Три мудреца с Востока,
       Мы прибыли сюда с дарами
       Издалека...
      На углу квартала толпится кучка юнцов, распевающих рождественские гимны в ритме джаза: притоптывают, вертят руками, звонкие юные голоса режут стылый воздух, сплавляясь со звуками автомобильных сигналов, полицейских свистков, металлически дребезжащей мелодией, что летит в ночь Рождества из динамиков над ярко освещенными, сияющими витринами. Снег валит плотной пеленой, создавая хаос в потоке машин, слепит глаза запоздалым покупателям, вынужденным лавировать между машинами, переступать через островки слякоти, умудряясь не налететь друг на друга. Колеса вертятся, прокручиваются на мокром асфальте, машины заносит, автобусы протискиваются с переменным успехом, то тормозя, то трогая, изматывая до одури пассажиров, а колокольчики одинаковых - будто в униформе - Санта-Клаусов все не прекращают свой тщетный назойливый звон.
      Начала и истоки, альфа и омега всего...
       ...Вослед рождественской звезде...
      Черный "кадиллак" свернул за угол и пополз в направлении столпившихся подростков. Ряженый солист - а-ля диккенсовский Боб Крэтчит - вплотную подобрался к машине справа и, продолжая петь, приблизил лицо к оконному стеклу, протянув за пожертвованием руку в перчатке.
      Разъяренный водитель нажал на клаксон, отгоняя жаждавшего получить вознаграждение, но пассажир на заднем сиденье полез в карман пальто и извлек несколько купюр. Он надавил на кнопку - стекло скользнуло вниз, и русоголовый паренек выхватил деньги.
      - Да благословит вас Господь, сэр! Примите благодарность от молодежного клуба с Восточной Пятидесятой улицы. Счастливого Рождества, сэр!
      Благопожелание могло бы произвести эффект, если бы не запах виски изо рта кричавшего.
      - Счастливого Рождества! - Убеленный сединами пассажир опять нажал на кнопку стекла, прекратив дальнейшее общение.
      Минутная задержка в потоке машин - и "кадиллак" рванул вперед, но лишь затем, чтобы резко затормозить в каких-нибудь тридцати шагах от места нежелательного контакта.
      Шины завизжали. Усмиряя колеса, водитель овладел положением. Этот трюк позволил ему тем не менее сдержать готовое сорваться с губ ругательство.
      - Спокойно, майор! - произнес пассажир командным тоном, в котором слышался, однако, оттенок сочувствия. - Нервы тут не помогут. Ничего не даст нам и спешка.
      - Вы правы, генерал. - В голосе водителя звучало почтение, которого говоривший, однако, не испытывал.
      Нельзя сказать, чтобы майор вообще не питал уважения к генералу. Но только не сегодня, не в этой конкретной поездке. И генеральская прихоть здесь не в счет! Шеф дьявольски нервничал, когда просил майора, чтобы тот поступил в его распоряжение в канун Рождества и отвез его в Нью-Йорк, но не в служебной, а во взятой напрокат гражданской машине - генерал хотел поразвлечься. Майор мог предположить какую угодно причину, по которой его вызвали на рождественское ночное дежурство, но только не эту...
      Бордель! Да, именно так это и называется, если не выбирать выражения. Председатель Комитета начальников штабов в канун Рождества едет в публичный дом! И раз уж пошли такие дела, то майор - доверенное лицо генерала, его конфидент, должен сопровождать своего шефа и оставаться при нем, затем уничтожить все следы скандального приключения, а утром на обратном пути в каком-нибудь мотеле привести его в порядок, да так, чтобы ни одна душа не узнала, как развлекался генерал и какой был бардак. К полудню следующего дня важная персона вновь вернется к своим обязанностям, будет отдавать приказы и распоряжения, а ночное приключение забудется навсегда.
      В течение последних трех лет, начиная с того момента, когда генерал приступил к выполнению своего долга в новом качестве, майору не раз приходилось совершать с ним подобные выезды, служившие регулярным сопровождением периодов чрезмерной активности Пентагона или моментов национальных кризисов, в ходе которых генерал проявлял служебное рвение и переутомлялся.
      Да, случались вояжи с целью отдыха, но никогда в такую ночь, как эта, в канун Рождества, помилуй Бог! И если бы генерал был не Энтони Блэкборн, то майор осмелился бы возражать, протестуя на том основании, что даже для примерного подчиненного семья в такой праздник превыше всего.
      И тем не менее майор вообще никогда не выказал бы даже намека на неодобрение относительно чего-либо, что касается "Неистового Энтони", его генерала, который во время вьетнамской войны вынес его из концентрационного лагеря на севере страны, спас его, тогда еще молодого лейтенанта, от пыток и голодной смерти, протащив на себе через джунгли до американских позиций. С тех пор прошло много лет. Лейтенант стал майором, адъютантом председателя Комитета начальников штабов.
      Среди военных частенько можно слышать избитое выражение "я пошел бы за ним в огонь и воду". Так вот, майор бывал в адских переделках с Неистовым Энтони Блэкборном и вновь, не задумываясь, отправился бы к черту на рога, повинуясь простому щелчку пальцев своего генерала.
      Они достигли Парк-авеню и свернули вправо. Здесь движение было менее оживленным, чем на основных магистралях, так как они оказались в одном из фешенебельных районов Нью-Йорка.
      Еще несколько кварталов вперед: цель путешествия - кирпичный особняк на Семьдесят первой улице, соединяющей Парк-авеню и Лексингтон.
      Сейчас адъютант председателя Комитета начальников штабов припаркуется на пятачке перед зданием и станет наблюдать, как генерал выйдет из машины и поднимется по ступеням к запертой двери. Он не произнесет ни слова, но чувство грусти не покинет его, пока он будет ждать. Ждать до того момента, когда худенькая женщина в темно-красном шелковом платье, с брильянтами на шее вновь откроет дверь часа через три-четыре и в парадном на мгновение вспыхнут огни, что послужит водителю сигналом подняться и забрать своего пассажира.
      - Привет, Тони! - Женщина пересекла тускло освещенный холл и, подойдя к гостю, поцеловала его в щеку. - Как поживаешь, дорогой? - спросила она, коснувшись пальцами своей брильянтовой удавки.
      - Интенсивно, - ответил генерал, высвобождая руки из рукавов цивильного пальто, которое уже придерживала прислуга в форменном платье.
      Он взглянул на девушку: новенькая, очень мила. Женщина в шелковом платье перехватила его взгляд.
      - Она не подходит тебе, дорогой, - пояснила хозяйка, беря гостя под руку. - Может быть, через месяц или два... Пойдем посмотрим, что можно сделать, чтобы ты расслабился. У нас есть все, что тебе необходимо: самый лучший гашиш из Анкары, прекрасный абсент из Марселя и многое другое, что заказал врач по нашему специальному каталогу. Кстати, дорогой, как твоя жена?
      - Живет напряженной жизнью. Она шлет тебе наилучшие пожелания, - спокойно ответил генерал.
      - Передай ей мою любовь, дорогой.
      Они прошли через арочный проем в большую комнату с мягким цветным освещением из невидимого источника. Радужные кольца голубых, розовых, желтых световых пятен блуждали на потолке. Женщина заговорила опять:
      - Здесь есть одна девочка, которую я собираюсь свести с тобой и с твоей всегдашней партнершей. Представь, у нее специальная выучка, как раз то, что нам нужно. Я прямо не поверила, когда беседовала с ней, это невероятно. Я раздобыла ее в Афинах. Ты будешь боготворить ее.

* * *

      Энтони Блэкборн, нагой, лежал на огромной кровати. Крошечные световые зайчики постреливали с голубоватой зеркальной поверхности потолка. В полумраке комнаты курился легкий аромат гашиша, смешиваясь с полынным запахом абсента, налитого в три рюмки, стоявшие на столике возле кровати. Обнаженное тело генерала было разрисовано акварелью: кружочки, линии, цветные отпечатки пальцев - пестрые следы массажных пассов и ласк. Клиент постанывал, запрокидывая голову, млел и трепетал от возбуждения, а две голые напарницы сменяясь делали свое дело.
      Одна, помогая генералу, ловко манипулировала рукой, издавала в такт притворные стоны блаженства, вскрикивая и шумно дыша, изображала наслаждение. Другая, припав грудью к лицу гостя, нашептывала нечто страстное по-гречески, ласкающими телодвижениями услаждала закрывший глаза, забывшийся в наслаждении объект своих стараний, умело приближая желанный результат. Вот она переместилась вдоль лежащего тела, потянулась за рюмкой и, поддерживая голову генерала, влила ему в раскрытые губы густой пахучий напиток. Затем соскользнула с кровати, жестом дав понять напарнице, что собирается в ванную. Та понимающе кивнула и, продолжая работать правой рукой, свободной левой нащупала и принялась ласкать губы клиента, пытаясь попасть нежными пальчиками в его рот и создавая эффект присутствия отлучившейся подруги.
      Гречанка тем временем скрылась в ванной. Стоны сладостного изнеможения все громче раздавались в комнате - генерал был близок к вожделенной цели.
      Прошло секунд тридцать, и девушка появилась в проеме двери, но уже не голышом. На ней было теперь твидовое темное пальто с капюшоном, скрывавшим ее роскошные, каштановые с рыжиной волосы. Секунду она стояла неподвижно в полумраке комнаты, а затем подошла к ближайшему окну и бесшумно раздвинула тяжелые портьеры.
      Звон разбитого стекла наполнил пространство, порыв ветра взметнул штору. Силуэт широкоплечего коренастого мужчины высветился в проеме окна. Неизвестный взломал раму и впрыгнул в комнату. Он был в лыжных очках и с оружием в руке.
      Девушка на кровати мгновенно обернулась и пронзительно закричала, когда убийца направил дуло на постель и нажал на спуск. Выстрел был беззвучным, в полной тишине девушка повалилась на непристойно разрисованное тело Энтони Блэкборна. Пришелец подошел к кровати. Генерал поднял голову, стараясь сквозь наркотический дурман разобраться в происходящем. Взор его блуждал, в горле клокотали нечленораздельные звуки. Убийца выстрелил еще раз, а затем еще и еще, всаживая пули в шею, грудь, пах; потоки крови смешивались с глянцевой краской... Незнакомец кивнул девушке из Афин. Та подскочила к двери, распахнула ее и проговорила по-гречески:
      - Она внизу, в комнате с мерцающим освещением. На ней длинное красное платье и брильянтовое ожерелье.
      Мужчина кивнул опять, и они оба бросились в коридор.

* * *

      Мысли майора неожиданно были прерваны звуками, раздававшимися, как ему показалось, в особняке. Он вслушивался затаив дыхание.
      Вроде бы визг какой-то... Да, крик и визги... Кто-то пронзительно кричал в доме.
      Он посмотрел на темное здание. В это мгновение тяжелая дверь распахнулась, две фигуры вылетели и промчались вниз по лестнице. Мужчина и женщина! И тут он заметил нечто. У него похолодело в желудке словно от резкой боли: мужчина, спешивший прочь, на бегу запихивал за пояс оружие.
      - О Боже!..
      Майор сунул руку под сиденье, выхватил автоматическую винтовку и выпрыгнул из машины. Он взбежал по ступеням и оказался в холле. Крики множились, нарастали. В помещении за арочным проемом была беготня, кто-то спешил вверх по лестнице, какие-то люди сыпались вниз. Он добрался до большой комнаты с мерцающим освещением. На полу лежала худенькая женщина с ожерельем на шее. Ее лоб представлял сплошное кровавое месиво. Она была убита...
      - Где он? - завопил майор.
      - Наверху! - прокричала в ответ какая-то девушка, забившаяся в угол.
      Майор, поборов панический ужас, ринулся назад и затем вверх по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки сразу. Взгляд его засек телефонный аппарат, оставшийся внизу на маленьком столике.
      Майор знал эту комнату. В ней ничто не менялось. Он свернул в узкий коридор. Добежал до двери и ввалился в знакомые покои. О Господи! То, что открылось его взору, нельзя было представить даже в страшном сне. Сцена оказалась ужаснее всего виденного прежде: голый Блэкборн, в апогее непристойности, весь в крови, а сверху, уткнувшись лицом ему в пах, - мертвая девушка. Он словно ощутил дыхание ада, если только в аду так же жутко.
      Майор не смог бы объяснить, каким образом ему удалось взять себя в руки. Он прикрыл за собой дверь и вышел в коридор, держа винтовку наготове. Мимо в направлении лестницы неслась какая-то женщина. Майор схватил ее и прокричал:
      - Сделаешь то, что я говорю, или я убью тебя! Вон там телефон. Наберешь номер, который я назову, и передашь то, что я скажу тебе. Повторишь слово в слово! - И он потащил ее вниз к телефону, что стоял в холле.

* * *

      Президент Соединенных Штатов решительно подошел к дверям Овального кабинета и направился к рабочему столу. Там уже стояли в ожидании государственный секретарь и директор Центрального разведывательного управления.
      - Факты мне известны, - холодно заявил вошедший в своей обычной манере - растягивая слова, - и меня буквально тошнит. А теперь скажите, что вы предпринимаете в связи с этим?
      Директор ЦРУ сделал шаг вперед:
      - Подключилось нью-йоркское отделение по расследованию убийств. Но нам повезло: адъютант генерала оставался у закрытой двери и грозил убить каждого, кто посмеет сунуться. Наши люди прибыли первыми. Они поработали как следует и уничтожили все следы.
      - Это все ваш глянец, будь он неладен! - прервал его президент. - Я понимаю, что данная мера необходима, но это не то, что интересует меня. Каковы ваши соображения? Это что, просто одно из изощренных и загадочных нью-йоркских убийств или нечто иное?
      - По моему мнению, это как раз то самое "иное", - ответил директор ЦРУ. - Я уже высказался на этот счет вчера. Пол слышал. Это было хорошо продуманное, детально проработанное и спланированное убийство. Выполнено блестяще. Убрали даже хозяйку особняка, которая могла бы пролить хоть какой-то свет на случившееся.
      - Кто мог это организовать?
      - Я считаю, что КГБ. Все пули были выпущены из автоматического пистолета "буран", любимого оружия русских чекистов.
      - Здесь я должен возразить, господин президент, - вступил в разговор госсекретарь. - Я не могу подписаться под этим заключением Джима. Оружие, быть может, и не типичное, но его легко купить в Европе. Сегодня утром я целый час провел в беседе с советским послом. Он так же потрясен, как и мы. Он не только отрицает всякую причастность русских к этому делу, но и корректно подчеркнул, что для советского руководства генерал Блэкборн был на этом посту фигурой более приемлемой, чем кто-либо другой.
      - У КГБ, - прервал его директор, - нередко возникают разногласия с кремлевским дипломатическим корпусом.
      - Так же, как у наших дипломатов с нашими разведывательными службами? - поинтересовался государственный секретарь.
      - Не более чем с вашим собственным отделом консульских операций. Пол, - парировал директор.
      - Черт возьми! - произнес президент. - Меня не интересует вся эта ваша чушь. Дайте мне фактический материал. Начните вы, Джим. Если вы так уверены в своей правоте, то что можете предложить в качестве доказательств?
      - Достаточно много. - Директор открыл папку с документами, извлек лист бумаги и положил на стол перед президентом. - Мы просмотрели все, что было в компьютерной памяти за последние пятнадцать лет, и заложили туда все обстоятельства убийства прошлой ночи. Мы сверили все методы, способы обнаружения, расчетов времени, взаимодействий, произвели тщательное сравнение всех полученных данных с почерком каждого из известных нам агентов КГБ, работавших в этот период. В итоге мы выбрали троих. Это самые профессиональные и непотопляемые асы советской разведки. Разумеется, в каждом конкретном случае все трое действовали под обычным прикрытием, но все они - террористы. Здесь их имена перечислены в порядке проведения экспертизы.
      Президент внимательно изучал три имени на лежавшем перед ним листе бумаги.
      Талейников Василий. Последний пункт в донесениях - Юго-Западный советский сектор.
      Крылович Николай. Последнее место службы: Москва, военная контрразведка.
      Жуковский Георгий. Последнее место службы: Восточный Берлин, атташе посольства.
      Государственный секретарь не сумел воздержаться от замечаний:
      - Но, господин президент, подобные спекулятивные измышления, основанные в лучшем случае на самых невероятных предположениях, могут лишь привести к конфронтации. Сейчас не время для подобных демаршей.
      - Подождите, Пол, - сказал президент, - я попросил представить доказательства гипотезы, и меня, черт возьми, не волнует, подходит ли настоящий момент для конфронтации. Убит председатель Комитета начальников штабов. Может, он и был сукин сын в личной жизни, но зато хороший солдат. А если это убийство - дело советских агентов, то я хочу знать об этом! - Он положил материалы на стол. - Кроме того, до тех пор, пока мы не узнаем все, не произойдет никакой конфронтации. Разумеется, Джим, делу будет придана абсолютная секретность.
      - Само собой, - заметил директор ЦРУ. В этот момент раздался резкий стук в дверь, и в Овальный кабинет, не дожидаясь разрешения, вошел старик - помощник президента по официальным связям.
      - Господин президент, красный телефон! На линии премьер-министр Союза. Мы проверили связь.
      - Благодарю вас. - Президент протянул руку к аппарату, толстый кабель которого находился за креслом. - Господин премьер? Президент США слушает.
      Слова русского звучали отрывисто и резко. В первой же паузе пошел синхронный перевод. И, как полагалось, когда смолк голос переводчика с русской стороны, личный переводчик президента сказал всего лишь:
      - Передано верно, господин президент.
      Советский премьер начал так:
      - Я глубоко сожалею о гибели... убийстве генерала Энтони Блэкборна. Он был прекрасным солдатом, который испытывал отвращение к войне, так же как вы и я. Его уважали здесь у нас, ценили его авторитет и понимание глобальных проблем, благотворное влияние на наших военных руководителей. Нам будет очень не хватать его.
      - Благодарю вас, господин премьер. Мы также скорбим по случаю его смерти, по случаю этого убийства. И оказались перед лицом загадки...
      - Вот почему я связался с вами, господин президент. Вы должны быть уверены, что убийство генерала Блэкборна никогда не входило в планы ни одного из ответственных лиц руководства нашей страны. Всякие предположения на этот счет следует отмести. Я полагаю, я ясно высказался.
      - Более чем ясно, господин премьер, еще раз благодарю вас. Но, если я правильно вас понял, вы намекаете на возможные действия со стороны незначительных фигур вашего руководства?
      - Они ничуть не более незначительны, чем те из молодцов конгресса, которые собирались бомбить Украину. Таковые, я надеюсь, не в счет, как это и полагается.
      - В таком случае, господин премьер, я не совсем уверен, что правильно уловил смысл вашей последней фразы.
      - Я попытаюсь говорить яснее. Ваше ЦРУ отработало три имени, полагая, что эти лица были задействованы в акции убийства генерала Блэкборна. Так вот, они не причастны, господин президент, даю вам слово. Это разумные люди, находящиеся под абсолютным контролем их руководства. В частности, один из них - Жуковский - уже неделю как отправлен в больницу. Другой, по фамилии Крылович, одиннадцать последних месяцев пребывает на маньчжурской границе. А многоуважаемый Талейников в соответствии с определенными намерениями и целями отозван и в настоящее время находится в Москве.
      Президент молчал, уставившись на директора ЦРУ.
      - Благодарю вас за пояснения, господин премьер, восхищен точностью имеющейся у вас информации.
      Я сознаю, что вам непросто было сделать этот звонок. Ваша служба безопасности достойна всяческих похвал.
      - Так же как и ваша, господин президент. В наши дни становится все меньше тайн, кое-кто полагает, что это к лучшему. Я взвесил все обстоятельства и вынужден был связаться с вами. Мы не имеем никакого отношения к этой акции, господин президент.
      - Я верю вам. Интересно, кто бы это мог быть?
      - Я озабочен тем же. Надеюсь, мы оба получим ответ на этот вопрос.

      - Дмитрий Юревич! - Миловидная женщина с подносом в руках приблизилась к кровати. - Сегодня первое утро твоего отпуска, всюду полно снега, но солнце пожирает его, и прежде чем похмелье выветрится у тебя из головы, леса вновь зазеленеют. - Голос ее был приветлив.
      Мужчина зарылся лицом в подушку, но через некоторое время повернулся и открыл глаза, жмурясь от яркого солнечного света, заливавшего комнату. За большим дачным окном ветви деревьев гнулись под тяжестью снежных покрывал.
      Юревич улыбнулся жене и ощупал свой подбородок, заросший седой щетиной.
      - Похоже, я чуть не сгорел вчера, - сказал он.
      - Ты бы и сгорел. К счастью, наш сын унаследовал мой крестьянский инстинкт быстрого реагирования. Он заметил огонь и, не теряя времени на размышления, вытащил у тебя сигарету.
      - Я помню, как он подскочил ко мне...
      - Именно. - Жена присела на край кровати и дотронулась до его лба. - Жив, казак, и атаманом будешь!
      - Дай сигарету.
      - Дам, но сначала ты должен выпить сок. Ты - очень важная персона: у нас буфет забит соками. Наш лейтенант уверяет, что это для того, чтобы заливать сигареты, которыми ты подпаливаешь свою бороду.
      - Менталитет военного неисправим. Мы, ученые, знаем, что сок существует для того, чтобы смешивать его с водкой. - И Дмитрий Юревич опять улыбнулся, ничем не озабоченный. - А сигаретку, любовь моя? Я даже позволю тебе прикурить ее для меня.
      - Ты несносен. - Она взяла пачку сигарет со столика, вытащила одну и подала супругу. - Будь осторожен, не выдыхай, когда я поднесу спичку, не то мы оба взлетим на воздух, и меня погребут без почестей как убийцу выдающегося советского физика-ядерщика.
      - Зато после меня останется моя работа. Дай мне пока насладиться куревом. - И он затянулся, когда жена поднесла спичку. - Наш сын в порядке?
      - Он с утра занят смазкой охотничьих ружей. С ним все хорошо. Его гости должны приехать примерно через час. Охота начнется около двенадцати.
      Юревич уселся на подушку:
      - О Господи, а я и забыл об этом! Мне действительно надо идти с ними?
      - Вы с сыном в одной команде. Ты что, не помнишь, как сообщил всем за обедом, что отец и сын завоюют командный приз?
      Юревич поморщился.
      - Это я сказал умышленно. Все эти годы, что я корпел в лабораториях, он взрослел за моей спиной, без меня.
      Жена улыбнулась.
      - Тебе неплохо подышать свежим воздухом. Давай, кончай курить, завтракай, одевайся.
      - Сказать тебе кое-что? - Юревич взял руку жены в свою. - Я только начинаю осознавать, что у меня отпуск. Я уж и не помню, когда это было.
      - А я сомневаюсь, было ли вообще. У тебя самая ужасная работа!
      Юревич пожал плечами.
      - Очень мило со стороны командования наградить нашего сына отпуском.
      - Это он попросил увольнение. Он хотел побыть с тобой.
      - И с его стороны очень мило. Я люблю его, но мало знаю.
      - Все говорят, что он хороший офицер, ты можешь гордиться им, милый.
      - А я и горжусь, моя женушка. Но не знаю, как это выразить, дать ему почувствовать. У нас так мало общего. Вчера водка отчасти облегчила эту задачу.
      - Да ведь вы не виделись почти два года.
      - Все знают, я работал...
      - Да, ты у меня ученый. - Она стиснула руку мужа. - Но не сегодня. И не в последующие три недели. Никаких лабораторий, писаний на доске, полночных заседаний, совещаний с молодыми, жадными до знаний профессорами и студентами, так стремящимися сообщить всем и каждому, что они работают со знаменитым Юревичем. - Она вытащила сигарету из его рта и погасила. - Давай, ешь и собирайся. Зимняя охота пойдет тебе на пользу.
      - Моя дорогая, это может иметь смертельный исход для меня. Вот уже двадцать лет, как я не стрелял из винтовки.

