– Как прошел перелет из Парижа?

За этим последовала небольшая заминка – оказалось, что служащие гостиницы никак не могут найти хозяина. Префонтейну сообщили, что в кабинете его нет, и в том случае если он отправился проверять прибрежную полосу, то связаться с ним прямо сейчас вряд ли удастся. В конце концов клерк витиевато извинился, сопровождая слова красноречивыми жестами, и бывшего судью из Бостона отвели в предоставленные ему апартаменты, маленький и очень милый домик с видом на море. Совершенно случайно, по крайней мере так казалось окружающим, судья сунул руку не в тот карман, в результате чего услужливость клерка была вознаграждена пятидесятидолларовой купюрой. Префонтейн прекрасно исполнял роль человека из своего круга. Он то и дело прищелкивал пальцами и похлопывал себя ладонями по животу. Ничего не скажешь, роскошный прием для неизвестного человека, впервые прибывшего на остров на гидроплане с Монтсеррат… Судья догадывался, что не что иное, как его имя было виной тому, что весь штат за стойкой «Транквилити Инн» пришел в движение при его появлении. Могут ли подобные совпадения продолжаться вечно?.. Если это является следствием заблуждений губернаторского подручного по иммиграции, то по крайней мере он помог ему заполучить коттедж.

Но однажды начавшись, безумие продолжалось с новой силой. Как только он успел развесить весь свой курортный гардероб в шкафу, в двери вежливо постучали, и ему были доставлены бутылка охлажденного Шато Карбоне, букет свежесрезанных цветов и коробка бельгийских шоколадных конфет. И все это без малейшего намека на сомнение в его персоне или того, что перепутали его коттедж с одним из соседних выше или ниже по дорожке.

– Это вам, сэр!

Судья переменил костюм на пару бермуд, содрогнувшись при виде своих тощих ног, и свободную спортивную рубашку. Белые теннисные туфли и белое парусиновое кепи завершили его тропический наряд. Темнело, и ему не терпелось прогуляться. По разным причинам.

– Я знаю, кто такой Жан-Пьер Фонтейн, – сказал Джон Сен-Жак, перечитав регистр, лежащий на стойке. – Он тот самый, о ком мне звонили из офиса губернатора. Но кто такой, черт возьми, Б. П. Префонтейн?

– Известный судья, прибывший из Соединенных Штатов, – ответил ему с четко выраженным британским акцентом, высокий негр, управляющий гостиницы. – Мне звонил по поводу этого человека мой дядя, помощник губернатора по иммиграционной службе. Он позвонил мне около двух часов назад, прямо из аэропорта. К сожалению, в момент прибытия судьи я был наверху, но наши сотрудники все сделали как нужно.

– Судья? – переспросил хозяин гостиницы, но управляющий потянул его за рукав и отвел в сторону от стойки и толпящихся за ней клерков.

– Так что тебе сказал твой дядя?

– Все, что касается двоих наших именитых гостей, должно носить оттенок полной приуатносси.

– Почему? В чем дело?

– Мой дядя был очень краток, но сообщил мне, что он видел, как достопочтенный судья прошел к стойке межостровного сообщения и приобрел билет. Это подтвердило его более ранние догадки. Судья и герой Франции родственники, и им необходима конфиденциальная встреча по делу чрезвычайной важности.

– Если это так, то почему твой судья не забронировал для себя номер заранее?

– По этому поводу есть два объяснения, сэр. По словам моего дяди, первоначально встреча должна была состояться в аэропорту, но приветственная церемония, организованная губернатором, помешала этому.

– А второе?

– Ошибка, допущенная в офисе судьи в Бостоне, штат Массачусетс. По словам дяди, судья жаловался ему на нерадивость своих сотрудников, совершивших оплошность при оформлении ему паспорта, и он обещал устроить им нагоняй по возвращению.

– Похоже на то, что судьям в Штатах платят больше, чем их коллегам в Канаде. Ему здорово повезло, что у нас оказалось место.

– Летний сезон, сэр. В течение этих месяцев у нас обычно есть свободные места.

