– Да?

– Они встретились, сэр! – восторженно сообщил помощник управляющего.

– Кто встретился?

– Великий человек и его выдающийся родственник из Бостона, штат Массачусетс. Я бы позвонил вам сразу же, но тут возникла неразбериха с коробкой бельгийского шоколада...

– О чем это вы?

– Несколько минут назад, сэр, я увидел их из окна. Они беседовали на дорожке. Мой уважаемый дядя был прав во всем!

– Очень рад.

– В канцелярии генерал-губернатора будут очень довольны, и я уверен, что нас похвалят, так же как, само собой разумеется, моего великолепного дядю.

– Приятно слышать, – устало произнес Сен-Жак. – Ну а теперь мы можем больше не заботиться о них, верно?

– В данный момент, сэр, я бы сказал, что нет... Разве только осмелюсь заметить, что пока мы с вами разговариваем, достопочтенный судья быстро идет по дорожке. По-моему, он сейчас зайдет внутрь.

– Не думаю, что он вас укусит, – напротив, он, вероятно, собирается поблагодарить вас. Сделайте все, что он попросит. С Бас-Тера идет шторм, и нам понадобится подключиться к подстанции генерал-губернатора, если наши телефоны выйдут из строя.

– Я лично выполню все, что он пожелает, сэр!

– Ладно, валяйте, но до определенного предела: не стоит, например, чистить ему зубы.

Брендон Префонтен поспешил зайти в круглый застекленный холл. Он дождался, пока старый француз не повернул к первой вилле, и только тогда резко изменил направление движения и пошел прямо к главному зданию. Точно так же, как и множество раз на протяжении прошедших тридцати лет, он был вынужден быстро думать на ходу (а часто и на бегу), подыскивая подходящие объяснения, способные подтвердить целый ряд вполне очевидных возможностей, так же как и множество других, хотя и не столь очевидных. Он только что допустил неизбежную, хотя и не становящуюся от этого менее глупой, ошибку, – неизбежную потому, что он не был готов к тому, чтобы назвать вымышленную фамилию администратору «Транквилити Инн», боясь проверки, и глупую, так как он назвал эту вымышленную фамилию герою Франции... Да нет – не такую уж глупую: сходство их фамилий могло создать нежелательные осложнения в достижении настоящей цели его поездки на Монсеррат, которая вообще-то была самым обыкновенным вымогательством: он должен был выяснить, что так напугало Рэндолфа Гейтса, раз он с такой легкостью расстался с пятнадцатью тысячами долларов, а узнав, заработать, вероятно, значительно больше. Нет, глупость заключалась в том, что он не принял мер предосторожности заранее, но теперь он собирался исправить свою оплошность. Он приблизился к стойке администратора, за которой стоял высокий, стройный служащий.

– Добрый вечер, сэр, – почти выкрикнул служащий гостиницы, что заставило судью оглянуться вокруг; он вздохнул с облегчением, заметив, что в холле всего несколько человек. – Готов оказать вам любую услугу!

– Я был бы признателен, если бы вы немного понизили голос, молодой человек.

– Я буду говорить шепотом, – едва слышно произнес служащий.

– Что вы сказали?

– Чем могу быть вам полезен? – Он немного повысил голос.

– Давайте разговаривать тихо, согласны?

– Конечно. Я так ценю ваше доверие.

– Да?

– Конечно.

– Хорошо, – сказал Префонтен. – Я хотел бы попросить вас о небольшой услуге...

– Все что угодно!

– Ш-ш-ш!

– Разумеется.

– Как и многие люди преклонного возраста, я часто забываю кое-какие вещи, вы ведь понимаете, не так ли?

– Человек такого интеллекта, как ваш, едва ли забывает хоть что-то.

– Что?.. Неважно. Я путешествую инкогнито, вы понимаете, что я имею в виду?

– Могу вас в этом заверить, сэр.

– Я зарегистрировался под своей фамилией Префонтен...

– Конечно, – перебил его служащий. – Я знаю.

– Это была ошибка. Служащие моей конторы и те, с кем я должен связаться, будут спрашивать «мистера Патрика» – это мое второе имя. Видите ли, эта невинная уловка позволит мне немного отдохнуть, – мне так необходим отдых.

– Я понимаю, – подчеркнуто конфиденциально сказал служащий, наклоняясь над стойкой.

– Понимаете?

– Конечно. Если бы все узнали, что такая знаменитость, как вы, находится здесь, у вас не было бы времени для отдыха. Как и другому, вам должна быть обеспечена полнейшая привветность! Будьте уверены, я понимаю.

– Привветность? О Боже всемилостивый...