* * *

      Лейтенант Николай Юревич пробирался по глубокому снегу к старой постройке, служившей когда-то конюшней. Он обернулся и взглянул на большой трехэтажный дом, который в ярких лучах утреннего солнца напоминал алебастровый дворец в чаще заснеженного фарфорового леса. Он был словно хрупкое видение давно забытых времен, которые никогда не вернутся.
      В Москве много говорили о его отце. Всем хотелось как можно больше знать об этом блистательном темпераментном человеке, чье имя пугало лидеров Запада. Говорили, что Юревич вывел формулу для создания многих видов тактического ядерного оружия, что, если оставить его на складе вооружений с приданной лабораторией, он сумеет смоделировать бомбу, которая сотрет с лица земли и Лондон, и Вашингтон, и значительную часть Пекина.
      Таков был великий Юревич, не подлежащий критике и дисциплинарным воздействиям, невзирая на его иногда экстравагантные высказывания и поступки. Впрочем, в вопросе преданности государственным интересам он был более чем лоялен. Он рос пятым ребенком в семье обнищавших крестьян из Коврова. И если бы не государство, которое дало ему все, он ходил бы сейчас за плугом, обрабатывая землю какого-нибудь помещика. Он был коммунистом до мозга костей, хотя, как и все талантливые люди, не питал пристрастия к административной деятельности. Он всегда оставался вне чьего-либо влияния, и никто никогда не упрекал его в этом.
      Вот почему многие хотели бы познакомиться с ним. Николай подозревал даже, что сам факт знакомства с великим Юревичем делал людей неуязвимыми, словно эффект неприкосновенности его отца распространялся и на них.
      Николай понимал, что для приезжающих сегодня людей как раз представляется такой шанс, и испытывал чувство некоторой неловкости. "Гости", которые сейчас, наверное, уже подъезжали к даче его отца, фактически напросились сами. Один из них был командиром вильнюсской части, где служил Николай, а другого он вообще не знал. По словам Дригорина, это был один из его московских друзей, и - как выразился сам командир - его столичный приятель в будущем мог оказать молодому лейтенанту неоценимую услугу в получении соответствующего направления на службу. Николай не придавал значения таким вещам. Во-первых, он был сам по себе личностью, а во-вторых, был сыном своего отца. Он сам построит свою жизнь. Это казалось ему очень важным. Но он никак не мог отказать своему командиру, ибо если кто и нуждался в "неприкосновенности", так это его начальник - полковник Янек Дригорин. Дригорин имел неосторожность высказываться против коррупции среди высшего офицерского руководства, говоря о резиденциях для отдыха на побережье Черного моря, на содержание которых шли незаконно присвоенные суммы, о складах магазинов, забитых контрабандными дефицитными товарами, о женщинах, которых вопреки всем правилам доставляли на военных самолетах в расположения частей для развлечений.
      В Москве его "сократили" и направили служить в Вильнюс, чтобы сгнил на периферии, среди посредственности. И в то время, как Николай, лейтенант в возрасте двадцати одного года, выполнял майорские обязанности, оставаясь в младшем офицерском звании, Дригорин, будучи талантливым военным в старшем офицерском звании, оказался в младшем составе командования, преданный забвению.
      Тем не менее полковник был прекрасным человеком. Николай даже не знал, найдется ли второй такой.
      Он добрался до конюшни и открыл дверь, которая вела в помещение с проходом посередине и стойлами по обеим сторонам. Петли были смазаны, и старая дверь распахнулась без скрипа. Он шел вдоль безупречно сохранившихся перегородок, за которыми некогда содержались лучшие племенные рысаки, и пытался представить себе, какой она была, та Россия. Он почти слышал ржание рысаков с бешеными глазами, нетерпеливый топот копыт, фырканье гунтеров, рвущихся из стойл в поля.
      Да, хорошая была жизнь в той России, если, конечно, ты не ходил за плугом. Он дошел до конца прохода, там была еще одна дверь. Николай вышел на снежный простор. Что-то вдалеке привлекло его внимание, что-то постороннее, совершенно лишнее на чистом снегу. Следы! Их ниточка вилась от амбара к кромке леса. Похоже, человеческие. Откуда бы? Двое помощников, присланные из Москвы для организации дачного быта, еще не покидали главное строение дачи. Егеря же были у себя в сторожке у дороги.
      С утра ведь потеплело, подумал Николай, и снежный покров изменился: солнце, должно быть, кое-где проело наст, да и глаза слепит - возможен обман зрения. Это наверняка след зверя. И он улыбнулся при мысли о том, что какая-то зверюшка пробиралась сюда в поисках зерна или соломы, инстинктом ведомая к прежним конюшням и амбару. Да, Россия изменилась, но лесное зверье все такое же.
      Николай взглянул на часы: пора было возвращаться. Гости, наверное, вот-вот прибудут.
      Все шло как нельзя лучше. Николай едва мог надеяться на такую удачу. Обстановка была непринужденной в значительной мере благодаря его отцу и гостям. Поначалу полковник Дригорин держался в соответствии со своим положением, памятуя о субординации. А Дмитрий Юревич, напротив, вел себя как и положено отцу, принимающему командира своего сына, заботящемуся лишь о будущем своего отпрыска. Было забавно наблюдать за ним - он был так прост и доступен. Водку подавали с соками и кофе, и Николай зорко следил за дымящимися сигаретами.
      На удивление приятным человеком оказался и друг полковника - москвич Брунов, крупный партийный функционер из военно-промышленного комплекса. И у отца нашлись не только общие с ним приятели, но вскоре выяснилось, что оба разделяют одни и те же взгляды на московскую бюрократию - административных чиновников, окружавших их общих знакомых. Они едва сдерживали смех, стараясь превзойти друг друга в остроумных замечаниях насчет "этих чекистов-руководителей" и "экономистов", не способных удержать и рубля в кармане.
      - Мы - вредные элементы, Брунов! - рычал отец, и его глаза искрились смехом.
      - Абсолютно верно, - соглашался московский гость, - и как жаль, что мы так точны в оценках.
      - Будьте осторожны, мы среди военных. Они доложат о нас...
      - В таком случае я отказываюсь работать на них, а вы сделаете бомбу обратного действия! На мгновение смех Юревича оборвался.
      - Я бы хотел, чтобы это не понадобилось.
      - А я - чтобы не потребовались такие грандиозные увольнения.
      - Ну и довольно, - сказал Юревич. - Егеря уверяют, что охота у нас здесь великолепна. Мой сын обещал следить за мной, а я в свою очередь обещаю подстрелить самого крупного зверя. Пошли! Все, что необходимо, вам предоставят: обувь, теплую одежду... водку.
      - Но не во время стрельбы, папа.
      - Слава Богу, вы хоть чему-то научили его, - улыбнулся Юревич полковнику. - Я хочу, чтобы вы остались на сегодня. Ну и на ночь, разумеется. Москва щедра и изобильна: у нас есть и свежее мясо на ростбифы, и свежие овощи Бог знает откуда... из ленинских запасников, с баз вождей.
      - И фляжки с водкой, я полагаю.
      - Не фляги, каски! Я вижу это по твоим глазам, сын. Мы оба сегодня в праздничном увольнении. Вы остаетесь!
      - Я точно остаюсь, - сдался гость из Москвы.

* * *

      Выстрелы разорвали лесную тишину, резко отдались в ушах. Крики вспугнутых птиц и шум хлопающих крыльев сопровождали стрельбу. Николай слышал и возбужденные голоса вдалеке, но разобрать слова было невозможно.
      - Ах ты, старый негодник! - Он обернулся к отцу, бросил взгляд на оружие в его руках. - У тебя предохранитель спущен. Что это?
      - Мне показалось, я услышал шорох. Я хотел быть наготове.
      - Я, конечно, очень уважаю тебя, папа, но поставь на предохранитель и жди, пока у тебя в поле зрения что-то не появится. Одного шороха мало.
      - Я тоже уважаю тебя, мой мальчик, но тогда придется делать много дел сразу. - Юревич заметил тревогу в глазах сына. - А вообще-то, ты, пожалуй, прав. Я споткнусь, упаду, и произойдет взрыв. Я знаю, так бывает. Поэтому повинуюсь.
      - Благодарю, - ответил сын и резко обернулся. Отец был прав: сзади послышался какой-то звук. То ли сучок треснул, то ли ветка хрустнула. Он спустил предохранитель.
      - Что это? - заволновался Юревич.
      - Ш-ш, - прошептал сын, всматриваясь в просвет между мохнатыми заснеженными деревьями, но, ничего не заметив, вернул предохранитель в исходное положение.
      - Ты тоже слышал, да? Значит, это не только мой стареющий слух. - Взгляд Юревича загорелся.
      - Мы услышали бы свист, выйди они на зверя. - Он опустил ружье.
      - Это грубое нарушение, - сказал Юревич, притворившись рассерженным. - Егеря клялись, что будут гнать зверя в этом секторе леса, у озера, но там ничего нет. Вот почему я уверен, что они пошли в ту сторону, откуда доносится шум.
      - Снег тяжелый в этом году, - предположил сын, - возможно, ветки гнутся и ломаются под его тяжестью. Это мы и услышали.
      - Пусть так, но свиста-то так и не было. Они не вышли на тропу, черт побери! - сказал Юревич. Раздались еще три отдаленных выстрела.
      - Возможно, они что-то заметили, - заговорил Николай. - Сейчас мы услышим свист.
      И они услышали. Но не свист. А панический крик, долгий и отчетливый. За ним последовал еще один, более истеричный, стоявший в воздухе до тех пор, пока эхо многократно не усилило его, раскатившись по всему лесу.
      - Бог мой, что там случилось? - Юревич схватил сына за руку.
      - Не понимаю...
      Его ответ прервал новый вопль, пронзительный и ужасный, слов не было, только боль и ужас.
      - Оставайся здесь, - крикнул сын. - Я иду к ним.
      - Я следом. Торопись, только будь осторожен. Николай бросился по снегу на крики. Они заполнили лес, но стали менее пронзительны: кричавший терял силы. Николай прикладом расчищал дорогу, несся, ломая ветки, сбивая снег, вздымая вокруг снежные вихри. Ноги ломило, холодный воздух обжигал легкие, глаза застилали выступившие от напряжения слезы.
      Сначала он услышал рев, а затем увидел то, чего больше всего опасался, чего не хотел бы увидеть ни один охотник.
      Огромный бурый медведь, мстя за нанесенную рану, рвал когтями, мял, раздирал свою жертву. Страшная морда зверя была в крови.
      Николай вскинул ружье и стрелял, стрелял, пока не опустел патронник. Громадный хищник рухнул. Николай подбежал к товарищам, и у него перехватило дыхание.
      Человек из Москвы был мертв. Его горло разорвано, окровавленная голова едва держалась на шее. Дригорин был чуть жив, но Николай понял, что если полковник не умрет в считанные секунды, то ему самому придется еще раз применить оружие, чтобы довершить работу зверя. Лица у Дригорина не было - сплошная кровавая рана. Вид ее испепелил душу Николая.
      Как? Как это могло случиться?
      Взгляд лейтенанта упал на правую руку полковника, и его охватил шок.
      Часть руки от локтя и ниже была отсечена. Он сразу понял, что кто-то отстрелил полковнику руку тяжелой крупнокалиберной пулей. Николай бросился к телу Брунова, опустился на колени, перевернул его на спину. Правая рука была цела. Но левая!.. Вместо кисти багровел обрубок с рваными краями.
      Почему левая? И внезапно Николай отчетливо вспомнил утро: гости пьют водку, кофе, фруктовый сок, курят сигареты.
      Гость из Москвы был левшой!
      Совершенно ясно, что Брунова и Дригорина умышленно лишили способности защищаться, и сделал это тот, кто хорошо знал, что ждет охотников на тропе.
      Возобладал профессионализм военного. Николай осторожно поднялся, озираясь, ища невидимого противника. Он жаждал увидеть врага и убить его. Желал этого всем сердцем. В памяти возникли странные следы, виденные утром недалеко от старой конюшни. Значит, то были следы не зверя, а человека, хотя вряд ли можно назвать человеком убийцу, по которому, как ни стыдно об этом думать, плачет Лубянка.
      Кто бы это мог быть? И почему он это сделал?
      Вдруг лейтенант заметил солнечную вспышку среди деревьев, отблеск металла. Там был кто-то вооруженный!
      Он метнулся вправо, затем резко отскочил влево, упал на снег и закатился за ствол большого дуба. Сменил магазин в карабине и поднял глаза, пытаясь определить, откуда блеснуло. Солнечный зайчик падал с верхушки высокой сосны.
      Там на уровне двух метров от земли, устроившись на суку, прятался человек в белой меховой одежде с капюшоном, на глазах огромные черные очки, в руках винтовка с оптическим прицелом.
      Николаю показалось, что его сейчас вырвет от гнева и отвращения: человек на сосне улыбался, и Николай знал, что это он над ним насмехается. Николай в ярости вскинул ружье. В ответ его ослепил фонтан снежной пыли, сопровождаемый мощным выстрелом. Последовал второй выстрел, и пуля впилась в ствол над его головой. Он отпрянул, укрывшись за стволом.
      Неподалеку еще раз громыхнуло. Но это стрелял не тот, кто сидел на сосне.
      - Николай!
      В мозгу у него взорвалось: отец!
      - Николай!
      Снова выстрел. Лейтенант вскочил на ноги и бросился по снегу, на ходу стреляя в сосну. Ледяным резцом пронзило грудь. И больше он ничего не услышал и не почувствовал, теряя сознание.

* * *

      Советский премьер положил руки на длинный стол, стоявший под окном, которое выходило на Кремль. Наклонившись, он рассматривал разложенные перед ним фотографии. Его крупное простоватое лицо осунулось от переутомления, глаза выражали гнев и растерянность.
      - Ужасно, - прошептал он, - дико, что люди могут погибать такой страшной смертью. По крайней мере, Юревич избежал этой участи, то есть, я хочу сказать, погиб не таким образом.
      Сидевшие за другим столом двое мужчин и женщина средних лет с напряженными лицами следили за говорившим. Перед каждым лежала коричневая папка, и было очевидно, что все трое ждут продолжения совещания. Но никто из них не смел прервать размышления премьера: он вышел бы из себя, заметив такое проявление нетерпения. Соображал он быстрее многих, но, как человек осторожный, все взвешивал, все учитывал, а потому медлил. В этом мире выживали лишь наиболее проницательные и ловкие. Его оружием был страх, и он использовал его с редким мастерством.
      Наконец он поднялся, с отвращением отшвырнул фотографии и вернулся к столу заседаний.
      - Все ядерные установки приведены в боевую готовность, подводные лодки на подходе к огневым позициям. Эта информация должна быть передана во все посольства и консульства, причем необходимо пользоваться кодом, уже расшифрованным в Вашингтоне.
      Один из присутствовавших подался вперед, собираясь заговорить. Он был старше премьера по возрасту, дипломатический работник времен холодной войны, единственный, кто имел право высказываться более свободно, чем остальные.
      - Вы идете на большой риск. Я не вполне уверен в пользе подобной реакции. Нет у нас уверенности и в правильности наших предположений. Американский посол просто потрясен случившимся. Я знаю его, он не лжет.
      - Значит, его не информировали, - резко возразил второй из присутствующих. - Основываясь на данных ВКР (военной контрразведки), мы можем быть абсолютно уверены, ибо и гильзы и пули идентифицированы. Семимиллиметровый калибр, маркировка канала ствола - все это дает подсказывает вывод. Стреляли из "Маг-нума-4". Чего ж вам больше?
      - Требуется значительно больше. Ведь, во-первых, подобное оружие не так уж сложно раздобыть, во-вторых, я полагаю, американцы не стали бы расписываться в своей работе, то есть, я хочу сказать, не могли оставить свою визитную карточку.
      - Могли, коль скоро речь идет об оружии, которым они наиболее часто пользуются. Нам удалось обнаружить одну копию. - Человек из ВКР обратился к женщине, сидевшей с непроницаемым лицом. - Будьте добры, поясните.
      Женщина открыла папку и, прежде чем заговорить, просмотрела первый лист документов. Затем перевернула страницу и обратилась к премьеру, игнорируя дипломата.
      - Как вам уже известно, было два убийцы, предположительно оба мужчины. Один из них - снайпер высокого класса, другой - кто-то, кто без сомнения обладает такой же квалификацией, но одновременно является специалистом в области электронной разведки. Мы обнаружили множество свидетельств этому в бывшей конюшне: обломки крепежа, царапины от скоб, отпечатки присосок - следы, подтверждающие наличие пункта беспрепятственного наблюдения и прослушивания, что привело к выводу об осуществлявшемся контроле за всеми разговорами на даче. Там было установлено специальное оборудование.
      - Вы докладываете о результатах работы отдела экспертизы, товарищ, - прервал говорившую премьер.
      - Или отдела консульских операций Госдепартамента США, - заметила женщина. - Что очень важно.
      - Ах да! - согласился премьер. - Небольшой "коллектив" наших помощников из отдела консульских операций.
      - А почему не китайские ребята? - искренне предположил дипломат. - Они числятся среди наиболее профессиональных убийц в мире. Что касается Юревича, то китайцам было чего бояться. Больше, чем кому бы то ни было.
      - Почерк операции позволяет исключить их причастность к этой акции, - заверил представитель ВКР. - Если хоть одного схватят, пусть даже покончившего собой при помощи цианистого калия, в Пекине знают, они будут уничтожены.
      - Но вернемся к копии, - прервал его премьер. Женщина продолжала:
      - Мы провели все данные через компьютеры КГБ, сконцентрировав свое внимание преимущественно на агентах ЦРУ, о которых нам известно, что они были внедрены в Россию, бегло говорят по-русски и являются профессиональными убийцами. Это дало нам четыре имени. Трое принадлежат к персоналу ЦРУ и один к отделу консульских операций Госдепартамента. - Она протянула листок представителю ВКР, а тот встал и вручил его премьеру.
      Тот внимательно перечитал список имен.
      Скофилд, Брэндон Алан. Госдепартамент, отдел консульских операций. Известен как ответственный за проведение теракций в Праге, Афинах, Париже и Мюнхене. Есть подозрения, что неоднократно появлялся в Москве. Участвовал более чем в двадцати подрывных операциях.
      Рэндолф, Давид. ЦРУ. Легенда: "Дайнэмакс и К°", управляющий фирмой внутренних перевозок. Сектор деятельности - Западный Берлин. Специалист по акциям саботажа и диверсий. Вероятно, участвовал в диверсиях на гидроэлектростанциях в Казани и Нижнем Тагиле.
      Зальцман, Джордж Роберт. ЦРУ. Около шести лет работал как связной и террорист во, Вьетнаме. Специалист по Востоку. Сейчас возглавляет ташкентский сектор (уже несколько недель). Легенда в настоящее время: австралийский иммигрант, торговый представитель фирмы "Перс", специализирующейся по радиоэлектронному оборудованию.
      Бергстром, Эдвард. ЦРУ...
      Премьер не закончил чтение списка; представитель ВКР помешал своим замечанием:
      - Мой помощник имела в виду, что имена представлены в порядке наибольшей вероятности. По нашему мнению, засада на даче и убийство Юревича имеют все отличительные признаки деятельности первого лица из упомянутых в списке.
      - Это Скофилд?
      - Да, товарищ премьер-министр! Его след был потерян около месяца назад в Марселе. Этот человек причинил много вреда, сорвал массу операции. Он более активен, чем любой агент США за весь послевоенный период.
      - Вот как?
      - Да, именно так. - Представитель ВКР помолчал, потом продолжил, понимая, что обязан договорить: - Его жену убили лет десять назад в Восточном Берлине. С тех пор он превратился в маньяка.
      - В Восточном Берлине?
      - Да. Это была ловушка, устроенная КГБ. В этот момент зазвонил один из телефонов. Премьер быстро прошел к столу и снял трубку.
      Звонил президент США. Переводчики были на линии - разговор начался.
      - Мы глубоко огорчены, господин премьер, смертью, точнее, жестоким убийством великого ученого Дмитрия Юревича, а также смертью, постигшей его друзей.
      - Я ценю ваши соболезнования, господин президент, но, насколько вам известно, эти убийства являются следствием преднамеренных акций. Я благодарен вам за сочувствие, но не могу удержаться от вопроса: сознаете ли вы, что Советский Союз потерял величайшего физика-ядерщика?
      - Сознаю, господин премьер. Его выдающееся дарование позволяло нашим государствам преодолевать границы и расстояния, устраняло несхожесть между двумя державами. Он был Человек на все времена для всех народов.
      - И тем не менее он предпочел быть частичкой одного народа. Я буду откровенен с вами: моя озабоченность не позволяет мне забыть о том, как несхожи наши государства. Более того, это вынуждает нас прикрыть наши фланги, следуя за противником.
      - В таком случае, если позволите, господин премьер, вы ищете воображаемого противника...
      - Вполне вероятно, что мы обнаружили его, господин президент. У нас есть неопровержимые свидетельства, которые чрезвычайно беспокоят меня. Настолько, что я вынужден...
      - Еще раз прошу прощения, - прервал президент, - именно эти ваши свидетельства подтолкнули меня к данному звонку вопреки моему обыкновению не прибегать к подобным шагам. КГБ делает величайшую ошибку, точнее, четыре грандиозные ошибки.
      - Четыре?!
      - Да, господин премьер. В особенности относительно имен Скофилда, Рэндолфа, Зальцмана и Бергстрома. Ни одно из этих лиц не причастно к событиям, о которых идет речь.
      - Я поражен, господин президент.
      - Не более, чем я - на прошлой неделе, господин премьер. Помните? "В наши дни становится все меньше тайн"...
      - Слова ничего не стоят. Факты решают все.
      - Тогда все они должны быть просчитаны. Я поясню. Двое из троих сотрудников ЦРУ уже не получают санкций на задания, то есть Рэндолф и Бергстром заняты кабинетной работой в Вашингтоне. Что касается Зальцмана, то он находится в ташкентской больнице. Диагноз: рак. - Президент сделал паузу.
      - Таким образом, остается еще одно имя, не так ли, господин президент? Ваш человек из отдела консульских операций, известный своей обходительностью в дипломатических кругах, но пользующийся дурной репутацией у нас?
      - Вот мы и подошли к наиболее деликатному пункту моего пояснения. Мистер Скофилд не замешан в эту историю. Это физически невозможно. Более непричастен, чем все остальные, честное слово... Я сообщаю вам это, так как теперь уже не имеет значения...
      - Слова ценятся дешево...
      - Я должен внести полную ясность, господин премьер. В течение последних нескольких лет на доктора Юревича ведется досье, информация поступала почти ежедневно, разумеется, каждый месяц. Было принято решение поставить Юревича перед жизненным выбором...
      - Что?!
      - Да, господин премьер, вербовка - такова была поставленная задача. И те двое, что посещали дачу, должны были установить контакт с Юревичем, обеспечивающий наши интересы. Руководителем операции являлся Скофилд. Это было его заданием.
      Премьер в молчании взирал на фотографии, веером рассыпанные на столе. Наконец он тихо проговорил:
      - Благодарю вас за откровенность.
      - Мой совет: прикройте иные фланги.
      - Я так и сделаю.
      - Нам обоим необходимо сделать это.