– А, да, я и сам это знаю. Ладно, предоставим этим родственникам возможность выяснять отношения столь запутанным путем. Может быть стоит позвонить судье и сказать ему, где находится коттедж Фонтейна? Или Префонтейна, черт их разберет…

– Я обсуждал этот вопрос с дядей, сэр, но он был непреклонен. Он сказал, что нам не нужно совершенно ничего делать или говорить. По словам дяди, у всех великих людей есть свои секреты, и он не хотел, чтобы о его выводах узнал еще кто-нибудь, кроме участников встречи.

– Что-то я не понял?..

– Если мы позвоним судье, то он сразу поймет, что сведения о цели его приезда были получены от моего дяди, начальника иммиграционной службы Монтсеррат.

– Ох, Боже мой, делайте что хотите. У меня голова идет кругом… Кстати, я удвоил патрули на дорогах и на пляже.

– Мы усилим внимание, сэр.

– Кроме того, я собираюсь убрать номера с дорожек и коттеджей. Я и без того знаю, кто где, но мало ли кто заберется сюда.

– У нас могут быть неприятности, сэр?

Джон Сен-Жак покосился на управляющего.

– Сейчас нет, – ответил он. – Я только что закончил осмотр пляжей и территории гостиницы, проверил каждый дюйм. Если вы не в курсе, то я и моя сестра с детьми живем в коттедже номер двадцать.

Герой Французского Сопротивления Жан-Пьер Фонтейн медленно шел по бетонной дорожке в сторону последнего в их ряду коттеджа, расположенного неподалеку от моря. Этот дом напоминал остальные, у него были такие же розовые стены и красная черепичная крыша, но лужайка вокруг была больше и живая изгородь, по периметру лужайки, выше и гуще. Этот коттедж обычно предоставлялся премьер-министрам и президентам, иностранным послам и сенаторам, людям высокого международного статуса, желающим отдохнуть в уединенном комфортабельном тропическом гнездышке. Фонтейн достиг конца дорожки, приведшей его к кирпичному забору, окружающему коттедж и упирающемуся в крутой склон холма, спускающегося вниз почти до пляжа. Забор огибал холм с обеих сторон, проходя как раз под балконами коттеджа, одновременно обозначая границу территории и предохраняя ее от посторонних взглядов. Вход в коттедж номер двадцать перекрывали металлические ворота, надежно укрепленные в кладке забора и, так же как и стены, выкрашенные в розовый цвет.

Взглянув поверх ворот, пожилой человек увидел маленького мальчика, бегущего по лужайке в одних купальных трусиках. В проеме открытых дверей коттеджа появилась женщина.

– Пора обедать! – крикнула она мальчику. – Джеми, иди сюда!

– Мамочка, а Элисон поела?

– Наелась и спит. Она не будет кричать на своего братика.

– А в нашем доме мне больше нравилось. Мамочка, почему мы не можем вернуться обратно в наш дом?

– Потому что дядя Джон хочет, чтобы мы оставались здесь… Тут есть лодки, Джеми. Вы с дядей сможете рыбачить и ходить по морю под парусом, как в прошлом году, в апреле, во время весенних каникул.

– Но тогда мы жили в нашем доме.

– Да, и папа был с нами…

– А как здорово мы катались на грузовике, помнишь?

– Обед, Джеми. Быстро домой.

Мать и сын скрылись за дверью. Фонтейн вздрогнул и представил себе то, что от него требует Шакал, картину кровавой расправы, привести в исполнение которую он поклялся. Голоса ребенка и женщины все еще звучали в его ушах. «Мамочка, почему мы не можем вернуться обратно в наш дом?.. Но тогда мы жили в нашем доме». И ответ его матери: «Потому что дядя Джон хочет, чтобы мы оставались здесь… Да, и папа был с нами…» Только что подслушанному могло быть множество объяснений, но несмотря на это, Фонтейн ощутил тревогу. Он всегда чувствовал опасность раньше других. Годы, наполненные ею, обострили его восприятие. Возникшее у него ощущение тревоги навело его на мысль совершить, сегодня же вечером, еще пару выходов из дома, и пройтись возле этого коттеджа еще несколько раз.

Он повернулся и зашагал по бетонной дорожке прочь от кирпичного забора. Погруженный в свои мысли, он почти столкнулся с другим постояльцем гостиницы, примерно одних с ним лет, в смешной белой кепочке и белых туфлях.

– Прошу прощения, – сказал незнакомец, уступая дорогу Фонтейну.

