Глава 25

Как он и ожидал, в пивной теперь было полно народу, слоистая завеса табачного дыма стала гуще, а баварские мелодии — громче. Хозяин поздоровался приветливо, но в глазах его явственно читалось другое: «Что-то стряслось с этим американцем за последний час». Ноэль занервничал. «Может, у меня лицо в ссадинах? Или перепачкано грязью?» — подумал он и обратился к владельцу заведения:

— Мне умыться. А то, знаете ли, упал неудачно.

— Конечно, сэр. Пожалуйста, сюда. — Хозяин пивной показал на дверь мужской комнаты и добавил: — Профессор Кесслер уже пришел и ждет вас в зале. Я передал ему ваш кейс.

Холкрофт еще раз поблагодарил управляющего и направился в туалет.

Он внимательно рассмотрел себя в зеркале. Никаких следов грязи или крови на лице не было. Но глаза! В них были потрясение, боль, дикая усталость... И страх. Это и вызвало подозрение у управляющего.

Холкрофт открыл кран, подождал, пока струя немного потеплеет, напустил полную раковину воды и погрузил в нее лицо. Потом причесался, пожелал себе быстрее избавиться от жуткого выражения глаз и вернулся в зал. Хозяин провел его к отдельной кабинке в дальнем конце зала, которая была отгорожена от остальных посетителей потертой красной портьерой.

— Господин профессор?

Полог откинулся, и взору Холкрофта предстал круглолицый толстяк лет сорока пяти с короткой бородкой и густыми каштановыми волосами, зачесанными назад. На добродушном лице веселыми, озорными искорками сияли живые, глубоко посаженные глаза.

— Мистер Холкрофт?

— Доктор Кесслер?

— Присаживайтесь, — пригласил Кесслер и, протягивая руку, попытался привстать, но огромный живот не позволил ему этого сделать. Он рассмеялся и взглянул на управляющего пивной. — Попытка переносится на будущую неделю! Да, Руди? Поможет наша диета?

— Naturlich, профессор.

—Это мой новый приятель из Америки — мистер Холкрофт, — представил Ноэля Кесслер.

— Мы уже знакомы, — напомнил управляющий.

— Ах да! Вы ведь принесли мне его портфель. — Кесслер похлопал по крышке кейса, лежавшего на соседнем стуле. — Я предпочитаю шотландское виски, мистер Холкрофт. А вы?

— Мне тоже шотландского. Только добавьте немного льда.

Руди кивнул и вышел. Ноэль откинулся на спинку стула. От Кесслера словно веяло теплом. Но при этом душевность его отдавала усталой терпеливостью интеллектуала, которому приходится иметь дело с людьми более ограниченными, однако он великодушно не опускается до сравнений. Холкрофту были известны несколько человек подобного типа — в их числе, например, его лучшие учителя, — так что чувствовал он себя в обществе Эриха Кесслера весьма комфортно. Неплохо для начала.

— Спасибо, что согласились встретиться со мной, — начал Холкрофт. — Мне нужно о многом вам рассказать.

— Сначала переведите дух, — сказал Кесслер. — Выпейте и успокойтесь.

— Что?

— У вас на лице написано, что вы недавно попали в передрягу.

— Это так заметно?

— Я бы сказал, что вы похожи на человека, едва не потерявшего рассудок, мистер Холкрофт.

— Пожалуйста, зовите меня просто Ноэлем. Я думаю, нам все равно придется познакомиться поближе.

— Прекрасное предложение. Согласен. Меня зовут Эрих... Ночь сегодня, однако, довольно прохладная. А вы, как я понял, без пальто. Ведь гардероба здесь нет. Не озябли?

— Я был в пальто, но пришлось от него избавиться. Я все объясню.

— Можете не объяснять.

— Боюсь, все-таки придется. Я, конечно, предпочел бы не распространяться на сей счет, но это приключение — неотъемлемая часть моего повествования.

— Понятно. Кстати, вот и ваше виски. Официант поставил стакан перед Холкрофтом, вышел из кабинки и задернул за собой портьеру.

— Как я уже сказал, это — часть моего рассказа, — повторил Холкрофт, отпивая глоток виски.

— Не торопитесь. Спешить нам некуда.

— Но, насколько я знаю, дома вас ждут гости?