      Лучи полуденного солнца, казавшегося огромным огненным шаром, отражались в водах канала, слепили глаза. Поток людей тянулся по набережной, прохожие жмурились, благодарные февральскому солнцу, такому редкому в Амстердаме, городе туманов и дождей. Жители наиболее оживленного порта Северного моря словно помолодели в порывах налетевшего ветра, принесшего откуда-то издалека сухое тепло.
      Но одного господина не взбодрил ветреный солнечный денек. Человек этот не был жителем Амстердама и не прогуливался по набережной. Звали его Брэндон Алан Скофилд, и был он прикомандирован для особых поручений в отдел консульских операций при Государственном департаменте США. Он стоял у окна на четвертом этаже большого здания, выходившего на канал и Калверстраат, и наблюдал в бинокль за гуляющей публикой, особенно внимательно изучая тот участок улицы, где была отражавшая солнце стеклянная телефонная будка. Он тоже щурился от света, но не наслаждался прозрачным деньком, не ощущал бодрости и прилива энергии. Он был очень бледен, лицо его с резкими чертами осунулось, шевелюра каштановых с проседью волос была в беспорядке. Он подбирал фокус, напряженно следя за перемещениями людей по улице. Но взгляд у него был усталый, под глазами залегли мрачные тени - сказывалось утомление. Скофилд мало спал последнее время. Однако это не заботило его. Он был профессионалом, и работа научила его концентрировать внимание в любой ситуации.
      В комнате были еще два человека. За столом, склонившись над разобранным телефонным аппаратом, сидел лысоватый мужчина - техник, пытавшийся подключить к телефону записывающее устройство. Где-то там под мостовыми улиц в телефонной сети уже были сделаны необходимые приготовления, проведение которых удалось согласовать с амстердамской полицией благодаря должности, занимаемой Скофилд ом. Третьим человеком в комнате был довольно молодой мужчина. Ему пошел третий десяток, он был не только моложе двух других, но и энергичнее - никакой вялости, ни тени озабоченности во взгляде. Его лицо тоже было напряженным, но отнюдь не от усиленного внимания: он предвкушал развлечение охотой и напрягся в ожидании. Он жаждал убивать и предпочел бы сейчас винтовку с оптическим прицелом, а не кинокамеру, установленную на треножнике и направленную в окно.
      Внизу на улице стекла бинокля нащупали нужную фигуру. Человек метнулся к телефонной будке, но на какое-то короткое мгновение толпа отжала его к краю тротуара, и он остановился там в ореоле солнечного света, отраженного стеклом телефонной кабины. Этакая высвеченная мишень. Было бы более сподручно, если бы она была очерчена, обведена кружочком. И мощная винтовка семидесятого калибра отлично сделала бы свое дело. Будь у наблюдавшего сквозь окно оружие, он нажал бы на спусковой крючок, как делал это прежде, но на сей раз он преследовал иную цель: преподать урок, и чтобы урок этот был усвоен. Такое обучение определялось самой жизнью. И тот, кто обучает, и тот, кто учится, должны понять каждый свою роль. В противном случае убийство как наказание - бессмысленно.
      Мужчине, стоявшему на улице, давно перевалило за пятьдесят. Одет он был небрежно, воротник толстого пальто приподнят, мятая шляпа надвинута на глаза. Если добавить к этому растрепанную бороду и испуганный вид, можно было подумать, что за ним охотятся. А для американца, следившего в бинокль, не было ничего ужаснее и тоскливее, чем преследуемый пожилой мужчина. Ну разве что вместо него была бы пожилая женщина. Он повидал и тех и других и чаще всего вопреки собственному желанию.
      Скофилд взглянул на часы.
      - Давай скорей, - сказал он технику. Затем повернулся к молодому человеку, стоявшему рядом: - Вы готовы?
      - Да, - ответил тот. - Этот сукин сын у меня в фокусе. В Вашингтоне были правы, и ты доказал их правоту.
      - Ну, я пока не знаю, доказал ли. Однако хотел бы... Когда он войдет в кабинку, следи за его губами.
      - Понял.
      Техник набрал условленный номер, нажал кнопку записывающего устройства, поспешно поднялся со своего места и протянул Скофилду отводной наушник с микрофоном.
      - Теперь в будке раздаются звонки, - пояснил техник.
      - Я понял, - отозвался молодой человек с кинокамерой, - этот гад уставился в стекло, так как слышит звонки. Но боюсь, он не войдет в будку, не захочет... Ну, давай же...
      - Он захочет, потому что он очень напуган, - сказал Скофилд. - Каждые полсекунды кажутся ему сейчас вечностью, и я не понимаю, почему он медлит... А, вот он открывает дверь. Всем приготовиться!
      Скофилд продолжал внимательно смотреть в бинокль, одновременно слушая, что доносилось из наушника, а затем спокойно произнес по-русски:
      - Добрый день, приятель...
      Беседа заняла не более восемнадцати секунд.
      - До свидания, - закончил Скофилд и добавил: - Завтра ночью. На мосту...
      Он продолжал держать наушник около уха и наблюдал за испуганным человеком внизу за окном. Объект наблюдения исчез в толпе. В тот же момент остановилась кинокамера. Скофилд отложил в сторону бинокль и вернул наушники технику.
      - Вам все удалось записать? - спросил он обоих помощников.
      - Слышимость была отчетливой, - ответил тот, кто записывал голоса.
      - Как у тебя? - обратился Скофилд к оператору.
      - Я все зафиксировал. Если бы я лучше знал язык, сумел бы даже восстановить весь разговор по губам, - ответил молодой человек.
      - Отлично. Они там сумеют, они понимают свой язык. - Скофилд вынул из кармана кожаную записную книжку и принялся что-то писать. - Необходимо, чтобы и пленка и фильм были доставлены в посольство. Сделайте копии с того и с другого. Немедленно. Мне нужна микрокопия, вот вам детальная инструкция.
      - Сожалею, Брэй, - сказал техник, глядя на Скофилда и сматывая телефонные провода. - Но я не смогу пройти и пяти кварталов по этому городу, ты же знаешь...
      - Я говорю это Гарри, - ответил Скофилд, кивнув в сторону молодого человека. Он вырвал страничку из записной книжки. - Когда уменьшенные копии будут сделаны, их надо поместить в упаковку с таким расчетом, чтобы они могли выдержать в воде около недели.
      - Брэй, - молодой человек взял у шефа листок, - я разобрал почти каждое третье слово, которое ты произнес по телефону.
      - Ты буквально растешь на глазах, - прервал его Скофилд, подходя к окну с биноклем. - Когда ты будешь разбирать каждое второе, мы будем ходатайствовать о твоем повышении.
      - Этот человек хотел встретиться с нами сегодня, - продолжал Гарри, - а ты перенес встречу на завтра.
      - Все так, - подтвердил Скофилд, продолжая наблюдать за улицей.
      - Но у нас было указание встретиться с ним как можно раньше. В шифровке ясно об этом сказано. Никаких проволочек.
      - Время - штука весьма относительная, не так ли? Этому пожилому господину, услышавшему наш звонок, каждая секунда казалась часом пыток. Для нас же и день может показаться часом. А в Вашингтоне, храни их Господь, календарный год измеряется днем работы.
      - Это не ответ, - продолжал настаивать Гарри. - Мы могли бы сделать и упаковать эти копии за сорок пять минут и назначили бы встречу на сегодня. Почему мы этого не сделали?
      - Погода меняется, - ответил Скофилд.
      - Погода как раз прекрасная: на небе ни облачка.
      - Вот и я об этом же, - пояснил Скофилд. - В ясные ночи на набережных полно гуляющих, в ненастную погоду - наоборот. Прогноз на завтра обещает дождь.
      - При чем тут погода? Нам потребуется не более десяти секунд: мы блокируем его с обеих сторон - и через мгновение его труп будет в канале.
      - Вели этому шуту заткнуться, Брэй! - крикнул техник.
      - Слышал, что он сказал? - Скофилд продолжал смотреть в бинокль. - Напрасно расходуешь свой пыл. Твои невыдержанные заявления означают, что мы намеренно провалили операцию, чтобы опорочить наших коллег из Центра.
      Упрек достиг цели.
      - Прости, - сказал Гарри. - И все же я не вижу смысла. Инструкция превыше всего. Мы должны были пойти на контакт сегодня.
      - Я скажу тебе, в чем смысл, - ответил Скофилд, опуская бинокль. Он понизил голос: - Есть нечто большее, чем эти примитивные инструкции, будь они неладны. Старик был не просто напуган, он был в ужасе! Наверняка он не спит уже которую ночь. Он подошел к последней черте, и я хочу знать, что с ним.
      - Могут быть тысячи причин, - продолжал упорствовать молодой человек. - Он уже стар. Неопытен. Может быть, он думает, что мы, американцы, у него на хвосте, что его возьмут. Какая разница, почему он так нервничал?
      - На карту поставлена человеческая жизнь. Только и всего.
      - Да ладно, Брэй! Кто бы говорил это, но только не ты. Этот гад - советский контрагент, ведет двойную игру.
      - Я хочу убедиться в этом.
      - А я хочу одного - выбраться отсюда, - вмешался техник, вручая Скофилду пленку и собирая оборудование. - Напомни этому шуту, что мы никогда не встречались.
      - Благодарю вас, человек-инкогнито, - проговорил Скофилд, - долг за мной.
      Человек из ЦРУ вышел, кивнув на прощание Брэю, но проигнорировав его молодого помощника.
      - Кроме нас здесь никого не было, - сказал Скофилд после того, как закрылась дверь. - Надеюсь, ты понимаешь это...
      - Он вонючий ублюдок...
      - Который небось может прослушивать сортиры Белого дома. Если он уже этим не занимается... - добавил Брэй, кинув кассету молодому человеку. - Передай наши неутешительные предписания в посольство. Пленку с фильмом вытащи, а камеру оставь здесь.
      Гарри не унимался. Он поймал пленку, но не двинулся с места.
      - Я ведь тоже работаю, и инструкция относилась и ко мне. И я хочу иметь ответ, если меня спросят... Ну, если что-то случится сегодня ночью или до завтрашней встречи.
      - Если в Вашингтоне правы, то ничего не случится. Говорю тебе, я хочу знать наверняка, что он работает на русских.
      - Чего тебе еще? Он же был уверен сейчас, что вышел на контакт со службами КГБ в Амстердаме. И ты лично это подстроил, ты доказал, что он работает на русских.
      Какое-то мгновение Скофилд изучал выражение лица молодого человека, затем отвернулся и опять подошел к окну.
      - Хочешь знать кое-что, Гарри? Вся твоя подготовка, все инструкции, которые ты слышал когда-либо, весь твой опыт, который ты приобрел, никогда не сработают, если ты не возьмешь за первостепенное правило то, что я тебе скажу. - Брэй поднял бинокль и навел его на какую-то точку на горизонте. - Научись думать, как противник. Не так, как тебе бы хотелось, чтобы он думал, а так, как он в действительности думает. Это нелегко, я знаю. Но ты можешь обмануться, вот что легче легкого...
      - Да Бога ради, Скофилд! - рассвирепел Гарри. - Стоит ли?! Мы же получили доказательство.
      - Неужели? Как ты утверждаешь, наш агент вышел на контакт со своими из КГБ. Он, по-твоему, свинья, которая нащупала свой собственный маршрут, чтобы оказаться в матушке России. Так значит, он в безопасности, ему нечего бояться?
      - Да, именно так он и думает сейчас.
      - Тогда почему он не производит впечатления счастливчика, а, Гарри?

* * *

      Было три часа утра, но ничто не предвещало рассвет. Дождь и туман сделали свое дело: Амстердам вновь погрузился в зиму. Ненастное небо плотным одеялом лежало над городом. Городские огни едва мерцали дрожа. Никто не прогуливался по набережным, и на канале не было лодок. Клочья тумана зависли над водой - ветры Северного моря улетели к югу, ничем не обремененные.
      Скофилд стоял у западного входа на старинный каменный мост, облокотившись о чугунные перила. В левой руке он держал небольшой транзисторный приемник, предназначенный для получения сигнала. Правая рука была в кармане плаща, пальцы сжимали автомат, размером примерно со стартовый пистолет, но бесшумного действия. С близкого расстояния это было невероятно грозное оружие. Оно стреляло очень прицельно, с большой скоростью, и выстрелы не были слышны даже в тихой ночи и уж тем более на оживленных улицах.
      Примерно в двухстах метрах от Скофилда, где-то в начале улицы Сарпатистраат, притаился в укромном месте его молодой помощник: объект непременно проследует мимо - другого пути нет. В этот момент Гарри должен включить свой передатчик, и Скофилд заранее приготовится к встрече.
      Далее события будут развиваться стремительно: жертва проходит свою последнюю сотню метров до назначенного места встречи, а там ее уже заключает в объятия поджидающий экзекутор. Останется только вложить в карман несчастного сверток в водонепроницаемой упаковке и довершить дело бесшумным выстрелом.
      Через день или около того сверток найдет дорогу к представителям КГБ в Амстердаме, пленку прослушают, а фильм тщательно изучат, и таким образом противнику будет преподан еще один урок.
      "Какая разница?.." - вот он, вопрос восприятия, вопрос, заданный жаждущим и даже готовым к восприятию молодым коллегой.
      - Никакой, Гарри, совершенно никакой разницы нет.
      Но именно в эту ночь иглы сомнения кололи мозг Брэя. И отнюдь не понятия нравственного порядка донимали его; уже давно их вытеснили соображения целесообразности: если что-то шло на пользу, то оно считалось моральным, и наоборот, если нет, то - аморальным, безнравственным. То, что беспокоило Скофилда сегодня, тоже укладывалось в рамки его практической философии: полезно ли убрать этого агента? И хорош ли тот урок, который они собираются преподать, стоит ли он того риска и последствий, которые наступят со смертью некоего пожилого человека, посвятившего свою зрелую жизнь космическому машиностроению?
      На первый взгляд, ответ должен быть утвердительный. Шесть лет назад во время международной выставки космической техники в Париже один русский инженер сделал попытку установить контакт с западными службами. Его разыскали, предоставили убежище, а затем радушно приняли в космических кругах Хьюстона, где перебежчик получил работу, кров и защиту. Однако он не был признан выдающимся ученым. Русские иронизировали по поводу его "идейной неустойчивости", давая понять, что "идеи" этого ученого могут быть оценены невзыскательными лабораториями Запада более высоко, чем требовательными советскими специалистами.
      Вскоре о сбежавшем позабыли. Вплоть до того момента, когда восемь месяцев назад вдруг стало казаться, что русским заранее известны траектории полетов американских спутников: почему-то с поразительной частотой советские орбитальные станции стали встречаться с космическими объектами американцев. Источник утечки информации надо было обнаружить, что и сделали. Следы привели ко всеми забытому русскому ученому. Далее все было невероятно просто. В Амстердаме было созвано совещание по очень специальным вопросам, касавшимся как раз той узкой области, в которой работал наш ученый; его доставили в страну правительственным самолетом, а остальное предстояло осуществить агенту по выполнению специальных операций из Госдепартамента США, то есть поручение было возложено на Скофилда.
      Брэю давно удалось расшифровать коды, с которыми работали люди из КГБ в Амстердаме. Знал он и о способах их связи, и о методах работы. Он привел машину в движение и был потрясен реакцией объекта. Она-то и вызывала теперь глубокую озабоченность Скофилда: пожилой русский не выказал облегчения, когда с ним вышли на связь. И это после шести лет якобы двойной жизни, когда он уже вправе был ожидать благодарности со стороны своего правительства и заверений в том, что оставшиеся ему годы он проведет в комфорте. Пусть бы и ждал, черт его дери! Брэй в их конфиденциальной беседе по телефону как раз дал ему недвусмысленно понять о признательности правительства.
      Но в том-то и дело, что пожилой русский не казался счастливым. Не оказалось у него и каких-то стоящих связей и контактов в Хьюстоне: Скофилд запросил досье этого господина, настолько подробное, что в нем фиксировались чуть ли не по часам все события внутренней жизни объекта. За ним ничего не числилось в Хьюстоне - он жил как крот. Вот именно как крот, в полном смысле этого слова. И это тоже беспокоило Брэя. А к кроту в шпионаже неприменимы никакие привычные характеристики и общие схемы.
      Что-то тут было не так. И тем не менее у Скофилда было свидетельство: агент пошел на контакт с мнимым КГБ. Скофилд сегодня сам подтвердил это. И урок должен быть преподан.
      Короткий резкий звук раздался в приемнике. Через три секунды он повторился, и Скофилд, нажав кнопку, дал понять, что сигнал услышан. Он убрал приемник в карман пальто и принялся ждать.
      Не прошло и минуты, как он увидел очертания человеческой фигуры, возникшей из пелены тумана и дождя. Свет уличных фонарей и морось окутывали фигуру пожилого господина мерцающим ореолом. Походка его была неуверенной и в то же время преисполненной какой-то болезненной решимости, словно шедший и жаждал встречи, и одновременно испытывал отвращение к предстоящему свиданию. Но это не имело значения.
      Брэй взглянул вправо. Как он и предполагал, кругом не было ни души, ни тени на улицах в этот ранний час. Он повернул налево и стал подниматься по пандусу к середине моста. Русский приближался с той стороны. Скофилд старался держаться вне света фонарей, что оказалось нетрудно: первые три из них по левой стороне моста вышли из строя и не горели.
      Дождь колотил по булыжнику моста. Пожилой русский стоял, положив руки на перила, и глядел вниз на воду. Брэй зашел сзади, шум ливня заглушил его шаги. В левом кармане плаща лежал небольшой сверток в водонепроницаемой упаковке, поверхность которой была обработана специальным химическим составом. Попадая в жидкость, состав этот в течение тридцати секунд приобретал невероятную клейкость и намертво прилипал к тому месту, куда его приложили. Липучий сверточек содержал неопровержимые улики: микропленку с записью разговора и микрофильм. И то и другое предназначалось агентам КГБ в Амстердаме.
      - Плохая ночь, старый приятель, - по-русски заговорил Брэй, вытаскивая оружие.
      Пожилой человек обернулся и замер.
      - Почему вы связались со мной? - спросил он тоже по-русски. - Разве что-нибудь произошло?.. - Он увидел автомат и замолк на секунду. Но затем продолжал, и страх его сменился необычайным спокойствием. - Да, я вижу, что-то произошло, и я теперь не представляю для вас интереса... Давай смелее, товарищ! Ты сделаешь мне огромное одолжение.
      Скофилд следил за ним. Он заглянул русскому в глаза, в которых уже не было страха. И заговорил по-английски:
      - Вы активно прожили эти шесть лет. К сожалению, вы со своей стороны вообще не сделали нам никаких одолжений. Вы оказались не так благодарны, как нам бы хотелось.
      Русский понимающе кивнул.
      - Вы американец? - спросил он. - Интересно... эта спешно созванная конференция по проблемам, которые без труда решаются на месте в Хьюстоне, разрешение на выезд из страны, билет и сопровождение до Амстердама и вся эта канитель с прикрытиями... Но ведь у вас были все коды, вы употребили все нужные слова... И потом, ваш русский безупречен, "приятель"...
      - Это моя работа. А в чем состояла ваша?
      - Вы знаете ответ. Он в том, почему вы здесь.
      - Я хочу знать почему. Русский мрачно улыбнулся:
      - Ну-у нет. Вы не получите больше ничего, кроме того, что уже знаете, то есть кроме того, что я сказал. Я же сказал, что вы только сделаете мне одолжение. Вы - моя объяснительная записка.
      - С объяснением чего?
      - С оправданием моих действий.
      Брэй поднял оружие. Небольшой ствол блеснул, мокрый от дождя. Русский не сводил с него глаз, тяжело дыша. Во взгляде его вновь отразился ужас, но он не сделал ни одного движения, не произнес ни слова. Внезапно Скофилд подвел ствол вплотную под левый глаз русскому.
      Плоть ощутила холод металла. Пожилой человек вздрогнул, но не издал ни звука.
      Брэй почувствовал отвращение.
      Какая разница? - вновь подумал он. "Никакой, Гарри, вообще никакой, но урок должен быть преподан..." Скофилд опустил автомат.
      - Убирайся отсюда, - быстро проговорил он.
      - Что?
      - Ты слышал, что я сказал. Убирайся отсюда. Оперативная служба КГБ располагается в районе улицы Толстраат. Они там под вывеской одного соблюдающего еврея: "Брильянты Бруштейна". Валяй, покончи с этим!
      - Я не понимаю, - пролепетал русский. Он был в замешательстве. - Это что, очередная ловушка?
      - Черт бы тебя побрал! - прорычал Скофилд, сотрясаясь от злости. - Убирайся отсюда!
      Русский пошатнулся, но ухватился за перила моста. Через секунду он неуклюже засеменил прочь, а затем бросился бежать.
      - Скофилд! - Это был окрик Гарри. Помощник стоял около западного входа на мост, прямо на пути русского. - Скофилд! Ради Бога!..
      - Дай ему уйти! - завопил Брэй.
      Но, может быть, вопль его запоздал, а может, его заглушил шум ливня, но три коротких глухих выстрела продемонстрировали профессиональную подготовку Гарри: человек схватился за голову и, покачнувшись, откинулся на перила. Гарри настиг беднягу, помог ему выпрямиться и выстрелил в последний раз, точно в шею, а затем, приподняв тело, перекинул его через перила в воду канала.
      "Какая разница?" - "Никакой, Гарри, вообще никакой". Скофилд медленно побрел в противоположном направлении. Спрятанный в кармане автомат, казалось, обрел неимоверную тяжесть. Сквозь шум нараставшего дождя он слышал за собой быстрые догоняющие шаги. Внезапная усталость охватила его, ему не хотелось слышать эти шаги, они казались ему более неприятными, чем резкий голос Гарри.
      - Брэй, черт возьми, что там у вас случилось? Он едва не ушел.
      - Но ведь он не ушел? - возразил Скофилд, заметно ускоряя шаг. - И ты знаешь наверняка, что не ушел.
      - Ты прав, черт возьми, но я хотел бы знать, что с тобой происходит?
      Молодой человек нагнал шефа и пошел с левой стороны, не спуская глаз с руки Брэя. В ней по-прежнему был зажат маленький сверток в непромокаемой упаковке.
      - Бог мой! Ты так и не всучил его?!
      - Что? - И в этот момент Брэй осознал, о чем спрашивает Гарри. Он размахнулся и бросил пакет через перила в канал.
      - Что ты делаешь?! - завопил Гарри.
      - Пошел ты к черту, - тихо проговорил Скофилд. Гарри остановился, а Брэй продолжал идти вперед.
      Спустя секунду молодой человек ухватил Брэя за край плаща.
      - Боже Всемогущий! Ты позволил ему уйти?!
      - Убери руки...
      - Нет, черт побери. Ты не смеешь...
      Больше Гарри не пришлось ничего говорить. Брэй резко схватил помощника за правую руку и вывернул ему кисть. Гарри дико вскрикнул - его рука повисла как плеть.
      - Убирайся к черту, - повторил Скофилд и пошел прочь.

* * *

      Надежная явочная квартира, во втором этаже которой должна была состояться встреча, находилась недалеко от Розенграхт. Гостиная отапливалась камином, служившим заодно для уничтожения любых бумаг и корреспонденции. Специальный представитель Госдепартамента вылетел из Вашингтона, чтобы на месте задать несколько вопросов Скофилду по поводу обстоятельств, обусловленных географией проведения операции. Было очень важно понять, что же произошло, особенно потому, что это касалось такого лица, как Брэндон Скофилд. Он был лучшим из лучших, бесценным приобретением для разведслужб, опытнейшим агентом, который в течение двадцати двух лет участвовал в сложнейшем диалоге-противостоянии двух стран. С ним, по определению, следовало обращаться с величайшей заботливостью, его нельзя было просто отозвать под бдительное око недовольного начальства. Он был ас, и вдруг случилось нечто.
      Брэй прекрасно все понимал, и суета, возникшая вокруг его персоны, забавляла его. Гарри был удален из Амстердама на следующее же утро, причем таким образом, что у Скофилда не было возможности свидеться с ним. Те немногие сотрудники посольства, что были в курсе инцидента, обращались со Скофилдом так, словно ничего не произошло. Ему лишь предложили несколько дней отдохнуть, якобы по той причине, что из Вашингтона должен прибыть некто для решения оперативных задач по региону Праги. Так было сказано в шифровке, а разве не Прага служила прежде районом охоты Скофилда? Но он понимал, что это предлог, и далеко не лучший. Он знал, что теперь за каждым его движением следят - скорее всего ребята из контрразведки, и если бы он вздумал прогуляться в ювелирный магазин на улице Толстраат, то наверняка получил бы пулю в лоб.
      Скофилд явился в указанное место и был впущен горничной странного вида и неопределенного возраста. Он сообщил, что у него назначена встреча с владельцем квартиры и со своим адвокатом. Горничная кивнула и проводила его в гостиную первого этажа, где гостя встретил некий пожилой господин, но вовсе не тот, что должен был прибыть из Штатов. Когда дверь за женщиной закрылась, старик хозяин сказал:
      - Я пробуду здесь несколько минут, а затем удалюсь к себе наверх. Если вам что-нибудь понадобится, нажмите эту кнопку на телефоне, и у меня там раздастся звонок.
      - Благодарю, - ответил Скофилд, глядя на голландца и вспоминая другого пожилого человека, там, на мосту. - Мой коллега прибудет с минуты на минуту. Нам ничего не нужно.
      Человек кивнул и удалился. А Брэй принялся осматривать помещение. С отсутствующим видом он приблизился к книжным полкам и начал рассеянно перебирать корешки томов, причем даже не глядя на названия, - он просто не видел их. И внезапно до него дошло, что он не испытывает никаких эмоций: ни волнения, ни злости, ни сомнений. Он не ощущал ничего, пребывая в какой-то прострации. Все чувства притупились, и он не знал, что скажет человеку, который преодолел ради него огромное пространство, добираясь из США. Его это не волновало.
      Наконец за дверью наверху послышались шаги. Похоже, горничную на сей раз отпустили за ненадобностью: человек, спускавшийся вниз, прекрасно ориентировался в квартире. Через секунду Брэй увидел в проеме двери того, кого ждал. Брэй знал этого типа из группы стратегического планирования и разработки специальных операций.
      Ему было примерно столько же лет, сколько и Брэю, но, более худой и пониже ростом, он был склонен изображать бьющее через край веселье и кипучую энергию бодрячка, надеясь скрыть таким образом свое честолюбие. Однако ему это плохо удавалось.
      - Брэй, как поживаешь, старина? - бодро выкрикнул он, протягивая руку для дружеского и пылкого рукопожатия. - Бог мой, прошло почти два года! У меня есть что тебе порассказать!
      - Неужели?!
      - А то как же! - Бодрясь, прибывший показывал, что у Скофилда не должно быть никаких сомнений. - Я побывал в Кембридже на двадцатой годовщине нашего выпуска и прямо влип в кучу твоих друзей. Я напился в стельку и уже не помню, что я там врал насчет тебя и, главное, кому. Ты у меня теперь и важный спец по Малайскому архипелагу, и крупнейший лингвист в Новой Гвинее, и помощник секретаря посольства в Канберре. Это был прямо фонтан вранья. Ничего не помню, так нажрался.
      - Чего в им было интересоваться мной, Чарли?
      - Ну они же знали, что мы оба работали в Штатах, что мы друзья... Все это знали.
      - Брось! Мы никогда не были друзьями. Я подозреваю, что ты даже недолюбливаешь меня, впрочем, так же как и я тебя. И я никогда не видел тебя пьяным...
      Человек из-за океана застыл от неожиданности. Сияющая бодрая улыбка сползла с губ.
      - Ты решил быть грубым, Брэй?
      - Я хочу, чтобы все шло так, как идет.
      - Что случилось?
      - Когда? Где? В Гарварде?
      - Ты знаешь, о чем я спрашиваю. Прошлой ночью. Меня интересует, что произошло прошлой ночью.
      - Вот ты и объясни. Ведь это ты запустил машину, и ты крутил колеса.
      - Мы обнаружили утечку секретной информации, по причине чего все результаты в области космических исследований сводились на нет. Нам нужны были доказательства. Ты подтвердил наличие человека, работавшего на русских. И тебе было известно, что следует делать в таких случаях, но ты ушел в сторону.
      - Да, я устранился, - согласился Скофилд.
      - И, кроме всего прочего, когда у тебя возникли разногласия с помощником, ты поднял на него руку. На своего же человека!
      - Да, я сделал это. Если бы ты был на моем месте, ты избавился бы от него, отправил бы его куда-нибудь в Чили. Ведь ты неспособен стоять до конца и дать кому-нибудь в морду.
      - Что?
      - А с другой стороны, может, ты бы так и не поступил. Он так похож на тебя, Чарли. Он ничему не может научиться. Будь осторожен, когда-нибудь он займет твое место!
      - Ты что, пьян?
      - К сожалению, нет. Я подумал было, не напиться ли, но у меня пониженная кислотность. Конечно, если в я знал, что они пришлют тебя, я бы рискнул... Ради нашего общего прошлого.
      - Нет, ты не пьян, ты слетел с катушек.
      - Тележка свернула в сторону. Колеса, которые ты крутил, не вписались в поворот.
      - Кончай копаться в навозе...
      - Какое старомодное выражение! Нынче мы поминаем не конское, а бычье дерьмо, хотя я предпочитаю говно ящерицы.
      - Ну хватит! Твоя деятельность или, точнее, бездеятельность порочит основополагающие принципы контрразведки.
      - Да это ты иди и покопайся в конском дерьме! - заревел Скофилд, надвигаясь с грозным видом на персону из Штатов. - Я услышал от тебя все, что хотел услышать. Я ничему не навредил. Это ты и тебе подобные выродки компрометируют контрразведку. Вы решили, что обнаружили истинного виновника утечки информации, сквозь ваше вонючее сито просеяли фальшивого агента, а потому вам понадобился его труп, чтобы доказать, что он был шпионом. А потом вы побежали бы в Сороковое управление и рапортовали этим подонкам о том, как эффективно вы боретесь со шпионами.
      - Что ты несешь, Брэй?
      - Этот старик уже готов был сотрудничать с русскими, его вовремя обезвредили, потому что он на самом деле был предателем.
      - Что ты хочешь этим сказать? - Чарли отступил на шаг.
      - Я не уверен, но я бы хотел быть уверен. Что-то опущено в его досье. Может быть, жена у него никогда не умирала, а ее скрывают где-то, может, его шантажировали внуками, если они у него есть. В досье ничего об этом не говорится, но они могли взять кого-то заложником, Чарли. Вот почему он пошел со мной на контакт. И я был для него "листком".
      - Что это значит?
      - Да выучи ты язык. Бога ради. Ты же считаешься экспертом.
      - Пошел ты со своим языком, я и так эксперт! Нет никаких доказательств того, что старика шантажировали. Ни о каких его родственниках никогда не упоминалось. Их нет и никогда не было. Он был преданным агентом советской разведки.
      - Доказательств нет?! Ну давай, валяй, Чарли! Ведь даже ты прекрасно знаешь, что он пока ни в чем не замешан. Если ему удалось организовать себе возвращение, то он ловко спрятал концы в воду. И полагают что все дело во времени. Он ждал указанного срока, а я опередил русских. Его тайна или тайны были раскрыты. Его раскусили. Все это я понял из его досье, образ жизни он вел очень странный, даже учитывая его профессию.
      - Мы отвергли это предположение, - с пафосом заявил человек из Штатов. - Старик был с причудами.
      Скофилд оторопел.
      - Отвергли? Чудаковатый? Бог мой, так вы знали?! Вы же могли использовать его, вести его, как вам надо. Но нет, вам хотелось быстрого успеха, чтобы эти подонки наверху увидели, как вы хорошо работаете. Вы могли взять его в игру, а не убивать его! Но вы не знали как, и поэтому вы скрыли то, что вам известно, и пригласили того, кто устранит старика.
      - Это предположения. У тебя нет доказательств того, что КГБ вышел на него до тебя.
      - Мне и не нужно доказывать это. Я знаю!
      - Откуда?
      - Я видел это по его глазам, сукин ты сын! Человек из Вашингтона помолчал некоторое время, а затем сказал мягко:
      - Ты устал, Брэй. Тебе необходимо отдохнуть.
      - На пенсии или в гробу?