– Я собственноручно изменю запись в регистрационной книге, судья.

– Судья?.. Я не говорил вам о том, что я судья.

Служащий оцепенел от ужаса, но, собравшись с силами, пробормотал:

– Сорвалось с языка, сэр, но только из желания угодить вам.

– Так же, как и что-то еще сорвалось кому-то.

– Даю вам слово, что никто, кроме владельца «Транквилити Инн», не имеет понятия о конфиденциальном характере вашей поездки, сэр, – прошептал служащий, вновь наклоняясь над стойкой. – Все держится в строгом секрете!

– Пресвятая Дева Мария, это – тот болван в аэропорту...

– Мой проницательный дядя, – продолжил служащий, не расслышав тихих слов Префонтена, – ясно дал понять, что ему была оказана честь общаться с выдающимися людьми и что в этом деле нужна полнейшая конфиденциальность. Именно таким образом он известил и меня...

– Ладно, ладно, молодой человек, теперь я все понял и оценил все, что вы делаете. Только прошу вас проследить за тем, чтобы фамилия была изменена на Патрик, и, если кто-нибудь будет справляться обо мне, сообщите это имя. Надеюсь, мы понимаем друг друга?

– Как ясновидящие, достопочтенный судья!

– Надеюсь, что нет.

Через четыре минуты запыхавшийся помощник управляющего поднял трубку трезвонившего телефона.

– Администратор, – протянул он, словно давал благословение.

– Говорит мсье Фонтен с виллы номер одиннадцать.

– Да, сэр. Такая честь для меня... для нас... для всех!

– Merci. He знаю, сможете ли вы мне помочь. Примерно с четверть часа назад я встретил на дорожке одного очаровательного американца, примерно одного возраста со мной в такой белой шапочке. Я подумал, что, может быть, стоит пригласить его как-нибудь на аперитив, но я не уверен, что верно расслышал его имя.

Меня проверяют, подумал помощник управляющего. Великие люди не только располагают тайнами, но и желают знать тех, кто охраняет их.

– Судя по вашему описанию, сэр, вы встретились с действительно очаровательным мистером Патриком.

– Ах да, по-моему, именно так он назвался. Вообще-то это – ирландская фамилия, но он – американец, так ведь?

– Весьма ученый американец, сэр, из Бостона, штат Массачусетс. Он проживает на вилле номер четырнадцать – в третьей на запад от вашей. Вам просто надо набрать номер «семь-один-четыре».

– Ну что ж, благодарю вас. Если вы встретите мсье Патрика, я бы хотел, чтобы вы ничего не говорили ему. Знаете, моя жена не совсем здорова, поэтому я смогу пригласить его, когда ей будет удобно.

– Я никому ничего не скажу, сэр, если только не получу отбой. Что касается вас и достопочтенного мистера Патрика, мы скрупулезно выполним конфиденциальные инструкции губернатора Ее Величества.

– Выполните? Это заслуживает полнейшего одобрения... Adieu. Удалось! – подумал помощник управляющего, вешая трубку. Великие люди ценят ловкость, а я был настолько ловок, что это оценил бы даже мой великолепный дядя. Я не только мгновенно назвал фамилию Патрик, но и – что более важно – использовал слово «ученый», указывающий на профессорское или судейское звание. И, наконец, намекнув на это, я ни словом не обмолвился о главном, не нарушив таким образом инструкций губернатора. Со своей ловкостью я принял участие в конфиденциальных планах великих людей. От этого ощущения захватывает дух, надо немедленно позвонить дяде и разделить с ним радость совместного триумфа.

Фонтен сидел на краю кровати, на коленях у него лежал телефонный аппарат, трубка которого покоилась на рычаге; он внимательно наблюдал за своей женой, находившейся на балконе. Она сидела в инвалидном кресле, повернувшись к нему боком, ее голова склонилась от боли...

Боль! Весь этот ужасный мир был переполнен болью! И он сам внес свою долю в эту всемирную боль, он понимал это и не ожидал для себя никакого снисхождения – для себя, но не для своей жены. Она никогда не участвовала в его контракте. Его жизнь – да, конечно, но не ее – нет, пока в ее хрупком теле теплится хоть частица жизни. Non, monseigneur. Je refuse! Ce n'est pas le contrat![20]

Итак, созданная Шакалом армия стариков простирается теперь до Америки – этого следовало ожидать. А старый американец ирландского происхождения в дурацкой белой шапочке – ученый человек, который по той или иной причине стал поклоняться терроризму, будет их палачом. Человек, который изучал его и притворялся, что не говорит по-французски, но который, однако, не смог скрыть метку Шакала в своих глазах. «Что касается вас и достопочтенного мистера Патрика, мы скрупулезно выполним инструкции губернатора ее величества». Губернатора ее величества, который получает свои инструкции из Парижа от властелина смерти.