— Гость. Приятель моего брата, из Мюнхена. Замечательный парень, но страшный болтун и зануда. Что, впрочем, не редкость среди врачей. Так что вы сегодня мой спаситель.

— А ваша супруга не обидится?

— Я живу один. Я был женат, но, увы, рамки университетского уклада жизни оказались для моей супруги слишком тесными.

— Мне очень жаль.

— А ей — нет. Она вышла замуж за акробата. Можете себе представить? Из штолен академического подземелья к разреженному воздуху качающихся трапеций. Мы остались с ней добрыми друзьями.

— Мне кажется, трудно будет найти человека, который относился бы к вам с неприязнью.

— О, в аудиториях я навожу ужас. Настоящий лев.

— Который рычит, но не кусается, — сказал вдруг Ноэль.

— Простите?

— Нет, ничего. Просто вспомнил вчерашнюю беседу с одним человеком.

— Вам уже лучше?

— Забавно.

— Что-что? — опять переспросил Кесслер.

— Это я вчера так ответил.

— "Одному человеку"? — вновь улыбнулся Кесслер. — Лицо у вас вроде немного разгладилось.

— Если оно разгладится еще чуть-чуть, я ткнусь физиономией в стол.

— Может, пообедаете?

— Потом. Я бы хотел начать свой рассказ: мне нужно многое вам сообщить, а у вас наверняка возникнет масса вопросов.

— Тогда я весь внимание. Ой, забыл. Ваш кейс. — Немец взял со стула портфель и водрузил его на стол.

Холкрофт открыл замки, но крышку кейса поднимать не стал:

— Здесь находятся бумаги, с которыми вам будет интересно ознакомиться. Тут не все документы, но подтверждением тому, что я собираюсь вам рассказать, они вполне послужат.

— Подтверждением? Неужто в ваш рассказ так трудно поверить?

— Может быть, — кивнул Ноэль. Он вдруг почувствовал себя виноватым перед этим добродушным ученым. Ведь безмятежный мир, в котором обитает профессор, вот-вот взорвется. — То, о чем я собираюсь рассказать, может искорежить всю вашу жизнь, как уже случилось со мной. Более того, думаю, что это неминуемо. Я, во всяком случае, избежать этого не смог. Меня засосало. Одна из причин чисто эгоистического характера: в деле замешаны огромные деньги, которые полагаются лично мне; есть там, кстати, и ваша доля. Однако существуют еще и другие факторы, гораздо более значимые, чем ваша персона или моя. Мне это известно доподлинно — в противном случае я давно бы все бросил. А я как раз не намерен ничего бросать. Я сделаю то, о чем меня просят, потому что это дело — правое.И еще потому, что люди, которых я ненавижу, всячески стараются меня остановить. Они убили одного из тех, кого я любил. Пытались убить второго. — Холкрофт осекся. Он и не думал заходить так далеко, но страх и ярость внезапно разом выплеснулись наружу. Он перестал себя контролировать. Разболтался. — Простите. Я наговорил лишнего, к делу никоим образом не относящегося. Я вовсе не хотел вас пугать.

Кесслер Дотронулся до его локтя:

— Обо мне не беспокойтесь. Вы, друг мой, слишком возбуждены и измучены. Видимо, с вами приключились ужасные вещи.

Холкрофт сделал несколько глотков виски, пытаясь унять боль в паху и в затылке.

— Лгать не буду. Так оно и было. Но мне не хотелось бы начинать с этого. Веселого мало. Кесслер убрал руку с его локтя:

— Позвольте сказать вам кое-что. Я знаком с вами менее пяти минут, но мне не кажется, что веселость сейчас уместна. Для меня очевидно, что вы человек очень разумный и искренний. Понятно и то, что вы утомлены от перенапряжения. Почему бы вам просто не рассказать обо всем с самого начала, не заботясь о том, как это на меня подействует?

— Хорошо, — согласился Холкрофт и, положив руки на стол, стиснул стакан в ладонях. — Тогда я начну с вопроса. Доводилось ли вам прежде слышать о фон Тибольте и... Клаузене?

Кесслер удивленно взглянул на Ноэля.

— Да, — ответил он, помедлив мгновение. — Это было много лет назад, я тогда был ребенком, но слышать о них конечно же слышал. Клаузен и фон Тибольт... Это друзья моего отца. Мне было лет десять-одиннадцать, если не изменяет память. Они часто приходили к нам в гости в конце войны. Клаузена я помню.По крайней мере, мне так кажется. Он был высокого роста и обладал невероятно притягательной силой.

