Стараясь по-прежнему держаться в тени, он бросился туда, где стоял Иосиф. Азрак махнул влево, указывая на едва различимую дорогу вдоль посольской ограды. Впереди был пустырь, заваленный камнями, среди которых пробивалась редкая трава. Вдали, там, где горизонт уже вспыхнул огнем, виднелась береговая линия Оманского залива. Один за другим беглецы в порванных тюремных робах и жестких кожаных сандалиях бежали по дороге, словно спасаясь от вот-вот готового их настигнуть солнца. Азрак первый достиг небольшого мыса над бушующими волнами. С редкостным проворством новоявленный лидер террористов начал спускаться вниз по огромным валунам, время от времени останавливаясь, чтобы указать на площадки, поросшие зеленым мхом, где человек мог с легкостью потерять равновесие и рухнуть на острые камни внизу. Менее чем через минуту они достигли причудливо изогнутой извилины у подножия небольшой скалы, где множество камней преграждали путь воде. Посреди потока находились три массивных валуна, под ними у самой кромки воды виднелось отверстие не меньше метра шириной, своего рода пещера, беспрестанно атакуемая яростными волнами.
      - Вот она, - воскликнул Азрак. Радость и облегчение прозвучали в его голосе - Я знал, что сумею найти!
      - А что это? - крикнул Кендрик, стараясь перекричать шум воды.
      - Древняя сточная канава, - ответил Синий. - Построенная несколько веков назад канализация, для обслуживания которой рабы поднимали наверх морскую воду.
      - Отверстие было прорублено прямо в скале?
      - Нет, Амаль. Русло чуть изменили, наклонили валуны, об остальном позаботилась природа. Акведук наоборот, если угодно. Подъем здесь крутой, но, поскольку кто-то же строил его, под водой имеются выступы для ног - ног рабов. Они подойдут и для наших палестинских ног, так?
      - А как мы попадем туда?
      - Сквозь воду. Если Иисус мог ходить по воде, самое меньшее, на что способны мы, так это пройти сквозь воду. Пошли. Вперед...
      Энтони Макдоналд, тяжело дыша и обливаясь потом, поднимался по внешней шаткой лестнице, закрепленной на стене старого склада в районе порта. Скрип ступеней под его немалым весом сливался с обычным шумом, царящим в такой час в этой части города. Первые лучи солнца позолотили воды залива, разрезаемые небольшими яликами и старыми траулерами, отправляющимися за обычным дневным уловом. Патрульные суда сигналами приказывали им остановиться для тщательного досмотра.
      Тони велел водителю развернуться и возвращаться в Маскат. Машина гнала без габаритных огней. Включить их снова Тони счел возможным лишь тогда, когда показались уличные фонари. Он понятия не имел, куда направляются три беглеца и где намерены скрываться днем от полиции, прочесывающей город. Он мог предположить лишь то, что один из них крайне нежелательный агент Махди, и встречаться с ним у Тони пока не было ни малейшего желания. Сначала надо кое-что выяснить, соединить концы с концами, а уж потом искать встречи с молодым честолюбцем.
      Существовало в городе одно место, куда он мог отправиться, и был один человек, с которым он мог встретиться без опасения быть увиденным. Наемный убийца, слепо выполняющий поручения за деньги, отродье, которое и человеком-то нельзя назвать, заключавший сделки с потенциальными клиентами на самых грязных, самых темных улочках сомнительного квартала в районе порта. Место, где он живет, знали лишь те, кому необходимо было это знать.
      Последний лестничный пролет, последняя ступенька. Тони в ужасе отпрянул, когда внезапно, безо всякого предупреждения дверь на смазанных жиром петлях резко распахнулась, отлетев к стене, и полуголый убийца с ножом в одной руке и пистолетом в другой подскочил к нему. Широкое лезвие вонзилось Тони в горло, висок обожгло холодом дулом пистолета.
      Боясь вздохнуть, англичанин схватился обеими руками за шаткие перила, чтобы не скатиться вниз по лестнице.
