился со мной некий Мелвин, британский агент секретной службы МИ-6. «Три таких коктейля, и человеку можно впарить все, что угодно», — сказал он мне. Могу я вам что-нибудь продать, конгрессмен? Например, телефонный номер?
      — Я ничего не покупаю. У меня нет денег. Их забрала... ты. — Он с легкостью перешел на «ты».
      — Пожалуйста, набери номер, — попросила Калейла, помогая Кендрику сесть, а сама снова устроилась напротив него на стуле. — Думаю, это крайне важно.
      Кендрик помотал головой, попытался сфокусировать взгляд на телефоне:
      — Я не знаю номера.
      — Зато я знаю. — Калейла достала из кармана жакета клочок бумаги. — Вот он: 5-9-5-9-1.
      — Что бы я делал без, вас, мадам секретарша! — Эван потянулся к телефону, чувствуя, как в тело вонзились иглы боли. Он чувствовал себя отвратительно, каждое движение давалось с трудом. — Азрак! — произнес он, когда террорист поднял трубку. — Ты изучил карту Манамы? Отлично. Встретимся в отеле в десять. — Кендрик помолчал, бросил быстрый взгляд на Калейлу. — Если по какой-либо причине задержусь, встретимся на улице у северной стороны мечети Джума, которая выходит на улицу эль-Калифа. Я найду тебя. Все ясно? Отлично. — Кендрик положил трубку и перевел дух. Разговор стоил ему немалых сил.
      — Конгрессмен, нужно сделать еще один звонок.
      — Дай мне пару минут. — Кендрик откинулся на подушки. Боже, как же он устал!
      — Необходимо позвонить прямо сейчас. И сообщить Ахмату, где ты, что сделал и что намерен делать. Он ждет. Информация должна исходить от тебя, а не от меня.
      — Хорошо, хорошо! — Неимоверным усилием воли Кендрик заставил себя принять вертикальное положение. — Какой код Маската?
      — 9-6-8, — сказала Калейла. — Только набери сначала 0-0-0.
      Кендрик поморщился, когда протянул руку за трубкой телефона. Глаза с трудом различали мелкие черные цифры.
      — Когда ты спал последний раз? — спросила Калейла.
      — Два или три дня назад.
      — А ел когда?
      — Не помню... А ты? Полагаю, забот и тебе хватило.
      — Да, верно... Не помню... Хотя мне удалось перекусить. Когда оставила тебя у эль-База, зашла в какую-то пекарню и купила апельсиновой пахлавы. А вообще-то, чтобы узнать, кто из посетителей туда заходил...
      Эван вскинул руку, сделал знак, что султан поднял трубку.
      — Ахмат, это Кендрик.
      — Наконец-то!
      — Я в ауте.
      — Как это? О чем ты говоришь?
      — Почему ты не рассказал мне про нее?
      — Про кого?
      Эван передал трубку Калейле.
      — Это я, Ахмат, — смущенно проговорила она. Через восемь секунд, в течение которых даже Эван слышал голос султана, она добавила: — Выбора не было. Или так, как получилось, или оставалось позволить прессе узнать, что американский конгрессмен, вооруженный, с пятьюдесятью тысячами долларов прилетел в Бахрейн в обход таможни. Думаю, не очень много времени потребовалось бы на то, чтобы выяснить, каким образом он оказался в Бахрейне. Я назвала твое имя эмиру, с которым знакома давно, и он позволил нам остановиться у него. Спасибо, Ахмат. Передаю ему трубку.
      Кендрик взял трубку:
      — Она та еще штучка, мой старый-юный друг, но я согласен, уж лучше оказаться здесь, чем где-либо в другом месте похуже. Только впредь постарайся не преподносить мне подобных сюрпризов, договорились? Что молчишь?.. Ладно, забудь об этом, но помни о другом — никакого вмешательства до тех пор, пока я не попрошу об этом. Наш паренек из посольства сейчас в отеле «Араду». Что до ситуации с Макдоналдом, о которой, как я полагаю, ты в курсе, — Калейла кивнула, — я так и знал. Его засекли в отеле «Тилос», у нас будет список телефонов, по которым он звонил. Кстати, оба они вооружены. — Дальше Эван описал условия встречи, которая должна состояться благодаря агентам Махди. — Нам нужен человек, способный провести нас к нему. Я займусь этим лично.
      Кендрик повесил трубку и устало откинулся на подушки.
      — Тебе надо подкрепиться, — сказала Калейла.
      — Закажи ужин в китайском ресторане, — усмехнулся Эван. — Пятьдесят тысяч у тебя как-никак есть.
      — Я закажу что-нибудь для тебя на кухне.
      — Только для меня? — Эван бросил взгляд на изможденную женщину. О крайней усталости говорили синие тени у нее под глазами, морщины, проступившие резче, чем это положено у столь молодой особы. — А ты?
      — Не думай обо мне. Главное сейчас — твое самочувствие.
      — Да ты сама вот-вот сознание потеряешь.
      — Справлюсь как-нибудь, спасибо, — вскинув голову, сказала Калейла.
      — Ну ладно, раз не хочешь вернуть мне часы, скажи хотя бы, сколько сейчас времени.
      — Десять минут четвертого.
      — Пока все идет по плану. — Эван спустил ноги на пол. — Полагаю, в этом роскошном заведении оказывают такую услугу, как побудка в нужное время. Отдых — оружие. Я где-то вычитал это. Битвы проигрывались или выигрывались, пока противник отдыхал либо из-за недосыпа воинов... Если будешь так добра и отвернешься, я возьму полотенце в ванной комнате, которая, не сомневаюсь, здесь самая большая в Бахрейне, и подыщу себе комнату, где смогу поспать.
      — Выходить за пределы этой комнаты мы не имеем права, если, конечно, не пожелаем покинуть этот дом.
      — Почему?
      — Таковы распоряжения. Чувства юной жены кузена эмира, само собой, здесь ни при чем, однако условности следует соблюдать: нельзя осквернять своим присутствием покои ее светлости. У двери стоит охрана, дабы соблюдать распоряжения.
      — Поверить не могу!
      — Не я устанавливала правила, я только привезла тебя туда, где ты в безопасности.
      Чувствуя, что глаза слипаются от усталости, Кендрик снова лег, устроившись с края.
      — Ладно, мисс из Каира, если не хотите спать, скрючившись на кушетке у окна или растянуться прямо на полу, предлагаю отдохнуть на постели. Только прежде позаботьтесь о двух вещах — не храпите и попросите, чтобы меня разбудили в восемь тридцать.
      Промучившись двадцать минут на узкой кушетке, свалившись с нее дважды, Калейла не выдержала и забралась в кровать.
      Это было невероятно. Невероятно прежде всего потому, что никто из них этого не ожидал и даже возможности подобной не допускал. Два измотанных физически и морально человека потянулись друг к другу, отчаянно нуждаясь в прикосновении, ласке, тепле, во влажном контакте губ, который освободил бы их от страхов. Соединение было неистовым, безумным, но их тягу нельзя было назвать влечением незнакомцев, скорее животных, чем людей. Мужчина и женщина, сумевшие каким-то образом договориться, найти общин язык, желали подарить друг другу тепло и уверенность в этом сошедшем с ума мире...
      — Думаю, я должен извиниться, — через какое-то время сказал Эван, упав на подушки и хватая ртом воздух так, словно был на последнем издыхании.
      — Не надо, — покачала головой Калейла. — Я ни о чем не жалею. Иногда... всем хочется почувствовать, что живые. Твои слова, если не ошибаюсь.
      — Да, только произнес я их несколько в другом контексте.
      — Я так не считаю. Если хорошенько подумать об этом... Ладно, Эван Кендрик, спи. Я больше не произнесу твоего имени.
      — Как это следует понимать?
      — Спи.

* * *

      Три часа спустя Калейла выскользнула из-под простыней, собрала одежду, разбросанную на полу, и, поглядывая на провалившегося в глубокий сон американца, тихо оделась. Написала записку и положила ее на прикроватный столик рядом с телефоном. Подошла к туалетному столику, достала вещи Кендрика, включая пистолет, нож, часы и пояс с деньгами. Все это она положила на пол возле кровати, кроме наполовину выкуренной пачки американских сигарет, которую смяла и сунула себе в карман. Пересекла комнату и тихо вышла. Жестом подозвав охранника, шепотом отдала распоряжения:
      — Мужчину следует разбудить в восемь тридцать вечера. Я позвоню убедиться, выполнен ли приказ. Это понятно?
      — Да-да! — закивал охранник.
      — Ему могут позвонить. Информацию необходимо записать, положить в конверт и сунуть ему под дверь. С властями я сама договорюсь. Все эти люди — бизнесмены, сотрудничающие с его фирмой. Ясно?
      — Да-да!
      — Отлично.
      Калейла осторожно сунула в нагрудный карман охранника бахрейнские динары в количестве, эквивалентном пятидесяти американским долларам. Теперь он ее раб на всю жизнь. Ну если не на всю жизнь, то хотя бы на ближайшие пять часов. Она спустилась по широкой лестнице, пересекла огромный холл и подошла к тяжелой резной входной двери, которую, подобострастно кланяясь, открыл другой охранник. Она вышла на улицу, людную в этот час — толпы людей в национальной и интернациональной одежде спешили в обоих направлениях. Калейла поискала глазами телефон. Один такой виднелся в конце улицы. К нему она и направилась.
      — За этот разговор заплатят, — уверила она оператора и назвала номер, воспользоваться которым должна была лишь в случае крайней необходимости.
      Голос за восемь тысяч километров от нее был резким и недовольным.
      — Меня зовут Калейла. Вы тот, с кем я должна связаться, как полагаю.
      — Он самый. Оператор сказал — Бахрейн. Вы подтверждаете это?
      — Да. Он здесь. В течение нескольких часов я была с ним.
      — Какие новости?
      — Между одиннадцатью тридцатью и двенадцатью возле мечети Джума на улице эль-Калифа должна состояться встреча. Я должна быть там. Он не подготовлен. Он не справится.
      — Ну уж нет, леди!
      — Он ребенок, когда речь заходит об этих людях! Я способна помочь!
      — И вовлечь в историю нас, что совершенно недопустимо, вы это знаете не хуже меня. Лучше держитесь подальше!
      — Я думала, вы говорили... Могу ли я сообщить вам то, что считаю крайне негативным в этой операции?
      — Не желаю ничего слушать. Не суйте свой нос, ясно? Калейла поморщилась, услышав частые гудки. Фрэнк Свонн из Вашингтона, округ Колумбия, бросил трубку.
      — "Араду" и «Тилос»? Да, знаю, где это, — сказал Эммануил Вайнграсс своему собеседнику, с которым говорил по телефону в кабинете здания аэропорта в Мухарраке. — Т. Фарук и Стрикленд. Боже, поверить не могу, чтобы этот пьяница из Каира... Прошу прощения, да, разумеется, больше почтения... Продолжай. — Вайнграсс записывал информацию, которую из Маската передавал ему султан.
      Все больше и больше Вайнграсс проникался к нему уважением. Он знал людей вдвое старше Ахмата, имеющих опыт втрое больше, которые не справились бы с ситуацией, с какой столкнулся султан Омана. Но западная печать не поднимала вопрос о мужестве этого человека, пускавшегося в рискованные предприятия, грозящие лишить его не только трона, но, возможно, и жизни. — Хорошо, я все записал... Послушай-ка, приятель, ты поразил меня. Ты стал настоящим мужчиной. Я понимаю, ты, конечно, всему этому мог научиться у меня.
      — У тебя я научился одному, Мэнни: принимать вещи такими, какие они есть, и не искать отговорок. Не важно, о чем идет речь, о плохом или хорошем, сказал ты мне. Ты говорил, человек вполне может примириться с поражением, но не с отговорками, которые лишили его права совершить ошибку. Прошло достаточно много времени, прежде чем я это понял.
      — Прекрасно, молодой человек. Передай мудрость своему малышу, появление которого ты ожидаешь в самом скором времени. Если хочешь, назови это поправкой Вайнграсса к десяти заповедям.
      — Но, Мэнни...
      — Да?
      — Будь добр, не надевай свои желтые или в красный горошек «бабочки» в Бахрейне. Они слишком... яркие, понимаешь?
      — Ну вот, теперь ты мой портной... Я буду поддерживать с тобой связь. Пожелай нам всем удачной охоты.
      — Да, мой друг, искренне желаю. Больше всего я хочу сейчас быть рядом с тобой.
      — Я знаю. Был бы я здесь, если б этого не знал — равно как знает и наш друг. — Вайнграсс повесил трубку и повернулся к шестерым мужчинам. Они расположились кто где: на столах, стульях, кто-то проверял оружие, кто-то батарейки в радиопередатчиках, но все внимательно прислушивались к словам пожилого человека. — Мы разделимся, — сказал он. — Бен-Ами и Серый пойдут со мной в «Тилос». Синий, ты с остальными отправишься в «Араду»... — Мэнни внезапно замолчал и зашелся сильнейшим кашлем.
      Мужчины переглянулись между: собой, никто из них не шевельнулся, чувствуя, что Вайнграсс отвергнет любое предложение о помощи. Одно было ясно всем: перед ними умирающий человек.
      — Воды? — предложил Бен-Ами.
      — Нет, — хрипло ответил Мэнни. — Проклятая простуда, мерзкая французская погода... Так, на чем мы остановились?
      — На том, что я должен отправиться с остальными в отель «Араду», — ответил Иаков, кодовое имя Синий.
      — Оденьтесь поприличнее, иначе вас и на порог не пустят. Здесь, в аэропорту, есть магазины. Купите хотя бы пиджак, этого уже будет достаточно.
      — Но это наша рабочая одежда, — возразил Черный.
      — Сложите ее в пластиковый пакет, — посоветовал Вайнграсс.
      — Что мы будем делать в «Араду»? — Синий поднялся со стола, на котором сидел.
      Мэнни бросил взгляд на свои записи, затем поднял глаза на Синего:
      — В номере 201 остановился человек по имени Азрак.
      — "Синий" в переводе с арабского, — проговорил Красный, бросив взгляд на Иакова.
      — Один из организаторов конфликта в Маскате, — сказал Оранжевый. — Говорят, он возглавил отряд, который взорвал кибуц «Теверия» неподалеку от Галилеи, убив тридцать два человека, среди которых были и дети.
      — Он заминировал три селения на Западном берегу, — добавил Серый, — и взорвал аптеку, написав на стене «Азрак». После взрыва обломки стены собрали и увидели это имя Азрак. Я видел его по телевизору.
      — Свинья, — не сдержался Иаков. — Когда окажемся в «Араду», что будем делать? Принесем ему чай с печеньем или сразу наградим медалью за заслуги перед человечеством?
      — Все, что вам надо, — это не попадаться ему на глаза! — резко осадил его Вайнграсс. — И не выпускать его из виду. Двое из вас займут соседние номера, чтобы наблюдать за дверью. Никаких отлучек, ни за стаканом воды, ни в туалет, следить за дверью постоянно. Двое других останутся на улице, один займет пост возле центрального входа, другой — у служебного. Поддерживайте друг с другом связь. Сообщения должны быть короткими, предпочтительно из одного слова и на арабском. Если он покинет номер, следуйте за ним, только ни в коем случае не дайте ему заподозрить, что за ним установлена слежка. Не забывайте, он подготовлен не хуже вас, и для него, как и для вас, главное — выжить.
      — И как это следует понимать? Если он решит отправиться на частную вечеринку, нам что, сопровождать его? — не скрывая сарказма, проговорил Иаков. — И это ваш план?
      — План придет от Кендрика, — не обратив на этот раз внимания на оскорбление, ответил Мэнни. — Если он у него есть, — добавил он с сомнением в голосе.
      — Что?! — Бен-Ами вскочил со стула, не столько взбешенный, сколько изумленный.
      — Если все пойдет как надо, он встретится с арабом в десять часов. С его помощью Кендрик надеется вступить в контакт с одним из агентов Махди, с человеком, который либо приведет их прямо к нему, либо сообщит имя того, кто сможет сделать это вместо него.
      — На каком основании? — допытывался Бен-Ами.
      — Ну, в общем, основание есть. Люди Махди думают, что возникла экстренная ситуация, но, в чем проблема, они не знают.
      — Дилетант! — не сдержался Красный. — Да там же все будет напичкано людьми и оружием! Какого черта мы здесь делаем?
      — Вы здесь затем, чтобы расчистить место и от людей, и от оружия! — прокричал Вайнграсс в ответ. — Если считаете, что я должен объяснить вам, что искать, отправляйтесь снова к бойскаутам в Тель-Авив! Вы следите, вы защищаете, вы ликвидируете плохих парней. Вы расчищаете путь этому самому дилетанту, который ставит на карту свою жизнь. Махди — ключ к разгадке, и, если вы до сих пор этого не поняли, боюсь, мозги подарить я вам не могу. Одно слово Махди, предпочтительно под дулом пистолета, — и безумию в Омане конец.
      — Разумно, — сказал Бен-Ами.
      — Это лишено всякого смысла! — воскликнул Иаков. — Предположим, ваш Кендрик встретится с Махди. Что он сделает? Что он ему скажет? Да его пристрелят, едва он появится!
      — И это разумно, — согласился Бен-Ами.
      — Идиоты! — Мэнни вышел из себя. — Вы что, думаете, мой сын олух? Он сумел построить здесь целую империю. Как только у него появится что-то конкретное — имя, место, организация, он тут же свяжется в Маскате с нашим общим другом султаном, свяжется с американцами, французами, с любым, у кого есть интересы в Омане, действовать будут они. Их люди в Бахрейне подобрались уже близко.
      — Разумно, — снова проговорил Бен-Ами.
      — Вполне, — согласился Черный.
      — А что будете делать вы? — спросил притихший, но все еще не желающий сдаваться Иаков.
      — Займусь отловом жирной лисицы, успевшей перетаскать немало кур из курятника, которую никто и не подозревал! — ответил Вайнграсс.

* * *

      Кендрик распахнул глаза. Его разбудил подозрительный звук, не имеющий ничего общего с шумом города за окнами. Шорох раздался определенно в комнате, где-то рядом. Калейла? Нет, это была не она. Она исчезла. Он взглянул на примятую подушку и вопреки здравому смыслу почувствовал сожаление, что ее нет рядом. Несколько часов, проведенные с ней, были пропитаны теплом, не будь этого, не было бы их близости.
      Который час? Он повернул запястье — черт! Она же забрала его часы! Кендрик перекатился к краю кровати и спустил ноги на пол, не заботясь о том, чтобы простыня прикрывала его наготу. Внезапно почувствовал, что ступня коснулась чего-то твердого. Он взглянул на белоснежный ковер и моргнул. Все, что находилось в его карманах, лежало возле кровати, все, за исключением пачки сигарет, которых ему сейчас крайне не хватало. В поле его зрения попал листок бумаги на прикроватном столике, он взял его.
      «Полагаю, мы были добры друг к другу, когда оба нуждались в этом. Никаких сожалений, кроме одного. Я больше не увижу тебя. Прощай!»
      Ни подписи, ни адреса, ничего...
      Он едва разбирал написанные мелким почерком буквы. Солнце садилось. Он поднял часы. Семь пятьдесят пять. Значит, он проспал почти четыре часа. Эван почувствовал, что живот подводит от голода. Он много путешествовал и один урок усвоил хорошо: никогда не отправляться в дальний путь на пустой желудок. Охранник, сказала она, за дверью. Эван сдернул с постели простыню, обернул вокруг себя и подошел к двери. На полу лежал конверт. Так вот что это был за звук: под дверь подсунули конверт, только тому, кто пытался это сделать, плохо это удавалось — слишком толстый ковер препятствовал скольжению. Эван поднял конверт, открыл его и достал листок бумаги. Список из шестнадцати имен, адресов и телефонных номеров. Макдоналд! Телефонные звонки, который он сделал в Бахрейне. Он подобрался еще на один шаг ближе к Махди!
      Эван открыл дверь, перекинулся приветствиями на арабском с охранником.
      — Вы уже проснулись, сэр? Вас велели не тревожить до восьми тридцати.
      — Я буду вам крайне благодарен, если принесете мне что-нибудь поесть. Женщина сказала, здесь есть кухня.
      — Конечно, сэр, все, что пожелаете.
      — Все, что найдется. Мясо, рис, хлеб... и молоко. Я бы очень хотел молока. И все как можно скорее, если не трудно.
      — Разумеется, сэр. Я быстро! — Охранник повернулся и побежал через холл к лестнице.
      Эван закрыл дверь и секунду постоял, привыкая к полумраку комнаты. Отыскав лампочку, включил свет и направился в ванную комнату, поразившую его воображение своим роскошным убранством и размерами.
      Десятью минутами позже он появился, одетый в короткий махровый халат, и подошел к шкафу, в котором, по словам Калейлы, должна была находиться его одежда, «продезинфицированная, выстиранная и выглаженная». Он открыл зеркальную дверцу и едва узнал свои вещи: сейчас они были похожи на обычную военную униформу. Не снимая одежду с вешалок, он бросил все на кушетку, затем подошел к кровати, сел и уставился на кучку вещей на полу. Он хотел было пересчитать деньги и проверить, не пропало ли несколько крупненьких купюр, но затем передумал. Если Калейла воровка, он не желал это знать. Не сейчас.
      Зазвонил телефон. Звук был какой-то металлический, пронзительный. Эван задумался. Кто это может быть? Список с телефонными номерами ему уже передали. Больше ему никто сюда звонить не должен, так сказала Калейла. Калейла? А вдруг это она? Что, если она передумала? Надежда, вспыхнувшая в нем, заставила снять трубку. Восемь секунд спустя он пожалел, что сделал это.
      — Американец, — произнес мужской голос. — Если покинешь этот королевский дворец до утра, считай, ты покойник. Завтра без лишнего шума ты вернешься туда, откуда явился.

      Эммануил Вайнграсс забрал радиопередатчик у Серого, поднес его к губам и заговорил:
      — Действуй. И не забывай держать линию открытой. Я должен слышать абсолютно все!
      — Если простите меня, Вайнграсс, — ответил Бен-Ами, скрывшийся в тени неподалеку от улицы Правительства, — мне будет спокойнее, если Серый тоже сможет участвовать в переговорах. Мы с вами не эксперты в ситуациях, к которым эти мальчики привыкли.
      — Жаль только, мозгов в их коллективной голове недостает. А у нас их целых две.
      — Это не игрушки, Мэнни, это самая что ни на есть боевая вылазка, могут возникнуть трудности.
      — Верю тебе, Бенни-бой, особенно если убедишь меня, что чти детские радиоприемнички одолеют стальную стену.
      — Эта аппаратура такая же тонкая, как новейший из разработанных электронный «жучок», к тому же способный передавать напрямую. Надо только нажать нужную кнопку.
      — Вот ты и нажми, — сказал Вайнграсс. — Давай, приятель, мы отправимся следом, как только услышим, что скажет Макдоналд-Стрикленд.
      — Только, пожалуйста, пусть Серый пойдет первым. Выбравшись из тени, Бен-Ами влился в толпу людей возле парадного входа отеля «Тилос». Люди входили и выходили, по большей части мужчины, преимущественно в европейских костюмах, в сопровождении дам исключительно в европейского покроя платьях. Одни машины с шахматной полоской на дверце высаживали пассажиров, другие — забирали. С неизменной улыбкой на лице у входа стоял швейцар, чьей единственной работой было открывать и закрывать двери, свистом подзывать носильщика и получать за это щедрые чаевые. Бен-Ами вместе с толпой других людей вошел в вестибюль. Несколько минут спустя следящие за его действиями бойцы оперативного отряда услышали, как он набирает номер. Мэнни, вытянувшись, держал передатчик так, чтобы слова его могли слышать и он, и куда более высокий Серый. Первые слова постояльца номера 202 потонули в шуме людской толпы. Затем заговорил агент Моссад:
      — Стрикленд?
      — Кто это? — Теперь настороженный шепот англичанина слышался гораздо отчетливее. Бен-Ами подкрутил передатчик.
      — Я внизу... Ана хенах литти га...
      — Чертов черномазый идиот! — обложил его Макдоналд. — Я не говорю на вашем тарабарском языке! Почему ты звонишь из вестибюля?
      — Я проверял вас, мистер Стрикленд, — быстро проговорил Бен-Ами. — Человек в стрессовой ситуации часто выдает себя. Вы могли спросить, что у меня за дело, а после поинтересовались бы кодом. Тогда бы я понял, что вы не тот человек...
      — Да-да, мне ясно! Слава Богу, вы здесь! Долго же вы добирались. Я ждал вас еще полчаса назад. Вы должны передать мне что-то на словах, говорите!
      — Не по телефону, — твердо сказал офицер Моссад. — Никогда нельзя передавать информацию по телефону, вам это должно быть известно.
      — Если надеетесь, что я впущу вас...
      — На вашем месте я бы этого делать не стал, — вновь прервал его Бен-Ами. . — Нам известно, что вы вооружены.
      — В самом деле?
      — Любой факт нелегальной продажи оружия фиксируется нами.
      — Да... разумеется.
      — Откройте дверь, не снимая цепочки. Если мои слова окажутся неверными, можете пристрелить меня.
      — Ладно... договорились. Уверен, необходимости в этом не возникнет. Только и меня поймите, если хоть одну гласную произнесете неправильно, пеняйте на себя.
      — Я буду совершенствовать свой английский, Стрикленд. На передатчике в руках Вайнграсса внезапно замигал зеленый огонек.
      — Это что еще такое? — спросил Мэнни.
      — Прямая передача, — ответил Серый. — Дайте мне. — Он взял передатчик, нажал нужную кнопку и произнес: — Говори.
      — Он один, — сообщил Бен-Ами. — Мы должны действовать быстро и брать его сейчас!
      — Мы не сделаем ни одного шага, тупая твоя голова! — рявкнул Вайнграсс в передатчик. — Даже недоумки из Отдела консульских операций Госдепартамента и то понимают, что им говорят, в отличие от сотрудников Моссад! Они слышат только себя, ну, может, еще и Авраама, если найдут ключ к тому, чтобы связаться с ним, на коробке с кукурузными хлопьями!
      — Мэнни, я не желаю этого выслушивать, — медленно произнес Бен-Ами.
      — Уши тебе нужны, вот что! Этот пьянчужка ждет агента Махди с минуты на минуту, и мы знаем, что из вестибюля он звонить не станет, а поднимется прямо к нему в номер. Он знает кодовые слова, чтобы Макдоналд открыл ему дверь, и вот тогда мы присоединимся к вечеринке и возьмем их обоих! А ты что хотел? Взломать дверь с помощью неандертальца, который стоит рядом со мной?
      — Ну... да...
      — Я тоже не желаю выслушивать оскорбления, — заявил Серый.
      — Давай, тащи свою секретную задницу на. второй этаж, мы подойдем туда через пару минут, правда, зайка серый?
      — Мистер Вайнграсс! — На щеках Серого заходили желваки. — Вы самый несносный человек из всех, кого я встречал.
      — Ой-ой, что ты говоришь! В Бронксе за такие слова тебя бы изрядно отколотили мои друзья ирландцы и итальянцы. Пошли!
      Мэнни пересек улицу Правительства, Серый — за ним следом, качая головой, не столько из желания показать свое несогласие, сколько пытаясь разобраться в собственных мыслях.

* * *

      Длинный коридор, устланный мягким ковром, заглушал шаги. Сейчас было время ужина, и большинство номеров пустовало. Вайнграсс остановился, захотел было закурить сигарету, но, закашлявшись, бросил ее на пол, отчего в ковре тут же образовалась дырка. Бен-Ами застыл у лифта на другом конце коридора. Постоялец 202-го номера ждал связного который все никак не появлялся. Серый расположился в пяти метрах по диагонали от апартаментов мистера Стрикленда, лениво прислонившись к стене холла. Он профессионал, ему ничего не стоило изобразить нетерпение молодого любовника, ожидающего встречи с дамой сердца.
      И вот он появился. Вайнграсс был поражен. Швейцар, тот самый, что стоял в дверях отеля, вышел из лифта и направился к номеру 202. Он остановился, постучал, подождал, пока постоялец не накинет цепочку и не приоткроет дверь, и только тогда заговорил. Внезапно, с феноменальной скоростью бегуна на Олимпийских играх. Серый оторвался от стены, в два прыжка перенесся к двери. Успевая выдернуть на ходу оружие, столкнул двоих мужчин вместе и швырнул обоих на пол. Прозвучало два приглушенных выстрела. Пистолет Энтони Макдоналда, зажатый в руке, равно как и два его пальца отлетели в сторону.
      Вайнграсс и Бен-Ами вбежали в номер вслед за Серым и закрыли дверь.
      — О Господи, посмотрите на меня! — ревел англичанин, корчась на полу и сжимая окровавленную правую руку. — Господи Боже! У меня же нет...
      — Принеси полотенце из ванной, — спокойно распорядился Серый, взглянув на Бен-Ами.
      — Агент Моссад сделал так, как ему велели.
      — Я всего лишь посыльный! — кричал швейцар, забившись в угол возле кровати. — Я должен был только передать информацию!
      — Черта с два ты посыльный, — сказал Эммануил Вайнграсс, останавливаясь возле него. — А ты хорош, сукин ты сын. Все видишь, всех замечаешь, кто приходит, кто уходит. Ты их глаза. Я хочу потолковать с тобой.
      — У меня нет руки! — выл Макдоналд, кровь ручейками быстро стекала по его руке.
      — Вот. — Бен-Ами нагнулся к нему и обмотал руку полотенцем.
      — Оставь, — приказал Серый, сорвав с руки Макдоналда полотенце и отбросив его в сторону.
      — Ты же просил принести... — Бен-Ами в растерянности посмотрел на Серого.
      — Я передумал, — сказал тот, в голосе прозвучала неприкрытая злоба. Он схватил руку Макдоналда и опустил ее вниз, кровь закапала на ковер. — Кровь, — проговорил Серый, — особенно из правой руки, ведь аорта, снабжающая руку кровью, напрямую соединяется с сердцем, будет выливаться, не встречая препятствий. Ты понял меня, свинья? Скажи нам то, что знаешь, иначе распрощаешься с жизнью. Где этот Махди? Кто он?
      — Я не знаю! — воскликнул Энтони Макдоналд, закашлявшись, слезы градом катились у него из глаз. — Как и все остальные, я делаю несколько звонков, и кто-нибудь связывается со мной! Это все, что я знаю!
      Серый чуть повернул голову. Он был натренирован настолько, что способен был слышать и чувствовать то, что другому уловить не дано.
      — Ложись, — шепотом приказал он Бен-Ами и Вайнграссу. — Откатитесь к стене! Спрячьтесь за стулья, за что угодно!
      Через мгновение дверь с грохотом отлетела в сторону. Трое арабов в белоснежных одеяниях с лицами, закрытыми масками, огляделись и открыли огонь из оружия с глушителем. Их цель была ясна: Макдоналд и швейцар. Тела двоих несчастных подпрыгивали и дергались, словно тряпичные куклы, окровавленные рты зашлись в последнем жутком крике, и вот наконец они затихли.
      Внезапно арабы почувствовали, что в номере они не одни. Оружие описало круг, выискивая новую мишень, но было поздно, у них просто не было шансов — Серый был вне конкуренции. Он отбежал к входной двери, спиной к стене, мгновенно выхватил автомат «узи» и уложил троих палачей на месте. Ни один не дернулся. Череп каждого разнесен на части.
      — Уходим! — крикнул Серый, хватая Вайнграсса и поднимая старика. — К лестнице рядом с лифтами!
      — Если нас остановят, — добавил Бен-Ами, — мы просто испугались перестрелки.
      Уже на улице, скрытые в спасительной тени, Серый вдруг разразился бранью, ругая в большей степени себя, нежели своих компаньонов.
      — Черт, черт, черт! Мне пришлось убить их!
      — У тебя не было выбора, — сказал агент Моссад. — Нажми хоть один из них на спуск, и мы были бы сейчас мертвы.
      — Но останься хоть один из них жив, мы могли бы вытянуть из него информацию, — возразил Серый.
      — Кое-что мы узнали, зайчик, — сказал Вайнграсс.
      — Прекратите, наконец!
      — Я же по-доброму, молодой человек...
      — Что вы узнали, Мэнни?
      — Макдоналд болтал слишком много. В панике он наговорил по телефону такого, что его решили убрать.
      — А при чем здесь швейцар? — спросил Серый.
      — Он открыл дверь для шайки любителей пострелять. Твое оружие наделало много шума, а вот их — нет. Так, а что касается Макдоналда, мы можем предположить вот что. Мой мальчик провел работу даже лучше, чем предполагал. Махди напуган. Он понятия не имеет, что происходит, а теперь, убив этого трепача, и вовсе не узнает. Он сделал ошибку. Только вообразите себе! Махди совершил ошибку!

* * *

      Кендрик посмотрел на телефонную трубку, зажатую в руке, затем с яростью бросил ее на рычажки. Злость, отчаяние и страх теснились в его груди. «Если покинешь этот королевский дворец до утра, считай, ты покойник. Завтра вернешься туда, откуда явился». Если еще нужны доказательства, что он добрался до Махди, то они у него. Вот только какой в них толк? Он фактически узник, один шаг за пределы этого дома, и его подстрелит человек, ждущий его появления. Даже его «продезинфицированная, выстиранная и выглаженная» одежда не оставит ни у кого сомнения в том, что это всего-навсего приведенная в порядок одежда террориста. Приказ отправляться туда, где его место, едва означал требование покинуть страну. Он понимал, что американского конгрессмена, конечно, убивать не станут, даже если выяснят, что он когда-то работал в Маскате. Взорванный, разрушенный Оман, на бомбардировку которого даст согласие большинство американцев, не отвечает интересам Махди. Но и позволить конгрессмену вернуться в Вашингтон Махди не сможет. Решение наверняка будет принято простое. Подобное происходит сплошь и рядом. Кто-то подкладывает бомбу в здание аэропорта, взрываются самолеты, взлетают на воздух кафе — да мало ли возможностей! Любопытный американец, который знает слишком много, попадет в один из таких инцидентов и отправится к праотцам, прихватив с собой, правда, сотню-другую невольных жертв.
      И вот конец оказался именно таким, как он и представлял себе вначале. Он и Махди. Он или Махди. Он проиграл. Словно сам оказался в коробке здания, стены которого с грохотом рушатся вниз, тысячи тонн бетона и железа падают ему на голову.
      В дверь постучали.
      — Войдите, — сказал Эван, инстинктивно хватая с пола пистолет.
      Появился охранник, ловко балансируя подносом на ладони. Эван сунул пистолет под подушку и ждал, когда мужчина поставит поднос на белый стол.
      — Все готово, сэр! — сообщил тот с гордостью. — Я сам выбирал лучшие продукты. Жена говорит, мне надо стать шеф-поваром, а не солдатом...
      Кендрик не слушал его самодовольную болтовню, как завороженный глядя на охранника. Мужчина был высок, приблизительно метр восемьдесят роста, широк в плечах и с завидно тонкой талией. Размер одежды был почти тот же, какой носил Эван, если не брать в расчет талию. Кендрик посмотрел на выглаженную одежду на кушетке и вновь на охранника в яркой сине-красной униформе. Не долго думая, Эван выхватил из-под подушки оружие, пока повар-вояка расставлял на столе дымящиеся блюда. Единственное, что двигало им сейчас, было убеждение, что мужчина, пусть даже в вычищенной одежде террориста, станет легкой мишенью за пределами дворца, чего не скажешь об охраннике в форме специального бахрейнского королевского гарнизона, особенно возле дворца. Выбора не было. Если он ничего не предпримет, к утру его убьют — тем или иным способом. Он обязан был что-то сделать и сделал. Эван достал из-под подушки пистолет, обошел вокруг кровати, остановился за охранником и со всей силы опустил рукоятку пистолета тому на затылок.
      Мужчина рухнул на пол. Эван сел за стол и принялся за еду. Никогда в жизни он еще не ел с такой скоростью. Двенадцать минут спустя солдат был связан и уложен на кровать, а Кендрик стоял возле зеркальной дверцы шкафа и рассматривал свое отражение. Умелый портной смог бы подогнать красно-синюю форму точно по его фигуре, но в общем и целом одежда сидела на нем сносно, а в сгустившихся сумерках никто и вовсе не заметит, что что-то не так.
      В одном из шкафов он отыскал пластиковый пакет, куда сложил чистую одежду. Взглянул на телефон. Он знал, что не воспользуется им. Не может воспользоваться. Если удастся выбраться живым из дворца, позвонит Азраку с улицы.
      Азрак гневно мерил комнату шагами. Запертый в четырех стенах номера отеля, он чувствовал себя как в ловушке. Мысли о предательстве то и дело приходили на ум. Где Амаль Бахруди? Человек с голубыми глазами, который назвался этим именем. А что, если он и в самом деле некий Кендрик, как сказал толстый англичанин? А вдруг все это устроено с целью захватить известного террориста по кличке Синий? Азрак на арабском... Террориста? Как типично для сионистских убийц из террористических организаций! С какой легкостью они забывают о кровопролитии в Сабре и Шатиле! Они украли землю и продали то, что по праву им не принадлежит, и убили ребенка за то, что тот нес палестинский флаг. «И все-таки называют нас террористами!» — думал Азрак.
      Если отель «Араду» — ловушка, находиться здесь нельзя, а если нет, он должен оставаться там, где с ним могут связаться. Люди Махди повсюду, его вызов — приказ, ведь он дарует им надежду, помогает сделать их требования законными. Когда мир сможет понять их? Когда отпадет нужда в таких, как Махди?
      Зазвонил телефон. Азрак метнулся к нему:
      — Да!
      — Я задержался, но уже иду к тебе. Меня выследили, едва не убили в аэропорту, спастись удалось просто чудом. Есть вероятность того, что уже нашли и тебя.
      — Что?
      — Сбои в системе. Уходи, но только не через главный вход. Есть пожарная лестница в южном крыле или в северном, не помню... Ну, в общем, найдешь. Спустись по ней, пройдешь через кухню и попадешь прямиком к служебному выходу. Выйдешь как раз на Вади-эль-Ахд. Будь там, я найду тебя.
      — Скажи мне, ты и в самом деле Амаль Бахруди? Могу я верить тебе?
      — Ни у тебя, ни у меня нет выбора.
      — Это не ответ.
      — Я не враг тебе, — солгал Эван Кендрик. — Мы никогда не станем друзьями, но я тебе не враг. Я просто не могу себе этого позволить. А вот ты теряешь время, поэт, в том числе и мое. Я буду на месте через пять минут. Торопись!
      — Уже иду.
      — Будь осторожен.
      Азрак повесил трубку и взял в руки оружие, которое незадолго до этого звонка чистил. Небольшой «Хеклер и Хoк-P9S» был укреплен в кобуру на левой щиколотке. Более крупное оружие, мощный «парабеллум», — на груди, рядом — охотничий нож в ножнах. Азрак сдернул со стула пиджак, надел его, прошел к двери и тихо закрыл ее за собой.
      Окажись обстоятельства иными, он едва ли что-либо заметил, но сейчас чувства его были обострены. Он должен найти лестницу, и как можно скорее. Драгоценное время неумолимо летело вперед. Отсчет уже шел не на минуты, а на секунды. Он повернул по коридору направо, в южное крыло. Краем глаза уловил мимолетное движение — закрылась дверь. Но за долю секунды до этого заметил — дверь не была распахнута, лишь чуть приоткрыта. Ерунда, сказал он себе. Какая-нибудь дамочка, ввалившись в номер с горой покупок, не успела сразу закрыть за собой дверь. Не увидев знака, указывающего на наличие в южном крыле лестницы, Азрак повернулся и зашагал в обратную сторону. И снова, уже в другом номере, бесшумно закрылась дверь. Нет, здесь что-то не то. И первая дверь закрылась не случайно. Они нашли его! За его номером следили. Но кто? Азрак, не останавливаясь, шел в северное крыло, но, как только оказался у той самой двери, что закрылась последней, прижался к стене, выхватил из ножен длинный клинок и стал ждать. Через секунду дверь открылась, он молниеносно развернулся к проему и оказался лицом к лицу с молодым мужчиной, инстинктивно почувствовав, что тот — враг. Сильно загорелый, крепкий, приблизительно одного с ним возраста. Израильский солдат! Вместо оружия в руках еврея, которого Азрак явно застал врасплох, было миниатюрное переговорное устройство. Он не вооружен!
      Азрак сделал выпад, целясь израильтянину в шею. Но удар был отражен. Азрак полоснул противника по запястью, переговорное устройство глухо ударилось о покрытый ковром пол, а Азрак захлопнул ногой дверь, автоматический замок щелкнул.
      Сжимая запястье, израильтянин лягнул Азрака в ногу, прямо в коленную чашечку. Азрак упал, следующий удар пришелся ему в шею, другой — в ребра. Азрак улучил момент и, когда израильтянин качнулся, потеряв равновесие, воткнул нож ему в живот. Струя крови брызнула ему в лицо, а противник — солдат отряда «Масада» под кодовым именем Оранжевый — рухнул на пол.
      Преодолевая адскую боль, палестинец поднялся, но тут дверь с грохотом отлетела к стене, замок рассыпался от мощного удара. В комнату ворвался второй израильтянин, глаза обвели кровавую сцену, рука метнулась к щиколотке, но, едва он выхватил оружие, Азрак бросился на него, сбив с ног; дверь под тяжестью двух тел захлопнулась. Пистолет Синего, описав дугу, упал на ковер. Свободной рукой израильтянин перехватил руку Азрака, сжимающую смертоносный окровавленный клинок, коленом ударил его в ребра и, захватив его запястье, броском послал на пол. Но и тогда палестинец не выпустил нож.
      Двое мужчин, тяжело дыша, уставились друг на друга. В глазах у обоих пылала неприкрытая злоба.
      — Вы убиваете евреев, так попробуй убить меня, свинья! — выкрикнул Иаков.
      — Почему бы и нет? — ответил Азрак, махнув ножом перед лицом израильтянина. — Вы убиваете арабов! Вы убили моих отца и мать, один такой, как ты, нажал на спуск.
      — А ты убил двух моих братьев в Сидоне.
      — Очень может быть! Надеюсь, что так! Ведь я был там!
      — Ты — Азрак!
      Словно два обезумевших зверя, мужчины бросились друг на друга, всем своим существом излучая ненависть. Отнять у другого жизнь — ненавистную жизнь — единственная цель, двигавшая обоими. Из разрезанной плоти брызнула кровь, связки порваны, переломаны кости, глухие выкрики о жажде мщения. Грязные оскорбления. И вот это произошло, сильнейший вышел победителем.
      Нож, перехваченный рукой бойца диверсионно-десантного отряда «Масада», по самую рукоятку вонзился террористу в шею, вышел и снова вошел в нее.
      Изможденный, весь в крови, Иаков оторвался от тела поверженного врага и заставил себя встать. Взгляд его упал на мертвого товарища — Оранжевого. Иаков прикрыл глаза.
      — Шалом, — прошептал он. — Упокойся с миром, которого все мы ищем, мой друг.
      Сейчас не время для скорби, подумал он. Тело Оранжевого, как и тело врага, необходимо вынести отсюда. Он должен связаться с остальными. Убийца Азрак мертв! Теперь можно лететь в Маскат. Необходимо лететь. К отцу. Синий доковылял до кровати и откинул покрывало. Под ним лежал автомат «узи» покойного друга. Иаков взял его и кое-как перекинул через плечо. Затем подошел к двери и проверил, чисто ли в коридоре. Главное сейчас — отец!

* * *

      Кендрик понимал, что ждать дольше, укрывшись в тени деревьев возле отеля «Араду», он не может, и звонить нельзя. Но и бездействовать он не вправе. Время неумолимо бежало вперед, агент Махди очень скоро встретится с Азраком, новоявленным принцем террористов. Картина последних событий предстала его мысленному взору ясной, как никогда. Его вычислили, события в аэропорту тому виной, а может, это произошло еще в Маскате. Его вполне мог выдать один из тех, кого он знал много раньше, и кто, в отличие от Мустафы, не пожелал засветиться при встрече с ним, опасаясь за свою жизнь, и кто — такое возможно вполне, — желая обеспечить свою безопасность, сам убил Мустафу. «Мы не можем ввязываться! Это безумие. Родные убиты! Над детьми надругались, их изуродовали и... убили!»
      Стратегия Махди понятна. Изолировать американца и дождаться, когда террорист явится в условленное место один. Захватить юного убийцу и ликвидировать тем самым вероятность ловушки — какая ловушка без американца? Убить палестинца, но прежде выяснить, что такого важного произошло в Маскате.
      Где Азрак? Тридцать семь минут прошло с тех пор, как они говорили. Это невероятно, он опаздывает на тридцать две минуты! Эван одиннадцатый раз посмотрел на часы и тихо выругался. Ярость и мольба о помощи, злость и отчаяние смешались в его словах. Он должен двигаться, должен что-то делать. Выяснить, где Азрак, поскольку без террориста до Махди ему не добраться. Агент Махди не покажется на глаза тому, кого не знает. Он уже так близко и в то же время бесконечно далек от цели!
      Кендрик спрятал пластиковый пакет с одеждой из Маската в кустарнике, что рос вдоль тротуара на Вади-эль-Ахд. Он пересек бульвар, направился к служебному входу. По пути ему встречались служащие отеля, подобострастно кланялись в надежде, что их не остановят, не подвергнут досмотру и не привлекут к ответственности за украденные из отеля сокровища в виде кусочков мыла, туалетной бумаги и остатков еды, которую перепившиеся европейцы не сумели осилить. Обычное дело. Эван сам видел, как это происходит, именно поэтому и выбрал «Араду» — из-за царящей на кухне суматохи. И снова вспомнил Эммануила Вайнграсса. Он сам и непредсказуемый Мэнни оказались там однажды, когда сводный брат эмира услыхал, как Вайнграсс пообещал сводной сестре этого королевского родственника американское гражданство, если она переспит с ним — удовольствие, которое Мэнни никак не способен был ей доставить.
      Кендрик прошел через кухню, достиг лестницы в южном крыле и осторожно поднялся на второй этаж. Прежде чем открыть дверь, он достал из кармана алого пиджака пистолет. В коридоре было пусто — богатенькие иностранцы в этот час пропадали в многочисленных кафе и подпольных казино. Он подобрался к номеру 201, прислушался — ни единого звука. Он тихо постучал.
      Голос, раздавшийся из-за двери на арабском, пригласил войти, но не одного человека, а нескольких.
      Странно, подумал Эван, потянувшись к дверной ручке, почему хозяин комнаты считает, что посетителей должно быть несколько? Он повернул ручку и прижался к стене, затем пинком распахнул дверь.
      Тишина. Сжимая в руках ненавистное, но необходимое оружие, Кендрик шагнул в комнату. То, что он увидел, заставило его вздрогнуть от ужаса. Тело Азрака было распростерто у стены, из шеи торчал нож, остекленевшие глаза широко раскрыты, из раны тонкими ручейками на грудь стекает кровь.
      — Твой приятель, эта свинья, мертв, — произнес тихий голос из-за спины Эвана.
      Он резко повернулся. Перед ним стоял молодой, весь в крови мужчина. Раненый убийца прислонился к стене, едва держась на ногах, руки сжимали автомат «узи».
      — Кто ты такой? — прошептал Кендрик и затем, переходя на крик, добавил: — Что ты наделал?
      Мужчина добрался до двери и закрыл ее, не спуская дула автомата с Эвана.
      — Я убил человека, который, не задумываясь, убил бы меня.
      — Боже правый, ты израильтянин!
      — А ты — американец.
      — Зачем ты сделал это? Что ты вообще делаешь здесь?
      — Я так захотел.
      — Это не ответ!
      — Мне приказано не давать никаких ответов.
      — А его убивать было необходимо? — Кендрик бросил взгляд на мёртвого палестинца.
      — Говоря его словами, почему бы и нет? Они убивают наших детей на игровых площадках, взрывают самолеты и автобусы с гражданами нашей страны, уничтожают ни в чем не повинных спортсменов в Мюнхене, стреляют в стариков просто потому, что те евреи. Почему они делают это? Потому что мы, евреи, наконец можем жить на скудном клочке бесплодной земли, которую мы отвоевали. Мы! А не другие.
      — У него не было возможности...
      — Ах, избавь меня от нравоучений! Я знаю, что бы ни случилось, люди всегда во всем винят евреев. После всего, что сделали с нами, мы же еще и виноваты. Слушай ты, дилетант, нам не нужны ни твои слова, ни твоя жалость. Нам нужно то, что принадлежит нам! Мы прошли через лагеря, мы умирали в газовых камерах за то, что принадлежит нам.
      — Черт тебя возьми! — выкрикнул Эван и махнул рукой на лежащий у стены труп Азрака. — Ты говоришь в точности как он! Когда вы остановитесь?
      — А тебе-то что за дело? Отправляйся в свой кондоминиум, в свой роскошный загородный клуб, американец. Оставь нас в покое. Возвращайся туда, откуда явился.
      Что так подействовало на него: слова, те самые, что были сказаны ему по телефону чуть больше часа назад; внезапно вставшие перед глазами жуткие картины взрыва в Маскате, унесшего жизни дорогих ему людей; ощущение, что ненавистный Махди ускользает из его рук, — он не знал. Эван знал лишь то, что был не в силах совладать с охватившей его яростью и набросился на раненого, изумленного его реакцией израильтянина:
      — Высокомерный подонок! — Эван вырвал из его рук автомат, швырнул его в сторону, а израильтянина пригвоздил к стене. — Какое право ты имеешь говорить мне, что делать и где находиться! Мы видим, как вы убиваете друг друга во имя каких-то идиотских принципов. Мы тратим силы и деньги, чтобы внушить вам немного здравого смысла, но нет! Никто и пальцем не желает пошевелить! Может, нам оставить вас в покое и позволить уничтожать друг друга до тех пор, пока не найдется хоть один умный человек! — Кендрик пересек комнату, схватил автомат «узи» и, повернувшись к израильтянину, направил на него оружие: — Кто ты такой и почему здесь находишься?
      — Мое кодовое имя Синий. Больше я не скажу тебе ничего.
      — Какое имя?
      — Синий.
      — О Боже... — прошептал Эван и посмотрел на Азрака. Затем повернулся к израильтянину и сунул ему в руки автомат. — Давай, — тихо проговорил он, — перестреляй всех, мне наплевать. — С этими словами он подошел к двери и исчез за ней.
      Иаков пошел следом за американцем, добрался до закрытой двери и прислонился к стене. Достав переговорное устройство, включил его.
      — Слушаю, — раздался голос Черного, находящегося за пределами отеля.
      — Ты связывался с остальными?
      — Красный связался. Они здесь. Вижу, как они идут по Вади-эль-Ахд. Наш старший коллега сейчас с Красным, Серый — с пожилым. С последним что-то неладное. Серый поддерживает его. Что у тебя?
      — От меня сейчас мало толку.
      — Как Оранжевый?
      — Погиб.
      — Что?
      — Нет времени. Убит и свинья. Объект двигается к выходу, он в красно-синей форме. Следуйте за ним. Он не в себе. Звоните мне в номер, я буду там.

* * *

      Словно в тумане, Эван перешел Вади-эль-Ахд и направился прямиком к тому месту, где бросил пакет с одеждой. Там он или нет, Эвану было все равно, хотя без яркой униформы он чувствовал бы себя привычнее. Он не может сейчас повернуть назад, слишком много событий произошло. Есть один человек, и он обязан встретиться с ним — с Махди! Он должен его отыскать!
      Пластиковый пакет лежал там, где он его оставил, кусты отбрасывали достаточно густую тень. Присев, Эван стал переодеваться. Вскоре он вышел и направился на запад, в сторону улицы Шейх-Иса и мечети Джума.

* * *

      — Слушаю, — сказал Иаков, поднеся к губам переговорное устройство. Он лежал на постели в своем номере, крепко перетянув раны полотенцами.
      — Это Серый, — последовал ответ. — Как ты?
      — Терпимо. В основном порезы, потерял немного крови, но справлюсь.
      — В таком случае ты согласишься передать руководство мне?
      — Так и должно быть в случае необходимости.
      — Я хотел услышать это от тебя.
      — Ты это услышал.
      — Хочу услышать еще кое-что. Сейчас, когда свинью убрали, не пора ли вернуться в Маскат? Если ответ положительный, я могу ускорить события.
      Иаков лежал, уставившись в потолок, слова американца не выходили у него из головы.
      — Нет, — наконец проговорил он. — Он зашел слишком далеко. Риск чересчур велик. Оставайтесь с ним.
      — Насчет В. — хочу оставить его где-нибудь, может, у тебя?
      — Он не согласится. Его сын в опасности, забыл?
      — Ты прав. Ладно, забудь. Я мог бы добавить, что он невыносим.
      — Скажи мне то, чего я не знаю...
      — Скажу. — Голос Серого изменился. — Объект переоделся и только что прошел мимо нас. В. узнал его. Он идет, словно покойник.
      — Возможно, так оно и есть.
      — Отбой.

* * *

      Кендрик решил изменить свой маршрут и направился в сторону мечети Джума. Инстинкт подсказывал ему смешаться с толпой. После того как он свернул на север, на широкую Баб-эль-Бахрейн, он направился к огромному парку и дальше, к улице эль-Калифа. В голове теснились мысли, разрозненные кусочки мозаики, которые он никак не мог сложить в единую картину. Он словно плутал в лабиринте, но он знал наверняка: где-то в этой путанице ходов находится человек — люди, высматривающие, ждущие погибшего Азрака. У него было одно, но очень существенное преимущество: он знал, кого эти люди ждут, однако сам оставался для них неизвестен. Он будет обходить условленное место встречи снова и снова до тех пор, пока не заметит кого-то, в чьих глазах увидит страх перед возможностью провала задания, человека нервничающего, кого-то выискивающего. Так или иначе, он выдаст себя, возможно, даже станет останавливать людей, заглядывать им в лица, волнуясь с каждой минутой все больше. Эван найдет его и схватит, заставит расколоться... А может, он просто обманывает себя? Одержимость идеей найти Махди ослепила его? Не важно, все это сейчас не важно, один шаг за другим в толпе, среди людей на пути к мечети.
      Толпа. Он чувствовал, как она сгущается вокруг него. Его окружают какие-то люди. Кто-то коснулся его плеча! Он мгновенно развернулся, чтобы скинуть руку наглеца. И в этот самый момент почувствовал укол иглы, вонзившейся в спину. Его поглотила темнота.

* * *

      Зазвонивший телефон разбудил Иакова.
      — Да!
      — Они схватили американца, — сообщил Серый. — Более того, они существуют!
      — Где это произошло? Как?
      — Это не важно, я все равно не знаю названий улиц. Главное, нам известно, куда его привезли!
      — Что? Каким образом? Только не говори мне, что это не имеет значения.
      — Это сделал Вайнграсс, чертов Вайнграсс. Он знал, что не сможет долго держаться на ногах, и дал сумасшедшему арабу десять тысяч долларов за разбитое такси! Этот алкаш месяцев шесть будет пить! Мы залезли в машину и сели им на хвост. Видели все, что произошло. Черт бы побрал этого Вайнграсса!
      — Умерь свой воинственный пыл, — сказал Иаков, чуть улыбнувшись. — Где объект, черт, Кендрик сейчас?
      — Здание называется «Сахалхуддин» на улице Туджар.
      — Кому оно принадлежит?
      — Дай нам время. Синий. Дай Вайнграссу время. Он обзванивает всех в Бахрейне, кто ему что-нибудь должен. Черт, как подумаю, что нам скажут в Иерусалиме, когда узнают, что связались с ним...
      — Ответь мне!
      — Пока мы выяснили, что в здании располагаются офисы шести компаний.
      — Пусть кто-нибудь приедет за мной, — отдал распоряжение Иаков.

* * *

      — Ну вот, конгрессмен, ты и нашел Махди, — сказал темнокожий араб в белоснежном одеянии и белой шелковой готре, украшенной несколькими крупными сапфирами.
      Они находились в большой комнате со сводчатым потолком, украшенным мозаикой, высокими узкими окнами, редкой черного дерева мебелью, огромным столом, похожим не то на алтарь, не то на трон. Интерьер чем-то напоминал убранство мечети, покои верховного священнослужителя неизвестной, но весьма влиятельной секты в стране, оторванной от остального мира.
      — Доволен теперь? — продолжал Махди, сидящий за столом. — Или напротив, разочарован узнать, что я такой же человек, как ты? Нет, не такой, как ты или кто-либо другой, но все же человек.
      — Ты убийца, сукин ты сын! — Эван вскочил со стула и тут же был усажен обратно двумя стражами, стоявшими по обе стороны от него. — Ты убил семьдесят восемь невинных людей. Мужчины, женщины, дети были погребены под обломками взорванного тобой здания. Ты мразь!
      — Это было началом войны, Кендрик. Сторонам во время военных действий не возбраняется наносить противнику удары, несущие за собой неизбежные потери. Признаю, я выиграл то крайне важное для меня сражение. Ты убрался из страны на целых четыре года, а я за это время весьма преуспел. Это было бы невозможно, останься ты здесь. Ты или тот мерзкий еврей с длинным языком.
      — Мэнни?.. Он постоянно говорил о тебе, предостерегал нас!
      — Людей, которые слишком много говорят, я усмиряю с помощью чудовищно быстрого меча. Выражение образное, конечно, можешь понимать это как пулю в голове... Когда я услышал о тебе, я понял, что ты вернешься из-за той первой схватки пять лет назад. Ты пытался найти меня, устроил настоящую охоту, однако девять часов назад ситуация изменилась, Амаль Бахруди.
      Эван вопросительно вскинул бровь.
      — Среди советских есть люди, которые не прочь заиметь дополнительные доходы. Бахруди, этот евро-араб, был убит несколько дней назад в Восточном Берлине... Тут всплыло имя Кендрик. Погибший араб с голубыми глазами и чертами лица, выдающими в нем европейца, внезапно появляется в Маскате — задачка невероятная, составляющие, какие и вообразить трудно, однако вполне укладывающиеся в достаточно просто решаемое уравнение. Тебе наверняка помогли, ведь ты в таких делах не эксперт.
      Эван пристально вглядывался в лицо Махди. Поразительное лицо, высокие скулы, горящие глаза, неотрывно сверлящие его взглядом.
      — Твои глаза... — Эван тряхнул головой, пытаясь прийти в себя после действия отключившего его сознание препарата, введенного ему на улице. — Я где-то видел тебя раньше.
      — Конечно, Эван, видел. Подумай. — Махди медленно снял с головы готру.
      Тугие кольца темных волос Махди были чуть посеребрены сединой. Высокий лоб, темные дуги бровей — такое лицо нелегко забыть.
      — Возможно, ты видел меня в иранском шатре? А может, на Среднем Западе, на складе оружия?
      — Боже правый! — прошептал Кендрик: картина начала проясняться. — Мы встречались в Басре семь или восемь лет назад, ты говорил тогда, что озолотишь нас, если мы свернем свою деятельность. Еще ты говорил о намерениях некоторых кругов свергнуть шаха Ирана и что не желаешь строительства современного аэропорта в Ираке.
      — Оно уже существует, настоящее исламское государство.
      — Чушь! Ты наверняка качаешь нефть с их полей. И ты такой же приверженец ислама, как мой шотландский дед. Ты из Чикаго — там на военном складе мы встречались, и двадцать лет назад из Чикаго тебя вышвырнули, поскольку даже твои чернокожие избиратели не смогли больше слышать фашистскую чушь, которую ты нес. Ты обобрал их до нитки и сбежал сюда, чтобы засорять своими бредовыми идеями здешний народ и приумножать свои миллионы. Боже мой, Вайнграсс знал, кто ты такой, и посоветовал тебе заткнуться. Он назвал тебя слизняком, насколько я помню, и, если б ты тогда в Басре не убрался вовремя из шатра, он плеснул бы тебе в лицо соляной кислоты, чтобы сказать потом без сожаления, что уничтожил нациста!
      — Вайнграсс был и остается — если он, конечно, жив — евреем, — спокойно проговорил Махди. — Он старался очернить меня по одной простой причине: зависть. Величия, к которому так стремился, он не достиг, а вот ко мне фортуна оказалась благосклонна. Евреи ненавидят тех, кто добивается большего успеха, чем они. Вот почему они вечно мутят воду.
      — Кого ты пытаешься обмануть? Он назвал тебя вонючим черномазым, и к цвету твоей кожи это высказывание не имеет отношения, эль-Фальфа, или как ты там себя называешь. После Эр-Рияда, после той «исключительно важной» битвы, скольких еще ты убил?
      — Я убиваю лишь тогда, когда речь идет о священной войне о чистоте расы, культуры или веры в этой части земного шара. — Губы Махди из Чикаго, штат Иллинойс, медленно сложились в холодную усмешку.
      — Ты грязный лицемер! — выкрикнул Кендрик. Не в силах сдержать эмоции, он снова вскочил, руки, словно клешни, попытались вцепиться в безупречно белое одеяние убийцы-манипулятора. Но прикоснуться к нему не успел — его швырнули на пол и принялись пинать ногами, после поставили на колени, оттянули голову за волосы назад и прижали ему к горлу нож.
      — Твои действия такие же жалкие, как и слова, — сказал Махди, поднимаясь из-за стола. — Мы строим королевство в этой части света, и парализованный Запад не сможет нам помешать. Мы натравливаем одни народы на другие, задействуя при этом силы, не поддающиеся контролю. Мы последовательно разделяем и завоевываем земли полностью без единого выстрела. И ты, Эван Кендрик, оказал нам неоценимую помощь. У нас есть фотографии, сделанные в аэропорту, когда ты прилетел из Омана, а также фотографии принадлежащего тебе оружия, поддельных документов и пояса с деньгами, в котором тысячи американских долларов. У нас имеются неопровержимые доказательства того, что ты, американский конгрессмен, пользуясь именем Амаля Бахруди, проник на территорию американского посольства в Маскате, где убил одного из вождей террористов Нассира, а позже и юного борца за свободу по имени Азрак — как раз в то время, когда наконец все должно было вот-вот благополучно завершиться по обоюдному соглашению. Являешься ли ты агентом своего жестокого государства? А как же может быть иначе? Так называемые демократы будут возмущены — неуклюжий воинственный гигант сделал это снова, рискуя своей жизнью.
      — Ты... — Эван поднялся, стиснул руку, прижимающую к его горлу нож, и тряхнул головой. И получил очередной чудовищный удар, заставивший его растянуться на полу.
      — Необходимые приготовления уже идут полным ходом, — продолжил Махди. — Завтра к утру все завершится — ускоренное твоими коварными действиями, которые станут достоянием общественности. Хаос и резня будут результатом операции, предпринятой нетерпеливыми, презренными американцами, до тех пор, пока не будет найдено решение — мое решение! Однако тебя, конгрессмен, все это уже не будет волновать. Ты будешь уничтожен, спасибо твоему правительству, которое не потерпит позорного провала. От тебя не останется ничего, ни единого напоминания. Завтра с первыми лучами солнца тебя посадят на самолет, привяжут к твоему туловищу освежеванную тушу свиньи и бросят в кишащие акулами территориальные воды Катара.

      — Здесь никакой информации нет! — возмущенно проговорил Вайнграсс, перебирая бумаги, разложенные на столе в столовой одного бахрейнского чиновника, которого он знал во времена, когда «группа Кендрика» построила на одном из островов архипелага загородный гольф-клуб. — После всего того, что я для тебя сделал, Хасан, после всего, что ты с моей помощью получил, так-то ты платишь мне за добро?
      — Надо подождать, скоро будут еще сведения. — Араб поглядывал по сторонам, изрядно нервничая из-за того, что слова Вайнграсса слышат все мужчины, находящиеся в гостиной его дома, расположенного на окраине города.
      Вызванный среди ночи врач штопал и перевязывал Иакова, который наотрез отказался лечь, устроившись в глубоком кресле. Мужчина по имени Хасан взглянул на него и, желая сменить тему, сказал:
      — Юноша неважно выглядит, Мэнни.
      — Попал в драку, что я могу на это сказать? Кто-то пытался украсть его роликовые коньки. Что за информацию ты надеешься получить и когда? Мне нужны имена людей, управляющие всеми этими компаниями.
      — Ты их получишь. Не так-то легко убедить министра по делам промышленного развития покинуть дом в два часа ночи и отправиться в свой офис с тем, чтобы совершить противозаконный акт.
      — Промышленность и развитие — странно слышать эти два слова вместе, особенно здесь, в Бахрейне.
      — Бумаги секретные!
      — Обычная для Бахрейна бюрократия.
      — Это не так, Мэнни!
      — Ах, оставь и дай мне виски.
      — Да, мой старый друг, ты неисправим.
      — Расскажите мне обо всем поподробнее. — Серый покинул гостиную и присоединился к ним.
      Он названивал по телефону каждые пятнадцать минут, с разрешения хозяина, разумеется.
      — Могу я предложить вам что-нибудь, джентльмены? — спросил Хасан своих гостей, останавливаясь в арке, соединяющей гостиную и кухню.
      — Кофе с кардамоном будет более чем достаточно, — попросил Бен-Ами. — К тому же это очень вкусно.
      — Есть и спиртные напитки, как вы поняли со слов мистера Вайнграсса. В этом доме свято чтут религиозные традиции, однако мы с уважением относимся и к убеждениям других людей.
      — Не могли бы вы записать эти слова? — попросил, усмехнувшись, Черный. — Я бы отдал жене и сказал, что вы мулла. Для того чтобы съесть яичницу с беконом, мне приходится ехать на другой конец города.
      — Спасибо, мы не хотим спиртного, мистер Хасан, — добавил Серый, хлопнув Черного по колену. — Если повезет, нам сегодня придется поработать.
      — А мне, если повезет, не отрежут руки, — тихо произнес араб и вернулся на кухню. Он остановился, услышав звонок в дверь. Это прибыл человек, которого он ждал, с информацией.
      Сорок восемь минут спустя, просмотрев гору компьютерных распечаток, Вайнграсс углубился в чтение двух страниц, заинтересовавших его более всего.
      — Расскажите мне, что это за компания «Зариба лимитед»?
      — Слово взято из суданского языка, — ответил человек, доставивший материалы, но не пожелавший быть никому представленным. — В переводе означает защищенный лагерь, окруженный горами или густым лесом.
      — Судан...
      — Это страна в Африке.
      — Знаю, что страна. Хартум...
      — Это столица Судана.
      — Ну надо же, а я думал, это Буффало! — саркастически заметил Вайнграсс. — Почему у компании так много отделений?
      — Это холдинговая компания. Круг ее интересов обширен. Если какой-нибудь маленькой фирме необходимы государственные лицензии на увеличение экспорта и импорта, им легче получить их под крышей большой солидной организации.
      — Чушь!
      — Прошу прощения?
      — Это так в Бронксе говорят вместо «О Боже мой!» Кто ею управляет?
      — Существует совет директоров.
      — Совет директоров есть всегда. Я спрашиваю, кто на самом деле всем заправляет?
      — Откровенно говоря, этого толком никто не знает. Главный исполняющий милейший человек — я пил с ним как-то кофе, — агрессивным его никак не назовешь, если понимаете, о чем я.
      — Значит, есть кто-то еще.
      — Я этого не знаю.
      — Где список директоров?
      — Прямо перед вами. Справа, под другим листком. Вайнграсс достал список. Впервые за два часа он присел в кресло. Глаза пробегали по строчкам снова и снова.
      — "Зариба"... Хартум... — время от времени бормотал он себе под нос, потом откинул голову на спинку кресла и, прикрыв глаза, пытался вспомнить что-то давно забытое. Наконец он обвел карандашом одно имя и протянул листок арабу.
      — Он черный, — сказал тот.
      — Да кто здесь черный, а кто белый?
      — Это нетрудно определить по чертам лица. Хотя многие века афро-арабской ассимиляции усложняют проблему.
      — А это проблема?
      — Для некоторых.
      — Откуда он?
      — Он иммигрант. Страна, из которой он приехал, должна быть указана в соответствующей графе.
      — Здесь значится «отсутствует».
      — Такие пометки обычно делают, когда кто-то прибыл из стран с авторитарным режимом, фашистского или коммунистического толка. Мы защищаем их, если они просят убежища. Он, по всей видимости, один из них.
      — Сахиб-эль-Фарраххалиф, — прочитал Вайнграсс, отчетливо произнося каждый слог. Какой национальности может быть этот человек?
      — Не знаю. Частично африканец, частично араб, сказать сложно.
      — Ошибаетесь! — воскликнул Мэнни, привлекая своим возгласом внимание остальных. — Он американец, другими словами, обманщик! Если он тот, о ком я думаю, то это черномазый сукин сын из Чикаго, которого выперли из страны его же сородичи! Он присвоил их деньги, собрал миллионов двадцать и поместил в банк на этой стороне Атлантики. Лет восемнадцать — двадцать назад он был оголтелый фанатик, называвший себя эль-Фаррах — эту часть своего прошлого он ни за что не забудет. Известно, что наш приятель входил в совет директоров какой-то жирной корпорации, но вот какой именно — неизвестно. Кроме того, мы смотрели совсем не в ту сторону. Хартум? Черта с два! Южная окраина Чикаго! Вот откуда взялся ваш Махди.
      — Вы уверены? — спросил Хасан. — Обвинения более чем серьезные. .
      — Уверен, — кивнул Вайнграсс и тихо добавил: — Надо было пристрелить этого подонка еще в Басре.
      — Прошу прощения? — Безымянного чиновника потрясли его слова.
      — Не обращайте внимания, — отмахнулся Мэнни.
      — Здание «Сахалхуддин» никто не покидал, — сообщил Серый.
      — Ты точно это знаешь?
      — Я хорошо заплатил таксисту и пообещал заплатить еще больше, если он будет выполнять мои указания. Я звоню ему в телефон-автомат. Две машины по-прежнему стоят у входа.
      — Ты можешь доверять ему? — спросил Иаков.
      — Я записал номер его водительского удостоверения и машины.
      — Это ни о чем не говорит! — заявил Мэнни.
      — Я сказал ему, что если он солжет, то найду его и убью.
      — Вопросов нет, зайчишка.
      — Да прекратите вы!..
      — Заткнись. Какую часть здания занимает «Зариба лимитед»?
      — Два верхних этажа, если не ошибаюсь. Нижние этажи отданы в аренду входящим в нее фирмам. «Зариба» владеет всем зданием.
      — Удобно, — кивнул Вайнграсс. — Можете достать нам подробный план здания, включая схему пожарной эвакуации и систему безопасности? Я отлично разбираюсь в таких вещах.
      — В этот час? — воскликнул чиновник. — Сейчас три утра! Как вы себе это представляете?
      — Что скажете насчет миллиона долларов, американских? — предложил Мэнни. — Я вышлю деньги из Парижа. Даю вам слово.
      — Что?!
      — Достаньте любым возможным способом. Жизнь моего сына в опасности! Действуйте!
      В маленькой комнатке было темно. Тусклый свет пробивался через крохотное оконце, расположенное слишком высоко, чтобы до него добраться. Никакой другой мебели, кроме низкой кушетки, покрытой рваным покрывалом, в комнате не было. Охранник оставил ему бутылку с мутноватой жидкостью — местное виски, как он пояснил, и предложил Кендрику напиться — так будет легче встретить неизбежное. Его нервы были на взводе, страх заполнял каждую клеточку существа, сводя с ума, заставляя лоб покрываться испариной. Что удерживало его от того, чтобы откупорить бутылку, — так это остатки ненависти, которую он питал к своему похитителю. Он соберется для последнего акта этой пьесы. Он будет бороться из последних сил, со всей яростью, на какую способен, надеясь в глубине души, что быстрая смерть от пули в лоб избавит его от мучительного конца.
      Боже, и почему он решил, что ему удастся сделать это? Что заставило его подумать, будто он обладает достаточными силами, чтобы осуществить операцию, которую и опытные люди сочли бы невыполнимой? Он и так знал ответ — его вынудили сделать этот шаг. Жаркие волны ненависти бурлили в нем и, не выпусти он жар наружу, сожгли бы его. Он не проиграл, нет. Пусть потеряет жизнь, но сделает это не напрасно. Он доказал, что Махди существует! Он проложил путь через тернистые хитросплетения обмана и лжи. За ним последуют другие. Это утешало.
      Он снова взглянул на бутылку со средством, способным помочь ему отключиться. Эван тряхнул головой. Махди назвал его действия жалкими. Завтра все кончится в водах Катара.
      Каждый боец отряда «Масада» понимал всю серьезность предстоящей операции, и потому у каждого на левом запястье под пластиковой лентой находилась капсула с цианистым калием. Ни один не имел при себе бумаг, удостоверяющих личность, «рабочая» одежда приобретена агентами Моссад в ливийском городе Бенгази, своего рода цитадели терроризма. В наши дни, когда разработано немало химических препаратов, таких, как амфетамин и скополамин, ни один из членов отряда не мог допустить того, чтобы его схватили живым, особенно если существовала вероятность, что его действия свяжут с событиями в Омане. Израиль не был готов принять на свою совесть смерть двухсот тридцати шести американских заложников. Каждый из бойцов понимал это, каждый прошел необходимую процедуру в Хевроне — врач объяснил, как воспользоваться смертоносным средством в случае необходимости: левое запястье ко рту, зубы сжимают маленькую капсулу один укус, и конец.
      На улице возле здания «Сахалхуддин» было безлюдно. Фонари тускло освещали тротуары, в воздухе висели клочья тумана пришедшего со стороны Персидского залива. На верхних этажах здания и пятью этажами ниже горел свет. Через окна фойе можно было разглядеть полусонного привратника, дремавшего над газетой за конторкой. Маленькая синяя и большая черная машины припаркованы у обочины. У входа — два охранника, и в самом здании, похоже, находится по меньшей мере еще один страж. Бойцы Серый, Черный и Красный вернулись к разбитому такси, остановившемуся в двухстах метрах от цели на углу улицы эль-Мотханна. На заднем сиденье расположился Иаков, впереди — Бен-Ами и Вайнграсс. Последний изучал, светя себе фонарем, планы здания. Серый сообщил, что выяснил, Иаков отдавал распоряжения:
      — Черный и Красный должны устранить охранников и проникнуть внутрь. Серый, ты вместе с Бен-Ами выведете из строя систему безопасности...
      — Постой-ка! — вмешался Вайнграсс, поворачиваясь. — Вы никто понятия не имеете, как устроена сигнализация в здании, все, что вы можете, — это в лучшем случае взорвать ее.
      — Вовсе нет, Мэнни, — возразил Бен-Ами.
      — Ты собираешься найти нужные провода, спрятанные так, чтобы умники вроде тебя не отыскали их? Да ты устроишь фейерверк с карнавалом! Я иду с вами.
      — Мистер Вайнграсс! — с нажимом произнес Синий. — А вдруг у вас начнется очередной приступ кашля вроде тех, что мы с прискорбием наблюдали не раз?
      — Не начнется, — отмахнулся бывший архитектор. — Повторяю вам, там внутри мой сын.
      — Я верю ему, — сказал Серый. — А я сейчас тот, на кого ляжет ответственность в случае провала.
      — Ты умнеешь на глазах, зайка мой серенький.
      — Сколько можно!..
      — Да заткнись ты, и пошли.
      Все последующие действия членов отряда показались бы стороннему наблюдателю, если бы таковой нашелся, работой четко отлаженного часового механизма, настолько они были согласованны.
      Бойцы Красный и Черный убрали двух охранников у входа, которые даже не почувствовали приближения опасности с расстояния сто метров. Красный скинул свой пиджак и втиснулся в одеяние охранника, нахлобучив на голову форменную Фуражку. Он подбежал к стеклянным дверям и, держа руку сзади, уморительными жестами принялся показывать привратнику, что умрет, если не облегчится немедленно. Привратник, смеясь, нажал кнопку, открывающую двери. Красный и Черный вбежали в здание и, прежде чем привратник успел осознать совершенную ошибку, он уже растянулся без сознания на мраморном полу. Следом за товарищами, быстро, пока не закрылась дверь, вошел Серый, таща обмякшее тело охранника, за ним — Вайнграсс, с пиджаком Красного в руках. Черный, пока Вайнграсс держал дверь, втащил тело второго охранника. Красный и Серый связали троих бесчувственных мужчин, лежащих за массивной конторкой, засунули им кляп в рот, а Черный достал из кармана пластиковую коробочку, вынул длинный шприц, проверил его содержимое и каждому из троих сделал инъекцию в основание шеи. Затем трое бойцов оттащили бесчувственные тела в дальний конец фойе.
      — Скройтесь в тени, — прошептал Красный Вайнграссу. — Идите в холл к лифтам!
      — Что?
      — Я услышал какой-то звук снаружи!
      — В самом деле?
      — Двое или трое людей. Быстро!
      Тишина. И вот по тротуару возле здания прошествовала парочка пьяных американцев, скорее декламирующих, чем распевающих известную песенку.
      — Нет, ты слышал это? Вот сукины дети! — не удержался Вайнграсс.
      — Идите к лифтам, — повторил Красный. — Дорогу знаете?
      — Я отлично умею читать планы.
      Черный скрылся в южном коридоре. Серый пересек холл и оказался рядом с Вайнграссом возле стальной двери, ведущей в подвал здания.
      — Черт! — воскликнул Мэнни. — Заперто!
      — Следовало ожидать, — сказал Серый, доставая маленькую черную коробочку из кармана и открывая ее. — Не проблема, — заявил он. Серый достал какую-то похожую на замазку массу, приклеил ее вокруг замка и вставил короткий, не длиннее двух с половиной сантиметров, запал. — Отойдите, пожалуйста. Взрыва не последует, но жар будет очень сильным.
      Вайнграсс с изумлением наблюдал за тем, как масса стала сначала ярко-красной, а потом превратилась в интенсивно-синюю. Железо просто растаяло на глазах.
      — Это что-то, зай...
      — Не произносите этого!
      — Пошли, — кивнул Мэнни.
      Они нашли контрольный щит питания аварийной системы в северном конце подземных помещений здания.
      — Совершенный страж, — сказал бывший архитектор, достав кусачки из нагрудного кармана. — Из каждых шести проводов два ложные. Учитывая габариты здания, проводов здесь должно быть не меньше восемнадцати.
      — Восемнадцать проводов, — повторил Серый. — Это означает, что ложных проводов будет шесть.
      — Точно, серенький... прости.
      — Спасибо.
      — Если пропустим хоть один, на улице можно устраивать вечеринку.
      — Откуда вы знаете? Сами же сказали, что провода намеренно перепутаны, для тех, кто не имеет представления о системе. Как же вы определите?
      — Вежливость электриков, мой друг. Олухи, что работают здесь, ненавидят ломать голову над схемами, потому и облегчают задачу себе или другим, кому придется исправлять поломки. На каждом ложном проводе они делают пометку, так что всякий раз они могут говорить, что потратили целый час на то, чтобы разобраться в запутанной схеме, а схемы простыми никогда не бывают.
      — Что, если вы ошибаетесь, мистер Вайнграсс? Что, если электрики, обслуживающие это здание, честно делают свою работу?
      — Это невозможно. Таких просто-напросто нет, тем более здесь, — сказал Мэнни, доставая из другого кармана маленький фонарик и долото. — Ну же, давай, не стой как истукан, взламывай этот щит. У нас на все про все секунд восемьдесят — девяносто, можешь вообразить? Этот скряга Хасан сказал, что батарейки в фонаре совсем слабые. Начинай!
      — Я могу использовать пластиковую взрывчатку, — предложил Серый.
      — И устроить концерт для всего квартала? Ну если захотелось поразвлечься, тогда, конечно, давай, можешь даже девочек пригласить.
      — Вы начинаете раздражать меня, мистер...
      — Заткнись и делай свою работу. Я дам тебе за это медаль. — Бывший архитектор протянул Серому долото, которое предусмотрительно попросил у Хасана, зная, что оно наверняка понадобится ему при вскрытии аварийной системы. — Эта аппаратура сложная, и действовать надо быстро.
      Серый просунул долото в щель возле замка и с силой дернул на себя. Крышка отскочила в сторону.
      — Дайте мне фонарь, — сказал он, — а сами ищите провода.
      — Один... второй... третий, — считал Вайнграсс, двигаясь вслед за лучом света справа налево, выискивая помеченные цветом провода. — Восемь, девять, десять... одиннадцать. Где двенадцатый? — воскликнул он. — Я проверил все ложные провода. Должен быть еще один. Без него все полетит к черту!
      — Здесь! Вот отметка. — Серый коснулся седьмого провода. — Он рядом с третьим ложным. Вы пропустили его!
      — Все, отключил. — Вайнграсс внезапно согнулся пополам и осел на пол, пытаясь унять приступ кашля.
      — Не сдерживайтесь, мистер Вайнграсс, — тихо проговорил Серый, коснувшись плеча пожилого человека. — Вас все равно никто не услышит.
      — Я обещал, что не буду...
      — Есть вещи, которые мы не в силах контролировать, сэр.
      — Прекрати быть таким вежливым! — Мэнни наконец откашлялся и с трудом поднялся.
      Серый намеренно не предложил помочь ему.
      — Ладно, солдатик, — сказал Вайнграсс, тяжело дыша. — Можно считать, что все чисто — в некотором смысле. Пошли искать моего мальчика.
      Серый не двинулся с места.
      — Несмотря на ваш более чем сложный характер, сэр, я все же испытываю к вам уважение, — произнес израильтянин. — Но ради общей безопасности я не могу позволить вам идти с нами.
      — Что?!
      — Неизвестно, что нас ждет наверху.
      — Знаешь! Отлично все знаешь, сукин ты сын! Наверху мой мальчик!.. Дай мне оружие, зайчишка, а не то я отправлю телеграмму министру госбезопасности Израиля, что ты владеешь свинофермой! — Вайнграсс внезапно пнул Серого в голень.
      — Невыносимый! — Серый закатил глаза, однако даже не пошевелил ногой. — Просто невыносимый!
      — Да ладно тебе, жадина. Всего маленький пистолетик. Я же знаю, что у тебя есть лишний.
      — Только не вздумайте пользоваться им, пока я не скажу, — проговорил израильтянин и, задрав левую штанину, достал из кобуры, укрепленной под коленом, небольшой револьвер.
      — Кстати, я никогда не говорил тебе, что состоял в организации «Хагана»?
      — В самом деле?
      — Точно. Я и Менахем побывали во многих передрягах.
      — Менахем никогда не состоял в «Хагане».
      — Ну, значит, это был кто-то другой. Пошли!
      Бен-Ами, сжимая в руках автомат «узи», застыл у входа в здание, поддерживая связь с остальными по переговорному устройству.
      — Но почему В. с тобой? — спросил он бойца отряда «Масада».
      — Потому что он невозможен! — раздраженно ответил Серый.
      — Это не ответ, — возразил Бен-Ами.
      — Другого дать не могу. Отбой. Мы на шестом этаже. Я свяжусь с тобой, как только будет возможно.
      — Понял.
      Двое бойцов застыли возле широких двустворчатых дверей, третий — на другом конце холла у единственной двери, из-под которой виднелась полоска света. Эммануила Вайнграсса с трудом удалось уговорить остаться на лестнице.
      — Пошли! — шепотом отдал приказ к действию Серый, и двое мужчин, разогнавшись, вышибли дверь, мгновенно упав на пол, как только двое арабов повернулись на шум и принялись стрелять.
      Две очереди из «узи», и арабы распростерлись в луже крови на полу. Два других человека, один — поднявшись из-за необъятного стола черного дерева, и другой, что стоял с ним рядом, попытались бежать.
      — Стоять! — крикнул Серый. — Или вы оба покойники! Темнокожий мужчина в роскошном белоснежном одеянии застыл на месте, тяжелый взгляд горящих глаз сверлил израильтянина.
      — Вы отдаете себе отчет в том, что делаете? — спросил он с угрозой в голосе. — Система охраны в этом здании лучшая в Бахрейне. Полиция будет здесь с минуты на минуту. Вам придется сложить оружие, иначе вас убьют.
      — Привет, засранец! — Эммануил Вайнграсс проковылял в комнату, едва волоча от усталости ноги, как это бывает с пожилыми людьми, испытавшими слишком много потрясений. — Не такая уж и хорошая у тебя система охраны.
      — Ты?!
      — Собственной персоной! Надо было еще в Басре пристрелить тебя. Я знал, что мой мальчик вернется и найдет тебя. Все дело было лишь во времени. Где он?
      — Моя жизнь за его жизнь.
      — Ты не в том положении, чтобы торговаться.
      — А что, если ты ошибаешься? — возразил Махди. — Он на пути к закрытому аэропорту, где его посадят на самолет. Конечный пункт его назначения — территориальные воды Катара.
      — Акулы, — тихо произнес Вайнграсс, глаза метали молнии.
      — Абсолютно верно. Одно из удобств, предоставляемых природой. Ну так что, будем торговаться? Я единственный, кто сможет все остановить.
      Несколько секунд Вайнграсс смотрел на высокого смуглолицего человека так, словно пытался испепелить его взглядом.
      — Твоя взяла. Но если проведешь меня, я натравлю на тебя целую армию наемников.
      — Ты всегда был склонен к театральным жестам. — Махди посмотрел на часы. — Время подошло. Для таких полетов существует правило: никаких запросов с земли и никаких последующих расследований. По расписанию они должны подняться в воздух с первыми лучами солнца. Когда выберемся из здания, я сделаю звонок и отменю полет, а вы со своей командой уберетесь отсюда.
      — Только не вздумай играть со мной в игры, мразь... Ладно, по рукам.
      — Нет! — Серый, выхватив нож, подскочил к Махди и, вцепившись в складки белой одежды, прижал его голову к столу. — Никаких сделок не будет. Сейчас на карту поставлена только твоя жизнь! — Серый полоснул лезвием ножа по щеке Махди в опасной близости от глаза.
      Тот вскрикнул. Струйка крови обагрила его щеку и закапала в открытый рот.
      — Звони сейчас, иначе лишишься глаза, сначала одного, потом другого! А после тебе уже будет все равно, где окажется мой нож в следующую очередь, потому что ты этого уже не увидишь! — Серый схватил телефонный аппарат и опустил его рядом с окровавленной головой. — Вот твоя сделка, подонок! Назови номер. Я сам наберу, чтобы убедиться, что это аэродром, а не какой-нибудь склад. Говори, живо!
      — Нет, не могу!
      — Ну что ж, начнем, пожалуй.
      — Нет! Нет никакого ни самолета, ни аэродрома!
      — Лжешь!
      — Нет! Не сейчас, это произойдет немного позже.
      — Прощайся с глазом, лжец!
      — Он здесь! Господи, остановитесь! Он здесь!
      — Где? — Мэнни подбежал к столу.
      — В западном крыле... В холле справа есть лестница, он в кладовке, под самой крышей...
      Больше Вайнграсс слушать его не стал. Он выбежал из комнаты и настолько громко, насколько мог, принялся звать:
      — Эван! Эван!..
      Должно быть, у него галлюцинации, подумал Кендрик. Голос человека, бесконечно дорогого ему, звал его, придавая мужества. Синдром заключенного, решил он и поднял глаза к маленькому оконцу. Луна почти скрылась из виду, холодный свет померк. Увидеть луну еще раз ему уже не удастся. Скоро его уделом будет кромешный ад.
      — Эван! Эван!!!
      Как это похоже на Мэнни. Он всегда оказывается рядом, когда так необходим. Вот и сейчас явился, чтобы придать сил, успокоить. «О Господи, Мэнни! Я все-таки послушался тебя. Я вернулся и нашел его. И другие найдут, я уверен в этом. Надеюсь, ты будешь хоть немного гордиться мною...»
      — Черт тебя дери, Кендрик! Где ты?
      Этот голос определенно не галлюцинация! Как и стук шагов на лестнице и других шагов, совсем рядом! Господи, неужели он уже умер?
      — Мэнни! — слабым голосом крикнул он.
      — Здесь! Вот эта дверь! Давайте, здоровяки, ломайте! Дверь, словно под натиском урагана, распахнулась.
      — Сынок! — воскликнул Эммануил Вайнграсс, видя поднявшегося ему навстречу Кендрика. — Разве уважающие себя конгрессмены так себя ведут? Я думал, что сумел научить тебя!
      Со слезами на глазах отец и сын обнялись.

* * *

      Они собрались в гостиной Хасана, в доме на окраине города. Бен-Ами подсел к телефону после того, как Вайнграсс наконец закончил разговор с султаном Омана. За большим столом в столовой сидели семь официальных лиц, представляющих правительства Бахрейна, Омана, Франции, Великобритании, Западной Германии, Израиля и Организации освобождения Палестины. По общему согласию представителей Вашингтона не было, учитывая тайное участие в операции одного из конгрессменов США. Эммануил Вайнграсс сидел за столом между представителями Израиля и ООП.
      Эван и раненый Иаков расположились в креслах, как пострадавшие больше других.
      — Я думал над вашими словами, произнесенными в «Араду». — Я надеялся на это.
      — Сделать то, о чем вы говорили, крайне трудно. Мы через многое прошли — не сам я, конечно, но наши матери, отцы, деды...
      — И многие поколения до них, — добавил Эван. — Ни один здравомыслящий человек не станет этого отрицать. Однако палестинский народ не несет ответственности за многочисленные погромы или холокост, но в современном мире, исполненном чувства вины — чувства более чем естественного, они стали новыми жертвами, сами не понимая почему.
      — Я знаю. — Иаков кивнул. — Я слышал, что говорили фанатики на Западном берегу реки Иордан и в секторе Газа. Я слушал, что говорил Меир Каханес, и мне стало страшно.
      — Страшно?
      — Еще бы! Они говорили так же, как и наши преследователи много веков назад. И еще, они продолжают убивать. Два моих брата погибли, как и неисчислимо много других людей.
      — Кровопролитию должно когда-нибудь положить конец. Ведь это совершенно бессмысленно.
      — Мне надо подумать.
      — Это только начало.
      Мужчины, сидевшие за столом, внезапно стали подниматься. Легкий кивок головы коллегам на прощанье, и один за другим они направились каждый к ожидавшей их машине, не обращая внимания на других людей, присутствовавших в доме. Хозяин дома, Хасан, появился в арке гостиной и заговорил, однако первые его слова были заглушены сильным кашлем, которым разразился Вайнграсс. Эван хотел было встать, чтобы помочь другу, однако Иаков остановил его, удержав за руку. Мужчины обменялись взглядами, и Эван понял все без слов.
      — Американское посольство в Маскате будет освобождено через три часа, террористам будет позволено сесть на корабль, принадлежащий Сахибу-эль-Фарраххалифу.
      — А что произойдет с ним самим? — спросил Кендрик.
      — Ответ на этот вопрос будет дан в этой, и только в этой, комнате. Королевский дом просил проинструктировать вас о том, что информация не должна выйти за пределы этих стен. Надеюсь, всем понятно?
      Мужчины закивали головами.
      — Сахиб-эль-Фарраххалиф будет казнен без суда и следствия, поскольку его преступления против человечества настолько чудовищны, что не позволяют ему рассчитывать на милость правосудия. Мы поступим с ним так, как считаем нужным.
      — Могу я сказать пару слов? — спросил Бен-Ами.
      — Конечно, — кивнул Хасан.
      — Меня и моих коллег ждет самолет, вылетающий в Израиль. Специальный самолет предоставлен эмиром, поскольку ни у одного из пассажиров нет при себе необходимых бумаг. Мы должны быть в аэропорту через час. Примите наши извинения за чересчур поспешный уход. Прошу вас, джентльмены.
      — Простите и вы нас, — проговорил Хасан, — за то, что не смогли выразить вам свою признательность.
      — У вас есть виски? — спросил его Красный.
      — Все, что пожелаете.
      — Перелет длинный, а я до смерти боюсь летать.
      Эван и Вайнграсс сидели в гостиной Хасана, ожидая инструкций от перепуганного американского посла, которому разрешили связаться с ними только по телефону. Двое друзей словно и не разлучались — безалаберный ученик и строгий учитель снова были вместе. Только теперь роли лидера и ведомого поменялись — ученик говорил, а учитель слушал.
      — Ахмат сейчас, должно быть, вне себя от счастья, — произнес Эван, сделав глоток бренди.
      — Есть два обстоятельства, которые не позволят ему слишком высоко оторваться от земли.
      Эван вопросительно посмотрел на Вайнграсса.
      — Некая группа людей мечтает избавиться от него, отправить назад в Соединенные Штаты, потому что считают, будто он слишком молод для того, чтобы управлять делами. Он зовет их своими высокомерными князьями-торговцами. Он собирается пригласить их во дворец, чтобы вправить им мозги.
      — Это одна проблема, а другая?
      — Существует еще одна шайка, которая в случае необходимости и посольство не погнушалась бы взорвать, лишь бы вернуть себе страну. Спятившие вояки. Именно их нанял Отдел консульских операций Госдепартамента.
      — Что он собирается с ними сделать?
      — Да ничего, если, конечно, ты не хочешь, чтобы твое имя прокричали со всех минаретов. Попытайся он угрожать им, и они обвинят его в связи с Госдепартаментом США, и все бедствия на Ближнем Востоке будут иметь совсем другую причину.
      — Ахмат найдет выход.
      — Есть еще одно дело, которое ему придется взять в свои руки. Он должен взорвать небезызвестный корабль и уничтожить все отребье, что поплывет на нем.
      — Нет, Мэнни, это не выход. Кровопролитие будет продолжаться снова и снова.
      — А вот и ошибаешься! — возразил Вайнграсс. — Всем, кто пожелает следовать их примеру, необходимо преподать урок. Эти мерзавцы должны знать цену, которую им придется заплатить! — Мэнни внезапно побагровел и зашелся в сильнейшем приступе кашля, сотрясаясь всем телом.
      Эван участливо тронул старого друга за плечо.
      — Поговорим как-нибудь потом, — сказал он, когда Мэнни немного успокоился. — Я хочу, чтобы ты поехал со мной.
      — Это из-за моего кашля? — Вайнграсс покачал головой. — Обычная простуда. Промозглая погода во Франции, знаешь ли, только и всего.
      — Я вовсе не об этом, — солгал Кендрик, как он надеялся, убедительно. — Ты мне нужен.
      — Зачем?
      — Я собираюсь запустить несколько проектов, и мне понадобятся твои советы. — Это была очередная ложь, еще менее убедительная, поэтому Эван добавил: — К тому же я собираюсь полностью переделать свой дом.
      — Ты же буквально только что его построил.
      — На меня навалилась такая масса дел, что проследить за строительством просто не было времени. Это ужасно, я не успеваю сделать и половины того, что должен, не говоря уже о горах и озерах.
      — Да, с ландшафтным дизайном у тебя всегда были нелады.
      — Мне очень нужна твоя помощь. Пожалуйста.
      — У меня дела в Париже. Надо послать деньги. Я дал слово.
      — Пошли мои.
      — А если я скажу, что мне понадобится миллион?
      — Да хоть десять. Я здесь, а не в утробе у какой-нибудь акулы. Я не хочу уговаривать тебя, но ты мне и в самом деле нужен.
      — Ну, может, погощу у тебя недельку или две, — буркнул пожилой человек. — Пойми, меня в Париже ждут.
      — Ну конечно, город просто обеднеет — в буквальном смысле, — если ты перестанешь просаживать деньги в казино, — с улыбкой проговорил Эван.
      — Что?
      К счастью, в этот-момент зазвонил телефон, избавляя Эвана от возмущенных нотаций друга. Это был посол.
      — Я человек, с которым вы никогда не встречались и никогда не говорили, — сказал Эван в трубку телефона-автомата на авиабазе Эндрюс. — Я собираюсь в горы, буду спускаться по горным рекам, чем и занимался последние пять дней. Это понятно?
      — Понятно, — ответил Фрэнк Свонн, директор Отдела консульских операций Госдепартамента США. — Я даже не буду пытаться благодарить вас.
      — Не надо.
      — И хотел бы, да не знаю вашего имени.

* * *

      "Степень защиты максимальная
      Перехват не засечен
      Приступайте".
      Человек склонился над клавиатурой. Глаза у него лихорадочно блестели, несмотря на явные признаки физического истощения. Он не спал вот уже почти сорок восемь часов, ожидая развития событий в Бахрейне. Связь на некоторое время была прервана. Теперь, как он полагал, небольшая группа людей из Госдепартамента и ЦРУ может вздохнуть спокойно, но только теперь, и не секундой раньше. Они все с замиранием сердца следили за происходящим. Развязка представлялась неясной. Теперь все закончилось, объект уже в воздухе. Он выиграл. Человек за компьютером продолжал вводить данные:
      "Наш человек справился. Мои пользователи в восторге. Хоть и не без сомнения, они с самого начала указывали на то, что его ждет успех. Каким-то образом они уловили мое предвидение.
      Объект под глубоким прикрытием прибыл сюда сегодня утром, полагая, что теперь его жизнь вернется в свое привычное русло. Однако он ошибается. Все его действия документально зафиксированы. Средства должны и будут найдены. Он станет тем, кто сможет изменить мир. Для него это только начало".

      "Уровень безопасности максимальный
      Перехват не засечен
      Приступайте.
      Для достижения цели все средства хороши, а мне обстоятельства позволили познакомиться с наилучшим из них! Оманская часть журнального файла завершена. Полностью!
      Он человек, достойный внимания, я, между прочим, тоже. Он целиком отдается делу, и в этом смысле я напоминаю его.
      Ставлю точку и начинаю следующую часть журнального файла".