– Pardon, mousieur! ^[6] – воскликнул растерянный герой Франции, от неожиданности переходя на свой родной язык. – Je regrette … ^[7] то есть, это моя вина. Это я должен перед вами извиниться.

– Оо!

При звуках французской речи глаза незнакомца широко распахнулись, но быстро сузились снова, как будто он только что узнал нечто, но пытается это скрыть.

– Pardon, мы знакомы, мсье?

– Не думаю, – ответил пожилой человек в чудной белой кепочке. – Но слухами земля полнится. Великий герой Франции среди нас.

– Глупости. Война совпала с моей молодостью и горячностью, вот и все. Позвольте представиться. Жан-Пьер Фонтейн.

– Меня зовут… Патрик, Брендан Патрик…

– Приятно было познакомится, мсье.

Мужчины пожали друг другу руки.

– Чудесная природа, не правда ли?

– Красотища.

И снова Фонтейну показалось, что незнакомец изучает его, но как-то странно, стараясь не встречаться с ним глазами.

– Ну, мне нужно идти, – начал прощаться старичок в новеньких белых туфлях. – Врачи, знаете ли, рекомендуют гулять перед сном.

– Moi aussi, ^[8] – Жан-Пьер преднамеренно перешел на французский, и похоже было, что его новый знакомый понимает его. – Toujours le médecin à notre âge, n'est-ce pas? ^[9]

– Совершенно верно, – согласился старичок, кивнул и приветливо помахав рукой, отправился дальше, смешно семеня тоненькими ножками в широких шортах. Фонтейн смотрел ему вслед, не сходя с места, и то, что, он знал, должно было произойти, произошло. Старичок остановился и медленно обернулся. С расстояния пять метров их взгляды встретились, и Жану-Пьеру этого было достаточно. Он улыбнулся в ответ и направился по дорожке в сторону своего коттеджа.

Еще один знак, и на сей раз еще более серьезный, чем первый. Три вещи были совершенно очевидны: первое – старичок в смешной кепочке понимал по-французски, второе – он знал, что «Жан-Пьер Фонтейн» на самом деле не тот, за кого он себя выдает, и он не случайно оказался здесь, и третье… в его глазах был след Шакала. Mon Dieu, ^[10] как это похоже на монсеньера! Продумав и исполнив убийство и убедившись, что жертва мертва, он обычно убирал всех свидетелей, которые могли привести к нему или даже намекнуть на его участие. И для этого он тоже использовал свою частную армию стариков. То, что, по словам служанки, он мог остаться в этом земном раю вплоть до последнего вздоха своей жены, еще ничего не означало. На самом деле щедрость Шакала никогда не заходила так далеко, и смерть его эмиссара и его жены последуют вскоре после гибели женщины и детей.

В кабинете Джона Сен-Жака раздался телефонный звонок. Он снял трубку.

– Да?

– Они встретились, сэр, – возбужденно воскликнул управляющий.

– Кто он?

– Великий Воин и его достопочтенный родственник из Америки, из Бостона. Я бы позвонил вам раньше, но…

– О чем ты говоришь?

– Несколько минут назад, сэр, я их видел из окна. Они беседовали на дорожке. Мой уважаемый дядя, помощник губернатора, был совершенно прав!

– Просто отлично!

– У губернатора оценят наши усилия, и, может быть, даже поблагодарят нас, и тем более моего проницательнейшего дядюшку.

– Ну слава Богу. Никто в накладе не останется, – с облегчением сказал Сен-Жак. – Надеюсь, что теперь мы можем предоставить их самим себе, не так ли?

– Не знаю, сэр… Прямо сейчас, когда мы с вами разговариваем, к конторе приближается судья. Он очень спешит. Уверен, он собирается войти.

– Надеюсь, бить тебя он не будет. Наверно он просто хочет поблагодарить нас. Помоги ему всем, чем сможешь. Со стороны Бас-Тер идет шторм, и нам может понадобится помощь губернаторства, если телефонная связь опять прервется.

– Я сам лично исполню все его пожелания, сэр.

– Но не переусердствуй. Зубы чистить ему необязательно.

