Глава 1

Вашингтон, округ Колумбия.

Пять недель спустя

Зафрахтованный реактивный самолет приземлился на частной посадочной полосе в двадцати милях севернее Вашингтона, и из него вышел человек. Хоть этот человек и был единственным пассажиром самолета, никто из членов экипажа с ним не заговаривал – разве что затем, чтобы убедиться, не нужно ли ему чего-нибудь. Никто не знал имени этого человека. Экипаж знал лишь, что он, по всей видимости, очень важная персона. Похоже, этот рейс не был зарегистрирован ни в каких летных журналах, ни в военных, ни в гражданских.

Безымянного пассажира усадили в неприметный седан, отвезли на окраину Вашингтона и по его просьбе высадили посреди ничем не примечательного квартала, неподалеку от района Дюпон-Серкл. Человек был одет в скромный серый костюм и мягкие кожаные ботинки из тисненой кордовской кожи, поношенные, но хорошо начищенные, и на вид ничем не отличался от тысяч других представителей среднего класса, чиновников и бюрократов, безликих и бесцветных служащих неизменного Вашингтона.

Никто не обратил на него особого внимания, когда он выбрался с автостоянки, а потом, тяжело дыша и заметно прихрамывая, подошел к серовато-коричневому четырехэтажному зданию, дому номер 1324 по Кей-стрит, неподалеку от Двадцать первой авеню. Это здание – сплошной бетон и серые тонированные стекла – ничем не выделялось из массы невысоких домов-коробок, которыми была застроена северо-западная часть Вашингтона. Здесь располагались похожие как две капли воды офисы лоббистских групп и торговых фирм, бюро путешествий и правления промышленных компаний. По обе стороны от главного входа висели две медные дощечки, сообщающие, что здесь находятся офисы фирм «Инновэйшн энтерпрайз» и «Америкэн трейд интернэшнл».

И только опытный инженер, обладающий весьма специфическими познаниями, мог бы подметить некоторые необычные детали: например, тот факт, что все оконные рамы в этом здании снабжены пьезоэлектрическими осцилляторами, делавшими тщетной любую попытку подслушивания при помощи лазерных акустических систем. Или, скажем, высокочастотный генератор «белого шума», накрывающий здание конусом радиоволн, позволяющих вывести из строя большинство электронных подслушивающих устройств.

Но, конечно же, все это не привлекало внимания соседей по Кей-стрит – лысеющих юристов и мрачных бухгалтеров из медленно хиреющих консультационных фирм. По утрам люди приходили в дом номер 1324 по Кей-стрит, а вечером покидали его, и мусор по положенным дням вывозили на авеню Дампстер. И кому какое дело до всего прочего? Именно этого и хотел Директорат: спрятаться на видном месте.

Подумав об этом, безымянный пассажир с трудом сдержал улыбку. Ну кто мог бы заподозрить, что штаб-квартира одного из самых тайных изо всех тайных агентств мира может обосноваться посреди Кей-стрит, в заурядного вида здании?

Центральное разведывательное управление, находящееся в Лэнгли, штат Виргиния, и Агентство национальной безопасности, находящееся в Форт-Миде, штат Мэриленд, располагались в обнесенных рвом крепостях, кричащих о своем существовании. «Вот они мы! – словно заявляли эти организации одним своим видом. – Мы здесь! Обратите на нас внимание!» Они буквально провоцировали противников на попытку проникнуть за завесу их систем безопасности – что, естественно, и происходило. А Директорат, напустивший на себя бюрократический вид, выглядел не таинственнее почтовой службы США.

Человек вошел в вестибюль дома 1324 по Кей-стрит и оглядел лоснящуюся медную панель, на которую был водружен стандартный внутренний телефон-трубка с кнопками. Такие телефоны можно видеть в конторах всего мира. Человек снял трубку и набрал номер – точнее, даже код, определенную последовательность цифр. Потом он нажал указательным пальцем на последнюю кнопку, со знаком #, и подержал несколько секунд, пока не услышал негромкий звонок, означающий, что электронное устройство сосканировало его отпечаток пальца, проанализировало, сравнило с хранящимися в компьютерной памяти отпечатками и признало годным. Затем трижды раздалось гудение зуммера, и бесплотный механический женский голос велел ему сообщить, по какому делу он явился.

– У меня назначена встреча с мистером Маккензи, – сказал человек. За доли секунды его слова были проанализированы и сопоставлены с имеющейся записью голоса. И только после этого из глубины вестибюля донеслось слабое жужжание, позволяющее понять, что первую из внутренних стеклянных дверей можно открыть. Человек повесил трубку и, толкнув тяжелую, пуленепробиваемую дверь, вошел в крохотную прихожую – где и остановился на несколько секунд, ожидая, пока три высокочувствительные видеокамеры зафиксируют его черты и снова сопоставят с хранящимися образцами.

Вторые двери отворились, и за ними открылась небольшая безликая приемная с белыми стенами и серым ковровым покрытием. Она была оборудована потайными следящими устройствами, способными засечь любое спрятанное оружие. В одном углу располагался столик с мраморной крышкой, а на нем – стопка брошюр с логотипом «Америкэн трейд интернэшнл», организации, существующей лишь на бумаге. Брошюры эти содержали статьи, заполненные исключительно общими фразами о международной торговле. Неулыбчивый охранник жестом предложил Брайсону проходить. Тот миновал очередные двери и очутился в красиво обставленном помещении. Стены здесь были обшиты темными узорчатыми панелями из древесины ореха. За столами сидело около десятка людей с внешностью клерков. Так мог бы выглядеть модный художественный салон, расположенный где-нибудь на Манхэттене, на Пятьдесят седьмой улице, или процветающая юридическая фирма.

– Ник Брайсон, лучший из моих людей! – радостно воскликнул Крис Эджкомб, вскакивая из-за компьютера.

Это был уроженец Гвианы, гибкий высокий мужчина со смуглой кожей и зелеными глазами. Он трудился в Директорате вот уже четыре года, работая в отделе связи и координации. Крис принимал сигналы бедствия и в случае необходимости вычислял, как передать нужную информацию полевым агентам. Эджкомб крепко пожал Брайсону руку.

Николас Брайсон знал, что в глазах людей, подобных Эджкомбу, – которые сами мечтали стать оперативниками, – он был чем-то вроде героя. «Поступайте на работу в Директорат – и вы измените мир», – мог бы пошутить Эджкомб на своем певучем английском – и при этом он имел бы в виду не кого иного, как Брайсона. Ник понимал, что работникам центральной конторы редко приходится встречаться с ним; а для Эджкомба это становилось настоящим событием.

– До тебя все-таки кто-то добрался?

На лице Эджкомба было написано сочувствие; он видел перед собой сильного человека, лишь недавно вышедшего из больницы. Потом он вспомнил, что вопросы тут неуместны, и поспешно добавил:

– Я помолюсь за тебя святому Кристоферу. Ты и глазом моргнуть не успеешь, как станешь совершенно здоров.

Основополагающим принципом Директората было строгое разделение и изоляция. Ни одному агенту и ни одному штатному сотруднику не полагалось знать столько, чтобы от этого могла пострадать система безопасности в целом. Эти ограничения распространялись даже на ветеранов вроде того же Брайсона. Ник, конечно же, был знаком кое с кем из канцеляристов. Но все полевые агенты были строго законспирированы и действовали исключительно через собственную сеть. Если же кому-то и приходилось работать совместно, они знали друг о друге лишь легенды да временные псевдонимы. Эта заповедь соблюдалась куда строже библейских.

– Хороший ты человек, Крис, – откликнулся Брайсон.

Эджкомб застенчиво улыбнулся, потом ткнул пальцем куда-то вверх. Он знал, что Брайсона решил принять – или, возможно, вызвал на ковер? – сам большой начальник, Тед Уоллер. Брайсон улыбнулся, дружески хлопнул Эджкомба по плечу и направился к лифту.

– Не надо, не вставайте! – тепло произнес Брайсон, войдя в расположенный на четвертом этаже кабинет Теда Уоллера. Но Уоллер все-таки поднялся из-за стола, явив все свои шесть футов и четыре дюйма роста и триста фунтов живого веса.

– Боже милостивый! Ты только посмотри на себя! – произнес Уоллер, встревоженно оглядывая Брайсона. – У тебя такой вид, будто ты сюда явился прямиком из лагеря для военнопленных!

– За тридцать три дня в американском правительственном госпитале в Марокко кто угодно станет так выглядеть, – отозвался Брайсон. – Это вам все-таки не отель «Ритц».

– Возможно, мне тоже стоит как-нибудь попробовать напороться на нож чокнутого террориста.

Уоллер похлопал себя по объемистому животу. С тех пор как Брайсон последний раз видел своего начальника, тот успел еще больше раздаться вширь – это бросалось в глаза, несмотря на то что тучное тело Уоллера было элегантно упаковано в костюм из темно-синего кашемира, а высокий воротник рубашки от «Тернбулла и Эссера» отчасти скрадывал габариты бычьей шеи.

– Ник, я страшно сожалею об этом происшествии. Мне сказали, что это был зазубренный веренский нож из Болгарии. Ударь и поверни. Ужасно примитивно, но обычно срабатывает. Такая уж у нас профессия. Не забывай: стоит хоть за чем-то недосмотреть, как именно на это ты и напорешься.

Уоллер тяжело опустился в кожаное кресло, стоящее за дубовым письменным столом. Брайсон пристроился на стуле напротив, чувствуя себя непривычно скованно. Уоллер, всегда такой румяный и пышущий здоровьем, сейчас был бледен, и под запавшими глазами у него залегли тени.

– Врачи говорят, ты хорошо поправляешься.

– Еще несколько недель, и я буду как новенький. По крайней мере, так твердят медики. Еще они сказали, что теперь мне не придется удалять аппендицит. Мне бы и в голову не пришло, что даже с подобного ранения можно поиметь какую-то пользу.

При этих словах Брайсон ощутил тупую боль в брюшной полости – справа внизу.

Уоллер рассеянно кивнул.

– Ты знаешь, почему ты здесь?

– Ну, если человеку велят явиться к начальству, он обычно ожидает выговора.

Брайсон старательно изображал беспечность, но на душе у него было скверно.

– Выговор... – загадочно протянул Уоллер. Он на миг умолк, и его взгляд скользнул по полкам у двери, заставленным книгами в кожаных переплетах. Потом он снова взглянул на Брайсона и произнес с болью в голосе: – Директорат не совсем вписывается в организационную схему, но, я думаю, ты имеешь кое-какое представление о его структурах управления и контроля. Решение не всегда зависит от меня – особенно если речь идет о ведущих специалистах. И как бы много для нас с тобой – черт, да для большинства людей в этой проклятой конторе! – ни значила верность, нашим веком правит холодный прагматизм. Ты сам это знаешь.

У Брайсона за всю его жизнь было всего одно место работы – Директорат. И все же он по интонациям определил, что разговор их плавно движется к сообщению об увольнении. В его душе вспыхнуло стремление оправдаться, но Ник подавил этот порыв. Это было бы несвойственно для Директората. Да и вообще, это было бы непристойно. Нику припомнилось одно из излюбленных высказываний Уоллера: «Нет такой вещи – невезение». Потом ему на ум пришла другая сентенция.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – сказал Брайсон. – А эта история закончилась хорошо.

– Мы тебя чуть не потеряли, – возразил Уоллер. – Я тебя чуть не потерял, – с печалью добавил он. Таким тоном мог бы говорить преподаватель о разочаровавшем его студенте-отличнике.

– Это несущественно, – негромко отозвался Брайсон. – Да и в любом случае, на задании невозможно действовать строго по инструкции, от сих до сих. Вы это знаете. Вы сами меня этому учили. На задании приходится импровизировать и подчиняться инстинктам – а не только раз и навсегда установленным правилам.

– Потеряв тебя, мы потеряли бы Тунис. Цепная реакция: если уж мы во что-то вмешиваемся, то делаем это заблаговременно, пока не стало поздно. Каждое действие тщательно рассчитывается, и все ходы анализируются с учетом всех переменных величин. А ты едва не подставил под удар еще несколько тайных операций в Магрибе и других местах в окрестностях «песочницы». Из-за тебя под угрозой оказались жизни других людей, Никки, – другие операции и жизни. Легенда Техника была тесно увязана с другими сфабрикованными нами легендами – и тебе об этом известно. Ты допустил, чтобы твое прикрытие полетело к чертям. Из-за тебя годы работы пошли насмарку!

– Эй, подождите минуту...

– Как тебе только в голову пришло, что можно подсунуть террористам бракованное военное снаряжение и остаться вне подозрений?

– Проклятье, оно не должно было быть бракованным!

– Но оказалось таковым. Почему?

– Я не знаю!

– Ты его проверял?

– Да! Нет! Не знаю. Мне даже в голову не пришло, что с оружием дело обстоит не так, как мне сказали.

– Это была серьезная ошибка. Ник. Ты поставил под удар годы работы, годы, потраченные на операции прикрытия и на внедрение нужных людей. Ты поставил под удар жизни самых ценных наших агентов! Проклятие, Ник, о чем ты думал?

Брайсон некоторое время помолчал.

– Меня подставили, – сказал он наконец.

– Каким образом?

– Я не могу сказать точно.

– Но раз кто-то захотел тебя подставить, значит, ты уже попал под подозрение – верно?

– Я... я не знаю.

– «Я не знаю»? Это не те слова, которые способны вызвать доверие – ты не находишь? И не те, которые мне хотелось бы слышать. Ты всегда входил в число лучших наших оперативников. Что с тобой стряслось. Ник?

– Возможно, я что-то где-то напутал. Не думаете же вы, что я перешел на другую сторону, причем сознательно?

– Я не слышу ответа, Ник.

– Возможно, на этот вопрос нет ответа – по крайней мере, пока что нет.

– Мы не можем позволить себе такой путаницы, Ник. Мы не можем терпеть подобную беспечность. Мы оставляем пределы погрешности. Но за них мы заходить не можем. Директорат не терпит ошибок. Ты всегда это знал.

– Вы думаете, что я мог бы сделать что-нибудь иначе? Или, может, вы считаете, что кто-нибудь другой справился бы с этим заданием успешнее?

– Ты сам знаешь, что был лучшим из наших людей. Но, как я тебе уже сказал, подобные решения принимаются на уровне консорциума, а не мною лично.

Брайсона пробрала дрожь. Официальный тон Уоллера подсказал Нику, что тот уже отстранился от возможных последствий, связанных с его уходом. Тед Уоллер был руководителем и другом Брайсона – а пятнадцать лет назад еще и его учителем. Он присматривал за Ником, пока тот был новичком, и в начале карьеры Брайсона всегда инструктировал его лично, прежде чем отправить на очередное задание. Это была большая честь, и Брайсон поныне гордился, что ему эту честь оказали. Уоллер был самым выдающимся человеком из всех, с кем только Нику доводилось встречаться. Он мог решать в уме дифференциальные уравнения; он знал множество тайн геополитики. Кроме того, за внешней мешковатостью Уоллера таилась незаурядная ловкость. Брайсон помнил, как Тед стоял у огневого рубежа и с расстояния в семьдесят футов небрежно всаживал пулю за пулей в «яблочко», болтая при этом о прискорбном упадке британского портновского искусства. В огромной полной ручище Уоллера пистолет двадцать второго калибра смотрелся детской игрушкой – и слушался его, как часть тела.

– Ты сказал об этом в прошедшем времени, Тед, – произнес Брайсон. – Отсюда следует, что, по твоему мнению, я больше не являюсь лучшим.

– Я имел в виду ровно то, что сказал, – спокойно отозвался Уоллер. – Мне никогда не доводилось работать с сотрудником лучшим, чем ты, – и вряд ли когда-либо доведется.

Благодаря соответствующему обучению и собственному складу характера, Ник умел при необходимости оставаться бесстрастным, но сейчас его сердце забилось гулко и учащенно. «Ты был лучшим из наших людей, Ник». Эти слова звучали словно воздаяние по заслугам – а это понятие, насколько было известно Нику, являлось ключевым элементом ритуала отделения. Брайсон знал, что никогда не забудет, как Уоллер встретил рассказ о его первой удачно завершенной операции – он тогда предотвратил убийство одного политического деятеля Южной Африки, сторонника реформ. Уоллер ограничился лаконичным: «Неплохо», – и поджал губы, сдерживая улыбку. И для Ника это было наивысшей похвалой – куда ценнее всех последующих. А вот если начальство начинает вслух вещать о твоей ценности, значит, оно собирается отправить тебя на покой, щипать травку, – Брайсону это было известно.

– Ник, никто, кроме тебя, не смог бы сделать того, что сделал ты на Коморских островах. Если бы не ты, они до сих пор находились бы в руках этого безумца, полковника Денарда. На Шри-Ланке ты, пожалуй, спас жизнь тысячам людей – причем с обеих сторон, – прикрыв каналы поставки оружия. А то дело в Белоруссии? ГРУ до сих пор не распутало этот клубок и никогда не распутает. Пускай политики теперь раскрашивают рисунок – его контуры уже начерчены нами. Тобою. Историки никогда об этом не узнают, и это, по правде говоря, только к лучшему. Но ведь мы-то знаем, верно?

Брайсон не ответил. Да от него и не требовалось ответа.

– Кстати, Ник, ты не представляешь, сколько народу потерпело неудачу, пытаясь разобраться с делом «Банк-дю-Норд».

Уоллер имел в виду случай, когда Брайсону поручено было проникнуть в тунисский банк, отмывавший деньги для Абу и «Хезболла» и финансировавший попытку переворота. А однажды ночью полтора миллиарда долларов просто исчезли, растворились в киберпространстве. И расследование, тянувшееся несколько месяцев, так и не смогло установить, куда же девались пропавшие финансы. Вопрос повис в воздухе. А в Директорате не любили вопросов, повисающих в воздухе.

– Надеюсь, вы не думаете, что это я запустил лапу в копилку?

– Конечно, нет. Но ты же сам понимаешь, что в подобных случаях неизбежно возникают подозрения. И чем дольше не появляются ответы, тем упорнее становятся вопросы – ты сам это знаешь.

– У меня была куча возможностей обеспечить «личное благосостояние», причем более прибыльных и уж куда более безопасных.

– Да, тебя действительно не раз испытывали, и ты с честью выходил из этих испытаний. Но я спрашиваю о способе, которым была совершена диверсия. О деньгах, которые были переведены на фальшивые счета коллегам Абу, дабы те могли купить компрометирующие сведения.

– Это называется импровизацией. За это вы мне и платите – за то, что я при необходимости действую на свой страх и риск. – Брайсон умолк, внезапно кое-что уразумев. – Но я никому об этом не докладывал!

– Ты сам все выложил, Ник.

– Но я совершенно точно уверен, что никогда... О господи! Тут замешаны химические препараты – верно?

Уоллер заколебался – на долю секунды, но этого хватило, чтобы Брайсон получил ответ на свой вопрос. При необходимости Тед Уоллер способен был лгать легко и непринужденно, но Брайсон знал, что старому другу и наставнику неприятно будет лгать ему.

– Ник, ты же знаешь, что мы никому не открываем – наших каналов поступления информации.

Вот теперь Брайсон понял, почему его так долго продержали в клинике под Лаайоуне – в клинике, весь персонал которой состоял сплошь из американцев. Химические препараты следует давать так, чтобы субъекту об этом ничего не было известно. Наиболее предпочтительный способ – внутривенное вливание.

– Проклятие, Тед! Это что же получается – мне настолько не доверяют, что уже не могут поговорить в открытую и предложить добровольно пройти проверку? И вы можете узнать то, что хотите, только путем тайного расследования? Вы обработали меня препаратами без моего ведома?

– Иногда самым надежным является такой метод ведения расследования, при котором человек не в состоянии учитывать собственные интересы.

– То есть твои парни думают, что я вру, чтобы спасти свою задницу?

Голос Уоллера сделался тихим и леденящим:

– Как только возникает предположение, что какому-то человеку нельзя доверять на все сто процентов, оно начинает углубляться – по крайней мере, на какое-то время. Ты этого терпеть не можешь, и я терпеть не могу, но такова уж проза жизни спецслужбы. Особенно такой замкнутой – или, может, точнее будет сказать, настолько параноидальной, – как наша.

Параноидальной. На самом деле Брайсон давно уже знал, что Уоллер и его коллеги по Директорату глубоко убеждены, что Центральное разведывательное управление, Разведывательное управление Министерства обороны и даже Агентство национальной безопасности засижены подсадными утками, задавлены правилами и инструкциями и безнадежно погрязли в состязании со своими двойниками-противниками из других стран – кто кому подсунет более качественно сработанную дезинформацию. Уоллер любил обзывать все эти агентства, чье существование было расписано в финансовых законопроектах и организационных документах конгресса, «замшелыми мамонтами». В те времена, когда Брайсон только начинал работать в Директорате, он как-то по наивности своей поинтересовался, не будет ли разумным организовать некое взаимодействие с другими агентствами. Уоллер в ответ расхохотался. «Ты имеешь в виду – позволить этим замшелым мамонтам узнать о нашем существовании? Почему бы тогда сразу не отослать сообщение для печати в „Правду“?» Но причины кризиса американских спецслужб, с точки зрения Уоллера, коренилась отнюдь не в проблеме проникновения чужих агентов. Контрразведка представляла собой истинное нагромождение зеркал. "Ты лжешь своему врагу, а потом шпионишь за ним, – заметил как-то Уоллер, – но то, что ты узнаешь, тоже является ложью. Только теперь ложь каким-то образом становится правдой, потому что переходит в категорию «разведданных». Это как поиски пасхального яйца[1]. Сколько народу – причем с обеих сторон – построило свою карьеру на том, что усердно разыскивали яйца, так же усердно запрятанные их коллегами? Прекрасные, замечательно раскрашенные пасхальные яйца – а внутри один пшик".

Они проговорили тогда всю ночь, устроившись в расположенной под землей библиотеке штаб-квартиры на Кей-стрит – полы там были застелены курдскими коврами семнадцатого века, а на стенах висели старинные английские картины с изображением охотничьих сцен, и собаки держали в зубах дичь.

– Понимаешь, какой это гениальный ход? – продолжал Уоллер. – Любая авантюра ЦРУ – вне зависимости от того, напортачили они или справились успешно, – со временем все равно окажется выставленной на всеобщее обозрение. А с нами дело обстоит иначе – просто потому, что нас нет ни на чьих радарах.

Брайсон до сих пор помнил тихое постукивание кубиков льда в тяжелом хрустальном бокале – Уоллер, как обычно, пил свой любимый крепкий бурбон.

– Но нельзя же, чтобы все действовали за пределами сетки координат – практически за пределами закона! – возразил Брайсон. – Прежде всего, это упирается в материальные средства.

– Допустим, у нас нет материальных средств, – но тогда у нас нет ни бюрократии, ни сковывающих ограничений. А для нашей сферы деятельности это крупное преимущество. Наши данные это подтверждают. Если ты работаешь с группами, разбросанными по всему миру, и тебе не приходится бояться чрезмерно агрессивного вмешательства, то все, что тебе нужно, – это небольшое количество отлично обученных оперативников. У тебя имеется значительное преимущество перед наземными войсками. Ты добиваешься успеха, направляя ход событий и координируя желаемые результаты. Тебе не нужна объемистая верхушка шпионской бюрократии. Единственное, что тебе на самом деле нужно, – это мозги.

– И кровь, – сказал Брайсон, которому уже довелось познакомиться со своей долей работы. – Кровь.

Уоллер пожал плечами.

– Иосиф Сталин, это великое чудовище, как-то очень удачно высказался по данному поводу: нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц.

Он заговорил о веке Америки, о ноше бремени империи. О Британской империи девятнадцатого века, в которой парламент по шесть месяцев обсуждал, посылать ли экспедиционные войска на помощь генералу, два года сидящему в осаде. Уоллер и его коллеги по Директорату верили в либеральную демократию, верили страстно и безоговорочно, – но при этом знали, что тому, кто охраняет будущее этой демократии, иногда приходится, как выражался Уоллер, уметь бить ниже пояса. Если твои враги действуют хитростью и коварством, тебе тоже стоит научиться ловчить.

– Мы – необходимое зло, – сказал Уоллер. – И нечего на меня так смотреть – ключевое слово здесь «зло». Мы за пределами закона. За нашей деятельностью никто не наблюдает, никто ее не регулирует. Иногда мне становится не по себе от одного того факта, что мы существуем.

Снова послышалось тихое шуршание льда – Уоллер допил последние капли бурбона.

Нику Брайсону случалось уже встречать фанатиков – и среди врагов, и среди друзей, – и потому двойственность натуры Уоллера представлялась ему успокаивающей. Брайсону казалось, что он никогда до конца не поймет натуру Уоллера, в которой блестящий ум и цинизм сочетались с пылким и каким-то застенчивым идеализмом, как будто солнечный луч прорывался через дымовую завесу.

– Друг мой, – сказал Уоллер, – мы существуем для того, чтобы создать мир, в котором мы будем не нужны.

И вот, когда забрезжил тусклый рассвет, Уоллер положил руки на стол, – он словно старался набраться духу, чтобы выполнить неприятную, но необходимую работу.

– Мы знаем, что тебе пришлось пережить тяжелое время, когда ушла Елена, – начал он.

– Я не желаю разговаривать о Елене! – огрызнулся Брайсон. Он почувствовал, как набрякли жилы у него на лбу. Елена столько лет была его женой, возлюбленной и лучшим другом! И вот шесть месяцев назад, когда Брайсон позвонил ей из Триполи по закрытой телефонной линии, Елена сообщила, что уходит от него. Переубеждать ее не было никакого смысла. Елена наверняка все как следует обдумала, и говорить больше было не о чем. Несколько дней спустя, во время очередной поездки в Штаты (предполагалось, что он отправился закупать оружие), Ник добрался до дома – и обнаружил, что Елена ушла.

– Послушай, Ник, ты, возможно, сделал куда больше добра, чем любой другой служащий разведки.

Уоллер помолчал, потом медленно – он явно давно уже обдумал эти слова – произнес:

– Если бы я позволил тебе остаться, ты начал бы разрушать то, что тобою сделано.

– Возможно, я еще подтянулся бы, – вяло отозвался Брайсон. – Со временем. Мне очень хочется в это верить.

Этот разговор уже не имел смысла, но Брайсон никак не мог остановиться.

– Ты обязательно подтянешься, – спокойно отозвался Уоллер. – Мы называем подобные вещи «сигналом часового». Заблаговременно поданным предупреждением. Ты пятнадцать лет входил в высшую лигу. В высшую. Но пятнадцать лет, Ник! Для полевого агента это такой же солидный срок, как для собаки. Твоя сосредоточенность рассеивается. Ты выгорел, Ник, и страшнее всего то, что ты сам этого не осознаешь.

Не был ли и печальный конец его брака «сигналом часового»? Уоллер продолжал говорить – спокойно, рассудительно, логично, – а Брайсона захлестнули сосем другие чувства, и одним из них был гнев.

– Мои навыки...

– Я ничего не говорю о твоих навыках. Пока речь идет об оперативной деятельности, тебе нет равных – даже сейчас. Я имею в виду сдержанность, самообладание. Это уходит первым. И этого тебе не вернуть.

– Тогда, возможно, мне помог бы отпуск.

В голосе Брайсона проскользнула нотка отчаянья, и Ник почувствовал, что ненавидит себя за это.

– Директорат не дает отпусков, – сухо отозвался Уоллер. – Ты это знаешь. Ник, ты полтора десятка лет творил историю. Теперь ты можешь изучать ее. Я возвращаю тебе твою жизнь.

– Мою жизнь... – бесцветным голосом повторил Брайсон. – Значит, ты имеешь в виду отставку.

Уоллер откинулся на спинку кресла.