Около десяти лет назад, после того, как он успешно проработал с монсеньером в течение пяти лети, ему дали один телефонный номер в Аржантей, что в шести милях к северу от Парижа, которым он мог воспользоваться только в самом крайнем случае. До этого он понадобился всего один раз, и сегодня необходимо связаться по нему. Старик внимательно изучил коды международной телефонной связи, поднял трубку и начал набирать номер. Примерно через две минуты связь установилась.

– "Le Coeur du Soldat"[21], – произнес грубый мужской голос, фоном которому служила военная музыка.

– Я должен связаться с «дроздом», – сказал Фонтен по-французски. – Я – Париж-пять.

– Если подобная просьба выполнима, где вас сможет найти эта птица?

– На Карибском побережье. – Фонтен сообщил код местности, телефонный номер и добавочный номер виллы №11. Затем он положил трубку и в унынии стал ждать. В глубине души он сознавал, что ему и его жене, вполне возможно, осталось прожить всего несколько часов. Если это действительно так, и он, и его подруга смогут предстать пред лицом Господа и сказать ему правду: он убивал – об этом нечего и говорить, – но он никогда не навредил и не отнял жизнь ни у кого, кто бы не совершил еще больших преступлений против других людей, – за небольшим исключением, куда можно было включить невинных зевак, попавших в эпицентр взрыва или пожара. Вся жизнь наполнена болью – разве не об этом говорит Священное Писание?.. С другой стороны, что же это за Бог, который дозволяет такую жестокость? Merde! Не надо думать о таких вещах! Они выше твоего понимания.

Зазвонил телефон – Фонтен проворно схватил трубку.

– Говорит Париж-пять, – сказал он.

– Сын Божий, что заставило тебя воспользоваться номером, по которому ты за все время позвонил только один раз?

– Ваша щедрость не имеет границ, монсеньер, но мне кажется, мы должны пересмотреть наш контракт.

– Каким образом?

– Моя жизнь принадлежит вам: вы можете поступать со мной, как хотите, проявлять или не проявлять милосердие, но это не относится к моей жене.

– Что?!

– Здесь есть один человек – ученый из Бостона, который с любопытством наблюдает за мной. По нему видно, что у него на уме другие цели.

– Этот болван осмелился прилететь с Монсеррата? Он ни о чем не знает!

– Несомненно знает, поэтому я прошу вас: я сделаю так, как вы мне прикажете, но позвольте нам вернуться в Париж... я умоляю вас. Дайте ей умереть с миром. Я ни о чем больше вас не прошу.

– Ты просишь меня?! Я дал тебе слово!

– Тогда почему этот ученый американец следует за мной с равнодушным видом и любопытными глазами, монсеньер?

Послышалось глухое покашливание, после чего Шакал произнес:

– Знаменитый профессор правоведения перешел черту и вступил туда, где ему не положено быть. Теперь он труп...

Эдит Гейтс, жена прославленного адвоката и профессора правоведения, бесшумно отворила дверь в кабинет мужа в их респектабельном городском доме на Луисбург-сквер. Рэнди Гейтс сидел в массивном кожаном кресле, уставившись на потрескивавшие в камине поленья. Это он настоял, чтобы растопить камин, несмотря на теплую бостонскую ночь снаружи и согретый кондиционером воздух внутри.

Наблюдая за ним, миссис Гейтс неожиданно вновь поймала себя на болезненной мысли, что в ее муже было... нечто... чего она никогда не сможет постичь. В его жизни были неизвестные ей проблемы, а в работе мыслей – неожиданные перескакивания с одной на другую, что также было ей непонятно. Она знала только, что временами он испытывал страшную боль, которую не хотел ни с кем разделить, даже зная, что тогда она немного утихла бы. Тридцать три года назад довольно привлекательная женщина среднего достатка вышла замуж за долговязого и нескладного выпускника юридического факультета, блестяще его окончившего, но бедного. Его горячность и желание угодить отвернули от него самые крупные юридические фирмы тех далеких холодных и кризисных пятидесятых. Внешний лоск и погоня за надежностью – эти качества ценились выше яркого ума, блуждавшего в эмпиреях, неизвестно в каком направлении. Тем более этот ум был в косматой голове человека, одежда которого отдаленно напоминала костюм фирмы «Джей Пресс энд Брукс бразерс», – да и она выглядела хуже, чем могла бы. Банковский счет не позволял ему делать лишние расходы, чтобы хоть что-то изменить в своем внешнем облике, да к тому же лишь немногие магазины, торговавшие со скидкой, предлагали костюмы его размера.