— Расскажите мне о нем подробнее.

— Ну, я мало что помню.

— Все, что помните! Прошу вас!

—Как бы выразиться поточнее... Понимаете, Клаузен овладевал аудиторией, не прилагая к этому никаких усилий. Когда он начинал говорить, все превращались в слушателей, хотя я не припомню, чтобы он при этом повышал голос. Мне кажется, что Клаузен был добрый, участливый, но вместе с тем и очень волевой человек. Однажды я подумал — причем, заметьте, это были мысли ребенка, — что он очень страдает, живет с какой-то болью...

К нему воззвал страдающий человек.

—Какой болью? — спросил Холкрофт.

— Понятия не имею. Это всего лишь детское впечатление. Нужно было видеть его глаза, чтобы вы поняли. На кого бы он ни смотрел — молодого ли, старого, на важную персону или наоборот, — взгляд его полностью концентрировался на собеседнике. Я это помню. Редкая для тех времен черта характера. Между прочим, облик Клаузена сохранился в моей памяти четче, чем лицо отца; я уж не говорю о фон Тибольте — этого я почти не помню... А почему вас так интересует Клаузен?

— Он мой отец.

Кесслер разинул рот от удивления.

— Вы? — прошептал он. — Сын Клаузена? Ноэль кивнул:

— Клаузен мой родной отец. Хотя отцом я называл другого.

— Значит, вашу мать зовут... — Кесслер замялся.

— Альтина Клаузен. Слышали что-нибудь о ней?

— Имя ее никогда не произносили. И ни разу не упоминали про нее в присутствии Клаузена. Ни разу! И вообще говорили о ней только шепотом. Женщина, которая бросила великого человека и бежала из фатерлянда с американским врагом... Вы! Вы тот ребенок, которого она отняла у Клаузена!

— Взяла с собой, спаслаот него — так это звучит в ее интерпретации.

— Она еще жива?

— Живее не бывает.

— Невероятно... — покачал головой Кесслер. — Столько лет минуло, а я, оказывается, так ясно помню его. Он был выдающейся личностью.

— Они все были выдающиеся.

— Кто?

— Вся троица. Клаузен, фон Тибольт и Кесслер. Скажите, вам известно, как умер ваш отец?

— Он покончил с собой. Тогда в этом не было ничего необычного. После крушения рейха многие кончали самоубийством. Для большинства это был наиболее безболезненный выход.

— А для кого-то — единственный.

— Нюрнберг?

— Нет, Женева. Они спасали Женеву.

— Я вас не понимаю.

— Скоро поймете. — Холкрофт открыл кейс, вынул из него скрепленные листы бумаги и передал их Кесслеру. — В Женеве есть один банк, в котором хранятся огромные деньги, предназначенные для неких специфических целей. Они могут быть сняты со счета только по единогласному решению трех человек.

И Ноэль в очередной раз поведал о грандиозной афере, которую провернули тридцать лет назад. Но от Кесслера он не стал ничего утаивать. Он не опустил, как это было при встрече с Гретхен, кое-какие специфические факты; не перескакивал через некоторые этапы, как во время разговора с Хелден. Кесслеру он рассказал все:

— ...Средства были выкачаны из оккупированных стран, выручены от продажи произведений искусства и драгоценностей, награбленных в музеях. Опустошили казну вермахта, миллионные суммы украли у министерства вооружений и у... забыл название, но оно есть в этом письме... В общем, У индустриального концерна. Затем все деньги при посредничестве некоего Манфреди были помещены в швейцарский банк, в Женеве.

— Манфреди? Мне знакомо это имя.

— Ничего удивительного, — кивнул Холкрофт. — Хотя я не думаю, что его имя упоминалось слишком часто. Где вы услышали о нем?

— Не знаю. Кажется, это было после войны...

— От матери?

— Не думаю. Она умерла в июле сорок пятого, а до этого очень долго пролежала в госпитале. Нет, я услышал о Манфреди от кого-то другого... Не помню от кого.

— А где вы жили после того, как стали круглым сиротой?

— Нас с братом приютил дядя, брат матери. Нам очень повезло, так как дядя был уже стар и не представлял интереса для нацистов. Поэтому и оккупационные власти союзников отнеслись к нему благосклонно... Но продолжайте, пожалуйста.