– Ты знаком с историей Джона Уоллиса, одного из величайших британских шпионов семнадцатого века? Он творил настоящие чудеса в сороковые годы того века, расшифровывая послания роялистов к членам парламента. Он участвовал в создании английской Черной палаты – тогдашнего прообраза Агентства национальной безопасности. Но когда он ушел от дел, то сделался профессором геометрии в Кембридже и участвовал в разработке современных способов счисления – то есть помог пробиться чему-то новому и на этой стезе. Кто был более важен – шпион Уоллис или ученый Уоллис? Уход в отставку еще не означает безделья.

Это было возражение вполне в духе Уоллера, притча со скрытым смыслом. Но Брайсон едва не расхохотался от его нелепости.

– И чем же, по твоему мнению, я смогу заняться? Пойти в копы, с дубинкой и пистолетом сторожить по ночам какие-нибудь склады?

– Integer vitae, scelerisque purus поп Mauris jaculis, neque arcu, nec venenatis gravida saggittis pharetra. Честному человеку, свободному от греха, не нужно ни мавританское копье, ни лук, ни полный колчан стрел. Гораций, чтоб ты знал. Все складывается один к одному. Вудбриджский колледж как раз собирается ввести у себя курс лекций по истории Ближнего Востока, и они ищут лектора. Ты, благодаря своей ученой степени и лингвистическим познаниям, будешь отличным кандидатом на эту должность.

Брайсон впал в странное, отстраненное состояние духа: он поступал так иногда на задании – как будто паришь над местом действия, холодно и расчетливо наблюдая за происходящим. Ник часто думал о том, что его могут убить при исполнении задания. Эту вероятность он способен был принять в расчет. Но ему и в голову никогда не приходило, что его уволят. И что дорогой его сердцу наставник проведет это увольнение наихудшим образом – уволит его сам!

– Насчет отставки все уже продумано, – продолжал Уоллер. – Праздность, как говорится, – мастерская дьявола. Кое-что мы узнали на горьком опыте. Оставь полевого агента с крупной суммой на руках и без определенного занятия, и он влипнет в неприятности – это верно, как дважды два четыре. Тебе нужен объект приложения сил. Что-нибудь реальное. И ты – прирожденный учитель. Это, кстати, одна из причин, по которой ты так успешно справлялся с оперативной работой.

Брайсон ничего не ответил. Он пытался прогнать болезненное воспоминание об одной операции, проводившейся в маленькой латиноамериканской стране, в сущем захолустье, – воспоминание о лице, маячащем в перекрестье прицела снайперской винтовки. Это лицо принадлежало одному из его «студентов» – парню по имени Пабло, девятнадцатилетнему американскому индейцу. Брайсон учил его разряжать мины и обращаться с взрывчаткой. Упрямый, но толковый парнишка. Родители Пабло были крестьянами, и их горную деревушку недавно заняли повстанцы-маоисты. Если бы стало известно, что Пабло сотрудничает с их врагами, партизаны наверняка убили бы его родителей, причем жестоко и изобретательно, – таков был их почерк. Парень колебался, разрывался между долгом и долгом, и в конце концов решил, что ему не остается ничего иного, кроме как сменить сторону. Чтобы спасти родителей, он рассказал повстанцам все, что знал об их противнике, и назвал имена людей, сотрудничавших с силами правопорядка. Это был упрямый и толковый парень, угодивший в ситуацию, из которой не было правильного выхода. Брайсон долго вглядывался в лицо Пабло через окуляр прицела – лицо потрясенного, несчастного, перепуганного юноши – и отвернулся лишь после того, как нажал на спусковой крючок.

Взгляд Уоллера сделался твердым.

– Тебя зовут Джонас Баррет. Независимый ученый, автор полудюжины высоко оценененных статей в солидных периодических изданиях. Четыре из них – в журнале «Исследование Византии». Статьи – плод коллективных усилий. Их писали наши эксперты по Ближнему Востоку, когда были не особенно загружены. Мы кое-что смыслим в том, как нужно составлять легенды для гражданской жизни.

Уоллер протянул ему папку. Папка была канареечно-желтой. Это означало, что содержащиеся в ней карточки скреплены магнитными лентами и что ее нельзя выносить из здания Директората. В папке находилась легенда – вымышленная биография. Его биография.

Ник бегло проглядел страницы, заполненные убористым шрифтом. В них подробно излагалась жизнь ученого-затворника, чьи лингвистические познания соответствовали познаниям самого Брайсона и чьими профессиональными знаниями можно было быстро овладеть. Сюда легко вписывались основные события его собственной жизни. По крайней мере, большая часть. Джонас Баррет был холост. Джонас Баррет никогда не был знаком с Еленой. Джонас Баррет не был влюблен в Елену. Джонас Баррет не жаждал всем сердцем – даже сейчас – возвращения Елены. Джонас Баррет был вымыслом. И сделать этого человека реальным означало для Ника смириться с утратой Елены.

– Назначение на должность было утверждено несколько дней назад. Вудбридж ждет своего нового лектора в сентябре. И я бы сказал, им повезло, что они заполучили такого лектора.

– У меня нет другого выбора?

– О, мы можем найти тебе работу в любой из десятков межнациональных консультационных фирм. Или, возможно, в одном из этих нефтяных чудищ. Или в какой-нибудь промышленной компании. Но это место подходит тебе лучше всего. Твой ум всегда отличался способностью с одинаковой легкостью оперировать и абстракциями, и фактами. Когда-то я беспокоился, не станет ли это свойство помехой, но оно превратилось в один из источников твоей силы.

– А если я не хочу в отставку? Что, если я не желаю смиренно уходить в тень?

Почему-то ему явственно вспомнился расплывчатый промельк стали, мускулистая рука, вонзающая в него клинок...

– Не надо, Ник, – сказал Уоллер. Лицо его было непроницаемо.

– О господи! – тихо произнес Брайсон. В голосе его прозвучала боль, и Брайсон пожалел, что позволил ей вырваться наружу. Ник знал, когда игру следует считать законченной. И это ему дали понять не слова, которых ему пришлось выслушать так много, а человек, который их произнес. Уоллеру не нужно было прилагать какие-то специальные усилия, чтобы произвести впечатление. Просто не нужно. Брайсон знал, что ему не дадут права выбора, и знал, что припасено для непокорных. Например, такси, которое внезапно закладывает вираж, сбивает пешехода и исчезает. Или укол, которого человек может и не почувствовать, пробираясь через толпу в универмаге, – а потом следует диагноз: «сердечная недостаточность». Или обычное уличное ограбление, пошедшее вдруг наперекосяк, в каком-нибудь городе с высоким уровнем преступности.

– Мы сами выбрали эту работу, – мягко произнес Уоллер. – Лежащая на нас ответственность заставляет нас не считаться ни с какими узами дружбы или привязанности. Я бы очень хотел, чтобы это обстояло иначе. Ты даже не представляешь, насколько мне этого хочется. В свое время мне пришлось... выдать санкцию на троих людей. Это были хорошие люди, но они ушли плохо. Нет, даже не плохо – просто непрофессионально. И эта ноша ни на миг не покидает меня. Ник. Но если понадобится, я пойду на это снова. Три человека. Я очень тебя прошу – не становись четвертым.

Что это было? Угроза? Мольба? И то и другое одновременно?

Уоллер медленно выдохнул.

– Я предлагаю тебе жизнь, Ник. Очень хорошую жизнь.

Но то, что ожидало Брайсона, нельзя было назвать жизнью. Это было мрачное, смутное состояние, полусмерть. На протяжении пятнадцати лет он жил в постоянном напряжении ума и тела – этого требовала его специфическая, рискованная работа. Теперь в его услугах больше не нуждались. И Брайсон не чувствовал ничего – только полную опустошенность. Он добрался домой, в Фоллз-Чеч, но дом – красивое здание в колониальном стиле – теперь казался ему едва знакомым. Ник обошел дом, словно чье-то чужое жилище, внимательно разглядывая элегантные обюссонские ковры, тщательно отобранные Еленой, заглянул на второй этаж, в жизнерадостную комнатку в пастельных тонах, предназначавшуюся для ребенка, которого у них никогда не было. Дом был пуст и в то же время заполнен призраками. Потом Ник налил себе полный бокал водки. Он намеревался не трезветь на протяжении нескольких ближайших недель.

Дом был полон Еленой – ее аурой, ее вкусом, ее запахом. Брайсон не мог забыть ее.

Это было в Мэриленде. Они сидели на причале, перед их домиком, расположенным на берегу озера, и любовались яхтой... Елена наполнила бокал охлажденным белым вином, протянула Нику и поцеловала его.

– Я скучаю по тебе, – сказала она.

– Но я же здесь, любовь моя.

– Сейчас здесь. А завтра уедешь. В Прагу, в Сьерра-Леоне, в Джакарту, в Гонконг – бог весть куда. И надолго ли? Никто не знает.

Ник взял жену за руку. Он ощущал ее одиночество, но не знал, как избавить Елену от этого.

– Но я всегда возвращаюсь. Разлука только усиливает нежность.

– Mai rarut, mai dragut, – тихо, задумчиво произнесла Елена. – Но ты знаешь, в моей стране говорят немного иначе. Celor се due mai mult dorul, le pare mai dulce odorul. Разлука обостряет любовь, а пребывание рядом – укрепляет.

– Мне нравится, как это сказано.

Елена назидательно подняла палец и погрозила Нику.

– Есть и другая поговорка. Prin departare dragostea se uita. Как это у вас говорят: уедешь надолго – будешь забыт?

– С глаз долой – из сердца вон.

– Сколько пройдет времени, прежде чем ты забудешь меня?

– Но ты всегда со мной, любимая. – Ник постучал себя по груди. – Здесь.

Брайсон не сомневался, что Директорат держит его под электронным наблюдением. Его это мало волновало. Если они решат, что Ник Брайсон угрожает их безопасности, его наверняка уничтожат. «Возможно, достаточное количество водки избавит их от этой проблемы», – мрачно подумал Брайсон. Шли дни. К Брайсону никто не приходил и никто не звонил. Должно быть, Уоллер на уровне консорциума позаботился, чтобы его не беспокоили, – потому что Уоллер знал, что отнюдь не только разрыв с привычным образом жизни на глазах превращал Брайсона в развалину. Дело было в уходе Елены. Елена – суть его существования. Знакомые могли бы сказать, что Ник всегда выглядит спокойным, но на самом деле Брайсон редко чувствовал себя спокойно. Покой дарила ему Елена. Как там сказал о ней Уоллер? «Страстная безмятежность».

Ник не знал, способен ли он полюбить другую женщину настолько же сильно, как он любил Елену. В том водовороте лжи, в котором разворачивалась его карьера, Елена была единственной истиной. И в то же время она тоже была призраком: она должна была им стать, чтобы у них появилась возможность построить совместную жизнь. На самом деле, Елене тоже приходилось иметь дело с секретными материалами. Она работала в Директорате, в шифровальном отделе, – а мало ли что проходило через их руки. Перехваченные сообщения противника зачастую содержат в себе кусочки разведывательной информации о Соединенных Штатах. И, расшифровывая их, ты рискуешь напороться на сокровенные тайны собственного правительства – на информацию, о которой руководство твоего агентства может не иметь ни малейшего представления. Аналитики вроде Елены живут за письменным столом. Их единственное оружие – клавиатура компьютера. И все же они разумом странствуют по миру так же свободно, как и любой полевой агент.

О господи, как же он ее любил!

В некотором смысле слова, Тед Уоллер познакомил их, – хотя на самом деле они повстречались в исключительно неблагоприятных обстоятельствах, когда Брайсон отправился выполнять данное Уоллером задание.

Это было рутинное задание по сопровождению «посылки», которое работники Директората иногда называли «тропой койота», поскольку на самом деле речь шла о нелегальной перевозке людей. Шел конец восьмидесятых, на Балканах разгорался пожар, и Брайсону нужно было вывезти из Бухареста талантливого румынского математика с женой и дочерью. Андрей Петреску был настоящим патриотом своей страны, преподавателем Бухарестского университета, специалистом по криптографии. Его вынудили сотрудничать с пресловутой румынской тайной службой, Секуритате, составлять коды для высших кругов правительства Чаушеску. Петреску писал криптографические алгоритмы, но отказался, когда ему предложили поступить на службу в Секуритате. Он хотел остаться ученым, преподавателем. Кроме того, Секуритате, угнетающая румынский народ, внушала ему глубокое отвращение. В результате Андрей Петреску и его семья фактически оказались под домашним арестом. Им запрещено было куда-либо уезжать; за каждым их шагом следили. Дочь Петреску, Елена, о которой говорили, что талантом она не уступает отцу, училась в аспирантуре, на математическом отделении, и надеялась пойти по стопам отца.

В декабре 1989 года, когда Румыния дошла до точки кипения и возмущение народа начало расшатывать тиранию Николас Чаушеску, Секуритате, эта преторианская гвардия тирана, в ответ прибегла к массовым арестам и убийствам. В Тимишоаре на бульваре 30 Декабря собралась огромная толпа. Демонстранты захватили обком коммунистической партии и начали выбрасывать портреты тирана из окон. Армия и Секуритате день и ночь вели огонь по неуправляемой толпе. Мертвых собрали и похоронили в братской могиле.

Андрей Петреску в порыве отвращения решил внести свой скромный вклад в борьбу с тиранией. Петреску владел ключами от наиболее засекреченных каналов связи Чаушеску, и он решил передать эти ключи врагам тирана. Тогда Чаушеску не смог бы больше тайно связываться со своими приспешниками; все его решения, все приказы становились бы известны в тот самый момент, как он их отдавал.

Это решение нелегко далось Петреску. А что, если в результате опасность нависнет над его любимой Симоной и ненаглядной Еленой? Как только люди Чаушеску обнаружат, что он сделал, – а они непременно все обнаружат, потому что за пределами правительства эти коды знал только сам Петреску, – его тут же схватят вместе с семьей и казнят.

Нет, ему придется покинуть Румынию. Но чтобы выбраться отсюда, нужно было завербоваться на службу какой-нибудь могущественной иностранной организации, лучше всего – к агентству наподобие ЦРУ или КГБ, способному тайно вывезти его семью из страны.

Напуганный Петреску начал осторожно, исподтишка вводить справки. И у него, и у его коллег были кое-какие знакомые. Петреску изложил свое предложение и свои требования. Но и англичане, и американцы отказались вмешиваться в это дело. Они предпочитали вообще не связываться с Румынией. Предложение Петреску было отклонено.

А потом, как-то ранним утром с Андреем Петреску связался некий американец, представитель другого разведывательного агентства, не ЦРУ. Их заинтересовало предложение ученого. Они готовы были ему помочь. У них хватило мужества там, где его недоставало другим.

Подробности операции были разработаны специалистами Директората по материально-техническому обеспечению и усовершенствованы Брайсоном после консультации с Тедом Уоллером. Брайсон должен был вывезти из Румынии математика и его семью и наряду с ними еще пятерых людей, двух мужчин и трех женщин, также представлявших интерес для разведки. Легче всего было пробраться в Румынию. Отправившись из Ньирабрани, города на востоке Венгрии, Брайсон, имея при себе подлинные венгерские документы шофера-дальнобойщика, на поезде добрался до Валя-луй-Михай. Невзрачный рабочий комбинезон и мозолистые руки сделали свое дело: на Брайсона никто не обратил внимания. В нескольких километрах за Валя-луй-Михай Ник отыскал грузовик, оставленный там для него одним из людей, связанных с Директоратом. Старый румынский грузовик-фургон с дизельным двигателем был переделан хитроумным образом и приспособлен для нужд Директората: когда фургон открывали, казалось, что он полностью заставлен ящиками с румынским вином и зуйкой, сливовым бренди. Но на самом деле ящики стояли лишь в один широкий ряд. Они маскировали большой отсек, занимающий основную часть кузова. Туда можно было спрятать шестерых из семи людей, которых Брайсону предстояло вывезти.

Румыны получили свои инструкции. Они должны были встретиться с Брайсоном в Банеазском лесу, в пяти километрах к северу от Бухареста. Брайсон отыскал их на обусловленном месте. На полянке была расстелена скатерть с едой: казалось, что большая семья выбралась на пикник. Но Брайсон видел написанный на лицах этих людей страх.

Лидером небольшой группы явно был математик, Андрей Петреску, тщедушный мужчина лет пятидесяти с небольшим. Его сопровождала кроткая женщина с круглым, как луна, лицом – видимо, жена. Но вниманием Брайсона безраздельно завладела их дочь. Ник никогда в жизни не встречал такой красивой женщины. Елене Петреску минуло двадцать лет, и это была миниатюрная, гибкая девушка с волосами цвета воронова крыла и темными блестящими глазами. Елена была одета в черную юбку и серый свитер, голова повязана цветным платком. Она помалкивала и смотрела на Брайсона с глубоким подозрением.

Брайсон поздоровался с ними по-румынски.

– Buna ziua, – сказал он. – Unde este cea mai apropriata static Peco? (Где здесь ближайшая бензоколонка?)

– Sinteti ре un drum gresit, – ответил математик. – Вы не туда едете.

Они последовали за ним к грузовику, который Брайсон оставил под прикрытием деревьев. Красивая молодая женщина села вместе с Брайсоном в кабину, как было условлено заранее. Остальные устроились в потайном отсеке: Брайсон припас там бутерброды и бутылки с водой, чтобы скрасить беглецам долгий путь до венгерской границы.

За первые несколько часов Елена не произнесла ни слова. Брайсон пытался завязать разговор, но девушка продолжала отмалчиваться. Ник не мог понять, то ли она стесняется, то ли просто волнуется. Они проехали через Бихорский округ и уже были неподалеку от пропускного пункта в Борше, откуда вела дорога на Бихаркерезтес в Венгрии. Они провели в пути всю ночь и преодолели за это время значительное расстояние. Все шло гладко – даже слишком гладко для Балкан, где всегда могла найтись тысяча мелочей, способных пойти наперекосяк. По крайней мере, так считал Брайсон.

А потому он и не удивился, увидев мигалку полицейской машины. Полицейский в синем мундире проверял машины, движущиеся в сторону границы, до которой оставалось еще восемь километров. Не удивился Брайсон и тогда, когда полицейский, махнув жезлом, велел им остановиться.

– Что это за чертовщина? – поинтересовался Брайсон у Елены, с трудом заставляя себя сохранять непринужденный тон, пока полицейский шел к грузовику.

– Просто обычная проверка на дорогах, – ответила девушка.

– Надеюсь, что вы правы, – сказал Брайсон, опуская боковое стекло. Ник бегло говорил по-румынски, но никак не мог избавиться от акцента. Впрочем, акцент вполне объяснялся его венгерским паспортом. Брайсон приготовился ругаться с полицейским, как сделал бы на его месте любой водитель-дальнобойщик, обозленный внезапно возникшей задержкой.

Полицейский потребовал документы и путевой лист и просмотрел их. Все было в порядке.

– Что-то не так? – спросил Брайсон по-румынски.

Назойливый полицейский ткнул рукой в сторону передних фар. Оказалось, что одна из них не горела. Но этого полицейскому было мало. Он пожелал знать, что в грузовике.

– Экспорт, – коротко объяснил Брайсон.

– Открывай, – приказал полицейский.

Раздраженно вздохнув, Брайсон выбрался из кабины и пошел отпирать заднюю дверь фургона. Под серой рабочей курткой у Ника был спрятан полуавтоматический пистолет. Но Брайсон пустил бы его в ход только в случае крайней необходимости: убийство полицейского было чересчур рискованным шагом. Эту сцену мог увидеть кто-нибудь из проезжающих водителей. А кроме того, если офицер, остановив грузовик, передал его номер по радио, им могли просто перекрыть дорогу. Или сообщить номер на пограничный пропускной пункт. Нет, Брайсону совсем не хотелось убивать этого человека, но Ник понимал, что у него может и не оказаться другого выхода.

Брайсон открыл фургон. Полицейский жадным взглядом уставился на ящики с вином и зуйкой. Брайсон счел это обнадеживающим признаком. Может, если сунуть полицейскому в качестве взятки пару ящиков спиртного, он успокоится и отстанет от них? Но полицейский принялся шарить среди ящиков, словно собираясь провести инвентаризацию, и, конечно, вскоре наткнулся на двойную стену – ведь до нее было чуть больше полуметра. Подозрительно прищурившись, полицейский постучал по стене и услышал гулкий звук.

– Эй, это что за херня? – поинтересовался он.

Рука Брайсона уже скользнула к пистолету, но тут Ник увидел, что Елена Петреску небрежной походкой обогнула грузовик и, дерзко подбоченившись, остановилась перед открытой дверью. Девушка жевала жвачку, а лицо ее покрывало чрезмерное количество косметики. Видимо, Елена успела накраситься за время остановки. Она выглядела, как женщина-вамп, проститутка. Работая челюстью, она подошла вплотную к полицейскому и поинтересовалась:

– Се curu'meu vrei? (Какого хрена тебе здесь надо?)

– Fututi gura! – огрызнулся полицейский. (Трахнуть тебя!)

Он ухватился за ящик и принялся отодвигать его, явно намереваясь отыскать ручку, кнопку или рычаг, которые позволили бы открыть тайник. У Брайсона противно заныло под ложечкой: дотошный румын схватился за выемку, при помощи которой и открывался потайной отсек. Ему никак не удастся объяснить присутствие семи спрятанных пассажиров. Придется прикончить полицейского. Но что за чертовщину задумала Елена? Зачем она задирает этого типа?

– Скажи-ка мне вот что, приятель, – тихо и вкрадчиво поинтересовалась она. – Тебе дорога твоя жизнь?

Полицейский обернулся и смерил Елену взглядом.

– Что ты тут болтаешь, шлюха?

– Я спрашиваю, тебе жизнь дорога? Потому что ты сейчас не просто рискуешь карьерой. Ты вот-вот купишь билет в один конец, до психушки. Или, возможно, до могилы.

Брайсон пришел в ужас. Она же сейчас все испортит! Нужно немедленно ее остановить!

Полицейский расстегнул брезентовую сумку, висящую у него на шее, извлек оттуда старый, неуклюжий военный радиотелефон и принялся набирать номер.

– Если тебе так уж хочется куда-нибудь позвонить, можешь сразу позвонить в главное управление Секуритате и спросить самого Драгана.

Брайсон уставился на Елену, не веря своим глазам. Генерал-майор Раду Драган был вторым лицом в тайной полиции и прославился своей продажностью и склонностью к развратным похождениям.

Полицейский остановился и уставился на Елену.

– Ты мне будешь грозить, сука?

Елена надула пузырь. Пузырь лопнул.

– Слушай, меня не колышет, что ты будешь делать. Если тебе так уж хочется влезть в дела Секуритате, причем на высшем уровне, – милости прошу. Я просто занимаюсь своей работой. Драган любит мадьярских девочек, а когда он с ними позабавится, я перевожу моих девчат обратно через границу. Тебе так приспичило встать у меня на пути? Ну и ладно. Тебе не терпится стать героем и выставить на всеобщее обозрение маленькие слабости Драгана? На здоровье. Но я бы лично не хотела оказаться на твоем месте или на месте кого-нибудь из твоей родни.

Елена закатила глаза.

– Ну давай, звони в контору к Драгану.

И она назвала телефонный номер – судя по коду, бухарестский.

Полицейский медленно, ошалело набрал номер, потом поднес трубку к уху. Потом его глаза расширились, и полицейский быстро нажал на рычажок. Судя по всему, он действительно дозвонился в Секуритате.

Полицейский быстро развернулся и, рассыпаясь в извинениях, кинулся к своему автомобилю, тут же завел его и уехал.

Позже, когда пограничник махнул рукой, давая грузовику сигнал проезжать, Брайсон спросил у Елены:

– А что, это и вправду был номер Секуритате?

– Конечно! – негодующе отозвалась девушка.

– Но откуда ты?..

– Я умею обращаться с числами – тебе разве не сказали?

На свадьбе Ника и Елены Тед Уоллер был шафером. Родителям Елены сделали новые документы и устроили их в Ровине, на Истрийском побережье Адриатики, под защитой Директората. По соображениям безопасности, Елене не позволили их навестить. Она смирилась с этим скрепя сердце, как с жестокой необходимостью.

Елене предложили пойти шифровальщиком в центральное управление Директората, расшифровывать перехваченные закодированные сообщения. Елена была чрезвычайно талантлива – возможно, это был лучший из когда-либо работавших в Директорате шифровальщиков, – и она любила эту работу.

– У меня есть ты, и у меня есть моя работа. Если бы еще мои родители жили где-нибудь поблизости, я была бы совсем счастлива, – сказала она как-то Брайсону.

Когда Ник впервые сообщил Уоллеру о том, что у них с Еленой сложились серьезные отношения, он чувствовал себя так, словно просит разрешения на брак. Словно у отца? Или у работодателя? Брайсон и сам не был уверен. Жизнь сотрудника Директората не позволяла четко разделить личные и профессиональные дела. Но он встретил Елену, выполняя задание Директората, и это казалось достаточным основанием, чтобы поставить Уоллера в известность. Уоллер, кажется, был искренне рад.

– Наконец-то ты нашел женщину себе под стать, – сказал он, расплывшись в улыбке, и тут же, словно фокусник, достающий монетку из уха ребенка, извлек откуда-то бутылку охлажденного «Дом Периньон».

Брайсону вспомнился их медовый месяц. Они провели его на крохотном зеленом, почти не заселенном островке в Карибском море. Пляжи были покрыты розовым песком, а по берегам маленького ручейка раскинулись волшебные заросли тамариска. Они с Еленой бродили по островку лишь затем, чтобы потеряться или сделать вид, будто потерялись, а потом теряли себя, растворяясь друг в друге. Елена называла тот месяц временем, выпавшим из времени. С тех пор, думая о Елене, Брайсон вспоминал, как терялись они тогда – это был их маленький ритуал, – и говорил себе, что до тех пор, пока они вместе, никакие потери им не страшны.

Но теперь он на самом деле потерял Елену и чувствовал себя потерянным – потерянным и лишенным опоры в жизни. В просторном пустом доме царила тишина, но Брайсон слышал ее безжизненный голос, доносящийся по защищенной телефонной линии, слышал, как Елена спокойно сообщила, что уходит от него. Это было как гром среди ясного неба. Такого просто не могло быть! Нет, дело не в многомесячных разлуках, – упорно повторила она. Здесь кроются гораздо более глубокие причины, затрагивающие самую суть.

«Я больше не знаю тебя, – сказала она тогда. – Я не знаю тебя и не доверяю тебе».

Он любил ее. Черт побери, он ее любил! Неужели этого недостаточно? Его мольбы были страстными и бессвязными. Но было поздно, фальшь, черствость, равнодушие становились неизбежными штрихами характера оперативника, которому удавалось выжить. Но так же неизбежно он приносил их домой – и какой брак мог это выдержать? Брайсон многое утаивал от Елены – особенно подробности одного инцидента – и испытывал из-за этого чувство вины.

И вот теперь она собралась уйти, построить свою жизнь заново, без него. Попросила, чтобы ее перевели на другую работу, не в центральном управлении. Ее голос в телефонной трубке казался одновременно и близким, как будто Елена находилась в соседней комнате, и ужасающе далеким. Елена ни разу не повысила тон, и эта ее бесстрастность ранила больнее всего. По-видимому, здесь нечего было обсуждать и не о чем спорить. Это был тон человека, сообщающего очевидные вещи. Два плюс два равно четырем. Солнце встает на востоке.

Брайсон вспомнил свое тогдашнее потрясение.

– Елена, – спросил он, – ты понимаешь, что ты значишь для меня?

Ее ответ – такой безжалостный, что сперва Ник даже не почувствовал боли, – до сих пор эхом отдавался у Брайсона в сознании:

– Я вообще не уверена, что ты знаешь, кто я такая.