      Талейников вышел из ресторана.
      Порыв ледяного ветра отличался такой мощью, что взметнуло снег с тротуара, и на мгновенье в завесе взвихренной снежной пыли рассеялся свет уличных фонарей. Похоже, предстояла вторая морозная ночь. Как сообщило московское радио, температура упала до минус восьми градусов. К утру снегопад прекратился, и взлетные полосы Шереметьева расчистили. Далее Василия Талейникова уже ничто не заботило: самолет компании "Эр Франс", рейс 85, наконец взлетел десять минут назад и взял курс на Париж. На борту находился некий еврей, который по своим первоначальным планам намеревался спустя два часа вылететь рейсом Аэрофлота в Афины. Согласно намеченной схеме, этому человеку не грозило попасть в Афины, ибо предполагалось, что, как только он появится у стойки Аэрофлота, ему будет предложено проследовать в определенную комнату, где его встретят люди из ВКР.
      Талейников был обязан убедиться и подтвердить для себя вылет из Москвы этого интересовавшего военную контрразведку лица и тем самым констатировать начало претворения в жизнь абсурднейшей, по мнению Василия, операции.
      Какая глупость, думал Василий, покидая наблюдательный пункт. Мороз усиливался, и он поднял воротник пальто, поглубже натянул ушанку. Глупость потому, что вэкаэровцы ничего благодаря этому не достигнут, но обеспечат себе кучу хлопот. Никого этим не обдуришь и меньше всего тех, на кого это рассчитано.
      Диссидент, отрекающийся от своего диссидентства! В какой литературе абсурда сумели вычитать подобную идею эти фанатики из ВКР? А старые и мудрые головы их начальников? Что думали они, когда дураки подчиненные приступили к разработке схемы подобной операции? Когда Василий услышал о планируемой акции, он просто хохотал в голос. Они преследовали цель поднять не слишком длительную, но мощную кампанию, направленную против выдвинутых сионистами обвинительных актов. Они решили: пусть на Западе знают, что не все евреи в Советской России думают одинаково.
      Человек, отправку которого проследил Талейников, незадолго до этого стал притчей во языцех американской, точнее нью-йоркской, прессы, дав тем самым повод, пусть несущественный, для разработки этой дурацкой кампании. Будучи писателем еврейской национальности, он оказался среди тех, кто апеллировал к американскому сенатору, посетившему Советский Союз в поисках голосов избирателей за много километров от собственного места деятельности. Забудем о национальности и скажем правду: писатель он был никакой, да к тому же несоблюдающий иудей, что несколько беспокоило, даже раздражало его братьев по вере.
      Но несмотря на то, что выбор пал не совсем на ту фигуру, было решено, что писатель этот получит разрешение на выезд из России. Он мог сослужить службу американскому сенатору, сбывавшему расхожий товар. Дело в том, что сенатор пришел к убеждению, что именно благодаря его личному знакомству с советским послом эмиграционные службы страны дали выездную визу этому писателю. Сенатору хотелось бы сколотить политический капиталец на этом деле, но тут возникало некоторое неудобство. Советские властные структуры были недовольны неформальными отношениями между сенатором и его "знакомыми" из советского посольства. Эта щекотливая ситуация явилась зацепкой, которую неплохо было бы использовать.
      Итак, писатель-еврей должен был вылететь из Москвы сегодня вечером, а сенатор в течение трех дней подготовил пресс-конференцию, которая должна была состояться в аэропорту Кеннеди сразу же по прибытии советского эмигранта.
      Но гениальные стратеги из числа сотрудников молодого поколения в ВКР были ребята непреклонной идейной убежденности. Писатель должен быть похищен, решили они, посажен на Лубянку, и процесс перековки начнется. Там в специальных кабинетах и лабораториях хорошо оснащенная и опытная команда вэкаэровцев пустит в ход и химические препараты, и психологические методы, чтобы обработать свою жертву, и будет опекать ее до той поры, пока незадачливый писатель не согласится выступить на другой пресс-конференции, где публично признается, что ему угрожали сионисты, якобы вынудившие его выполнять определенные инструкции взамен обеспечения благополучного существования еврейских родственников писателя в Израиле.
      Вся выстроенная схема будущей политической провокации была надуманной, и Василий высказался по этому поводу абсолютно откровенно, но ему конфиденциально дали понять, что, будь он хоть сам знаменитый Талейников, даже ему - и вообще никому - не позволено вмешиваться в деятельность ребят из "Девятки" - 9-го управления ВКР.
      Во имя прошлых вождей следует напомнить, что же это была за служба. Василию дал разъяснения один из его друзей. Оказалось, что теперь это уже не та "Девятка", что это вновь созданная группа, возникшая как преемница деятельности и сфер приложения 9-го отдела КГБ, известного под названием СМЕРШ (Смерть шпионам) и прославившегося своей дурной репутацией. Это была специальная отдельная дивизия контрразведки, знаменитая тем, что там ломали волю и перековывали убеждения людей, применяя шантаж, пытки и другие методы, например, такой жестокий, как расстрел или убийство на глазах у человека его близких и родных.
      Со смертью Василий Талейников был знаком, но эта разновидность убийств переворачивала ему все внутренности. Такая мера, как угроза жизни, частенько имела эффект, но никак не сама акция. Государству подобные репрессивные методы не были необходимы, и только садисты нуждались в них. И если новая "Девятка" и вправду была наследницей СМЕРШа, то тогда он даст им понять, с кем они соперничают в пределах обширнейшей сферы деятельности КГБ. В частности, с ним, знаменитым Василием Талейниковым. Он научит их не спорить с человеком, который прожил двадцать пять лет в скитаниях по Европе, защищая интересы государства.
      Двадцать пять лет! Прошла четверть века с той поры, как способный к языкам студент Ленинградского университета Василий Талейников был послан на три года в Москву для специального и очень интенсивного обучения. Ему шел тогда двадцать первый год. Это было необычное обучение. Воспитанник ограниченных советских педагогов, Василий едва мог поверить, что такое бывает. Книги, музыка, беседы и дискуссии на философские темы в уютных аудиториях, но также уроки конспирации и насилия, дезориентации и шантажа, знакомство с миром шифров, кодов, фальшивок, с методами саботажа, шпионской деятельностью, разведкой, наблюдением и слежкой, познание способов распоряжаться чужой жизнью - не убийства, нет. Убийство на этом уровне отношений было неприменимо.
      Он мог бы отказаться и выйти из игры, если бы не случай, благодаря которому изменилась вся его жизнь и появилась причина для подобной деятельности. Как ни странно, ему помогли в этом американцы - американские озверелые солдаты.
      Его послали на стажировку в Восточный Берлин. Он должен был проследить за деятельностью подпольных организаций периода холодной войны. Там он подружился с одной молодой немкой, искренне верившей в дело марксизма и завербованной КГБ. Ей была отведена настолько незначительная роль, что имя ее никогда не числилось в списках, сотрудников, ей просто платили время от времени из статьи расходов, отведенной на поощрение сотрудников. Она была обыкновенной студенткой, куда более преданной своим убеждениям, чем изучению специальности, не слишком образованной, радикалкой в политике, считавшей себя этакой Жанной д'Арк. Но Василий любил ее, любил в ней ее безумную раскованность и непринужденность, ее пылкую жажду жизни, уравновешенную веселостью нрава. Они прожили вместе несколько недель, и это были славные деньки, окрашенные возбуждением и предвкушением молодой любви. Но однажды ее послали на демонстрацию на Курфюрстендамм участвовать в акции протеста, и она вместе с другими такими же юными участниками, почти детьми, выкрикивала слова, которые едва ли понимала, выполняя обязательства, которые еще не была готова брать на себя. Ничего, впрочем, особенного, незначительная акция. Но не для этих скотов из американской оккупационной армии, из подразделения Джи-2.
      Ее принесли назад мертвую: лицо изуродовано до неузнаваемости, тело - сплошное кровавое месиво. Доктора подтвердили, что она была неоднократно и садистски изнасилована, тазовые кости поломаны и раздроблены. К руке ее гвоздем была прибита записка: "Выше коммунистическую жопу! Равняйтесь на нее!"
      Звери!
      И это сделали американские солдаты, купившие победу, ибо ни один осколок снаряда не упал на их родную землю. Мощь их армии зиждилась на ничем не ограниченном развитии военной промышленности, чьи прибыли обеспечивались бесчисленными кровавыми бойнями на чужих территориях; американские солдаты извлекали доход даже из продажи похлебки голодным немецким детям. Во всех армиях есть звери, но среди американцев были наиболее отвратительные. Верна поговорка: "Бойся ханжества, под его покровом клокочет грязь!"
      Талейников вернулся в Москву, но его не покидало воспоминание об ужасной гибели молодой немки. Кое-что изменилось в нем самом. По мнению многих, он стал лучшим из лучших, но в его собственных глазах ему еще многого недоставало. Со всеми своими недостатками - а их было немало - марксистский путь развития сулил реальное демократическое будущее. Василий видел врага, и враг этот был ужасен. Но у врага были все вообразимые средства и возможности, а также невероятное благосостояние. И потому Василию хотелось стать лучше и безупречнее в тех качествах, которые нельзя купить. Он учился думать. Думать, как они и лучше них. Он понял, что это необходимо, и стал асом стратегии и замысла, способным делать неожиданные ходы, наносить непредвиденные удары, и научился убивать при белом свете дня на шумных улицах.
      Знаменитое убийство на Унтер-ден-Линден в пять часов дня, то есть в те часы, когда движение на этой улице самое оживленное... Это он, Талейников, осуществил его. Годом позже, когда он уже был назначен руководителем операций по восточному сектору Берлина, он отомстил за убийство той молодой немки. Он организовал убийство жены американского террориста. Ее прикончили чисто, профессионально, она даже не успела почувствовать боли. Разумеется, это было куда более милосердно, чем то, что проделало американское зверье с молодой немецкой женщиной. Он одобрил убийство жены американца, но радости от этого не испытал. Он знал, чем занимается ее муж, знал, что этот человек получил по заслугам, но никакого удовлетворения Василий не ощутил. Он отлично понимал, что теперь американец не успокоится до тех пор, пока не представится случай взять реванш.
      И американцу это удалось. Три года спустя в Праге он убил брата Талейникова.
      Интересно, где Скофилд теперь? Срок его службы тоже составляет четверть века. Они оба прекрасно служили. Но в Вашингтоне дела делались без особых сложностей, там четко знали, кто враг. Ненавистному Скофилду не приходилось иметь дело с маньяками-любителями из "Девятки". Разумеется, и в Госдепартаменте были свои безумцы, но там дело было поставлено под жесткий контроль. Василий должен был признать это. Через несколько лет, если только Скофилду удалось выжить в Европе, избежать провала, он, возможно, будет уже на пенсии, выращивать цыплят или цитрусовые где-нибудь в отдаленном уголке земного шара или напиваться до одури. Ему не надо было беспокоиться о собственной шкуре, в Вашингтоне его не обидят. Он должен быть озабочен собственным выживанием только в Европе.
      Да, многое изменилось за эти двадцать пять лет... И Василий тоже изменился. Например, эта сегодняшняя ночь. И это уже не в первый раз. Прежде Талейников открыто мешал исполнению заданий этих дураков из разведслужбы. Еще пять лет назад он бы так не поступил, возможно, даже и два года назад. Он бы высказался против этой акции, вступив в конфронтацию со стратегами из "Девятки", и доказал бы на профессиональном уровне бессмысленность их затеи. Он был очень опытен, и его авторитетные суждения были бы услышаны. Но он не сделал этого сегодня. Он не делал этого вот уже два года, оставаясь руководителем операций по восточному сектору Берлина. Прежде он принимал свои собственные решения, мало заботясь о том, какую реакцию это вызовет в Москве. Он делал так, как считал нужным, доказывая свою правоту. И его самостоятельные поступки вызывали кучу жалоб и нареканий, в результате чего он наконец был отозван в Москву и посажен в кабинет, где как раз и разрабатывались эти дурацкие стратагемы политических провокаций наподобие той, что была предложена в отношении американского сенатора.
      Талейников кончился. И он знал это. Теперь это был вопрос времени. Сколько еще ему осталось? Позволят ли они ему мирно закончить свои дни где-нибудь в глуши на маленьком приусадебном участке, выращивая урожай и беседуя с самим собой? Или эти маньяки вмешаются в его судьбу, сочтут, что "неординарный" Талейников опасен, если просто жив?
      Он шел по улицам и с каждым шагом ощущал все большую усталость. Даже ненависть к американскому контрагенту, убившему его брата, притупилась на фоне этих чувств. У него вообще осталось так мало чувств.
      Снегопад перешел в буран, по Красной площади неслись снежные вихри. К утру Мавзолей заметет. Талейников подставил лицо колющим ледяным крупинкам, которые ветер швырнул ему навстречу. КГБ был могучей и всемогущей конторой. Василию предоставили жилье в двух шагах от места службы - площади Дзержинского, в трех кварталах от Кремля. В этом была забота, а точнее решение, продиктованное практическими соображениями: его квартира находилась в самом сердце города, в районе наибольших беспорядков.
      Три минуты ходьбы - и он вошел в подъезд и захлопнул дверь. Ветер остался неистовствовать снаружи. Как обычно, он проверил почтовый ящик, как всегда, ящик и на этот раз оказался пустым. Это были почти ритуальные действия, ставшие бессмысленными за долгие годы службы. Сколько пустых почтовых ящиков в самых разных жилых домах Москвы! Где бы он ни жил в столице, в его почтовых ящиках никогда не появлялась корреспонденция. Персональную почту он получал лишь за границей, да и та приходила на его вымышленные имена, так как он проживал в чужих странах по легенде. Тексты почтовых отправлений были зашифрованы в цифрах или в кодах, так что смысл посланий не имел ничего общего со словами, написанными на бумаге. Тем не менее, иногда эти слова были очень приятны и приветливы, и он мог на несколько секунд предположить, что это подлинные тексты, обращенные лично к нему. Но лишь на несколько секунд - предположения оставались предположениями, потому что за ними ничего не стояло. Если, конечно, эти тексты не посвящались описанию противника.
      Он ступил на узкую лестницу, досадуя на тусклое освещение. Он был абсолютно уверен, что министр энергетики не стал бы жить в таком доме.
      Неожиданно он услышал не то скрип, не то треск. Звук не имел ничего общего с естественным потрескиванием оседающего здания или промерзших оконных стекол в подъезде. Это были шаги. Тренированное ухо определило их безошибочно. Звук шел сверху, оттуда, где этажом выше находилась его квартира. Несомненно, кто-то поджидал его там на лестничной площадке. А возможно, и выше, чтобы дать ему войти в квартиру и захлопнуть за ним ловушку. Василий продолжал подниматься, стараясь не сбиваться с шага, словно не подозревая, что его ждут. Ключи, сигареты, мелочь он всегда держал в левом кармане - годами выработанная привычка, - правая рука, таким образом, оставалась свободной. Он добрался до площадки и осмотрелся: дверь в его квартиру в двух шагах, рядом начинается следующий пролет лестницы, уходящей в полумрак коридора.
      Едва уловимый звук чужого присутствия донесся вновь, но шум ветра за окном почти заглушал его. Кто в там ни был наверху, но этот гость отступил прячась, что говорило о двух моментах: либо пришелец дожидается, пока Талейников войдет в квартиру, либо он неосторожен и неопытен. Скорее всего и то и другое. Известно, что не следует двигаться или шевелиться, когда ты рядом с жертвой, за которой охотишься.
      В левой руке у Василия был ключ, правой он расстегнул пальто и теперь держал ладонь на рукоятке пистолета, лежавшего в распахнутой кобуре, прикрепленной под рукой. Он вставил ключ, отпер дверь и хлопнул ею, сделав вид, что вошел в квартиру. Затем бесшумно отошел в тень лестницы, спустился на одну ступеньку и положил дуло пистолета на перила, целясь в свою дверь. Наконец шаги зазвучали опять, и к квартире Василия метнулась фигурка худенького и очень высокого молодого человека, почти подростка. Юнец что-то держал в левой руке. Он поднял правую, собираясь постучать в дверь.
      - Стой лицом к двери! Левую руку вытяни вперед на уровне желудка, так, чтобы пальцы уперлись в дверь. Ну!.. - отчетливо отдавал команды Талейников.
      - О, пожалуйста! - Пришелец стоял вполоборота, было видно, что он очень испуган. Вытянутая левая рука зажата в кулак.
      - Давай назад! Медленно! Руку держи поднятой!
      - Я не сделал ничего дурного, клянусь! - зашептал в испуге молодой человек.
      - Кто ты?
      - Я Андрей Данилевич, живу в Черемушках.
      - Далеко же ты забрался, - заметил Василий. - Погода не благоприятствует ночным прогулкам, да и небезопасно в твоем возрасте гулять в такое время. Тебя могла бы остановить милиция.
      - Я вынужден был прийти сюда, по этому адресу, - быстро зашептал парнишка. - Там ранен человек, и ему сейчас очень плохо. Мне кажется, он скоро умрет. Я должен передать вам вот это.
      Он разжал ладонь левой руки. На ней лежала эмблема из латуни - знак воинского звания, генеральский ранг. Такие знаки отличия вот уже тридцать лет как отменили.
      - Этот человек велел назвать имя: Крупский, Алексей Крупский. Он заставил меня повторить его несколько раз, чтобы я ничего не перепутал. Это не то имя, под которым он живет в Черемушках, но именно его он велел назвать. Он сказал, чтобы я привел вас к нему. Он умирает.
      При упоминании этого имени на Талейникова нахлынули воспоминания. Алексей Крупский - имя, которого он не слышал вот уже много лет. Прежде мало кто в Москве хотел бы услышать это имя. В свое время Крупский был одним из величайших педагогов в КГБ, человек неимоверных способностей: его невозможно было устранить или убрать, он выживал при любых обстоятельствах. Это был один из "истребителей". Он принадлежал к той когорте избранных прежнего НКВД, что формировалась еще в недрах ОГПУ далеких времен.
      Но в один прекрасный день десять - двенадцать лет назад Алексей Крупский бесследно исчез, как исчезали многие ему подобные; ходили слухи, что он был причастен к смерти Берии, имя его упоминалось наряду с именами Жукова и даже самого Сталина. Однажды Хрущев в припадке политического ража, а может, и страха заявил с трибуны Президиума, что Крупский и его сотрудники - это банда убийц-маньяков, окопавшихся на Лубянке. Это было неверно, потому что "истребители" работали слишком методично. Как бы там ни было, Алексей Крупский неожиданно покинул здание на Лубянке. Больше его не видели. Но слухи о нем росли и ширились. Многие говорили, что документы, которые он сумел сохранить, дают ему возможность спокойно дожить до старости. Он подготовил и скрыл колоссальный компромат на кремлевских лидеров, организовавших серию убийств, тайных и явных. Полагали, что теперь Крупский коротает дни где-то на даче в одиночестве, занимаясь огородничеством, но оставаясь начеку.
      Этот человек был лучшим наставником Василия, без его опыта и советов Талейникова давно бы уже убили.
      - Где он? - спросил Василий.
      - Мы перенесли его к нам в квартиру. Он стучал нам в потолок, точнее, себе в пол - он живет над нами.
      - Над вами? Кто это "вы"?
      - Моя сестра и я. Он очень добрый старик. Он всегда заботился о нас. Наши родители умерли. Мне кажется, он тоже скоро умрет. Пожалуйста, поторопитесь!

