Часть первая

Воскресный полдень

Сэддл-Вэлли — городок в штате Нью-Джерси. Во всяком случае, когда в конце тридцатых, едва почуяв первые признаки упадка зажиточного Манхэттена, в этот лесной край устремились охотники за недвижимостью, они обнаружили здесь небольшой городок.

Белый щит — указатель на Вэлли-роуд — гласил:

Сэддл-Вэлли Инкорпорейтед[1]

1862

Добро пожаловать!

Слова приветствия были написаны мелкими буквами: в Сэддл-Вэлли не любят посторонних, будь то туристы или праздные зеваки, глазеющие из окон проезжающих мимо автомобилей на то, как проводят свой досуг местные жители. Поэтому по выходным улицы здесь патрулируют две полицейские машины.

Кстати, на указателе написано не «Сэддл-Вэлли, Нью-Джерси» и даже не «Сэддл-Вэлли, Н.-Дж.», а просто «Сэддл-Вэлли».

Городок не признает административного подчинения — он сам себе хозяин и живет, отгородившись от всего мира, надежно защищенный и независимый.

В тот июльский день одна из патрульных машин отчего-то проявляла особое усердие. Белый с синими полосами автомобиль быстрее обычного курсировал из одного конца города в другой, объезжая жилые кварталы, состоящие из нескольких сотен коттеджей с прилегающими к ним заботливо ухоженными земельными участками площадью до одного акра.

На необычную активность патрульной машины в тот день обратили внимание несколько жителей Сэддл-Вэлли.

Это было частью тщательно продуманного плана.

Джон Таннер в старых теннисных шортах, поношенной рубашке и кроссовках на босу ногу наводил порядок в своем гараже и прислушивался к голосам, доносившимся со стороны бассейна, где резвились двенадцатилетний сын Таннера Реймонд и его приятели. Время от времени, когда детские голоса становились тише или смолкали вовсе, Таннер выходил во двор, чтобы убедиться, что с детьми все в порядке.

Жена Таннера Элис то и дело появлялась в гараже из дверей прачечной и молча тыкала пальцем на очередную груду металлолома. Растущие в гараже горы хлама выводили ее из себя, а Джон терпеть не мог выбрасывать старые вещи. На этот раз Элис ткнула пальцем в навозоразбрасыватель, который валялся в дальнем углу гаража.

— Я установлю его на стальной постамент и продам музею современных искусств, — буркнул он. — Незаслуженно забытые шедевры. Доисторический период садоводства.

Элис Таннер рассмеялась, и ее муж с удовольствием отметил про себя, что у нее по-прежнему звонкий и приятный смех.

— Я откачу его к обочине. Мусор забирают по понедельникам...

Элис потянулась к проржавевшему остову навозоразбрасывателя, но Джон остановил ее:

— Погоди, я сам.

— Ну уж нет, — живо возразила она. — Ты на полпути передумаешь.

Таннер поднял реликвию и перенес через стоявшую в том же углу роторную косилку фирмы «Бригсс и Стрэттон», и Элис осторожно провезла ее мимо своего миниатюрного «триумфа», который она шутливо именовала «символом социального престижа». Однако не успела она выехать на подъездную дорожку, как у тележки отвалилось правое колесо. Оба рассмеялись.

— Теперь-то уж непременно его купят.

Элис подняла взгляд на шоссе и перестала смеяться. Прямо мимо их окон ползла белая патрульная машина.

— Похоже, местное гестапо проводит сегодня рейд по выявлению неблагонадежных.

— Что? — Таннер подобрал колесо и бросил его в тележку.

— Полиция Сэддл-Вэлли проявляет необычную бдительность. Они уже второй или третий раз проезжают по нашей улице.

Таннер посмотрел в сторону патрульной машины и встретился взглядом с водителем — офицером местной полиции Дженкинсом. К удивлению Таннера, тот не поздоровался, как обычно, взмахом руки или кивком, а ведь они были, можно сказать, в дружеских отношениях.

— Наверное, собака слишком громко лаяла этой ночью, — нахмурился Таннер.

— Нянька не жаловалась.

— За полтора доллара в час можно и потерпеть. Мысли Элис снова обратились к начатому делу.

— Отнеси его к воротам сам, дорогой. Без колеса мне с ним не справиться. Я посмотрю, что делают дети.

Таннер поволок колченогую тележку к обочине, не отрывая глаз от ослепительного пятна ярдах в шестидесяти от ворот. Шоссе здесь поворачивало на запад, огибая слева небольшую рощу. Невдалеке от поворота жили ближайшие соседи Таннеров — Скэнлены.