       Год спустя
       Воскресенье, 22 августа, 20.30
      Теплым летним вечером четыре сверкающих лимузина с водителями в фирменных униформах подкатывали один за другим с интервалами приблизительно в десять минут к парадному подъезду с мраморными ступенями и портиком с колоннами шикарного особняка на берегу Чесапикского залива.
      Разумеется, можно было бы прибыть всем сразу, однако в этот уик-энд предпринимались меры для того, чтобы ни у кого из соседей, да и вообще у любого стороннего наблюдателя не возникло ощущения какой-то спешки, а если точнее — срочного свидания в связи с делом, требующим безотлагательного исполнения.
      Мероприятие выглядело как запланированная, правда, не афишированная встреча дружески расположенных друг к другу финансовых магнатов, что, собственно, не являлось редкостью в этом весьма привилегированном городке. И проживай рядом какой-нибудь банкир местного значения, ему на ум, пожалуй, могла прийти мысль о том, что нелишне было бы послушать, о чем беседуют эти воротилы, потягивая бренди за игрой в бильярд. Неплохо, конечно, почерпнуть информацию о котировках на фондовой бирже, а затем обсудить с приятелями-коммерсантами за рюмкой в баре, что в центре этого городка.
      Вообще-то эти сказочно богатые люди, как ни странно, не отличались скупостью. Напротив, от их щедрот перепадало немало обслуживающему персоналу со всеми чадами и домочадцами.
      Возвращаясь после плодотворных переговоров в Лондоне либо в Париже о кредитах иностранным государствам, они всегда находили свои имения в полном порядке, и конечно же это обстоятельство вызывало у хозяев желание отблагодарить сторицей.
      Прекрасно, когда владельцы наследственных имений ладят со слугами, садовниками, работниками сферы обслуживания и всеми остальными, оберегающими право на частную жизнь сильных мира сего. И если для этого требуется иногда обойти кое-какие законы, то это делать не возбраняется, особенно если учесть, на какие чудовищные инсинуации способна порой пресса ради того, чтобы повыгоднее продать свои скандальные издания.
      Нередко случается, что, к примеру, обыватель напивается, скандалит, бьет жену, своих детей, оскорбляет соседа, но, как правило, подобные сцены корреспондентов бульварной прессы не интересуют.
      Почему-то именно богатые привлекают особое внимание в качестве объекта сенсационного чтива для людей, не обладающих и сотой долей их талантов. Например, богатые предоставляют работу, занимаются благотворительностью, зачастую существенно облегчают участь тех, кому посчастливилось с ними встретиться, так за что же их преследовать?
      Так рассуждали жители этого городка, поэтому местной полиции ничего не стоило попридержать языки всяких писак во избежание каких-либо конфликтов, что, в свою очередь, позволяло оберегать строго охраняемые тайны привилегированной зоны, в которой находилась резиденция на берегу Чесапикского залива.
      Однако секреты — понятие относительное. Тайна одного нередко становится предметом насмешек для другого. Правительственные документы с грифом «секретно» то и дело попадают на страницы прессы, а сексуальные пристрастия какого-либо члена кабинета, как правило, являются тайной лишь для его жены, равно как и ее любовные похождения для него. «Клянусь жизнью, если нарушу слово» — это клятва для юнцов, но там, где речь действительно идет о риске для жизни, тайна должна быть абсолютной.
      Так было и в тот вечер, когда четыре лимузина проследовали через поселок Синвид-Холлоу к Чесапикскому заливу.
      Внутри огромного особняка, в расположенном у самой воды крыле, находилась библиотека — просторное помещение с высоким потолком, — обстановка которой отличалась подчеркнуто мужским стилем с преобладанием дерева, натертого до блеска воском. Широкие окна выходили в парк с подсвеченными снизу скульптурами. Повсюду, где только позволяло место, были книжные полки высотой в два с лишним метра. Возле окон стояли кресла, обитые мягкой коричневой кожей, с торшерами по бокам. В правом дальнем углу виднелся письменный стол из вишневого дерева с вращающимся креслом черной кожи с высокой спинкой. В центре библиотеки свободно размещался большой круглый стол. Так выглядело вполне обычное, на первый взгляд, место встреч, которые лучше всего проводить в тиши какого-нибудь медвежьего угла.
      Однако, если присмотреться к обстановке повнимательнее, в глаза бросалось нечто необычное и даже странное. На столе, напротив каждого кресла, стояла бронзовая лампа, свет которой был направлен на специальный желтый блокнот. По-видимому, эти небольшие четко очерченные кружки света помогали сидящим за столом концентрировать свое внимание на записях, которые они делали, и свет при этом не слепил тех, кто рядом и напротив. Другого освещения в комнате не было, поэтому сидящие за столом время от времени оказывались в тени, и выражение их лиц можно было наблюдать лишь короткое время.
      В западном конце библиотеки к багету сверху стены крепился продолговатый цилиндр, из которого нажатием кнопки опускался серебристый экран. В данный момент он предназначался для другого оборудования — несколько необычного. В восточную стену на соответствующей высоте была встроена автоматически выдвигаемая консоль с аудиовизуальной аппаратурой, в частности с проекторами для воспроизведения прямых и записанных на пленку телепередач, киноматериалов и слайдов, а также аудиозаписей. Дистанционно управляемый диск типа перископа, весьма сложной конструкции, установленный на крыше, давал возможность принимать спутниковые и коротковолновые передачи со всех концов земного шара. В данный момент на четвертом с края проекторе моргал красный глаз индикатора — турель со слайдами была готова к работе.
      Оборудование было и в самом деле необычным для библиотеки пусть даже богатого человека! И к тому же в точности повторяло атмосферу, пожалуй, всего разведывательного сообщества.  Достаточно было нажать кнопку, и события в мире — прошлые и текущие — представлялись для детального анализа и вынесения суждений.
      В правом дальнем углу этой поразительной библиотеки находился любопытный анахронизм. В нескольких метрах от полок с книгами стояла старинная литая печь из чугуна с уходящим в потолок дымоходом, рядом с ней находился железный ларь с углем. В печи горел огонь, хотя в помещении работал кондиционер, столь необходимый в теплые влажные вечера на берегу Чесапикского залива.
      Однако для совещания, которое вот-вот должно было начаться на побережье штата Мэриленд, эта деталь обстановки комнаты, отведенной под библиотеку, являлась весьма существенной. Записи, сделанные здесь во время таких встреч, сжигались, ибо все, что происходило, ни в коем случае не должно было стать достоянием внешнего мира.
      От решений и выводов участников совещания зависели судьбы правительств, подъемы и спады экономики, развязывание и предотвращение войн. Они являлись наследниками не только своих имений, но и могущественной тайной организации свободного мира.
      Их было пятеро. И они были простые смертные.
      — Президент будет переизбран подавляющим большинством через два года, считая с текущего ноября, — произнес седой мужчина с аристократическим лицом и орлиным профилем, сидевший во главе стола заседаний. — Вряд ли стоит тратить время на размышления о том, произойдет это или нет. Он прочно держит страну в руках, а его опытные советники способны удержать его от так называемой «катастрофы ошибок», и с этим никто ничего не может сделать, включая и нас. Поэтому мы обязаны, предвидя эту неизбежность, подготовить нашего человека.
      — "Наш человек" звучит несколько необычно, — заметил, покачивая головой, худощавый, с залысинами пожилой мужчина лет семидесяти с большими кроткими глазами. — Мы должны действовать быстро. И только тогда что-то можно изменить. Президент милый человек, обаятельный, хочет всем понравиться и, полагаю, быть любимым.
      — Поверхностно обо всем судит, вот что! — спокойно, без тени враждебности в голосе произнес широкоплечий смуглый мужчина средних лет в безупречно сшитом костюме, свидетельствовавшем о его немалом благосостоянии и безукоризненном вкусе. — Я не испытываю к нему никакой неприязни, он благоразумный, порядочный и, возможно, даже добрый человек. Таким его все воспринимают. Речь, однако, не о нем, а о тех прихвостнях, что стоят за ним, вернее — финансируют его избирательную кампанию, о чем он, скорее всего, не догадывается!
      — Я кое с чем не согласен! — сказал четвертый. Полный розовощекий человек среднего возраста с лихорадочным блеском глаз ученого и торчащими пучками рыжих волос вместо бровей был одет в твидовый пиджак с замшевыми накладками на локтях. — Советники у него ни к черту! Ставлю десять против одного, что еще до истечения своего первого срока он допустит ряд серьезных промахов.
      — И проиграете! — произнесла пятая участница совещания — пожилая дама с тронутыми сединой волосами в элегантном платье из черного шелка. На ней не было почти никаких украшений, а хорошо поставленная речь изобиловала мелодическими интонациями, которые часто называют среднеатлантическими. — И не потому, что недооцениваете его, хотя и это имеет место, а потому, что он и стоящие за ним люди будут стремиться к консенсусу на основе консолидации до тех пор, пока он не станет политически неуязвимым. Бесконечные потоки риторики, никаких серьезных заявлений... Оппозиция будет сведена до положения безмолвствующих наблюдателей. Иными словами, они приберегут свое главное оружие на второй срок президентства.
      — Получается, вы согласны с Иаковом относительно необходимости принятия нами неотложных мер? — спросил седовласый Самуил Уинтерс, кивнув на сидящего справа хмурого Иакова Манделя.
      — Разумеется, согласна! — ответила Маргрет Лоуэлл, привычно поправив прическу и резко подавшись вперед. — Если рассуждать трезво, я не уверена в том, что мы способны действовать решительно и энергично, — тихо произнесла она. — Мы лишь в состоянии попытаться рассмотреть более радикальный подход.
      — Нет, Маргрет, нет! — возразил Эрик Сандстрем, рыжеволосый ученый, сидящий слева от миссис Лоуэлл. — Все должно происходить абсолютно естественным образом, присущим государственной власти, превращающей пассивы в активы. Таков должен быть наш подход! Любое отклонение от принципа естественной эволюции, а природа непредсказуема, чревато тревожными симптомами. Этого консенсуса, о котором вы упомянули, будут стремиться достигнуть дворцовые приспешники, и тогда мы превратимся в полицейское государство.
      Гидеон Логан склонил в знак согласия свою крупную голову:
      — Они, несомненно, примутся исполнять ритуальные танцы вокруг кострищ, втягивая в игрища всех добропорядочных и предавая огню наиболее трезвомыслящих. — Он на мгновение замолчал, устремив взгляд на сидящую напротив женщину. — Эрик прав, Маргрет, в этом деле не бывает мелочей.
      — Если вы думаете, что я драматизирую, так нет! — стояла на своем Лоуэлл. — Речь совсем не о покушениях, как в Далласе, или захвате заложников безумными подростками. Я имею в виду только время. Есть у нас время или нет?
      — Если мы правильно распорядимся отпущенным нам временем, то оно у нас есть, — заявил Иаков Мандель. — Но все зависит от выбора кандидата.
      — Тогда давайте перейдем к обсуждению его кандидатуры, — прервал словесную пикировку седовласый Самуил Уинтерс. — Как вы все знаете, наш коллега мистер Варак завершил свои поиски и убежден в том, что нашел нужного человека. Не буду утомлять вас его многочисленными выкладками, скажу лишь, что, если среди нас возникнут разногласия, мы рассмотрим каждый из его доводов. Он изучил наши требования, а если точнее, плюсы, к которым мы стремимся, и минусы, которых хотелось бы избежать. Иными словами, те качества, которыми по нашему убеждению, должен обладать этот человек. И я считаю, что мистеру Вараку удалось совершенно неожиданно отыскать личность весьма перспективную. Не хочу говорить за нашего друга, ибо он сам великолепный оратор, но было бы упущением с моей стороны, если бы на наших совещаниях я не заявлял о том, что он так же предан нам, как и Антон Варак, его дядя по отцу, пятнадцать лет назад был предан нашим предшественникам. — Уинтерс замолчал и по очереди обвел проницательным взглядом сидящих за круглым столом. — Пожалуй, только лишенные свобод европейцы способны понять нас. Мы наследники организации «Инвер Брасс», воскрешенной из небытия теми, кто был до нас. Убедись их доверенные лица в том, что цель нашей жизни сообразуется с их представлениями, они бы именно нам отдали предпочтение. Собственно, мы убедились в этом, когда каждому из нас вручили запечатанный конверт. Нам не нужно никаких других преимуществ от общества, в котором мы живем, мы не стремимся получить какие-либо выгоды или занять положение помимо того, что мы уже имеем. Благодаря своим способностям, удаче, унаследованному достоянию мы добились свободы, дарованной лишь немногим в этом ужасно неспокойном мире. Но свобода означает ответственность, и мы приняли ее на себя так же, как много лет назад это сделали наши предшественники. Мы должны использовать все возможности, чтобы сделать эту страну и, будем надеяться, весь мир лучше. — Уинтерс откинулся на спинку кресла, вскинул руки, опустил голову и произнес: — Всевышнему известно, что никто нас не избирал, мы не Божие помазанники, но мы делаем свое дело, потому что в силах это делать. И еще потому, что верим в беспристрастность наших коллективных решений.
      — Самуил, никогда не оправдывайся, — мягко прервала его Маргрет Лоуэлл. — Возможно, мы имеем право на привилегии, но при этом мы не похожи на других. То есть каждый из нас как бы представляет собой часть солнечного спектра.
      — Как это понимать, Маргрет? — спросил Гидеон Логан, изобразив поддельное удивление.
      Все члены организации «Инвер Брасс» рассмеялись.
      — Дорогой Гидеон, — парировала Маргрет, — а я даже не обратила внимания, что вам удалось так прекрасно загореть на Палм-Бич, да еще в это время года.
      — Кому-то надо ухаживать за вашими парками, мадам!
      — Ну уж если вы работаете садовником, тогда я, без сомнения, должна быть бездомной.
      — Возможно, так оно и есть, так как консорциум пуэрториканкских семейств сдал в аренду эту собственность, мадам, превратив ее фактически в общественную.
      Сдержанный смех был ответом на эту реплику.
      — Прошу прошения, Самуил, но нам не следует проявлять неуместную веселость.
      — Напротив, — вмешался Иаков Мандель. — Смех — это признак здоровья и веры в будущее. Если мы перестанем смеяться, особенно над собственными недостатками, тогда нам здесь больше нечего делать... Прошу прощения, но выдающиеся государственные деятели усвоили это на примере погромов, имевших место в Европе, и назвали одним из принципов выживания.
      — И разумеется, они были правы, — согласился Сандстрем, продолжая посмеиваться. — В этом-то все различие между людьми и их проблемами, хотя и не столь значительное. Но не пора ли нам перейти к обсуждению кандидата? Самуил утверждает, будто это блестящий выбор, но мне он представляется несколько неожиданным. Разумеется, если принять во внимание, как Маргрет отметила Пег, временной фактор. Полагаю, наша кандидатура должна быть окрыленной личностью, наделенной, если можно так выразиться, политическими крыльями Пегаса.
      — Следовало бы как-нибудь прочитать одну из его книг, — заметил Мандель. — В своих суждениях он похож на раввина, порой я его не понимаю.
      — И не пытайтесь! — сказал Уинтерс, улыбаясь Сандстрему.
      — Поскольку речь идет о кандидате, — повторил Сандстрем, — полагаю, что Варак подготовил его представление?
      — Со свойственной ему тщательностью, — ответил Уинтерс, поворачиваясь и кивая на красный индикатор позади него. — Ему удалось откопать информацию относительно событий, произошедших год назад, день в день.
      — Вы имеете в виду султанат Оман? — спросил Сандстрем, щуря глаза от света стоящей перед ним бронзовой лампы. — На прошлой неделе прошли поминальные службы более чем в десятке городов.
      — Пусть мистер Варак пояснит нам, — сказал Самуил Уинтерс, нажимая кнопку, утопленную в столешнице.
      Приглушенный звук звонка заполнил библиотеку, и спустя несколько секунд открылась дверь, и вошел коренастый блондин лет тридцати пяти — сорока. Он остановился в залитом тусклым светом проеме. На нем был летний костюм желто-коричневого цвета и темно-красный галстук. Широкие плечи, казалось, растягивали ткань пиджака.
      — Мы готовы, мистер Варак. Пожалуйста, проходите.
      — Благодарю вас, сэр. — Милош Варак прикрыл дверь и направился в дальний конец комнаты.
      Остановившись возле серебристого экрана, он поклонился, приветствуя членов общества «Инвер Брасс». Отраженный от полированной поверхности стола свет бронзовых ламп, выхватив из сумрака его лицо, подчеркивал выступающие скулы, широкий лоб и густые, аккуратно причесанные светлые волосы. Весь его облик свидетельствовал о славянских корнях, уходящих в глубь веков истории племен Восточной Европы. Во взгляде проницательных глаз была некоторая сдержанность.
      — Позвольте засвидетельствовать свое почтение. Я рад вновь встретиться со всеми вами, — произнес он на правильном английском с пражским выговором.
      — Рады видеть вас, Милош, — ответил Иаков Мандель. Остальные также приветствовали его.
      — Здравствуйте, Варак, — кивнул Сандстрем, откидываясь на спинку кресла.
      — Прекрасно выглядите, Милош, — произнес Гидеон Логан.
      — Я рассказал всем о ваших успехах, — заметил Уинтерс и тихо добавил: — Поскольку вы убеждены, что это так и есть. Но раньше, чем вы назовете имя и фамилию человека, которого вы собираетесь нам представить, перечислите, пожалуйста, основные требования, каким он должен отвечать.
      — Да, конечно! — Варак обвел взглядом присутствовавших, как бы собираясь с мыслями. — Прежде всего, этот человек должен быть внешне привлекательным, но не «милашкой», то есть не женоподобным. Сообразуясь с вашими требованиями, он должен обладать достоинствами, которые мужская часть нашего общества ассоциирует с мужественностью, а женская находит привлекательными. Его убеждения должны быть приемлемыми для влиятельной части электората. Кроме того, он должен производить впечатление личности, которую вы называете «сам себе хозяин», то есть человека, который не служит чьим-то интересам. Его жизненный опыт должен свидетельствовать об этом. Разумеется, у него не должно быть никаких тайн, раскрытие которых повлечет за собой сомнительную огласку, что сродни скандалу. И наконец, самое главное — это должна быть яркая личность, обладающая такими качествами, которые позволят быстро оказаться в центре внимания общественности. И вот еще что! Способный в нужный момент продемонстрировать обаяние и тонкий юмор, не робкого десятка, он не должен всех расталкивать локтями и уж во всяком случае не иметь намерений отодвинуть на второй план президента.
      — Само собой, окружение президента не потерпит этого, — заметил Эрик Сандстрем.
      — В любом случае у них не останется выбора, сэр, — ответил Варак. — Весь процесс будет состоять из четырех этапов. В течение первых трех месяцев наш аноним, скажем так, станет заметной фигурой. Спустя шесть месяцев он обретет известность, а к концу года окажется наравне с лидерами сената и палаты представителей, то есть достигнет уровня, к которому мы стремимся. Таковы первые три этапа. На четвертом этапе, за несколько месяцев до проведения съездов республиканской и демократической партий, его фотографии станут появляться на обложках журналов «Тайм» и «Ньюсуик», а в крупных газетах и на телевидении — хвалебные редакционные статьи и выступления. При надлежащем финансировании этих направлений успех гарантирован. — Варак сделал паузу и добавил: — Гарантирован, если мы найдем нужного кандидата, а я полагаю, что мы его нашли.
      Члены организации «Инвер Брасс» с некоторым изумлением устремили взгляды на своего чешского координатора, а затем переглянулись друг с другом.
      — Если это так, — заявила Маргрет Лоуэлл, — то, когда он снизойдет со своих вершин к простым смертным, я, пожалуй, выйду за него замуж.
      — А я стану другом семьи! — воскликнул Гидеон Логан.
      — Прошу прощения, — сказал Варак, — но я не стремился создать романтический образ предлагаемого кандидата. Он обычный человек, и те черты характера, о которых я упомянул, являются результатом самодостаточности мужчины, обладающего состоянием, которое он приобрел упорным трудом, идя на риск там и тогда, когда это было необходимо. Он доволен собой, ладит с другими людьми, поскольку ему от них ничего не нужно, и он знает, на что способен сам.
      — И кто же он? — спросил Мандель.
      — Позвольте мне показать его вам, — произнес Варак. Достав из кармана пульт дистанционного управления, он отошел от экрана. — Возможно, некоторые из вас узнают его, в таком случае приношу извинения за то, что назвал его анонимом.
      Пучок света вырвался из проектора, и на экране появилось лицо Эвана Кендрика. Цветной слайд подчеркивал сильный загар, щетину на скулах и подбородке, пряди русых волос, закрывающие уши и шею. Он, сосредоточенный и задумчивый, щурясь, смотрел на воду.
      — Он похож на хиппи, — сказала Маргрет Лоуэлл.
      — Ваше впечатление объясняется определенными обстоятельствами. Снимок сделан в последнюю неделю четырехнедельного спуска по горным рекам в районе Скалистых гор, который он совершает ежегодно один. Без компании и проводника... — Варак продолжил показ слайдов, останавливаясь на каждом в течение нескольких секунд.
      Кендрика фотографировали в моменты преодоления порогов. Вот он в сильно накренившейся байдарке между острыми валунами, вот он среди бурлящей воды и пены... Горная растительность по берегам реки подчеркивала, насколько беззащитен человек и его суденышко перед непредсказуемым могуществом природы.
      — Остановите на минуту! — воскликнул Самуил Уинтерс, уставившись на изображение через стекла своих очков в черепаховой оправе. — Задержитесь на этом слайде, — продолжил он. — Вы никогда не говорили мне об этом. Он ведь огибает излучину, направляясь в базовый лагерь ниже водопада Лава-Фоллз, что на севере Калифорнии.
      — Совершенно верно, сэр.
      — Тогда он должен был пройти пороги, относящиеся к пятой категории сложности.
      — Разумеется, сэр.
      — Без проводника?
      — Без проводника.
      — Он что, сумасшедший? Несколько десятков лет назад я спускался по этой реке с двумя проводниками и натерпелся страху. Зачем это ему нужно?
      — Он делает это уже в течение пяти лет, каждый раз, когда возвращается в Штаты.
      — Возвращается в Штаты? — подался вперед Иаков Мандель.
      — Шесть лет тому назад он работал инженером-строителем в восточной части Средиземноморья и в районе Персидского залива. Совсем другая природа, иной ландшафт... Полагаю, он просто отдыхал, меняя обстановку.
      — И всегда один, — произнес Эрик Сандстрем.
      — Не совсем так, сэр. Иногда прихватывал с собой женщину.
      — Значит, он явно не гомосексуалист, — заметила миссис Лоуэлл.
      — Я никогда не пытался даже намекнуть на то, что он гомосексуалист.
      — Однако вы ничего не говорили о его жене или семье, а это, как мне кажется, имеет немаловажное значение. Вы сказали, что сейчас он проводит свой отпуск в одиночестве.
      — Он холостяк, миссис Лоуэлл.
      — Это обстоятельство может создать определенные трудности, — заметил Сандстрем.
      — Совсем не обязательно, сэр. У нас впереди еще два года, чтобы решить эту проблему. Женитьба в год выборов может даже увеличить шансы на успех.
      — Особенно во время нахождения у власти президента, вошедшего в историю как президент на выданье, — усмехнулся Гидеон Логан.
      — В жизни, сэр, всякое бывает!
      — Минуточку! — Мандель поправил очки в металлической оправе. — Говорите, он работал в районе Средиземноморья?
      — Шесть лет прошло с тех пор. Он продал свою компанию и вернулся домой.
      — Почему он это сделал?
      — Произошел несчастный случай, погибли почти все его партнеры и члены их семей. Трагедия потрясла его.
      — Была ли в этом его вина? — спросил Мандель.
      — Никакой! Обвинение предъявили фирме, поставившей бракованное оборудование.
      — А в финансовом отношении он что-либо от этого выиграл? — Взгляд Манделя сразу стал жестким.
      — Напротив, сэр! Он продал свою компанию меньше чем за половину ее рыночной стоимости. Даже доверенные лица, заключавшие сделку, были поражены. Корпорация, которая приобрела его компанию, собиралась заплатить в три раза больше.
      Взоры членов общества «Инвер Брасс» вновь обратились к изображению человека, преодолевавшего крутой поворот в бурлящих потоках воды.
      — Кто фотограф? — спросил Логан.
      — Это мои фотографии, сэр, — ответил Варак. — Я следовал за ним, но ни разу не попался ему на глаза.
      Неожиданно характер изображения резко изменился. Предполагаемый кандидат предстал перед взорами присутствующих уже не в потрепанной одежде на фоне бурных порогов или готовящим в одиночестве пищу на костре, а гладко выбритым, аккуратно постриженным и причесанным, в темном деловом костюме с атташе-кейсом.
      — Это же Вашингтон! — произнес Эрик Сандстрем.
      — А это лестница, ведущая на Капитолийский холм, — воскликнул Логан, глядя на следующий слайд.
      — Я узнал его! — сказал Сандстрем, потирая правой рукой висок. — Мне знаком этот человек. С ним связана какая-то история.
      — Я как раз собирался продолжить свои рассказ.
      — Достаточно, Милош! — решительно заявила Маргрет Лоуэлл. — Пора перейти к сути. Может, вы наконец скажете, кто он на самом деле?
      — Его имя Эван... Эван Кендрик. Он конгрессмен от девятого округа штата Колорадо.
      — Так он член палаты представителен? — воскликнул Иаков Мандель. — Никогда не слышал о нем, хотя считал, что знаю почти каждого из тех, что в Капитолии. Имя, фамилию, разумеется, а не лично.
      — Он недавно в конгрессе, и его избрание не получило широкого освещения. Победил на первичных выборах, а поскольку оппозиции в этом округе вообще не существует, победа оказалась равносильна избранию. Я упомянул об этом потому, что конгрессмен, как мне представляется, не согласен со многими направлениями как внутренней, так и внешней политики Белого дома. Во время первичных выборов он, к примеру, избегал высказываний по поводу национальной политики.
      — Хотите сказать, он живет своим умом? — спросил Гидеон Логан.
      — Если говорить о скромных масштабах его известности, то да.
      — Очень интересно! Новоиспеченный скромный конгрессмен, к тому же с весьма ограниченным количеством избирателей, — проговорил Сандстрем. — С этой точки зрения он безопасный кандидат. Пожалуй, даже чересчур... Нет ничего проще, чем выбросить из головы во время основной политической борьбы недавно избранного конгрессмена из неизвестного округа, о котором мало кто слышал. На первом месте идет округ Денвер, на втором — Боулдер, на пятом — Колорадо-Спрингс. А где же девятый?
      — К юго-западу от Теллурида, вблизи границы со штатом Юта, — ответил Иаков Мандель, пожимая плечами и как бы извиняясь за то, что это ему известно. — Там есть кое-какие запасы горнорудного сырья, и этот человек, — Мандель кивнул на экран, — весьма настойчиво пытался убедить нас одобрить их разработку.
      — И вы это сделали, сэр? — спросил Варак.
      — Нет, мы не пошли на это, — ответил Мандель. — Откровенно говоря, предполагаемые выгоды оказались ниже расчетного риска вложения капитала.
      — То, что вы в Америке называете «пустышкой»?
      — Нам не предоставили никаких обоснований. Мы, Милош, просто отказались.
      — Но член палаты представителей от этого округа делал все, чтобы заручиться вашей поддержкой?
      — Да, это так и было.
      — Именно по этой причине, сэр, Эван Кендрик и является конгрессменом.
      — Да что вы говорите! — улыбнулся Мандель.
      — Эрик, — Гидеон Логан повернулся к Сандстрему, — вы сказали, что узнали его.
      — Да, узнал. Теперь, когда Варак рассказал, кто он такой, думаю, видел его на одном из многочисленных коктейлей в Вашингтоне, а возможно, в Джорджтауне. И я отчетливо помню, что кто-то упомянул о какой-то громкой истории, в которую он оказался замешан. Именно так. Простое упоминание о нашумевшей истории.
      — Но Милош собирался нам рассказать кое-что, — заявила Маргрет Лоуэлл. — Разве я не права? — добавила она, взглянув на Варака.
      — Вы правы, миссис Лоуэлл. История связана с обстоятельствами избрания Эвана Кендрика в палату представителей. Если честно, на выборах победили деньги Кендрика. Он обрушил на своего оппонента потоки рекламы материалов в местной прессе и массовые митинги, скорее напоминающие цирковые представления, но не политические мероприятия, что, естественно, привело к обвинениям в нарушении законов о выборах. И тогда Кендрик и его сторонники предложили обсудить не порядок ведения избирательной кампании, а то, как его оппонент исполнял свои обязанности во время пребывания на своем посту. Это сразу же положило конец недовольству и претензиям, и Кендрик легко одержал победу.
      — Можно сказать, что он использовал свои деньги против фактора, вызывавшего у него раздражение, — спокойно заметил Уинтерс. — Однако, мистер Варак, у вас есть более интересная информация, и, поскольку мне известно, о чем речь, я повторю то, что говорил прежде. Это, несомненно, сенсационные сведения. Прошу вас продолжить свой рассказ.
      — К вашим услугам, сэр. — Варак нажал кнопку на пульте Дистанционного управления, раздался щелчок, и изображения Кендрика, поднимающегося по знаменитой лестнице на Капитолийский холм, сменилось на панорамный снимок узкой улочки с домами явно арабской архитектуры и толпы, бегущей мимо лавочек с вывесками на арабском языке.
      — Это Оман, — произнес Эрик Сандстрем, взглянув на Уинтерса. — События годичной давности.
      Один за другим сменялись кадры, запечатлевшие беспорядки и кровавые расправы. Трупы, изрешеченные пулями стены, ворота посольства, заложники на коленях у края бассейна, снятые крупным планом юнцы с автоматами и с безумными глазами. Изображение мужчины в белой джелабе и готре, выходящего из отеля, заставило всех задержать дыхание. Второй слайд, на котором был изображен тот же человек на фоне фонтана, вызвал безмолвие!
      Милош Варак нарушил воцарившуюся тишину.
      — Это Эван Кендрик, — сказал он.
      Возникшее замешательство сменилось изумлением.
      Невозмутимым оставался лишь Самуил Уинтерс.
      — Эти снимки — продолжил Варак, — сделаны агентом ЦРУ, имеющим допуск 4-0. Агент получил задание держать Кендрика под наблюдением. И она выполнила это задание, блестяще справилась с ним.
      — Высказали «она»? — спросила Маргрет Лоуэлл.
      — Да! Агент-женщина. Она специалист по Ближнему Востоку. Отец у нее египтянин, мать — американка из Калифорнии. Она свободно говорит на арабском. ЦРУ задействует ее, как только возникают кризисные ситуации в этом регионе.
      — Вы сказали «в этом регионе»? — прошептал с изумлением Мандель. — А он, что он делал там?
      — Одну минуту, — произнес Логан, устремив взгляд на Варака. — Поправьте меня, молодой человек, если я ошибаюсь, но около года назад, если мне не изменяет память, в газете «Вашингтон пост» была опубликована статья, в которой высказывалось предположение, будто примирению в Маскате содействовал неизвестный американец. Некоторые думали, что, возможно, это был Росс Перо  из Техаса, но больше ничего об этой истории не сообщалось, и все публикации прекратились.
      — Вы совершенно правы, сэр. Этим американцем был Эван Кендрик, но под давлением Белого дома тему закрыли.
      — Почему это произошло? Ведь он мог бы приобрести огромный политический вес, если урегулирование было достигнуто благодаря его содействию.
      — Да, урегулирование, несомненно, его заслуга.
      — Тогда я ничего не понимаю, — заметил Логан, взглянув на Самуила Уинтерса.
      — И никто не в состоянии понять, — сказал Уинтерс. — Никаких объяснений, лишь похороненный в архивах файл, который Милошу удалось заполучить. Кроме этого документального подтверждения участия Кендрика в событиях в Маскате, других не имеется.
      — Есть официальное заявление государственного секретаря, — вмешался в разговор Варак, — где говорится, что конгрессмен, когда-то работавший в Арабских Эмиратах и в Омане предложил свои услуги в освобождении заложников, чтобы поднять свой авторитет, и пытался вмешаться в события в целях приобретения популярности. В заявлении содержится рекомендация не вступать с ним в контакт ради безопасности заложников.
      — Но ведь совершенно очевидно, что они использовали его! — воскликнул Сандстрем. — Установили с ним контакт и воспользовались его услугами! Если бы не они, как бы он смог туда попасть? Все авиарейсы были прекращены. Он, видимо, прилетел туда тайно!
      — Столь же очевидно и то, что он действовал не в собственных интересах, — добавила Маргрет Лоуэлл. — Вот он перед нашими глазами! Да и Милош утверждает, что именно ему удалось урегулировать кризис с заложниками, хотя сам Кендрик нигде и никогда даже не заикнулся о своем участии. Если это действительно его заслуга, мы обязаны убедиться в этом.
      — И что же, не последовало никаких объяснений? — обратился к Вараку Гидеон Логан.
      — Ни единого, сэр, поэтому я вынужден был обратиться к первоисточнику.
      — Вы имеете в виду Белый дом? — спросил Мандель.
      — Нет, к человеку, который располагал сведениями о привлечении Кендрика. Он отвечал за урегулирование кризиса, находясь здесь, в Вашингтоне. Его имя Фрэнк Свонн.
      — Как вы его отыскали?
      — Это сделал Кендрик, а не я.
      — Но как вы нашли Кендрика? — спросила Маргрет Лоуэлл.
      — Так же, как и мистер Логан. Я помнил эту историю об участии какого-то американца в событиях в Маскате, сообщения о которой в средствах массовой информации внезапно прекратились. Не могу объяснить, что именно заставило меня начать разбираться во всем этом. Возможно, я подумал, что был задействован кто-то из высокопоставленных лиц, кто мог бы нас заинтересовать, окажись история достоверной. — Варак сделал паузу и усмехнулся. — Довольно часто именно меры повышенной безопасности раскрывают тех, ради защиты кого они принимаются. В данном случае речь идет о журналах, регистрации посетителей Государственного департамента. После ряда убийств, совершенных несколько лет назад, все без исключения посетители, входящие и выходящие из Госдепа, обязаны расписываться после прохождения через металлодетектор. Среди тысяч посетителей, которые проделали это во время кризиса с заложниками, обратило на себя внимание упоминание конгрессмена из Колорадо, встречавшегося с Франком Свонном. Разумеется, имена и фамилии ни того, ни другого мне ни о чем не говорили, однако наши компьютеры оказались более осведомленными. Мистер Свонн — ведущий эксперт Госдепартамента по Юго-Западной Азии, а конгрессмен — человек, сколотивший состояние в Эмиратах, Бахрейне и Саудовской Аравии. В суматохе кризиса кто-то забыл вымарать Кендрика из регистрационного журнала.
      — Поэтому вы решили встретиться с этим Свонном, — сказал Мандель, снимая очки.
      — Именно, сэр.
      — И что же он вам сказал?
      — Сказал, что я заблуждаюсь, что они отказались от предложения Кендрика оказать содействие, поскольку он не мог быть ни в чем им полезен, и добавил, что Кендрик — лишь один из десятков работавших в Эмиратах людей, обратившихся к ним с аналогичными предложениями.
      — Вы, конечно, не поверили ему, — сказала Маргрет Лоуэлл.
      — У меня были на то серьезные основания, поскольку конгрессмен Кендрик после того, как около полудня вошел в здание Госдепартамента, оттуда не выходил. Это случилось в среду 11 августа, но его фамилия в журнале регистрации посетителей, покинувших здание, не значится. Очевидно, его вывезли тайно, что обычно означает начало сверхсекретной операции.
      — Тайные отношения между государством и ЦРУ, — заметил Сандстрем.
      — Вынужденный и в то же время необходимый компромисс, — добавил Уинтерс. — Поэтому не надо объяснять, почему господину Вараку пришлось наводить справки как в Госдепартаменте, так и в Лэнгли.
      — Итак, имя героя событий в Омане известно, — произнес Гидеон Логан, изучая изображение человека на экране. — Бог мой, в какую ловушку он угодил!
      — И это безупречный конгрессмен, — поддержал его Мандель. — Непримиримый борец с коррупцией.
      — И в то же время мужественный человек, — вмешалась миссис Лоуэлл. — Он рисковал своей жизнью ради спасения более двухсот незнакомых ему американцев и при этом не стремился получить что-либо для себя.
      — Добейся он к тому времени определенного положения в политике — у него возникло бы такое желание, — подвел итог Сандстрем.
      — Расскажите нам, пожалуйста, мистер Варак, все, что вы узнали об Эване Кендрике, — сказал Уинтерс, раскрывая свой желтый блокнот.
      Так же поступили и остальные.
      — Прежде чем я начну, — с некоторой нерешительностью в голосе произнес Варак, — должен сказать, что на прошлой неделе я летал в Колорадо, в Меса-Верде, и увидел там то, чему пока не могу дать полное объяснение. Я узнал, что в доме Кендрика живет пожилой человек. Как мне стало известно, его зовут Эммануил Вайнграсс. Он архитектор. Имеет двойное гражданство — израильское и американское. Несколько месяцев назад перенес серьезную хирургическую операцию, и сейчас, будучи на положении гостя конгрессмена, поправляет там свое здоровье.
      — Какое это имеет значение? — спросил Эрик Сандстрем.
      — Я хотел бы отметить три обстоятельства. Во-первых, по моим прикидкам, этот Вайнграсс появился как бы ниоткуда вскоре после возвращения Кендрика из Омана. Во-вторых, они тесно связаны друг с другом, и, в-третьих, и это настораживает, личность старика, а также его пребывание в Меса-Верде держится в большой, но плохо соблюдаемой тайне. И в этом виноват сам Вайнграсс. То ли в силу своего возраста, то ли характера он весьма часто общается с рабочим людом, в особенности с испаноговорящим.
      — Совсем необязательно, будто это характеризует Кендрика с отрицательной стороны, — сказал с улыбкой Логан.
      — Возможно, этот старик имел какое-то отношение к операции в Омане, — предположила Маргрет Лоуэлл. — И в этом тоже нет ничего плохого.
      — Пожалуй что так, — согласился Иаков Мандель.
      — Должно быть, он имеет большое влияние на Кендрика, — вновь вступил в разговор Сандстрем, делая какие-то записи в своем блокноте. — Не так ли, Милош?
      — Полагаю, что так. Я всегда считаю своим долгом информировать вас о том, чего не знаю.
      — Должен заметить, он действительно ценное приобретение, — произнес Самуил Уинтерс. — Причем во всех отношениях. Продолжайте, мистер Варак.
      — Да, сэр. Будучи совершенно уверенным в том, что никакая информация не выйдет за пределы этой комнаты, я подготовил досье на конгрессмена в виде снятого на слайды текста. — Варак нажал на кнопку пульта дистанционного управления, и изображение Кендрика в арабском одеянии на улицах Маската сменилось страницей текста, напечатанного крупным шрифтом через три интервала. — Каждый слайд, — продолжал Варак, — соответствует четверти обычной страницы. Все негативы, естественно, уничтожены у нас внизу, в лаборатории. Я всесторонне, насколько возможно, изучил нашего кандидата, однако определенные детали, которые могут представлять интерес для некоторых из вас, мною опущены. Поэтому не стесняйтесь задавать мне вопросы. Я буду следить за вами, поэтому, когда прочтете весь текст и сделаете необходимые записи, кивните, и я дам следующий слайд. Перед вами как бы пройдет вся жизнь конгрессмена Эвана Кендрика, начиная со дня его рождения вплоть до минувшей недели.
      Первым заканчивал чтение Эрик Сандстрем. Маргрет Лоуэлл и Иаков Мандель боролись за честь оказаться последними, поскольку вели пространные записи, как и Гидеон Логан. Председательствующий Самуил Уинтерс почти ничего не записывал — он уже принял решение.
      Спустя три часа и десять минут Милош Варак выключил проектор. Еще через два часа и пять минут Варак закончил отвечать на вопросы и ушел.
      — Итак, принимая окончательное решение, воспользуемся приемом, предложенным нашим другом, — сказал Уинтерс. — Кивок означает согласие, покачивание — несогласие. Начнем с Иакова.
      Один за другим члены общества «Инвер Брасс» склонили головы в знак согласия.
      — Решение принято, — сказал Уинтерс. — Конгрессмен Эван Кендрик станет следующим вице-президентом Соединенных Штатов Америки. Через одиннадцать месяцев после переизбрания нынешнего президента он заменит его на этом посту. Дадим ему кодовое имя Икар, как предупреждение, чтобы он не пытался, подобно многим, слишком приблизиться к солнцу, а затем рухнуть в море. Да поможет нам Бог!

      Член палаты представителей от девятого округа штата Колорадо Эван Кендрик сидел за письменным столом в своем кабинете и смотрел на строгое лицо своей секретарши, делавшей сообщение о корреспонденции, которую нужно срочно отправить, о повестке дня заседаний палаты представителей, о различных документах и общественных мероприятиях, на которых ему обязательно нужно присутствовать. Она стрекотала как пулемет, и частота издаваемого ею звука измерялась килогерцами.
      — Вот, конгрессмен, это — график работы на неделю.
      — Ты молодец, Энни. Но нельзя ли просто разослать всем письма на бланке с уведомлением о том, что я подхватил опасное инфекционное заболевание и не хочу их заразить?
      — Прекратите, Эван, — сказала Энн Малкей О'Рейли, весьма решительная особа среднего возраста, много лет проработавшая в государственных учреждениях Вашингтона. — На вас здесь наводят критику, а мне это не нравится. Знаете, о чем болтают в конгрессе? Мол, вам на все начхать, что вы тратите бешеные деньги, чтобы только познакомиться с такими же богатыми девицами, как и вы сами.
      — И ты этому веришь?
      — Как я могу в это поверить, если вы никогда никуда не ходите и ничего такого не делаете? Я бы отбила поклоны всем святым, если б вас застукали в постели с какой-нибудь сногсшибательной красоткой! Тогда бы я точно знала, что вы не паинька.
      — А если я не хочу ничего такого?
      — Но вы должны, черт возьми! Я печатала ваши предложения по ряду вопросов и заметила, что они в тысячу раз разумнее предложений восьмидесяти процентов местных политиков, однако никто почему-то не обращает на это внимания.
      — Их замалчивают, Энни! Потому что они непопулярны. И я тоже непопулярен. Меня не принимают ни в тот, ни в другой лагерь. Те несколько человек с обеих сторон, заметившие меня, навешали столько хвалебных ярлыков, что никто не обращает на них внимания. Они не в силах больше меня рекламировать и решили похоронить, но это трудно сделать, поскольку я не высказываю по этому поводу возмущения.
      — Бог свидетель, я частенько высказываю вам свое несогласие и знаю, что такое думающий человек, когда вижу, как вы работаете... Ладно, забудьте об этом! И все-таки что вы скажете по поводу моих предложений?
      — Попозже, хорошо? А Мэнни не звонил?
      — Я дважды отфутболила его. Столько дел накопилось, сами видите... А вам все некогда.
      Кендрик подался вперед, взгляд глаз стал холодным.
      — Энни, запомните на всю оставшуюся жизнь — для меня нет ничего важнее этого человека.
      — Прошу прощения, шеф! — О'Рейли опустила глаза. — Извините и вы меня! — сказал Эван. — Мне не следовало повышать голос. Вы стараетесь, а я вам не помогаю. Мир?
      — Мир! Эван, я прекрасно знаю, что значит для вас мистер Вайнграсс. Я, конечно, не имела права вмешиваться. Но с другой стороны — я верчусь как белка в колесе, а с вами, конгрессмен, не так-то легко работать. — Энн О'Рейли поднялась со стула и положила папку с документами Кендрику на стол. — Тем не менее, я считаю, что вы обязаны ознакомиться с предложением вашего коллеги, сенатора от Колорадо. Кажется, он собрался взорвать вершину горы и, устроив там озеро, возвести многоэтажный кондоминиум.
      — Вот сукин сын! — воскликнул Эван, с раздражением открывая папку.
      — А я тем временем соединю вас с мистером Вайнграссом.
      — Опять называете его мистером Вайнграссом? — заметил Эван, листая страницы. — Не хотите сменить гнев на милость? Насколько я знаю, он неоднократно просил вас обращаться к нему запросто — Мэнни.
      — Иногда я так и делаю, хотя порой бывает сложно.
      — Отчего же? Уж не оттого ли, что он всегда громко кричит?
      — Да ну что вы! Разве могу я, будучи замужем за неотесанным полицейским, к тому же ирландцем, обижаться на это?
      — Тогда в чем же дело?
      — В той дурацкой шутке, которую он всякий раз повторяет. И делает это постоянно, особенно когда я обращаюсь к нему официально. «Детка, — говорит он, — давай разыграем мелодрамку, пьеску под названием „Ирландочка Энни и дружок ее Мэнни“. Что на это скажешь?» — «Ничего не скажу, Мэнни», — говорю я, а он продолжает: «Бросай-ка ты, милая, это грубое животное, с которым живешь, и давай улетим отсюда. Твой мужлан поймет мою неумирающую страсть к тебе». А я отвечаю, что этот неотесанный коп и о своей-то собственной страсти не догадывается.
      — Только не рассказывайте об этом мужу, — посоветовал, усмехнувшись, Кендрик.
      — Уже рассказала. Он тут же заявил, что бежит покупать билеты на ближайший рейс. Это и понятно — они пару раз лихо наподдавались с Вайнграссом.
      — Напились, что ли? Даже не знал, что они знакомы.
      — Это моя вина, должна признать. Знакомство состоялось примерно восемь месяцев назад. Вы тогда улетели в Денвер.
      — Припоминаю. Мэнни все еще находился в больнице, и я попросил вас навестить его и передать парижскую «Интернешнл геральд трибюн».
      — Я так и сделала. Я, конечно, не красотка с обложки журнала, но, знаете ли, боюсь по вечерам ходить одна по улицам, и взяла мужа с собой. Должна же от него быть хоть какая-то польза!
      — И что дальше?
      — Эти двое забулдыг тут же нашли общий язык. Спустя пару дней я допоздна задержалась на работе, и мой благоверный решительно заявил, что пойдет в больницу один.
      — Простите, Энни, я ничего не знал об этом, — сказал, качая головой, Эван. — Я не собирался навязываться, а Мэнни и словом не обмолвился об этой истории.
      — Скорее всего, из-за флаконов с «Листерином»...
      — С чем, с чем?
      — Это средство для полоскания рта, одного цвета с шотландским виски. Сейчас позвоню ему...

* * *

      Эммануил Вайнграсс сидел на каменном выступе на вершине холма и обозревал владения Кендрика — участок земли площадью тридцать акров у подножия южных отрогов Скалистых гор. Расстегнув ковбойку с коротким рукавом, он подставил себя солнцу и наслаждался кристально чистым горным воздухом.
      Покосившись на оставшиеся после операции шрамы на груди, он вдруг подумал, кого же благодарить за свое спасение — Бога или Эвана Кендрика. Спустя пять месяцев после операции и бесконечных послеоперационных осмотров доктора наконец сказали ему, что им удалось удалить малюсенькие смертоносные клеточки, пожиравшие его жизнь. Теперь он совершенно здоров, заверили они. Одним словом, объявили об этом восьмидесятилетнему человеку, который сейчас сидит на этом камне, греет на солнышке свое бренное тело. Хотя не совсем бренное... Правда, стало легче двигаться, легче говорить, да и кашель почти перестал мучить. Живи и радуйся! Вот только скучает по сигаретам «Голуаз» и сигарам «Монте-Кристо». Врачам удалось совершить чудо. А ведь вполне могли укоротить жизнь на несколько недель, может быть, месяцев.
      Он взглянул на медсестру, стоявшую в тени дерева, рядом с неизменным электромобилем для гольфа. Она была одной из многих, которые круглосуточно сопровождали его повсюду. Интересно, вдруг подумал он, что бы она сказала, если б он предложил ей заняться любовью прямо здесь на камнях? Шутка, конечно, но, если не вздрючивать себя подобным образом, можно прокиснуть!
      — Славный денек, не правда ли? — обратился он к ней.
      — Просто чудесный, — ответила она.
      — А что вы скажете, если мы сбросим одежду и насладимся друг другом?
      Выражение ее лица не изменилось, реакция оказалась спокойной, неторопливой, даже ласковой.
      — Мистер Вайнграсс, я здесь для того, чтобы заботиться о вас, а не доводить до инфаркта.
      — Неплохо, совсем неплохо...
      В этот момент запиликал радиотелефон в электромобиле для гольфа. Она взяла трубку, после короткого разговора засмеялась и обернулась к Мэнни:
      — Мистер Вайнграсс, вас просит конгрессмен.
      — С конгрессменом вы обычно так не хихикаете, — сказал Мэнни, поднимаясь с камня. — Ставлю двадцать против пяти, это кикимора Энни.
      — Она спросила, не удавила ли я вас еще, — ответила сестра, передавая трубку Вайнграссу.
      — Эта Энни просто стерва!
      — Не забывай, мы ведь на работе, — сказал Эван Кендрик.
      — Я только хотел дать понять, что эта твоя барышня очень быстро бросает трубку.
      — Просто она догадывается, что ты ей наговоришь. Мэнни, ты звонил? Что-нибудь случилось?
      — А что, я должен звонить только тогда, когда мне очень плохо?
      — Мы условились, что ты звонишь только в исключительных случаях и что звонить тебе буду я. Так в чем дело?
      — У тебя еще остались деньги?
      — Если предложение интересное, конечно найдутся. А почему ты спрашиваешь?
      — Помнишь пристройку, которую мы сделали к западной веранде, чтобы оттуда у тебя открывался прекрасный вид?
      — Разумеется.
      — Я тут сделал несколько набросков. Не хочешь построить террасу на вершине холма? Думаю, двух стальных опор будет достаточно, чтобы удержать нагрузку. Возможно, потребуется третья, если решишь построить рядом со стеной баню из стеклоблоков.
      — Из стеклоблоков?.. Прекрасная идея... Начинай.
      — Договорились. Завтра утром приедут монтажники. Но когда строительство будет завершено, я вернусь в Париж.
      — Как скажешь, Мэнни! А про строительство смотровой площадки в месте слияния двух потоков забыл?
      — Но ты же сказал, что никому не захочется спускаться так далеко...
      — Захочется... Это будет прекрасное место для уединения и размышлений.
      — Ну-ну?.. Только эти забавы уже не для меня.
      — Ты очень любезен. Я приеду на следующей неделе и останусь на несколько дней.
      — Буду ждать! — сказал Вайнграсс, поглядывая на медсестру. — Когда приедешь, пожалуйста, избавь меня от этих страждущих сексуальных маньячек!

* * *

      Около десяти вечера Милош Варак вошел в пустынный вестибюль здания палаты представителей. Он был единственным поздним посетителем, которому согласно предварительной договоренности разрешили встретиться с конгрессменом от Алабамы Эрвином Партриджем. Варак подошел к тяжелой деревянной двери с медной табличкой в фигурной рамке и постучал. Дверь ему почти сразу же открыл приятный молодой человек лет двадцати в очках в черепаховой оправе. Кем бы он ни был, он совсем не напоминал грубоватого практичного председателя так называемой «банды» Партриджа — Комитета по расследованию, решившего выяснить, почему вооруженным силам страны достается так мало при таких больших ассигнованиях. Ребят из комитета или, как еще их называли, «ястребов», разумеется, интересовала не закупка унитазов по цене тысяча двести долларов или гаечных ключей по семьсот долларов. Это были слишком очевидные нарушения, чтобы их можно .было принимать всерьез. К тому же это, возможно, было сделано умышленно, чтобы отвлечь внимание и таким образом ограничить доступ к участию в торгах на заключение оборонных контрактов. Комитет только-только приступил к раскрытию коррупции с большим числом вовлеченных лиц, для судебного преследования которых не хватало ни людей, ни средств.
      — Я хотел бы видеть конгрессмена Партриджа, — сказал Варак, и его чешский акцент не то чтобы поразил, а скорее был неправильно истолкован молодым человеком приятной наружности, встретившим его у дверей.
      — Скажите, вы... — начал было молодой человек, по-видимому помощник конгрессмена. — Я хотел сказать, вас проверяли охранники там, внизу?
      — Если вы хотите выяснить, есть ли у меня при себе оружие, то действительно проверяли, и вам об этом известно. Вам ведь звонили из охраны. А теперь проведите меня, пожалуйста, к конгрессмену, он ждет меня.
      — Конечно-конечно, сэр. Он у себя в кабинете. Сюда, пожалуйста.
      Оробевший помощник проводил Варака до двери из темного дерева и постучал:
      — Конгрессмен, к вам посетитель.
      — Пусть проходит! — раздался из-за двери громкий голос с южным акцентом. — А ты оставайся там и отвечай на телефонные звонки. Меня ни для кого нет, будь то спикер да хотя бы и президент.
      — Проходите, — сказал помощник, открывая дверь. У Варака возникло желание сказать нервному молодому человеку, что он пришел с дружественным визитом из КГБ, но решил не делать этого. Помощник находился в офисе по какой-то другой причине, поскольку вряд ли кто-либо стал звонить в здание палаты представителей в столь поздний час. Милош вошел в большую богато обставленную комнату с огромным количеством фотографий на письменном столе, стенах и маленьких столиках, причем все они так или иначе свидетельствовали о влиянии, патриотизме и высоком положении Партриджа во всех ветвях власти. Сам конгрессмен, стоящий у закрытого шторами окна, не производил такого впечатления, как на фотографиях. Это был располневший мужчина небольшого роста с самодовольным сердитым лицом и большой головой с редкими выцветшими волосами.
      — Не знаю, что вы собираетесь мне всучить, милый блондинчик, — произнес конгрессмен, решительно двигаясь Вараку навстречу, точно разъяренный петух, — но, если это то, о чем я догадываюсь, я выкину вас отсюда с такой скоростью, что вы пожалеете, что не прихватили с собой парашют.
      — Я не собираюсь ничего продавать вам, сэр, просто хочу кое-что подарить, хотя это «кое-что» на самом деле стоит очень дорого.
      — Ни моим клиентам, ни тем более мне нечего скрывать.
      — А я полагаю, конгрессмен, что, скорее всего, вы захотите это сделать.
      — Ерунда! Вы сказали по телефону, будто вам стало кое-что известно, мол, кто-то упомянул о наркотиках и что мне лучше выслушать вас, поэтому я навел кое-какие справки и выяснил: то, что я должен услышать от вас, соответствует правде. Но нас не в чем упрекнуть, наша совесть чиста, как горный поток! А теперь я хочу услышать, кто послал вас и какой жулик из вашей воровской шайки посчитал, что может запугать меня подобного рода дерьмом.
      — Не думаю, сэр, что вы захотите, чтобы это, как вы выразились, дерьмо было предано широкой огласке. Эта информация имеет разрушительную силу.
      — Вы говорите, информация? Это все болтовня! Инсинуации! Слухи, сплетни! Наподобие вранья того чернокожего мальчишки, который пытался ввести в заблуждение всех этих болванов в конгрессе.
      — Никаких слухов, никаких сплетен, — сказал Милош Варак, опуская руку в нагрудный карман пиджака. — Только фотографии. — И координатор из организации «Инвер Брасс» бросил на письменный стол белый конверт.
      — Что это? — Партридж быстро поднялся, взял конверт, разорвал его и, опустившись в кресло, начал вынимать одну за другой фотографии, разглядывая их в свете настольной лампы под зеленым абажуром. Его глаза расширились, лицо побледнело, затем стало багрово-красным от возмущения.
      То, что он увидел, выходило за пределы его воображения. Группы из двух, трех и четырех полураздетых и абсолютно обнаженных молодых людей, жадно вдыхающих через соломку рассыпанные на столиках дорожки белого порошка. Повсюду шприцы, таблетки, бутылки с пивом и виски и, наконец, четкие фотографии нескольких пар, занимающихся любовью.
      — В наше время выпускаются фотоаппараты самых разных размеров, — сказал Варак. — Современные технологии позволяют умещать их в пуговицах для пиджака или рубашки.
      — Боже мой! — вскричал потрясенный Партридж. — Это же мой дом в Арлингтоне! А это...
      — Дом конгрессмена Букбиндера в Силвер-Спринг, а остальные — дома трех других членов вашего комитета. Вам слишком часто приходится бывать по делам в Вашингтоне.
      — Кто сделал эти снимки? — едва слышно произнес Партридж.
      — Я не буду отвечать на этот вопрос, могу лишь дать слово, что этот человек находится за тысячи километров отсюда, У него нет негативов и он никогда не вернется в эту страну. Скажем, это студент, приезжавший по обмену между университетами для изучения политологии.
      — Нам удалось многого достичь, а теперь все летит в трубу... Что же делать?
      — Ну отчего же, конгрессмен? — сказал Варак. — Ведь эти молодые люди являются членами вашего комитета. Они не юристы, не бухгалтеры и даже не ваши старшие помощники. Они просто не хлебнувшие лиха юнцы, ошибающиеся в этом головокружительном потоке жизни самой могущественной столицы мира. Объясните им, что их жизнь и карьера сведутся к нулю, если они не одумаются и не будут вести себя должным образом. Но зачем же прекращать работу вашего комитета?
      — Кто же нам теперь поверит? — произнес Партридж, уставясь взглядом в стену. — Мы такая же дрянь, как те, кого хотим вывести на чистую воду. Мы лицемеры.
      — Но об этом никто не узнает.
      — Ерунда! — взорвался конгрессмен из Алабамы, схвати в телефонную трубку и беспрерывно нажимая кнопку вызова. — Немедленно явись сюда! — закричал он. Когда молодой человек появился в дверях, Партридж вскочил из-за стола: — Ты, развратный ублюдок, я просил тебя сказать правду, а ты что мне наплел?
      — Я не врал! — воскликнул молодой человек, и его глаза наполнились слезами. — Вы спросили меня, что происходит, и я ответил, что теперь ничего не происходит, что все в порядке. Три или четыре недели назад мы крупно загуляли, но. когда пришли в себя, поняли, что совершили ошибку. Понимаю, что мы сваляли дурака, и все с этим согласились, но мы навредили только себе. Мы покончили не только с этим, но и со многими другими развлечениями, только вы и ваши яростные борцы за справедливость даже не хотите замечать этого. Ваши озверевшие сотрудники эксплуатируют нас по восемьдесят часов в неделю, называя при этом тупарями, а ведь это мы снабжаем вас материалами, чтобы вы потом рисовались перед камерами. Вы даже не замечаете, что теперь у вас остались одни неопытные юнцы. Все старые уже ушли, а вы даже не обратили на это внимания! Остался только я, потому что не могу уйти.
      — Теперь можешь убираться.
      — Вы чертовски правильно поступаете, великий воспитатель!
      — Как ты меня назвал?
      — Думаю, вы поняли намек, — произнес молодой человек, затем распахнул и захлопнул за собой дверь.
      — Кто это такой? — спросил Варак.
      — Эрвин Партридж-младший, — тихо ответил конгрессмен, потом сел и уставился на дверь, — Он учится на третьем курсе юридического факультета в Вирджинии. Все эти молодые люди — студенты-юристы. Мы круглосуточно использовали их в хвост и в гриву, не платя за это никаких денег и высказывая чаще неудовольствие, чем благодарность. Но мы кое-что и давали им, а они пренебрегли тем доверием, которое мы им оказали, поручив эту работу.
      — И что же вы им давали?
      — Опыт, который они никогда и нигде не приобретут, ни в судах, ни из книг по юриспруденции, только здесь. Мой сын разбирается в юридических вопросах и отлично понимает это. Он не рассказал мне о том, что может положить конец всей нашей работе. Я больше не могу ему доверять.
      — Я очень сожалею.
      — Это не ваши проблемы! — резко сказал Партридж, теперь уже твердым голосом. — Ладно, дешевый кляузник! — грубо продолжил он. — Что вы хотите получить взамен сохранения комитета? Вы сказали, что за этим ничего не кроется, хотя мне известны десятки способов намекнуть на это, не сказав ни слова. Выкладывайте, я должен взвесить все «за» и «против».
      — Сэр, мы не предлагаем вам ничего ужасного, — сказал Варак, разворачивая несколько сложенных вдвое листов бумаги и кладя их на стол перед конгрессменом. — Это краткие биографические данные с фотографией в правом верхнем углу первой страницы. Мои клиенты хотят, чтобы этот человек вошел в состав вашего комитета.
      — У вас что-то есть на него? — поинтересовался Партридж.
      — Абсолютно ничего компрометирующего, в этом отношении он безупречен. Хочу еще раз отметить, что мои клиенты ничего не скрывают, не собираются заниматься вымогательством, не будут выставлять комитету счетов или блокировать прохождение счетов комитета. Этому человеку ничего не известно о моих клиентах, а они не знакомы с ним лично. Что касается его самого, то он даже не догадывается о нашей сегодняшней встрече.
      — Тогда зачем вы хотите, чтобы он у меня работал?
      — Потому что мои клиенты считают, что он будет чрезвычайно полезен для вашего комитета.
      — Один человек не может ничего сделать, и вам это прекрасно известно, не так ли?
      — Разумеется, вы правы.
      — Если вы внедряете его, чтобы получать информацию, то у нас это невозможно. — Партридж взглянул на разбросанные по столу фотографии, собрал их, перевернул и снова бросил на стол. — По крайней мере, до сих пор было невозможно.
      Варак протянул руку и забрал фотографии.
      — Сделайте это, конгрессмен, введите его в состав комитета. В противном случае, как вы сказали, вся работа пойдет насмарку. Когда он станет членом комитета, я верну вам эти фотографии вместе с негативами.
      Глаза Партриджа были устремлены на фотографии в руках молодого человека.
      — Между прочим, у нас появилась вакансия. Вчера Букбиндер подал в отставку, по личным соображениям.
      — Мне об этом известно, — сказал Милош Варак.
      — Да кто вы, черт возьми, такой? — спросил конгрессмен, глядя прямо в глаза своему посетителю.
      — Человек, преданный интересам страны, которая его приютила, но я не занимаю высокого положения, в отличие от того, о ком идет речь.
      Партридж заглянул в лежащую перед ним объективку.
      — Эван Кендрик, девятый округ, штат Колорадо, — прочитал он. — Я почти не слышал о нем, а то, что слышал, не вызывает у меня никакого энтузиазма. Он просто никто, богатое пустое место.
      — Все может измениться, сэр, — сказал Варак, поворачиваясь и направляясь к двери.

* * *

      — Конгрессмен! — крикнул старший помощник Эвана Кендрика, выбегая из кабинета.
      — Что случилось, Фил? — спросил Эван, захлопнув дверцу лифта. — Неужели на девятый округ Колорадо обрушился селевой поток?
      — Обрушился. Партридж, тот, что от Алабамы!
      — Хоть и грубиян, но неплохой малый. С работой справляется успешно, мне нравится то, что он делает.
      — Он хочет, чтобы вы занимались этим вместе с ним.
      — Что?
      — Он хочет, чтобы вы работали в его комитете.
      — Я не ослышался?
      — Это огромный шаг вперед, сэр. •
      — Скорее шаг назад, — возразил Кендрик. — Члены его комитета каждую неделю появляются в вечерних новостях и заполняют пробелы в утренних новостях, когда телевизионщикам не удается заловить новых героев в конгрессе. Поэтому я не собираюсь там работать.
      — Прошу прощения, конгрессмен, но вы обязательно должны это сделать, — понизив голос, сказал помощник, глядя в глаза Эвану.
      — Почему вы так считаете?
      Молодой человек по имени Фил взял Кендрика под руку и отвел в сторону от собравшейся у лифта толпы.
      — Вы заявили, что собираетесь уйти после выборов в отставку, и я согласился с вашим решением. Но вы также сказали лично мне, что хотите сказать свое слово при назначении вашего преемника.
      — Я действительно намеревался сделать это, — кивнул Эван. — Я боролся с гнусными махинациями и не хочу, чтобы это совершалось в будущем. Они же готовы выдать любой, самый захудалый участок в южной части Скалистых гор за перспективное месторождение урана, чтобы добиться государственного финансирования разработок, а затем разворовать эти средства.
      — Но если вы откажетесь от предложения Партриджа, то у вас не будет никакого влияния, чтобы помешать этому.
      — Почему же я должен согласиться?
      — Потому что он действительно хочет, чтобы вы стали членом его комитета.
      — Но почему именно я?
      — Трудно сказать, но я твердо уверен, что он ничего не делает просто так. Возможно, он хочет распространить свое влияние на запад, чтобы создать фундамент для своего личного продвижения — кто его знает? Он ведь держит под контролем почти все государственные начинания, и, если вы обидите его, сказав: «Нет, приятель, спасибо», он сочтет это оскорблением и сделает все, чтобы вы не имели никакого влияния ни здесь, ни у себя в округе. Не надо забывать, что он является самой влиятельной фигурой в конгрессе.
      Кендрик вздохнул и нахмурился:
      — Думаю, я сумею держать язык за зубами.

* * *

      Шла третья неделя после назначения конгрессмена Эвана Кендрика членом комитета Партриджа, назначения совершенно неожиданного, которое, однако, не взволновало никого в Вашингтоне, кроме Энн Малкей О'Рейли и, как следствие, ее мужа Патрика Ксавье — лейтенанта полиции, переведенного из Бостона, чьи способности оказались востребованы и неплохо оплачивались криминализированными властями столицы.
      Свое решение о назначении Кендрика Партридж объяснил тем, будто он, старый опытный профессионал, стремится к тому, чтобы все внимание сосредоточилось на нем самом, а не на членах комитета. Если считать это заявление правдивым, то Партридж нашел для своей задумки самую лучшую кандидатуру. Во время проводившихся два раза в неделю и транслируемых по телевидению слушаний представитель от девятого округа штата Колорадо, когда подходила его очередь задавать вопросы свидетелю, обычно произносил одну и ту же Фразу: «У меня нет вопросов, господин председатель». Самым продолжительным его выступлением за короткое время пребывания в комитете «ястребов» был двадцатитрехсекундный ответ на произнесенное в его адрес приветствие председателя. Он скромно выказал удивление по поводу оказанной ему этим избранием чести и выразил надежду на то, что ему удастся оправдать доверие председателя. На середине этой речи, а точнее, через двенадцать секунд телевизионные камеры переключились на вошедшего в зал заседаний уборщика в униформе и стали показывать, как тот очищает пепельницы от окурков.
      — Дамы и господа, — сказал приглушенным голосом телеведущий, — даже во время таких серьезных слушаний правительство не забывает заботиться... Простите, что? Ах да, итак, конгрессмен Оуэн Кенбрик завершил свое выступление.
      Однако во вторник на четвертую неделю случилось то, чего никто не ожидал. Это была телевизионная трансляция первых на той неделе утренних слушаний, интерес к которым подогревался тем, что главным свидетелем на них выступал представитель Управления материально-технического снабжения министерства обороны США. Это был моложавый, но абсолютно лысый полковник, быстро сделавший себе имя в области планирования и обеспечения материально-технического снабжения вооруженных сил. Настоящий служака с непоколебимыми убеждениями... Он говорил быстро, ярко, порой бросая безжалостные остроты — тяжелую артиллерию военных против вечно брюзжащих, экономящих каждую копейку гражданских лиц. Все с нетерпением ожидали предстоящего сражения между полковником Робертом Бэрришем и не менее ярким, столь же сообразительным и, уж конечно, не уступающим ему в жесткости председателем комитета Партриджем.
      Но самым неожиданным было то, что конгрессмен от штата Алабама Эрвин Партридж на этом заседании не появился. Его не удалось отыскать ни с помощью бесчисленных телефонных звонков, ни огромного количества рыщущих по всей столице помощников. Он просто исчез.
      Однако работа комитетов конгресса не замыкается на деятельности их председателей, особенно когда она освещается телевидением, поэтому слушания проходили под весьма неуверенным руководством конгрессмена от штата Северная Дакота, который к тому же страдал самым тяжелым за всю свою жизнь похмельем, что было очень странным, поскольку все знали, что он не употребляет спиртных напитков. Его считали кротким, сдержанным евангелистом, искренне верившим в библейскую заповедь о необходимости перековки мечей на орала. А для кровожадного льва, каковым был полковник Роберт Бэрриш, он, несомненно, представлял собой кусок сырого мяса.
      — ...И, заканчивая свое выступление перед сидящими здесь инквизиторами из числа гражданских лиц, я решительно заявляю, что нам необходимо мощное, свободное общество в смертельной схватке с силами зла, которые разорвут нас на части при первом же проявлении слабости с нашей стороны. Неужели мы позволим сковать себе руки какими-то традиционными процедурами опеки, имеющими весьма отдаленное отношение к прежнему статус-кво наших врагов?
      — Если я вас правильно понял, — сказал временный председатель, взирая мутными глазами на оратора, — то могу вас заверить, что никто из присутствующих здесь не сомневается в вашей приверженности интересам национальной обороны.
      — Хотелось бы надеяться, сэр.
      — Я полагаю, что...
      — Погоди, солдат! — сказал Эван Кендрик, самый крайний из сидящих за столом членов комитета.
      — Простите, что вы сказали?
      — Я сказал «минуточку»...
      — Я имею чин полковника армии Соединенных Штатов Америки и хотел бы, чтобы ко мне обращались именно таким образом, — с раздражением произнес офицер.
      Эван сурово взглянул на свидетеля и на мгновение забыл о микрофоне:
      — Я буду обращаться к вам так, как захочу, самодовольный тип!
      Телевизионные камеры замигали, повсюду раздавались предупредительные звуковые сигналы, но вырезать эту сцену было уже слишком поздно.
      — Если, конечно, вы не внесете поправку в конституцию, хотя вряд ли вы вообще ее читали, — продолжал Кендрик, просматривая лежащие перед ним документы и посмеиваясь при воспоминании о своей встрече с Франком Свонном из Госдепартамента перед отлетом в Маскат. — Расследование оказалось в глубокой заднице.
      — Я возмущен вашим поведением и...
      — А вот многие налогоплательщики высказывают возмущение по поводу вашего отношения, — оборвал его Эван, пробегая глазами послужной список Бэрриша и припоминая слова Фрэнка Свонна, сказанные в собственный адрес более года назад. — Позвольте спросить, полковник, вы когда-либо держали в руках оружие?
      — Я солдат!
      — Мы оба убедились в этом, не правда ли? Я знаю, что вы солдат, а вот нам, гражданским лицам, занимающимся расследованием, приходится платить вам жалованье, если, конечно, вы не берете напрокат вашу форму. — До Кендрика донеслись смешки. — Я спросил вас, стреляли ли вы когда-нибудь?
      — Бесчисленное количество раз. А как насчет вас?
      — Стрелял. Конечно, не бесчисленное количество раз, но при этом на мне никогда не было военной формы.
      — Тогда считаю вопрос исчерпанным.
      — Не совсем. Вы когда-нибудь применяли оружие, чтобы убить другое человеческое существо, которое намеревалось убить вас?
      В палате представителей повисла тишина.
      — Я не принимал участия в боевых действиях, — сказал полковник, понизив голос.
      — Но вы только что заявили, что ведете смертельную борьбу и все такое прочее, из чего сидящие в этом зале и те, кто смотрит и слушает нас по телевидению, могли заключить, что вы являетесь своего рода современным Дэви Крокетом или Джином Буи, защищающим форт Аламо,  а может быть, Индианой Джонсом, уничтожающим всяких негодяев. Но это все вранье, не правда ли, полковник? Вы обыкновенный бухгалтер, старающийся оправдать хищение миллионов, а возможно, миллиардов долларов налогоплательщиков, выступая под красным, белым и голубым флагом сверхпатриотизма.
      — Вы, сукин... Как вы осмелились!
      Вновь замигали камеры и послышались предупредительные сигналы, но опять слишком поздно. Полковник Бэрриш вскочил и стукнул кулаком по столу.
      — Объявляю перерыв в заседании комитета! — воскликнул измученный председатель. — Перерыв, черт бы его побрал!

* * *

      В темной аппаратной одного из вашингтонских телевизионных центров седовласый ведущий телевизионных новостей смотрел на экран стоящего в углу монитора, внимательно наблюдая за событиями в конгрессе. Он постоянно появлялся на телеэкранах и был известен почти всей Америке. Задумчиво пожевав губами, он обратился к ассистенту:
      — Я хочу видеть этого конгрессмена, кто бы он ни был, в моем шоу в следующее воскресенье.

* * *

      В субботу, как обычно, шла передача комедийного актера Чейза Чеви «В субботу вечером в прямом эфире».
      — Говорю же тебе, мама, я никогда в жизни не видела его таким! — кричала в трубку молодая женщина. — Хочу сказать он был абсолютно пьян. Спасибо, какой-то милый иностранец привез его домой! Он сказал, что подобрал его у ресторана в Вашингтоне. Едва держался на ногах. Ты можешь себе такое представить? Этот добрый христианин узнал его и решил, что лучше привезти его домой. Но что самое смешное, мамочка, я всегда считала, что он вообще не прикасается к спиртному. Очевидно, я была не права. Сегодня утром мой муженек заявил, что вообще ничего не помнит, абсолютно ничего... Боже милостивый, он в дверях... его вывернуло наизнанку, прямо на ковер!

* * *

      — Где я, черт возьми? — прошептал Эрвин Партридж-старший, тряся головой и пытаясь сфокусировать взгляд на зашторенных окнах комнаты в мотеле. — Это какое-то крысиное гнездо.
      — Вы недалеки от истины, — произнес светловолосый молодой человек, подходя к кровати, на которой тот лежал. — Правда, грызуны, которые нередко навещают это место, проводят здесь не более одного-двух часов.
      — Это вы? — простонал член палаты представителей от штата Алабама, уставясь на чеха. — Что вы со мной сделали?
      — Не с вами, сэр, а для вас, — ответил Варак. — К счастью, мне удалось вытащить вас из весьма затруднительной ситуации, в которой вы чуть было не оказались.
      — Что произошло? — Партридж поднялся и сел, опустив ноги на пол. Он спал в костюме и, судя по всему, еще не пришел в себя.
      — Один из моих клиентов ужинал в ресторане «Карридж-Хаус» в Джорджтауне, где вы встречались с конгрессменом из Северной Дакоты. Когда произошло недоразумение, он позвонил мне. И здесь вам опять повезло, потому что я живу неподалеку и вовремя смог приехать в ресторан. Между прочим, вы здесь, кажется, не зарегистрировались.
      — Минуточку! — рявкнул Партридж. — Все это чушь собачья! Встреча между мной и этим проповедником была срежиссирована. Кто-то позвонил ему в офис и сообщил, будто я хочу встретиться с ним по неотложному делу. Точно такой же звонок раздался и в моем офисе. На утреннем заседании мы собирались заслушать Бэрриша, этого осла из Пентагона, поэтому мы оба решили, что имеет смысл переговорить друг с другом. Мы встречаемся, я спрашиваю, что происходит, он задает мне тот же самый вопрос!
      — К сожалению, сэр, мне об этом ничего не известно.
      — Наглый врун! Что еще за недоразумение?
      — Вы перебрали...
      — Чушь! Я выпил всего один говенный мартини, а что до святоши, так тот вообще пил лимонад!
      — Ну уж если это правда, то я бы сказал, у вас странная реакция на мартини, поскольку вы уткнулись лицом в стол, а ваш собеседник пытался выпить соль из солонки.
      Председатель комитета Партридж пристально поглядел на чеха:
      — Теперь мне все понятно! Вы подмешали нам обоим сильнодействующий наркотик, — произнес он.
      — До прошлого вечера я никогда прежде не был в этом ресторане.
      — Вы лжец, причем весьма умелый. Кстати, который сейчас час? — Партридж вскинул руку и посмотрел на часы.
      — Слушания уже закончились, — заявил Варак.
      — Что же делать, черт возьми?
      — Ваш заместитель выглядел не лучшим образом, зато ваш назначенец оказался на высоте и произвел на всех неизгладимое впечатление. Уверен, в вечерних новостях покажут отрывки из этого спектакля. Правда, кое-какие выражения, конечно, вырежут.
      — Боже милостивый! — прошептал конгрессмен и посмотрел на координатора из общества «Инвер Брасс». — А обо мне что-нибудь сказали, я имею в виду... по поводу моего отсутствия?
      — Ваш секретариат не ударил в грязь лицом и выступил с правдоподобным заявлением, в котором утверждалось, будто вы на катере ловите рыбу где-то в районе Чесапикского залива. И будто бы вышел из строя двигатель, и вы бросили якорь примерно в миле от берега. Эти объяснения сочли вполне обоснованными, так что никаких проблем!
      — И мой секретариат отважился на подобное заявление? Кто же осмелился дать разрешение на это?
      — Ваш сын. Он простил и забыл все оскорбления в свой адрес и ждет вас на улице, в машине.

* * *

      Рыжеволосый продавец автомобилей «сааб» пришел в радостное изумление, подписывая документы и пересчитывая стодолларовые купюры.
      — Ваша машина, сэр, будет готова к трем часам дня.
      — Вот и прекрасно, — сказал покупатель, указавший в договоре на покупку в рассрочку машины марки «сааб», что в настоящее время работает барменом в ресторане «Карридж-Каус» в Джорджтауне.

      — Что касается часа Икс, господин Кендрик, — произнес полковник Роберт Бэрриш, приятно улыбаясь в телевизионные камеры и стараясь придать голосу побольше убедительности, — мы в полной боевой готовности и благодаря превентивному наращиванию вооружений отодвигаем его все дальше и дальше.
      — Или, попросту говоря, увеличиваем наши арсеналы до уровня, при котором всего одна ошибка в расчетах способна уничтожить всю планету.
      — Да перестаньте вы! — снисходительно заметил полковник. — Эта точка зрения давно изжила себя. Мы ведь профессионалы.
      — Вы имеете в виду наши вооруженные силы?
      — Разумеется, наши.
      — А как насчет вооруженных сил противника? По-вашему, там не профессионалы?
      — Если вы хотите сопоставить техническое оснащение противника с нашим, думаю, здесь вы столь же плохо информированы, как и в вопросах эффективности нашей системы в отношении контроля за расходами на вооружение.
      — Если я вас правильно понял, у них дела обстоят хуже, чем у нас.
      — Очень здравое заключение, конгрессмен. Помимо морального превосходства, скажем, нашей веры в Бога, по уровню технической подготовки нашим вооруженным силам нет равных в мире. Простите меня за нескромность, но, будучи частицей этой огромной силы, я искренне горжусь нашими доблестными парнями.
      — Да кто же ими не гордится! — с улыбкой сказал Эван. — Однако мне показалось, полковник, будто вы умышленно уводите нас в сторону от объяснения причин, говорящих в пользу эскалации. Это что, превентивный шаг? Я полагал, что ваше замечание относительно профессионализма было ответом на мой вопрос о возможности ошибки в расчетах при наличии огромных арсеналов вооружения.
      — Это действительно так, мистер Кендрик. Я терпеливо пытаюсь вам объяснить, что действия персонала, в руках которого находится наше оружие, строго регламентируются обязательными инструкциями, исключающими подобные ошибки. Мы фактически полностью защищены от просчетов.
      — Мы-то, возможно, защищены, — кивнул Кендрик, — а как насчет нашего противника? Вы сказали, и я думаю, вы так считаете, что противник не имеет столь совершенного технического оснащения, каким располагаем мы, и здесь даже не может быть никакого сопоставления, что бы это с вашей точки зрения ни значило. А если противник допустит ошибку в расчетах, что тогда?
      — Тогда у него больше никогда не будет возможности ошибиться. При минимальных собственных потерях мы сотрем...
      — Минутку! — прервал его Кендрик. — Вернемся назад. Вы сказали «при минимальных собственных потерях». Что это значит?
      — Я не имею права обсуждать подобные вопросы и уверен, вам это хорошо известно.
      — Полагаю, вы знаете о последствиях гораздо больше, чем я. Следует ли понимать под «минимальными потерями» уничтожение только Лос-Анджелеса, Нью-Йорка или, может быть, Альбукерке?  И уж поскольку всем нам приходится платить из своего кармана за этот зонтик, гарантирующий нам минимальные потери, почему бы вам не рассказать нам о прогнозе погоды?
      — Если вы думаете, будто в выступлении по кабельному телевидению я готов поставить под угрозу интересы национальной безопасности... что ж, конгрессмен, с искренним сожалением вынужден заявить, что, по моему мнению, у вас нет никакого права говорить от лица американского народа.
      — От имени всего американского народа? Я даже и не думал этого делать! Мне было сказано, что в этой программе принимаем участие только вы и я. Мол, я оскорбил вас перед телевизионными камерами и что вы имеете право ответить на это по телевидению. Только по этой причине я здесь и нахожусь. Так отвечайте же, полковник! Перестаньте бросаться провозглашенными Пентагоном лозунгами, я слишком уважаю наши вооруженные силы, чтобы позволить вам прикрываться ими.
      — Если слово «лозунги» в вашем понимании означает крики самоотверженных руководителей нашего оборонного ведомства, этих доблестных и преданных людей, отдающих все свои силы укреплению могущества нашей страны, то мне остается только пожалеть вас.
      — Не пора ли вам прекратить! Я не так уж давно здесь, но среди тех немногих, кто стал моими друзьями, некоторые уже на Арлингтонском кладбище и, вероятно, содрогаются от ваших избитых сентенций. Я лишь терпеливо пытаюсь вам объяснить, полковник, что ни вы, ни я, ни мой сосед по улице больше не имеем права жить не по средствам. Мы должны трезво смотреть на вещи...
      — Тогда позвольте разъяснить вам реальное положение вещей! — прервал его Бэрриш.
      — Сначала позвольте мне закончить, — сказал Эван улыбаясь.
      — Господа, господа... — вмешался известный телеведущий.
      — У меня нет никаких сомнений в вашей преданности делу, полковник, — продолжил Кендрик. — Понимаю, вы делаете свою работу и защищаете свои интересы. — Он взял в руки лист бумаги. — Но когда во время слушаний вы произнесли кое-какие слова, я их записал: «Какая-то традиционная процедура опеки». Я задумался, что вы имеете в виду. Вы что, вообще против всякой подотчетности? Если вы действительно так считаете, тогда скажите об этом вашему соседу, простому смертному Джо Смиту, который с трудом сводит концы с концами своего семейного бюджета.
      — Тот же самый Джо Смит преклонит перед нами колени, когда поймет, что мы защищаем жизнь его семьи.
      — С меня достаточно рыданий на Арлингтонском кладбище, полковник. Джо Смит не должен ни перед кем преклонять колени, тем более здесь.
      — Вы искажаете смысл моих реплик, вырывая их из контекста, хотя прекрасно понимаете, о чем я говорю, конгрессмен Партридж!
      — Ошибаетесь, полковник. Партридж — это другой человек. Меня послали вместо него защищать левый фланг.
      — Левый, несомненно, означает правый.
      — Интересное утверждение. Можно я его возьму на вооружение и стану вас цитировать?
      — Мне про вас все известно! — произнес Бэрриш угрожающим тоном. — Не рассказывайте о вашем соседе по улице, пытаясь представить, будто вы ничем не отличаетесь от других. — Бэрриш сделал паузу, а затем, будто больше не в силах сдерживаться, выкрикнул: — Вы даже не женаты!
      — Вот это, пожалуй, единственное правильное утверждение из всего, что вы здесь наговорили. Действительно, я не женат, но если вы просите меня о свидании, то я предпочитаю встречаться с женщинами.
      Сражение было проиграно. Огонь тяжелой артиллерии Пентагона обратился против нее самой, и вспыхнувший порох опалил лицо полковника.

* * *

      — Кто он, черт возьми, такой? — спросил Джозеф Смит, проживающий в штате Нью-Джерси, в городе Клинтоне, по улице Кедровой, в доме номер 70.
      — Понятия не имею, — ответила миссис Смит, сидящая рядом с мужем у экрана телевизора. — Такой милашка, правда?
      — Милашка или нет, но он только что дал по мозгам одному из тех хамовитых офицериков, которые не раз выливали на меня кучу дерьма во Вьетнаме. Он наш парень.

* * *

      — А он хорош! — произнес член общества «Инвер Брасс» Эрик Сандстрем, поднимаясь и выключая телевизор в своей нью-йоркской квартире с видом на парк Грамерси. Осушив свой бокал «Монтраше», он взглянул на сидящих напротив Маргрет Лоуэлл и Гидеона Логана. — Быстро соображает и сохраняет полное спокойствие. Я знаю эту змею Бэрриша: любит сосать кровь у всех на виду. А Кендрик его утопил в его же собственном дерьме.
      — К тому же весьма милый, этот наш человек, — добавила миссис Лоуэлл.
      — Что вы имеете в виду?
      — Эрик, я хотела сказать, что он привлекательный, хотя вряд ли это можно считать недостатком.
      — Занятная личность, — сказал Логан. — Вот на кого мы решили сделать ставку. Умеет легко переходить от серьезного к смешному, а это уже немалый талант. Не случайно он продемонстрировал это во время слушаний. Таким же даром обладал Кеннеди, во всем находя что-нибудь забавное. Народу это нравится. Тем не менее, я думаю, придется столкнуться с серьезными трудностями.
      — Что вы хотите этим сказать?
      — Человека с таким острым восприятием нелегко будет держать под контролем.
      — Но, Гидеон, если это именно тот человек, который нам нужен, — сказала Маргрет Лоуэлл, — а у нас есть все основания считать, что так оно и есть, то это уже не будет иметь значения. Вдруг существует что-то такое, его мы не знаем? Мы ведь продвигаем его, а не инициируем какой-то политический процесс.

* * *

      В верхней части Манхэттена, между Пятой авеню и Мэдисон-авеню, в шестиэтажном особняке из бурого песчаника сидели друг напротив друга убеленный сединами Самуил Уинтерс и его друг Иаков Мандель. Они расположились в просторном, обставленном старинной мебелью кабинете на верхнем этаже, стены которого украшала пара превосходных гобеленов ручной работы между книжными полками.
      Комната выглядела уютной. Видно было, что шедевры прошлого предназначены для того, чтобы ими пользовались, а не только любовались. Взяв в руки пульт дистанционного управления, Самуил Уинтерс выключил телевизор.
      — Ну, что скажешь? — произнес он.
      — Дай мне подумать, Самуил. — Мандель обвел взглядом кабинет. — Скажи-ка, ведь у тебя все это с самого рождения. И тем не менее ты всю жизнь работаешь не покладая рук.
      — Я историк по образованию, то есть выбрал сферу деятельности, в которой наличие состояния многое упрощает, — ответил Уинтерс. — Временами я испытываю из-за этого чувство вины. Я всегда могу поехать туда, куда хочу, пользоваться архивами, к которым у других нет доступа. И тот вклад, который я внес в науку, вряд ли сопоставим с полученным мною удовольствием. Моя жена часто говорила мне об этом. — Он взглянул на портрет миловидной темноволосой женщины, одетой по моде сороковых годов. Портрет висел позади письменного стола между двумя огромными окнами, выходящими на Семьдесят третью улицу.
      — Тебе ее не хватает?
      — Это трудно выразить словами. Я часто прихожу сюда, чтобы поговорить с ней.
      — Я тоже не думал, что смогу дальше жить без Ханны. Но странно, что, памятуя о том, через что ей пришлось пройти в Германии, я молил Бога, чтобы она покинула меня первой, хотя это звучит ужасно. Я считал, что смерть еще одного любимого человека станет невыносимой для нее и она не справится с горем в одиночестве.
      — Очень благородно с твоей стороны, как и все то, что ты говоришь и делаешь, мой старый друг. В особенности, учитывая то, что тебе предстоит сделать. И ты, я уверен, сделаешь это лучше меня.
      — Чепуха!
      — Именно ты должен воплотить в жизнь эту идею, и тогда все будут молиться на тебя.
      — Кстати, Самуил, когда ты последний раз был в синагоге?
      — Дай вспомнить. Сын женился в Париже, тогда я сломал ногу и не смог присутствовать на свадьбе, а дочь сбежала с этим сумасшедшим красавцем киношником, зарабатывающим гораздо больше денег, чем заслуживают все его сценарии, в которых я ничего не понимаю, так что это, наверное, было в 1945 году, когда я вернулся с войны. Ну конечно! — Самуил Уинтерс взглянул на портрет жены. — Она заставила меня туда пойти, а мне не терпелось затащить ее в постель.
      — Ну что ты такое говоришь! Я не верю ни одному твоему слову.
      — В данном случае ты не прав.
      — А ведь он может стать опасным, — неожиданно сменил тему разговора Мандель, переходя к обсуждению кандидатуры Эвана Кендрика.
      Но Уинтерс понял его, поскольку в ходе их беседы продолжал размышлять о том же.
      — Почему? Все, что мы узнали о нем, и, уверен, нам предстоит узнать еще больше, свидетельствует об отсутствии у него страстного стремления к власти. Так в чем же опасность?
      — В его фанатичной независимости.
      — Но это же хорошо! Из него может получиться прекрасный президент. Он не потерпит напыщенных болтунов, соглашателей и подхалимов. Первых, как мы видели, он уже разнес в пух и прах, а с остальными будет еще легче расправиться.
      — Значит, я неверно выразился, — сказал Мандель. — Возможно, потому, что сам в этом еще толком не разобрался.
      — Или это я такой тупой. Иаков, все-таки что ты хочешь мне сказать?
      — А что, если он узнает о нашем существовании? Предположим, этот Кендрик узнает, что его кодовое имя Икар и что он является продуктом общества «Инвер Брасс».
      — Узнает? Но каким образом? Нет, это невозможно.
      — Путем здравых рассуждений, а этот молодой человек умен, можно сделать и невозможное, и какова тогда будет его реакция? Тем более, что он фанатично стремится сохранить свою независимость.
      Самуил Уинтерс подпер ладонью подбородок и уставился в выходящее на улицу окно, затем перевел взгляд на портрет жены.
      — Кажется, я понимаю, куда ты клонишь, — произнес он, поминая неясные образы из своего прошлого. — Он придет в ярость. Он будет считать себя частью той трясины коррупции в которую его как бы бесповоротно втянули. Его возмущению не будет предела.
      — На твой взгляд, как он поступит, находясь в таком состоянии? — развивал свою мысль Мандель. — В долгосрочном плане, зачем ему раскрывать наши имена? Возникнут недомолвки, слухи. Помнишь, что было, когда трехсторонняя комиссия  продвигала Джимми Картера? В тех слухах было гораздо больше правды, чем вымысла, но никого это не волновало. А что сделает Кендрик?
      — Боже мой! — тихо произнес Уинтерс. — Ничего, кроме отвращения, это у него не вызовет.
      — Тебе, Самуил, это что-нибудь напоминает?
      — Да, но это случилось много лет назад. Тогда и время и обстоятельства были другими.
      — Не думаю, что многое изменилось.
      — Но я не занимал никаких высоких постов.
      — Тебе не составило бы труда занять их. Блестящий, сказочно богатый декан Колумбийского университета, к которому обращались за советом все президенты, чьи выступления в комитетах палаты представителей и сената приводили к изменению национальной политики... Тебя выдвинули на пост губернатора штата Нью-Йорк, буквально единогласно проголосовали за тебя в Олбани, и вот тогда, всего за несколько недель до съезда партии, ты узнаешь, что какая-то неизвестная тебе политическая организация содействовала твоему выдвижению и неизбежному последующему избранию.
      — Для меня это было сильным ударом. Я ничего не слышал об этой организации и о ее членах.
      — Несмотря на это, ты решил, правильно или неправильно, что этот тайный механизм потребует, чтобы ты выполнял его указания, и тогда ты сбежал, оставив всех в полном замешательстве.
      — Это было омерзительно, противоречило всем принципам любого открытого политического процесса, который я когда-либо поддерживал.
      — Вот тебе и фанатическая независимость! — добавил Иаков Мандель. — А затем наступил вакуум власти, возник политический хаос, разброд в партии. На сцене появились оппортунисты, они-то и захватили власть, а потом последовали шесть лет с драконовскими законами и коррупцией в органах государственной власти от верхнего до нижнего течения Гудзона.
      — И во все этих бедах ты обвиняешь меня?
      — Эти события взаимосвязаны, Самуил. Высокочтимый Цезарь отказался от короны, и все полетело к чертям.
      — Хочешь сказать, что Кендрик может отказаться от предлагаемой ему должности?
      — Но ведь ты отказался! Ушел, хлопнув в ярости дверью.
      — Я сделал это потому, что неизвестные мне люди потратили огромные деньги для того, чтобы поставить меня на эту должность. Я не знал, почему они это делали. Если они действительно были заинтересованы в формировании действенного правительства, а не руководствовались личными интересами, то почему они не пришли и открыто не сказали об этом?
      — А почему мы не делаем этого?
      Уинтерс посмотрел на Манделя. В глазах появилась грусть.
      — Потому что мы как бы исполняем роль богов. Мы обязаны это делать, потому что знаем то, что неведомо другим. Мы знаем, что произойдет, если мы откажемся делать это. У нашего народа вместо президента появится король, во главе всех штатов встанет император. Но скрывающиеся в тени жалкие шакалы не понимают, что означает власть короля. Именно их, жаждущих такой замены, следует уничтожить в первую очередь, ибо иного пути нет.
      — Понимаю тебя. Опасаясь, я проявляю осторожность.
      — Значит, мы должны быть предельно острожными и уверенными в том, что Эван Кендрик никогда о нас не узнает. Все очень просто.
      — Ничего простого не бывает, — возразил Мандель. — Кендрик не глупец. Он задумается над тем, почему ему вдруг стали уделять столько внимания. Вараку необходимо чрезвычайно тщательно продумывать сцены и действия своего сценария, каждый следующий эпизод логически должен вытекать из предыдущего.
      — Удивительно! — заметил Уинтерс, вновь взглянув на портрет покойной жены. — Дженни часто говорила мне: «Не слишком ли все просто, Самуил? Другие лезут из кожи вон ради пары строчек в газетах, а тебе посвящают целые редакционные статьи, восхваляющие тебя за деяния, которые ты, возможно, и не совершал». Вот почему я начал задавать себе вопросы и таким образом узнал, что произошло.
      — И тогда ты исчез.
      — Конечно.
      — Но почему ты именно так поступил, каковы истинные мотивы?
      — Ты, Иаков, сам ответил на этот вопрос. Я был возмущен.
      — И ты так поступил, несмотря на то, как много ты мог бы сделать?
      — Ну разумеется.
      — Можно утверждать, Самуил, что ты не горел желанием занять этот пост.
      — И здесь ты прав. Хочешь — удивляйся, хочешь — нет, но я никогда и ни в чем не стремился стать победителем. Хорошо это или плохо, но мне никогда не доводилось ломать голову, как прокормить свою семью.
      — Одно могу сказать, Самуил: у Кендрика должно появиться страстное стремление к победе.
      — Огонь в груди — мощный стимул. Мы должны были подумать об этом в первую очередь. Решили, что он просто ухватится за предоставленную ему возможность. Какие же мы глупцы!
      — Я все-таки вспоминаю твою историю и твою фанатичную независимость. Из яркой, обладающей огромными возможностями личности, с которой связывали большие надежды, ты превратился в слабака, прошу прощения. Ушел и освободил место подонкам и проходимцам.
      — Хочешь сказать, я должен был остаться? Что ж, я и сам понял это много лет назад. Однажды жена в порыве гнева назвала меня сентиментальным слюнтяем. Думаю, она говорила о том же самом: если даже не удастся что-то сделать, то хотя бы удастся кое-что предотвратить.
      — А ты смог бы, Самуил. Прав Гарри Трумэн, сказав, что лидеры творят историю. Без Томаса Джефферсона могло бы и не быть Соединенных Штатов, а без Адольфа Гитлера — Третьего рейха. Но ни один человек не станет лидером, если не захочет этого.
      — Полагаешь, у нашего Кендрика отсутствует честолюбие?
      — Подозреваю, что да. Пять дней назад во время слушаний в комитете он вел себя опрометчиво. Ему было наплевать, кому переламывать кости, потому что его унизили. Он, несомненно, Умен, смел, даже остроумен и привлекателен — короче, обладает ценными качествами. Но он чем-то напоминает моего друга Самуила Уинтерса, то есть человека, который способен выйти из игры только потому, что у него нет страстного стремления к победе.
      — Неужели это так плохо? Я не себя имею в виду. Скажи, Иаков, тем, кто стремится к вершинам власти, им действительно необходим огонь в груди?
      — Скажу иначе. К примеру, ты не станешь переворачивать вверх дном свою лавку, чтобы переместить товар с одной полки на другую. Но ты все переиначишь, если вложил в нее все свое состояние. Люди ждут прихода полновластного хозяина. Они чувствуют, когда человек решительно стремится к переменам, и хотят, чтобы их надежды оправдались.
      — Что ж, — произнес Уинтерс, как бы защищаясь, — надеюсь, люди не совсем разочаровались во мне. К тому же я не сгорел в огне страстного стремления к власти. С другой стороны, я и ошибок не наделал.
      — Просто у тебя никогда не было для этого возможностей, ибо вся твоя предвыборная кампания состояла из одного короткого телевизионного выступления да нескольких превосходных фотографий будущего избранника приятной наружности, не имеющего конкурентов.
      — Но ведь я все-таки принимал участие в трех или четырех дискуссиях... Точно в трех.
      — Вместе с непорядочными ловкачами, которых в свою очередь «сдали» такие же пройдохи, но людям это нравится. У нас обожают витать в небесах, а теперь на телевизионных экранах, выискивая сказочного короля или принца, который милостиво укажет верный путь.
      — Стыдно смотреть на все это! Нынче Авраама Линкольна сочли бы несуразным провинциалом, и остался бы он в своем Иллинойсе.
      — Или того хуже, — заметил Иаков Мандель, посмеиваясь. — Отрекомендовали бы его библейским евреем Авраамом, который в сговоре с антихристами приносит в жертву невинных младенцев.
      — И который потом для достижения абсолютного сходства отрастил бы себе бороду, — улыбаясь, добавил Уинтерс и поднялся из кресла. — Выпьешь чего-нибудь? — спросил он и, предвидя ответ друга, направился к бару.
      — Спасибо! Если можно, мне как обычно.
      — Это уж как водится! — Самуил Уинтерс молча налил в один бокал неразбавленный бурбон, в другой — канадский виски и положил лед. — Вот тебе, Иаков, твой бурбон, а я думаю, теперь я во всем разобрался.
      — Уверен, ты не терял времени даром, когда разливал спиртное, — сказал Мандель, улыбаясь и поднимая бокал. — Ваше здоровье, сэр.
      — Ваше здоровые, — ответил Уинтерс.
      — Так что будем делать?
      — Считаю, что стремление к победе, о котором ты говоришь, нужно каким-либо образом пробудить в Эване Кендрике. Без этого ничего не получится, а к власти придут воинствующие оппортунисты и фанатики.
      Уинтерс отпил из бокала и уставился на французский гобелен справа от него:
      — Король Филипп и его воины были повержены в битве при Креси не только английскими лучниками и длинными ножами валлийцев. Они вынуждены были бороться, как спустя три столетия написал Сен-Симон, «с двором, обескровленным подлыми буржуазными коррупционерами».
      — Мне, Самуил, далеко до твоей эрудиции.
      — Что будем делать с Эваном Кендриком? Как разжечь у него страстное стремление к победе? Теперь я понимаю, что это дело чрезвычайной важности.
      — Думаю, начнем с Милоша Варака.

* * *

      Энни Малкей О'Рейли была крайне взволнована. Четыре телефонные линии в офисе обычно использовались для того, чтобы делать необходимые звонки. В офис конгрессмена обычно не слишком часто звонили. Но этот день нельзя было назвать обычным, он был просто сумасшедшим. В течение двадцати четырех часов едва ли не самый скромный из офисов на Капитолийском холме превратился в горячую точку. Энни пришлось позвонить двум помощникам, которые никогда не появлялись в офисе по понедельникам.
      — Да ты что, Энни, весь уик-энд летит коту под хвост! Она убедила их немедленно явиться на работу, связалась с Филиппом Тобиасом. Этого надо хорошенько встряхнуть! Главный помощничек... Пусть забудет про теннис и притащит свою карьерную задницу в офис, иначе она убьет его!
      — Что случилось?
      — Шоу Фоксли вчера видел?
      — Нет, катался на яхте. А зачем мне было его смотреть?
      — Он участвовал в нем!
      — Что? Как они посмели без моего согласия?
      — Должно быть, ему позвонили домой.
      — Этот паршивец ничего мне не сказал. «Мне тоже, но я видела его имя в списке приглашенных».
      — Боже! Достань мне пленку, Энни! Пожалуйста!
      — Только если приедешь и поможешь отвечать на звонки, Дорогуша.
      — Вот говнюха!
      — Как ты смеешь, наглец? Я же дама!
      — Прости, Энни. Умоляю, достань пленку! В конце концов, только потому, что она была в отчаянии, и только потому, что ее муж, Патрик Ксавье О'Рейли, отдыхал по понедельникам после ночной субботней смены, следя за криминальной обстановкой в столице, она позвонила ему и заявила, что, если он не явится вызволять ее, она настрочит на него донос и обвинит в изнасиловании, что, как она добавила, было всего лишь далекой от реальности фантазией. Единственным человеком, с которым ей не удалось связаться, был конгрессмен из девятого округа Колорадо.
      — Мне очень, очень жаль, миссис О'Рейли, — сказал араб. Он и его жена присматривали за домом Кендрика, когда тот отсутствовал. Араб был либо безработным хирургом, либо бывшим ректором какого-нибудь университета, как предполагала Энни. — Конгрессмен сказал, что уедет на несколько дней. Не имею понятия, где он может быть.
      — Чушь собачья, мистер Сахара!
      — Вы льстите мне подобным сравнением, миссис О'Рейли.
      — Свяжитесь с этим неуловимым слугой народа и скажите ему, что мы здесь зашиваемся. И все благодаря его участию в шоу Фоксли!
      — Он был просто бесподобен.
      — А откуда вам известно об этом?
      — Читал в «Вашингтон пост», миссис О'Рейли, а также в нью-йоркской «Таймс» и в «Чикаго трибюн».
      — Он читает все эти газеты?
      — Нет, миссис О'Рейли, их читаю я. Но, когда он изъявляет желание их просмотреть, не возражаю.
      — Слава Господу!
      Шум в приемной стал абсолютно невыносимым. Энни бросила трубку и подбежала к двери. Распахнув ее, она застыла в изумлении. Через толпу репортеров, помощников конгрессменов и множества других, совершенно незнакомых ей, людей пробирались Эван Кендрик и ее собственный муж.
      — Сюда, скорее! — крикнула она. Как только дверь за ними закрылась, мистер О'Рейли представился:
      — Я ее полицейский. Приятно с вами познакомиться, конгрессмен.
      — Без вас мне пришлось бы туго, — пожимая ему руку, ответил Кендрик, бегло оглядев широкоплечего коренастого рыжеволосого мужчину с брюшком, непропорционально большим для его роста, и цветущим лицом, на котором горели умные зеленые глаза. — Я благодарен судьбе за то, что мы оказались здесь в одно время.
      — По правде говоря, сэр, это не совсем случайность. Моя взбалмошная женушка позвонила с час назад, оказаться здесь я смог минут через двадцать — двадцать пять. Увидел это столпотворение в коридоре и подумал, что с минуты на минуту можете появиться вы. Вот и подождал вас.
      — Мог бы и мне об этом сказать, тупая твоя голова! Мы здесь с ума сходим!
      — Ну да, и заработать взыскание, дорогая моя?
      — Ну не болван ли? Ирландец непутевый...
      — Все, довольно ругани, — приказал Эван, бросив взгляд на дверь. — Что будем со всем этим делать? Что стряслось?
      — Это вы, конгрессмен, выступали в шоу Фоксли, — сказала миссис О'Рейли. — Нас там не было.
      — Я взял за правило никогда не смотреть подобных программ, — отбил пас Кендрик. — Если б смотрел, знал бы, что делать.
      — Могу сообщить, что вся страна узнала о вас.
      — Отлично выступили, конгрессмен! — добавил полицейский. — Ребята из департамента звонили и велели сказать Энни, чтобы она сказала вам спасибо. Я говорил тебе, Энни.
      — Во-первых, у меня не было возможности передать твои слова конгрессмену, а во-вторых, в этой суете я, скорее всего, об этом просто-напросто забыла. Думаю, Эван, лучший способ выйти сейчас сухим из воды — это сделать какое-нибудь заявление.
      — Постойте-ка! — произнес Эван, глядя на Патрика О'Рейли. — С чего бы полицейскому департаменту благодарить меня?
      — Вы здорово отделали Бэрриша!
      — С Бэрришем я расправился, это точно, но им-то что за дело?
      — Он работает в Пентагоне и имеет друзей в верхах. А еще он сволочь порядочная. Если б вы провели несколько бессонных ночей, ведя за ним наблюдение, вас бы за это по головке не погладили.
      — Какое еще наблюдение? Что произошло?
      — Мистер Кендрик! — вмешалась Энни. — Там за дверями настоящий зверинец! Вам необходимо выступить и что-нибудь сказать!
      — Подождите, я хочу выслушать вашего мужа. Продолжайте, мистер... могу я называть вас просто Патрик?
      — В самый раз!
      — А я для вас просто Эван. Пожалуйста, продолжайте. Каким образом Бэрриш связан с полицией?
      — Этого я вам не говорил. Сам он, надо сказать, не слишком-то привлекательный.
      — Но ведь не за это же ваши коллеги меня благодарили?
      — Если с одной стороны посмотреть, за это и в самом деле вроде бы благодарить нечего... Только застукали мы кое-кого за стиркой, ну вы понимаете, в Майами и на Каймановых. На четвертую ночь во время наблюдения, когда он был в отеле «Мэйфлауэр», мы вроде как напали на след. Видите ли, один из тех, что в штиблетах от Балли, наведался к нему в номер в час ночи с объемистым чемоданом. Час ночи! Рановато начинает свой рабочий день, что скажете?
      — Да уж!
      — Ну вот, выяснилось, что у этих модников с нашим знакомым была назначена встреча по поводу инвестиций. Вполне законная, в Пентагоне заявили. Мол, до одиннадцати тридцати он торчал на конференции, а потом у него была запланирована поездка в Лос-Анджелес восьмичасовым рейсом, так что с заседанием в час ночи все чисто.
      — А что чемодан?
      — Его трогать мы не имели права. Да и вообще шум поднялся. Кто-то, похоже, исполнил телефонный звонок.
      — Но не своему адвокату, — сказал Эван, — а полковнику Роберту Бэрришу в Пентагон.
      — В яблочко. Нас изрядно вымазали в грязи за то, что мы заподозрили в сомнительной деятельности законопослушного гражданина, все действия которого направлены лишь на усиление мощи Соединенных Штатов. Ребятки поработали неплохо.
      — Однако вы с этим заключением не согласны. Считаете, в номере отеля происходило не только совещание по поводу вполне законных инвестиций?
      — Утка — она ведь и есть утка? Если выглядит как утка, крякает как утка, ходит как утка, то кто ж это, как не утка? Только к людям, с которыми наш субъект встречался, это не относится, а его имя из списка подозреваемых было изъято.
      — Спасибо, Патрик... Миссис О'Рейли, что я должен сказать собравшейся толпе?
      — То, что наш Фил Тобиас сочтет необходимым опровергнуть. Сами знаете... Он уже едет сюда.
      — С ума сойти! Вы уговорили его отложить занятия теннисом? Восхищаюсь вашим мужеством.
      — Эван, он милый, да к тому же неглупый. Только не думаю, что его совет вам поможет. Вы теперь должны сами решать, что делать. Помните, эти хищники за дверью убеждены, будто вы старались быть на виду всю прошлую неделю и настойчиво вели переговоры об участии в шоу Фоксли. Проиграй вы, никакой шумихи бы не поднялось, но вы выиграли, скрестили шпаги с тяжеловесом и выставили его в весьма неприглядном свете, и теперь вы — самая главная новость. Все хотят знать, каковы ваши дальнейшие действия.
      — А вы? Что посоветуете? У вас в ежедневнике все расписано. Какие там у нас с вами дальнейшие действия?
      — Сами узнаете об этом, как только выйдете к ним. Гомон толпы стал еще громче. Замелькали огни вспышек, включились телевизионные осветительные прожекторы. Вопросы посыпались со всех сторон. Наиболее известные репортеры сражались за право занять более выгодные позиции. Соответственно их статусу, разумеется. Эван Кендрик подошел к столу своего секретаря, отодвинул в сторону бумаги и телефонный аппарат и сел прямо на стол. Широко улыбнулся, поднял руки, призывая толпу к молчанию, не говоря при этом ни слова. Постепенно шум начал стихать. Отдельные вопросы или восклицания, вырывающиеся у нетерпеливых репортеров, вызывали у конгрессмена недоуменную улыбку. Наконец всем стало ясно: конгрессмен Эван Кендрик будет говорить лишь в том случае, если его услышит каждый. Долгожданная тишина воцарилась.
      — Спасибо, — сказал Эван. — Мне потребуется немало сил, чтобы собраться с мыслями и сказать то, что надо сказать прежде, чем скажете вы. Но вам легче, вы сами с мыслями собрались давно.
      — Конгрессмен Кендрик! — выкрикнул один из журналистов, не слишком довольный тем, что ему удалось занять место во втором ряду. — Правда ли...
      — Ну послушайте! — Эван резко оборвал его. — Помолчите хоть минутку. Для вас это обычное дело, а я в подобном положении оказался впервые.
      — Судя по телешоу, про вас этого не скажешь, — заявил бывший телеведущий.
      — Тогда я сражался один на один, а сейчас чувствую себя точно в Колизее перед толпой зрителей, жаждущей лицезреть трапезу льва. Позвольте мне для начала кое-что сказать.
      — Разумеется, конгрессмен.
      — Рад, что на прошлой неделе там были не вы, Стэн. Ведь ваше имя Стэн, если не ошибаюсь?
      — Не ошибаетесь, конгрессмен.
      — Вы бы меня живым не выпустили. — Вы очень любезны, сэр.
      — Кроме шуток? Ведь это и в самом деле комплимент для вас?
      — Да, конгрессмен, такая уж у нас работа.
      — Отношусь к вам с уважением. Хотелось бы, чтобы вы делали это почаще.
      — Что?!
      — Один из весьма уважаемых сотрудников моего офиса, — быстро продолжил Кендрик, — посоветовал мне сделать заявление. Дух захватывает от такого предложения, особенно если прежде никогда в жизни ни одного заявления делать не доводилось.
      — Вы занимаетесь этой сферой деятельности уже достаточно давно, — сказала молоденькая журналистка, намеренно повернувшись так, чтобы роскошные белокурые локоны попали в объектив камеры. — Вам наверняка уже приходилось делать заявления.
      — Только не тогда, когда вынуждают демонстрировать собственную версию фильма «Планета обезьян». Ну так что, мне продолжить или, может, просто разойдемся? Буду с вами откровенен, на самом деле мне абсолютно все равно.
      — Продолжайте, сэр, — сказал джентльмен по имени Стэн, расплывшись в широкой фотогеничной улыбке.
      — Хорошо... Один из моих высококвалифицированных сотрудников также упомянул, что некоторые из вас, если не все, полагают, будто я из кожи лез вон, чтобы быть на виду на прошлой неделе. Быть на виду... Как я понимаю, это означает привлечь к себе внимание, намеренно попав в какую-нибудь историю, с тем, чтобы миллионы людей оказались тому свидетелями. Если я уловил вашу мысль, в ваших глазах я как раз такой человек. Но хочу предупредить: я не ищу чьего-либо одобрения. По большому счету мне абсолютно на это наплевать.
      Толпа журналистов, пораженная словами конгрессмена, молчала.
      — Я говорю вполне искренне, леди и джентльмены, — продолжил Кендрик. — Я не собираюсь надолго задерживаться здесь.
      — У вас проблемы со здоровьем, сэр? — выкрикнул молодой человек откуда-то из последнего ряда.
      — Хотите, померяемся силами? Нет, таких проблем я не испытываю.
      — Вообще-то я занимаюсь боксом, сэр, — добавил молодой репортер. По толпе пронесся смешок, и он смущенно произнес: — Простите, сэр.
      — Не извиняйтесь, молодой человек, будь у меня ваш талант, я бы предложил сразиться шефу Пентагона и его коллеге из Кремля, и мы смогли бы уладить конфликт старым добрым дедовским способом. Один представитель с каждой стороны без участия воинских подразделений. Но — увы! — вашим талантом я не обладаю и проблем со здоровьем у меня нет.
      — Что вы хотите этим сказать? — спросил известный журналист, ведущий собственную колонку в «Нью-Йорк таймс».
      — Я польщен вашим визитом, — сказал Эван, узнав его. — Я и не предполагал, что стою того, чтобы вы тратили на меня свое время.
      — Уверен, вы стоите того, а вот мое время не настолько ценное. Откуда вы явились, конгрессмен?
      — Что касается вашего первого вопроса, скажу вам, что мое место не здесь. На ваш второй вопрос могу заявить, что, поскольку не считаю это место подходящим для себя, отвечать могу, не думая о последствиях... Политических последствиях, в частности.
      — Вот это новость! — воскликнул Стэн, что-то записывая себе в блокнот. — А теперь ваше заявление.
      — Спасибо. Хотел бы поскорее его сделать. Как и большинство людей, я не в восторге от того, что вижу. Долгое время я жил вдали от этой страны, и, возможно, иногда бывает полезно уехать, чтобы осознать, как много мы имеем в сравнении с теми, у кого ничего нет. Олигархи, как предполагается, нашим государством управлять не должны, но, мне кажется, кое-кто пытается это сделать. Указать пальцем на конкретного человека я не могу, но чувствую, что такие люди есть. Я убежден в своей правоте. Да вы и сами об этом догадываетесь. Они хотят прорваться к власти, всегда этого хотели. Они выискивают противника, чтобы заклеймить его в том, что делают сами, — незаконном продвижении на самый верх экономической и политической лестницы. Когда же мы наконец остановимся? Когда остановятся они? Когда наших детей перестанут мучить по ночам кошмары, поскольку все, что они слышат, — это бесконечные угрозы уничтожения? Когда перестанут их дети слушать про эти ужасы? А может, закрыть на это глаза, жить как жили и нестись вверх по эскалатору, созданному самим дьяволом, до тех пор, когда спуститься вниз уже возможности не будет, да это потеряет и всякий смысл, поскольку внизу к тому времени все будет пылать в огне... Прошу прощения, я знаю, это не справедливо, но мне как-то расхотелось отвечать на ваши вопросы. Я возвращаюсь в горы. — Эван Кендрик встал со стола, быстро прошел сквозь толпу к двери своего кабинета. Открыл ее и врылся из виду.
      — Он не уедет в горы, — прошептал Патрик Ксавье О'Рейли жене. — Этот парень останется в городе.
      — Да замолчи ты! — воскликнула Энни. — Он только что заявил о своем уходе с Капитолийского холма.
      — С холма — может быть, дорогая моя, но не от нас. Он уже ввязался в это дело. Наверху заняты тем, как наворовать побольше денег, а мы будто в рот воды набрали. Заботься о нем, Энни. Он тот самый голос, которого нам так не хватает.