* * *

      Старик, лежавший на постели, был уже не тот Алексей Крупский, которого помнил Василий. Обычно гладко выбритый, густые волосы коротко подстрижены, подбородок волевой. Куда все девалось? Бледен, невероятно худой, седая борода, старческие веснушки, редкие пряди слипшихся побелевших волос едва прикрывают обтянутый сероватой кожей череп. Он умирал и едва мог говорить. Ослабевшей рукой сдвинув одеяло и одежду, он обнажил кровоточащую рану. Времени на взаимные приветствия не оставалось, оба взглядами выразили благодарность и любовь.
      - Мне удалось расширить зрачки и имитировать смерть, - слабо улыбаясь заговорил раненый. - Видимо, это и обмануло его. Он сделал свое дело и скрылся, будучи уверен, что я мертв.
      - Кто это был?
      - Профессиональный убийца. Наемник, посланный корсиканцами.
      - Корсиканцами? Вы о чем? Какие корсиканцы?
      - Один из Матарезе. Они знали, что мне известно, чем они занимаются, что собираются делать. Из тех, кто может узнавать их, остался один я. Я прекратил все контакты разом, но у меня не хватило мужества и достоинства разоблачить их.
      - Я вас не понимаю...
      - Я постараюсь объяснить. - Крупский вздохнул, собираясь с силами. - Некоторое время назад в Америке был убит генерал Блэкборн.
      - Да, я знаю, председатель Комитета начальников штабов. Это была не наша операция, Алексей.
      - Сознаешь ли ты, что американцы считают тебя одним из наиболее вероятных участников этой акции?
      - Никто не говорил мне об этом. Это чудовищно.
      - Никто и не говорит с тобой больше, не так ли?
      - Я не обманываюсь на этот счет. Я отработался. И я не знаю, что еще можно от меня получить. Возможно, периферия, глубинка, удаленный садовый участок...
      - Если они позволят тебе эту роскошь...
      - Я полагаю, они пойдут на это.
      - Не важно... В прошлом месяце на даче убит известный ученый Дмитрий Юревич, а также полковник Дригорин и некто Брунов, функционер из ВПК.
      - Я слышал и об этом, - ответил Талейников. - Это было ужасно.
      - Ты читал отчет об этом?
      - Какой отчет?
      - Тот, что составили сотрудники ВКР...
      - Безумцы и идиоты, - прервал его Василий.
      - Не все, - поправил его Крупский. - В этом деле они располагают особенным фактическим материалом, они постарались и проявили аккуратность.
      - И что же это за факты?
      Крупский дышал с трудом, затем судорожно сглотнул и продолжал:
      - Все пули семимиллиметрового калибра выпущены из американского "Магнума-4".
      - Да, страшное оружие. И очень эффективное. Из тех, что предпочитают в последнее время присланные из Вашингтона.
      Старик молча изучал выражение лица Василия. Передохнув, он вновь заговорил:
      - Оружие, из которого был убит генерал Блэкборн, - наше, "буран", то самое, что предпочитают ребята из КГБ. Факт, который не следует игнорировать.
      Василий поднял брови.
      - Призовое. Оно мне особенно нравится.
      - Совершенно верно, так же как и "магнум" - тоже любимое оружие американцев.
      - Ого!.. - У Талейникова перехватило дыхание.
      - Да, Василий. ВКР высказала предположение о наиболее вероятных агентах, способных на убийство Юревича. Они склоняются к тому, что это тот человек, которого ты ненавидишь, а именно Беовулф Агата - Медведица Агата.
      - Брэндон Скофилд, отдел консульских операций, Прага - кодовое имя Беовулф Агата... Так это он?
      - Нет, на даче был не он. - Старик попытался приподняться на подушках. - Он имеет такое же отношение к Юревичу, как ты к истории с Блэкборном. Неужели тебе не ясно? Они знают все, даже отдельных сотрудников спецслужб, чье мастерство доказано, но чья воля не свободна. Такие самостоятельные, как ты, - исключение. Им нужны другие. Они накаляют обстановку, они больше не подчиняются. Они контролируют высшие звенья власти перед тем, как заставить их действовать.
      - Да кто? Кто эти "они"?
      - Матарезе. Корсиканские призраки...
      - Что это значит?
      - Оно распространяется, оно изменилось, но приняло более ужасные формы... - Крупскому трудно было говорить, он откинулся на подушку.
      - Постарайтесь говорить яснее, Алексей. Что это за Матарезе?
      - Никто не говорит о них. - Глаза старика уставились в потолок. Он уже шептал: - Никто не посмеет даже заговорить об этом. Ни наши из Президиума, ни в Белом доме, ни в английском министерстве иностранных дел, ни французы... никто ничего не скажет. И американцы... никогда не забывай об американцах. Эти хорошо экипированные люди из Госдепартамента и ЦРУ... Мы все замешаны... Мы все запятнали себя связью с ними.
      - Запятнали?! Как? Что вы хотите этим сказать? Что за Матарезе, ради всего святого?!
      Старик медленно повернул голову. Его губы дрожали. Дыхание еще более затруднилось.
      - Кто-то говорит, что это началось еще в Сараево, кто-то клянется, что в их списках есть имена Дрейфуса, Бернадотта... даже Троцкого. Нам известно о Сталине. Мы подписывали контракт и заказывали его убийство...
      - Сталин? Так это правда, то, о чем говорят?
      - И Берия тоже. Мы оплачивали эти счета... - Глаза старого "истребителя" стали тускнеть. - В сорок пятом году Рузвельт не выдержал удара... - Крупский потряс головой, в углах его губ скопилась слюна. - Там были определенные финансовые интересы. Его уверили, что его политика в отношении Советского Союза может поставить экономику в бедственное положение. И они не позволили ему принимать дальнейшие решения. Они заплатили, и вмешательство было обеспечено.
      Талейников оторопел.
      - Вы говорите, что Рузвельта убили... убили эти самые Матарезе?
      - Наемные убийцы, Василий Васильевич Талейников. Вот как это называется, но эти слова никто не осмелится произнести. Их так много, на протяжении многих лет... Все молчат о них. Признания повлекут за собой катастрофу... для правительств многих стран.
      - Но почему? Почему их использовали, этих Матарезе?
      - Потому что они существовали, были доступны и убирали со сцены определенных лиц.
      - Но это же абсурд! Убийц ведь ловили, но это имя ни разу не было даже упомянуто.
      - Тебе это лучше известно, чем кому-либо. Ты и сам использовал ту же тактику, что и Матарезе.
      - Что вы имеете в виду?
      - И вы и они убивали... Годами Матарезе бездействовали. Но затем вернулись, только уже в другом виде, их тактика изменилась. Убийства продолжались, но уже без заказов и платы за услуги. Бессмысленные убийства без участия заказчика. Определенные представлявшие ценность лица похищались, происходили взрывы самолетов, случались правительственные кризисы, вырезались целые группы людей... Дела делались более изящно, более профессионально...
      - Но вы описываете деятельность террористов. Терроризм, как известно, не имеет централизованного руководства, единого центра.
      Старик еще раз попытался приподняться.
      - Теперь есть. Существует уже несколько лет. "Красные бригады", палестинцы, африканские маньяки... все притянуты Матарезе в свой круг. Они убивают безнаказанно. Они парализуют деятельность правительств и скоро поставят нации и народы на грань бедствия, столкнут две супердержавы и ввергнут мир в хаос. И все ради контроля над всем миром.
      - Как вы можете так уверенно говорить об этом?
      - Был захвачен один из их бойцов. Солдат Матарезе. На его груди опознавательный знак - эмблема Матарезе. Мы обработали этого человека химическими препаратами. Только я видел, - я всех удалил из комнаты. И я опознал его.
      - Вы?
      - Слушай, Талейников. Существует план действий, расписанных по срокам. Я скажу тебе, искупая прошлое. Никто не осмеливается сказать... Осталось два месяца, максимум три. Все приведено в движение. Москва и Вашингтон будут охвачены политическими маневрами, последует серия убийств в Москве и подкупов в Вашингтоне, а если надо, то и убийств тоже. Все действия и реакция на них контролируются на высшем уровне. Неизвестные лица проникли в структуры власти обеих стран. Скоро это случится, и когда это произойдет, нам всем конец. Наш мир разрушат Матарезе, мы для них только средство, нас употребят...
      - Где этот человек?
      - Он мертв. Препараты, которые мы к нему применили, были вполне безопасны. Он скончался от цианистого калия, ампула с которым была зашита ему под кожу. Он разорвал собственную кожу и принял яд.
      - Вы сказали, убийства? Подкуп, террор? Вы должны пояснить конкретнее.
      Дыхание старика прерывалось все чаще, он опять рухнул на постель. Но как ни странно, голос его был тверд.
      - Осталось мало времени, то есть у меня его не осталось. Ты должен мне поверить, Василий, мой источник информации - самый надежный в Москве, а быть может, и во всей стране.
      - Простите меня, Алексей, вы всегда были самым лучшим из тех, кого я знал, но ведь всем известно, что сейчас вы не у дел.
      - Ты должен найти Медведицу Агату - Скофилда, - продолжал Крупский так, словно Василий ничего не сказал. - Ты и он должны найти их и остановить. Ты и Скофилд. До тех пор пока одного из вас не убрали, безопасность другого гарантирована. Вы - лучшие сейчас, в лучших и нуждаются.
      Талейников спокойно смотрел на умирающего Крупского.
      - Это как раз то, о чем никто не может просить меня. Как только он попадется мне, я убью его. Так же, как и он убьет меня, если сумеет.
      - Ты ничего не значишь! - Старик начал задыхаться. - У вас нет времени на сведение личных счетов, можешь ты это понять?! Они проникли в наши тайные службы, в наши правительства. Они уже использовали вас обоих однажды и будут использовать вас снова и снова. Они используют лишь самых лучших и убивают самых лучших. Вы только их орудия, вы и вам подобные!
      - Но где доказательства?
      - В конкретных деталях. В сходстве почерков, - прошептал Крупский. - Я изучил все и знаю...
      - Что же это за детали?
      - Гильзы от русского пистолета в Нью-Йорке и американского пистолета на подмосковной даче. В течение нескольких часов Москва и Вашингтон были готовы вцепиться друг другу в глотки. Вот это и есть почерк Матарезе. Они никогда не убивают, чтобы не оставить после себя следы. Очень часто на месте преступления остаются сами убийцы, но там никогда не найти настоящих следов и подлинных убийц.
      - Тех, кто спускает курок, очень часто можно поймать. Вы хорошо знаете это, Алексей.
      - Убийцы становятся известны, но не мотивы убийств. Матарезе всему причиной... Настало время прощаться, Василий Васильевич...
      - Но зачем им это?
      - Я не знаю. - Старик собрался с силами, но зрачки его блуждали. - Я не знаю. Их участие очевидно, но каковы их мотивы, мне неизвестно. Нужно обратиться к прошлому, чтобы понять... Корни Матарезе уходят в давние времена, на Корсику... Корсиканский безумец по имени Гильом де Матарезе. Он был главой Ордена, с него все и началось...
      - Когда? - заторопился Талейников. - Как давно это было?
      - В начале века. В первом десятилетии... Гильом де Матарезе и его клан. Глава Ордена, верховный жрец и его приближенные. Они возвратились... Их надо остановить. Ты и Скофилд должны сделать это. Их последняя выходка может уничтожить вас обоих.
      - Кто они? Где они находятся? - допытывался Василий.
      - Никто не знает этого... - Голос старика стал глуше. - Корсиканское безумие...
      - Алексей, послушайте меня, - быстро заговорил Талейников, боясь упустить возможность получить сведения. В то же время его мучила мысль, что все услышанное - это всего лишь игра воображения умирающего человека, плод больной фантазии, и слова старика нельзя принимать всерьез. - Кто является источником этой информации? Кто так хорошо осведомлен, где он? В Москве? В СССР? Как вы получили эти сведения о Блэкборне и о содержании доклада ВКР по поводу событий на подмосковной даче? И наконец, кто этот неизвестный, который говорил о существующем плане вмешательств, диверсий и убийств?
      Уходящий из жизни Крупский сквозь забытье сумел понять, чего добивается его ученик. Слабая улыбка тронула его бескровные тонкие губы.
      - Раз в несколько дней, - заговорил он, стараясь, чтобы его услышали, - за мной присылали шофера, который отвозил меня за город. Иногда для того, чтобы я потихоньку встретился там с одним человеком. Это благодарность государства мне, старому солдату, которого сумели оценить. Меня все время информировали...
      - Я не понимаю, Алексей...
      - Премьер Советского Союза - мой сын. Талейников ощутил, как холодная волна окатила его. Это признание объясняло все. Крупского следовало принимать всерьез. Премьер устоял во многих политических интригах, преодолел все препятствия на пути к власти. Он устранял одного противника за другим. Старый Крупский обладал информацией, которая помогла премьеру избавиться от всех противников, убрать тех, кто мог помешать ему в борьбе за пост.
      - Может быть, он примет меня?
      - Никогда. При первом же упоминании о Матарезе он должен будет уничтожить тебя. Постарайся понять, у него нет выбора. Но он знает, что я прав, рассказав тебе обо всем. Он никогда не признает этого вслух, он не может позволить себе этого. Его интересует лишь одно: кто сейчас на мушке, он или президент США.
      - Я понял.
      - Оставь меня, Василий, - с трудом выговорил умирающий. - Делай то, что ты должен делать... Я задыхаюсь... Найди Скофилда. Найди Матарезе. Их надо остановить. Корсиканское безумие не должно распространяться...
      - Корсиканское безумие?.. Значит, Корсика...
      - Да. Может быть, там ты найдешь ответ. Много-много лет назад... Я не знаю...

      Коронарная недостаточность вынуждала Роберта Уинтропа пользоваться для передвижения инвалидным креслом, но нисколько не сказалась на ясности ума и жизненной активности. Всю свою жизнь он провел на государственной службе. Но больше всего его занимала собственная персона.
      Посетители его дома в Джорджтауне очень скоро забывали о существовании инвалидного кресла. Всем запоминался лишь облик самого хозяина: худощавая фигура, благородные манеры, оживленный интерес во взгляде.
      Оставаясь аристократом, он был очень энергичен, большое состояние позволило ему не касаться бизнеса и торговли, и он занимался адвокатской деятельностью. Теперь, глядя на пожилого одряхлевшего государственного деятеля, кое-кто вспоминал Ялту и Потсдам, когда, почтительно склонившись, непримиримый молодой человек разъяснял суть дела и выдвигал контрдоводы, стоя рядом с креслом Рузвельта или за плечом Трумэна.
      Очень многие в Вашингтоне, а также Лондоне и даже Москве полагали, что мир мог бы измениться к лучшему, будь Роберт Уинтроп государственным секретарем при Эйзенхауэре, но политические ветры подули в ином направлении, и выбор пал не на него. Зато позже с Уинтропом уже не могли не считаться; он был вовлечен в иную область государственной деятельности, захватившей его целиком. И на протяжении двадцати шести лет тихо и мирно занимался дипломатической работой в Государственном департаменте на должности старшего советника.
      В самом начале этой своей деятельности он создал в рамках Госдепартамента отдел консульских операций (ОКО), организовав отборную команду специалистов. В течение шестнадцати лет из двадцати шести он оставался директором этой службы, а затем ушел в отставку. Полагали, что он устрашился того, во что со временем превратилось его собственное детище, но некоторые сочли, что его не устраивала лишь административная работа, не позволявшая самому принимать ответственные решения. Как бы там ни было, но последние десять лет со дня своей отставки он продолжал быть очень деятелен, и к нему постоянно обращались за советом и консультацией. Так было и сегодня.
      В ОКО был уже новый директор - Дэниэл Конгдон, преуспевающий офицер разведслужбы, перемещенный в это спокойное кресло из ЦРУ. Он заменил команду Уинтропа новыми людьми и находил особое удовольствие в безжалостных акциях ОКО. Но он был человек новый, у него возникали трудности. Определенную сложность представлял для него сотрудник по фамилии Скофилд, и Конгдон не знал, как справиться с ним. Ему было ясно лишь одно: Скофилда надо убрать, удалить из Государственного департамента ради собственного блага. Действия Скофилда в Амстердаме не могли остаться безнаказанными, его сочли ненадежным, представляющим опасность сотрудником. Вместе с тем встал очень серьезный вопрос: насколько опасным окажется Скофилд, выйдя из-под контроля специальных служб при Госдепартаменте. Ведь этот человек знал о тихо плетущихся сетях деятельности ОКО более, чем кто-либо другой. А так как Скофилд появился в Вашингтоне и был привлечен к этой работе именно Робертом Уинтропом, Конгдон решил обратиться за советом к бывшему директору ОКО.
      Уинтроп с готовностью согласился побеседовать на эту тему, но не у себя в кабинете и не в служебных помещениях отдела. За долгие годы работы в Госдепартаменте он уловил интересную особенность общения сотрудников: короткие загадочные фразы и реплики, звучавшие в служебных помещениях, превращались в свободные высказывания в приватной обстановке, и многое можно было узнать и понять лучше. Поэтому Уинтроп пригласил своего преемника на обед.
      Трапеза закончилась - Конгдон не коснулся интересовавшего его вопроса. Уинтроп понимал, что, говоря на отвлеченные темы, его гость пристреливается.
      - Не перебраться ли нам в библиотеку? Уинтроп выкатился из столовой, приглашая последовать за ним. Среди полок с книгами в серьезной обстановке хозяин сразу перешел к делу:
      - Итак, вы хотите поговорить о Брэндоне?
      - Да, именно так, - подтвердил Конгдон.
      - Каким образом мы выражаем благодарность этим людям за все, что они для нас сделали? За все, чего они лишились... Ведь эта сфера деятельности лишает их многого, за подобную работу платишь ужасную цену.
      - Они не занимались бы этой работой, если бы не хотели этого, - вежливо возразил Конгдон. - Если, конечно, их не понуждали к этому. А побывать там и выжить - это уже другой вопрос.
      - Что вы хотите этим сказать?
      - У меня нет уверенности на его счет, мистер Уинтроп. Я хотел бы знать как можно больше об этом человеке. Кто он? Что он из себя представляет? С чего он начинал?
      - От Адама и до Потсдама?.. Это вас интересует? - Что-то в этом роде. Я просматривал его досье - и не раз, но мне все же хочется поговорить с человеком, который действительно знает его.
      - Не уверен, что вам удастся найти такого человека. Брэндон... - Пожилой государственный деятель улыбнулся и помолчал мгновение. - Между прочим, его зовут Брэй, а почему - я никак не мог понять. Это последние сведения о нем в дополнение к досье.
      - Это как раз одна из загадок, которую мне удалось разгадать, - с улыбкой усаживаясь в кожаное кресло, произнес Конгдон. - Когда он был мальчиком, его младшая сестра не выговаривала его имя - Брэндон. Она называла его Брэй. Так и прилипло...
      - Это, видимо, появилось в его досье уже после моей отставки. Воображаю, что там было много чего добавлено. Что же касается его друзей либо отсутствия таковых, то он просто замкнутый человек и стал еще более замкнут с тех пор, как умерла его жена.
      - Она убита, не так ли? - очень тихо спросил Конгдон.
      - Да.
      - В следующем месяце ровно десять лет с тех пор, как она была убита в Восточном Берлине? Верно?
      - Да.
      - И в следующем месяце исполнится десять лет, как вы оставили руководство отделом консульских операций... высокопрофессиональным объединением, которое вы лично создали?
      Уинтроп повернулся в кресле и смерил взглядом нового директора.
      - То, что я задумал, и то, что из этого получилось, - две совершенно разные вещи. Этот отдел был задуман как инструмент гуманной филантропической деятельности, призванный содействовать устранению недостатков беспощадной политической системы. Со временем - и обстоятельства служат тому оправданием - цели его сузились. И там, где начинали тысячи, остались сотни. Затем их число сократилось: теперь работают лишь десятки. Мы потеряли интерес к огромному числу мужчин и женщин, обращавшихся к нам ежедневно, и стали прислушиваться к тем немногим избранным, чьи сведения были сочтены более ценными, чем информация обыкновенных людей. И получился отдел, который объединяет горстку ученых и военных. В мое время все было не так.
      - Но, как вы правильно заметили, обстоятельства извиняют вынужденные перемены.
      Уинтроп кивнул.
      - Не заблуждайтесь на мой счет, я не так наивен. Я имел дело с русскими в Ялте, Потсдаме и Касабланке. Я был свидетелем их жестокости в пятьдесят шестом, я видел ужасы Чехословакии и Греции. Я думаю, мне так же хорошо, как и агентам спецслужб, известно, на что способны Советы. И в течение многих лет я позволил многим резким непримиримым голосам звучать с авторитетной силой. Я понял необходимость этого. Или вы сомневаетесь?
      - О нет! Просто имел в виду, что... - Конгдон запнулся в нерешительности.
      - Вы просто заметили некую связь между убийством жены Скофилда и моей отставкой, - миролюбиво уточнил Уинтроп.
      - Да, сэр. Прошу прощения... Я действительно сделал такую попытку. Я не собирался выпытывать что-либо. Я имел в виду, что обстоятельства...
      - Поспособствовали переменам, - закончил фразу Уинтроп. - То, что произошло, вы знаете. Я пригласил Скофилда сотрудничать. Полагаю, об этом есть сведения в его досье. Вот почему вы сегодня здесь и задаете вопросы.
      - Значит, связь между такими разными событиями... - Конгдон осекся.
      - Абсолютно точно. Связь есть. Я чувствовал свою ответственность.
      - Но ведь были и другие такие же случаи, с другими людьми, мужчинами и женщинами...
      - Не совсем такие. Вам известно, почему в тот полдень в Восточном Берлине именно жена Скофилда была выбрана в качестве мишени?
      - Я полагаю, что это была ловушка, предназначавшаяся для самого Скофилда. Только попалась она, а не он. Такое случается.
      - Ловушка для Скофилда? В Восточном Берлине?
      - У него были свои контакты в советском секторе, он часто внедрялся и делал личные звонки. Они хотели взять его с поличным. Ее обыскали, кошелек забрали. В этом нет ничего необычного.
      - Вы предполагаете, что он мог использовать жену в своей работе? - спросил Уинтроп. Конгдон кивнул:
      - И опять-таки в этом нет ничего необычного, сэр.
      - Ничего необычного? Боюсь, что применительно к Скофилду это просто невозможно. Она была одним из его прикрытий в посольстве, но никогда не участвовала в его секретной работе. Нет, мистер Конгдон, здесь вы не правы. Русские хорошо знали, что им никогда не удастся организовать для него западню в Восточном Берлине. Он был слишком безупречен, очень профессионален... абсолютно неуловим. Поэтому они заманили его жену и убили ее с иной целью.
      - Прошу прощения, сэр, я не понимаю...
      - Взбешенный человек - неосторожен. Вот как они хотели покончить с ним. Но они не учли - кстати, так же, как и вы, - что за человек Скофилд. Ярость укрепила его в сознании, что врага надо жалить всюду, где можно. И если до этого он был безжалостным профессионалом, то после смерти жены он стал просто ужасен.
      - Я все еще не уверен, что понимаю вас, сэр...
      - Постарайтесь понять, мистер Конгдон, - прервал его Уинтроп. - Почти двадцать два года назад в Гарвардском университете я встретил молодого человека, специализировавшегося по вопросам государственного управления. Способности к языкам, авторитет среди студентов обещали ему блестящее будущее. Его пригласили на работу в мой отдел, послали в школу Максвелла в Сиракузы, затем направили в Вашингтон в отдел консульских операций. Это было хорошее начало для блестящей карьеры в Госдепартаменте. - Уинтроп помолчал, предавшись воспоминаниям. - Я никогда не ожидал, что он останется у нас. Невероятно, но я полагал, что ОКО послужит для него чем-то вроде стартовой площадки. Дипломатический корпус... в ранге посла... Его дарование требовало применения в международных делах. Я уже видел его за столом конференций... Но что-то произошло, - продолжал Уинтроп, глядя отсутствующим взором куда-то за спину гостя. - Менялся отдел, а с ним менялся и Брэндон Скофилд. Специфические цели нашей работы требовали насилия. И очень скоро Скофилд подал запрос, чтобы его направили на специальное обучение. Он провел пять месяцев в Центральной Америке, пройдя наиболее суровую подготовку и овладев всеми способами защиты и нападения. Он овладел шифрованием, кодированием, стал самым опытным шифровальщиком в армии, затем вернулся в Европу и стал экспертом.
      - Он понял требования, предъявляемые нашей работой, - заметил Конгдон, находясь под впечатлением услышанного.
      - О да! И очень, - согласился Уинтроп. - Потому что, видите ли, он достиг вершины. Пути назад уже не было. Его никогда не признали бы за столом переговоров. В строгих дипломатических отношениях его место было четко определено. Молодой человек, которого я привел в Госдепартамент, стал убийцей. И оправдания здесь ни к чему. Он стал профессиональным убийцей.
      Конгдон переместился в кресле.
      - Многие сказали бы, что он стал солдатом на полях сражений, на напряженнейшем театре военных действий, опаснейшем... нескончаемом. Он был обязан выживать, мистер Уинтроп.
      - Да, он был вынужден, и он делал это, - подхватил старик. - Он нашел в себе силы приспособиться к требованиям и правилам. А я не смог. И, когда погибла его жена, я понял, что не принадлежу к этой когорте. Я понял, что наделал, взяв к себе талантливого молодого студента ради определенных целей. И эти цели были искажены. Так же как и изначальная концепция ОКО оказалась извращена под влиянием обстоятельств. Мы уже говорили об этом. Я был поставлен перед фактом своих ограниченных возможностей и не мог больше продолжать...
      - Но вы просили держать вас в курсе деятельности Скофилда. Это тоже есть в его досье. Могу я спросить почему?
      Уинтроп наморщил лоб. Он словно спрашивал сейчас сам себя.
      - Не знаю. Законный интерес, даже любопытство, я полагаю. А может, и страсть. Возможно, что в наказание себе. Такое тоже не исключено. Иногда рапорты о нем лежали в моем сейфе по нескольку дней, прежде чем я прочитывал их. И, разумеется, после Праги я уже не хотел, чтобы они приходили. Я уверен, что и это есть в досье.
      - Да, верно. Говоря о Праге, вы имеете в виду тот инцидент с курьером, я полагаю...
      - Да, - спокойно сказал Уинтроп. - "Инцидент" - такое нейтральное слово, не правда ли? Оно очень подходит к Скофилду, это слово из досье. Профессиональное убийство, продиктованное необходимостью выжить - как выживают солдаты, превратившиеся в холодных расчетливых убийц... единственно ради мести. Метаморфоза полнейшая.
      Новый директор опять переменил позу в кресле, неудобно скрестив ноги.
      - Было установлено, что курьер, убитый в Праге, являлся братом одного из агентов КГБ, санкционировавшего убийство супруги Скофилда.
      - Он был братом. Не человеком, который отдал приказ, а его братом. Это был совсем мальчик, не более чем мелкий посыльный, связной.
      - Он мог бы впоследствии стать кое-кем еще.
      - Но тогда как далеко это зайдет, мистер Конгдон?
      - Я не могу ответить на ваш вопрос, мистер Уинтроп. Но, как я понимаю, Скофилд знал, что делал. Я бы так не поступил.
      - Не поступили бы, не чувствуя своей правоты, - проговорил стареющий политик. - И я не уверен, что сделал бы то же самое. Так же, как я не убежден, что молодой человек из Кембриджа двадцать два года назад поступил бы так. Ну, я подхожу к сути, волнующей вас, как теперь выражаются?
      - Это мучительно, сэр. Но в свою защиту - и в защиту нынешнего Скофилда - скажу: мир, в котором мы живем, не нами создан. Я полагаю, справедливости ради об этом стоит напомнить.
      - Мучительно, мистер Конгдон. Но именно вы сохраняете мир таким, как он есть. - Уинтроп подъехал к письменному столу и дотянулся до ящика с сигарами. Он предложил директору закурить, но тот покачал головой. - Я тоже не люблю их, то есть русских, но со времен Кеннеди требуется сохранять "нашего человека в Гаване". Вы не одобряете этого?
      - Нет. Насколько я помню, как раз наш человек в Канаде был одним из наиболее аккуратных поставщиков информации о Кубе, наиболее точным...
      - Вы давно вращаетесь в этих сферах?
      - Я пришел в ЦРУ, когда он был сенатором... Вам известно, что Скофилд с недавнего времени постоянно пьет?
      - Я ничего не знаю о "нынешнем", как вы выразились, Скофилде. - Уинтроп улыбнулся. - Следует игнорировать внешние проявления. Скофилд всегда был нетерпим к дуракам.
      - Я бы сказал, что его нетерпимость затрагивает основы нашей политики, личная неприязнь здесь ни при чем.
      - К сожалению, суть политики зависит от людей. Они ее формируют. Но, возможно, это не относится к теме... к данной теме. Но почему все-таки вы пришли именно ко мне? Я вижу, вы уже приняли решение. Что же я могу добавить?
      - Мне необходимо ваше мнение. Как Скофилд воспримет это и можно ли доверять ему? За годы службы он узнал многое, получил доступ к секретной информации, касающейся наших связей, контактов, операций, тактики. Он осведомлен как никто в Европе.
      Внезапно взгляд Уинтропа стал холоден.
      - И какова же альтернатива, мистер Конгдон? - ледяным тоном осведомился он.
      Новый директор залился краской. Он уловил в голосе Уинтропа сочувствие Скофилду.
      - Надзор, контроль, наблюдение, перлюстрация корреспонденции, прослушивание телефонных разговоров. Я не хочу ничего от вас скрывать...
      - Так вы искренни? - Уинтроп в упор смотрел на человека, сидевшего перед ним. - Или вы хотите, чтобы я сказал, а может, спросил нечто, что вы затем сможете использовать?
      - Я не знаю, что вы имеете в виду.
      - Я думаю, знаете. Я слышал, как это делается. Случайно слышал. И это пугает меня. Произносится всего лишь одна фраза: такой-то больше нежелателен. Произносится так, чтобы она дошла до Праги, Берлина, Марселя, то есть туда, куда нужно. Говорят не прямо, а, к примеру, так: "Он кончился, но все еще не угомонился... пьет много", что-нибудь в этом роде, то есть этот человек может выдать связи, имена, и вся сеть будет раскрыта. Сказанное распространяется, и к нему добавляют: "Ваши жизни под угрозой". И кто-то один, а может двое или трое, отправляются из Праги, или Берлина, или Марселя с заданием. Они сходятся в одной точке - Вашингтоне - с единственной целью: заставить молчать "человека, который кончился". Сделать так, чтобы он замолчал... Наступает облегчение, и сообщество американских сотрудников спецслужб получает возможность дышать свободно - ведь они ни при чем, они остались в стороне... Да, мистер Конгдон, это страшно...
      Директор отдела консульских операций неподвижно сидел в кресле.
      - Насколько я знаю, подобные способы решения проблемы существуют больше теоретически, - сказал он ровным голосом. - И опять-таки, я буду с вами откровенен: за пятнадцать лет работы я слышал всего лишь дважды, что были применены эти методы. И в обоих случаях на эти меры пошли ради спасения агентурной сети: оба агента перешли на сторону Советов и действительно выдавали имена и явки.
      - И в случае со Скофилдом это будет сделано "ради спасения", как вы выразились?
      - Если вы хотите знать, считаю ли я, что он продался Советам, то, разумеется, нет. Это последнее, что ему остается. И я правда пришел сюда лишь затем, чтобы узнать, как он отреагирует на мое сообщение о его отставке.
      Уинтроп на миг испытал облегчение. Затем вновь нахмурился.
      - Я не знаю. Ибо я не знаю теперешнего Скофилда. Он крутой человек... А есть ли какая-нибудь полумера?
      - Если бы мне пришло в голову что-нибудь удовлетворяющее нас обоих, я бы остановился на ином решении.
      - Я бы на вашем месте нашел какой-то выход.
      - Он не может быть основан на сомнениях по поводу Скофилда, - твердо заключил Конгдон. - Я убежден в этом.
      - В таком случае, могу я предложить свой вариант?
      - Пожалуйста.
      - Ушлите его как можно дальше. Куда-нибудь, где он обретет спокойную, тихую жизнь. Предложите ему это сами - он поймет.
      - Вы уверены?
      - Да, Брэй не тешит себя иллюзиями. По крайней мере, никогда не тешил прежде. Это одно из его достоинств. Он поймет. Я так думаю потому, что я бы понял. Мне кажется, вы описали умирающего человека.
      - На этот счет нет медицинского заключения.
      - Упаси Бог! - сказал Уинтроп.