Яркое пятно оказалось солнечным бликом на полированном крыле полицейского автомобиля, который остановился как раз в том месте, куда направлялся Таннер.

Двое полицейских, развернувшись на переднем сиденье, смотрели на него через заднее стекло. Таннеру стало не по себе. Секунду или две он стоял неподвижно, затем решительно двинулся к патрульной машине. Полицейские быстро отвернулись, заурчал мотор, и автомобиль плавно тронулся с места.

Таннер проводил его недоуменным взглядом, затем повернулся и медленно пошел к дому.

Патрульная машина мчалась в сторону тихой Пичтри-Лейн, здесь она резко сбавила скорость и медленно поплыла перед Домами.

В гостиной Ричарда Тримейна работал кондиционер. Хозяин сидел перед телевизором — его любимая команда выигрывала. Шторы на окнах были раздвинуты.

Опять полицейская машина. Тримейн поднялся и быстро шагнул к окну. Только теперь она едва движется...

— Эй, Джинни! — позвал он жену. — Зайди-ка сюда на минутку.

Вирджиния Тримейн мягко сбежала по ступеням в гостиную.

— Ну, что стряслось? Надеюсь, на этот раз ты позвал меня не затем, чтобы сообщить, как твои «Меты» или «Джеты» забили очередной гол...

Тримейн поморщился.

— Послушай, вчера, когда Джон и Элис были у нас, мы с ним... э... не перебрали лишнего? То есть я хочу сказать, может быть, мы вели себя слишком шумно?

— Вы напились, но вели себя вполне пристойно. А что?

— Я знаю, что выпили крепко, — неделя была очень тяжелая. Но мы... мы ничего такого не отчудили?

— Нет, конечно. Журналисты и юристы всегда умеют держать себя в руках. А почему ты спрашиваешь?

— Потому что эта чертова полиция уже пятый раз проезжает у меня под окнами!

— Да? — Вирджиния вдруг почувствовала, что у нее внутри что-то оборвалось. — Ты уверен?

Тримейн хмыкнул.

— Их машину не спутаешь.

— Да, пожалуй... Ты сказал, что была трудная неделя. А может, этот ужасный тип пытается опять...

— О Господи, да нет же! Забудь ты об этом. Он просто болтун... И принял все слишком близко к сердцу. — Тримейн не отрывал глаз от окна. Патрульная машина не спеша удалялась.

— Но он же угрожал тебе! Ты сам мне об этом рассказывал. Ты говорил, что у него есть связи... и...

Тримейн повернулся и, прищурившись, взглянул на жену.

— У нас тоже есть связи, разве не так? Кое у кого даже за океаном, в самой Швейцарии...

— Дик, перестань, пожалуйста. С твоей стороны это просто глупо!

— Да, конечно... Они уехали. Может быть, все это и впрямь ерунда. В октябре полиции обещали повысить жалованье. Возможно, они присматривают для себя дом поприличней. Подонки! Получают больше, чем я зарабатывал через пять лет после того, как стал юристом.

— По-моему, ты не в духе после вчерашнего.

— Наверное, ты права...

Он по-прежнему смотрел в окно.

— Горничная просила дать ей в среду выходной. Пообедаем в ресторане, хорошо?

— Ладно, — не оборачиваясь, бросил он.

Вирджиния шагнула к двери, ведущей в холл, но остановилась и оглянулась на мужа. Теперь Дик отвернулся от окна, и она заметила, что на лбу его выступили мелкие капли пота, хотя в комнате было прохладно.

Полицейский автомобиль свернул на восток к шоссе номер пять — основной магистрали, связывавшей Сэддл-Вэлли с расположенным в двадцати шести милях отсюда Манхэттеном, — и остановился у обочины над развязкой. Полицейский, сидевший справа от водителя, достал из ящика в передней панели бинокль с цейсовскими линзами и принялся внимательно разглядывать проезжающие по съезду «10А» автомашины.

Через несколько минут он дернул за рукав сидевшего за рулем Дженкинса, который лениво поглядывал на улицу через открытое окно. Дженкинс жестом приказал передать ему бинокль, приложил его к глазам и направил на автомобиль, в сторону которого указывал его напарник. Затем он кивнул и произнес только одно слово:

— Точно!

Патрульная машина резко рванула с места и повернула на юг. Дженкинс взял трубку радиотелефона.