Ноэль вернулся к своему рассказу.

Он детально изложил предъявленные ему советом директоров «Ла Гран банк де Женев» требования, которые он должен был выполнить для подтверждения своих полномочий. Что и подвигло его на поиски Гретхен Бомонт. Он рассказал Кесслеру о загадочном бегстве фон Тибольтов в Рио-де-Жанейро, о рождении там Хелден, об убийстве матери семейства и о возвращении Тибольтов в Европу.

— Они сменили фамилию и последние пять лет живут в Англии под именем Теннисонов. Иоганн фон Тибольт стал Джоном Теннисоном и работает репортером в «Гардиан». Гретхен вышла замуж за некоего Бомонта, а Хелден несколько месяцев назад перебралась в Париж. С братом я не встречался, но... подружился с Хелден. Она замечательная девушка.

— Это и есть тот самый «один человек», с которым вы были вчера?

— Да, — подтвердил Холкрофт. — Я хочу рассказать вам о ней. О том, что ей пришлось пережить, каково ей приходится сейчас. Хелден и еще тысячи людей с похожими судьбами — это тоже часть моего рассказа.

— Кажется, я знаю, кого вы имеете в виду, — сказал Кесслер. — «Фервюнште киндер».

— Что вы сказали?!

— "Фервюнште киндер", — повторил Кесслер. — «Фервюншунг» — немецкое слово, означающее «проклятый».

— "Дети проклятых"... Да, она упоминала это выражение, — сказал Холкрофт.

— Они сами себя так называют. Те тысячи молодых людей — сейчас уже отнюдь не юных, — которые покинули страну, убежденные в том, что на них несмываемым пятном позора лежат грехи нацистской Германии. Они отказались от всего немецкого, переменили имена, обрели новую индивидуальность и стали проповедовать иной стиль жизни. На них очень похожи орды нынешних молодых американцев, которые бегут в Канаду и Швецию в знак протеста против войны во Вьетнаме. Эти группы формируют новые субкультуры, но отречься от своих корней не дано никому. Они остаютсянемцами; они остаютсяамериканцами. Они перемещаются по миру гурьбой, держась друг подле друга и черпая силы из того самого прошлого, которое они отвергли. Тяжкая это ноша — нести на себе груз вины. Понимаете?

— Не совсем, — ответил Холкрофт. — Наверное, я скроен по-иному. Я не собираюсь брать на себя чужую вину.

Кесслер посмотрел Ноэлю в глаза:

— Я позволю себе предположить, что вам придется это сделать. Вы ведь говорили, что не собираетесь отступаться от задуманного вами предприятия, даже несмотря на ужасные вещи, приключившиеся с вами?

Холкрофт задумался над словами ученого, прежде чем ответил:

— Если вы и правы, то лишь отчасти. У меня несколько иные обстоятельства. Я ни от чего не бежал. Просто на меня тогда пал выбор. Мне так кажется.

— То есть вы не из «проклятых», — спросил Кесслер, — а из касты избранных?

— Привилегированных, по крайней мере. Ученый кивнул:

— Есть имя и для этих. Может, слышали — «Зонненкиндер»?

— "Зонненкиндер"? — наморщил лоб Ноэль. — Боюсь, этот термин из тех университетских дисциплин, в которых я, честно говоря, не блистал. Антропология, может быть?

— Скорее философия, — подсказал Кесслер. — Эту концепцию развивал в двадцатых годах английский философ Томас Перри, а его предшественником был швейцарец Бахофен со своими мюнхенскими учениками. Согласно этой теории, «Зонненкиндер» — в переводе с немецкого «дети Солнца» — с незапамятных времен жили среди людей. Именно они творили историю и повелевали эпохами, становились выдающимися личностями и избранными мира сего. — Холкрофт кивнул:

— Вспомнил. В конце концов, избранность их и сгубила. Они погрязли в разврате и стали жертвами кровосмесительных связей или еще чего-то в этом роде.

— Впрочем, все это — теория, — сказал Кесслер. — Мы с вами опять отвлеклись. И немудрено — вы очень хороший собеседник. Но давайте вернемся к вашему рассказу. Вы остановились на том, что дочке фон Тибольта очень трудно жить.

— Им всем трудно жить. Это вообще не жизнь, а сумасшествие. Они все время в бегах. Влачат жалкое существование беженцев.