      - Это ты! - Тощий, с впалыми щеками убийца убрал пистолет, однако нож по-прежнему вжимался в горло Тони. - Зачем пришел? Тебе здесь не место. Сюда никто не должен приходить. Слышишь, никто!
      Судорожно глотнув воздуха. Тони, не в силах совладать с дрожью, просипел:
      - Если бы не крайняя необходимость, я бы никогда не появился здесь. Это так, для ясности.
      - Ясность! Мне ясно одно: меня надули! - сказал убийца - Я убил сына торговца, то же могу сделать и с тобой. Девчонке, как было уговорено, располосовал лицо и бросил на улице с задранной до головы юбкой. А меня надули!
      - Никто не собирался.
      - И все-таки надули!
      - Я помогу тебе с этим разобраться. Нам надо поговорить. Дело крайне важное, я уже сказал.
      - Говори здесь. Внутрь нельзя. Никому нельзя!
      - Хорошо. Если позволишь мне выпрямиться и не держаться за эти древние перила, опасаясь в любой момент распрощаться с моей дорогой...
      - Говори!
      Тони переступил с ноги на ногу, достал из кармана носовой платок и вытер мокрый лоб.
      - Мне необходимо связаться с теми, кто сейчас заправляет в посольстве. Постольку поскольку сами они выйти не могут, к ним должен отправиться я.
      - Это слишком опасно, особенно для того, кто проведет тебя, ведь ему придется остаться снаружи. - Убийца на секунду убрал нож, но лишь затем, чтобы, вывернув руку, упереться острием в основание шеи англичанина. Поговори с ними по телефону. Как это делают обычно.
      - То, что я должен сказать, точнее, спросить, не телефонный разговор... Мои слова должны услышать только определенные люди. И только я имею право услышать их ответ.
      - Я дам тебе номер телефона, который нигде не зарегистрирован.
      - Если он есть у тебя, значит, у других он тоже имеется. Я не имею права рисковать. И я должен попасть на территорию посольства.
      - С тобой не договоришься, - хмыкнул убийца-псих. У него подергивалось левое веко. Зрачки были чересчур расширены. - И почему мы такие требовательные?
      - Потому что я чертовски богат, а ты нет. Тебе необходимы деньги для твоих экстравагантных, для твоих привычек.
      - Ты оскорбил меня. - Глаза наемного убийцы налились кровью, однако ему хватило ума не слишком повышать голос, чтобы ненароком не привлечь внимания проходящих мимо рыбаков и портовых докеров.
      - Я просто говорю то, что есть. Сколько?
      Убийца закашлялся, убрал нож и вперил пристальный взгляд в своего постоянного клиента, бывшего и настоящего благодетеля.
      - Это будет стоить очень дорого Дороже, чем раньше.
      - Я готов к разумному увеличению суммы, не чрезмерному, заметь, а разумному. У нас всегда найдется работа для тебя.
      - Сегодня утром на десять утра в посольстве запланирована пресс-конференция, - прервал его убийца, находящийся под наркотическим кайфом. - Как обычно, писаки и телевизионщики, которых пропустят внутрь, будут отобраны в самый последний момент. Их имена выкрикнут из-за ворот. Приходи туда и оставь мне телефон, по которому с тобой можно связаться. Часа через два я скажу тебе, под каким именем ты попадешь в посольство.
      Тони назвал телефон своего номера в отеле.
      - Так сколько же придется выложить за удовольствие? - спросил он.
      Убийца опустил нож и назвал сумму в оманских риалах, эквивалентную трем тысячам английских фунтов стерлингов или приблизительно пяти тысячам американских долларов.
      - Большие расходы, пойми, надо умаслить тех, кому грозит неминуемая расправа, если их заподозрят.
      - Это неслыханно! - возмутился Макдоналд.
      - Не хочешь - не надо.
      - Ладно, согласен, - кивнул англичанин.
      Калейла мерила шагами комнату, время от времени бросая взгляды на телефонный аппарат. В свои тридцать два года она бросала курить шесть раз, а вот теперь курит одну сигарету за другой. Позвонить она не может. Только не из дворца Ее и так уже засекли. Будь проклят этот сукин сын!