— Говорит патрульная машина номер два. Направляемся к югу на Реджистер-роуд. Преследуем зеленый «форд»-седан с нью-йоркскими номерами. Внутри негры или пуэрториканцы.

Сквозь слабое потрескивание из трубки донеслось:

— Понял вас, машина-два. Отгоните их подальше.

— Ясно. Будет сделано.

Патрульная развернулась и заскользила по длинному спуску на шоссе номер пять. Выехав на автостраду, Дженкинс надавил на педаль акселератора, и машина стремительно стала набирать скорость. Через минуту спидометр показывал девяносто две мили.

Еще через четыре — патрульная машина притормозила у поворота. В нескольких сотнях ярдов от шоссе стояли две телефонные будки — стекло и алюминиевый каркас ярко блестели в лучах знойного июльского солнца.

Автомобиль с полицейскими остановился, и напарник Дженкинса выбрался наружу.

— Мелочь есть?

— Послушай, Макдермотт, — рассмеялся Дженкинс, — пятнадцать лет служишь, а не научился носить в кармане мелочь, чтобы выходить на связь.

— Нечего острить. У меня есть один пятицентовик, но он с индейцем[2], я берегу его для коллекции.

— На... — Дженкинс вынул из кармана монетку и подал ее Макдермотту. — В один прекрасный день поступит сигнал о ядерной атаке, а ты пожалеешь десятицентовик с Рузвельтом, чтобы сообщить об этом в центр.

— Скажешь тоже...

Макдермотт, толкнув скрипучую блестящую дверь, вошел в телефонную будку и набрал цифру "О". В будке было душно, и он придерживал носком ботинка дверь, чтобы она не закрылась.

— Я доеду до развилки и развернусь, — крикнул ему Дженкинс.

— Ладно... Алло, станция? Свяжите меня с Нью-Хэмпширом. Код три-один-два, номер шесть-пять-четыре-ноль-один. Попросить мистера Ледера.

Телефонист принял заказ. Однако он не мог знать того, что в ответ на его вызов раздался звонок не в штате Нью-Хэмпшир, а совсем в другом месте: на одной из подземных станций междугородной связи сработало крошечное реле, и узкая намагниченная пластинка, опустившись на четверть дюйма ниже, произвела другое соединение. В результате зазвонил телефон в двухстах милях к югу от Сэддл-Вэлли, в двухэтажном особняке из красного кирпича, огороженном глухим забором высотой двенадцать футов, через который был пропущен электрический ток.

Этот особняк был одним из десяти тщательно охраняемых зданий, которые образовывали единый комплекс. Сразу за заграждением начинался густой лес. Местечко это называлось Маклин и находилось в штате Вирджиния. Особняк же принадлежал Центральному разведывательному управлению, отгородившемуся от всего мира, надежно защищенному и независимому.

Сидевший за рабочим столом в одном из офисов второго этажа человек, облегченно вздохнув, смял в пепельнице недокуренную сигарету. Он очень ждал этого звонка и, с удовлетворением проследив, как колесики записывающего устройства автоматически пришли в движение, снял трубку.

— Говорит Эндрюс... Да-да, я плачу за разговор, — ответил он телефонистке.

— Докладывает Сэддл-Вэлли... — донеслось с другого конца провода.

— Говорите. Магнитофон включен.

— Все подозреваемые на месте. Кардоун с семьей только что вернулся из аэропорта Кеннеди.

— Мы знали, что он прилетел.

— Тогда какого черта мы мотаемся здесь?

— Там у вас опасная трасса. Он мог попасть в аварию.

— В воскресенье днем?

— Как и в любое другое время... Хотите статистику несчастных случаев на вашем участке?

— Да ну вас! Сидите там со своими компьютерами...

Эндрюс пожал плечами. Агенты-оперативники всегда чем-то недовольны.

— Значит, все трое сидят по домам, я правильно понял?

— Да, Таннеры, Тримейны и Кардоуны. Все, о ком шла речь. Первым двоим мы уже мозолили глаза. К Кардоунам заглянем через несколько минут.

— Есть что-нибудь еще?

— Пока нет.

— Как поживает супруга?

— Лилиан все поглядывает на здешние дома. По-прежнему мечтает купить что-нибудь в этом роде. Завидую Дженкинсу — он холостяк...

— На наше жалованье, Макдермотт, вряд ли что купишь.

— Я ей о том же сказал, так она предложила мне перевербоваться.

Эндрюс поморщился.