Вернувшись из Туниса и обнаружив, что Елена ушла, забрав все свои вещи, Брайсон тут же попытался отыскать ее. Он упросил Теда Уоллера помочь ему в розысках, пустить в ход все доступные каналы. Ему нужно было столько сказать Елене! Но она словно исчезла с лица земли. Елена не желала, чтобы ее нашли, и ее не нашли. Даже Уоллер ничего не смог поделать. Уоллер был совершенно прав, когда давал ей оценку: Брайсон встретил женщину себе под стать.

Алкоголь в достаточных количествах – это новокаин для мозга. Проблема только в том, что, когда он выветривается, пульсирующая боль возвращается снова и единственное средство от нее – новая порция горячительного. Дни и недели, последовавшие за возвращением из Туниса превратились в череду бессвязных картинок. Картинок, написанных сепией. Как-то Брайсон отправился выносить мусор и услышал шум, отчетливое позвякивание стеклянных бутылок. Должно быть, это звонил телефон. Брайсон не стал поднимать трубку. В другой раз раздался звонок в дверь. На пороге, в нарушение всех правил Директората, обнаружился Крис Эджкомб.

– Ты меня беспокоишь, приятель, – сказал Эджкомб. И он действительно выглядел обеспокоенным.

Брайсону не хотелось думать о том, как выглядел он сам в глазах неожиданного гостя, – неопрятный, непричесанный, небритый.

– Это они тебя послали?

– Ты что, смеешься? Они мне задницу в клочья порвут, если узнают, что я здесь был.

Кажется, Брайсон расценил это как вмешательство в свои дела. Он не помнил, что именно наговорил Эджкомбу, – помнил только, что речь его была очень эмоциональна и категорична. Больше Эджкомб не приходил.

В основном Брайсону помнилось, как он просыпался после попойки, кривясь и моргая, с таким ощущением, будто с него заживо спустили шкуру и теперь у него все нервы наружу. До него доносились запахи: ванильный – бурбона и резкий, можжевельниковый – джина. Брайсон смотрел на себя в зеркало и видел проступившую сеточку сосудов и ввалившиеся глаза. Потом он пытался приготовить себе что-нибудь вроде яичницы-болтуньи, и его с души воротило от одного запаха еды.

Несколько бессвязных звуков, несколько рассыпавшихся картинок. Выпавшее из жизни время: не выходные – три месяца.

Соседи Брайсона по Фоллз-Чеч проявляли к нему мало интереса – то ли из вежливости, то ли от безразличия. В конце концов, кто он? Бухгалтер из какой-то промышленной компании, верно? Мужика, должно быть, уволили. Либо он из этого состояния выкарабкается, либо нет. Профессионалы такого класса редко вызывают к себе сочувствие. Кроме того, чтобы расспрашивать соседа, как у него идут дела, все-таки надо знать его получше. А в пригородах люди стараются поддерживать некоторую дистанцию в отношениях.

Но вот в один августовский день в душе у Ника что-то сдвинулось. Он увидел, что зацвели фиолетовые астры – эти цветы посадила Елена в прошлом году. Хоть за ними никто и не ухаживал, они все-таки пробились к жизни. Ему нужно сделать то же самое. Его мусорные мешки больше не позвякивали, когда Брайсон выставлял их на тротуар. Он начал есть нормальную пищу – и даже по три раза в день. Сперва его движения все еще были трясущимися, но пару недель спустя Брайсон причесался, тщательно побрился, надел деловой костюм и отправился на Кей-стрит.

Уоллер попытался спрятать свое облегчение за профессиональной бесстрастностью, но Брайсон видел, как заблестели его глаза.

– Кто это, интересно, придумал, что в жизни американца не бывает второго действия? – невозмутимо поинтересовался Уоллер.

Брайсон ответил ему твердым, спокойным взглядом. Он наконец-то пребывал в мире с самим собой.

Уоллер едва заметно улыбнулся – эту улыбку смог бы распознать лишь тот, кто давно и хорошо знал Теда, – и вручил Брайсону канареечно-желтую папку.

– Что ж, назовем это третьим действием.

Глава 2

Вудбриджский колледж, расположенный в западной Пенсильвании, не принадлежал к числу крупных учебных заведений, но он просто-таки излучал ощущение спокойного процветания и необыкновенной исключительности. Это сквозило даже в ухоженной зелени, окружающей колледж: изумрудные лужайки и изумительные клумбы свидетельствовали о готовности администрации не жалеть средств на эстетику. Кирпичные здания колледжа поросли плющом. Они были выстроены в псевдоготическом стиле, типичном для большинства учебных заведений, возникших в двадцатые годы. С некоторого расстояния их можно было принять за старинные постройки Кембриджа или Оксфорда – особенно если бы колледж можно было забрать из этой захудалой округи, района мелких городков, давнего центра легкой промышленности, и перенести куда-нибудь в Аркадию. Это было солидное, безопасное, консервативное учебное заведение, куда с легкой душой отправляли своих впечатлительных отпрысков самые богатые и влиятельные американские семьи. Служба быта и закусочные кампуса делали состояния на молоке и пшеничных лепешках. Даже в конце шестидесятых этот колледж оставался, как пошутил тогдашний президент, «рассадником покоя».

Джонас Баррет, к собственному удивлению, оказался талантливым преподавателем. Его курс лекций вызывал у студентов намного больший интерес, чем обычно вызывает эта тематика. Некоторые из студентов были очень сообразительны, и почти все они отличались куда большим прилежанием и лучшими манерами, чем он сам в свои студенческие годы. Один из коллег Баррета по факультету, уроженец Бруклина, замкнутый физик, прежде преподававший в Сити-колледже Нью-Йорка, как-то заметил, что здесь поневоле начинаешь чувствовать себя наставником восемнадцатого века, отвечающим за образование отпрысков какого-нибудь английского лорда. Ты живешь среди роскоши, но она тебе не принадлежит.

И все же Уоллер сказал правду: это была хорошая жизнь.

Джонас Баррет обвел взглядом переполненную аудиторию, сотню лиц, на которых читалось ожидание. Он был немало удивлен, когда местная газета, «Кампус конфидентиал», всего лишь после года его преподавательской деятельности в Вудбридже охарактеризовала Баррета как «потрясающе харизматического лектора» и отметила его «непроницаемое и ироничное лицо». Как бы то ни было, но его курс лекций по истории Византии входил в число самых популярных на отделении.

Баррет посмотрел на часы. Пора сворачивать лекцию и наметить переход к следующей теме.

– Римская империя являлась наиболее поразительным политическим достижением за всю историю человечества, и, конечно же, многие мыслители задавались вопросом: почему она пала? – произнес он тоном профессионального лектора, подбавив в голос немного иронии. – Все вы знаете эту печальную повесть. Свет цивилизации замерцал, как свеча на ветру, и начал слабеть. У ворот империи стояли варвары. Лучшие надежды человечества рушились – не так ли?

Аудитория отозвалась невнятным утвердительным гулом.

– Дерьмо собачье! – вдруг воскликнул Баррет. Воцарилась тишина, за ней последовало несколько нерешительных смешков.

– Прошу прощения за мой македонский.

Баррет, приподняв бровь, с вызовом оглядел аудиторию.

– Так называемые римляне утратили возможность претендовать на высокую мораль куда раньше, чем они потеряли возможность претендовать на империю. Именно римляне, чтобы отомстить готам за их продвижение, взяли готских детей-заложников, провели по площадям десятков городов, а потом убили одного за другим. Медленно и мучительно. Проявив тем самым неприкрытую, расчетливую кровожадность, до которой готам было далеко. Западная Римская империя превратилась в арену рабства и кровавых игрищ. А вот в Восточной Римской империи установились куда более мягкие нравы, и она пережила так называемое падение Римской империи. Ее называли «Византией» исключительно жители Западной Европы – сами византийцы всегда считали свое государство подлинной Римской империей, и они сохранили науки и человеческие ценности, которые мы так чтим сегодня. Запад погубил не натиск внешних врагов – он сгнил изнутри. Это утверждение во многом является истинным. Но цивилизация не угасла. Она просто переместилась на восток.

Сделав паузу, Баррет добавил:

– Теперь можете собирать свои конспекты. Желаю вам приятно провести выходные – так, как вы считаете разумным. И помните, что сказал Петроний: «Умеренность во всем. Включая умеренность».

– Профессор Баррет!

Обратившаяся к нему девушка была белокурой и симпатичной – одна из тех студентов, что всегда устраиваются в первых рядах и слушают очень внимательно. Баррет собрал свои записи с материалами к лекции и уже застегивал битком набитый кожаный портфель. Он почти не слушал, что говорит девушка. А та жаловалась на полученную оценку и настойчиво сыпала избитыми, очень знакомыми словами: «я так старалась... я сделала все, что могла... я действительно старалась...» Баррет вышел из аудитории, потом – из здания и в конце концов добрался до стоянки, где стояла его машина. Девушка упорно шла следом.

– Почему бы нам не обсудить это завтра, на дополнительных занятиях? – вежливо предложил Баррет.

– Но, профессор...

«Что-то неправильно».

Баррет даже не заметил, что произнес это вслух. Но его антенны начали жужжать. В чем дело? Внезапный приступ беспочвенной паранойи? Неужели он в конце концов уподобился солдатам с вьетнамским посттравматическим синдромом, которые, услышав хлопок лопнувшей шины, ныряют в ближайшее укрытие?

Звук. Какой-то звук, явно идущий со стороны. Баррет повернулся к студентке, но смотрел он не на нее. Его взгляд был устремлен за девушку, и боковое зрение Ника готово было засечь любое движение. Да, вокруг творилось что-то неладное. В их сторону шагал широкоплечий мужчина в фланелевом костюме, белой рубашке и безукоризненно завязанном галстуке. Можно было подумать, что он просто прогуливается, наслаждается весенним воздухом и окружающей зеленью, но его небрежное поведение было слишком нарочитым. Кроме того, ни преподаватели, ни даже члены администрации Вудбриджа так не одевались, да и вообще было уже слишком тепло для фланели. Этот человек был чужаком, но притворялся – пытался притвориться – здешним обитателем.

Все инстинкты Брайсона, инстинкты агента-оперативника, тут же ожили. Он весь подобрался, и взгляд его зашарил по сторонам, словно у фотографа, настраивающего резкость при рапидной съемке. Старые привычки воскресли: непрошеные, атавистические, совершенно здесь неуместные.

Но почему? Ведь нет никаких причин нервничать из-за обычного посетителя студгородка – чьего-нибудь родителя, вашингтонского чиновника из сферы образования или, может, какого-то преуспевающего торговца. Брайсон быстро оглядел незнакомца. Пиджак мужчины был расстегнут, и Брайсон краем глаза заметил коричневые подтяжки, поддерживающие брюки. Но одновременно с этим незнакомец носил и пояс, и его длинные штанины низко спускались на черные туфли на каучуковой подошве. Брайсон ощутил выплеск адреналина: он и сам носил подобный наряд – раньше, в прошлой жизни. Иногда приходится надевать сразу и пояс, и подтяжки – если в переднем кармане вы носите какой-нибудь тяжелый предмет. Например, крупнокалиберный револьвер. А отвороты на брюках приходится делать чуть длиннее нормальных, дабы надежно спрятать закрепленную на лодыжке кобуру. «Одежда гарантирует успех», – говаривал когда-то Тед Уоллер, объясняя, как человек в вечернем костюме – в правильно пошитом вечернем костюме – может спрятать на себе целый арсенал.

«Я вышел из игры! Оставьте меня в покое!»

Но покоя не было. И не будет никогда. Для человека, единожды увязшего в этих делах, выхода уже не было, даже если выплата по чекам останавливалась и медицинская страховка закрывалась.

Вражеские спецслужбы жаждали мести. И неважно, насколько строго ты соблюдаешь все меры предосторожности, насколько разработано твое прикрытие, насколько хорошо запутаны следы. «Если они действительно хотели меня найти, они могли это сделать». Думать иначе было бы заблуждением. Все оперативники Директората были свято в том уверены.

«Но кто тебе сказал, что этот человек не из Директората, что там не решили, выражаясь в их циничной манере, провести полную стерилизацию – удалить занозу, стереть все следы?»

Брайсон никогда не встречал ни одного человека, ушедшего из Директората в отставку, хотя такие отставники наверняка должны были существовать. Но если в Директорате кто-то на уровне консорциума усомнился в его лояльности, он тоже может оказаться жертвой полной стерилизации. В этом не было ни малейших сомнений.

«Я больше не играю, я ушел на покой!»

Только вот кто же ему поверит?

Ник Брайсон – потому что теперь он снова был Ником Брайсоном, Джонас Баррет ушел в сторону, был сброшен, как змея сбрасывает старую шкуру, – повнимательнее пригляделся к человеку в костюме. Темные с густой проседью волосы незнакомца коротко подстрижены. Лицо было широким и красноватым. Брайсон напрягся. Чужак подошел поближе, улыбаясь и демонстрируя мелкие белые зубы.

– Мистер Баррет! – окликнул он Брайсона, дойдя до середины зеленой лужайки.

На лице незнакомца застыло, словно приклеенное, успокаивающее, подбадривающее выражение, и это было последним штрихом, меткой профессионала. У обычного человека, обращающегося к тому, с кем он лично не знаком, всегда заметна хотя бы легкая нерешительность.

"Директорат?

Служащие Директората выше классом. Они более естественны и менее заметны".

– Лаура, – негромко сказал Брайсон студентке, – я хочу, чтобы вы вернулись в Северейд-холл. Подождите меня в моем кабинете.

– Но...

– Немедленно! – рявкнул он.

Покрасневшая и утратившая дар речи Лаура развернулась и едва ли не бегом припустила обратно в учебный корпус. Перемена, произошедшая с профессором Джонасом Барретом, была столь разительна, – как объясняла своим соседкам по общежитию вечером Лаура, он внезапно сделался совершенно другим, каким-то пугающим, – что девушка сочла за лучшее подчиниться.

Сзади послышались мягкие шаги. Брайсон резко обернулся. Еще один мужчина: рыжеволосый, веснушчатый, помладше первого, в куртке моряцкого стиля, коричневых брюках из твида и туфлях из оленьей кожи. Это уже более подходящий наряд для студенческого городка – если не считать пуговиц на куртке, чересчур ярко начищенных. Кроме того, куртка была не очень свободной, и там, где могла находиться плечевая кобура, опытный глаз замечал выпуклость.

«Если это не Директорат, то кто? Спецслужбы противника? Конкуренты из других американских агентств?»

Теперь Брайсон опознал звук, первым привлекший его внимание: приглушенный шум автомобильного двигателя, работающего на холостом ходу. Это был «Линкольн Континентал» с тонированными темными стеклами, и пристроился он не на стоянке, а на проходе, перекрывая путь машине самого Брайсона.

– Мистер Баррет?

Мужчина постарше взглянул в глаза Брайсону. Он шагал широко и размашисто, быстро сокращая разделявшее их расстояние.

– Нам очень нужно, чтобы вы поехали с нами.

Судя по мягкому выговору, мужчина был уроженцем Среднего Запада. Остановившись в каком-нибудь полуметре от Брайсона, он указал на «Линкольн».

– В самом деле? – холодно поинтересовался Брайсон. – Мы с вами знакомы?

Незнакомец предпочел ответить без лишних слов: он подбоченился и выпятил грудь, так что под пиджаком вырисовались очертания наплечной кобуры. Едва заметный жест, употребимый лишь в беседе двух профессионалов, один из которых при оружии, а второй – нет. Внезапно мужчина согнулся вдвое от боли, схватившись за район солнечного сплетения. Брайсон молниеносным движением вонзил стальной наконечник своей тонкой перьевой ручки в мускулистый живот незнакомца, и профессионал отреагировал на это совершенно непрофессиональным, зато вполне естественным движением. «Хватайся за орудие, а не за больное место». Это была еще одна из аксиом Уоллера, и это правило, хоть оно и вступало в противоречие с врожденными инстинктами, не раз спасало Нику жизнь. Нет, его незваный собеседник не принадлежал к высшей лиге.

Пока незнакомец зажимал место укола, рука Брайсона нырнула ему под пиджак и вернулась обратно с маленькой, но мощной голубовато-серой «береттой».

«В Директорате „береттами“ не пользуются. Тогда откуда они?»

Ник врезал рукоятью пистолета незнакомцу в висок, услышал тошнотворный хруст кости и глухой стук – старший из двух агентов рухнул на землю – и развернулся к рыжему парню в синей куртке, взяв его на прицел.

– Моя пушка уже на взводе! – бросил Ник. – А ваша?

Отражающаяся на лице у парня смесь смущения и паники выдавала его неопытность. Он понимал, что Ник, услышав щелчок снимаемого предохранителя, при любом раскладе успеет выстрелить первым. Да, шансы были неравны. Но новичок мог оказаться наиболее опасным противником, поскольку им свойственно действовать нерационально и нелогично.

«Урок для дилетанта». Продолжая держать рыжего агента под прицелом, Брайсон принялся медленно отступать к автомобилю, тихо урчащему мотором. Дверцы у них, конечно же, не заперты – на тот случай, если придется действовать быстро. Одним плавным движением Брайсон распахнул дверцу и скользнул на водительское сиденье. Мимолетный взгляд сообщил ему, что в машине, как и полагается, установлены пуленепробиваемые стекла. Брайсону осталось лишь переключить передачу, и машина рванулась вперед. Ник услышал, как куда-то в зад машине ударила пуля – судя по дребезжанию, в номерной знак. Вторая пуля попала в заднее стекло, проделав в нем выбоину, но больше никакого вреда не причинила. Неизвестные – кто бы они ни были – стреляли по колесам, надеясь остановить Брайсона, не дать ему уйти.

Каких-нибудь несколько секунд, и машина промчалась сквозь высокие узорные ворота из кованого железа и оказалась за пределами городка. Ник гнал машину к автостраде, и ум его лихорадочно работал.

«Время истекло, – подумал Брайсон. – Что дальше?»

«Если бы они действительно намеревались убить меня, я бы уже был покойником».

Брайсон вел машину по автостраде, обшаривая взглядом дорогу то впереди, то позади себя и высматривая преследователей.

«Они застали меня врасплох, без оружия и явно на это и рассчитывали».

Это означало, что неизвестным что-то было нужно. Но что? И каким образом они его разыскали? Может, кто-то сумел забраться в сверхсекретную базу данных Директората. Пока что оставалось слишком много неясных мест и возможных вариантов. Но Брайсон не чувствовал ни малейшего страха – лишь ледяное спокойствие опытного агента-оперативника, каким он был когда-то. Нет, он не поедет ни в какой аэропорт. Там его наверняка поджидают. Вместо этого Брайсон направился прямиком в свой дом в кампусе – в то место, где его стали бы искать в последнюю очередь. Если тем самым он спровоцирует еще одну стычку, значит, так тому и быть. Стычка начнется и кончится, а скрываться можно до бесконечности. А у Брайсона уже не хватит терпения на то, чтобы вести жизнь беглеца. По крайней мере в этом Уоллер был прав.

Свернув с автострады на дорогу, ведущую к его дому в Виллер-Лейн, Брайсон сперва услышал, а потом и увидел рыскающий по небу вертолет. Он двигался в сторону посадочной площадки, расположенной на башне научного корпуса (его построили на пожертвования миллиардера, главы компьютерной корпорации) – самого высокого здания в кампусе. Обычно так прибывали главные жертвователи, но у этого вертолета были федеральные опознавательные знаки. Это за ним. Наверняка. Что ж, этого следовало ожидать. Брайсон затормозил перед домом, обветшавшим жилищем, построенным в стиле королевы Анны, с мансардой и оштукатуренным фасадом. Дом был пуст, и по показаниям собственноручно установленной сигнализации Брайсон мог сказать, что с тех пор, как он утром ушел на работу, сюда никто не входил.

Войдя в дом, Брайсон первым делом проверил, не взломал ли кто систему сигнализации. Сквозь окно гостиной лился поток солнечного света, и от согретых солнцем широких сосновых досок пола исходил смолистый дух. Это было главной причиной, заставившей Брайсона купить именно этот дом: запах сосны напоминал ему о том счастливом времени, когда отец Ника служил на военной базе под Висбаденом и они обитали в наполовину деревянном доме. Нику тогда было семь лет. Брайсона нельзя было назвать типичным отпрыском военного – в конце концов, его отец был генералом, и их семью обычно обеспечивали комфортабельным жильем и обслуживающим персоналом. И все же Ник очень рано узнал, что это такое – собирать все свое имущество и заново распаковывать его уже на другом краю света. Переезды развили природную склонность мальчика к языкам, всегда приводившую окружающих в изумление. Труднее всего было заводить новых друзей, но со временем Ник овладел и этим искусством. Он повидал слишком много детей военных, которые держались мрачно и нелюдимо, и вовсе не желал уподобляться им.

Теперь он был дома. Брайсон решил выждать. На этот раз встреча пройдет на его территории и по его правилам.

Ему не пришлось долго ждать.

Не прошло и нескольких минут, как на их улочку свернул черный правительственный «Кадиллак» с небольшим флажком Соединенных Штатов на антенне. Брайсон, наблюдая за ним из окна, понял, что вся эта демонстративность имела лишь одну цель – успокоить его. Шофер в форме обошел машину, открыл дверцу, и из автомобиля вышел невысокий жилистый мужчина. Брайсону уже доводилось видеть его – это лицо мелькало на телевизионном канале, транслирующем заседания конгресса. Кто-то из чинов разведки. Брайсон вышел на крыльцо.

– Мистер Брайсон, – произнес мужчина хрипловатым голосом, с явственным акцентом уроженца Нью-Джерси. По прикидкам Брайсона, ему было немного за пятьдесят. Копна седых волос, узкое морщинистое лицо, немодный коричневый костюм. – Вы знаете, кто я?

– Человек, которому многое следует объяснить.

Правительственный чиновник кивнул и сокрушенно развел руками.

– Мы обгадились, мистер Брайсон, – или, если вам угодно, мистер Баррет. Я несу за это полную ответственность. Потому я и явился сюда, чтобы лично принести вам свои извинения. И объяснения.

Изображение с телеэкрана совместилось в голове у Брайсона с белыми буквами подписи.

– Вы – Гарри Данне, заместитель директора ЦРУ.

Брайсон вспомнил, что пару раз смотрел, как Данне давал показания на заседании какой-то подкомиссии конгресса.

– Мне нужно поговорить с вами, – сказал Данне.

– Мне нечего вам сказать. Я бы с удовольствием отправил вас прямиком к вашему мистеру Брейеру, или как там его зовут, но я с ним незнаком.

– Я не прошу вас ни о чем говорить. Я прошу просто послушать.

– Так это были ваши головорезы, те, с которыми я разделался?

– Да, наши, – признался Данне. – Они превысили свои полномочия. И еще они вас недооценили. Они решили – и совершенно зря, – что после пяти лет в отставке вы потеряли форму. Кроме того, вы преподали им пару тактических уроков. Это им впоследствии пригодится, особенно Элриджу – после того, как с него снимут швы.

Данне рассмеялся, и в горле у него глухо заклокотало.

– Так что я честно вам скажу – вы в отличной форме.

Данне медленно поднялся на крыльцо. Брайсон стоял, прислонившись к деревянной колонне и заложив руки за спину. «Беретта» была засунута сзади за брючный ремень, так что при необходимости Ник мог мгновенно ее выхватить. По телевизору, при выступлении в воскресных ток-шоу, Данне выглядел довольно представительно; сейчас же, при личной встрече, он казался каким-то съежившимся, чуть маловатым для своей одежды.

– Я не давал никаких уроков! – запротестовал Брайсон. – Я всего-навсего защищался от двоих людей, которые неизвестно зачем явились в колледж и, похоже, были настроены очень недоброжелательно по отношению ко мне.

– Да, должен признать, что в Директорате вас отлично подготовили.

– К сожалению, я не понимаю, о чем вы говорите.

– Вы все отлично понимаете. Но мы и предполагали, что вы будете скрытничать.

– Думаю, вы обознались, – спокойно отозвался Брайсон. – Вы принимаете меня за кого-то другого. Я не понимаю, о чем идет речь.

Церэушник шумно выдохнул и закашлялся.

– К несчастью, не все ваши бывшие коллеги настолько сдержанны – или, возможно, правильнее было бы сказать, настолько принципиальны, как вы. Клятвам верности свойственно ослабевать, когда речь заходит о деньгах. Я имею в виду действительно серьезные деньги. Никто из ваших коллег не продешевил.

– Теперь вы окончательно сбили меня с толку.

– Николас Лоринг Брайсон. Место рождения – Афины, Греция. Единственный ребенок генерала и миссис Джордж Винтер Брайсон, – монотонно принялся цитировать Данне. – Образование – школа Сент-Олбени в Вашингтоне, округ Колумбия, Стэнфорд и Джорджтаунский институт иностранных дел. Еще во время учебы в Стэнфорде поступил на работу в вездесущее, но незримое разведывательное агентство, именуемое Директоратом, о котором известно лишь ограниченному кругу лиц. Стал агентом-оперативником. Пятнадцать лет безукоризненной и тщательно законспирированной службы. Действовал в...

– Классная биография, – перебил его Брайсон. – Жаль, что не моя. Нам, ученым, иногда нравится мечтать о деятельной жизни, проходящей за этими монастырскими стенами, увитыми плющом, – произнес он с некоторой бравадой. Легенда Брайсона была рассчитана на то, чтобы уклоняться от подозрений, а не противостоять им.

– Ни у вас, ни у меня нет лишнего времени, – сказал Данне. – Надеюсь, вы по крайней мере поняли, что мы не собирались причинять вам никакого вреда.

– Ничего такого я не понял. У ваших ребят из ЦРУ, судя по тому, что я читал, богатая коллекция способов причинения вреда. Пуля в голову, например. Или двенадцатичасовая обработка скополамином. Может, поговорим о несчастном Носенко, имевшем неосторожность перейти на нашу сторону? Ваши господа приняли его с распростертыми объятиями, не так ли? Двадцать восемь месяцев в склепе с мягкими стенами. Вы готовы были пойти на все, лишь бы сломать его.

– Вы ведете речь о незапамятных временах, Брайсон. Но я понимаю и принимаю вашу подозрительность. Что я должен сделать, чтобы развеять ее?

– Что может быть подозрительнее, чем необходимость развеивать подозрительность?

– Если бы я действительно хотел уничтожить вас, мы бы с вами сейчас не разговаривали, – возразил Данне, – и вы сами это знаете.

– Это может оказаться не так легко, как вам кажется, – лениво отозвался Брайсон. Он холодно улыбнулся, давая церэушнику время оценить завуалированную угрозу. Ник решил прекратить притворяться: похоже, в этом не было особого смысла.

– Мы знаем, что вы способны натворить голыми руками. Я не нуждаюсь в наглядной демонстрации. Все, что мне от вас нужно, – это чтобы вы меня выслушали.

– Ну так говорите.

Насколько подробно ЦРУ осведомлено о его работе в Директорате? Как им удалось пробить брешь в системе охраны данных?

– Послушайте, Брайсон, похитители не умоляют. Полагаю, вам известно, что я не тот человек, который может между делом заглянуть на чай. Мне нужно кое-что рассказать вам, и это будет непросто выслушать. Вы знаете нашу контору в Блу-Ридж?

Брайсон пожал плечами.

– Мне бы хотелось отвезти вас туда. Мне нужно, чтобы вы выслушали то, что я хочу вам сказать, и посмотрели на то, что я хочу показать. А потом вы, если захотите, отправитесь домой, и мы никогда больше вас не побеспокоим. – Данне жестом указал на свою машину. – Пойдемте со мной.

– Ваше предложение – чистейшей воды безумие. Думаю, вы и сами это понимаете – ведь правда? Сперва парочка третьеразрядных головорезов подкарауливает меня после лекции и пытается силой затащить в машину. Потом ко мне домой заявляется человек, которого я прежде видел только по телевизору в выпусках новостей – высокопоставленный чин из разведывательного агентства, мало заслуживающего доверия, – и пытается заморочить мне голову при помощи щекочущей смеси из приманок и угроз. И как, по-вашему, я должен на это реагировать?