      Энтони Макдоналд, ничтожество, алкоголик чей-то шпион. Он неплохо поработал. Вот только ее так легко не одолеть - спасибо подружке по комнате в Радклиффе, которая теперь жена султана с ее легкой руки. Калейла познакомила лучшую подругу с приятелем-арабом много лет тому назад в Кембридже, что в штате Массачусетс.
      Боже, до чего тесен мир, а судьбы людей так похожи! Мать, родом из Калифорнии, встретила отца, студента по обмену из Порт-Саида, когда оба оканчивали университет в Беркли. Она, египтолог, он, работающий над докторской диссертацией по западной цивилизации, - оба мечтали об академической карьере. Они полюбили друг друга, стали мужем и женой. Блондинка из Калифорнии и смуглолицый египтянин.
      Ко времени рождения Калейлы шок бабушек и дедушек, не лишенных расовых предрассудков, немного прошел, обе стороны обнаружили, что ребенок для них важнее чистоты крови. Барьеры пали, сметенные любовью. Четыре пожилых человека, две четы, поначалу принявшие друг друга в штыки, позабыли о культурных, расовых и исповедальных различиях и обратили все свое внимание, всю свою любовь на ребенка и осознали наконец, сколько радости может дать общение с ним. Они стали неразлучны, банкир и его жена из Сан-Диего и богатый экспортер из Порт-Саида со своей единственной женой арабкой.
      "Что я делаю?" - Калейла покачала головой. Сейчас не время вспоминать прошлое, настоящее - вот что должно занимать все ее мысли. Однако думать о прошлом было необходимо. Груз свалившихся на нее проблем оказался слишком велик, ей понадобилось несколько минут, чтобы забыться, подумать о себе и о тех, кого любит, попытаться понять, почему в мире столько ненависти. Имелась и еще одна причина, куда более существенная. Калейла вспомнила один из многочисленных семейных ужинов. Лица и слова всплывали в памяти помимо ее воли, она помнила, какое впечатление произнесенные слова произвели тогда на нее, восемнадцатилетнюю девушку, отправляющуюся учиться в Америку.
      - Монархи, когда-то правившие государствами, были не так уж богаты, стоит заметить, к их чести, - сказал в тот вечер отец, когда вся семья, включая всех дедушек и бабушек, собралась за столом - Они понимали то, чего современные лидеры государств признавать не желают или не в состоянии. Кто-то, правда, пытается воскресить практику передачи власти по наследству, хотя не слишком верит в то, что такие идеи получат поддержку.
      - Что до меня, молодой человек, - проговорил банкир из Калифорнии, - я ничего не имею против монархии. С правым уклоном, разумеется.
      - История говорит, что браки заключались исходя из политических решений соединить враждующие народы в одну семью. При личном знакомстве - ужины, танцы, охота - трудно сохранять стереотипы, не так ли?
      Люди, сидящие за столом, переглянулись, лица осветились улыбками, легкие кивки были ответом на его слова.
      - Однако подобная практика не всегда оказывалась действенной, не в пример нашей семье, - заметил экспортер из Порт-Саида. - Я не знаток, конечно, но, насколько мне известно, даже в таких случаях вспыхивали войны, семьи враждовали между собой, амбиции мешали договориться.
      - Ты прав, отец, но без этой практики, боюсь, было бы еще хуже. Много, много хуже.
      - Не желаю быть средством решения геополитических проблем! - рассмеялась мать Калейлы.
      - Что касается наших отношений, дорогая, то здесь за нас все решили родители. Тебе не приходило в голову, как выиграли они от нашего с тобой союза?
      - Единственная выгода для меня - это очаровательная юная леди, моя внучка, - сказал с улыбкой банкир.
      - Ты можешь много потерять, мой друг. Она собралась в Америку, усмехнулся экспортер.
      - А что думаешь ты, моя дорогая? Чудесное приключение для тебя, не правда ли?