      Расстегнув воротник рубашки, перевесив куртку через плечо, Кендрик брел по раскаленным, оцепенелым улицам Вашингтона. Он не имел никакого представления о том, где идет, просто бесцельно переставлял ноги, только чтобы прочистить голову. Но буквально на каждом шагу его останавливали незнакомые люди. Произносимые ими слова по большей части едва ли говорили в его пользу. Во всяком случае, ему они не нравились.
      — Ну и работенку вы проделали с этим лицемерным болтуном, сенатор!
      — Я не сенатор, я конгрессмен. То есть, хочу сказать, спасибо.
      — Да кем вы себя считаете, конгрессмен, Как-Вас-Там? Пытаетесь запутать такого прекрасного человека, верного американца, как полковник Бэрриш? Проклятый левый гомик! Может, продать вам духи? Полковник купил...
      — Это просто омерзительно!
      — Эй, мужик, видел тебя по Эм-ти-ви! Двигаешься ты классно и поешь в верхнем регистре. Тот барыга послал бы всех братьев назад во Вьетнам на мясо!
      — Не думаю, что он это сделал бы, солдат. Полковник не разбирает, кто какого цвета. Для него все мы — мясо.
      — То, что вы умный, не значит, что вы правы, сэр! А то, что он запутался — пусть в своих собственных словах, — не делает его неправым. Он — человек, взывающий к силе нашей нации, а вы, очевидно, нет!
      — Я, уважаемый сэр, взываю к голосу разума. А это не умаляет силы нашей страны. По крайней мере, хочу надеяться.
      — Не услышал в вашем выступлении подтверждения этим
      словам.
      — Простите, но оно там было.
      — Спасибо вам, конгрессмен, вы сказали то, что думают многие из нас.
      — А почему вы-то сами не говорите это вслух?
      — Я не уверен. Всюду, куда ни повернись, кто-то кричит на нас, призывает держаться. Там, в Бастоньи, на Дуге, я был мальцом, и никому не приходилось приказывать мне держаться. Я держался — и был чертовски напуган. Просто так вышло — хотел жить. Но сейчас все по-другому. Не люди против людей, даже не ружья и не самолеты, а машины, пролетающие сквозь воздух, пробивающие большие дыры в земле. В них нельзя прицелиться, их нельзя остановить. Все, что можно сделать, — это ждать.
      — Хотел бы я, чтобы вы были на слушании. Вы сказали все это лучше меня.
      На самом деле Эван не хотел разговаривать. Разговорами он был сыт по горло, а незнакомцы на улицах лишь мешали найти необходимое ему в этот момент уединение. Кендрику нужно было подумать, разложить для себя все по полочкам, решить, что делать, и решать это быстро. Он принял назначение в комитет Партриджа по той простой причине, что в его округе ему был нужен голос человека, который бы пришел ему на смену. А Фил Тобиас, помощник Кендрика, убедил его, что это гарантирует ему такой голос. Но сейчас Эван спрашивал себя, был ли на самом деле в его поступке хоть какой-то смысл.
      Приходилось признать, что в определенной степени был. Он вышел на малую политическую арену сердитым человеком без иллюзий и не кичился своими моральными принципами, хотя испытывал врожденную неприязнь к тем, кто берет на себя обязательства, а потом уходит в кусты из-за своей непоследовательности. Выгнал мошенников, которые прежде обчищали девятый округ Колорадо, то есть сделал то, что хотел сделать. Что еще могут требовать от него его избиратели? Кендрик разбудил их — по крайней мере, ему хотелось так думать, и в своих стараниях не пожалел ни слов, ни денег.
      Подумать. Теперь ему действительно нужно было подумать. Наверное, на какое-то время надо все-таки сохранить собственность в Колорадо, о ней можно будет позаботиться позже. Сейчас ему сорок один год, через девятнадцать лет будет шестьдесят. Значит ли это что-нибудь?.. Значит. Он возвращается в Юго-Западную Азию, к той работе и к тем людям, с которыми умеет ладить лучше всего, потому что, как и Мэнни, вовсе не собирается провести свои последние годы, а если повезет, то и десяток-другой лет, в таком окружении... Мэнни. Эммануил Вайнграсс, гений, воплощенный блеск, деспот, вероотступник, совершенно невозможное человеческое существо — и все же единственный отец, который у него когда-либо был. Эван не знал родного отца — того человека, который умер в далеком прошлом во время строительства моста в Непале. Впоследствии мать с циничным юмором жаловалась, что, выйдя замуж во время Второй мировой войны за возмутительно молодого капитана инженерных войск, супружеского блаженства испытала гораздо меньше, чем Катерина Арагонская.
      — Эй! — закричал какой-то толстяк, вышедший из маленькой, украшенной балдахином двери бара на Шестнадцатой улице. — Я вас только что видел! По телику показывали, вы там за столом сидели! В той круглосуточной программе новостей. Тоска зеленая! Не понял, чего вы там говорили, но одни задницы вам хлопали, а другие на вас фыркали. Это ведь вы были?
      — Боюсь, ошибаетесь, приятель, — проговорил Кендрик, торопливо отступая на мостовую.
      Боже милосердный, подумал он, эти люди из «Кабельных новостей» поспешили сразу же передать в эфир импровизированную пресс-конференцию. Ведь не прошло и полутора часов, как они побывали в его офисе. Эван знал, что «Кабельным новостям» постоянно требуются свежие материалы, но почему из всех событий, происходящих в Вашингтоне, выбрали именно его?
      По правде говоря, когда он только появился на холме, его обеспокоило замечание, оброненное молодым Тобиасом: «Кабельное — в инкубационном состоянии, конгрессмен, и мы можем извлечь из этого выгоду. Крупные телекомпании могут счесть вас недостаточно важным для того, чтобы дать о вас материал, но они постоянно просматривают передачи кабельных станций в поисках чего-то необычного, эксцентричного — у тех этого хватает. Мы можем создать такие ситуации, чтобы парни с кабельных станций клюнули на наживку. По-моему, мистер Кендрик, ваши взгляды и ваши до некоторой степени косвенные замечания...»
      — Тогда давайте не совершать ошибок и никогда не приглашать парней с кабельных станций, ладно? — ответил он.
      Его возражение не сбило спеси с Тобиаса, тот отчасти притих лишь после того, как Эван предположил, что с каким-нибудь другим помощником ему будет проще сотрудничать. В то время он так и думал; так же подумал и сейчас, хотя понимал, что беспокоиться об этом уже поздно.
      Кендрик направился назад, к отелю «Мэдисон», в котором провел ночь на воскресенье, расположенном в квартале от того места, где теперь находился. Остановился он в нем потому, что у него хватило здравого смысла позвонить домой в Вирджинию и поинтересоваться, не создало ли его появление в шоу Фоксли каких-либо неудобств для домашних.
      — Только если кому-то надо позвонить, Эван, — ответил по-арабски доктор Сабри Хассан. На этом языке они общались по многим причинам. — Телефон звонит не умолкая.
      — Тогда я останусь в городе. Пока не знаю где, но сообщу вам.
      — Зачем беспокоиться? — отозвался Сабри. — Ты, вероятно, все равно не сможешь дозвониться. Удивительно, как пробился сейчас.
      — Ну, на случай, если Мэнни позвонит...
      — Почему бы тебе самому не позвонить ему и не сказать, где ты? Тогда мне не придется лгать. Журналисты в этом городе прямо ждут не дождутся, когда какой-нибудь араб им наврет, — прямо набрасываются на нас. Израильтяне могут черное называть белым или сладкое — соленым; их лобби убеждает конгресс, что это делается для вашей же пользы. А с нами не так.
      — Брось, Сабри...
      — Мы должны покинуть тебя, Эван. Мы — не подходящая для тебя компания, особенно в будущем.
      — О чем это, черт побери, ты говоришь?
      — Мы с Каши утром смотрели ту программу. Ты произвел большой эффект, друг мой.
      — Поговорим об этом позже.
      Вторую половину дня Кендрик провел, смотря бейсбол и попивая виски. В половине седьмого включил новости, перескакивая с одного канала на другой, только чтобы с отвращением посмотреть на себя в коротких отрывках из шоу Фоксли, затем переключился на канал «Искусство», где шел фильм о брачных обычаях китов у побережья Огненной Земли. Он был изумлен и... заснул.

* * *

      Сегодня инстинкт подсказал ему взять ключ от номера с собой, чтобы, не останавливаясь в вестибюле «Мэдисона», пройти прямо к лифтам. Оказавшись в номере, Эван разделся до трусов, лег на постель, взял пульт дистанционного управления и просто из чистого любопытства включил канал «Кабельных новостей». И ровно через семь минут увидел на экране самого себя в дверях собственного офиса.
      — Дамы и господа, вы только что видели одну из самых необычных пресс-конференции, которую когда-либо посещал наш репортер. Не только необычную, но и однобокую. Вновь избранный представитель от Колорадо затронул проблемы, имеющие, возможно, национальное значение, но отказался отвечать на вопросы относительно своих умозаключении. Просто от них ушел. В защиту Кендрика следует сказать, что это — не «игра на публику», потому что он явно не уверен в том, что собирается вообще остаться в Вашингтоне, то есть, как мы полагаем, в правительстве. И все же его заявления, мягко говоря, были провокационными.
      Видеоряд внезапно остановился, и на смену ему выплыло лицо ведущей.
      — Включаем министерство обороны, где, по нашим сведениям, у заместителя министра по вопросам стратегического развития имеется готовое заявление. Вам слово, Стив.
      Еще одно лицо — темноволосый репортер с грубоватыми чертами лица и обилием зубов, прошептавший в камеру:
      — Заместитель начальника отдела Джаспер Хеффлфингер всегда на месте, если кто-то атакует Пентагон. Он готов закрыть собой брешь, пробитую... кем же... конгрессменом Кендриком из Вайоминга... Что?.. Колорадо! Перед вами заместитель министра Хеффлфингер...
      Новое лицо. Мужчина с выдающимися челюстями, но симпатичный, с копной серебристых волос, привлекающих к себе внимание, и с голосом, которому позавидовали бы самые выдающиеся дикторы радио конца тридцатых — сороковых годов.
      — Я го-во-рю конгрессмену, что мы при-вет-ству-ем его комментарии. Мы ведь хотим того же самого, сэр! Избежания катастрофы, свободы и независимости...
      Он все продолжал и продолжал, говоря все и в то же время абсолютно ничего, совершенно обходя вопросы обострения отношений и политики сдерживания агрессии.
      «Ну почему я? — воскликнул Кендрик про себя. — Почему я? Да к черту все это! Все!» Он выключил телевизор, потянулся до телефона, позвонил в Колорадо и, услышав краткое «алло» Вайнграсса, произнес:
      — Привет, Мэнни.
      — Эй, парень, ну ты даешь! — закричал тот. — В конце концов, я правильно тебя воспитал!
      — Брось, Мэнни! Я хочу выбраться из этого дерьма.
      — Чего-чего ты хочешь? Да ты видел себя по телевизору?
      — Вот поэтому-то я и хочу уйти. Забудь о застекленной парилке с бельведером наверху. Займемся этим позже. Давай вернемся в Эмираты — естественно, через Париж. Проведем пару месяцев в Париже, если захочешь. Ладно?
      — Ничего не ладно, дурак! Раз тебе есть что сказать, скажи это! Я всегда тебя учил: потеряли мы контакт или нет, говори то, что, по-твоему, является правильным... Ладно, ладно, может, мы слегка и ловчили временами, но все равно все делали как надо. И об отсрочках никогда не просили, даже если приходилось платить!
      — Мэнни, это не имеет ничего общего с тем, что происходит здесь...
      — Да все здесь общее! Ты что-то строишь... Кстати, насчет строительства. Знаешь что, мой мальчик?
      — Что?
      — Я приступил к сооружению парилки на террасе и передал строителям чертежи бельведера.
      Эммануилу Вайнграссу никто и ничто не помешает осуществить его планы.
      — Мэнни, ты просто невозможен!
      — Мне и раньше приходилось это слышать.

* * *

      По вымощенной гравием дорожке в Рок-Крик-парке Милош Варак спустился к скамейке, стоящей у оврага, вода в котором устремлялась в Потомак. Место было уединенное, мирное, вдали от бетонных мостовых — любимый уголок летних туристов, стремящихся прочь от жары и сутолоки улиц. Как чех и ожидал, спикер палаты представителей уже сидел на этой скамье. Его густые седые волосы были спрятаны под ирландской шапочкой, козырек наполовину скрывал лицо. Длинную, болезненно худую фигуру облегал плащ, казалось совершенно невозможный при знойной влажности августовского вашингтонского дня. На сей раз спикер не хотел, чтобы кто-нибудь его заметил, что обычно для него было нехарактерно.
      Варак подошел к нему и заговорил:
      — Мистер спикер, для меня большая честь встретиться с вами, сэр.
      — Сукин ты сын, иностранец! — Сердитое выражение длинного лица с темными глазами и изогнутыми седыми бровями одновременно отражало готовность защищаться, что для самого спикера, очевидно, было неприятно. — Если ты — Мальчик на побегушках у какого-нибудь проклятого коммуниста, тебе лучше и не начинать, понял, Иван? Я не баллотируюсь на следующий срок. Ухожу. В январе конец, капут, а то, что произошло тридцать или сорок лет назад, ни хрена не значит! Усек, Борис?
      — Вы сделали выдающуюся карьеру и являетесь позитивной силой в вашей стране, сэр, которая теперь и моя родина. Относительно того, что я русский или агент из стран Восточного блока, то последние десять лет я сражался и с теми и с другими, о чем известно ряду людей в вашем правительстве.
      Политик с холодными глазами изучал Варака.
      — У тебя не хватило бы духу сказать мне это, если бы ты не имел чего-то в запасе, — произнес он нараспев с акцентом уроженца Новой Англии. — И потом, ты мне угрожал!
      — Только для того, чтобы привлечь ваше внимание, убедить вас встретиться со мной. Можно мне сесть?
      — Садись, — разрешил спикер, но так, словно обращался к собаке, от которой ожидал послушания. А когда Варак сел на достаточно большом расстоянии от собеседника, спросил: — Ну так что тебе известно о событиях, которые, может быть; произошли, а может быть, и нет в пятидесятых годах?
      — Точнее, это произошло семнадцатого марта 1951 года, — ответил чех. — В тот день в белфастской больнице Пресвятой Девы у молодой женщины, которая за несколько лет до этого эмигрировала в Америку, родился ребенок мужского пола. По ее словам, ей пришлось вернуться в Ирландию при весьма грустных обстоятельствах. Ее муж умер, и, понеся тяжелую утрату, она хотела родить ребенка дома, среди родных и близких.
      — Ну так и что же? — холодно поинтересовался спикер.
      — Думаю, вы знаете, сэр. Никакого мужа не было, но был человек, который, должно быть, ее очень любил. Молодой политик с блестящей перспективой, связанный по рукам и ногам несчастливым браком, от которого он не мог избавиться из-за церковных законов и слепой приверженности к ним его избирателей. На протяжении многих лет этот человек, который был также юристом, посылал той женщине деньги и навещал ее с ребенком в Ирландии так часто, как только мог... В качестве американского дядюшки, конечно...
      — Можешь доказать, кто были эти люди? — резко перебил его стареющий спикер. — Мне нужны не молва, не слухи, не показания сомнительных свидетелей, а письменные доказательства.
      — Могу.
      — Чем? Как?
      — Они переписывались.
      — Врешь! — грубо отрезал старик. — Перед смертью она сожгла все проклятые письма!
      — Боюсь, сожгла все, кроме одного, — негромко возразил Варак. — Верю, что намеревалась уничтожить и его, но смерть наступила раньше, чем она ожидала. Ее муж нашел письмо под вещами в ее прикроватной тумбочке. Разумеется, он не знает, кто такой "И", да и не хочет знать. Он испытывает лишь признательность к своей жене за то, что она отказала вам и была с ним эти последние двадцать лет.
      Старик отвернулся, на глазах у него выступили слезы, которые он смахнул, взяв себя в руки.
      — Тогда моя жена оставила меня, — произнес спикер еле слышно. — Наши дочь и сын учились в колледже, и не было причины дальше притворяться. В то время уже все было по-другому, взгляды изменились, и я был в такой же безопасности, как какой-нибудь Кеннеди в Бостоне. Даже жеманники из епархии архиепископа держали рты на замке. Конечно, я дал понять некоторым из этих поганых ханжей: вмешайся церковь как-нибудь в ход выборов — я поощрю чернокожих радикалов и евреев в их намерении устроить адский шум в палате насчет их священного статуса, не подлежащего обложению налогом. Епископа чуть удар не разбил, он проклинал меня на все лады за подачу греховного примера обществу, но я заставил его замолчать. Сказал ему, что моя бывшая жена, возможно, спала и с ним. — Седовласый, с резко очерченным лицом спикер немного помолчал, а потом вскричал со слезами на глазах: — Матерь Божья! Я хотел вернуть эту девушку!
      — Уверен, вы говорите не о своей жене.
      — Вы прекрасно понимаете, кого я имею в виду, мистер Никто! Но она не могла так поступить. Порядочный человек дал ей дом и имя нашему сыну почти на пятнадцать лет. Она не могла его покинуть — даже ради меня. Признаюсь, я тоже сохранил ее последнее письмо. Это были наши последние письма друг к другу. «Мы соединимся в будущей жизни, на небесах, — написала она мне. — Но уже не на этой земле, мои дорогой». Какая же это была чепуха! У нас мог бы быть чертовски хороший кусок жизни!
      — Я бы сказал, сэр, это слова любящей женщины, уважающей вас так же сильно, как себя и своего сына. У вас есть собственные дети, а оправдание прошлого может разрушить будущее. Перед вами лежало будущее, мистер спикер.
      — Я бы все бросил...
      — Она не могла позволить вам сделать это, точно так же, как не могла погубить человека, давшего ей и ее ребенку дом и имя.
      Старик достал носовой платок и вытер глаза. Его голос внезапно снова стал суровым:
      — Откуда, черт побери, вы обо всем узнали?
      — Это было нетрудно. Вы возглавляете палату представителей, третье лицо в государстве, а я хотел побольше узнать о вас. Простите меня, но пожилые люди говорят более откровенно, чем молодые, они не считают так называемые тайны такими уж важными. И конечно, я знал, что вы с вашей женой, будучи католиками, разведены. Принимая во внимание ваш политический вес в то время и власть вашей церкви, понимаю: это, должно быть, было очень непросто.
      — Черт, не могу придраться к вам. Значит, вы искали стариков, бывших в то время поблизости?
      — Я нашел их. И узнал, что ваша жена, дочь состоятельного человека, стремившегося к политическому влиянию и буквально финансировавшего ваши ранние кампании, имела незавидную репутацию.
      — И до и после замужества, мистер Никто. Однако я был последним, кто это понял.
      — Но все же поняли, — уверенно сказал Варак. — Поэтому в гневе и замешательстве стали искать отношений на стороне. В то время вы были убеждены, что ничего не сможете поделать со своим браком, просто искали суррогатного утешения.
      — Это так называется? Я искал кого-то, кто мог бы стать моим.
      — И нашли ее в больнице, куда пришли сдавать кровь во время какой-то кампании. Она была дипломированной медсестрой из Ирландии, которая готовилась к подтверждению своих профессиональных прав в Соединенных Штатах.
      — Да какого черта...
      — Старики болтают.
      — Пи-Уи Мангекавалло, — прошептал спикер, и его глаза внезапно заискрились от воспоминаний о счастливых мгновениях. — Он держал маленькое итальянское заведение, бар с хорошей сицилийской кухней, примерно в четырех кварталах от больницы. Там мне никто никогда не докучал; не думаю, чтобы они знали, кто я такой. Паршивец этакий, надо же, помнит!
      — Сейчас мистеру Мангекавалло за девяносто, но он и правда помнит. Вы частенько приводили туда свою милую медсестру, а он обычно закрывал свой бар в час ночи и оставлял вас внутри. Только просил, чтобы вы потише проигрывали тарантеллы на музыкальном автомате.
      — Прекрасный человек.
      — Он обладает незаурядной памятью для его возраста, но уже не так сдержан, как был в молодости. Предается подообным воспоминаниям, перескакивает с одной мысли на другую и, действительно, за стаканчиком кьянти говорит такие вещи, которые ни в коем случае не выболтал бы даже еще несколько лет назад.
      — Его возраст дает ему право...
      — А вы так ему доверяли, мистер спикер! — вставил Варак.
      — Нет, на самом деле нет, — не согласился старый политик. — Но Пи-Уи, видимо, сопоставил факты — это было нетрудно. После того как она уехала в Ирландию, я имел обыкновение приходить к нему в бар, довольно часто на протяжении пары лет. Там пил больше, чем обычно, потому что, как я уже сказал, никто не знал меня и всем было на меня наплевать, а Пи-Уи всегда и, как говорится, без происшествий доставлял меня домой. Возможно, в эти моменты я слишком много болтал.
      — Вы вернулись в заведение мистера Мангекавалло, когда она вышла замуж...
      — О да, вернулся! Это было словно вчера... Помню, как зашел туда, и совершенно не помню, как оттуда вышел.
      — Мистер Мангекавалло четко называет имена, страну, город, дату вашего разрыва... Я поехал в Ирландию.
      Кивком спикер резко прервал Варака, немигающие глаза уставились на него злобно и вопрошающе.
      — Чего ты от меня хочешь? Все кончено, все в прошлом, ты не можешь мне навредить. Так чего же ты хочешь?
      — Ничего такого, о чем вы когда-либо пожалели бы или чего стыдились бы, сэр. Даже после самого строгого исследования всей подноготной вы могли бы только одобрить рекомендацию моих клиентов.
      — Твоих... клиентов? Рекомендацию?.. Что, какое-нибудь назначение в палате представителей?
      — Да, сэр.
      — К дьяволу все! Почему мне надо соглашаться с тем, о чем ты, черт тебя побери, тут толкуешь?
      — Из-за одной детали в Ирландии, о которой вы не знаете.
      — Что это такое?
      — Вы слышали об убийце, который называет себя Тамми Шири, «фланговом командире» так называемых «временных» Ирландской республиканской армии?
      — Вот свинья! Пятно позора для всех ирландских кланов!
      — Это ваш сын.

* * *

      Прошла неделя. Для Кендрика она стала еще одним доказательством того, как в Вашингтоне быстро проходит слава. Транслировавшиеся по телевидению слушания комитета Партриджа были приостановлены по просьбе Пентагона, издавшего бюллетень, состоявший из двух частей: в первой речь шла о проверке определенных «внутренних» финансовых документов и во второй — о произведении полковника Роберта Бэрриша в чин бригадного генерала и назначении его на остров Гуам для надзора за этим наиболее жизненно важным аванпостом свободы.
      Некий Джозеф Смит, проживающий в доме номер 70 по Седар-стрит в Клинтоне, штат Нью-Джерси, чей отец был на Гуаме с 27-й армией, захохотал во все горло и толкнул сидящую перед телевизором жену в левый бок:
      — Ну его и полили, детка! Вот дает этот, как его там? Да он теперь мой дружок!
      Все краткие периоды эйфории внезапно заканчиваются, закончился и период временного облегчения, испытываемый представителем девятого округа Колорадо по выборам в конгресс.
      — Господи Боже! — вскричал Фил Тобиас, главный помощник конгрессмена, кладя трубку. — Звонит сам спикер палаты! Не помощник, не секретарь, сам!
      — Тебе, наверное, стоит побыстрее сообщить об этом другому «самому», — заметила Энни О'Рейли. — Он по твоей линии позвонил, не по моей. Не болтай, дорогуша. Просто нажми на кнопку и доложи. Это дело тебя не касается.
      — Но ведь это неправильно! Сначала мне должны быть позвонить его люди...
      — Ну, докладывай же!
      Тобиас доложил и соединил шефа.
      — Кендрик?
      — Да, мистер спикер.
      — Можете уделить мне несколько минут? — В произношении уроженца Новой Англии слово «уделить» прозвучало, как «узлить».
      — Ну конечно, мистер спикер, если вы считаете дело важным.
      — Я не позвонил бы непосредственно засранцу новичку, если бы не считал дело важным.
      — Тогда мне остается только надеяться, что засранец спикер собирается обсудить со мной жизненно важную проблему, — парировал Кендрик. — В противном случае именно вашему штату придется оплачивать час моих консультаций. Это понятно, мистер спикер?
      — Мне нравится твой стиль, парень. Мы по разные стороны, но мне нравится твой стиль.
      — Он вам может и не понравиться, когда я окажусь у вас в кабинете.
      — Это мне нравится еще больше.
      Потрясенный, Кендрик молча стоял перед столом седовласого спикера палаты представителей и пытался поймать постоянно ускользающий взгляд длиннолицего ирландца. Тот только что сделал чрезвычайное заявление, которое должно было быть по меньшей мере предложением, но вместо этого прозвучало для Эвана громом среди ясного неба на его пути к отступлению из Вашингтона, округ Колумбия.
      — Подкомитет по надзору и анализу? — в тихой ярости повторил Кендрик. — Это что, разведка?
      — Именно, — ответил спикер, глядя на свои бумаги.
      — Да как вы смеете? Вы просто не имеете права!
      — Дело сделано. О вашем назначении объявлено.
      — Как, без моего согласия?
      — Оно мне не нужно. Не утверждаю, что ваши отношения с лидерами вашей партии самые безоблачные. Вы не самый популярный тип по ту сторону изгороди, но после недолгого убеждения они согласились. Вы нечто вроде символа независимой двухпартийности.
      — Символ? Какой еще символ? Я не символ!
      — Получили запись той программы Фоксли?
      — Это уже вчерашний день, об этом забыли!
      — А скандальчик, который вы устроили на следующее утро у себя в офисе? Читали колонку, которую написал о вас тот парень из «Нью-Йорк таймс»? Вывел вас как своего рода... как там?.. я вчера перечитывал... «голос разума среди галдежа сумасшедших ворон».
      — Все это произошло много недель тому назад, никто с тех пор и не вспоминает об этом. Я увял.
      — Вы лишь готовились к пышному расцвету.
      — Я отказываюсь от назначения! Не желаю загружать себя секретами, затрагивающими национальную безопасность. Я вообще не собираюсь оставаться в правительстве и этот пост считаю для себя непригодным. Опасная ситуация, грубо говоря.
      — Откажитесь публично, и ваша партия вышвырнет вас из своих рядов — тоже публично. Вас обзовут, скажем, безответственным недоразумением и воскресят того болвана, которого вы погребли под своими деньгами. Здесь скучают по нему и его машинке. — Спикер хихикнул. — Ребята трудились не покладая рук за небольшое вознаграждение вроде личных реактивных самолетов или баснословных апартаментов от Гавайев до юга Франции, принадлежащих владельцам шахт. Им совершенно наплевать, на чьей вы стороне, все, чего они хотят, — это несколько поправок к законодательству; а кто их предложит — не имеет значения. Черт возьми, конгрессмен, откажитесь. Должно быть, вы всем нам окажете любезность.
      — Ну и засранец же вы, мистер спикер.
      — Я прагматик, сынок.
      — Но вы сделали столько достойных дел...
      — Все оттого, что я практичный, — перебил его старый политикан. — Такие дела невозможно провернуть с ведрами уксуса, лучше получается с кувшинами теплого сиропа, вроде сладкого вермонтского. Догадываешься, куда я клоню?
      — Вы понимаете, что, заявляя это, тем самым признаете, будто смотрели сквозь пальцы на политическую коррупцию?
      — Черта с два я смотрел сквозь пальцы! Я лишь мирился с меньшим злом — жадностью как неотъемлемой частью человеческой натуры — в обмен на нечто более важное: законы, которые помогают тем, кто в них действительно нуждается! И я провел эти законопроекты, засранец, закрывая глаза на несуществующие поблажки, когда те, кто их поучали, знали, что мои глаза не закрыты. Тебе, богатому сукину сыну, этого не понять. Конечно, у нас тут было несколько почти миллионеров, но сейчас — нет. Они получают в год столько, сколько ты профукал бы за месяц. Да, они уходят с этой работы, потому что не могут пропихнуть лишь на зарплату своих двоих-троих детей в колледж, уж не говорю о поездках в отпуск. Так что ты чертовски прав, я смотрю сквозь пальцы.
      — Да ладно! — закричал Кендрик. — Это я понять могу, но чего не понимаю, так это зачем вы назначили меня в надзор?! У. меня нет никаких данных для такой работы. Могу назвать тридцать — сорок других людей, которые знают гораздо больше, чем я, что нетрудно, потому что я не знаю ничего. Они занимаются такими делами, им нравится быть в центре этого тупого занятия! Повторяю: это тупое занятие! Позвоните кому-нибудь из них. Они слюной изойдут от такой удачи.
      — Аппетит такого рода — не то, что нам нужно, сынок. — Акцент спикера вдруг стал явственно провинциальным. — Хороший, здоровый скептицизм, вроде того, что ты продемонстрировал в программе Фоксли с тем лицемером полковником, — вот пропуск на такую работу. Ты будешь работать как следует.
      — Вы ошибаетесь, мистер спикер, мне абсолютно нечего там делать. Бэрриш к месту и не к месту твердил прописные истины, высокомерно отказывался от честного разговора, он лишь старался меня перекричать. Но все это совершенно другое дело. Повторяю, я не заинтересован в надзоре.
      — Ну ладно, мой юный друг, интересы зависят от процентов как в банках. Что-то происходит, и ставки соответственно повышаются или понижаются. А некоторые из нас больше других знакомы с кое-какими беспокойными районами мира; в этом отношении вы, конечно, специалист. Как говорится в той замечательной книге, талант, зарытый в земле, не стоит коровьего навоза, но если он пущен в рост, к свету, то будет пышно расцветать.
      — Если вы про то время, которое я провел в Арабских Эмиратах, то не забывайте, пожалуйста, что я был там инженером-строителем и меня занимали только работа и прибыли.
      — Так ли это?
      — Средний турист больше знал о политике и культуре тех стран, чем я. Все мы на стройке варились в собственном соку, общались внутри одного круга и редко выходили за его пределы.
      — По-моему, это мало вероятно, по правде говоря, в это почти невозможно поверить. Я прочел вашу биографию, предоставленную конгрессом, и скажу вам, молодой человек, меня не проведешь. Вы строили для арабов аэродромы и правительственные здания, а это значит, вам приходилось вести чертовски много переговоров с тамошними шишками. Я именно аэродромы имею в виду: это военная разведка, сынок! Потом, я знаю, что вы говорите на нескольких арабских языках, не на одном, а на нескольких!
      — Язык один, остальные — диалекты...
      — Говорю вам, вы бесценны! И ваш патриотический долг — послужить своей стране, поделившись тем, что вы знаете, с другими специалистами.
      — Да не специалист я!
      — Кроме того, — задумчиво продолжал спикер, откидываясь назад в кресле, — при тех обстоятельствах, которые содержатся в вашей биографии и все такое, если вы откажетесь от назначения, это будет выглядеть так, словно вам есть что скрывать — что-то такое, что нам надо бы исследовать. Вам есть что скрывать, конгрессмен? — Он вдруг внимательно посмотрел на Эвана.
      Что-то скрывать? Да ему все приходилось скрывать! Почему спикер смотрит на него так? Никто не знает об Омане, Маскате и Бахрейне. И никто никогда не должен узнать! Таков был уговор.
      — Мне совершенно нечего скрывать. Напротив, все можно выставить напоказ, — твердо заявил Кендрик. — Вы окажете подкомитету медвежью услугу, основанную на неверной оценке моих возможностей. Пожалуйста, позвоните кому-нибудь другому.
      — Прекрасная книга, та самая священная из книг, содержит много ответов, не правда ли? — бесцельно, с блуждающим взглядом, проговорил спикер. — Много званных, а мало избранных, так?
      — Ох, ради Бога...
      — Возможно, это как раз тот самый случай, молодой человек, — перебил его старый ирландец кивая. — Только время покажет, правда? Между тем за вас уже проголосовали большинство голосов вашей партии в конгрессе. Значит, вы избраны — если только у вас нет ничего такого, что вы скрываете и что нам надо было бы исследовать... А теперь уматывайте отсюда. У меня дела.
      — Как-как, уматывать?
      — Убирайтесь отсюда, Кендрик.

      В двух палатах конгресса, сенате и палате представителей, есть несколько комитетов одинакового назначения с похожими или почти похожими названиями. Комитет по ассигнованиям в сенате и комитет по ассигнованиям в палате представителей, сенатский комитет по иностранным делам и комитет по иностранным делам палаты представителей, сенатский специальный комитет по разведке и постоянный специальный комитет по разведке палаты представителей. У последнего имеется влиятельный подкомитет по надзору и анализу. Такое дублирование — еще один пример эффективной системы сдержек и противовесов в республике. Законодательная ветвь, активно отражая гораздо более широкий спектр современных государственных взглядов, чем закоснелая исполнительная или пожизненная судебная ветви власти, должна договариваться внутри себя самой и достигать консенсуса по каждому из сотен вопросов. Этот процесс явно срывает чьи-то планы, кого-то раздражает, но в целом является справедливым. Если управление в плюралистическом обществе осуществляется путем достижения компромисса, то никто не овладел этим искусством лучше, чем законодательная ветвь правительства Соединенных Штатов со всеми ее бесчисленными, часто невыносимыми и нелепыми комитетами. Такая оценка точна. Однако плюралистическое общество обычно невыносимо для потенциальных тиранов и почти всегда нелепо в глазах тех, кто склонен навязывать гражданам свою волю. Нравственные принципы одного человека невозможно посредством идеологии сделать законом для другого, как хотели бы многие в исполнительной и судебной ветвях власти. Чаще эти якобы фанатики нехотя отступают перед лицом тех волнений, которые исходят от причиняющих беспокойство комитетов нижней палаты на холме. Несмотря на редкие непростительные заблуждения, глас народа обычно бывает услышан и почва для этого лучше подготовлена.
      Но есть на Капитолийском холме несколько комитетов, в которых этот голос заглушается логикой и необходимостью. Это небольшие советы с ограниченным числом членов, которые занимаются стратегией различных разведывательных агентств в правительстве. И возможно, из-за того, что эти комитеты издают мало шума, а члены их подвергаются обязательной скрупулезной проверке в соответствии с процедурами органов безопасности, над людьми, избранными в специальные комитеты, царит некая аура. Они знают что-то, что другим знать не положено; они необычные люди и предположительно относятся к избранному племени. Существует также негласная договоренность между конгрессом и средствами массовой информации о том, что последние сдерживают свою прыть в областях, связанных с этими комитетами. Произведено назначение какого-либо сенатора или конгрессмена, но на всех перекрестках об этом не трубят. О секретности речь тоже не идет; сообщается о назначении и приводятся основные доводы для этого, все излагается просто, без приукрашивания. В случае с представителем от девятого округа Колорадо конгрессменом Эваном Кендриком использовали тот факт, что он — инженер-строитель с большим опытом работы на Среднем Востоке, особенно в районе Персидского залива. Поскольку об этом районе мало кто знал хоть немного, если вообще что-то знал, все поняли, что данный конгрессмен некогда руководил фирмой где-то на Средиземном море. Этого оказалось достаточно, чтобы назначение сочли разумным и ничего необычного в нем не увидели.
      Однако редакторы, комментаторы и политики весьма тонко осведомлены о нюансах растущего признания, потому что в округе Колумбия оно сопровождает власть. Комитет комитету рознь. Человек, назначенный в комитет по делам индейцев, не находится на равной ноге с человеком, назначенным в постоянный бюджетный комитет. Первый из двух осуществляет минимальную заботу об изначально выброшенных за ненадобностью людях, лишенных гражданских прав; второй же изучает методы и процедуры платежей, чтобы все правительство могло функционировать. Или сравнить комитет по вопросам окружающей среды с комитетом по делам вооруженных сил. Бюджета первого постоянно и оскорбительно сокращаются, в то время как расходы на вооружение затмевают горизонт. Распределение денежных сумм — материнское молоко влияния. И все же, попросту говоря, мало комитетов на холме может состязаться с теми, кто связан с тайным миром разведки, окруженным ореолом бесшумной таинственности. Когда происходят внезапные назначения в эти избранные комитеты, за ними внимательно следят, коллеги шепчутся в курилках, а средства массовой информации, готовые к прыжку, балансируют с блокнотами в руках, микрофонами и камерами. Обычно из этих приготовлений ничего не выходит; определенные фамилии предаются удобному или неудобному забвению. Но так бывает не всегда, и, отдавай себе Эван Кендрик отчет в таких тонкостях, возможно, он рискнул бы послать к черту коварного спикера палаты представителей.
      Однако он об этом не знал, да и не было бы никакой разницы, если бы знал; назначение, идущее от «Инвер Брасс», невозможно было отвергнуть.

* * *

      Половина седьмого утра. Понедельник. Раннее солнце готовилось взойти над холмами Вирджинии, когда Кендрик, голый, нырнул в бассейн. Он надеялся, что десять — двадцать кругов в холодной октябрьской воде уберут паутину, застилающую его зрение и отдающую болью в висках. Десять часов назад он выпил слишком много бренди с Эммануилом Вайнграссом в Колорадо; они оба сидели в нелепо пышном бельведере и смеялись, разглядывая потоки воды, бегущие под стеклянным полом.
      — Скоро китов увидишь! — пообещал Мэнни.
      — Как ты говорил детишкам в той — как ее? — наполовину пересохшей речушке?
      — У нас была паршивая наживка. Надо мне было использовать одну из матерей. Ту черную девушку. Она была просто великолепна!
      — Ее муж был майором военно-инженерных войск. Возможно, у него были бы возражения.
      — Их дочь была красивой девочкой... Ее убило вместе со всеми остальными.
      — О Боже, Мэнни! Ну почему?
      — Тебе пора.
      — Я не хочу уезжать.
      — Ты должен! У тебя утром заседание, мы потратили уже два часа.
      — Я могу пропустить его. Уже пропустил то ли одно, то ли два.
      — Одно, одно, к большому ущербу для моего здоровья.
      Самолет ждет на аэродроме Меса-Верде. Ты будешь в Вашингтоне через четыре часа.
      Проплывая бассейн из конца в конец, каждый раз быстрее, чем в предыдущий, Кендрик думал об утреннем заседании в комитете по надзору. В глубине души он радовался, что Мэнни настоял на его возвращении в столицу. Заседания подкомитета очаровали его — очаровали, рассердили, удивили, ужаснули, но более всего очаровали. В мире происходило так много событий, о которых он не знал, — как в интересах Соединенных Штатов, так и идущих вразрез с ними. Но лишь на третьем заседании до него дошло, какую ошибку постоянно допускают его коллеги, оценивая показания представителей различных ветвей разведки. Ошибка заключалась в том, что они обычно выискивали слабые места в доводах разведчиков за проведение определенных операций, тогда как сомнению следовало подвергать сами операции.
      Понять это можно, ибо мужчины, ходатайствующие перед подкомитетом о своих делах, — исключительно мужчины, что, очевидно, служит подсказкой, — сладкоречивые профессионалы из таинственного искаженного мира, которые разыгрывают мелодраму, ассоциируются с ним. Они спокойно употребляют свой эзотерический жаргон, поднимая самомнение своих слушателей. Опьяняющее чувство — быть частью всемирной подпольной организации, хотя бы и в качестве консультантов, оно питает подростковые фантазии взрослых людей. Среди представителей разведки не было полковников Робертов Бэрришей. Напротив, перед ними проходила вереница привлекательных, хорошо одетых мужчин, скромных и сдержанных. В своих выступлениях перед членами подкомитета они холодными профессиональными выражениями объясняли, что могут совершить, если им выделят деньги, и почему именно такие действия необходимы для национальной безопасности. Чаще всего им задавали вопрос: можете ли вы сделать то-то и то-то? Их не спрашивали, справедливы ли их действия, или есть ли в них вообще смысл.
      Такие ошибки в суждениях случались достаточно часто, и это тревожило конгрессмена от Колорадо, который когда-то — недолгое время — был частью того жестокого, искаженного мира, с которым имели дело люди, приходившие на заседание подкомитета. Он не мог питать к такой жизни романтических чувств, поскольку ее ненавидел. Жуткий, леденящий душу страх, бывший частью ужасающей игры во мраке, где ставкой была человеческая жизнь, принадлежал какому-то темному веку, где само существование определялось исключительно выживанием. Невозможно постоянно находиться в таком мире. Его можно терпеть, обливаясь потом, мучаясь волнением и болями в желудке, как это было с ним в Омане и Маскате. И все же он знал, что этот мир реален. Именно его обитатели спасли Эвана от акул Катара. Тем не менее в ходе заседаний он зондировал почву, задавая все более и более неприятные вопросы. Кендрик понимал, что о нем тихо, нервно, настойчиво говорят в залах конгресса. Центрального разведывательного управления, даже в Белом доме. Да кто же этот агитатор, этот смутьян? Ему было все равно; его вопросы законны, и он будет их задавать. Кто это неприкосновенен? Кто превыше законов?
      Сквозь толщу воды до него смутно донеслись какой-то шум и крики. Эван остановился на середине бассейна и встал, тряся головой. Незваным гостем оказался Сабри, но не тот Сабри, которого он всегда знал. Доктор философии средних лет из Дубая, обычно спокойный, сейчас был взбешен, хотя отчаянно пытался держать себя в руках. Правда, у него это плохо получалось.
      — Ты должен уехать! — закричал Сабри, когда Эван протер глаза.
      — Что... что такое?
      — Оман! Маскат! Эта история идет по всем каналам, на всех станциях! Показывают даже твои фотографии, где ты одет как араб. В Маскате! И радио, и телевидение все время прерывают свои программы, чтобы сообщить о самых последних обстоятельствах! Газеты задерживают дневные выпуски в ожидании дальнейших подробностей...
      — Господи Иисусе! — взревел Кендрик, выскакивая из бассейна.
      Сабри обернул его полотенцем.
      — Все эти репортеры и прочая публика, без сомнения, будут здесь через несколько минут, — сказал он. — Я снял телефонную трубку, а Каши загружает нашу машину... прости, машину, которую ты нам так великодушно предоставил...
      — Оставь эту ерунду! — закричал Эван, устремляясь к дому. — Что твоя жена делает с машиной?
      — Загружает в нее твою одежду, которой хватит на несколько дней, если понадобится. Твою машину могут узнать; она всегда в гараже. Я предположил, что тебе нужно время на размышление.
      — Чтобы спланировать парочку убийств! — согласился Эван, пробегая через дворик и взбегая по лестнице. Доктор Хассан шел за ним по пятам.
      — Как, черт побери, это произошло? Вот проклятие!
      — Боюсь, это только начало, друг мой!
      — Что-о? — Кендрик ворвался в огромную спальню окнами на бассейн, подлетел к комоду, принялся в спешке выдвигать ящики, выхватывая из них носки, нижнее белье, рубашку.
      — Станции приглашают всевозможных людей, чтобы те дали свои комментарии. Конечно, самые хвалебные.
      — Ну что они еще могут сказать? — Эван надел носки и трусы, в то время как Сабри разложил чистую рубашку и подал ее ему. То, что они землю роют для своих дружков-террористов в Палестине? — Кендрик надел рубашку и, подбежав к стенному шкафу, резко выдернул оттуда брюки.
      В комнату вошла жена Сабри, Каши.
      — Извините! — воскликнула она и отвернулась.
      — Нет времени для церемоний. Каши, — закричал конгрессмен. — Как ты управилась с одеждой?
      — Возможно, ты взял бы другие вещи, дорогой Эван, но эти тебе помогут скрыться, — ответила хорошенькая женщина с озабоченным видом. — Я подумала: где бы ты ни был, ты сможешь позвонить нам, и я привезу тебе все, что надо. Моего мужа знают многие газетчики, а меня не знает никто. Я всегда держусь незаметно.
      — Твой выбор, не мой, — сказал Кендрик, надевая куртку и возвращаясь к комоду за бумажником, кошельком и зажигалкой. — Мы, возможно, закроем это место. Каши, и вернемся в Колорадо. Там ты сможешь стать официальной хозяйкой моего дома.
      — Ох, это безрассудно, дорогой Эван, — хихикнула миссис Хассан. — Это неприлично.
      — Профессор Сабри, когда ты ее обучишь? — Кендрик провел расческой по волосам.
      — Когда это она будет меня слушать. Но у наших женщин есть преимущества, о которых мы, мужчины, понятия не имеем.
      — Ну, пошли же!
      — Ключи в машине, дорогой Эван...
      — Спасибо, Каши, — произнес Кендрик, выходя из комнаты и спускаясь по лестнице вместе с Сабри. — Скажи, — продолжал он, пока двое мужчин пересекали галерею по пути в большой гараж, в котором стоял его «мерседес» с откидным верхом и «симаррон-кадиллак» Хассана. — Как много им известно?
      — Могу лишь сравнить то, что я слышал, с тем, что мне рассказывал Эммануил, потому что ты не говорил буквально ничего.
      — Не думай, что я хотел что-то от тебя скрыть...
      — Пожалуйста, Эван, — перебил его профессор. — Сколько лет я тебя знаю? Тебе неудобно хвалить себя, даже косвенно.
      — Хвалить, черт побери! — Кендрик открыл дверь гаража. — Провалиться мне на этом месте! Меня собирались бросить на корм рыбам в Катаре, привязав к спине истекающую кровью свинью! Я уже был мертвецом! Не я, а другие спасли мою сверхуспешную задницу.
      — Без тебя они ничего не смогли бы сделать...
      — Оставь это. — Эван прислонился к дверце «кадиллака». — Как много им известно?
      — По-моему, очень мало. Ни йоты из того, что рассказал мне Эммануил — даже не принимая в расчет обычных для него преувеличений. Журналисты охотятся за подробностями, а их, очевидно, не будет.
      — Это ни о чем мне не говорит. Почему, когда мы выходили из бассейна, ты сказал, что это только начало?
      — Из-за человека, у которого брали интервью. Он охотно вышел из дома; очевидно, это твой коллега в подкомитете по делам разведки в палате представителей, конгрессмен по фамилии Мэйсон.
      — Что, Мэйсон? — Кендрик нахмурился. — У него большой участок земли в Талсе или Фениксе — забыл, где именно, — но он ноль. Несколько недель назад его хотели тихо убрать из комитета.
      — Вряд ли его так представили, Эван.
      — Уверен в этом. Что он говорил?
      — Что ты — самый проницательный, самый выдающийся член комитета, которого все уважают и к которому прислушиваются.
      — Вот дерьмо собачье! Я всего лишь задал ряд вопросов, но не так уж много; и потом, не думаю, что мы с Мэйсоном когда-нибудь говорили друг другу что-либо, кроме «здрасьте». Вот дерьмо собачье!
      — Еще по всей стране...
      Визг тормозов машины, остановившейся перед домом, потом еще одной провал тишину закрытого гаража.
      — Боже милосердный! — прошептал Эван. — Меня загнали в угол!
      — Еще нет, — возразил доктор Хассан. — Каши знает, что слать. Она примет первых визитеров. Говоря, между прочим, на иврите, и проведет их в солярий. Притворится, что не понимает их, и таким образом задержит — конечно, всего на несколько минут. Поезжай, Эван, и лучше по проселочной дороге на юг, пока не доберешься до шоссе. Через час я положу телефонную трубку на рычаг. Позвони нам. Каши привезет все, что тебе понадобится.
      Кендрик набирал и набирал номер, нажимая на рычаг каждый раз, как только в трубке раздавались гудки «занято». Наконец, к своему облегчению, услышал, что линия свободна.
      — Резиденция конгрессмена Кендрика...
      — Это я, Сабри.
      — Сейчас я на самом деле поражен, что ты дозвонился. И еще рад, что смогу снова снять трубку.
      — Как дела?
      — Плачевно, друг мой. И у тебя в офисе, и дома в Колорадо. Все в осаде.
      — Откуда ты знаешь?
      — Отсюда никто не уедет. Эммануил, как и ты, наконец дозвонился до нас, изрядно богохульствуя. Жаловался, что почти полчаса не мог к нам пробиться...
      — У меня перед ним преимущество в десять минут. Что он сказал?
      — Дом окружен, всюду толпы народа. Очевидно, все газетчики и телевизионщики слетелись в Меса-Верде, где попали в затруднительное положение, поскольку три такси вряд ли могут вместить такое количество людей.
      — Должно быть, все это взбесило Мэнни.
      — Его взбесило, как ты это называешь, отсутствие мест общего пользования.
      — Что?
      — Он отказался выйти к ним и потом наблюдал акты естественных отправлений со всех сторон дома, что заставило его броситься к твоей ружейной стойке.
      — О Боже, они гадят на его лужайке, его декоративной лужайке!
      — В прошлом я много раз слышал тирады Эммануила, но никогда ничего подобного нынешней вспышке! Тем не менее он все-таки ухитрился попросить меня позвонить миссис О'Рейли в твой офис, потому что сюда она дозвониться не смогла.
      — Что передала Энни?
      — Велела тебе скрыться на некоторое время, но просила ради Христа позвонить ей.
      — Я так не думаю, — задумчиво проговорил Эван. — Чем меньше она будет знать, тем на данный момент лучше.
      — Где ты? — поинтересовался профессор.
      — В мотеле за Вудбриджем, если ехать по Девяносто пятому. Он называется «Три медведя», мой домик номер 23. Это последний домик с левой стороны, ближе к лесу.
      — Из твоего описания делаю вывод, что тебе кое-что нужно. Еда, без сомнения; выйти ты не можешь, чтобы тебя не увидели, а служба доставки в номер в мотеле с домиками не предусмотрена...
      — Нет, не еда. По пути я заехал в придорожную закусочную.
      — И никто тебя не узнал?
      — По телевизору шли мультфильмы.
      — Так что тебе нужно?
      — Дождись, пока выйдут последние выпуски утренних газет, и пошли Джима, садовника, в Вашингтон, пусть купит столько разных газет, сколько сможет унести. Особенно центральные. Они бросили на эту историю своих лучших людей, которые могут выйти на других...
      — Я составлю для него список. Потом Каши привезет их тебе.

* * *

      Жена Сабри приехала в мотель в Вудбридже, штат Вирджиния, только в середине следующего дня. Эван открыл дверь домика номер 23 и проникся к ней особой благодарностью, когда увидел, что она сидит за рулем грузового пикапа садовника. Сам он не подумал об отвлекающем маневре, зато его друзья из Дубаи сообразили не ехать в его «мерседесе» сквозь толпу, окружившую дом. Пока Кендрик придерживал дверь. Каши сновала из машины к дому, потому что вместе с кипой газет со всей страны привезла еду. Сандвичи в пластиковой упаковке, две кварты молока в ведерке со льдом, четыре порции готовых блюд европейской и арабской кухни, бутылка канадского виски...
      — Каши, я же не собираюсь жить здесь неделю, — запротестовал Кендрик.
      — Еда лишь на сегодняшние день и вечер, дорогой Эван. У тебя сильное потрясение, ты должен есть. В коробке на столе — столовое серебро и металлические стойки, под которыми разожжешь сухой спирт, чтобы подогреть еду. Там еще подставки под горячее и скатерть, но, если тебе срочно придется уехать, пожалуйста, позвони, чтобы я смогла забрать столовые приборы и скатерть.
      — Что квартирмейстер отправит нас на гауптвахту?
      — Квартирмейстер — это я, дорогой Эван.
      — Спасибо, Каши.
      — Ты выглядишь усталым, дорогой Эван. Не отдохнул?
      — Нет, я смотрел этот чертов телевизор, и чем больше смотрел, тем сильнее злился. Трудно отдохнуть, если ты в ярости.
      — Как говорит мой муж, и я с ним согласна, ты очень впечатляюще смотришься по телевизору. А еще он говорит, что мы должны тебя покинуть.
      — Да почему же? Он уже намекал на это, но я так и не знаю почему.
      — Конечно, знаешь. Мы — арабы, и ты живешь в городе, где нам не доверяют. Ты сейчас находишься на политической арене, где нас не выносят. Мы не хотим причинять тебе вред.
      — Каши, да не моя это арена! Я выходу из игры, надоело мне все! Ты говоришь, что в этом городе вам не доверяют? А почему вы должны быть какими-то особенными? В этом городе никому не доверяют! Это город лжецов, зазывал и жуликов, мужчин и женщин, которые карабкаются по спинам других с железными «кошками» на ногах, чтобы подобраться поближе к меду. Они прилипают к чертовски хорошей системе, высасывая кровь из любой жилы, какую только могут обнаружить, и трубят о святом патриотизме своих дел. А страна посиживает и аплодирует им, не зная, чем за все приходится платить! Это не для меня, Каши! С меня довольно!
      — Ты расстроен...
      — Расскажи мне об этом! — Кендрик бросился к кровати, на которой лежала кипа газет.
      — Эван, дорогой, — перебила его арабка с неслыханной до того твердостью, заставив его повернуться к ней с газетами в руках. — Эти статьи оскорбят тебя, — продолжила она, пристально глядя на него темными глазами, — и, по правде сказать, там есть моменты, оскорбляющие нас с Сабри.
      — Понятно. — Кендрик спокойно посмотрел на нее. — Все арабы террористы. Уверен, это напечатано самым жирным шрифтом.
      — Именно.
      — Но к вам это не относится.
      — Нет. Я сказала, что ты будешь оскорблен, однако это слово недостаточно сильное. Ты будешь в ярости. И все-таки, прежде чем решишь совершить что-либо бесповоротное, выслушай, пожалуйста, меня.
      — Да что же это, Каши, ради всего святого?
      — Благодаря тебе мы с Сабри посетили ряд заседаний твоего сената и твоей палаты представителей. Даже были удостоены чести присутствовать в твоем Верховном суде и слушать судебные споры.
      — Все эти заведения не исключительно мои. Ну так что же?
      — То, что мы видели и слышали, замечательно. Вопросы государственной важности, даже законы, открыто обсуждаются не просто депутатами, но и учеными мужами... Ты видишь плохие стороны, пагубные стороны, несомненно, в том, что ты говоришь, есть правда, но разве нет там и другой правды? Мы наблюдали много мужчин и женщин, которые страстно и смело отстаивают то, во что они верят, не боясь, что их будут избегать или заставят замолчать.
      — Избегать их могут, но замолчать не заставят. Никогда.
      — И все же они ведь действительно рискуют ради своего, дела, часто очень сильно рискуют?
      — Ну да, черт побери. Они раскрываются.
      — За свои убеждения?
      — Да... — Кендрик подождал, пока слово растворится в воздухе. Цель Каши Хассан была ясна; это было и предупреждение ему в минуту всепоглощающей ярости.
      — И потом, в «чертовски хорошей системе», как ты ее назвал, есть ведь и хорошие люди. Пожалуйста, помни об этом, Эван. Не унижай их.
      — Чего-чего не делать?
      — Я плохо выразилась. Прости. Мне надо идти. — Каши быстро вышла из комнаты, затем обернулась, стоя в дверях. — Умоляю тебя, дорогой Эван, если от злости ты решишься на что-то радикальное, во имя Аллаха, позвони сначала моему мужу или, если хочешь, Эммануилу... Без предубеждения, однако. Я люблю нашего еврейского брата так же, как и тебя. Правда, у мужа отношение в чем-то более сложное...
      — Можешь на это рассчитывать.
      Каши вышла, и Кендрик буквально набросился на газеты, вывалив их на кровать.
      Если бы примитивным криком можно было уменьшить боль, то от звука его голоса вдребезги разбились бы окна в домишке. Одни лишь заголовки могли свести с ума:
      «Нью-Йорк таймс», 12 октября, вторник:
      "ОБЪЯВЛЕНО, ЧТО КОНГРЕССМЕН ОТ ШТАТА КОЛОРАДО ЭВАН КЕНДРИК СПОСОБСТВОВАЛ РАЗРЕШЕНИЮ ОМАНСКОГО КРИЗИСА.
      Как говорится в секретном меморандуме, он перехитрил арабских террористов".
      «Вашингтон пост», 12 октября, вторник:
      "КЕНДРИК ОТ ШТАТА КОЛОРАДО — СЕКРЕТНОЕ ОРУЖИЕ США В ОМАНЕ.
      Выследил и поймал арабских террористов и их связников".
      «Лос-Анджелес таймс», 12 октября, вторник:
      "СОГЛАСНО РАССЕКРЕЧЕННЫМ МАТЕРИАЛАМ, КЕНДРИК, КОНГРЕССМЕН ОТ ШТАТА КОЛОРАДО, — КЛЮЧ К РЕШЕНИЮ ОМАНСКОЙ ПРОБЛЕМЫ.
      Арабы поддерживают палестинских террористов. Подробности пока засекречены".
      «Чикаго трибюн», 12 октября, вторник:
      "КАПИТАЛИСТ КЕНДРИК СБИВАЕТ ОКОВЫ С ЗАЛОЖНИКОВ, УДЕРЖИВАЕМЫХ КОММУНИСТИЧЕСКИМИ ТЕРРОРИСТАМИ.
      Убийца арабов пребывает в смятении перед разоблачением".
      «Нью-Йорк пост», 12 октября, вторник:
      "ЭВАН, НАСТОЯЩИЙ МУЖЧИНА ИЗ ОМАНА, ПОКАЗАЛ АРАБАМ!
      Акция в Иерусалиме: сделать его почетным гражданином Израиля! Нью-Йорк требует парада!"
      «Ю-Эс-Эй тудей», 13 октября, среда:
      "КЕНДРИК СДЕЛАЛ ЭТО!
      Арабские террористы охотятся за его головой! Мы хотим статую!"
      Эван стоял над кроватью. Его глаза скользили по заголовкам, набранным жирным шрифтом. Изо всех мыслей Кендрика более всего мучил простой вопрос: ну почему? А поскольку ответ не приходил, мало-помалу в мозгу всплыл и другой: кто?

      Если бы он мог ответить на один из этих вопросов, ничего такого не было бы в газетах. Газетчики прибегали к помощи «авторитетных», «высокопоставленных» и даже «конфиденциальных» источников. Большинство этих источников отбивалось от вопросов формулировками «без комментариев», «в настоящее время нам нечего сказать», «события, о которых идет речь, анализируются». И все это было косвенным подтверждением.
      Весь фурор начался из-за сверхсекретного меморандума на бланке Госдепартамента. Анонимный документ всплыл из небытия архивов; утечка, вероятно, произошла через какого-либо служащего, решившего, что из-за непомерных строгостей национальной безопасности, главным образом из параноидального страха перед ответными мерами террористов, была допущена большая несправедливость. Копии меморандума оказались разосланы во все газеты, телеграфные агентства и на все телестанции и появились там между пятью и шестью утра по восточному поясному времени. Каждая копия сопровождалась тремя фотографиями конгрессмена в Маскате. Возможность опровержения исключалась.
      Это спланировано, подумал Эван. И время тоже выбрано с таким расчетом, чтобы поразить только что проснувшийся в стране народ.
      Но почему?
      Примечательным было сокрытие сведений — как в плане того, что опустили, так и того, что, наоборот, выпятили. Факты приводились удивительно точные, вплоть до таких подробностей, как его тайный прилет в Оман, исчезновение из аэропорта вместе с сотрудниками разведки, снабдившими Эвана арабской одеждой и даже гелем для придания темного цвета коже, что делало его совместимым с «районом боевых действий». Господи! Район боевых действий!
      Делались поверхностные, часто гипотетические намеки на контакты Кендрика с определенными людьми. Их имена были по очевидным причинам вырезаны, вместо них в тексте зияли черные дыры. Подробно рассказывалось о его добровольной отправке в поселение террористов, где он едва не расстался с жизнью, но зато узнал имена, которые должен был узнать, чтобы установить людей, стоявших за палестинскими фанатиками, особенно одно имя. (Оно, конечно, тоже было вырезано.) Кендрик выследил и поймал того человека (вырезано, черная дыра) и заставил его назвать имена террористов, захвативших американское посольство в Маскате. В итоге тот человек был убит (подробности вырезаны, черная дыра на месте целого абзаца), а Эван Кендрик, представитель от девятого округа Колорадо, был вновь водворен под защитный покров Соединенных Штатов.
      В газетах также сообщалось, что для проверки фотографий были привлечены эксперты. Каждый снимок подвергли спектрографическому анализу на аутентичность. Проверялись возраст негатива и возможность лабораторного монтажа. Все оказалось подлинным, вплоть до даты и дня недели, установленных после двадцатикратного увеличения заголовка газеты, которую нес на фотографии какой-то пешеход на улицах Маската. Более серьезные газеты отмечали отсутствие источников, которые могли бы подтвердить или опровергнуть, насколько правдоподобны представленные отрывочные сведения. Но и они не сомневались в подлинности фотографий и изображенного на них человека. И все дружно сетовали, что этого человека, конгрессмена Эвана Кендрика, нигде нельзя отыскать, чтобы он сам подтвердил или опровергнул эту невероятную историю. «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост» откопали нескольких его друзей и соседей в столице, Вирджинии и Колорадо. Но никто из них не мог припомнить, что видел конгрессмена или что-либо слышал о нем в период, о котором шла речь, четырнадцать месяцев назад.
      В «Лос-Анджелес таймс» пошли дальше: не раскрывая своих источников, газета .опубликовала расшифровку записи телефонных переговоров Кендрика. Не считая звонков в различные местные магазины и садовнику Джеймсу Олсену, за четыре недели из резиденции конгрессмена в Вирджинии было сделано только пять звонков, возможно относящихся к делу. Три звонка на кафедры арабистики Джорджтаунского и Принстонского университетов; один — дипломату из Дубая, вернувшемуся за семь месяцев до того домой; и пятый — поверенному в Вашингтоне, который отказался говорить с прессой. К черту деликатность! Охотничьи собаки сделали стойку, хотя добыча исчезла.
      Менее солидные газеты, то есть не располагающие большими ресурсами для финансирования обширных исследований, а также все таблоиды, нисколько не заботившиеся о верификации сведений (если они знают, как пишется это слово), чувствовали себя на коне псевдожурналистики. Они использовали попавший к ним в руки меморандум как трамплин в бурных водах героических спекуляций, ибо знали, что их выпуски расхватают неискушенные читатели. Для неинформированных людей печатное слово чаще всего является словом правды. Конечно, это суждение свысока, но совершенно верное.
      Однако во всех газетных историях отсутствовала правда, та глубинная правда, которая стояла за этим очень странным разоблачением. Не было никакого упоминания ни о храбром молодом султане Омана, рисковавшем жизнью и положением, чтобы помочь Кендрику, ни об оманцах, охранявших его в аэропорту и на задворках Маската, ни о той удивительной, поразительно профессиональной женщине, которая спасла Эвана в кишащем людьми зале другого аэропорта в Бахрейне после того, как его чуть не убили. Между тем это она нашла ему убежище и врача, который возился с его ранами. И прежде всего, не было сказано ни слова об израильском подразделении, возглавляемом офицером Моссад. А ведь это именно оно спасло его от смерти, воспоминания о чем все еще заставляли Кендрика вздрагивать от ужаса. Не называлось также имя и другого американца, пожилого архитектора из Бронкса, без которого еще год назад останки Эвана исчезли бы в желудках акул Катара.
      Вместо этого во всех статьях красной нитью прослеживалась одна общая тема: каждый араб заражен нечеловеческим зверством и терроризмом. Само слово «араб» — синоним жестокости и варварства; в арабах никаких следов порядочности, свойственной людям вообще. Чем больше Эван читал газеты, тем больше злился. Внезапно в приступе ярости он смел их все с кровати.
      Ну почему?
      Кто?
      Кендрик почувствовал ужасную глухую боль в груди. Ахмат! Боже, что они наделали?! Поймет ли молодой султан, сможет ли понять? Ведь таким образом американские средства массовой информации вынесли приговор всему Оману, всей стране, вдаваясь в коварные спекуляции на тему арабского бессилия перед лицом террористов или, хуже того, арабского соучастия в бессмысленном, диком убийстве американских граждан.
      Эван понял, что должен немедленно позвонить своему молодому другу и объяснить ему: в том, что произошло, нет его вины. Он сел на угол кровати, схватил телефон. Удерживая трубку подбородком, дотянулся до своих брюк, вытащил бумажник и извлек из него кредитную карточку. Так как Эван не помнил, какой код надо набрать, чтобы позвонить в Маскат, ему пришлось набрать "О" для связи через коммутатор. Внезапно гудок исчез; на мгновение он запаниковал, переводя взгляд широко раскрытых глаз с одного окна на другое.
      — Да-а, двадцать третий? — прозвучал наконец в трубке хриплый мужской голос.
      — Я пытался позвонить через коммутатор.
      — Можете звонить по автоматической связи, раз вы здесь остановились.
      — Я... мне надо сделать межконтинентальный звонок, — запинаясь, объяснил смущенный Кендрик.
      — Не по этому телефону.
      — По кредитной карточке! Как мне связаться с телефонисткой? Я сообщу ей номер моей кредитки.
      — Я буду подслушивать, пока не услышу, как вы скажете номер. Может, он поддельный. Понятно?
      Эван ничего не понимал. Это что, ловушка? За ним следили до захудалого мотеля в Вудбридже, штат Вирджиния?
      — Думаю, на самом деле это не подойдет, — пробормотал он запинаясь. — У меня конфиденциальное сообщение.
      — Подумать только! — насмешливо ответил голос. — Тогда найдите себе телефон-автомат. Есть там один у закусочной, миль пять по дороге вниз. Слышь, придурок, хватит с меня...
      — Да подождите минуту! Ладно, ладно, оставайтесь на линии. Но когда меня соединят, я хочу услышать, что вы отключились, идет?
      — Ну, на самом деле я собирался позвонить Луэлле Парсонс.
      — Кому?
      — Не важно, придурок. Соединяю. Все, кто тут остаются на целый день, извращенцы или под кайфом.
      Откуда-то издалека, из района Персидского залива, телефонистка, говорящая по-английски с арабским акцентом, сообщила, что в Маскате нет телефонной станции, начинающейся с цифр «555».
      — Наберите эти цифры, пожалуйста, — настаивал Эван, и еще раз, более жалобно: — Пожалуйста!
      Он насчитал восемь гудков, прежде чем услышал беспокойный голос Ахмата, произнесший по-арабски «Слушаю».
      — Это Эван, Ахмат, — сказал Кендрик по-английски. — Мне нужно с тобой поговорить.
      — Что, поговорить со мной? — взорвался молодой султан. — И у тебя, ублюдок, хватает наглости мне звонить?
      — Так ты знаешь? О... ну, то, что обо мне говорят.
      — Знаю ли я? Одна из самых приятных вещей заключается в том, что я богатый парень — у меня на крыше есть тарелки, и я узнаю все, что хочу, и отовсюду, откуда хочу! У меня даже есть преимущество перед тобой. Ты видел репортажи отсюда и со Среднего Востока? Из Бахрейна и Рияда, даже из Иерусалима и Тель-Авива?
      — Очевидно, нет. Я видел только эти...
      — Один и тот же мусор, хорошенькая куча, чтобы ты сидел на ней! Сиди себе в Вашингтоне, только не возвращайся сюда!
      — Но я как раз хочу вернуться. Я возвращаюсь!
      — Но не сюда. Мы умеем читать и слушать и смотрим телевизор. Надо же, ты все это сделал сам! Повесил это на арабов! Убирайся даже из моей памяти, сукин ты сын!
      — Ахмат!
      — Убирайся, Эван! Никогда такому о тебе не поверил бы. Ты что, приобрел в Вашингтоне больше влияния, называя нас животными и террористами? Это был единственный способ?
      — Я никогда не делал этого, никогда не говорил такого!
      — Твой мир сделал это! Они твердят это снова, и снова и становится чертовски очевидно, что ты нас всех хочешь заковать в кандалы! И самый последний распроклятый сценарий — твой!
      — Да нет же! — запротестовал Кендрик. — Не мой!
      — Почитай нашу прессу. Посмотри телевизор!
      — Это пресса, а не ты и не я!
      — Ты — это ты, самонадеянный ублюдок, живущий по вашим слепым, ханжеским иудео-христианским лицемерным понятиям, а я — это я, араб-исламист. И ты больше не будешь плевать на меня!
      — Но я бы никогда этого не сделал, не смог...
      — И на моих братьев, чьи земли должны быть у них отобраны по твоему распоряжению, а люди целыми деревнями покинуть свои дома, работу, мелкие ремесла — мелкие, но их, то, чем они занимались из поколения в поколение!
      — Ради Бога, Ахмат, ты говоришь, как один из них!
      — Опомнись! — В голосе молодого султана слышались злость и сарказм. — Полагаю, что под «ними» ты подразумеваешь парней из тысяч семей, которые под дулами ружей маршируют в лагеря, пригодные разве что для свиней. Свиней, а не людей! Боже милосердный, мистер Всезнайка, знаменитый своей честностью американец! Если я говорю, как один из них, черт побери, то сожалею об этом! И скажу тебе, о чем я еще сожалею: что дошел до этого так поздно. Сегодня я понимаю гораздо больше, чем вчера.
      — А это еще значит?
      — Повторяю. Читай свои газеты, смотри свое телевидение, слушай свое радио. Вы, тупые и самодовольные народы, готовитесь уничтожать ядерным оружием всех грязных арабов, чтобы больше не бороться с нами? Или собираетесь предоставить эту честь вашим закадычным дружкам в Израиле, которые так или иначе говорят вам, что делать? Просто дадите им бомбы?
      — Да перестань же, Ахмат! — воскликнул Кендрик. — Эти израильтяне спасли мне жизнь!
      — Ты чертовски прав, спасли, но ты подвернулся им случайно! Ты был всего лишь мостиком к тому, ради чего они сюда прилетели.
      — О чем ты говоришь?
      — Да ладно, скажу, потому что больше никто тебе не скажет и материал не опубликует. Им было совершенно наплевать на тебя, мистер Герой. То подразделение прибыло сюда, чтобы вытащить из посольства одного человека — агента Моссад, высокопоставленного стратега, изображавшего натурализированного американца, работающего по контракту с Госдепартаментом.
      — Господи, — прошептал Эван. — Вайнграсс знал?
      — Если и знал, то держал рот на замке. Он заставил их отправиться за тобой в Бахрейн. Вот как они спасли тебе жизнь! Это не было запланировано. Им наплевать на всех и вся, кроме них самих. Эти евреи! Совсем как ты, мистер Герой.
      — Да выслушай же меня, Ахмат! Я не несу ответственности за то, что случилось здесь, что напечатали в газетах, что передают по телевидению. Это самое последнее, что я бы...
      — Чушь собачья! — перебил молодой выпускник Гарварда и султан Омана. — Ни о чем таком не передали бы без тебя. Я узнал то, о чем не имел ни малейшего понятия. Да кто же они, эти агенты вашей разведки, наводнившие мою страну? Кто все эти связные, с которыми ты вступал в контакт?
      — Мустафа, например!
      — Он убит. Кто тайно ввез тебя в страну, не информируя об этом меня? Меня! Я управляю этим проклятым местом; так у кого же еще есть такое право? Я что, какая-нибудь дерьмовая пешка в игре?
      — Ахмат, Ахмат, я ничего не знаю об этом. Я знал только, что должен попасть туда.
      — А я что, случайно подвернулся? Мне нельзя было доверять?.. Конечно нет, ведь я — араб!
      — Теперь ты несешь чушь. Тебя охраняли.
      — От чего? От американо-израильского заговора?
      — Ох, ради Бога, остановись! Я ничего не знал об агенте Моссад в посольстве, пока ты сейчас не рассказал мне. Если бы знал, то сказал бы тебе! И раз уж об этом зашла речь, мой порывистый юный фанатик, я не имею никакого отношения к лагерям беженцев или семьям, марширующим туда под дулами ружей...
      — Все вы имеете к этому отношение! — закричал султан Омана. — Один геноцид за другим, но у нас-то нет ничего общего с этим! Прочь!
      Связь прервалась. Хороший человек и хороший друг, который способствовал спасению Кендрика, ушел из его жизни. Так же как улетучились теперь и его планы вернуться в ту часть мира, которую он нежно любил.
      Прежде чем показаться на публике, Эван должен был выяснить, что произошло, кто допустил это и почему! С чего-то нужно было начинать, и он решил, что этот «кто-то» Госдепартамент и человек по имени Фрэнк Свонн. Конечно, лобовая атака на Госдепартамент исключается. В момент, когда он назовет себя, сработают сигналы тревоги. Пока что, поскольку лицо Эвана все время, до тошноты часто, крутят по телевизору, и половина Вашингтона ищет Кендрика, каждое его движение должно быть тщательно продуманным. Первым делом: как связаться со Свонном так, чтобы ни он сам, ни его сотрудники об этом не знали? Его офис? Эван вспомнил. Год назад он вошел в приемную Свонна, разговаривал с его секретаршей, передав для ее шефа несколько слов по-арабски, чтобы сообщить о важности своего визита. Она тогда скрылась в другом кабинете, а спустя десять минут они со Свонном беседовали в подземном компьютерном комплексе. Та секретарша была не только квалифицированной, но, похоже, и очень надежной, как, очевидно, большинство секретарей в коварном Вашингтоне. И поскольку эта надежная секретарша очень хорошо осведомлена о некоем конгрессмене Кендрике, с которым она беседовала год назад, на нее вполне мог подействовать кто-то другой, также надежный по отношению к ее боссу. И все-таки стоит попытаться. Это единственное, что Кендрик сейчас смог придумать. Он поднял трубку и дождался ответа хриплого менеджера мотеля «Три медведя».
      — Консульская служба, приемная директора Свонна, — ответила наконец секретарша.
      — Привет, это Ральф из разведки, — начал Кендрик. — У меня есть кое-какие новости для Фрэнка.
      — Да кто это?
      — Все в порядке, я друг Фрэнка. Только хотел ему сказать, что во второй половине дня, возможно, состоится межведомственное совещание...
      — Как, еще одно? Ему оно не нужно.
      — Что у него с расписанием?
      — Перегружено! До четырех он на конференции.
      — Ну, если Фрэнк не хочет, чтобы его снова поджаривали на решетке, может, ему стоит взять короткий день, сесть в машину и рано поехать домой?
      — Он? В машине? Да мой шеф скорее прыгнет с парашютом в джунгли Никарагуа, но не рискнет принять участие в дорожном движении Вашингтона.
      — Знаете, что я имею в виду? Обстановка здесь довольно напряженная. Его могут насадить на вертел.
      — Он и так на нем вертится с шести утра.
      — Я только пытаюсь выручить приятеля.
      — На самом деле у него назначен визит к врачу, — сказала вдруг секретарша.
      — Правда?
      — Ну да, сейчас. Спасибо, Ральф.
      — Я никогда вам не звонил.
      — Конечно нет, дорогуша. Просто кто-то из Департамента разведки сверял расписания.

* * *

      Эван стоял в толпе людей, ждущих автобус на углу Двадцать первой, откуда был хорошо виден вход в здание Госдепартамента. После разговора с секретаршей Свонна он покинул мотель и быстро поехал в Вашингтон, ненадолго заскочив в торговый центр в Александрии, где купил темные очки, широкополую брезентовую рыбацкую шляпу и неяркую полотняную куртку. 3.48 пополудни. Если секретарша все так же надежна, то Фрэнк Свонн, заместитель директора Консульской службы, выйдет из огромных стеклянных дверей через десять — пятнадцать минут.
      Он так и сделал, в спешке повернув в 4.03 налево от автобусной остановки. Кендрик выбрался из толпы и бросился за человеком из Госдепартамента, держась в тридцати футах позади него и гадая, на какой вид транспорта сядет не водящий машину Свонн. Если собирается идти пешком, то Эван остановит его в каком-нибудь месте, где они смогут поговорить без помех.
      Свонн не собирался идти пешком. Кажется, намеревался сесть на автобус, идущий на восток по Вирджиния-авеню. Он присоединился к другим людям, неуклюже поспешающим вниз по улице к остановке. Кендрик заторопился, нельзя допустить, чтобы директор Консульской службы сел на этот автобус. Он подошел к Свонну и тронул его за плечо.
      — Привет, Фрэнк, — сказал почти весело, снимая тесные очки.
      — Как? Это ты? — вскричал пораженный Свонн, заставив вздрогнуть стоящих поблизости ожидающих.
      Двери автобуса в это время с шумом распахнулись. — Я, — признал Эван спокойно. — Думаю, нам лучше поговорить.
      — Боже милосердный! Вы, должно быть, с ума съехали! — Если и так, то это вы меня довели, хоть и не водите машину...
      На этом месте их краткий разговор был прерван странным голосом, казалось заполнившим всю улицу.
      — Это он! — завопил взъерошенный человек странного вида, с глазами навыкате и длинными спутанными волосами, спадающими ему на уши и лоб. — Глядите! Смотрите! Вот он! Коммандо Кендрик! Я целый день видел его по телевизору — у меня в квартире семь телевизоров! Знаю все, что происходит! Он это!
      Прежде чем Эван смог отреагировать, человек сдернул рыбацкую шляпу с его головы.
      — Эй! — закричал Кендрик.
      — Глядите! Это он!
      — Пойдем отсюда! — шепнул Свонн.
      Они рванули вверх по улице. Странный человек пустился за ними в погоню — его мешковатые брюки полоскались на ветру, в вытянутой вперед руке он держал шляпу Эвана.
      — Этот тип преследует нас! — сказал, оглянувшись, директор Консульской службы.
      — У него моя шляпа! — ответил Кендрик. В двух кварталах впереди из такси вылезала старушка с голубыми волосами, нетвердо держащаяся на ногах.
      — Туда! — заревел Свонн. — Такси!
      Увертываясь от машин, они помчались через широкий проспект. Эван открыл ближнюю дверцу и сел, в то время как человек из Госдепа обежал машину сзади, чтобы влезть в нее с другой стороны. Он помог престарелой пассажирке выйти и нечаянно толкнул ногой ее палку. Палка упала на мостовую, а за ней последовала и дама с голубыми волосами.
      — Извините, дорогая, — пробормотал Свонн, запрыгивая на заднее сиденье.
      — Поехали! — закричал Кендрик. — Скорее! Прочь отсюда!
      — Вы что, придурки, банк, что ли, ограбили? — спросил шофер, включая передачу.
      — Получишь больше, если поспешишь, — посулил Эван.
      — Спешу, спешу. Но у меня нет летных прав. Хочу на земле остаться, понимаете, о чем я?
      Как по команде, Кендрик и Свонн развернулись, чтобы посмотреть в заднее стекло. Стоя на углу, тот странный тип со спутанными волосами и в мешковатых брюках что-то записывал на газете; шляпа Эвана теперь была у него на голове.
      — Название компании и номер такси, — спокойно прокомментировал директор Консульской службы. — Куда бы мы ни поехали, придется сменить средство передвижения по крайней мере еще один раз через квартал отсюда. Причем не просто пересесть, а предварительно пройти еще квартал пешком.
      — Чтобы наш шофер не увидел, в какое такси мы сели.
      — Даже ваш голос звучит так, будто вы знаете, что делаете.
      — Надеюсь, что знаю. — Запыхавшийся Свонн вынул платок и вытер вспотевшее лицо.

* * *

      Через двадцать минут, отпустив второе такси, конгрессмен и человек из Госдепа уже шли по улице в захудалом районе Вашингтона. И получилось так, что оба одновременно взглянули на красную неоновую вывеску бара с тремя отсутствующими буквами. Бар был потрепанный, соответствующий своему окружению. Они кивнули друг другу и зашли внутрь, слегка обескураженные темнотой, царившей внутри, по контрасту с ярким октябрьским днем снаружи, на улице. Единственным ярким, вопящим источником света был телевизор, прикрепленный к стене над жалкой, потрепанной барной стойкой. Несколько сгорбленных, взъерошенных завсегдатаев с затуманенными глазами подтверждали статус заведения. Кендрик и Свонн, украдкой косясь на удаляющееся пятно света, двинулись в самый темный угол справа от стойки и проскользнули в обшарпанную кабинку, сев друг напротив друга.
      — Вы в самом деле настаиваете на том, чтобы мы поговорили? — Седовласый Свонн тяжело дышал, лицо его все еще пылало и было покрыто испариной.
      — Я настаиваю на том, чтобы назначить вас самым свежим кандидатом в морг.
      — Эй, слушайте, у меня черный пояс.
      — В каком виде борьбы?
      Свонн насупился:
      — Во всяком случае, этот прием срабатывает в кинофильмах, когда показывают каратистов. Мне необходимо выпить.
      — Позовите официанта сами, — отозвался Кендрик. — Я останусь в тени.
      — Тени? — удивился Свонн, подзывая поднятой рукой толстую черную официантку с огненно-рыжими волосами. — А где здесь свет?
      — Когда вы последний раз делали три отжимания подряд, мистер Малыш Каратэ?
      — Когда-то в шестидесятых. Думаю, давно.
      — В то время здесь поменяли лампочки... Теперь обо мне. Как вы посмели сделать это, лжец вы эдакий?
      — Да как вы могли подумать, что это я? — Человек из Госдепартамента внезапно замолчал — у столика, подбоченясь, стояла гротескного вида официантка.
      — Что будете пить? — поинтересовалась она у Эвана.
      — Ничего.
      — Здесь это не принято. И подозреваю, не полезно для здоровья. Два ржаных виски, двойных, спасибо. Канадского, если у вас есть.
      — Забудьте об этом, — сказала официантка.
      — Забыто, — согласился Свонн. Когда официантка отошла, он снова посмотрел на Кендрика. — Ну и шутник вы, мистер конгрессмен! Просто весельчак. Да Консульская служба за моей головой охотится! Госсекретарь издал директиву, в которой разъясняет, что он понятия не имеет, кто я такой, этот отвратный нерешительный теоретик! А уж израильтяне вопят! Думают, что репутация их драгоценного Моссад может быть скомпрометирована кем-то, кто ведет раскопки. И арабы, которых мы поддерживаем деньгами, скулят, потому что им нет никакого доверия! А сегодня в половине четвертого президент — черт бы его побрал! — распекал меня за «нарушение долга». И позвольте заметить, он пропел эту фразу так, будто на самом деле понимал, о чем говорит. Я, конечно, догадался, что там, на линии, было по крайней мере двое других людей... Говорите, вы в бегах? Да это я в бегах! Черт, почти тридцать лет в этом тупом бизнесе...
      — Я назвал бы это так же, — быстро и спокойно прервал его Эван. — Виноват.
      — Да уж, это точно. — Свонн не пропустил удара. — Потому что кто, кроме нас, ублюдков, будет разгребать это дерьмо тупее, чем система? Мы нужны тебе, Чарли, и не забывай этого. Проблема в том, что нам почти нечем гордиться. Я имею в виду, мне нет нужды мчаться домой, чтобы убедиться в том, что бассейн на заднем дворе очищен от водорослей... Главным образом потому, что у меня нет бассейна, а дом после развода достался моей жене. Ей надоело, что я выхожу за хлебом, а возвращаюсь через три месяца, и в ушах у меня все еще грязь Афганистана! О нет, мистер Секретный Конгрессмен, я не выдал вас! Наоборот, сделал все, что мог, чтобы остановить это. Мне немного осталось, но я хочу уйти чистым.
      — Вы пытались предотвратить шум? Каким образом?
      — Тихо и очень профессионально. Даже показал ему копию записки, отосланную мною начальству, в которой признавал вас непригодным для такого дела!
      — Ему?
      С несчастным выражением лица Свонн посмотрел на Кендрика. В это время официантка принесла напитки и стояла, постукивая пальцами по столешнице. Человек из Госдепа полез в карман, глянул в счет и оплатил его. Пожав плечами при виде чаевых, женщина удалилась.
      — Ему? — повторил Эван.
      — Давайте, — предложил Свонн уныло, отпивая большой глоток виски, — вонзайте еще один коготь, какая разница? Здесь осталось не так уж много крови.
      — Значит, вы не знаете, кто он такой. Кто этот «он»?
      — О, он сообщил мне свое имя, должность, даже предоставил первоклассную рекомендацию.
      — Ну и что же?
      — Его не существует.
      — Что-то?
      — Что слышали.
      — Не существует? — допытывался расстроенный Кендрик.
      — Ну, реально, конечно, существует, но представился мне совершенно другим человеком. — Свонн допил первую порцию виски.
      — Не верю, что это...
      — И Айви не поверила, это моя секретарша. Она в ужасе.
      — Да о чем это вы? — жалобно спросил Кендрик.
      — Из офиса сенатора Аллисона Айви позвонил парень, с которым она встречалась пару лет назад. Сейчас он — один из главных помощников сенатора. Этот парень попросил ее записать ко мне на прием их штатного сотрудника, выполняющего сейчас какую-то конфиденциальную работу для Аллисона. Так она и сделала. Ну а он оказался блондинистым шпионом. Говорил с акцентом, причем неподдельным, который я отнес бы к Средней Европе. Этот тип круто за вас взялся. Если у вас есть шрам, о котором знает только ваша мать, то у него есть изображение этого шрама крупным планом.
      — Безумие, — тихо произнес Эван. — Но все же интересно почему?
      — Мне тоже было интересно. Я имею в виду, что вопросы, которые он задавал, были загружены ПД...
      — Чем-чем?
      — Подробными данными. Он знал о вас почти столько же, сколько мог узнать от меня. Такой профессионал, что я без промедления готов был предложить ему работу в Европе.
      — Но почему именно я?
      — Говорю же, мне тоже стало интересно. Поэтому я попросил Айви перезвонить в офис Аллисона. Начать с того, почему у заштатного сенатора такой СШ...
      — Что?
      — Не то, что вы подумали. «Супершпион». По здравом размышлении я полагаю, что за ним кто-то стоит.
      — Пожалуйста, ближе к делу!
      — Конечно. — Свонн взял второй бокал. — Айви звонит своему старому дружку, а тот не понимает, о чем она спрашивает. Он не звонил ей и никогда не слыхал ни о каком сотруднике по имени... как бы его там ни звали.
      — Но, Бога ради, ваша секретарша должна была знать, с кем говорит! Его голос, манера разговаривать, какие-то словечки...
      — Ее старый обожатель говорит с сильным южным акцентом. А тот, кто звонил, сказал, как утверждает Айви, что у него ларингит. Но этот красавчик знал места, где они бывали вдвоем, вплоть до парочки мотелей в Мэриленде. Айви вряд ли хотела бы, чтобы об этом проведал ее муж.
      — Господи, да это же операция! — Кендрик нагнулся и взял бокал Свонна. — Но почему?
      — Эй, с чего это вы схватили мое виски? У меня нет бассейна, помните? И дома нет.
      Вдруг телевизор над стойкой взорвался звуками громко произнесенной фамилии: «Кендрик!»
      Оба собеседника резко повернулись к нему, не веря своим ушам.
      — Экстренное сообщение! Сенсация этого часа, возможно, сенсация десятилетия! — вопил тележурналист, стоящий в толпе людей, которые с вожделением всматривались в камеру. — Последние двенадцать часов весь Вашингтон тщетно пытается разыскать конгрессмена от Колорадо Эвана Кендрика, героя Омана. Больше всего, конечно, опасаются возможной мести со стороны арабов. Нам сообщили, что правительство приказало полиции, больницам и моргам быть наготове. Но всего нессколько минут назад его видели на этом самом углу. Конгрессмена опознал некий Казимир Бола... Боле... славски. Откуда вы родом, сэр?
      — Джерси-Сити, — ответил человек с диким взглядом и шляпе Кендрика, — но мои корни — в Варшаве! Святой Божьей Варшаве!
      — Значит, вы родились в Польше?
      — Не совсем. В Ньюарке.
      — Но вы видели конгрессмена Кендрика?
      — Безусловно. Он разговаривал с каким-то седовласым мужчиной в двух кварталах отсюда, у автобуса, потом, когда я закричал: «Коммандо Кендрик, это он!» — они побежали! Я знаю. У меня телевизоры в каждой комнате, включая туалет. Я никогда ничего не пропускаю!
      — Когда вы говорите «в двух кварталах отсюда», сэр, имеете ли вы в виду угол, находящийся на расстоянии двух с половиной улиц от здания Государственного департамента?
      — Точно!
      — Мы уверены, — доверительно глядя в камеру, добавил репортер, — что власти проверяют Госдеп на предмет того, мог ли какой-либо человек, подходящий под описание, данное нашим свидетелем, быть участником этого экстраординарного рандеву.
      — Я гнался за ними! — вопил свидетель в мешковатых штанах, снимая шляпу Эвана. — У меня его шляпа! Смотрите, собственная шляпа коммандо!
      — Но что вы слышали, мистер Болеславски? Там, у автобуса?
      — Говорю вам, не всегда все так, как хочется! Невозможно быть слишком предусмотрительным и успеть все заметить, услышать. Прежде чем они убежали, человек с седыми волосами отдал коммандо Кендрику какой-то приказ. Думаю, у него русский акцент, а может быть, еврейский! Ком-ми и евреям нельзя доверять, понимаете, о чем я? Они никогда не заходят в церковь! Они не знают, что такое святая месса...
      Передача неожиданно прервалась рекламой, превозносящей достоинства дезодоранта для подмышек.
      — Сдаюсь. — Свонн отобрал у Кендрика свой бокал и допил виски. — Теперь я — «крот». Русский еврей из КГБ, который не знает, что такое месса. Хотите сделать для меня что-нибудь еще?
      — Нет, потому что я вам верю. Но вы можете кое-что сделать для меня, и это в наших общих интересах. Мне надо выяснить, кто заварил всю эту кашу и почему.
      — А если вы и вправду узнаете, — перебил его Свонн, наклонившись к нему, — вы мне расскажете? Это единственное, что меня интересует. Хочу слезть с крючка и насадить на него кого-то другого.
      — Вы будете первым, кто об этом узнает.
      — Чего вы хотите?
      — Список всех, кто был в курсе, что я отправляюсь в Маскат.
      — Не список — ограниченный, узкий круг. — Свонн покачал головой, не возражая, но как бы пытаясь объяснить. — Все было бы по-другому, не скажи вы, что вам может понадобиться наша помощь, если вы столкнетесь с чем-то, с чем "е сможете справиться. Но мы не могли позволить себе признать вас из-за заложников.
      — Насколько узок этот круг?
      — Все только на словах, как вы понимаете.
      — Понимаю. Насколько узок?
      — Неоперативная часть ограничивается этим несгибаемым ничтожеством, Гербертом Деннисоном, занудой этаким, главой аппарата президента; затем — госсекретарь, министр обороны и председатель Объединенного комитета начальников штабов. Я координировал связь между всеми четырьмя. Всех их можете исключить. Эти люди слишком много теряют и ничего не приобретают от вашего разоблачения. — Свонн откинулся назад и нахмурился. — Оперативный участок формировался на базе строгой секретности. Лестер Кроуфорд из Лэнгли. Лес — аналитик ЦРУ по вопросам секретной деятельности в данном районе. На другом конце — начальник базы в Бахрейне, не кто иной, как Грэйсон, Джеймс Грэйсон то есть. Он устроил скандал насчет вашего с Вайнграссом вылета из того места; полагал, что компания совсем спятила... Поняли?
      — Не совсем.
      — Были еще четыре или пять тамошних арабов, лучшее, что есть у нас и у компании. У них всех была ваша фотография, но они не знали, кто вы такой. Арабы не могли рассказать то, чего не знали. И еще двое. Эти знали, кто вы. Один действовал на месте, другой — здесь, занимался компьютерами в «Огайо-4-0».
      — Компьютеры? — переспросил Кендрик. — Что, распечатки?
      — Вы были введены в программу только на его компьютере; из центрального процессора вас стерли. Его зовут Джералд Брюс, и если это он настучал на вас, то я сам сдамся ФБР как еврейский «крот» мистера Болеславски, работающий на Советы. Он смышлен, находчив и управляется с компьютерами, как настоящий волшебника лучше его не найти. Когда-нибудь Брюс возглавит Консульскую службу, если девушки оставят его в покое на некоторое время, чтобы он смог перевести дух.
      — Плейбой?
      — Да полно вам. Парню двадцать шесть, красив, как Аполлон, не женат и известен своими похождениями. Другие рассказывают о своих победах, он — никогда. Думаю, поэтому мне и нравится. В этом мире осталось не так много джентльменов.
      — Мне он уже тоже нравится. Кто же остается? Там, на месте, из знавших, кто я такой?
      Фрэнк Свонн наклонился вперед и забарабанил пальцами по своему пустому бокалу, уставившись на него; потом поднял взгляд на Кендрика:
      — Полагаю, это вы и сами сможете сообразить.
      — Что именно?
      — Адриенна Рашад.
      — Имя мне ничего не говорит.
      — Она работала под псевдонимом.
      — Адриенна? Женщина? — Эван нахмурился, но, увидев, что Свонн кивнул, внезапно широко раскрыл глаза и прошептал: — Неужели Калейла? Она что, одна из ваших?
      Человек из Госдепартамента снова кивнул:
      — Ну, не одна из моих людей, но одна из нас.
      — Господи, она же вытащила меня из аэропорта в Бахрейне! Тот здоровый сукин сын Макдоналд швырнул меня в эту давку... меня чуть не убили, я уже не ведал, на каком свете нахожусь. Эта женщина вытащила меня оттуда — уж не знаю, как ей это удалось!
      — Я знаю, — сказал Свонн. — Она угрожала снести головы нескольким бахрейнским полицейским, если они не сообщат куда следует ее псевдоним и не получат разрешение выпустить вас. Адриенна получила не только разрешение, но и машину из гаража султана.
      — Вы сказали, она одна из вас, но не из ваших людей. Что это значит?
      — Рашад из управления; особый агент, из касты неприкасаемых. У нее контакты повсюду в районе залива и Средиземноморья; ЦРУ никому не разрешает вмешиваться в ее дела.
      — Без нее моя «крыша» могла быть взорвана еще в аэропорту?
      — Без нее вы стали бы мишенью для любого террориста, разгуливающего по Бахрейну, включая солдат Махди.
      На короткое время Кендрик замолчал. С блуждающим взглядом, с приоткрытым ртом он вспоминал...
      — Она рассказала вам, где прятала меня?
      — Отказалась.
      — Она может так поступить?
      — Говорю вам, Рашад на особом положении.
      — Понятно, — тихо пробормотал Эван.
      — Думаю, я тоже понимаю, — опять кивнул Свонн.
      — Что вы имеете в виду?
      — Ничего. Она вытащила вас из аэропорта и только примерно через шесть часов вышла на связь.
      — Это необычно?
      — При данных обстоятельствах, можно сказать, экстраординарно. Ее задачей было наблюдать за вами и немедленно сообщать лично Кроуфорду в Лэнгли о любых предпринятых вами решительных действиях, а Кроуфорд после этого должен был связаться со мной для получения указании. Адриенна этого не сделала, и в ходе официального опроса о выполнении задания она совершенно выпустила те шесть часов.
      — Ей нужно было сохранить в тайне то место, где мы прятались.
      — Конечно. Должно быть, это место имело отношение к султану; никто не оказывает давления на эмира и его семью.
      — Разумеется. — Кендрик снова замолчал и уставился в темноту обшарпанного бара. — Она была славная, — нерешительно начал он. — Мы разговаривали. Она так много всего поняла. Я восхищался ею.
      — Эй, конгрессмен, договаривайте! — Свонн наклонился над пустым бокалом. — Думаете, это в первый раз?
      — Что?
      — Двое людей в трудной ситуации, мужчина и женщина; ни один из них не знает, доживет ли до следующего дня, до следующей недели. Значит, они сошлись, это естественно. Ну и что же?
      — Это чертовски оскорбительно, Фрэнк. Она ведь кое-что значила для меня.
      — Ладно, скажу прямо. Не думаю, что вы что-либо значите для нее. Она — профессионал, участвовала в нескольких тайных войнах в своем РБД.
      — Где-где? Фрэнк, будьте добры, говорите по-английски или, если хотите, по-арабски, но так, чтобы было понятно.
      — Район боевых действий.
      — Это название используется в газетах.
      — Не моя вина. Будь моя воля, я нейтрализовал бы всех ублюдков, которые пишут эти статьи.
      — Пожалуйста, не объясняйте, что значит слово «нейтрализовать».
      — Не буду. Я только рассказываю вам о той ситуации, в которой мы то и дело буксуем, будучи обессиленными или просто испуганными. Мы рады воспользоваться несколькими часами безопасного удовольствия, а потом сбрасываем их со счета как долгожданную премию. Поверите ли, мы даже читаем на эту тему лекции для засылаемых агентов.
      — Теперь я в это верю. Буду с вами откровенен, в то время мне приходило это в голову.
      — Хорошо. Сбросьте ее со счетов. Она работает строго в районе Средиземноморья, и у нее нет ничего общего со здешними местами. Кроме того, чтобы найти ее, вам пришлось бы лететь в Северную Африку.
      — Значит, все, что у меня есть, — человек по фамилии Кроуфорд в Лэнгли и начальник базы в Бахрейне.
      — Нет. У вас имеется блондин со среднеевропейским акцентом, который действует здесь, в Вашингтоне. Работает очень серьезно. Где-то он раздобыл информацию. Не у меня и не в «Огайо-4-0». Найдите его.
      Свонн дал Эвану номера своих телефонов — домашнего и прямого рабочего, а затем выбежал из темного обшарпанного бара так, словно ему не хватало воздуха. Кендрик заказал у толстой черной официантки с огненно-рыжими волосами ржаного виски и спросил, где находится телефон-автомат, если таковой здесь вообще имеется. Она показала.
      — Если два раза хлопнете по нижнему левому углу, получите назад свой четвертак, — подсказала женщина.
      — Если я это сделаю, отдам монету вам, идет? — откликнулся Эван.
      — Отдайте своему приятелю, — посоветовала она. — Эти противные сухари в костюмах никогда не оставляют чаевых — белые или черные, без разницы.
      Кендрик встал со своего места и осторожно направился к телефону. Настало время позвонить в офис. Нельзя дальше испытывать терпение миссис Энн Малкей О'Рейли. Озираясь по сторонам, он опустил в щель монету и набрал номер.
      — Приемная конгрессмена Кендрика...
      — Это я, Энни.
      — Господи, да где же вы? Сейчас больше пяти, а наш офис все еще напоминает сумасшедший дом!
      — Вот почему меня там нет.
      — Да, пока не забыла! — воскликнула миссис Малкей задыхаясь. — Некоторое время тому назад звонил Мэнни. Он был весьма выразителен, но говорил негромко — думаю, это означает, что он серьезен, как только может быть.
      — Что он сказал?
      — Чтобы вы не звонили ему в Колорадо.
      — Что-о?
      — Он велел передать вам: " аллеот массгхул", что бы это ни значило.
      — Вполне ясно, Энни. — В переводе с арабского это значит «линия занята», простой эвфемизм для обозначения того, что разговоры подслушиваются. Если Мэнни прав, любой, кто туда позвонит, может быть вычислен буквально за несколько секунд. — Помолчав, Эван добавил: — Не буду звонить в Колорадо.
      — Мэнни просил передать, что, когда все успокоится, он поедет в Меса-Верде, позвонит мне и даст номер телефона, по которому вы сможете его найти.
      — Я перезвоню вам.
      — Ну а теперь, мистер Супермен, правда ли то, о чем все говорят? Вы действительно совершили все это в Омане — или где там?
      — Лишь немного из того. Не сказали о многих людях, которых следовало упомянуть. Кто-то пытается выставить меня тем, чем я не являюсь. Как вы справляетесь?
      — С помощью обычных фраз: «Без комментариев» и «Нашего босса нет в городе», — ответила О'Рейли.
      — Хорошо. Рад слышать это.
      — Нет, конгрессмен, не хорошо, потому что с некоторыми вещами невозможно справиться обычным способом. Мы можем управлять этими психами, прессой и даже людьми, равными вам по положению, но не можем контролировать тысячу шестьсот.
      — Что, Белый дом?!
      — Звонил сам несносный начальник аппарата. Мы не можем сказать глашатаю президента «без комментариев».
      — Что он говорил?
      — Сообщил мне номер телефона, по которому вам нужно позвонить. Это его приватная линия. Дал мне понять, что данный номер известен менее чем десятку людей в Вашингтоне...
      — Интересно, а у президента он есть? — В словах Кендрика содержалась лишь доля шутки.
      — Утверждал, что есть; в сущности, сказал, что сам президент прямо приказал вам немедленно позвонить главе его аппарата.
      — Прямо что?!
      — Президент прямо приказал.
      — Может, кто-нибудь будет так любезен прочитать этим клоунам конституцию? Законодательная ветвь правительства не принимает прямые приказы, исходящие от исполнительной ветви власти, президентской или другой.
      — Согласна, он глупо выразился, — быстро продолжила Энни О'Рейли, — но, если вы дадите мне передать его слова до конца, то, возможно, будете более сговорчивы.
      — Продолжайте.
      — Он сказал, что они понимают, почему вы скрываетесь. Они незаметно подберут вас там, где вы скажете... А теперь могу я вам кое-что посоветовать, как ваш старший товарищ в этой психушке?
      — Пожалуйста.
      — Вы не можете все время находиться в бегах, Эван. Рано поздно вам придется объявиться, и лучше, если вы узнаете, что у них на уме, до того, как это сделаете. Нравится вам или нет, они за вас взялись. Почему не выяснить, что им известно? Это поможет избежать несчастья.
      — Диктуйте номер.