* * *

      Скофилд выключил телевизор. Пребывая в других странах, он несколько лет не видел американских программ и был уверен, что не захочет смотреть их в будущем еще столько же лет. Был, правда, короткий период, когда он приезжал на рабочее совещание. Тогда он включал телевизор, но без особой охоты, и вовсе не потому, что предпочитал, чтобы новости преподносились серьезным тоном в тяжеловесной манере. Просто репортажи о войнах и насилии, перемежаемые смешками и ехидными комментариями, вызывали у него какие-то странные ощущения. В любой момент он ожидал, что ведущий плюнет в участника телепередачи или макнет блондинистого пустопорожнего критика носом в чернильницу.
      Он посмотрел на часы. Стрелки показывали час двадцать. Амстердамское время - он так и не перевел стрелки. Он знал, что сейчас семь двадцать. Ему было назначено явиться в Госдепартамент к восьми. Странно было не то, что встреча назначена на вечер - его коллеги обычно приглашались в это время, - а то, что именно в Госдепартаменте. Было принято, что сотрудники его уровня собираются на совещания на явочных квартирах где-нибудь за городом или в маленьких гостиницах, расположенных на окраинах Вашингтона. Но никогда в самом административном здании. Во всяком случае, туда не приглашали тех, кому предстояло затем выехать за пределы страны в качестве резидентов. И потому Брэй знал, что его не собираются посылать вновь. И отозвали назад с единственной целью - предложить отставку. Двадцать два года он находился в отсутствии. Бесконечно малый отрезок времени, в котором спрессовано все, что он знал, понял, отобрал для себя, все, чему научился.
      Он ожидал, что будет реагировать болезненно, но ничего похожего не происходило. Словно он был всего лишь наблюдатель, а не участник событий. Вот он смотрит на белую стену, где движутся, перемещаются какие-то фигурки; происходящее неминуемо завершится, и он - зритель - увлечен действом, но не вовлечен в него. Ему просто невероятно любопытно, чем это кончится. Как они это обставят?
      Стены в кабинете Дэниэла Конгдона, помощника госсекретаря США, были окрашены в белый цвет. Довольно приятно, подумал Скофилд, слушая вполуха монотонное повествование начальника. Лица бесконечной чередой проплывали перед его мысленным взором: вот одно в фокусе, затем другое, которое мгновенно сменяется третьим. Знакомые и забытые, смотрящие в упор, задумчивые, плачущие, смеющиеся, лица уходящих из жизни, умирающих... смерть... маска смерти...
      Его жена. Пять часов дня. Унтер-ден-Линден.
      Фигурки мужчин, женщин, бегущие, застывшие на месте. Облитые лучами солнца, стоящие в полумраке.
      А где был он? Его не было там, среди них.
      Он - зритель.
      И вдруг все прервалось, он превратился в участника, но все еще не был уверен, что расслышал сказанное. Что сказал этот равнодушный, хорошо владеющий собой человек? Берн? Швейцария?
      - Прошу прощения, я не понял...
      - Эти деньги будут положены на ваше имя, поступления предполагаются ежегодно.
      - В дополнение к моей пенсии вне зависимости от того, какая сумма будет мне назначена?
      - Да, мистер Скофилд. Что же касается размеров пенсии, то ваша служебная деятельность оценена по заслугам. Вы получите максимальное пенсионное содержание.
      - Как великодушно!
      Это и вправду великодушно. Скофилд мгновенно подсчитал в уме: его годовой доход будет составлять пятьдесят тысяч долларов.
      - Чистейшей воды расчет. Эти деньги удержат вас от соблазна заработать на издании ваших мемуаров в виде книг и статей, посвященных событиям вашей жизни и работы в качестве сотрудника отдела консульских операций.
      - Понятно, - протянул Скофилд. - За последнее время вышло в свет немало этого добра. Марчетти, Снеп и другие... Верно?
      - Совершенно верно.
      - Вы хотите сказать, что, будь и на их счетах определенные суммы, они не написали бы того, что все-таки написали?
      - Побудительные мотивы бывают различны. Но мы не исключаем такую возможность.
      - Так исключите! Я знаю этих людей.
      - Вы отвергаете предложенные деньги?
      - Нет, черт возьми! Я возьму их. Когда я решу писать свои мемуары, то вы будете первый, кто об этом узнает.
      - Я не советую вам, мистер Скофилд. Это запрещено. Вас неминуемо приговорят к сроку заключения.
      - А если вы проиграете в суде, то могут последовать иные пенитенциарные меры. Предположим, выстрел в голову, например, когда я буду проезжать в машине... Или что-нибудь еще в этом роде.
      - Законы справедливы, мистер Скофилд, и я не могу представить себе то, о чем вы говорите.
      - Зато я могу, мистер Конгдон. Загляните в мое досье. Я проходил обучение вместе с одним парнем из Гондураса. Я убил его в Мадриде. Он был родом из Индианаполиса, и его звали...
      - Меня не интересует прошлое, мистер Скофилд, - резко прервал его Конгдон. - Я хочу лишь, чтобы между нами было полное взаимопонимание.
      - Оно есть. Можете не беспокоиться. Я не пойду против безопасности. У меня больной желудок. К тому же я уже не тот храбрец, что прежде.
      - Послушайте, Скофилд! - Помощник государственного секретаря откинулся на спинку кресла. Он был доволен. - Я знаю, это прозвучит банально, но наступают времена - для каждого из нас, - когда приходится прощаться с активной деятельностью и оставлять определенные участки работы. Я хочу быть откровенен с вами.
      Брэй улыбнулся, но улыбка его была мрачной.
      - Мне всегда бывает не по себе, когда я слышу, что кто-то хочет быть со мной откровенным.
      - Что?
      - Когда кто-то хочет быть откровенным. Как будто откровенность - это последнее, на что ты можешь рассчитывать.
      - Но я действительно откровенен с вами.
      - И я тоже. Если вы ждете от меня объяснений, то их не будет. Я просто тихо удалюсь.
      - Но мы не хотим этого, - возразил Конгдон, подавшись вперед и положив локти на стол.
      - То есть?!
      - Ни в коем случае не хотим. Человек с вашим опытом просто необходим нам. Всякое еще будет происходить, и мы бы хотели рассчитывать на ваше сотрудничество.
      Скофилд минуту изучал собеседника. Затем сказал:
      - Но не в штате. И не на оперативной работе.
      - Да. Нам необходимо неофициальное сотрудничество. Естественно, что в связи с этим нам хотелось бы знать, где вы проживаете, куда ездите.
      - Бьюсь об заклад, вы и так будете это знать. Но в официальных документах не будет моего имени. Я уволен.
      - Да. Однако этого пункта не будет в вашем досье. Скофилд застыл на месте. У него было такое ощущение, что он в сфере наблюдения и договаривается об очень существенном обмене.
      - Секунду, мистер Конгдон. Если я вас правильно понял, вы хотите отстранить меня от работы, но так, чтобы никто не знал об этом? И несмотря на то, что со мной покончено, вы намереваетесь поддерживать контакты на постоянной основе?
      - Ваши знания нам очень нужны. Вам это известно. И я думаю, мы оплачиваем такие услуги.
      - Тогда зачем же мне оставаться у вас в картотеке? Агент 0-5, 0-4 и так далее - это для сотрудников.
      - Я полагал, вы оцените эту идею. Без официальной ответственности вы тем не менее остаетесь в определенном статусе. Вы все еще часть нас.
      - Я бы хотел знать, почему таким образом? Конгдон заставил себя улыбнуться. Он уже испытывал легкое раздражение.
      - Но мы действительно не хотим потерять вас.
      - Так зачем же увольняете?
      Помощник госсекретаря перестал улыбаться.
      - Я изложил это так, как я понимаю. Вы можете посоветоваться со своим другом... Пусть вам подтвердит сказанное мной Роберт Уинтроп - ему я сообщил то же самое.
      - Уинтроп? О чем вы говорили ему?
      - О том, что мне не хотелось бы, чтобы вы находились здесь. Я собираюсь подготовить документы на ваше увольнение. Я слышал все, что вы говорили. Вас записали. Вашу беседу с Чарльзом Энглехартом в Амстердаме. И я хотел бы избавиться от вас.
      Брэй тихонько присвистнул:
      - Румяный старина Чарли?.. Я должен был предвидеть это.
      - Я думаю, вы знали. Я даже решил, что вы составили нам специальное послание, то есть сказанное вами было адресовано именно нам. Как бы там ни было, мы получили его. Нам предстоит многое сделать здесь, и ваш цинизм и ваше упрямство могут только помешать нам.
      - Наконец-то мы хоть до чего-то договорились.
      - Но во всем остальном, что здесь говорилось, нет противоречий. Мы действительно нуждаемся в вашем опыте, и нам необходимо иметь возможность связаться с вами в любое время. Вы должны быть в пределах досягаемости. Мы также можем вам понадобиться.
      Брэй кивнул.
      - И таким образом наличие моего досье в картотеке означает, что мое увольнение - ужасная тайна. Агенты не будут знать, что я уволен.
      - Совершенно верно.
      - Хорошо. - Скофилд полез в карман за сигаретой. - Я полагаю, вы собираетесь иметь кучу хлопот, держа меня под контролем, но, как вы сказали, вы за это платите. Простая инструкция могла бы помочь довести дело до конца: агент не подлежит аннулированию, покуда не будет "разъяснен".
      - Может быть задано слишком много вопросов. И все же мы поступим так.
      - Неужели? - Брэй закурил. В глазах его светилось любопытство. - Ну что ж...
      - Я рад, что мы поняли друг друга, - с удовлетворением заключил Конгдон. - Вы заслужили все то, что мы вам предоставляем, и я уверен, что кое-что еще впереди... Я заглянул в ваше досье сегодня утром. Вы любите воду. Видит Бог, все встречи со своими агентами вы назначали ночью на лодках или на мосту. Почему бы вам теперь не попробовать получить удовольствие от воды при свете белого дня? У вас есть сейчас средства на это. Почему бы вам не отправиться куда-нибудь на Карибы и не насладиться жизнью? Я завидую вам.
      Брэй поднялся. Встреча была окончена.
      - Благодарю, я, может быть, так и поступлю. Мне нравится теплый климат. - Он протянул руку, и Конгдон выразил готовность к рукопожатию. Не выпуская его руки, Скофилд продолжал: - А знаете, это мое досье в картотеке очень беспокоило бы меня, если бы вы меня сюда не вызвали.
      - Что вы имеете в виду? - Конгдон все еще держал его руку, но уже не тряс ее.
      - Наш персонал не будет знать, что я отстранен от работы, и этот факт будет подтверждаться наличием моего досье. А Советы будут. И они перестанут доставать меня. Когда кто-нибудь вроде меня выводится из игры, все меняется: контакты, коды, способы передачи информации, шифры, места прикрытия, явки. Ничто не остается прежним. Они хорошо знают правила нашей работы, а потому оставят меня в покое. Я очень благодарен вам.
      - Я не совсем понимаю вас, - сказал Конгдон.
      - О, все просто, я сказал, что благодарен вам. Мы с вами прекрасно знаем, что оперативные службы КГБ в Вашингтоне держат под наблюдением это место двадцать четыре часа в сутки. Кинокамеры следят за этим зданием. Никто из специальных агентов, находящихся на оперативной работе, никогда не появляется здесь. Их сюда не приглашают. Уже около часа, как русским известно, что я больше не у дел. Еще раз благодарю вас, мистер Конгдон. Вы позаботились обо мне.
      В молчании помощник госсекретаря, директор отдела консульских операций проводил взглядом Скофилда, прошедшего через весь кабинет и скрывшегося за дверью.

* * *

      Все было кончено. Ему не придется больше выходить в туалетную комнату, чтобы вскрыть конверт с полученной информацией. И не возникнет необходимость обеспечения минимум трех вариантов маршрута и передвижных средств в целях безопасного перемещения из пункта
      А в пункт Б. Преподнесенная Конгдону версия о том, что русские уже сейчас знают о его отставке, не соответствовала реальной ситуации. И тем не менее это был прогноз. Очень скоро они узнают об этом. Через несколько месяцев его бездействия для КГБ станет очевидно, что он больше не представляет ценности. Правила незыблемы: почерк операций и коды будут изменены. Советы не тронут его, они просто оставят его в покое.
      Но солгать Конгдону было просто необходимо, хотя бы для того, чтобы увидеть выражение его лица. "Мы хотели бы, чтобы у вас в досье не было информации о вашей отставке!" Его можно понять. Он уверен, что создаст нужное общественное мнение по поводу увольнения человека, который находился в его подчинении и представлял опасность, что этого человека уберут Советы, уберут просто так, ради убийства. И тогда Госдепартамент заявит, что не несет ответственности за эту акцию. Все подонки одинаковы, но они так мало знают. Они не знают или не хотят знать, что крайне редко агента лишают жизни просто так, без всякой цели. Убивают всегда преследуя цель: например, когда хотят узнать что-то, устранив звено в жизненно важной цепи, или остановить то, что надвигается, или чтобы преподать определенный урок. Проучить. Но никогда без цели. Исключение составляет лишь тот случай в Праге, но и его можно рассматривать как урок. Брата за жену...
      И больше ничего не надо планировать и замышлять, не нужно принимать решения, результатом которых явится чье-то предательство или отступление, жизнь или смерть. С этим покончено. Возможно, и гостиничная жизнь подошла к концу. Вонючие койки в меблирашках, расположенных в худших районах сотен городов. Он так устал от этого, он ненавидел все это. Все было мерзко, за исключением одного короткого периода жизни, того слишком ужасающе краткого периода, когда он мог назвать место, где жил, своим домом. Всего двадцать семь месяцев из двадцатидвухлетних скитаний. Но этого было достаточно, чтобы пройти через весь ужас каждодневных ночных кошмаров. Воспоминания никогда не оставляли его, они будут ему тяжелым испытанием до конца дней.
      Это была всего лишь маленькая квартирка в Западном Берлине, но она стала домом, полным любви и веселья, о котором он никогда и не помышлял для себя прежде. И рядом была его прекрасная, его обожаемая Кэрин. Ее широко распахнутые глаза, ее смех, шедший откуда-то из глубины ее существа, мгновения хрупкой тишины и покоя, когда она касалась его. Они принадлежали друг другу, но...
      Смерть на Унтер-ден-Линден.
      Ей позвонили, сказали пароль, сообщили, что ее муж срочно должен увидеться с ней. Пусть поспешит... О Боже! Я так нуждаюсь в ней! Отчаянно! Пусть поспешит, через Д все кордоны и препятствия. А эта сволочь из КГБ, наверное, испытала приступ веселья. Он веселился до Праги. После Праги ему уже было не до смеха.
      Скофилд почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза и стынут на ночном ветру. Он смахнул их рукой в перчатке и зашагал к перекрестку.
      На противоположной стороне светился огнями фасад здания туристического агентства. В рекламных окнах нежились на солнце загорелые, неправдоподобно совершенные тела. Уважающая себя секретная служба не посылает агентов на Карибы. Там на островах его оставят в покое, так как будут знать, что он в стороне от оперативной работы. Когда-то он хотел провести там недельку-другую. Так почему бы не теперь? Утром он бы...
      В стекле витрины отразилась маленькая, ничем не примечательная фигурка, едва заметная в ретроспективе широкой, уходящей вдаль улицы. Брэй не обратил бы на шедшего следом никакого внимания, если бы тот не старался держаться подальше от фонарей. Кем бы ни был желавший скрыться в полумраке улицы, он не был врагом: никаких резких движений, внезапных отскакиваний в сторону от источника света, просто идет себе по своим делам человек. Он мог бы похвалить преследователя и пожелать ему в другой раз менее значительного объекта для слежки. В Госдепартаменте, похоже, не теряли времени. Конгдон явно хотел немедленно начать сбор информации о передвижениях Скофилда. Он улыбнулся. Он мог бы предоставить помощнику госсекретаря свой собственный отчет, не такой, которого тот ждал, а такой, какой ему следовало иметь.
      Забава началась. Короткие перебежки, игра в поддавки, а затем резкий стремительный уход, петляния, маневры, - недолговечная забава двух профессионалов.
      Скофилд пошел прочь от витрины и, ускоряя шаг, добрался до перекрестка, где было посветлее. Затем резко взял влево, словно намереваясь перейти на другую сторону улицы, но внезапно остановился на середине перекрестка и, стоя там между потоками машин, отыскал глазами того, кто шел следом. Тот, похоже, был в некотором замешательстве, так как уже успел потерять Скофилда из виду. Тогда Скофилд развернулся и поспешил назад, а затем, добравшись до тротуара, быстро отыскал вход в неосвещенный магазин и вступил в темноту дверного проема.
      По отражению в стекле витрины напротив он мог видеть почти весь перекресток. Вот сейчас преследователь непременно войдет в круг света, он не минует освещенное место: дичь улетела из-под носа, и бедняге не до пряток в полутьме. Сейчас Брэй увидит его лицо.
      Вот он!
      Скофилд замер в напряжении, до боли пялил глаза, кровь бросилась в голову. Он дрожал всем телом, еле сдерживая ярость и боль, захлестнувшие его. Человек на перекрестке не был сотрудником Госдепартамента! Он вообще не принадлежал к персоналу американской разведки. Это был человек из КГБ. Один из тех, что работали в восточно-берлинском секторе!
      Среди шести фотографий, которые десять лет назад в Берлине старался изучить Скофилд, ему попалось это лицо. Тогда Брэй всматривался в каждое фото, стараясь запомнить мельчайшие детали изображения. И запомнил навсегда.
      Убийство на Унтер-ден-Линден.
      Его прекрасная Кэрин, обожаемая Кэрин. Она попала в ловушку, расставленную группой этих людей, командой отвратительнейшего убийцы - Талейникова. Василий Талейников! Животное... И вот теперь Скофилд увидел одного из его прислужников-палачей. Здесь, в Вашингтоне! Всего через несколько минут после своей отставки!
      Значит, в КГБ уже знали. И кому-то в Москве понадобилось отрапортовать об ошеломляющем факте конца агента Беовулфа. Только один человек мог мыслить с такой трагической последовательностью - Василий Талейников. Зверь!
      В считанные секунды Скофилд понял, что будет делать. Он пошлет прощальный привет Москве, сделает последний жест, знаменующий конец одной жизни и начало другой, какой бы эта жизнь ни стала. Он устроит ловушку этому убийце из КГБ и уничтожит его.
      Скофилд ступил на тротуар и побежал, петляя, по пустынной улице. Он слышал за собой топот бегущих ног.