— Да, эти люди — легкая добыча для фанатиков, — согласился Эрих.

— Вроде «Одессы» и «Возмездия»?

— Именно. Подобные организации не могут эффективно функционировать в Германии — здесь они запрещены. Поэтому они переносят свою деятельность в те страны, где осели разочарованные эмигранты вроде «проклятых». Все эти изгнанники только и ждут шанса вернуться в Германию и мечтают лишь о том, чтобы дожить до этого момента, сохранив силы и энергию.

— Вернуться в Германию?!

Кесслер выставил перед собой руку, словно заслоняясь:

— Не дай Бог, чтобы такое произошло, но эти организации никак не хотят смириться с существующим положением. «Возмездие» однажды даже предлагало, чтобы боннское правительство управлялось Коминтерном, но этот проект отвергла даже Москва; «Возмездие» выродилось в обычную банду террористов. «Одесса» же всегда имела целью возрождение нацизма. В Германии людей из «Одессы» презирают.

— Но они по-прежнему рыщут в поисках потомков наци, — заметил Ноэль. — Хелден как-то сказала о себе и себе подобных: «Нас проклинают за то, кем мы были, и за то, кем мы не стали».

— Метко сказано.

— Этих фанатиков надо остановить. Часть хранящихся в Женеве средств нам необходимо будет употребить на то, чтобы стереть с лица земли «Одессу» и «Возмездие».

— Я возражать не стану.

— Рад это слышать, — сказал Холкрофт. — Но давайте вернемся к Женеве.

— Давайте.

Ноэль изложил цели договора и рассказал о том, какие условия должны выполнить наследники, чтобы получить деньги в банке. Пора было переходить к тому, что приключилось с ним самим.

Холкрофт начал с убийства в самолете, рассказал о терроре в Нью-Йорке, о перевернутой вверх дном квартире, о письме от людей из «Вольфшанце» и о телефонном звонке Питера Болдуина, повлекшем за собой череду зверских убийств. Затем он поведал о перелете в Рио и о густобровом господине по имени Энтони Бомонт, который оказался агентом «Одессы»; рассказал про подделанные документы, обнаруженный, им в иммиграционной службе в Рио, и про странную встречу с Морисом Граффом; особо же остановился на лондонском вторжении МИ-5, подчеркнув потрясающую новость о том, что британская разведка считает фон Тибольта убийцей, проходящим у них под кличкой Тинаму.

— Тинаму? — впервые за время рассказа перебил его ошеломленный Кесслер. Лицо ученого пылало.

— Да. Вы что-нибудь о нем знаете?

— Только, то, что писали в газетах.

— Я уже от нескольких человек слышал, что на совести этого Тинаму десятки убийств.

— И британцы полагают, что Тинаму — это Иоганн фон Тибольт?

— Они ошибаются, — сказал Ноэль. — И я уверен, что теперь они и сами это знают. Вчерашнее происшествие Должно их убедить. Вы все поймете, когда я дойду до этого эпизода.

— Так продолжайте же! — подстегнул Кесслер.

Холкрофт вкратце описал вечер, проведенный с Гретхен, Упомянул о фотографии Энтони Бомонта, потом рассказал о Хелден и Полковнике, сообщил о смерти Ричарда Холкрофта, вспомнил о телефонных разговорах с нью-йоркским Детективом Майлзом и про беседы с матерью.

Потом перешел к рассказу о зеленом «фиате», преследовавшем их до Барбизона, и о человеке с рябым лицом.

Затем последовало описание кошмара на fete d'hiver: как он пытался поймать в ловушку человека из «фиата» и при этом едва не погиб сам.

— ...Я уже говорил несколько минут назад, что англичане ошибались насчет Теннисона, — добавил Холкрофт, завершая рассказ о своих злоключениях.

— Теннисона? Ах да — это новое имя фон Тибольта, — вспомнил профессор.

— Совершенно верно, — кивнул Холкрофт. — Люди из МИ-5 были убеждены, что происшествие в Монтро, включая и инцидент с рябым незнакомцем, шпионившим за нами, — дело рук Тинаму. Но рябой убит. А он работал на фон Тибольта, и разведке об этом известно. Хелден тоже подтвердила этот факт...

— Вы хотите сказать, — перебил Кесслер, — что Тинаму — фон Тибольт не стал бы убивать своего человека.

— Именно.