Брендан Префонтейн как вихрь ворвался в круговую галерею центрального здания со сплошной наружной стеклянной стеной. За несколько минут до этого, дождавшись, когда француз скроется в своем коттедже, судья бросился назад прямо к главному зданию гостиницы. Во все времена ему всегда лучше всего думалось на ходу, и чем быстрее он двигался, тем лучше. Самые мудрые решения и объяснения связей явных и неявных событий приходили к нему на бегу. Только что он совершил одну глупейшую, но неизбежную ошибку. Неизбежную, потому что он не был готов к тому, что у стойки регистрации «Транквилити Инн», потребуется назвать имя и остальные личные данные, и поэтому не придумал ничего заранее. А глупую, потому что он только что, рекомендуясь герою Франции, назвал себя не своим привычным именем… Хотя, возможно, это было не так уж и глупо. Созвучность фамилий его и француза могла привести к нежелательным осложнениям, если бы после этого речь зашла бы о цели его визита на Монтсеррат. А цель его сводилась к элементарному вымогательству, так как он хотел узнать, что именно так перепугало Рэндольфа Гейтса настолько, что он нашел в себе силы расстаться с пятнадцатью тысячами долларов, и затем использовать это в дальнейшем, чтобы заполучить еще больше. Нет, его поступок никак нельзя было назвать глупым. Однако следовало принять кое-какие меры предосторожности. Он стремительно пронесся к стойке, из-за которой ему приветливо улыбался высокий, стройный чернокожий клерк.

– Добрый вечер, сэр, – с готовностью воскликнул услужливый негр, обратив внимание на то, что судья начал оглядываться по сторонам и испытал видимое облегчение, заметив что в холле нет никого из постояльцев.

– Я попросил бы вас говорить чуточку потише, молодой человек.

– Я буду говорить шепотом, – сказал клерк почти беззвучно.

– Что вы сказали?

– Чем я могу помочь вам? – спокойным тоном осведомился негр.

– Не будем повышать голоса, хорошо?

– Конечно. Для меня это большая честь…

– Действительно?

– Определенно так, сэр.

– Ну что же, прекрасно, – сказал Префонтейн. – Могу я попросить вас об одном одолжении?..

– Все, что угодно!

– Тише!

– Разумеется.

– Как и многие другие люди преклонного возраста, я часто забываю некоторые вещи, вам понятно?

– Люди с вашим умом и мудростью время от времени могут позволить себе это…

– Что?.. Ну ладно. Я путешествую инкогнито, вы понимаете, что я имею в виду?

– Несомненно, сэр.

– Я записался у вас под фамилией Префонтейн…

– Да, точно так, – перебил его клерк. – Я в курсе.

– Это было ошибкой. В своем офисе я оставил наказ звонить мне сюда на имя мистера Патрик. Видите ли, это мое второе имя. Эта безвредная уловка должна была помочь мне получить столь необходимый для меня отдых.

– Я понимаю, – сказал клерк, весьма конфиденциальным тоном, при этом облокачиваясь о стойку и наклоняясь ближе к судье.

– В самом деле?

– Конечно. Такому знаменитому человеку и именитому гостю, как вы, мы просто обязаны пойти навстречу. Вам будет обеспечен желаемый вами покой. Так же как и он, вы можете рассчитывать на приуатноссь пребывания в нашей гостинице. Будьте покойны, я все понял.

– Приуатноссь?.. Вот, черт возьми…

– Я лично обо всем позабочусь, господин судья.

– Судья? Я не говорил вам о том, что я судья.

В глазах ошарашенного клерка мелькнул ужас.

– Только лишь из желания угодить вам, сэр… – пролепетал он.

– А «он» – это кто такой?

– Уверяю вас, никто в гостинице, кроме меня и ее владельца, не в курсе причин вашего частного визита, сэр, – прошептал клерк, снова пригибаясь над стойкой ближе к судье. – Полная приуатноссь!

– Дева Мария, это та черная задница из аэропорта…

– Мой проницательный дядюшка, – продолжал клерк, пропуская тихое замечание Префонтейна мимо ушей, – сумел понять сам и объяснить нам то, что нам выпала честь иметь дело со знаменитостями, желающими полнейшей конфиденциальности и секретности. Видите ли, он сразу же перезвонил мне после вашего отлета…

– Ну ладно, ладно, молодой человек. Я понял, что вы имели в виду, и благодарен вам за вашу старательность. Прошу исправить мою фамилию на Патрик и если кто-нибудь, будь то особа женского или мужского пола, будет спрашивать меня, называйте им именно эту фамилию. Мы поняли друг друга?