      - Ну что ты, бабушка, ведь я уже навещала вас с дедушкой и побывала в нескольких городах.
      - В этот раз все будет иначе, милая.
      Калейла не помнила, кому принадлежали эти слова, но именно они обозначили начало крайне странной главы ее жизни.
      - Теперь ты будешь жить там.
      - Не могу дождаться.' Все так добры ко мне, столько внимания, столько любви.
      Сидящие за столом снова переглянулись Воцарившуюся ненадолго тишину нарушил банкир.
      - Ты не всегда будешь чувствовать, что тебя любят, - тихо произнес он. Порой будет казаться, будто вокруг одна ненависть, и это не сможет не ранить тебя.
      - Трудно в это поверить, - возразила тогда она, полная надежд.
      Банкир бросил короткий взгляд в сторону своего зятя, в его глазах промелькнула боль.
      - По правде говоря, и мне в это верилось с трудом когда-то. Помни одно, детка, как только возникнут проблемы или почувствуешь, что тебе тяжело, позвони, и я прилечу первым же рейсом.
      - Ах, дедушка, вряд ли я стану тревожить тебя!
      Она и не тревожила его, хотя порой была близка к тому, чтобы сделать это, однако не позволяла гордость.
      Черная арабка!.. Это было первое знакомство с ненавистью. Не слепой, иррациональной ненавистью толпы, собирающейся на улицах, трясущей плакатами, выкрикивающей угрозы невидимому врагу, находящемуся за много миль от них. Нет, это были молодые люди, вроде нее самой, из разношерстной коммуны студентов, проходящие обучение, отдыхающие, где каждый - личность, с момента поступления, на всем протяжении пребывания в университете и до кульминационного момента получения диплома. Все заняты одним делом, но каждый идет к цели сам. Даже на игровой площадке, во время игры, где их совместные действия служат общей цели, они не сливаются в толпу роботов.
      Но в ней не видели личность. Она словно перестала существовать как человек, став мишенью для расовых нападок. Грязная арабка, хитрая арабка, кровожадная арабка - арабка, арабка, арабка... Это сводило с ума. Она стала затворницей, предпочитая уединение в своей комнате развеселым вечеринкам. Она неизменно отклоняла предложения подружек отправиться повеселиться. Двух раз было достаточно.
      По правде говоря, и первого раза было более чем достаточно. Она как раз собралась в дамскую комнату попудрить носик, когда путь ей преградили два студента, два еврея, если придерживаться всех деталей, то евреи американские.
      - Говорят, вы, арабы, не пьете! - выкрикнул один подвыпивший студент.
      - Каждый поступает так, как считает нужным, - возразила она.
      - А еще я слыхал, вы, арабы, мочитесь прямо на землю у себя в палатках, выкрикнул другой, ухмыляясь.
      - Боюсь, тебя дезинформировали, мы крайне брезгливы. А теперь могу я пройти?
      - Нет, не можешь! Кто знает, что ты оставишь после себя на сиденье унитаза. А у нас, кстати, имеется кое-чего для тебя, поняла намек, арабка?
      Переломный момент, однако, наступил в конце второго семестра. Она делала успехи на курсе одного весьма уважаемого профессора, еврея по национальности, и была отмечена им как лучшая ученица. В качестве приза, вручавшегося ежегодно, оказалась написанная им книга с его автографом. Многие сокурсники, евреи и неевреи, подошли поздравить ее, а когда она покинула здание и направилась по тенистой аллее к корпусу, где находилась ее комната, путь ей преградили трое неизвестных в масках
      - Как ты этого добилась? Пригрозила взорвать его дом?
      - Может, прирезала его детей острым арабским кинжалом?
      - Нет, она пожаловалась на него Арафату!
      - Мы преподадим тебе урок, ты, черномазая арабка!
      - Если книга так много значит для вас, заберите.
      - Оставь ее себе, арабка.