– Честно говоря, – не сморгнув, откликнулся Данне, – я думаю, что вы все-таки со мной поедете.

– А почему вы так в этом уверены?

После короткой паузы Данне произнес:

– Потому что для вас это единственный способ удовлетворить свое любопытство. Единственный способ когда-либо узнать правду.

Брайсон фыркнул.

– Правду о чем?

– Для начала, – ровным тоном отозвался церэушник, – правду о себе самом.

Глава 3

ЦРУ облюбовало для себя в горах Блу-Ридж, на западе Виргинии, неподалеку от границ с Теннеси и Северной Каролиной, уединенный участок леса – примерно две сотни акров, густо поросших канадской елью, сосной и хемлоком. Это была часть Национального парка Джефферсона, дикие места по Литл-Уилсон-Крик, гористый край, усеянный озерами, ручьями, речушками и водопадами, расположенный вдали от туристских маршрутов. Ближайшие города, Траутдейл и Волни, тоже находились на приличном расстоянии. Этот участок глухомани, обнесенный оградой с проволочной спиралью по верху – и все это под напряжением, – был известен среди сотрудников ЦРУ под безликим, незапоминающимся названием Зона.

Здесь, среди каменистых горных склонов, испытывались различные экзотические разновидности снаряжения – например, миниатюрные взрывные устройства. Здесь же начинался путь разнообразных передатчиков и следящих устройств: их отлаживали подальше от пристального взгляда враждебных спецслужб.

Можно было достаточно долго пробродить по Зоне и так и не заметить невысокое здание из стекла и бетона, служащее одновременно штабом, учебным центром, местом для проведения совещаний и казармами. Примерно в сотне метров от здания находилась посадочная площадка для вертолетов: благодаря особенностям местности и окрестной растительности, ее было почти невозможно отыскать.

По дороге сюда Гарри Данне большей частью помалкивал. На самом деле, нормально можно было разговаривать только в тот краткий промежуток времени, пока лимузин добирался от дома Брайсона до посадочной площадки кампуса. А во время полета в Виргинию на обоих мужчинах, которых сопровождал молчаливый адъютант Данне, были надеты защитные звукоизолирующие шлемы. Добравшись до места, они выбрались из темно-зеленого правительственного вертолета, и их встретил ассистент, человек с неприметной внешностью.

Брайсон и Данне – помощники двигались следом, – прошли через ничем не примечательный главный вестибюль и спустились по лестнице в расположенное под землей спартанского вида помещение с низким потолком. На стенах, выкрашенных в белый цвет, висели, словно черные прямоугольные полотна, два больших плоских экрана. Данне и Брайсон уселись за стол из полированной стали. Один из молчаливых ассистентов исчез, второй занял пост за дверью.

Как только они уселись, Данне заговорил, не тратя времени на вступление или другие церемонии.

– Давайте я вам расскажу, кем, на мой взгляд, вы себя считаете, – начал он. – Вы считаете себя гребаным невоспетым героем. Это, по сути дела, основное непоколебимое убеждение, позволившее вам выдержать полтора десятка лет такой напряженной жизни, что человек послабее давно бы уже сломался. Вы верите, что пятнадцать лет служили своей стране, работая на сверхсекретную спецслужбу, так называемый Директорат. О ее существовании не известно никому – в прямом смысле этого слова, – даже среди высших слоев правительства США. Возможно, исключением являются председатель президентского совета по вопросам внешней разведки и пара ведущих деятелей в Белом доме, выяснившие это случайно. Замкнутая система в чистом виде – или, точнее, настолько замкнутая, насколько этого можно добиться в нашем искаженном мире.

Брайсон, решив ни в коем случае не позволять своим эмоциям вырваться наружу, дышал ровно и размеренно. Но он был потрясен: этот церэушник знал о вещах, которые всегда держались в строжайшем секрете.

– Десять лет назад вы даже получили Почетную медаль за мужество и героизм, и все такое прочее, – продолжал Данне. – Но ваши операции были настолько засекречены, что награждение проходило безо всяких церемоний и без присутствия президента, и я могу поспорить, что саму медаль вам так и не отдали.

На миг эта сцена снова воскресла в памяти Брайсона. Уоллер открыл коробочку и показал ему тяжелый бронзовый кругляшок. Конечно, требования секретности не позволяли рисковать, и это было бы совершенно немыслимо – приглашать Брайсона на процедуру награждения в Белый дом. И все-таки Ника захлестнула тогда волна гордости. Уоллер спросил, не задевает ли его тот факт, что он получил высшую награду США, а никто об этом так и не узнает. Брайсон, подумав, честно ответил, что не задевает. Об этом знал Уоллер, и знал президент, и его работа сделала мир чуть безопаснее – этого было достаточно. Брайсон говорил тогда совершенно искренне. Таковым, если излагать его в двух словах, и был дух Директората.

Данне тем временем пробежался пальцами по кнопкам панели управления, вделанной в стальную крышку стола, и плоские экраны, замерцав, ожили. На одном из них появилась фотография Брайсона времен его обучения в Стэнфорде – не официальное фото из документов, а снимок, сделанный без его ведома. Вторая фотография была сделана в горном районе Перу, и на ней был изображен Брайсон, уставший до полного изнеможения; впрочем, подкрашенная кожа и начинающая седеть борода скрывали эту усталость, превращая Брайсона в Джамиля Аль-Муалима, сирийского специалиста по военному снаряжению.

Удивление – это такое чувство, которое не может длиться долго. Брайсон почувствовал, что его потрясение постепенно сменяется раздражением, переходящим в гнев. Очевидно, он угодил в эпицентр внутренней грызни агентств по поводу законности методов Директората.

– Очаровательно, – сухо заметил Брайсон, в конце концов нарушив молчание. – Но я полагаю, что вам стоит обсуждать этот вопрос с другими людьми. Теперь я занимаюсь исключительно чтением лекций – я думаю, что вам это известно.

Данне дружески похлопал Брайсона по плечу, явно пытаясь успокоить своего гостя.

– Друг мой, вопрос не в том, что нам известно. Он заключается в том, что известно вам, – и еще более в том, что вам неизвестно. Вы верите, что отдали пятнадцать лет жизни ради службы своей стране. – Данне повернулся и впился в Брайсона пронзительным взглядом.

– Я знаю, что я делал, – спокойно и твердо отозвался Брайсон.

– А вот тут вы, к сожалению, ошибаетесь. Что, если я скажу вам, что на самом деле Директорат не является организацией, состоящей на службе у правительства Соединенных Штатов? И никогда ею не являлся. А даже прямо наоборот.

Данне откинулся на спинку стула и пригладил растрепавшуюся копну седых волос.

– Черт подери! Я понимаю, что вам нелегко это слышать. Но и мне нелегко это говорить – честно вам признаюсь. Двадцать лет назад мне довелось разбираться с одним парнем. Он считал, что работает на Израиль, и держался, как настоящий фанатик. Мне пришлось объяснить парню, что его надули. Что на самом деле он получал плату за свою службу от Ливии. Все пароли, все связные, встречи в тель-авивских гостиницах – все это было частью интриги. Достаточно неуклюжей, по правде говоря. В любом случае, нечего ему было вести двойную игру. Но мне даже стало жаль этого парня, когда он узнал, на кого на самом деле работал. Я никогда не забуду, какое у него сделалось лицо.

Брайсон почувствовал, что краснеет.

– А эта чертовщина тут при чем?

– На следующий день мы должны были передать его в министерство юстиции для закрытого судебного заседания. Но прежде, чем мы успели это проделать, парень застрелился.

На одном из экранов возникло другое изображение.

– Это человек, который завербовал вас, – верно?

Это была фотография Герберта Вудса, одного из преподавателей Стэнфорда, консультанта Брайсона и выдающегося ученого. Вудс всегда нравился Брайсону за свою исключительную способность к языкам – он бегло говорил на дюжине – и непревзойденную память. А еще, возможно, и потому, что не походил на сложившийся стереотип сутулого ученого. В здоровом теле здоровый дух – Вудс вполне подходил под это определение.

Экран померк, потом на нем появилась не очень качественная фотография молодого Вудса. Вудс стоял на улице – Брайсон тут же узнал московскую улицу Горького, которой после окончания «холодной войны» вернули ее дореволюционное название. Тверская.

Брайсон рассмеялся, не скрывая своего отношения к этой нелепости.

– Чушь какая! Вы собираетесь открыть мне тот ужасающий факт, что Герб Вудс в молодости симпатизировал коммунистам? Мне очень жаль, но вы зря старались: об этом и так все знают. Вудс никогда не скрывал своего прошлого. Именно поэтому он и сделался таким убежденным антикоммунистом: он на собственном опыте проверил, какой притягательной может быть вся эта дурацкая утопическая риторика.

Данне покачал головой, и на лице его появилось загадочное выражение.

– Возможно, я чересчур забегаю вперед. Чуть раньше я вам сказал, что все, чего я от вас хочу, – это чтобы вы меня выслушали. Вы ведь теперь у нас историк, так? Тогда, надеюсь, вы меня простите, если я прочту вам небольшой урок по истории. Вы, конечно же, знаете о «Тресте»?

Брайсон кивнул. «Трест» считался величайшей шпионской операцией двадцатого столетия. Эта операция внедрения, задуманная Феликсом Дзержинским, длилась семь лет. Вскоре после русской революции ЧК, советская спецслужба, выросшая позднее в КГБ, втайне создала мнимую группу инакомыслящих, куда входило некоторое число якобы недовольных высокопоставленных членов Советского правительства, которые считали (по крайней мере, так гласили тайно распускавшиеся слухи), что падение СССР неизбежно. Через некоторое время с «Трестом» начали сотрудничать антисоветские эмигрантские группы. Фактически западные разведслужбы постепенно начали зависеть от информации – которая, конечно же, на самом деле являлась дезинформацией, – поставляемой «Трестом». Это был не просто блестяще произведенный обман, предназначенный для того, чтобы ввести в заблуждение все зарубежные правительства, желавшие краха Советского Союза; для Москвы это был великолепный способ внедрить своих людей в крупнейшие организации внутренних противников. И сработал он безукоризненно – настолько безукоризненно, что «Трест» стал классическим образцом дезинформации, который изучали во всех разведслужбах мира.

К тому времени, когда истинная природа этой операции выплыла на свет божий – а произошло это в конце двадцатых, – было уже поздно. Большинство лидеров антисоветской эмиграции были похищены или убиты, подпольные организации противников советской власти уничтожены, предполагаемые отступники казнены. Внутренняя оппозиция никогда уже не оправилась от этого удара. Это была, говоря словами одного американского аналитика, «дезинформация, на которой было построено Советское государство».

– Теперь уже вы ведете речь о незапамятных временах, – с отвращением произнес Брайсон и нетерпеливо заерзал на стуле.

– Никогда не забывайте принимать в расчет силу вдохновения, – сказал Данне. – В начале шестидесятых в ГРУ, советской военной разведке, сложился небольшой кружок очень умных людей – если это сочетание не кажется вам противоречивым.

Данне хмыкнул.

– Эти парни пришли к выводу, что все их разведслужбы выродились, сделались совершенно неэффективны и кормятся из того же корыта с дезинформацией, которое сами же и создают, – или, иначе говоря, мутной воды много, рыбки мало. Они вычислили – а все они, ясное дело, были гениями, коэффициент умственного развития у них буквально зашкаливал, – что агенты теперь тратят большую часть времени на погоню за собственным хвостом. Эти парни называли себя «Шахматистами». Они презирали неуклюжих русских оперативников и еще сильнее презирали тех американцев, растяп и неудачников, которые соглашались сотрудничать с ними. Они вспомнили о «Тресте» и решили попробовать извлечь урок из этой истории. Они хотели привлечь к себе на службу самых лучших, самых умных людей из вражеского лагеря – таких, как мы, – и они придумали способ добиться этого. Так же, как и мы. Приманить их на жизнь, полную приключений.

– Я вас не понимаю.

– Мы и сами не понимали – до последнего времени. ЦРУ лишь несколько лет назад узнало о существовании Директората. И о том – а это куда важнее, – что Директорат из себя представляет.

– Говорите яснее.

– Я говорю о величайшем шпионском гамбите всего двадцатого столетия. Все это было тщательно проработанной хитрой затеей, понимаете? Как «Доверие». Эти гении из ГРУ придумали мастерский ход для проникновения на вражескую территорию – на нашу территорию. Сверхсекретное разведывательное агентство, укомплектованное множеством талантливых людей, которые понятия не имеют, кто их настоящие боссы – их знают лишь под названием «консорциум», – и которым ведено скрывать свою деятельность от всех правительственных служащих. Восхитительный ход! Вы не имеете права никому ничего рассказывать, и особенно – правительству, на которое вы якобы работаете! Я веду речь о настоящих, добропорядочных американцах, которые встают утром, пьют свой кофе «Максвелл-хауз», поджаривают тосты из «Уандерберда»[2], едут на работу в своих «Бьюиках» и «Шевроле», а потом разъезжаются по всему миру и рискуют жизнью – так и не узнав, на кого они на самом деле работают. Схема действует безукоризненно, как часовой механизм.

Брайсон не мог больше слушать эту литанию.

– Черт побери! Довольно, Данне! Все это ложь, сплошное нагромождение лжи. Если вы и вправду думаете, что я могу клюнуть на эту удочку, то, значит, вы совсем выжили из ума!

Брайсон стремительно поднялся.

– Выпустите меня отсюда. Я устал от вашей низкосортной театральной постановки.

– Я не очень-то надеялся, что вы мне поверите – по крайней мере, сразу, – спокойно откликнулся Данне. Он даже не пошевелился. – Проклятье, я бы и сам в это не поверил! Но уделите мне еще минуту вашего времени.

Данне жестом указал на экран:

– Вам знаком этот человек?

– Тед... Эдмунд Уоллер! – выдохнул Брайсон. Он смотрел на фотографию Уоллера – только этот Уоллер был намного младше, его коренастая фигура еще не сделалась тучной, и он был одет в советскую военную форму. Кажется, снимок был сделан во время какого-то праздника на Красной площади. Во всяком случае, на заднем плане виднелась часть Кремля. Рядом с фотографией на экране появились биографические данные. Имя: Геннадий Розовский. Год и место рождения: 1935-й, Владивосток.

С детства считался «шахматным чудом». С семи лет учился американскому английскому у носителя языка. Получил образование в военно-политическом училище. Список орденов и других правительственных наград прилагается.

– «Шахматное чудо», – пробормотал Брайсон себе под нос. – Это что за чертовщина?

– Говорят, он мог бы побить Спасского и Фишера вместе взятых, если бы захотел выбрать карьеру шахматиста, – пояснил Данне, и голос его сделался резким. – К сожалению, он решил играть в более серьезные игры.

– Фотографии можно подделать, данные – фальсифицировать... – начал было Брайсон.

– Кого вы пытаетесь убедить, меня или себя? – перебил его Данне. – Так или иначе, у нас в распоряжении достаточно оригиналов, и я с удовольствием позволю вам их исследовать. Я вас уверяю, мы проверили все это под микроскопом. Мы могли так никогда и не узнать об этой операции. Можно сказать, что нам повезло. Mirabile dictu[3], профессор, мы получили доступ к кремлевским архивам. Деньги сменили хозяина, и похороненные архивы были извлечены на свет божий. Там, среди всего прочего, обнаружилось несколько весьма интригующих клочков бумаги. По чести говоря, они бы нам ничего не дали, если бы не счастливая случайность – пара функционеров среднего звена, которые как раз в это время перебежали на нашу сторону и выложили все, что знали. По отдельности сообщенные ими сведения выглядели совершенно бессмысленно. Когда же мы свели их воедино и добавили сюда документы из архива, начала вырисовываться некая картина. Именно таким образом мы и узнали о вас, Ник. Но это было отнюдь не все, поскольку внутренний круг явно держал всю операцию разбитой на невероятно мелкие части – как это принято среди террористических организаций.

И мы начали выяснять недостающие фрагменты. На протяжении последних трех лет это было важнейшей нашей работой. Мы очень смутно представляли себе, кто за всем этим стоит – не считая, конечно, вашего друга Геннадия Розовского. Надо отдать ему должное, он обладает своеобразным чувством юмора. Знаете, в честь кого он взял себе это имя? Эдмунд Уоллер – это был такой малоизвестный и чрезвычайно лживый поэт семнадцатого века. Он когда-нибудь разговаривал с вами о гражданской войне в Англии?

Брайсон с трудом сглотнул и кивнул.

– Я знаю, вас это повеселит. Во времена междуцарствия Эдмунд Уоллер писал хвалебные поэмы в честь Кромвеля, лорда-протектора. Но при этом, чтоб вы знали, он участвовал в роялистском заговоре. После Реставрации Уоллер занял почетное место при королевском дворе. Вас это не наводит ни на какие мысли? Розовский взял себе имя величайшего двойного агента английской поэзии. Как я уже говорил, я уверен, что Розовский сделал это нарочно, чтобы поддеть высоколобых интеллектуалов.

– Вы хотите сказать, что меня еще во время учебы в колледже завербовали в какую-то подставную организацию и все, что я делал после этого, было обманом, подлогом, – я вас правильно понимаю?

– Правильно – за одним исключением. Эти махинации начались не тогда. Они начались раньше. Гораздо раньше.

Данне снова пробежался по клавишам, и на экране возникло еще одно оцифрованное изображение. На левом экране Ник увидел своего отца, генерала Джорджа Брайсона, сильного, красивого мужчину с квадратным подбородком, и рядом с ним – свою мать, Нину Лоринг Брайсон, тихую, мягкую женщину, дававшую уроки игры на пианино и без единого слова жалобы следовавшую за мужем, которого то и дело переводили с места на место. На правом появилась другая картинка – расплывчатая фотография из полицейского файла, запечатлевшая искореженный автомобиль на заснеженной горной дороге. Старая, памятная боль ударила Брайсона под дых; даже после стольких лет она оставалась почти невыносимой.

– Если не возражаете, Брайсон, я хотел бы вас кое о чем спросить. Вы верите, что это был несчастный случай? Вам тогда сравнялось пятнадцать лет – вы уже были блестящим студентом, прекрасным спортсменом, великолепным образчиком американской молодежи, и все такое прочее. И вдруг ваши родители в одночасье погибли. Ваши крестные забрали вас...

– Дядя Пит, – бесцветным тоном произнес Брайсон. Он находился сейчас в своем собственном мире, мире, заполненном потрясением и болью. – Питер Мунро.

– Да, именно так его звали, но это не было его настоящим именем. Он позаботился о том, чтобы вы поступили именно в тот колледж, который нужно, и принял много других решений у вас за спиной. Все это значительно повышало вероятность того, что в конечном итоге вы окажетесь у них в руках. Я имею в виду Директорат.

– Вы утверждаете, что, когда мне исполнилось пятнадцать, мои родители были убиты, – ошеломленно протянул Брайсон. – Вы утверждаете, что вся моя жизнь была одним... грандиозным обманом.

Данне заколебался и, поморщившись, мягко произнес:

– Если это вас сколько-нибудь утешит, вы были не одиноки. Подобная участь постигла десятки людей. Просто вы оказались самым значительным успехом Директората.

Брайсону хотелось настаивать на своем, спорить с церэушником, вскрыть нелогичность его доводов, указать на изъяны в рассуждениях. Но вместо этого Ник почувствовал, что силы покидают его, голова кружится, и его захлестывает мучительное ощущение вины. Если Данне сказал правду – хотя бы отчасти, – что тогда в его жизни было настоящим? Что было правдой? Знал ли он, Ник Брайсон, кто он такой на самом деле?

– А Елена? – с каменным выражением лица спросил он, не желая слышать ответ.

– Да, Елена Петреску тоже. Интересный случай. Мы полагаем, что она была агентом румынской Секуритате и ее перевели в Директорат, чтобы следить за вами.

Елена... нет, этого не может быть! Она не могла быть агентом Секуритате! Ее отец был врагом Секуритате – отважный математик, выступивший против правительства. И Елена... он спас ее и ее родителей, они строили совместную жизнь...

Они ехали верхом вдоль бесконечной полосы пустынного песчаного пляжа на одном из островов Карибского моря. Сперва они пустили лошадей в галоп, потом постепенно перешли на рысь. Луна заливала все вокруг серебристым светом. Ночь дышала прохладой.

– И весь этот остров – наш, Николас? – в восторге воскликнула Елена. – У меня такое чувство, будто мы здесь одни, будто все, что мы видим, принадлежит нам!

– Так и есть, любовь моя, – отозвался Брайсон, заражаясь ее безудержным весельем. – Разве я тебе не говорил? Я снял деньги с дискреционных счетов и купил этот остров.

Радостный смех Елены звучал словно музыка.

– Николас, ты ужасен!

– «Ник-о-лас» – мне нравится, как ты произносишь мое имя. Где ты научилась так хорошо ездить верхом? Я даже не знал, что в Румынии есть лошади.

– Ну конечно же, есть! Я училась верховой езде на ферме у моей бабушки Николеты, в предгорьях Карпат. Я ездила на гуцульской лошадке. Их разводят для работы в горах, но они прекрасно подходят для верховой езды – такие проворные, сильные и надежные.

– Ты как будто говоришь о себе.

Волны накатывались на берег, совсем рядом с ними, и с шумом рассыпались. Елена снова рассмеялась.

– Ты на самом деле так и не видел моей страны – ведь правда, дорогой? Коммунисты совершенно изуродовали Бухарест, но сельские края – Трансильвания и Карпаты – по-прежнему прекрасны. Там все еще живут по старинке и ездят на телегах. Когда мы уставали от университетской жизни, то уезжали к Николете, в Драгославеле. Она кормила нас мамалыгой, кашей из кукурузной муки, и киорбой – это мой любимый суп.

– Ты скучаешь по родине.

– Немного. Но больше всего я скучаю по родителям. Мне очень их не хватает. Это просто ужасно, что я не могу повидаться с ними. Эти телефонные звонки по засекреченной линии, пару раз в год – мне этого недостаточно!

– Но, по крайней мере, они находятся в безопасности. У твоего отца много врагов. Они убили бы его, если бы знали, где он находится. Остатки Секуритате – профессиональные убийцы. Они винят твоего отца в раскрытии кодов – ведь это привело к падению правительства Чаушеску, позволявшего им властвовать. Теперь им самим приходится скрываться и в Румынии, и за ее пределами, но они ничего не забыли. Они образуют особые команды из так называемых «чистильщиков», выслеживают старых врагов и уничтожают их. И они очень хотят отомстить человеку, которого считают худшим из изменников.

– Он герой!

– Конечно, он герой. Но для них он – предатель. И они не остановятся ни перед чем, лишь бы отомстить.

– Ты пугаешь меня!

– Просто напоминаю, насколько важно, чтобы твои родители оставались в укромном месте.

– О господи, Николас, я молюсь, чтобы с ними ничего не случилось!

Брайсон натянул поводья, заставляя свою лошадь остановиться, и повернулся к жене.

– Я обещаю тебе, Елена. Я сделаю все, что в человеческих силах, чтобы защитить их.

В молчании прошла минута, затем другая. В конце концов Брайсон, нехорошо прищурившись, произнес:

– Но это все не имеет ни малейшего смысла! Я выполнял очень важную работу. Я неоднократно...

– ...сажали нас в лужу, – перебил его Данне. Он вертел в руках сигарету, но не закуривал. – Каждая ваша успешная операция была сокрушительным ударом по интересам Америки. И должен сказать, что я испытываю к вам глубочайшее уважение как к профессионалу. Ну, давайте посмотрим. Вот, скажем, тот кандидат, «сторонник умеренных реформ», которого вы защищали. Он находился на содержании у «Сендеро луминозо», террористической организации. На Шри-Ланке вы очень эффективно уничтожили тайную коалицию, которая готова была начать мирные переговоры между тамилами и сингальцами.

На экране появилась новая фотография: цвета и контуры были словно бы размытыми. Брайсон узнал это лицо, хотя изображение и было нечетким.

Это был Абу.

– Тунис! – с силой выдохнул Брайсон. – Этот человек... он собирался устроить там государственный переворот. Он и его последователи – форменные фанатики. Я внедрился в их организацию, вычислил, кто во дворце работает на обе стороны...

Эти воспоминания были не из тех, что вызывали у Брайсона теплые чувства. Ник знал, что никогда не забудет резню на авеню Хабиб-Боргига. Равно как и тот момент, когда Абу разоблачил его и едва не прикончил.

– Теперь давайте посмотрим, – произнес Данне. – Вы подставили этого человека. И сдали его правительству.

Это было чистой правдой. Он действительно подставил Абу под удар элитной труппы правительственных спецвойск, и те отправили Абу в тюрьму вместе с несколькими десятками его приверженцев.

– И что произошло дальше? – поинтересовался Данне, словно испытывая Брайсона.

Ник пожал плечами.

– Он умер в заключении несколько дней спустя. Не могу сказать, чтобы я сильно скорбел о нем.

– К сожалению, не могу сказать того же, – произнес Данне внезапно посуровевшим голосом. – Абу был одним из наших людей. Точнее даже, одним из моих. Я сам его обучал. Он был самым ценным нашим агентом в этом регионе – я говорю обо всей треклятой «песочнице».

– Но попытка государственного переворота... – слабо попытался возразить Брайсон, чувствуя, как голова идет кругом. Что за бессмыслица!

– Гребаное прикрытие, предназначенное для того, чтобы скрыть его истинные намерения от этих сумасшедших. Да, верно, он возглавлял «Аль-Надха» – затем, чтобы похоронить ее к чертовой матери. Абу разработал глубокое, очень глубокое прикрытие. Это было совершенно необходимо, просто для того, чтобы выжить. Вы что, думаете, это легко – внедриться в террористическую организацию, особенно в «Хезболла», эту их святая святых? Они все подозрительны, как черти. Если вы не принадлежите к известной почтенной семье, от вас будут ожидать, чтобы вы проливали кровь галлонами, кровь израильтян, – или вам никогда не станут доверять. Абу был пронырливым ублюдком, ведущим жестокую игру, – но это был наш пронырливый ублюдок! И ему приходилось играть жестоко. Но благодаря этому ему удалось подобраться к Каддафи. Очень близко подобраться. Каддафи рассчитывал, что если Абу удастся захватить Тунис, то эту страну можно будет превратить в провинцию Ливии. Абу вот-вот должен был стать его закадычным приятелем. Мы почти заполучили ключик ко всем террористическим группам, действующим на севере Сахары. Но тут Директорат подложил ему свинью – подсунул бракованное снаряжение, – и к тому времени, когда наши люди узнали об этом, было уже слишком поздно. Вся наша сеть, которую мы строили двадцать лет, полетела к чертям. Блестящая работа. Узнаю почерк «Шахматистов». Действительно, блестящий ход – чтоб им пусто было! – убрать одного американского агента руками другого. Хотите, чтобы я продолжал? Может, рассказать вам о Непале и о том, чего вы там на самом деле добились? Или о Румынии, где ваши парни, наверно, думали, что помогают сбросить Чаушеску? Что за фарс! В один прекрасный день приверженцы прежнего режима просто-напросто сменили облик и создали новое правительство, только и всего! Подчиненные Чаушеску долгие годы плели заговоры, стараясь сбросить этого ублюдка – и они охотно швырнули своего босса волкам, чтобы самим остаться у власти. Именно этого и желали в Кремле. И что же в результате произошло? Имеем инсценированный государственный переворот. Диктатор и его жена пытаются спастись бегством на вертолете. Внезапно возникшие «технические проблемы» мешают побегу. Их арестовывают, устраивают закрытое судебное разбирательство, совершенно игнорирующее всякую законность, и под Рождество расстреливают. Все разыграно как по нотам! А кто остался в выигрыше? Марионеточные режимы Восточной Европы рушатся один за другим, как костяшки домино. Партийных аппаратчиков вышвыривают пинком под зад. Государства устанавливают у себя демократию и откалываются от просоветского блока. Но Москва не намерена терять еще и Румынию. Конечно, Чаушеску должен уйти – он создал себе слишком скверную репутацию. Этот тип для Москвы – что заноза в заднице. Он всегда таким был. Итак, Москва желает сохранить Румынию, поддержать спецслужбы и поставить у власти новую марионетку. А кто же будет выполнять грязную работу? Кто же, если не вы и ваши добрые друзья из Директората?