      Закрыв дверь в ванную комнату, Герберт Деннисон, глава аппарата Белого дома, достал бутылочку «Маалокса», которую постоянно держал в правом углу мраморной стойки, и сделал последовательно четыре глотка белой, похожей на мел жидкости, зная по опыту, что это быстро устранит приступ изжоги в верхней части груди. Много лет тому назад, в Нью-Йорке, когда такие приступы у него только начались, он был так напуган, что едва мог есть и спать, настолько боялся, что неожиданно умрет на улице от остановки сердца. И не сомневался, что это результат пережитого им ада в Корее. Его тогдашняя жена, первая из трех, переполошившись, была не в силах решить, куда его везти в первую очередь — в больницу или к страховому агенту для переделки полиса в сторону увеличения. В итоге без его ведома все-таки выбрала второй вариант, поэтому лишь спустя неделю Герберт лег в Корнеллский медицинский центр для подробного обследования.
      Услышав от врачей, что сердце у него как у молодого бычка, он испытал облегчение. Они объяснили, что его приступы вызваны повышенной кислотностью, проявляющейся время от времени, что, несомненно, связано с нервотрепкой и перенапряжением. С того дня в спальне, на работе, в машине и портфеле Герберт стал держать бутылочки с белой успокаивающей жидкостью. Напряжение было частью его жизни.
      Диагноз врачей оказался настолько правильным, что и спустя много лет он мог довольно точно (плюс-минус час-два) предсказать, когда у него начнется приступ изжоги. Во время пребывания Деннисона на Уолл-Стрит приступы неизменно наступали от бурных колебаний на рынке облигаций или когда он сражался со своими коллегами, которые постоянно пытались расстроить его планы достичь благосостояния и определенного положения. Все они — вонючие придурки, подумал Герберт. Модные мальчики из студенческих братств, члены элитных клубов, считавших ниже своего достоинства открыть для него их двери. Чья бы корова мычала! Сейчас те же самые клубы принимают жидов, ниггеров и даже латиносов! Все, что они умели, — это говорить, как «голубые» актеришки, и покупать одежду от Пола Стюарта или какого-нибудь француза-гомика. Ладно, плевать на них! Он их сломал! Благодаря своему инстинкту рыночного бойца Герберт тогда так припер их к стенке и столько сделал, что им пришлось-таки назначить его президентом той проклятой фирмы, иначе он ушел бы, унеся с собой миллионы. Деннисон сформировал корпорацию, которая стала самой жесткой, самой агрессивной фирмой на Уолл-Стрит. Он добился этого, избавившись от никчемных нытиков и от глупого института так называемых стажеров, проедавших деньги и отнимавших у всех время. У него было два принципа, ставших для всех священными. Первый гласил: побей прошлогодние показатели или уноси отсюда ноги. Второй звучал так же кратко: здесь ты ничему не научишься, сюда ты попадаешь уже ученым.
      Герберту Деннисону всегда было наплевать, любят его или нет. Он руководствовался идеей, что цель оправдывает любые средства. В Корее, например, быстро понял, что офицеры-хлюпики часто оказываются в гробах из-за послабления дисциплины и жесткой власти на поле сражения. Он отдавал себе отчет, что солдаты люто ненавидят его общеизвестную силу воли, поэтому никогда не терял бдительности, чтобы не быть разорванным на куски американской гранатой. Деннисон был убежден, что, как бы ни были велики потери, они оказались бы гораздо большими, командуй там какой-нибудь слюнтяй.
      Как эти плаксы с Уолл-Стрит: «Мы хотим построить доверие, Герб, преемственность...» или «Сегодняшний юнец завтра будет высокопоставленным чином в корпорации — преданным чиновником». Чушь это! Из доверия, преемственности и преданности выгоды не извлечешь. Ее получаешь, только если делаешь людям деньги. И Герберт доказал свою правоту, увеличив число клиентов до такой степени, что компьютеры чуть не взорвались; он воровал талантливых работников у других фирм, но, если вдруг убеждался, что зря за них заплатил, новички получали под зад коленом.
      Конечно, Герберт был крут, возможно, даже жесток — он часто слышал такие характеристики о себе от других и читал их в прессе, — из-за чего по пути растерял множество хороших людей, но главное — в целом оказался прав. Доказал это и на войне, и в гражданской жизни, а эти придурки всегда его кидали. Полковой командир в Корее обещал ему при увольнении звание полковника. И что же? Ничего подобного! В Нью-Йорке — Господи, там было еще хуже! — все говорили как о деле уже решенном, что его выберут в члены правления «Веллингтон мидлэнтик индэстриз», самого престижного совета в международном финансовом деле. И опять ничего подобного! В обоих случаях он был сбит на взлете представителями этих старинных школьно-студенческих братств. Вот почему в итоге Герберт забрал свои миллионы и послал их всех подальше.
      Тогда он опять оказался прав, потому что нашел человека который нуждался и в его деньгах, и в его больших талантах, — сенатора из Айдахо. Тот говорил звучным, страстным голосом о том, во что Деннисон пылко верил, и был политиком, умеющим, развлекая свою все растущую аудиторию, отдавать приказы.
      Человек из Айдахо был высок и привлекателен, с улыбкой, подобную которой не видели со времен Эйзенхауэра и Ширли Темпл; он сыпал анекдотами и поучениями, поддерживая старые ценности — силу, смелость, уверенность в себе и, что для Деннисона было превыше всего, свободу выбора. Тогда Герб перебрался в Вашингтон. С тем сенатором Деннисон заключил договор: на три года он бросает всю свою энергию и несколько миллионов — плюс еще несколько миллионов из многочисленных анонимных источников, от людей, разбогатевших с его помощью, — пока в их предвыборном фонде не скопится столько денег, что они смогли бы купить папство, выставляйся оно на торги.
      Герберт рыгнул: похожая на мел успокаивающая жидкость действовала, но недостаточно быстро, а ему нужно подготовиться к встрече с человеком, который буквально через несколько минут войдет в его кабинет. Он сделал еще два глотка и посмотрелся в зеркало. Редеющие волосы, зачесанные назад, не доставили ему радости, хотя четкий пробор слева и макушка вполне соответствовали имиджу человека серьезного, не пустозвона. Деннисону хотелось бы, чтобы его серо-зеленые глаза были побольше. Он открыл их широко, как мог, и все равно они остались слишком узкими. Небольшая складка под подбородком напомнила, что надо делать какие-то упражнения или есть меньше. Но ни одна из этих перспектив его не привлекала. И почему при всех бешеных деньгах, уплаченных им за костюмы, он не похож на тех рекламных красавцев из журналов, которые присылают ему английские портные? И все же вид у него достаточно внушительный, что подчеркивают и строгая осанка, и выдающийся подбородок — и в том и в другом Герберт совершенствовался годами.
      Он снова рыгнул и отпил еще глоток своего персонального эликсира. Проклятый Кендрик, сукин сын, выругался Деннисон про себя. На сей раз причиной его гнева и дискомфорта стал этот выскочка неизвестно откуда... Ну ладно, если быть честным перед самим собой, а уж с самим-то собой он всегда честен, выскочка не сам по себе, все дело в эффекте, который этот ублюдок произвел на Лэнгфорда Дженнингса, президента Соединенных Штатов. Вот дерьмо собачье! Что у Лэнгфорда на уме? (Мысленно Герб называл президента Лэнгфордом и от этого злился еще больше.) Эту дистанцию, на которой настаивала власть Белого дома, он ненавидел... После инаугурации, на одном из балов, устроенных по этому поводу, Дженнингс негромко обратился к главе своего аппарата, который три года обращался к нему просто по имени. Президент был в хорошем настроении, в его голосе слышалось шутливое самоуничижение: «Знаете, Герб, мне-то наплевать, но, думаю, моя должность — не я, а она вроде как бы требует, чтобы вы говорили мне „мистер президент“. Разве не так?» Проклятие! Так все и было!
      Что же у Дженнингса на уме? Президент небрежно согласился со всем, что Герб предложил относительно чудачества Кендрика, но его ответы были уж слишком небрежными, что граничило с равнодушием, и это беспокоило главу аппарата. Ласкающий слух голос Дженнингса звучал безразлично, но глаза вовсе не отражали отсутствия интереса. Лэнгфорд Дженнингс то и дело удивлял всю их чертову банду в Белом доме. Теперь Деннисон надеялся, что это не один из таких, часто неловких, случаев.
      Зазвонил телефон в ванной. От неожиданности глава президентского аппарата пролил «Маалокс» на свою куртку, сшитую на Севил-роу. Правой рукой он неуклюже схватил трубку телефона, висевшего на стене, одновременно левой открыл кран горячей воды и опустил под струю махровое полотенце. Затем принялся неистово тереть мокрой тканью по белым пятнам, радуясь, что они исчезают с темной материи.
      — Да?
      — Конгрессмен Кендрик подошел к восточному входу, сэр. Его сейчас детально обыскивают.
      — Его что?!
      — Проверяют, нет ли при нем оружия или взрывчатки...
      — О Господи! Я ведь не сказал, что это какой-то террорист! Он прибыл в правительственной машине в сопровождении двух агентов секретной службы!
      — Сэр, вы ведь выразили сильную степень опасения и неудовольствия...
      — Сейчас же поднимите его ко мне!
      — Возможно, ему понадобится одеться, сэр!
      — Черт!
      Через шесть минут секретарша ввела в кабинет взбешенного Эвана Кендрика. Вместо благодарности женщине его лицо выражало скорее нетерпение: «Убирайтесь-ка отсюда, дамочка, поскорее, этот человек — мой!» Сообразительная секретарша поспешила ретироваться, а глава аппарата подошел к конгрессмену с распростертыми объятиями, на которые Кендрик не обратил никакого внимания.
      — Я слышал о ваших здешних играх и забавах, Деннисон, — произнес он ледяным голосом, — но, позволив обыскать члена палаты представителей, который пришел сюда по вашему приглашению — мать твою! — вы зашли слишком далеко.
      — Неправильное толкование инструкций, конгрессмен! Боже мой, как вы могли подумать что-то другое?!
      — С вами все ясно! Многие мои коллеги нередко схватываются с вами. Гуляют ужасные истории, вроде той, что однажды вы ударили парламентария из Канзаса, который вроде бы вас оскорбил.
      — Это ложь! Он пренебрег процедурами Белого дома, за которые я несу ответственность. Может, я и дотронулся до него, главным образом чтобы поставить его на место, но это все. А он неправильно понял.
      — Не думаю. Я слышал, будто он назвал вас «никудышным начальником», и вы взорвались.
      — Искажение. Ну полное искажение. — Деннисон поморщился — кислотность давала о себе знать. — Послушайте, я приношу извинение за детальный обыск...
      — Не надо. Его не было. Снять куртку я согласился, полагая, что так принято, но, когда охранники велели также снять рубашку и брюки, вошли мои гораздо более умные провожатые.
      — Так какого же черта вы так кипятитесь?
      — Потому что вы предусматривали подобный вариант, а если и нет, то создали здесь такую атмосферу, в которой это стало возможным.
      — Я мог бы отклонить ваше обвинение, но не будем терять времени. Сейчас мы пойдем в Овальный кабинет, и, ради Христа, не сбивайте президента с толку всей этой проарабской чушью. Помните, он не знает о том, что произошло, а из попыток объяснить ему не выйдет ничего хорошего. Я все ему разъясню позднее.
      — Откуда я знаю, способны ли вы на это?
      — На что?
      — Вы слышали. Откуда я знаю, способны ли вы на это или что на вас можно положиться?
      — О чем вы говорите?
      — Думаю, вы разъясните ему все, что хотите, расскажете то, что желаете, чтобы он услышал.
      — Черт побери, да кто вы такой, чтобы разговаривать со мной подобным образом?
      — Я — тот, кто, возможно, богат так же, как и вы. А еще я тот, кто убирается из этого города. Уверен, Свонн уже сказал вам об этом. Так что в вашем политическом благословении не нуждаюсь — не принял бы его ни в коем случае. Знаете что, Деннисон? Я думаю, вы — настоящая крыса. Не симпатичная разновидность Микки Мауса, а подлинное животное. Уродливый, копающийся в отбросах длиннохвостый грызун, разносящий вшей. Это произошло из-за вашей неподотчетности.
      — А вы слов не жалеете, правда, конгрессмен?
      — Мне не нужно. Я ухожу.
      — Но президент-то не уходит! И мне он нужен сильным, убедительным. Дженнингс вводит нас в новую эпоху. Мы вот-вот снова возвысимся. Прикажем подонкам этого мира заткнуться или убираться!
      — Ваши выражения так же банальны, как и вы сами.
      — Да кто вы такой? Паршивый выпускник какого-нибудь университета из «Лиги Плюща», получивший степень по английскому языку? Да полно вам, конгрессмен! Мы жестко играем, вот в чем дело! В этой администрации шевелят кишками или уходят. Поняли?
      — Постараюсь запомнить.
      — Раз вы об этом заговорили, зарубите себе на носу: президент не любит разногласий. Все спокойно, понятно? Никаких вообще волнений. Все счастливы, ясно?
      — Вы повторяетесь, не так ли?
      — Я довожу все до конца, Кендрик. Это требуют правила жесткой игры.
      — Вы — убогая, подлая машина, вот кто вы такой.
      — Итак, мы не нравимся друг другу. Что же из того? Беда небольшая...
      — Это я понял, — согласился Эван.
      — Пойдемте.
      — Не так быстро, — твердо возразил Кендрик, отворачиваясь от Деннисона и подходя к окну так, словно кабинет был его собственным, а не человека президента. — Каков сценарий? Ведь так это называется, да?
      — Что вы имеете в виду?
      — Чего вы от меня хотите? — Кендрик посмотрел вниз, на газон перед Белым домом. — Если вы тот, кто здесь думает, зачем я тут.
      — Потому что игнорировать вас было бы непродуктивно.
      — Правда? — Кендрик снова повернулся и заглянул в глаза главы президентского аппарата. — Непродуктивно?
      — Вас надо наградить. Это достаточно ясно? Он не может сидеть на заднице и притворяться, что вы не существуете. Ведь так?
      — О понимаю! Скажем, во время одной из его занимательной, хотя и не сильно информативных пресс-конференций, идет речь обо мне, что сейчас неизбежно, а он не сможет точно припомнить, играю я за «Джетс» или за «Джайантс». Так, что ли?
      — Вы все правильно поняли. Пойдемте. Я буду направлять разговоры.
      — Имеете в виду, что будете руководить, не так ли?
      — Называйте как хотите, конгрессмен. Он величайший президент двадцатого века, и не забывайте этого. Мое дело — поддерживать статус-кво.
      — Но это дело не мое.
      — Черта с два не ваше! Это наше общее дело. Я был в сражении, молодой человек, и видел, как люди умирали за наши свободы, за наш способ жизни. Говорю вам, это святое дело! И нынешний президент возвращает ценности, за которые мы так дорого заплатили. Одной лишь своей силой воли, своим интеллектом, если угодно, он ведет нашу страну в правильном направлении! Он — самый лучший!
      — Но не обязательно самый способный, — перебил его Кендрик.
      — Ничего это не значит. Из Галилея мог получиться никудышный поп и еще худший император.
      — Полагаю, главную мысль вы ухватили.
      — Конечно. Теперь сценарий, то есть разъяснение. Все до боли просто и знакомо. Какой-то сукин сын допустил утечку той оманской истории. Вы хотите, чтобы о ней как можно скорее забыли.
      — Я хочу?
      Деннисон помедлил, рассматривая Эвана с неприкрытым отвращением.
      — Я исхожу непосредственно из того, что тупица Свонн рассказал председателю Объединенного комитета начальников штабов...
      — Почему Свонн тупица? Он не разглашал эту историю. Он пытался отделаться от человека, который приходил к нему.
      — Свонн допустил, чтобы это случилось. Надеюсь, увижу его повешенным. Он руководил операцией, но допускал, чтобы такое произошло.
      — Вы употребили неправильное прошедшее время. — Что?
      — Не важно. Только для того, чтобы убедиться, что сценарии у нас один и тот же, ответьте, почему я хочу, чтобы об этом как можно скорее забыли?
      — Из-за возможных ответных мер против ваших тамошних вшивых арабских друзей. Вот что вы сказали Свонну, а он доложил своему начальству. Хотите это изменить?
      — Нет, конечно нет, — негромко проговорил Кендрик. — Сценарий тот же самый.
      — Хорошо. Предполагается краткая церемония, в ходе которой президент поблагодарит вас от лица всей страны. Никаких вопросов, только несколько снимков, сделанных ограниченным кругом фотографов, а потом вы исчезнете. — Деннисон указал рукой на дверь, и они оба направились к выходу. — Знаете что, конгрессмен? — сказал глава президентского аппарата, взявшись за ручку двери. — Такое ваше разоблачение разрушило одну из лучших закулисных кампаний, которую только может пожелать любая администрация, — я имею в виду, в смысле связей с общественностью.
      — Закулисная кампания?
      — Ну да. Чем дольше мы хранили молчание, отклоняя вопросы под предлогом национальной безопасности, тем скорее люди полагали, что президент урегулировал оманское дело полностью самостоятельно.
      — Идея, конечно, принадлежала ему? — Эван улыбнулся не то чтобы зло, но как бы отдавая дань таланту, который не обязан одобрять.
      — Говорю вам, может, он не какой-нибудь Эйнштейн, но все же чертовски гениален. — Деннисон открыл дверь. Эван не двинулся с места.
      — Разрешите напомнить, что в Маскате были убиты одиннадцать мужчин и женщин. А двести оставшихся в живых всю дальнейшую жизнь будут мучить кошмары.
      — Это правда, — кивнул Деннисон. — Вот и он так говорит, да со слезами на глазах! Считает, что они настоящие американские герои, такие же храбрые, как те, кто сражались в Вердене, Омаха-Бич, Панмыньчжоне и Дананге. Президент действительно так сказал, конгрессмен, всерьез.
      — Сузив круг, чтобы сделать свое сообщение понятным, — согласился Кендрик. — Если кто-то и нес ответственность за спасение двухсот тридцати шести заложников, то, вне всякого сомнения, это был он.
      — Ну так что?
      — Ничего. Давайте покончим с этим.
      — Вы псих, конгрессмен. И правы, в этом городе вы — посторонний.

* * *

      Эван Кендрик однажды уже встречался с президентом Соединенных Штатов. Встреча длилась приблизительно пять, может быть, шесть секунд; это было во время приема в Белом доме для вновь избранных конгрессменов от партии президента. Бели верить Энн Малкей О'Рейли, присутствие на этом мероприятии было обязательным, она буквально угрожала взорвать офис, если Эван откажется туда пойти. Он часто говорил Энни: ему не то чтобы не нравится президент, а просто он не согласен со многими вещами, которые поддерживает Лэнгфорд Дженнингс, возможно даже с большинством из них. На вопрос миссис О'Рейли, почему же он все-таки баллотировался по списку кандидатов от партии президента, отвечал, что у его противника не было никаких шансов.
      Когда на том приеме Эван в ряду других приглашенных обменивался кратким рукопожатием с Лэнгфордом Дженнингсом, преобладающее его впечатление от президента было скорее отвлеченным, чем непосредственным, и все же не совсем лежало в области абстракции. Сама его должность ошеломляет. Если задуматься, один тот факт, что человеческому существу доверена такая устрашающая, глобальная власть, вызывает головокружение. Неточное указание по причине какой-нибудь ужасной ошибки в расчетах — может быть взорвана планета. И все же... все же... Невзирая на то, как Кендрик лично оценивал самого президента — не такой уж блестящий интеллект, склонность к сверхупрощению, терпимость к рьяным дуракам вроде Герба Деннисона, — он все же должен был признать: Лэнгфорд Дженнингс обладал поразительным имиджем. Это был образ вождя, по которому рядовые граждане республики отчаянно тосковали. Эван пытался мысленно проникнуть за тонкую, словно паутина, вуаль, которая укрывала президента от более пристального взгляда, и в конце концов пришел к заключению, что все дело во влиянии этого человека. То же самое можно было сказать о Нероне, Калигуле, обо всех безумцах, авторитарных папах и императорах, о самых отъявленных злодеях двадцатого века — Муссолини, Сталине, Гитлере. Однако Дженнингс не излучал зла, свойственного тем, другим. Наоборот, от него исходила здоровая и глубокая надежность. Кроме того, президент обладал счастливой наружностью — внушительной и привлекательной, а еще больше — внутренней убежденностью в правильности своих помыслов. Это был самый обаятельный, располагающий к себе людей человек, каких Кендрик когда-либо встречал.
      — Чертовски приятно встретиться с вами, Эван! Могу я вас так называть, мистер конгрессмен?
      — Конечно, мистер президент.
      Дженнингс обошел вокруг рабочего стола в Овальном кабинете. Во время рукопожатия он крепко сжал левой рукой левую руку Кендрика повыше локтя:
      — Я как раз закончил читать все эти секретные доклады о том, что вы сделали, и, должен вам сказать, горжусь...
      — В этом участвовали многие другие люди, сэр. Если бы не они, меня бы убили.
      — Понимаю. Садитесь, Эван, садитесь, ну садитесь же! — Президент вернулся к своему креслу, Герберт Деннисон остался стоять. — То, что вы совершили, Эван, попадет в учебники, по которым будут учиться многие поколения американской молодежи. Вы взяли хлыст в свои руки и заставили эту чертову штуку щелкать.
      — Не сам по себе, сэр. Существует длинный список людей, рисковавших жизнью, чтобы помочь мне. И некоторые из них действительно погибли. Если бы не они, я был бы мертв. Это по меньшей мере и дюжина оманцев, начиная с молодого султана, и подразделение израильских коммандос, которые нашли меня, когда мне оставалось жить буквально несколько часов. Ведь моя казнь была уже назначена...
      — Да, я слышал об этом, Эван, — перебил его Лэнгфорд Дженнингс, сочувственно кивая и хмуря брови. — Слышал также, что наши друзья в Израиле настаивают, чтобы не было ни намека на их участие в том деле, а наше разведывательное сообщество здесь, в Вашингтоне, не хочет подставлять свои кадры в районе Персидского залива.
      — Оманского залива, мистер президент.
      — Вы правы. — На лице Дженнингса появилась его знаменитая самоуничижающая ухмылка, которая очаровала американцев. — Не уверен, что могу отличить один от другого, но потренируюсь сегодня вечером. Как изобразили бы это мои штатные карикатуристы, жена не даст мне молока с печеньем, пока я не выучу все как следует.
      — Это географически сложный регион, сэр, для человека, незнакомого с ним.
      — Ну да ладно, думаю, как-нибудь с ним справлюсь с помощью карты для средней школы.
      — Я совершенно не имел в виду...
      — Все в порядке, Эван, это моя вина. Время от времени я допускаю промахи. Сейчас главный вопрос — что нам делать с вами, учитывая при этом ограничения, наложенные на нас ради сохранения жизни агентов и субагентов, которые работают на нашу страну в одном из взрывоопасных регионов земного шара?
      — Я бы сказал, что эти ограничения обязывают хранить молчание, соблюдать секретность...
      — Поздновато, Эван, — перебил Дженнингс. — Отговорки под предлогом национальной безопасности могут действовать только до определенного момента. С некоторого времени вы возбуждаете слишком много любопытства. Дело может принять весьма щекотливый и... опасный оборот.
      — И еще, — решительно вмешался Герберт Деннисон. — Как я уже говорил вам, конгрессмен, президент не может все просто игнорировать. Это было бы неблагородно и непатриотично. Сейчас я предлагаю, и президент согласен со мной, сделать серию фотоснимков здесь, в Овальном кабинете, — на одних вас поздравляет глава Белого дома, на других вы ведете с ним якобы конфиденциальный разговор. Это будет выглядеть в духе наведения того тумана, который требуют наши контртеррористические службы. Страна поймет, а вы не раскроете этим арабским подонкам ни одного тактического секрета.
      — Без многих арабов я бы далеко не ушел, о чем вы чертовски хорошо знаете. — Кендрик жестко и сурово посмотрел на главу президентского аппарата.
      — О, мы знаем это, Эван. — Дженнингса, очевидно, развлекала эта сцена. — Уж я-то, по крайней мере, знаю. Между прочим, Герб, сегодня после обеда мне звонил Сэм Уинтерс, и, по-моему, у него отличнейшая идея, которая не идет вразрез ни с одним из наших понятий о безопасности и, само собой, может их объяснить.
      — Самуил Уинтерс — не обязательно друг, — воспротивился Деннисон. — Он неоднократно отказывался нас поддержать перед членами конгресса...
      — Тогда он был не согласен с нами. Но делает ли это его врагом? Черт, если да, то надо сразу посылать морских пехотинцев в кабинет министров. Ладно вам, Герб, сколько я себя помню, Сэм Уинтерс был советником президентов от обеих партий. Надо быть полным дураком, чтобы не прислушиваться к его мнению.
      — Ему следовало обращаться через меня.
      — Видите, Эван? — Президент озорно улыбнулся, наклонив голову. — Я могу играть в песочнице, но мне нельзя выбирать себе друзей.
      — Едва ли я...
      — Вы именно это имели в виду. Герб, и со мной все в порядке. Вы здесь всем распоряжаетесь, о чем постоянно мне напоминаете, и с этим тоже все в порядке.
      — И что же предложил мистер Уинтерс, то есть профессор Уинтерс? — спросил Деннисон, с сарказмом произнеся ученый титул.
      — Ладно, Герб, он действительно профессор, а не средний, заурядный учитель, так? Я имею в виду, что, если бы он захотел, то, полагаю, мог бы купить парочку славных университетов. Разумеется, университет, выпустивший меня, обошелся бы ему в сумму, которой он и не заметил бы.
      — Так что у него за идея? — озабоченно допытывался глава президентского аппарата.
      — Чтобы я наградил моего друга Эвана медалью Свободы.  — Президент обернулся к Кендрику. — Это штатский эквивалент медали Чести конгресса.
      — Я это знаю, сэр. Но не заслуживаю такой награды и не хочу ее.
      — Ну, Сэм кое-что мне разъяснил, и, думаю, он прав. Начнем с того, что вы все же заслуживаете награды, хотите вы того или нет. Я буду выглядеть жалким ублюдком, если не награжу вас. А уж этого, ребята, я не допущу. Ясно, Герб?
      — Да, мистер президент. — Деннисон с трудом сдерживал гнев. — Однако вам следует знать: хотя оппозиции для перевыборов конгрессмена Кендрика нет, сам он намерен в ближайшее время оставить свой пост. Сосредоточивать на нем внимание больше нет смысла, поскольку у него есть собственные возражения.
      — Смысл-то, Герб, заключается в том, что я никогда не буду дешевым ублюдком, — повторил Лэнгфорд. — Кстати, Эван выглядит так, что вполне мог бы быть моим младшим братом. И мы можем воспользоваться этим сходством. К этому факту мое внимание привлек Сэм Уинтерс. Он назвал его имиджем удачливой американской семьи. Неплохо сказано, а?
      — Без этого вполне можно обойтись, мистер президент. — Деннисон был подавлен. Судя по его хриплому голосу, у него больше не было сил нажимать. — Страхи конгрессмена обоснованны. Он полагает, что возможны ответные меры против его друзей в арабском мире.
      Президент откинулся на спинку кресла, безучастно глядя на главу своего аппарата.
      — Это меня не убеждает. Мир опасен, и мы только сделаем его еще опаснее, подчиняясь такой умозрительной чепухе. Я объясню стране — с позиции силы, силы, а не страха, — что не допущу полного раскрытия деталей оманской операции по причинам контртеррористической стратегии. В этой части вы абсолютно правы. Герб. Но Сэм Уинтерс сказал мне это первым. И еще раз: я не желаю выглядеть дешевым ублюдком. Иначе я — просто не я. Понятно, Герб?
      — Да, сэр.
      — Эван! — На лице Дженнингса снова появилась обаятельная улыбка. — Вы — человек того типа, который мне нравится. А то, что вы сделали — я прочитал об этом, — просто потрясающе! И президент не поскупится! Между прочим, Сэм Уинтерс посоветовал мне сказать, что мы с вами работали сообща. Какого черта, Эван, ведь мои люди работали с вами, и это истинная правда.
      — Мистер президент...
      — Запланируйте это, слышите. Герб? Я заглянул в мой календарь, если это вас не обидит. Следующий вторник, десять утра. Таким образом мы станем главной вечерней новостью на всех телестанциях, а вечер вторника — хороший вечер.
      — Но, мистер президент... — взволнованно повторил Деннисон.
      — И еще, Герб, я хочу оркестр морской пехоты. В Голубой комнате. Черт меня побери, если я буду дешевым ублюдком! Это буду просто не я!

* * *

      Разъяренный Герберт Деннисон шел в свой кабинет в сопровождении Кендрика, чтобы выполнить президентский приказ: разработать детали церемонии награждения в Голубой комнате в следующий вторник. С оркестром морской пехоты. Гнев главы президентского аппарата был настолько силен, что он молчал, стиснув зубы.
      — Я и вправду раздражаю вас, да, Герби? — поинтересовался Эван, отметив бычью поступь Деннисона.
      — Вы меня раздражаете, и меня зовут не Герби.
      — Ну, не знаю. Там, у президента, вы выглядели как Герби. Он вас сразил, да?
      — Временами президент склонен слушать не тех людей.
      Кендрик смотрел на главу аппарата президента, пока они шагали по широкому коридору. Деннисон игнорировал робкие приветствия многочисленных сотрудников Белого дома, попадавшихся им навстречу; некоторые из них изумленно глазели на Кендрика, очевидно узнав его.
      — Не понимаю, — сказал Эван. — Побоку нашу взаимную неприязнь, но в чем ваша проблема? Это ведь меня, а не вас пихают туда, где я не хочу находиться. Чего вы скулите?
      — Потому что вы, черт возьми, слишком много болтаете. Я видел вас в программе Фоксли, и потом ту маленькую демонстрацию, которую вы учинили у себя в офисе на следующее утро. Вы непродуктивны.
      — Вам нравится это слово, не так ли?
      — Есть много других слов, которые я могу использовать.
      — Уверен в этом. Тогда у меня, возможно, есть для вас сюрприз.
      — Как, еще один? Что же это, черт возьми, такое?
      — Подождите, пока мы придем к вам в кабинет.
      Деннисон приказал своей секретарше не соединять его ни с кем, кроме абонентов приоритетной «красной линии». Секретарша поспешно кивнула в знак подтверждения, но испуганно добавила:
      — Для вас оставлено более дюжины сообщений, сэр. Почти все просят срочно перезвонить.
      — По приоритетной «красной линии»? Женщина покачала головой.
      — А что я вам только что сказал? — С этими учтивыми словами глава президентского аппарата втолкнул конгрессмена в свой кабинет и с шумом захлопнул дверь. — Ну, и какой у вас сюрприз?
      — Знаете, Герби, на самом деле я должен дать вам один совет. — Кендрик небрежно подошел к тому же окну, где стоял прежде, затем повернулся и посмотрел на Деннисона: — Можете грубить своим помощникам как хотите, пока они будут это терпеть, но никогда больше не хватайте члена палаты представителей и не вталкивайте его в кабинет, как если бы вы собирались его выпороть.
      — Да не толкал я вас!
      — Я понял это таким образом, и это все, что имеет значение. У вас тяжелая рука, Герби. Уверен, мой выдающийся коллега из Канзаса чувствовал то же самое, когда посадил вас на задницу.
      Неожиданно Герберт Деннисон сделал паузу, потом негромко рассмеялся. В его затянувшемся хихиканье не слышалось ни злости, ни враждебности; скорее, оно отражало облегчение. Он распустил узел галстука и небрежно сел в кожаное кресло перед письменным столом.
      — Господи, хотел бы я быть на десять — двадцать лет моложе, Кендрик, тогда я с удовольствием отхлестал бы вас по заднице. Но в шестьдесят три понимаешь, что осторожность — лучшая сторона доблести или чего бы там ни было. Мне все равно, если меня снова собьют с ног, хотя сейчас намного труднее подниматься.
      — Тогда не напрашивайтесь, не провоцируйте этого. Вы держитесь очень вызывающе.
      — Садитесь, конгрессмен, да поближе, к моему столу. Ну давайте, садитесь же! Эван сел.
      — Ну и как? Чувствуете покалывание в позвоночнике, прилив крови к голове?
      — Ничего такого не чувствую. Это место для работы.
      — Да ну, думаю, мы разные люди. Понимаете, внизу сидит самый могущественный человек на земле, и он полагается на меня, а я, сказать по правде, тоже не гений. Я только заставляю бегать этот глупый выводок. Смазываю механизмы, чтобы колесики вращались. Однако в масле, которым Я пользуюсь, много едкости — прямо как во мне. Но это — единственная смазка, которая у меня есть, и она действует.
      — Наверное, в этом есть какая-то цель? — заметил Кендрик.
      — Разумеется, есть. Видите ли, с тех пор, как я здесь, то есть с тех пор, как мы здесь, все мне кланяются, как китайские болванчики, льстят напропалую и широко улыбаются — а в их глазах написано, что они предпочли бы пустить мне пулю в лоб. Только через такое я уже проходил, меня это не волнует. Но тут появляетесь вы и велите мне убираться к чертовой матери. Подобные заявления, знаете ли, освежают. С этим можно иметь дело. Мне действительно нравится то, что я вам не симпатичен, а вы не симпатичны мне. Имеет ли это какой-либо смысл?
      — В извращенном виде. Но тогда вы — извращенец.
      — Почему? Потому что я предпочитаю говорить прямо, а не ходить вокруг да около? Бессмысленные словоизлияния и подхалимаж — только пустая трата времени. Если бы я мог избавиться и от того, и от другого, мы бы все работали в десять раз лучше, чем сейчас.
      — Вы когда-нибудь давали кому-нибудь об этом знать?
      — Пытался, конгрессмен, помоги мне Бог, еще как пытался! И знаете что? Никто мне не верит.
      — А вы на их месте поверили бы?
      — Наверное, нет. И может, если бы они поверили, глупый выводок превратился бы в зарегистрированный дурдом. Подумайте об этом, Кендрик. Моя извращенность не так-то проста.
      — Тут я ничего не могу сказать, но наш разговор многое для меня упрощает.
      — Упрощает? А, тот сюрприз, что вы собираетесь мне выложить?
      — Хорошо, — согласился Эван. — Понимаете, до определенного момента я сделаю то, что вы от меня хотите, — за плату. Вот моя сделка с дьяволом.
      — Вы мне льстите.
      — Даже не собирался. Я тоже не склонен к подхалимажу, потому что это — пустая трата моего времени. Говоря вашими словами, я «непродуктивен», потому что наделал много шума, выступив против ряда вещей, вызывающих у меня возмущение. А вас, когда вы это услышали, погладило против шерсти. Пока что я прав?
      — Правы до последнего гроша, парень. Можете выглядеть как угодно, но, на мой взгляд, вас многое роднит с увешанными бусами длинноволосыми протестующими засранцами.
      — И вы опасаетесь, что, если мне предоставят трибуну, может стать еще хуже, и ваши абрикосовые деревья побьет морозом? Я снова прав?
      — Правее некуда. Не хочу, чтобы кто-то или что-то перебило голос президента, его рассуждения. Он вывел нас из «голубого» участка, мы оседлали сильный и теплый ветер со Скалистых гор и чувствуем себя хорошо.
      — Не буду стремиться понять вас.
      — Возможно, и не смогли бы...
      — Но по сути вы хотите от меня двух вещей, — быстро продолжил Эван. — Первое: чтобы я говорил как можно меньше и вообще, ничего такого, что ставит под сомнение мудрость, исходящую из вашего глупого курятника. Я близок к истине?
      — Ближе некуда.
      — И второе: вы хотите, чтобы я исчез, и исчез быстро. Ну как?
      — Заслужили медное кольцо.
      — Ладно, я все это выполню — до определенного момента. После этой маленькой церемонии в следующий вторник, которой никто из нас не хочет, но мы уступаем президенту, в мой офис потоком хлынут запросы из средств массовой информации. Газеты, радио, телевидение, еженедельники — словом, вся братия. Я — новость, а они хотят продавать свой товар...
      — Вы не говорите ничего такого, чего бы я не знал или что бы мне не нравилось, — перебил его Деннисон.
      — Я всем откажу, — решительно заявил Кендрик. — Не соглашусь ни на какие интервью. Не выскажусь ни по одному вопросу и исчезну так быстро, как только смогу.
      — Расцеловал бы вас прямо сейчас, если бы не кое-что непродуктивное в ваших словах, например «до определенного момента». Это еще что такое?
      — Это значит, что в палате представителей, если мне дадут слово, я выскажу мои соображения как смогу беспристрастно. Но то в палате. Спустившись с холма, я становлюсь недоступен для комментариев.
      — Большинство пиаровцев мы держим не на холме, а внизу, — задумчиво проговорил глава аппарата президента. — То что снимают камеры на спутниках, не попадает в «Дейли ньюс» и «Даллас». При данных обстоятельствах, благодаря этому вкрадчивому сукину сыну, Сэму Уинтерсу, ваше предложение столь неотразимо, что мне интересно, какова же цена. Предполагаю, вы ее уже определили для себя?
      — Я хочу знать, кто настучал на меня. Через кого — так очень, ну очень профессионально — произошла утечка.
      — Думаете, я не хочу узнать? — Деннисон резко подался вперед. — Да я бы этих ублюдков торпедами потопил в пятидесяти милях от Нью-Порт-Ньюса!
      — Тогда помогите мне это выяснить. Вот моя цена. Соглашайтесь, или я повторю программу Фоксли по всей стране и назову вас и вашу компанию в точности тем, чем вы, по моему мнению, являетесь, — стадом неуклюжих неандертальцев, столкнувшихся со сложным миром, который не в состоянии понять.
      — А вы-то кто, знаток хренов?
      — Я только знаю, что вы — не знаток. Я наблюдаю за вами, слушаю и вижу, как вы отсекаете многих, которые могли бы вам помочь, потому что в их натурах тот или иной изгиб не согласуется с вашим изначально заданным образцом. Сегодня я кое-что понял из того, что увидел и услышал. Президент Соединенных Штатов беседовал с Самуилом Уинтерсом, человеком, к которому вы относитесь неодобрительно. Когда вы объяснили, почему он вам не нравится, а Лэнгфорд отказался вас поддержать, он сказал одну вещь, которая меня просто потрясла. Заявил, что, если Сэм Уинтерс не согласен с той или иной политикой, это еще не делает его врагом.
      — Президент часто не понимает, кто его враги. Он быстро распознает идеологических союзников и привязывается к ним, порой надолго, но нередко бывает слишком великодушен для того, чтобы выявить тех, кто разъедает его же собственные принципы.
      — По-моему, это самый слабый и самый нахальный довод из всех, которые я когда-либо слышал, Герби. От чего вы защищаете вашего хозяина? От других мнений?
      — Вернемся к вашему большому сюрпризу, конгрессмен. Эта тема мне больше нравится.
      — Уверен, что это так.
      — Что вы знаете такого, чего не знаем мы? Это может помочь нам выяснить, кто допустил утечку оманской истории.
      — Главным образом то, что мне сообщил Фрэнк Свонн. Как глава подразделения «Огайо-4-0» он обеспечивал связь между министром обороны, госсекретарем и председателем Объединенного комитета начальников штабов; все они знали обо мне. Фрэнк велел их вычеркнуть из списка возможных подозреваемых в утечке информации, однако...
      — Это очевидно, — перебил его Деннисон. — У них яйца всмятку текут по физиономиям. Не могут ответить на самые простые вопросы, поэтому выглядят просто идиотами. Но между прочим, они далеко не идиоты и работают достаточно давно — знают, что такое максимальная засекреченность и почему она применяется в данном случае. Кто еще?
      — Не считая вас — честно говоря, ваше имя я вычеркиваю только потому, что нахожу мое раскрытие для вас абсолютно «непродуктивным», — остаются еще трое.
      — Кто же?
      — Первый — Лестер Кроуфорд из Центрального разведывательного управления; второй — начальник базы в Бахрейне, Джеймс Грэйсон; третья — женщина, Адриенна Рашад, особый агент, действующий за пределами Каира.
      — Что насчет них?
      — Свонн говорит, они единственные люди, которые знали, кто я такой, когда меня доставили в Маскат.
      — Ну, они-то наши кадры, — многозначительно произнес Деннисон. — А как насчет ваших друзей там?
      — Не могу сказать, что это невозможно, и все-таки вряд ли. Не считая молодого султана, я общался с несколькими людьми, настолько отдаленными от каких-либо контактов с Вашингтоном, что о них я подумал бы в самую последнюю очередь, если вообще их стоит принимать во внимание. Ахмат, с которым я знаком очень давно, не сделал бы этого по многим причинам, начиная со своего положения и кончая связью с нашим правительством. Я звонил четверым, откликнулся только один, за что и был убит — вне всякого сомнения, с согласия остальных. Они боялись за свои шкуры. Не хотели иметь со мной ничего общего, даже знать о моем пребывании в Омане. Чтобы понять это, надо там пожить. У очень многих синдром террориста, к их горлу и к горлам всех членов их семей приставлены кинжалы. Уже были случаи мести — убитый сын, изнасилованная и изуродованная дочь, — потому что двоюродные братья или дядья требовали действий против палестинцев. Не верю, что кто-то из этих людей произнес бы мое имя даже перед глухой собакой.
      — Господи Боже, в каком же мире живут эти проклятые арабы?
      — В мире, где подавляющее большинство пытается выжить и создать условия для себя и своих детей. А мы не помогли им, фанатичный вы мерзавец.
      Деннисон задрал голову и нахмурился:
      — Может, я и заслужил ваш выстрел, конгрессмен, мне придется подумать об этом. Не так давно было модно не любить евреев, не доверять им, а сейчас все изменилось: в схеме наших антипатий их место заняли арабы. Может, все это и чепуха, кто знает? Но сейчас самое важное, кто извлек вас на свет Божий из-под покровов секретности. По-вашему, это кто-то из наших рядов?
      — Должно быть, так. К Свонну обратился — как выяснилось, обманным путем — какой-то блондин с европейским акцентом, располагающий обо мне подробнейшими сведениями. Такая информация могла к нему поступить только из правительственных источников, возможно, из моей биографии, подготовленной для конгресса. Он пытался связать меня с оманской ситуацией, Свонн решительно это отверг, заявив, что сам лично отклонил мою кандидатуру. Однако у Фрэнка сложилось впечатление, что ему не удалось убедить этого человека.
      — Мы знаем о шпионе-блондине, — вставил Деннисон. — Только не можем его найти.
      — Но этот тип копал и отыскал кого-то еще, кто умышленно или неумышленно подтвердил то, за чем он охотился. Если вычеркнуть вас, а также госсекретаря, министра обороны и начальника комитетов начальников штабов, остаются Кроуфорд, Грэйсон и эта Рашад.
      — Первых двоих тоже вычеркните, — твердо произнес глава президентского аппарата. — Сегодня рано утром я поджаривал на решетке Кроуфорда — прямо здесь, в этом кабинете. Он готов был согласиться на сайгонскую рулетку только из-за предположения о такой возможности. Что касается Грэйсона, пять часов назад я звонил ему в Бахрейн. Его чуть кондрашка не хватила, когда он услышал, что мы рассматриваем его как возможный источник утечки. Прочитал мне нотацию, как самому тупому ученику в квартале, которого следует бросить в одиночку за то, что я позвонил ему по обычной линии. Как и Кроуфорд, Грэйсон — старый профессионал. Ни тот, ни другой не стали бы из-за вас ставить под удар дело всей своей жизни, и ни одного из них нельзя обманом заставить это сделать.
      Кендрик наклонился вперед, локтями оперся о стол. Он смотрел на противоположную стену кабинета; в голове его проносился поток противоречивых мыслей. Калейла, урожденная Адриенна Рашад, спасла тогда ему жизнь, но не сделала ли это только для того, чтобы продать его? Она — также близкий друг Ахмата, которого может дискредитировать связь с ней. Эван уже достаточно навредил молодому султану, чтобы добавить еще разведчика-перевертыша. А еще Калейла поняла его, когда он нуждался в понимании; была добра, когда он нуждался в доброте. Если ее обманным путем заставили разоблачить его, и он выставит ее несостоятельность, она кончена для работы, в которую пылко верит... Но, если она разоблачила его по каким-то своим собственным причинам, тогда это предательство. На чьей стороне правда? Кто она — жертва обмана или лгунья? Как бы там ни было, ему надо выяснить это для себя, чтобы перед ним не маячил призрак официального расследования. Сверх того, ему надо знать, с кем она контактировала или кто контактировал с ней. Ибо лишь этот кто-то может ответить, почему он выставил напоказ Эвана из Омана. Он должен его узнать!
      — Женщина, — согласился Деннисон, кивая. — Я насажу ее на вращающийся вертел над самым жарким адским огнем!
      — Нет, не насадите, — возразил Кендрик. — Вы и близко к ней не подойдете, пока я не подам вам знака, если вообще подам. И сделаем еще шаг вперед. Никто не должен знать, что вы привезете ее сюда, — под прикрытием, так, я думаю, это называется. Абсолютно никто, ни один человек. Это понятно?
      — Да кто вы, черт побери, такой...
      — С этим мы уже разобрались, Герби. Помните, следующий вторник в Голубой комнате? С оркестром морской пехоты и всеми этими репортерами и телекамерами? У меня будет огромная-преогромная трибуна, на которую я смогу залезть, если захочу, и кое-что рассказать. Поверьте, вы окажетесь среди первых мишеней — осел избитый и все такое.
      — Вот проклятие! Можно мне, как человеку шантажируемому, набраться смелости и спросить, почему эта шпионка пользуется предпочтением?
      — Конечно. — Эван пристально посмотрел на главу президентского аппарата. — Эта женщина спасла мне жизнь, и вы ей жизнь не поломаете, сообщив ее агентам, что она взята под прицел вашего хорошо разрекламированного белодомовского дробовика. Вы уже достаточно натворили таких дел.
      — Ладно, ладно! Но давайте проясним одну вещь. Если разболтала она, вы передаете ее мне.
      — Будет зависеть...
      — От чего же, во имя Господа?
      — От того, как и почему.
      — Снова загадки, конгрессмен?
      — Не для меня. — Эван внезапно встал. — Вытащите меня отсюда, Деннисон. И еще, так как я не могу поехать домой, ни в Вирджинию, ни даже в Колорадо, без того, чтобы меня не завалило, может ли кто-нибудь из этого курятника снять для меня домик или коттедж за городом на другое имя? Заплачу за месяц или за сколько понадобится. Мне нужны всего несколько дней, чтобы во всем разобраться до возвращения в офис.
      — Об этом уже позаботились, — вдруг сообщил глава президентского аппарата. — На самом деле это идея Дженнингса — спрятать вас на конец недели в один из стерильных домов в Мэриленде.
      — Что еще за стерильный дом? Пожалуйста, говорите на языке, который я понимаю.
      — Объясню так. Вы — гость президента Соединенных Штатов в месте, которое невозможно найти, то есть зарезервированном нами для людей, которых мы хотим спрятать. Это совпало с моим обдуманным мнением, что Лэнгфорду Дженнингсу следует сделать первые публичные заявления о вас. Вас здесь видели, и пресса об этом дознается. Сие так же точно, как то, то у кроликов рождаются крольчата.
      — Вы автор сценария. Так что мы говорим, то есть что вы говорите, поскольку я в изоляции?
      — Все просто. Обеспечивается ваша безопасность. Это первейшая забота президента после того, как он обсудил с экспертами меры контртеррористической деятельности. Не волнуйтесь, наши писаки выдумают что-нибудь такое, от чего женщины будут рыдать, а у мужчин возникнет желание выйти и пройтись парадным маршем. А поскольку Дженнингсу в таких случаях принадлежит последнее слово, он, вероятно, создаст какой-нибудь избитый образ могучего рыцаря «Круглого стола», который заботится о храбром юном брате, выполнившим общую для них опасную миссию. Вот проклятие!
      — И если предположение об ответных мерах хоть сколько-нибудь правдиво, это сделает меня мишенью, — добавил Кендрик.
      — Было бы чудесно, — отозвался Деннисон.
      — Позвоните мне, когда решите насчет этой Рашад.

* * *

      Эван сидел на кожаном стуле с высокой спинкой в рабочем кабинете впечатляющего стерильного дома на восточном побережье Мэриленда, в городке под названием Синуид-Холтоу, в залитом прожекторами парке с ружьями на изготовку стража охраняла каждую пядь территории.
      Кендрик выключил телевизор. Только что он в третий раз просмотрел запись внезапно созванной пресс-конференции президента Лэнгфорда Дженнингса, касающейся конгрессмена Эвана Кендрика из Колорадо. Пресс-конференция оказалась еще более возмутительной, чем предусматривал Деннисон, поскольку была переполнена выворачивающими душу паузами, сопровождаемыми постоянными, хорошо отрепетированными ухмылками, которые так очевидно передавали скрытую гордость и взрыв чувств. Президент опять говорил общие слова и ничего конкретного, за исключением одного: «До тех пор, пока не будут предприняты все надлежащие меры безопасности, я попросил конгрессмена Кендрика, человека, которым мы все так гордимся, побыть в защищенном уединенном месте. Вместе с тем настоящим я строжайше предупреждаю. Если где-либо трусливые террористы попытаются совершить покушение на моего хорошего друга, близкого соратника, человека, на которого я смотрю как на своего младшего брата, вся мощь Соединенных Штатов — на земле, на воде и в воздухе — обрушится на определенные анклавы тех, кто несет за это ответственность». Определенные? О Боже!
      Зазвонил телефон. Эван огляделся, пытаясь выяснить местонахождение аппарата. Тот стоял на письменном столе на другом конце комнаты. Кендрик спустил ноги на пол и подошел к поразительно назойливому прибору:
      — Да?
      — Она летит военным самолетом вместе со старшим атташе посольства в Каире. Ее внесли в список как секретаря-помощницу, имя которой не представляет важности. Расчетное время прибытия — семь утра по-нашему. Самое позднее к десяти будет в Мэриленде.
      — Что она знает?
      — Ничего.
      — Но вы же должны были ей что-то сказать, — настаивал Кендрик.
      — Сказали, что есть новые срочные инструкции от начальства, которые могут быть переданы только лично и здесь.
      — И она купилась на эту чушь?
      — У нее не было выбора. Ее забрали на квартире в Каире, и с тех пор она все время находится под стражей — с целью защиты. Паршивой тебе ночи, ублюдок!
      — Спасибо, Герби. — Эван повесил трубку. Он испытывал одновременно облегчение и страх перед завтрашней очной ставкой с женщиной, которую знал под именем Калейла и с которой занимался любовью в неистовстве страха, изнеможения. Импульсивность и безрассудство, приведшие к этому, должны быть забыты. Ему необходимо установить, встречается он вновь с врагом или другом. Но по крайней мере, следующие двенадцать — пятнадцать часов расписаны. Настало время позвонить Энн О'Рейли и через нее связаться с Мэнни. Не имеет значения, где сейчас Кендрик находится, он — официальный гость президента Соединенных Штатов.

      Эммануил Вайнграсс сидел за красной пластмассовой перегородкой кафе вместе с его коренастым и усатым владельцем Гонсалесом Гонсалесом. Предыдущие два часа выдались у него напряженными, чем-то напоминающими те безумные дни в Париже, когда он работал на Моссад. Теперешняя ситуация и близко не была так мелодраматична, а его противники, естественно, не представляли для него никакой смертельной опасности, но все же ему, пожилому человеку, пришлось перебираться из одного места в другое так, чтобы его не увидели и не остановили. В Париже Вайнграссу нужно было пройти от Сакре-Кёр до бульвара Мадлен сквозь строй разведчиков-террористов, оставшись незамеченным. А здесь, в Колорадо, — добраться от дома Эвана до городка Меса-Верде так, чтобы его исчезновения не заметили сиделки. К счастью, в это время все были более всего заняты событиями, происходящими снаружи.
      — Как тебе это удалось? — поинтересовался Гонсалес, наливая Вайнграссу стакан виски.
      — Одна из потребностей цивилизованного человека — уединение, Джи-Джи. Я прихватил камеру Эвана и пошел в туалет, а там вылез в окно. Как заправский фотограф, понимаешь ли, смешался с толпой тех, кто делал снимки, а затем сел в такси и приехал сюда.
      — Эти таксисты сейчас делают бабки! — заметил Гонсалес Гонсалес.
      — Воры они, вот кто! Сажусь я в машину, и первое, что слышу от этого мошенника: «До аэропорта сто долларов, мистер». Тогда я снял шляпу и говорю: «Государственную комиссию по такси безусловно заинтересуют новые расценки в Верде». Он повернулся: «О, это вы, мистер Вайнграсс? Я всего лишь пошутил, мистер Вайнграсс». Ну, я ему и велел: «Бери две сотни и вези меня к Джи-Джи».
      Мужчины громко рассмеялись. В это время резко и отрывисто зазвонил телефон-автомат, висящий на стене за перегородкой. Гонсалес положил ладонь на руку Мэнни повыше кисти и сказал:
      — Пусть Гарсия снимет трубку.
      — Почему? Ты же говорил, что мой мальчик звонил уже дважды?
      — Гарсия знает, что ответить. Я ему объяснил.
      — Мне-то скажи!
      — Он даст конгрессмену номер телефона в моей конторе и велит туда перезвонить через две минуты.
      — Джи-Джи, ты что это, черт побери, затеял?
      — Через пару минут после того, как ты вошел, сюда явился какой-то гринго, которого я не знаю.
      — Ну и что? У тебя здесь бывает много людей, которых ты не знаешь.
      — Он — чужак, Мэнни. При нем нет ни плаща, ни шляпы, ни камеры, но все равно он чужак. В костюме, с жилеткой. Вайнграсс начал оглядываться.
      — Не надо! — схватил его за руку Гонсалес. — Этот рыжий не сводит с нас глаз. У него на уме — ты.
      — И что же нам делать?
      — Сиди и жди. Когда я скажу, встанешь.
      Официант Гарсия повесил трубку, кашлянул, подошел к рыжему незнакомцу в темном костюме и, нагнувшись к нему, что-то сказал. Посетитель холодно уставился на неожиданного посыльного, а официант пожал плечами и вернулся к стойке. Тогда рыжий мужчина тихо, не привлекая к себе внимания, положил на столик деньги, встал и вышел через ближайшую дверь.
      — Давай! — прошептал Гонсалес Гонсалес, вставая и подавая Мэнни знак последовать его примеру.
      Десять секунд спустя они вошли в неприбранную контору владельца кафе. Указав на стул за письменным столом, видавшим лучшие дни десятки лет назад, Джи-Джи произнес:
      — Конгрессмен перезвонит примерно через минуту.
      — Ты уверен, что это был Кендрик? — спросил Вайнграсс.
      — Кашель Гарсии сообщил мне об этом.
      — А что он сказал тому типу за столиком?
      — Что он решил, будто сообщение, переданное по телефону, предназначено ему, так как ни один другой клиент по описанию не подходит.
      — Какое сообщение?
      — Достаточно простое, amigo. Что ему важно связаться с его людьми снаружи.
      — Даже так?
      — Он ведь вышел, правда? Это уже о многом говорит.
      — О чем же?
      — Ну, во-первых, что у него действительно есть люди, с которыми он может связаться. Во-вторых, или эти люди находятся поблизости, или он может с ними пообщаться посредством других средств коммуникации, например телефона в автомобиле. В-третьих, этот тип не пришел сюда в своем смешном костюме, чтобы выпить пива «Текс-Мекс», от которого практически давился, как ты давишься от моего превосходного игристого вина. И в-четвертых, вне всякого сомнения, он федерал.
      — Правительство? — изумился Мэнни. — Разумеется, мне лично никогда не приходилось участвовать в историях с нелегальными иммигрантами, пересекающими границы моей любимой страны на юге, но рассказы о них доходят даже до таких невинных овечек, как я... Мы знаем, чего ждать, друг мой. Comprende, hermano?
      — Я всегда говорил, — Вайнграсс сел за стол, — отыщи самые классные из отпетых притонов в городе и сможешь узнать о его жизни больше, чем во всей парижской канализации.
      — Париж, Франция значат для тебя очень много, правда, Мэнни?
      — Это исчезает, amigo. Не знаю почему, но исчезает. Здесь что-то происходит с моим мальчиком, а я не могу этого понять. Но это важно.
      — Он тоже для тебя много значит, да?
      — Он ведь мой сын. — Зазвонил телефон, Вайнграсс рывком схватил трубку и поднес ее к уху.
      В это время Гонсалес вышел из комнаты.

* * *

      — Эй, болван, это ты?
      — Как ты туда попал, Мэнни? — спросил Кендрик из стерильного дома на восточном побережье Мэриленда. — Под прикрытием Моссад?
      — Гораздо эффективнее, — ответил старый архитектор из Бронкса. — Здесь нет этих дипломированных бухгалтеров, считающих шекели над яичным ликером. Ну, а теперь тебе слово. Что, черт подери, случилось?
      — Не знаю, клянусь, не знаю! — И Эван во всех подробностях рассказал о событиях последних дней, начиная с поразительной новости Сабри Хассана, когда он плавал в бассейне, о том, что его пребывание в Омане разоблачено. Затем поведал, как укрылся в дешевом мотеле в Вирджинии, об очной ставке с Фрэнком Свонном из Госдепартамента, о прибытии под эскортом в Белый дом, о нелицеприятной встрече с главой президентского аппарата и, наконец, как был представлен президенту Соединенных Штатов, который пошел еще дальше в стремлении все испортить, запланировав на следующий вторник церемонию награждения в Голубой комнате, да еще с оркестром морской пехоты. Затем сообщил, что женщина по имени Калейла, спасшая ему жизнь в Бахрейне, на самом деле сотрудник Центрального разведывательного управления и сейчас ее везут к нему для допроса.
      — Судя по тому, что ты мне говорил, она не имеет ничего общего с твоим разоблачением.
      — Почему?
      — Потому что ты ей поверил, когда она представилась арабкой, исполненной стыда. Помнишь, ты мне это рассказывал? Болван, иногда я знаю тебя лучше, чем ты сам себя. В таких вещах тебя не так-то просто одурачить. Поэтому-то у тебя так хорошо и шли дела в группе, Кендрик... Твое разоблачение заставило бы эту женщину стыдиться еще больше и еще сильнее воспламенило бы тот безумный мир, в котором она живет.
      — Только она одна осталась, Мэнни. Другие не сделали бы этого, не смогли бы.
      — Значит, за другими есть еще другие.
      — Кто, Бога ради? Они единственные знали, что я там был.
      — Ты только что сказал, что Свонн сообщил тебе про какого-то блондина с иностранным акцентом, который вычислил, что ты был в Маскате. А он-то где раздобыл информацию?
      — Никто не может найти его, даже Белый дом.
      — Возможно, я знаю людей, которые все-таки смогут его найти, — прервал его Вайнграсс.
      — Нет, нет, Мэнни, — забеспокоился Кендрик. — Это не Париж, и израильские лимиты давно исчерпаны. Я слишком много должен этим израильтянам, хотя хотелось бы, чтобы ты когда-нибудь объяснил мне их интерес к одному заложнику в посольстве.
      — Мне никогда не рассказывали, — отозвался Вайнграсс. — Я знал, что был определенный план, который разрабатывало подразделение, и пришел к выводу, что они собираются достать кого-то изнутри, но они не обсуждали этого при мне. Те люди умеют держать язык за зубами... Что ты собираешься предпринять дальше?
      — Завтра утром встреча с этой Рашад. Я тебе говорил.
      — А потом?
      — Ты не смотрел телевизор?
      — Я у Джи-Джи. Он признает только видеозаписи, помнишь? У него есть запись одной игры восемьдесят второго года, но большинство посетителей бара, когда он ее ставит, считают, что она проходит сегодня. Что по телевизору?
      — Президент. Объявил, что я нахожусь под защитой в уединенном месте.
      — По мне, звучит похоже на тюрьму.
      — В своем роде так и есть, но тюрьма сносная, и начальник предоставил мне привилегии.
      — Дашь мне номер своего телефона?
      — Я его не знаю. На аппарате ничего не написано, только пустая полоска бумаги, но я буду держать тебя в курсе. Позвоню, если что-нибудь предприму. За этой линией никто не следит, и не имеет значения, если бы даже следили.
      — Ладно, теперь позволь спросить тебя кое о чем. Упоминал ли ты кому-нибудь обо мне?
      — Боже всемогущий, конечно нет. Возможно, ты есть в секретных материалах по Оману, и я действительно сказал, что, помимо меня, много других людей заслуживают похвалы, но я никогда не называл твоего имени. А что?
      — За мной следят.
      — Что-о?
      — Небольшая проблема, которая мне не нравится. Джи-Джи считает, что этот клоун у меня на хвосте — один федерал и с ним другие.
      — Может, Деннисон извлек тебя из секретных материалов и назначил тебе охрану?
      — От чего? Даже в Париже я был надежно прикрыт. Если бы это было не так, я был бы мертв уже три года назад. И почему ты считаешь, что я фигурирую в каких-то материалах? Вне подразделения никто не знал моего имени, и ни одно — слышишь, ни одно из наших имен не упоминалось на той конференции, когда мы все уехали. Наконец, болван, если меня охраняют, неплохо бы было дать мне об этом знать. Потому что я могу просто снести кому-то башку, не ведая, что тот меня охраняет.
      — Как обычно, в твоей бочке невероятностей может оказаться ложка логики. Я проверю.
      — Сделай это. Может, мне немного осталось, но все-таки не хочется, чтобы мою жизнь оборвала пуля в голову — кто бы ее ни пустил. Позвони мне завтра, потому что сейчас мне чадо возвращаться на ведьминский шабаш — до того, как они доложат о моем отъезде главному полицейскому колдуну.
      — Передавай привет Джи-Джи, — добавил Эван. — И скажи, что, когда я вернусь, ему придется бросить его бизнес по импорту. И поблагодари его, Мэнни. — Кендрик повесил трубку, продолжая держать ее в руке. Потом снова снял трубку и набрал "О".
      — Коммутатор, — как-то неуверенно произнес женский голос после гораздо большего числа гудков, чем это казалось бы нормальным.
      — Не знаю почему, — начал Эван, — но думаю, вы — не обычная телефонистка телефонной компании «Белл».
      — Прошу прощения?..
      — Не важно, мисс. Моя фамилия Кендрик, и мне необходимо как можно скорее связаться с мистером Гербертом Деннисоном, главой президентского аппарата, — это срочно. Прошу, сделайте все от вас зависящее, найдите его и попросите перезвонить мне в течение следующих пяти минут. Если это невозможно, мне придется позвонить мужу моей секретарши, лейтенанту вашингтонской полиции, и сказать ему, что меня держат в заключении, в месте, которое я наверняка смогу точно опознать.
      — Сэр, прошу вас!
      — По-моему, я говорю разумно и вполне ясно, — перебил ее Эван. — Мистер Деннисон должен связаться со мной в течение следующих пяти минут, и время уже пошло. Спасибо, девушка, хорошего вам дня.
      Кендрик снова повесил трубку, но теперь убрал руку с аппарата и подошел к стенному бару, в котором стояли ведерко со льдом и разнообразные бутылки дорогих сортов виски. Он налил себе напиток, посмотрел на часы и прошел к широкому окну, выходящему в освещенный парк позади дома. Его внимание привлекла крокетная площадка, вокруг которой стояла белая кованая садовая мебель, и куда меньше позабавил вид морского пехотинца, выряженного в не подходящую ему невоенную форму прислуги поместья. Он вышагивал по садовой дорожке вдоль каменной стены с выглядевшей очень по-военному и нацеленной вперед винтовкой. Мэнни прав: он в тюрьме.
      Через несколько секунд зазвонил телефон, и конгрессмен от Колорадо снова поднял трубку:
      — Здравствуйте, Герби, как дела?
      — Как у меня дела, сукин сын? Сплошная нервотрепка, вот как у меня дела. Весь взмок. Чего вы хотите?
      — Хочу знать, почему следят за Вайнграссом. Хочу знать, почему его имя вообще где-то всплыло, и вам лучше дать мне этому чертовски хорошее объяснение.
      — Полегче, неблагодарный! — Голос главы президентского аппарата был отрывистым и грубым. — Что еще за Вайнграсс? Что-то, выпущенное Манишевичем?
      — Эммануил Вайнграсс, архитектор с международным именем. Он мой близкий друг, живет у меня дома в Колорадо и по причинам, которые я не намерен излагать, его прерывание там крайне конфиденциально. Где и кому вы передали его имя?
      — Я не могу передавать то, о чем никогда не слышал, псих.
      — Вы ведь не обманываете меня, Герби, нет? Потому что, если обманываете, я могу сделать следующие несколько недель весьма для вас затруднительными.
      — Если бы я считал, что ложь сбросит вас с моих плеч, то непременно прибегнул бы к ней, но я не могу лгать о каком-то Вайнграссе, поскольку не знаю, кто он такой. Так что помогите мне.
      — Вы ведь читали расшифровки отчетов по Оману, так?
      — Один файл, похороненный в архиве. Конечно, я его читал.
      — фамилия Вайнграсс там нигде не фигурирует?
      — Нет. Я запомнил бы, если бы она там была. Забавная фамилия.
      — Не для Вайнграсса. — Эван сделал паузу, но недолгую, чтобы Деннисон не успел его перебить. — Мог ли кто-то из ЦРУ, АНБ или других таких учреждений поместить моего гостя под надзор, не сообщив об этом вам?
      — Да ни в коем случае! — вскричал сюзерен Белого дома. — Там, где дело касается вас и тех проблем, которые вы на нас возложили, никто не двинется с места ни на шаг без того, чтобы я об этом не знал!
      — Последний вопрос. Говорится ли что-нибудь в оманском файле о человеке, который возвращался со мной из Бахрейна?
      Настала очередь Деннисона сделать паузу.
      — Вполне понятно, конгрессмен.
      — Если вы считаете, что вам и вашему хозяину я приношу несчастье, не пытайтесь спекулировать на архитекторе. Оставьте его в покое.
      — Оставлю, — согласился глава президентского аппарата. — При такой фамилии, как Вайнграсс, напрашивается ассоциация, которая меня пугает. Например, Моссад.
      — Ладно. Сейчас просто отвечайте на мои вопросы. Что было в том файле о полете из Бахрейна в Эндрюс?
      — На борту были вы и старый араб, одетый по-западному, который долгое время работал на Консульскую службу; его везли для медицинского обследования. По имени Али-Как-Его-Там. Госдеп провел его через таможню, и он исчез. Честно, Кендрик. Никто в этом правительстве понятия не имеет о мистере Вайнграссе.
      — Спасибо, Герб.
      — Спасибо за то, что назвали меня Гербом. Еще что-нибудь я могу сделать?
      Эван посмотрел на широкое окно, затем на освещенный прожекторами парк и морского пехотинца.
      — Хочу оказать вам любезность, сказав «нет», — проговорил он негромко. — По крайней мере, сейчас. Но вы можете кое-что для меня прояснить. Ведь в этом телефоне установлено подслушивающее устройство, так?
      — Не такое, как обычно. Там маленький черный ящик, наподобие тех, что в самолетах. Он снимается уполномоченным персоналом, и при обработке записей используются строжайшие меры безопасности.
      — Вы можете приостановить прослушивание, скажем, минут на тридцать, пока я кое-кому позвоню? Поверьте, это в ваших же интересах.
      — Допустим... Конечно, линия перегружена: наши люди часто пользуются ею, когда бывают в этих домах. Дайте мне пять минут и звоните в Москву, если хотите.
      — Пять минут.
      — Могу я теперь вернуться к моей нервотрепке?
      — Глотните чего-нибудь успокаивающего. — Кендрик повесил трубку и достал бумажник. Затем просунул указательный палец под обложку колорадского водительского удостоверения, вытащил клочок бумаги, на котором были написаны два номера приватных телефонов Франка Свонна, и посмотрел на часы. Он подождет десять минут и позвонит в надежде, что замдиректора Консульской службы окажется по одному из этих телефонов.
      И точно. Свонн ответил по номеру квартиры. После кратких приветствий Эван объяснил, где, по его мнению, он находится.
      — Ну и как «защищенное уединенное место»? — Голос Свонна звучал устало. — Я бывал в нескольких таких местах, когда мы допрашивали предателей. Надеюсь, вы получили усадьбу с конюшнями, по меньшей мере, и двумя бассейнами, один из которых, естественно, крытый. Все они одинаковые. По-моему, правительство покупает их в качестве политической компенсации у богатеев, которым надоели их большие дома и которые хотят получить новые бесплатно. Надеюсь, нас подслушивают. У меня больше нет бассейна.
      — Здесь есть крокетная площадка...
      — Времени мало. Что вы можете мне сказать? Я хоть немного стал ближе к тому, чтобы сорваться с крючка?
      — Возможно. По крайней мере, я попытался частично отвести от вас гнев... Фрэнк; я должен вас спросить, и мы оба можем говорить совершенно свободно, называть любые фамилии. Прослушка сейчас отключена.
      — Кто это вам сказал?
      — Деннисон.
      — И вы что, поверили? Кстати, мне же будет легче, если эту расшифровку дадут ему.
      — Я ему верю, потому что Деннисон догадывается, о чем я собираюсь говорить, а он хочет, чтобы между нашим с вами разговором и администрацией пролегла пара тысяч миль. Сказал, что линия «перегружена».
      — Он прав. Боится, что какой-нибудь крикун услышит ваши слова. Так о чем речь?
      — Мэнни Вайнграсс, и через него связь с Моссад...
      — Говорю вам, это невозможно, — перебил его заместитель начальника отдела. — Ладно, мы ведь и в самом деле на перегруженной линии. Продолжайте.
      — Деннисон сказал, что в оманском файле есть список пассажиров самолета, вылетевших из Бахрейна на базу ВВС Эндрюс в то последнее утро. Там указаны я и старый араб, одетый по-западному, который работал на Консульскую службу...
      — И которого доставили в Штаты для медицинского обследования, — продолжил Свонн. — За долгие годы бесценного сотрудничества наши секретные службы сделали для Али Саади и его семьи хотя бы это.
      — Уверены, что формулировка такая?
      — Кто может знать лучше? Это написал я.
      — Как, вы? Значит, вы знали, что это Вайнграсс?
      — Это было нетрудно. Ваши указания, переданные Грэйсоном, были до чертиков ясными. Вы требовали — требовали, понятно? — чтобы некий человек без имени сопровождал вас в том самолете в Штаты...
      — Я прикрывал его от Моссад.
      — Очевидно, и я тоже. Видите ли, ввезти кого-то таким образом в страну — против правил (я уж не говорю о законе), если только этот человек не значится в наших списках. Значит, я занес его в списки под вымышленным именем.
      — Но как вы догадались, что это Мэнни?
      — Это было проще простого. Я побеседовал с начальником Королевской стражи Бахрейна, которому было поручено тайно сопровождать вас. Достаточно было бы, возможно, простого описания внешности, но, когда он сказал мне, что старикашка лягнул одного из охранников в колено, потому что тот подтолкнул вас во время посадки в машину, едущую в аэропорт, я понял — это Вайнграсс. Как говорится, его репутация всегда идет впереди него.
      — Я признателен вам за то, что вы сделали, — негромко произнес Кендрик. — И от его имени, и от себя.
      — Единственный способ отблагодарить вас, который я смог придумать.
      — Значит, можно заключить, что в разведывательном сообществе Вашингтона никто не знает о том, что Вайнграсс был задействован в Омане.
      — Абсолютно. Забудьте о нем, его не существует. Просто не числится здесь среди живых.
      — Деннисон даже не знал, кто он такой...
      — Конечно нет.
      — За ним следят, Фрэнк. Там, в Колорадо, он под чьим-то надзором.
      — Не под нашим.

* * *

      В 895 футах к северу от стерильного дома, на берегу Чесапикского залива располагалось поместье доктора Самуила Уинтерса, уважаемого историка, на протяжении более сорока лет друга и советника президентов Соединенных Штатов. В молодые годы этот чрезвычайно состоятельный ученый слыл выдающимся спортсменом. Полки его кабинета были забиты трофеями, полученными в соревнованиях по поло, лыжам и парусному спорту, — свидетельствами былого мастерства. Сейчас стареющему педагогу осталась лишь одна, более пассивная игра, которая была маленькой слабостью многих поколений семьи Уинтерс и зародилась на лужайке перед их особняком в Ойстер-Бэй еще в начале двадцатых годов. Этой игрой был крокет. И когда какой-либо член семьи приобретал новую недвижимость, в числе первых обсуждался вопрос о лужайке, размеры которой должны были соответствовать требованиям Национальной крокетной ассоциации, принятым в 1882 году, — 40 на 75 футов. Поэтому одной из достопримечательностей, привлекающих внимание гостей в поместье доктора Уинтерса, являлась крокетная площадка справа от огромного дома на берегу Чесапика. Ее очарование подкреплялось белой кованой мебелью, стоящей вокруг, чтобы можно было посидеть, обдумывая следующие шаги, или выпить.
      Эта крокетная площадка была абсолютно идентична той, что находилась в парке стерильного дома. Однако тут не было простого совпадения, потому что вся земля, на которой стояли оба особняка, принадлежала Самуилу Уинтерсу. Пять лет назад — со времени тихого воскрешения «Инвер Брасс» — доктор Уинтерс без всякого шума пожертвовал свое южное владение правительству Соединенных Штатов для использования его в качестве «надежного» или «стерильного» дома. Чтобы не привлекать внимания любопытных и предотвратить зондирование потенциальных врагов Соединенных Штатов, сделка не афишировалась. В соответствии с актами о праве Собственности, хранящимися в ратуше Синуид-Холлоу, дом с примыкающим парком все еще принадлежал Самуилу и Марте Дженнифер Уинтерс (последняя скончалась). За это владение бухгалтеры семьи ежегодно платили чрезмерно высокий береговой налог, тайно возмещаемый благородным правительством. Если кто-то — друг или недруг — любопытствовал, что происходит в столь аристократическом владении, такому человеку неизменно сообщали, что жизнь там бьет ключом, постоянно приезжают машины, доставляется провизия, осуществляется забота о великих и почти великих мужах мира, науки и промышленности, отражающих разносторонние интересы Самуила Уинтерса. Бригада крепких молодых парней содержит дом и сад в безупречном порядке, а также исполняет обязанности прислуги, заботясь о нуждах непрекращающегося потока гостей. Все говорило, о том, что поместье представляет собой многоцелевой загородный «мозговой центр» мультимиллионера — слишком открытый для того, чтобы быть чем-то другим.
      Для поддержания целостности этого образа все счета посылались бухгалтерам Самуила Уинтерса, которые их сразу же оплачивали. Затем копии платежек попадали к личному адвокату историка, который в свою очередь поставлял их в Госдепартамент для тайного покрытия расходов. Простая, выгодная для обеих сторон сделка — такая же простая и такая же выгодная, как и подсказка, сделанная доктором Уинтерсом президенту Лэнгфорду Дженнингсу, что конгрессмену Эвану Кендрику будет полезно провести несколько дней вдали от средств массовой информации, в «надежном доме» к югу от его поместья, потому что в это время там никого не будет. Президент с признательностью согласился и заботу об этом возложил на Герба Деннисона.
      Милош Варак снял наушники и выключил электронную консоль на столе. Затем повернул стул влево, щелкнул выключателем на ближней к нему стене и сразу же услышал тихое жужжание механизмов, складывающих на крыше спутниковую антенну направленного действия. Наконец встал и бесцельно обошел вокруг сложного оборудования, установленного в звуконепроницаемой комнате в подвале дома Уинтерса. Милош встревожился. То, что он услышал во время перехвата телефонного разговора из стерильного дома, ему было непонятно.
      Как недвусмысленно подтвердил Свонн из Госдепартамента, в разведывательном сообществе Вашингтона никто не знал об Эммануиле Вайнграссе. Не ведали, что Вайнграсс — это тот «старый араб», который прилетел из Бахрейна вместе с Эваном Кендриком. По словам Свонна, тайное вызволение Вайнграсса из Омана и не менее тайная доставка его в Соединенные Штаты с использованием маскировки и «крыши» — это его благодарность Кендрику за то, что он сделал в Омане. Человек и «крыша» в бюрократическом смысле исчезли. Фактически Вайнграсс не существовал. Свонн жульничал также из-за связи Вайнграсса с Моссад, и этот обязательный обман был вполне одобрен Кендриком. Конгрессмен пошел на крайние меры, чтобы скрыть факт присутствия своего пожилого друга и его имя. Милош знал, что старика поместили в больницу под именем Манфреда Вейнстейна; он лежал в палате в частном крыле с собственным отдельным входом, а после выписки его на частном самолете доставили в Колорадо — в Меса-Верде.
      Все было шито-крыто. Фамилия Вайнграсс нигде не фигурировала. В те месяцы, пока вспыльчивый архитектор поправлялся, он лишь изредка покидал дом и никогда не появлялся в тех местах, где конгрессмена знали. «Вот дьявол!» — подумал Варак. Кроме узкого круга близких Кендрику людей, то есть исключая буквально всех, кроме надежной секретарши, ее мужа, четы арабов в Вирджинии и трех хорошо оплачиваемых сиделок, чьи щедрые зарплаты подразумевали полную конфиденциальность, Вайнграсса просто не существовало ни для кого!
      Варак вернулся к столу с панелью управления, выключил кнопку «Запись», перемотал пленку назад и нашел место, которое хотел прослушать еще раз.
      — Значит, можно заключить, что никто в разведывательных кругах Вашингтона не знает, что Вайнграсс был задействован в Омане?
      — Абсолютно. Забудьте о нем, его не существует. Просто не числится здесь среди живых.
      — Деннисон даже не знал, кто он такой...
      — Конечно нет.
      — За ним следят, Фрэнк. Там, в Колорадо, он под чьим-то надзором.
      — Не под нашим.
      «Не под нашим»... Под чьим же?
      Вот что волновало Варака. Единственными людьми, знавшими о существовании Эммануила Вайнграсса, людьми, которым сказали, как много этот старик значит для Эвана Кендрика, были пятеро членов «Инвер Брасс». Мог ли один из них?..
      Милош не хотел больше гадать. Сейчас это для него было слишком мучительно.

* * *

      Адриенна Рашад внезапно проснулась от резкой болтанки и посмотрела вдоль прохода тускло освещенного салона военного самолета — явно не первый класс. Атташе из посольства в Каире, судя по всему, был выведен из состояния душевного равновесия, а точнее, испуган. Впрочем, он, видимо, привык путешествовать таким видом транспорта, потому что не забыл взять с собой успокаивающее, а именно большую, оплетенную кожей флягу, которую теперь буквально выхватил из своего кейса. Он прикладывался к ней, пока вдруг не осознал, что его «груз» смотрит на него. Тогда с глуповатым выражением лица протянул ей флягу. Адриенна покачала головой и сказала, перекрикивая шум реактивных двигателей:
      — Всего лишь воздушные ямы!
      — Эй, друзья! — раздался голос пилота по радио. — Прошу прощения за неудобства, но, боюсь, такая погода сохранится еще минут тридцать. Нам нужно придерживаться нашего коридора — подальше от коммерческих трасс. Вы летите в дружественных небесах, приятели. Держитесь крепче!
      Атташе сделал еще один глоток из фляги, на этот раз более затяжной, чем прежде. Адриенна отвернулась; сидящая в ней арабка стремилась не видеть страха мужчины, но, вспомнив о своем макияже западной женщины, подумала, что, как опытный военный летчик, она должна утешить попутчика. Синтез выиграл спор. Адриенна успокоительно улыбнулась атташе и вернулась к своим мыслям, ранее прерванным сном.
      Почему ей так безапелляционно приказали прилететь в Вашингтон? Если эти новые инструкции настолько деликатны, что их нельзя передать обычным способом, почему тогда не позвонил Митчелл Пейтон и не намекнул, в чем дело? Не похоже на «дядю Митча» — допустить какое-либо вмешательство в ее работу, ни слова не сказав ей об этом. Даже в прошлом году, во время беспорядков в Омане, когда он прислал ей с дипкурьером запечатанные инструкции, в которых без объяснения причин приказал сотрудничать с Консульской службой Госдепартамента, сразу же и позвонил, опасаясь, как бы ее это ни оскорбило. Она и сотрудничала, хотя поначалу инструкции ее действительно задели. Но вот теперь, как гром среди ясного неба, приказано прилететь в Штаты — без каких-либо объяснений, без единого слова от Митчелла Пейтона.
      Конгрессмен Эван Кендрик. За последние восемнадцать часов его имя прокатилось по миру, словно раскат грома. Легко себе представить испуганные лица людей, связанных с этим американцем. Наверное, глядят на небо и мечтают сбежать в укрытие от приближающейся бури, чтобы спасти свою жизнь. Вероятно, будут мстить тем, кто помогал этому влезшему не в свое дело человеку с Запада. Интересно, кто допустил утечку этой истории? Нет, «утечка» слишком безобидное слово. Кто взорвал эту тайну? Каирские газеты взахлеб расписывали ее, и сразу же стало ясно, что на Среднем Востоке одни считают Эвана Кендрика святым праведником, а другие — ужасным грешником. Так что в зависимости от точки зрения его даже в пределах одной страны ждет либо канонизация, либо мучительная смерть. Но почему такое случилось? Мог ли сам Кендрик это сделать? Неужели ранимый человек и невероятный политик, рисковавший жизнью, чтобы отомстить за ужасное преступление, через год смирения и самоотречения решил устремиться за политической наградой? Если да, значит, он не тот человек, которого она так недолго и вместе с тем так близко знала четырнадцать месяцев назад. С оговорками, но без сожаления Адриенна вспоминала. Они занимались любовью неправдоподобно, неистово. Может, при тех обстоятельствах это было неизбежно, но теперь те мимолетные мгновения великолепного покоя надо забыть. Если ее вызвали в Вашингтон из-за внезапно ставшего честолюбивым конгрессмена, то тех мгновений просто вообще никогда и не было.

      Кендрик стоял у окон, выходящих на широкую дугообразную подъездную аллею перед стерильным домом. Прошло уже больше часа с тех пор, как ему позвонил Деннисон и сообщил, что самолет из Каира приземлился, Рашад посадили в ожидающую ее правительственную машину, и она уже на пути в Синуид-Холлоу в сопровождении эскорта. Глава президентского аппарата довел до сведения Эвана, что сотрудница ЦРУ выразила резкое недовольство тем, что ей не позволили сделать телефонный звонок с базы военно-воздушных сил Эндрюс.
      — Закатила скандал и отказалась садиться в машину, — пожаловался он. — Заявила, что ни слова не слышала от своего непосредственного начальника, а потому военно-воздушные силы могут идти месить песок. Вот стерва проклятая! Я ехал на работу, мне позвонили в лимузин. Знаете, что она мне сказала? Мне! «Да кто вы, черт побери, такой?» Вот так и выпалила! Потом, чтобы сильнее разбередить рану, отвернулась от трубки и громко кого-то спросила: «Что еще за Деннисон?»
      — Это все та скромная, незаметная жизнь, которую, вы ведете, Герб. Кто-нибудь ей объяснил?
      — Эти ублюдки рассмеялись! Тогда я сообщил ей, что она подчиняется приказам президента и либо садится в нашу машину, либо рискует провести пять лет в Ливенуорте.
      — Это мужская тюрьма.
      — Да знаю! Хм! Она будет на месте через час или около того. Помните, если все разболтала она, ее получаю я.
      — Возможно.
      — У меня будет приказ президента!
      — А я зачитаю его в вечерних новостях. С примечаниями.
      — Черт!
      Кендрик уже собрался отойти от окна, чтобы выпить еще чашку кофе, когда увидел, что в начале подъездной аллеи показалась машина невзрачного серого цвета. Она промчалась по аллее и остановилась перед каменным порогом. Из левой задней дверцы быстро вылез майор военно-воздушных сил, стремительно обошел машину и открыл ближнюю к тротуару дверцу, чтобы выпустить пассажирку.
      Щурясь от яркого солнечного света, из машины вышла женщина, которую Эван знал под именем Калейлы, взволнованная и неуверенная. Она была без шляпки, темные волосы спадали ей на плечи. На Адриенне Калейле были белый жакет и зеленые брюки, на ногах — туфли на низком каблуке. Справа, под мышкой, она сжимала большую белую сумку. Как только Кендрик ее увидел, на него нахлынули воспоминания о том вечере в Бахрейне. Вспомнил шок, который испытал, когда Калейла появилась в дверях причудливой королевской спальни — ее позабавило, что он поспешил укрыться под простыней. Вспомнил и то, как, несмотря на панику, замешательство и боль, а возможно, и в дополнение к этим чувствам, был поражен холодной прелестью ее резко очерченного лица европейско-арабского типа, ослепительным блеском ума, светящимся в глазах.
      Все-таки он прав, это — поразительная женщина. Даже сейчас, направляясь к массивной двери стерильного дома, № ей предстояло встретиться с неизвестностью, она держалась прямо, почти вызывающе. Кендрик бесстрастно наблюдал за ней. Он не ощущал памятной теплоты, только холодное, напряженное любопытство. В тот вечер в Бахрейне Калейла лгала ему. Ложь была в том, о чем она говорила, и в том, про что умолчала. Интересно, подумал Эван, будет ли лгать снова?
      Майор ВВС открыл перед Адриенной Рашад дверь огромной гостиной. Она вошла и застыла, уставившись на Эвана. Ее глаза не излучали удивления — в них светился только тот же холодный блеск ума.
      — Я пойду, — сказал офицер ВВС.
      — Благодарю вас, майор. — Дверь закрылась, и Кендрик шагнул вперед. — Здравствуй, Калейла. Калейла, ведь так?
      — Как скажете, — спокойно произнесла она.
      — Но ведь тебя зовут не Калейла, верно? Адриенна — Адриенна Рашад.
      — Как скажете, — повторила она.
      — Немного чересчур, не находишь?
      — Все это очень глупо, конгрессмен. Вы вызвали меня сюда, чтобы я дала вам еще одну хвалебную характеристику? Если да, то я не сделаю этого.
      — Характеристику? Вот уж чего я хотел бы в последнюю очередь.
      — Хорошо, рада за вас. Уверена, представитель от Колорадо получит любую поддержку, которая ему нужна. Значит, здесь все-таки нет нужды в человеке, жизнь которого, как и жизни очень многих его коллег, зависит от анонимности? Не нужно делать шаг вперед и вносить вклад в дело вашего восхваления? Произносить здравицы в вашу честь?
      — Вы так считаете? Думаете, я жажду восхваления и здравиц?
      — А что прикажете думать? Что вы увезли меня от моей работы, раскрыли перед посольством и ВВС, возможно, разрушили мою «крышу», которую я создавала в течение нескольких лет, только потому, что были со мной близки? Это произошло однажды, но, уверяю вас, больше не повторится.
      — Эй, погодите, прекрасная дама, — возразил Эван. — Ради Христа, не будем ворошить прошлое. Тогда я не знал, где нахожусь, что случилось или что еще произойдет. Я был испуган до смерти и понимал, что мне предстоит совершить такое, о чем раньше и подумать не мог.
      — А еще вы были измучены, — добавила Адриенна Рашад. — И я тоже. Бывает.
      — Свонн так и говорил...
      — Подонок.
      — Нет, не надо. Фрэнк Свонн — не подонок...
      — Употребить другое слово? Например, сводник? Бессовестный сводник.
      — Вы ошибаетесь. Не знаю, что у вас с ним было, но дело свое он знает.
      — Например, принося вас в жертву?
      — Может быть... Признаю, мысль не очень привлекательная, но ему тоже как следует досталось.
      — Оставьте это, конгрессмен. Зачем я здесь?
      — Потому что мне надо кое-что узнать, и вы остались одна, кто может мне это сказать.
      — Что же?
      — Кто предал гласности мою оманскую историю? Кто нарушил соглашение? Мне сказали, у тех, кто знает, что я ездил в Оман, — а их чертовски мало, как говорится, очень тесный круг, — нет ни одной причины, чтобы об этом рассказывать, и зато много, чтобы молчать. Не считая Свонна и того, кто у него заведует компьютерами, человека, которому он безгранично доверяет, обо мне знали только семеро. Шестерых проверили — результат абсолютно отрицательный. Остались вы — седьмая.
      Адриенна Рашад не шевельнулась, лицо ее было бесстрастным, глаза излучали ярость.
      — Вы — любитель, невежественный, самонадеянный любитель, — медленно и язвительно произнесла она.
      — Можете ругать меня самыми последними словами, — гневно отозвался Эван, — но я собираюсь...
      — Прогуляемся, конгрессмен? — Женщина из Каира подошла к большому эркеру на противоположной стороне комнаты, выходящему на причал у каменистой береговой линии Чесапика.
      — Что?
      — Здесь такой же гнетущий воздух, как и компания. Пожалуйста, я бы хотела прогуляться. — Рашад подняла руку и указала на улицу, затем дважды кивнула, как бы усиливая свою просьбу.
      — Ладно, — пробормотал Кендрик, сбитый с толку. — Там, позади вас, есть запасной выход.
      — Вижу. — Адриенна Калейла направилась к двери. Они вышли в вымощенный плитами внутренний дворик, примыкающий к ухоженной лужайке и дорожке, которая вела вниз, к причалу. Если там когда-нибудь и были лодки, привязанные к сваям или пришвартованные в пустых доках, подпрыгивавших на волнах, то сейчас их убрали из-за осенних ветров.
      — Теперь разглагольствуйте дальше, конгрессмен, — разрешила сотрудница ЦРУ. — Не стоит лишать вас этого удовольствия.
      — Да прекратите же, мисс Рашад, или как вас там?! — Эван остановился на белой бетонной дорожке на полпути к берегу. — Если, по-вашему, я «разглагольствую», то вы ужасно ошибаетесь...
      — Бога ради, не останавливайтесь! Поговорим о чем хотите и даже более того, дурак вы этакий.
      Справа от причала берег залива представлял собой смесь темного песка и камней, обычную для Чесапика, слева стоял также обычный сарай для лодок. Больше по виду, нежели на самом деле казалось, что среди них можно укрыться. Видимо, это и привлекло оперативного агента из Каира. Она резко свернула вправо. По песку и камням, близко от мягко плещущихся волн они пошли до того места, где начинались деревья, но продолжили идти дальше, пока не добрались до большого камня, выраставшего из земли у самой кромки воды. Огромный дом отсюда уже не был виден.
      — Это подойдет, — сказала, остановившись, Адриенна Рашад.
      — Подойдет? — воскликнул Кендрик. — Для чего вообще понадобился этот моцион? Но, раз уж мы здесь, давайте кое-что проясним. Я признателен вам за то, что вы, вероятно, спасли мне жизнь — повторяю, вероятно, это невозможно доказать, но я вам не подчиняюсь, и, по здравом размышлении, я все-таки не дурак, невзирая на мой статус любителя. Однако сейчас это вы отвечаете на мои вопросы, а не наоборот.
      — Вы закончили?
      — Даже не начинал.
      — Тогда, прежде чем начнете, позвольте затронуть поднятые вами специфические проблемы. Моцион понадобился для того, чтобы мы убрались оттуда. Полагаю, вы в курсе, что это — надежный дом.
      — Конечно.
      — И что любые разговоры во всех комнатах, включая туалет и ванную, записываются?
      — Нет, я знал, что телефон...
      — Спасибо, мистер Любитель.
      — Мне, черт подери, скрывать нечего...
      — Потише. Говорите в сторону воды, как я.
      — Что? Почему?
      — Электронный уловитель голоса. Деревья исказят звук, потому что здесь нет прямого визуального радиуса действия...
      — Что?
      — Лазеры усовершенствовали технологию...
      — Что-что?
      — Заткнитесь! Говорите шепотом.
      — Повторяю: мне совершенно нечего скрывать. Вам-то, может, и есть, а вот мне — нет!
      — Правда? — Рашад прислонилась к огромному камню, глядя вниз, на мелкие, медленно набегающие волны, спросила: — Хотите вовлечь Ахмата?
      — Я упоминал о нем. Президенту. Ему следует знать, как помог этот парень...
      — О, Ахмат это оценит! А его личный врач? А двое его двоюродных братьев, которые помогали вам и охраняли вас? А эль-Баз и пилот, доставивший вас в Бахрейн?.. Их всех могут убить!
      — Не считая Ахмата, я никогда никого не упоминал...
      — Имена несущественны. Важны занимаемые людьми должности.
      — Бога ради, это же президент Соединенных Штатов!
      — И он, вопреки слухам, действительно общается без микрофонов?
      — Конечно.
      — А вам известно, с кем он говорит и насколько его собеседники надежны в вопросах соблюдения максимальной безопасности? А сам он это знает? Вы знакомы с людьми, которые занимаются прослушкой в этом доме?
      — Разумеется, нет.
      — А как же я? Я — оперативный сотрудник разведки с прочной «крышей» в Каире. Вы, может, и обо мне рассказывали?
      — Да, но только Свонну.
      — Я не имею в виду, что вы говорили с человеком, облеченным властью, который все знал, потому что руководил операцией, я имею в виду кого-то там, именно там. Начни вы допрашивать меня прямо в том доме наверху, разве вы не могли бы выдать кого-то или всех этих людей, которых я только что назвала? И чтобы сорвать банк, мистер Любитель, Разве не упомянули бы Моссад?
      Эван закрыл глаза.
      — Мог бы, — признал он негромко, кивнув. — Если бы мы начали спорить.
      — Спор был неизбежен, вот почему я вытащила вас оттуда и привела сюда.
      — Там, наверху, все на нашей стороне! — запротестовал Кендрик.
      — Уверена, что это так, — согласилась Адриенна, — но нельзя представить силу и слабости людей, с которыми мы незнакомы и которых не можем видеть, правда?
      — Вы параноик.
      — Это особенности моей работы, конгрессмен. Более того, вы действительно дурак несчастный. Полагаю, я достаточно это продемонстрировала, показав, что вы ничего не знаете о «надежных» домах. Опуская вопрос о том, кто кому подчиняется, потому что это несущественно, вернусь к пункту первому. По всей вероятности, я все-таки не спасла вам жизнь в Бахрейне, а, наоборот, из-за этого подонка Свонна поставила вас в невыгодное для защиты положение, которое у нас и у опытных пилотов называется точкой, откуда возврат невозможен. На то, что вы останетесь в живых, не рассчитывали, мистер Кендрик, и я действительно возражала против этого.
      — Почему?
      — Потому что мне было не все равно.
      — Из-за того, что мы...
      — Это тоже несущественно. Вы были порядочным человеком, пытавшимся совершить порядочный поступок, к которому не были подготовлены. Как выяснилось, были и другие, кто помог вам куда больше меня. Я сидела у Джимми Грэйсона в кабинете, и мы оба испытали облегчение, получив сообщение, что самолет с вами на борту взлетел из Бахрейна.
      — Грэйсон? Он — один из тех семерых, знавших, что я там был.
      — Нет, до последнего часа не знал, — возразила Рашад. — Даже я не сказала ему этого. Должно быть, сообщили из Вашингтона.
      — Выражаясь языком Белого дома, вчера утром его насадили на вертел.
      — За что?
      — Чтобы проверить, не он ли проболтался обо мне.
      — Кто, Джимми? Это даже еще глупее, чем предполагать, будто язык распустила я. Грэйсон просто жаждет стать начальником. И не больше меня хочет, чтобы ему перерезали горло.
      — Как вы просто все объясняете!
      — О Джимми?
      — Нет. О себе.
      — Понятно. — Женщина, называвшая себя Калейлой, отодвинулась от камня. — Думаете, я все это отрепетировала? Разумеется, сама с собой, потому что черта с два могла бы к кому-нибудь обратиться? И конечно, я наполовину арабка...
      — Там, наверху, вы вошли так, словно ожидали увидеть именно меня. Я ни в коей мере не оказался для вас сюрпризом.
      — Да, ожидала. И нет, не были.
      — Почему да и почему нет?
      — Вас вычислила, полагаю, методом исключения. А по второму пункту у меня договоренность с одним знакомым, который охраняет меня от подлинно-подлинных сюрпризов. Последние полтора дня вы, конгрессмен, — «горячая» новость по всему Средиземноморью. Многие, включая меня, потрясены. Я боюсь не только за себя, но и за других людей, помощью которых пользовалась где только можно и нельзя, чтобы держать вас в поле зрения. Поверьте, это очень непросто — создать сеть, основанную на доверии, а теперь это доверие подвергается сомнению. Так что, как видите, мистер Кендрик, вы зря потратили немалые деньги налогоплательщиков на то, чтобы доставить меня сюда и задать вопрос, на который вам мог бы ответить любой опытный разведчик.
      — Может, вы меня продали? Продали мое имя за деньги?
      — Чего ради? Спасения собственной жизни, что ли? Или жизней тех, кого я использовала, чтобы следить за вами, людей, важных для меня и выполняемой мною работы, которая, по-моему, представляет реальную ценность, что я пыталась объяснить вам еще в Бахрейне? Вы что, действительно в это верите?
      — О Боже, я уже не знаю, чему верить! — признался Эван, шумно вздохнув. — Все, что я хотел сделать, все, что планировал, пошло прахом. Ахмат больше не хочет меня видеть, я не могу вернуться — ни туда, ни в какой-либо другой эмират в районе заливов. Уж он об этом позаботится.
      — Так вы что, правда хотели вернуться?
      — Больше, чем что-либо другое. Мне хотелось вернуться к той жизни, когда я проделал мою лучшую работу. Но сначала мне надо было найти и уничтожить сукина сына, который все изуродовал, убивая ради убийства...
      — Махди. — Рашад кивнула. — Ахмат мне говорил. Вы сделали это. Ахмат молод, и он еще изменит свое отношение к вам. Со временем поймет, что вы там для всех совершили, и почувствует благодарность... — Она вдруг улыбнулась и уже иным, мягким голосом проговорила: — Понимаешь, я решила, что ты, возможно, сам раздул эту историю. Но ведь ты этого не делал, правда?
      — Кто, я? Да ты с ума сошла! Через шесть месяцев я уберусь отсюда!
      — Так все это случилось не из-за твоего политического тщеславия?
      — Да нет же, Господи! Я бросаю всю эту политику, ухожу! Только теперь мне некуда идти. Кто-то пытается меня остановить, сделать кем-то, кем я на самом деле не являюсь. Да что же, черт побери, со мной происходит?
      — Сразу, навскидку, я сказала бы, что тебя эксгумируют.
      — Что-что со мной делают? И кто?
      — Кто-то, считающий, что тобой пренебрегают. Полагающий, что ты заслуживаешь публичного признания.
      — Я его совершенно не хочу! Но президент думает иначе. Решил в следующий вторник наградить меня медалью Свободы в этой чертовой Голубой комнате под оркестр морской пехоты! Я противился этому, как мог, а этот сукин сын заявил. что мне необходимо объявиться, потому что он, видите ли. отказывается выглядеть «жалким ублюдком». Хорошенькая аргументация!
      — Очень по-президентски... — Рашад внезапно оборвала себя. — Давай прогуляемся, — быстро предложила она, заметив, что у причала появились двое мужчин в белых костюмах обслуги «стерильного» дома. — Не оглядывайся! Держись беззаботно. Давай спустимся к берегу.
      — Говорить можно? — спросил Кендрик, шагая за ней.
      — Ничего важного. Подожди, пока повернем.
      — Почему? Думаешь, они могут нас услышать?
      — Возможно, хотя я не уверена.
      Они шли вдоль извилистой береговой линии до тех пор, пока деревья не скрыли их от двоих мужчин на причале.
      — Японцы разработали ретрансляторы направленного действия, хотя я никогда таких не видела, — продолжила Рашад. Потом остановилась и взглянула на Эвана. Ее умные глаза смотрели вопрошающе. — Ты говорил с Ахматом?
      — Вчера. Он велел мне убираться к черту, но не возвращаться в Оман. Никогда.
      — Ты ведь понимаешь, что я тебя проверю, да? В первую секунду Кендрик удивился, потом пришел в ярость. Эта женщина допрашивала его, обвиняла, а теперь еще намерена и проверить.
      — Мне наплевать на то, что ты сделаешь, меня беспокоит только то, что ты, возможно, уже сделала. Ты убедительна, Калейла, то есть, извините, мисс Рашад, и, возможно, сама веришь в то, о чем говоришь, но тем шестерым, которые знают обо мне, есть что терять, и они ничего не приобрели бы, рассказав о том, что я был в Маскате в прошлом году.
      — А уж мне, конечно, нечего терять, кроме собственной жизни и жизней тех, кого я собирала на моем участке? Кстати, некоторые из этих людей мне очень дороги. Прекрати этот надоевший спор, конгрессмен, смешно. Ты не просто любитель, ты невыносим.
      — Знаешь, но ты ведь могла и ошибиться! — Кендрик был раздражен. — Я был почти готов поделиться с тобой своими сомнениями, даже намекнул на это Деннисону, сказав ему, что не позволю тебя повесить за это.
      — О, вы слишком добры, сэр!
      — Нет, я на самом деле так думал. Ты ведь и правда спас-ria мне жизнь, и если ты по ошибке, случайно вымолвила мое имя...
      — Не упорствуй в своей глупости, — перебила его Рашад. — Вероятнее, гораздо вероятнее, что подобную ошибку совершил кто-то из остальных пятерых, но не Грэйсон и не я. Мы работаем в полевых условиях и не допускаем ошибок такого рода.
      — Давай пройдемся, — предложил Эван.
      Никаких охранников на сей раз поблизости не было, его побуждали двигаться сомнения и замешательство. Трудность заключалась в том, что он ей верил, как верил и тому, что сказал о Калейле Мэнни Вайнграсс: «Она не имеет никакого отношения к твоему разоблачению. Это только усилит ее стыд и еще сильнее воспламенит тот безумный мир, в котором она живет». А когда Кендрик возразил, что другие не могли этого сделать, Мэнни добавил: «Тогда за другими есть еще другие».
      Они дошли до ухабистой проселочной дороги, которая пролегала среди деревьев и вела, очевидно, к каменной ограде имения.
      — Обследуем? — предложил Эван.
      — Почему бы и нет? — отозвалась Адриенна.
      — Слушай, — продолжил он, когда бок о бок они начали взбираться по лесистому склону, — скажем, я тебе верю...
      — Спасибо большое.
      — Да ладно, я правда тебе верю! И поэтому сейчас скажу то, что знают только Свонн и Деннисон. Другие не знают, по крайней мере я так думаю.
      — А ты уверен, что стоит говорить?
      — Мне нужна помощь, а они не могут мне помочь. Может, ты сможешь. Ты ведь была там со мной и знаешь столько всего из того, что мне неизвестно: как сохранять события в тайне, как передавать секретную информацию тем, для кого она предназначена, в общем, процедуры такого рода.
      — Да, я что-то знаю, но никоим образом не все. Моя база — в Каире, а не здесь. Но продолжай.
      — Недавно Свонна навестил какой-то человек, блондин с европейским акцентом, который располагал подробнейшей информацией обо мне. Фрэнк назвал это «ПД».
      — Предшествующие данные, — перевела на нормальный язык Рашад. — Еще так называются привилегированные детали. Обычно их добывают из подвалов.
      — Подвалы? Что еще за подвалы?
      — По-нашему — засекреченные разведывательные материны. Продолжай.
      — Этот блондин заявил Франку, поразив его — на самом деле поразив! — что, по его мнению, во время того кризиса с заложниками меня послал в Маскат Госдеп.
      — Что-о? — Адриенна схватила Кендрика за руку. — Кто он?
      — Никто не знает. Его никто не может найти. А сведения, которые он сообщил о себе, чтобы попасть к Фрэнку, оказались фальшивыми.
      — Боже всемогущий! — прошептала Рашад, глядя на поднимающуюся вверх тропу. Сквозь стену деревьев, растущих наверху, пробивался солнечный свет. — Задержимся здесь ненадолго, — спокойно попросила она. — Сядь. — А когда они опустились на тропу, окруженную толстыми стволами деревьев и густой листвой, спросила: — И что же дальше?
      — Ну, Свонн попытался отшить его; даже показал ему записку к госсекретарю, которую мы составляли с ним вместе — в ней мои услуги отвергались. Но видимо, тот человек не поверил Фрэнку и продолжил свои раскопки, пока все не узнал. Все появившееся вчера утром в печати настолько точно, что может исходить только из оманских материалов — по-вашему, из подвалов.
      — Знаю, знаю. — Ярость в голосе Рашад смешивалась со страхом. — Боже мой, кого-то ведь достали!
      — Одного из семерых, то есть шестерых, — быстро поправился Эван.
      —Кто эти люди? Я не имею в виду Свонна и его компьютерщика из «Огайо-4-0». Кроме Деннисона, Грэйсона и меня?
      — Госсекретарь, министр обороны и председатель Объединенного комитета начальников штабов.
      — Ни к одному из них даже близко подойти нельзя.
      — Ну а компьютерщик? Его зовут Брюс, Джералд Брюс, и он молод. Фрэнк за него ручается, но ведь это лишь его суждение.
      — Вряд ли. Фрэнк Свонн — подонок, но не думаю, что его можно так провести. Человек вроде Брюса — первый, на кого в таком случае падает подозрение, а тот наверняка знает, что рискует провести тридцать лет в Ливенуорте.
      Эван улыбнулся:
      — Деннисон грозил и тебе провести там пять лет.
      — Я сказала ему, что это мужская тюрьма. — Адриенна тоже усмехнулась.
      — И я, — засмеялся Кендрик. — А все-таки, почему ты села в правительственную машину?
      — Из чистого любопытства. Вот единственный ответ, который я могу тебе дать.
      — Ответ принимается... Итак, на чем мы остановились? Семеро вне игры, а европеец-блондин в игре.
      — Не знаю. — Неожиданно Рашад снова тронула его за руку. — Мне нужно задать тебе несколько вопросов, Эван...
      — Эван? Спасибо.
      — Простите, конгрессмен. Это действительно была ошибка.
      — Не извиняйся, пожалуйста. По-моему, мы имеем право называть друг друга по имени.
      — Значит, ты остановился...
      — Не возражаешь, если я буду называть тебя Калейлой? Мне так удобнее.
      — И мне. Моя арабская половина всегда негодовала на Адриенну за отступничество.
      — Задавай свои вопросы... Калейла.
      — По крайней мере, ты не произносишь мое имя как «Койлейла»... Ладно. Когда ты решил поехать в Маскат? Принимая во внимание обстоятельства и твои возможности, ты попал туда поздно.
      Кендрик перевел дыхание.
      — Я был в Аризоне — преодолевал пороги. Только добравшись до базового лагеря под названием Лава-Фоллз, впервые за несколько недель услышал радио. Вот тогда понял, что должен попасть в Вашингтон... — И он подробно рассказал о безумных восьми часах своего путешествия из примитивного лагеря в горах в кабинеты Госдепартамента и сложный компьютерный комплекс под названием «Огайо-4-0», закончив повествование словами: — Там мы со Свонном заключили наше соглашение, и я отправился в путь.
      — Вернемся немного назад, — предложила Калейла, впервые за все время рассказа Кендрика отводя взгляд от его лица. — Итак, ты нанял гидроплан, чтобы добраться до Флагстаффа, где попытался зафрахтовать самолет до округа Колумбия. Верно?
      — Да, но регистратор чартерных рейсов сказал, что слишком поздно.
      — Ты был встревожен, — предположила разведчица. — Вероятно, зол. Должно быть, немного использовал свое положение. Конгрессмен от великого штата Колорадо и так далее.
      — Больше чем немного, гораздо больше всяких «и так далее».
      — Ты добрался до Феникса и вылетел первым же гражданским коммерческим рейсом. Как ты платил за билет?
      — По кредитной карте.
      — Плохо, — отреагировала Калейла. — Но ты не мог этого знать. Откуда тебе было известно, к кому надо обратиться в Госдепе?
      — Этого я не знал. Но не забывай, я долгие годы проработал в Омане и Эмиратах, так что примерно представлял, кто мне нужен. А поскольку мне в наследство досталась опытная секретарша с инстинктами уличной кошки, я ей сказал, кого нужно искать. Четко объяснил, что это, вне сомнения, должен быть человек из Консульской службы Госдепа, секции Среднего Востока или Юго-Западной Азии. Большинство американцев, которые там работают, знакомы с такими людьми — часто до тошноты.
      — Значит, секретарша с инстинктами уличной кошки начала повсюду названивать и расспрашивать. Должно быть, кое-кого это удивило. Был ли у нее список людей, которым она звонила?
      — Не знаю. Никогда не спрашивал ее об этом. Все происходило в каком-то безумии. Во время полета из Феникса я поддерживал с нею связь по телефону. К моменту моего приземления она сократила круг поиска до четырех-пяти человек, из которых лишь один считался экспертом по Эмиратам — заместитель директора Консульской службы Фрэнк Свонн.
      — Было бы интересно узнать, сохранила ли твоя секретарша список?
      — Я позвоню ей.
      — Только не отсюда. Кроме того, я не, закончила... Итак, ты пошел в Госдеп, чтобы найти Свонна. Значит, зарегистрировался на входе у охраны.
      — Естественно.
      — А уходя оттуда, отметился?
      — Разумеется, нет. Ведь меня спустили на лифте прямо к стоянке и доставили домой на машине Госдепа.
      — К тебе домой?
      — Конечно. Перед отлетом в Оман надо было собрать кое-какие вещи...
      — А шофер? — перебила его Калейла. — Он обращался к тебе по имени?
      — Нет, ни разу. Хотя сказал фразу, которая меня потрясла. Я спросил, не зайдет ли он ко мне перекусить или выпить кофе, пока я буду собираться, а он ответил: «Вы из „Огайо-4-0“! Предельная бдительность, сэр!»
      — Это означает, что сам он не оттуда, — заметила Рашад. — И вы остановились перед твоим домом?
      — Да. Когда я вышел, то увидел у тротуара другую машину примерно в ста футах от нас. Должно быть, она следовала за нами — на этой части дороги других домов нет.
      — Вооруженный эскорт, — кивнула Калейла. — Свонн прикрывал тебя начиная с минуты-один, и был прав. У него было ни времени, ни ресурсов, чтобы проследить за всем, что случилось с тобой минус-один. Эван, сбитый с толку, попросил:
      — Будь добра, объясни, что все это значит?
      — Минус-один — это все то, что произошло до того, как ты связался со Свонном. Богатый злой конгрессмен нанимает самолет во Флагстафф и производит много шума, потому что желает немедленно вылететь в Вашингтон. Ему отказывают. Тогда он летит в Феникс, где, несомненно, тоже требует, чтобы ему дали билет на первый же рейс до Вашингтона, и платит по кредитной карточке. А еще названивает своей секретарше с инстинктами уличной кошки и приказывает ей найти человека, которого сам не знает, но уверен, что такой должен работать в Госдепартаменте. Секретарша звонит самым разным людям — по-моему, ты употребил слово «безумие», — которых должно было заинтересовать, почему она им звонит. Потом предоставляет тебе суженный кворум — это значит, что она контактировала со многими своими знакомыми, которые могли дать ей нужную информацию и наверняка тоже заинтересовались причиной ее звонков. Далее, ты возникаешь в Госдепе, требуя встречи с Фрэнком Свонном. Я права? В том твоем состоянии ты ведь требовал встречи с ним?
      — Да. Меня водили за нос, говорили, что его нет, но я знал, что он на месте, моя секретарша подтвердила это. Я проявил настойчивость, и наконец мне разрешили спуститься к нему в кабинет.
      — А после того как вы со Свонном поговорили, он решил отправить тебя в Маскат.
      — И что?
      — Тот узкий маленький круг, о котором ты говорил, не был ни очень маленьким, ни очень узким. Ты делал то, что сделал бы любой человек на твоем месте в таком же стрессовом состоянии. Но во время своего взбалмошного путешествия от Лава-фоллз до Вашингтона ты изрядно наследил. Многие запомнили твое имя и громкие настойчивые требования скорейшего вылета, тем более что все происходило в ночное время. Потом ты объявляешься в Госдепартаменте, где производишь еще больше шума — между прочим, зарегистрировавшись у охраны на входе, но не отметившись на выходе, — пока тебе не разрешают спуститься в кабинет Свонна.
      — Да, но...
      — Дай мне закончить, пожалуйста, — вновь перебила его Калейла. — Ты все поймешь, а я хочу, чтобы у нас сложилась полная картина... Итак, вы со Свонном беседуете, заключаете ваше секретное соглашение, и, говоря твоими словами, ты отправляешься в Маскат. Но первую часть пути проделываешь к своему дому в машине с шофером, который не являлся частью «Огайо-4-0», так же как и охранники в вестибюле. Шофера просто назначил диспетчер, а охранники на дежурстве выполняли свои обычные обязанности. Они не относятся к привилегированным кругам; там, наверху, с них не берут подписку о неразглашении того, что они видят и слышат на работе. Но это люди. Они идут домой, рассказывают женам и друзьям про что-то не совсем обыденное, случившееся в их обычно скучной жизни. Возможно, даже отвечают на вопросы, небрежно заданные какими-то людьми.
      — Ты права, так или иначе все они знали, кто я такой...
      — Так же как множество других людей в Фениксе, Флагстаффе, и всем им было ясно: этот важный человек расстроен, этот конгрессмен чертовски спешит, эта большая шишка чем-то озабочена. Видишь, какой след ты оставил за собой?
      — Вижу, но кто же мог доискиваться?
      — Не знаю, и это беспокоит меня больше, чем я могу тебе сказать.
      — Кто бы это ни был, а мою жизнь он разбил вдребезги! Только кто бы это мог быть?
      — Тот, кто нашел лазейку, дыру в твоем пути от отдаленного лагеря под названием Лава-Фоллз до террористов в Маскате. Тот, кто наткнулся на нечто, вызвавшее у него желание искать дальше. Может, это были звонки твоей секретарши, или шум, устроенный тобой у стойки охраны Госдепартамента, или даже нечто настолько же безумное, как, например, слухи о каком-то неизвестном американце, который содействовал разрешению оманского кризиса. На кого-то это произвело впечатление и могло побудить к размышлениям. Потом другие факты все поставили на свое место — и готово.
      Эван накрыл ее руку, лежащую на грязной тропинке, своей ладонью.
      — Мне нужно узнать, кто он, Калейла. Понимаешь, узнать.
      — Но мы и так знаем, — мягко напомнила она. — Это блондин с европейским акцентом.
      — Но почему? — Кендрик убрал свою руку. Калейла с сочувствием посмотрела на него:
      — Знаю, тебя волнует ответ на этот вопрос, но меня тревожит другое.
      — Не понимаю.
      — Кем бы ни был тот блондин, кого бы ни представлял, он проник в наши подвалы и вынес оттуда то, что ни в коем случае не должен был получить. Я ошеломлена, Эван, я просто оцепенела, и эти слова недостаточно сильны для того, чтобы выразить мои чувства. Не только из-за того, что сделали с тобой, но и из-за того, что сделали с нами. Нас скомпрометировали, проникнув в такое место, куда по определению проникнуть невозможно. Если эти люди — кем бы они ни были — могут откопать сведения о тебе из глубочайших, самых защищенных архивов, какие у нас есть, то они могут узнать и много другого, к чему доступа не должно быть буквально ни у кого. При нашей работе многим это может стоить жизни. Очень неприятно.
      Кендрик всмотрелся в напряженное, ошарашенное лицо Калейлы. И увидел в ее глазах страх.
      — Ты серьезно так напугана?
      — Ты бы тоже испугался, если бы знал наших помощников — мужчин и женщин, которые доверяют нам и добывают для нас информацию, рискуя жизнью. Каждый день эти люди задаются вопросом, схватят их или нет за те действия, которые они совершают. Многие кончают с собой, не в силах выдержать напряжения, другие сходят с ума и исчезают в песках, предпочитая смерть в мире со своим Аллахом такой жизни. Но большинство из них все-таки продолжают работать с нами, потому что верят в нас, в нашу честность, верят в то, что мы действительно хотим мира. На каждом шагу они сталкиваются с вооруженными безумцами. И как бы плохо ни шли дела, только благодаря этим людям на нашей земле не становится еще хуже, на улицах не льются потоки крови... Да, я напугана, потому что многие из этих людей друзья — мои и моих родителей. Мысль о том, что их могут выдать, как выдали тебя, — вот что с тобой произошло, Эван, тебя именно выдали — вызывает у меня желание уползти в пески и умирать, как те, кого мы довели до сумасшествия. Потому что кто-то на слишком большой глубине раскрывает наши самые секретные материалы для кого-то другого — снаружи. Все, что понадобилось в твоем случае, — это имя, твое имя, а в Маскате и Бахрейне люди боятся за свою жизнь. Сколько других имен они могут скормить? Сколько еще секретов узнать?
      Эван потянулся к ней и теперь не накрыл ее руку, а сжал ее:
      — Если ты в это веришь, почему бы тебе не помочь мне?
      — Помочь тебе?
      — Мне нужно узнать, кто копает под меня, а тебе — кто наверху или внизу делает это возможным. Я бы сказал, что наши Цели совпадают, а ты? Я зажал Деннисона в такие тиски, что он даже корчиться не может, и смогу добыть негласную директиву Белого дома, разрешающую тебе остаться здесь. Знаешь, Деннисон на самом деле запрыгает от радости, если источник Утечки будет найден, — это у него навязчивая идея.
      Калейла нахмурилась:
      — Боюсь, не получится. Я окажусь не в своей тарелке. Там, у себя, я очень хороша, но вне моей стихии — моей арабской стихии — далеко не первоклассна.
      — Во-первых, — твердо возразил Кендрик, — я считаю тебя первоклассной, потому что ты спасла мне жизнь. А во-вторых, повторяю: ты располагаешь знаниями и опытом в тех областях, в которых я совершенно несведущ. Процедуры, «Тайные методы сбора данных» — как член Избранного комитета по делам разведки, я выучил эти слова, но не имею ни малейшего представления о том, что за ними стоит. Черт побери. Леди, ты даже знаешь, что такое «погреба»! Я-то всегда думал, что это слово означает цокольный этаж в загородном доме, который мне, благодарение Богу, никогда не доводилось строить. В Бахрейне ты сказала, что хочешь мне помочь. Пожалуйста, помоги мне именно сейчас! Помоги себе.
      Адриенна Рашад холодно посмотрела на него:
      — Возможно, помогу, но иногда тебе придется делать то, что я прикажу. Согласен?
      — Ну, я не в восторге от прыгания с мостов или с высоких зданий...
      — Это будет касаться того, что тебе надо говорить и кому. Еще иногда я не смогу ничего тебе объяснить. Согласен с этим?
      — Да. Потому что я наблюдал за тобой, слушал тебя, и я тебе верю.
      — Спасибо. — Она сжала его руку и отпустила ее. — Мне понадобится кое-чья помощь.
      — Почему?
      — Прежде всего, это необходимо. Мне следует получить временный перевод на другой участок, а он может добыть его для меня без объяснения причин. Забудь о Белом доме — действовать через них слишком опасно и ненадежно. Во-вторых, он может оказаться полезным в областях, лежащих за пределами моего понимания.
      — Кто он?
      — Митчелл Пейтон. Начальник Отдела специальных проектов. •
      — Ты ему доверяешь? Я имею в виду, абсолютно, без всяких сомнений?
      — Совершенно без всяких сомнений. Он ввел меня в управление.
      — Вряд ли это достаточная причина.
      — Главная причина — что с шести лет я называю его «дядя Митч». Тогда он был еще молодым оперативником и работал под «крышей» преподавателя Каирского университета. Подружился с моими родителями — мой отец был там профессором, а моя мама — американка из Калифорнии, как и Митч.
      — Он добудет для тебя перевод?
      — Да, конечно.
      — Ты в этом уверена?
      — У него нет выбора. Я ведь говорила тебе: сейчас кто-то продает наши души, не предназначенные для продажи. На этот раз — твою. Чья будет следующая?