      Ее изнасиловали. "Это за Мюнхен". - "Это за детей в Голанском кибуце". "Это за моего двоюродного брата, которого вы, мерзавцы, убили в Ашдоде!" Их целью не было получить физическое удовлетворение. Они хотели унизить, раздавить, выплеснуть злость и ярость, наказать "арабку".
      Кое-как, едва ли не ползком, ей удалось добраться до своей комнаты. И вот тогда в ее жизни появился очень важный человек. Роберта Олдридж, бесценная Бобби Олдридж, яростная противница расовых предрассудков, член весьма уважаемой в Новой Англии семьи.
      - Подонки! - прокричала она в распахнутое окно.
      - Не надо! Только не говори о случившемся никому, - умоляла ее юная египтянка. - Ты не понимаешь.
      - Не беспокойся, детка. Мы в Бостоне любим повторять одну пословицу каждый получит по заслугам. И будь уверена, эти сукины дети свое получат, даю тебе слово!
      - Нет! Они сделают это снова, они все равно ничего не поймут! У меня нет ненависти к евреям. Моя лучшая подруга - мы дружим с детства - дочь раввина, одного из ближайших коллег отца. Я не питаю к евреям ненависти Они утверждают, что это так, поскольку для них я всего лишь грязная арабка. Но я не ненавижу! Моя семья не такая. Мы ни к кому не питаем ненависти.
      - Постой-ка, я ничего о евреях не говорила, ты сама об этом упомянула. Я назвала их сукиными детьми, а это понятие интернациональное, это я так, к слову.
      - Я не в силах оставаться здесь! Не могу. Я уеду.
      - Глупости! Для начала ты отправишься к моему врачу - он хорошо знает свое дело, а после переедешь ко мне. Черт, за два года, что я здесь учусь, такого я еще не видела
      "Слава Богу, Аллаху и всем остальным божествам, что смотрят на нас сверху. У меня есть подруга". Боль и ненависть тех дней заставили ее принять решение. Восемнадцатилетняя девушка знала, чему посвятит всю свою жизнь.
      Зазвонил телефон. Дверца в прошлое захлопнулась. Настоящее требовательно взывало к себе. Она подлетела к телефону и схватила трубку.
      - Слушаю.
      - Он здесь.
      - Где именно?
      - В посольстве.
      - О Боже' Что происходит? Что он делает?
      - Он там с двумя другими.
      - Трое? Их только трое? Не четверо?
      - Мы видели лишь троих. Один у посольства в толпе попрошаек. Разговаривал через ворота с террористами.
      - А американец? Где он?
      - С третьим. Они не высовываются. Выйти рискнул только один. Решения принимает он, не американец.
      - Вот как?
      - По-моему, он договаривался о том, как им пробраться внутрь.
      - Нет! - воскликнула Калейла. - Это невозможно! Остановите их! Остановите его!
      - Леди, такие приказы могут исходить только из дворца.
      - Такие приказы отдаю я. Вам это было сказано! Боже! Пробраться в тюрьму это одно, а вот посольство... Ни в коем случае, там он появляться не должен. Отправляйтесь и схватите их, остановите их, убейте, если придется. Убейте его!
      - Скорей! - Мужчина в джелабе вернулся к своему коллеге, застывшему у наблюдательного пункта у заколоченного досками окна маленького ресторанчика, и снял с предохранителя свой пистолет. - Нам отдали приказ схватить их, остановить их, остановить американца. Убить его, если будем вынуждены сделать это.
      - Убить его? - Сотрудник дворца в изумлении повернул голову.
      - Таков приказ. Убить его!
      - Приказ опоздал. Они скрылись.
      "Степень защиты максимальная
      Перехват не засечен
      Приступайте".
      Человек раздраженно коснулся пальцами клавиатуры компьютера:
      "Я взломал коды доступа в Лэнгли. Дело не в ЦРУ, поскольку связи не наблюдается. Проблема в объекте. Он проник на территорию посольства! Он не сумеет выйти оттуда живым. Его раскроют. Одна-единственная реплика способна выдать его. Он отсутствовал слишком долго. Я испробовал все возможности, надежда крайне мала. Возможно, моя оргтехника и я слишком рано выносим приговор. Возможно, наш национальный Мессия просто глупец. Хотя каждый Мессия кажется глупцом и недоумком, пока не выяснится обратное. На это надеюсь, об этом молюсь".