Боже правый! Брайсон, насколько много вы на самом деле хотите знать?

– Проклятие! – взорвался Брайсон. – Это полная бессмыслица! Вы что, за дурака меня держите? Чертово ГРУ, русские заговоры – все это в прошлом! Может, ваши ковбои из Лэнгли не слушают новостей? Ну так я вам сообщаю: «холодная война» закончилась!

– Да, – хрипло и едва слышно отозвался Данне. – А Директорат по каким-то загадочным причинам живет и процветает.

Брайсон молча посмотрел на него, не в силах вымолвить ни слова. Он прямо-таки чувствовал, как его лихорадочно работающий мозг перегревается – вот-вот полетят искры.

– Я буду с вами откровенен, Брайсон. Было время, когда мне хотелось убить вас, убить собственными руками. Это было до того, как мы разобрались во всей этой истории и в том, как работает Директорат. Нет, говоря начистоту, я соврал бы и вам и себе, если бы заявил, что мы разобрались во всем досконально. Нам до сих пор известны лишь отдельные фрагменты. На протяжении десятилетий все это было всего лишь слухами, такими же весомыми, как пух одуванчика. Когда «холодная война» закончилась, вся эта операция застыла – по крайней мере, насколько мы могли судить. А вообще это здорово напоминает старую притчу о слепце и слоне. Мы можем пощупать тут хобот, там хвост, но на более высоком уровне мы так и не знаем, с каким зверем имеем дело. Точно мы знаем только одно, что вас – последние пять лет мы держали вас под наблюдением – крупно надули. Именно поэтому я и стал разговаривать с вами по-хорошему, вместо того чтобы вцепиться вам в глотку.

Данне горько рассмеялся, но тут же поперхнулся кашлем – хриплым кашлем курильщика.

– В общем, мы предполагаем следующее: похоже, после окончания «холодной войны» эта организация порвала со своими изначальными хозяевами. Контроль перешел в другие руки.

– В чьи? – настороженно и угрюмо поинтересовался Брайсон.

Данне пожал плечами.

– Не знаю. Пять лет назад организация явно вступила в период относительного бездействия: вы были не единственным агентом, которого вывели из игры, – та же участь постигла многих. Возможно, эта контора собиралась прекратить работу. Трудно что-либо утверждать наверняка. Но сейчас у нас появились основания думать, что она возобновила деятельность.

– Что вы понимаете под возобновлением деятельности?

– Точно не знаю. Именно поэтому мы и решили привлечь вас к этому делу. До нас дошли неприятные слухи. Похоже, ваше прежнее начальство по каким-то причинам снова собирает силы.

– По каким-то причинам... – тупо повторил Брайсон.

– Вы можете сказать, что они замышляют усилить всеобщую нестабильность – по крайней мере, так это могли бы сформулировать наши сильно умные аналитики. Но я невольно спрашиваю себя: зачем это им? Что они замышляют дальше? И я не знаю. А когда я не знаю подобных вещей, мне начинает становиться страшно.

– Очень интересно, – сардонически произнес Брайсон. – До вас доходили слухи, вы полагаете, вы демонстрируете мне какие-то расплывчатые фотографии – и при этом у вас нет ни малейшей зацепки, позволяющей разобраться, о чем же вы говорите.

– Именно поэтому нам и нужны вы. Прежний советский строй мог рухнуть, но нельзя сбрасывать со счетов военную верхушку. Посмотрите хотя бы на генерала Бушалова: на русской политической сцене он выглядит очень серьезным претендентом. И стоит только произойти какой-то неприятности; как он тут же обвиняет во всем Соединенные Штаты. Я предсказываю, что он взлетит на вершину власти. Совещательная демократия? Множество русских скажут только: ее нет – и не надо! В Пекине сидит сильная реакционная клика, соединяющая Собрание народных представителей и Центральный комитет. Я уж не говорю о китайской Народной освободительной армии, которая является самостоятельной силой. Неважно, как вы на это смотрите, но на карту поставлены большие деньги и большая власть. Уже один только общий образ мыслей способен заставить остатки «Шахматистов» объединиться с их пекинскими братьями. Но все это – лишь мои догадки. Потому что истины не знает никто, кроме плохих парней, а они нам ничего не скажут.

– Если вы действительно верите во все это, действительно считаете, что я сыграл роль полного болвана в крупнейшей шпионской игре века, то на кой черт я вам понадобился?

Двое мужчин долго смотрели друг другу в глаза.

– Вы учились у одного из лучших их умов, у одного из основателей. Кстати, в России у Геннадия Розовского было прозвище «Волшебник». Чародей. Знаете, в кого вы превратились в результате? – Данне рассмеялся, и снова закашлялся. – В ученика чародея.

– Черт побери! – снова взорвался Брайсон.

– Вы знаете, как думает Уоллер. Вы были его лучшим учеником. Вы понимаете, что я прошу вас сделать – ведь верно?

– Конечно! – язвительно откликнулся Брайсон. – Вы хотите, чтобы я снова вернулся туда.

Данне медленно кивнул.

– Вы – наша самая большая надежда. Я мог бы воззвать к вашему патриотизму, к лучшим сторонам вашей натуры. Но чтоб я сдох, если вы просто не задолжали нам этого!

У Брайсона голова шла кругом. Он не знал, что и думать, не знал, что ответить церэушнику.

– Не хотелось бы вас обидеть, – сказал Данне, – но если уж пытаться выследить их, то нам нужна лучшая ищейка, которую мы только сможем отыскать. Как бы поудачнее выразиться...

Он так долго вертел в руках незажженную сигарету, что из нее начали сыпаться крошки табака.

– Вы – единственный, кому знаком их запах.

Глава 4

Лучи яркого полуденного солнца заливали квартал на Кей-стрит и заставляли сверкать зеркальные стекла разнообразных учреждений и компаний. С противоположной стороны улицы Николас Брайсон внимательно наблюдал за домом номер 1324, одновременно и знакомым до мелочей, и глубоко чуждым. По лицу Брайсона катился пот. Белая рубашка постепенно становилась влажной. Ник остановился у окна пустого конторского помещения, осторожно поднес к глазам крохотный бинокль, быстро подстроил его и ладонью заслонил глаза от солнца. Несомненно, агент по продаже недвижимости, выдавший ему ключи от пустующего, сдающегося внаем помещения, нашел несколько странным желание бизнесмена провести одному несколько минут в комнате, которая, возможно, станет его кабинетом, чтобы, видите ли, ощутить ее – фэн-шуй и прочие подобные штучки. Агент наверняка принял Брайсона за одного из этих сверхчувствительных деловых людей из «Нового века»[4], но, во всяком случае, он на некоторое время оставил клиента одного.

Сердце Брайсона бешено колотилось, в висках пульсировала кровь. В современном деловом здании, служившем штаб-квартирой его работодателям, – в здании, которое так долго было его базой, его убежищем и местом обновления, островком постоянства и спокойной уверенности в непрерывно изменяющемся, полном насилия мире, – теперь не было ничего успокаивающего или радушного. Брайсон примерно с четверть часа наблюдал за ним из темной пустой комнаты, пока в дверь не постучали. Агент вернулся и хотел знать, какое решение принял клиент.

Было совершенно ясно, что дом 1324 по Кей-стрит изменился, хотя перемены эти были едва уловимы. Таблички у входа в здание, сообщающие о том, кто его занимает, сменились другими, на вид такими же банальными, как предыдущие. Гарри Данне говорил, что штаб-квартира на Кей-стрит покинута, но Брайсон решил не полагаться безоговорочно на его мнение. В конце концов, Директорат великолепно умел прятаться на видном месте. «Голая шкура – лучшая маскировка», – любил говаривать Уоллер.

Так что, неужели они действительно переехали? «Американский совет текстильного производства» и «Департамент зерновых культур Соединенных Штатов» звучало так же правдоподобно, как и названия несуществующих организаций, чьи вывески прежде служили маскировкой Директорату. Но зачем могла понадобиться эта замена? Кроме того, в здании 1324 по Кей-стрит произошли и другие перемены. За каких-нибудь четверть часа, пока Брайсон наблюдал за ним, через центральную дверь прошло необычайно много людей. Их явно было слишком много, чтобы все они могли являться сотрудниками Директората или даже работать на него, сами того не ведая. Значит, здесь теперь располагалась какая-то другая организация.

Возможно, Данне действительно был прав. Но у Брайсона уже включилась система сигнализации. «Никогда не принимай ничего на веру; подвергай сомнению все, что тебе говорят». Еще одно из правил Теда Уоллера. Оно отлично подходило и Уоллеру, и Данне, да и вообще любому человеку, занимающемуся подобной деятельностью.

Брайсон долго бился над вопросом: как пробраться в здание, не насторожив его обитателей? Ник подошел к этой задаче, как подошел бы к любой другой головоломке, возникшей в ходе оперативной деятельности и требующей решения. Он мысленно разработал десяток остроумных способов проникновения. Но все они не давали гарантии успеха и были сопряжены с совершенно непропорциональным риском. А потом Ник вспомнил еще один трюизм Уоллера («Не Уоллера, черт подери! Геннадия Розовского!»): «Если сомневаешься – иди через парадный вход». Пожалуй, это действительно было самым перспективным вариантом: войти нагло, в открытую.

И все же игра требовала подстраховки – таковы были ее правила. Брайсон поблагодарил агента, сказал, что заинтересован в этом предложении и попросил подготовить договор об аренде. Он вручил агенту одну из своих поддельных визитных карточек, а потом сказал, что спешит на другое деловое свидание.

Брайсон направился к парадному входу здания номер 1324. Все его чувства были обострены до предела. Ник готов был уловить любое внезапное движение, любое изменение в расцветке или поведении толпы, могущее послужить сигналом опасности.

Так где же теперь находится Тед Уоллер?

Где кроется правда? Кто в своем уме, а кто уже свихнулся?

На Брайсона обрушился грохот и скрежет уличного движения – просто потрясающая какофония.

" – Для вас это единственный способ когда-либо узнать правду.

– Правду о чем?

– Для начала – правду о себе самом".

Но что было правдой? Что было ложью?

«Вы считаете себя гребаным невоспетым героем... Вы верите, что пятнадцать лет служили своей стране, работая на сверхсекретную спецслужбу, так называемый Директорат».

Хватит! Так и свихнуться можно!

Елена! Неужели и ты тоже? Елена, любовь всей моей жизни, исчезнувшая из моей жизни так же внезапно, как появилась...

«Вы верите, что пятнадцать лет служили своей стране».

Кровь, которую я проливал; страх, выворачивающий все нутро; множество случаев, когда я находился на краю гибели или отнимал жизни других людей...

" – Я говорю о величайшем шпионском гамбите всего двадцатого столетия.

– Вы утверждаете, что вся моя жизнь была одним... грандиозным обманом?

– Если это вас сколько-нибудь утешит, вы были не одиноки. Подобная участь постигла десятки людей. Просто вы оказались самым значительным успехом Директората".

Что за безумие!

«Вы – единственный, кому знаком их запах».

Кто-то врезался в Брайсона, и Ник мгновенно развернулся, чуть пригнувшись, напрягшись, приготовившись атаковать. Но это оказался не какой-нибудь агент-профессионал, а всего лишь рослый, атлетически сложенный чиновник со спортивной сумкой, из которой торчали теннисные ракетки. Мужчина со страхом уставился на Брайсона. Ник извинился. Чиновник смерил его пристальным взглядом и поспешно двинулся прочь.

Взгляни в лицо прошлому! Взгляни в лицо правде! Взгляни в лицо Теду Уоллеру, которого на самом деле звали вовсе не так! По крайней мере в этом Брайсон уже не сомневался. У него до сих пор сохранились собственные контакты с бывшими работниками КГБ и ГРУ, которые ушли в отставку или оказались вынуждены сменить работу в меркантильные времена, наставшие после окончания «холодной войны». Были сделаны кое-какие запросы, документы проверены, данные подтверждены. Имели место несколько телефонных разговоров, прошедших под чужими именами, на вид совершенно бестолковых, но в которых проскользнуло несколько чрезвычайно многозначительных фраз. Ник связался с людьми, которых знал в прошлой жизни – в той жизни, которая, как он полагал, осталась позади. Торговец алмазами в Антверпене; бизнесмен-поверенный в Копенгагене; высокооплачиваемый «консультант» и «посредник» международной торговой фирмы в Москве. У всех этих людей имелась одна общая черта: все они в прошлом были офицерами ГРУ, успевшими с тех пор эмигрировать и расстаться со шпионской жизнью – как расстался с нею и сам Брайсон. По крайней мере, так он считал совсем недавно. И все они хранили кое-какие документы в банковских сейфах, или прятали зашифрованные магнитные ленты, или просто надеялись на свою незаурядную память. Все они удивлялись, слегка нервничали или даже пугались, когда к ним обращался человек, слывший легендой среди лиц их прежней профессии, человек, который некогда щедро платил им за информацию и помощь. Проверка была проведена по нескольким независимым каналам. Результаты подтвердились.

Геннадий Розовский и Эдмунд Уоллер действительно являлись одним и тем же лицом. Сомнений быть не могло.

Тед Уоллер – лучший друг, руководитель, наставник Брайсона! – на самом деле был глубоко законспирированным агентом ГРУ. Этот церэушник, Гарри Данне, снова оказался прав. Что за сумасшедший дом!

Войдя в вестибюль, Брайсон увидел, что панель интеркома, на которой он некогда набирал кодовый, постоянно изменяющийся номер, теперь исчезла. На ее месте красовался застекленный стенд с перечнем расположенных в этом здании юридических фирм и лоббистских организаций. Под названием каждой фирмы располагался список главных сотрудников этой фирмы и номера их телефонов. Брайсон с удивлением обнаружил, что на двери нет ни сигнального устройства, ни замка, ни какого-либо заграждения. Любой мог беспрепятственно войти в здание и выйти оттуда.

Внутренний вестибюль за стеклянной дверью – кажется, теперь там стояло обычное стекло, не пуленепробиваемое, – слегка изменился. Он выглядел как обычная приемная, и за высокой полукруглой мраморной стойкой сидел единственный охранник, он же секретарь. Молодой чернокожий парень в голубом блейзере и с красным галстуком поднял голову и с легкой заинтересованностью взглянул на Брайсона.

– У меня назначена встреча с... – Ник заколебался на долю секунды, потом у него в памяти всплыло имя из списка сотрудников одного из крайних лобби, – Джоном Оуксом из Американского совета текстильного производства. Я – Билл Тэтчер, помощник конгрессмена Вогэна.

Брайсон подбавил в свою речь легкий техасский акцент. Конгрессмен Руди Вогэн был весьма влиятельным политическим деятелем, представителем Техаса и председателем одной из комиссий конгресса. Он, несомненно, что-то да значил для текстильного совета.

Начались обычные предварительные переговоры. Охранник позвонил директору лоббистской группы. Исполнительный заместитель директора ничего не знал о запланированном визите главного помощника конгрессмена Вогэна по законодательным вопросам, но был счастлив встретиться со столь влиятельным лицом. Энергичная молодая женщина с белокурыми волосами тут же спустилась в вестибюль и провела Брайсона к лифту, всю дорогу извиняясь за произошедшую накладку.

Они поднялись на третий этаж. Прямо у лифта их встретил светловолосый мужчина в дорогом костюме: его волосы были тщательно уложены, и вообще он казался несколько излишне прилизанным. Мистер Оукс готов был кинуться к Брайсону с распростертыми объятьями.

– Мы чрезвычайно благодарны конгрессмену Вогэну за поддержку! – воскликнул лоббист, схватив руку Брайсона обеими руками и энергично встряхнув. Потом добавил доверительным тоном: – Я знаю, что конгрессмен Вогэн понимает, как это важно – защитить Америку от дешевого экспорта, сбивающего цены. То есть мавританские ткани – это не то, что нужно нашей стране! Я уверен, что конгрессмен прекрасно это понимает!

– Конгрессмен Вогэн хотел бы побольше узнать о билле, касающемся международных трудовых стандартов, который вы поддерживаете, – сказал Брайсон, оглядываясь по сторонам, пока они вместе с мистером Оуксом шли по коридору, некогда столь знакомому. Никого из прежнего персонала было не видать – ни Криса Эджкомба, ни других служащих, которых Брайсон знал лишь в лицо. Не видно было ни мини-АТС, ни модулей, ни экранов спутниковой связи. Изменилось все, вплоть до мебели. Даже план этажа изменился, словно весь этаж выпотрошили. Маленькая кладовая со стрелковым оружием исчезла, и на ее месте возник конференц-зал со стенами из тонированного стекла, с внушительного вида столом из красного дерева и такими же стульями.

Хорошо – даже чрезмерно хорошо – одетый лоббист провел Брайсона в свой кабинет и предложил присесть.

– Мы понимаем, что конгрессмен Вогэн готовится к выборам следующего года, – сказал Оукс, – и мы считаем своим долгом оказывать содействие тем членам конгресса, которые осознают, насколько важно поддерживать американскую экономику на надлежащей высоте.

Брайсон рассеянно кивнул, оглядываясь по сторонам. Это был тот самый кабинет, что некогда принадлежал Теду Уоллеру. Если до сих пор у Ника еще оставалась какая-то тень сомнения, то теперь она развеялась. Организация, занимающая ныне это помещение, не была липовой, созданной исключительно ради прикрытия.

Директорат исчез. И на прежнем месте не осталось ни следа Теда Уоллера, единственного человека, который мог подтвердить – или опровергнуть – рассказ церэушника Гарри Данне о том, что на самом деле стоит за Директоратом.

Кто лжет? Кто говорит правду?

Как ему отыскать свое прежнее начальство, если организация взяла и исчезла с лица земли, как будто никогда и не существовала?

Брайсон оказался в тупике.

Двадцать минут спустя Брайсон вернулся на крытую стоянку, к арендованному автомобилю, и быстро проверил все оставленные им метки – это давно уже стало для него второй натурой. Крохотная, чувствительная к натяжению нить, которую Ник примостил на дверной ручке со стороны водителя, по-прежнему была на месте. Ни один человек, который попытался бы отомкнуть замок или каким-либо другим способом проникнуть в машину, не смог бы этого сделать, не потревожив метки. Брайсон присел и быстро осмотрел днище автомобиля, дабы убедиться, что к нему не прикреплены никакие устройства. Ни на Кей-стрит, ни по дороге к гаражу Ник не замечал за собой слежки, но он не мог больше довольствоваться такими примитивными способами противодействия наблюдению. Включив зажигание, Брайсон почувствовал знакомую тяжесть под ложечкой, нервное напряжение, какого ему не случалось испытывать уже несколько лет. Момент истины прошел безболезненно: в машине не оказалось взрывного устройства, срабатывающего от зажигания.

Он спустился на несколько этажей, к выезду из гаража, и сунул магнитный билет в щель автомата, управляющего шлагбаумом. Автомат выплюнул карточку обратно. «Черт подери!» – проворчал себе под нос Брайсон. Это было почти забавно – почти, но все-таки не совсем: после всех предосторожностей его задерживала дурацкая неполадка автомата. Ник снова сунул карточку в автомат. Тот по-прежнему отказывался поднимать шлагбаум. Скучающий служитель вышел из своей будки, наклонился к открытому окошку машины и предложил:

– Сэр, давайте я попробую.

Служитель сунул карточку в автомат, и тот опять ее выплюнул. Служитель посмотрел на голубой кусочек картона, кивнул – на лице его отразилось понимание – и снова приблизился к машине.

– Сэр, это точно та самая карточка, которую вам выдали на въезде? – поинтересовался служитель, протягивая карточку Брайсону.

– А что это еще должно быть? – раздраженно спросил Брайсон. Что этот тип имеет в виду? Действительно ли эта машина принадлежит ему, Брайсону, или он прихватил чужой автомобиль? Он повернулся, чтобы взглянуть на служителя, и тут же ощутил смутную тревогу: что-то было не то с руками этого типа...

– Нет, сэр, вы меня не поняли, – произнес служитель, наклоняясь. И Брайсон внезапно почувствовал, что к его левому виску прижалась холодная сталь пистолетного ствола. Служитель держал в руках мелкокалиберный курносый пистолет, и его дуло смотрело точнехонько в висок Брайсону. Сумасшедший дом!

– Я хочу сказать, сэр, что вам лучше держать обе руки на руле, – негромко, но твердо произнес служитель. – Тогда мне не придется пускать в ход эту штуку.

Боже правый!

Вот в чем дело! Маникюр на руках! У этого типа были мягкие, хорошо ухоженные руки человека, тщательно следящего за своим внешним видом, человека, который вращается среди обеспеченных людей и хочет соответствовать своему кругу общения. Такие руки не могут принадлежать смотрителю автостоянки! Но осознание запоздало на какую-то долю секунды. Служитель рывком распахнул дверцу и запрыгнул на заднее сиденье. Его пистолет снова смотрел в висок Брайсону.

– Поехали! Быстро! – прикрикнул лжеслужитель, как только шлагбаум приподнялся. – И руки держите на руле. Мне бы очень не хотелось от какого-нибудь рывка автомобиля случайно нажать на курок. Надеюсь, это вам понятно? Нас с вами ждет небольшая поездка. Подышим свежим воздухом.

Брайсон спрятал свое оружие в «бардачок», и теперь ему не оставалось ничего иного, кроме как вывести машину из гаража и ехать по Кей-стрит в сторону, указанную лжеслужителем. Когда его автомобиль влился в поток уличного движения, Брайсон почувствовал, как пистолетное дуло вдавилось в кожу на левом виске, и услышал негромкий, подтрунивающий голос сидящего сзади человека.

– Вы знали, что этот день приближается, верно? – сказал профессионал. – У каждого из нас всегда есть шанс, что такое случится. Вы переступаете границу, слишком далеко заходите. Толкаете там, где следовало тянуть. Суете нос в дела, которые вас больше не касаются.

– Вы не будете так любезны объяснить, куда мы направляемся? – спросил Брайсон, стараясь, чтобы его голос звучал непринужденно. Сердце его бешено колотилось, а голова лихорадочно работала. Он добавил, будто бы про себя: – Вы не возражаете, если я послушаю новости?

Брайсон небрежно потянулся к кнопке радио, но на его голову тут же обрушился пистолетный ствол.

– Черт бы тебя взял! – рявкнул убийца. – Руки на руль, живо!

– О господи! – вскрикнул от боли Брайсон. – Поосторожнее!

Убийца, конечно, не знал, что «глок» Брайсона висит на поясе сзади, но не собирался предоставлять своей жертве ни малейшего шанса.

И как же теперь добраться до пистолета? Наемный убийца (а Брайсон не сомневался, что это наемный убийца, настоящий профессионал, – и неважно, является ли он сотрудником Директората или работает по контракту) требовал, чтобы Брайсон постоянно держал свои руки на виду. Ник предпочел пока что подчиниться и дождаться момента, когда убийца отвлечется. Этот человек нес на себе вполне определенный отпечаток, и это чувствовалось во всем: в дерзком плане действий, в быстрых, выверенных движениях, даже в бойкой речи.

– Можно считать, что мы едем куда-нибудь за окружную, в какое-нибудь место, где двое мужчин могут спокойно, без помех поговорить.

Но Брайсон отлично понимал: разговор – это последнее, что могло стоять у убийцы на повестке дня.

– Двое мужчин, занимающихся одним и тем же делом, которые – так уж вышло – оказались по разные стороны одного пистолета. Ничего личного. Я уверен, что ты это и сам понимаешь. Дело, и ничего больше. Только что ты смотрел сквозь прицел – и вот уже на тебя смотрит дуло. Бывает. Такова жизнь. Я уверен, что в свое время ты был настоящим профи, и потому не сомневаюсь, что ты примешь это, как настоящий мужчина.

Брайсон не ответил – он обдумывал варианты действий. Ему неоднократно приходилось бывать в подобных ситуациях, но никогда – не считая времен обучения – по другую сторону пистолета. Ник знал, как думает сидящий позади него человек, по какой схеме движутся его мысли: «Если А, то Б...» Любое неожиданное движение Брайсона, проигнорированное указание, неправильный поворот руля немедленно вызвали бы ответные меры. Впрочем, убийца постарается не нажимать на курок, пока они находятся в движении, поскольку машина может выйти из повиновения и похоронить под обломками их обоих. Брайсон знал, какие варианты действий доступны для его врага, и это был один из его немногих козырей.

Но при этом Брайсон нимало не сомневался, что при необходимости убийца, не колеблясь ни секунды, выстрелит ему в голову и нырнет вперед, чтобы перехватить руль. Нику этот вариант не нравился.

Тем временем они подъехали к Кей-Бридж.

– Налево! – отрывисто приказал убийца, указав в сторону Национального аэропорта Рейгана. Брайсон повиновался, стараясь казаться угодливым, безропотным, смирившимся с неизбежностью, – в общем, старался заставить своего врага утратить бдительность.

– Теперь к этому выходу, – снова подал голос убийца. Следуя по этому пути, они должны были оказаться в примыкающем к аэропорту районе, где располагалось большинство агентств, сдающих автомобили в аренду.

– Вы могли разделаться со мной еще там, на стоянке, – пробормотал Брайсон. – На самом деле, вам бы стоило именно так и поступить.

Но убийца был слишком искушен в своем ремесле, чтобы дать втянуть себя в спор о тактике или позволить Брайсону поставить под сомнение свою компетентность. Очевидно, соответствующий специалист как следует проинструктировал его, объяснив, как мыслит Брайсон и как он скорее всего будет действовать в подобных обстоятельствах.

– Э, ну вот этого не надо! – негромко хохотнув, отозвался профессионал. – Ты видел, сколько там видеокамер – это ж сплошные потенциальные свидетели. Ты и сам это отлично знаешь. Бьюсь об заклад, ты бы так не поступил. По крайней мере, если судить по тому, что я о тебе слыхал.

Брайсон подумал, что тут убийца допустил промах. Этот человек явно был чужаком, работающим по найму, – а значит, вряд ли его кто-нибудь подстраховывает. Он наверняка действует на свой страх и риск. А вот штатного сотрудника Директората непременно прикрывали бы другие. Это было весьма ценной информацией, которую стоило иметь в виду.

Брайсон свернул в сторону пустынной автостоянки, в дальний ее конец, где обычно стояли возвращенные автомобили. Ник остановил машину там, где было велено. Он повернул было голову вправо, чтобы обратиться с своему спутнику, и тут же почувствовал, как пистолетное дуло больно врезалось в висок: профессионал не собирался скрывать своего неудовольствия.

– Не шевелись! – раздался стальной голос.

Вернув голову в прежнее положение и глядя прямо перед собой, Брайсон поинтересовался:

– Почему бы вам, по крайней мере, не покончить с этим побыстрее?

– Потому что сейчас ты чувствуешь то, что чувствовали другие, – отозвался профессионал. Похоже, это его забавляло. – Страх, ощущение тщетности всех твоих усилий, безнадежность. Смирение с неизбежным.

– По-моему, вы слишком много философствуете. Могу поспорить – вы даже не знаете, кто выписывает вам чеки на оплату.

– До тех пор, пока мне по ним платят, меня это особо не волнует.