      Митчелл Джарвис Пейтон, или Эм-Джей, как его называли друзья и близкие, в свои шестьдесят три года был в отличной форме. Тридцать четыре года назад он, уже имевший за плечами университетское образование, оказался в ЦРУ только потому, что его характеристика соответствовала объективке, спущенной сверху в отдел кадров этой организации. На личном деле Пейтона появился гриф «Срочно. К исполнению». Однако к тому времени, когда работодатели осознали, что никакого особого задания для этого новоявленного разведчика у них нет, было уже поздно. Без излишнего промедления представители ЦРУ в Лос-Анджелесе направили его в Лэнгли для инструктажа. Ситуация сложилась двусмысленная, поскольку Пейтон в порыве патриотического рвения сразу подал заявление об отставке в министерство образования штата Калифорния. Это было не очень удачное начало для человека, чья карьера впоследствии сложилась довольно успешно.
      Митчелл Пейтон был тогда доцентом и писал докторскую диссертацию на кафедре востоковедения в Калифорнийском университете. В один прекрасный день его навестили два джентльмена и принялись с жаром убеждать, что родине нужны его таланты. Вдаваться в подробности они конечно же не имели права, однако не утаили, что намечается интересная работа за океаном в одной из арабских стран. Молодой ученый уцепился за предоставленную возможность усовершенствовать свои знания и, когда предстал перед начальством в Лэнгли, которое не знало, что с ним делать, решительно заявил, что сжег все мосты в Лос-Анджелесе, поскольку был уверен, что его пошлют в Египет. Его послали в Египет...
      Еще будучи аспирантом, Пейтон осилил факультатив по американской литературе. Поэтому Агентство по найму рабочей силы в Риме, являющееся подразделением ЦРУ, направило его в Каирский университет как арабоговорящего специалиста по американской литературе.
      Там он познакомился с Рашадами, очаровательной парой ставшей важной частью его жизни. На первом факультетском коллоквиуме Пейтон сидел рядом с новоиспеченным профессором Рашадом. В перерыве они перебросились парой фраз, и Пейтон узнал, что Рашад не только учился вместе с ним в Калифорнийском университете, но и женат на его однокашнице. Их дружба расцвела пышным цветом, равно как и репутация Пейтона в ЦРУ. Благодаря своим талантам, о наличии которых он и не подозревал и что временами его даже пугало, он стал непревзойденным лицедеем, иными словами — всегда убедительным обманщиком. Это было суматошное время. Быстро возникали, а потом исчезали бесследно различные группировки. Пейтон сумел благодаря блестящему знанию литературного арабского языка и сочувственному отношению к людям, подкрепляемому деньгами, сплотить две-три противоборствующие группировки, наушничавшие друг на дружку. Взамен он снабжал их скромными денежными средствами, но эти деньги были существенным подспорьем для скудной казны фанатиков — горстки арабов, страстно преданных своему делу.
      Усилия Пейтона в Каире не остались незамеченными, тем более что с его помощью Вашингтон предотвратил кое-какие взрывоопасные ситуации. Далее сработал закон корпоративных связей: если хороший парень хорошо делает свое дело в том регионе, куда послан, он рано или поздно отзывается в Вашингтон для продолжения своей деятельности в столице.
      Митчелл Джарвис Пейтон оказался единственным исключением в длинной череде провалов. Он стал преемником «серого кардинала тайных операций» Джеймса Джизуса Англтона на посту директора Отдела спецопераций. Когда Пейтон достиг такого высокого положения, его друг Рашад как-то сказал:
      — Эм-Джей, наверно, хорошо, что ты не женат, ибо тебе присуща самоуверенность человека, которым никогда не помыкали. Да и вообще женщина, я считаю, пробуждает в мужчине самые худшие инстинкты — страсть к обладанию, к общественному положению, к заработкам, к покою. Ведь недаром диктаторы любят, чтобы их соратники были женаты, так они менее опасны. Ты согласен со мной?
      — Согласен, но только отчасти.
      — Ас чем ты не согласен?
      — Кое с чем, но мы поговорим об этом в другой раз. Объективности ради следует сказать, что Митчелл Джарвис Пейтон давным-давно понял, что настоящему разведчику присущи совершенно иные особенности и свойства. Это прежде всего — выдержка, спокойствие, вежливость, умение слушать собеседника. Пейтон вырабатывал в себе эти качества, понимая что неврастеникам нет места там, где приходится принимать важные государственные решения и распоряжаться судьбами людей.
      Весь его облик являл собой олицетворение уверенности и собранности. И одевался он в спокойные сине-серые тона.
      Он не страдал недержанием речи, мало ел и очень мало пил спиртного на приемах и званых обедах. Он никогда не выказывал раздражения или явного удивления.
      У него с годами выработалась интересная манера вести разговор: сначала неторопливая беседа, вопросы, ответы, а потом вдруг неожиданный вопрос, сформулированный так, что при любом ответе на него была отчетливо видна позиция отвечающего.
      Вряд ли можно назвать опытным разведчиком, асом разведки человека, который сам ни разу не работал «в поле», не встречался с агентурой в боевых условиях, не вербовал агентов и не докладывал добытую самим информацию в центр. Пейтон был убежден, что тот, кто не нюхал настоящей разведывательной работы, страдает, как правило, комплексом неполноценности, а отсутствие конкретного опыта пытается компенсировать показной строгостью, жесткими подходами и неразумной мелочной требовательностью. Такие люди могут быть хорошими организаторами, неплохими аналитиками, но понять душу и проблему «полевого» работника им не дано.
      Приученный долгой службой в разведке выяснять все подробности, он привык взвешивать каждое сказанное слово и не давать произвольного выхода своим эмоциям.
      Однако весьма мощная проверка его привычек состоялась, когда в Вашингтон приехала своевольная дочь его любимых друзей. В Кембридже, штат Массачусетс, где она училась, с ней жестоко однажды обошлись, и она решила посвятить свою жизнь — иди часть жизни — борьбе с ненавистью и насилием, раздиравшими на части страны Средиземноморья.
      Девушка была хорошо образованна, свободно владела английским и французским — так же, как арабским. Теперь она изучала идиш и одновременно иврит. Эм-Джей предложил ей поступить в Корпус мира.
      — Ну уж нет! Я не ребенок, дядя Митч. И у меня начисто отсутствуют благотворительные поползновения. Меня волнует только моя родина. Если ты не найдешь мне применения, найдутся другие...
      — Возможно, и найдутся... Но куда они тебя заведут, вот вопрос!
      — Тогда возьми меня к себе на работу!
      — Придется посоветоваться с твоими родителями.
      — Ни в коем случае! Они на пенсии, тихо живут себе под Балтимором. Будут только тревожиться за меня и понаделают кучу проблем. Дай мне переводы или работу по консультированию экспортеров... Ты же можешь это устроить! Боже мой, дядя Митч, ты же работал на неполной ставке консультанта в университете и мы никогда ничего не говорили!
      — Моя милая, ты всего не знала...
      — Не знала?! Да ты что! Сколько раз приходилось сидеть в своей комнате, когда к тебе кто-то приезжал. А один раз, помнишь, ввалились трое с пистолетами у пояса... Конечно, я ничего этого не видела...
      — Эти визиты были вызваны чрезвычайными обстоятельствами. Твой отец понимал...
      — Тогда и ты пойми меня! Дядя Митч, я хочу получить хоть какую-то работу.
      — Ну хорошо, — сдался Митчелл Пейтон. — Теперь твоя очередь понять меня. Придется пройти курс интенсивного обучения в Фэрфаксе. Это в штате Вирджиния. В городишке, которого, между прочим, нет ни на одной карте. Если не выдержишь, помочь тебе не смогу.
      — Договорились, — сказала Адриенна Калейла Рашад. — Хочешь пари? — Она улыбнулась.
      — Только не с тобой, юная вымогательница. Пошли-ка, пообедаем. Ты, кажется, не пьешь?
      — Вообще-то нет.
      — А я, пожалуй, выпью...
      И то, что Пейтон не заключил с ней пари, обернулось пользой для его кошелька. Кандидат за номером 1344 оказалась первой по результатам прохождения изнурительного десятинедельного курса в тренировочном лагере. К черту женскую эмансипацию! Она, условно говоря, положила на обе лопатки двадцать шесть курсантов. Митчелл Пейтон тогда подумал, что у нее есть на то основание, какого нет у остальных. Калейла Рашад была наполовину арабкой.
      Все это происходило более девяти лет назад. Но в нынешний вечер в пятницу Митчелл Джарвис Пейтон пришел в смятение. Оперативная разведчица Калейла Рашад, выполняющая задание на западе Средиземноморья, только что позвонила с телефона-автомата из отеля «Хилтон». Что она делает здесь, в Вашингтоне? Почему самовольно покинула свой пост? Офицеры, приданные Отделу спецопераций, не имеют права действовать без его одобрения. В особенности это касается офицера Рашад. Это просто немыслимо! Почему-то остерегается появиться в Лэнгли, настаивает на встрече с ним в какой-то забегаловке в Арлингтоне. Видите ли, для нее жизненно важно не налететь на кого-либо из знакомых... Дядя Митч, дядя Митч... Она не называла его так лет пять. Что-то случилось. Но что?..

* * *

      Милош Варак сошел с самолета в Дуранго, небольшом городе на юго-западе штата Колорадо. В зале прилета он сразу направился к стоике агентства проката и аренды автомобилей. Предъявив фальшивое водительское удостоверение и, соответственно, фальшивую кредитную карточку, он подписал договор о прокате машины, получил ключи и был направлен на стоянку, где его дожидался «форд». У него в портфеле лежала детальная карта штата Колорадо с указанием отелей, мотелей и ресторанов, большинство из которых находились в окрестностях таких городов, как Кортес, Хесперас, Марвел и далее на восток города Дуранго. Местечко под названием Меса-Верде воспринималось сознанием как просто географическая точка. Вся индустрия развлечений, как нынче принято говорить, состояла из универсального магазина, парикмахерской, небольшого частного аэропорта за пределами городка и кафе под названием «Пальчики оближешь!».
      Меса-Верде жил-поживал для удобства фермеров, сезонных рабочих и заядлых путешественников, которые неминуемо теряли дорогу, колеся по Нью-Мексико и Аризоне. Аномалия в виде аэропорта существовала для комфорта десятка зажиточных граждан, обустроивших для себя житье-бытье в глуши. Эти провинциальные ротшильды редко наезжали в Меса-Верде. Все необходимое им доставляли самолетами.
      Конгрессмен Эван Кендрик представлял собой исключение. Он вдруг ударился в политику. Многие пришли к заключению, что он дал маху, решив, будто здесь можно собрать голоса избирателей. Это было бы справедливо, проводись выборы среди населения к югу от реки Рио-Гранде.
      Вараку, однако, очень хотелось увидеть ту часть дороги, которую местные называли Меса-Верде. Или просто Верде, как ее прозвал Эммануил Вайнграсс. Его интересовало все — как здесь одевались, как повлиял сельский труд на телосложение местных жителей. Работа, которую ему предстояло проделать, в каком-то смысле удручала, но ее надо было сделать, и все тут! Если именно здесь обитал предатель дела общества «Инвер Брасс», он, Милош Варак, обязан найти его... или ее.
      После полуторачасовой езды на машине он увидел вывеску кафе «Пальчики оближешь!» Припарковав машину, Милош снял пиджак и направился не в кафе, а в соседний магазин.
      — Что-то я вас раньше тут не видел! — сказал престарелый владелец магазина, расставлявший на полке пакеты с рисом. — Всегда приятно поболтать с новеньким. В Нью-Мексико путь держите? Хотите, покажу дорогу, можете даже ничего здесь не покупать. Я всем это говорю, но почему-то те, кто за рулем чувствуют себя обязанными расстаться с наличностью, а им всего-то и надо, что узнать, в какую сторону ехать.
      — Сэр, вы очень любезны! — ответил Милош. — Но я-то непременно расстанусь с денежками... Только не со своими, а с хозяйскими. Надо купить у вас риса. Из Денвера продукты получили, а риса там не оказалось. Забыли, надо думать...
      — А-а-а, вон оно что! Возьми, сынок, что тебе нужно. Правда, я уже не тащу товар к машине. Силы не те...
      — Я и не думал об этом.
      — А вы небось иностранец?
      — Я из Скандинавии, — сказал Варак, — я здесь временно. Шофер болен, так я за него. — Милош взял три пакета риса, отнес их к кассе. Старикан последовал за ним.
      — А рис-то кому?
      — Кендрику, но он меня еще не видел...
      — Имеете в виду Эвана? Это наш собственный конгрессмен... Герой Омана. Им можно гордиться, как говорит президент. Кендрик наведывался сюда пару раз. Хороший человек. Он вам понравится. Крепко стоит на ногах.
      — Не имел возможности познакомиться с ним.
      — Ну да! Но если бываете у него дома, должны знать Мэнни. Это уж точно! Настоящий сорвиголова, правда? Я вам скажу, этот сумасшедший еврей — это что-то...
      — Согласен.
      — Вся покупка, сэр, шесть долларов и тридцать один цент. Если нет мелкой монетки, не страшно. Можете не искать.
      — Думаю, найду... — Варак пошарил по карманам. — А мистер... Мэнни здесь бывает?
      — Два-три раза в месяц. Приезжает с одной из своих сиделок... А как только та отвернется, он уже в кафе... Вот сдача, сынок.
      — Благодарю вас, сэр! — Милош забрал пакеты с рисом и направился было к выходу, но старикан окликнул его:
      — Сэр, сиделки-медсестры за Мэнни углядеть не поспевают, а его не мешало бы приструнить, как-никак при конгрессмене, а то тяпнет стаканчик-другой... Да вы сами знаете!
      — Да уж! — Варак с улыбкой оглянулся на владельца магазина. — А что, частенько он позволяет себе?
      — Да вот хоть вчера... Я увидел его, крикнул, мол, привет домашним, а он гаркнул в ответ что-то вроде «дорогуша», отмахнулся и в кафе. Тут-то я и заметил машину... Прямо стелется по улице, а парень за рулем что-то в трубку говорит, говорит... В машинах теперь кое у кого есть телефоны. А потом машина встала напротив кафе через улицу, а парень за рулем, смотрю, наблюдает за входной дверью. Потом он опять поговорил по телефону и пошел к Гонсалесу. В кафе больше никто не входил, тут-то до меня и дошло, что парень за рулем шпионит за Мэнни.
      — Спасибо, обязательно предупрежу, чтобы были поосторожнее, — сказал Милош. — А у этого, что за рулем, волосы темные?
      — Нет! Он рыжий, как лисица... Весь такой прилизанный.
      — Ах, этот! — воскликнул Варак. — Моего роста, да?
      — Не сказал бы, — покачал головой старикан. — Повыше...
      — Это уж как водится! — улыбнулся Милош. — Мы склонны считать, что все кругом пигмеи, одни мы — великаны. Он такой худощавый, да?
      — Вот-вот! — кивнул старик. — Мяса-то у него на костях совсем немного.
      — А он, случайно, не на коричневом «линкольне»?
      — Машина большая и синяя, а какая марка... уже не различаю.
      — Ну, спасибо! Обязательно передам у Кендрика, чтобы там держали ушки на макушке. Не стоит все-таки обижать Мэнни.
      — Не думайте, будто я ничего не петрю. Мне кажется, Мэнни с Кендриком заодно, так что если Эван сочтет, что за Мэнни надо присмотреть, я готов. Знаете, ведь этот Мэнни — сущий дьявол. Гонсалес у себя в кафе, когда удается, разбавляет ему виски водой.
      — Еще раз спасибо! Проинформирую конгрессмена о вашем предложении насчет сотрудничества.
      — А я-то подумал, будто вы незнакомы с ним.
      — Это когда я встречусь с ним. До свидания.
      Милош Варак включил зажигание, а спустя пару минут он, выехав на дорогу, сбросил скорость и поехал медленно, посматривая по сторонам.

* * *

      — Этого не может быть! — сказал с расстановкой Митчелл Джарвис Пейтон. — Не могу в это поверить!
      — Придется, — возразила Калейла, глядя на своего названого дядюшку в упор. — А что вообще ты знал об Омане?
      Они сидели за столиком, покрытом скатертью в красно-белую клеточку, в глубине итальянского ресторана в Арлингтоне.
      — Ну, во-первых, то, что операция «4-0» на федеральном уровне. Во-вторых, что связь осуществляет Лестер Кроуфорд. Ему потребовался перечень наших людей со списком всех их контактов в Юго-Западной Азии. Пожалуй, это все, что мне было известно.
      — Ты не упомянул, что вся страна стояла на ушах, чтобы спасти жизнь заложников.
      — А я, между прочим, оказался меж двух огней по причине твоей дружбы с султаном Ахматом и его женой. Понимаешь, мне не хотелось сдавать тебя Лестеру, но этого требовала твоя прошлая работа в Отделе спецопераций и твои контакты с семьей султана Омана. Кроме того, я понимал, что, если не включу тебя в перечень, а ты об этом узнаешь, я окажусь у тебя на крючке.
      — Это уж точно!
      — Однако хочу признаться в маленьком грехе, — печально улыбаясь, сказал Пейтон. — Когда кризис с заложниками благополучно разрешился, я зашел к шефу всего управления, этому Кроуфорду, и довел до сведения, что правила игры я принимаю, но мне необходимо знать, что с тобой все в порядке. Он поднял на меня свои рыбьи глаза и сказал, что ты возвратилась в Каир. Думаю, и этого ему не хотелось говорить... А теперь именно ты мне рассказываешь, что эта дьявольская операция раскрыта кем-то из наших! Операция под кодом «4-0» останется тайной за семью печатями в течение многих лет, даже десятилетий! К примеру, кое-какие сведения о Второй мировой войне не подлежат огласке до середины будущего столетия, если не позже.
      — Эм-Джей, а кто за это отвечает? Я хочу сказать, кто обеспечивает неразглашение?
      — Документы хранятся в специальных бункерах, разбросанных по всей стране. Задействованы высокотехнологичные охранные системы. Сигнал тревоги немедленно поступает к нам в Вашингтон — в Госдепартамент, в министерство обороны и в особую службу Белого дома. С развитием компьютеров стало возможным хранить информацию в банках данных с кодами доступа, вырабатываемыми, как минимум, тремя разведслужбами и в Овальном зале. Там, где принимается решение относительно того, какие из документов являются жизненно важными, они опечатываются и запаковываются. Это и есть временное забвение, моя дорогая, с абсолютной защитой от похищения и дураков.
      Адриенна откинулась на спинку стула и начала свой рассказ. Она выложила «дяде Митчу» все, даже интимное происшествие, случившееся в Бахрейне.
      — Не могу сказать, что сожалею об этом, профессионально или как-то еще. Мы оба были загнаны в угол и испуганы. А он оказался порядочным человеком. Я убедилась в этом еще раз сегодня утром в Мэриленде.
      — В постели?
      — О Господи, нет, конечно! Он объяснил мне, чего добивается, почему сделал то, что сделал, даже почему стал конгрессменом. Теперь он не хочет быть им, как я тебе уже рассказывала. Между прочим, все думают, будто он кроткий агнец, но я бы никому не посоветовала доводить его до точки кипения.
      — Наконец-то у моей племянницы появился друг, сумевший задеть ее за живое...
      — Было бы лицемерием отрицать это, но сомневаюсь, что это надолго. Мы с ним в каком-то смысле похожи. Но мы слишком поглощены каждый своим делом, а чувства у нас лишь на втором месте. И все же он мне нравится, очень нравится. Представляешь, он заставляет меня смеяться, но, разумеется, не над ним, а вместе с ним.
      — Это необыкновенно важно, — задумчиво произнес Пейтон. — А я так и не встретил никого, кто бы по-настоящему заставил меня смеяться. Вместе с ним... с ней. Но эта трещина в фасаде собственного здания — моя вина. Я, наверное, слишком многого требую.
      — При чем тут требовательность? — пожала плечами Калейла. — Просто у тебя работа такая.
      — Твоему отцу совсем не трудно рассмешить твою маму. Временами я завидовал им.
      — А мама всегда считала, произнеси он трижды слово «развод», как это принято на Востоке, и им придется расстаться.
      — Чушь! Он ее обожает. А почему Кендрик настаивал на анонимности, как главном условии? Ты мне уже рассказывала, но повтори-ка еще раз.
      — Ты что-то не в меру подозрителен, дядя Митч. Объяснение весьма логично. Он намеревался вернуться в Оман и взяться за то, что бросил пять-шесть лет назад. Но ведь в Омане с его именем теперь связано многое! Понимаешь, его голова нужна всем. А те, кто ему помогал, боятся до смерти оказаться раскрытыми. То, что случилось с ним за последние два дня, лишь доказывает его правоту. Вернуться ему никто не позволит.
      Пейтон нахмурился:
      — Моя дорогая, я все понимаю, но дело в том, что ты полагаешься лишь на его слова. Он хотел, он хочет вернуться... Это слова, а нужны факты.
      — Я ему верю, — сказала Калейла.
      — Возможно, он и сам в это верит, — пожал плечами Пейтон. — Сейчас верит... Хорошенько обдумал ситуацию и поверил.
      — Эм-Джей, ты говоришь загадками. Что ты имеешь в виду?
      — Может быть, это и мелочь, но на ней стоит остановиться особо. Если у человека действительно не лежит душа к службе в конгрессе, он не станет сражаться с пентагоновскими тяжеловесами по телевидению, не станет выступать в воскресной телепрограмме на всю страну. А эта его пресс-конференция? Он заведомо знал, что она произведет эффект разорвавшейся бомбы. И зачем, скажи на милость, на слушаниях специально созданного подкомитета по контролю за разведкой задавать жесткие вопросы? Ведь это не способствует положительному имиджу в глазах общественности, хотя, конечно, делает его весьма популярным. Подытоживая, могу сказать: поступки не характеризуют его как человека, решившего бросить политику и те преимущества, которые она предоставляет. Здесь что-то не стыкуется. Как, на твой взгляд?
      Калейла кивнула:
      — Я задавала ему эти и другие подобные вопросы, подумав, а не страдает ли он заниженной самооценкой. В ответ он взрывался, отрицал такие мотивы своего поведения, настаивая на том, что его единственное желание — вырваться из Вашингтона.
      — А не является ли это желание плодом его долгих размышлений? — предположил Пейтон. — Я задаю этого вопрос без всякой задней мысли. К примеру, эта весьма удачливая личность поражена вирусом с берегов реки Потомак, то есть великими амбициями. И вот он ставит перед собой большие цели и идет к ним, используя все свои козырные карты, включая его успех в Омане. Потом он спохватывается и думает: «Боже мой, что я наделал? Что я здесь забыл? Я чужак среди этих людей...» Такое происходит сплошь и рядом. Мы потеряли многих наших лучших людей, кто пришел к подобному заключению. Кстати, большинство из них теперь абсолютно независимые люди, добившиеся успеха в той или иной области. Исключаем из этого числа тех, кто жаждет могущества лишь для удовлетворения своего "я". А твое внутреннее чутье наверняка исключает Кендрика, поскольку он не принадлежит к когорте лиц, обожающих всякие дебаты и бесконечные компромиссы, являющиеся побочным продуктом нашей системы. Не есть ли это приблизительный портрет нашего конгрессмена?
      — Внутреннее чутье подсказывает мне, что это его точный портрет.
      — Тогда этот твой весьма привлекательный молодой человек...
      — Да ну тебя, Эм-Джей! — оборвала его Калейла. — Ты прямо как кисейная барышня!
      — Я хотел сказать «ухажер», но передумал.
      — Ну ты даешь!
      — Ну хорошо! Предположим, твой друг проснулся в один прекрасный день и сказал себе: «Я совершил ужасную ошибку, сделав из себя героя, надо ее исправить».
      — Сказал бы, если бы был лжецом, а он честный и искренний...
      — Но в манере его поведения просматривается противоречивость. Он делает прямо противоположное тому, что заявляет.
      — А я настаиваю, что это не так! Он не врет ни себе, ни мне...
      — Я пытаюсь рассмотреть его в разных ракурсах до того, как мы приступим к поискам какого-то негодяя, с которым — если ты права — вошел в контакт другой негодяй, какой-то блондин... А не рассказывал ли тебе Кендрик, почему он при всем честном народе выступил против Пентагона, да и вообще всей оборонки, не говоря уж о его, конечно, сдержанной, но передающейся из уст в уста критике нашей собственной разведки.
      — Потому что его положение обязывает высказывать все, что он считает нужным и должным.
      — Значит, вот так он это объясняет?
      — Значит, вот так...
      — Тогда ему действительно повезло с комитетом Партриджа со специальным подкомитетом по разведке. Политики домогаются таких постов, такие должности с неба не падают, за них борются. Как он это объясняет?
      — Никак. Ему все это как раз упало с неба. Он скорее боролся против этих назначений.
      — Не понял?! — Пейтон приподнял брови.
      — Кендрик сказал, что, если я ему не верю, могу спросить у его старшего помощника, который долго уговаривал его согласиться с назначением в комитет Партриджа, да хоть бы и у спикера палаты. Кендрик и слышать об этих должностях не хотел, но ему объяснили, что, если он не даст согласия, тогда у него не будет возможности выступить по поводу своего преемника, следующего конгрессмена от девятого округа штата Колорадо. А это для него очень важно, поэтому он и согласился. Он не без труда отделался от одного казнокрада и не хочет, чтобы на его место пришел еще один коррупционер.
      Пейтон откинулся на спинку стула, обхватил горстью подбородок и прищурился. За долгие годы Адриенна научилась когда надо, молчать, не прерывая хода мыслей наставника. Она так и поступила, готовая к любой реакции, но не к той, которая последовала.
      — Это совсем другая игра, моя милая. Если не ошибаюсь, ты сказала Кендрику, будто кто-то считает, что он заслуживает награды за то, что делает. Тут все гораздо сложнее, как мне кажется. Нашего конгрессмена ведут...
      — Боже мой, кто, с какой целью?
      — Не знаю, но это стоит выяснить. Потихоньку и осторожно. Здесь мы имеем дело с чем-то весьма необычным.

* * *

      Варак сразу увидел большую темно-синюю машину, припаркованную на обочине извилистой трехполосной дороги, прорезывающей лес в нескольких сотнях метров от дома Кендрика. В машине никого не было. Он уже миновал огороженные владения конгрессмена, где все еще толклась группа настойчивых репортеров вместе с командой операторов. Варак хотел вовремя добраться до мотеля в пригороде Кортеса. Однако темно-синий автомобиль изменил его планы. Доехав до ближайшего поворота, он свернул на опушку леса и спрятал машину в кустах. Из атташе-кейса Варак достал кое-какие приспособления, которые могли понадобиться, и рассовал их по карманам. Он вылез из машины, тихо прикрыл дверцу и направился к синему седану. Подобравшись к задней дверце со стороны леса, Варак обследовал машину на предмет возможных ловушек, способных включить сигнализацию. Он обнаружил две ловушки. Одна оказалась настолько серьезной, что говорила сама за себя: секретные устройства в этом седане были во много раз ценнее некоторых драгоценностей и кое-каких деловых бумаг.
      Ряд закрашенных сверху мельчайших отверстий в нижней части окантовки окон распылял методом вспрыскивания газообразное вещество, способное «вырубать» взломщика на довольно длительное время. Это изобретение использовалось дипломатами в проблемных странах, где нередко нападение недругов заканчивалось допросами, чрезвычайно информативными и оперативными. Во время внезапных налетов система приводилась в действие водителем либо сигнализацией, если в машине никого не было. Среди богатых это устройство пользовалось огромным спросом, и говорили, что фирмы-производители завалены заказами.
      Варак оглянулся, быстро подошел к машине со стороны багажника, достал из кармана какой-то предмет и лег под выхлопную трубу. Он сразу принялся за дело. Менее чем через полторы минуты он уже бежал к лесу.
      Началась охота, и, как следствие, началось ожидание.
      Минут через сорок он увидел мужчину высокого роста, худощавого, шагающего вдоль дороги. На нем был темный костюм, пальто нараспашку и никакого головного убора, так что его рыжие волосы были видны издалека. Шефу этого следопыта стоило бы ознакомиться с основами косметической методологии. Рыжий на задании! Обхохочешься. Рыжий между тем обогнул капот седана и сел за руль. Он включил зажигание. Двигатель зачихал, потом раздался сильный скрежет, глушитель с выхлопной трубой улетел в кусты, из-под днища повалил пар. Прижав к лицу носовой платок, Варак пригнулся. Он дождался, когда пар рассеялся, потом выпрямился.
      Водитель седана сидел в хирургической маске и с пистолетом в руке. Он вертел головой в разные стороны. Вероятно, вычислял, откуда может грозить нападение, решил Варак. Прошла минута, еще одна, и замешательство рыжего стало очевидным. Он поднял телефонную трубку, потом положил на место. Милош понял почему. Если проблема с машиной заключается в поломке, и он доложит о происшествии своим шефам, находящимся, скажем, у черта на рогах, его по головке не погладят. Рыжий включил зажигание. Звук заработавшего мотора ударил по барабанным перепонкам. Рыжий выключил мотор.
      И что дальше? Варак решил подождать. Он ждал минут двадцать. «Хоть и рыжий, но профессионал!» — подумал он, когда тот осторожно выбрался из машины и пошел к багажнику, держа в одной руке пистолет, а в другой фонарь. Варак в это время полз по-пластунски среди густой травы. Рыжий наклонился и посветил фонариком под днище машины. Милош понял, что у него в запасе лишь считанные секунды. Вот сейчас рыжий обнаружит подпил и тогда... Варак встал на колено, вскинул пневматический пистолет, заряженный стрелой, и выстрелил. Стрела-игла с наркотиком попала в цель — прямо рыжему в шею. Тот повернулся, уронил фонарь и стал вытаскивать стрелу-иглу. Но не тут-то было! Чем интенсивнее он двигался, тем быстрее кровь приливала к голове. Когда Варак досчитал до восьми, рыжий упал.
      — Девять, десять, одиннадцать, двенадцать! — бубнил Варак вполголоса. — Готов!
      Он подошел к рыжему. Тот лежал и не двигался. Ну что там с документами? Варак был уверен, что они фальшивые но ошибся. У его ног в глубокой отключке «отдыхал» спецагент ФБР. Среди документов оказалось удостоверение спецподразделения, куда рыжий был зачислен два месяца и десять дней назад — спустя день после заседания членов организации «Инвер Брасс» в особняке на берегу Чесапикского залива.
      Милош вытащил стрелу из шеи рыжего, усадил его за руль синего автомобиля. Спрятав фонарь и пистолет под сиденье, он захлопнул дверцу и зашагал к своей арендованной машине, стоявшей за поворотом. Нужно было немедленно дозвониться до одного человека из штаб-квартиры ФБР в Вашингтоне.
      — Информации по этому спецподразделению нет, — сказал сотрудник ФБР, которому позвонил Варак. — Оно имеет отношение к службам Белого дома, а штаб-квартира этого подразделения, если не ошибаюсь, находится в городе Сан-Диего, штат Калифорния.
      — Но в Калифорнии нет пока Белого дома, — возразил Варак.
      — Там есть другой дом, если ты еще не забыл.
      — Что еще за дом? Насчет твоего рыжего выясню и сообщу, но нам потребуется информация, касающаяся акций вокруг Праги. Дело не широкомасштабное, но головной боли от него много. Поможешь?
      — Обязательно. Раскопаю, что смогу. Скажи-ка, что это за дом в Сан-Диего, если из-за него создано спецподразделение в ФБР?
      — Дом принадлежит вице-президенту Соединенных Штатов.
      Вот так! Получается, там что-то пронюхали. Значит, конгрессмен Эван Кендрик не станет следующим вице-президентом США, и, похоже, через одиннадцать месяцев после выборов на него не возложат обязанности президента.
      Варак повесил телефонную трубку.

      Прошло пять недель после злополучной церемонии в Голубом зале Белого дома. Причиной неудачи стали настоятельные попытки официального распорядителя Герберта Деннисона сфокусировать внимание собравшихся на человеке, вручавшем медаль Свободы, а не на награждаемом. Дирижер военно-морского оркестра и вовсе поступил вопреки инструкции: вместо того чтобы исполнить песню «Америка прекрасная»  вслед за речью президента, оркестр с жаром заиграл бравурный гимн США «Усеянное звездами знамя». Госсекретарь чуть было не лишился чувств. Только когда конгрессмен Кендрик поднялся на возвышение, для того чтобы принять награду и выразить свою благодарность, оркестр заиграл медленнее, стараясь соответствовать эмоциональному настрою речи награждаемого. Деннисон метал громы и молнии, когда Кендрик отказался прочесть короткую речь, которую он готовил для конгрессмена всю ночь и передал ему за десять минут до торжества. Вместо признания «невидимой, но неоценимой помощи» президента конгрессмен Кендрик поблагодарил всех, кого он не имел права назвать поименно, за спасение своей жизни и разрешение маскатского кризиса. И именно в этот момент неловкость ситуации подчеркнул громкий шепот кого-то из помощников президента Лэнгфорда Дженнингса: «Нахал!»
      Последней каплей в цепи неурядиц Герберт Деннисон был обязан сам себе. Во время фотографирования участников церемонии, когда запретили разговаривать по соображениям борьбы с терроризмом, он по рассеянности вытащил из кармана маленькую бутылочку с «Маалоксом» и отхлебнул из нее. Все объективы, естественно, нацелились на него, потому что президент США обернулся к нему и просиял. Это было уже слишком для измученного изжогой Деннисона, шефа персонала Белого дома, и он облил молочно-белой жидкостью лацкан своего темного фрака.
      После окончания церемонии Лэнгфорд Дженнингс, положив руку на плечо Эвана, вышел в холл.
      — Все прошло великолепно, конгрессмен, — воскликнул президент. — Не считая этой жопы Деннисона, нашего организатора и вдохновителя.
      — Сэр, не стоит судить его слишком строго. На него свалилось столько забот!
      — На Герберта? — понизил голос Дженнингс. — Речь не идет о его обязанностях. По-моему, он дал вам кое-что прочитать, а вы не захотели.
      — Так и было.
      — Оно и к лучшему. Иначе все выглядело бы как водевиль, а то и как оперетта. Спасибо, Эван, ценю ваши усилия.
      — Всегда к вашим услугам, — ответил Кендрик этой явно харизматической личности, не устававшей его удивлять.
      Следующие пять недель прошли, как Эван и ожидал. Средства массовой информации пытались привлечь его внимание. Но он держал слово, данное Герберту Деннисону, и собирался поступать так и в дальнейшем. Он отказывался от всех интервью, объясняя это тем, что, если даст хоть одно, будет обязан давать и другие, а это значило бы, что он не сможет должным образом исполнять свои обязанности, которые так за ним и остались. Ноябрьские выборы в девятом округе Колорадо обещали быть чисто формальными, поскольку в сложившихся обстоятельствах оппозиция не сумела найти своего кандидата. Однако, по утверждению средств массовой информации, кандидаты были, правда, одни предпочтительнее других.
      — Ну ты и сукин сын, — подколол Кендрика резкий Эрнест Фоксли, ведущий собственного телешоу. — Я первым дал тебе возможность прорыва, возможность хорошо показать себя широкой публике.
      — Думаю, ты не врубаешься! — парировал Кендрик. — Мне претят всякие прорывы и заигрывания с широкой публикой.
      Ведущий помолчал и заметил:
      — Знаешь что? А ведь я тебе верю. Почему это?
      — Потому что я говорю правду, а ты — настоящий профи!
      — Благодарю вас, юноша! Я замолвлю за вас словечко и постараюсь, чтобы к вам больше не приставали, но уж, пожалуйста, не подкидывайте нам сюрпризов.
      «Их и не будет!» — подумал Кендрик, ведя машину по просторам Вирджинии ранним декабрьским вечером. Его дом в Фэрфаксе стараниями Калейлы превращен прямо в неприступную штаб-квартиру. Митчелл Пейтон из ЦРУ со своей командой наворотил там черт знает что! Сначала этот шеф Отдела спецопераций приказал возвести высоченную кирпичную стену по всему периметру поместья, а затем распорядился снабдить широкие железные ворота соответствующей автоматикой. Кирпичную ограду по плану должна дублировать рабица, глубоко врытая в землю. Говорят, зеленый металл сетки отменной прочности выдерживает взрыв и не поддается распилу. Ну ладно это! Так ведь целое подразделение охраны следит за всеми подозрительными шумами.
      Пейтон и в самом деле развил бурную деятельность. Он приказал установить в кабинете Эвана специальный телефон с параллельными аппаратами во всех комнатах, которые подавали световой сигнал, чтобы любой заметивший его снимал трубку в ту же секунду. Был установлен компьютер с модемной связью. Когда в офисе конгрессмена в Вашингтоне возникала необходимость в оценке Кендриком либо Калейлой той или иной информации, она немедленно передавалась, а все распечатки потом незамедлительно уничтожались.
      В соответствии с инструкциями президента, высказанными публично. Отдел спецопераций сразу приступил к делу, взяв на себя ответственность за все меры безопасности в связи с посягательствами террористов на героя Омана.
      Кендрик был под большим впечатлением от мероприятий, предпринятых для обеспечения этой безопасности. После того как президентский лимузин доставил его из поместья в Мэриленде, Митчелл Пейтон в течение часа сумел взять под контроль все передвижения Кендрика и в каком-то смысле его жизнь. Средства связи были установлены несколько позже исключительно по причине упрямства Калейлы. Она не соглашалась переселиться в дом Кендрика, но после восемнадцати суток, проведенных в отеле, а также многочисленных затруднительных встреч в глухих местах с Эваном и Пейтоном она сдалась. Да и Пейтон даром времени не терял.
      — Хватит взбрыкивать, моя милая! Я уже послал заявление от твоего имени из Каира в Лэнгли о том, что ты увольняешься из ЦРУ. Думаю, у тебя не осталось выбора.
      — Я давно уговариваю ее, — вмешался Кендрик. Они сидели в отдельном кабинете в ресторане на границе со штатом Мэриленд. — Если она опасается сплетен, я опубликую сообщение в «Конгрэшнл рекорд», что приехала моя тетушка. Как вам версия с престарелой теткой, сделавшей удачную подтяжку лица?
      — Ну и дурак же ты! Ладно, я согласна.
      — А оборудование? — спросил Эван, поворачиваясь к Пейтону.
      — Такого вы купить не сможете, — ответил тот. — Поставим наше.

* * *

      На следующий день к воротам подкатила машина из телефонной компании. Охранники из ЦРУ пропустили ее на территорию, и телефонисты в униформе приступили к работе. Одновременно более двадцати каменщиков достраивали забор и еще десяток ставили мощное сетчатое ограждение. Электрики врыли столбы и натянули провода, проложив отдельный кабель на крышу дома Кендрика. С заднего крыльца к дому подогнали еще один грузовик и через гараж занесли компьютер в кабинет на первом этаже. Часа через три оборудование Митчелла Пейтона уже функционировало. В этот вечер Эван встречал Калейлу перед входом в ее отель.
      — Привет, тетушка!
      — Я собираюсь запереть накрепко свою комнату, — ответила она, закидывая в багажник нейлоновую сумку и забираясь к нему в машину.
      — Не беспокойся! Шашни с престарелыми родственниками — это не для меня.
      — Будто бы! — Она повернулась к нему и добавила тихо, но решительно: — Это уже не Бахрейн, теперь мы вместе в деле, а не в постели. Договорились?
      — Ты поэтому не хотела переезжать ко мне в дом?
      — Конечно.
      — Ты плохо меня знаешь, дорогая, — произнес Кендрик после продолжительной паузы.
      — Естественно.
      — Хотелось бы задать тебе один вопрос. Надеюсь, ты его правильно истолкуешь.
      — Давай свой вопрос.
      — Когда ты была у меня в стерильном доме в Мэриленде месяц назад, чуть ли не первое, что ты упомянула, был Бахрейн. А позже ты сказала, что в доме повсюду «жучки» и все, что мы говорим, прослушивается. Зачем ты говорила об этом?
      — Мне хотелось расставить все точки над "i" как можно быстрее.
      — Но ты же понимала, что те, кто подслушивает, заподозрят, о чем речь идет.
      — Ну и пусть! Я хотела прояснить и свое положение. В остальных фразах я все расставила по местам.
      — Теперь мне все ясно, — сказал Эван, поворачивая на кольцевую дорогу к Вирджинии.
      — Ну и спасибо!
      — Между прочим, я рассказал Хассанам о тебе. Им не терпится с тобой познакомиться.
      — Эта пара — твои люди из Дубая, да?
      — Гораздо больше, чем «пара», они — мои старинные друзья.
      — По-моему, он профессор?
      — Если все сложится, он будет профессором либо в Джорджтауне, либо в Принстоне со следующей весны. У него что-то там было не совсем в порядке с документами, но мы все уже уладили. Он уважает твоего отца. Однажды встречался с ним в Каире, так что будь готова к выражению глубокого почтения.
      — Это быстро пройдет, — засмеялась Калейла. — Как только он поймет, что я не играю ни за его, ни за отцову команду.
      — Ты умеешь пользоваться компьютером?
      — Ну да, конечно! Мне часто приходится иметь с ним дело.
      — А я не умею. Жена Сабри, ее зовут Каши, тоже не умеет Да и Сабри не очень... Так что вся надежда на тебя.
      — А льстец ты, между прочим, никудышный! Так что помни о моей запертой двери.
      Каши Хассан тепло встретила Калейлу. Между ними сразу возникли доверительные отношения, как это принято среди арабских женщин.
      — А где Сабри? — спросил Кендрик. — Я хочу познакомить его с Калейлой.
      — Дорогой Эван, он у тебя в кабинете инструктирует сотрудника ЦРУ, как пользоваться компьютером в экстренных случаях.
      Прошло более трех недель с тех пор, как было начато расследование в Лэнгли, начало которому положил разговор Калейлы с Пептоном. Ничего нового выяснить пока не удалось. Немало лиц, которые только теоретически могли иметь доступ к файлу по Оману, оказались под пристальным наблюдением разведки Пейтона. Сам файл был результатом совместного творчества Франка Свонна из Госдепа и Лестера Кроуфорда, шефа ЦРУ. Использовался только один компьютер, данные набирались разными сменами — строго по тысяче слов на наборщика, все личные имена опускались и были проставлены позже лично Свонном либо Кроуфордом.
      Решение об определении степени максимальной секретности текста было принято после беглого просмотра краткого изложения без деталей госсекретарем, министром обороны и председателем Объединенного комитета начальников штабов, а также ЦРУ. В документах имя, фамилия и данные Кендрика не упоминались, так же как и национальная принадлежность других вовлеченных лиц и их военные подразделения. Базовая информация была передана специальным комитетам сената и палаты представителей для одобрения по завершении кризиса шестнадцать месяцев назад. Одобрение было сразу же получено от верхней и нижней палат, также было сделано заключение, что утечка информации через газету «Вашингтон пост» о неизвестном американце, принимавшем участие в операции в Маскате, имела своим источником какого-то недобросовестного члена одного из этих комитетов.
      Кто? Как? Почему? Круг замкнулся.
      По логике вещей и методом исключения напрашивался вывод, что файл по Оману был вне досягаемости, однако был украден.
      — Тут есть что-то нелогичное, — сказал Пейтон. — В системе явно брешь, и мы ее не замечаем.
      — Это действительно так, — поддержал его Кендрик.
      Замечание Пейтона в отношении неожиданного назначения Эвана в комитет Партриджа и в специально созданный подкомитет по контролю за разведкой поставило Кендрика в тупик. Ни к Партриджу, ни к спикеру палаты представителей с голыми руками не сунешься. Почему Кендрика туда пригласили? Пригласили и пригласили... Кендрик закипал. Если им собираются манипулировать, у него есть право с открытым забралом выступить против тех, кто считает его инструментом в своих руках.
      — Нет, конгрессмен, — возразил Пейтон. — Если их заставили назначить вас при помощи шантажа, будьте уверены, они поставят железный заслон и примут упреждающие меры. Наш блондин из Европы и те, на кого он работает, лягут на дно. Мы не остановим их, просто мы не в состоянии их обнаружить. Напоминаю вам, наша задача — ответить на вопрос «почему?». Почему вас, относительно далекого от политики новичка из отдаленного округа, пытаются запихнуть прямо в центр политической жизни?
      — Все это несколько преувеличено...
      — Ты мало смотришь телевизор, — сказала Калейла. — На прошлой неделе по двум программам кабельного телевидения показывали ретроспективу о тебе.
      — Да ты что?!
      — Я тебе не рассказывала. Это бы тебя только рассердило.

* * *

      Кендрик опустил стекло в своем «мерседесе» и высунул наружу локоть. Они были уже на половине дороги. Впереди был поворот, заканчивающийся тупиком. И сейчас он предупреждал об этом мобильную охрану, сопровождавшую его.
      Мыслями Кендрик то и дело возвращался к «чудовищной загадке», как они с Калейлой называли то, что теперь перевернуло всю его жизнь. Митч Пейтон — он стал для Кендрика «Митч» — и Эван прошлым вечером вернулись из Лэнгли.
      — Теперь мы имеем дело с новыми обстоятельствами, — говорил директор Отдела спецопераций, когда они сидели у Пейтона в кабинете. — Европеец Фрэнк Свонн, безусловно, вошел в контакт со множеством лиц, собирая информацию на тебя. Не обижайся, но и мы вынуждены копнуть твое прошлое.
      — Как глубоко?
      — Начиная с восемнадцати лет. Шансы, что всплывет что-либо важное до восемнадцати, очень малы.
      — С восемнадцати? Обалдеть!.. Ну и как, нарыли что-нибудь?
      — А тебе хотелось бы? Если что-то знаешь за собой, могу отозвать такую информацию.
      — Что было, то было! Просто я удивлен. И вы способны найти что-либо в прошлом?
      — А что тут особенного? Не так сложно, как порой кажется. Справки можно получить в кредитных и информационных агентствах, отделах кадров, кроме того, многое можно выяснить по обычным документам.
      — А какую цель вы себе ставите при этом?
      — Целей полно, но реальных всего две. Если мы составим перечень лиц, с которыми входил в контакт европеец по поводу тебя, мы вплотную приблизимся к нему. А он, как мы все считаем, человек, на котором все держится. Вторую возможность мы пока не использовали, поскольку, стараясь докопаться до этого ускользающего блондина и тех, кто стоит за ним, мы сконцентрировались на событиях в Омане и файле, а если точнее — приглядываемся к правительственному окружению. Пока...
      — Пока... — повторил Кендрик. — А потом?
      — А потом твое окружение, то есть сфера личной жизни. У тебя в прошлом могло быть что-то или кто-то, событие или известные тебе люди, а может быть, случай, после которого друзья или враги захотели использовать тебя. Рубрика «По старым знакомствам» в личном деле каждого из нас говорит о многом, если не обо всем...
      — Послушай, Эм-Джей, — вмешалась Калейла. — Даже если мы найдем людей, которые любят либо ненавидят Эвана, они так или иначе окажутся связанными с Вашингтоном. Но какой-нибудь мистер Джонс из Анн-Арбора в штате Мичиган — будь он друг или враг — спокойно может обратиться в банк данных или архив и сказать: «У вас есть интересующий меня файл, я хочу снять с него копию, чтобы состряпать материал для газеты». По Закону об информации он имеет на это право. Я просто ничего не понимаю.
      — Я сам не понимаю, Адриенна... Не пора ли мне называть тебя Калейлой, чтобы привыкнуть?
      — Зачем тебе называть меня Калейлой?
      — Не перебивай, — сказал Эван с улыбкой. — Впрочем, Калейла звучит прекрасно.
      — Я действительно пока не понимаю историю с, файлом, — продолжил Пейтон. — Но, как я уже говорил, в информационной системе есть брешь, мы ее пока не обнаружили, поэтому следует использовать все возможности.
      — Почему бы тогда не сесть на хвост Партриджу и спикеру палаты представителей? — нажимал Кендрик. — Если бы мне предоставили возможность сделать то же, что в Маскате, я бы их быстро расколол.
      — Нет, Эван, не сейчас. Кроме того, спикер уходит в отставку.
      — Теперь я ничего не понимаю.
      — Эм-Джей хочет сказать, что он сам разрабатывает этих двоих, — объяснила Калейла.
      Эван тормознул за поворотом. Он дождался, когда в зеркале обзора появилось мобильное подразделение охраны, и свернул вправо на проселочную дорогу, которая вела к его дому сзади. Охрана его пропустит. Кендрик торопился, поэтому и свернул на проселочную дорогу, чтобы срезать путь. Что там за список? Калейла звонила в офис и сказала, что теперь он может познакомиться со своим прошлым по компьютерной распечатке.

* * *

      Милош Варак шел по выложенной плитами дорожке к пляжу Коронадо перед отелем «Дель Коронадо» в пяти километрах от моста из Сан-Диего. Он кропотливо работал неделями, чтобы найти щелочку и внедриться в окружение вице-президента США. Основное время он провел в Вашингтоне — в службу охраны вице-президента просочиться было крайне трудно.
      Наконец он нашел человека. Это был молодой мужчина, преданный своему делу, крепкого телосложения и с тренированной памятью. Он, правда, давным-давно понял, что, если засветится, лишится накопленного богатства, карьеры и, безусловно, жизни. Высокооплачиваемый сводник, он обслуживал кое-каких высокопоставленных членов правительства. На эту работу его натаскивала мафия, разглядевшая в нем потенциальные возможности и выучившая его в одном из лучших университетов, но не в дорогом, чтобы не вызывать никаких подозрений. Главарям был нужен симпатичный, хорошо вымуштрованный молодой человек, способный оказывать интимные услуги в обмен на устройство нужных людей. Им были довольны.
      Этот человек был порождением мафии. Сам был мафия. Обслуживал мафию.
      Варак приблизился к одинокой фигуре на пирсе в сотне метров от проволочного ограждения морской авиабазы.
      — Благодарю вас, что дали согласие на эту встречу, — сказал Милош как можно дружелюбнее.
      — По телефону вы говорили с акцентом, — произнес темноволосый молодой человек в плаще. — Вы, случайно, не красноперый? Если так, то обратились не по адресу.
      — Хотите сказать, не коммунист ли я? Ничего близкого к этому. Я настолько американец, что вы запросто можете отрекомендовать меня Ватикану.
      — То, что вы сказали, звучит оскорбительно и не по делу, впрочем, вы и по телефону несли ахинею, чем, собственно, возбудили у меня любопытство, поэтому я здесь.
      — В любом случае я вам благодарен за это.
      — Вы, кажется, угрожали мне. Или я ошибаюсь? — прервал Варака высокопоставленный секьюрити. — Если я вас обидел, прошу прощения. Но я и не думал угрожать. Просто я сказал, что наслышан о некоторых дополнительных услугах, оказываемых вами...
      — Не трудитесь быть вежливым...
      — Но нет причин быть невежливым. Я лишь хочу, чтобы вы поняли, кто я.
      — А вы — никто, — усмехнулся секьюрити. — По документам у меня все безупречно, надеюсь, вы это понимаете.
      Варак подождал, пока затих рев самолета, взлетевшего с авиабазы.
      — Если вы опасаетесь разговаривать со мной, потому что я могу иметь при себе магнитофон, — Варак распахнул полы пиджака, — пожалуйста, обыщите меня. Я и сам не хотел бы, чтобы мой голос был записан вместе с вашим. Ну, давайте же! Я, конечно, вытащу пистолет и буду держать его в руке, но останавливать вас не стану.
      Секьюрити Белого дома молчал. Поразмыслив, он сказал:
      — А вы умеете держать нос по ветру!
      — С другой стороны, — быстро добавил Милош, — прочитай вы то, что я приготовил, мы могли бы обойтись без этой тягостной процедуры.
      Он вытащил из кармана пиджака сложенные вчетверо листки, развернул их и протянул секьюрити.
      По мере чтения у того глаза сузились, а рот приоткрылся — от его привлекательности не осталось и следа.
      — Считайте, что вас уже нет в живых, — тихо произнес он.
      — Неосмотрительное заявление! Если я уже мертвец, то вы-то и подавно. Ваши крестные отцы, услышав о вашей весьма неэлегантной кончине, будут спокойно попивать свое красное вино, будто это ваша кровушка. По документам у вас все безупречно, видите ли... Это вам только кажется. Взгляните повнимательней! Результаты вашей коммерческой деятельности, связанной с торговлей живым товаром — женщинами, — конечно, безупречными не назовешь. Но вот контракты, строительные проекты, которые вы кое-кому устраивали, это — Целое дело. А куда ведет ниточка? Посмотрим-ка! Трудно даже себе представить... Этого телефона в справочниках нет, зарегистрирован он в апартаментах одного секьюрити... А женщины?
      — Их уже нет в живых... Да и мальчиков тоже.
      — У них было не больше шансов, чем теперь у вас. Поверьте, лучше помочь мне, чем противостоять. Я не интересуюсь вашими делами, вы просто окажете мне услугу, а если откажетесь, это сделает кто-либо другой приблизительно с тем же результатом. Вы мне — информацию, а я сжигаю эти бумаги. Конечно, я не обещаю вам никаких гарантий, но поскольку я, возможно, опять прибегну к вашей помощи, с моей стороны было бы неумно дать бумагам ход. Я не так глуп, уверяю вас.
      — Это очевидно, — согласился секьюрити. — Зачем выбрасывать пистолет, если им еще можно воспользоваться?
      — Рад, что мы поняли друг друга.
      — Какая информация вас интересует?
      — Вполне невинная, вас это не затруднит. Начнем с подразделения ФБР при вице-президенте. Зачем оно вам лично нужно?
      — Оно не имеет ко мне никакого отношения. Секьюрити осуществляют защиту, фэбээровцы — расследование.
      — Но защиту невозможно обеспечить без расследования.
      — Это разные дела. Когда у нас появляется информация, мы передаем ее в ФБР.
      — Какую же информацию вы передали, если она вызвала необходимость создать новое подразделение?
      — Никакую. Пару месяцев назад поступила серия угроз в адрес Вепря...
      — Вепря?
      — "Вэ" — вице, «прь» — президент... Вепрь. Коротко и доходчиво.
      — Не очень лестная кличка.
      — Она не в ходу, только в узком кругу.
      — Ясно. Давайте дальше... Угрозы. От кого они исходят?
      — Этим сейчас и занимаются в спецподразделении. Пытаются найти источник, так как угрозы продолжаются.
      — Какого типа угрозы?
      — Телефонные звонки, телеграммы, письма... Поступают из разных мест, агенты сбились с ног.
      — Все безуспешно?
      — Пока да.
      — Значит, подразделение весьма мобильно — сегодня здесь, завтра там. Его деятельность координируется из Вашингтона?
      — Когда Вепрь там, конечно. Когда куда-то едет, они с ним. Подразделение под контролем начальника его персонала. Сами знаете, как много времени уходит на согласование дел с Вашингтоном.
      — Пять недель назад вас тут не было. Так ведь?
      — Пожалуй, да. Мы вернулись только десять дней назад. Он проводит много времени в разъездах. Как он говорит, президент — это Восток, и вице-президент — Запад и ему, дескать, достается лучшая доля, потому как он не торчит в нашем славном городе.
      — Довольно неосмотрительно для вице-президента так говорить.
      — Ну, это ведь Вепрь! Что, однако, не свидетельствует об отсутствии ума. Он далеко не глуп!
      — А почему вы все — Вепрь да Вепрь?
      — Просто мы его не любим, да и тех, кто при нем. Его прихлебатели обращаются с нами, как с пуэрто-риканской прислугой. На днях один из них говорит: «Подай мне чаю и тысячу баксов». А я ему отвечаю: «Сначала проконсультируюсь с моим шефом, входит ли это в мои обязанности».
      — Вы не боитесь, что вице... Вепрь может обидеться?
      — А он с нами не общается. Мы же секьюрити и подчиняемся не ему, а его начальнику кадров.
      — А кто он?
      — Не он, а она. У нас для нее другая кличка, хоть и не такая удачная, но очень подходящая. Мы называем ее Стервоза-У-Которой-Не-Заржавеет, что ей очень нравится.
      — Расскажите о ней, — попросил Варак.
      — Зовут Ардис Ванвландерен. Она попала в окружение год назад. До нее был парень, классно выполнявший свою работу. Собственно, поэтому его сманил один из друзей Вепря. Парень на огромные деньжищи ушел. А Стервозе около сорока. Деловая баба... Когда входишь к ней в офис, кажется, готова яйца оторвать только из-за того, что ты в брюках.
      — Она что, лишена женской привлекательности?
      — Не сказал бы. Привлекательная, классная фигура. В самый раз для тех, кто любит такой тип женщин. По мне так даже очень.
      — Замужем?
      — Есть там один. Трется около нее, говорит, что ее муж, но никто его всерьез не воспринимает.
      — А что он делает? Чем занимается?
      — Он из Палм-Спрингс. Занимается акциями, ценными бумагами, когда остается свободное время после гольфа. Я составил о его делах такое мнение.
      — У него должны быть солидные деньги.
      — Он вкладывает их куда только можно и никогда не пропускает ужина в Белом доме. Должно быть, вам знакомы такие субъекты — волнистые светлые волосы, белозубая улыбка и смокинг. Такие любят, когда их фотографируют в танце. Правда, прочитай он хотя бы одну книгу до конца, его, наверное, назначили бы послом при британском королевском дворе. Да еще с такими-то деньгами!
      Варак наблюдал за секьюрити, которому явно полегчало от подобных расспросов. Он рассказывал более того, что требовалось. По сути, он рылся в чужом грязном белье.
      — Не понимаю, зачем такому человеку посылать жену на работу, даже если в ее обязанности входит обслуживание вице-президента.
      — А кто его вообще спрашивал? Стервозу не так-то просто заставить делать то, что ей не по нраву. Кроме того, одна моя знакомая из обслуги рассказывала, что эта железная леди замужем в третий или четвертый раз. Наверное, Ванвландерен дает ей полную свободу. Живет так, как ей нравится.
      — Говорите, она хорошо справляется со своей работой?
      — Отменно! Вепрь и шагу без нее не делает.
      — А сам он какой?
      — Орсон-то?
      Еще один реактивный самолет с ревом взлетел с морской авиабазы.
      — Вепрь, он и есть Вепрь, — произнес мафиози, когда все стихло. — Окружение Орсона Боллингера держит руку на пульсе всего, что происходит, а происходит только то, что им на руку.
      — Вы весьма проницательны.
      — Присматриваюсь... Присматриваюсь ко всему.
      — Вам удается гораздо больше. Я бы, правда, сказал, что вам не мешает быть поосторожнее. Если я смог выйти на вас, другие, видимо, тоже смогут.
      — Хотелось бы знать, каким образом?
      — Методично копая. Неделями ожидаешь, пока кто-либо допустит оплошность. Все мы люди и живем среди людей. Но на сей раз таким человеком оказались вы сами. Возможно, устали или выпили лишку либо просто решили, что вам теперь нечего опасаться. Не важно, по какой причине, но вы позвонили в Бруклин, в Нью-Йорк не обычным способом, не с телефона-автомата, номер которого запеленговать невозможно.
      — Франджи! — прошептал мафиози.
      — Да, ваш двоюродный брат Джозеф Франджиани... По кличке Пальчик. Второй по старшинству в вашей мафиозной бруклинской семье Ричи, унаследовавшей генуэзские капиталы. Это все, что мне было нужно, чтобы все понять. Так-то, дружок!
      — Заморский ты сукин сын...
      — Не тратьте на меня свое красноречие. Остался последний вопрос... И пожалуйста, попытайтесь вести себя цивилизованно.
      — Это ты мне говоришь? — заорал мафиози, вытаскивая пистолет, заткнутый сзади за ремень.
      — Стоять! — гаркнул Варак. — Еще одно движение, и я тебя прикончу.
      — Да у тебя и пушки-то нет! — выдавил секьюрити, но с места не сдвинулся.
      — У меня все есть, — ответил Варак, впиваясь взглядом в мафиози. — Надеюсь, понимаешь.
      Секьюрити сунул пистолет за ремень:
      — Выкладывай свой последний вопрос, и я пошел...
      — Вернемся к этой Ардис Ванвландерен. Как вам лично объяснили ее назначение на должность шефа обслуги вице-президента? Вы обеспечиваете личную безопасность Боллингера и неплохо сотрудничали с ее предшественником.
      — Мы секьюрити, и этим все сказано. Никаких объяснений нам не требуется.
      — Так ничего и не сказали? Для женщины это все-таки необычная должность.
      — Почему не сказали? Много чего было сказано, но никаких разъяснений-объяснений. Боллингер собрал всех и сообщил, что ему приятно объявить о назначении на высший пост одного из самых талантливых исполнителей в стране, вступающим в должность с таким самопожертвованием, что мы должны благодарить высшие силы за ее патриотизм. Услышав слово «ее» мы поняли, что это женщина.
      — Высшие силы... Хорошо сказано!
      — Вепрь обожает высокий стиль...
      — И он без нее ни шагу...
      — Думаю, не осмеливается. У нее железная хватка, и она навела в доме настоящий порядок.
      — Настоящий порядок — это как?
      — Что «как»?
      — Да так, ничего. На сегодня все, мой друг. Уходите отсюда первым, хорошо? Если понадобится, я вам позвоню.
      Горячая кровь средиземноморских предков ударила в голову. Мафиози ткнул указательным пальцем в сторону Варака и произнес хриплым голосом:
      — Вон из моей жизни, если не хочешь лишиться своей!
      — Твоя жизнь меня совсем не устраивает, стукач и завзятый сплетник!
      — Но-но! Не смей называть меня так!
      — Я буду называть тебя как мне захочется, а что касается моей жизни — я с ней сам разберусь. Понял?
      Милош Варак проводил его взглядом. Секьюрити медленно брел по пляжу в сторону отеля. Поднялся по лестнице и скрылся за дверями. И тогда Варак дал волю своим мыслям... Она попала в окружение вице-президента год назад; он вкладывает деньги. Орсон не делает без нее ни шагу... Именно тринадцать месяцев назад «Инвер Брасс» начала поиски кандидатуры на пост вице-президента США. Когда вкладывают баснословные средства в кампанию по выборам президента, всегда пешкой в своей игре делают вице-президента именно «вкладчики», то есть те, кто намерены править страной.

* * *

      Был пятый час утра, но Калейла никак не хотела прекращать работу. Она заставляла Эвана снова и снова прослушивать магнитофонные записи. Она настаивала, чтобы он подробно излагал то, что удавалось вспомнить в связи с прослушанным. Распечатка из офиса Пейтона насчитывала около ста тридцати лиц, соответственно с данными о роде занятий, информацией о браках, разводах, рождениях и смертях. Каждый из перечисленных либо провел в прошлом значительное время с Кендриком, либо входил в его окружение в период своей наибольшей активности и мог, таким образом, повлиять на продвижение Кендрика по службе.
      — Откуда он откопал всех этих людей? — Эван шагал взад-вперед по кабинету. — Клянусь, не помню половину из них, а другую половину вспоминаю весьма смутно. За исключением старых друзей, среди которых никто даже косвенно не может быть связан с тем, что со мной приключилось. Просто голова кругом! У меня было три соседа по комнате, когда я учился в колледже, еще два — когда учился в аспирантуре, с шестым мы вместе снимали квартиру в Детройте, когда я однажды нашел там какую-то занудную работу. И все они в этом списке! Еще десяткам двум я помогал выкарабкаться из нужды, когда работал на Ближнем Востоке. Они-то тут с какой стати? Какая связь между ними и моим настоящим? Ни-ка-кой... — произнес Эван по слогам для пущей убедительности.
      — Тогда давай еще раз пройдемся по «группе Кендрика». Вот список всех, кто работал по контракту...
      — Нет никакой «группы Кендрика»! Нет! Понимаешь? Их убили. Их взорвали. Они погибли под обломками... Мэнни и я, — вот все, кто остались. Ты сама знаешь это.
      — Не надо возмущаться! — сказала Калейла. Она сидела на кушетке и пила чай. Распечатка лежала перед ней на журнальном столике. — Я имею в виду твои контакты здесь, в США, во время работы «группы».
      — Мы уже всех перебрали. Да их и было всего ничего! В основном специалисты по высокотехнологическому оборудованию.
      — Давай пройдемся еще раз.
      — Напрасная трата времени. Ну хорошо, давай пройдемся.
      — "Сонар электроникс", город Пало-Альто в Калифорнии, — прочитала Калейла, водя линейкой по распечатке. — Представителем был некий Кэри...
      — Кэри, твою Мэри, — хмыкнул Кендрик. — Так звал его Мэнни. Купили мы у них шурфовальное оборудование, а оно не работает, и все тут! Мы им рекламацию, оборудование возвращаем, а они нам знай счета к оплате выставляют...
      — "Друкер графикс", Бостон, Массачусетс, представитель Джерри Шульман. Что о них?
      — Джерри Шульман — парень что надо! Обслуживание на высоте. Мы работали с ними много лет, и никаких проблем.
      — "Морслэнд ойл", Талса, Оклахома. Представитель — Арнольд Станхоуп.
      — Я уже рассказывал о нем. И о них тоже...
      — Расскажи еще раз.
      — Делали мы для них в Эмиратах привязку к местности. Работы выше крыши, а они жмутся, торгуются, платить не хотят, а поскольку наши дела шли в гору, мы взяли и разорвали с ними контракт.
      — Наверняка последовали злобные нападки...
      — И еще какие! Но время — великий лекарь. Они потом нашли каких-то лихих греков, которые взяли их за горло и ломовые бабки за свою работу.
      — Разбойники вы все и без всякой привязки к местности, — улыбнулась Калейла. — Читаю дальше... «Оффшорное предприятие с ограниченной ответственностью», город Нассау, Багамы, представитель Ардис Монро в Нью-Йорке. Они перечисляли тебе приличные суммы денег в качестве капиталовложений...
      — ...Которых мы в глаза не видели, — прервал ее Кендрик, — потому что это была липа.
      — Тут у меня пометка «Не важно».
      — Что еще за пометка?
      — Это ты сказал, когда мы смотрели список в первый раз, а я написала в сторонке. Нельзя ли поподробнее об этом «оффшорном предприятии с ограниченной ответственностью»?
      — Сейчас его уже нет. Обыкновенная махинация международного класса. Компанию создали из денег на счетах в швейцарских банках и воздуха. Потом ее продали, деньги со счетов перевели в свои банки, а покупатели остались с тем самым воздухом на руках.
      — И ты принимал участие в таком скользком мероприятии?
      — Я не знал, что дела обстоят именно так. Я был тогда молод, неопытен и под большим впечатлением от сознания, что нас захотели сделать частью своей структуры солидные люди... и от кругленькой суммы на счете в Цюрихе, открытом на наше имя. Мои восторги испарились, когда Мэнни предложил снять аванс за выполняемую нами работу для них. Он знал, что делает: мы не получили ни гроша, ибо денежные потоки находились под контролем тех, кто имел в оффшорной зоне право первой подписи.
      — Шарага для идиотов, и вы на это купились.
      — Вот именно.
      — А каким образом вы в эту авантюру влипли?
      — Мы в то время работали в Саудовской Аравии, и на одной деловой встрече в Эр-Рияде я познакомился с Монро.
      — Ардис Монро... Ардис... Странное имя для мужчины.
      — Это женщина, но она круче любого мужчины.
      — Женщина?
      — Представь себе!
      — Она, видимо, имеет дар убеждения. С твоим-то природным скептицизмом...
      — Язык у нее подвешен, это точно. — Кендрик отвел взгляд. — Когда мы вышли из дела, тут-то она и показала себя, заявив, что кое-какие контракты с «группой Кендрика» стоили ей миллионов. Мэнни Вайнграсс тогда поинтересовался, чьих миллионов.
      — Наверное, нам следует... — задумчиво произнесла Калейла.
      — Оставим это! — оборвал ее Эван. — Она теперь замужем за английским банкиром, живет в Лондоне и отошла от дел.
      — Откуда тебе известно?
      Кендрик ответил слишком быстро и довольно спокойно:
      — Звонила пару раз... Между прочим, с извинениями. Все, что было, теперь не имеет значения.
      — Да, конечно, — сказала Калейла и, говоря уже о другом, сделала пометку на полях распечатки: «Проверить оффшор!»

* * *

      Ардис Монро-Фразье-Пайк-Ванвландерен, в девичестве Ардисольда Воджак, родом из Питтсбурга, штат Пенсильвания, в данное время проживала в шикарном люксе в отеле «Уэстлейк» в Сан-Диего.
      Войдя в фойе номера, сплошь из мрамора, она перебросила свою соболиную накидку через спинку стула, обитого тисненым бархатом, и позвала мужа:
      — Ау-у, Энди, где ты там? У нас в распоряжении меньше часа. Я не хочу опаздывать к Вепрю, так что поторапливайся, мой милый!
      Эндрю Ванвландерен в смокинге вышел из спальни со стаканом в руке:
      — А я, как всегда, готов раньше тебя, детка!
      — Я тоже буду готова минут через десять, — сказала Ардис, разглядывая в зеркале свое отражение и поправляя изящную прическу каштановых с сединой волос. Ей было около пятидесяти. Среднего роста, худощавая, с пышным бюстом, она выглядела значительно моложе. Ее можно было назвать весьма привлекательной. Обращали на себя внимание большие зеленые глаза. — Почему бы не вызвать машину, милый?
      — Машина может подождать, как и Вепрь. Нам надо поговорить.
      — Да? — Начальник кадров вице-президента перевела взгляд на мужа. — Звучит серьезно...
      — Так оно и есть! Мне звонил твой бывший.
      — Который?
      — Тот, о котором стоит говорить.
      — Он звонил сюда?
      — Ну да! Я его видел и сказал...
      — Это черт знает что, Энди, это просто глупо! — Ардис спустилась по мраморным ступеням в гостиную, которая была ниже уровня фойе. Сев на стул, обтянутый красным шелком, она резким движением закинула ногу на ногу и посмотрела на мужа в упор. — Со своими бешеными деньгами делай, что твоей душе угодно, но туда, где я, не лезь! Это понятно, дорогой?
      — Послушай, Стервоза, если мне потребуется проверенная информация, я ее получу, учитывая, сколько я уже заплатил. Это понятно, дорогая?
      — Хорошо, хорошо, остынь, Энди!
      — Сама затеяла перепалку и меня же призываешь остыть!
      — Прости! — Ардис откинулась на спинку стула, вздохнула и прикрыла глаза. Через пару секунд она поднялась, подошла к журнальному столику, взяла пачку сигарет. — Правда, прости меня. Сегодня был такой трудный день.
      — Опять Вепрь? — спросил Ванвландерен, отхлебнув виски.
      — Поосторожнее с прозвищами! — хохотнула Ардис. — Не хотелось бы, чтобы наши секьюрити поняли, что и их прослушивают.
      — А в чем проблема у Боллингера?
      — Опять он в вибре... Хочет железную гарантию, что через полгода, в июле, либо он будет в списках кандидатов на пост президента и вице-президента, либо у него будет десять миллионов на счете в швейцарском банке.
      Ванвландерен закашлялся:
      — Десять миллионов? — Он с трудом перевел дыхание. — Что он о себе думает, этот комедиант?
      — Думает, что он вице-президент Соединенных Штатов, у которого за душой парочка-другая государственных тайн, — ответила Ардис. — Я говорила ему, что только он и подходит нам, но куда там! Думаю, чует, что Лэнгфорд Дженнингс считает его пешкой и совершенно в нем не нуждается.
      — Неужели наш телегеничный президент, наш маг и волшебник не любит его?
      — Это слишком сильно сказано! Я слышала от Деннисона, Дженнингс просто собирается отправлять его в отставку.
      — И он должен уйти. Однако Герберт Деннисон, на мой взгляд, проявляет больше любопытства, чем ему положено, а нам это вовсе ни к чему.
      — Забудь на время о Деннисоне, о Боллингере и о всех твоих делах. Скажи, что произошло такого важного, что моему старому бездомному коту пришлось позвонить сюда?
      — Не бери в голову! Он звонил из офиса моего вашингтонского адвоката. Мы ведь с ним как-никак на паях владеем фирмой. Не забыла? Однако давай закроем тему Орсона. Дай ему гарантии. Напиши пару фраз, а я подпишу. Цюрих и все такое... Он будет просто счастлив.
      — Ты что, сошел с ума? — Ардис покачала головой.
      — Вовсе нет. Начнем с того, что он либо будет в списках кандидатов, либо о нем сразу забудут, как это обычно бывает с экс-вице-президентами. Вот и все!
      — Мой дорогой, — сказала Ардис с ударением на слове «дорогой». — Ты настоящий гений! Все так просто...
      — Жизнь — суровая школа, детка.
      — Ну, так что же все-таки сказал мой старый знакомый бездомный котик? Кто охотится за его чувствительной шкуркой?
      — Не за его, а за нашей...
      — Это одно и то же, не забывай. Именно поэтому я с тобой, любимый. Это ведь он нас познакомил.
      — Он хотел поставить нас в известность о том, что кучка самовлюбленных интриганов начинает прорыв в высшие эшелоны власти. В ближайшие три месяца этот великолепный конгрессмен станет главной темой передовиц самых влиятельных газет. Цель — прозондировать почву на предмет его популярности. Наш котик весьма взволнован. Я, признаться, тоже. А те доброжелатели-неудачники знают, что делают, поскольку ситуация может запросто выйти из-под контроля, а наши миллионы, Ардис, могут превратиться в прах в ближайшие пять лет. Я чертовски волнуюсь!
      — Нет причины, — произнесла его жена, поднимаясь со стула в полный рост. С минуту она стояла, глядя на Ванвландерена с некоторым изумлением. — Поскольку ты намерен тормознуть десять миллионов, предназначенные Боллингеру, вот что предлагаю я. А не положить ли эту сумму на мой счет? По-моему, в этом есть смысл?
      — Я как-то не вижу веских причин для этого.
      — Причиной может быть твоя неувядающая любовь ко мне или же необыкновенные обстоятельства, позволившие мне вращаться среди богатых, красивых, могущественных людей с политическими амбициями.
      — Ты опять за свое?
      — Не буду вдаваться в нудное перечисление всего, что мы делаем, что делали, и даже не упомяну о причинах, побудивших меня бросить свои ничтожные способности к твоим ногам, я просто раскрою тебе один секрет, который я — подумать только! — хранила все последние недели.
      — Я заинтригован, — сказал Ванвландерен, ставя стакан с виски на мраморный столик и внимательно глядя на свою четвертую жену. — Что же это за секрет?
      — Я знакома с Эваном Кендриком.
      — Ну и ну! И давно?
      — Наше сотрудничество длилось недолго, к тому же много лет назад. Особо и говорить не о чем, но в течение нескольких недель у нас было кое-что общее.
      — Ну-ка, ну-ка... Кое-что общее, это интересно!
      — У нас была общая постель... — Ардис улыбнулась. — Мы были очень молоды, торопились жить, и у нас совершенно не было времени на привязанности. Ты помнишь оффшорную фирму на Бермудах?
      — Если он принимал в этом участие, мы сможем замечательно подцепить его на этот крючок. Хочу сказать, что причастности Кендрика вполне достаточно, чтобы сковырнуть его, если заберется слишком высоко. А это действительно было?
      — Было, но ты ничего с ним не сделаешь. Он вышел из Дела, да еще с моральным уроном, как раз когда карточный Домик стал разваливаться. Я бы не стала наезжать на комитентов оффшора, если только я тебе не надоела, дорогой.
      — Ты?!
      — Я там была основной и подбирала комиссионеров.
      — Ну ты даешь! — засмеялся Ванвландерен. — Эти жулики соображали, кого взять для такой работенки. Подожди-ка! Зная Кендрика так близко, почему ты ни разу даже не заикнулась об этом?
      — У меня были причины...
      — Они, должно быть, веские, — задумчиво произнес Эндрю Ванвландерен. — А если он тебя видел, узнал, вспомнил оффшорную фирму и, сопоставив факты, свел концы с концами?
      — Теперь моя очередь сказать: «Не бери в голову», — произнесла Ардис. — Люди из окружения любого вице-президента не мелькают в новостях. Когда последний раз ты видел или слышал что-нибудь о ком-то, кто в штате обслуги вице-президента? Персонал — всего лишь серая, аморфная масса, поскольку президенты иных не потерпят рядом с собой. Кроме того, мое имя не появлялось в газетах, кроме как «мистер и миссис Ванвландерен, гости Белого дома». К тому же Кендрик все еще считает, что моя фамилия Фразье-Пайк, что я — замужем за банкиром и живу в Лондоне. Если помнишь, хотя мы оба были приглашены на церемонию вручения Кендрику медали Свободы, ты был там один, я отказалась.
      — Но это не те причины. Почему ты мне раньше не рассказала?
      — Потому что знала, как ты отреагируешь. Это раз. И два, когда я поняла, что при таком раскладе могу быть тебе гораздо более полезной.
      — Каким же это образом?
      — Я прекрасно понимала, что нужно было с ним встретиться, и не через частное сыскное агентство, что погубило бы нас. Я избрала официальный путь — ФБР.
      — Это что, угрозы в адрес Боллингера?
      — Завтра они прекратятся. Здесь останется всего лишь один агент, а спецподразделение в полном составе будет отозвано в Вашингтон. Все эти угрозы были выдумкой выжившего из ума вполне безобидного человека, которого ввела в игру я. Он, по идее, должен жить во Франции. И вдруг мне говорят... Словом, я узнаю то, что мне было надо.
      — Кто же этот человек?
      — Кендрик обожает одного старого еврея из Израиля. Он ему как отец. Когда существовала «группа Кендрика», все звали его палочкой-выручалочкой.
      — Он что, работал вместо Кендрика?
      — Ну, что ты! — засмеялась Ардис. — Он прекрасный архитектор, и по его проектам возводились шедевры. Арабы его на руках носили.
      — Ну, и при чем тут он?
      — Полагали, что он в Париже, на самом деле это не так. Он живет у Кендрика в Колорадо. Без отметки в паспорте и официального статуса иммигранта.
      — Что из того?
      — Наш восходящий конгрессмен притащил этого старикана сюда на операцию, которая спасла ему жизнь.
      — Ну и?..
      — У Эммануила Вайнграсса на днях или раньше повторится рецидив болезни, и он в скором времени отдаст концы. Кендрик не оставит его ни на минуту, а когда все закончится, будет слишком поздно. Так что, дорогой, по-моему, я заслужила десять миллионов.

      Варак окинул внимательным взглядом всех членов организации «Инвер Брасс». Всех вместе и каждого по отдельности. Концентрация мысли достигла предела, потому что требовалось сфокусировать внимание на двух моментах.
      Информация, которую он раздобыл у секьюрити вице-президента относительно угроз в адрес Вепря и с которой только что всех ознакомил, должна была вызвать определенную реакцию. Но никаких признаков удивления или страха на лицах участников встречи не наблюдалось.
      Вот они, все — солидные люди! Однако один из них раскрыл тайну пребывания Эммануила Вайнграсса в Меса-Верде. Секрет, неизвестный самым осведомленным ведомствам Вашингтона. Один из присутствующих предатель. Кто?
      Самуил Уинтерс? Семейный капитал нажит Уинтерсами в конце XIX века. Они строили железные дороги, занимались разработкой нефтяных месторождений. Самуил Уинтерс маститый ученый, советник многих президентов, вне зависимости от их партийной принадлежности. Человек высокоответственный, совестливый и благополучный. Неужели он?
      Иаков Мандель? Всеми почитаемый финансовый гений, автор и проводник реформ, ожививших работу Комиссии по Ценным бумагам и биржевым операциям, имеющий неоценимые заслуги перед Уолл-Стрит.  Из нищеты еврейского квартала Ист-Сайда Нью-Йорка поднялся до высших финансовых кругов, и, как говорят, ни один порядочный человек не назовет его своим недругом. Как и Уинтерс, Мандель с достоинством и заслуженно несет свои почести. А может, есть такие почести, которых он тайно добивается? О Господи!..
      Вот, к примеру, Маргрет Лоуэлл. Тоже из старой финансовой аристократии. Нью-Йорк — Палм-Бич ... Блестящий адвокат, снискавшая себе славу на поприще защиты интересов клиентов в суде. В основном униженных и оскорбленных. Теоретик и практик в одном лице, она, по слухам, вот-вот будет назначена в состав судей Верховного суда. Неужели ее адвокатура служит лишь прикрытием теневой деятельности? Голова кругом...
      Эрик Сандстрем? Крупный ученый по космическим и наземным технологиям, обладатель более двадцати высокооплачиваемых патентов, нашедших применение в области медицины и в прикладных науках. Мощный интеллект под личиной пухлого и розовощекого большого ребенка с взъерошенными рыжими волосами, наивной улыбкой и великолепным чувством юмора. Он как бы смущается, даже слегка в претензии, если выставляют напоказ его дарования. Или это все только притворство?
      Гидеон Логан? Возможно, самый каверзный из всего квартета. Но поскольку чернокожий, весьма вероятно, его можно вычислить. Приличное состояние сколотил на недвижимости. Никогда не забывает о своих корнях, сам преуспевает и постоянно консультирует своих собратьев по крови. Ходят слухи, будто он незаметно делает больше для достижения гражданских прав, чем любая официальная организация в стране. Нынешние власти, как и предшествующие, предлагают ему самые разные посты в кабинете министров, но он отказывается, полагая, что достигнет большего в качестве независимой силы в частном секторе, чем если его станут отождествлять с какой-либо партией. Трудоголик, каких мало, он позволяет себе один вид досуга — обладая шикарной виллой на берегу Атлантического океана на одном из Багамских островов, проводит редкие уик-энды, ловя рыбу на своей четырнадцатиметровой яхте вместе с женой, с которой состоит в браке двенадцать лет. А может, о Гидеоне Логане не все известно? Все возможно, потому что за ним угнаться нет никакой возможности.
      — Милош, — спросила Маргрет Лоуэлл. — Каким образом нынешней администрации удалось сохранить в тайне угрозы в адрес Боллингера, учитывая созданное в связи с этим целое подразделение ФБР?
      Вопрос прямо в яблочко...
      — Думаю, это стало возможным благодаря инструкциям, полученным от миссис Ванвландерен, — ответил Милош и сразу же скользнул взглядом по лицам присутствующих. Никаких эмоций! Как говорится, ни один мускул не дрогнул ни у кого из них. Но ведь один точно предатель. Кто он?
      — Я так понимаю, она — жена Эндрю Ванвландерена, — заметил Гидеон Логан. — Одного из тех, кого нынче называют спонсорами. Но давайте начнем с того, почему она получила такое назначение?
      Вопрос по делу... Варак медленно переводил взгляд с одного на другого.
      — Наверное, я сумею ответить, — сказал Иаков Мандель. — Перед тем как Ардис стала миссис Ванвландерен, она представляла собой лакомый кусок. В самом деле, только человек с головой может сделать Прибыльными целых две компании, объявление банкротами. Говорят, она немотивированно агрессивна, но никто не станет отрицать ее организаторские способности. Она подходит для такой работы и способна держать политических подхалимов в узде.
      Иаков Мандель? Нет. Он не испытывал никаких угрызений совести, восхваляя ее.
      — Я с ней как-то сталкивался, — многозначительно произнес Эрик Сандстрем. — В двух словах, она просто стерва. Я переуступал права на свой патент больнице и медицинской школе Джонса Хопкинса, что в Балтиморе, штат Мэриленд, так она хотела выступить брокером.
      — А зачем был нужен брокер? — спросила Лоуэлл.
      — В том-то и дело, что не нужен, — ответил Сандстрем. — Она старалась убедить меня, что за такими большими грантами необходим наблюдатель, дабы удостовериться, что деньги пойдут на то, на что выделены, а не на что-то другое.
      — Видимо, у нее были основания так думать, — заметила Лоуэлл, пожав плечами, будто зная по опыту.
      — Не в моем случае, — возразил Сандстрем. — Директор этого медицинского центра — мой хороший друг. Он, правда, не стал вдаваться в подробности, но, кажется, она требовала с него большие комиссионные, в итоге он вернул мне патент.
      Эрик Сандстрем? Поди пойми! Обругал, расчихвостил без всякого сожаления.
      — Я с ней никогда не встречался, — вмешался Самуил Уинтерс, — но она когда-то была замужем за Эмори Фразье-Пайком, дотошным лондонским банкиром. Иаков, ты помнишь Эмори?
      — Конечно! Он играл в поло, а ты представил меня ему как дальнего родственника Ротшильдов, чему, к несчастью, он, кажется, поверил.
      — Кто-то рассказывал мне, — продолжал Уинтерс, — что бедный Фразье-Пайк потерял большие деньги в какой-то финансовой афере, в которой она принимала участие. Оффшорная компания, если память не изменяет.
      — Очень дотошный банкир, — заметил Мандель. — Все они жулики. Ему стоило бы навести справки хотя бы у дальнего родственника Ротшильдов.
      — Возможно, он навел справки, потому что они были вместе недолго, а старина Эмори, надо сказать, всегда отличался медлительностью, где требовалось действовать решительно и энергично. Она и сама могла оказаться мошенницей.
      Самуил Уинтерс? Нет, пожалуй. Предатель дела организации «Инвер Брасс» не стал бы так разглагольствовать.
      — Так или иначе, — продолжил Варак спокойным тоном, — что касается миссис Ванвландерен, все вы теперь в курсе дела.
      — А я — нет! — возразила Маргрет Лоуэлл. — Могу сказать, что «в курсе дела» — слишком расплывчатая формулировка. Мой бывший муж — шлюха, если можно так сказать, и его прибрала к рукам эта самая Фразье-Пайк.
      — Вальтера? — воскликнул Сандстрем в присущей ему шутливой манере.
      — Мой муж так часто ездил по делам в Лондон, что я уже подумала, будто он — консультант королевской семьи. При этом он постоянно поминал, что его банкиром там является Фразье-Пайк. В один прекрасный день мне в офис позвонила прислуга и сказала, что моему Казанове звонили из Лондона от Фразье-Пайка по срочному делу, но ей никак не удается разыскать его. Она дала мне номер телефона в Лондоне, по которому надо перезвонить. Я взяла и позвонила. С кем говорила, не знаю, думаю, с секретарем. Я сказала, что Лоуэлл на проводе для разговора с Фразье-Пайком. После чего жизнерадостный женский голос сказал: «Дорогой, я буду в Нью-Йорке завтра, и мы проведем целых пять дней вместе!» Я ответила: «Как мило!» — и повесила трубку.
      — Она вращается в великосветских кругах для достижения своих целей, — усмехнулся Гидеон Логан. — А Энди Ванвландерен будет одевать ее в соболя и использовать, пока ему не надоест.
      «Надо срочно менять предмет разговора», — подумал Варак. Если он прав в том, что предатель за этим столом, — и он все-таки прав! — все, что будет здесь сказано, дойдет до ушей Ардис Ванвландерен. Нельзя позволять опускаться до сплетни.
      — По общей реакции, — сказал он доброжелательно, — можно прийти к выводу, что не перевелись еще авантюристки, обладающие невероятными способностями. Однако это не важно. — Он обвел всех внимательным взглядом. — Ардис Ванвландерен состоит на службе у вице-президента и прекрасно справляется со своими обязанностями, но к нам это не имеет никакого отношения. Давайте поговорим о нашем кандидате. Все идет по плану. Пресса Среднего Запада страны, начиная с газет Чикаго, начнет обсуждать заслуги Кендрика в обычных и редакционных статьях. Там хорошо осведомлены о его прошлом, в распоряжении газет материалы комитета Партриджа, телешоу Фоксли и собственной пресс-конференции. После этой нашей акции о Кендрике заговорят повсюду.
      — Милош, а как это все организовано? — спросил Самуил Уинтерс. — Я имею в виду публикации в прессе и авторов статей.
      — Мы сформировали в Денвере на вполне законном основании специальный комитет. Брошенное семя быстро взошло. Колорадское отделение партии оказалось в особенности активным, чему способствуют деньги спонсоров, пожелавших остаться неизвестными. Государственные функционеры рассматривают шансы нашего кандидата как очень высокие, кроме того, все это привлекает внимание и к Колорадо. Здесь или пан или пропал. Проиграть они никак не имеют права.
      — Проблема легализации необходимых средств может оказаться весьма серьезной, — сказала Маргрет Лоуэлл.
      — Здесь нет проблемы, миссис Лоуэлл. Деньги переводятся частями, не превышающими лимитов, установленных избирательными законами, которые, на мой взгляд, весьма странные, чтобы не сказать — таинственные.
      — Милош, если мне понадобится юрист, я обращусь непременно к вам, — добавила Маргрет Лоуэлл, улыбаясь и откидываясь на спинку стула.
      — Я снабдил вас списками с названиями газет и именами авторов редакционных статей и колонок, привлеченных к Делу...
      — Которыми мы поддержим огонь в нашей печи, — прервал его Уинтерс. — Конечно.
      — Естественно.
      — Обязательно.
      Кто же все-таки лжет, несмотря на то что все так единодушии!?
      — Скажите, Варак, — спросил румяный Сандстрем, — основываясь на том, что мы знаем, и что вы нам доложили: наш кандидат ни на йоту не продемонстрировал желания участвовать в выборах. Ведь это крайне важно. Разве он не хочет занять этот выборный пост?
      — Захочет. Он, можно сказать, из тех, кто немедленно выскочит из своего медвежьего угла, как только появятся условия для реализации его возможностей.
      — Самуил, он что, тоже раввин?
      — Вряд ли, мистер Мандель, — ответил Варак, позволив себе усмехнуться. — Я имею в виду... Вне всякого сомнения, это не важно.
      — Милош, вы выражаетесь так осторожно, — заметил Мандель.
      — Благодарю вас, сэр, вы очень любезны. Я хочу сказать, что в двух драматических ситуациях, одна из которых прямо угрожала его жизни, Кендрик выбрал самый трудный путь, потому что чувствовал, что сможет добиться перемен к лучшему. Первая — это когда он решил заменить коррумпированного конгрессмена, а вторая, конечно, кризис заложников в Маскате. Короче говоря, ему надо еще раз убедиться, что он и его способности нужны стране.
      — Высокий полет, — сказал Гидеон Логан. — Он человек безусловно реалистического склада ума и трезво оценивает свою квалификацию. А если он заявит: «У меня недостаточно способностей»? Как это преодолеть?
      Варак оглядел людей за столом с выражением человека, желающего быть понятым.
      — Это символическое предположение.
      — Как это? — спросил Мандель, снимая очки в металлической оправе.
      — Например, нынешний госсекретарь, хотя его часто обвиняют коллеги и персонал Белого дома в том, что он слишком упрям и академичен, является самым трезвым в нынешней администрации. По своим каналам мне известно, что он заблокировал целую серию необдуманных действий, рекомендованных советниками президента. И это потому, что президент его уважает...
      — Да его и следует уважать, — воскликнула Маргрет Лоуэлл.
      — Думаю, Европейский союз без него распался бы, — предположил Уинтерс.
      — Без него этого союза просто не было бы, — согласился Мандель, на обычно бесстрастном лице которого отразился гнев. — Он просто маяк рациональности в море ноющих неандертальцев.
      — Простите, сэр! Можно ли слово «маяк» отнести к нашей символике? — спросил Сандстрем.
      — Даже нужно! — заметил Гидеон Логан: — Наш госсекретарь, безусловно, символ интеллигентности. Да и вся нация уважает его.
      — Он собирается подать в отставку, — сказал Варак.
      — Что? — рванулся Сандстрем. — Его преданность Дженнингсу не позволяет ему этого.
      — Но его чувство целостности не позволит ему остаться, — подвел черту Уинтерс.
      — Однако из-за своей преданности, — вмешался Варак, — он согласился участвовать в конференции НАТО по Ближнему Востоку, которая состоится в миссии ООН на Кипре через три недели. Это одновременно и демонстрация единства, и возможность для президентского окружения найти замену, устраивающую конгресс. Потом он намерен уйти «по личным обстоятельствам», главное из которых — его разочарование в Совете национальной безопасности, где ему постоянно строят козни.
      — А он объяснил все президенту? — спросила Маргрет Лоуэлл.
      — По моим сведениям, нет, — ответил Варак. — Как отметил мистер Мандель, он человек рациональный и понимает, что гораздо лучше и легче для страны заменить одного человека, чем целый совет президентских советников.
      — Трагично, — сказал Уинтерс, — но, похоже, неизбежно. Но как госсекретарь связан с Эваном Кендриком? Мне не очень понятно.
      — В этом-то и есть символизм, — прокомментировал Эрик Сандстрем. — Ему следует понять, как это важно. Милош, я прав?
      — Да, сэр. Если Кендрик поймет, что для страны спасительно, когда сильного вице-президента и союзники, и враги воспринимают как здравомыслящего человека, и что мир вздохнет с облегчением, он опять сделает свой нелегкий выбор и станет именно таким политическим деятелем.
      — Из всего этого я делаю вывод, что он пойдет на это, — Огласился Гидеон Логан, — но кто же будет его убеждать?
      — Единственный человек, кого он послушает, — произнес Милош, подумав, не подписывает ли он тем самым себе смертный приговор, — Эммануил Вайнграсс.