У новоиспеченной миссис Гейтс, однако, были кое-какие соображения по поводу того, как в перспективе улучшить их совместную жизнь. Среди них было и предложение отложить на время юридическую карьеру, – лучше уж ничего, чем работать в плохонькой фирме или – упаси Боже! – частная практика с клиентами такого сорта, которых он только и мог привлечь тогда: этим людям было не по средствам нанять известных адвокатов. Лучше было использовать его природные качества – впечатляющий рост и быстрый, впитывавший все как губка ум, который в сочетании с его напористостью мог легко справиться с тяжелой академической нагрузкой. Используя свои скромные сбережения, Эдит приступила к формированию внешнего облика своего супруга: прилично одела его, наняла театрального репетитора по декламации, обучавшего своего подопечного премудростям поведения на людях и занимавшегося постановкой его голоса. В облике нескладного выпускника университета вскоре появилось что-то линкольновское[22] с легкими вкраплениями Джона Брауна[23]. Он полным ходом шел к тому, чтобы стать знатоком юридического дела, оставаясь при этом в университетской среде, получая одну ученую степень за другой, преподавая к тому же на выпускных курсах, – и все это до тех пор, пока глубина его знаний в отдельных отраслях юриспруденции стала совершенно неоспоримой. Тогда вдруг обнаружилось, что за ним гоняются самые известные фирмы – те самые, которые раньше отказывались от его услуг.

Для того чтобы эта стратегия принесла конкретные результаты, должно было пройти целых десять лет, и хотя первые доходы едва ли способны были поколебать земные устои, они являлись явным прогрессом. Юридические журналы – сначала малозначительные, потом все более известные – начали публиковать его статьи полудискуссионного толка – как по форме, так и по содержанию. Молодой адъюнкт-профессор обладал даром убедительного изложения мыслей на бумаге: он приковывал внимание и был таинствен, временами цветист, а иногда – резок. Но определенные люди в финансовых кругах заметили прежде всего его точку зрения, которая сначала потихоньку, затем все более заметно стала проявляться в его статьях. Настроение нации менялось, кора благословенного Великого Общества стала распадаться, а на его теле начали расцветать язвы, инициированные словечками, введенными в оборот ребятами Никсона: «молчаливое большинство», «бездельники, живущие за счет социального обеспечения», презрительное «они» и тому подобное. Словно из-под земли появилась и, как эпидемия, стала распространяться подлость, которой не смог противостоять честный, проницательный Форд, ослабленный ранами, нанесенными Уотергейтом; она оказалась не по зубам и великолепному Картеру, слишком поглощенному мелочами, чтобы осуществлять правление, сострадательное к нуждам других. Лозунг «...что ты можешь сделать для своей страны» вышел из моды, его заменил – «что я могу сделать для себя».

Доктор Рэндолф Гейтс заметил нарастающую волну, способную его подхватить, выбрал для себя медоточивый голос, которым теперь только и разговаривал, а также пополнил запас неприличных слов, чтобы лучше соответствовать наступающей новой эпохе. В соответствии с его новой ученой, изысканной точкой зрения слово «больше» означало «лучше» – и юридически, и экономически, и социально, – а крупное всегда оказывалось предпочтительнее малого. Законы, которые поддерживали конкуренцию на рынке, он атаковал, заявляя, что они удушающе действуют в конечном итоге на рост производства, от которого каждый – или почти каждый – должен был получить разнообразные блага. В конце концов, они жили в дарвиновском мире, где – нравится это или нет – выживает тот, кто приспосабливается. Тут же зазвучали литавры и цимбалы – финансовые махинаторы нашли своего защитника, ученого-правоведа, придавшего респектабельность их вполне справедливым мечтам о слиянии и консолидации компаний: покупай, захватывай и продавай тут же по повышенной цене, – разумеется, для всеобщего блага.

Рэндолфа Гейтса призвали, и он с готовностью устремился в их объятия, ввергая в изумление один суд за другим своим искусством жонглировать словами. Он добился своего, но Эдит Гейтс не понимала, что за этим стоит. Она рассчитывала, что они будут жить безбедно, но не ожидала миллионов и того, что ее муж по всему миру – от Палм-Спрингс до юга Франции – будет летать на частных реактивных самолетах. Не чувствовала она себя спокойно и тогда, когда статьи и лекции ее мужа использовались в обоснование юридических прецедентов, которые представлялись ей явно несправедливыми или не имеющими связи с его выводами. Он отмахивался от нее, заявляя, что дела, о которых шла речь, были вполне законной игрой интеллекта. В довершение всего вот уже более шести лет она не спала с мужем в одной постели.