— Я слышал, там платят еще меньше.

— Не может быть... А вот и Дженкинс. Ладно, мы будем поддерживать связь.

Джозеф Кардоун вывел свой «кадиллак» на кольцеобразную подъездную дорожку и остановился у каменных ступеней, ведущих к массивной дубовой двери. Он заглушил мотор, расправил плечи и с наслаждением потянулся, едва не задев согнутыми в локтях руками потолок автомобиля. Затем он вздохнул и повернулся назад, чтобы разбудить двух своих сыновей — шести и семи лет. Двенадцатилетняя дочь не спала. Она читала книжку комиксов.

Рядом с Кардоуном сидела его жена Бетти. Она выглянула из окна машины.

— В гостях хорошо, а дома лучше. Кардоун рассмеялся и похлопал тяжелой ладонью по плечу жены.

— Должно быть, ты в самом деле так думаешь.

— Конечно.

— Вот-вот... Ты повторяешь эти слова всякий раз, когда мы возвращаемся сюда. Слово в слово.

— У нас чудесный дом, — улыбнулась Бетти. Кардоун распахнул заднюю дверцу автомобиля и обратился к дочери:

— Эй, принцесса! Выводи скорее братьев и помоги маме донести то, что полегче.

Затем Кардоун вынул ключ из замка зажигания и шагнул к багажнику.

— А где Луиза?

— Ее не будет до вторника. Не забывай, что мы приехали на три дня раньше. Я отпустила ее на все время нашего отпуска.

Кардоун поморщился. Мысль о том, что придется два дня довольствоваться стряпней жены, не внушала ему особого оптимизма.

— Ладно, съездим куда-нибудь поесть.

— Сегодня, во всяком случае, так и сделаем. Продукты размораживаются слишком долго.

Бетти Кардоун поднялась по ступенькам к двери, на ходу вынимая из сумочки ключ.

Джо не отреагировал на ее реплику. Он любил поесть, но терпеть не мог, когда готовила жена. Богатым наследницам с Честнат-Хилл никогда не достичь в искусстве кулинарии тех высот, что доступны любой итальянской матроне из Филадельфии.

Через час мощный кондиционер разогнал застоявшийся за две недели воздух, и в доме стало прохладно. Джо всегда следил за подобными вещами, теперь же, разбогатев и достигнув высокого положения в обществе, с особой придирчивостью. Он вышел на крыльцо и с удовольствием окинул взглядом лужайку перед домом. Там, посреди круглого ярко-зеленого ковра, окаймленного серой полосой подъездной дорожки, росла огромная ива. Садовники тщательно ухаживали за всем этим. Ничего удивительного — он платит им баснословные деньги! Впрочем, о расходах ему теперь можно не волноваться.

Внезапно он вздрогнул. Опять! После того как он съехал с автострады, эта патрульная машина уже трижды попалась ему на глаза.

— Эй вы! Стойте!

Двое полицейских, сидевшие на переднем сиденье, переглянулись, но скрыться не решились. Кардоун уже бежал к обочине.

— Эй!

Машина остановилась.

— Да, мистер Кардоун?

— Вы что, изменили маршрут? Или в нашем квартале что-то стряслось?

— Нет, мистер Кардоун. Просто сейчас пора отпусков, и мы немного отклонились от обычной схемы — проверяем, кто из хозяев вернулся. Мы знали, что вы должны были приехать сегодня, и решили уточнить, вы ли это действительно. Теперь мы вычеркиваем ваш дом из списка.

Джо недоверчиво смотрел на полицейских. Он понимал, что они лгут, и полицейские почувствовали это.

— Что ж, вам надо отрабатывать свое жалованье...

— Мы стараемся, мистер Кардоун.

— Да, я вижу...

— До свидания, сэр.

И патрульная машина рванулась с места. Джо проводил ее долгим взглядом. Он не собирался выходить на работу до середины недели, но теперь передумал. Завтра утром он поедет в Нью-Йорк.

По воскресеньям, между пятью и шестью часами вечера, Таннер запирался в своем кабинете — просторной, отделанной дубовыми панелями комнате с тремя телевизионными приемниками — и смотрел три разные программы ток-шоу одновременно.

Элис знала, что это не прихоть, а его служебная обязанность — директору отдела информации телекомпании «Стандарт мьючиал» полагалось быть в курсе текущих событий. И все же Элис было не по себе, когда муж подолгу сидел в полутемной комнате и смотрел три телевизора одновременно, и она всегда ворчала по этому поводу.