* * *

      Энн Малкей О'Рейли работала в вашингтонском офисе Кендрика секретарем. Вывести из себя ее было крайне трудно. Многие годы с тех пор, как она с мужем перебралась сюда из Бостона, приходилось работать на шефов умных и не очень, порядочных и проходимцев. Она уже ничему не удивлялась. Но она никогда не работала с людьми, подобными Кендрику. Он был, если можно так выразиться, крайне упрямым политиком и крайне скромным героем. Он умел избегать неизбежного, то есть был живуч, как кошка. Умел исчезать с ловкостью человека-невидимки. Но несмотря на тягу к исчезновению, он всегда уведомлял, как связаться с ним. Кендрик либо звонил через определенные промежутки времени, либо оставлял номер телефона, по которому с ним можно было поговорить. Однако за последние два дня он ни разу не звонил и не оставил никакого номера. Сами по себе эти два факта не вызывали тревогу у миссис О'Рейли, но были еще два, уже тревожных обстоятельства. На протяжении дня, с девяти двадцати утра, невозможно было дозвониться ни до его дома в Вирджинии, ни в Колорадо. В обоих штатах операторы говорили, что связь прервана, и ничего не изменилось до семи часов вечера. Именно это и вызвало беспокойство у Энни О'Рейли. Поэтому она решила позвонить мужу в полицию.
      — О'Рейли, — ответил неприветливый голос. — Отдел расследований.
      — Патрик, это я.
      — Привет, тигренок. У нас сегодня жаркое из говядины?
      — Я еще на работе.
      — Ладно. Мне тоже надо поговорить с Эваном. Пару дней назад Мэнни звонил по поводу номеров для машины...
      — Вот-вот, — прервала его жена. — И я хотела бы поговорить с ним, но, похоже, это невозможно.
      Энни рассказала мужу о странном совпадении. Два телефонных номера в разных штатах, и оба одновременно, вышли из строя. Кроме того, Эван не связывался с ней в течение двух дней и не оставил никакого другого номера, а на него это не похоже.
      — Позвони в службу безопасности конгресса, — посоветовал детектив.
      — На фиг! Как только я произнесу его имя, там начнется переполох, а ты ведь знаешь, как он к этому относится. Даю голову на отсечение, если найдется хоть какое-то разумное объяснение происходящему.
      — А что ты хочешь от меня?
      — Не мог бы ты разведать что-нибудь окольными путями, дорогой?
      — Разумеется. Позвоню Кернсу в Арлингтон и попрошу послать радиофицированную машину. Какой адрес?
      — Нет, Патрик, это не дело. Тут-то переполох и начнется. Это ведь полиция.
      — А как ты думаешь, чем я зарабатываю на жизнь? Балетом?
      — Я не хочу, чтобы вмешивалась полиция с ее отчетами. Там есть охрана из ЦРУ. Не хочу, чтобы они потом выкручивали нам руки. Я имею в виду тебя — как друга и полицейского. Просто помоги своей жене, которая случайно является секретарем Кендрика.
      — Просто помочь жене... Какого дьявола? Я люблю жаркое.
      — И много картошки, Патрик.
      — И лука, много лука.
      — Весь, что есть в доме.
      — Я уже выезжаю.
      — И еще, дорогой, если эта стыдливая фиалка просто снял трубки с рычагов, скажи ему, что я знаю про его египетскую подружку и могу заложить его, если он не позвонит мне.
      — Что за подружка?
      — Помолчи! Мэнни обмолвился об этом вчера, хватив лишнего. Поторопись. Буду ждать звонка в офисе.
      — А мое жаркое?
      — У меня оно готовое в холодильнике, — соврала Энни.
      После сорока минут блужданий по ночным проселкам Вирджинии, проехав дважды мимо нужного поворота, детектив первого класса О'Рейли наконец нашел дорогу к дому Кендрика. Он четыре раза ездил по этой дороге, но это было днем. Он проделывал этот путь для встречи со стариной Вайнграссом после выхода того из больницы, чтобы передать бутылочку со свежим полосканием для рта, поскольку сиделки не подпускали Мэнни к виски. Патрик сообразил, что, если Мэнни в свои восемьдесят не загнулся на операционном столе и теперь хочет промочить горло, это не слишком большой грех. Если Христос в зените своей славы превратил воду в вино, тогда почему бы жалкому грешнику О'Рейли не превратить бутылочку полоскания в виски? И то и другое делалось с христианскими целями, и он лишь следовал библейскому примеру.
      На проселочной дороге не было освещения, и если бы не свет от фар, Патрик не заметил бы ни кирпичной стены, ни железных ворот. Почему это в доме нет ни огонька? Даже если Кендрик отсутствует, арабская супружеская пара из Дубая содержит дом в готовности для его встречи в любую минуту. О всяких случайностях и переменах по заведенному порядку было бы обязательно сообщено Энни О'Рейли, первому человеку в офисе конгрессмена.
      Патрик остановился на обочине, вытащил из бардачка фонарь и вышел из машины. Инстинктивно тронул ручку револьвера под мышкой. Он приблизился к воротам, ожидая что зажгутся прожектора и тихую ночь заполнит вой сирен. Таковы были меры безопасности, которые предприняла служба ЦРУ.
      Ничего не произошло.
      О'Рейли просунул руку через решетку ворот... Ничего. Толкнул створки ворот. Они распахнулись. Все тихо.
      Он вошел на территорию, нажимая на кнопку фонаря левой рукой, а правой нашаривая пистолет. То, что он увидел, заставило отшатнуться.
      — Пресвятая Дева Мария, Матерь Божья, прости мне мои прегрешения! — прошептал он.
      В трех метрах от него лежало тело сотрудника ЦРУ в пиджачной паре, в луже крови. Ему полоснули ножом по горлу — голова была почти отделена от туловища. О'Рейли инстинктивно выключил фонарь. Ему приходилось сталкиваться с жестокими убийствами, и потому он знал: предстоит увидеть еще немало. Он начал осмотр, понимая, что убийцы уже скрылись.
      О'Рейли обнаружил еще три трупа с перерезанными глотками. Господи! Что же случилось? Он внимательно осмотрел тело четвертого убитого. Здесь было чему удивиться. В шее трупа виднелась игла — наконечник стрелы. Охрану вырубили наркотиком, а потом без всякого сопротивления убили. Никто из охранников так и не понял, что произошло.
      Патрик О'Рейли осторожно подошел к входной двери, отдавая себе отчет в том, что в этом нет необходимости. Самое жуткое уже случилось, и единственное, что теперь оставалось сделать, — считать потери.
      Их было шестеро. У всех было перерезано горло, все лежали в лужах запекшейся крови. С супружеской парой из Дубая поступили особенно жестоко. Их поза говорила о том, что их будто бы застали в момент любовного действа. Они лежали с окровавленными лицами: он — сверху, она — под ним. На стене было написано кровью: «Смерть предателям Всевышнего! Смерть приспешникам Сатаны!»
      А где сам Кендрик? Матерь Божья, где он?
      О'Рейли быстро осмотрел дом от чердака до подвала, включая свет везде, где были выключатели. Никаких признаков присутствия конгрессмена!
      Патрик спустился в гараж. «Мерседеса» Кендрика не было, «кадиллак» стоял пустой. Детектив бросился обследовать территорию вокруг дома. Ни признаков борьбы, ни поломанных веток, ни дыр в заборе либо царапин на свежевозведенной кирпичной стене. Загадка! Что предпринять? Кровавая резня в доме конгрессмена выходила за рамки обычной полицейской процедуры. О'Рейли побежал к металлическим воротам, теперь ярко освещенным, и дальше к своей машине. Он нырнул в нее и схватился за трубку телефона. Только набирая номер, он осознал, что с лица ручьями течет пот, несмотря на холодный ночной воздух.
      — Офис конгрессмена Кендрика, — услышал он голос жены.
      — Энни, дай сказать. Не задавай вопросов.
      — Патрик, я знаю этот твой тон. Скажи только, он сам в порядке?
      — Здесь нет ни его, ни машины.
      — А остальные...
      — Не спрашивай больше, тигренок. Ответь мне, и я молюсь, чтобы ты знала ответ.
      — О чем ты?
      — С кем связан Кендрик в ЦРУ?
      — Он непосредственно общается с подразделением, обслуживающим нас.
      — Нет, не это. Должен быть кто-то выше.
      — Подожди-ка! — сказала Энни. — Ну конечно! Просто мы об этом с тобой не говорили. Некто по фамилии Пейтон. С месяц назад Кендрик сказал, что, если этот Пейтон когда-нибудь позвонит, я обязана немедленно их соединить. А если Эвана не будет на месте, я должна разыскать его.
      — Ты уверена, что Пейтон из ЦРУ?
      — Уверена, — ответила Энни. — Как-то утром Кендрик звонил мне из Колорадо и просил найти номер Пейтона в столе, в нижнем ящике под чековой книжкой. Номер этот в Лэнгли.
      — Ну-ка, продиктуй мне его.
      — Подожди, я посмотрю... — Ожидание длилось менее полминуты, но детективу показалось, будто он ждет ответа Целый час. — Патрик?
      — Да, слушаю!
      —Нашла...
      — Записываю... — Она продиктовала, а он выдал приказ, ослушаться которого было невозможно. — Оставайся в офисе, пока не позвоню или не заеду за тобой. Поняла?
      — Для этого есть причина?
      — Да. Пока что я не знаю, насколько все серьезно...
      — О Боже! — прошептала Энни.
      О'Рейли уже не слышал свою жену. Он уже набирал номер, который продиктовала Энни. После восьми сигналов ответил женский голос:
      — ЦРУ. Офис мистера Пейтона.
      — Вы его секретарь?
      — Сэр, это приемная. Мистера Пейтона уже не будет.
      — Слушайте меня внимательно! — произнес детектив совершенно спокойно. — Мне необходимо немедленно связаться с мистером Пейтоном. Какими бы ни были правила, их придется нарушить. Вы меня понимаете, милая барышня? Это экстренный случай.
      — Назовите, пожалуйста, ваше имя.
      — Чертовски не хочется, но я это сделаю. Я — лейтенант Патрик О'Рейли, детектив первого класса Управления полиции федерального округа Колумбия. Вы обязаны разыскать его для меня!
      Неожиданно заговорил мужской голос:
      — О'Рейли? Фамилия как у секретаря некоего конгрессмена.
      — Та же фамилия, сэр. Вы, черт вас дери, не подходите к телефону. Прошу прощения за непарламентское выражение.
      — Это прямой телефон ко мне домой, мистер О'Рейли... Оператор, переключите линию!
      — Да, сэр. — В трубке послышался щелчок.
      — Да, мистер О'Рейли, теперь мы одни.
      — А я не один. Я в компании шести трупов в десятке метров от меня.
      — Вы где в данный момент?
      — В доме Кендрика, мистер Пейтон. Если ваше ведомство против широкой огласки в прессе, вызывайте сюда спецподразделение.
      — Пожалуй, так лучше, — ответил начальник Отдела спецопераций. Но ведь в доме есть люди...
      — Они тоже убиты.

* * *

      Митчелл Пейтон присел около убитого охранника, чей труп лежал возле ворот.
      — Боже милосердный, такой молодой... Все они такие молодые.
      — Да, сэр! Были... Были молодыми, — отозвался детектив. — В живых не осталось ни одного. Я выключил почти весь свет в доме, но смогу провести вас.
      — Да, конечно...
      — Но прежде скажите, где сейчас конгрессмен Кендрик. Или где он должен быть. Я могу и даже обязан вызвать полицию из Фэрфакса. Вы меня понимаете, сэр?
      — Понимаю, лейтенант. Пока что это происшествие... катастрофа, если угодно, должна оставаться в ведении ЦРУ.
      — Ответьте на мой вопрос о Кендрике. Его машины здесь нет, и я хочу знать, хороший это признак или наоборот.
      — Необычный вы человек, если в состоянии находить в этой ситуации хорошие признаки.
      — Я скорблю по этим людям, совершенно мне незнакомым, так же, как сотни раз до этого, когда встречался с подобным, но Эвана Кендрика я знаю лично, и, если вам что-либо о нем известно, поставьте меня в известность, а не то я пойду в свою машину и по радиосвязи передам в полицию сообщение об учиненной здесь резне.
      — Бога ради, не надо меня запугивать, лейтенант. Если желаете знать, где Кендрик, спросите у своей жены!
      — Почему у жены, а не у вас?
      — Потому что она работает секретарем у конгрессмена, если вы случайно об этом позабыли.
      — Тогда скажите, какого черта я здесь делаю, — взорвался Патрик. — Думаете, наношу визит вежливости колорадскому миллионеру? Я приехал потому, что вот уже два дня от Эвана ни слуху, ни духу, а с девяти утра оба его телефона, здесь и в Меса-Верде, не работают!
      — Неужели оба телефона? — Пейтон кинул взгляд на крышу дома.
      — Да-да, именно! — сказал О'Рейли, перехватив взгляд Пейтона. — Один провод перерезан и мастерски присоединен ко второму, а толстый кабель, что подведен на крышу, отсоединен.
      — Ах ты, черт!
      — Черт нам не помощник! Скажите, где все-таки Кендрик?
      — На Багамах, в Нассау.
      — А почему вы решили, что моя жена, секретарь конгрессмена, знает, где он?
      — Потому что он мне говорил, что она всегда в курсе его передвижений, — сказал Пейтон сдержанным тоном.
      — На этот раз ей он ничего не говорил!
      — Вероятно, — кивнул начальник Отдела спецопераций, окидывая взглядом дом. — Однако позавчера он однозначно сказал, что по пути в аэропорт заглянет к себе в офис и оставит всю информацию секретарю Энн О'Рейли. Он так и сделал. Охрана видела его.
      — В какое время это было?
      — Около половины пятого, если не ошибаюсь.
      — Была среда?
      — Да, среда.
      — Энни в офисе не было. Каждую среду у нее дурацкая аэробика, и она уходит в четыре. Кендрик знает об этом.
      — Он, видимо, забыл.
      — Не похоже на него. Пойдемте-ка со мной, сэр.
      — В чем дело?
      — Пожалуйста, пойдемте к моей машине.
      — Лейтенант, мы здесь занимаемся делом и мне надо позвонить кое-кому из своей машины. Разумеется, ваше присутствие нежелательно.
      — Вы не двинетесь с места, пока я не переговорю с секретарем Кендрика.
      Минуту спустя Пейтон стоял возле полицейской машины. Из трубки телефона донесся взволнованный голос жены лейтенанта О'Рейли:
      — Офис конгрессмена...
      — Энни, — прервал ее муж, — когда ты уходила из офиса в среду, кто там оставался?
      — Только Фил Тобиас, девочки ушли раньше.
      — Что за Фил?
      — Тобиас. Он главный помощник Эвана.
      — Этот Фил Тобиас тебе ничего не говорил вчера или сегодня? Я имею в виду о Кендрике.
      — А его не было. Он не появлялся ни сегодня, ни вчера. Я оставила кучу сообщений для него, но он даже не звонил.
      — Позже поговорим, тигренок. Оставайся там. Поняла меня? — О'Рейли положил трубку, повернулся к Пейтону, взглянул на него. — Вы слышали сами. Думаю, вам следует извиниться. Я вас прощаю заранее, мистер Пейтон.
      — Поверьте, я не хотел вас обидеть, лейтенант.
      — Ладно, проехали! Кто отправится к Тобиасу? Вы или я?
      — Я не имею права посылать вас, О'Рейли. Законом это не предусмотрено. И даже наоборот, воспрещается. Я могу только просить вас о помощи, и сейчас она мне крайне необходима. Вам огромное спасибо, что не сообщили в полицию. Но где этот Тобиас? За него можно только молиться.
      — Почему? — спросил детектив, вылезая из машины и прикрывая дверцу.
      — Чтобы получить от него информацию.
      — А молитвы при чем?
      — Чтобы он нас проинформировал до появления официальных новостей, — добавил Пейтон.
      — Этого нельзя гарантировать. Мало ли где он... Может, в Швейцарии, может, на лодке гребет вверх по Потомаку...
      — Мы думаем с вами в одном направлении. Однако мы соприкоснулись с тем, что принято называть «политическим прессингом». Пришлось ознакомиться с личными делами всех, кто входит в окружение Эвана Кендрика. Управление полиции федерального округа Колумбия двенадцать лет назад, по сути, купило вас. Иными словами, переманили вас из Бостона в Вашингтон.
      — Плата за повышение классности, вот и все. Ничего левого...
      — Плата за классность на уровне заработка убойного отдела. Кстати, вы отказались от этого поста четыре года назад просто потому, что кабинетная рутина вас тяготит. Так?
      — Да, мистер Пейтон. И что дальше?
      — Пришлось потрудиться, потому что ваша жена работает у конгрессмена, и, следовательно, вы, занимая соответствующее положение, вправе затребовать любую информацию, касающуюся безопасности вашей жены.
      — Все это так, но тогда позвольте задать вам пару вопросов.
      — Давайте.
      — Почему Эван оказался на Бермудах?
      — Я их туда отправил.
      — Их? Он там вместе с этой египтянкой? Старина Вайнграсс рассказывал о ней моей жене.
      — Она наша сотрудница. Принимала активное участие в урегулировании кризиса с заложниками в Омане. В Нассау есть человек, который способствовал созданию некой оффшорной компании несколько лет назад. Кендрик был какое-то время связан с этой фирмой. Мы решили, что есть смысл кое-что проверить.
      — Что-либо серьезное?
      Начальник Отдела спецопераций кинул взгляд на дом Кендрика и, подумав, заметил:
      — Расскажу позже. Обещаю, лейтенант, ничего не скрывать. А пока необходимо связаться с «похоронным взводом», что я и сделаю сейчас из своей машины.
      — С похоронным взводом? Это что еще такое? — Группа сотрудников, которые занимаются трупами. То, чему они являются свидетелями, не подлежит разглашению. За утечку информации они несут ответственность. Я уважаю каждого из этой бригады, но сам не хотел бы оказаться на их месте.
      Тишину разорвала резкая трель телефонного звонка в полицейской машине. Зажегся огонек «экстренной связи», и О'Рейли распахнул дверцу, схватил трубку:
      — Да?
      — Патрик! Патрик! — закричала Энн О'Рейли. — Нашли его! Нашли Фила! Он в подвале, в бойлерной. Патрик! Говорят, у него перерезано горло! Господи Боже, Святая Дева Мария, его убили!
      — Кто его нашел?
      — Гарри и Сэм из ночной смены... Они только что звонили мне. Они перепуганы до смерти, попросили меня позвонить в полицию!
      — Ты это сделала, Энни. Скажи ребятам, чтобы они оставались на своих местах. Запрещается трогать что-либо и рассказывать о случившемся кому бы то ни было. Понятно?
      — Никому ничего не рассказывать?..
      — Да. В целях безопасности. Объясню все позже. Сейчас звони в службу безопасности, вызывай пяток автоматчиков для охраны офиса извне. Скажи, твой муж — офицер полиции и это необходимо для его персональной безопасности ввиду поступивших угроз. Понятно?
      — Да, Патрик! — ответила миссис О'Рейли, захлебываясь рыданиями. — Боже мой! Фила больше нет.
      Детектив уселся поудобнее на своем сиденье. Начальник отдела ЦРУ уже бежал к своей машине.

      Было семнадцать минут пятого пополудни по колорадскому времени. Терпение Эммануила Вайнграсса наконец стало иссякать. Около одиннадцати утра он обнаружил, что телефон не работает. Выяснилось, что две его сиделки знали об этом уже давно, когда пробовали звонить сами. Одна из них уже съездила в Меса-Верде, от бакалейщика позвонила в телефонную компанию и сообщила о поломке. Ее заверили, что проблема будет решена в ближайшее время. «Ближайшее время» растянулось более чем на пять часов, и это не устраивало Мэнни. Прославленный конгрессмен — не говоря уж о том, что еще и национальный герой, — заслуживал лучшего отношения. Такого выпада Вайнграсс терпеть не собирался. И хотя он ничего не сказал своим медсестрам-сиделкам, у него появились кое-какие беспокойные мысли.
      — Послушайте меня, вы, предсказательницы великого Кавдора! — крикнул он двум девицам, игравшим в карты на застекленной веранде.
      — О чем это вы, Мэнни? — спросила третья, сидевшая у арки в гостиной, опуская газету.
      — Это «Макбет», необразованная. Я провозглашаю свое право!
      — Это единственное, на что вы способны, Мафусаил...
      — Мисс Эрудитка, это единственное, что вам известно из Библии. Я не желаю жить отрезанным от мира. Либо одна из вас немедленно отвезет меня в город, откуда я позвоню президенту этой занюханной телефонной компании, либо я обмочусь на пол по всей кухне.
      — Прежде мы наденем на вас смирительную рубашку, — сказала одна из девушек, игравших в карты.
      — Постой, — рассудила вторая. — Пусть он позвонит нашему конгрессмену, а тот на них надавит. Мне, например, очень надо позвонить Фрэнку. Он завтра прилетает. Я тебе уже говорила. А я не смогла заказать ему номер в мотеле в Кортесе.
      — Я — за, — отозвалась медсестра из гостиной. — Пусть позвонит от бакалейщика Абрама Хокинса.
      — Зная вас как облупленных, никакого секса не будет! — сказал Мэнни. — Я позвоню от Гонсалеса, потому как не доверяю никому под именем Абрам. Может, он продавал оружие аятолле и позабыл наварить на этом... Я сейчас, только надену свитер и куртку.
      — Я вас отвезу, — предложила сиделка из гостиной, бросая газету на пол и поднимаясь. — Наденьте пальто, Мэнни. Холодно, и с гор сильный ветер.
      Вайнграсс пробормотал что-то себе под нос, проходя мимо сиделки. Он направился в свою комнату в южном крыле первого этажа, а когда оказался вне поля ее зрения, торопливо зашагал по коридору. Ему надо было взять у себя в комнате кое-что, кроме свитера. Просторную комнату он обустроил по своему вкусу: по южной стене были установлены стеклянные раздвижные двери, выходящие на незастекленную террасу. Он быстро подошел к высокому шкафу, прихватив стул от письменного стола. Осторожно, держась за ручки, взобрался на стул и пошарил по шкафу. В руках оказалась обувная коробка. Он спустился на пол, перенес коробку на кровать и вытащил из нее автоматический пистолет 38-го калибра и три обоймы к нему.
      Такая таинственность диктовалась необходимостью, поскольку Эван приказал отобрать у него и оружие, и патроны. В доме запрещалось иметь пистолеты. Кендрик, вопреки логике, считал, что, если его Мэнни решит, что у него рецидив Рака, он просто пустит пулю себе в лоб. Но для Эммануила Вайнграсса после всей его бурной жизни существование без оружия представлялось сущей каторгой. Помог в этой ситуации Гонсалес. Мэнни всего лишь раз открывал коробку с пистолетом, когда нагрянули репортеры и обоссали всю территорию.
      Вставив одну обойму, две другие Мэнни сунул в карман. Затем он поставил стул обратно к столу. Достав из шкафа толстый свитер, натянул его. Свитер замечательно маскировал все, что надо. Потом он сделал то, что не делал никогда, даже когда репортеры и телевизионщики наседали на них. Проверив замки на раздвижных дверях, он подошел к красному выключателю за шторами и включил сигнализацию.
      Выйдя из своей комнаты, он прикрыл дверь и направился к сиделке, державшей его пальто.
      — Какой красивый свитер! — сказала она.
      — Я купил его на распродаже в Монте-Карло в магазине под названием «После катания на лыжах».
      — Вечно вам надо придумать необычный ответ.
      — Я не шучу, это правда.
      — Ну, надевайте пальто.
      — Я в нем выгляжу как хасид.
      — Как что? — Медсестра вскинула брови.
      — Как Мальчик-с-пальчик.
      — Ну это вы зря! По-моему, пальто вам к лицу.
      — Хорошо, пошли! — Вайнграсс направился к двери, но вдруг остановился. — Девчонки! — крикнул он так, что голос долетел до веранды.
      — Да, Мэнни?
      — Что такое?
      — Послушайте, дорогие мои! Это серьезно. Поскольку телефон не работает, мне будет гораздо спокойнее, если вы включите общую сигнализацию. Ради меня, мои красавицы! Я для вас старый дурак, все понятно, но мне правда будет спокойнее, если вы сделаете это.
      — Как мило с вашей стороны...
      — Не волнуйтесь, Мэнни, мы включим.
      — Поторопитесь, — сказал он медсестре, сражавшейся со своей паркой. — Я хочу попасть к Гонсалесу до того, как у телефонной компании закончится отчетный месяц.
      С гор дул сильный ветер. Мэнни и медсестра шли от парадной двери дома Кендрика к «саабу-турбо», который стоял на изгибе дорожки. Преодолевая порывы ветра, Мэнни прикрыл лицо левой ладонью и повернул голову вправо. Но вдруг ветер и связанный с ним дискомфорт потеряли свое значение.
      Поначалу ему показалось, что это колеблющаяся листва и рябяшие лужицы сыграли шутку с его все еще слабоватым зрением, но в следующую секунду он понял, что это не так. За высокими кустами, за дорогой, возникло какое-то движение. Человек... Вправо метнулся человек и пригнулся за довольно густой порослью. Потом еще один! Второй последовал за первым, и они побежали дальше.
      — Мэнни, с вами все в порядке? — крикнула сиделка. — Такой ветер!
      — Это просто детский сад по сравнению со шквалами в Альпах! — ответил Вайнграсс. — Залезайте быстрее в машину.
      — Хотелось бы мне когда-нибудь увидеть Альпы!
      — И я бы не прочь, — пробормотал Вайнграсс, забираясь в «сааб» и засовывая правую руку под пальто и свитер, чтобы достать пистолет. Он вытащил его и положил между сиденьем и дверью, пока сиделка вставляла ключ в зажигание и заводила машину. — Когда выедете на дорогу, поверните налево, — сказал он.
      — Нет, Мэнни, вы не правы. Кратчайший путь до Меса-Верде направо.
      — Я знаю, милочка моя, но хочу, чтобы вы повернули налево.
      — Мэнни, если вы в своем возрасте собираетесь крутить шуры-муры, то я просто рассержусь.
      — Просто поверните налево, доезжайте до поворота и там остановитесь.
      — Мистер Вайнграсс, если вы хоть на секунду подумали...
      — Я там выйду из машины, — не дал ей договорить Мэнни. — Не хочу пугать вас и объясню все позже, но сейчас вы должны выполнить то, что я вам говорю. Пожалуйста. Поезжайте.
      Изумленная медсестра не уловила смысл сказанного, но поняла выражение глаз Мэнни. Он не актерствовал, а отдавал приказ.
      — Спасибо, — продолжил он, когда она проехала между двумя шпалерами кустарника и свернула налево. — Езжайте прямо к Гонсалесу. Как можно скорее, и попросите его вызвать полицию.
      — Мэнни, а вы куда? — воскликнула медсестра, вцепившись в руль.
      — Там ходят люди. Наверное, у кого-то просто сломалась машина. Однако лучше все прояснить, как вы считаете? Может, они заблудились?
      — Не знаю, что тут можно считать, но я не позволю вам покинуть машину!
      — Придется, — ответил Мэнни, поднимая свой пистолет как будто изучая положение курка. В его движении не было никакой угрозы.
      — Боже мой! — пискнула сиделка.
      — Моя дорогая, я в полной безопасности, потому что я осторожен до трусости... Остановите здесь, пожалуйста.
      Находясь в состоянии, близком к панике, она подчинилась, попеременно глядя испуганными глазами то на пистолет, то на лицо Мэнни.
      — Спасибо, — поблагодарил Вайнграсс и открыл дверь. В машину ворвался мощный гул ветра. — Вероятно, я застану нашего гостя у нас в доме. Сидит себе и пьет кофе с нашими девочками.
      Он осторожно прикрыл дверь машины. Колеса «сааба» зашуршали о гравий. Не важно, подумал Мэнни, порывы ветра заглушат шум.
      Ветер заглушил и все прочие звуки: шаги, пока он шел к дому, хруст веток под ногами. Мэнни был благодарен судьбе за темные тучи, бегущие по небу, и за свое черное пальто. И то и другое делали его практически незаметным.
      Через пять минут он уже стоял в глубине леса у толстого ствола дерева и наблюдал за дорогой. Он опять защитил лицо от ветра, глядя из-под ладони на придорожные кусты.
      Они были там. И конечно же они не заблудились. Его тревожные мысли оправдывались. Нежданные гости, скорее всего, ожидали — кого-то или чего-то. Оба, одетые в кожаные куртки, что-то обсуждали, пригнувшись за кустами. Тот, что справа, то и дело поглядывал на часы. Вайнграссу не надо было объяснять, что это значит. Они ждали кого-то, и, похоже, не одного человека, а нескольких.
      Ощущая свой возраст физически, но не осознавая его, Мэнни бросился на землю и пополз, работая локтями и коленями. Он не знал, что ищет, но понимал, что должен что-то найти.
      Этим предметом оказалась толстая тяжелая ветка, отломленная от дерева бурей. Длиной около полутора метров...
      Медленно, с трудом он поднялся, что причинило ему сильную боль. Мэнни вернулся к дереву, за которым нашел прибежище раньше, и оказался метрах в двадцати от непрошеных гостей.
      Это уже была азартная игра. Но шансов было больше, чем при игре в рулетку. Результаты тоже появятся гораздо быстрее. Завзятый игрок, Эммануил Вайнграсс решил, что может сделать ставку на то, что один из двоих останется навсегда в этом лесу.
      Мэнни вернулся в чащу, тщательно выбирая место, будто доводил до совершенства окончательный вариант проекта для самого главного в жизни заказчика. Так оно и было! Заказчиком был он сам. «Максимально использовать природные особенности ландшафта!» — вспомнил он основные правила своей профессиональной деятельности.
      Два огромных тополя, в паре метров друг от друга, образовали своими ветвями своеобразную арку. Мэнни спрятался за стволом справа, подхватив тяжелую суковатую ветку с земли, приподнял ее, пока она уперлась в арку над его головой.
      Ветер просто неистовствовал. Перекрывая естественные шумы леса, Мэнни завыл — получился странный звук: на треть человеческий и на две трети звериный. Затем он пригнулся и стал наблюдать.
      Он заметил, что те двое за деревьями напряглись. Она повернулись в сторону звука. Один схватил другого за плечо и, как надеялся и молил Бога Мэнни, отдал другому приказание. Тот, что был слева, приподнялся, вытащил пистолет и зашагал в чащу через дорогу.
      Теперь все решало время. Время и направление. Вайнграсс снова завыл. Потом еще раз. И тогда человек с пистолетом бросился вперед, ломая ветки, спотыкаясь и прицеливаясь. Он торопился прямо в ловушку.
      Мэнни потянул на себя толстую тяжеленную ветку — ее утолщенный конец пришелся прямо по голове человека. Лицо оказалось разбито, из проломленного виска хлестала кровь. Затаив дыхание, Вайнграсс вышел из-за дерева и опустился на колени. Араб! Вот это номер...
      Мэнни поморщился. Один готов, где там второй?
      Порывы ветра налетели с новой силой. Мэнни выдернул пистолет из все еще теплой руки араба и стал пробираться к своему наблюдательному посту. Второй, похоже, нервничал и не знал, что делать. Он озирался, то и дело смотрел на часы. В руках у него не было оружия. Мэнни Вайнграсс пришел к выводу, что террорист, а это был террорист, как и его товарищ, либо новичок, либо настоящий профессионал. Середины быть не могло.
      Ощущая удары сердца, Мэнни дал себе отдышаться. Эта пауза длилась не более минуты. Такая возможность могла больше не представиться. Он стал продвигаться от одного дерева к другому, пока не оказался метров на двадцать севернее места, где находился террорист, поглядывавший в южную сторону.
      Все решало время. Вайнграсс как можно быстрее перешел Дорогу и застыл, наблюдая. Террорист, казалось, был близок к прострации. Он дважды выходил к дороге и опять возвращался к кустам, пригибался и все смотрел на часы. Мэнни двинулся к нему, зажав в руке пистолет. Когда до террориста оставалось метра три, он крикнул:
      —  Жеззар!  Если дернешься, считай, ты мертвец! Смуглый человек повернулся, упал и покатился к кустам, обдавая Мэнни комьями грязи. Вайнграсс понял, почему террорист не стрелял: пистолет лежал на земле неподалеку.
      Мэнни упал на левый бок на дорогу в тот момент, когда араб схватил пистолет и дважды выстрелил. Звуки выстрелов были едва слышны — пистолет оказался с глушителем. Однако пули со свистом пролетели над головой Вайнграсса. Мэнни вскинул свой пистолет и нажал на спуск. Террорист вскрикнул и упал. Он придавил собой низкий куст, из дырки чуть пониже уха фонтаном пульсировала кровь.
      — Поторапливайся, дряхлый говнюк! — приказал себе Вайнграсс. — Они ждали кого-то! Хочешь, чтобы тебя подстрелили, как утку? Отстрелят твою дурацкую башку — и поделом. Ух! Как болят кости!
      Мэнни подбежал к трупу, повисшему на кустарнике, ухватился за ноги и, скрипя зубами от боли в сердце, потащил мертвого террориста в лес.
      Хотелось лечь на землю и отдохнуть, вдохнуть воздуха и успокоить сердцебиение, но он знал, что не может этого себе позволить. Приходилось быть начеку. Надо было взять кого-то живым! Идет охота на Эвана, его мальчика. Необходимо раздобыть информацию, жизненно важные сведения. Во что бы то ни стало!..
      Вайнграсс услышал вдалеке звук мотора и затаился. Внезапно звук прекратился. Спустя минуту Мэнни юркнул между деревьями и выглянул. Из Меса-Верде ехала машина. Она просто катила с горы с выключенным мотором. Подкатив к самым кустам, она остановилась перед въездом на изогнутую дорожку к дому. Внутри сидели двое. Коренастый немолодой человек, приблизительно лет сорока, вылез первым и стал оглядываться, явно ожидая, что их встретят или подадут какой-то знак. Он бросил беглый взгляд и, никого не увидев, пошел вперед. Вайнграсс сунул свой пистолет за ремень и нагнулся за пистолетом с перфорированным глушителем, принадлежавшим убитому террористу. Оружие оказалось слишком громоздким, и он, так же, как и араб, положил его к ногам. Мэнни отступил за деревья, проверил магазин пистолета. Оставалось еще четыре пули. Человек приближался, но пока еще был далеко.
      — Иосиф! — крикнул тот, который только что вышел из машины. Он бежал по дороге, сильно хромая.
      Мэнни удивился. Иосиф — древнее еврейское имя, однако террористы явно не израильтяне.
      — Тихо, не кричи! — скомандовал старший. — Еще раз так крикнешь, угодишь в могилу.
      Вайнграсс наблюдал. Эти двое остановились метрах в семи от него. Справа от водителя стоял парнишка лет шестнадцати — семнадцати.
      — В могилу?.. Как бы не так! — сказал он невнятно. «Хромой, да еще с дефектом речи! — подумал Вайнграсс. — Должно быть, у него заячья губа».
      — Ходить нормально не могу из-за этого провокатора! Мог бы стать мучеником за святое дело, если бы не он! — шепелявил юнец.
      — Ладно, ладно, — произнес Иосиф. — Умойся из лужи холодной водой, а то у тебя случится удар. Что еще?
      — В доме радио орет. Я понимаю по-американски...
      — Что говорят?
      — Евреи казнили старика Хури. Повесили его!
      — Ты наивный, Аман. Сорок лет назад Хури сотрудничал с германскими нацистами в Северной Африке. А потом убивал евреев, взрывал кибуцы и даже взорвал отель в Хайфе.
      — Тогда мы должны расправиться с этим убийцей Бегином  и уничтожить отряды «Иргун» и «Штерн». Хури был для нас символом величия...
      — Успокойся, парень! Ребята из «Иргуна» и «Штерна» перебили больше англичан, чем наших. Но ни они, ни Хури не имеют никакого отношения к тому, что нам предстоит сегодня. Мы должны проучить подлого интригана, который притворялся, что он с нами. Одевался как мы, говорил на нашем языке и предал нас. Только настоящее имеет значение сейчас. Думай о настоящем!
      — А где остальные? Они должны были выйти на дорогу.
      — Не знаю. Возможно, узнали или увидели что-то и спрятались в доме. В окнах свет. Видишь! Сейчас подползем к Дому с разных сторон и посмотрим, что там происходит.
      Эммануил Вайнграсс поднял пистолет с глушителем, Укрепил его на ветке и стал целиться то в одного, то в другого. Он хотел обоих взять живыми! Намереваются расправиться с его мальчиком, с его сыном! Они дорого заплатят за это.
      Мэнни выстрелил, как только налетел очередной порыв ветра. Дважды в старшего и один раз в юнца. Казалось, они не поняли, что случилось. Парень с пронзительным криком покатился по земле. Старший поднялся, повернулся и двинулся прямо на Вайнграсса.
      — Иосиф, стой! — крикнул Мэнни, измотанный до предела. Он стоял, привалившись к дереву. — Не хочу убивать тебя, но сделаю это! У тебя еврейское имя, но ты убиваешь евреев.
      — Моя мать-еврейка вас всех прокляла! Я наполовину еврей, но кто такие евреи, если они убили моего отца и обрили наголо мою мать за то, что она любила араба? Я убью тебя, — хрипел он, приближаясь.
      Вайнграсс изо всех сил вцепился в дерево, из-под ногтей выступила кровь. Его черное пальто развевалось на ветру. Иосиф подошел, и его могучие руки сжались на горле Мэнни.
      — Нет! — крикнул Вайнграсс, мгновенно осознав, что выбора нет.
      Он выстрелил последним патроном, и пуля попала Иосифу в лоб. Он упал навзничь. Дрожа и судорожно глотая воздух, Вайнграсс прислонился к дереву. Спустя мгновение он скользнул взглядом по мертвому Иосифу и пришел к выводу, ускользавшему от него всю жизнь.
      «Зеленое знамя джихада» — лишь средство для обмана незрелых мусульман, а дикарская резня — жестокая обрядность фанатизма, порождающего ложь. За века борьбы не на жизнь, а на смерть в памяти мусульман остался глубокий исторический шрам — неприязнь к евреям. И ведь не религия ислама виновата в том, что, вместо цивилизованного решения территориальных притязаний, развязана братоубийственная бойня. Что дальше? В чем смысл? Ведь фанатизм и обман привели к упадку некогда знаменитую мусульманскую ученость! Впрочем, давно известно: когда говорят пушки, музы молчат...
      — Иосиф, Иосиф! — Крик юного террориста вернул Мэнни к действительности. — Где ты? Я ранен...
      «Он ничего не знает», — подумал Вайнграсс. Порывы ветра заглушили выстрел, а оттуда, где он катается по земле, ничего не разглядеть. Нельзя допустить, чтобы он узнал, что Иосиф мертв. Возьмет и пустит пулю себе в лоб! Мученик за святое дело... Нет, его следует допросить! Что они там задумали против Эвана Кендрика?
      Вайнграсс бросил пистолет на землю, сунул руки в карманы пальто. Осознав, сколько сил потерял, он оттолкнулся от дерева и пошел к парню. Вайнграсс спотыкался, но добрел до дороги. Увидев машину террористов, остановился. Слишком далеко ушел! Он повернул назад. «Двигайся резвее, старая кляча!» — приказал он себе. Нельзя, чтобы юнец дополз до мертвого приятеля и прикончил себя. Вон он! Ползет...
      — Аман! — крикнул Вайнграсс.
      — Здесь я, здесь! — ответил парень. — Я ранен... А где Иосиф? — Он приподнял голову, ожидая увидеть одного из своих товарищей. — Кто ты? — крикнул он, когда увидел Мэнни. — Я не знаю тебя! — Он сунул руку за пазуху.
      — Успокойся! — сказал Мэнни на арабском языке. — Мы прикрыли тебя не для того, чтобы ты понаделал глупостей. Ну ранен ты, ну и что? Ведь не убит!
      — Что это ты такое говоришь?
      — А ты, что ты сделал? Выбежал на дорогу, разорался... Иосиф прав, тебя надо отправить назад, в долину Бекаа.
      — А Иосиф, где он?
      — Там, в доме... Вместе с остальными. — Опасаясь споткнуться, Вайнграсс оперся о толстую ветку. — Давай, вставай! — Он протянул парню руку. — Помогу тебе, только прежде отдай пистолет.
      — Зачем это?
      — Чудно выглядишь, вот зачем. Сопляк, а при оружии...
      — Ну ты, не очень-то! — вскинулся подросток. Вайнграсс размахнулся, отвесил ему оплеуху и, не давая опомниться, вытащил у него из-за пазухи пистолет 22-го калибра.
      — Отдай! — взвизгнул юнец и замахнулся.
      — Но-но! — Вайнграсс протянул руку. — Давай, подымайся. Некогда мне тут с тобой прохлаждаться.
      Время между тем близилось к закату. С гор сползали тучи, небо хмурилось. Надвигалась непогода. Вайнграсс, совершенно без сил, с трудом переставляя ноги, шел посередине дороги. Сильно болело сердце. Раненый подросток виснул на нем, и приходилось то и дело останавливаться, чтобы перевести дух. Скоро стало совсем темно. Они прошли уже половину пути, когда послышался шум мотора, а спустя пару минут их ослепил свет фар.
      Со стороны Меса-Верде неслась машина. Вайнграсс напрягся и, схватив парня левой рукой за воротник куртки, правой выхватил из кармана брюк свой пистолет.
      — Стоять! Застрелю! — крикнул Вайнграсс, когда машина затормозила и, распахнув дверцу, на дорогу выпрыгнул какой-то мужчина.
      — Мэнни, ты что, спятил? — заорал он. Вайнграсс узнал Гонсалеса и осел на землю — его уже не держали ноги.
      — Обыщи этого засранца! — прошептал он и поморщился от резкой боли в груди. — Иногда эти фанатики прячут в одежде цианистый калий. Он нам нужен живой. И смотри, чтобы этот юный убийца не смылся.

* * *

      Медсестра вкатила буйствующему подростку пару кубиков быстродействующего седативного средства, и тот спустя минут пять успокоился и засопел.
      — До утра проспит! — сказала она, осматривая рану. Ранение оказалось кровавым, но не опасным. Пуля прошла навылет сквозь мякоть ляжки, не задев кость. Рану обработали, ногу забинтовали, кровотечение прекратилось. Гонсалес перенес террориста в комнату для гостей, где его привязали за руки и за ноги к кровати. Медсестры накрыли парня двумя одеялами, чтобы он не простудился, поскольку Гонсалес раздел его догола.
      — Господи, он же совершенный ребенок! — выдохнула медсестра, поправляя подушку.
      — Убийца он! — отозвался Вайнграсс. — Убьет хоть вас, хоть меня, хоть Гонсалеса... И рука не дрогнет. Поклялся убивать евреев и, я уверен, от клятвы не отступится, если, конечно, самого раньше не прикончат.
      — Ваши слова, мистер Вайнграсс, вызывают у меня нравственный протест, — вмешалась в разговор другая медсестра. — Он ребенок, поймите это.
      — Хотел бы я, чтобы вас сейчас слышали родители тех еврейских детей, которым никогда не сравняется столько лет, сколько этому головорезу, — сказал Вайнграсс и пошел следом за Гонсалесом, которому нужно было срочно загнать свою весьма заметную машину в гараж Кендрика.
      Через двадцать минут они вернулись.
      — Давай выпьем! — сказал Вайнграсс. — Мне виски точно не помешает. А тебе, как всегда, бурбон?
      — Да, бурбон. Только прежде я должен заявить во всеуслышание, что ты — старый олух! Понял? Тебя могли убить! Понял?
      — Понял. Я все понял. Давай выпьем и снимем стресс. Спустя пять минут на столике возле дверей на веранду зазвенел телефон. Не так, как обычно! Гудки были резкие и частые. Вайнграсс вздрогнул и приподнялся в кресле.
      — Сиди, сиди, не вставай! — зачастил Гонсалес. — Я возьму трубку.
      — Нет уж! — Мэнни Вайнграсс выбрался из кресла и заторопился к телефону. — Алло, слушаю! — сказал он в трубку нарочито бодрым голосом.
      — Мистер Вайнграсс?
      — Возможно, он, а может быть, кто-то другой. А вы кто такой?
      — Мистер Вайнграсс, мы с вами разговариваем через коммутатор с лазерным реле, так что я — Митчелл Пейтон и...
      — Очень тронут, очень приятно, — не дал договорить Мэнни Вайнграсс. — Я про вас кое-что знаю, но вот что с моим мальчиком — ведать не ведаю. С ним все в порядке?
      — В полном порядке, мистер Вайнграсс. Только что разговаривал с ним. Он уже в воздухе, к утру будет в Вашингтоне.
      — Обеспечьте ему охрану и никого не подпускайте к нему, — отчеканил Эммануил Вайнграсс.
      — Я уже распорядился! А у вас есть убитые?
      — А как же!
      — Сколько?
      — Трое...
      — О Господи! Полиция уже в курсе?
      — Нет еще! А зачем ей знать об этом?
      — Правильно мыслите, мистер Вайнграсс. В наших интересах не предавать огласке происшедшее. Паника среди населения лишь затрудняет работу наших специалистов, а нам надо быстро и без лишнего шума выследить и накрыть преступников. Вам все понятно, мистер Вайнграсс?
      — И даже более того! — ответил бывший сотрудник Моссад. — Думаю, перестрелку в округе слышали, и, если полиция все-таки нагрянет, встретим с соседом у ворот. У него машина кувырок на повороте выдала, и теперь он у меня восстанавливает здоровье. Словом, если и был вызов, то ложный.
      — Значит, в перестрелке погибли трое... — произнес задумчиво Митчелл Пейтон. — Мистер Вайнграсс, я что-то никак в толк не возьму, кто же их убил?
      — Я. Больше некому.
      — Господь всемогущий!
      — От него, мистер ЦРУ, никакой пользы, попробуйте обратиться за помощью к Аврааму. И поскорее пришлите своих специалистов, а то у нас тут четвертый террорист...
      — Живой?
      — Пока живой, но я за себя не ручаюсь.

      Представитель ЦРУ на Багамах, невысокий, сильно загоревший мужчина с крупными чертами лица, у себя в офисе в посольстве США на Квин-стрит действовал решительно и оперативно.
      Когда он прибыл в отель «Кейбл-Бич», там уже были приняты строжайшие меры безопасности. Шеф отдела ЦРУ на Багамах пользовался здесь заслуженным вниманием и уважением. Он знал по имени каждого, кого стоило знать, и все они, разумеется, знали его. Знакомство, само собой, не афишировалось, но он в любую секунду мог обратиться к любому из своих знакомых с любой просьбой, не тратя при этом лишних слов, и все его пожелания выполнялись мгновенно.
      Столичная полиция в считанные минуты распорядилась в отношении эскорта. Пятерка вооруженных до зубов мотоциклистов подкатила к отелю одновременно с правительственной машиной с номерами Соединенного Королевства.
      Четверо охранников в форме поднялись на седьмой этаж и, взяв Эвана с Калейлой в кольцо, вывели их из номера в коридор, где своевременно появились секьюрити в штатском, приданные лично менеджеру отеля, бдительному шотландцу по фамилии Маклеод. Он загодя дал им указания проводить всю группу к служебному лифту и далее — к ярко освещенному парадному подъезду, перед которым пара фонтанов с подсветкой разбрызгивала сверкающие струи прямо в темное небо.
      Мистер Маклеод, двое его помощников и очаровательная владелица отеля стояли в мраморном вестибюле возле стойки регистратуры и с улыбкой объясняли изумленным клиентам, что высокие гости, завершив визит на Багамы, вот-вот отбывают и через пару минут портье и вообще весь персонал отеля будут в их распоряжении, а если точнее — к их услугам.
      Эван и Калейла под прикрытием целого отряда полицейских подошли к машине и быстро сели на заднее сиденье. Шеф разведки ЦРУ устроился на переднем — рядом с водителем.
      Кендрик не был расположен к разговорам. На душе тоска, в голове ни единой четко оформленной мысли — так, какая-то сумятица. Он был потрясен, удручен. Ярость стояла у горла, в глазах закипали злые слезы. Подробности об убийстве его друзей, Каши и Сабри Хассан, ему решили не сообщать, но он догадывался. Эван знал, на какие зверства способны осатанелые фанатики.
      Калейла понимала, что Эван страдает, и время от времени крепко стискивала ему руку.
      Кендрик не сразу, конечно, но все же справился с эмоциями. «Что ж, от расплаты за содеянное убийцам и их пособникам не уйти!» — подумал он. Решимость найти и наказать преступников заставила его взять себя в руки. Он тяжело вздохнул.
      — Как вы, наверное, догадываетесь, конгрессмен, — обернулся цэрэушник, — я не совсем в курсе относительно того, что происходит, но знаю точно, что самолет с базы ВВС во Флориде вылетел. Думаю, он совершит посадку здесь минут через пять после нашего прибытия в аэропорт.
      — Нам это известно, — любезно отозвалась Калейла.
      — Говорят, в Майами паршивая погода, а то бы самолет прилетел раньше. Кроме того, в том же коридоре оказалось несколько коммерческих рейсов. Но так или иначе специально за вами послали самолет.
      — В высшей степени любезно с их стороны, — заметила Калейла и еще сильнее сжала руку Эвана, давая ему понять, что он может не отвечать.
      — Если обнаружится, что кое-какие вещи вы оставили в номере, не волнуйтесь, мы о них позаботимся.
      — Не обнаружится, — оборвал Кендрик чересчур разговорчивого разведчика.
      — Он хочет сказать, что мы ничего не забыли, — сказала Калейла, прижимая руку Эвана к своей ноге. — Хотя уезжали в такой спешке... Скажите, — добавила она, помолчав, — мы можем быть уверены, что нас не задержат на таможне?
      — Машина с эскортом, так что все будет тип-топ, — сказал цэрэушник и бросил пристальный взгляд на Кендрика. — То есть я хочу сказать, мы проследуем прямо на летное поле через грузовые ворота, — добавил представитель ЦРУ на Багамах и замолчал.
      Остаток пути проехали молча. Только когда распахнулись высокие стальные ворота грузового терминала и процессия, миновав предангарную бетонированную площадку, остановилась в конце крайней взлетно-посадочной полосы, цэрэушник произнес многозначительно:
      — F-106 с военной базы Холмстез с минуты на минуту совершит посадку.
      — А я выхожу! — Эван дернул ручку дверцы, но она оказалась заперта.
      — Лучше не делать этого, конгрессмен!
      — Выпустите меня! — бросил Кендрик.
      — Эван, это его работа! — Калейла нежно, но твердо сжала ему руку. — Следовать раз и навсегда установленным правилам входит в его обязанности.
      — Может, в его обязанности входит намерение меня удушить?
      — Не сочиняй! Я, к твоему сведению, сижу себе и прекрасно дышу.
      — Да будет тебе известно, ты — не я!
      — Знаю, дорогой. Сейчас никто не в состоянии быть тобой... — Калейла повернула голову, обвела взглядом здание терминала, взлетное поле. — Я вообще-то полевой игрок... — сказала она с нажимом в голосе.
      — Полевой? — отозвался цэрэушник. — Вы что, из наших?
      — Да, но, пожалуйста... Считайте, вы уже об этом забыли. Пусть конгрессмен выйдет! Полет в Вашингтон обещает быть довольно тяжелым.
      — Я не против, но мне было сказано: «Не выпускайте его из машины». Это прозвучало почти как приказ, поверьте!
      — Эм-Джей иногда перегибает палку, — вздохнула Калейла.
      — Эм-Джей? — Разведчик вскинул бровь. — А давайте-ка, в самом деле, глотнем немного воздуха. Водитель, выпустите нас.
      — Спасибо тебе, — тихо сказал Эван Калейле. — И я прошу прощения...
      — Не за что тебе просить прощения, черт побери! Только не делай из меня врушу и не порть мне нервы, вот и все. Ладно, не будем препираться.
      — Погоди. — Кендрик приоткрыл дверь, но задержался. — Минуту назад ты сказала, что никто не в состоянии быть таким, как я. Но что бы там ни говорили, я страшно рад, что ты — это ты! Особенно сейчас...
      Разговаривая, они вылезли из машины. Накрапывал дождь. Цэрэушник шел позади, вежливо держась на расстоянии. Охранники с автоматами наперевес<шагали справа и слева от них. Внезапно из грузового склада на большой скорости, с визгом выскочила машина без габаритных огней. Охранники кинулись к Эвану и Калейле, повалили их, прикрывая собой. Цэрэушник навалился на них сверху. Однако паника кончилась так же быстро, как и началась. Машина дала два коротких гудка и остановилась. Из кабины выскочил служащий аэропорта. К нему подбежал командир эскорта. Они о чем-то тихо переговорили, и мотоциклист дал своим отмашку.
      — Сэр, — он подошел к цэрэушнику, — экстренное сообщение для вашего друга.
      — В чем дело, сообщили?
      — Просили произнести всего одно слово: «Эм-Джей».
      — Этого вполне достаточно, — сказала Калейла, отряхивая юбку. — Я иду с вами.
      — Э-э-э нет! — сказал представитель ЦРУ на Багамах. — Существуют твердью правила, и вы их знаете не хуже меня. Я иду с конгрессменом и беру с собой четырех человек. А вы остаетесь здесь и дожидаетесь прилета самолета, договорились? А то прилетят, а их никто не ждет. Все теперь нервные такие, просто ужас!
      Телефонный аппарат был укреплен на стене полупустого складского помещения. Вскоре вновь раздался звонок, и первые слова, какие Кендрик услышал от Митчелла Пейтона, заставили его задержать дыхание.
      — Плохие новости, Эван. На Меса-Верде было совершено нападение.
      — О Господи! Что-нибудь с Мэнни?
      — Он в полном порядке.
      — Не пострадал, не ранен?
      — Совсем наоборот! Всех террористов уложил наповал, а одного ранил.
      — Этим террористом я займусь лично. Мне, он нужен мне...
      — И нам тоже! Наши люди туда уже едут.
      — Вытрясите из него всю душу, но необходимо выяснить, что они замышляют...
      — Да, конечно!
      — А как все это воспринял Мэнни?
      — Откровенно говоря, разговаривал со мной довольно высокомерно!
      — Ну спасибо, ну порадовали! Хоть одна хорошая новость...
      — Молодец этот Эммануил Вайнграсс! Для человека его возраста он держится просто замечательно.
      — А он всегда такой! Другим я его и не знаю... Митч, я в Вашингтон не лечу. Меняйте маршрут. Мы прямо в Колорадо.
      — Я это предвидел. Сверхзвуковой истребитель заправлен топливом, которого хватит до Денвера. Будете дома менее чем через три часа. Но, пожалуйста, про налеты террористов никому ни слова! Мистер Вайнграсс утаил от полиции все, что случилось в Меса-Верде.
      — Каким образом?
      — Он сам вам расскажет.
      — Думаете, удастся все сохранить в тайне?
      — Я это сделаю даже, если придется нанести визит президенту. И в этом смысле у меня нет альтернативы.
      — Попасть к нему не так-то просто!
      — Есть один человек, с которым я учился в юности, когда готовился стать историком. Мы с ним иногда перезваниваемся. Довольно влиятельный человек... Самуил Уинтерс.
      — Уинтерс? Это не он надоумил Дженнингса наградить меня медалью Свободы?
      — Он самый. Поэтому и подумал о нем. Желаю хорошего полета, и передайте привет моей племяннице.
      Кендрик вышел из дверей склада. К нему шагнул цэрэушник с пистолетом в руке.
      — У вас всегда при себе эта игрушка? — без особого интереса спросил Эван.
      — Полюбопытствуйте у вашей подруги, которая знает, что такое полевой игрок, — ответил тот, шагая рядом с Кендриком.
      — И у нее есть оружие?
      — Пусть сама вам ответит.
      — Интересно! А как же детектор? В смысле, металлоискатель?
      — Это наш небольшой секрет, который вовсе таковым не является. Таможенное начальство всегда появляется в тот самый момент, когда мы проходим через детектор. На пару секунд он выключается, вот и вся премудрость! А вон и наш самолет... Далековато идти. Пусть подвезут!
      Разведчик дал знак. К ним немедленно подкатила служебная машина. Цэрэушник и Эван сели на заднее сиденье, водитель моментально газанул.

* * *

      Огромный военный истребитель F-106 «Дельта-Дарт» стоял с работающими двигателями. Калейла возле трапа беседовала с офицером ВВС. Подойдя ближе, Кендрик окинул взглядом самолет. Он был такой же, как тот, на котором ему довелось лететь год назад на Сардинию. То был первый этап поездки в Маскат. Эван повернулся к представителю ЦРУ на Багамах, протянул ему руку.
      — Спасибо за все, — произнес он. — Жаль, что не составил вам более приятной компании.
      — Пустяки, конгрессмен! Я горжусь знакомством с вами.
      — Спасибо на добром слове! Как вас зовут?
      — Зовите меня просто Джо.
      «Зовите меня просто Джо». Год назад молодой человек на самолете подобного типа тоже назвался Джо", — вспомнил Эван. Неужели будущее готовит ему еще один Оман и еще один Бахрейн?
      — Спасибо, Джо. Спасибо за все.
      — Мы еще не расстаемся, мистер Кендрик! Один из этих воздушных асов должен подписать бумагу.
      По трапу спускался чернокожий великан в чине генерала.
      — Здорово, доктор Аксельрод! — произнес он, протягивая руку. — Похоже, я становлюсь вашим личным летчиком. Но очевидно, это устраивает власти.
      — Здорово, генерал!
      — Конгрессмен, давайте объяснимся прямо при свидетелях. В прошлый раз я, помнится, выступил не по делу, и вы меня не слабо приложили. И были правы! Так вот, хочу сказать, что, если меня переведут в Колорадо, буду голосовать за вас обеими руками!
      — Благодарю вас, генерал, — сказал Эван и улыбнулся. — Только голоса мне больше не понадобятся.
      — Ну, это вы мне бросьте! Только я навострился шагать с вами в ногу, вернее, приобщиться к политике, а вы... Нравится мне размах ваших крыльев, конгрессмен! А уж в этом я кое-что петрю...
      — Генерал, кажется, вам следует подписать какую-то бумагу...
      — В Сардинии такого не было, — усмехнулся летчик. — Правда, там я груз сдавал, а здесь принимаю. Подпишу! Куда денется немолодой уже негр в генеральском мундире?
      — Заткнись, немолодой уже негр, я сам наполовину индеец, — хмыкнул цэрэушник, протягивая бланк документа, именуемого в юриспруденции «освобождение от обязательств».
      — Не серчай, начальник! — Генерал расписался, и его специальный груз поднялся на борт.
      — Что случилось? — спросила Калейла, когда они заняли свои места. — Почему звонил Эм-Джей? Эван объяснил ситуацию в двух словах.
      — Мы обязаны остановить этот разгул насилия! — добавил он, и голос у него дрогнул. — Если не сумеем, я потеряю всех, кого люблю, о ком забочусь!
      Калейла лишь стиснула ему руку, давая понять, что она рядом.

* * *

      Шел второй час полета, когда обслуживающие рейс стюарды принесли напитки, а затем подогретый в микроволновой печи ужин.
      Кендрик до еды не дотронулся, сказал, что кусок в горло не лезет.
      — Тебе надо поесть, дорогой, — шепнула Калейла.
      — Не могу, — ответил Эван, — лучше я выпью. В этот момент раздался звук сирены. Такая же сирена прозвучала год назад, когда на имя Кендрика поступила радиограмма из Госдепа от Свонна. Теперь же капрал, ответивший за перегородкой по внутреннему телефону, подошел и заговорил с Калейлой:
      — Мисс, следуйте за мной. С вами хотят говорить.
      — Благодарю вас, — сказала Калейла и обернулась к Эвану. Заметив тревожное выражение, появившееся у него на лице, она добавила: — Если бы было что-то важное, попросили бы тебя. Расслабься.
      Она прошла в боковой отсек. Держась за спинки свободных кресел, старалась сохранить равновесие. Радист вручил ей телефонную трубку. Шнура оказалось более чем достаточно. Она села на откидное сиденье возле входа в кабину.
      — Член два, Багамы, на проводе. А вы кто?
      — В один из ближайших дней я задам тебе хорошую трепку, — сказал Митчелл Пейтон.
      — Договорились, Эм-Джей! А если бы я сказала «Пенис два», что бы ты сделал?
      — Позвонил бы твоему отцу и сказал бы, что ты совсем от рук отбилась.
      — Жуткое дело! Итак, слушаю тебя, Митч, внимательно.
      — Не хочу говорить с Эваном, он слишком расстроен. Опасаюсь, воспримет все не так, как надо.
      — О чем речь?
      — Речь о деятельности Ардис Монро в Нассау. Информация, полученная от того типа, который когда-то подвизался в приснопамятной оффшорной компании, надежная, как ты думаешь?
      — Он, конечно, забулдыга, каких поискать, но информация — надежная, поскольку Эван выложил за нее две тысячи баксов наличными.
      — Можешь точно вспомнить, что он говорил об Ардис Монро?
      — А то! Сказал, что он на хвосте у этой продажной шлюхи, потому что она ему должна. На днях или раньше он собирается забрать у нее эти деньги.
      — Тут все ясно. А ее семейное положение?
      — Но ведь Эван говорил тебе об этом по телефону, я слышала.
      — Сама скажи. Здесь нельзя ошибиться.
      — Ну хорошо! Она развелась с банкиром Фразье-Пайком и вышла замуж за богатого калифорнийца из Сан-Франциско. Ван Линдеманн какой-то...
      — Этот забулдыга упомянул именно Сан-Франциско?
      — Не совсем. Сказал, что Сан-Франциско или Лос-Анджелес... Но что из Калифорнии, это точно! Он сказал так: «Ее новый муж из Калифорнии страшно богат».
      — А фамилия? Постарайся точно вспомнить. Ты уверена, что это Ван Линдеманн?
      — Ну, в общем, да... Мы разговаривали с ним в пивнушке, там еще шумовой оркестр на бочках наяривал... Если не совсем точно, то достаточно близко...
      — Черт возьми! — крикнул Пейтон. — Она вышла замуж за человека по фамилии Ванвландерен. Эндрю Ванвландерен из города Палм-Спрингс.
      — Ну пьянь забулдыжная! Ведь еле языком ворочал...
      — Мисс Рашад, мы сейчас говорим не о пьяни, а об одном из наиболее значительных спонсоров Лэнгфорда Дженнингса...
      — Интере-е-е-сно, — протянула Калейла.
      — Нам сейчас не до интереса. Ардисольда Воджак-Монро-Фразье-Пайк-Ванвландерен — талантливый организатор, в настоящее время она возглавляет штат обслуги вице-президента Орсона Боллингера.
      — Потрясающе!
      — Думаю, ей надо нанести визит. И сделает это один из известных мне специалистов по Ближнему и Среднему Востоку. Вы вот-вот совершите посадку в штате Колорадо. Это, кажется, не так уж и далеко от Палм-Спрингс. Думаю, тебе придется к ней наведаться.
      — Господи, Эм-Джей! С чего это вдруг?
      — Тут вот какое дело. В адрес Боллингера стали поступать всякие угрозы. Угрожали ему, стало быть... Это понятно?
      — Понятно. И что?
      — Ну, и как принято в таких случаях, к нему пристегнули для охраны целую команду из ФБР, но держали это в секрете. Словом, все было шито-крыто. Даже чересчур, на мой взгляд. И вот ни с того ни с сего эту команду фэбээровцев отозвали, стало быть, необходимость в ней отпала.
      — Отпала сразу после налетов террористов на Фэрфакс и Меса-Верде? — высказала догадку Калейла.
      — Умница! Хотя на первый взгляд это совпадение кажется неправдоподобным, но так оно и есть! У меня, дорогая, особый нюх на эти дела! И я, старый пес, запашок чую со стороны Сан-Диего, туда тебе и надо ехать.
      — Ты что, считаешь, здесь ФБР замешано? — спросила Калейла тоном, в котором прозвучало неприкрытое изумление пополам со скепсисом.
      — И да, и нет... Бюро только используют, я бы сказал. Есть тут у меня кое-какие наметки. Короче, собираюсь побеседовать с каждым фэбээровцем из той бригады.
      — Побеседуй, только сначала ответь, для чего ты посылаешь меня в Сан-Диего? Это прямо какое-то вмешательство в чужую личную жизнь!
      — Брось, Адриенна, не придумывай! Угрозы в адрес Боллингера и эти рейды террористов... Нет, есть тут связь, определенно! И этот блондин, этот европеец с акцентом...
      Калейла окинула взглядом салон самолета. Стюарды о чем-то разговаривали вполголоса, Эван сидел на своем месте, прильнув к иллюминатору.
      — Я, конечно, выполню твою просьбу, но имей в виду, ты усложняешь мою и без того непростую жизнь. Прекрасно знаешь, что у него был роман с этой Ардис Ванвландерен. Мне конечно, на это наплевать и забыть, но ему, думаю, не понравится.
      — Не придумывай, Адриенна! Мало ли у кого что было в далеком прошлом. Вот уж не ожидал услышать от тебя отповедь на предмет нравственности.
      — О Господи, Митч! При чем тут нравственность? Секс к твоему сведению, и нравственность — вещи диаметрально противоположные. Да и вообще, не исключено, что она его совратила, завлекла в свои сети... Наверняка он не забыл, что чуть было не стал международным мошенником!
      — Ну хорошо, хорошо! Не будем говорить Кендрику о твоей поездке в Сан-Диего. Он сейчас настолько взвинчен, не дай Бог, взорвется. Надо будет сочинить какую-нибудь легенду, которая не вызовет у него подозрения относительно твоей поездки в Сан-Диего. К утру накатаю сценарий. Ужасно хочется, чтобы ты учинила допрос с пристрастием этой загадочной даме.
      — Ладно, учиню, а ты давай готовь сценарий!
      — Ты из Каира захватила бумаги?
      — Куда же я без них?!
      — Молодец! В любую минуту могут пригодиться. Как говорится, идем по тонкому льду. Хорошо, что никто из наших не знаком с тобой, да и ты никого не знаешь. Словом, все так зыбко!
      — Эван тоже неспокоен.
      — Могу я спросить, как у тебя с ним? Он мне очень по душе.
      — В отеле «Кейбл-Бич» у нас был номер с двумя спальнями. Прошлой ночью я слышала, как он расхаживал по гостиной взад-вперед. Возле моей двери... Чуть было не вышла! Хотелось взять и позвать его.
      — Почему не сделала этого?
      — Потому что все не просто! Столько всяких сложностей... Терпеть не могу отношений, когда «два» пишешь, а «три» в уме! Мы только представь, Фэрфакс, Меса-Верде... и все это после ночи любви!
      — Остается поблагодарить провидение за то, что ты не вышла в гостиную. Впрочем, не провидение, а твою интуицию, которая не единожды помогала тебе в сложных ситуациях, мой самый лучший агентурный связной и самая прелестная племянница. Утром позвоню!
      Калейла вернулась на свое место. Эван внимательно посмотрел на нее.
      — Это представитель ЦРУ в Каире, — сказала Калейла, поправляя юбку. — Два наших агента исчезли в районе Сиди-Баррани в Ливии. Посоветовала, где их следует искать, за кем установить наблюдение. Ты как?
      — Нормально, — ответил Эван, не отводя взгляда от ее лица.
      — Наши высокочтимые пассажиры и наша не совсем уж задрипанная команда! — раздался в динамиках бас генерала. — Спешу сообщить для сведения доктора Аксельрода, что история повторяется. На этот раз вместо «южного острова» нам предлагают совершить посадку в аэропорту Дуранго либо в аэропорту Кортес. Однако рекомендуют не поднимать лишней шумихи. Есть еще один вариант, но там можно остаться без шасси. Речь идет о взлетно-посадочной полосе в Меса-Верде. Так что, когда я дам команду, пристегните ремни. Начинаем снижаться. Если, конечно, найду этот треклятый городишко под названием Меса-Верде, тогда мы совершим там посадку минут через сорок.
      Как генерал и предсказывал, в Меса-Верде тряхануло их не слабо. Однако далее все было как на Багамах. Мотоциклетный эскорт, бронированный автомобиль и цэрэушник, который, усаживаясь на переднее сиденье возле водителя, сказал:
      — Я введу вас в курс дела, конгрессмен. Нас здесь пятеро. Однако двое через пару часов отправятся в штат Вирджиния вместе с раненым террористом и тремя трупами. Я это говорю спокойно, поскольку меня предупредили, что вы, мисс, лицо официальное и...
      — Благодарю за доверие, — прервала его Калейла.
      — Да, так вот, этой ночью у вас будут дежурить полицейские из заказника Меса-Верде. Они все в седле, так что вас будет охранять целый эскадрон. А утром прибудет для несения службы специальная команда из Лэнгли.
      — А что там, в Фэрфаксе? — шепнул Эван. Калейла ткнула его локтем в бок и закашлялась.
      — Вы что-то сказали, конгрессмен? — спросил цэрэушник.
      — Нет, ничего! Это я так...
      — А вот Вайнграсс, этот старый еврей, достоин всяческих похвал! Я бы на его примере воспитывал молодых.
      — Ценная мысль! — улыбнулся Кендрик. — А что он сделал?
      — Медсестрам известно немногое. Они думают, что к вам пожаловал всего один террорист. А ведь этот Вайнграсс спрятал тела троих, убитых им лично, в лесу. И только когда полицейские укатили, ваш приятель Гонсалес перетащил трупы в гараж. А медсестры так ничего и не видели! Мистер Вайнграсс заверил нас, что будет нем, как стопроцентная рыба. Вот у кого надо поучиться стойкости и мужеству!
      — Мы только это и делаем! — сказала Калейла. — Не беспокойтесь, никаких заявлений в связи с нападением никто из нас делать не собирается.
      — Я так и понял! — заметил цэрэушник. — Ну вот, мы и подъезжаем! — добавил он, выглянув в окно.
      Эван прямо с порога бросился к своему обожаемому Мэнни. Он так крепко сжал старикана, словно хотел навеки оградить его от всего пережитого. А затем Вайнграсс потрепал Кендрика по загривку и заявил:
      — Родители не учили тебя хорошим манерам? За спиной у тебя леди, с которой я мечтаю познакомиться.
      — Прошу прощения, — улыбнулся Эван и шагнул в сторону. — Мэнни, это Калейла. Калейла Рашад.
      Эммануил Вайнграсс сделал шаг вперед и поклонился Калейле:
      — Моя дорогая, вы и я — мы оба родом из неспокойного региона. Вы — арабка, я — еврей, но в этом доме нет места всяким предубеждениям. Хочу сказать, что я уже полюбил вас за то, что вы доставили столько радости моему сыну.
      — О Боже! Вы просто чудо...
      — Да, это так! — согласился Мэнни и дважды кивнул.
      — Я тоже вас люблю. Вы так много значите для Эвана. — Калейла обняла Вайнграсса, прижалась лицом к его плечу. — У меня такое чувство, будто я знаю вас всю жизнь.
      — Иногда я произвожу на людей такое впечатление. Но бывает и наоборот. Жизнь у некоторых как бы меняется к худшему.
      — Я счастлива, что познакомилась с вами. Вы такой милый, а меня все пугали, что вы невозможный тип, — смеясь, добавила она.
      — Никому об этом не говорите! А то подорвете мою репутацию. Ну а теперь к делу, прежде чем я отведу вас к остальным, — сказал Вайнграсс, кивнув в сторону веранды. — Мои девчонки там, поэтому у нас есть несколько минут.
      — Этот тип из ЦРУ достал нас, — пожаловался Кендрик. — Тот, который приехал в аэропорт, чтобы нас встретить.
      — Ты имеешь в виду Джо?
      — Его разве Джо зовут? С ума сойти!
      — Ты заметил? Все они Джо, Джон, Джим... Прямо-таки клички! Как у породистых псов... А, да ладно! Пейтон сказал, что ты знаешь о Каши и Сабри Хассан.
      — Знает. Он знает, — быстро отреагировала Калейла, хватая Эвана за руку и сжимая ее.
      Этот жест явно тронул Мэнни.
      — Да, все это ужасно, моя милая девочка. Люди, убивающие себе подобных, — просто звери! Каши и Сабри, они так тепло отзывались о тебе, Адриенна Калейла Рашад. Нет нужды говорить, кем являлся для них мой сын. Будем оплакивать их и помнить, что они значили для всех нас. Но позже, не сейчас.
      — Мэнни, — вмешался Кендрик. — Мне надо распорядиться насчет похорон.
      — Я уже все устроил. Их останки доставят самолетом в Дубай. Там есть мусульманское кладбище, где они и обретут пристанище.
      — Мистер Вайнграсс...
      — Дорогая моя, если вы будете называть меня «мистер», я перестану вас любить.
      — Ну хорошо... Мэнни. Я хочу сказать, что Эм-Джей — это Пейтон.
      — Знаю, знаю, — улыбнулся Вайнграсс. — Теперь мы с ним уже Эммануил и Митчелл. И по-моему, он слишком часто звонит.
      — Мэнни, у меня вопрос.
      — Слушаю, моя дорогая.
      — Кто я для ваших медсестер?
      — Митчелл намекнул, будто ты представитель Госдепа. Сопровождаешь конгрессмена, помогаешь ему.
      — Государственного департамента? Что ж, разумно.
      — А вдруг кто-то попросит тебя показать удостоверение, выданное Государственным департаментом? — поинтересовался Эван.
      — Пусть попросит...
      — Хочешь сказать, оно у тебя есть?
      — Что-то вроде того...
      — Это незаконно...
      — Эван, дорогой, в разное время мы так или иначе нарушаем закон.
      — Еще я знаю, что у тебя есть оружие. Об этом мне сказал тот цэрэушник-индеец на Багамах.
      — Он не должен был этого говорить.
      — Может, ты и на Моссад работала? — улыбнулся Вайнграсс.
      — Я — нет, а вы — да! И некоторые мои близкие друзья тоже.
      — Ты, моя дорогая, классная девочка! Но ближе к делу. Митчелл просил, чтобы ты, Эван, взглянул на наши трофеи. Раненый в спальне для гостей, а трупы под простынями в гараже. Ночью их отправят сверхзвуковой скоростью.
      — А медсестры действительно понятия не имеют, что они там? — спросил Кендрик тоном, в котором угадывалось сомнение.
      — Меня Пейтон довел до белого каления, а теперь ты собираешься?
      — А как же их доставят в аэропорт? Здесь полно охраны. Вдруг кто-то увидит?
      — Операция будет проходить под надзором людей Пейтона. Похоже, они знают, что делать в таких случаях.
      — Знают, — подтвердила Калейла. — А кто-нибудь беседовал с девочками о том, что им надо или, скорее, о чем не надо говорить?
      — Я беседовал. Они отнеслись к моим словам серьезно, но не знаю, насколько долго это продлится. Мои красотки до сих пор взбаламучены, хотя им неизвестно и четверти того, что случилось.
      — Я приведу их в чувство, пока вы с Эваном будете осматривать трупы. Эм-Джей прав. Я вполне гожусь на роль представителя Госдепа.
      — Очень правильно, — кивнул Вайнграсс. — Значит, как мне тебя представить?
      — Просто мисс Адриенна из Госдепа. Ложь во спасение, так сказать... Вы ничего не имеете против подобного лицедейства?
      — Надо подумать, — нахмурился Мэнни. — Нет, я всегда — за! Ну, пошли! — Он взял Эвана и Калейлу за руки и повел их в гостиную, крикнув при этом трем медсестрам, игравшим в карты на закрытой веранде: — Ну-ка, сюда, мое сборище страшилищ! У нас появилась настоящая волшебница, а вы, пожалуйста, отдайте дань уважения человеку, который платит за ваши сексуальные домогательства и чрезмерное пристрастие к мускателю!
      — Мэнни, ну сколько можно?!
      — Они без ума от меня, — заявил Вайнграсс. — Каждый вечер бросают кости, кому идти ко мне под бочок.
      — Мэнни, ну нельзя же так!
      — Это он сломал ногу, когда выпрыгнул вместе с нами из грузовика на подъезде к Маскату, — сказал Кендрик, глядя на юнца, загруженного седативными препаратами. — Совсем еще ребенок.
      — Вы уверены, что это тот самый? — уточнил офицер разведки, стоявший рядом с Эммануилом Вайнграссом. — Нет никаких сомнений, что это именно он был с вами в Омане?
      — Никаких. Я никогда его не забуду. Ненависть в нем просто бурлила! Он был готов убить каждого.
      — Давайте выйдем через черный вход, оттуда — в гараж.
      — Это Иосиф, — сказал Эван, отводя взгляд. — У него мать еврейка. Ее убили за то, что стала женой араба. Несколько часов он даже был моим другом. Защищал меня.
      — О Боже!
      — Прекрати! — одернул его Мэнни. — Он явился сюда, чтобы убить тебя!
      — Ну и что?! Я ведь обманул его! Пришлось притвориться, будто я один из них, борец за их треклятое «святое дело».
      — Если от этого тебе будет легче, то скажу, я не хотел его убивать. Если бы мог, каждого взял бы живым...
      — А эти двое? — вмешался офицер ЦРУ, поднимая край простыни. — Их вы знаете?
      — Да. Оба были в тюрьме, но мне неизвестны их имена.
      — Эти люди, которых вы опознали, были с вами в Омане?
      — Да, я знал каждого... Они явно хотели мне отомстить. Не уверен, что на их месте я испытывал бы иные чувства.
      — Вы не террорист, конгрессмен, должен я заметить.
      — А чем, по-вашему, террорист отличается от борца за свободу?
      — Террористы, сэр, — это потенциальные убийцы. Им все равно, кого убивать! Гибнут дети, женщины, молодые, пожилые, старики... Они преступники — вот в чем вся разница!
      Кендрик внимательно посмотрел на оперативника.
      — Прошу прощения за мой глупый вопрос, — произнес он, вспомнив, какая страшная участь постигла Каши и Сабри Хассанов.
      Они вернулись в дом, где Калейла беседовала с медсестрами.
      — Я все объяснила, конгрессмен Кендрик. Разумеется, насколько мне это позволено, — сообщила Калейла официальным тоном. — Эти дамы согласились с нами сотрудничать. К одной из них завтра должен был приехать друг, но она позвонит ему, объяснит, что тут потребовалось срочное медицинское вмешательство, попросит, чтобы он отложил приезд на более поздний срок.
      — Благодарю вас, — отозвался Вайнграсс и налил себе виски. — Мне надо взбодриться, — покосился он на Кендрика, — а не то я подохну!
      — Не увлекайтесь, Мэнни, — сдержанно заметила медсестра, о которой шла речь.
      — А я хочу поблагодарить вас всех, — вмешался Эван. — В Вашингтоне убеждены, что это — случайный инцидент. Юный, незрелый фанатик, переживший потерю...
      — Очень разумно, — промямлил Вайнграсс.
      — У меня только один вопрос, — сказала другая медсестра, глядя на Калейлу. — Вы упомянули, что карантин временный... Хотелось бы знать, сколько времени он продлится?
      — Неделю, может, полторы, — ответил Кендрик и быстро добавил: — Обычная в таких случаях проверка...
      Неожиданно снаружи послышался какой-то шум, затем раздались крики, загудели сирены машин.
      — Отойдите от окон! — закричал агент ЦРУ, вбегая в гостиную. — На пол! Всем на пол!
      Эван бросился к Калейле и оторопел. Она упала на ковер и тут же покатилась к двери, сжимая в руке автоматический пистолет.
      — Все в порядке, все в порядке! — завопил чей-то голос с лужайки перед домом.
      — О Господи! Это один из наших, — пояснил цэрэушник, стоя на коленях. Он тоже сжимал в руке пистолет. — Растяпы! — Он вскочил и побежал было к выходу.
      Кендрик устремился за ним, но в этот момент массивная парадная дверь распахнулась и на пороге появился хорошо одетый человек. В руках он держал черный медицинский саквояж, который был открыт, так как его обыскивали.
      — Если честно, не ожидал такого приема! — произнес незнакомец. — Иногда мы не отличаемся гостеприимством, но это уж слишком... Конгрессмен, какая честь!
      Кендрик и визитер пожали друг другу руки. Цэрэушник не сводил с них глаз.
      — По-моему, мы не знакомы, не так ли? — сказал Эван.
      — Да, это так! Но мы соседи, если расстояние примерно километров пятнадцать, разделяющее нас, позволяет сказать, что мы соседствуем. Я доктор Лайонс.
      — Весьма сожалею, что вам оказали такой прием. Придется вменить этот инцидент в вину слишком бдительному президенту. В чем дело, доктор Лайонс? Почему вы к нам?
      — Потому что мой пациент здесь, — ответил врач улыбаясь. — Теперь я курирую мистера Вайнграсса. Ему следовало быть у меня в кабинете в Кортесе сегодня в четыре, но он не приехал, а мы не смогли до него дозвониться. Но поскольку этот дом по дороге к моему жилищу, я подумал, а не навесить ли своего пациента? — Врач вытащил из кармана конверт. — Кстати, к вопросу о мерах предосторожности. Вот документ из больницы Вальтера Рида. Здесь подписи соответствующих официальных лиц администрации. Мне надо было сразу показать его мистеру Вайнграссу и его медсестрам. Как он, в порядке?
      — Мэнни! — позвал Кендрик.
      Вайнграсс появился со стаканом виски в руке:
      — Что за шум? Почему ты кричишь?
      — Разве тебе не надо было к врачу сегодня днем?
      — Ах да! Кто-то звонил на прошлой неделе...
      — Звонили из регистратуры, мистер Вайнграсс, — сказал доктор Лайонс. — Мне сказали, что вы обещали приехать, повидаться со мной.
      — Ну тогда повидаемся сейчас. Правда, я вполне сносно себя чувствую. Подумал, зачем вас беспокоить? Кроме того, у меня другой врач.
      — Мистер Вайнграсс, ваш врач скончался пару недель назад от сердечного приступа. Мне известно, что вы получили приглашение на похороны.
      — Да, но уже не ходок по чужим похоронам, а мои пока откладываются.
      — Тем не менее, поскольку я здесь, почему бы мне вас не осмотреть?
      — А зачем?
      — Ну как это зачем? Всего-то нужна капелька крови. Гемоглобин, то да се...
      — Но я хорошо себя чувствую.
      — А я в этом нисколько не сомневаюсь, — кивнул Лайонс. — Обычный анализ крови. Пара минут, и вы свободны. Конгрессмен, — обернулся он к Эвану, — для меня и в самом деле честь познакомиться с вами.
      — Благодарю вас! Иди, Мэнни... Хотите, медсестра поможет вам?
      — В этом нет необходимости.
      — Какая жалость! А я-то надеялся продемонстрировать ей свои бицепсы, — хмыкнул Мэнни. — Пойдемте, доктор. Так и быть, разрешаю вам пересчитать у меня ребра. Купите себе потом «кадиллак»...
      — "Феррари", думаю, непременно, — улыбнулся Лайонс Кендрику.
      Эммануил Вайнграсс и его новый врач зашагали в спальню.

      Было за полночь. Домочадцы в Меса-Верде валились с ног от усталости. Сказывалась и нервотрепка. Сотрудник ЦРУ, осунувшийся, с синяками под глазами, вышел на закрытую веранду, где на кожаном диване сидели Эван и Калейла, совершенно без сил, а Мэнни, молчаливый и безучастный, — напротив них, в шезлонге.
      Медсестры разошлись по своим комнатам. Их отправили отдыхать до утра. «А как же Мэнни?» — спросили все три разом. Пришлось объяснить, что их подопечный отлично выспится, даже если за ним не будут присматривать каждые полчаса.
      — Вашингтон в вибре, — объявил сотрудник ЦРУ. — Планы несколько изменились. Я сейчас еду в аэропорт. Самолет с фургоном совершит посадку где-то через час, так что времени у нас в обрез.
      — Самолет с фургоном — это как? — спросила Калейла.
      — В прямом смысле. В этот фургон, а если точнее — в труповозку, собственность криминалистов из нашего управления, загрузим наших мертвецов и увезем. Вашингтон намерен провернуть эту операцию под покровом ночи. Молниеносно... Прилетели, улетели, и все дела.
      — А ведь КДП, командно-диспетчерский пункт, по ночам не работает, если, конечно, загодя не предупредить диспетчерскую службу. Вы об этом подумали? — поинтересовался Кендрик.
      — А как же! Когда вы еще летели с Багам, на КДП в Меса-Верде отправили команду диспетчеров из Колорадо-Спрингс. Объяснили властям, что это нужно позарез для обеспечения тренировочных полетов. Кстати, заявку через ваш офис мигом провернули. Между прочим, никто, как говорится, и не пикнул — ни вопросов, ни возражений.
      — Почему же?
      — Потому что вы, сэр, это вы! — сказал сотрудник ЦРУ с расстановкой.
      — Значит, вы сейчас едете в аэропорт, — сказала Калейла, — возвращаетесь на...
      — Катафалке, — успел ввернуть оживившийся Мэнни.
      — Совершенно верно, мистер Вайнграсс, — улыбнулся цэрэушник.
      — А нам в это время что делать? Здесь наша помощь нужна? — спросила Калейла.
      — Безусловно, — кивнул агент ЦРУ. — Хотелось бы, чтобы, когда вернусь, никто не путался под ногами. При проведении мероприятий, подобных нынешнему, чем меньше свидетелей, тем лучше.
      — А кавалерия из национального парка Меса-Верде? Куда девать этих ковбоев? — усмехнулся Вайнграсс. — Я пару раз высунулся наружу, а двое кавалеристов рванули ко мне, будто я лютый зверь. Ну, думаю, конями затопчут...
      — Им ведено держаться ближе к лесу. Намекнули, мол, конгрессмену намерен нанести визит весьма важный государственный деятель. Встреча строго конфиденциальная, так что лучше не попадаться на глаза.
      — Они что, полудурки? Купились на эту галиматью? — хохотнул Мэнни.
      — У них, мистер Вайнграсс, нет причин сомневаться в том, что им говорят.
      — Ну да, конечно! Потому что он — это он, — кивнул Мэнни.
      — И потому что каждому заплатили по триста баксов за то, что придется не спать всю ночь.
      — Вы настоящий профи, мистер Организатор. Ей-богу, вы лучше, чем я о вас думал.
      — Ничего не поделаешь, приходится выкручиваться. А мне... если я вас больше не увижу, хочу сказать, было очень приятно познакомиться с вами... Конгрессмен, когда-нибудь буду рассказывать об этом своим детям... Что ж, пора бежать. И вы, мисс Официальный Представитель, как вас именует мистер Вайнграсс, примите мои заверения... Словом, я рад, что нашего полку прибыло!
      — Вы и должны быть рады, молодой человек, поскольку в нашем деле любая помощь приветствуется. Желаю удачи и скажу на прощанье, если против вас будет только пять недругов, вы их непременно одолеете.
      — Спасибо, Мэнни! Пять я точно одолею, а если шесть? — Офицер разведки повернулся к сидевшим на диване Эвану и Калейле. — Видите ли, я единственный, кто знает, что произошло в Фэрфаксе. Старший сын моей сестры, мой племянник... Я устроил его в ЦРУ... Он был в охране Фэрфакса. И погиб... Я обязан найти преступников, поэтому я здесь, в Меса-Верде. Ну пока!
      — Это ужасно! — сказала Калейла, когда он ушел. — Наверное, ощущает страшную вину.
      — А кто из нас ее не ощущает, — отозвался Кендрик и тяжело вздохнул.
      — Ты, во всяком случае, не виноват в гибели людей в Фэрфаксе, — твердо проговорила Калейла.
      — Но люди гибнут и сейчас! — воскликнул Эван. — В гараже три трупа. Каким образом эти палестинцы оказались в Штатах? Кто санкционировал их въезд? Наконец, где наши хваленые меры безопасности? Или мы только и способны вылавливать второразрядных советских разведчиков, чтобы потом обменивать их на наших журналистов, которым Москва предъявляет санкции за то, что они пишут о Советах правду?
      У нас прекрасно налажена связь с общественностью, но мы не можем поставить заслон десятку преступников, разгуливающим здесь, как у себя дома. У меня погибли друзья, у сотрудника ЦРУ племянник... Кто допустил этот беспредел? Почему убийцы без труда пересекли границу?
      — Мы пытаемся это выяснить.
      — А вам не кажется, что вы несколько припозднились?
      — Перестань, Эван! — сказал Вайнграсс. Он выпрямился и сделал останавливающий жест рукой. — Эта милая леди не имеет никакого отношения к тому, о чем ты говоришь. Между прочим, я тоже!
      — Я и без тебя знаю, что не имеет! — Кендрик дотронулся до руки Калейлы. — И она знает, что я это знаю. Но все так нелепо. Я чувствую себя совершенно беспомощным. Проклятье! Убивают и будут убивать, а мы не в силах прекратить эту бойню! Фанатики, маньяки разгуливают на свободе, и я уверен, их не найдут! — Эван понизил голос. — Не нашли же мерзавца, который выкрал файл по Оману! Между прочим, как мне объясняли, этот файл «защищен от воров»! Ничего себе защита... Выкрали файл, предали огласке то, что должно было храниться в тайне. И ведь что интересно! Раскрутили мое участие в ликвидации кризиса с заложниками не для того, чтобы сделать из меня героя, не ради моей политической карьеры, а чтобы избавиться от меня, — короче говоря, уничтожить, убить. И заметьте, руками палестинских террористов! Кто им помогает, хотел бы я знать...
      — Все дело в том, — тихо произнесла Калейла, — что политика — это такая кухня... Словом, я сейчас скажу нечто такое, чего не должна была бы говорить, но иногда приходится нарушать правила, потому что надежда... потому что без надежды на лучшее жить, думаю, невозможно. Есть кое-что, о чем многие даже не догадываются, а мы собираем информацию по капельке, по кусочку. Шаг за шагом приближаемся к разгадке весьма запутанной политической шарады.
      — О-ля-ля! — прищелкнул языком Мэнни. — Мы приближаемся к тайне, покрытой мраком...
      — Мэнни, попытайтесь меня понять! Эван поймет, потому что мы с ним договорились. Он знает, что иногда я не вправе кое-что объяснять.
      — А может ли некий старикан, в свое время резидент на вашей территории, поинтересоваться, что это за секреты такие?
      — Если вы намекаете на свое сотрудничество с Моссад, то, думаю, вам, маститому архитектору, не следовало этого делать... простите меня за откровенность. Это во-первых, а во-вторых, лучше не знать того, что знать не положено, дабы...
      — Не выболтать секреты под воздействием препаратов амитал и пентотал, — усмехнулся Вайнграсс. — А лет сорок тому назад в ходу был скополамин, — добавил он. — Так что, моя дорогая девочка, советую принять к сведению, мы сейчас не в застенках какой-нибудь восточной столицы, а...
      — Мэнни, пожалуйста! — оборвала его Калейла. — Мальчишку-террориста куда, по-вашему, отвезут? В восточную столицу? — Она пожала плечами. — А по-моему, в одну небезызвестную клинику в штате Вирджиния, где спустя сутки вся его подноготная будет записана на пленку.
      — Ваша аргументация, моя дорогая, хромает, — заметил Вайнграсс сдержанным тоном.
      — Может быть, но есть кое-что более убедительное. Шесть часов тому назад мы напали на след, который, вероятнее всего, приведет нас в высшие эшелоны власти. Вот уж чего мы никак не ожидали! Короче говоря, конгрессмен Кендрик от штата Колорадо, похоже, играет в верхах не последнюю роль, сам того не зная. Его непричастность к вареву на той кухне доказать проще простого, да и вашу, Мэнни, тоже.
      — Тот разговор по радио в самолете был об этом? — спросил Эван, глядя в упор на Калейлу. — Каир и Ливия тут ни при чем, да?
      Она пожала плечами, взяла с журнального столика бокал с мартини, сделала пару глотков.
      — Ну хорошо, обойдемся без деталей, — продолжил Кендрик. — Причастен я или нет, — мне на все это начхать. Объясни, в чем дело, хотя бы в общих чертах... Кто причастен к гибели моих друзей? Это я имею право знать.
      — Да, конечно! — сказала Калейла. Она перевела взгляд с Эвана на Мэнни, потом обратно. — Ты сам частично ответил на поставленный тобою вопрос. В самом деле, террористы беспрепятственно прибыли в Штаты. Стало быть, им были выданы паспорта без всяких ограничений. Более того, эти документы, разумеется, фальшивые, сделаны профессионально, поскольку не вызвали никаких подозрений у специалистов по борьбе с терроризмом, которые несут круглосуточное дежурство на каждом иммиграционном пункте как у нас, так и у наших партнеров, включая Советский Союз. Помимо документов, у террористов великолепное материально-техническое обеспечение. У них есть все — деньги, оружие, водительские права, машины, места, где им предоставлены и стол, и кров, как говорится. И что немаловажно, они одеты весьма продуманно, то есть не бросаются в глаза. А бронирование железнодорожных и авиабилетов? Всем известно, что это делается заблаговременно. Короче говоря, ясно одно: чтобы порученная им миссия прошла успешно, необходимо предусмотреть, а главное — обеспечить массу жизненно важных моментов. — Калейла помолчала, глядя то на Эвана, то на Мэнни. — И ведь кто-то здесь все подготовил! Кто этот человек? Возможно, действует группа. Не исключено, что координатор занимает пост в правительстве. Кто он? Вычислить его гораздо важнее, чем найти террористов-исполнителей.
      — То же самое ты говорила о тех, кто выкрал оманский файл, — заметил Эван.
      — Ну да! Возможно, это одни и те же люди.
      — Похоже, так оно и есть! Для меня это совершенно очевидно.
      — Я не столь категорична.
      — Почему? Разве намерение убить меня не объясняется местью?
      — Побуждение убить тебя, вызванное местью, уже испарилось. Вспомни, ажиотаж вокруг твоего имени продолжался два с половиной месяца, а затем все как бы утихло. И вдруг такой поворот сюжета! В Штаты прибыла команда террористов. Паспорта, деньги, беспрепятственный иммиграционный контроль. Как ты это объясняешь?
      — Прошу внимания! — сказал Мэнни, вскидывая руку. — Мое милое дитя, вы такая умница, — он посмотрел на Калейлу, — я восхищен! Если когда-либо Митчелл пригрозит вам отставкой, я вас немедленно устрою в Моссад. Правда, там главный бухгалтер — жмот, каких мало, но, думаю, ваши способности он оценит по достоинству. Итак, дорогая моя, вы меня убедили. Я согласен с вами. У моего Эвана теперь два врага. Палестинцы, у которых руководство окопалось в Ливане, а именно в долине Бекаа, и кто-то в вашингтонском руководстве. Этот кто-то заодно с арабами, а возможно, и против них. Я вас правильно понял?
      — В общем, да. Но я хочу подчеркнуть, что у Эвана один враг — смертельный, а второй... Я еще пока не могу точно сказать.
      Мэнни вдруг покрылся испариной, поморщился и откинулся на спинку шезлонга.
      — Мэнни, что? Вам нехорошо? — спросила Калейла. Беспокойство, прозвучавшее у нее в голосе, заставило Эвана нахмуриться.
      — Тебе плохо? — спросил он с тревожной интонацией.
      — Вовсе нет! Я могу выступать за сборную Америки на Олимпийских играх. Вот только меня бросает то в жар, то в холод. Наверное, в лесу простудился. Пока вел бой с террористами, валялся на земле, будто мне лет семнадцать. А доктор Лайонс сказал, будто у меня мерцательная аритмия и еще несколько синяков там, где их не должно быть... Я объяснил ему, что был на бое быков. А вообще-то надо дать моим костям отдохнуть! — Вайнграсс поднялся. — Скажите, Калейла, вы мне сколько дадите? Лет двадцать?
      — Мэнни, вы любому молодому дадите сто очков вперед. Вы еще и замечательный!
      — Скорее подойдет «необыкновенный», — уточнил Вайнграсс. — Однако именно сейчас я ощущаю последствия своих добродетелей. Я иду спать, ребята!
      — А я позову какую-нибудь из медсестер, — предложила Калейла.
      — Зачем это? Надоели они мне. Пусть лучше отдохнут. Им тоже досталось. Перенервничали! А я хорошо себя чувствую. Просто устал, вот и все.
      — А не мог врач вам что-нибудь дать? — спросила Калейла.
      — А что он дал? Ничего. Взял кровь на анализ, сказал, что оставит какие-то таблетки, а я ему в ответ, мол, спущу их в туалет. Наверняка образцы... Достались ему задарма, а он приторговывает. На колесо для «феррари» в аккурат...
      Эван и Калейла проводили его взглядом. Мэнни шагал, распрямив плечи, словно демонстрировал силы, которых у него не было.
      — Думаешь, он в порядке? — спросил Эван, когда Вайнграсс исчез из вида.
      — Думаю, он просто выдохся, — сказала Калейла. — Мы с тобой и то на пределе!
      — Через полчасика загляну к нему, — произнес Эван задумчиво.
      — Вместе заглянем. Мэнни прав, пусть медсестры отдохнут.
      — Пусть отдохнут! Скоро труповозка появится, а нам ведено обеспечить полное отсутствие всякого присутствия.
      — Думаешь, я не поняла, почему медсестер отправили спать раньше времени?
      — Думаю, поняла, — улыбнулся Эван. — Выпить хочешь?
      — Хочу... но не выпить...
      Эван бросил на Калейлу внимательный взгляд:
      — Проголодалась? Сейчас наведаюсь на кухню, принесу что-нибудь.
      — Да ну тебя! Неужели непонятно, что я тебя хочу?
      — Вот так так! — опешил Эван. — Где твоя жалость? Будь снисходительна к страдающему человеку!
      — Жалости от меня ты не дождешься, я тебе уже говорила. Для этого я тебя слишком уважаю, о чем я тоже говорила.
      А что касается снисходительности... о снисхождении просят лишь виноватые.
      — Я не это имел в виду.
      — По-моему, ты сам не знаешь, что ты имел в виду. И вообще, Эван, ты слишком много говоришь.
      — Калейла, я не сторонник скоропалительных решений, да и действий тоже. Если ты считаешь, что постель — это все, тогда другое дело. Но для сведения 'хочу подчеркнуть особо, что в отношениях двоих не это главное.
      — Черт побери, ты чересчур много говоришь!
      — А ты все время ускользаешь. Почти полтора месяца я пытаюсь приблизиться к тебе, стараюсь вызвать тебя на разговор о нас с тобой, хочу разрушить стену, которую ты между нами воздвигла. А ты держишь меня на расстоянии. Почему?
      — Потому что я боюсь.
      — Чего?
      — Нас обоих!
      — Ничего не понимаю! Может, объяснишь?
      — Минувшей ночью ты молчал, но кое-что дал мне понять. Думаешь, я не слышала? Ходил взад-вперед у моей двери...
      — Почему ты ее не открыла?
      — А почему ты ее не вышиб? Они засмеялись и обнялись.

* * *

      Все было иначе, чем на Бахрейне.
      Они ласкались, они торопились поскорее узнать все друг о друге, и это узнавание оказалось чудесным. «Хорошо, что в этом мире, сошедшем с ума, есть ты!» — говорила она ему молча, без слов. «С тобою мне все сложности по плечу!» — говорил он ей, молча лаская ее. Их нежные касания наполнились обещанием отношений ровных, гармоничных и длительных. На всю оставшуюся жизнь!
      А после Бахрейна осталась лишь пустота и неуверенность друг в друге.
      Они ласкались, и оба долго не могли насытиться пришедшей наконец близостью. После вершины наслаждения обладания друг другом они не разжали кольцо сплетенных рук, они тихо разговаривали обо всем и ни о чем. А потом снова были предельно близки. Так и уснули, крепко обнявшись.
      Как только солнце заглянуло в окно, Эван сразу проснулся. Чашу любви он испил до дна и поэтому ощущал себя благостным и умиротворенным. Он протянул к Калейле руку, но ее рядом не оказалось.
      Эван открыл глаза. Калейлы не было. Он приподнялся на локтях... Одежда Калейлы лежала на стуле. Только тогда он облегченно вздохнул. Дверь в ванную и дверцы стенного шкафа были открыты. Увидев это, Эван тихо рассмеялся. Герой Омана и опытный разведчик из Каира приехали на Багамы с сумками через плечо, а потом в бешеной спешке забыли их либо в правительственной машине в Нассау, либо в истребителе F-106. И ни один из них не заметил этого до тех пор, пока уже ближе к концу волшебной ночи Калейла не произнесла:
      — Между прочим, я купила потрясающую ночную рубашку для поездки на Багамы. Ничего не ждала, но надеялась... Думала, надену ее, а ты скажешь: «Какая ты прелесть!»
      — Какая ты прелесть! — сказал Эван и поцеловал ее в губы.
      — А у тебя что было в сумке? — спросила Калейла, переведя дыхание.
      — Грязные носки и руководство по сексу. Ничего не ждал, но надеялся...
      Они снова упали в объятия друг друга. Комизм ситуации, казалось, сблизил их еще больше.
      Кто-то из них сходил проверить Мэнни, но Эван так и не мог вспомнить, кто именно.
      Он встал с кровати, заглянул в стенной шкаф. У него было два банных халата, но один теперь отсутствовал. Чтобы выглядеть на все сто, Эван принял душ, побрился, вылил на себя полфлакона одеколона. Надев второй банный халат, он вышел из спальни и зашагал по коридору в гостиную.
      Калейла сидела на массивном сосновом столе с черной кожаной столешницей и вполголоса разговаривала по телефону. Заметив Эвана, она ему улыбнулась и опять сосредоточилась на разговоре с человеком на другом конце провода.
      — Все ясно, — сказала Калейла, когда Эван подошел ближе. — Буду держать с вами связь. — Она соскользнула со стола. При этом движении полы халата распахнулись, обнажив красивые длинные ноги. Калейла запахнула халат и, положив на плечи Эвана руки, сказала:
      — Поцелуй меня, мой дорогой!
      — Жаль, что я не опередил тебя. Надо было высказать это желание первым!
      Они целовались до тех пор, пока Калейла не сообразила, что еще пара минут — и им не миновать спальни.
      — Ну ладно, ладно, Эван! Мне надо тебе что-то сказать.
      — Почему вдруг «Эван»?
      — То есть?
      — Очень приятно слышать, когда ты говоришь знаешь что?
      — Что?
      — Мой дорогой...
      — Мой дорогой, моя дорогая... Обычная форма обращения.
      — Кажется, я изувечу любого, если ты при мне к кому-либо обратишься с подобными словами.
      — Ты это серьезно?
      — Вполне.
      — Но это же, мягко говоря, глупо! Ты что, полагаешь, я из тех, кто прыгает из одной постели в другую? — спросила Калейла, снимая руки с его плеч.
      — Нет! Конечно нет! Но поскольку уж мы об этом заговорили, давай поставим точки над "i".
      — Давай! У меня были мужчины. И к некоторым из них я обращалась со словами «дорогой» и даже «любимый». Но если ты, безжалостный эгоист, действительно хочешь знать правду, то она такова: я никогда никому не говорила «мой любимый». Тебе все ясно?
      — Не заводись! — Эван потянулся к ней.
      — Нет, нет! Убери руки...
      — По-моему, ты только что просила тебя поцеловать. Что изменилось?
      — Ты показался мне слишком рассудочным, а любовь, на мой взгляд, идет от сердца.
      — Калейла, милая, рассудок с сердцем вечно не в ладах, но ко мне эта аксиома не имеет никакого отношения. Я тебя люблю. И если раньше мне было все равно, вернее, не особенно заботило, когда меня настигнет пуля, мгновенной будет смерть или мучительной, то теперь, поверь, хочется жить ради тебя. Искоренять зло, насаждать добро... И все это ради тебя!
      Калейла внимательно посмотрела на Эвана.
      — Послушай, — сказала она, — я тоже тебя люблю, но должна заметить, что «искоренение зла» — это то, чем я занимаюсь всю свою сознательную жизнь. Это моя профессия. Однако, к сожалению, настанет время, когда необходимость во мне отпадет, то есть меня отправят на пенсию, и я окажусь как бы не у дел. Это меня заботит более всего, хотя, думаю, мой потенциал, в смысле знания и умения, не останется невостребованным.
      — И каков же твой потенциал, позволь узнать?
      — Во-первых, я свободно изъясняюсь на шести языках, на четырех — читаю и пишу. Во-вторых, мое происхождение. Словом, думаю, без работы не останусь.
      — Блестящая перспектива, но кое о чем ты не упомянула.
      — Например... — Калейла прищурилась.
      — Например, я...
      — Ради Бога, Эван! Давай обойдемся без философствования...
      — Дорогая моя Калейла, прежде всего давай научимся уважать друг друга. «Ради Бога, Эван», «Давай не будем, Эван», «Пожалуйста, Эван» — эти императивы не для меня. Видишь ли, я тут окинул внимательным взглядом прожитую жизнь и понял, что большую ее часть прожил, руководствуясь правилами, свойственными эгоистам. Старался не связывать себя никакими обязательствами, ибо считал, что главное — свобода. В смысле — иду куда хочу, делаю что хочу. Плохо это или хорошо — не важно! Я так жил. Пожалуй, меня давным-давно поразил вирус, называемый «самодостаточностью». Сам, сам, сам... Но вот появилась ты, и от этой моей «самости» остались одни воспоминания. Ты ненавязчиво обратила мое внимание на то, чего у меня нет, и этим жестом заставила почувствовать себя идиотом... Мне никогда ничего не приходилось ни с кем делить. Я ни о ком не заботился настолько, чтобы броситься сломя голову с сообщением типа «Послушай, я сделал это» либо, наоборот, «Извини, я не сделал этого»... Конечно, у меня есть Мэнни, но он не очень-то покладистый старикан — у него на все свое мнение, и он не бессмертен. Дорогая моя, все дело в том, что у меня появился страх потерять тебя. Я не умею просить, ненавижу пресмыкаться, но я буду умолять, упаду ниц, стану делать все, чтобы тебе понравиться... только... только, пожалуйста, не бросай меня!
      — О Господи! — сказала громким шепотом Калейла, глотая слезы. — Ты сукин сын, вот ты кто!
      — Дорогая моя! — Эван притянул ее к себе, крепко обнял. — Ты никогда ни о чем не пожалеешь!
      — Уж будто бы... Думаешь, ты сахар? Ты безумно усложнил мою жизнь.
      — А ты мою!
      — .. Очень мило! — раздался звучный голос, сопровождаемый характерным покашливанием.
      — Мэнни! — воскликнула Калейла, отталкивая Эвана.
      — Интересно, и давно ты тут торчишь? — спросил Эван нарочито грубым тоном.
      — Я появился, когда речь шла о мольбе и падении ниц, — ответил Вайнграсс, одетый в алый бархатный халат, перетянутый поясом с кистями. — Сильный мужчина на коленях... Это нечто! Это всегда срабатывает, мой дорогой мальчик! Никогда не подводит!
      — Ты становишься день ото дня наглее! — заорал Эван.
      — Он просто само очарование, — сказала Калейла.
      — Я и то и другое, но говорите, пожалуйста, потише, иначе разбудите моих девчонок. И вообще, какого дьявола вы здесь в этот час?
      — В Вашингтоне, между прочим, в этот час уже восемь, — заметила Калейла. — Как вы себя чувствуете?
      — А-а-а... — Он залихватски махнул рукой. — Я спал, но не мог заснуть, потому что вы только и делали, что будили меня, открывая дверь каждые пять минут.
      — Каждые пять минут? — улыбнулась Калейла. — Это вряд ли...
      — Так что же такого интересного вам поведал мой друг Митчелл? В Вашингтоне сейчас восемь, если не ошибаюсь?
      — Как всегда, вы не ошибаетесь, а я как раз собираюсь кое-что объяснить.
      — Какие уж там объяснения! На вас нужно только посмотреть...
      — Мэнни, ты, наконец, уймешься? — рявкнул Эван.
      — Захлопни, сынок, свой ротик! Пусть говорит эта очаровательная леди...
      — Мне надо уехать. Вот что! На день, может, на два.
      — Куда? — встрепенулся Кендрик.
      — Я не могу тебе этого сказать... мой любимый.