      Глава 11
      Трое совершивших побег из тюрьмы мужчин медленно продвигались в темноте по устланному булыжником руслу древней сточной канавы через проем в стене, к огороженному решеткой внутреннему двору посольства. Измотанные, в синяках и порезах, они наконец выбрались на ослепляюще яркий свет. Картина, представшая их глазам, была чудовищна. Если б мог, Эван Кендрик пожелал бы никогда не видеть того, что увидел. Во внутреннем дворе находилось шестьдесят или около того заложников. Их привели сюда умыться и получить скудный утренний паек. Уборная представляла собой ряд деревянных ящиков с дырками посередине. Мужчины и женщины оправлялись отдельно, разделенные лишь полупрозрачной занавеской, сорванной, вероятно, с одного из окон посольства. Деградация среди охранников, как мужчин, так и женщин, была полнейшая. Они смеялись и отпускали грязные шутки, глядя на то, как заложники корчатся, испытывая муки унижения. Распечатки с компьютерных принтеров служили им туалетной бумагой.
      На некотором отдалении заключенные выстроились в очередь перед тремя длинными низкими столами с выставленными на них металлическими тарелками, на которых лежали небольшие куски высохшего хлеба и сомнительной свежести сыр. Еще на столах стояли кувшины с грязновато-белой жидкостью, предположительно разбавленным козьим молоком, которое наливали пленникам в деревянные миски вооруженные охранники. Кое-кто из заложников отказывался от еды. Просьбы, если были слишком настойчивые, сопровождались ударом в челюсть или черпаком прямо по лицу.
      Внезапно внимание Кендрика, чьи глаза еще не совсем привыкли к яркому солнечному свету, привлек юный заложник, мальчишка лет четырнадцати пятнадцати, который, размазывая по щекам слезы, набросился на одного из террористов
      - Грязные ублюдки! Моя мать больна. Ее тошнит от вашей отравы. Дайте ей что-нибудь более съедобное, сучье отродье.
      Удар прикладом винтовки в лицо прервал слова мальчишки. По его разбитой щеке потекла кровь. Но вместо того чтобы замолчать, он завелся еще больше. Прыгнув через стол на того, кто его ударил, он вцепился ему в рубашку и принялся ее рвать. Металлические тарелки и деревянные миски полетели в стороны. В одну секунду террористы подскочили к нему и, оторвав мальчишку от бородатого охранника, бросили его на землю и принялись избивать сапогами и прикладами. Несколько мужчин из числа заложников, вдохновленные примером юного собрата по несчастью, бросились вперед, размахивая руками и выкрикивая слабыми хриплыми голосами оскорбления своим куда более сильным тюремщикам. Небольшой бунт был немедленно жестоким образом подавлен. Людей избили до полусмерти и пинками отбросили их бездыханные тела к стене.
      - Звери! - выкрикнул пожилой мужчина, выйдя нетвердой походкой вперед. Его выпад остался без внимания. - Арабские звери! Дикари! О цивилизации из вас кто-нибудь слыхал? Неужели избиение слабых, беззащитных людей способно сделать вас героями ислама? Если так, убейте меня, чтобы заслужить себе побольше медалей, только ради Бога, прекратите этот кошмар!
      - Ради чьего Бога? - поинтересовался один из террористов, находящийся возле лежащего на земле без сознания мальчика - Христианского Иисуса, чьи последователи снабжают оружием наших врагов, чтобы они могли убивать наших детей бомбами и пушками? Или ради блаженного Мессии, чьи люди крадут нашу землю и убивают наших отцов и матерей? Разберись для начала со своим Богом.
      - Довольно! - приказал Азрак, приближаясь к группе террористов
      Кендрик последовал за ним, с трудом удерживаясь от желания выхватить из кобуры на плече Синего пистолет и расстрелять негодяев в упор. Остановившись перед окровавленным телом мальчишки, Азрак заговорил снова, не повышая голоса.