– Вне зависимости от того, кто они такие и что делают, – негромко произнес Брайсон. – Вне зависимости от того, работают они на США или против.

– Я уже сказал: до тех пор, пока мои чеки оплачивают, меня это не волнует. Я не лезу в политику.

– Отличный образ мыслей. После нас – хоть потоп.

– Такая уж у нас работа.

– Вовсе не обязательно доводить до этого.

Брайсон сделал многозначительную паузу.

– Не обязательно, если мы сумеем найти общий язык. Все мы кое-что припрятываем. От нас этого ожидают. Дискреционные счета, предоставленные в твое распоряжение, возмещаемые расходы – завышенные, конечно. Проценты с этих сумм откладываются, отмываются и выгодно помещаются. Деньги должны работать на хозяина. И я хочу, чтобы они поработали на меня прямо сейчас.

– Чтобы выкупить тебе жизнь, – понимающе отозвался убийца. – Но ты, похоже, подзабыл, что я зарабатываю на жизнь не только на тебе. Может, у тебя и вправду неплохой счет, – но у них целый чертов банк. А против конторы одиночке не вытянуть.

– Да, против конторы одиночке не вытянуть, – согласился Брайсон. – Но тебе и не нужно этого делать. Ты просто доложишь, что объект оказался даже лучше, чем тебе рассказывали, – еще опытнее. Умудрился уйти. О господи, ну этот мужик хорош! Они не усомнятся в твоих словах – они сами хотят в это верить. Ты сохраняешь свой аванс, свой задаток, а я удваиваю сумму гонорара. Договоримся, как деловые люди, приятель.

– В наше время за счетами очень тщательно следят, Брайсон. С тех пор, как ты ушел из дела, многое изменилось. Все расчеты ведутся через компьютер, и перемещение денег теперь легко отследить.

– Наличные следов не оставляют, если их не пометить.

– В наши дни следы оставляет все, и ты сам это знаешь. Извини, но мне надо выполнять свою работу. И на этот раз мы имеем дело с обыкновенным самоубийством. Понимаешь, у тебя развилась депрессия. Никакой личной жизни, заслуживающей упоминания, у тебя нет, а академическим кущам никогда не сравниться с напряженной шпионской работой. Твоя клиническая депрессия была засвидетельствована видным психиатром и психофармакологом...

– Извини, но с психиатром я встречался всего раз в жизни, много лет назад, когда поступал на военную службу.

– Несколько дней назад, – с мрачной усмешкой в голосе поправил его убийца. – Ты уже больше года состоишь на учете у психиатра.

– Что за чушь!

– В наше время компьютеризации возможно все. Рецепты тоже все на месте: тебе выписывали антидепрессанты, и ты их покупал, наряду с успокоительными препаратами и снотворным. А в твоем домашнем компьютере, насколько я понимаю, найдут предсмертную записку.

– Предсмертные записки обычно пишут от руки, а не печатают на машинке и не набивают в компьютер.

– Охотно верю. Я вижу, мы оба поднаторели в имитации самоубийств. Но можешь мне поверить, в этом деле никто копаться не станет. И никакого вскрытия не будет. Родственников, которые могли бы потребовать провести аутопсию, у тебя нет.

Слова профессионала, – хоть он, несомненно, просто повторял то, что ему сказали, – причинили Брайсону боль. Убийца сказал правду: с тех пор, как Елена покинула его, у Ника не осталось родственников. «Точнее говоря, с тех пор, как Директорат убил моих родителей», – с горечью подумал он.

– Но должен признать, я был польщен, получив это задание, – подытожил убийца. – В конце концов, они сказали, что ты был одним из лучших агентов-оперативников.

– А как ты думаешь, почему это задание поручили именно тебе? – поинтересовался Брайсон.

– Не знаю и знать не хочу. Меня это не интересует. Работа есть работа.

– И ты думаешь, что надолго меня переживешь? Что тебе позволят бродить и трепать языком? Откуда им знать, что я успел тебе наговорить? Ты что, всерьез надеешься остаться в живых?

– Да плевал я! – неубедительно огрызнулся профи.

– Нет, я не думаю, чтобы твои работодатели вообще намеревались оставить тебя в живых, – мрачно протянул Брайсон. – Мало ли, что я мог тебе растрепать...

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил убийца после короткой неуютной паузы. Похоже, он наконец-то заколебался. Брайсон почувствовал, как давление пистолетного дула на мгновение исчезло. Одна-две секунды нерешительности со стороны предполагаемого убийцы – вот все, что было нужно Нику. Его левая рука тихо, плавно соскользнула с руля и нырнула за спину. Готово! Он добрался до «глока»! Не оборачиваясь, Брайсон несколько раз выстрелил назад, быстро нажимая на спусковой крючок. Салон автомобиля наполнился оглушительным грохотом; крупнокалиберные пули кромсали обшивку в клочья. Попал ли он в убийцу? Брайсон стремительно развернулся, не выпуская пистолет из рук, и понял, что его непрошеный спутник мертв: пуля снесла ему половину черепа.

На этот раз они встретились в Лэнгли, на седьмом этаже нового здания агентства, в кабинете Данне. Стандартные процедуры были отодвинуты в сторону, и Брайсона пропустили в штаб-квартиру ЦРУ с минимумом церемоний.

– И почему меня не удивляет, что парни из Директората объявили на вас охоту? – поинтересовался Гарри Данне с хриплым смешком, тут же сменившимся привычным кашлем. – Только они, кажется, забыли, с кем имеют дело.

– Это в каком смысле?

– Да в таком, Брайсон, что вы лучше любого их человека, которого они могут на вас натравить. Боже милостивый! Теперь эти гребаные ковбои будут знать, с кем имеют дело!

– Они также знают, что им не хочется видеть меня здесь, в этом здании и этом кабинете, – и эта мысль здорово подтачивает мое мужество.

– Главное, чтобы было что подтачивать, – отозвался Данне. – Но они заодно знают, как держать вас в изоляции. Вам неизвестны их настоящие имена – одни лишь легенды. А с них, конечно, пользы просто немерено. Особенно если учесть, что эти легенды предназначены – или были предназначены – для внутреннего пользования Директората и с нашей собственной базой данных никак не пересекаются. Взять хоть того же Просперо, о котором вы упоминали.

– Я же вам уже сказал: это все, что мне о нем известно. Кроме того, это было пятнадцать лет назад. Для оперативной работы это все равно что геологическая эпоха. Я полагаю, что Просперо был датчанином или, по крайней мере, имел датские корни. Очень изобретательный оперативник.

– Лучшие художники-портретисты ЦРУ нарисовали портрет по вашему описанию, и теперь мы пытаемся отыскать кого-нибудь похожего среди хранящихся в архивах фотографий, карандашных набросков и словесных описаний. Но наше программное обеспечение все еще недостаточно приспособлено для нужд разведки. Так что эта тяжелейшая работа ведется почти наудачу. И пока что у нас нашлась только одна зацепка. Тот парень, с которым вы вместе вели в Шанхае одно очень щепетильное дельце об эксфильтрации...

– Сигма.

– Огилви. Фрэнк Огилви, житель Хилтон-Хэд, Южная Каролина. Или, возможно, мне следовало бы сказать – бывший житель.

– Переехал? Перевелся?

– Жаркий день, забитый отдыхающими пляж. Дело было семь лет назад. Споткнулся, упал, умер. Инфаркт. Или, по крайней мере, выглядело как инфаркт. Как сказал нам один свидетель, это происшествие вызвало легкую толкотню на пляже, и без того переполненном.

Несколько мгновений Брайсон сидел молча, разглядывая стены кабинета Данне – окон здесь не было, – и размышлял. Потом вдруг произнес:

– Если ищешь муравьев, отправляйся на пикник.

– Опять что-то вспомнилось?

Данне и на этот раз рассеянно теребил незажженную сигарету.

– Это была одна из присказок Уоллера. «Если ищешь муравьев, отправляйся на пикник». Вместо того чтобы искать их там, где они были, нам надо вычислить, где они сейчас. Спросите себя: что им нужно? Чем они склонны заняться?

Данне бросил растерзанную сигарету и поднял глаза, внезапно насторожившись.

– Ответ будет гласить: оружие. Боевая техника. Складывается впечатление, будто они пытаются обзавестись целым арсеналом. Мы полагаем, что они провоцируют какую-то заварушку на южных Балканах, но окончательная их цель иная.

– Оружие...

У Ника в голове зашевелилась какая-то мысль.

– Огнестрельное оружие и боеприпасы. Всякая хитроумная фигня. – Данне пожал плечами. – То, что может устроить шумиху в ночи. Когда принимаются летать бомбы и пули, ваши собственные генералы всегда начинают выглядеть более привлекательно. Что бы они ни замышляли, мы найдем способ положить этому конец. Любыми средствами.

– Любыми средствами?

– Мы с вами понимаем смысл этого высказывания. А вот человеку, идущему к цели напролом, – как тот же Ричард Ланчестер, – его не понять. Добрых намерений куча. И куда весь этот идеализм приводит в конечном итоге?

(Достопочтенный и глубокоуважаемый Ричард Ланчестер был директором Совета национальной безопасности при Белом доме).

– Дик Ланчестер верит в правила и предписания. А мир не хочет играть по правилам. В любом случае, время от времени их приходится нарушать, чтобы кого-то спасти.

– Игра без правил, так? – спросил Брайсон, припомнив слова Уоллера.

– Расскажите-ка мне, где вы обычно добывали оружие. Не могли ж вы заказывать его правительству США? На улице вы это добро собирали или как?

– На самом деле мы всегда были очень разборчивы в том, что касалось наших «инструментов», как мы выражались. Что касалось военного снаряжения. И вы правы – из-за ограничений, из-за режима полной секретности, мы сами обеспечивали себя этим добром. Просто заявиться на какой-нибудь военный склад с накладной и разрешением на вывоз мы не могли. Возьмем для примера какую-нибудь типичную операцию, требующую применения серьезного оружия, – хотя бы то дело на Коморах в восемьдесят втором. Суть следующая: нужно было остановить банду наемников и помешать им захватить власть.

– Это были люди ЦРУ, – почти устало перебил его Данне. – И они находились там ради нескольких англичан и американцев, которых какой-то чокнутый полковник Патрик Денард похитил ради выкупа.

Брайсон поморщился, но продолжал:

– Прежде всего, несколько десятков автоматов Калашникова. Они дешевые, надежные, легкие и производятся в десятке стран, так что концов не найти. Еще вам понадобилось некоторое количество снайперских винтовок с инфракрасными прицелами – лучше всего «BENS-9304» или «ягуар» с ночным прицелом. Противотанковые и подствольные гранатометы, предпочтительно «CPAD-Tex». Можно также прихватить некоторое количество, «стингеров» – греки купили лицензию и навыпускали целую кучу, так что их легко достать. Вы обращаетесь, скажем, к курдским повстанцам, и те за наличные охотно продают все это оружие... ну, «Тиграм Тамил илама».

– Я что-то не улавливаю вашу мысль.

Брайсон нетерпеливо вздохнул.

– Когда вы закупаете оружие нелегально, значительное его количество вечно куда-то девается. Какая-то порция теряется с каждым грузовиком.

– Вываливается за борт.

– В определенном смысле слова – да. Затем вам, конечно же, надо запастись патронами. Любители вечно совершают одну и ту же ошибку: они закупают слишком много огнестрельного оружия и слишком мало боеприпасов.

Данне как-то странно взглянул на своего собеседника.

– Вы и вправду были очень хороши. Это не было вопросом, но и комплиментом это тоже трудно было назвать.

Брайсон вдруг вскочил, его глаза расширились.

– Я знаю, где их найти! По крайней мере, откуда начать поиск. Как раз в это время, – он взглянул на наручные часы, проверяя сегодняшнюю дату, – да, примерно в течение десяти дней каждый год проходит плавучая оружейная ярмарка в Коста-де-Морте, за пределами территориальных вод Испании. Она проводится уже лет двадцать – так же регулярно, как парад «Мэйси» на День благодарения. Здоровенный контейнеровоз, набитый под завязку военной амуницией высшего класса, а вокруг кишит туча контрабандистов, торгующих оружием.

Брайсон на миг умолк, потом добавил:

– Корабль зарегистрирован под названием «Испанская армада».

– Пикник, – с хитрой улыбкой протянул Данне. – Где собираются муравьи. Точно. Неплохая идея.

Брайсон кивнул. Мысленно он уже был далеко отсюда. Идея о возвращении к прежнему роду деятельности – особенно теперь, когда Ник понял, как его обманывали, – наполняла его отвращением. Но наряду с этим в Брайсоне поднималось и другое чувство. Жажда мести. И еще одно, более спокойное, – потребность понять, что к чему, разобраться в собственном прошлом. Пробраться к правде сквозь все нагромождения тайн и лжи. К правде, которая даст ему силы жить дальше.

– Верно, – устало согласился Брайсон. – Для любой группы, которая желает обзавестись оружием, не попадая под официальный надзор – будь эта группа нелегальной или правительственной, но глубоко законспирированной, – визит на «Испанскую армаду» станет настоящим пикником.

Глава 5

Атлантический океан. Тринадцать морских миль к юго-западу от Кабо-Финистерре, Испания

Корабль словно материализовался из тумана – огромный, уродливый, длинный, как городской квартал. Или даже несколько городских кварталов. Он насчитывал тысячу футов в длину. Черный корпус глубоко сидел в воде. Гигантское судно было под завязку загружено разноцветными контейнерами из рифленого металла, размером девять на двадцать футов, уложенными в ряды по три штуки в высоту и восемь в длину. От носа до кормы помещался десяток таких рядов. Вертолет «Белл-407» описал круг над кораблем и завис прямо над баком. Брайсон тем временем быстро произвел подсчеты. Только на палубе находилось двести сорок огромных контейнеров. В трюме их могло разместиться втрое больше. Это был огромный груз, и успокаивающее однообразие металлических ящиков, содержимое каждого из которых являлось загадкой, лишь делало его еще более зловещим.

Фары вертолета залили ровную, чистую палубу ослепительным светом, выхватив из тумана кормовую часть и высокую надстройку, нависающую над рядами контейнеров, белую, с темными провалами иллюминаторов. Мостик ощетинился спутниковыми антеннами и радаром самого современного вида. Рубка выглядела так, будто ее перенесли сюда с какого-то совершенно другого судна, скорее всего с роскошной яхты. «Да, это не какой-нибудь рядовой контейнеровоз», – подумал Брайсон, когда вертолет мягко опустился поверх огромной буквы Н в круге, нарисованном на баке.

Это была сама «Испанская армада», давно уже ставшая легендой в теневом мире террористов, оперативников, действующих под прикрытием, и прочих людей, занимающихся нелегальной или полулегальной деятельностью. Впрочем, вопреки названию, «Испанская армада» представляла собой не целый флот, а один-единственный огромный корабль, под завязку набитый оружием, как экзотическим, так и широко распространенным. Никто не знал, где Калаканис, таинственный владыка этой плавучей ярмарки оружия, берет свой товар, но ходили слухи, что большую его часть он совершенно легально закупает на складах тех народов, что имеют слишком много оружия и маловато денег, в странах вроде Болгарии, Албании и прочих государствах Восточной Европы, а также в России, Корее и Китае. Среди покупателей Калаканиса можно было найти представителей всего человечества – или, скорее, его отбросов. Они съезжались отовсюду, от Афганистана до Конго, где только бушевали гражданские войны. Зачастую представители законно избранных правительств прибывали сюда, чтобы оплатить долги, и закупленное ими оружие служило топливом для больших пожаров. «Испанская армада» стояла на якоре в тринадцати морских милях от побережья Испании, в относительно мелких водах над континентальным шельфом, уже за пределами испанских территориальных вод, и потому могла заниматься своими делами совершенно свободно, без оглядки на законы какой бы то ни было страны.

Брайсон снял свой шлемофон. Остальные три пассажира последовали его примеру. Он прилетел в Мадрид, а оттуда на самолете испанской авиакомпании добрался в Галисию, в Ла-Корунью. В Ла-Корунье он и другие сели в вертолет, потом ненадолго остановились в портовом городе Мурос, расположенном в сорока семи милях к юго-западу от Ла-Коруньи, и уже оттуда совершили тринадцатимильный перелет до корабля. Пассажиры вертолета почти не разговаривали друг с другом, не считая вежливых, ничего не значащих шуток. Каждый из них предполагал, что все прочие отправляются за покупками, для заключения каких-то сделок с Калаканисом; говорить особо было не о чем. Один из пассажиров был ирландец, возможно, ирландский террорист, второй, судя по внешности, откуда-то с Ближнего Востока, третий – из Восточной Европы. Пилотом вертолета был угрюмый, неразговорчивый баск. Вертолет отличался роскошной внутренней отделкой – кожаная обивка кресел, огромные иллюминаторы: похоже, Калаканис с расходами не считался.

Брайсон был одет в модный итальянский костюм, куда более броский, чем консервативные наряды, которые он обычно носил, – обновку купили специально для этого случая на деньги ЦРУ. Брайсон путешествовал по старой легенде Директората, которую он сам же и придумал несколько лет назад.

Джон Т.Кольридж, канадский бизнесмен сомнительной репутации, глубоко увязший в каких-то темных делишках. Оказывал услуги посредника некоторым азиатским преступным синдикатам и государствам Персидского залива, объявленным международным сообществом вне закона, при случае мог даже договориться о заказном убийстве. Хотя Кольридж был человеком неуловимым, его имя знали в определенных кругах, и сейчас это было очень важно. На самом деле Кольридж не показывался на людях уже лет семь, но при его профессии в этом не было ничего необычного.

Гарри Данне настаивал, чтобы Брайсон воспользовался новой легендой, которую специально создали для него волшебники из отдела технического обслуживания и подразделения графической репродукции – мастера «липы», занимающиеся тем, что обычно эвфемистично называли «аутентификацией и легализацией». Но Брайсон отказался. Он не желал никакой утечки, никаких бюрократических бумаг, способных оставить после себя след. Может ли он доверять Гарри Данне – этот вопрос оставался открытым. Но Ник совершенно точно знал, что организации Данне он не доверяет. Брайсон слишком много лет выслушивал истории о допущенных ЦРУ утечках информации, оплошностях и нечистоплотных ходах, чтобы теперь доверять этой конторе. «Премного благодарен, конечно, но лучше уж обойтись собственным прикрытием».

Но Брайсон никогда прежде не встречался с Калаканисом и никогда не поднимался на борт «Испанской армады», а Бэзил Калаканис известен был своей осторожностью в вопросе о том, с кем он желает встречаться, а с кем – нет. В его бизнесе слишком легко было на чем-нибудь погореть. Потому Брайсон заранее подготовил почву, дабы быть уверенным, что его здесь примут.

Он договорился об одной сделке. Оплата пока что не производилась – так далеко дело еще не зашло, и сделка пока что не была заключена, – но Брайсон связался с одним немецким торговцем оружием, с которым прежде несколько раз встречался под именем Кольриджа. Торговец проживал в роскошном отеле в Торонто. Он недавно угодил в ловушку, запутавшись в паутине взяток, которые давал лидерам немецкой Христианско-демократической партии. Теперь этот немец жил в Канаде, но трясся от страха перед экстрадицией: в Германии ему наверняка пришлось бы предстать перед судом. Известно было также, что он отчаянно нуждается в деньгах. Потому Брайсон не удивился, когда немец радостно ухватился за предложение Джона Кольриджа провернуть одно совместное дельце.

Брайсон-Кольридж дал понять, что он представляет консорциум генералов из Зимбабве, Руанды и Конго, желающих приобрести некое мощное, дефицитное и очень дорогое оружие, достать которое может только Калаканис. Но Кольридж был достаточно реалистичен, чтобы понять, что ему вряд ли удастся устроить эту сделку, не получив доступ на плавучую ярмарку Калаканиса. Если немец, которому случалось иметь дело с Калаканисом, замолвит за него словечко, то ему перепадет приличная часть комиссионных – только за то, что он отправит на корабль Калаканиса факс и представит Кольриджа хозяину судна.

Когда Брайсон и остальные пассажиры выбрались из вертолета, их встретил рыжий, крепко сбитый мужчина, молодой, но уже начинающий лысеть. Подобострастно улыбаясь, он пожал гостям руки. Мужчина не обращался к гостям по именам. Сам же он представился как Ян.

– Большое вам спасибо за то, что вы приехали, – сказал Ян, как будто они были старыми товарищами, явившимися на помощь больному другу. Если судить по манере разговора и произношению, он вполне мог принадлежать к высшим слоям британского общества. – Вы выбрали для визита к нам прекрасную ночь: спокойное море, полная луна. Более приятного вечера нельзя и желать. Вы прибыли как раз к ужину. Пожалуйста, сюда.

Он указал на пятачок рядом с посадочной площадкой.

Там маячили три рослых охранника с автоматами в руках.

– Я несказанно сожалею, что вынужден провести вас через эту процедуру, но вы же знаете сэра Бэзила! – Ян пожал плечами и с извиняющейся улыбкой добавил: – Забота о безопасности. В эти дни никакая предосторожность не кажется сэру Бэзилу чрезмерной.

Три смуглых охранника быстро, со знанием дела обыскали новоприбывших, не сводя с них подозрительного взгляда. Ирландец оскорбился до глубины души и то и дело огрызался, но не пытался помешать охраннику. Брайсон ожидал этого ритуала и потому не взял с собой никакого оружия. Обыскивавший его охранник проверил все места, где обычно прячут оружие, и кое-какие из необычных, но, конечно же, ничего не нашел. Потом он попросил Брайсона открыть портфель.

– Бумаги, – сказал охранник с акцентом, выдававшим в нем уроженца Сицилии, и успокоившись, неразборчиво проворчал что-то еще.

Брайсон огляделся по сторонам, отметив про себя панамский флаг на корме и наклейки «Взрывчатка, класс 1», красующиеся на многих контейнерах. Несколько привилегированных покупателей, которым дозволялось проверить приобретаемый товар, как раз заглядывали в контейнеры. Но здесь ничего не разгружалось. «Испанская армада» должна была впоследствии зайти в какой-нибудь из избранных, безопасных портов – скажем, в эквадорский порт Гуаякиль, считавшийся основной базой Калаканиса, или в бразильский порт Сантос, – самые коррумпированные пиратские притоны во всем полушарии. В Средиземном море корабль мог зайти в албанский порт Влера, один из главных центров незаконной торговли оружием. В Африке такими центрами являлись Лагос в Нигерии и Монровия в Либерии.

Брайсон прошел проверку.

Он попал на пикник.

– Сюда, пожалуйста, – сказал Ян, указывая в сторону рубки, где располагались каюты членов экипажа, мостик, личная каюта Калаканиса и, видимо, кабинет, в котором заключались сделки. Четверо гостей последовали в указанном направлении, и вслед за ними на некотором расстоянии тенями двинулись вооруженные охранники. Вертолет поднялся в воздух, и к тому моменту, как покупатели дошли до рубки, его шум уже стих. Теперь Брайсон мог слышать знакомый шум моря, крики чаек, тихий плеск волн о борт корабля. Он чувствовал солоноватый запах моря, смешанный с густым, едким запахом корабельного дизельного топлива. Над водами Атлантики ярко сияла луна.

Пятеро мужчин с трудом поместились в маленьком лифте, поднявшем их с главной палубы на палубу 06.

Когда дверь лифта открылась, Брайсон был поражен. Он не видал такой роскоши даже на яхтах самых экстравагантных богатеев. Здесь не считались ни с какими расходами. Полы были выложены мрамором, стены обшиты панелями из красного дерева, вся фурнитура сделана из бронзы и начищена до блеска. Гости миновали комнату отдыха, видеозал, фитнесс-центр, оборудованный самыми хитроумными тренажерами, сауну и библиотеку. В конце концов они оказались в огромном салоне, окна которого выходили на корму и левый борт, – он служил хозяину корабля личными апартаментами. Салон был двухэтажным и обставлен с таким богатством, какое нечасто встретишь даже в шикарнейших отелях.

Человек пять стояли у бара, и их обихаживал бармен в галстуке-бабочке. Облаченная в белую форму стюардесса, белокурая красотка с потрясающими зелеными глазами, предложила Брайсону высокий хрустальный бокал с шампанским и одарила ослепительной улыбкой. Брайсон взял бокал, поблагодарил девушку и принялся осматриваться, стараясь, чтобы это не очень бросалось в глаза. Мраморные полы здесь были застелены роскошными восточными коврами; в уголках для отдыха стояли обитые бархатом диваны; несколько стен были сплошь заняты полками с книгами, каковые, впрочем, при ближайшем рассмотрении оказались муляжами. С потолка свисали хрустальные люстры. Единственным выбивающимся из общей картины штрихом были чучела крупных рыб, развешанные по стенам, – видимо, трофеи с каких-то состязаний рыболовов.

Приглядевшись к гостям – некоторые из них вели друг с другом непринужденную светскую беседу, – Брайсон понял, что кое-кто кажется ему знакомым. Но кто они такие? Голова у него пошла кругом; Брайсон до предела напряг свою феноменальную память. Постепенно смутно знакомые лица совместились с досье. Пакистанский посредник, высокопоставленный офицер временной Ирландской республиканской армии, торговец оружием, сыгравший, возможно, самую значительную роль в разжигании ирано-иракской войны. То тут, то там стояли посредники и розничные торговцы, явившиеся сюда за оптовыми партиями своего товара. Брайсон похолодел от напряжения, пытаясь вспомнить, встречался ли он с кем-либо из этих людей в своей прошлой жизни. Знает ли его кто-либо из присутствующих как Кольриджа либо под любым из множества его имен? Впрочем, риск лишиться маски существовал постоянно, и ситуация, когда ты представляешься одним именем, а тебя тут же окликают другим, всегда была возможна. Такова уж специфика профессии. Брайсон обычно был начеку и никогда не забывал о подобной вероятности.

Впрочем, пока что во взглядах присутствующих не читалось ничего серьезнее легкого любопытства – так могли бы посматривать хищники на потенциального конкурента. Похоже, никто его не узнал. Покалывающего ощущения в затылке, которое свидетельствовало бы, что ему полагается знать кого-то из этих людей, тоже не возникло. Владевшее Ником напряжение понемногу стало ослабевать.

Краем уха Брайсон услышал, как кто-то пробормотал что-то насчет «мультирежимного радара Доплера». Еще кто-то упомянул «скорпионы», чешский вариант ракет «стрела» класса «земля – воздух».

Ник заметил, что белокурая стюардесса украдкой поглядывает на него, и улыбнулся ей.

– А где ваш босс? – поинтересовался Брайсон.

Этот вопрос чем-то смутил девушку.

– Мистер Калаканис? – уточнила она.

– Ну а кто же еще?

– Он присоединится к гостям после ужина. Не желаете ли икры, мистер Кольридж?

– Никогда не любил эту гадость. Аль-Бика?

– Простите?

– Ваш акцент. Это левантийский диалект арабского языка, распространенный в долине Бекаа. Верно?

Стюардесса смущенно зарделась.

– Вы очень догадливы.

– Я вижу, мистер Калаканис набирает себе людей отовсюду. Он, должно быть, из тех бизнесменов, которые поддерживают идею о равных возможностях.

– Да, вы правы. Здешний капитан – итальянец, офицеры – хорваты, команда – филиппинцы.

– Модель Соединенных Штатов в миниатюре.

Стюардесса робко улыбнулась.

– А клиенты? – не унимался Брайсон. – Они откуда?

Улыбка тут же исчезла с лица девушки, и ее тон внезапно сделался куда более прохладным.

– Я никогда этим не интересовалась, сэр. Прошу прощения, мне нужно работать.