      «Леди и джентльмены, добро пожаловать в международный аэропорт Стейплтон! Город Денвер приветствует вас. Персонал аэропорта к вашим услугам. Местное время в штате Колорадо три часа пять минут пополудни».
      Среди пассажиров, прилетевших объявленным рейсом, обращали на себя внимание пятеро священников с восточными чертами лица и смуглой кожей. Они шли к выходу и тихо переговаривались между собой. Их английский был чересчур напыщенный, но вполне понятный.
      Святые отцы могли сойти за служителей культа из какой-нибудь епархии на юге Греции либо на Сицилии, а то и вовсе в Египте.
      Могли... Вне всякого сомнения. Хотя на самом деле они принадлежали к самому радикальному крылу движения «Исламский джихад», состояли в рядах палестинских террористов со штаб-квартирой в долине Бекаа на юге Ливана и священниками конечно же не являлись.
      У каждого при себе была небольшая сумка из темной ткани. Все вместе они вошли в здание аэровокзала и сразу направились к газетному киоску.
      —  Ла!  — сказал молодой палестинец, взяв в руки газету и пробежав глазами заголовки.
      — Не забывайся! — одернул его седой араб. — Забудь арабский, пока мы здесь.
      — Странно! — прошептал пожилой палестинец. — Что-то тут не так! По-прежнему никаких известий.
      — Действительно, загадочная история, — заметил седой араб.
      Он был главным в этой группе. Его настоящего имени никто не знал. Известный среди террористов под кличкой Абиад, что в переводе с арабского означает «Белый», он пользовался непререкаемым авторитетом.
      — Ничего, никаких сообщений! — заметил четвертый «святой отец».
      — Поэтому мы здесь! — сказал Абиад. — Возьми мою сумку, — обратился он к молодому арабу. — Веди всех к выходу номер двенадцать. Встретимся там. И запомни: если кто-либо вас остановит, отвечать должен ты. Объяснишь, что остальные не знают английского, однако в подробности не вдавайся.
      — Я напутствую каждого, кто обратится к нам, по-христиански, хотя глотку любому из них перерезал бы с удовольствием.
      — Держи язык за зубами, а кинжал в кармане. И помалкивай! Понял? Тут тебе не Вашингтон...
      Озираясь, Абиад проследовал дальше. И вскоре увидел вывеску «Справочная служба» над стойкой, за которой виднелась седовласая пожилая дама.
      Служащая справочной службы, обратив внимание на явно озабоченное выражение на лице Абиада, любезно улыбнулась и спросила:
      — Святой отец, чем могу быть полезна?
      — Прошу прощения, но, кажется, мне следует именно к вам обратиться. У нас на острове Линдос, что в Эгейском море, все не так удобно организовано, как у вас.
      — Спасибо на добром слове, святой отец. Я к вашим Услугам.
      — Не оставляли ли у вас конверт для отца Демополиса? О незнакомом городе нелегко сориентироваться, знаете ли...
      — О да! — кивнула служащая, выдвигая ящик стола. — Вот и конверт! Вы, отец Демополис, должно быть, преодолели нелегкий путь, добираясь сюда.
      — Побывать в обители ордена францисканцев — единственная возможность посетить вашу прекрасную страну, — сказал Абиад, протягивая руку.
      — Это послание доставил милейший молодой человек, — сказала дама, отдавая конверт. — Он сделал весьма щедрый вклад в наш благотворительный фонд.
      — Я тоже имею намерение вас отблагодарить, — сказал Абиад, нащупывая в конверте плоский предмет и одновременно доставая бумажник.
      — О нет! Не хочу даже слышать об этом. Нам и так щедро заплатили! Вручить конверт человеку в сутане, согласитесь, такая малость.
      — Вы очень добры, дочь моя! Да благословит вас Господь...
      — Благодарю вас, святой отец! Я так признательна...
      Абиад зашагал прочь. Через минуту он вышел из здания, смешался с толпой и, дойдя до угла, остановился. Не суетясь, он надорвал конверт и достал ключ, пришпиленный к открытке. «Ну вот, почти полдела сделано». Он посмотрел по сторонам. Ключ от ячейки камеры хранения в аэропорту города Кортеса у него в руках, а это означает, что оружие, взрывчатка, паспорта для девяти священников-маронитов, выданные в Израиле, а также деньги и одежда доставлены по назначению.
      Абиад огляделся. Что ж, кажется, сейчас .все предусмотрено! В ячейке наверняка лежат авиабилеты до Колумбии. Оттуда — на Кубу, а потом домой. Собственно, не совсем домой, а в Ливан, в долину Бекаа, где их будут встречать, а пока нужно побыстрее добраться до мотеля возле аэропорта в этом городишке Кортес, что на юго-востоке штата Колорадо. А на следующий день они с первым утренним рейсом вылетят в Лос-Анджелес, где к ним присоединятся девять священников-маронитов. Девять человек — мощное подкрепление! Хорошо, когда все идет по плану.
      Абиад вспомнил, как однажды к ним в штаб-квартиру в долине Бекаа поступило заманчивое предложение, короткое и грозное: «Найдите его. Убейте его. Гибель провокатора сделает честь вашему общему делу. Мы обеспечим вас всем необходимым, но, кто мы такие, вы не узнаете никогда».
      «Не узнаем, и не надо!» — подумал Абиад, поглядывая по сторонам. Но почему в газетах нет сообщения о нападении на дома подлого предателя в Фэрфаксе и Меса-Верде? Может, огневой мощи оказалось недостаточно? Возможно такое? Вполне.
      Он позвонил по телефону-автомату в Ванкувер, в Канаду, и оставил на автоответчике сообщение о том, что не мешало бы прислать по случаю намечающегося празднования кое-какие добавочные подношения. Заказчики денег не жалеют, так что мелочиться не стоит. Ну ничего. Запад еще вздрогнет! Месть за Азрака, за всех убитых братьев воплотится в море крови всех тех, кто лишил их исконных земель, собственности и всяческих прав. И президент Соединенных Штатов пусть примет к сведению, что его распоряжения обеспечить строжайшие меры безопасности для защиты всего одного человека, «героя Омана», ровным счетом ничего не значат. Нашли героя! Провокатор, предатель, самозванец... Притворялся борцом за их общее дело, делил с ними, как говорится, хлеб, кров и напасти, а потом их предал. Таких мерзавцев надо убивать, чтобы другим неповадно было!
      Абиад сжал кулаки. Жаль, что этого негодяя в Фэрфаксе не оказалось. Но куда исчез Иосиф? Вот вопрос. Ждали известий от него всю ночь. Не отходили от телефонных аппаратов в номерах отеля. Каждый надеялся, что с минуты на минуту раздастся телефонный звонок и они услышат долгожданное сообщение: «Операция „Азрак“ завершена. Провокатор мертв...»
      И никаких звонков, никаких сообщений в прессе, по телевизору! Что случилось с группой Иосифа?
      Мысленно Абиад вновь и вновь прослеживал каждый шаг группы и не находил ни одной ошибки. Он терялся в догадках.
      Все было отработано, все предусмотрено. Денег на подкупы и шантаж не жалели, поэтому отключить телефоны в Фэрфаксе и Меса-Верде оказалось легче легкого. Правда, помощник презренного политика, да и не политика, а политикана, заартачился, но его быстро отправили на тот свет. Один из «святых отцов» блестяще справился с этой задачей. В среду вечером, перед тем как отправиться в Фэрфакс, решили перепроверить данные разведки о том, что конгрессмен находится в столице. У «святого отца» прикрытие было безупречным. Документы в полном порядке. Он появился в офисе конгрессмена с пакетом, где находились «поздравления» от многочисленных «старинных Друзей» этого Кендрика. «Святой отец» сидел за письменным столом помощника, читал записи в его ежедневнике, когда помощник ворвался в офис и сразу из приемной стал звонить в Службу безопасности конгресса. Что оставалось делать? Укокошил его и без лишнего шума отволок в котельную, прямо под полом Капитолия! Так ведь и об этом инциденте ни единого слова в прессе... Никакой огласки!
      Что происходит? В чем дело? Разве можно вернуться в долину Бекаа с пустыми руками, не отомстив? Это просто немыслимо!
      Абиад положил ключ от ячейки в карман, бросил конверт мусорный ящик и зашагал к выходу номер двенадцать.

* * *

      — Дорогой! — воскликнула Ардис Ванвландерен, входя в гостиную из кабинета, который она оборудовала себе из комнаты для гостей, предусмотренной в отеле «Уэстлейк» в Сан-Диего.
      — В чем дело, детка? — отозвался ее муж, сидя перед телевизором в кресле, обитом тисненым бархатом.
      — Твои проблемы решены. Эти бешеные миллионы в надежном месте на целых пять лет! Занимайся ракетами, сверхзвуковыми самолетами, пока на горе не свистнет рак. Все твои тревоги позади!
      — Я знаю, детка, — ответил Эндрю Ванвландерен, не двигаясь и не сводя глаз с экрана. — Об этом нетрудно догадаться!
      — О чем ты? — Ардис Ванвландерен уставилась на мужа.
      — Все-таки им придется развязать языки. Они не смогут это дольше скрывать. С ума сойти! Ведь это произошло почти сутки назад...
      — Понятия не имею, что у тебя на уме, но могу сообщить:
      Эммануил Вайнграсс скоро выйдет из игры. Наняли надежного врача. Он ему сделал укольчик...
      — Его уже нет. И Кендрика тоже.
      — Слушай, что ты придумал?
      — Во всяком случае, не врача с укольчиками. Кое-что более эффективное и, разумеется, более надежное.
      — Я тебя спрашиваю, что ты предпринял?
      — Дал возможность обманутым людям отомстить за себя. Нашел тех, кто уцелел. Я знал, где искать.
      — Энди, дорогой! — Ардис села напротив мужа. — Ответь, пожалуйста, что ты придумал?
      — Ликвидировал препятствие, которое чуть было не ослабило военную мощь нашего государства. Вообрази, он мог превратить могущественного гиганта свободного мира в жалкого карлика. Лично мне это препятствие обошлось бы в восемьсот миллионов долларов, всей нашей группе — в миллиарды...
      — Боже мой!.. Ты не мог подождать? Ты связался с арабами?!

* * *

      — Мистер президент, мне надо всего несколько дней, — сказал Митчелл Пейтон.
      Дело происходило на верхнем этаже жилых апартаментов Белого дома. Было два часа ночи. Лэнгфорд Дженнингс сидел на диване в пижаме и халате. Пейтон — напротив, на стуле. Президент не спускал внимательного взгляда с лица директора Отдела спецопераций ЦРУ.
      — Понимаю, приехав прямо к вам, я нарушил целую сотню действующих инструкций, но я встревожен, как никогда еще не был встревожен за все годы моей работы. Несколько десятков лет назад, будучи молодым человеком, я сказал моему шефу, что на президентстве разрастается злокачественная опухоль. И теперь, став пожилым, говорю то же самое. Болезнь прогрессирует, однако — нисколько в этом не сомневаюсь — заболевание держится от вас в секрете.
      — Вот такие дела, доктор Пейтон! — сказал президент. Помолчав, добавил: — Невеселые дела, должен заметить. Пришлось в темпе ознакомиться с кое-какими материалами. Самуил Уинтерс дал мне ясно понять, если вы встревожены, то остальные должны пребывать в шоке. Я внимательно выслушал вас и понял, что он хотел сказать. Я в шоке, мистер Пейтон.
      — А я весьма признателен своему старинному приятелю за посредничество. Я был уверен, что Уинтерс примет во мне участие, но не ожидал, что он воспримет меня всерьез.
      — Он воспринял вас всерьез... А вы уверены, что рассказали мне все? Ничего не утаили?
      — Я рассказал все, что мне известно, все, что удалось собрать по крупицам, хотя, к сожалению, не могу пока представить явные улики.
      — Да-а-а, — протянул президент, — в этих стенах про улики, похоже, давненько ничего не говорилось...
      — При всем моем уважении к вам, должен подчеркнуть, что весьма сожалею об этом. Только поэтому я здесь. Господин президент, разговор нелицеприятный, я понимаю, но вы несете ответственность за все, что происходит в стране, а на мне лежит обязанность добыть улики, свидетельствующие против вас, уж если на то пошло.
      — Ценю вашу честность и порядочность, — сказал Дженнингс и наклонил голову. Помолчав, посмотрел в упор на Пейтона и произнес: — Мои противники приписывают мне невероятную живость. А что вы думаете по этому поводу? Я задаю вам этот вопрос, потому как не могу себе представить, что вы являетесь моим сторонником.
      — Судя по всему, у вас богатое воображение, но я тут ни при чем.
      — Стало быть, я котируюсь, но вы голосовать за меня не будете. Правильно?
      — Господин президент, позвольте заметить, что у нас в стране — тайное голосование.
      — Как говорится, ответ со всей прямотой, — растянул президент губы в улыбке.
      — Не стану я голосовать за вас. — Пейтон вернул улыбку. — Не подхожу по интеллекту?
      — О чем вы? История показывает, что зачастую ум хозяина Овального кабинета способен раствориться в море несущественных подробностей. Да и вообще на определенном уровне мощь интеллекта порою опасна. Тот, у кого голова разрывается от фактов и аргументов, теорий и идей, склонен бесконечно дебатировать сам с собой в то время, когда надо принимать решения. Нет, сэр, у меня никаких сомнений насчет вашего интеллекта. Он намного превосходит уровень, необходимый на сегодняшний день.
      — В таком случае, вероятно, дело в моей философии?
      — Со всей откровенностью?
      — Разумеется! Мы же договорились. Видите ли, мне необходимо знать прямо сейчас, голосовать ли за вас, а не складывать потом, черт побери, все «за» и «против».
      — По-моему, я вас понимаю, — сказал Пейтон, кивнув. — Ну ладно, признаюсь, ваша риторика порой действительно меня раздражает. Иногда вы поразительно сводите некоторые очень сложные вопросы к...
      — Упрощенчеству? — подсказал Дженнингс.
      — Сегодня мир настолько сложен и беспорядочен, как было при его сотворении, которое, однако, свершилось. Одно неверное движение, и мы опять можем оказаться в самом начале развития. Огненный шар помчится по Галактике... Время упрощенчества миновало, господин президент.
      — Позвольте и мне кое-что сказать, доктор Пейтон. Попытайтесь хоть раз усложнить какие-либо проблемы во время предвыборной кампании — и вы останетесь за бортом. В вашу сторону никто и не взглянет!
      — Я бы предпочел думать иначе, сэр.
      — Я тоже, но не могу. Мне довелось встречать на своем веку немало блестящих, эрудированных деятелей, которые пошли ко дну, потому что описывали мир перед своими избирателями так, как его понимали, чего те не хотели слышать.
      — Они пошли ко дну, потому что не годились для той роли, на которую претендовали. Эрудиция и политическая привлекательность не исключают друг друга. Когда-нибудь новое поколение политических деятелей столкнется с другим электоратом, который будет воспринимать реальность такой, какая она есть.
      — Браво! — воскликнул Дженнингс и откинулся на спинку дивана. — Вы только что объяснили причину, по которой я предпочитаю оставаться самим собой и делать то, что делаю... Видите ли, мистер Пейтон, все правления, начиная с первых советов племени, которые лишь учились говорить, сидя у костров в своих пещерах, являются переходными периодами. С этим соглашаются даже марксисты. Утопии не существует. В глубине сознания Томас Мор, наверное, это понимал, потому что ничего не сохраняется в первозданном виде, как было на прошлой неделе, в прошлом году или в прошлом веке. Вот почему он употребил слово «утопия» — место, которого не существует. И я прав для своего времени, момент для перемен наступил, и, надеюсь, к лучшему. Если я тот самый мост, который позволит нам перешагнуть через нынешний «переходный период», то я пойду в могилу чертовски счастливым человеком, а мои критики пусть катятся ко всем чертям.
      Наступила тишина. Профессор Митчелл Джарвис Пейтон смотрел на самого влиятельного в мире человека, и глаза его выдавали легкое замешательство пополам с изумлением.
      — Но ведь это утверждение нестоящего эрудита! — заметил он.
      — Не надо давать волю словам. Забудем это. Вы прошли, Эм-Джей. Я голосую за вас.
      — Эм-Джей?
      — Я же вам говорил — мне постоянно приходится набираться ума-разума и читать прорву всяческих бумаг.
      — А почему я прошел? Это и личный, и профессиональный вопрос, если у меня есть право его задать.
      — Потому что вы не отступили.
      — В смысле?
      — Вы беседовали не с фермером из Айовы Лэнгом Дженнингсом, чья семья сколотила капитал благодаря тому, что его отец купил по случаю сорок восемь тысяч акров в горах, за которые разработчики потом были готовы продать свои души. Вы говорили с человеком, который способен превратить эту планету в огненный шар. На вашем месте я бы опасался столкнуться с таким типом. И поостерегся бы говорить многое из того, что вы сказали.
      — Я старался не делать ни того, ни другого и, кстати, ничего не знал о сорока восьми тысячах акров.
      — А вы думаете, бедняк может когда-либо стать президентом?
      — Скорее всего, нет.
      — Скорее всего, никогда. Власть берут богатые либо всякие авантюристы. Но вернемся к вам, доктор Пейтон. Вы пришли сюда, как говорится, с черного хода, предложили мне совершить возмутительный поступок, санкционировать вмешательство секретных служб в личную жизнь граждан, затем в процессе разговора потребовали, чтобы я разрешил вам утаить информацию о национальной трагедии — резне, которую учинили террористы, ставящие своей задачей убийство человека, которому наша страна многим обязана. В сущности, вы попросили меня нарушить целый ряд законов, следовать которым я давал клятву. Разве не так?
      — Я привел вам свои доводы, господин президент. Существует цепь обстоятельств, которая тянется от Омана до Калифорнии. Фанатики-террористы убивают ради цели, которая превосходит все другие их мотивы. Они хотят сконцентрировать внимание на себе, жаждут, чтобы заголовки газет кричали о них. А наша задача — не только их поймать, но и найти людей, стоящих за ними. Вот почему я прошу не предавать огласке факт нападения на дома Кендрика в Фэрфаксе и Меса-Верде. Если удастся посеять в рядах террористов смятение и неверие в свои силы, то в припадке ярости кто-то может совершить ошибку, скажем, пойти на контакт с кем не следует, то есть нарушит цепочку секретности. А такая цепочка наверняка существует, потому как вооруженные террористы без помех перемещаются из одного конца страны в другой, с легкостью преодолевают заслон иммиграционного контроля. Словом, мой агент отправляется с особым заданием в Сан-Диего, а лучший разведчик, работающий в Бейруте, получил от меня указание прозондировать положение дел в долине Бекаа.
      — С ума можно сойти! — Дженнингс вскочил и стал мерять шагами комнату. — В голове не укладывается, что Орсон принимает во всем этом деятельное участие. Я никогда не водил с ним компанию, но ведь не сумасшедший же он! Да и к самоубийству, похоже, не склонен, — усмехнулся президент.
      — Может, Боллингер в этом и не участвует, но кого-то другого наверняка привлекает власть, пусть даже власть вице-президента, и этот кто-то, возможно, лелеет надежду стать еще более могущественным.
      — Пропади она пропадом, эта власть! — Лэнгфорд Дженнингс подошел к письменному столу, на котором были разбросаны бумаги. — У меня есть сведения, что некоторые лица, облеченные властью, не брезгуют ничем, но я непременно до них доберусь.
      — Можете рассчитывать на мою помощь, — заметил Пейтон.
      — Спасибо, но сначала давайте разберемся с одним весьма любопытным обстоятельством. Вы сказали, что двое — он и она — когда-то познакомились на Ближнем Востоке, а затем, спустя несколько лет, она оказалась там, где вы никак не ожидали ее обнаружить.
      — Совершенно верно! За этой женщиной тянется шлейф недобросовестной финансовой игры по-крупному. И не про-изойди в ее жизни кардинальные перемены, она вряд ли прельстилась бы весьма скромной ролью в политической игре, весьма отдалившей ее от получения баснословных доходов.
      — Короче говоря, появляется Эндрю Ванвландерен, рубаха-парень, бодрячок и весельчак, прибирает Ардис к рукам и устраивает ее на работу в аппарат Орсона. У меня вопрос. Зачем ему это понадобилось?
      — Насколько я могу судить, ему надо, чтобы она была звеном той цепочки, о которой я упоминал. А я хотел бы от вас услышать ответ на свой вопрос, господин президент!
      — Господин президент, господин президент... — повторил Дженнингс с раздражением и покачал головой. — Не застревает ли эта пара слов, как кость, у вас в горле?
      — Не понял... — вскинул брови Пейтон.
      — Чего тут не понять? Явились ко мне в час ночи с немыслимым сценарием, стали давить на меня, подбивая на совершение подсудного преступления. Когда я задал пару вопросов, вы заявили, что, во-первых, не станете за меня голосовать, во-вторых, что я все упрощаю, в-третьих, что порядочные люди среди моих предков встречались, но вот я...
      — Я никогда не говорил этого, господин президент.
      — Не говорили, но подразумевали.
      — Откуда вы это взяли? Вы просили меня быть откровенным. Если бы я считал...
      — Не оправдывайтесь, доктор Пейтон, не надо! Между прочим, моя жена и дочь обожают делать мне замечания, но они гораздо сдержаннее вас.
      — Если я вас обидел, прошу прощения...
      — Не просите, не надо...
      — Хорошо, не буду, только подпишите вот этот документ, — Пейтон достал из кармана листок бумаги, — где говорится о неразглашении в средствах массовой информации событий, имевших место в связи с терактами.
      — Ладно, подпишу. Но, по-моему, это противозаконно.
      — Ничего подобного, господин президент! Когда в 1947 году создавалось Центральное разведывательное управление, по Закону о национальной безопасности, принятому конгрессом, оговаривалось, что в случае национального кризиса ЦРУ имеет право на чрезвычайные меры.
      — Правильно, но не навеки же... Должен быть указан срок, — сказал президент, перебирая на столе бумаги.
      — Разумеется, не навеки! Я прошу всего пять дней, — сказал Пейтон, протягивая документ на подпись президенту.
      — Я подпишу, — сказал Дженнингс. Взяв бумагу, он протянул Пейтону листок, который нашел у себя на столе. — Пока буду подписывать, прочтите вот это. Правда, на прочтение требуется немало времени, как на большинство компьютерных распечаток из пресс-бюро. Эта поступила ко мне сегодня днем.
      — Что это?
      — Анализ будущей кампании по выдвижению конгрессмена Эвана Кендрика на выборную должность вице-президента. В июне состоится съезд партии в Чикаго, где его внесут в списки для голосования.
      — Интересно! Позвольте ознакомиться. — Пейтон протянул руку.
      — Я так и думал, что вас это заинтересует, — произнес Дженнингс, вручая распечатку директору Отдела спецопераций. — Мне было любопытно, воспримете ли вы это так же серьезно, как Самуил Уинтерс воспринял вас?
      — Воспринимаю весьма серьезно, — ответил Пейтон, пробегая глазами распечатку.
      — Между прочим, мои люди из пресс-бюро говорят, что он может пройти... — заметил президент, не сводя взгляда со своего гостя. — Кендрик взлетит высоко и быстро. Уже на следующей неделе семь серьезных газет Среднего Запада начнут раскручивать его имя. Три из них имеют собственные радио и телестанции в густонаселенных штатах Северного и Северо-восточного центров. Уже подготовлены аудио— и видеокассеты с прошлогодними выступлениями конгрессмена.
      — Но чья это инициатива? Я в распечатке не нахожу отсыла.
      — И не найдете! Все идет из Чикаго, из штаб-квартиры республиканцев.
      — Невероятно.
      — Почему же? Конгрессмен приобрел популярность. Вокруг него образовалось своеобразное электрическое поле — он как бы излучает уверенность и силу. Поэтому он в состоянии быстро и высоко взлететь, как говорят мои люди. Окружение Орсона Боллингера, которое я считал своим, пожалуй, получит коллективную отставку.
      — Сомневаюсь, господин президент, — заметил Пейтон. — Окружение Боллингера насквозь коррумпировано, а потому опасно.
      — Вы меня обескуражили, доктор Пейтон. Я-то думал, вы скажете нечто вроде: «Элементарно, Ватсон».
      — Этого я не скажу, господин президент.
      — Раз уж я собираюсь подписать ваш документ, то, наверное, имею право знать, чем все-таки вызвана его необходимость?
      — Имеете полное право, господин президент! Люди Боллингера узнали, что Эван Кендрик не сегодня-завтра потеснит их вице-президента, поэтому они довольно успешно подначивают палестинских террористов, чтобы те его убили. Но мы их выследим и обезвредим.
      — Вы уверены?
      — Да. Пять дней моратория на публикацию в прессе материалов о терактах, думаю, вполне достаточно.
      — Почему-то у меня такое чувство, будто я стою перед гильотиной.
      — Это неверное предчувствие, господин президент. Американский народ никогда не допустит, чтобы ваша голова слетела с плеч.
      — Народу свойственно ошибаться, — заметил президент. — К тому же история изобилует примерами, когда вину за свои ошибки народ перекладывает на плечи руководителей.
      — Ваша подпись на этом документе — тоже часть истории. К слову сказать, бывают случаи, когда руководитель страны не обязан советоваться с народом. Тем более, что предвидение и здравый смысл — два основных краеугольных камня в фундаменте политической ориентации любого руководителя, — сказал Митчелл Пейтон с расстановкой.

* * *

      Снег валил хлопьями, и поэтому свет от уличных фонарей вдоль дороги, бегущей по берегу озера, отражался крошечными бликами на потолке комнаты в отеле «Дрейк».
      Было начало третьего. Светловолосый мужчина спал крепким сном. Дыхание у него было ровным и глубоким. Когда раздался телефонный звонок, он вскочил, опустил ноги на пол и схватил трубку.
      — Да? — сказал Милош Варак таким голосом, словно вовсе не спал.
      — У нас проблема, — сказал Самуил Уинтерс.
      — Хотите обсудить?
      — Да. Но только предельно лаконично.
      — Согласен. Итак, в чем проблема? Когда и где?
      — Примерно семь часов назад. Нечто ужасное. Штат Вирджиния...
      — Нападение?
      — Да. Массированное. Огромные потери.
      — Икар? — вскрикнул Варак.
      — Его там не было. Не было его и в горах, где тоже была предпринята попытка. Не удалась.
      — Эммануил Вайнграсс? — спросил Варак. — Стал мишенью? Я знал, что это случится.
      — Если знали, почему не предупредили?
      — Позже, сэр... Я вернулся из пригорода Чикаго в половине первого...
      — Там все идет по плану?
      — Даже опережает его. Почему нет сообщений?
      — Это нецелесообразно.
      — Тогда как вы об этом узнали?
      — Человек, которому я доверяю, по моей протекции поехал прямо в шестнадцатую сотню.  Поняли?
      — Понял.
      Милош Варак с облегчением вздохнул. Самуил Уинтерс точно не предатель дела «Инвер Брасс». Но кто тогда?
      — Сэр, необходимо, повторяю, необходимо завтра всем встретиться. Как можно раньше. В течение светового дня.
      — Хорошо, но почему?
      — Есть некто, кого не должно быть. Вообще...
      — Вы уверены?
      — Уверен.

* * *

      В Калифорнии было половина пятого утра, на востоке Соединенных Штатов — ровно половина восьмого.
      Эндрю Ванвландерен сидел в своем бархатном кресле, устремив неподвижный взгляд в пространство прямо перед собой. Время от времени он покачивался. Внезапно в припадке ярости Эндрю Ванвландерен схватил стакан с тяжелым дном и швырнул его туда, где стоял телевизор. Затем он обвел взглядом свой отделанный красным деревом кабинет и свалился на пушистый белый ковер. Но бешенство не отступило. Приподнявшись на локте, Ванвландерен дотянулся до мраморной пепельницы на журнальном столике, схватил ее и с силой запустил в экран работающего телевизора.
      Выпуклое стекло раскололось, телевизор взорвался. Повалил дым... Ванвландерен бессильно замычал, пытаясь дрожащими губами произнести какие-то слова.
      Через секунду из спальни примчалась его жена.
      — Что с тобой? — закричала она.
      — Новости... Круглосуточный канал... Нет! Ничего! — рычал он хриплым голосом. Лицо и шея у него налились кровью, жилы на лбу и на висках вздулись. — Что? Что случилось? Я заплатил им ровно два миллиона! — Неожиданно Ванвландерен вскочил. Глаза у него расширились. Руки дрожали... Он сделал пару судорожных пассов ладонями, словно пытался раздвинуть завесу из воздуха, и вдруг грузно повалился на пол. Короткий вскрик — и он затих навеки.
      Ардис Воджак-Монро-Фразье-Пайк-Ванвландерен шагнула к мужу. Остановилась... Лицо у нее побледнело и покрылось испариной.
      — Ах ты, сукин сын! — прошептала она. — Как ты мог так поступить со мной? Что же ты со мной не посоветовался?

      В пять сорок пять по местному времени Абиад собрал «священников» у себя в номере мотеля, который он делил с молодым террористом, бегло говорившим по-английски и никогда не бывавшим в Омане.
      Больше ждать было нечего, стало ясно, что встреча не состоится. А это означало только одно: группа Иосифа разгромлена. Других объяснений быть не могло. Ожесточившийся террорист, наполовину еврей, с ненавистью относившийся ко всему западному и израильскому, Иосиф ни за что не допустил бы, чтобы у него в группе кто-то остался в живых. Арест и допросы — это бесчестье. Именно поэтому он настаивал на том, чтобы юнец с заячьей губой, в мужестве которого он слегка сомневался, постоянно находился рядом с ним.
      — Парень, хочу, чтоб ты знал вот что! Как только пойму, что наши силы на исходе и плена не избежать, пущу тебе пулю в лоб.
      —~ А я хочу, чтобы ты, Иосиф, знал, я это сделаю сам и прежде, чем ты соберешься пристрелить меня, потому как смерть со славой лучше позора бесславных дней. На этом наша вера держится.
      — Это так, но не забывай, что ты еще молод и жизни не знаешь, а Азрак, если помнишь, всегда говорил, что жизнь — это борьба, тогда как смерть — полное бездействие.
      Сейчас, вспомнив этот разговор, Абиад подумал, что Азрак был прав, хотя, если правоверный предстанет перед Аллахом, обагренный кровью поверженного врага, его ждет бессмертие, то есть жизнь бесконечная.
      — Братья мои, — сказал Абиад. — Пришло наше время. Перед нами открыт путь в лучший мир, где мы обретем свободу, избежав участи невольников, прикованных к галере жизни. Я говорю о тех, кто будет жить после нас на этой грешной земле. Если мы останемся живы, мир узнает, что Аллах сподобил нас уничтожить всех, кто хотел помешать нашей борьбе за святое дело. А теперь мы должны укрепиться сначала молитвами, а потом размышлениями о том, все ли сделано для того, чтобы сокрушить нашего основного врага, ибо мы ударим по его логову в момент, когда там меньше всего будут ожидать нападения. И не под прикрытием ночи, а средь белого дня. Уже на закате мы либо встретим священный час «салата» победителями, либо завершим свое земное странствие и вернемся домой, к Аллаху.

* * *

      Сразу же после полудня Калейла, сойдя с самолета, направилась в зал ожидания международного аэропорта в Сан-Диего и тут же поняла, что за нею наблюдают. Следивший даже не пытался этого скрыть. Грузный мужчина в габардиновом костюме не первой свежести стоял у окна и жевал картофельные чипсы. Он кивнул Калейле, повернулся и зашагал по проходу в сторону терминала. Через минуту она догнала его и, замедлив шаг, пошла рядом.
      — Полагаю, вы не для того меня ждали, чтобы сцапать? — не глядя на него, сказала Калейла.
      — Сдается мне, что вы на коленях будете умолять меня отправить вас домой. Не исключено, я так и сделаю!
      — Скромность украшает человека, а вас — в особенности.
      — То же самое говорит и моя жена. Кроме того, она считает, что я «краса и гордость» нации.
      — Как это?
      — А вы позвоните в Лэнгли, там вам это подтвердят. Правда, позвоните прямо сейчас. Жена терпеть не может, когда гости не успеют порог переступить — сразу бросаются к телефону и пошло-поехало... Если выяснится, что мы с вами из одного профсоюза, кивните, но на шею мне не вешайтесь! Скромненько, как принято на Востоке, следуйте за мной на почтительном расстоянии... Договорились?
      — Договорились! Ну а звать-то вас как?
      — Я вообще-то откликаюсь, когда говорят: «Здорово, Щапофф».
      — Имбирный Пряник? — Калейла покосилась на оперативного разведчика, который давным-давно стал легендой ЦРУ. — Обалдеть! Ведь вы — это Восточный Берлин, Прага, Вена.
      — Вообще-то, — оборвал ее Щапофф, — я из Кливленда, специалист по челюстно-лицевым травмам, причем работаю левой...
      — Я представляла вас другим.
      — А я всего-навсего Имбирный Пряник...
      — Имбирный Пряник... Странное прозвище, — сказала Калейла.
      — Ничего странного! В краю, откуда я родом, популярен так называемый выборный кекс. Обыкновенный фруктовый кекс с добавками специй либо пряничный кекс с имбирем, который в нашей семье всегда подавался и подается на стол после возвращения главы семьи с выборного собрания. Ну хорошо, идите звоните!
      Калейла подошла к платному телефону. Черт возьми, а как им пользоваться? А, была не была!.. Она купила жетон, опустила его в аппарат, набрала нужный номер, нажала кнопку «Говорите».
      — Да? — откликнулся Митчелл Пейтон на другом конце провода.
      — Эм-Джей, это я. Что случилось?
      — Эндрю Ванвландерен скончался сегодня рано утром.
      — Убили?
      — Нет. Сердечный приступ. Мы проверили. В крови оказалось приличное количество алкоголя. Внешний вид оставлял желать лучшего. Оброс, небрит... Словом, инфаркт. Ребята сказали, что труп вонял, верней, смердил. Как жил, так и умер... Оказывается, целые сутки сидел перед телевизором. И в конце концов разбил экран мраморной пепельницей.
      — Тронулся... Умом повредился, — прокомментировала Калейла. — А что его жена?
      — Слезы, рыдания... Просит оставить ее в покое. Мол, убита потерями на финансовом рынке. Правда, утверждает, что ей об этом ничего не было известно, хотя на самом деле знает все, ибо этот брак заключен не на небесах, а в банке.
      — Проверили ее информацию?
      — Естественно. Ванвландерен был способен прокормить пару небольших государств. На прошлой неделе выиграл кучу баксов на скачках.
      — Значит, она лжет?
      — Вне всякого сомнения.
      — Тогда почему муженек расколошматил телевизор? Депрессия?
      — Нет, тут другое! Его охватили ярость и паника...
      — Потому что ждал одно, а получил другое?
      — Именно! Сообразил, должно быть, что мероприятие провалилось. А если предположить, что оставшиеся в живых террористы поделятся с нами кое-какой информацией, тогда впору стреляться...
      — Ты прав, Эм-Джей! Скорее всего, Эндрю Ванвландерен что-то заподозрил. А тот парень уже начал говорить?
      — Пока нет. Он в прострации. Но врачи уверяют, что вытащат. Бился головой о стену, пытался вырвать из гортани язык. В итоге пришлось загрузить его транквилизаторами. Назначили сывороточное лечение. Врачи заверили, что информацию мы получим через час или около того.
      — А что мне делать? Не могу же я явиться ни с того, ни с сего к убитой горем вдове.
      — Как раз наоборот! — возразил Пейтон. — Именно это тебе и надо сделать. Зависимость от обстоятельств обратим в преимущество. Миссис Ванвландерен ни на секунду не забывает о своей работе в аппарате вице-президента, иными словами, личные неприятности становятся второстепенными... Сначала попросишь прощения за неуместное вторжение, но потом станешь действовать четко по сценарию, который мы разработали, разумеется, с поправкой на обстоятельства.
      — Думаю, меня она никак не ждет! Мое появление встряхнет ее основательно.
      — Рад, что ты согласилась. Запомни, имеешь право выражать сколько угодно сочувствия, однако не увлекайся — национальная безопасность должна быть на первом месте.
      — А что делать с Пряником? Мы с ним в связке?
      — Действуй на свое усмотрение. Хорошо, что он рядом с тобой. Но, думаю, одиночество тебе не повредит.
      — Похоже, он не проинструктирован.
      — Да, это так! Его просили оказать тебе содействие, если возникнут сложности. Ясно?
      — Да.
      — Адриенна... — Директор Отдела спецопераций помедлил. — Есть еще кое-что. Где-то рядом с тобой действует блондин. Ну, тот европеец, с акцентом...
      — А кто он? Что-либо удалось узнать?
      — Пока нет. Известно, что он работает на тех, кто хотел бы видеть Эвана Кендрика в Белом доме.
      — Ничего себе! У Эвана и мысли такой нет! А кто хочет видеть его в Белом доме?
      — Весьма состоятельные и содержательные люди. Да и президент поведал мне, что вот-вот начнется общенациональная кампания по выдвижению Кендрика на пост вице-президента. Сказал, его люди убеждены, что это получится. Кендрик взлетит «быстро и высоко». Вот его слова. И по моему мнению, у президента нет никаких возражений против этого намерения.
      — Любопытно, — произнесла Калейла. — Все обсудили, все решили, кроме одного...
      — Что ты имеешь в виду?
      — Не спросили Эвана. Эм-Джей, он на это не пойдет!
      — Ты уверена?
      — Абсолютно! Посуди сам. Есть две группы, одна из которых проталкивает героя-конгрессмена в список кандидатов по выборам, а другая делает все, чтобы помешать этому.
      — Я пришел к такому же выводу и то же самое сказал президенту. Словом, принимайся за работу! Позвони, как только устроишься в отеле. К тому времени, возможно, появятся новости от врачей.
      — У меня тут неподалеку живут бабушка с дедушкой. Ты знаешь об этом. Хочется их навестить.
      — Тебе что, десять лет?
      — Поняла.

* * *

      К трем часам дня по поясному времени Восточного побережья США у парадного подъезда особняка на берегу Чесапикского залива стояли четыре лимузина. Водители прохаживались, разговаривали, курили. А в доме проходило совещание.
      — У нас будет встреча накоротке, — объявил Милош Варак, обращаясь к членам группы. — Но информация, которую я хочу до вас донести, настолько важна, что мне пришлось обратиться к доктору Уинтерсу с просьбой организовать эту встречу.
      — Да уж! — отозвался Эрик Сандстрем. — Такая срочность, что я вынужден был оставить лабораторию и теперь понятия не имею, что там творится.
      — У меня в суде слушалось дело, — сказала Маргрет Лоуэлл. — Но я все бросила и явилась по первому зову. Полагаю, вы правы, как всегда.
      — А я прямо из Нассау, — хохотнул Гидеон Логан. — Но я там ничего не делал. Я лишь удил рыбу. Вдруг рация как заверещит на всю яхту! Я, конечно, ничего не поймал, но сюда примчался.
      — А я решил в кои веки приобщиться к спорту. Сижу на стадионе, наслаждаюсь классной игрой любимой баскетбольной команды. Все свистят, кричат, топают... И здрасьте вам, запиликала рация! Я, конечно, ничего не понял, но сразу сюда. — Иаков Мандель обвел всех присутствующих Внимательным взглядом.
      — Пора приступать к обсуждению, — сказал Самуил Уинтерс. — Информация просто потрясает.
      Маргрет Лоуэлл кинула на председателя «Инвер Брасс» удивленный взгляд.
      — Пора, конечно, пора! — сказала она. — Мы всего лишь перевели дух.
      — Хоть я и сказал о рыбной ловле, — подхватил Гидеон Логан, — но, Самуил, я думал вовсе не о рыбалке. Доктор Уинтерс кивнул, пытаясь выдавить улыбку:
      — Простите, если я показался вам раздраженным. Но дело в том, что я напуган, и вы сейчас тоже почувствуете страх.
      — В таком случае у меня в лаборатории в настоящий момент нет ничего такого уж важного, — сказал Сандстрем, как бы принимая упрек. — Пожалуйста, продолжайте, Милош.
      — Должен сообщить оглушительную информацию, — проговорил Милош Варак, обводя присутствующих внимательным взглядом. Он приказал себе, отбросив все эмоции, следить за поведением каждого, ибо знал точно — среди сидящих за овальным столом членов группы «Инвер Брасс» находится предатель. — Палестинские террористы совершили налеты на дома конгрессмена Кендрика в штатах Вирджиния и Колорадо. Есть жертвы.
      В первые секунды в гостиной повисла оглушительная тишина, а затем, обретя дар речи, все разом заговорили:
      — Эван Кендрик убит?
      — Когда это случилось?
      — Я ничего об этом не слышал!
      — А террористы? Что с ними? Надеюсь, их схватили?
      — Если, конечно, кто-то уцелел, — подал голос Гидеон Логан.
      Милош Варак бросил на него изучающий взгляд. В глазах Логана полыхала ярость.
      — Я отвечу на все вопросы, — произнес Варак, координатор группы «Инвер Брасс». — Но должен заметить, что не располагаю полной информацией. Эван Кендрик жив. Служба безопасности выставила усиленную охрану. Нападение произошло вчера в конце дня или, возможно, ранним утром.
      — Возможно, в конце дня, ранним вечером... — повторила Маргрет Лоуэлл. — Почему такая неопределенность, черт возьми? Почему все мы ничего не знаем? Почему ничего не знает страна?
      — Этот факт умалчивается по просьбе служб разведки и с санкции президента, — ответил Варак.
      — Очевидно, так сделано для того, чтобы вывести из равновесия арабов, — заметил Мандель. — Они совершают теракты, чтобы деморализовать народ, а если не достигают этого, становятся еще более безумными. Вот это уже страшно!
      — Но если кто-то из них до сих пор не арестован... Варак, надо принять меры. Пусть они убираются из страны, — частил Эрик Сандстрем. — У них есть такая возможность?
      — Думаю, есть, — сказал Варак, сверля Сандстрема взглядом. — Тот, кто представил им возможность проникнуть сюда, отправит их назад.
      — А кого-нибудь из палестинцев взяли живым? — повторил свой вопрос Гидеон Логан.
      — Об этом можно только догадываться, — ответил Милош. Он старался выглядеть спокойным, но был предельно внимателен. — Мне повезло узнать то, что я узнал перед тем, как был объявлен мораторий на публикацию. На тот момент ничего определенного о жертвах не было известно.
      — А как вы сами думаете? — поинтересовался Сандстрем.
      — Надежда на то, что кого-то из нападавших захватили живым, небольшая. У террористов принято иметь при себе капсулы с цианистым калием, которые они зашивают в складки одежды. Лезвия, ножи, кинжалы — все идет в ход, чтобы, лишив себя жизни, не выдать информацию под пытками или под действием медикаментов. Эти люди не боятся смерти. Они убеждены, что в загробной жизни их ждет блаженство, которого у них не было здесь, на земле.
      — И все-таки, возможно, одного, двоих, а то и больше могли захватить живыми, — с нажимом проговорил Логан.
      — Все зависит от того, сколько людей было вовлечено, — проговорил задумчиво Варак.
      — А почему это так важно, Гидеон? — заинтересовался Самуил Уинтерс.
      — Потому что все мы знаем о тех экстраординарных мерах, которые правительство предприняло для того, чтобы обеспечить безопасность Кендрика, — ответил Логан, изучая яйцо Варака. — И я думаю, нам следует выяснить, каким образом эти фанатики все же проникают в нашу страну, несмотря на такие мощные меры безопасности. Милош, что вы можете сказать по этому поводу?
      — Кое-что могу, но лучше подождем пару дней. Федеральные службы безопасности наверняка обратят внимание на кое-какие совпадения и сделают соответствующие выводы.
      — Что вы такое говорите, черт побери? — взорвалась Маргрет Лоуэлл.
      — Я полагаю, вы все уже знаете о том, что случилось с Эндрю Ванвландереном.
      — Лично я ничего не знаю! — заявила Маргрет Лоуэлл.
      — А что с ним? — спросил Гидеон Логан.
      — Стоит ли нам об этом говорить? — не без ехидства добавил Мандель.
      — Он умер, — сказал Эрик Сандстрем и откинулся на спинку стула.
      Это сообщение повергло всех в изумление. Почему-то все посмотрели на Самуила Уинтерса.
      — Это случилось сегодня рано утром в Калифорнии. У нас газеты уже вышли, поэтому сообщение о его кончине появится в вечерних изданиях, — объяснил Уинтерс. — Причиной смерти стал сердечный приступ. Я слышал об этом по радио.
      — Я тоже, — добавил Сандстрем.
      — Я не слушала радио, — произнесла Маргрет Лоуэлл.
      — Я был на яхте, потом в самолете, — заметил Гидеон Логан.
      — Я приобщался к спорту, — добавил Иаков Мандель.
      — Это не самое значительное событие дня, — продолжил Сандстрем. — Потому что утренняя «Вашингтон пост» поместила сообщение о смерти Ванвландерена то ли на четвертой, то ли на пятой полосе, а он, между прочим, был хорошо известен в этом городе. А за пределами Сан-Диего и Палм-Спрингс вообще мало кто слышал о его кончине.
      — А какая тут связь с палестинцами? — спросил Логан, внимательно глядя на Варака.
      — Сердечный приступ, сэр, под вопросом! — отчеканил Варак.
      Наступила тишина. Напряженные лица у всех сидящих за столом застыли. Каждый внимательно посмотрел на остальных, медленно переводя взгляд. Чудовищность преступления накатила на участников встречи, как девятый вал.
      — Это экстраординарное заявление, мистер Варак, — нарушил молчание Уинтерс. — Пожалуйста, объясните все так, как вы объяснили мне!
      — Люди из окружения вице-президента Боллингера, сделавшие внушительные вклады в партийные фонды и имеющие интересы, которые они защищают, передрались между собой. Я узнал, что там образовалось несколько фракций. Одни хотят сместить вице-президента, поставив на его место своего человека, другие — сохранить его, третьи настаивают на том, что необходимо подождать, пока не прояснится политическая обстановка.
      — Ну и... — протянул Иаков Мандель, снимая очки в серебряной оправе.
      — Единственный человек, одинаково для всех неприемлемый, — это Эван Кендрик.
      — И что дальше, Милош? — спросила Маргрет Лоуэлл.
      — Все, что мы делаем, содержит в себе элемент риска, миссис Лоуэлл, — ответил Варак. — Я никогда не пытался это приуменьшить, несмотря на то, что гарантирую всем вам анонимность. Тем не менее, для того чтобы начать кампанию по выдвижению конгрессмена Кендрика, нам пришлось создать политический комитет, который будет заниматься рекламной агитацией, пополнять фонд. При этом вы нигде не будете фигурировать. Но, как вы понимаете, на это ушло несколько недель, и вполне возможно, что новость достигла Сан-Диего... Нетрудно себе представить реакцию людей Боллингера, особенно из той фракции, которая его поддерживает. Они понимают: Кендрик — настоящий американский герой, жизнеспособный кандидат, который легко получит мандат на волне популярности. Именно так, как это предполагаем и мы с вами. Эти люди вполне могли запаниковать и поискать иное решение. Среди них могла оказаться чета Ванвландеренов. Миссис Ванвландерен, начальник отдела кадров вице-президента, имеет очень большие связи в Европе и на Ближнем Востоке.
      — Боже праведный! — воскликнул Сандстрем. — Вы полагаете, что вице-президент Боллингер несет ответственность за эти террористические акции, за убийства?
      — Непосредственно не несет, сэр. Это напоминает замечание Генриха II, высказанное в адрес Томаса Беккета: «Кто-нибудь освободит меня от этого неистового священника?» Король не давал ни приказа, ни указаний, он просто задал вопрос со значением. Возможно, у короля было такое чувство юмора. Однако его рыцари не упустили сути. А здесь суть в том, что могущественные люди помогли этим убийцам попасть к нам в страну, затем, как только те прибыли сюда, обеспечили их всем необходимым.
      — Это невероятно! — прошептал Мандель, огибая и разгибая дужки очков.
      — Подожди минутку, — прервал его Гидеон Логан, по-прежнему не сводя глаз с Варака. — Вы предположили, что сердечный приступ Ванвландерена — фикция. Почему вы так думаете, и если вы правы, то какое это имеет отношение к палестинцам?
      — Первоначальные подозрения у меня возникли, когда я узнал, что буквально через час после того, как тело привезли в морг, миссис Ванвландерен распорядилась немедленно его кремировать, утверждая, что они с мужем имели взаимную договоренность насчет этой процедуры.
      — Известная процедура, которая уничтожает малейший шанс что-то обнаружить при вскрытии. — Адвокат Лоуэлл кивнула, подтверждая очевидное. — А что вы скажете, Милош, насчет связи с палестинцами?
      — Начнем с того, что здоровый человек, спортсмен, у которого никогда не болело сердце, умирает менее чем через сутки после нападения на дом Кендрика. Дальше примем во внимание обширные связи миссис Ванвландерен на Ближнем Востоке, узнать о которых меня побудил наш короткий разговор с ней на последнем совещании. Федеральным разведывательным службам остается соединить по кусочкам эти моменты, сопоставить их с датами и, если все совпадет, соотнести с резней.
      — Но если Ванвландерен имел дело с террористами, то почему его убили? — изумился Сандстрем. — Ведь он был одним из тех, кто дергал за веревочки.
      — Я отвечу на это, Эрик, — сказала Маргрет Лоуэлл. — Самый лучший способ убрать свидетеля — уничтожить его. Убивают курьера, а не того, кто послал записку. Таким образом, подстрекателя невозможно выследить.
      — Нет, все это слишком! — выкрикнул Иаков Мандель. — Неужели в верхних эшелонах власти, в нашем правительстве и такое отребье?
      — Все возможно, мой друг, — ответил ему Самуил Уинтерс.
      — Это — трагедия, — горестно покачал головой Мандель. — Такая многообещающая нация мучается изнутри. Они же нарушают все правила, все законы. Ради чего?
      — Ради них самих, — пояснил Гидеон Логан.
      — Как вы думаете, Милош, что произойдет? — вновь задала вопрос Маргрет Лоуэлл.
      — Если мои догадки правильные и все пойдет своим курсом, то, безусловно, эта история получит огласку, но без каких-либо ссылок на высокопоставленных лиц из правительственных кругов, вступивших в контакт с террористами. Найдут дохлых козлов отпущения. Вашингтон не имеет права позволить себе поступить иначе.
      — А Боллингер? — Сандстрем вновь откинулся на спинку стула.
      — Официально, если козлы отпущения окажутся достаточно убедительными, его можно будет снять с крючка. Но это не наша забота.
      — Интересное заявление, если не блестящее, мистер Варак, — проговорил Уинтерс. — А мы что же, будем сидеть, сложа руки?
      — Вовсе нет, сэр. Несмотря на то, что мне нужно вернуться в Чикаго, я провел определенную работу с персоналом телефонной компании в Сан-Диего. Они обеспечат меня пленками с записью всех звонков в резиденцию и офис Боллингера и звонков его людей к миссис Ванвландерен. Это даст нам все исходные номера, и таким образом появится достаточно материала, чтобы убедить вице-президента без всякой шумихи снять свою кандидатуру на предстоящих выборах.
      Самуил Уинтерс положил телефонную трубку и подошел к Милошу Вараку, стоявшему у окна.
      — Так кто же из них? — спросил Милош, провожая взглядом последний лимузин.
      — Думаю, вы это узнаете еще до того, как в Калифорнии наступит утро... Вертолет скоро будет здесь. Реактивный лайнер в Истоне готов взлететь минут через сорок пять.
      — Спасибо, сэр. Но мне кажется, зря мы делали все эти приготовления.
      — Случай довольно тяжелый, Милош. Кто бы он ни был, не вздумайте ему звонить. Он или она должны проявиться самостоятельно. В отеле все готово?
      — Да. У моего водителя ключи от служебного входа от номера. Я воспользуюсь грузовым лифтом.
      — Скажите, сценарий, который вы нам сегодня представили, соответствует действительности? Неужели Эндрю Ванвландерен напрямую был связан с палестинцами?
      — Нет, сэр, такое невозможно. Его жена никогда не позволила бы ему это сделать. Она его убила бы, если бы он даже попытался. Дело подобного рода требует очень сложных приготовлений. Конечно, с трудом, но она их выследила бы, ни за что не упустила бы своего шанса. Ардис слишком профессиональна.

* * *

      Калейла опустила сумку на пол, бросила две коробки и три пакета с покупками на кровать и сама повалилась рядом с ними, головой на взбитые подушки. Она попросила разведчика по кличке Имбирный Пряник высадить ее возле универсального магазина. Было необходимо купить себе кое-какую одежду, поскольку все, что у нее было, в основном осталось в Каире, частично в Фэрфаксе и последние вещи — то ли в машине на Багамах, то ли в сверхзвуковом истребителе F-106.
      — Скрипка-скрипочка... — произнесла она устало, имитируя Скарлетт О'Хару и глядя в потолок. — Обо всем подумаю завтра, если, конечно, смогу. — Потом села, изучила инструкцию отеля, как пользоваться телефоном, наконец, сняла трубку и набрала соответствующие цифры.
      — Да?
      — Эм-Джей, ты что, домой уже не ходишь?
      — А ты уже дома, дорогая?
      — Я уже не знаю, где мой дом, но по секрету скажу, что скоро обрету постоянное пристанище, где сразу же поселю тебя, дядя Митч.
      — Дядя?.. Боже правый, наверное, ты хочешь, как в детстве, покататься на пони. В чем дело?
      — Дом может появиться вместе с одним нашим общим знакомым.
      — Надо же! Ты делаешь успехи.
      — Не я, а он. Даже говорил о супружеском стаже. Чего-то там про двадцать не то тридцать лет.
      — Ну надо же!
      — Настоящий дом, дети и все такое...
      — Тогда, Адриенна, давай оставим его в живых. Калейла покачала головой просто для того, чтобы вернуть себя к реальности:
      — Адриенна оживила его. Вот в чем дело!
      — Прекрасно! Каждый человек должен поймать свой миг счастья. И ты знаешь, что я хочу для тебя всего этого.
      — А у тебя никогда ничего подобного не было, да?
      — Я сам это хотел, разведчица Рашад.
      — Дядя Митч... Или мне лучше сказать «сэр»?
      — Говори что нравится, но послушай меня. Из клиники поступило первое сообщение о пленнике. Они путешествуют по израильским паспортам, как священники-марониты из Ливана. Этот парнишка слишком много знает. Ему каким-то образом разрешили стать членом группы. Из-за Кендрика... Парень получил увечье, когда бежал в Маскате с нашим конгрессменом из тюрьмы.
      — Я знаю. Эван мне рассказывал. Они ехали в полицейском фургоне и думали, что их везут на казнь.
      — Становится и в самом деле опасно. Юнцу мало что известно, да и в том, что знает, он полностью уверен. Но из того, что наши «химики» нахимичили, получается, обе группы должны были встретиться возле какого-то аэропорта. «Группа один» должна была воссоединиться с «Группой два». Словом, из Фэрфакса и из Меса-Верде террористы сразу должны были лететь в какую-то другую страну.
      — Вот это размах! Это какие же деньжищи требовались, а? Грамотные у них агенты, как я посмотрю...
      — Расторопные ребята и конспираторы отменные. Можно даже сказать, скромные труженики бюрократического аппарата.
      — Кстати, я нахожусь двумя этажами выше убитой горем вдовы.
      — За ее офисом следят. Ей сообщили, что, ты к ней наведаешься с визитом.
      — В таком случае я сейчас наряжаюсь и иду на дело. К слову сказать, пришлось купить пару туалетов, чтобы не посрамить честь и так далее... Дорогие, черт возьми! Давай вернем потом и скажем, что по размеру не подошли. Костюмы несколько строги.
      — Принимая во внимание прошлое миссис Ванвландерен, ты могла бы одеться и с большим шиком.
      — Ну хорошо, костюмы не так уж и строги...
      — Могу себе представить! Позвони, когда все закончится. Калейла положила трубку, посмотрела на нее, потом подняла с пола сумку и вытащила из нее листок бумаги, на котором был записан телефон Эвана в Меса-Верде. Через секунду она набрала номер:

* * *

      — Добрый день! Можно поговорить с конгрессменом? Это мисс Адриенна из Госдепа.
      — Конечно, дорогая, но вам придется немного подождать, пока я его найду. Он прощается с приятным молодым греком.
      — С кем?
      — Думаю, с греком. Он знаком со многими, с кем конгрессмен водил дружбу в Аравии или где-то там еще...
      — О ком вы говорите?
      — О священнике. Молодом священнике.
      — Спасайтесь! Спасите Эвана! — закричала Калейла. — Где охрана! Где? Его сейчас убьют! Спасите его!

      «Трогательный сценарий получился и главное — совсем несложный!» — подумал Абиад, наблюдая из леса за домом своего заклятого врага.
      Благообразный «святой отец», молодой и весьма приятной наружности, у которого документы в полном порядке и никакого намека на оружие, навещает прославившегося на весь мир американца и передает ему приветы от старинных друзей-арабов. Все так просто!
      В самом деле, кто откажет в аудиенции милейшему священнику, прибывшему из далекой страны и ведать не ведающему о том, что общение с важной персоной сопряжено с чередой формальностей?
      Правда, презренный американец поначалу заартачился и отказал ему в приеме, но потом, благодаря изобретательности «святого отца», сменил гнев на милость — визит вежливости состоялся.
      Иначе и быть не могло! Никак нельзя провалить мероприятие, важнее которого в данный момент ничего нет на белом свете.
      ...Ну наконец-то! «Святой отец» выходит из дома на открытую веранду. Амаль Бахруди... Разумеется, псевдо-Амаль Бахруди его провожает. Пожимают друг другу руки... За ними наблюдают четверо охранников. Стоят перед домом на лужайке. Все, как один, в пиджачных парах и с пистолетами в руках. Сколько их всего? Наверняка в доме — двое, а может, трое. Дюжина, стало быть, наберется. Не меньше... Ладно! С благословения Аллаха при первой же атаке кое-кто из них сразу отойдет в мир иной, а пулевые ранения выведут из строя остальных. Абиад достал пистолет.
      ..."Святой отец" в сопровождении охранника спускается по ступенькам на подъездную дорожку. Идет к машине, припаркованной у шпалерных невысоких кустов.
      Что ж, остаются считанные мгновения, и наконец возлюбленный Аллах ниспошлет им прощение грехов... не всех, конечно, но хотя бы некоторых. За то, что последнее время случались у них болезни, тревоги, печали и огорчения...
      Так-так! Появились еще двое охранников... Получается, перед домом их уже семеро.
      Ну, брат, смотри, не оплошай! Абиад замер.
      ..."Святой отец" подходит к машине. Склонив в вежливом поклоне голову, осеняет всех крестным знамением. Огибает машину, открывает дверцу со стороны водительского сиденья. Подходит охранник. Протягивает руку... «Святой отец» покашливает, пожимает протянутую руку, делает шаг в сторону, выхватывает из сумы кинжал и вонзает его в горло охранника. Бездыханный, тот валится на кусты. А Бахруди не видит, Бахруди занят разговором с охранниками, столпившимися на лужайке.
      Дальше все происходило строго по сценарию.
      Террорист кивнул Абиаду. Тот щелкнул пальцами, подав знак остальным членам команды, притаившимся за деревьями.
      С автоматами наперевес, с гранатами на поясе, трое террористов двинулись в сторону дома.
      «Святой отец» сел за руль, включил зажигание, мотор заурчал, машина тронулась с места и медленно покатила по дорожке к воротам. Затем резко развернулась и помчалась назад, к ступенькам, к веранде... Одновременно «святой отец» щелкнул тумблером на приборной доске. В следующую секунду он открыл дверцу, выскочил на ходу из машины и упал плашмя прямо на гравий. И когда падал, услышал пронзительный женский крик.
      Медсестра, с которой минуту назад разговаривала по телефону Калейла, выбежала на открытую веранду и, увидев мчавшуюся без водителя машину, схватила Кендрика за руку и потащила за собой в дом.
      — Спасайтесь, кто может! — крикнула она. — Это террористы!
      Захлопнув за собой дверь, Кендрик прижался вместе с медсестрой к дверной панели из листовой стали, которая и спасла им жизнь, когда раздался взрыв.
      Пять килограммов динамита, прикрепленные к днищу машины, разорвали ее на куски. Вспыхнул бензин. Воспламенившиеся ошметки металла брызнули во все стороны.
      От взрыва дом содрогнулся. Взрывная волна высадила оконные рамы.
      Вспыхнули гардины, запылала мебель.
      Четверо охранников погибли сразу же. Двое оказались тяжело ранены. Один, с раздробленной левой рукой, прижимал правой рукой автоматический пистолет к колену и давил на гашетку, стараясь сразить наповал «святого отца», который захлебывался истерическим смехом и не переставая поливал лужайку огнем из своего автомата.
      Они убили друг друга. На излете по-зимнему короткого дня.
      Кендрик действовал оперативно.
      — Оставайтесь здесь, у этой двери, и никуда! Ясно? — отдал он приказание медсестре, смотревшей на него не мигая.
      — Ясно! — ответила она и заплакала. Кендрик бросился в гостиную. Мэнни! Где он? Повсюду стелился дым. Под ногами хрустели осколки. Где он может быть? Скорее всего, на своей любимой застекленной веранде.
      Эван услышал голоса. Охранники, дежурившие у ворот я на территории позади дома, прикрывая друг друга, бежали к парадному входу.
      Раздались четыре взрыва — один за другим. Кендрик по звуку определил, что это разорвались гранаты. И сразу до него донеслись гортанные выкрики на арабском языке:
      — Смерть врагам!
      — Смерть неверным!
      — Кровь за кровь!
      Он едва успел увернуться от влетевшей в окно гранаты. Пролетев над ним, она с грохотом разворотила противоположную стену.
      Когда рассеялся дым, он бросился в коридор.
      — Мэнни! Мэнни! Где ты? — кричал он изо всех сил. Ответа не последовало. Где-то настойчиво трезвонил телефон.
      Неожиданно возобновилась пальба. Через минуту она стала просто оглушительной. Пули, рикошетом отлетая от стен, вонзались в деревянные панели, свистели, рассекая воздух. Похоже, охрана ведет бой, подумал он, когда в проеме высаженного взрывной волной окна появился смуглый, седовласый араб.
      — Абиад! — крикнул Эван и замер.
      — Ну вот и ты, наконец! — процедил террорист по кличке Белый. — Слава Аллаху! Услышал он мои молитвы и, к великой моей радости, сподобил меня не разминуться с тобой, так что ответишь ты за смерть Азрака и гибель Зайи, попавшей под бомбежку израильских летчиков на американских самолетах в небе над когда-то мирной долиной Бекаа.
      — Стоит ли так радоваться? Стольких ты зарезал, стольких убил, неужели для полного счастья тебе не хватало лишь меня? И ответь еще на один вопрос. Неужели твой славный Аллах такой кровожадный? Неужели ему мало пролитой крови?
      — Тебе ли об этом рассуждать? Презренный американец, провокатор, назвавшийся арабским именем, недостойный ты, хотя и умный, жить тебе осталось не больше минуты, отправлю я тебя сейчас в ад...
      — Как бы не так! — донесся из коридора тихий голос. И сразу раздались два выстрела, вызвавшие беспорядочную стрельбу снаружи дома.
      Абиад качнулся и рухнул на пол. Эммануил Вайнграсс снес ему половину черепа.
      — Мэнни! — крикнул Эван.
      Эммануил Вайнграсс, забрызганный кровью, сполз по стене на колени.
      — Мэнни, куда тебя ранили?
      — Легче сказать, куда не ранили, — отозвался Вайнграсс глухим голосом. — Проверь, как там мои девочки? Когда началась суматоха, они, как всегда, бросились к окну. Я хотел остановить их, но ведь не слушаются! Пойди проверь...
      Эван молча смотрел на обезображенные трупы двух медсестер, убитых палестинскими террористами.
      — Мэнни, там нечего проверять! — сказал он, вернувшись с веранды.
      — О-о-о! — простонал Эммануил Вайнграсс. — И ты еще называешь себя Богом на своих проклятых небесах? — закричал он, вздымая руки кверху. — Обманщик, величайший враль, чего ты добиваешься от тех, кто верит Тебе либо в Тебя? — Глаза старого еврея наполнились слезами. Спустя секунду он повалился навзничь и потерял сознание.
      Кендрик опустился возле него на колени. Нащупал пульс. На душе стало чуточку легче. Разжав правую руку своего названого отца, вытащил «магнум-357». Откуда у старикана эта смертоносная игрушка? «Ну да, конечно! — сообразил он. — Гонсалес помог, больше некому!»
      Эван перенес его на кушетку в углу гостиной. Сел возле него и задумался.
      — Четыре! — раздался голос за окном. — Я насчитал четырех.
      — Я видел, как один из них влез в окно. Давай в темпе — в дом, и наповал всякого, кто вовремя не остановится! Понял?
      — Понял!

* * *

      — Он мертв, убит! — крикнул Эван. — Но есть еще один, Мэнни Вайнграсс. Он тяжело ранен, и он один из нас.
      — Конгрессмен? Это вы, мистер Кендрик? — заорал пожарный с брандспойтом в руках.
      — Это я, но больше не желаю слышать ни про какого «конгрессмена»!
      Вновь зазвонил телефон. Эван поплелся на веранду к обуглившемуся сосновому столу, на котором посреди лужи трезвонил телефонный аппарат, и вдруг увидел медсестру. Она стояла в дверях, переступая с ноги на ногу. «А ведь он ей обязан жизнью!» — подумал Эван и тихо сказал:
      — Не заходите сюда, дорогая! Оставайтесь в коридоре.
      — Сэр, я слышала, вы крикнули, будто кто-то ранен. Я ведь еще и санитарка!
      — Мэнни в гостиной, окажите ему первую помощь, а сюда, пожалуйста, не заходите. Ваши подруги мертвы, не надо вам их видеть.
      — Я не кисейная барышня, конгрессмен! Трижды побывала во Вьетнаме и не такое видела.
      — Но ведь это ваши подруги!
      — Во Вьетнаме погибли многие мои друзья. Некоторые на моих глазах.
      Телефон звонил не умолкая.
      — Сэр, после того как вы поговорите, пожалуйста, свяжитесь с доктором Лайонсом! Кендрик поднял трубку:
      — Да?
      — Эван, слава Богу! Это Эм-Джей. Я только что услышал от Адриенны...
      — А шел бы ты лесом! — оборвал его Кендрик и бросил трубку.
      Сначала ему показалось, что падает потолок, потом под ним закачался и поехал пол, затем в ушах раздался звон.
      — Повторите, пожалуйста! Алло, коммутатор... Повторите то, что вы только что сказали.
      — Сэр, у нас нет сведений о докторе Лайонсе. В Кортесе нет такого доктора. В Меса-Верде тоже нет. Здесь, в округе, нет ни одного человека по фамилии Лайонс.
      — Это не может быть! Я сам видел удостоверение, выданное ему администрацией больницы, где он работает.
      — Удостоверение? Какое удостоверение?
      — Спасибо за справку, — сказал Эван и положил трубку. Через секунду раздался еще один звонок.
      — Да?
      — Мой любимый, с тобой все в порядке?
      — Все в порядке! А твой замумуканный Эм-Джей пусть не гонит волну! И вообще он полный нуль. Мэнни без сознания, а у него и врача нет!
      — Эван, позвони Лайонсу.
      — Его не существует. Нет его, поняла? Откуда ты узнала обо всем, что здесь происходит?
      — Я разговаривала с медсестрой. Она сказала, что к тебе заявился с визитом «святой отец». Эван, послушай! За несколько минут до этого мы узнали, что они путешествуют под видом священников! Я позвонила Эм-Джею, и он всем устроил бенц. Митч поднял на ноги половину Колорадо. Все федералы подняты по команде, вся разведка стоит на ушах.
      — Я только что сказал ему, чтобы он шел лесом куда подальше!
      — Ну зачем ты так? Эван, он тебе не враг.
      — Он мне друг, да?
      — Но мы же стараемся!
      — Тише едешь — дальше будешь от того места, куда едешь...
      — Оказалось, что они расторопнее нас. Ну, что я могу тебе еще сказать?
      Кендрик поглядел на медсестру, возившуюся с Вайнграссом. Глаза у нее были полны слез. Губы дрожали. Судя по всему, она была близка к истерике. Он догадался. Бегая за медикаментами, медсестра увидела на веранде своих растерзанных подруг.
      — Скажи, что возвращаешься ко мне, — тихо проговорил Эван. — Скажи, что все уже закончилось, и я не сойду с ума.
      — Я скажу тебе все это и придется мне поверить! Но сейчас для меня самое главное, что ты жив.
      — А как насчет остальных, которых уже нет в живых? Как насчет Мэнни? Они не в счет?
      — Прошлой ночью Мэнни произнес слова, которые произвели на меня огромное впечатление. Мы тогда говорили о Сабри и Каши Хассан. Он сказал, что все мы будем помнить о них, каждый по-своему будет их оплакивать, но сделаем это позже. Кого-то такие слова, может, и покоробят, но не меня. Мэнни был там, где и я. Мне известно, откуда он родом. Но сейчас мы должны делать то, что нужно делать. Разве для тебя нет в этом смысла?
      — Пытаюсь разобраться. Когда ты возвращаешься?
      — Буду знать об этом через пару часов. Сразу позвоню тебе.
      Повесив трубку, Эван услышал гудки сирен и шум вертолетов.

* * *

      — У вас, миссис Ванвландерен, очаровательные апартаменты, — заметила Калейла, проходя через отделанное мрамором фойе к ступенькам, ведущим в гостиную, расположенную ниже на полтора уровня.
      — Номер очень удобный, — ответила вдова в дорогом черном платье от Диора. Закрыв дверь, она подошла и села рядом с Калейлой. — Вице-президент вправе потребовать, чтобы я переехала в какой-либо другой дом в Калифорнии. Два дома Для меня многовато. В одном жил Эндрю, в другом — я. Садитесь, прошу вас.
      — Все дома как этот? — поинтересовалась Калейла, усаживаясь в кресло, стоящее напротив дивана, обитого парчой.
      — Вообще-то мой муж переделал принадлежащий ему дом на свой вкус. — Ардис Ванвландерен поднесла к глазам крошечный платочек. — Кажется, надо привыкать говорить «мой покойный муж», — печально добавила она, опускаясь на диван.
      — Выражаю вам свое сочувствие и прошу прощения за вторжение в такое время. Бессовестно поступать подобным образом. Я довела это до сведения моего руководства, но они настояли.
      — Они правы. Государственные дела должны идти своим чередом, мисс Рашад. Я все прекрасно понимаю.
      — А я не уверена, что понимаю. Это интервью могло подождать, по крайней мере, до завтрашнего утра. Таково мое мнение, но опять скажу: другие думают иначе.
      — Вот это-то меня и занимает, — отозвалась Ардис, разглаживая на коленях черное шелковое платье. — Что может быть так жизненно важно?
      — Начнем с того, — сказала Калейла, скрестив ноги и проведя ладонью по морщинке на своем темно-сером костюме, купленном у «Робинсона» в Сан-Диего, — что все, о чем мы будем говорить, должно остаться между нами. Нам совсем ни к чему, чтобы вице-президент Боллингер встревожился. — Калейла достала из черной кожаной сумки блокнот и провела ладонью по темным волосам, стянутым сзади в тугой узел. — Насколько мне известно, вам сообщили, что я работаю за океаном, и меня заставили прилететь сюда исключительно из-за этого интервью.
      — Да, мне говорили, что вы специалист по делам Ближнего и Среднего Востока.
      — Это эвфемизм. Я специалист по борьбе с терроризмом. И я полукровка. У меня отец — араб, а мать — американка.
      — Говорят, полукровки — умные, а вы еще и красивая.
      — Но вы, миссис Ванвландерен, настоящая красавица.
      — Была... Годы, мисс Рашад, как известно, не красят...
      — Уверена, мы с вами почти ровесницы, миссис Ванвландерен.
      — Мисс Рашад, давайте не будем заострять на этом внимание. Итак, почему возникла необходимость срочно нанести мне визит?
      — Один человек, находящийся по долгу службы в долине Бекаа в Ливане, раздобыл ошеломляющую и в то же время тревожную информацию. Вы ведь знаете, что такое «ударная команда», миссис Ванвландерен?
      — Кто этого не знает? — сказала она и потянулась за пачкой сигарет. — Это группа, как правило, мужчин, которым поручают заказное убийство. — Она закурила. Правая рука слегка подрагивала. — С определением справились. Но при чем здесь вице-президент?
      — Притом, что ему угрожали. И вы, миссис Ванвландерен, в этой связи запросили у ФБР целое подразделение для обеспечения его безопасности.
      — Это дело прошлое, — сказала Ардис и затянулась. — Оказалось, что угрозы исходят от какого-то чокнутого типа, у которого наверняка даже не было оружия. Но вот когда стали приходить непристойные письма и начались телефонные звонки с площадной бранью, я поняла, что мы не должны рисковать. Все это есть в объяснительной записке. Мы, разумеется, напали на след. Вели его до самого Торонто, откуда он улетел. Улетел на Кубу. Думаю, там ему самое место.
      — Этот человек совсем не чокнутый.
      — Что вы имеете в виду?
      — Ну, ведь вам так и не удалось сцапать его. Правда?
      — Фэбээровцы дали на него объективку. Умственно неполноценный тип, клинический случай шизофрении с манией преследования. Он, в сущности, безвредный. В общем, это дело мы закроем.
      — А нам бы хотелось его приоткрыть.
      — Зачем?
      — Пришло сообщение из долины Бекаа, что сюда кинули две, а возможно, и три «убойные» команды с целью организовать убийство вице-президента Боллингера. Ваш недоумок был на шухере, вольно или невольно, и в общем на атасе.
      — Что такое «шухер»? Я даже не в состоянии понять вашу речь. Абсурд какой-то...
      — Шухер — это очень просто! — сказала Калейла. — Террористы действуют по принципу открытости. Частенько они объявляют о своей цели задолго до намеченного срока. Ставят кого-то на атасе и смотрят, власти ловят мышей или не ловят?
      — О Господи! Что за речь у вас? Откуда вы этого набрались? Скажите, зачем террористам понадобилось убивать вице-президента Орсона Боллингера?
      — А почему вы подумали, что угрозы против него следует воспринимать всерьез?
      — Потому что это были угрозы. И я тогда сделала все, что могла сделать.
      — И были правы, — согласилась разведчица Рашад. Ардис Ванвландерен, вдова, смяла сигарету, потянулась за другой и быстро закурила. «Нервничает!» — подумала Калейла, а вслух лазала: — А теперь отвечу на ваш вопрос. Убийство вице-президента привело бы к перевыборам, а заодно и к значительной дестабилизации.
      — Но какой в этом смысл?
      — Большой. Чтобы максимально выставить себя напоказ. Это ведь должно было быть зрелищное убийство. Более того, ведомство ФБР здорово подмочило бы свой престиж, так как на глазах у всех его кинули так, как никогда. И все благодаря отвлекающей внимание стратегии.
      — Стратегии? — протянула Ардис Ванвландерен. — Какой еще стратегии?
      — Отвлекающей внимание на безвредного недоумка. А в это время настоящие убийцы спешат к месту назначения.
      — На мой взгляд, у вас у самой с головой не все в порядке. То, что вы говорите, просто бред.
      — Вовсе нет! Классический пример политической диверсии.
      — Это уж вы слишком! Просто поступали звонки из разных городов и письма с грязными ругательствами!
      — Это классика! — повторила Калейла, что-то записывая.
      — Что это вы делаете? — спросила вдова.
      — Фиксирую ваши суждения. Можно задать вам вопрос?
      — Разумеется, — ответила Ардис Ванвландерен сдержанным тоном.
      — Нет ли лично у вас предположения, что кто-то среди многочисленных сторонников вице-президента Боллингера и его окружения здесь, в Калифорнии, на самом деле не является его другом?
      — Откуда вы это все выкапываете?
      — Логически мыслю, только и всего. Не секрет, что вице-президент вращается в денежных кругах. И конечно же отношения с людьми и даже определенными группами людей сложились самые разные...
      — И что? Куда вы клоните, позвольте узнать?
      — Мы уже добрались до самой сути, миссис Ванвландерен. Международные связи, какими бы тайными они ни были, в конечном итоге можно проследить, установить, вычислить... Вероятно, сначала не с точностью до отдельной личности или группы лиц, но вполне конкретно определить сектор, месторасположение... Но есть кто-то еще. Существует партия или партии, вовлеченные в это нечистоплотное дело, которые находятся здесь, в Южной Калифорнии. Наши люди в долине Бекаа вычислили их по телеграммам, которые шли из Цюриха в Сан-Диего через Бейрут.
      — Из Сан-Диего в Цюрих?
      — Представьте себе! Деньги. Совпадение интересов. Одни хотят пафосно отправить важное лицо на тот свет с максимальным привлечением общественности, другие желают задвинуть куда-нибудь в медвежий угол. Но при этом сами убийцы остаются в стороне. И те, и другие делают огромные деньги. Выследить их было нашей главной задачей. И вот сейчас мы эти деньги отыскали.
      — Отыскали?
      — В общем, да! Это вопрос всего нескольких дней. Швейцарские банки легко идут на сотрудничество, когда дело касается наркотиков и терроризма. А наши агенты в Бекаа ждут подробные объективки «убойных» команд. И конечно же мы выйдем на их связи в Сан-Диего. Мы решили, что у вас могут быть на этот счет какие-нибудь соображения.
      — С чего вы это взяли? — повысила голос вдова и сломала сигарету. — Я не могу о таком даже думать, настолько это невероятно! Вы уверены, что за этим не кроется какая-то нелепая ошибка?
      — В таких вещах мы не ошибаемся.
      — Думаю, это эгоистичное чистоплюйство, — заявила Ардис, и пенсильванский диалект ее юности прорвался сквозь тщательно выпестованный английский. — Я хочу сказать, мисс Рашад, что вы тоже не без греха.
      — Что ж, в некоторых случаях и мы небезгрешные...
      — Но это же глупость!.. Я хочу сказать, если эти команды действительно как-то связаны с Сан-Диего, то тут могли бы воспользоваться любым именем. Например, использовать мое!
      — В таком случае мы тут же сделали бы поправку на рельеф, — произнесла Калейла, закрывая блокнот и убирая его в сумку. — Это выглядело бы слишком очевидной наводкой, чтобы принимать ее всерьез.
      — Именно это я имею в виду. Установка... Кто-то из друзей Орсона должен был все это устроить. Разве такое невозможно?
      — Для того, чтобы убить вице-президента?
      — А может... Как вы это назвали? Может, вице-президент — это для отвода глаз? Такое возможно?
      — Кто-то другой? — переспросила Калейла.
      — Да! И, отправляя телеграммы из Сан-Диего, этот кто-то другой навлек подозрение на невинного сторонника вице-президента Боллингера! Это вполне возможно, мисс Рашад.
      — Весьма любопытно, миссис Ванвландерен. Я передам ваши соображения моему руководству. Мы должны принять во внимание такой вариант. Двойная недомолвка с ложным отсылом.
      — Я не понимаю, что вы хотите этим сказать? — повела плечами миссис Ванвландерен.
      — Маскируя одного заказчика, можно выставлять на обозрение другого: Рыночные отношения... Прячем один товар, подсовываем другой, — улыбнулась Калейла.
      — У вас такие непонятные обороты речи, я просто в растерянности, потому что не в состоянии уловить основную мысль.
      — Так уж жизнь устроена! Многое непонятно и мне. К примеру, мы собирались проследить, куда уходят деньги со счетов в швейцарских банках, но оказалось, они заморожены. В то же время их невозможно заморозить, потому что система кодирования все равно приведет к исходной точке. Ну а уж если человек скончался, тогда все отойдет государству. Что ж, мне пора! Примите еще раз мои соболезнования.
      Калейла вышла, сделала несколько шагов по коридору, затем тихо вернулась к закрытой двери апартаментов Ванвландерен. Изнутри донесся сдавленный крик отчаяния, смешанный с грязными ругательствами. Сценарий сработал. Эм-Джей был прав! Настоящая причина смерти Эндрю Ванвландерена к инфаркту не имела никакого отношения. Вдова спонсора вице-президента обанкротилась.

* * *

      Милош Варак стоял перед темной витриной магазина метрах в тридцати слева от парадного подъезда отеля «Уэстлейк». Он загодя позаботился об электронной начинке .в апартаментах Ардис Ванвландерен. И теперь ждал, когда к ней пожалуют самые близкие друзья, улетающие на Рождество в свои владения, где так удобно отдыхать во время рождественских каникул.
      Было семь тридцать пять вечера.
      Такси подъезжали к отелю в среднем каждые три минуты, и Милош внимательно изучал пассажиров. Он уже сбился со счета, но не потерял бдительности. И вдруг ему показалось нечто необычное: слева метрах в тридцати от него остановилось очередное такси, из которого вышли двое и направились к входу в отель.
      Отступив в тень, Варак уловил несколько фраз из их разговора.
      — Я слышал это по радио.
      — Я тоже.
      — А она все-таки дрянь порядочная!
      — Если они остались живы, им надо немедленно убираться из страны. Они смогут выехать?..
      — А что вы об этом думаете?
      — Это не самое основное событие дня.
      — А Боллингер?
      Мужчина в пальто с поднятым воротником, закрывающим ему лицо, прошел метрах в трех от Милоша Варака. Эрик Сандстрем был в панике, поэтому не обратил на координатора группы «Инвер Брасс» никакого внимания.

      Ардис Ванвландерен задержала дыхание.
      — Эрик, ты? — Она схватила Сандстрема за руку и буквально втащила в фойе. — Ты что, вообще ума лишился? — сказала она громким шепотом, закрывая дверь.
      — У меня с умом, как тебе известно, все в полном порядке, а вот ты со своим покойным муженьком наворотила черт знает что! Это же надо оказаться такими идиотами...
      — Ты имеешь в виду арабских экстремистов?
      — Именно!
      — Но, Эрик, произошло ужасное недоразумение. Зачем нам, то есть я хочу сказать, для чего нужно было Энди организовывать покушение на Боллингера?
      — О Господи! Глупая ты овца... При чем тут Боллингер? Все дело в этом Кендрике, понимаешь? Это к нему наведывались палестинские террористы! В Вирджинии и Колорадо с десяток трупов, правда, наш вундеркинд уцелел.
      — Кендрик жив? — прошептала Ардис, и ее огромные зеленые глаза наполнились слезами. Однако она быстро справилась с эмоциями и добавила: — А считают, будто террористы пожаловали в Штаты, чтобы расквитаться за что-то там с Боллингером...
      — Считают... — усмехнулся Сандстрем. — Никто ничего не считает, потому что на публикации о терактах в прессе наложен запрет. Интересно, между прочим, кто это считает?
      — Слушай, давай сядем и поговорим! — Миссис Ванвландерен пересекла просторное фойе и по мраморным ступенькам спустилась на второй уровень апартаментов — в гостиную.
      Сандстрем последовал за ней.
      — Уже будет часа полтора, как она ушла, — сказала Ардис, опускаясь на диван и закуривая. Сандстрем побледнел.
      — Она? Кто она такая? — бросил он, направляясь к бару, где стояли бутылки, графины, стаканы, бокалы и ведерко со льдом. — Кто она, я спрашиваю? — Обернувшись, он в упор посмотрел на свою бывшую любовницу.
      Вытащив наугад бутылку, он налил полный стакан.
      — Женщина, разумеется, — ответила Ардис, пуская кольца дыма.
      — Ты вот что, дорогая, учти, мне не до шуток...
      — Ее фамилия Рашад, она специалист по терроризму. Представляешь, ее задействовала специально созданная комиссия при конгрессе, хотя она из ЦРУ, как мне кажется. Я всегда говорила и говорю, что разведка не разлей вода с гражданскими службами... Ну так вот, эта самая Рашад даже не упомянула про Кендрика!
      — С ума сойти! Я так и знал... цэрэушники сложили два и два и все поняли. И ведь главное, Варак предупреждал, что этот вариант возможен, что его нельзя исключить, и вот вам, пожалуйста!
      — Эрик, кто такой Варак?
      — Мы называем его координатором, то есть, по сути, он является нашим разработчиком программы действий. Он говорит, что там, — Сандстрем закатил глаза, — в хитромудрых инстанциях, известно о твоей деятельности на Ближнем и Среднем Востоке.
      — О чем это ты? — Ардис прищурилась.
      — О чем? А твоя оффшорная компания? Забыла?
      — Но это же несерьезно! Мизерное вложение капитала, если учесть льготы, предоставленные иностранцам при проведении финансово-кредитных операций... И вообще это было восемь лет назад! Вернее, я там уже десять лет не была.
      — Но какие-то связи, контакты у тебя остались?
      — Откуда? Если, конечно, не считать пары богатых арабов, с которыми я вращалась в Лондоне.
      — Вращалась в постели или на приемах?
      — Я, как тебе известно, везде успеваю, мой ненаглядный. Скажи, почему ты спросил про контакты? Кого-то это интересует?
      — Не исключено...
      — Разве я дала повод?
      — А-то нет?! Муженек не успел Богу душу отдать, а ты его сразу в печь...
      — В какую печь?
      — В крематории!
      — Ну и что?
      — Ничего. Твой Энди у тебя какой муж по счету? Четвертый, пятый? Говорят, всякий раз ты звонишь в морг и велишь немедленно, без всякого вскрытия, предать труп кремации, а пепел развеять над Тихим океаном.
      — Ну что ты несешь? Такого никогда не было! — Ардис вскочила.
      — Да мне-то что! Просто люди удивляются, чьи услуги ты столь щедро оплачиваешь...
      — Перестань! Не было этого!
      — Может, скажешь, между тобой и Эндрю не существовало договора?
      — Скажу, что не существовало...
      — Ну, знаешь ли?! Я все-таки склонен верить Вараку, поскольку он никогда не дает непроверенную информацию, — сказал Сандстрем с расстановкой.
      — Значит, ему кто-то солгал, — Ардис понизила голос, — а может, и сам приврал.
      — Исключено! Он человек честный.
      — Тогда не знаю. — Ардис опустилась на диван и потушила в пепельнице сигарету. — Эрик, почему ты явился без звонка? Разве нельзя было позвонить?
      — Нельзя. Думаю, Варак распорядился прослушивать все телефонные разговоры. Например, он сейчас в Чикаго, но я убежден, что все звонки к Боллингеру и его ближайшему окружению записываются на пленку. Так что лучше воздерживаться от телефонных разговоров.
      — Непонятно... В таком случае, как ты все это объясняешь сообществу дряхлых безумцев, к которому ты принадлежишь? Между прочим, мне звонили со службы, звонили близкие друзья — все выражали соболезнование. И эта Рашад... Думаю, что для Варака и твоих благотворителей-неудачников эти звонки не представляют интереса.
      — Эта Рашад, она что же, даже не упомянула о нападении террористов на владения Кендрика?
      — Ни словом не обмолвилась...
      — Но если она специалист по предотвращению терроризма, или как там ее служба называется, она не может не знать о происшедших терактах.
      Ардис Ванвландерен потянулась за сигаретой. Кинув на Сандстрема взгляд, в котором читалась озабоченность, она сказала:
      — Тому может быть несколько причин. — Она пару раз щелкнула зажигалкой, прикуривая. — Начнем с того, что порой даже вице-президент лишается допуска к секретным материалам, поскольку не исключается, что и за ним установлена слежка. Например, Трумэну ничего не было известно о Манхэттенском проекте.  Потом, посуди сам, если теракты имели место быть, как говорится, то, естественно, лучше скрыть этот факт от общественности, чтобы не нагнетать панические страсти. Думаю, никаких терактов вообще не было, и в этом случае ваш Варак слегка не прав.
      Сандстрем стоял, смотрел на свою бывшую любовницу и не двигался.
      — Брось, Ардис! — сказал он чуть слышно. — Твой покойный муж — денежный мешок, страдавший манией финансового величия, не мог допустить, чтобы группа, как ты выразилась, «благотворителей-неудачников» сменила одного политического деятеля на другого, способного существенно урезать его источник доходов, а то и вовсе перекрыть денежный «кислород».
      Ардис откинулась на спинку дивана и отвела взгляд:
      — Он сказал, что потерял бы в этом случае миллионы, а вы все — миллиарды.
      — А до этого он что же, не посвящал тебя в свои дела?
      — Никогда! Клянусь... Я бы сама пустила ему пулю в лоб, а потом бы позвала одного из вас и велела бы закопать его где-нибудь в Мексике.
      — Я тебе верю.
      — А другие? Другие поверят?
      — Думаю, да. Они тебя знают.
      — Эрик, я ничего не знала, ничего...
      — Я же сказал, что верю тебе.
      — А эта Рашад обмолвилась, будто они проследили за денежными потоками, которые он отправлял через Цюрих. Неужели это правда? Разве это возможно проследить?
      — Зная Эндрю, можно смело сказать, что на это потребуются месяцы. Разброс кодированных источников его доходов охватывает ареал от Южной Африки до государств Прибалтики. Так что год точно потребуется, если не больше.
      — А другие знают об этом?
      — Посмотрим, что они скажут...
      — А что они могут сказать? Эрик... — Ардис бросила на своего бывшего любовника умоляющий взгляд.
      — Я позвонил Гринеллу из аэропорта в Балтиморе. Он, конечно, не входит в окружение Боллингера и всегда на заднем плане, но председатель совета директоров каких мало! Тут мы все единодушны.
      — Эрик, зачем ты мне все это говоришь? — спросила Ардис дрогнувшим голосом.
      — Затем, что он будет здесь через несколько минут. Следует кое-что обсудить. Я намеревался провести с тобой час-другой наедине, но не получается.
      — У тебя снова тусклый взгляд, мой дорогой, — сказала Ардис, поднимаясь с дивана.
      — Ничего не поделаешь! Взгляд, над которым ты всегда подтруниваешь, когда я... ну, скажем, не в силах кое-что совершить.
      — Просто этот взгляд яснее всяких слов дает понять, что в мыслях ты не со мной. Ты такой умный, Эрик, за это я тебя и люблю.
      — Странно это слышать от тебя.
      — Почему же?
      — Чтобы судить об уме другого, надо иметь свой собственный.
      — Перестань, Эрик! Ей-богу, ты иногда позволяешь себе низкопробные высказывания.
      — А все потому, что твои поступки ниже всякой критики.
      — Эрик, меня пугает Гринелл, вернее, я его опасаюсь...
      — А я нет, потому что у него голова на плечах. В передней апартаментов миссис Ванвландерен раздался звонок.

* * *

      Кендрик сидел в небольшом парусиновом шезлонге возле раскладушки, на которой лежал Эммануил Вайнграсс, обессилевший от потери крови. Единственная оставшаяся в живых медсестра после событий в Меса-Верде не отходила от него ни на шаг. В кабине истребителя было тесно, но, поскольку до Денвера было около часу с небольшим лету, с незначительными неудобствами все быстро смирились.
      — Я все думаю и думаю, — произнес Мэнни с усилием и сразу же закашлялся.
      — Не разговаривай, прошу тебя, — сказал Эван. — Побереги силы, они тебе еще пригодятся!
      — Зачем они мне, эти силы? Жить осталось всего ничего... Не молоденький!
      — Может, сменишь пластинку?
      — И не подумаю! Пять лет мы не виделись, теперь вот снова вместе, а что получается? Я для тебя просто-напросто обуза, старый чудак с пунктиком навязался на твою шею... Хорошо, что у тебя теперь есть Калейла. Мне хотя бы на Душе спокойнее!
      — Мэнни, скажи, пожалуйста, почему последнее время с тобой невозможно нормально разговаривать?
      — Потому что норма утомляет меня, да и ты тоже!
      — Я тебя утомляю?
      — Представь себе!
      — Это почему же?
      — Потому что не хочешь понять, отчего все эти взрывы, стрельба и поножовщина.
      — Не хочу, и все тут!
      — Получается, я вкладывал душу в человека, не отличающегося особым умом.
      — Перестань, Мэнни! Я совершенно не расположен к глубокомысленным разговорам.
      — А вот Калейла сразу поняла, в чем дело!
      — Ну и в чем оно, это дело?
      — А в том, Эван, что кое-кто хочет видеть тебя на первых ролях в государстве, а кто-то, прошу прощения, спит и видит — вымазать тебя в дерьме. Ты это, надеюсь, понимаешь?
      — Понимаю, но я на первые роли не претендую.
      — Очень жаль, что не претендуешь! Сдается мне, это твое призвание. Да и не один я так думаю!
      — Видите ли, не один он так думает... — Кендрик усмехнулся. — А кто еще?
      — Пошевели мозгами, сразу поймешь! Те, кто хотят тебя убить... Вот они-то сразу смекнули, что твое призвание навести в стране порядок и свернуть им головы идет вразрез с их принципами. Поэтому все силы брошены на то, чтобы тебя убрать. Посуди сам, у террористов есть все — паспорта, оружие, деньги, явки, одежда, даже водительские права. А документы? Ведь их в магазине не купишь? Стало быть, задействованы высшие эшелоны власти. Почему? Да потому что некий конгрессмен для многих представляет угрозу!
      — Мэнни, ну какая я угроза, если я выхожу из игры?
      — Но они-то пока об этом не знают! Видят, что происходит, и делают выводы.
      — Какие выводы? Что происходит?
      — А вот что! Не успеет некий конгрессмен раскрыть рот, как в Вашингтоне все замолкают и слушают, что он говорит.
      — Не сочиняй, Мэнни! Я так мало и редко говорю, что слушателей у меня — раз-два и обчелся...
      — Дело не в количестве, а в качестве, потому что, когда ты говоришь, все молчат и слушают. У тебя дар заставлять людей себя слушать. Это ценное качество редко у кого наблюдается. Положа руку на сердце, я тоже умею заставить себя слушать. — Вайнграсс закашлялся, положил дрожащую ладонь себе на горло.
      Эван наклонился к нему, поправил подушку:
      — Мэнни, тебе вредно волноваться. Успокойся!
      — Сам успокойся и слушай, что я говорю. Вот и все! Эти негодяи видят перед собой истинного героя Америки, которому сначала президент вручил высшую награду страны, а потом этого героя ввели в важные комитеты конгресса.
      — Нет, Мэнни, сначала были комитеты, а потом — награда.
      — Не перебивай меня! Проходит пара месяцев, и наш герои участвует в теледебатах с неким полковником из Пентагона. И тут происходит самое удивительное! Конгрессмен требует отчитаться перед избирателями и налогоплательщиками за перерасход средств, отпущенных на укрепление обороноспособности страны. Как? Кто позволил? Заткнуть глотку этому конгрессмену!
      — Мэнни, ты преувеличиваешь! Не нагнетай... В конце концов, нет в мире такой страны, где в той или иной степени не наблюдается коррупция.
      — Ой, что я слышу?! — Мэнни закатил глаза. — Коррупция... Да ведь коррупция коррупции рознь! Какой-нибудь парнишка сопрет из офиса скрепок для бумаг всего-то на доллар — вот уже и коррупция! А другой, скажем, в Пентагоне санкционирует перерасход средств на миллион баксов к себе в карман — тоже коррупция.
      — А то и на десять миллионов! — хмыкнул Кендрик.
      — Мелочь, жалкие гроши! — вскинулся Эммануил Вайнграсс. — А чем, скажи на милость, эти ворюги отличаются от убийц-террористов? Да ничем... То есть, я хочу сказать, награбят, накупят оружия и снабжают экстремистов... Убивайте теперь тех, кто нам мешает красть у государства! Здорово получается...
      Эммануил Вайнграсс закашлялся. Он весь покрылся испариной, стал задыхаться. Медсестра сделала укол, через пару минут приступ кончился.
      — Эван, — прошептал бледный немощный старик, — помоги Калейле, помоги Пейтону найти и уничтожить это осиное гнездо.
      — Конечно, Мэнни! Конечно, помогу, и ты прекрасно это знаешь.
      — Ненавижу тех, кто, разжигая ненависть между нациями, наживается на этом, ворочает миллиардами. Ведь мы могли бы быть друзьями и с Азраком, и с Абиадом! Правильно?
      — Да, Мэнни, верно, но не все так просто!
      — Понимаю, Эван! Конечно, не просто... Но только подумай, на что деньги идут! Одни заявляют, мол, на производство межконтинентальной ракеты потратили двадцать миллионов, а Другие тут же обещают потратить все сорок. Куда это годится? Может, мы хотим просто-напросто взорвать к чертям собачьим нашу планету, а? Очень тебя прошу, Эван, разберись в этом вопросе и выступи где надо. Тебя все так внимательно слушают, может, сообща наведем порядок на планете?
      — Надо подумать, Мэнни.
      — Подумай, Эван... И вот еще что! Скажи, пожалуйста, уж не рак ли у меня? Что же это я так сильно кашляю?
      — Не думаю, Мэнни. Все анализы показали, что в этом плане у тебя все в порядке. Может, это результат стресса? Все-таки за последние двое суток ты прямо будто на двух войнах побывал. Я вообще удивляюсь, откуда у тебя силы берутся просто дышать.
      — Эван, обещай, что скажешь мне все как есть в случае чего.
      — Обещаю.
      — Правду скажешь, не соврешь?
      — Когда я тебе врал? — ответил Кендрик. Самолет подлетал к Денверу.

* * *

      Крейтон Гринелл, худощавый мужчина среднего роста с землистым цветом лица, бросающегося в глаза обострившимися чертами, здороваясь с кем-либо, хоть в первый раз, хоть в пятидесятый, либо с официантом, либо с председателем совета директоров, всегда приветствовал любого из них робкой и теплой улыбкой. Однако тепло и робость никак не сочетались с холодным взглядом невыразительных глаз сорокавосьмилетнего юриста, специализирующегося по международному праву.
      — Ардис, дорогая моя Ардис, — говорил он, обнимая миссис Ванвландерен за плечи и похлопывая ладонью по плечу, пока они шли от дверей в гостиную. — Что я могу сказать? Такая потеря для всех нас! Но невозможно передать словами, какова она для тебя.
      — Это случилось так неожиданно, Крей! Слишком неожиданно...
      — Смерть всегда приходит неожиданно, но мы все обязаны искать и находить что-то позитивное в наших печалях, не так ли? Ты и он с достоинством несли бремя продолжительной и тяжелой болезни, но так или иначе быстрая развязка всегда предпочтительнее, не правда ли?
      — Думаю, ты прав, и благодарю тебя за добрые слова сочувствия.
      — Не стоит, дорогая! — Гринелл взглянул на Сандстрема, стоящего в центре освещенной солнцем гостиной. — Эрик, как приятно тебя видеть здесь! — сказал он, пересекая фойе и спускаясь вниз по мраморным ступеням. Протягивая руку для дружеского рукопожатия, он добавил: — Хорошо, что мы с Ардис в такой тяжелый для нее момент. Между прочим, мои люди ждут нас у парадного подъезда.
      — Дешевая проститутка! — беззвучно произнес Сандстрем.
      — Хочешь выпить, Крей? — громко спросила Ардис, прикрыв дверь.
      — О нет, благодарю тебя!
      — А я, пожалуй, выпью, — сказала она, направляясь к бару.
      — Да, конечно, тебе надо выпить чего-нибудь покрепче! — посоветовал адвокат. — Скажи, дорогая, что надо сделать с точки зрения юридических тонкостей? Может, есть какие-то нюансы, требующие разъяснения?
      — Кое-что, думаю, придется оформить. У Энди адвокаты были, конечно, повсюду, но ты был его основным доверенным лицом.
      — Да, это так! Мы соприкасались частенько в течение дня. Нью-Йорк, Вашингтон, Лондон, Париж, Марсель, Осло, Стокгольм, Берн, Цюрих, Западный Берлин... Я все, конечно, делал сам.
      — Цюрих... — произнесла Ардис нараспев, глотнула из бокала и задумалась.
      — Это в Швейцарии! — резко бросил Сандстрем. — И довольно всей этой чепухи.
      — Эрик, ну зачем ты так? — протянул Гринелл.
      — А затем, Крей! Покойник имел контакты с палестинцами и пересылал им деньги из Цюриха. Помнишь Цюрих, дорогая? — кинул он пронзительный взгляд на Ардис. — Не забыла еще? Я говорил тебе об этом, Крей, из Балтимора. Он пошел на это!
      — А я так и не сумел получить подтверждение терактов, — спокойно сказал Гринелл.
      — Потому что их не было! — повысила голос Ардис, подливая себе из тяжелого хрустального графина.
      — Я этого не говорил! — тихо возразил адвокат. — Я сказал, что не смог получить подтверждения. Однако странно другое. После того как у меня раздался звонок, последовала пауза, а потом какой-то пьяница, очевидно выполняя чью-то просьбу, произнес: «Они все делают за деньги!» Думаю, объяснения не нужны.
      — О Господи! — воскликнула Ардис.
      — Итак, теперь у нас два кризиса, — продолжил Гринелл, шагая к белому мраморному телефону на белом мраморном столе с красными прожилками возле стены. — Наша общая слабина — действующий государственный секретарь, который в Данный момент в пути на Кипр, где подпишет соглашение, способное разрушить всю оборонную промышленность. И наша собственная слабина, привязанная к палестинским террористам. Вознестись бы им на небо! — Он набирал номер, а Ардис и Сандстрем наблюдали. — Переключение из проекта шесть в проект двенадцать, Средиземноморье, подтверждается, — сказал адвокат в трубку. — И пожалуйста, не забудьте про медицину!

      Милош Варак вошел в отель через служебный вход и на грузовом лифте поднялся на свой этаж. У себя в номере он сразу бросился к пристенной вертикальной стойке со сложной записывающей, воспроизводящей и прослушивающей аппаратурой. Увидев, что на запись ушло довольно много пленки, он сначала насторожился, но потом решил, что Ардис Ванвландерен, должно быть, отвечала на многочисленные звонки. Нажав клавишу «Звук», он подкрутил регулятор громкости, надел наушники и стал слушать.
      "— Уже будет часа полтора, как она ушла.
      — Она? Кто она такая?
      — Женщина, разумеется.
      — Ты вот что, дорогая, учти, мне не до шуток...
      — Ее фамилия Рашад, она специалист по терроризму. Представляешь, ее задействовала специально созданная комиссия при конгрессе, хотя она из ЦРУ, как мне кажется. Я всегда говорила и говорю, что разведка не разлей вода с гражданскими службами... Ну так вот, эта самая Рашад даже не упомянула про Кендрика!"
      Варак снял наушники и задумался. За каким дьяволом эту Рашад понесло в Сан-Диего? И какого черта она притащилась к вдовушке Ванвландерен? Специалист по Ближнему и Среднему Востоку, резидент в Каире, что она делает здесь? Да и вообще Рашад больше не работает в ЦРУ, он узнавал. Оманский кризис миновал, и она уволилась. По сведениям, полученным от официальных лиц в Каире и Вашингтоне, «офицер разведслужбы Рашад» согласилась «пойти на разумный компромисс». И что же? Получается, этого не произошло? Варак снова надел наушники.
      " — Брось, Ардис! Твой покойный муж — денежный мешок, страдавший манией финансового величия, не мог допустить, чтобы группа, как ты выразилась, «благотворителей-неудачников» сменила одного политического деятеля на другого, способного существенно урезать его источник доходов, а то и вовсе перекрыть денежный «кислород».
      Интересно, что ответила Ардис Ванвландерен этому пакостнику, этому предателю дела организации «Инвар Брасс», одному из ведущих специалистов мозгового центра военно-промышленного комплекса Эрику Сандстрему.
      « — Он сказал, что потерял бы в этом случае миллионы, а вы все — миллиарды».
      Варак тихонько присвистнул. Вот так так! Оказывается, он допустил две ошибки. Первая связана с секретной службой Адриенны Калейлы Рашад, и тут придется признать свой промах, ибо она, конечно, опытная разведчица. Вторая ошибка — непростительный ляп! По сути, он дезинформировал членов общества «Инвер Брасс». Но кто бы мог подумать, что Эндрю Ванвландерен предпримет весьма рисковую акцию без ведома своей супруги. А ведь можно было бы сообразить, что этот брак основан на принципах Ларошфуко — удобство, взаимная выгода, никакой привязанности, не говоря уж о любви. Старина Энди взял и нарушил правила! Охваченный страстью к наживе, этот бычара, выбив ворота своего загона, угодил прямо на бойню.
      Варак прислушался. Кто-то пожаловал... Ардис, кажется, вне себя от счастья. Щебечет... Кто же это? Оказывается, Крейтон Гринелл... Ну-ка, ну-ка, о чем это он распространяется?
      «Итак, теперь у нас два кризиса. Наша общая слабина — действующий государственный секретарь, который в данный момент в пути на Кипр, где подпишет соглашение, способное разрушить всю оборонную промышленность... Переключение из проекта шесть в проект двенадцать, Средиземноморье, подтверждается...»
      Милош Варак сорвал с себя наушники. Пусть говорят что угодно, все будет записано, а сейчас нужно действовать решительно и энергично.
      Он набрал номер телефона в Синвид-Холлоу, а если точнее — соединился по прямому проводу с хозяином роскошной виллы на берегу Чесапикского залива.
      — Да?
      — Сэр, это Варак.
      — Что случилось, Милош? Удалось кое-что выяснить, да?
      — Да. Это Сандстрем...
      — Боже, не может быть! Неужели?
      — Сэр, есть кое-что поважнее. Госсекретарь летит на Кипр. Вы не могли бы выяснить, куда именно?
      — Нет нужды выяснять, Милош. Я знаю. Впрочем, это знает всякий, кто смотрит телевизор или слушает радио. Хочу подчеркнуть, Милош, что его визит на Кипр — это настоящий прорыв линии обороны...
      — Сэр, прошу прощения, когда он будет на Кипре?
      — Госсекретарь вылетел из Лондона около часа назад. Перед отлетом он сделал заявление о новом шаге к укреплению мира во всем мире и тому подобное...
      — Сэр, как мне стало известно, что-то весьма опасное замышляется в Средиземноморье.
      — Нельзя ли поконкретней?
      — Акция под названием «Проект-12»... Это все, что я слышал. Похоже, готовится диверсия. Они задумали убрать его.
      — Кто «они»? Кого вы имеете в виду?
      — Мы о них говорили. Это так называемые «вкладчики». О переключении с «Проекта-6» на «Проект-12» сказал Крей-тон Гринелл. Крейтон Гринелл... Если я предприму попытку попасть в апартаменты Ардис Ванвландерен, меня схватят и не выпустят. У дверей охрана. К тому же я не имею права ставить наше дело под удар. И потом, даже если я буду хранить молчание, есть сильнодействующие препараты типа наркотиков. Вы понимаете, что я хочу сказать?
      — Понимаю. Милош, ваши предложения?
      — Свяжитесь срочно с Фрэнком Свонном из Госдепа. Пусть на коммутаторе достанут его хоть из-под земли и скажут ему всего два слова: «локализация кризиса». Он поймет.
      — Милош, а почему Свонн?
      — Сэр, Фрэнк Свонн специалист. Он руководил операцией в Омане.
      — Да, я знаю. Но ведь придется сказать ему больше, чем хотелось бы... Есть получше вариант. Милош, не кладите трубку, я свяжу вас с надежным человеком.
      Секунды стали казаться Вараку минутами. Почему так долго? Самуил Уинтерс, что он там делает? Совсем закопался. Времени в обрез, нельзя терять ни минуты. Наконец в трубке раздался его голос:
      — Милош, сейчас у нас состоится разговор, как бы по селектору. Разумеется, ни вы, ни наш третий собеседник не должны называть себя. Учтите, я полностью доверяю этому человеку. «Локализация кризиса», как вы выразились, тоже входит в круг его обязанностей, но у него более широкие полномочия, если сравнивать его с Франком Свонном. В трубке дважды щелкнуло, и Уинтерс продолжил:
      — Говорите, господа! Мистер А на проводе, мистер Б.
      — Мистер А, вы хотите мне кое-что сообщить?
      — Да, мистер Б. У меня важная информация. Она достоверная, а обстоятельства, при которых я получил ее, не имеют значения. Дело в том, что госсекретарю грозит опасность, под угрозу поставлено и подписание соглашения на Кипре. Приказ о переключении с «Проекта-6» на «Проект-12» в ареале Средиземноморья отдал некий Крейтон Гринелл. Обратите внимание, он из Сан-Диего. Это все, что мне о нем известно.
      — Понял. Мистер А... как бы это выразиться поделикатнее? Вы в состоянии дать нам понять, где сейчас этот Гринелл?
      — Отель «Уэстлейк», номер люкс 3В. Сколько он там пробудет, не могу сказать. Поспешите. Его охраняют.
      — Мистер А, пожалуйста, не кладите трубку пару минут.
      — Собираетесь засечь номер моего телефона?
      — Нет, не собираюсь. Я дал слово.
      — Совершенно верно. И сдержит его, — вмешался Самуил Уинтерс.
      — Я тороплюсь, — сказал Варак.
      — Я быстро.
      Раздался щелчок, и в трубке опять возник Уинтерс:
      — Милош, я разделяю ваше беспокойство, потому что госсекретарь — самый здравомыслящий человек во всей администрации.
      — Да, сэр. Это так.
      — А я все не могу смириться с поступком Сандстрема. Почему он пошел по этому пути, как вы думаете?
      — По ряду причин... Главная — его патенты в космической технологии. Кто-то создает все эти «железки», но основной покупатель — государство. Сегодня космос — синоним обороны!
      — Милош, я знаю точно, ему не нужны деньги. Он их просто раздает... В том числе и на благотворительные Цели.
      — Тут вот на что следует обратить внимание. Если падает спрос — сокращается объем производства, следовательно, сокращается и экспериментирование, без чего он не мыслит своего существования.
      Раздался очередной щелчок.
      — Мистер А, это снова я, — сказал третий участник разговора. — Средиземное море, образно говоря, приведено в состояние боевой готовности, а в Сан-Диего принимаются меры по задержанию Гринелла. Разумеется, без лишнего шума.
      — А почему я не должен был класть трубку?
      — Откровенно говоря, не сумей я организовать в Сан-Диего мероприятия по задержанию Гринелла, пришлось бы взывать к вашему патриотизму, иными словами — просить вас оказать нам содействие. Вы, как мне кажется, человек опытный.
      — Благодарю вас, но о каком типе содействия идет речь?
      — Ничего такого, что могло бы скомпрометировать нашу договоренность относительно этой так называемой селекторной беседы. Я бы попросил вас последовать за Гринеллом, если бы вы увидели, что он покидает отель, и передать его нашему посреднику.
      — Что заставило вас подумать, будто я соглашусь это сделать?
      — Я не думал, я надеялся. Я ведь мог не успеть! Нужно было организовать сразу несколько мероприятий, главным образом в Средиземноморье.
      — На всякий случай примите к сведению, что я не в состоянии оказать вам содействие такого типа, потому как в данный момент нахожусь довольно далеко от отеля «Уэстлейк», — соврал Милош Варак, не моргнув глазом.
      — В таком случае я, кажется, сделал две ошибки. Упомянул про «патриотизм». Это раз. И судя по вашему выговору, ваша Страна не Америка. Это два.
      — Теперь она моя страна, — заметил Милош Варак.
      — Тогда Америка вам обязана.
      — А мне пора идти, — сказал Варак и положил трубку.
      Пока он надевал наушники, его взгляд упал на кассету, и — о Боже! — магнитная лента не двигалась.
      Варак прислушался. Тишина! В отчаянии он защелкал тумблерами. Ни звука! Никакого отклика...
      Звукозаписывающая аппаратура, приводимая в действие голосом, не работала, потому что в апартаментах Ардис Ванвландерен не было ни души!
      «Спокойно, без паники! — приказал он себе. — Все получится, но только спокойно...» Прежде всего необходимо найти Сандстрема. Предавшему интересы дела организации «Инвер Брасс» — пулю в лоб.