– Я понял абсолютно все, дорогой сэр.

– Ну, дай Бог.

Буквально уже через четыре минуты управляющему пришлось снова бежать к телефону и снимать трубку.

– Стойка регистрации, – сказал он в микрофон поставленным голосом, как будто отпуская благословение.

– Это мсье Фонтейн из коттеджа одиннадцать.

– Да, сэр. Это большая честь для меня… для нас… для всех нас.

– Merci. ^[11] Не могли бы вы помочь мне в одном деле. Примерно с четверть часа назад, во время прогулки по дорожкам вашего замечательного курорта, я встретил одного очаровательного американца в белом кепи, примерно одних со мной лет. Я хотел когда-нибудь пригласить его на коктейль, но к сожалению, боюсь, не расслышал его имя.

«Он проверяет меня», – подумал управляющий. «Великие люди не только имеют свои тайны, но еще и обеспокоены надежностью тех, кто призван охранять их».

– Судя по вашему описанию, сэр, вы повстречались с очаровательным мистером Патриком.

– Ах, да. Кажется, так его и звали. Это ирландское имя, не американское, но сам он из Штатов, не так ли?

– Это американский ученый, сэр. Из Бостона, штат Массачусетс. Он живет в коттедже четырнадцать, в третьем по счету после вашего. Вы можете позвонить ему сами. Просто наберите семь-ноль-один.

– Да, конечно. Большое спасибо. Но если вы встретите мистера Патрика, прошу вас, не говорите ему о нашем разговоре. Вы знаете, моя жена плохо себя чувствует, и я должен специально выбрать время для приглашения, подходящее для нее.

– Я никогда ничего не говорю понапрасну, сэр, если только меня об этом специально не попросили. Сейчас и потом, во всем касающемся конфиденциальности вашей персоны и мистера Патрика, мы будем следовать инструкциям губернатора Ее Величества.

– Вы и в правду так поступите? Что же, весьма похвально. Adieu. ^[12]

«Отлично сработано!» – радостно подумал управляющий, вешая трубку. Великий человек понял скрытый смысл его слов, и его замечательный дядя несомненно оценит проницательность и тактичность своего племянника. Не только его быструю реакцию в той ситуации, где потребовалось дать новое имя постояльца из коттеджа четырнадцать, но и, что более важно, использование в разговоре слова «ученый», что может означать, как просто высокообразованного человека в общем, так и судью в частности. И наконец, упоминание того, что он целиком и полностью следует инструкциям губернатора. Путем использования тонких и продуманных намеков и инсинуаций, он сумел сказать великому человеку все, не нарушая при этом его конфиденциальности. От остроты сложившейся ситуации у молодого управляющего захватило дух от удовольствия. Он должен немедленно созвониться со своим дядей и разделить с ним их общий триумф.

Фонтейн молча сидел на краю кровати и баюкал на коленях телефон, глядя в сторону балкона, на свою жену. Она по-прежнему сидела в кресле-каталке. Неподалеку от нее, на столике, стоял бокал с белым вином. Лицо ее было обращено к нему в профиль, глаза закрыты, голова запрокинута на подголовную подушечку, будто в приступе боли.

… Боль! Весь этот жуткий мир наполнен болью. Он сам был готов к ней, ожидал ее всегда и не желал пощады. Но его жена… Это другое. Она никогда не была частью их договора. Его жизнь – да, конечно, но не ее. До тех пор пока в ее хрупком теле не угасло дыхание, она принадлежит только ему. Non, monseigneur. Je refuse! Ce n'est pas le contrat! ^[13] Итак, армия стариков, принадлежащая Шакалу, перенеслась за океан. Что же, этого следовало ожидать. И этот американец ирландского происхождения, в смешной белой кепочке, ученый человек, по тем или иным причинам вступивший в клан террористов, должен стать их палачом. Этот человек, изучавший его и притворяющийся, что он не знает французского, нес в своих глазах знак Шакала. «Во всем, что касается вашей персоны и мистера Патрика, мы будем следовать инструкциям губернатора Ее Величества». Губернатора, передавшего ему указания от его хозяина, мастера смерти из Парижа. Около пяти лет назад, после десяти более чем продуктивно проведенных под руководством монсеньера лет, ему было разрешено пользоваться, но только в случае крайних ситуаций, номером телефона в одном из парижских предместий. До сегодняшнего дня он звонил туда только однажды, но сейчас, видимо, пришла пора снова воспользоваться этим номером. Мужчина изучил в справочнике систему международной связи, снял трубку и набрал номер. После двухминутной паузы, наполненной писком соединительных сигналов, на другом конце линии сняли трубку и ровный мужской голос, на фоне приглушенной духовной музыки, произнес:

– Le Coeur du Soldat.