Брайсон понял, что он слишком сильно надавил на стюардессу. Работникам Калаканиса полагалось вести себя дружелюбно, но при этом держать язык за зубами. Конечно, спрашивать о хозяине тем более не следовало, но благодаря совещанию у Данне и сведениям, полученным еще во время работы в Директорате, Брайсон представлял себе общую картину. Василий Калаканис был выходцем из состоятельного греческого семейства, проживающего в Турции. Его послали учиться в Итон, и Василий оказался в одном классе с отпрыском влиятельнейшей английской семьи, занимавшейся производством оружия. Каким-то образом – никто не знал, каким именно, – Калаканис установил прочные связи с семьей одноклассника, а затем вошел в дело, продавая от имени этого британского семейства оружие грекам, воюющим против киприотов. Постепенно возникали полезные знакомства, отыскивался подход к влиятельным британским политикам, и Василий стал Бэзилом, а затем и сэром Бэзилом. Он сделался вхож в лучшие лондонские клубы. Еще более крепкие узы связывали Калаканиса с Францией: одной из главных его резиденций была огромная вилла на авеню Фок в Париже, и сэр Бэзил не раз принимал там гостей с Ke-д'Орсе.

После падения Берлинской стены Калаканис принялся скупать излишки оружия в странах Восточной Европы, особенно в Болгарии. Он получал огромную прибыль, продавая партии вертолетов одновременно и Ирану, и Ираку. Он проворачивал крупные сделки с Ливией и с Угандой. От Афганистана до Конго, повсюду, где только вспыхивала гражданская война, тут же объявлялся Калаканис и подбрасывал в огонь топливо в виде автоматов, гранатометов, пистолетов, мин и ракет. Роскошь этих покоев бь1ла оплачена кровью сотен тысяч невинных людей.

Один из стюардов принялся обходить гостей и сдержанно говорить что-то каждому их них.

– Ужин подан, мистер Кольридж, – сообщил он.

Обеденный зал был еще роскошнее и еще экстравагантнее, чем салон, в котором гости находились до этого. Стены здесь были расписаны потрясающими фресками с морскими пейзажами, и казалось, будто гости обедают под открытым небом, а со всех сторон их окружает океанская гладь, залитая светом полуденного солнца, и изящные парусники. Длинный стол был застелен белоснежной льняной скатертью и уставлен хрустальными бокалами и подсвечниками, а с потолка свисала огромная хрустальная люстра.

Стюард провел Брайсона на одно из почетных мест во главе стола, туда, где сидел крупный широкогрудый мужчина с коротко стриженной седой бородкой и оливково-смуглой кожей. Стюард наклонился к седобородому мужчине и что-то прошептал.

– Мистер Кольридж, – произнес Бэзил Калаканис глубоким, раскатистым басом русского оперного певца и протянул Брайсону руку: – Извините, что не встаю.

Брайсон крепко пожал Калаканису руку и уселся рядом.

– Ничего-ничего. Очень приятно с вами познакомиться. Я столько о вас слышал!

– Взаимно и взаимно. Просто удивительно, что нам понадобилось так много времени, чтобы встретиться.

– Увы, мне понадобилось слишком много времени, чтобы избавиться от посредника, – сухо произнес Брайсон. – Право, мне уже надоело платить розничную цену.

Калаканис встретил эту реплику раскатистым смехом. Прочие бизнесмены, сидевшие за столом, изо всех сил делали вид, что их ничуть не интересует беседа между хозяином судна и загадочным гостем, пользующимся таким расположением с его стороны. Брайсон отметил про себя, что одного из гостей, внимательно прислушивающихся к разговору, в баре он не видел. Это был модно одетый мужчина в двубортном пиджаке в тонкую полоску, с густыми волосами длиной по плечи. Брайсон похолодел от нехорошего предчувствия; этот человек был ему знаком. Хоть они никогда и не встречались, Брайсон знал его лицо по видеозаписям, сделанным при наблюдении, и фотографиям в досье. Это был француз, как-то очень ловко внедрившийся в здешние круги и ныне известный своими связями с экстремистскими террористическими группами. Брайсон не мог вспомнить его имя, но точно знал, что длинноволосый мужчина был эмиссаром влиятельного и могущественного французского торговца оружием, некоего Жака Арно. Значит ли это, что Арно поставляет оружие Калаканису или наоборот?

– Если бы я знал, как прекрасен ваш корабль, я бы уже давно сюда приехал, – продолжал тем временем Брайсон. – Он просто невероятен.

– Вы мне льстите, – небрежно произнес делец. – «Невероятен» – не то слово, которое стоит употреблять по отношению к этой ржавой плавучей калоше. Она уже и на плаву-то держится с трудом. Видели бы вы ее десять лет назад, когда я только-только купил этот корабль у судоходной компании «Мэшк». Они хотели избавиться от этой старой лохани, а я никогда не мог пройти мимо хорошей сделки. Но, боюсь, на этой сделке они выиграли больше, чем я. Чертово судно отчаянно нуждалось в ремонте и покраске. Плюс к тому еще пришлось соскрести добрую тонну ржавчины.

Калаканис щелкнул пальцами, и рядом тут же возникла белокурая красавица-стюардесса с бутылкой «Шассань-Монтраше». Она наполнила бокал для Калаканиса и второй для Брайсона. Девушка едва замечала Брайсона. Калаканис приподнял свой бокал и, подмигнув Брайсону, произнес:

– За военную добычу!

Брайсон выпил, не моргнув и глазом.

– Так или иначе, «Испанская армада» ходит, как вполне приличное судно – двадцать пять – тридцать узлов, но жрет по двести пятьдесят тонн топлива в день. Это уже немного перебор – кажется, так вы, американцы, говорите?

– Я на самом деле канадец, – отозвался Брайсон, слегка насторожившись. Калаканис вроде бы не относился к людям, способным на такие промахи. Ник осторожно добавил: – Я сомневаюсь, что корабль попал к вам сразу с такой внутренней отделкой.

– Эти злосчастные жилые помещения больше всего напоминали старую больницу для бедных. – Калаканис оглядел сидящих за столом гостей. – Впрочем, любую вещь, которую покупаешь, все равно приходится доводить до ума самому. Итак, мистер Кольридж, насколько я понимаю, ваши клиенты – африканцы. Верно?

– Мои клиенты, – произнес Брайсон с вежливой улыбкой, весь само воплощение осмотрительности, – это глубоко заинтересованные покупатели.

Калаканис снова подмигнул собеседнику.

– Африканцы всегда входили в число моих лучших постоянных клиентов – Конго, Ангола, Эритрея. Там всегда найдется какая-нибудь группировка, сражающаяся с другой, и каким-то образом у обеих сторон всегда оказывается довольно много денег. Разрешите, я попробую угадать: их интересуют вечные и неизменные «АК-47», побольше патронов к ним, мины, гранаты. Возможно, реактивные снаряды. Снайперские ружья с инфракрасным прицелом. Ну что, угадал я?

Брайсон пожал плечами.

– Ваши автоматы Калашникова – они действительно русского производства?

– Забудьте о русских. Дерьмовый товар. У меня полные ящики болгарских «Калашниковых».

– О, у вас все только самое лучшее!

Калаканис одобрительно улыбнулся.

– Совершенно верно. Эти «Калашниковы» производит болгарский «Арсенал», и они – лучшие в своем классе. Господин Калашников сам предпочитал автоматы болгарского производства. А как вы снова встретились с Гансом-Фридрихом?

– Я помог ему продать большую партию тайссеновских цистерн в Саудовскую Аравию – представил его кое-каким пропитанным нефтью приятелям с берегов Персидского залива. Так или иначе, в том, что касается «Калашниковых», я безоговорочно полагаюсь на ваше мнение, – любезно сказал Брайсон. – А пулеметы?..

– Для вас просто невозможно придумать что-то лучше, нежели южноафриканский «вектор CR21», калибра 5,56. Безукоризненная вещь. Тот, кто ее испробует, никогда уже не захочет пользоваться ничем другим. Цельно-осевой оптический прицел «вектора» увеличивает вероятность попадания с первого же выстрела на шестьдесят процентов. Даже если вы сами плохо соображаете, что творите.

– Как насчет снарядов с обедненным ураном?

Калаканис приподнял бровь.

– Возможно, я сумею откопать для вас некоторое количество. Любопытный выбор. Вдвое тяжелее свинцовых, но это лучшее противотанковое оружие, какое только можно найти. Проходит через танк, как нагретый нож через масло. Плюс к тому еще и радиоактивность. Так откуда, вы говорите, ваши клиенты – из Руанды и Конго?

– Я пока что ничего такого не говорю.

От регулярно повторяющегося прощупывания нервы Брайсона натянулись до предела. Это было не обсуждение сделки, а гавот, тщательно отрежиссированный танец, где каждый внимательно наблюдал за партнером, ожидая, когда тот оступится. Что-то в манерах Калаканиса заставило Брайсона предположить, что делец знает куда больше, чем показывает. Принял ли хитроумный торговец оружием Джона Т.Кольриджа за чистую монету? А вдруг его осведомители глубоко – слишком глубоко – проникли в мир спецслужб? Вдруг в те годы, когда Брайсон уже ушел из Директората, легенда Кольриджа была свернута, разоблачена Тедом Уоллером из соображений бдительности – или из мстительности?

Крохотный сотовый телефон, лежавший на столе рядом с тарелкой Калаканиса, внезапно зазвонил. Калаканис взял телефон и грубо произнес:

– В чем дело?.. Да, Чики, но я боюсь, он исчерпал свой кредит.

Он нажал на кнопку и положил телефон обратно.

– Мои клиенты также интересуются ракетами «стингер».

– О да, они сейчас пользуются большим спросом. Похоже, в наши дни каждая террористическая или партизанская группа хочет обзавестись «стингерами» – и побольше. Спасибо американскому правительству, расплодилось их достаточно. Американцы привыкли раздавать «стингеры» своим друзьям, как леденцы. Только в конце восьмидесятых, во время войны в Персидском заливе, когда иранские канонерские лодки именно «стингерами» сбили несколько американских вертолетов, Штаты вдруг спохватились и решили скупить их обратно. Вашингтон предлагает сто тысяч долларов за каждый возвращенный «стингер» – это вчетверо больше его изначальной цены. Но я, конечно же, плачу лучше.

Калаканис умолк, и Брайсон понял, что белокурая стюардесса стоит справа от грека, держа в руках поднос с блюдами. Когда Калаканис кивнул, стюардесса принялась накладывать ему изумительно сервированное тимбале из лосося, с жемчужно поблескивающей черной икрой.

– Кроме того, у меня есть для вас хороший клиент в Вашингтоне, – негромко произнес Брайсон.

– У них, как вы выражаетесь, глубокие карманы, – неопределенно отозвался Калаканис.

– Но в определенных кругах стало известно, что с недавних пор покупки производятся по единой схеме, – продолжал Брайсон, понизив голос. – Якобы существуют некие организации в Вашингтоне, некие тайные агентства, имеющие полномочия действовать без надзора, и они-то в последнее время закупают у вас достаточно крупные партии товара...

Брайсон старался сохранять небрежный тон, но Калаканис сразу же просек, что к чему, и искоса взглянул на собеседника.

– Вас интересует мой товар или мои клиенты? – холодно спросил делец.

Брайсон оцепенел, осознав свой промах. Калаканис начал было подниматься со стула.

– Прошу прощения. Кажется, я уделяю слишком мало внимания другим своим... гостям.

– У меня есть причина задавать такие вопросы, – быстро и доверительно произнес Брайсон. – Деловая причина.

Калаканис настороженно повернулся к нему:

– И какого же рода дела вы можете вести с правительственными агентами?

– У меня есть что предложить, – сказал Брайсон. – Нечто такое, что может заинтересовать серьезного игрока, который официально не связан с правительством, но у которого, как выражаетесь вы, глубокие карманы.

– Вы хотите что-то предложить мне? Боюсь, я вас не понимаю. Если вы желаете самостоятельно вести дела, то я вам не нужен.

– В данном случае, – произнес Брайсон, еще сильнее понизив голос, – не имеется другого приемлемого канала.

– Канала? – Кажется, Калаканис начинал выходить из себя. – Что вы имеете в виду?

Теперь Брайсон почти перешел на шепот. Калаканис наклонил голову, прислушиваясь.

– Чертежи, – прошептал Брайсон. – Кальки, спецификации, за которые определенные группировки с неограниченным, скажем так, бюджетом могут выложить большие деньги. Но моих усилий для этого недостаточно. Я не могу установить нужные связи. А ваши услуги канала, или посредника, если вам так больше нравится, будут щедро вознаграждены.

– Вы меня интригуете, – сказал Калаканис. – Думаю, нам следует продолжить эту беседу наедине.

Библиотека Калаканиса была обставлена изящной антикварной мебелью, аккуратно прикрепленной к полу. Две стеклянных стены задернуты римскими занавесками и шторами; прочие стены украшены старинными морскими картами в рамочках. Посреди одной из стен красовалась дубовая дверь. Брайсон понятия не имел, куда она ведет.

Приманкой, ради которой грек так стремительно покинул собственный званый ужин, были кальки и листы спецификаций, – Калаканис сейчас держал эту пачку в руках. Бумаги были сработаны специалистами из отдела технического обеспечения ЦРУ, настоящими мастерами своего дела, и могли выдержать подробный осмотр со стороны любого торговца оружием, поднаторевшего в изучении подобных документов.

Калаканис даже не пытался скрыть охватившее его волнение. Делец оторвал взгляд от кальки. В его глазах горела алчность.

– Это новое поколение противотанкового комплекса «Джавелин»! – произнес он с потаенным благоговением. – Где вы умудрились это раздобыть?

Брайсон скромно улыбнулся.

– Вы держите свои торговые секреты при себе, и я тоже.

– Легкий, переносной, с автоматическим наведением. Снаряд тот же самый, конечно, – калибра 127 миллиметров, – но система запуска выглядит гораздо более сложной и, похоже, отличается высокой устойчивостью к внешним воздействиям. Если я правильно понял, норма попадания – почти сто процентов!

Брайсон кивнул:

– Так мне дали понять.

– У вас есть исходные коды?

Брайсон знал, что так называют программное обеспечение, позволяющее менять изначально заданную настройку.

– Конечно.

– Тогда в клиентах недостатка не будет. Единственный вопрос – у кого из них имеются соответствующие возможности. Это сильно повлияет на цену.

– Я так понимаю, что у вас уже есть на примете клиент.

– Он прямо сейчас находится на борту корабля.

– Среди обедающих?

– Он очень вежливо отклонил мое приглашение. Он предпочитает не смешиваться с толпой. В настоящий момент он осматривает товар.

Калаканис набрал на своем сотовом телефоне какой-то номер. Ожидая ответа, он заметил:

– Организация, которую представляет этот джентльмен, в последнее время только и делает, что покупает. Значительные партии легкого вооружения. Я не сомневаюсь, что подобное оружие их заинтересует, а деньги для его начальства, похоже, не проблема.

Грек умолк, потом произнес в трубку:

– Пожалуйста, попросите мистера Жанретта подняться в библиотеку.

Заинтересованная сторона, как нарек его Калаканис, возник в дверях буквально пять минут спустя. Его сопровождал начинающий лысеть рыжеволосый мужчина по имени Ян – тот самый, который встретил Брайсона у вертолета.

Нового гостя звали Жанретт, но Брайсон тотчас понял, что это лишь последнее в длинном ряду его вымышленных имен. Мужчина средних лет, с седеющими волосами и усталым лицом, пересек библиотеку, остановился у стола Калаканиса – и встретился взглядом с Брайсоном.

Коулун.

Бар на крыше гостиницы «Мирамар».

Жанретт был оперативником Директората – Брайсон знал его под именем Ванса Гиффорда.

«Организация, которую представляет этот джентльмен, в последнее время только и делает, что покупает. Значительные партии легкого вооружения. Я не сомневаюсь, что подобное оружие их заинтересует, а деньги для его начальства, похоже, не проблема».

Деньги – не проблема... организация, которую представляет этот джентльмен... намерена приобрести...

Ване Гиффорд все еще был связан с Директоратом. А это значило, что Гарри Данне прав: Директорат все еще существует.

– Мистер Жанретт, – сказал Калаканис, – я хочу познакомить вас с этим джентльменом. В его распоряжении имеется интересная новая игрушка, которую вы и ваши друзья, возможно, пожелаете приобрести.

Ян, телохранитель и адъютант, выпрямившись, застыл у порога и молча наблюдал за происходящим.

На долю секунды на лице Ванса Гиффорда появилось ошеломленное выражение. Но тут же его черты расслабились, и он улыбнулся – весьма фальшивой, на взгляд Брайсона, улыбкой.

– Мистер... мистер Кольридж, если не ошибаюсь?

– Пожалуйста, называйте меня Джон, – небрежно произнес Брайсон. Его тело словно сковал паралич, но разум лихорадочно работал.

– Почему-то мне кажется, будто мы с вами уже где-то встречались, – произнес работник Директората, изображая дружелюбие.

Брайсон издал небрежный смешок, пытаясь расслабиться. Но это было лишь притворством, хитростью – Ник внимательно наблюдал за выражением глаз Гиффорда, за тончайшей мимикой лица, неизбежно выдающей правду. Ване Гиффорд и поныне пребывал на службе у Директората. Брайсон был полностью в этом уверен.

Гиффорд находился на службе, когда они с Брайсоном восемь-девять лет назад встретились в Восточном секторе, в Коулуне, в гостинице «Мирамар», – та встреча являлась частью очень напряженного графика. «Мы были едва знакомы друг с другом. Мы провели вместе около часа, обговаривая всяческие дела: скрытое консолидирование долгов, экономический спад и все такое прочее. И в силу принципа максимального разделения никто из нас даже не подозревал, что его собеседник работает на ту же самую организацию».

И Гиффорд по-прежнему продолжал на нее работать, иначе Калаканис не позвал бы его сюда, дабы проверить образец-наживку.

– Может, в Гонконге? – спросил Брайсон. – Или в Тайбее? Ваше лицо мне кажется знакомым.

Брайсон держался с ленивой небрежностью, как будто его забавляла эта неразъясненная путаница. Но сердце его бешено колотилось. Ник почувствовал, что на лбу у него выступает испарина. Инстинкты оперативника остались при нем, отточенные, как прежде; но его психология, его чувства были уже не те. «Гиффорд играет, – понял Брайсон. – Он знает, кто я такой, но не понимает, что я тут делаю. Слава богу, он опытный оперативник и с этим справился».

– Ну, как бы там ни было, я рад снова вас видеть.

– Я всегда слежу за новыми игрушками, – небрежно произнес оперативник. Взгляд Гиффорда-Жанретта был пронзителен.

«Он наверняка знает, что я вышел из игры». Когда какому-нибудь агенту Директората случалось погореть, эта новость молниеносно разносилась повсюду, дабы предотвратить попытки проникновения со стороны человека, лишившегося такого права. "Но известно ли ему об обстоятельствах, при которых закончилась моя служба? Станет ли он воспринимать меня как врага? Или как нейтральное лицо? Может, он предположит, что я действую в частном порядке – ведь многие агенты, действовавшие под прикрытием, после окончания «холодной войны» занялись поставками военного снаряжения? Нет, для этого Гиффорд слишком умен. Он не может не увидеть, что ему предлагают украденную сверхсекретную технологию. И он знает, что это трудно считать обычной сделкой, даже в таком странном мире, как черный рынок оружия.

Вариантов может быть несколько. Он может предположить, что его провоцируют, предлагают наживку с припрятанным крючком. В таком случае он решит, что я перешел на службу в другую правительственную контору – или даже сменил сторону! Крючок с наживкой – это же классическая технология вербовки, ее используют все спецслужбы мира".

У Брайсона голова пошла кругом.

"Возможно, он предположит, что это все – часть какой-то междоусобной бюрократической войны, какая-то ловушка...

Или хуже того – вдруг Гиффорд заподозрит, что я мошенник, участвующий в какой-то операции против Калаканиса или даже против его клиентов?"

Сумасшедший дом! Предугадать реакцию Гиффорда было совершенно невозможно. Оставалось лишь одно: быть готовым ко всему.

Лицо Калаканиса сохраняло непроницаемое выражение. Грек кивком подозвал оперативника Директората к своему столу, на котором он разложил кальки и техническую документацию к хитроумной конструкции. Гиффорд подошел и, наклонившись, с напряженным вниманием принялся изучать документацию.

Потом он что-то шепнул дельцу, не глядя на него и почти не шевеля губами.

Калаканис кивнул, поднял голову и вежливо произнес:

– Прошу прощения, мистер Кольридж. Нам с мистером Жанреттом нужно побеседовать наедине.

Поднявшись из-за стола, Калаканис открыл дубовую дверь, ведущую, как теперь увидел Брайсон, в личный кабинет. Жанретт двинулся следом, и дверь закрылась за ними. Брайсон уселся в одно из антикварных кресел, расставленных вдоль стен, и застыл там, словно муха в янтаре. Со стороны казалось, что он терпеливо ждет – посредник, жадно размышляющий о сделке, на которой можно сорвать крупный куш. Внутри же его разум напряженно работал, отчаянно пытаясь предугадать следующий ход. Все зависело от того, по каким правилам решит играть Жанретт. Что он прошептал Калаканису? Как Жанретт сможет объяснить Калаканису, откуда он знает Брайсона, не упоминая при этом о его работе в Директорате? Готов ли Жанретт пойти на такой шаг? Как много он сможет разгласить? Насколько надежно его собственное прикрытие? Любой из этих вопросов мог оказаться решающим, но все они оставались открытыми. Кроме того, человек, называющий себя Жанреттом, понятия не имел, что Брайсон здесь делает. Исходя из доступной ему информации, Брайсон на самом деле действовал как частное лицо и продавал новую модель оружия. Откуда Жанретту-Гиффорду знать, что это не так?

Дверь кабинета отворилась, и Брайсон поднял взгляд. На пороге появилась белокурая стюардесса. Она держала поднос с пустыми бокалами и бутылкой вина – судя по виду, портвейна. Очевидно, она явилась по вызову грека и вошла в кабинет Калаканиса через какую-то другую дверь. Словно не замечая Брайсона, девушка собрала со стола пустые бокалы и рюмки, потом двинулась в сторону гостя. На миг остановившись, чтобы вытряхнуть окурки кубинских сигар из большой стеклянной пепельницы, стоящей на небольшом столике рядом с Брайсоном, стюардесса вдруг заговорила – едва слышно.

– Вы очень популярный человек, мистер Кольридж, – произнесла она, даже не взглянув на Брайсона, и переставила пепельницу к себе на поднос. – В соседней комнате вас уже ждут четверо друзей.

Брайсон взглянул ей в лицо и увидел, как девушка показала глазами в сторону дубовой двери, расположенной на другом конце библиотеки.

– Постарайтесь не испачкать кровью эту ковровую дорожку. Это очень редкая вещь, и мистер Калаканис очень ее любит.

И с этими словами стюардесса исчезла.

Брайсон напрягся, ощутив выплеск адреналина. Но теперь он знал достаточно, чтобы сохранять неподвижность, делая вид, будто ничего не произошло.

Что все это значит?

Действительно ли в соседней комнате его ждет засада? А стюардесса что, тоже участвует в операции? А если нет – почему она его предупредила?

Внезапно дверь кабинета распахнулась. На пороге появился Калаканис собственной персоной, в сопровождении Яна, своего телохранителя, маячащего за спиной у шефа. Жанретт-Гиффорд стоял позади.

– Мистер Кольридж, – позвал Калаканис, – вы к нам не подойдете?

Долю секунды Брайсон смотрел на него, пытаясь угадать намерения грека.

– Сейчас, одну минутку, – отозвался он. – Кажется, я оставил в баре одну важную вещь.

– Мистер Кольридж, боюсь, у нас очень мало времени, – громко и резко произнес Калаканис.

– Это буквально одна минута, – сказал Брайсон, поворачиваясь к двери, ведущей в обеденный зал. Выход, как он теперь увидел, перегораживал вооруженный охранник. Но вместо того, чтобы застыть на месте, Брайсон продолжал шагать к двери, как будто ничего особенного не произошло. И теперь он находился всего в нескольких футах от коренастого телохранителя.

– Прошу прощения, мистер Кольридж, но нам с вами настоятельно надо переговорить, – произнес Калаканис и кивнул, явно подавая сигнал охраннику в дверях. Коренастый телохранитель повернулся, перекрывая проход. Брайсон почувствовал выброс адреналина.

Пора!

Ник метнулся вперед, припечатав охранника к дверному косяку – Брайсону удалось застать его врасплох. Тот попытался было оказать сопротивление, потянулся к оружию, но правая нога Брайсона впечаталась ему в живот.

Внезапно включилась сигнализация, громкая и пронзительная, – толчком к тому явно послужил вопль Калаканиса. Когда телохранитель на мгновение потерял равновесие, Брайсон воспользовался кратким преимуществом, чтобы врезать телохранителю коленом в солнечное сплетение, а потом ударить рукой в лицо и уложить противника на пол.

– Стоять! – рявкнул Калаканис.

Брайсон стремительно обернулся и увидел, что второй телохранитель, Ян, принял характерную позу стрелка и уже вскинул двумя руками пистолет 38-го калибра.

В то же мгновение коренастый телохранитель, собрав все силы, попытался с криком вскочить, но Брайсон, воспользовавшись его движением, подтолкнул телохранителя вперед и вверх, вцепившись при этом ему в глаза. В результате голова телохранителя оказалась в точности перед лицом Брайсона, словно живой щит. Теперь Ян не мог стрелять, не рискуя попасть в коллегу.

Вдруг раздался взрыв, и Брайсон почувствовал, как на него брызнула кровь. Посреди лба телохранителя появилось темно-красное отверстие. Мужчина обмяк и мертвым грузом повис на руках у Брайсона. Ян – наверняка случайно – застрелил собственного товарища.

Брайсон развернулся, резко изогнувшись вбок, – как раз вовремя, чтобы пропустить вторую пулю у себя над головой, – и бросился в открытую дверь и дальше, в коридор. Пули жужжали вокруг, расщепляя дерево и оставляя выбоины на металлических переборках. Брайсон, сопровождаемый оглушительными воплями сирены, понесся по коридору.

Вашингтон, округ Колумбия

– Давайте взглянем ситуации в лицо. Вы не собираетесь оспаривать мои слова, не так ли?

Роджер Фрай выжидающе взглянул на сенатора Джеймса Кэссиди. За те четыре года, в течение которых Фрай исполнял обязанности главы группы поддержки, он регулярно помогал набрасывать черновики политических заявлений для заседаний конгресса и речей для предвыборных выступлений. Всякий раз, когда возникал какой-либо щекотливый вопрос, сенатор обращался именно к Фраю. Когда речь заходила о настроениях избирателей, Кэссиди мог безоговорочно положиться на этого худощавого рыжего мужчину, недавно перешагнувшего сорокалетний рубеж. Политика цен, поддерживающая фермеров-животноводов? Если займешь одну позицию, городские адвокаты поднимут крик о безжалостном убийстве, а если займешь другую, тебя возьмет в оборот сельскохозяйственное лобби. В таких случаях Фрай зачастую говорил: «Джим, это все помои. Голосуй, как совесть подскажет». Он знал, что именно таким образом Кэссиди и сделал карьеру.

Лучи предзакатного солнца проникали через венецианские шторы, образуя рисунок на полу сенаторского кабинета и заставляя блестеть полированный письменный стол из красного дерева. Кэссиди, сенатор от Массачусетса, оторвался от бумаг с инструкциями и встретился взглядом с Фраем.

– Надеюсь, Родж, вы понимаете, как высоко я вас ценю, – произнес сенатор, и на его губах заиграла улыбка. – Прежде всего за то, что вы так замечательно умеете управляться с прагматичной, изворотливой, ловкаческой стороной этого дела, а я тем временем могу себе позволить иногда встать на дыбы и высказать все, что считаю нужным.