* * *

      Калейла шла по широкому коридору к лифту. Она позвонила Митчеллу Пейтону и после того, как они обсудили чудовищные события в Меса-Верде, дала ему послушать пленку, на которую она записала весь разговор с Ардис Ванвландерен. Миниатюрное звукозаписывающее устройство свободно помещалось в черной записной книжке. Удобная техническая новинка, решили они с Пейтоном. Оба была довольны. Миссис Ванвландерен, безутешная вдова, ударилась в истерику, забыв о своем горе, и сразу стало ясно, что она и в самом деле ничего не знала о контактах своего покойного супруга с террористами. Внезапное появление Калейлы Рашад с заранее заготовленной дезинформацией явилось для Ардис своеобразным ударом обуха по голове. Манипуляции с сознанием, хоть с частным, хоть с общественным, вещь убойная, торжествовал Митчелл Пейтон. Калейла чувствовала, что у дяди Митча приподнятое настроение, и тоже радовалась.
      Между ними состоялся шутливый разговор.
      «Офицер Рашад, объявляю пятиминутную расслабуху!» — «Маловато, шеф. Хочется принять душ и спокойно поужинать. Последний раз я ела на Багамах». — «Закажи еду в номер. Разрешаем русскую икру, французский паштет из гусиной печенки — словом, оплачиваем любые деликатесы, поскольку ты это заслужила». — «Ненавижу заказывать в номер. Официанты ведут себя так, будто они все поголовно герои эротических фантазий одинокой женщины. К тому же я не могу заказать ничего, что готовила моя бабушка...» — «Не можешь...» — «Досадно! Хотя я знаю пару ресторанов, где отличная кухня». — «Прекрасно, однако имей в виду, что к полуночи у меня будет список лиц, которым звонила потерявшая душевное равновесие вдова. Не исключено, что тебе придется работать всю ночь напролет». — «Шеф, вы само благородство. Могу я позвонить Эвану, который, если повезет, может стать моим нареченным?» — «Можешь, но ты его не застанешь. Из Колорадо-Спрингс за ним и Эммануилом снарядили истребитель. Вайнграсса здорово изрешетили, но, Думаю, в Центральной клинической больнице Денвера заштопают. Так что они в воздухе, Адриенна Калейла Рашад!» — «Спасибо за информацию, шеф». — «Рад стараться, офицер Рашад». — «Вы слишком добры, сэр!»
      Нажимая кнопку вызова лифта, Калейла слышала, как у нее урчит в животе. Милый, дорогой, любимый Эван! Совершенно неприспособленный к нынешней жизни, с несколько странноватыми нормами нравственного поведения. Прямой, бескомпромиссный... Однако хотелось бы знать, потерпи он в Омане фиаско, сохранил бы свою целостность или нет?
      Трудно сказать... Хотя иногда, конечно, бросается в глаза стремление вырваться вперед. Интересно, эта черта характера у него от рождения или появилась совсем недавно, когда он стал заметной личностью? Скорее всего, соперничество у него в крови... А иначе как объяснить его связь с ослепительной Ардис Монро? Этот роман разворачивался лет двенадцать тому назад в Саудовской Аравии, где, надо полагать, находились желающие обладать роскошными формами тогда еще молодой женщины. Правда, надо отдать Эвану должное, он нашел в себе силы разорвать паутину ее чар!
      Калейла услышала звук звонка — створки дверей лифта поползли в стороны. В кабине никого не было. Она шагнула внутрь и нажала кнопку нижнего этажа. Кабина медленно спускалась вниз, но неожиданно раздался щелчок, и она остановилась. Калейла взглянула на индикатор над дверями. Высветилась цифра "З". Это просто совпадение! Митчелл Пейтон уверен, что Ардис Ванвландерен, проживающая в люксе 3В, не осмелится покинуть отель.
      Однако в кабину вошел мужчина. Боковым зрением Калейла увидела, что он — косая сажень в плечах и светловолосый. Почему-то она сразу ощутила беспокойство, вернее, почувствовала, что от него исходят флюиды мощной энергии и что он внимательно смотрит на нее. Она украдкой покосилась на него. Да, взгляд у него отнюдь не праздный! Ни намека на пытливый интерес, проявляемый по отношению к ней мужчинами. У этого — взгляд спокойный, пристальный...
      Створки медленно поползли навстречу друг дружке.
      Калейла сделала вид, будто забыла кое-что захватить, а теперь вот спохватилась. Она громко вздохнула, поморщилась, открыла сумочку... Ах, какая же она растяпа! Она с шумом выдохнула. Все в порядке, ничего не забыла... Кабина лифта начала спуск, Калейла взглянула на мужчину и задержала дыхание.
      О Господи! Это же он... Блондин, европеец, со славянским типом лица. Один из тех, кто не спускает с Эвана глаз.
      Калейла шагнула вбок, выхватила из сумочки пистолет и нажала кнопку вызова аварийной службы отеля. В шахте лифта раздался звонок, кабина остановилась, блондин шагнул к Калейле.
      Она спустила курок. Пуля, как и было задумано, прошла в паре сантиметров от его головы, а звук выстрела просто оглушил. И его, и ее...
      — Стоять! — крикнула Калейла. — Если вам известно, кто я, лучше не двигайтесь. Следующую пулю я всажу вам прямо в лоб.
      — Нам известно! — Он усмехнулся. — Вы — мисс Рашад, — добавил он, не повышая голоса.
      — К сожалению, я не знаю ни вашего имени, ни фамилии, но знаю точно, что вы подонок! Эван совершенно прав. Все, что происходило в течение многих месяцев и происходит до сих пор, всякие небылицы, что сочиняли и сочиняют о его прошлом, все эти комитеты и комиссии, огласка оманской эпопеи по всему миру — все это сделано для того, чтобы подставить его под пулю либо под нож палестинских террористов. После этого кто вы, если не подонок?
      — Вы заблуждаетесь, мисс Рашад, вы глубоко ошибаетесь! — возразил Милош Варак. — Прошу вас, выслушайте меня! Случилось нечто непредвиденное, я только что разговаривал с Вашингтоном, вернее, с кем-то из ваших.
      — Интересно! С кем же это?
      — Мы не представились друг другу. Тот, кто в Вашингтоне, не знает, кто я, он не знаком со мной.
      — Чушь собачья!
      — Мисс Рашад, я вас очень прошу, давайте спустимся вниз. Я отчаянно тороплюсь. Я просто опасаюсь, что кое-кто сейчас сделает ноги...
      — Уж не вы ли, блондин на косой пробор? Дальше все происходило как в кино. Позже Калейла никак не могла понять, каким образом ему удалось выхватить у нее из руки пистолет. То, что он слегка вывернул ей правое запястье, это она почувствовала, но больно не было. Правда, возникло ощущение, будто руку ошпарили кипятком.
      — Прошу прощения, если я причинил вам боль, мисс Рашад! — сказал Варак.
      — Лихо сработано, подонок! Тут надо отдать вам должное!
      — Зачем вы так? Ведь мы не враги, мисс Рашад.
      — Да что вы говорите! Мы, оказывается, друзья... Только вы отсюда не выйдете, это я вам обещаю.
      В это время в пластиковой коробке у пола кабины зазвонил телефон.
      — Мисс Рашад, мне известно, что вы встречались с миссис Ванвландерен.
      — Ему, видите ли, известно... Она сама вам об этом и рассказала! И что же?
      — Я с ней не знаком, никогда не встречался, но записал на пленку весь разговор, который происходил с другими посетителями после того, как вы ушли от нее. Они обсуждали вас и вашу службу. Ардис Ванвландерен и двое мужчин. Один из них — Гринелл.
      — Не знаю такого.
      — Они оба изменники и предатели, иными словами, враги вашего правительства, вашей страны — разумеется, по матери...
      Телефон трезвонил не умолкая.
      — Ой-ой-ой! Какие слова...
      — Не нравятся? Тогда я умолкаю... — Он протянул Калейле ее пистолет и свой собственный. — Возьмите! Только отпустите меня... Я очень тороплюсь, мисс Рашад!
      Калейла взяла оружие, подняла с пола свою сумочку.
      — Хорошо, договорились! Но сначала я обязана вас обыскать. Лицом к стене, пожалуйста, ноги на ширине плеч!
      Калейла провела ладонями у Варака под мышками, похлопала его по талии, наклонилась, проверила, нет ли ножа на щиколотках.
      — Не шевелитесь! — бросила она и взяла трубку. — Алло! Нам с большим трудом удалось открыть дверцу телефонного ящика, — сказала Калейла.
      — Инженер по лифтам будет с минуты на минуту, — ответила трубка. — Понимаете, у него обед, но мы разыскали его. Что все-таки случилось? Наши датчики показывают, что возгорания нет, но мы приносим свои извинения...
      — Не извиняйтесь! — отозвалась Калейла. — Это я виновата. Просто нажала не на ту кнопку. Пожалуйста, посоветуйте, что следует нажать теперь?
      — О да, конечно, конечно!.. — зачастил мужской голос, стараясь подавить раздражение. — В телефонном ящике есть переключатель... Видите?
      — Вижу...
      В фойе на первом этаже к Вараку немедленно подошел администратор в смокинге.
      — Я договорился встретиться здесь с деловым партнером, но, каюсь, проспал... — ударился в подробности Варак. — Прилетел из Парижа, смена часовых поясов, то да се, и вот, пожалуйста... Кажется, опоздал. Не попадался ли вам на глаза мистер Гринелл?
      — Мистер Гринелл и убитая горем миссис Ванвландерен минут десять назад вместе с остальными уехали. Полагаю, на заупокойную службу. Мистер Ванвландерен милейший был человек, достойнейший...
      — Я с вами полностью согласен, он также был моим деловым партнером. Нам необходимо попасть на заупокойную службу. Случайно, не в курсе, по какому адресу они поехали?
      — Сожалею, сэр, но тут я ничем не могу помочь!
      — Возможно, швейцар знает? Может, он говорил таксисту, куда ехать?
      — Мистер Гринелл на такси не ездит, сэр, — отвел взгляд администратор. — У него лимузин, вернее, лимузины...
      — Все понятно, — сказала Калейла, беря Милоша Варака за руки. — Пойдемте, мы обращаем на себя всеобщее внимание.
      Они направились к выходу.
      — Кажется, удача от меня отвернулась, — сказал Варак. — Все остальное уже не имеет значения.
      — Как вас звать?
      — Милош... Зовите меня просто Милош.
      — Я бы хотела узнать кое-какие подробности, и не забывайте о моей сумочке, где ваш пистолет, а мой, к вашему сведению, у меня в кармане пальто. Стреляю без предупреждения.
      — Что касается подробностей, я готов удовлетворить вашу любознательность, вот только не соображу, где это будет удобней всего сделать.
      — Тут неподалеку есть уютный ресторан, а я еще и с голоду умираю. Буду есть левой рукой, а вы имейте в виду — чуть что не так, и у вас никогда не будет детей. Я понятно излагаю?
      — Понятно, мисс Рашад! Вы такая великодушная...
      — Даже очень, мистер Милош, даже слишком, потому что, как вам известно, я наполовину арабка. Помните об этом.
      Они сидели напротив друг друга в просторной круглой кабинке в итальянском ресторане в двух кварталах к северу от отеля. Варак рассказал в подробностях все, что услышал с помощью наушников и звукозаписывающей аппаратуры.
      — Я поражен. Не скрою, я обескуражен... Вот уж не думал, что Эндрю Ванвландерен способен действовать обособленно, не ставя в известность свою жену!
      — А вам бы хотелось, чтобы она ему «пулю в лоб» и чтобы его «закопали» где-то в Мексике?
      — У нее, уверен, рука не дрогнула бы. Знаете, а он был неумный человек.
      — Позвольте с вами не согласиться. Он провел свою партию блестяще. Все, что он предпринял, больнее всего ударило по Эвану. Палестинские террористы обработали денежки вашего Эндрю с лихвой, до последнего цента. Между прочим, с вашей подачи, мистер Милош.
      — Я возражаю против этой формулировки.
      — Хорошо, я скажу иначе. С того момента, как вы заявились в Госдеп к Фрэнку Свонну, все и попалилось.
      — Но я и подумать не мог, во что это выльется!
      — Вы, мистер Милош, предприняли неверный ход.
      — Согласен, но не во всем.
      — Давайте обсудим все с самого начала, давайте вернемся назад.
      — Нет нужды возвращаться назад, поскольку по существу дела я вам ничего не сказал.
      — Но нам известно гораздо больше, чем вы думаете. Сейчас мы просто распутываем клубок, как любит повторять мой шеф. С трудом поддающийся обработке конгрессмен не без вашей помощи выталкивается на политическую орбиту, где на него сваливаются, как снег на голову, должности и посты, о которых другие члены конгресса и не мечтают. В один далеко не прекрасный день самым таинственным образом исчезает на пару суток председатель комитета, занимающегося проверкой расходования бюджетных средств, и вот тут на всеобщее обозрение выставляется, опять же не без вашей помощи, никому до этого не известный конгрессмен, что, к величайшему сожалению, завершается преданием огласке его тайной миссии в Омане и, как следствие, широко разрекламированной церемонией вручения президентом конгрессмену высочайшей награды Соединенных Штатов. Короче говоря, у вас повестка дня продумана в деталях и, я бы сказала, является, по существу, долговременной... Не так ли?
      — На мой взгляд, все было продумано и организовано наилучшим образом.
      — Остается пожелать, чтобы вы продумали более тщательно его участие в предвыборной гонке. Вы ведь желаете видеть его вице-президентом?
      — Вам и это известно?
      — Разумеется. Тем более, что выборы президента и вице-президента не происходят спонтанно, а являются частью продуманной государственной политики.
      — Ну если только продуманной... — усмехнулся Варак.
      — Мистер Милош, откуда вы родом?
      — Мисс Рашад, должен сказать, что, глядя на вас, у меня сердце кровью обливается. Пожалуйста, перестаньте терзать телятину левой рукой. Я никуда не убегу, ей-богу!
      — Но я же совсем не знаю вас! Вдруг вы что-то против меня задумали? В лифте, к примеру, набросились, как лев, на беззащитную жертву.
      — А вы, мисс Рашад, знаете, что львы не охотятся? Добычу добывают львицы. А вот человек еще более циничен, он посылает в бой своих детенышей. Сколько погибнет — никого не интересует. Важен результат.
      — Мистер Милош, скажите, вы военный человек? — спросила Калейла, глядя на Варака в упор.
      — А какое это имеет значение?
      — Вот вы сказали «важен результат». Какой результат, во время каких действий? Например, выражение «выигрыш войны» для военного человека вовсе не означает победу на полях сражений. Обратите внимание, Израиль формально выиграл у арабов все сражения после мая 1948 года, но ни разу не выиграл ни одной войны. Ливанскую кампанию просто проиграл... Для военных победа заключена в достижении стратегических целей, поставленных еще до начала войны. А успех на поле боя, мистер Милош, одно из возможных слагаемых победы, но не более... А что касается «человеческих детенышей», цинизм исламского джихада — тому подтверждение.
      — Ого! Снимаю перед вами шляпу, мисс Рашад.
      — Благодарю. А вам советую включить в вашу повестку дня более тщательную проработку стратегических целей. Варак улыбнулся:
      — Вы задали вопрос, откуда я родом. В августе шестьдесят восьмого мою родину бросили под танки, и я поклялся тогда отдать свою жизнь за подлинную демократию на земле, без насилия и бряцания оружием.
      Калейла вытащила из-под стола правую руку, левой рукой положила пистолет в сумочку и откинулась на спинку стула.
      — Думаю, пора научиться обходиться без ножей и вилок, — сказала она и стала массировать кисть правой руки.
      — А я хотел было предложить вам заказать итальянскую закуску «Ассорти», которую обычно берут руками, но не отважился. Подумал, вдруг вы решите, что я мужлан хамовитый.
      — Это у вас юмор такой?
      — Жалкая попытка, мисс Рашад. Мне сейчас не до юмора. Сижу и все время думаю о том, чтобы ничего не случилось с госсекретарем, чтобы он благополучно долетел до Кипра.
      — Успокойтесь! Вы успели предупредить службу безопасности, а это главное. Меры уже приняты.
      — Только и остается надеяться на их расторопность.
      — Мистер Милош, давайте продолжим разговор о конгрессмене Кендрике. Почему вы остановили именно на нем свой выбор? Каким образом вам удалось скачать информацию, с компьютера, если доподлинно известно, что источники информации имеют абсолютно надежную защиту? Но если кто-то вам эту информацию предоставил, хотела бы я, чтобы этот «кто-то» когда-нибудь почувствовал и понял, что поступить так, как он поступил, все равно что оставить безоружного человека одного, без всякой поддержки и помощи, глухой ночью на темной улице в каком-нибудь вражеском городе.
      — Не скрою, мне была оказана кое-какая помощь, потому что одновременно было оказано и доверие, когда выяснилось, откуда я родом, как вы изволили выразиться.
      — Но почему выбор пал на Кендрика?
      — Мисс Рашад, я буду краток, да и вы, пожалуйста, не вдавайтесь в рассуждения и в подробности.
      — Ничего себе! Ну хорошо, поехали...
      — Назрела необходимость внести изменения в состав администрации, которая не сегодня-завтра будет переизбрана, вот в чем дело.
      — Кто бы спорил! Но ведь это не вам решать, а избирателям.
      — Не вдаваясь в подробности, могу лишь сказать, что на электорат я не возлагаю никаких надежд. Да вы и сами кое в чем убедились!
      Калейла кинула на Милоша внимательный взгляд.
      — Сан-Диего, Ванвландерен и Гринелл? — сказала она.
      — Сан-Диего, Ванвландерен и Гринелл, — повторил Варак. — Деньги переправлялись через Цюрих в Бейрут, а затем в долину Бекаа с целью организовать ликвидацию основного политического соперника.
      — Конгрессмена Кендрика... — сказала Калейла.
      — Именно! — кивнул Милош Варак. — Далее предпринимается попытка сорвать участие госсекретаря в работе Кипрской конференции по разоружению, поскольку он постоянно выступает за сокращение производства ядерного и космического оружия.
      — Сан-Диего, — сказала Калейла и отодвинула тарелку с едой. — Орсон Боллингер?
      — Загадочный человек, — ответил Варак. — Что он думает, что знает, чего не знает — не имеет значения! Он как бы пункт сбора, скорее даже своеобразная воронка, через которую в администрацию попадают все те, под чью дудку он пляшет.
      — Но почему все-таки выбор пал на Эвана Кендрика?
      — Потому что против него Орсон Боллингер не устоит.
      — Но Кендрик никогда не выставит свою кандидатуру, он просто пошлет всех к черту. Вы его не знаете, а я знаю.
      — Мисс Рашад, человек с сильным характером должен прежде всего делать то, что не хочется. А если этот человек к тому же уяснит для себя, почему этим следует заняться безотлагательно, тогда его даже не придется уговаривать.
      — Считаете, этого достаточно?
      — Конечно, я с мистером Кендриком не знаком, но изучил его досконально. Он человек необыкновенный, хотя свои возможности оценивает весьма скромно. Заработав на Ближнем и Среднем Востоке огромные деньги, он, образно говоря, без сожаления распрощался с миллионами, когда ему нанесли моральную травму и он потерял душевное равновесие. Но не раздумывая ввязался в политическую борьбу, едва только судьба свела его с подонком, — вы меня именно таким словечком сегодня аттестовали! Надумал скинуть хапугу с выборной должности и добился своего. А вы говорите, что не согласится! Наконец, его поступок во время кризиса с заложниками в Маскате. Кто, скажите мне, способен отправиться в пекло, в преисподнюю, понимая, что, возможно, живым оттуда не выберется? По-моему, вы воспринимаете Кендрика несколько упрощенно, хотя у него по непонятным мне пока причинам занижена самооценка.
      — Самое удивительное, — улыбнулась Калейла, — я ему об этом говорила.
      — Вы, должно быть, убеждали его продолжать политическую карьеру?
      — Нет, тут дело совсем в другом. Знаете, почему он тогда в Оман отправился?
      — Почему?
      — Он был убежден, что событиями в Маскате, вернее, террористами, захватившими заложников, руководит отъявленный негодяй, на чьей совести оставалось убийство семидесяти восьми человек — его партнеров вместе с женами и детьми. Надеюсь, вы слышали об этом?
      — Да, конечно. Чудовищный теракт...
      — И представьте себе, Кендрик оказался прав. Так называемый Махди, убийца и растлитель душ юных мусульман, был схвачен и казнен в соответствии с арабским законодательством.
      — Я не улавливаю связи между эпизодом, о котором вы только что рассказали, и заниженной самооценкой Кендрика.
      — Все зависит от обстоятельств. Понимаете? Если ему станет известно, что на него ставят, как на скаковую лошадь, он немедленно сойдет с дорожки. Но если он поймет, что без него никак не обойтись, только тогда он ввяжется в борьбу.
      Калейла замолчала. Подвинув к себе тарелку, она подцепила вилкой кусок остывшей телятины, бросила внимательный взгляд на Варака и отложила вилку в сторону.
      — Если я вас правильно поняла, вы предлагаете мне уговорить его ввязаться в политическую борьбу. Да или нет?
      — Нет, конечно! — Варак вздохнул. — Нельзя заставить человека добиваться выборной должности, если она ему не по душе. Я согласен, обстоятельства порой создают личность, но мы не в силах создать личность, то есть одного нашего желания явно недостаточно. Мисс Рашад, думаю, вы отдаете себе отчет в том, что об этом нашем с вами разговоре он не должен знать. Разумеется, и о том, что некий мистер Милош проявляет внимание к его персоне.
      — Хорошо. Все, что мы с вами тут обсуждали, останется между нами, но скажите, вам не приходит на ум, сколько времени у нас ушло на то, чтобы вычислить вас?
      — А вам? Вам не приходит на ум, сколько времени мы потратили на то, чтобы найти Эвана Кендрика?
      — Это меня как раз меньше всего волнует! Эван давно уже понял, что его кто-то использует в своих целях. В самом деле, друзей убили, человек, который целых пятнадцать лет ему вместо отца, можно сказать, при смерти, все планы — коту под хвост!
      — К сожалению, я не в силах изменить то, что произошло, я могу лишь сожалеть о своих ошибочных суждениях, горевать, если угодно... Но я прошу вас подумать вот о чем. Если бы мы сообща сумели создать политическую силу, это было бы достижением на уровне самых выдающихся открытий века. Без этой силы, иными словами, сильной личности, абсолютно порядочные люди, представляющие собой костяк любой партийной верхушки, останутся всего лишь простым количеством, но никак не качеством. Я понятно излагаю свою мысль?
      — Понятно. — Калейла кивнула.
      — Вы находились в Каире, когда Эван Кендрик выступал по телевидению...
      — Да, в Каире, — прервала его Калейла, — но у нас работает Американский канал, разумеется, в записи. Я видела его выступление, да и здесь неоднократно, благодаря вашей... повестке дня. Он прекрасно смотрится, отлично держится, хорошо говорит.
      — Мисс Рашад, он вообще уникальный человек. Он всегда говорит то, что думает, и поэтому страна не в силах оторваться от экрана.
      — Ваша заслуга, да?
      — Ну зачем вы так? Он — уникум. Я рассмотрел свыше четырехсот кандидатур, используя для анализа характеристик самые современные компьютеры, и только один человек подошел к искомой величине по всем параметрам. Этим человеком оказался, естественно, Эван Кендрик.
      — Вы от него ничего не хотите получить взамен?
      — Ах, мисс Рашад! А еще говорите, будто хорошо его знаете. Захоти мы что-либо получить от него, как по-вашему, что он сделает?
      — Передаст ваши дела на рассмотрение какого-нибудь антикоррупционного комитета и не успокоится, пока вы все не окажетесь за решеткой.
      — Совершенно верно.
      Калейла откинулась на спинку стула и едва слышно произнесла:
      — Мистер Милош, я бы с удовольствием выпила бокал вина. Такая тяжелая голова, а мне надо кое о чем подумать. Варак сделал знак официанту. Тот моментально подошел.
      — Два бокала охлажденного шабли, пожалуйста.
      — Урожая определенного года?
      — На ваше усмотрение.
      Когда официант ушел, Варак сказал:
      — Мисс Рашад, представляете, среди множества моих недостатков — отсутствие знаний о винах, исключая те, что у меня на родине.
      — Уж будто бы! Скорее всего, вы — дипломированный соммелье.
      — О Господи! Что это такое?
      — Это — старший официант, ведающий винами.
      — Вот уж что не дано, то не дано! Не умею я разбираться во всех тонкостях вин марочных, ординарных...
      — Скажите, а друзья у вас есть?
      — Конечно, есть. Они считают, что я переводчик, иными словами, свободный художник.
      — Когда-то и я так начинала, — произнесла задумчиво Калейла.
      Принесли вино. Калейла отпила глоток.
      — Ну как? — спросил Варак.
      — Дивный букет, — ответила она. — Вы ведь, кажется, не знаете, что случилось несколько часов назад в Меса-Верде?
      — Не знаю. — Варак подался вперед.
      — Террористы...
      — Опять?
      — Да.
      — А Кендрик? Где был в это время Кендрик? Что с ним?
      — Он жив, но погибли медсестры, ранен Вайнграсс...
      — А террористы?
      — Их всего было девять. Восемь убиты, самый молодой Ранен.
      — Мисс Рашад, разве нельзя в стране навести порядок? — Можно, даже нужно.
      — Так вот знайте, только что на законных основаниях создан комитет в поддержку конгрессмена Кендрика. Пусть члены комитета работают, никто им чинить препятствия не будет, а Эван Кендрик, думаю, сделает выбор. А что касается всяких там Ванвландеренов, Гринеллов и прочих, на их место всегда придут такие же другие, если в правительстве не появится сильная личность, обладающая силой убеждения и искренностью. Вы согласны?
      Калейла заглянула Милошу в глаза и кивнула.

      Кендрик шагал по Семнадцатой улице. Падал снег. Он велел таксисту высадить его в паре кварталов от своего отеля «Браун-Палас». Хотелось пройтись, побыть на свежем воздухе.
      Врачи Центральной клинической больницы Денвера, латающие раны Мэнни, успокаивали его. Говорили, что раны хоть и рваные, но не опасные. Осколки стекла и металла уже удалили. Потеря крови для пожилого человека, конечно, существенная, но не критическая.
      Возникло замешательство, когда Кендрик, решив проконсультироваться с главным врачом, сказал, что Эммануил Вайнграсс обеспокоен своим самочувствием, мол, не рак ли вновь дает о себе знать.
      В течение двадцати минут все анализы Мэнни были посланы из Вашингтона по электронной почте, а ведущий онколог добавил от себя для сведения денверского хирурга, что это он оперировал знаменитого архитектора.
      Затем в течение двух часов из четырех, которые Кендрик провел в больнице, среди медперсонала наблюдалось заметное оживление. Взад-вперед сновали лаборантки, врачи — у Мэнни брали ткани на биопсию. Часом позже главный патолог, худощавый мужчина с пронзительным взглядом, подошел к Кендрику, ожидавшему заключения в приемной главного врача. Состоялся разговор, усугубивший тревогу. «Конгрессмен, скажите, в какие страны выезжал мистер Вайнграсс в течение последней пары лет?» — «Какое-то время он проживал во Франции, год назад выезжал в Юго-Восточную Азию». — «Я не силен в географии. Юго-Восточная Азия — это где?» — «Это Оман и Бахрейн». — «Стало быть, он был там вместе с вами». — «Он был со мной. Хотя Эммануил Вайнграсс — один из тех, кому я не имею права вынести благодарность публично. Понимаете?» — «Понимаю». — «Почему вас интересует география?» — «Потому что его недомогание, точнее, тяжелейшее заболевание вызвано вирусом, который распространен в Центральной Африке». — «Этого не может быть!» — «Возможно, я ошибаюсь. Наша аппаратура, к слову сказать, числится среди лучших на Западе, но, возможно, в Атланте еще лучше. Мы собираемся отослать результаты биопсии, анализы крови и прочие медицинские премудрости туда, в Центр диагностики болезней». — «Доктор, отправляйте прямо сейчас. В аэропорту Стейплтон на всякий случай самолет, как говорится, под парами... Передайте в Атланту, чтобы к исследованию анализов приступили немедленно. Я оплачу сверхурочную работу». — «Сделаю все, что в моих силах». — «Если нужно, могу организовать звонок из Белого дома». — «Не думаю, что в этом есть необходимость...»
      Пожелав спокойной ночи Мэнни, загруженному медицинскими препаратами, Кендрик спускался по лестнице, когда вспомнил доктора Лайонса из Меса-Верде. Черт! Как же он упустил из виду этого лекаря? Какой-то Лайонс... без адреса, без номера телефона, но зато с письменным уведомлением на правительственном бланке, мол, такой-сякой имеет право лечить конгрессмена Кендрика и его персонал. Что за чушь? Ладно, разберемся!
      — Где ты, черт возьми, была? — обрушился на Калейлу Митчелл Пейтон.
      — Ужинала, — спокойно ответила она.
      — А знаешь ли ты, что наш великолепный блондин-европеец в твоем отеле?
      — Знаю. Я как раз с ним ужинала.
      — Ну, знаешь ли... Не время меня разыгрывать!
      — Он у меня. Хочешь с ним пообщаться?
      — Адриенна Калейла Рашад, выношу вам благодарность, но прежде скажи этому сукиному сыну, что мистер Б хотел бы поговорить с мистером А.
      — Мистер Б, так это, оказывается, вы...
      — Прекрати, Рашад! — оборвал ее Пейтон. • Калейла обернулась к Вараку.
      — Мистер Б хотел бы поговорить с мистером А. Вы как? — сказала она в трубку.
      — Охотно, — ответил Варак. Калейла протянула трубку.
      — Приветствую вас, мистер Б! Никаких изменений, вы понимаете, о чем я. Личности не установлены.
      — Как вас называет моя племянница, она же леди, с которой вы ужинали?
      — Милош. Мистер Милош.
      — Милош... Это, кажется, славянское...
      — Американское, сэр!
      — Прошу прощения, забыл. Вы уже объясняли...
      — Госсекретарь долетел благополучно?
      — Да.
      — Как говорится, камень с души...
      — Стотонный...
      — Не понял.
      — Камень стотонный, говорю...
      — Ну да, конечно!
      — К сожалению, нам пока не удалось напасть на след Гринелла. Из отеля он ушел, в своей резиденции не появился.
      — Он ушел вместе с миссис Ванвландерен.
      — Да, мы знаем. По словам портье, с ними были еще люди.
      — Это охрана Гринелла. Я упоминал, что он не один.
      — Да, вы предупреждали. Мы что, работаем вместе?
      — Да.
      — У вас есть какая-либо информация?
      — Есть. Я передам кое-что вашей племяннице. Только подкорректирую сначала, — сказал Варак, а про себя подумал, что Эрик Сандстрем останется на пленках анонимом, потому как мертвецы не нуждаются в опознании. — Короче, эта информация вам пригодится.
      — Примем с благодарностью.
      — Однако она кое-чего стоит, мистер Б.
      — А я, мистер А, неплатежеспособный клиент.
      — Уж будто бы!
      — Что означает это ваше «будто бы»?
      — Давайте перенесем этот разговор на завтра. Утром я увижусь с мисс Рашад, и, надеюсь, она сообщит о вашем решении.
      — А если нет?
      — Тогда, мистер Б, я бы посоветовал вам взвесить все «за» и «против».
      — Передайте-ка трубочку моей племяннице!
      — Мистер Б хочет с вами поговорить, — сказал Варак, оборачиваясь к Калейле.
      — Слушаю, — сказала она, прикрывая трубку ладонью.
      — Отвечай «да» или «нет». Если сложно ответить, молчи секунду или две. Поняла?
      — Да.
      — Ты в безопасности?
      — Да.
      — Его информация поможет нам?
      — Непременно.
      — Не зарывайся, племянница! Отвечай либо «да», либо «нет». Думаешь, он останется в отеле?
      — Нет.
      — Он объяснил тебе, каким образом у него в руках оказался файл по Оману?
      — Нет.
      — Соглашаться нам с его требованиями?
      — Все кругом только и делают, что нарушают всякие договоренности.
      — Понял, — протянул директор спецотдела. — Калейла Рашад, а дисциплинка-то у вас хромает! В чем, собственно, дело?
      — Поговорим позднее, — сказала Калейла и положила трубку. — Мой шеф огорчен, — добавила она, глядя на Варака в упор.
      — Кто же это его огорчил? Вы или я? Между прочим, мне не составит труда озвучить его вопросы.
      — Его огорчили мы оба, а что касается вашей догадливости в отношении его вопросов, советую не напрягаться по пустякам, когда есть кое-что поважнее. Например, вы сказали моему дядюшке, что Гринелл спустился в фойе отеля вместе с миссис Ванвландерен и что другие лица — его охрана.
      — Да, и что?
      — А мне вы сказали, что в номере у Ардис было двое мужчин, а охрана находилась снаружи.
      — И что?
      — Так вот ответьте, кто второй мужчина и почему вы покрываете его?
      — Минуточку, мисс Рашад! Я вам говорил, что они предатели?
      — Допустим...
      — В таком случае я вас не понимаю. Когда получите пленки, если ваш шеф, конечно, одобрит их приобретение, во всем разберетесь.
      — Нет, вы, пожалуйста, назовите прямо сейчас его имя и фамилию!
      — И не подумаю! Потому что этот человек — мразь. И я найду его. Только я один имею право с ним расквитаться, а вам я бы посоветовал поработать с Кендриком. Думаю, конгрессмен в состоянии навести порядок в своей стране. Отбросам общества в Штатах не место. А сейчас разрешите откланяться. Я спешу. Спокойной ночи, — сказал Варак, направляясь к двери.
      — Секундочку, мистер Милош! — окликнула его Калейла. — Мой дядюшка хочет знать, каким образом к вам попал файл по Оману. Уверена, он доберется до истины, чего бы это ни стоило.
      — Ради Бога! Успокойте его, скажите, не стоит опасаться человека, который мне помог. Он скорее сойдет в могилу, чем подвергнет опасности кого-то из ваших людей либо из наших.
      — Не проходит дня, чтобы кого-то из наших людей не подвергли опасности! И вы тому виной! В это время зазвонил телефон.
      — Неужели что-то с Кендриком? Неужели еще одно покушение на него? Слушаю! — крикнула Калейла, хватая трубку.
      — Калейла, чудовищное преступление! — сказал Митчелл Пейтон, и голос у него дрогнул. — Госсекретарь и вся его команда погибли под руинами западного крыла отеля «Ларнака». О Господи! Здесь, в Лэнгли, все потрясены... Взрыв чудовищной силы...
      — Что случилось? — спросил Варак.
      — На Кипре теракт. Взорвали отель «Ларнака». Госсекретарь и вся его команда погибли под развалинами.
      — Дайте мне трубку! — Милош Варнак скрипнул зубами. — Мистер Б, как же так? Неужели ваша служба безопасности не удосужилась прочесать подвалы в этом отеле, проверить вентиляционные люки, воздухопроводы?
      — Служба безопасности Кипра заявляет, что проверила все, даже отсеки в фундаменте здания.
      — Служба безопасности Кипра... Вы что, смеетесь? Там каждый второй Америку терпеть не может! Уму непостижимо! Идиотизм полнейший...
      — Мистер А, я ухожу в отставку и предлагаю вам занять мой пост.
      — Благодарю, но я с дилетантами никаких дел иметь не желаю! — бросил Варак в сердцах и положил трубку. — Я ухожу, — сказал он, обращаясь к Калейле. — Только что я лишний раз убедился в том, что без Кендрика нам не обойтись. Он бы наверняка распорядился так, как надо! Сдается мне, что кое-кто к нему не прислушивается. Ну все, до завтра!
      Милош Варак ушел, плотно прикрыв за собой дверь. И сразу же зазвонил телефон. Калейла была уверена, что это Митчелл Пейтон, так и оказалось.
      — Уже ушел! — сказала она.
      — Я предложил ему свой пост, а он ответил, что не хочет иметь никаких дел с любителями. У меня какой-то неприятный осадок! Этот Милош, человек со стороны, без каких-либо полномочий, предупреждает нас об опасности, а мы, что делаем мы? Ничего не делаем... А вот год назад Кендрик отправился один в Оман и совершил то, что под силу пяти сотням профессионалов по крайней мере из шести стран. Старость не радость, пора на покой.
      — Не выдумывай, перестань сейчас же! — взорвалась Калейла. — Ну, Кендрик, ну, Оман... И что? Всякое бывает... Сегодня повезло, но неизвестно, что будет завтра. И вообще, дядя Митч, запомни на всю оставшуюся жизнь: с тобой мало кто может сравниться. У тебя колоссальный разброс.
      — Разброс? Это что еще за зверь?
      — Уж будто не знаешь! Для меня, например, очень важен разброс. К твоему сведению, в военном деле эффективность снаряда обычно оценивается по тому, каков разброс осколков при взрыве.
      — Ты что, метишь на пост министра обороны?'
      — Думаешь, не потяну? Запросто... Наберу себе в штат всяких «кендриков» и вперед! Тем более, скоро уволюсь из твоего ведомства и стану лицом гражданским. А ты, мой дорогой дядюшка, заруби себе на носу, что успех чаще всего приносит стратегия не прямых, а косвенных действий, которые сразу не дают ощутимых результатов.
      — Спасибо за поддержку в трудную минуту, моя дорогая племянница!
      — Главное, дядя Митч, мы вместе. Ты, я и Эван. И конечно, Мэнни Вайнграсс.
      Милош Варак крутил диск телефонного аппарата и время от времени кидал взгляды на схему расположения подслушивающих устройств в апартаментах Ардис Ванвландерен.
      — Алло! — раздался голос на другом конце провода.
      — Звукооператор?
      — Прага?
      — Вы мне нужны.
      — Блеск! А мне как раз нужны денежки.
      — Жду вас через полчаса у служебного. По дороге к вам, на студию звукозаписи, объясню, что следует сделать с пленками.
      — Сделаем! Для тех, кто не скупится, мы в лепешку расшибаемся.
      — В схеме крестики и нолики не перепутаны?
      — Нет, конечно! Ключ нашли?
      — Спасибо и за ключ, и за схему.
      — Вы нам деньги, мы вам товар. Всем спасибо, все довольны. Через тридцать минут тубу...
      Варак положил трубку, окинул взглядом коробку с аппаратурой, которую он демонтировал и упаковал. Правда, сначала он внимательнейшим образом прослушал разговор Ардис Ванвландерен с мисс Рашад. И хотя настроение в связи с гибелью госсекретаря было хуже некуда, пару раз он улыбнулся, оценивая отлично сработанную дезу. Мистер Б конечно же профессионал! Да и мисс Рашад ему под стать. Блестяще сыгранная партия! Палестинские террористы ни о каком Кендрике и слыхом не слыхали. В Америку они наведались исключительно ради Боллингера. Эрик Сандстрем тоже проглотил эту наживку! И попался... Ловушка захлопнулась!
      Варак подошел к двери, осторожно приоткрыл ее и выскользнул в коридор. Чтобы открыть дверь апартаментов Ардис Ванвландерен, и минуты не понадобилось. Ключ, изготовленный звукооператором, вошел в замок как по маслу.
      Сверяясь со схемой, Варак переходил из комнаты в комнату, собирая в сумку миниатюрные электронные подслушивающие устройства. Они были везде: под столами и стульями, в диванных подушках, за зеркалами в каждой из четырех спален, в шкафчиках четырех ванных комнат и внутри пары тарелок на кухне.
      Кабинет Ардис Ванвландерен он оставил напоследок. В просторной комнате оказалось темно. Шторы были задернуты, пришлось зажечь лампу на письменном столе. Спустя десять минут он нашел все четыре устройства — три в самом кабинете и еще одно в крохотной ванной, смежной с кабинетом.
      Варак взглянул на часы. Со схемой он работал всего девять минут. Оставалось минут пятнадцать на знакомство со святилищем супруги покойного Эндрю Ванвландерена. С чего начать осмотр? Пожалуй, с письменного стола.
      Выдвигая один за другим ящики, Варак рылся в бумагах, но, кроме мелочей, всяких памятных записок, меморандумов, писем частных лиц, ничего ценного не обнаружил.
      Варак обвел взглядом деревянную обшивку стен кабинета, книжные шкафы с фолиантами, изящную мебель, фотографии в рамках. А вот это уже интересно! Фотографий было свыше двадцати. Разбросанные на темных панелях, они требовали пристального внимания. Варак взял со стола настольную лампу и стал двигаться по периметру комнаты, время от времени поднося яркую лампу совсем близко к фотографии, чтобы лучше рассмотреть увеличенный снимок. На многих из них мистер и миссис Ванвландерен стояли в окружении весьма известных политических деятелей. Было несколько снимков с президентом. На стене, справа от окон, располагались фотографии самой Ардис Ванвландерен, без ее последнего покойного мужа. Это были, как принято говорить, снимки из прошлой жизни, которая, безусловно, удалась. Дорогие машины, яхты, горнолыжные курорты, коктейли, приемы, меха, бриллианты, меха, меха... Короче, в годы своей молодости Ардис Ванвландерен купалась в роскоши.
      Варак готов был отказаться от осмотра доспехов тщеславия, когда его взгляд зацепился за снимок, явно сделанный скрытой камерой. Интересно! Лозанна, Швейцария. Женевское озеро... С кем это она? Знакомая физиономия... Где он мог видеть этого темнокожего красавца? А это где они? Все там же, на берегу Женевского озера, или озера Лиман, как его называют на севере Швейцарии. Красивый ландшафт... Парк «Прекрасные берега». Да, но кто этот мужчина? Вот они уже в Амстердаме. Где и когда он видел это лицо? Саудовская Аравия? Медина? Эр-Рияд? Кажется, что-то связано с миллионами... Не этот ли тип был приговорен к смертной казни? А потом побег... А потом? Черт, такие вещи следует помнить! Может, взять с собой одну из этих фотографий? Нет, нельзя. Кто бы ни был этот мужчина, он явно имеет отношение к окружению Орсона Боллингера, а исчезнувшая фотография может стать своеобразным предупреждением об опасности.
      Милош Варак выключил лампу и пошел к письменному столу. Пора уходить. Надо еще аппаратуру забрать, да и звукооператор, наверное, уже ждет у служебного входа.
      Неожиданно Варак услышал, как открылась и захлопнулась входная дверь. Он быстро подошел к двери, открывающейся в кабинет. Встал возле косяка, потянул дверь на себя. Через образовавшуюся щель очень хорошо просматривалась гостиная.
      В поле зрения появился долговязый человек. Он не озирался, не оглядывался — он чувствовал себя уверенно.
      Варак нахмурился. Вот, оказывается, кто пожаловал! Он о нем и думать уже забыл. Рыжий агент ФБР из Меса-Верде собственной персоной. Ардис Ванвландерен пристроила его в группу охраны вице-президента. Собственно, этот агент и вывел его на Сан-Диего. Милош на мгновение смешался, но только на мгновение. Интересный поворот сюжета! Команда охраны вице-президента в Вашингтоне, а этот здесь прохлаждается. Стало быть, фэбээровца приспособили, точнее, купили еще до того, как он разыскал его в Меса-Верде? Похоже на то.
      Варак затаился. Агент ФБР расхаживал по гостиной так, будто что-то высматривал. Затем он отправился на кухню и вернулся со спреем и кухонным полотенцем. Работу по уничтожению отпечатков пальцев Эрика Сандстрема агент ФБР проделал в считанные минуты. В баре он брал каждую бутылку, опрыскивал ее и протирал досуха. То же самое он проделал с полированными спинками стульев, с дверцей бара.
      Поставив спрей на пол, агент швырнул полотенце на журнальный столик и направился в кабинет. Варак бесшумно скользнул в ванную, прикрыв дверь ровно настолько, насколько позволял обзор.
      Фэбээровец включил настольную лампу, сел на стул и выдвинул нижний ящик с правой стороны. Однако он сделал то, чего не сделал Варак. Агент нажал на какую-то кнопку, и немедленно выдвинулась вертикальная полоска багета, обрамляющего стол по краю.
      — Матерь Божья! — сказал агент громким шепотом, заглядывая в образовавшуюся узкую нишу. Не теряя времени, он подвинул к себе телефонный аппарат и набрал какой-то номер. — Нет тут ничего! — рявкнул он. — Нет, говорю. Да, уверен... — добавил он после паузы. — Может, где-нибудь в другом месте, а здесь пусто. Что вы хотите от меня? Я все сделал согласно вашей инструкции и еще раз повторяю: пусто, ничего тут нет. Что? Вниз по улице? Мимо вашего дома? Хорошо. Я вам перезвоню. — Фэбээровец положил трубку, снова поднял ее, медленно набрал одиннадцать знаков. — База 5, это Дрозд, спецагент Сан-Диего, код «6-6-0». Подтвердите, пожалуйста. Спасибо. У нас в районе нижнего пляжа есть автотранспорт, о котором я не знаю?.. Нет, ничего срочного, возможно, пресса. Пронюхали, должно быть, о том, что Вепрь на вернисаж собирается. Что там будет? Да гомики всякие и психи... А что Вепрь? Вепрь, он и есть Вепрь. Ему один черт — что Рембрандт, что Аль Капоне, лишь бы блефануть. Проверю, понял. — Фэбээровец надавил ладонью на рычаг, снова набрал номер. — У нас ничего нового, — сказал он спокойно. — Нет, такого закона нет, будто нас необходимо предупредить... ЦРУ? Тут уж ничего не попишешь, мы узнаем последними. Хорошо, я могу позвонить в аэропорт. Мне что, связаться с вашим пилотом? Не надо? Дело ваше. В общем, я сматываюсь отсюда. ЦРУ и ФБР — конторы абсолютно разные. Каждая занимается своим делом. А я пошел... — Фэбээровец положил трубку.
      — Никуда ты не пойдешь! — сказал Варак, появляясь из ванной с пистолетом в руке.
      — Ах ты, зараза! — крикнул фэбээровец и, вскочив со стула, кинулся к Вараку.
      Схватив его за правое запястье, он бросил Милоша через себя. Тот ударился головой о лепнину возле зеркала, после чего оседлал верхом унитаз.
      Рыжий верзила бросился на него, но Варак остановил его ударом ноги в пах, а затем фэбээровца встретил мощный боковой свинг правой в голову, в который Варак вложил всю силу и вес. Агент упал на пол.
      — Вставай! — Варак ткнул агента дулом пистолета в щеку. — Поднимайся и топай за письменный стол.
      — Да кто ты такой, черт тебя возьми? — спросил фэбээровец, опускаясь на стул.
      — Мы встречались на проселочной дороге в Меса-Верде, неподалеку от дома известного конгрессмена.
      — Так это был ты? — Агент рванулся было к Вараку, но, увидев дуло пистолета, нацеленное прямо в лоб, бросил руки между колен.
      — Я, дружище, это был я. А ты мне вот что скажи, когда это ты успел продаться?
      — А пошел бы ты знаешь куда? Я здесь нахожусь по предписанию вице-президента.
      — Специальное предписание... Это кто же тебя научил таким словам? Гринелл, что ли? Так вот знай, активизация действий вокруг него направляется из Вашингтона.
      — Нет там никакой активизации, я проверил.
      — Плохо проверил. Впрочем, ЦРУ и ФБР действительно несопоставимые конторы. А вот отпечатки пальцев одного человека ты уничтожал явно не задаром. Ну-ка, напрягись! Где сейчас этот парень?
      — Я не знаю.
      — Не знаешь? Тогда приготовься, я сейчас из твоей башки вышибу мозги.
      — Правда, не знаю. Мне было приказано встретить их на улице возле пляжа в Коронадо. Клянусь, не знаю, куда они подевались.
      — А куда ты только что звонил?
      — Я звонил по сотовому.
      — Кто был на пляже в Коронадо?
      — Только Гринелл и еще тот тип, который сказал мне, где он мог оставить свои пальчики...
      — А где Ардис Ванвландерен?
      — Не знаю. Может, она заболела, возможно, попала в аварию... Там стояла машина «Скорой помощи».
      — Так! А теперь говори, куда Гринелл и тот тип направляются? Ты чего-то тут вякал про аэропорт, даже пилоту собирался звонить. Ну, вспоминай, а не то всю память вышибу!
      — Гринелл просил позвонить в аэропорт и сказать, чтобы его самолет держали наготове.
      — Где стоит его самолет?
      — В частном секторе международного порта Сан-Диего.
      — Куда они собрались лететь?
      — А этого никто не знает, только пилот Гринелла.
      — Ты собирался позвонить пилоту. Какой его номер?
      — Гринелл не захотел, чтобы я звонил ему, поэтому номера не сообщил.
      — Дай мне номер сотового.
      Агент ФБР назвал одиннадцать цифр, Варак запомнил.
      — Значит, так! Ты мне не нужен, я тебя отпускаю, но, если позвонишь по сотовому, считай, что тебя уже нет в живых. Понял?
      — Все понял! Ну, я пошел...
      Варак взглянул на свои часы. Он опоздал на встречу со звукооператором. Впрочем, он сейчас быстренько смотается к нему на студию звукозаписи, объяснит, что надо сделать с пленками, сколько копий снять и так далее. Звукооператор — профессионал, все схватывает на лету. А он тем временем на студийной машине сгоняет в аэропорт, найдет там Сандстрема и рассчитается с ним сполна.

* * *

      Кендрик крепко спал, когда зазвонил телефон. Спросонья он не сразу сообразил, что происходит. Почему-то долго смотрел в окно, за которым бесновалась метель. Снежные хлопья, подгоняемые ветром, бились снаружи о стекло. Телефон зазвонил снова. Кендрик включил лампу на прикроватной тумбочке, взглянул на часы. Было двадцать минут шестого. Кто это надрывается? Калейла, что ли?
      — Да, слушаю.
      — Доброе утро, конгрессмен. Атланта трудилась всю ночь напролет, — сказал главный патолог Центральной клинической больницы. — Мне только что позвонили оттуда, и я решил немедленно поставить вас в известность о результатах.
      — Благодарю вас, доктор.
      — Благодарить не за что. Болезнь серьезная.
      — Но ведь не рак!
      — Не рак, но и эта болезнь не подарок. В организме мистера Вайнграсса вовсю орудует вирус, склонный атаковать легкие, сгущающий кровь, что ведет к кислородному голоданию.
      — И что же, эта болезнь не поддается лечению? После непродолжительной паузы патолог ответил совершенно спокойным тоном:
      — В медицине случаи полного выздоровления не описаны. Я знаю только, что в Африке, в районе Касаи, жители забивают скот, сжигают трупы, целые деревни...
      — Что мне африканский скот и африканские деревни, если погибает самый дорогой мне человек!
      — Я вас понимаю, конгрессмен. Он, наверное, регулярно обедал в каком-нибудь оманском ресторане. Знаете, поставщики мяса — сплошь и рядом из Центральной Африки. Ну и антисанитария в какой-то мере наблюдается. Тарелки, ножи, вилки...
      — Нет, доктор! Эммануил Вайнграсс обедал только в самых шикарных ресторанах. В общем, я хочу поделиться с вами своими соображениями — вирус ему занесли, привили как оспу...
      — Вы так считаете?
      — Да. Доктор, сколько ему осталось?
      — Месяц, три, возможно, четыре, но не больше шести.
      — Могу я сказать ему, что он пару годиков протянет?
      — Можете сказать ему все, что хотите, но вряд ли он вам поверит. Ему дышать тяжело. Кислород должен быть наготове.
      — Здесь проблем не будет. Благодарю вас, доктор.
      — Мне жаль, что обрадовать вас не могу.
      Эван окончательно проснулся. Он метался по номеру, как раненый зверь. Где этот Лайонс, где этот монстр? Пока не найдет мерзавца, не успокоится!
      Кендрик пришел в ярость. Ударом кулака он высадил стекло в окне — в комнату ворвались ветер и снег.

      Милош Варак приехал в международный аэропорт Сан-Диего загодя. Времени было достаточно, поэтому не составило особого труда отыскать спецсектор, откуда на собственных самолетах либо чартерными рейсами улетали частные лица с тугими кошельками, воротилы высокоприбыльных корпораций — короче, сильные мира сего.
      По узким дорожкам, размеченным сплошными, а кое-где прерывистыми, светящимися в темноте линиями, на огромной бетонированной площадке этого комплекса с ангарами, взлетно-посадочными полосами, носились взад-вперед на тарахтящих мопедах и электрокарах полицейские и вооруженные таможенники. Они громко переговаривались по рации с диспетчерскими службами, с федеральными и муниципальными агентами, контролирующими эту зону аэропорта.
      Шум и суета оглушали. Варак, озираясь, думал о том, что see пассажиры этого привилегированного сектора проходят строгий досмотр, как простые смертные нормальных терминалов. И самолеты здесь, прежде чем выкатиться из ангара на взлетно-посадочную полосу, подвергаются тщательной проверке. Что ж, все правильно! Терроризм и наркотики — бич планеты.
      Напустив на себя сосредоточенный вид, Варак зашагал энергичной походкой к павильону, где элитные пассажиры проходили регистрацию. Он вошел в помещение, отличавшееся повышенной комфортностью, и, подойдя к стойке, за которой миловидная светловолосая служащая в униформе внимательно смотрела на столбцы цифирей на дисплее компьютера, сказал деловым тоном:
      — Прошу прощения, мне рекомендовали обратиться к вам. — Он улыбнулся, она кивнула. — На самолет мистера Гринелла полетный лист уже оформлен?
      Против ожидания блондинка оказалась на редкость коммуникабельной.
      — Вы летите вместе с ним? — спросила она, готовая внести данные Варака в компьютер.
      — Нет-нет, я только передам ему кое-какие официальные бумаги.
      — Тогда я вам советую пройти к ангару номер семь. Сюда мистер Гринелл редко заглядывает. Обычно он сразу проходит таможенный досмотр, а потом едет к самолету, когда тот выруливает из ангара.
      — Если бы вы были так любезны показать...
      — Сейчас я вызову электрокар, — прервала его служащая, — и вас доставят туда в одну минуту.
      — Благодарю вас, но я лучше прогуляюсь пешочком.
      — Как вам угодно, только, пожалуйста, придерживайтесь какой-нибудь одной дорожки, а то у нас чересчур суровая служба безопасности.
      — Я законопослушный пешеход, — улыбнулся Варак, — перехожу улицу всегда на зеленый и только в положенном месте.
      — Тогда, думаю, с вами будет все в порядке, — вернула улыбку словоохотливая служащая. — Представляете, на прошлой неделе одна поп-звезда из Беверли-Хиллз нагрузилась у нас в баре и тоже захотела пройтись пешочком. Теперь сидит в тюрьме. Здесь, в Сан-Диего...
      — За что же это его? Неужели за то, что пешочком?
      — Нет, что вы! Просто при нем оказались седативные таблетки.
      — А у меня с собой нет даже аспирина!
      — Ну, в общем, как выйдете отсюда, сразу поворачивайте направо, дойдете до первой дорожки и снова направо. Там увидите ангар, прямо у края взлетно-посадочной полосы. У мистера Гринелла, скажу я вам, самое лучшее место, жаль только, к нам он не часто заглядывает.
      — Мистер Гринелл — сугубо конфиденциальный человек, — заметил Милош Варак.
      — Сугубо человек-невидимка, я бы сказала, — вздохнула блондинка.
      Выйдя на улицу, Варак сначала как бы застыл в нерешительности, а потом, пока добирался до первой дорожки, взмок от напряжения. Он вертел головой направо-налево, а электрокары с мотороллерами то, будто сговорившись, неслись прямо на него, то вдруг замедляли движение и едва ползли.
      Однако он все равно сумел увидеть то, что хотел. Справа, за шеренгой ангаров, светились верхушки полосатых столбиков, намертво зацементированных в бетоне, по краям запасной взлетно-посадочной полосы, а слева, там, где заканчивалась территория частного сектора аэродрома, ничего не было, кроме высокой, по пояс, травы. Отлично! Выполнит что задумал — и сразу сюда, в эти густые травянистые заросли.
      Самолет Гринелла стоял в ангаре. Огромные ворота были распахнуты настежь. Варак огляделся. Действительно, удобное расположение. Служащая за стойкой регистрации разумная девица. В самом деле, получил разрешение на полет, выкатывай свой самолет хоть в эти двери, хоть в те, взлетай, и с Богом! Вернее, с КДП, то бишь с командно-диспетчерским пунктом, который тебе обеспечивает комфортный взлет, без задержек и проволочек. Никаких помех! Кое-каким толстосумам удача способствует в большей степени, чем он считал.
      Двое охранников в униформе частной охранной фирмы стояли возле серебристого реактивного самолета корпорации «Рокуэл интернэшнл». Милош окинул охранников взглядом. Нет, он не ошибся! Униформа на них не федеральная и уж точно не муниципальная. А тот, что справа, здоровенный малый! Плечи широченные, талия на уровне плеч... Разжиться бы такой униформой — считай, полдела сделано. Стрелять с близкого расстояния всегда надежнее... Чтобы сомнения не мучили! Попал — не попал...
      А самолетик что надо! Должно быть, с минуты на минуту эта металлическая птичка вспорхнет своими серебряными крылышками и взмоет в ночное небо.
      Варак направился к ближним воротам. Охранники мгновенно преградили ему дорогу.
      Здоровенный охранник оказался справа от него, а второй — недомерок какой-то, доходивший Вараку лишь до плеча, — встал слева.
      — Что вам нужно? — спросил верзила.
      — Кое-что, о чем, по правде говоря, не всякому расскажешь, — ответил Варак вкрадчивым голосом, стараясь выглядеть любезным и приветливым.
      — Вы давайте не темните, говорите прямо, что вам здесь понадобилось! — вмешался второй охранник.
      — Что мне здесь понадобилось, чуть позже выясните у мистера Гринелла, а мне поручено переговорить с определенным человеком, способным передать мистеру Гринеллу кое-какую информацию, как только он появится.
      — По-моему, заливает, — сказал недомерок своему напарнику.
      Тот пожал плечами.
      — А что, на самолете уже был досмотр? — спросил Варак как можно любезней.
      — Во-первых, это вас не касается, но, если вы собираетесь вручить шефу наличность или бумаги, скажем, тогда непременно надо заявить об этом на таможне. Если сокрытие, скажем так, выйдет наружу, шеф нам накрутит хвосты, мало не покажется. Понятно?
      — Вполне. У меня, правда, нет ни наличности, ни каких-то там бумаг с документами, а всего несколько слов, которые мне поручено ему сообщить.
      — Ну, где эти ваши слова? Говорите... — опять встрял недомерок.
      — Ему вот скажу, — Милош кивнул на верзилу, — а вам поостерегусь.
      — Что так? — прищурился недомерок. — Тот, кого вы выбрали, не отличается резвостью мысли, — добавил он, понизив голос.
      — Тут уж я, как говорится, пас, — развел Милош руками. — Меня уполномочили переговорить именно с ним.
      — Вот всегда так! — Недомерок сплюнул. — Пашешь, вкалываешь по-черному...
      — Пожалуйста, пойдемте со мной, — обратился Милош к охраннику, стоявшему справа от него. — Вон туда! — Он махнул рукой в сторону запасной полосы со светящимися столбиками. — Наш разговор я запишу на магнитофон, но, конечно, желательно, чтобы никого не было поблизости, а то нынче все любопытные очень, норовят сунуть свой нос куда не просят...
      — Чего это вы все наворачиваете, лепите дурню какую-то, — не унимался недомерок.
      «Вишь Наполеон выискался! — подумал Варак. — Все недомерки такие, хвост распушат, только держись».
      — Я готов, идемте! — сказал верзила.
      — Мистер, не знаю как вас там, — недомерок дернул напарника за рукав, — через пару минут появится шеф, ему и расскажете...
      — Мы с ним в жизни никогда не встречались, а я всегда придерживаюсь одного золотого правила. Сказать какого?
      — Ну?
      — Никогда не делай того, чего никогда не делал.
      — Умора... — усмехнулся недомерок. — Так ведь можно всю жизнь прожить, ничего не делая.
      — Попробуй! — бросил ему Варак через плечо. — Вот туда! — обратился он к верзиле, кивнув в сторону ближайшего ангара.
      Как только они завернули за угол, Милош поднес ко рту охранника сложенную горстью ладонь левой руки и сказал:
      — Сюда будете говорить. Хорошо?
      — Да, мистер!
      Это были его последние слова, которые он произнес в этот вечер.
      Варак опустил левую руку чуть ниже, охранник нагнулся.
      Милош задержал дыхание.
      Ну вот, наступил момент, о котором каждый самбист мечтает! Свое правое колено доверчивому дурачку к подбородку, разгиб, и его голову резко вниз... Ребром ладони с маху по шее, ногой в дых... Обе кисти замком в кулак — и ему по загривку!
      Охранник упал.
      Совсем классная ситуация! Удар по загривку уже ногой...
      Охранник лежал и не двигался.
      Спустя полторы минуты Варак в униформе частной охранной фирмы ждал прибытия Гринелла.
      Черный лимузин подкатил к ангару тридцатью секундами позже. Недомерок бросился к машине, распахнул заднюю дверцу. Показался человек, которого Милош никогда не видел, но сразу понял, что это Крейтон Гринелл.
      — Пламенный привет шефу! — хохотнул охранник. — А мы тут в раздрызге. Меня ваш посыльный наладил, вернее, сказал, будто вы однозначно распорядились насчет Бенни. Одним словом...
      — Заткнись, идиот! — оборвал его Гринелл. — Почему самолет до сих пор в ангаре? Мне сказали, что досмотр уже был. Почему, я спрашиваю, самолет не на полосе?
      — Понимаете, из КДП звонили, что пилот задерживается. Правда, не я, а Бенни подходил к телефону. Он же дуб, он же тупой... Теперь вот с вашим знакомым балакает...
      — Какой знакомый? Что ты мелешь? Быстро самолет на полосу, я тороплюсь... Водитель, вы в состоянии выкатить самолет из ангара? — обратился он к шоферу.
      — Думаю, да! — ответил тот. — Доводилось.
      — Тогда поторопитесь! Я заплачу. Времени в обрез. Водитель выскочил из лимузина. Гринелл и охранник помчались следом за ним в ангар.
      Варак быстро подбежал к лимузину, распахнул переднюю дверцу и скользнул внутрь.
      — Охранник, где вы, черт возьми, пропадаете? — обрушился на него Эрик Сандстрем с заднего сиденья.
      — Привет, профессор! — тихо сказал Милош Варак. — Куда путь держим?
      — Это вы?! — Сандстрем схватился за ручку дверцы.
      — Спокойно, профессор, без вибра! — улыбнулся Варак. — Всего пара вопросов, и вы свободны. Что искал посыльный Гринелла в кабинете у Ардис Ванвландерен? Точнее, у нее в письменном столе? Отвечайте!
      — Я не в курсе.
      — А если подумать?
      — Возможно, приходно-расходную тетрадь. Я знаю, что свои траты она не раз обсуждала с Гринеллом, но не уверен.
      — Так, ладно! И второй вопрос. Почему вы убили государственного секретаря?
      — Я не убивал...
      — Вы косвенный участник убийства. Разумеется, не прямой. Грязную работу за вас делают всегда другие.
      — Вы ничего не понимаете, Варак! Мы на грани прорыва в космос... Надо разворачивать научные изыскания, а покойный госсекретарь ратовал за то, чтобы свернуть всю науку, работающую на оборонку. Это недальновидная политика. Мы обязаны создавать новейшие образцы вооружения! В нашем допотопном «Инвер Брасс» собрались косные недоумки. Неужели шестьдесят восьмой год вас ничему не научил?
      — Почему не научил? Кое-чему научил.
      — Тогда вы должны понять, что мы, американцы, должны. мы просто обязаны иметь самые передовые технологии, иметь самое мощное оружие, такое, какого нет ни у кого в мире.
      — Даже если мы взорвем половину планеты?
      — Не будьте идиотом! — повысил голос Сандстрем. — Никто не собирается ничего взрывать. Мы цивилизованные люди, но мы опасаемся, что нас обойдут на повороте, как говорится. какие-нибудь русские, любые другие коммунистические режимы. Вот они-то нас и взорвут! А если мы создадим мощное вооружение, тогда никто и не пикнет, вот тогда мы и станем настоящими защитниками мира. И потом, Милош, поймите, если мы примемся за разработку космического вооружения, развернемся в космосе, тогда те же русские кинутся подражать нам. Ухлопают на вооружение весь свой бюджет, окончательно обнищают, и тогда мы с легкостью размоем их идеологию, и коммунизм рухнет. Тот коммунизм, который вы ненавидите! А ваш Кендрик представляет для нас опасность, поскольку его заносит. Он недальновидный политик, он стоит на пути регресса. Прогресс — не его стезя!
      — Успокойтесь, профессор! — Варак сунул руку за пазуху. — Кендрик за прогресс, но он против того, чтобы всякие проходимцы наживались за счет налогоплательщиков, чтобы использовали «оборонку» в своих целях, богатели на продаже оружия и патентов на технологии. А вы, профессор, самый настоящий предатель! Из-за вашего предательства погибли десятки людей. Вам известно, какая кара ожидает предателя? Почему вы прикидывались овечкой на заседаниях «Инвер Брасс»? Чтобы выведать детали о планах Эвана Кендрика, а потом сообщать сведения о нем своим друзьям-подонкам?
      — Да как вы смеете оскорблять моих друзей?
      — А вот так!
      Варак вытащил пистолет с глушителем. Сандстрем успел распахнуть дверь и шагнул на бетон, но тут его догнала пуля, и он упал. Раненый Сандстрем приподнял голову и стал кричать:
      — Помогите! Убивают! Я ранен! Помогите!..
      Варак дослал вторую пулю, которая снесла профессору затылочную часть черепа.
      В то же мгновение раздалась автоматная очередь. Стреляли из ангара.
      Варак получил удар в грудь и левое плечо.
      Он упал и покатился к спасительным травянистым зарослям. Испытывая жгучую боль в груди, он полз по траве, оставляя за собой кровавый след.
      Варак понял, что его с минуты на минуту обнаружат и добьют. Слышались крики, вой сирен.
      Снова раздалась автоматная очередь. Он перевернулся на спину. Если попадут в позвоночник, ему не уйти от погони! А его дело еще не закончено!
      Пули свистели над головой. Одна чиркнула по камню совсем рядом и, срикошетив, отозвалась огнем в животе.
      «Все, конец!» — подумал Варак. Он встал на колени, сорвал с себя униформу и, пригибаясь, побежал к автостраде, огибающей аэропорт Сан-Диего с юга.
      Кровь горячим ручейком стекала по ногам. Он чувствовал слабость во всем теле. Кружилась голова.
      Он должен, он обязан добежать до дороги! Там телефон... Ему необходимо позвонить.
      Варак бежал из последних сил. «Милош, ты должен! — приказал он себе. — В тюрьме, в лагере под Прагой, помнишь, как было? Тоже раненный, тоже истекая кровью, бежал от вышки к вышке, к ограждению, за которым ждала свобода!.. Здесь тоже ограждение, но чуть пониже...»
      Варак подбежал к ограждению, протянувшемуся на пару километров вокруг зоны аэропорта. Колючая проволока? Пустяки... Он кинул наверх свою куртку, взобрался по сетке кверху, кинул себя вперед и сразу вниз... Он лежал на обочине автострады, прижимая правую ладонь к животу, левую — к груди.
      Нельзя лежать, движение — это единственный путь к спасению. Еще не все потеряно!
      Он встал на колени, дополз до асфальтовой ленты дороги. Поднялся в полный рост, поднял руку. Две машины пронеслись мимо и не остановились. Третья затормозила.
      — Какие проблемы? — спросил водитель в морской форме. У него на рукаве Варак разглядел позолоченные крылья. Морская авиация, стало быть.
      — В аварию попал. Машина вдребезги. Подвезите до ближайшего телефона.
      — Здорово ты, приятель, долбанулся! Весь в крови...
      — Если опасаетесь, что испачкаю салон машины, я вам заплачу. — Варак достал бумажник.
      — Да нет, зачем же! Садитесь... Вам помочь?
      — Спасибо, я сам, — отозвался Варак, с трудом забираясь на заднее сиденье. — Я вам весьма признателен, — добавил он и, достав из кармана рубашки листок бумаги и шариковую ручку, стал писать на листке, прислонив его к дверце, обитой кожей.
      — А вы молодцом, — заметил моряк.
      — У меня к вам просьба, — сказал Варак. — Остановитесь где-нибудь, откуда можно позвонить. У меня жена с ума сойдет, если я не позвоню... Понимаете, я обещал давно быть дома, а сам... — Варак вздохнул.
      — Давайте я позвоню!
      — Что вы! Она перепугается до смерти...
      — Здесь, в полутора километрах, один мой знакомый торгует с женой овощами и фруктами. У них в лавке есть телефон.
      — Я вам так благодарен, не знаю, как и отблагодарить вас.
      — Выйдете из больницы, пообедаем вместе. Пригласите?
      — Непременно!

* * *

      Хозяин лавки покачал головой, подвигая Милошу телефонный аппарат. Тот еле держался на ногах, наваливаясь на стойку. Офицер морской авиации сидел в машине.
      Милош набрал номер отеля «Уэстлейк»:
      — Пятьдесят один, пожалуйста!
      — Пожалуйста, сэр! — ответили на коммутаторе.
      — Алло, алло! — отозвалась Калейла, вырванная звонком из глубокого сна.
      — Он согласился или нет?
      — Мистер Милош?
      — Да.
      — Что случилось?
      — Я паршиво себя чувствую, мисс Рашад. Он согласился?
      — Вы больны?
      — Ответьте на мой вопрос.
      — Все в порядке. Пейтон дал зеленую улицу. Эван принимает участие.
      — Не занимайте телефон, я перезвоню.
      Варак положил трубку, поднял, набрал другой номер.
      — Да?
      — Звукооператор?
      — Слушаю, Прага.
      — Как успехи?
      — Через пару часов все закончим. Машинистка шпарит как бешеная, даже наушники вспотели... Ночью выправит опечатки.
      — Какая бы ни была цена, все будет тип-топ.
      — Что с вами? Я с трудом улавливаю слова.
      — Простудился. Высокая температура. В почтовом ящике, У вас на студии, десять тысяч.
      — Вы что, не в себе? Такие бабки!..
      — Хорошую работу я всегда оплачиваю по высшему разряду. Утром все отдадите мисс Рашад, отель «Уэстлейк», пятьдесят первый. Только ей!
      — Понял. Рашад, пятьдесят один. — Счастливо! Ваша машина в аэропорту, в частном секторе, пока.
      Варак положил трубку. Снова поднял. Набрал номер коммутатора отеля «Уэстлейк».
      — Пятьдесят один, пожалуйста.
      — Пожалуйста, сэр.
      — Алло, мистер Милош?
      — Вы все получите утром.
      — Где вы? Если вам нехорошо, я приеду за вами.
      — Не надо! С Кендриком идите в кабинет Ардис Ванвландерен. Там на стенах фотографии. Лозанна, Женева, Амстердам... Она с человеком, которого Эван должен знать.
      — Что с вами? Вы так хрипите?
      — Счастливо, мисс Рашад! Храни вас Господь! Фотографии очень важны... Охрану, поставьте охрану...
      Милош Варак уронил трубку на стойку, сполз на пол, вытянулся во всю длину, глубоко вздохнул и умер.

      Заголовки утренних газет затмили все другие новости. Государственный секретарь и сопровождавшие его лица убиты в отеле на Кипре. Шестой флот взял курс на Кипр — его орудия и авиация в полной боевой готовности. Нация ошеломлена, потрясена, но не напугана. Неуправляемая сила зла толкает страну на грань откровенной конфронтации, провоцирует правительство на ответные меры. Прозорливая политологическая концепция президента Лэнгфорда Дженнингса, определяемая географическими факторами, позволяет держать ситуацию под контролем. Вашингтон и Москва осуждают чудовищный теракт. Преступление на Кипре всколыхнуло весь мир.
      А на страницах 2, 7 и 45 и на страницах 4, 50 и 51 в ежедневной утренней газете «Лос-Анджелес таймс» были помещены следующие менее важные телеграфные сообщения:
      «Сан-Диего, 22 декабря. Глава персонала вице-президента Орсона Боллингера миссис Ардис Ванвландерен, супруга Эндрю Ванвландерена, скончавшегося вчера от сердечного приступа, сегодня утром покончила жизнь самоубийством, вероятно в состоянии депрессии. Труп обнаружили на пляже Коронадо. Она утонула. Ее адвокат, мистер Крейтон Гринелл, по дороге в аэропорт подвез ее до похоронного зала, где стоял гроб с телом покойного мужа. Согласно сведениям, полученным от служителей, вдова находилась в состоянии прострации. Хотя ее ожидал лимузин, она выскользнула в боковую дверь и, по-видимому, взяла такси до пляжа Коронадо...»
      «Мехико, 22 декабря. Эрик Сандстрем, один из ведущих американских ученых в области космических технологий, скончался от кровоизлияния в мозг. Он проводил отпуск в Пуэрто-Вальярта. В настоящее время известны лишь немногие подробности. О его жизни и деятельности читайте в завтрашнем выпуске».
      «Сан-Диего, 22 декабря. Мужчина, при котором не обнаружено никаких документов, но найден пистолет, скончался от огнестрельных ран на проселочной дороге к югу от международного аэропорта. Капитан-лейтенант Джон Демартин, пилот истребителя ВМС, сообщил полиции, что он подобрал раненого возле аэродрома и тот утверждал, будто попал в автокатастрофу. Власти подозревают, что неизвестный был ранен в перестрелке противоборствующих наркогруппировок, происходившей в частном секторе аэродрома».

* * *

      Эван прилетел в Сан-Диего из Денвера первым утренним рейсом. Он настоял на том, чтобы увидеться с Мэнни в шесть часов утра, и от встречи нельзя было уклониться. «С тобой все будет хорошо», — солгал он. «А ты — пустой актеришка, — бросил в ответ Вайнграсс. — Куда ты направляешься?» — «К Калейле в Сан-Диего. Я нужен ей...» — «Тогда убирайся отсюда — да побыстрей! Не хочу видеть твою физиономию. Помоги Калейле схватить этих негодяев».
      В аэропорту Кендрик взял такси. Однако несмотря на то что было раннее утро, машина еле ползла. Водитель узнал его и выплеснул поток пустой болтовни, пронизанной оскорблениями в адрес всех арабов и всего арабского.
      — Каждого из них следует пристрелить. Правильно?
      — Женщин и детей, конечно, тоже.
      — Совершенно верно! Недоноски вырастают, а гулящие девки плодят недоносков.
      — Это ваше окончательное решение, и, как я понимаю, менять вы его не собираетесь.
      — А зачем? Это единственный путь. Вы согласны со мной?
      — Нет, не согласен. Когда подсчитаете их число и количество боеприпасов, цена окажется слишком высокой. Возрастут налоги.
      — Вы не шутите? Черт, я и так плачу достаточно. Тогда нужно найти другой выход из положения.
      — Уверен, вы найдете его... А теперь, прошу прощения, who нужно кое-что прочитать.
      Кендрик развернул ежедневную утреннюю газету «Денвер пост» с новостями о Кипре. И то ли обидевшись, то ли почувствовав, что его заставили заткнуться, водитель включил Радио. Снова, как и в газетах, освещались события, связанные с терактом на Кипре. Передавали интервью с всемирно известными деятелями, осуждающими варварский теракт. И вдруг Эван услышал:
      — Здесь, в Сан-Диего, произошла еще одна трагедия. Миссис Ардис Ванвландерен, руководившая персоналом, обслуживающим вице-президента Боллингера, найдена мертвой рано утром на пляже Коронадо. Очевидно, это самоубийство...
      Кендрик задержал дыхание. Вон оно что! Ардис... Ардис Ванвландерен... Ардис Монро! Багамы... Какой-то забулдыга из оффшорной шараги много лет назад сболтнул, будто Ардис Монро вышла замуж за богатого калифорнийца! А он тогда не поверил. Вот почему Калейла полетела в Сан-Диего. Стало быть, Митчелл Пейтон нашел-таки эту любительницу легких денег... Диктор продолжал комментировать гибель Ардис Ванвландерен, и эти комментарии показались Кендрику подозрительными.
      Он пересек вестибюль отеля и на лифте и поднялся на пятый этаж. Взглянув на стрелки с указанием номеров, Эван направился к номеру Калейлы. Кендрик был одновременно взволнован и угнетен. Он с нетерпением предвкушал, как увидит и обнимет ее, и был подавлен, думая о Мэнни, о преступном теракте на Кипре и о многом другом, но главным образом об Эммануиле Вайнграссе, жертве преднамеренного медленного убийства. Он подошел к двери и постучал, как было условлено, четыре раза. Дверь распахнулась, и она очутилась в его объятиях.
      — О Боже! Я так люблю тебя, — прошептал Кендрик, зарываясь лицом в ее волосы. — И все так отвратительно! Просто ужасно...
      — Милый Эван! — Калейла закрыла дверь, обернулась к нему, сжала его лицо в ладонях. — Что-нибудь с Мэнни?
      — Ему осталось жить всего ничего — от трех до шести месяцев, — ответил Эван тусклым голосом. — Он медленно умирает от вируса, который получил только через инъекцию.
      — Негодяй доктор Лайонс... — вздохнула Калейла.
      — Я найду его, даже если на это уйдет два десятка лет.
      — Мы с Пейтоном поможем тебе в этом.
      — Спасибо! Отовсюду печальные новости, дорогая. Достойнейший человек погребен под развалинами на Кипре...
      — Все завязано здесь, Эван, — прервала его Калейла. — Здесь, в Сан-Диего.
      — О чем ты?
      Калейла взяла его за руку, кивнула в сторону круглого журнального столика с парой кресел.
      — Давай сядем и поговорим. Много надо сказать тебе, чего не имела права сделать раньше. Есть еще кое-что, что тебе предстоит, поэтому я и попросила тебя прилететь сюда.
      — Я догадываюсь, о чем ты хочешь поговорить, — сказал Кендрик, усаживаясь в кресло. — Ардис Монро... Ардис Ванвландерен. Я слышал по радио. Сообщили, будто она покончила жизнь самоубийством.
      — Она сделала это значительно раньше — когда вышла замуж за своего покойного мужа.
      — Ты прилетела сюда, чтобы повидаться с ней, да?
      — Да, — кивнула Калейла, садясь напротив него. — Ты все услышишь и обо всем прочитаешь. Есть пленки и расшифровки всего этого. Их доставили мне час назад.
      — А что тебе известно о Кипре?
      — Приказ был отдан отсюда. Это сделал человек по имени Гринелл.
      — Никогда не слышал о таком.
      — Мало кто слышал. Эван, ничего хуже его нельзя придумать.
      — Ты узнала об этом от Ардис? — Он усмехнулся. — Было время, когда она была Ардис, а я был Эван.
      — Я знаю об этом. Но о Гринелле я узнала не от нее. Тот, кто информировал меня обо всем, прошлой ночью убит в районе аэропорта.
      — Кто он?
      — Блондин... Европеец.
      — Неужели? — Кендрик откинулся на спинку кресла.
      — Он записал не только мой разговор с Ардис, но и все, что было дальше. Кроме Гринелла, у нее был с визитом еще кто-то, и эта головоломка — самое сложное.
      Кендрик поднялся, подошел к окну, прислонился к подоконнику:
      — Блондин, кто он?
      — Теперь уж мы не узнаем. Но кто бы он ни был, он погиб, передав нам информацию.
      — А файл Омана? Каким образом ему удалось получить эти секретные данные?
      — Он не сказал мне ничего, кроме того, что ему помог в этом хороший человек, который оказывает тебе поддержку.
      — Это ничего не значит! — сказал Эван, отходя от окна. — Хороший человек... Этого мало!
      — Больше ничего нет.
      — Он понимал, что его действия привели к загубленным жизням?
      — Он сказал, что сожалеет о том, как все получилось, и добавил, что будет горевать, но не знал, что его горе продлится всего лишь пару часов.
      — Черт побери! — Кендрик повысил голос. — А где этот Гринелл? Его хотя бы арестовали?
      — Он исчез. Его самолет вылетел из Сан-Диего в город Тусон, что в Аризоне. До сегодняшнего утра никто не знал об этом. Самолет долго не взлетал, потом все-таки улетел, не сообщив план полета. Это все, что мы узнали.
      — Полеты без плана заканчиваются катастрофами.
      — Если самолет пересекает мексиканское воздушное пространство, тогда все в порядке. Пептон думает, что охрана Гринелла, должно быть, заподозрила неладное. У его дома дежурили автомашины из ЦРУ.
      Эван подошел, положил Калейле руку на плечо:
      — Что дальше? Куда мы сейчас?
      — Милош, так звали блондина, хотел, чтобы ты взглянул на фотографии в люксе Ардис Ванвландерен. Мы сейчас идем туда. Он сказал, что на фотографиях вместе с Ардис какой-то тип из Саудовской Аравии, и ты, вполне возможно, узнаешь его. Что-то там связано с миллионами, побегом из тюрьмы... Люкс опечатан. Никто не имеет права туда войти.
      — Хорошо, пойдем.
      Они сели в лифт, спустились на третий этаж. Возле дверей апартаментов Ардис Ванвландерен дежурили двое вооруженных полицейских в чине офицеров. Они кивнули. Тот, что стоял у дверей слева, вставил ключ в замок и открыл дверь.
      — Большая честь поздороваться с вами, конгрессмен, — сказал офицер справа, протягивая руку.
      — Рад с вами познакомиться, — сказал Кендрик, отвечая на рукопожатие и входя внутрь.
      — Ну, каково чувствовать себя знаменитостью? — спросила Калейла, закрывая дверь.
      — Так себе! — ответил Эван. Они пересекли фойе и по мраморным ступеням спустились в гостиную. — Где эти фотографии?
      — Он не успел сказать ничего конкретного, крикнул, что в кабинете и что снимки сделаны в Лозанне и Амстердаме.
      — Тогда туда, — сказал Кендрик, видя зажженную настольную лампу в комнате слева. — Пойдем.
      Они вошли в кабинет. Эван сразу включил вторую настольную лампу, свет от которой упал на фотографии, развешанные по стенам.
      — Что ж, начнем, пожалуй, — сказала Калейла.
      — Только, пожалуйста, без суеты, — заметил Кендрик. — Это Европа, — сказал он, кивнув на стену справа от двери. — Это Лозанна, — добавил он. — Это Ардис и... Нет, этого не может быть!
      — Чего не может быть?
      — Минутку. — Эван смотрел на увеличенную фотографию в рамке, где лица проглядывались более отчетливо. — Это парк «Прекрасные берега». С ума сойти! Это он...
      — Кто?
      — Абдель Хаменди. Я встречал его много лет назад в Эр-Рияде. Он был министром у Саудов, пока не обнаружилось, что он работает на самого себя, делая миллионы на фальшивых авизо и поддельных контрактах. Говорят, он построил себе замок даже в Альпах, где-то возле Дивона, и занялся брокерством. Будто бы торгует оружием. Я даже слышал, что он могущественный торговец оружием в мире.
      — Ардис Ванвландерен упоминала Дивон. Это записано на пленке. Правда, она сказала об этом невнятно, но теперь это обретает смысл.
      Эван отступил назад и взглянул на Калейлу:
      — Наш европеец не ошибся. Он не помнил подробностей, но предчувствия не обманули его. Этот Хаменди — государство в государстве. — Кендрик вдруг, нахмурился. — Неужели все это связано с Боллингером?
      — Милош заметил, что вокруг него сплотились самые мощные политические спонсоры в стране.
      — Да, они, конечно, сила... В определенном смысле.
      — Есть еще кое-что, о чем тебе следует знать. Муж Ардис Ванвландерен был одним из тех, кто финансировал террористов. Собственно, нападения на твои оба дома были совершены с его ведома.
      — Уму непостижимо! — взорвался Эван. — Но почему? Я что, ему дорогу перешел?
      — Он хотел уничтожить тебя. Действовал в одиночку. Вот почему его жену убили. Все твои противники боятся тебя, поэтому решили оборвать все связи с Ванвландеренами. На следующей неделе начинается общенациональная кампания по внесению тебя в список кандидатов по выборам президента и вице-президента.
      — Это кто же все организовал? Люди этого блондина?
      — Да. И окружение Боллингера не в силах вынести это. Они полагают, что ты сведешь их влияние к нулю, потеснишь их, если угодно.
      — Это мягко сказано, — заметил Эван. — Я не потесню их, я собираюсь вырвать их с корнем. Кипр, Фэрфакс, Меса-Верде... Подонки! Кто они? У тебя есть перечень их имен и фамилий?
      — Можно составить длиннющий список, но мы не знаем, кто втянут в это, а кто нет.
      — Давай узнаем!
      — Каким образом?
      — Я проникну в лагерь Боллингера, и они увидят другого конгрессмена Кендрика — того, кого можно купить.

* * *

      Митчелл Джарвис Пейтон сидел за письменным столом в своем кабинете в Лэнгли и смотрел в окно. Было столько тем для размышления, что он совсем упустил из виду, что на носу Рождество. Собственно, он никогда не жалел, что у него такая беспокойная жизнь, но Рождество всегда выбивало его из колеи.
      У него были две замужних сестры и целый набор племянников и племянниц, которым он посылал подарки, удачно купленные его секретаршей, работающей у него много лет. Но у него никогда не возникало желания встречать с ними этот праздник. Им просто не о чем было говорить. Племянники и племянницы — взрослые люди — были одержимы погоней за безбедной жизнью. Уж лучше остаться одному. Может быть, поэтому он тяготел к своей названой племяннице Адриенне Рашад. Надо бы привыкнуть называть ее Калейла, размышлял он. Она часть его мира. Очень важная часть. На мгновение Пейтону захотелось оказаться в Каире. Вернее, ему вспомнилось, как Рашады всегда настаивали, чтобы он пожаловал к ним на рождественский обед, который довершали нарядно украшенная елка и рождественские песнопения. «Право, Эм-Джей! — воскликнула бы жена Рашада. — Ты помнишь, что я из Калифорнии?»
      Куда ушли те дни? И никогда уж не вернутся. На Рождество он всегда сидел за столом в одиночестве.
      Зазвонил красный телефон. Пейтон быстро поднял трубку:
      — Да?
      — Он сумасшедший! — завопил в трубке голос Калейлы. — Я имею в виду, что он чокнулся!
      — Он бросил тебя?
      — Что за чушь! Он хочет увидеться с Боллингером...
      — Зачем?
      — Хочет втереться в доверие. Ты можешь поверить в это?
      — Мог бы, если ты станешь высказываться хоть немного конкретнее.
      На другом конце провода явно пробовали телефонную трубку на разрыв и слышался обмен крепкими словечками.
      — Митч, это Эван.
      — Я понял.
      — Я собираюсь в логово.
      — К Боллингеру?
      — Я проделал то же самое в Маскате.
      — Можно выиграть в одном месте и проиграть в другом. Однажды успех, дважды поражение. Эти люди играют круто.
      — Так же, как и я. Я достану их, я расколю их...
      — Что ж, мы будем постоянно следить за тобой.
      — Нет! Это должно быть сольное выступление. У них есть то, что ты называешь аппаратурой. Повсюду «жучки» и скрытые камеры. Буду действовать самостоятельно. Смысл моей игры будет заключаться вот в чем — пусть поверят в то, что меня можно заставить уйти из политики.
      — Это противоречит тому, что они видели и слышали о тебе. Не сработает, Кендрик. Вот что я хочу сказать.
      — Сработает, если я им кое-что поведаю.
      — Что именно?
      — Скажу, что отправился в Оман исключительно в своих собственных интересах. Объясню, что надумал снова сделать большие деньги. Это то, что они поймут обязательно.
      — Неубедительно. Закидают тебя вопросами, и ты проколешься.
      — Исключено! На каждый вопрос я дам убедительный ответ. Попытаюсь им внушить, что деньги для меня — все. Скажу, что поэтому у меня великолепные отношения с самыми могущественными людьми в султанате и полная защита правительства. Пусть проверят у Ахмата. Он с удовольствием все подтвердит. Я даже в тюрьме не прокололся. Захотел получить информацию о Махди и добился.
      — Я убежден, есть бреши, которые чреваты проколами, — сказал Пейтон, делая пометки, которые он позже порвал.
      — Проколов не будет! Ни одного! И только это и имеет значение. Пленка европейца многое объясняет. У них миллиарды, чтобы закрепиться на следующие пять лет, и они не ослабят свой статус-кво ни на йоту. Они воспринимают меня как угрозу себе, и я обязан усыпить их бдительность.
      — Подлинный Савонарола.
      — Никакого фанатизма! Просто я чертовски зол. Я для них являюсь угрозой их благополучию.
      — Ну да! Не позволишь запустить лапу в карман налогоплательщика.
      — Правильно. Они хотят убрать меня, и я постараюсь убедить их, что готов уйти из политики, но, мол, у меня проблема.
      — Какая?
      — Я, прежде всего, бизнесмен, инженер-строитель по образованию и профессии. А пост вице-президента вынесет меня на мировой уровень, тогда как я намереваюсь вернуться в частный сектор. Как вы думаете, какова будет реакция Боллингера и его советников?
      — Надо подумать! По моему мнению, они предложат тебе финансовое обеспечение.
      — Правильно! Но мне нужны гарантии, и немедленно, с тем чтобы я мог твердо отказаться от занесения меня в списки по выборам президента и вице-президента.
      — Они не поверят тебе.
      — Я предложу им обсудить это на встрече с их лидерами. Раскрою свои планы. Если они сумеют убедить меня, что им можно доверять, буду действовать соответственно. Думаю, они будут очень стараться, но к тому времени это уже будет не важно.
      — Что ж, разумно! — согласился Пейтон. — Ты хотя бы будешь знать, что они собой представляют. Должен сказать, Эван, что это подходяще, просто замечательно подходяще.
      — Хорошая деловая практика, Митч, вот и все.
      — Думается все же, они ни за что не поверят, что ты собираешься обратно на Ближний и Средний Восток. Ситуация там неустойчивая.
      — Я не скажу, что собираюсь обратно на следующей неделе, я скажу «в будущем». И конечно, я не упомяну о Средиземноморье. Буду говорить об Эмиратах и Бахрейне, Кувейте и Катаре, даже об Омане и Саудовской Аравии. Словом, о государствах Персидского залива, где работала «группа Кендрика». Я возвращаюсь обратно в частный сектор, вот и все.
      — Ну ты смотри! Ты даже меня убедил.
      — А я и на самом деле бизнесмен, Митч. Деловой человек, стало быть. Поэтому и собираюсь к ним.
      — Когда?
      — Через пару минут позвоню Боллингеру. Думаю, он откликнется.
      — Мало вероятно! Узнает Лэнгфорд Дженнингс, накрутит Боллингеру хвост.
      — Не узнает. Я дам ему фору. Пусть соберет свое стадо, для этого нужно время. Попрошу о встрече во вторую половину дня.
      — Лучше вечером, — посоветовал начальник Отдела спецопераций. — После работы. И пожалуйста, никакой двусмысленности. Скажи, что хочешь воспользоваться черным ходом, чтобы избежать встречи с его людьми и прессой. Это объяснит твое поведение.
      — Отлично, Митч!
      — Просто хорошая деловая практика, конгрессмен.

* * *

      Капитан-лейтенант ВМС Джон Демартин, в джинсах и футболке, поливал обивку переднего сиденья чистящей жидкостью, пытаясь удалить пятна крови. «Ни черта не получается!» — сокрушался он. Придется сказать детишкам, что пролил вишневую шипучку, когда возвращался домой с аэродрома.
      Демартин прочитал статью в утренней газете, в которой упоминалось его имя и утверждалось, будто смерть раненого неизвестного, которого он подобрал, связана с наркотиками. Однако это не убедило пилота. Он никогда не общался с наркоторговцами, однако предполагал, что наркодельцы, в случае если они смертельно ранены, впадают в панику и не способны так любезно держаться и оставаться такими вежливыми.
      Нажимая на обивку сиденья, Демартин усердно работал щеткой. Неожиданно костяшки пальцев коснулись чего-то твердого. Это оказалась записка, сложенная вчетверо. Он вытащил ее и прочитал, разбирая слова сквозь пятна крови:
      «Сроч. Макс. секр. Контакт 3016211133 с — ликв.».
      Последние буквы плыли, как если бы уже не было сил, чтобы дописать их. Джон Демартин прикрыл дверцу машины и поспешил домой. Войдя в дом, он проследовал в гостиную и поднял телефонную трубку. Он знал, кому звонить. Через несколько секунд секретарша ВМС соединила его с шефом разведки авиабазы.
      — Джим, это Джон Демартин.
      — Привет! Читал о том происшествии прошлой ночью. Чего только летчики не сделают ради травки... Ты берешь меня на Рыбалку в субботу?
      — Джим, я звоню тебе по поводу минувшей ночи.
      — Да? А что такое?
      — Джим, не знаю, кто тот парень, но не думаю, что это имеет какое-то отношение к наркотикам. Кроме того, несколько минут назад я нашел записку в сиденье, на котором он сидел. Она в крови, но уж ты позволь мне прочитать ее.
      — Валяй! Я взял карандаш.
      Демартин озвучил слова, буквы и цифры.
      — В этом есть какой-то смысл? — спросил он, кончив читать.
      — Наверно, есть, — произнес шеф разведки. — Джон, опиши-ка поточнее, что случилось прошлой ночью. Заметка в газете довольно поверхностная.
      Демартин сразу сказал, что раненый говорил на отличном английском, но с акцентом. А закончил сообщением, что раненый упал перед ларьком с фруктами и умер.
      — Как ты думаешь, он понимал, что тяжело ранен? — спросил Джим.
      — Если он не понимал, то понимал я. Я не хотел останавливаться, когда он сказал, что ему надо позвонить. Но он настаивал — я имею в виду, он умолял. Не столько словами, сколько глазами... Я долго не забуду их.
      — Но ведь ты не сомневался, что он вернется обратно.
      — Ни капельки. Думаю, ему было очень надо кому-то позвонить. Даже когда он падал, все тянулся к телефону на прилавке.
      — Оставайся на месте, я скоро перезвоню тебе. Летчик положил трубку, подошел к дальнему окну, выходящему на внутренний дворик с бассейном. Двое его детей плескались и кричали друг на друга. А жена, лежа в шезлонге, читала «Уолл-Стрит джорнал». Привычка, за которую он был ей благодарен. Благодаря ей они могли жить на сумму, несколько превышающую его заработок. Зазвонил телефон, и он бросился к нему:
      — Джим?
      — Джон, я буду говорить так ясно, как только смогу, хотя пока далеко не все ясно. Здесь у нас один парень, которого нам одолжили в Вашингтоне, он больше меня знаком с такого рода делами, и вот что он хочет чтобы ты сделал... Н-да...
      — Что? Говори...
      — Сожги записку и забудь о ней.

* * *

      Офицер ЦРУ в помятом костюме потянулся к маленькому желтому ящику запоминающего устройства большой емкости, прижимая к левому уху трубку.
      — Вы все поняли? — спросил Щапофф, более известный под кличкой Имбирный Пряник.
      — Да, — протянул Пейтон, словно информация одновременно поразила и озадачила его.
      — Как я понимаю, этот парень, кто бы он ни был, соединил «срочно» и «максимальную секретность», рассчитывая, что, если сделает это, у того морского офицера хватит ума позвонить в службу безопасности, а не копам.
      — Именно это он и сделал, — согласился Пейтон.
      — Затем «безопасность» найдет «надежные контакты» и доставит сообщение. Он думал, что оно попадет к нужным людям.
      — Сообщение состоит в том, что с кем-то на букву "С" покончено.
      — У нас есть операция под кодом "С"?
      — Нет.
      — Может быть, это «служба» или «союз»?
      — Сомневаюсь, — сказал Пейтон.
      — Почему?
      — Потому что в данном случае это последняя передача в эстафете. Дальше сообщение не пошло бы.
      — Откуда вы знаете?
      — Телефонный код «3-0-1» принадлежит Мэриленду, и я узнал номер. Он нигде не зарегистрирован и очень личный.
      Пейтон откинулся в кресле, представив себе, что ощущают алкоголики, когда думают, что не могут прожить и часа без очередной порции спиртного, которая означает шаг назад от реальности. До смешного нелогичное логично! Тот, к кому прислушиваются президенты, кого знают лидеры страны, кто всегда на первый план ставит интересы нации, человек без страха и упрека, без заискиваний, объективно мыслящий... выбрал будущее. Выбрал малоизвестного, но, правда, выдающегося конгрессмена. Выбрал и ведет своего помазанника по политическим лабиринтам, пока тот не выберется на просторы средств массовой информации. Но уже не птенец, а практик, с которым следует считаться. Затем неожиданно, с дерзновенностью грома среди ясного неба, стране поведают его историю, и нацию она ошеломит. Да и большинство стран мира! Гигантская волна славы вынесет этого «помазанника» к власти. К Белому дому... Самуил Уинтерс, однако, нарушил правила, и, что значительно серьезнее, ценой многих жизней. Мистер А не упал с неба в нужный момент. Он выполнял поручение Самуила Уинтерса.
      Директор Отдела спецопераций поднял трубку и тронул клавиши с цифрами на панели телефонного аппарата.
      — Доктор Уинтерс, — сказал он в ответ на лаконичное «да». — Это Пейтон.
      — Ужасный день был, доктор.
      — Я не использую этот титул уже много лет.
      — Жаль! Ты бы был блестящим ученым.
      — Вы получали какие-либо известия от мистера А со вчерашнего вечера?
      — Нет. Хотя его информация оказалась трагически пророческой, не было причин звонить мне. Как я уже говорил тебе, Митчелл, человек, который использует его, гораздо более отдаленный мой знакомый, если сравнивать с тобой, предложил, чтобы он связался со мной... как сделал ты. Моя репутация превосходит мое предполагаемое влияние.
      — Благодаря вам я познакомился с президентом, — заметил Пейтон, закрывая глаза на ложь Самуила Уинтерса.
      — Да, это так. Новость, которую ты мне сообщил, потрясающая, так же как и новость мистера А. В его случае я, естественно, подумал о тебе. Я не был уверен, что Лэнгфорд либо его люди так же компетентны, как и ты...
      — Очевидно, это не так, — прервал собеседника Пейтон.
      — Я уверен, ты сделал все, что мог.
      — Вернемся к мистеру А, доктор Уинтерс.
      — Да?
      — Он убит.
      На другом конце провода возникла пауза, а когда Уинтерс заговорил, голос у него стал глухим и сдавленным.
      — Что это ты говоришь?
      — И кто-то, известный вам под кодовым именем "С", уничтожен.
      — О Боже! — сказал громким шепотом руководитель организации «Инвер Брасс». — Каким образом ты получил эту... информацию?
      — Боюсь, это тайна даже от вас.
      — Черт тебя побери, я сдал тебе Дженнингса, президента Соединенных Штатов!
      — Но вы не сказали мне, почему вы сделали это. Вы не объяснили мне, что вашу основную озабоченность вызывает Эван Кендрик. Это человек, на кандидатуре которого вы остановились!
      — Это тебя не касается! — возразил Уинтерс. — Ты не вправе вмешиваться в подобные дела, поскольку никакие законы не были нарушены.
      — Хотелось бы думать, что вы верите в это, но, если это так, боюсь, вы очень ошибаетесь. Заключив договор с талантом, вроде вашего европейца, вы уже как бы воспринимаете методы его работы, а они весьма сомнительны. Политическое вымогательство с помощью шантажа, подкуп законодательной власти, кража сверхсекретных документов — именно эти методы являются косвенной причиной многих смертей в администрации. И наконец, убийство. Кто скрывался под кодовым именем "С", я не знаю, но он убит.
      — Боже милостивый...
      — Вот кого вы приняли в свою игру...
      — Ты не понимаешь, Митчелл, все было совсем не так!
      — Наоборот, именно так!
      — Я ничего не знаю об этих ужасных методах, поверь мне!
      — Верю, потому что вы наняли профессионала ради цели, а какими средствами он станет манипулировать для ее достижения, вас не интересовало.
      — "Нанял" — слишком упрощенческое слово! Он был убежденным человеком, который посвятил свою жизнь служению высокой цели.
      — Я в курсе, — сказал Пейтон. — Он из страны, чью национальную честь и гордость растоптали...
      — А ты думаешь, здесь у нас торжество справедливости и демократии?
      Прошло несколько мгновений, прежде чем Пейтон ответил:
      — Мы к этому стремимся. Но тогда ответь, с чьей подачи убили государственного секретаря и всю делегацию на Кипре? Методы, которыми вы пользовались, исключают и справедливость, и совестливость, и демократию, если угодно. Вот что я скажу!
      — Но, Митчелл, мы все-таки нашли справедливого и совестливого человека. Его невозможно обмануть, ибо он проницателен, невозможно купить, ибо он честен.
      — Я не вижу изъяна в вашем выборе, доктор Уинтерс.
      — Так где мы сейчас?
      — Мы перед выбором, — ответил Пейтон. — Но у меня он есть, а у вас его нет.

* * *

       19.25. Сан-Диего.
      Они держали друг друга в объятиях. Калейла откинулась назад, глядя на него и проводя ладонью по его шевелюре:
      — Дорогой, ты действительно хочешь сделать это?
      — Ты забываешь, родная, что большую часть своей сознательной жизни я постоянно сталкивался со склонностью арабов к переговорам.
      — Называть это переговорами было бы преувеличением, но, конечно, не обманом! Ведь они с подозрением относятся ко всему, что ты скажешь.
      — Им захочется поверить мне. Так уж устроен мир! Мы всегда готовы принимать желаемое за действительное. И потом, когда я их увижу, встречусь с ними, мне будет абсолютно все равно, поверят они мне или нет.
      — Мне, Эван, не по душе этот твой настрои! — сказала Калейла. — Они моральные пигмеи, то есть подножка — это их уровень. Они станут действовать низко и грязно. Убьют, привяжут к ногам камень, и окажешься ты на дне Тихого океана.
      — Тогда придется им сказать, что у меня в офисе знают, где я буду сегодня вечером.
      — Это случится не сегодня, дорогой. Низко и грязно не значит глупо. Там всего понамешано. Неизвестно, кого Боллингер пригласил на встречу с тобой. Одно могу посоветовать — используй свое общепризнанное спокойствие и будь убедительным.
      Зазвонил телефон, и Эван направился к нему.
      — Пришла машина. — Он обернулся к Калейле. — Серая, с затемненными окнами, как и подобает машине из резиденции вице-президента в горах.

* * *

       20.07. Сан-Диего.
      Стройный мужчина торопливо прошел к выходу аэровокзала международного аэропорта в Сан-Диего. На правом плече висела на ремне спортивная сумка, а в левой руке он держал медицинский саквояж черного цвета. Автоматические стеклянные двери захлопнулись за ним, едва только он вышел на бетонированную площадку стоянки такси. На минуту он остановился, затем направился к первой машине, открыл дверь. Водитель мгновенно опустил газету, которую читал до этого.
      — Думаю, вы свободны, — бросил пассажир, усаживаясь на сиденье рядом с водителем.
      — Никаких поездок дольше часа, мистер! Я обязан поставить машину на ночь в таксопарк.
      — Успеете.
      — Куда ехать?
      — В горы. Я знаю дорогу. Я покажу.
      — Пожалуйста, точный адрес, мистер. Это закон.
      — Калифорнийская резиденция вице-президента США годится?
      — Вот это совсем другое дело! — ответил водитель с ухмылкой.
      Такси тронулось рывком, и пассажир, известный каждому на юго-западе Колорадо как доктор Юджин Лайонс, резко дернулся. Однако он не заметил этого маневра, так как собственный гнев заслонял все остальное. Он человек, которому задолжали, человек, которого обманули...