— Значит, агент доложит своему начальству...

— Увы, не доложит, — оборвал Ноэль Кесслера. — Он погиб, заслонив Хелден от пули. Но англичане, безусловно, проведут опознание и сразу установят, что к чему.

— Смогут ли они найти труп агента?

— Известие о его смерти они получат непременно. Там повсюду было полно полицейских. Тело обнаружат.

— Могут ли следы вывести на вас?

— Возможно. Наверняка найдутся свидетели, видевшие, как мы сцепились с ним на площади. Но Хелден придумала, что мы будем говорить в этом случае: «Да, нас преследовали, но к тому, что случилось позднее, мы не имеем никакого отношения». С какой стати мы должны знать о дальнейшем?

— Звучит довольно неопределенно.

— Еще когда агент был жив, я решил проверить, знает ли он что-нибудь о Болдуине. Это имя подействовало на агента подобно пистолетному выстрелу. Он стал умолять меня и Хелден связаться с неким Пэйтоном-Джонсом и рассказать тому обо всем; мы, мол, должны попросить его разыскать незнакомца, который напал на нас и убил человека фон Тибольта, и — это агент считал самым важным — непременно сообщить МИ-5, что ко всем этим происшествиям имеет какое-то отношение Питер Болдуин.

— Болдуин? Вы, кажется, говорили, что у него были контакты с МИ-5? — уточнил Кесслер.

— Да. Он приходил к ним некоторое время назад с информацией о наследниках «Вольфшанце».

— "Вольфшанце"? — тихо переспросил Кесслер. — Это из того письма тридцатилетней давности, которое Манфреди передал вам в Женеве, не так ли?

— Совершенно верно. Агент сказал, что мы должны попросить Пэйтона-Джонса еще раз вернуться к материалам Болдуина. К "коду «Вольфшанце», как он выразился.

— Скажите, упоминал ли Болдуин «Вольфшанце» в телефонном разговоре с вами в Нью-Йорке? — спросил Кесслер.

— Нет. Он сказал лишь, что мне надо держаться подальше от Женевы; что ему известны такие вещи, о которых не знает никто. Потом он сказал, что кто-то звонит ему в дверь, пошел открывать и к телефону уже не вернулся.

Взгляд Кесслера стал холоднее.

— Значит, Болдуин знал о Женеве и о том, что «Вольфшанце» проявляет к этому делу интерес.

— Мне неизвестно, что именно он знал. Быть может, это были всего лишь слухи.

— Однако эти слухи должны бы предостеречь вас от визита в МИ-5. Даже за ваше намерение известить их о том, что Бомонт — агент «Одессы», вы можете заплатить слишком дорогой ценой. Британцы начнут расспрашивать вас и вашу подругу обо всех подробностях. Делать это они мастера, и у них есть тысячи способов выудить из человека всю информацию. Имя Болдуина может всплыть на поверхность, и тогда они непременно поднимут его материалы. Так что этот вариант не годится.

— Я пришел к такому же выводу, — сказал Холкрофт. Доводы Кесслера произвели на него впечатление.

— Думаю, есть другой способ убрать Бомонта с вашего пути.

— Какой же? — поинтересовался Холкрофт.

— Здесь, в Германии, «Одессу» презирают. Стоит замолвить словечко нужному человеку, и Бомонта выдворят. А вам не придется лично вступать в контакт с британцами, рискуя проговориться о Болдуине.

— Можно ли это устроить?

— Нет проблем. Если Бомонт действительно агент Одессы, то короткой ноты Бонна министерству иностранных дел Великобритании будет вполне достаточно. У меня полно знакомых в правительстве, которые могут это сделать.

У Холкрофта словно гора свалилась с плеч. Еще одно препятствие осталось позади.

— Я так рад, что познакомился с вами... — признался он Кесслеру. — И вдвойне рад тому, что вы именно такой, какой вы есть на самом деле.

— Не торопитесь с выводами. Вы ждете ответа на вопрос, присоединюсь ли я к вам? Честно говоря, я...

— Я пока не требую от вас ответа, — перебил его Ноэль. — Вы были искренни со мной, поэтому я должен ответить откровенностью на откровенность. Я еще не все рассказал. Сегодня...

— Сегодня? — встревожился Кесслер. Он явно был в замешательстве.

— Да. Всего пару часов назад, если быть точнее.