      Ночной рейс Аэрофлота из Москвы должен был завершиться посадкой в северо-восточной части Крыма на побережье Азовского моря в городе Севастополе. Полет длился около часа, и около часа ночи самолет пошел на снижение. Пассажиров было много, атмосфера в салоне оказалась праздничной - люди летели в отпуска, на зимние каникулы, предвкушая отдых в Крыму. Среди прочих были и моряки, и военнослужащие, державшиеся серьезнее: для них Черное море означало службу, возвращение в строй, на подлодки, суда морской авиации. Они, напротив, проводили свои отпуска в Москве.
      В одном из кресел у прохода сидел человек, зажав в коленях футляр скрипки. Одет он был несколько небрежно и неприметно, что как-то не вязалось с его мужественным лицом и умными глазами.
      Василий Талейников, советский разведчик, выправил другие документы и обеспечил себе иной имидж и род занятий: некто Петр Рудаков, якобы музыкант, возвращается в Севастополь на работу в симфоническом оркестре.
      Итак, опытнейший оперативник покидал Россию, начав свой новый путь на борту самолета и в качестве оркестранта. Бывший оперативник, бывший руководитель агентурной сети и разведдеятельности в регионах:
      Берлин, Варшава, Прага, Рига и юго-западный сектор, куда входил и Севастополь, и Босфор, и Мраморное море, и Дарданеллы .
      Существовало немало путей, по которым бежали из России, и Талейников, как профессионал, всегда легко раскрывал эти маршруты. Причем действовал беспощадно, нередко убирая сотрудников западных спецслужб, обеспечивавших эти коридоры и соблазнявших недовольных деньгами и лживой пропагандой, помогая им предать Россию. Чаще деньгами. Василий никогда не испытывал колебаний по отношению к лгунам и сребролюбцам. Ни одного пути для побега, ни одного шанса не оставлял он желавшим покинуть Родину.
      Но несколько месяцев назад, в последние недели своей деятельности в качестве руководителя оперативной работы в юго-западном секторе он обнаружил "окно" через Босфор - Мраморное море - Дарданеллы. Как раз тогда он понял, что вступил в конфронтацию с "горячими головами" из военных и по горло сыт кретинскими указаниями из Москвы.
      Тогда он не сумел бы объяснить, почему медлил с разоблачением и не захлопнул обнаруженное "окно"; он даже убедил себя на некоторое время, что, оставив его и держа под контролем, он сумеет расширить агентурную сеть. Но в глубине сознания он понимал, что это неправда. Теперь наступал его черед: он нажил слишком много врагов в самых разных местах. Среди них могли быть и такие, которым тихая дачка где-нибудь в отдаленной области казалась неподходящим вариантом для бывшего сотрудника разведки, знавшего тайны КГБ. К тому же теперь Талейников стал обладателем еще одной тайны, более страшной, чем любая из тех, что подлежала умолчанию в кругах разведывательных служб. Матарезе. Эта загадка уводила его прочь из России.
      Как быстро все произошло, думал Талейников, сидя в самолете и обжигаясь горячим чаем, который принесла стюардесса. Он вспоминал себя у постели умирающего Крупского, их разговор и потрясающие вещи, услышанные от уходившего из жизни старика. Оказывается, уже высланы убийцы, задача которых уничтожить цвет обеих наций, обеспечить конфронтацию и столкновение двух сверхдержав. И премьер и президент - оба на мушке, каждый шаг двух значительнейших государственных лиц контролируют неведомые силы? Что за люди породили это безумие в первом десятилетии века где-то на Корсике? Корсиканская чума... Матарезе - корсиканские призраки...
      Но похоже, это - реальность, они существуют и дают о себе знать. Живые или мертвые, они напоминают о себе, теперь это абсолютно ясно. Он упомянул о них в разговоре, назвал это имя - Матарезе - и немедленно ощутил, как возник заговор против него самого, как приведены в действие силы, ближайшая цель которых - его арест, и, разумеется, приговор будет вынесен незамедлительно. Он хорошо запомнил слова Крупского о том, что никакой помощи со стороны премьера не получит. Поэтому он разыскал четверых кремлевских лидеров, бывших некогда в силе, и с каждым из них попытался поговорить о странном феномене, называемом Матарезе. Но все четверо так или иначе ушли от ответа, и это означало, что никто из них не осмеливается касаться подобного предмета разговора. Один, очевидно, не знал ничего и был потрясен так же, как и Талейников. Двое других не сказали ни слова, но их выдали глаза и испуганные голоса - оба отказались обсуждать страшную тему. Ни тот ни другой не пожелали участвовать в этом умопомешательстве и указали Талейникову на дверь.
      Последний из четверых, грузин, был намного старше остальных, даже старше Крупского, и, несмотря на честность и прямоту, тоже не годился в сообщники, ибо у него оставалось уже слишком мало времени, чтобы присоединиться к расследованию Талейникова. Ему было девяносто шесть лет, он обладал живым умом, но его подводил склероз. При упоминании имени Матарезе его худые руки в выпуклых венах начали дрожать, и едва заметная судорога на секунду исказила древнее невыразительное лицо. Горло его внезапно пересохло, голос как-то надломился, и слова стали едва слышны.
      Это имя пришло из далекого прошлого, проговорил старый грузин, и никто не должен его слышать. Ему удалось выстоять в прежних чистках, выжить при безумном Сталине, коварном Берии, но никто не может спастись от Матарезе. И во имя всего святого, что есть в России, этот перепуганный старец умолял Талейникова не связываться с Матарезе.
      - Мы были глупцами. Но не только мы... Могущественнейшие люди во всем мире поддавались соблазнительной возможности устранения преград и истребления личных врагов. Гарантии выставлялись абсолютные: следы заказных убийств и преступлений никогда не приводили к инициаторам содеянного.
      Соглашения достигались не напрямую, а через цепочку самых разных людей, и не подозревавших, что и у кого они покупают. Крупский понял эту опасность. Он заклинал нас в сорок восьмом не вести дела и не устанавливать связей с этой организацией.
      - Почему же? Меня это интересует с профессиональной точки зрения, - перебил его Василий. - Ведь если тайна заказа гарантировалась полностью, что же могло не устраивать Крупского?
      - Матарезе поставили при этом одно дополнительное условие: Совет Матарезе требовал для себя права санкций. Так мне говорили.
      - Я полагаю, речь шла о прерогативе, об исключительном праве убийц по найму. Просто некоторые цели были неосуществимы.
      - Но такое требование об одобрении Советом никогда не выдвигалось в прошлом. Крупский не считал, что это связано с невыполнимостью задачи.
      - Так что же это было?
      - Возможность шантажа в отдаленном будущем.
      - Как осуществлялась связь с Советом?
      - Я никогда не знал этого. Не знал об этом и Алексей.
      - Но кто-то же должен знать? Кто-то устанавливал контакты...
      - Если они живы, они не будут говорить с вами. В этом Крупский был прав.
      - Он называл их корсиканскими безумцами, призраками. Он сказал, что ответ может быть найден на Корсике.
      - Вполне возможно. Ведь именно там это и началось, с появлением того маньяка, Гильома де Матарезе, - согласился старик.
      - У вас все еще сохранился авторитет среди партийных лидеров. Не могли бы вы помочь мне? Крупский говорил, что Матарезе должны...
      - Нет! - вскричал он. - Оставьте меня в покое! Я уже сказал больше, чем следовало, признался даже в том, на что не имел права. Но только для того, чтобы предостеречь и остановить вас! Матарезе ничего хорошего не могут сделать для России! Забудьте об этом навсегда!
      - Вы не поняли меня. Именно я и собираюсь остановить их... Этот Совет. Я дал слово Крупскому, что...
      - Но я ничего не слышал об этом! - закричал немощный старец. Он был в панике. - Я буду все отрицать! И то, что мы с вами вели разговор, и то, что вообще встречались. Я вас не знаю...
      Ошеломленный и растерянный Василий вернулся домой, намереваясь посвятить ночь раздумьям над загадкой Матарезе и решить, как быть дальше.
      Как обычно, он заглянул в почтовый ящик и автоматически двинулся уже было вверх по лестнице, как вдруг осознал, что в ящике что-то есть.
      Там оказалась закодированная записка от его агента в ВКР. Содержание вполне безобидное: приглашение на обед к одиннадцати тридцати и подпись - женское имя, - но за ним скрывалась очень важная информация: цифра "II" означала чрезвычайную опасность. Связаться следовало немедленно, его друг будет ждать в им обоим известном месте - пивной недалеко от МГУ.
      Там он и оказался. Друзья прошли в глубь зала, и пригласивший Талейникова без проволочек заговорил о деле:
      - Думай, как быть, Василий, ты у них в списке. Я не знаю, что это означает, но так было сказано.
      - Это из-за того еврея-писателя?
      - Да, но дело не в нем. Когда шла эта идиотская пресс-конференция в Нью-Йорке, мы хохотали. У нас назвали твой поступок "сюрприз Талейникова". Даже шеф "Девятки" признался, что он восхищен твоей проделкой. Ты, мол, проучил этих дубинноголовых. А вчера внезапно все переменилось, и то, что ты устроил, вдруг перестало быть шуткой. Теперь это квалифицируется как серьезное вмешательство, даже помеха их тактическим принципам.
      - Вчера? - переспросил Талейников.
      - Где-то к вечеру, после четырех. Эта сука директриса металась по кабинету, как горилла в течку. Она учуяла групповую травлю, а она обожает это. Она велела всем прибыть к пяти. Мы собрались и услышали нечто невероятное. Это выглядело так, словно ты несешь персональную ответственность за все наши промахи и задержки в течение последних двух лет. И эти маньяки из "Девятки" тоже присутствовали, но их шефа на заседании не было.
      - Сколько у меня времени?
      - Я думаю, три или четыре дня, но вне страны. Компромат на тебя составляется. Правда, в душе никто из наших ребят не хочет сообщать им что-либо.
      - Значит, вчера...
      - Что произошло, Василий? Это не вэкаэровцы, тут что-то другое...
      Да, это было другое, и Талейников знал, что именно. Как раз вчера он встречался с двумя бывшими партийными лидерами, и те отказались говорить с ним, указав на дверь. И то, о чем спрашивал его приятель, было связано с Матарезе.
      - Когда-нибудь я все тебе объясню, - ответил Василий. - Верь мне!
      - Конечно, верю. Ты лучший из нас, лучший из всех, кто был среди нас.
      - Теперь мне необходимо тридцать шесть или сорок восемь часов. Как ты думаешь, есть у меня это время?
      - Думаю, да. Им нужна твоя голова, но они будут очень осторожны. Они постараются зафиксировать каждый твой шаг, а на это нужно время.
      - Уверен, что так. Есть любители читать сопроводительные записки над телом убитого. Спасибо тебе. Ты услышишь обо мне.
      Василий решил не возвращаться домой. Он отправился в свой служебный кабинет и просидел там несколько часов в темноте, пока не пришел к необычному решению. Еще несколько часов назад об этом нельзя было и подумать, но не сейчас. Если Матарезе сумели коррумпировать верхние эшелоны КГБ, то, очевидно, то же самое они смогут проделать и в Вашингтоне. И если простое упоминание о них повлекло за собой смертный приговор для одного из крупнейших сотрудников разведслужб, человека его ранга, то, без сомнения, они сами и их власть невообразимо велики. Если же правда и то, что они ответственны за убийство Блэкборна в Америке и Юревича в России, тогда Крупский прав. Существует график. Матарезе подобрались совсем близко - и премьер или президент теперь у них на прицеле.
      Он должен добраться до человека, которого так ненавидел. Он непременно должен увидеться с Брэндоном Аланом Скофилдом, американским убийцей.
      Утром Талейников один за другим привел в движение несколько механизмов. Обладая по обыкновению свободой в принятии решений, он дал всем ясно понять, что направляется под прикрытием на оперативное совещание в Прибалтику. Затем просмотрел архивы данных по музыкантам и композиторам и нашел имя скрипача, который пять лет назад вышел на пенсию и уехал на Урал. Его документы вполне подходили. Наконец, Василий запросил компьютерную информационную сеть о возможном местонахождении Брэндона Скофилда. Американец исчез где-то в Марселе, но амстердамский инцидент наводил на мысль, что это дело рук искомого лица.
      Василий отправил шифровку одному агенту в Брюсселе, человеку, которому можно было доверять, так как адресат был обязан Талейникову жизнью - и не раз.
      "Выйди на Скофилда, белый статус. Амстердам. Обеспечь контакт. Императив. Оставайся при нем. Доложи о ситуации. Используй коды юго-западного сектора".
      Все произошло так стремительно! Василий был благодарен прошлой жизни, научившей его мгновенно принимать решения. Севастополь был менее чем в часе лета. В Севастополе он наконец проверит свои навыки, приобретенные за долгие годы тяжелой работы.
      Он занял номер в неприметной гостинице на Херсонском бульваре и позвонил в местное управление КГБ по номеру, который не должен был прослушиваться. Московские вэкаэровцы еще не хватились его, не забили тревогу, не объявили розыск. Теплый прием в КГБ ему обеспечен - старый друг вернулся. Это давало Василию широту полномочий и свободу действий.
      - Скажу откровенно, - обратился он к дежурному офицеру, своему прежнему помощнику, - у нас опять проблемы со службами ВКР. Они опять лезут не в свое дело. Вам может прийти запрос. Вам ничего не известно о моем местонахождении, понятно?
      - С этим будет все о'кей, пока вы не покажетесь здесь у нас. Этот телефон вполне надежен. Вы остаетесь под прикрытием?
      - Да. Я не хочу обременять вас знанием о моем местопребывании. Мы проводим зондирование, отлаживаем связи, которые тянутся в Одессу и далее на юг в горы. Это агентура ЦРУ.
      - Ну, это полегче, чем отлавливать лодки, идущие через Босфор. Кстати, Амстердам входит в ваши планы?
      Талейников был поражен. Так скоро он не ожидал вестей от своего человека.
      - Может так случиться. Вы что-то получили?
      - Это сообщение пришло два часа назад. Мы бились над ним долго. Наш шифровальщик, тот, которого вы привезли из Риги, узнал ваш старый код. Мы собирались отправить полученное в Москву с утренней почтой.
      - Не нужно этого делать. Прочтите мне текст.
      - Минутку, бумаг навалом. Ах да, вот оно: "Беовулф исчез из виду. Над Вашингтоном сгущаются тучи. Отслеживание будет продолжено до установления открытого контакта. Связь через столичный департамент". Звучит внушительно, Василий. Похоже, вы вышли на крупную рыбу. Желаю удачи. Это как-то связано с вашим зондированием?
      - Думаю, да. Но не надо распространяться на эту тему. Держите ВКР в неведении.
      - С удовольствием. Вы хотите, чтобы мы обеспечили вам связь с Амстердамом?
      - Нет, я могу это сделать сам - это проще простого. Позвоню сегодня вечером, скажем, в половине десятого. Я все успею к этому времени. Передайте привет моему приятелю из Риги. Но больше никому. И спасибо вам.
      - Когда закончите свои дела, мы могли бы пообедать вместе. Очень приятно видеть вас снова в Севастополе. Хорошо, что вы вернулись.
      - Возвращаться всегда приятно. Мы еще поболтаем... Талейников повесил трубку и задумался над сообщением из Амстердама. Скофилда отозвали в Вашингтон, но обстоятельства были необычные. Беовулф Агата "попал в сильный шторм", то есть в Госдепартаменте им недовольны. Одного этого факта самого по себе было достаточно, чтобы брюссельский агент рванул за океан, - его обязательства перед Талейниковым в данном случае отступали на второй план. Открытый контакт - это временное перемирие, передышка, означающая, что некто собирается предпринять решительный шаг. И уж коли существовала пусть отдаленная, но возможность того, что легендарный Скофилд станет перебежчиком, любой риск, любая игра стоили свеч. Человек, которому удастся сдать Медведицу Агату, положит к своим ногам всю советскую разведку.
      Но что касается Скофилда, его переход на сторону противника был невозможен... еще более невозможен, чем предательство Талейникова. Враг останется врагом, и так будет всегда.
      Василий снова взялся за телефон. В районе порта существовала вполне безопасная телефонная линия, которую использовали греческие и иранские бизнесмены для связи со своими конторами и фирмами. Назвав пароль, можно было получить приоритет для срочной связи, и в течение нескольких часов посланная информация достигала "столичного департамента", т. е. отеля на Небраска-авеню в Вашингтоне.
      Он должен встретиться со Скофилдом на нейтральной территории, где-нибудь в таком месте, чтобы ни у кого из двоих не было преимуществ. И обязательно там, где есть аэропорт и действуют жесткие, таможенные барьеры, например, в Западном Берлине, Тель-Авиве, где именно, не имеет значения, и расстояния не существенны. Но встретиться они обязаны, и Скофилд должен осознать необходимость этой встречи.
      Шифровка, которую он отправил в Вашингтон, должна была попасть к Скофилду через агента из Брюсселя.
      Мы использовали в личных целях смерть дорогих нам людей. Я - более чем вы, но вам, конечно, об этом неизвестно. А теперь появился третий, который использует нас обоих, чтобы переложить на наши плечи ответственность за международную бойню, размеры которой нам обоим трудно вообразить. Я действую самостоятельно и вне контроля властей. Мы должны обменяться мнениями и поменять убеждения, что отвратительно, но необходимо для нас обоих. Выберите любое нейтральное место в пределах территории аэропортов для гарантии большей безопасности. Предлагаю Тель-Авив или внутренние авиалинии Германии, Западный Берлин.
      Этот связной найдет, как дать мне знать.
      Мое имя вам известно.
      Талейников не спал почти трое суток, и когда наконец пришел сон, он был глубок и долог. Он лег, когда едва забрезжило на востоке, и проснулся час спустя после того, как солнце начало клониться к западу. Ему удалось заснуть только около четырех утра. Это было прекрасно: и ум и тело его нуждались в отдыхе, г. предстоял ночной переход в нужное место в районе Севастополя. Знакомый дежурный офицер еще не заступил на смену - оставалось три часа до связи. Василий ждал именно этого человека, других вовлекать было небезопасно. Чем меньше людей будет знать, тем лучше. Разумеется, и шифровальщик теперь в курсе, но он ничего не скажет. Талейников обучил и выдрессировал его, вытащив некогда из Риги и перебросив в Севастополь, где жизнь была вольготнее.
      Надо бы потратить время с толком и приятностью, думал Василий. Он перекусит, а затем можно будет заняться приготовлениями к рейсу на зафрахтованном греками судне, идущем в море и вдоль южного побережья, через Босфор, а далее в Дарданеллы. Если его и узнает кто-либо из греческих или иранских агентов ЦРУ, а то и САВАК , - что вполне возможно, - то он будет в полном порядке. Будучи руководителем операций, он "не обнаружил" это "окно" по личным соображениям. Однако, если скрипач Петр Рудаков через два дня после отъезда не свяжется по телефону с Севастополем, "окно" будет найдено и реакция КГБ последует мгновенно. Это будет позором: не исключено, что данным путем впоследствии захотят уйти и другие пользующиеся неприкосновенностью лица, менее способные и с менее важной информацией.
      Талейников надел неприметное тесноватое пальто и поношенную шляпу. Очки в металлической оправе и сутулившиеся плечи дополняли его новый облик. Он осмотрел себя перед зеркалом и остался доволен. Конечно же, он прихватил и скрипичный футляр - ведь ни один музыкант не забудет свой инструмент в номере незнакомой гостиницы. Затем вышел и спустился по лестнице - он никогда не пользовался лифтом.
      Оказавшись на улице, он двинулся в район порта, уверенный в себе: он знал, куда идет и что скажет.
      С моря шел туман, поглощая лучи прожекторов на пирсе. Повсюду на пристани кипела работа: шла погрузка в трюмы зафрахтованного судна. Кричали грузчики, на лапах гигантских кранов, качаясь, плыли огромные контейнеры, полные товаров, подаваемых на борт. Погрузку производила русская команда, надзирали греки. Солдаты и милиционеры кружили, прохаживались с винтовками на плече - вяло патрулировали, больше любопытства проявляя к технике, чем к каким-либо возможным нарушениям порядка. Если бы они захотели, наблюдательный Василий мог бы порассказать им, где следовало проявить бдительность. Сюрпризы таились в контейнерах, зависавших над корпусом судна: грузы паковали в расползавшиеся картонные ящики, все, что можно, торчало и вылезало, грозя вывалиться, все инструкции нарушались.
      Молоденький лейтенант, дежуривший у входа на территорию погрузочных работ, изнывал от скуки, на лице его было написано раздражение.
      - Что вам надо? Проход воспрещен, если нет пропуска! - Он указал на скрипичный футляр: - Что это?
      - Мое орудие труда и средство пропитания. Я из севастопольского симфонического...
      - Никто не поставил меня в известность о каких-либо концертах в доках.
      - Как ваше имя? - как бы между прочим поинтересовался Талейников.
      - Что? - не понял охранник. Талейников выпрямился - сутулость исчезла, он стоял чуть ли не по стойке смирно.
      - Я спрашиваю, как ваша фамилия, лейтенант?
      - Зачем это? - Неприязни у лейтенанта вроде поубавилось. По лицу скользнула растерянность.
      - Для объявления благодарности в приказе или для взыскания.
      - О чем вы, кто вы?
      - Сотрудник госбезопасности из управления города Севастополя. Я на службе. Мы инспектируем порт. Лейтенант стал вежливее - он был не дурак.
      - Боюсь, меня не информировали. Я вынужден просить вас предъявить документы...
      - И если бы вы это не сделали, вы получили бы первое нарекание! - Талейников полез в карман за служебным удостоверением. - А второе может последовать, если вы заикнетесь о моем появлении здесь сегодня. Ваша фамилия?..
      Лейтенант доложил по форме и полюбопытствовал:
      - А что, ваши люди ожидают здесь неприятностей? - Он взглянул на пластиковую карточку и вернул ее Василию.
      - Неприятностей?! - Талейников улыбнулся. Взгляд его был насмешлив, он подмигнул заговорщически: - Единственная неприятность состоит в том, что меня оторвали от приятной трапезы в компании прекрасной дамы. Похоже, начальство севастопольского управления хочет выслужиться. Вы здесь хорошо выполняете свои обязанности, и им это известно, но они не признают это.
      Лейтенант улыбнулся с облегчением.
      - Благодарю вас. Мы делаем все, что в наших силах на этой Неприметной работе.
      - Но не говорите ничего о моем пребывании здесь. На этот счет есть большие строгости. Двоих ваших офицеров предупредили на прошлой неделе. - Талейников опять улыбнулся: - Для начальства скрытность, умение держать в тайне ложь - основа безопасности. Таков метод их работы.
      Лейтенант усмехнулся.
      - Понимаю. У вас там оружие в этом футляре?
      - Нет. Честно, нет. Там очень хорошая скрипка. Я жалею, что не умею играть на ней.
      Они простились, и Талейников двинулся в глубь причала, в пасть к докерам и патрульным, в царство машин и механизмов. Он искал особого наблюдателя за погрузкой, по имени Зеимис, грека по происхождению, но гражданина США.
      Каррас Зеимис был агентом ЦРУ, ранее служил в командной должности на военно-морской базе в Салониках, а теперь тайно исполнял обязанности "провожатого", облегчая побег из страны. Василий знал, как выглядит этот человек, благодаря множеству фотографий, найденных в его деле. Он шел в тумане, вглядываясь в лица, и не мог идентифицировать нужного человека; пробрался к пакгаузам и вошел. Лампы под высоким потолком давали тусклое освещение, перекрещиваясь, скакали по бортам контейнеров лучи фонариков, - люди искали нужные номера. Василий задумался на мгновение о том, какую огромную информацию по технологии вывозят в этих ящиках из России. Но утечка информации происходила не только таким образом. Более серьезные данные добывала техническая и научная разведка.
      Сутулясь, поправляя ненужные очки, Василий пробирался среди грузов и, натолкнувшись на двоих споривших - грека и старшего мастера, русского, - извинился, побрел дальше к крайнему ряду ящиков, тележек, картонных коробок, составленных в ожидании погрузки. Он начал раздражаться. Времени оставалось не много, а грек как сквозь землю провалился. Статус Зеимиса никак не изменился, он оставался и курьером, и агентом ЦРУ - все последние донесения из Севастополя не содержали и намека на какие-либо изменения в условиях и сети агентов.
      Где же Зеимис?
      Внезапно Талейников ощутил боль - кто-то с ожесточением ткнул его дулом под правую почку, а потом мертвой хваткой вцепился в пальто так, что вместе с тканью ухватил и кожу. И зашептал:
      - Я не собираюсь объясняться с тобой ни по-гречески, ни по-русски. Мне сказали, английским ты владеешь, как любой в Вашингтоне.
      - Положим, получше многих... - прошипел Василий сквозь зубы. - Зеимис?
      - Никогда не слыхал о таком. Мы думали, ты покинул Севастополь.
      - Я и собираюсь. Где Зеимис, я должен поговорить с ним.
      Американец проигнорировал сказанное Василием.
      - Хрен ты получишь, скажу я тебе. Здесь на двадцать километров кругом нет никого из КГБ.
      - Ты уверен в этом?
      - Абсолютно. У нас там стая своих сов. Они видят во тьме. Они-то тебя и увидели. Бог ты мой! Футляр от скрипки...
      - А за морем они следят?
      - Это - дело чаек.
      - Вы все прекрасно организованы... все эти ваши птицы.
      - Зато ты оказался не таким смышленым, как тебя изображают. Что ты собирался тут делать? Небольшая личная рекогносцировочка, а?
      Василий ощутил, что хватка ослабла, а затем уловил характерный приглушенный звук - напавший вытащил из каучуковой коробочки ампулу. Сыворотка! Он собирается сделать инъекцию.
      - Нет! - сказал он твердо. - Не делай этого! С чего ты решил, что я здесь один? Я хочу уйти из страны.
      - Туда-то я тебя и отправлю. Полагаю, ты окажешься где-нибудь в Вирджинии в спецбольнице, где тебя и обследуют годика за три.
      - Нет. Ты не понял. Я должен выйти на контакт кое с кем, но не таким способом.
      - Расскажешь это хорошим докторам. Они выслушают тебя внимательнейшим образом.
      - У меня нет времени!
      Времени действительно не оставалось. Талейников почувствовал, как враг изменил положение тела. Вот сейчас игла проткнет одежду и войдет под кожу. Но этого не должно случиться. Он не может встретиться со Скофилдом официально.
      "Никто не осмелится заговорить. Последствия будут катастрофическими... для правительств всех стран. Матарезе".
      Если его могли убрать в Москве, то и американцы не станут с ним церемониться.
      Василий резко повел правым плечом - последовала немедленная реакция: ствол глубже вонзился ему под почку. Всего на секунду основное напряжение в руке, державшей оружие, переместилось с указательного пальца на ребро ладони. Этого было достаточно, чтобы Василий рванулся, не опасаясь, что будет нажат спуск. Левой рукой он схватил американца за локоть и завел ему руку на бедро - предплечье хрустнуло. Пальцами правой руки он вцепился в горло противнику и начал душить его. Тот выронил пистолет, и грохот, с которым опасная игрушка упала на пол, разнесся по всему пакгаузу. Американец, оглушенный болью, не крепко держал шприц, тот тоже выпал. Василий подобрал иглу и прижал потерявшего преимущество агента ЦРУ к контейнеру. Взор его тускнел, но Василий знал, что противник не потерял еще сознание.
      - Теперь ты слушай меня! - Талейников заговорил прямо в лицо Зеимису. - Мне известно об операции "Дарданеллы" уже семь месяцев. Ты всего лишь посредственный регулировщик и диспетчер. Ты ничего не значишь. Но я не убрал тебя ранее совсем не поэтому. Я думал, однажды ты сможешь пригодиться мне. Время пришло. Выбирай.
      - Талейников - перебежчик? - спросил Зеимис, держась за горло. - Не может быть. Двойной агент - это да, но не предатель.
      - Ты прав. Я не предатель. Но если бы эта безумная мысль пришла когда-нибудь мне в голову, я выбрал бы англичан или французских ребят скорее, чем тебя. Я же сказал, я хочу выбраться из России не затем, чтобы предавать.
      - Ты врешь. - Рука американца скользнула вниз по лацкану толстой куртки. - Ты сам можешь добраться, куда захочешь.
      - Боюсь, что не теперь. У меня сложности.
      - Что ты натворил? Оказываешь услуги капиталистам? Удираешь с парой пустых карманов?
      - Кончай, Зеимис! Ты отлично знаешь, у каждого из нас есть небольшой запасец. Зачастую законный. То, что вылетает в трубу, можно и отложить. Твои небось не в Риме и не в Афинах. Было бы не слишком надежно. Думаю, депозит в Берлине или в Лондоне. А у меня - совсем просто: "Чейз Манхэттен", Нью-Йорк-Сити.
      Выражение лица у Зеимиса было никакое - он оставался безучастен и только теребил большим пальцем лацкан куртки.
      - Итак, ты попался, - констатировал он вяло.
      - Мы теряем время! - взорвался Василий. - Доставь меня в Дарданеллы. Оттуда я выберусь сам. Если ты этого не сделаешь... короче, если они здесь, в Севастополе, не услышат ожидаемого звонка в нужный момент, ваша операция кончена. Вас...
      Рука Зеимиса метнулась ко рту. Василий успел схватить его за пальцы и вывернул ему ладонь. Выпала маленькая таблетка.
      - Ты, чертов кретин! Что ты собираешься сделать?
      - Уж лучше так, чем Лубянка.
      - Ты, жопа! Если кого и возьмет Лубянка, так меня. Потому что там тоже сидят маньяки вроде тебя. И козлы, которые предпочтут таблетку, лишь бы не слышать правды. Такие же козлы, как ты. Хочешь подохнуть - подыхай. Но только сначала проведи меня в Дарданеллы.
      Тяжело дыша, Зеимис уставился на Талейникова.
      - Ты что, серьезно? - спросил американец.
      - Да, поможешь мне?
      - Мне терять нечего, - сказал агент. - Ты пойдешь с нами по нашему коридору.
      - Запомни: сообщение обо мне из Дарданелл здесь должно быть получено. Если нет - вам конец! Зеимис помедлил, затем кивнул:
      - Идет, сделка состоялась.
      - Сделка состоялась, - подтвердил Василий. - Давай, мне надо позвонить.
      В котельной пакгаузов было два телефона, установленных русскими и наверняка защищенных электроникой ЦРУ или САВАК от перехвата. Связь определенно стерильная, подумал Василий, можно говорить спокойно. Когда он набрал номер, Зеимис приготовился слушать.
      - Это ты, мой старый приятель?
      Это был приятель, но не тот. Вместо прежнего дежурного офицера трубку снял шифровальщик, которого Талейников вызволил несколько лет назад из Риги. Говорил он тихо, явно чем-то обеспокоенный.
      - Наш общий друг вышел в шифровальную, а я сижу вместо него, ожидая твоего звонка. Мы так договорились. Где ты находишься? Я должен срочно тебя увидеть.
      Зеимис подскочил мгновенно. Ладонь его легла на микрофон трубки. Талейников покачал головой, давая понять, что не собирается открывать свое местонахождение. Несмотря на то, что он доверял шифровальщику, у него и в мыслях не было отвечать на вопрос.
      - Это не имеет отношения к делу. Лучше скажи, поступило ли что-нибудь из столицы?
      - Да, и более того... дружище.
      - Но ты получил это? - Василий сделал ударение на последнем слове.
      - Да, но код мне неизвестен. Мы никогда им не пользовались. Даже когда вместе работали в Риге.
      - Прочти это мне.
      - Тут кроме этого еще кое-что. - Шифровальщик говорил со значением. - Они преследуют тебя в открытую. Я запросил Москву по телетайпу, а оригинал сжег. Ответ придет менее чем через два часа... Я поверить не могу! Я не хочу в это верить!
      - Успокойся. Что это было?
      - Тревога. Тебя разыскивают повсюду. От Прибалтики до китайской границы.
      - ВКР? - Василий был взволнован, но сдержался. Он ожидал, что в "Девятке" его хватятся довольно скоро. Но что так скоро, он не предполагал.
      - Не только ВКР. КГБ и все разведслужбы; которые только существуют. И войсковые соединения также. Повсюду. И то, что они о тебе говорят, на тебя не похоже. Я не верю этому!
      - Так что же именно?
      - Что ты предал интересы государства, что тебя надо взять. Но никакого содержания под арестом, никакого дознания. Просто уничтожить немедленно.
      - Понятно, - сказал Василий.
      Ему действительно было понятно. Он ожидал этого. Это были не вэкаэровцы, а те властные структуры, которые слышали от него имя, не предназначавшееся для чьих-либо ушей: Матарезе.
      - Я никого не предал. Ты веришь мне?
      - Да, верю. Я знаю тебя.
      - Прочти мне шифровку.
      - Хорошо. Есть у тебя карандаш? Она бессмысленна.
      - Давай! - Василий достал из кармана ручку. На столе лежал листок бумаги. Он начал писать.
      - Я прямо как здесь, по порядку. "Приглашение Казимир". Дальше по-немецки, - добавил от себя шифровальщик. - "Schrankenwarten, пять це..." - Шифровальщик замолчал.
      Талейников услышал в трубке отдаленные голоса.
      - Я не могу продолжать. Сюда идут.
      - Но мне необходим весь текст целиком!
      - Через тридцать минут. Магазин "Омар". Я буду там... - В трубке послышались гудки.
      - Что за магазин? - спросил Зеимис. - Где продают омаров?
      - Рыбный ресторан на улице Керенского, в семи кварталах от местного КГБ. Никто из знающих Севастополь
      туда не ходит: там ужасно кормят. Но мне сгодится. Вполне соответствует тому, что он собирается сообщить мне.
      - Что-то я не понял.
      - Если мой человек захотел бы показать мне шифровку, которую никто не должен видеть, он назначил бы встречу в ресторане "Омар".
      - А он не пошел сейчас к тебе в кабинет? - спросил Зеимис.
      Талейников взглянул на американца.
      - Ты отлично знаешь, что нет, Каррас Зеимис. Ваши люди довели до совершенства электронную разведку. А мы всего лишь украли ее у вас.
      - Они хотят получить тебя в упакованном виде и желательно уже остывшего, не так ли?
      - Это огромнейшая ошибка, - ответил Василий.
      - Это всегда ошибка, - сказал Зеимис нахмурившись. - Ты доверяешь ему?
      - Ты же слышал все. Когда ты отплываешь?
      - В одиннадцать тридцать. Еще есть два часа. Приблизительно в это время они получат из Москвы подтверждение депеши на твой счет.
      - Я буду здесь к этому времени.
      - Знаю, что будешь, потому что я иду с тобой, - сказал агент ЦРУ.
      - Что?
      - У меня есть надежные люди в городе. Верни мне оружие. Посмотрим, насколько ты стремишься пересечь Босфор.
      - Зачем тебе это?
      - У меня мелькнула мысль, что ты можешь пересмотреть свое невероятное решение. Я хочу сдать тебя. Василий медленно покачал головой.
      - Ничто не меняется. Этого не случится. Я все еще имею возможность разоблачить тебя, а ты не знаешь, как я могу это сделать. Выдав тебя, я разрушу всю агентурную сеть Причерноморья. И понадобятся годы, чтобы восстановить ее. Со временем и сроками всегда следует считаться, не так ли?
      - Посмотрим. Так тебе надо попасть в Дарданеллы или нет?
      - Конечно.
      - Тогда верни мне мою пушку, - потребовал американец.
      В ресторане было битком, у официантов грязная форма, на полу мусор. Талейников занял место около правой стены, а Зеимис уселся через два стола от него в компании греческого моряка, на лице которого было написано презрение и отвращение ко всему, что его окружало.
      Василий выпил холодной водки, чтобы забить вкус несвежей икры.
      Шифровальщик, появившийся в дверях, сразу заметил Талейникова и стал пробираться к нему, лавируя между столиками и снующими официантами. В его глазах за толстыми стеклами очков стояли одновременно страх, радость и тысяча невысказанных вопросов.
      - Это все так невероятно, - произнес он, присаживаясь. - Что они сделали с тобой?
      - Они делают это с собой, - отвечал Василий. - Они не желают слышать то, что должно быть сказано, не хотят знать о том, что должно быть предотвращено. Пока это все, что я могу тебе сказать.
      - Но отдать приказ о твоей ликвидации - это уму непостижимо!
      - Не волнуйся, приятель. Я вернусь и, как принято говорить, буду с честью реабилитирован. - Талейников улыбнулся, коснувшись руки собеседника, и продолжил: - Главное - никогда не забывай, что в Москве еще есть люди, которые больше преданы стране, чем своим собственным амбициям. Они презирают страх. Такие всегда существовали, и я доберусь до них. Они встретят меня объятиями и поблагодарят за то, что я сделал. Верь мне. Ну... У нас всего несколько минут. Где эта шифровка?
      Шифровальщик раскрыл ладонь. Листочек с текстом был скатан в трубочку.
      - Я хотел иметь возможность выбросить его, если придется! Я знаю все слова наизусть.
      Страх нахлынул на Талейникова, когда он прочел известие из Вашингтона.
       "Приглашение Казимир. Schrankenwarten, пять целей. Унтер-ден-Линден. Przseclvac. Ноль. Прага. Повторить текст. Ноль. Повторить снова как угодно. Ноль.
       Беовулф Агата".
      - Ничто не меняется, - прошептал руководитель стратегических операций.
      - О чем она? - спросил шифровальщик. - Я ничего не понял. Это не из наших кодов.
      - Ее и невозможно понять. - Голос Василия звучал одновременно враждебно и печально. - Тут сочетание двух кодов, нашего и их. Наш код периода Восточного Берлина и их - Праги. Это сообщение передал не наш агент из Брюсселя. А боевик-террорист, который не может не убивать.
      Дальнейшее произошло так внезапно, что у Талейникова оставались считанные секунды, чтобы отреагировать. Но греческий моряк оказался проворнее. Он успел выкрикнуть, глядя на дверь:
      - Будь осторожен! Там мерзкие козлы! Талейников посмотрел в направлении его взгляда. В дверях стояли двое. Они осматривали столики с посетителями. Официанты мгновенно обступили вошедших, но было ясно, что те двое забрели сюда не ради еды. Шифровальщик замер на стуле.
      - О Боже! - прошептал он Василию. - Они прослушивали телефон, чего я и боялся.
      - Они следили за тобой, что вполне возможно: ведь им известно, что мы друзья. Но телефон они не прослушивали - не нашли. Они пришли сюда за тобой. - Говоря это, Талейников смотрел на Зеимиса, который готов был вскочить с кресла, идиот! - Если бы они знали, что я здесь, - продолжал Василий, - они бы приперлись сюда с кучей солдат. Эти двое из местной военной контрразведки - я знаю их. Давай спокойней! Сними шляпу, пригни голову и иди в конец зала. Там есть выход к туалетам, а рядом боковой вход... Помнишь?
      - Да-да, я помню, - заторопился шифровальщик. Он поднялся и сгорбившись стал пробираться между рядами столиков, направляясь к узенькому проходу, упиравшемуся в служебный выход. Но бедняга был кабинетный изыскатель, а не оперативник, и Василий проклял себя за то, что научил шифровальщика, как поступить. Один из вэкаэровцев засек шедшего и сделал шаг вперед, отстранив официанта.
      Но тут он заметил Талейникова, и рука его метнулась под полу пиджака за оружием. Увидев это, греческий моряк качнулся на стуле, якобы с трудом встал и шаткой походкой заковылял к вэкаэровцу, закрывая ладонью рот так, словно едва сдерживал пьяную рвоту. Он остановился перед следившим, изображая, что ему сложно обойти препятствие. Вэкаэровец оттолкнул его. Матрос, симулируя пьяное остервенение, отпихнул обидчика с такой силой, что тот отлетел назад, опрокинув столик за спиной; тарелки и бокалы полетели на пол со страшным грохотом и звоном. В эту секунду Василий вскочил с места и ринулся вслед за своим рижским приятелем, успев заметить на ходу, что Зеимис - кретин! - выхватил оружие.
      - Убери!.. - заорал Талейников. Но было поздно. Выстрел разорвал завесу гула и жужжания, стука приборов и возбужденных голосов. Кто-то закричал, началось столпотворение. Зеимис упал, схватившись обеими руками за грудь. Одежда его окрасилась кровью.
      Василий успел ухватить шифровальщика за плечи и потянул за собой к боковому выходу. Раздался второй выстрел - приятель из Риги рухнул навзничь. Его ранили сзади в шею, из горла бил фонтанчик крови.
      Талейников кинулся на пол в проходе и замер, пытаясь оценить обстановку. Третий выстрел перекрыл визг, крики, топот ног, шум падающих стульев. Василий понял, что стрелял грек-матрос.
      - Где здесь выход? - заорал он на плохом английском.
      Следом за Талейниковым он достиг кухни. До ужаса перепугав поваров и судомоек, Василий и его новый соратник выскочили в темный двор и, взяв влево, понеслись по булыжной мостовой вдоль ряда мрачных домов к старому городу.
      Они пробежали около километра. Василий знал все закоулки и дворы, а грек отстреливался на бегу длинными очередями.
      Когда бежавшие углубились в темный переулок, матрос схватил Талейникова за руку.
      - Передохнем чуток! - Он задыхался, хватая ртом воздух. - Они не найдут нас.
      - Да уж! Тут искать не станут, - согласился Василий. Они огляделись. По обеим сторонам шли маленькие старые домишки.
      - Всегда прячься с надежным напарником, - заговорил моряк. - Обыватели избегают контактов. Они бы в минуту донесли на тебя. ГБ это знает, а потому они не станут искать тебя в жилом квартале.
      - Ты говоришь: "Постоим чуток", а мне надо - минут пяток, чтобы сообразить, куда двигать дальше.
      - Не повезло тебе с судном, да? Хотел, да не вышло...
      - Да, у Зеимиса были бумаги. И, что хуже всего, у него осталось мое оружие. Через час гавань будет кишеть вэкаэровцами.
      Грек изучал Василия.
      - Итак, великий Талейников бежит из России? Оставаться на родине он может только в виде трупа.
      - Не "из", а "от", и не от России, а от испуганных людей. Да и то вынужден, но только на время. Хотел бы я знать, каким способом...
      - Есть путь, - просто сказал матрос. - Пойдем по берегу, проберемся по северо-западному побережью и затем на юг в горы. Через три дня ты будешь в Греции.
      - Как?
      - Есть караван грузовых машин. Сначала они идут в Одессу...