Сегодня Таннер напомнил жене о том, что в следующее воскресенье приедут Берни и Лейла Остерман и ему придется отказаться от просмотра — когда они бывали у Таннеров в гостях, все дела отступали на второй план. После этого он уединился в своем кабинете, прекрасно зная, что ему предстоит увидеть.

Таннер отдавал предпочтение одной программе: вот уже несколько лет он уделял особое внимание ток-шоу Чарльза Вудворта. В течение получаса каждое воскресенье ведущий аналитик отдела новостей брал интервью у тех видных политиков или бизнесменов, чье имя было у всех на слуху.

Сегодня Чарльз Вудворт беседовал с Ральфом Эштоном, первым заместителем секретаря Госдепартамента. Сам секретарь прийти не смог, поэтому послали его заместителя.

Это было роковой ошибкой Госдепартамента. Простоватый и скучный Эштон пришел в политику из бизнеса. Единственным его достоинством было умение делать деньги. То, что ему доверили представлять администрацию, — огромный просчет. Разумеется, если посылавшие его не преследовали каких-то скрытых целей...

Вудворт сотрет его в порошок.

Слушая пустые, уклончивые ответы Эштона, Таннер подумал, что многие в Вашингтоне наверняка уже хватаются за трубки телефонов. Вежливый тон и приятные манеры Вудворта не могли скрыть растущую неприязнь к собеседнику. Репортерская беспристрастность таяла на глазах: скоро в голосе Вудворта зазвенит металл и Эштон будет уничтожен. По всем правилам хорошего тона, но уничтожен.

Когда приходилось видеть подобные сцены, Таннер всегда чувствовал себя неловко.

Он повернулся ко второму телевизору и прибавил звук.

Ведущий подробно и нудно знакомил телезрителей с журналистами и экспертами, пришедшими на пресс-конференцию с представителем Ганы в ООН. Чернокожий дипломат смотрел с экрана так, словно его гнали на гильотину.

Достойного соперничества здесь тоже явно не будет.

Дискуссия по третьей программе проходила немного живее, но и она была скучновата.

Таннер вздохнул и решительно поднялся. Достаточно. У него сегодня и так трудный день, а пленку с записью программы Вудворта он может посмотреть и утром.

Было только половина шестого. Солнечные блики искрились на голубой глазури бассейна. Он слышал, как оживленно щебетала вернувшаяся из детского клуба дочь, и нехотя прощались, уходя, друзья Реймонда. Семья была в сборе. Элис и дети ждут не дождутся, когда он закончит и спустится к ужину.

Он удивит их.

Таннер выключил телевизоры, положил блокнот и ручку на рабочий стол — пора передохнуть и что-нибудь выпить.

Он распахнул дверь кабинета и направился в гостиную. Через выходящие во двор окна он видел, что Элис и дети играли в «сделай как я». Они прыгали в воду с невысокого трамплина и смеялись.

Элис обрела наконец покой и счастье! Видит Бог, она это заслужила!

Он немного постоял у окна, глядя на жену. Та подпрыгнула, вытянув носки, мягко ушла под воду и тут же вынырнула, чтобы убедиться, что с восьмилетней Дженет, которая последовала за ней, все в порядке.

Удивительно! После стольких лет совместной жизни он с юношеской пылкостью любил свою жену.

Неожиданно вспомнив патрульную машину, Таннер помрачнел, но тут же отогнал дурные мысли. Должно быть, полицейские просто искали тихое местечко, чтобы отдохнуть или без помех послушать репортаж о футбольном матче. Он слышал, что в Нью-Йорке блюстители порядка частенько этим грешат. Почему бы местной полиции не последовать их примеру? В Сэддл-Вэлли гораздо спокойнее, чем в Нью-Йорке.

Сэддл-Вэлли вообще самое спокойное место на земле. Так, по крайней мере, казалось Джону Таннеру в тот погожий и теплый воскресный вечер.

Ричард Тримейн отошел от телевизора через десять секунд после того, как Джон Таннер в своем кабинете закончил просмотр телепрограмм. «Меты» все-таки выиграли.

Головная боль прошла, а вместе с ней исчезло дурное расположение духа. «Джинни права, — подумал он, — я просто не могу держать себя в руках. Глупо вымещать на домашних свое плохое настроение». Теперь он чувствовал себя лучше и был не прочь перекусить. Может быть, позвонить Таннерам да съездить к ним искупаться в бассейне.