Фрая всегда изумляло, насколько выразительно, именно по-сенаторски, выглядит Кэссиди: искусно уложенная копна волнистых серебряных волос и лицо, словно вышедшее из-под резца ваятеля. Рослый сенатор – в нем было чуть больше шести футов – был очень фотогеничен благодаря своему широкому лицу и высоким скулам, но самой его выигрышной чертой являлись глаза. Они могли становиться теплыми и дружескими, заставляя избирателей верить, что они нашли в сенаторе Кэссиди родственную душу, а могли делаться холодными и беспощадными, пронизывая насквозь свидетеля, вызванного на заседание сенатской комиссии и ведущего себя по-дурацки.

– Иногда? – Фрай покачал головой. – Я бы сказал – чертовски часто. Чересчур часто для сохранности вашего политического здоровья. Когда-нибудь это выйдет вам боком. Даже последние выборы были потруднее прогулки в парке, осмелюсь вам напомнить.

– Вы слишком много беспокоитесь, Родж.

– Должен же хоть кто-то этим заниматься.

– Послушайте, избиратели волнуются. Я показывал вам это письмо?

Письмо пришло от некой женщины, жительницы северного побережья Массачусетса. Она выставила иск против маркетинговой компании и обнаружила, что компания располагает тридцатью убористо исписанными страницами сведений о ней, собранных на протяжении пятнадцати лет. Эта информация была сгруппирована более чем по девятистам вопросам – от того, какое снотворное предпочитает эта женщина и чем лечится от изжоги и геморроя, и до того, каким мылом пользуется, принимая душ. Сведения касались ее развода, медицинских процедур, выплат по кредитам, совершенных ею нарушений правил дорожного движения. И в этом не было ничего уникального: компания располагала подобными досье на миллионы американских граждан. Уникальным было лишь то, что эта дама узнала о существовании своего досье. Это письмо и еще несколько ему подобных стало первым, что привлекло интерес Кэссиди к данному вопросу.

– Вы забыли, Джим, – я лично отвечал на это письмо, – отозвался Фрай. – Я только говорю, что вы даже не подозреваете, какую бучу подняли на этот раз. Это затрагивает самую суть нынешней манеры ведения дел.

– Именно потому об этом стоит говорить, – спокойно произнес сенатор.

– Иногда важнее остаться в живых и сохранить возможность вступить в бой на следующий день.

Но Фрай знал, как ведет себя Кэссиди, когда ему попадает вожжа под хвост: возмущение, вызванное таким попранием закона, перевесит холодный расчет и политические интересы. Сенатор не был святым. Временами он чересчур много выпивал, а еще – особенно когда был помоложе и волосы его были глянцевито-черными – не всегда отличался разборчивостью в любовных связях. Но при всем при этом Кэссиди твердо придерживался весьма определенных политических убеждений: при прочих равных сенатор старался поступать честно, по крайней мере, когда ясно представлял себе, что в данном случае означает «поступить честно» и чем он за это заплатит. Фрай всегда ругал Кэссиди за эту склонность к идеализму – и все же она внушала ему невольное уважение.

– Помните, как Амброз Бирс определял, что такое государственный деятель? – Сенатор подмигнул Фраю. – Политик – это тот, кто в результате равного давления со всех сторон остается прямым.

– Я вчера заглядывал в уборную и обнаружил, что к вам приклеилось новое прозвище, – сказал Фрай, едва заметно улыбнувшись. – Вам оно понравится, Джим, – «сенатор Кассандра».

Кэссиди нахмурился.

– Никто не хотел прислушаться к Кассандре – а стоило бы, – проворчал он. – По крайней мере, эта девица имела право сказать потом, что она предупреждала...

Сенатор умолк, не окончив фразы. Они уже прошли через этот этап и все обговорили. Фрай попытался предостеречь сенатора, и Кэссиди выслушал его. Но теперь разговор был окончен.

Сенатор Кэссиди делал то, что считал нужным, и не собирался останавливаться.

Вне зависимости от того, чего это могло ему стоить.

Глава 6

Брайсон помчался в сторону центрального лестничного колодца; он слышал, как позади грохочут по стальной палубе шаги преследователей. Завидев лифт, он притормозил на долю секунды, но тут же отверг эту идею. Лифт двигался слишком медленно и стал бы для него вертикально поставленным гробом – Брайсон оказался бы легкой добычей любого, кто сумеет отключить подъемный механизм. Нет уж, лучше он воспользуется лестницей, хоть это и шумно. Других способов выбраться из надпалубного сооружения не было. У Брайсона не оставалось иного выбора. Вверх или вниз? Если он бросится наверх, в сторону ходовой рубки и мостика, это будет неожиданный ход, но рискованный: на верхнюю палубу ведут всего несколько выходов, и он легко может очутиться в ловушке. Нет, это неудачная идея. Единственный разумный шаг – двигаться вниз, на главную палубу, и там искать путь к бегству.

К бегству? Но каким образом? С корабля вел лишь один путь – на главную палубу и оттуда в воду: то ли просто спрыгнуть – но воды Атлантики сейчас настолько холодны что это станет форменным самоубийством, – либо спуститься по сходням, но это слишком долго, и все это время он будет живой мишенью.

О господи! Отсюда невозможно выбраться!

Нет, нельзя допускать таких мыслей. Должен существовать способ скрыться с корабля, и он его найдет.

Брайсон сам себе напоминал крысу в лабиринте: он не знал внутренней планировки этого огромного корабля, и это давало его преследователям заметное преимущество. Но при том сами размеры судна гарантировали наличие бесконечных коридоров, в которых легко при необходимости оторваться от погони и спрятаться.

Ник помчался вниз по лестнице, перепрыгивая по две-три ступеньки за раз, а сверху разносились крики. Один из телохранителей был мертв, но, несомненно, их оставалось достаточно, и теперь, после воплей сирены и предупреждений по переговорным устройствам, они все явно были начеку. Грохот шагов и крики, доносящиеся из лестничного колодца, делались все громче и яростнее. Преследователей Брайсона становилось все больше, и, похоже, появление подкрепления из других частей корабля было делом нескольких секунд.

Грубые вопли и грохот металла сливались с корабельным свистком и ревом сирены, образуя в результате форменную какофонию. От лестничной площадки отходил короткий коридор, который, кажется, вел наружу, на палубу. Брайсон тихо открыл дверь, бесшумно затворил ее за собой, бросился вперед и оказался в кормовой части палубы, открытой всем стихиям. Небо было черным. Волны тихо плескались о корму. Брайсон помчался к леерному ограждению, выискивая скобы, которые иногда приваривают к борту корабля, чтобы они служили лестницей на случай срочной эвакуации. У Ника промелькнула мысль, что по таким скобам он мог бы спуститься на другую палубу и оторваться от преследователей.

Но никаких скоб на корпусе не обнаружилось. Выбраться отсюда можно было, только прыгнув за борт.

Вдруг раздался залп. Пуля попала в кабестан и с пронзительным визгом срикошетировала. Брайсон отскочил от ограждения и метнулся в тень швартовочной лебедки – подъемный ворот был, словно некая гигантская катушка ниток, обмотан стальным канатом – и нырнул под ее защиту. Пули ударили в металл всего в нескольких футах над головой Ника.

Преследователи палили не переставая, и Брайсон понял, что прыгни он в море, тогда они вообще смогли бы стрелять безбоязненно, не опасаясь попортить что-нибудь из корабельного навигационного оборудования.

А на корабле им приходилось быть поосторожнее и смотреть, куда они стреляют. И это было только на руку Брайсону! Эти люди убьют его, не задумываясь, но они не захотят повредить свой корабль – или его драгоценный груз.

Значит, нужно побыстрее убираться с открытого места и нырять в чрево судна. Там не только можно найти множество укромных местечек – там он получит преимущество перед преследователями, которые уже не смогут палить напропалую.

Да, но как это сделать? В настоящий момент Брайсона застукали на палубе, и защитой ему служил лишь огромный стальной ворот. Это было самое опасное для него место на всем корабле.

Похоже, на палубе сейчас находилось не то два, не то три стрелка, не больше и не меньше. Противник явно превосходил Брайсона численностью. Нику нужно было как-то отвлечь внимание врагов, сбить их с толку. Но как? Брайсон принялся лихорадочно озираться и кое-что заметил. За металлическим кнехтом, высоким цилиндром, поднимающимся на несколько футов над палубой, стояла банка с краской, явно забытая каким-то палубным матросом. Брайсон прополз по палубе к кнехту и схватил банку. Та была почти пуста.

Стрельба тем временем почему-то участилась. Брайсон быстро вернулся на прежнее место, прихватив банку с собой, и тут же швырнул ее в сторону леерного ограждения. Банка ударилась о клюз. Ник украдкой выглянул из-за своей баррикады и увидел, что оба его преследователя повернулись в ту сторону, откуда донесся стук. Один из них побежал туда, прочь от того места, где прятался Брайсон. Второй, сохраняя классическую позу стрелка, слегка поворачивался из стороны в сторону, контролируя пространство вокруг. Пока первый бежал к правому борту, второй следил за левым, продолжая неотрывно держать лебедку под прицелом. Он-то и почувствовал какой-то подвох, заподозрил, что Брайсон пустился на хитрость и что на самом деле тот так и сидит, забившись под лебедку.

А вот чего он не ожидал, так это того, что Брайсон двинется вокруг лебедки в его сторону. Теперь Брайсон находился всего в нескольких футах от второго охранника. Вдруг раздался крик первого охранника, сообщающего, что Брайсона здесь нет, – совершенно непрофессиональный ход. Второй охранник – теперь их с Брайсоном разделяло всего лишь несколько дюймов – в замешательстве повернулся.

Пора!

Брайсон метнулся вперед и швырнул противника на палубу, врезав ему коленом в солнечное сплетение. Охранник задохнулся, попытался вскочить – и тут локоть Брайсона впечатался в его горло. Хрящ хрустнул. Охранник взревел от боли, и Брайсон получил те несколько секунд, которых ему недоставало, чтобы вцепиться в пистолет охранника и попытаться вырвать его. Но охранник был профессионалом и не собирался так легко расставаться со своим оружием. Несмотря на жестокую боль, солдат Калаканиса продолжал сопротивляться, отказываясь отдать пистолет. Первый охранник бросился на помощь коллеге, стреляя на ходу, – но дерущиеся сплелись так тесно, что он не мог нормально прицелиться. Брайсон продолжал выкручивать оружие, пока у охранника в запястье что-то не хрустнуло. Судя по звуку, у него порвались связки. Теперь дуло пистолета смотрело прямиком в грудь охраннику. Брайсон нащупал спусковой крючок, изогнул запястье и выстрелил.

Солдат выгнулся дугой. В груди у него возникла зияющая дыра. Даже в горячке драки Брайсон сохранял безукоризненную меткость: пуля попала охраннику в сердце.

Вырвав оружие из обмякших пальцев, Брайсон вскочил и принялся яростно палить в сторону бегущего противника. Тот перестал стрелять в ответ, поскольку понимал, что на бегу нормально прицелиться не сумеет. Эта краткая пауза и была нужна Брайсону. Он переключил полуавтоматический пистолет на стрельбу одиночными и вогнал пулю противнику в лоб. Охранник рухнул, сминая леерное ограждение, – уже мертвый.

Брайсон прикинул, что на ближайшие несколько секунд он в безопасности. Но он слышал грохот шагов по палубе – шум приближался и становился все громче – и слышал крики, которыми эти шаги сопровождались. Так что в целом говорить о безопасности было преждевременно.

И куда же теперь?

И в этот момент взгляд Брайсона упал на дверь с надписью: «Дизельный отсек». Она вела в машинное отделение и показалась Брайсону наилучшим путем для бегства. Ник промчался через палубу, нырнул в дверь и ринулся вниз по узкой металлической лестнице, выкрашенной в зеленый цвет. Брайсон оказался в большом зале, где царил оглушительный шум. Двигатель был отключен, а вспомогательные дизели работали, обеспечивая корабль энергией. В несколько больших прыжков Брайсон перемахнул через ограждение, идущее вдоль зала и окружающее гигантские генераторы.

Даже сквозь царящий здесь грохот Ник слышал, что преследователи продолжают гнаться за ним. Через несколько мгновений Брайсон увидел несколько расплывчатых фигур, быстро спускающихся по лестнице. При здешнем тусклом освещении тошнотворного зеленого оттенка они казались лишь тенями.

Их было четверо, и они мчались по лестнице так ловко и легко, что Брайсон на миг озадачился – пока не увидел, что на двоих надеты очки ночного видения, а остальные вооружены снайперскими винтовками с инфракрасным прицелом. Это было ясно даже по силуэтам.

Брайсон вскинул трофейный пистолет, быстро прицелился в человека, бежавшего первым, и...

Внезапно в машинном отделении сделалось темно!

Кто-то выключил свет – возможно, с какого-то центрального пульта управления. Неудивительно, что его противники выбрали такую экипировку! Они надеялись, что при отсутствии освещения их хитроумное оружие обеспечит им преимущество. На таком корабле, как этот – настоящем плавучем арсенале, – явно не чувствовалось нехватки подобного снаряжения.

Но Брайсон все равно выстрелил – во тьму, в том направлении, куда он целился пару секунд назад. Он услышал крик, потом грохот. Кто-то упал. Но продолжать вести стрельбу в темноте, в то время как его противники были отлично экипированы, а сам Брайсон даже не знал, сколько патронов у него осталось, и взять их было негде, – так вот, продолжать стрельбу в подобных обстоятельствах было бы полнейшим безумием.

Именно этого они от него и добивались.

Они ожидали, что Брайсон поведет себя как загнанное в угол животное, как тонущая крыса. Бросится спасаться бегством, не разбирая дороги. Станет наугад палить во тьму. Бессмысленно, по-дурацки растрачивать патроны. А потом его поймают в перекрестье инфракрасного прицела и без проблем прикончат.

Брайсон принялся шарить руками вокруг себя, нащупывая препятствия, стараясь избегать их и при этом подыскать что-нибудь подходящее, за чем можно было бы спрятаться. Его противники носили инфракрасные монокуляры – линзы либо вставлялись в шлем, либо крепились поверх глаз. У прочих ружья были оборудованы хорошими инфракрасными прицелами. Оба устройства позволяли видеть в полной темноте, поскольку воспринимали разницу в уровне тепла, излучаемом живыми телами и неживыми предметами. Инфракрасные прицелы для стрельбы на короткое расстояние с большим успехом использовались в 1982 году на Фолклендах, и в 1991-м, во время войны в Персидском заливе. Но его противники, как заметил Брайсон, пользовались инфракрасными прицелами «Раптор». Эти прицелы были настоящим произведением искусства – легкие, сверхточные, позволяющие стрелять на большое расстояние. Их часто использовали военные снайперы, устанавливая эти прицелы на снайперские винтовки пятидесятого калибра.

Боже милостивый! При таком раскладе шансы становились неравными. Впрочем, они не были равны с самого начала.

Казалось, будто в темноте шум генераторов сделался еще громче.

И тут Брайсон краем глаза заметил в непроглядной тьме крохотную пляшущую красную точку.

Кто-то засек его и теперь целился прямо ему в лицо!

Провести триангуляцию, быстро! Определить местонахождение снайпера по направлению, откуда тянутся к нему визирные лучи. Брайсону не в первый раз приходилось стрелять в снайпера, пользующегося инфракрасным прицелом, и он умел вычислять расстояние до противника.

Но каждая секунда промедления давала его врагу, которому Брайсон представлялся зеленой тенью на темно-зеленом или черном фоне, время прицелиться получше. Кроме того, враг точно знал, где находится Брайсон, а самому Нику приходилось полагаться на удачу и слегка подрастерянный опыт. И как же ему целиться в темноте? Во что тут целиться?

Брайсон прищурился, пытаясь хоть что-то разглядеть, но в этой темноте глазу не за что было зацепиться. Тогда Ник вскинул пистолет и выстрелил.

Раздался чей-то крик.

Брайсон все-таки попал в кого-то, хоть и не мог сказать, насколько серьезно пострадал этот противник.

Но через пару секунд пуля, громко взвизгнув, ударила в металл слева от него. Невзирая на инфракрасные прицелы, стреляли его враги неважно. Но их, похоже, не волновало, повредят они при этом генератор или нет. Впрочем, здесь все механизмы были заключены в стальные оболочки, толстые и прочные.

А потому, собственно, противников Брайсона и не беспокоил вопрос, попадут они или промажут.

Так сколько же их? Если еще один действительно вышел из игры, это означает, что осталось двое. Но генератор, увы, работал с таким шумом, что Брайсон не мог расслышать ни приближающихся шагов, ни хриплого дыхания раненого. В результате он оказался не только слеп, но и глух.

Брайсон пустился бежать по узкому рабочему помосту вокруг генератора, вытянув одну руку перед собой, чтобы ни на что не натолкнуться, и сжимая во второй пистолет, – и тут он снова услышал выстрелы. Одна из пуль просвистела так близко от его головы, что Брайсон ощутил кожей дуновение воздуха.

Затем его вытянутая рука наткнулась на что-то твердое – на переборку. Он добрался до стены этого огромного похожего на пещеру зала. Брайсон пошарил сперва справа от себя, потом слева, но каждый раз он натыкался на стальное ограждение.

Он оказался в ловушке.

Потом Брайсон увидел во тьме пляшущую красную бусину: это один из снайперов целился в зеленый овал – именно так выглядела в инфракрасном прицеле его, Брайсона, голова.

Брайсон вскинул пистолет, изготовившись снова стрелять в никуда. Потом он выкрикнул:

– Ну давай! Если ты промажешь, то рискуешь повредить генератор. Здесь полно всякого электронного оборудования, а электронные чипы легко бьются. Разбей генератор, и ты оставишь весь корабль без энергии – посмотрим, что на это скажет Калаканис!

На долю секунды воцарилось молчание. Нику даже показалось, будто красная точка дрогнула, но он знал, что это могло быть всего лишь обманом зрения.

Затем раздался чей-то смех, и инфракрасные визирные нити снова появились в поле его зрения, и...

Глухой хлопок – такой издает оружие с глушителем. Еще три хлопка, один за другим, а потом – чей-то крик и шум тела, упавшего на стальной пол помоста.

Что?

Кто стрелял в его врагов? Кто-то подстрелил одного из них – и Брайсон знал, что это не его рук дело! Кто-то сделал несколько выстрелов из пистолета с глушителем.

Кто-то стрелял в его преследователей – и, возможно, даже уничтожил их!

– Стоять! – крикнул Брайсон в темноту, обращаясь к последнему оставшемуся стрелку. Этот крик не имел никакого смысла, и Брайсон это знал – с чего бы вдруг кому-то из его противников, экипированных приборами ночного видения, обращать внимание на его вопли? – но такой крик, неожиданный и нелогичный, мог купить ему несколько секунд отсрочки.

– Не стреляйте! – отозвался чей-то чужой голос, еле слышный из-за шума генераторов.

Женщина.

Этот голос принадлежал женщине.

Брайсон застыл как вкопанный. Ему казалось, что по лестнице спускались только мужчины – но, с другой стороны, громоздкая экипировка вроде того же бронежилета легко может замаскировать женскую фигуру.

Но что, собственно, она хотела сказать этим «не стреляйте»?

– Брось оружие! – крикнул Брайсон.

Вспышка света ослепила его, и Брайсон осознал, что в зале внезапно включилось освещение. И даже сделалось ярче, чем было до того.

Да что здесь происходит?

Его глазам потребовалось одна-две секунды, чтобы приспособиться к свету. А потом Брайсон разглядел со своего помоста, приподнятого над залом, фигуру женщины, обратившейся к нему. Женщина была одета в белую форму – форму стюардессы Калаканиса, прислуживавшей за ужином, который казался теперь далеким прошлым.

На голове у женщины был шлем. Лицо наполовину скрывали линзы инфракрасного монокуляра. Теперь Брайсон узнал в ней ту роскошную блондинку, с которой он перекинулся парой фраз перед ужином и которая торопливо прошептала ему несколько слов как раз перед началом этой заварухи. После всего произошедшего Брайсон склонен был рассматривать эти слова как искреннее предупреждение.

И вот теперь женщина стояла, чуть пригнувшись, сжимая рукоять «ругера» с навинченным на дуло длинным глушителем, и водила пистолетом из стороны в сторону. Кроме того, Брайсон осознал, что на полу машинного зала валяются четыре тела – два на палубе, рядом с генератором, одно у входа на помост, на котором сейчас стоял Брайсон, и еще одно – в каких-нибудь шести футах от Ника, пугающе близко.

И еще Брайсон увидел, что женщина не целится в него. Она прикрывала его, защищала от других! Стюардесса стояла рядом с маленьким контрольным пультом; именно там и находился выключатель, которым она воспользовалась.

– За мной! – крикнула она, перекрывая монотонный гул. – Сюда!

Да что за чертовщина тут творится?

Брайсон недоуменно воззрился на стюардессу.

– За мной! – сердито крикнула она. – Скорее!

Она определенно говорила с ближневосточным акцентом.

– Что вам нужно? – крикнул в ответ Брайсон, скорее для того, чтобы выиграть время. А вдруг это ловушка – очень умная, но тем не менее ловушка?

– А вы как думаете? – огрызнулась женщина, направляя оружие в его сторону и снова принимая стойку стрелка. Брайсон тут же прицелился в стюардессу, но ровно в то мгновение, когда он уже готов был нажать на спусковой крючок, он увидел, что дуло ее пистолета поднялось на несколько дюймов выше, и услышал еще один приглушенный хлопок.

Сразу же вслед за этим раздался треск, и с помоста, расположенного над головой у Брайсона, рухнуло чье-то тело.

Еще один снайпер, вооруженный винтовкой с инфракрасным прицелом. Мертвый.

Женщина убила его – сейчас, сию секунду.

Снайпер бесшумно подкрался к Брайсону и уже готов был его прикончить, но женщина опередила этого типа.

– Шевелитесь! – крикнула она Брайсону. – Скорее, пока сюда остальные не набежали! Если хотите жить, скорее уносите свою задницу!

– Кто вы? – крикнул в ответ ошеломленный Брайсон.

– Это сейчас неважно!

Она сдвинула очки ночного видения на верх шлема.

– Пожалуйста, сейчас не время! Ради бога, прикиньте, в какой ситуации вы оказались и сколько у вас шансов! Что вам еще остается?

Глава 7

Брайсон ошеломленно смотрел на женщину.

– Скорее! – крикнула она. В ее голосе звенело отчаяние. – Если бы я хотела вас убить, я бы уже это сделала. У меня имелись для этого все преимущества. У меня был инфракрасный прицел, а у вас – нет.

– Теперь у вас нет этого преимущества, – отозвался Брайсон. Он продолжал крепко сжимать рукоять трофейного пистолета, но опустил руку.

– Я знаю все закоулки на этом корабле. А теперь, если вы хотите остаться здесь и продолжить свои игры – на здоровье. Но мне придется убираться с корабля – другого выхода нет. Служба безопасности Калаканиса многочисленна – у него еще полно народу, и, возможно, они как раз бегут сюда.

Женщина указала свободной рукой на какой-то предмет, прикрепленный к переборке у самого потолка. Брайсон узнал в нем камеру наблюдения.

– На корабле много камер, но они не везде. Так что можете либо пойти за мной и спастись, либо оставайтесь здесь и ждите, пока вас убьют. Выбор за вами!

Стюардесса быстро развернулась, сбежала с помоста и принялась подниматься по металлической лестнице к какому-то люку. Отворив люк, женщина обернулась и кивнула в сторону отверстия, приглашая Брайсона следовать за ней.

Поколебавшись несколько мгновений, Брайсон принял приглашение. Его разум лихорадочно работал; Брайсон пытался понять мотивы этой женщины. Вопросы, одни вопросы! Кто она такая? Что она здесь делает? Чего она хочет? Почему она здесь очутилась?

Эта женщина – явно не простая стюардесса.

Так кто же она такая?

Женщина поманила Брайсона за собой. Ник прошел сквозь люк, по-прежнему не выпуская оружия.

– Кто вы?.. – начал было он.

– Тихо! – прошипела женщина. – Здесь звуки разносятся далеко.

Она затворила за ним люк и вернула на место тяжелый засов. Болезненно громкий шум генераторов поутих.

– К счастью для нас, это антипиратский корабль. Он нарочно устроен таким образом, чтобы проходы можно было запереть, перекрыть.

Брайсон поймал ее взгляд, и редкая красота женщины на миг отвлекла его внимание.

– Вы правы, – тихо, но с нажимом произнес он. – Сейчас у меня нет особого выбора, но все-таки вы мне лучше скажите, что здесь происходит.

Женщина ответила ему взглядом, одновременно и прямым, и дерзким, и прошептала:

– Сейчас не время для объяснений. Я здесь тоже под чужим именем. Изучаю пути поступления оружия к определенным группировкам, которые хотели бы отбросить Израиль назад, в каменный век.

«Моссад», – сказал себе Брайсон. Но акцент женщины явственно выдавал в ней ливанку из долины Бекаа. Что-то здесь не сходилось. Может ли оперативник Моссада быть ливанцем, а не израильтянином?

Женщина чуть склонила голову набок, словно прислушиваясь к какому-то отдаленному шуму, которого Брайсон не улавливал.

– Сюда, – отрывисто произнесла она, вспрыгивая на стальную лестницу. Брайсон последовал за ней на лестничную площадку, потом через люк, выведший их в длинный, темный, пустой коридор. Женщина застыла на мгновение, глядя то вправо, то влево. Когда глаза Брайсона приспособились к тусклому освещению, он увидел, что коридор уходит в обе стороны, насколько хватает взгляда. Похоже, он пронизывал весь корабль насквозь, от носа до кормы. Вероятно, это был какой-то мало используемый служебный проход.

– Вперед! – прошипела женщина и внезапно сорвалась с места.

Брайсон бросился следом за ней, перейдя на размашистый шаг, чтобы приспособиться к ее быстрой походке. Он невольно отметил про себя ее необычную поступь – стремительную, легкую и практически бесшумную. Брайсон постарался подражать этой походке, поняв, что женщина пытается свести до минимума вибрацию стальной поверхности: видимо, чтобы ее слышно не было, а сама она могла услышать любого преследователя.

Через минуту, когда они пробежали по темному коридору несколько сотен футов, Брайсону показалось, что он слышит позади, со стороны кормы, какой-то приглушенный шум. Брайсон обернулся и заметил вдали какое-то мельтешение теней. Но прежде чем он успел сказать хоть слово, женщина нырнула вправо и ничком растянулась на палубе, вплотную к переборке, за вертикальной стальной балкой. Брайсон последовал ее примеру, замешкавшись на какую-нибудь секунду.

Раздался яростный залп. Пули принялись барабанить по переборке, со звоном падая на палубу.

Осторожно выглянув, Брайсон увидел в дальнем конце коридора характерный фонтанчик пламени, возникающий при стрельбе из автомата, и смутные, расплывчатые очертания стрелка. Затем последовала новая очередь, и убийца помчался в их сторону.

Женщина тем временем воевала с крышкой люка.

– Черт! Его закрасили наглухо! – прошептала она. Быстро взглянув на длинный темный коридор и приближающегося убийцу, она произнесла: – Сюда!

И, неожиданно выпрыгнув из-за укрытия, распрощавшись с защитой, которую обеспечивали переборка и стальная балка, женщина побежала вперед. Она поступила правильно: в противном случае они бы оказались заперты здесь, как в ловушке, и стали живыми мишенями. Брайсон выглянул из-за балки и увидел, что стрелок замедлил шаг, вскинул свой «узи» и целится в женщину.

Брайсон не колебался ни мгновения. Он прицелился в убийцу и дважды нажал на спусковой крючок. Во второй раз пистолет вместо выстрела издал лишь негромкий щелчок. Все, обойма закончилась.

Но стрелок упал. Когда он неловко завалился набок, его «узи» с грохотом ударился о палубу. Даже отсюда Брайсону было видно, что их противник мертв.