* * *

      Талейников сидел на жесткой лавке в кузове грузовой машины. Слабый рассветный свет пробивался сквозь брезентовую обшивку. Скоро они будут проезжать границу. И ему, и нескольким другим придется лечь на замаскированное приспособление между буксами и затаиться, оставаясь недвижными и безмолвными. И так на каждом контрольном пункте. Но через часок-другой можно будет растянуться на травке, подставив лицо легкому ветерку и позабыв про запах солярки и смазочных масел.
      Он вытащил из кармана вашингтонскую шифровку, содержавшую информацию, ценность которой уже равнялась трем жизням. Прочтя текст, Василий написал внизу на листке другой, наделив новыми значениями полученную комбинацию двух шифров.
       "Приходи и попробуй взять меня, отнять мою жизнь, как ты некогда проделал это кое с кем в пять часов пополудни на Унтер-ден-Линден. Я убил твоего связного, потому что другой связной был однажды убит в Праге. Повторяю: приходи, и я убью тебя.
       Скофилд".
      Содержание расшифрованного свидетельствовало об очень важном факте: Скофилд больше не являлся сотрудником спецслужб своей страны. Его исключили из сообщества разведчиков. Они учли то, что он проделал в Вашингтоне по отношению к русскому связному, и увидели слепую ненависть, которая вела его теперь, и вывели его из разведки окончательно. Ибо ни один профессионал иностранной разведки, действующий в ведении правительства, не уничтожит курьера, вышедшего на связь с предложением открытого контакта с советским резидентом.
      "Тучи, сгущавшиеся над Вашингтоном", обернулись крахом для Брэндона Скофилда. Беовулф Агата выведен из строя. Как и тучи над Москвой, что грозят Василию Талейникову, профессионалу и руководителю зарубежных разведопераций.
      Это был сущий кошмар. Оба противника, ненавидевшие друг друга, были выбраны первыми: Матарезе безошибочно определили приманку для охоты - для "игр и диверсий", по выражению Крупского. Но о своей странной роли знал только один из противников, другой пока оставался в неведении и был озабочен лишь тем, чтобы бередить старые раны, пуская кровь из-под затянувшихся шрамов.
      Василий убрал листок в карман и глубоко вздохнул. Наступают дни действий и контрдействий, и два противника начнут подкрадываться друг к другу, пока не произойдет неизбежное столкновение.
      "Меня зовут Талейников. Мы убьем друг друга или будем говорить".

      Помощник госсекретаря США Дэниэл Конгдон вскочил с кресла с телефонной трубкой в руке. Еще со времен службы в НАСА он знал, что существует хороший способ сдержать вспышку ярости: надо двигаться, начать, например, ходить в момент приступа гнева. Самоконтроль требовался Конгдону во всех ситуациях. Такова была его профессия. Самоконтроль или хотя бы видимость такового. Он слышал, что госсекретарь еле сдерживает гнев.
      Черт его побери, все же он умел владеть собой.
      - Я только что в частном порядке встречался с советским послом, и мы оба пришли к одному и тому же мнению, что такие дела не делаются публично и не должны становиться достоянием общественности. Самое важное теперь - это доставить Скофилда сюда.
      - А вы уверены, сэр, что это Скофилд? Я не могу поверить в это!
      - Пусть он сам докажет нам свою непричастность к этому убийству, пусть предъявит неопровержимое алиби, что в течение последних сорока восьми часов он находился за сотни миль от места происшествия. Пока он не сделает этого, будем считать, что случившееся - его рук дело. Никто кроме него в спецслужбах не способен совершить нечто подобное. Это немыслимо!
      Немыслимо? Невероятно. Тело русского было доставлено к воротам посольства СССР в половине девятого утра на заднем сиденье такси в самый час пик вашингтонского дорожного движения. Водитель такси, доставивший труп, ничего не знал и мог сообщить только, что он посадил в машину двух пьяных, а не одного. Хотя один, конечно, был в положении риз. Куда подевался второй, таксист сказать не мог. В машине остался тот из них, что по выговору напоминал русского, был в шляпе и темных очках и заявил, что солнце светит слишком ярко после бессонной ночи, проведенной за русской водкой. Где же тот второй, который был пьянее грязи?
      - Чей это труп, господин секретарь?
      - Это офицер советских спецслужб, их брюссельский агент. Советский посол был абсолютно откровенен и сообщил, что никто из сотрудников КГБ не знает, почему убитый оказался в Вашингтоне.
      - Они предполагают предательство?
      - На этот счет нет никаких доказательств.
      - В таком случае, какая же здесь связь со Скофилдом? Помимо способа устранения и доставки тела...
      Госсекретарь помолчал секунду, а затем сказал, тщательно подбирая слова:
      - Поймите, мистер Конгдон, между мной и советским послом сложились не совсем обычные отношения, и уже достаточно давно, мы говорим друг с другом откровенно обо всем и не очень-то заботимся о дипломатических экивоках, всегда помня при этом, что ни одного из нас не прослушивают и не записывают.
      - Я понимаю, сэр, - ответил Конгдон, сообразив, что ответ, который он сейчас услышит, ни при каких обстоятельствах не может быть использован официально.
      - Офицер, о котором мы говорим, работал приблизительно десять лет назад в составе секретной службы восточно-берлинского сектора КГБ. В свете последнего принятого вами решения я полагаю, что вы ознакомились с литерным делом.
      - Вы о его жене? - Конгдон сел, огорошенный. - Этот человек был один из тех, кто замешан в убийстве супруги Скофилда?
      - Посол не проводил параллелей такого рода. Он лишь упомянул о том факте, что этот офицер около десяти лет назад работал в Восточном Берлине в одном из управлений КГБ самостоятельного подчинения.
      - Эта служба в то время курировалась Талейниковым. Он отдавал все приказы.
      - Да, именно так, - подтвердил госсекретарь. - Мы обсудили персонально Талейникова, а также инцидент, имевший место в Праге некоторое время спустя. Мы просматривали возможность связи, о которой вы подумали только что. Такая связь, возможно, существует.
      - В чем это выражается, сэр?
      - Василий Талейников исчез два дня назад.
      - Исчез?
      - Да, мистер Конгдон. Здесь есть над чем подумать. Талейникову стало известно о грядущей официальной отставке, и он, воспользовавшись простым, но эффективным прикрытием, сразу же исчез.
      - Скофилда должны были отстранить... - Конгдон говорил тихо, словно самому себе, а не в трубку телефона.
      - Совершенно верно, - подхватил госсекретарь. - Эта аналогия и составляет теперь предмет нашей главной заботы. Два специалиста с богатым опытом почти одновременно получают отставку... Теперь они оба преследуют одну и ту же цель, то есть попытаются осуществить то, чего не могли сделать прежде: убить один другого. У них повсюду есть связи, свои люди, преданные им в силу самых разных причин. И подобная вендетта может породить непредсказуемые проблемы для обоих правительств... И как раз в эти драгоценные месяцы столь желанного перемирия в отношениях наших двух стран.
      Директор отдела консульских операций нахмурился. Что-то смущало его в выводах госсекретаря.
      - Я лично говорил со Скофилдом три дня назад. Не похоже, чтобы он испытывал ненависть или стремился взять реванш. Это уставший от жизни, уже немолодой резидент, с большим опытом. Многие годы... Он сказал, что хочет лишь одного: укрыться где-нибудь в тихом месте. И я поверил ему. Я обсуждал проблему этой личности с Робертом Уинтропом, между прочим, и тот был такого же мнения. Он сказал, что...
      - Уинтроп ничего не знает, - с неожиданной резкостью перебил Конгдона госсекретарь. - Роберт Уинтроп - выдающийся человек, но он никогда не сознавал значения противостояния двух держав, особенно такой его формы, как разрядка. Имейте в виду, Конгдон, Скофилд убил этого офицера из Брюсселя.
      - Возможно, были обстоятельства, о которых нам ничего не известно.
      - Да ну? - Когда госсекретарь заговорил после паузы, все стало ясно. - Если и есть такие обстоятельства, то, как я понимаю, мы находимся перед лицом ситуации, настолько чреватой опасностями, что никакая затяжная личная вражда не может с ней сравниться. Скофилд и Талейников оба прекрасно осведомлены относительно работы внешней разведки и характера операций спецслужб обеих стран. Более, чем кто-либо еще. Ни в коем случае нельзя допустить контакта между ними. Ни в качестве врагов, намеревающихся убрать Друг друга, ни тем более как два собеседника они не должны встретиться. Как раз именно перед лицом тех обстоятельств, о которых нам ничего не известно... Я понятно говорю, мистер Конгдон? Как руководитель отдела консульских операций Госдепартамента вы целиком несете ответственность за это. Не допустить встречи - вот что ложится на ваши плечи. Как вы обеспечите пресечение этих контактов, меня не касается. В вашем распоряжении, возможно, есть человек для похищения и спасения Скофилда. Это уже вам решать.
      Дэниэл Конгдон сидел неподвижно еще некоторое время после того, как щелчок в трубке подтвердив окончание разговора. За все годы службы он ни разу не получал подобного приказа, в такой незавуалированной форме. Но приказ есть приказ, и он не подлежит обсуждению. Он положил трубку на рычаг и потянулся к другому аппарату, стоявшему слева. Нажал кнопку и набрал три цифры.
      - Служба внутренней безопасности, - ответил мужской голос.
      - Говорит помощник госсекретаря Конгдон. Разыщите Брэндона Скофилда. Данные на него у вас есть, немедленно доставьте его сюда.
      - Одну минутку, сэр, - вежливо ответил дежурный. - Мне кажется, пару дней назад появилась новая запись службы наблюдения. Подождите, я загляну в компьютер. Все данные здесь.
      - Материал двухдневной давности?
      - Да, сэр. Они передо мной на экране. Скофилд покинул отель около одиннадцати часов вечера шестнадцатого числа.
      - Шестнадцатого? Сегодня уже девятнадцатое.
      - Да, именно так, сэр, ошибки в дате быть не может. Мы получили это сообщение в пределах того часа, что указан в записи. Он оставил два вероятных адреса своего пребывания, но без указания сроков прибытия. Адрес его сестры, в Миннеаполисе, и отель "Святой Томас". В этом отеле для него начиная с семнадцатого числа зарезервирован номер.
      - Проверялись ли оба эти пункта?
      - Как и положено, сэр. Сестра действительно проживает в Миннеаполисе, а в отеле есть заказ на имя, Брэндона Скофилда. Из Вашингтона поступила сумма, предназначенная в уплату за номер.
      - Значит, он находится там?
      - Сегодня до двенадцати часов он там еще не появлялся. Мы сделали рабочий звонок - нам ответили, что он не приезжал.
      - А что насчет его сестры? - перебил дежурного Конгдон.
      - Ив этом случае нами был сделан контрольный звонок. Она подтвердила, что Скофилд сообщил о своем возможном приезде, но не назвал точной даты. Она добавила, что в этом нет ничего необычного. Он всегда появлялся неожиданно и наезжал от случая к случаю. Она предполагает, что он появится в течение недели.