Эдит вошла в кабинет мужа и тут же замерла на месте, потому что он вздрогнул, резко повернулся и тревожно посмотрел на нее стеклянными глазами.

– Извини, я не хотела тебе мешать.

– Ты всегда стучишь. Почему ты не сделала этого сейчас? Ты ведь знаешь, как это бывает, когда я концентрирую внимание на чем-нибудь.

– Я же сказала: извини. Я задумалась кое о чем и не сообразила вовремя.

– Ты противоречишь сама себе.

– Я имела в виду: не сообразила, чтобы постучать.

– А о чем же ты задумалась? – поинтересовался прославленный адвокат, словно сомневаясь, способна ли вообще его жена на это.

– Будь добр, не умничай.

– В чем дело, Эдит?

– Где ты был прошлой ночью?

Гейтс насмешливо-удивленно приподнял бровь и сказал:

– Боже мой, ты меня подозреваешь? Я сказал тебе, где я был. В «Рице». Советовался кое с кем, кого знал много лет назад, но сейчас не могу принять у себя дома. Если – в твоем возрасте – тебе нужно подтверждение, позвони в «Риц».

Эдит Гейтс мгновение помолчала, затем посмотрела на мужа и сказала:

– Дорогуша, мне наплевать, если у тебя было свидание с самой похотливой проституткой в этом городе. Кому-то наверняка пришлось предварительно напоить ее, чтобы к ней вернулась уверенность в себе.

– Не так плохо, сука.

– Лавры жеребца тебе не светят, ублюдок.

– Есть ли какой-нибудь смысл в дальнейшем обмене мнениями?

– Думаю, да. Примерно час назад – как раз перед тем, как ты вернулся с работы, – к нам постучали. Дениза протирала серебро, поэтому дверь пришлось открыть мне. Должна заметить, что выглядел он впечатляюще: необыкновенно дорогая одежда, черный «перше»...

– Ну и что? – перебил ее Гейтс, подавшись вперед, – в его широко раскрывшихся глазах внезапно появилась настороженность.

– Он велел передать, что Le grand professeur[24] должен ему двадцать тысяч долларов и что «он» не был прошлой ночью там, где должен был быть. Я поняла, что речь шла о «Рице».

– Нет. Что-то пошло не так. О Боже, он не понимает. Что ты сказала ему?

– Мне не понравился ни его лексикон, ни его отношение ко мне. Я сказала, что не имею ни малейшего понятия о том, где ты был. Он понял, что я лгу, но ничего не мог с этим поделать.

– Великолепно. Лгать о том, что он и так знает.

– Не могу представить, что двадцать тысяч для тебя – такая сложность...

– Дело не в деньгах, а в способе платежа.

– За что?

– Ни за что.

– По-моему, теперь ты противоречишь сам себе, Рэнди.

– Заткнись!

В это мгновение зазвонил телефон. Гейтс подпрыгнул в кресле, уставился на него и не сделал ни малейшего движения в сторону стола. С клокотанием в горле он обратился к жене:

– Кто бы ни звонил, скажи, что меня нет... Скажи, что я уехал, что меня нет в городе, – ты не знаешь, когда я вернусь.

Эдит подошла к телефону. «Ведь этот номер ты называешь немногим», – сказала она, поднимая трубку после третьего звонка.

– Резиденция Гейтсов, – начала Эдит, пользуясь испытанной за многие годы уловкой; ее друзья прекрасно знали, кто с ними говорит, а остальные для нее ничего не значили. – Да... Да? Простите, он уехал, и мы не знаем, когда он вернется. – Жена Гейтса взглянула на телефон, затем повесила трубку. Повернувшись к мужу, она сказала: – Это была телефонистка из Парижа... Странно. Кто-то звонил тебе, но, когда я сказала, что тебя нет, она даже не спросила о том, где тебя найти. Раз – и отключилась, вот так – резко.

– О Боже! – вскричал явно потрясенный Гейтс. – Что-то случилось!.. Что-то пошло не так, кто-то солгал! – С этими загадочными словами адвокат выскочил из кабинета, копаясь на бегу в кармане брюк. Он подбежал к возвышавшимся от пола до потолка книжным полкам и протянул руку к встроенному в них на уровне груди сейфу, окрашенному в коричневый цвет, сталь которого прикрывала узорчатая деревянная дверца. В панике, словно его только что поразила еще одна мысль, он резко обернулся и завопил: – Убирайся отсюда! Убирайся, убирайся, убирайся!

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.