— И что же произошло... сегодня? Ноэль подался вперед:

— Мы знаем о «Возмездии» и «Одессе». Мы не уверены, какой информацией о Женеве они располагают, но я чертовски хорошо представляю, как они будут действовать, когда раскопают достаточное количество фактов. Далее. Мы знаем о людях из «Вольфшанце». Кто бы они ни были, они ничем не лучше других — такие же сумасшедшие; но неким странным образом они сейчас на нашей стороне, поскольку заинтересованы в успехе Женевы. Однако есть еще одна сила. Кто-то — или что-то — гораздо могущественнее прочих. Я обнаружил это сегодня вечером.

— Что вы имеете в виду? — Голос Кесслера ничуть не изменился.

— От самого отеля за мной была слежка. Какой-то мотоциклист ехал за моим такси через весь Берлин.

— Мотоциклист?

— Да. Я, как последний идиот, привел за собою хвост, но, поняв, что сглупил, решил остановить шпика. И мне это удалось. Правда, дело обернулось несколько иначе, чем я предполагал. Мотоциклист не принадлежал ни к «Одессе», ни к «Возмездию». Он ненавидел и тех и других, обзывая их не иначе как мясниками и клоунами.

— Он называл их... — Кесслер на мгновение умолк. Потом, восстановив цельность рассыпавшейся было картины, попросил: — Расскажите мне по порядку обо всем, что случилось. Вспомните все, что он говорил.

— У вас есть какие-либо предположения?

— Нет... Никаких. Мне просто интересно. Расскажите, пожалуйста.

Холкрофту не составило труда припомнить все подробности. Преследование, засада, короткий разговор, выстрел. Когда он закончил рассказ, Кесслер попросил его снова воспроизвести разговор со шпиком в черной кожаной куртке. Потом еще раз. И еще один раз.

— Кто это был? — спросил Холкрофт. Он видел, что Кесслер осведомлен лучше. — Кто они?

—Вариантов несколько, — ответил немец, — но ясно одно: это нацисты. Вернее, неонацисты. Потомки НСДАП, эдакая фракция-заноза в теле «Одессы», от которой та не прочь избавиться. Бывают и такие парадоксы.

— Но откуда они могут знать о Женеве?

— Видите ли, сохранить в тайне финансовую аферу подобного масштаба практически невозможно: ведь с территорий оккупированных стран, со счетов вермахта и министерства финансов были похищены сотни миллионов. А потом эту громадную сумму еще размещали в Швейцарии, — объяснил Кесслер.

Что-то смутило Холкрофта в словах Кесслера, но он не мог определить причину беспокойства.

— Какой им толк от всего этого? — недоумевал он. — Денег им все равно не получить. Все, что в их силах, — это на многие годы завалить работой суды. Где тут выгода?

— Вы не понимаете нацистских ультра. Никто из вас никогда их не понимал. Для наци важен не только собственный успех. В равной степени они заинтересованы в чужом провале. Деструктивность — неотъемлемая черта нациста.

За портьерой внезапно возникла шумная возня. Кто-то упал, что-то с треском обрушилось, раздались крики; перекрывая общий гвалт, завизжала какая-то женщина.

Полог дернулся в сторону, и в открывшемся проеме. Вдруг возник силуэт какого-то мужчины. Он бросился было вперед, но неожиданно повалился кулем на стол, тараща выпученные глаза. Изо рта и горла незнакомца хлестала кровь, лицо корчилось от боли, а тело билось в конвульсиях. Скребя пальцами по столу, он попытался вцепиться в край столешницы и, хватая ртом воздух, прошептал:

— "Вольфшанце"... Солдаты «Вольфшанце»...

Подняв голову, он хотел что-то крикнуть, но дыхание его оборвалось, и он со стуком уронил голову на стол. Незнакомец в черной кожаной куртке был мертв.

Глава 26

Следующие несколько мгновений были для Ноэля столь же непонятными, сколь и суматошными. Пивную заполнили громкие крики и визг, в зале поднялась паника. Истекающее кровью тело сползло со стола и распласталось на полу.

— Руди! Руди! — закричал Эрих.

— Господин Кесслер! Следуйте за мной!

— Быстро! — рявкнул профессор.

— Что?

— Сюда, друг мой! Вас не должны здесь видеть.

— Но это же он!

— Молчите, Ноэль. И держитесь, пожалуйста, за мою руку.