      - Урок преподан. Не переусердствуйте, иначе прикончите тех, кого собираетесь научить. Отведите этих людей в больницу к врачу, который пользует заложников... и найдите мать этого мальчишки. Отправьте ее тоже к врачу и дайте ей поесть.
      - Но почему, Азрак? - запротестовал один палестинец. - Моей матери такого уважения не выказывали! Она была...
      - Равно как не выказывали и моей, - резко оборвал его Синий. - Ну и что? Взгляни на нас, кем мы стали. Оттащите этого юнца, и пусть он остается с матерью. Пошлите кого-нибудь поговорить с заложниками, успокойте их. Сделайте вид, будто сочувствуете им.
      Кендрик содрогнулся от отвращения, глядя на бездыханные, покрытые синяками и кровоточащими ранами тела оттаскиваемых мужчин.
      - Ты поступил правильно, - сказал он Азраку голосом, лишенным каких-либо эмоций. - Нужно знать, когда следует остановиться, даже если нет желания делать это.
      Новоявленный лидер террористов изучающе посмотрел на Эвана:
      - Я говорил серьезно. Взгляни на нас. Смерть близких меняет нас. Сегодня мы дети, а завтра уже взрослые мужчины, и не важно, сколько нам лет, мы сеем смерть потому, что воспоминания о пережитом не дают покоя.
      - Понимаю.
      - Нет, не понимаешь, Амаль Бахруди. Твой удел - идеологическая война. Для тебя смерть - политический акт. Ты истово веришь, у меня сомнений нет, вот только веришь ты в политику. А это не моя война. У меня одна идеология: выжить, я убиваю снова и снова и все еще живу.
      - Ради чего? - спросил Кендрик, проявляя искренний интерес.
      - Как ни странно, ради того, чтобы жить в мире, которого были лишены мои родители. Ради всех нас, ради нашей земли, которую у нас украли, отдали врагам и еще заплатили им, чтобы загладить вину за преступления, которых мы не совершали. Теперь жертвами стали мы. Можем ли мы не бороться?
      - Если считаешь, что это не политика, советую хорошенько подумать. Ты все-таки остаешься поэтом, Азрак.
      - С ножом и винтовкой в руках, Бахруди.
      Люди во внутреннем дворе внезапно заволновались. Но волнение было скорее радостным. Две фигуры появились из дверей. Одна - женщина в чадре, другая мужчина с белыми прядями в черных волосах. Зайя Ятим и Абиад, тот самый, чья кличка Белый, догадался Эван, стараясь сохранять внешне безразличный вид. Приветствие между братом и сестрой показалось ему странным. Они пожали друг другу руки, затем сдержанно обнялись. Универсальный жест, дающий понять: я хочу тебя защитить. Младший брат всегда ребенок в глазах старшей, умудренной опытом сестры, он и останется для нее таковым, невзирая на возраст, несмотря на то, что со временем именно он станет опорой семьи. Она всегда будет видеть в нем предмет беспрестанных забот.
      Абиад был менее сдержан в проявлении эмоций и расцеловал самого юного и самого сильного члена оперативного совета в обе щеки.
      - Ты должен многое рассказать нам, - сказал террорист, называющий себя Белый.
      - Да, должен, - кивнул Азрак и повернулся к Кендрику. - Благодаря этому человеку. Это Амаль Бахруди из Восточного Берлина, посланный сюда в Маскат самим Махди.
      Зайя впилась взглядом в лицо Кендрика.
      - Амаль Бахруди, - повторила она. - Конечно же я слышала это имя. У Махди поистине огромные связи. Ты оказался очень далеко от того места, где работаешь.