– Мне нужно поговорить с черным дроздом, – сказал Фонтейн по-французски. – Я – Париж Пять.

– Если это будет возможно, то куда дрозд сможет вам перезвонить?

– Карибы.

Фонтейн назвал код, телефонный и добавочный номер коттеджа одиннадцать. Затем повесил трубку и, совсем пав духом, остался сидеть на диване. Он отдавал себе отчет в том, что возможно в данный момент истекает последний час жизни на земле его и его жены. Если это так, то он они должны взглянуть в лицо своему божеству и услышать от него слова правды. Его убьют, сомнений в этом не было, но сам он никогда не причинил вреда ни одной невинной душе, а только тем, кто и сам был вовлечен в круг ужасных и кровавых преступлений. Исключение, вероятно, могли составлять пять или шесть человек, он не знал точно, случайных прохожих и зевак, погибших во взрыве около штаба немецких войск. Вся наша жизнь есть боль, разве не так сказано в Писании?.. Но с другой стороны, что за Бог допускает такую жестокость? Merde! Не сметь думать о таких вещах! Они вне нашего понимания.

Раздался телефонный звонок. Фонтейн схватил трубку и припал к ней ухом.

– Это Париж Пять, – сказал он.

– Дитя Господне, что же заставило тебя позвонить туда, куда ты до этого звонил только один раз за все время нашей связи?

– Ваша щедрость безгранична, монсеньер, однако я хочу изменить условия нашего договора.

– Каким образом?

– Моя жизнь в ваших руках и взять ее или оставить мне, все это ваша воля или милосердие, но это не должно касаться моей жены.

– Что?!

– Этот человек, ученый из Бостона. Он следит за мной своими жадными глазами, где бы я ни был, и в этих глазах я читаю все его мысли.

– Этот высокомерный глупец самолично прилетел на Монтсеррат? Он же ничего не знает!

– Нет, уверяю вас, по нему видно, что он знает все. Я сделаю то, что вы приказали, но прошу вас, позвольте нам вернуться в Париж… Умоляю вас. Позвольте ей умереть в мире, и я больше от вас ничего не попрошу.

– Ты просишь меня об этом? Но ведь я дал тебе слово!

– Но почему тогда этот ученый человек из Америки ходит за мной по пятам с непроницаемым лицом и острым, все замечающим взглядом, монсеньер?

Глубокий, глухой кашель на другом конце линии был ему ответом. Отдышавшись, Шакал сказал:

– Знаменитый профессор права теперь сам преступил закон, прикоснувшись к тому, что его не касалось. Теперь он покойник.

Пройдя через холл их элегантного дома, находящегося на площади Луисбург в Бостоне, Эдит Гейтс, жена знаменитого адвоката и профессора права, бесшумно открыла дверь личного кабинета своего мужа. Он неподвижно сидел в своем любимом большом кожаном кресле перед камином, где весело и жарко трещали дрова. Несмотря на жару бостонского вечера за стенами дома и центральное отопление и кондиционеры внутри, он неукоснительно требовал, чтобы камин постоянно топился. Рассматривая неподвижную фигуру в кресле, миссис Гейтс опять ощутила болезненный укол осознания того, что есть такие… вещи… касающиеся ее мужа, которые теперь стали недоступны ее пониманию. События и поступки в его повседневной жизни, ход мыслей, который она не могла понять или даже назвать, если бы ее кто-нибудь спросил. Время от времени ее муж испытывал невыносимые душевные муки, и он нисколько не пытался избавить себя от них или разделить с ней.

Тридцать лет назад довольно привлекательная и достаточно обеспеченная молодая женщина вышла замуж за очень высокого, нервного, талантливого, но бедного выпускника юридического факультета, чья пылкость и талантливость были отвергнуты ведущими фирмами тех холодноватых и равнодушных пятидесятых.