      - К сожалению, так. - Кендрик говорил на литературном арабском - Однако другие на виду. За каждым их движением следят. Предполагалось, что сюда приедет тот, кого не ждут, что он здесь появится, а Восточный Берлин так далеко. Люди станут клясться, будто видели вас там. Когда Махди призвал меня, я не раздумывая согласился. Точнее говоря, я сам связался с его людьми и предложил отправиться сюда, как только узнал, что здесь происходит. Брат расскажет о возникшей здесь проблеме. У нас могут быть разные цели, но все мы выиграем от сотрудничества.
      - Но ты, Бахруди из Восточного Берлина, - вступил в разговор Абиад. Брови его были сдвинуты к переносице. - Откуда тебе знать, что тебя не выследили?
      - О том, что я здесь, несомненно, знают. - Эван позволил себе улыбнуться. - Но едва ли мое появление свяжут с событиями давно минувшими.
      - Тебя предали? - высказала предположение Зайя.
      - Да, мне известно, кто это сделал, и я найду его.
      - Бахруди вызволил нас, - прервал его Азрак. - Пока я раздумывал, он действовал. Он заслуживает доверия.
      - Зайдем внутрь, дорогой брат. Поговорим там.
      - Моя дорогая сестра, - сказал Синий. - Среди нас есть предатель. Это то, о чем хотел сообщить нам Амаль. Это и еще кое-что. Нас снимают на пленку скрытой камерой и передают фотографии из посольства, а потом продают их! Если уцелеем, нас будут преследовать всю жизнь, потому что весь мир. Увидел то, что происходит в этих стенах!
      Сестра вопросительно взглянула на брата.
      - Фотографии? Сделанные с помощью скрытых камер, которые никто до сих пор не заметил? Неужели среди нас есть такие, кто способен обращаться со сложной аппаратурой? Кто-то из наших братьев и сестер, которые и писать-то едва умеют?
      - Он видел эти фотографии. В Восточном Берлине.
      - Поговорим внутри.
      В посольстве Великобритании за большим столом напротив полусонного атташе сидели двое. Атташе, все еще в халате, прилагал немалые усилия к тому, чтобы не заснуть.
      - Да, - сказал он, зевая, - они будут здесь с минуты на минуту, и, если простите мои слова, надеюсь, в том, что вы говорите, есть смысл. У МИ-6 забот более чем достаточно, не думаю, что они обрадуются, если их поднимут ни свет ни заря, напрасно.
      - Мой друг Джек служил гренадером, - обиженно воскликнул Дики - Если он считает, что дело серьезное, вам стоит проявить внимание Иначе зачем бы мы сюда пришли?
      - Выбить деньги для своих фирм? - предположил атташе.
      - Ну да, конечно, только это не главное, - замялся Дики. - Прежде всего мы англичане. Жалко смотреть, как гибнет Империя. Верно, Джек?
      - Это уже произошло, - сказал атташе, подавляя очередной зевок.
      - Видите ли, - заговорил Джек, - мой друг Дики специализируется на черных металлах, ну а я - на текстиле и скажу вам вот что. Тот сукин сын был так одет... По сравнению с тем, как был одет до того, - никуда не годится. Одежда не только определяет человека, но также отвечает роду его занятий. Так повелось издревле, с тех самых пор, как был соткан первый холст, а это, кстати говоря, могло произойти и в этой самой части света...
      - Служба разведки подобной информацией располагает, уверен, - прервал его атташе и с видом человека, которому до смерти надоело повторять одно и то же, произнес: - Они скоро будут здесь.
      Разведчики и в самом деле вскоре появились, через пять секунд после слов, произнесенных атташе. Двое мужчин в незастегнутых рубашках, отчаянно нуждающиеся в бритве, с хмурыми выражениями лиц вошли в кабинет. Один из них держал в руках объемистый конверт.
      - Вы те, ради кого нас подняли? - спросил сотрудник секретной службы, глядя на Дики и Джека.
      - Ричард Хардинг слева от меня, - представил атташе, - и Джон Престон справа. А теперь могу ли я покинуть вас?
      - Прости, дружище, - покачал головой другой сотрудник МИ-6 и, приблизившись к столу, открыл конверт. - Мы здесь потому, что ты позвал нас. Это обстоятельство вынуждает тебя остаться.