Джинни много раз спрашивала, почему он не хочет построить собственный. Ведь их доход в несколько раз больше того, что зарабатывает Таннер, — это ни для кого не секрет. Но Тримейн был непреклонен. Бассейн — это уж слишком. Слишком явный символ преуспевания. Ведь ему только сорок четыре. Хватит и того, что они перебрались в Сэддл-Вэлли, — дом за семьдесят четыре тысячи долларов в тридцать восемь лет! Причем пятьдесят тысяч он выплатил сразу... Бассейн подождет до его сорокапятилетия. Тогда это будет выглядеть менее вызывающе.

Конечно, многие его клиенты не знали, что, окончив Йельский юридический колледж в числе лучших студентов курса, он три года работал в своей фирме простым клерком и лишь потом быстро пошел в гору и стал зарабатывать приличные деньги.

Тримейн вышел в сад за домом. Джинни и их тринадцатилетняя дочь Пегги подрезали розы у белой беседки. Весь сад площадью примерно в пол-акра содержался в безупречном порядке. Он утопал в цветах. Джинни обожала копаться в саду. Это было ее хобби, любимым занятием после секса. «Но секс, — с довольной усмешкой подумал Тримейн, — ей ничто никогда не заменит».

— Эй! Давайте я помогу вам, — предложил он, направляясь к жене и дочери.

— Я вижу, тебе уже лучше, — улыбнулась Вирджиния.

— Смотри, папочка, какие они красивые! — воскликнула дочь, протягивая ему букет красных и желтых роз.

— Просто чудесные, дорогая.

— Дик, я не говорила тебе? На следующей неделе к нам вылетают Берни и Лейла. В пятницу они будут здесь.

— Джонни сказал мне... Устроим «уик-энд Остермана». Мне надо не ударить в грязь лицом.

— По-моему, ты вчера неплохо прорепетировал.

Тримейн расхохотался. Его не терзали угрызения совести за то, что он выпил лишнего. Это случалось слишком редко. А когда случалось, то не доставляло жене лишних хлопот.

Кроме того, вчера вечером ему нужно было расслабиться. Прошедшая неделя была трудной.

Втроем они направились к дому.

Вирджиния ласково взяла мужа под руку.

«Как выросла Пегги», — подумал Тримейн и довольно улыбнулся. Зазвонил установленный во дворе телефон.

— Я возьму! — метнулась к аппарату Пегги.

— Ну конечно! — поддразнил ее отец. — Это ведь все равно не нам!

— Просто уже давно пора установить ей собственный телефон. — Вирджиния игриво ущипнула мужа за локоть.

— Вдвоем вы меня разорите, — проворчал Тримейн.

— Это тебя, мама, миссис Кардоун. — Пегги прикрыла трубку рукой. — Пожалуйста, не разговаривайте слишком долго. Кэрол Браун сказала мне, что позвонит, когда вернется с тренировки. Ты помнишь, я тебе говорила... ну, про этого мальчика у Чоутов.

Вирджиния Тримейн улыбнулась:

— Не беспокойся, дорогая. Кэрол никуда не сбежит, на побег ей не скопить и за неделю.

— О, мама!

Ричард, прислушиваясь, с удовольствием отметил про себя, что Вирджиния прекрасно ладит с дочерью. С этим никто не станет спорить. Он знал, что многие не одобряют слишком экстравагантной манеры одеваться у его жены. Он сам слышал это и догадывался, какой смысл вкладывается в это слово. Но дети... Дети ее обожают, они так и льнут к ней. У нее никогда не было проблем с дочерью. Может быть, Джинни знает что-то такое, что не известно другим матерям.

«Что ж, похоже, все складывается удачно», — подумал Тримейн. Если верить Берни Остерману, риска практически не будет. Все идет хорошо. Все идет хорошо.

Он попросит позвать Джо, когда Джинни и Бетти наговорятся. Потом он позвонит Таннерам. Может быть, они вместе сходят в клуб поужинать, после того как Джонни просмотрит свои телепрограммы.

Внезапно он снова вспомнил о патрульной машине. Чепуха! Он стал слишком мнительным и нервозным. В сущности, что тут особенного? Сегодня воскресенье, а по решению городского совета полиция должна усилить охрану жилых кварталов по выходным.

«Странно, — подумал он, — Кардоуны вернулись раньше времени. Должно быть, Джо срочно вызвали в контору. Финансистам всегда надо быть в центре событий, особенно сейчас; биржу лихорадит, цены скачут».

Бетти кивнула, когда Джо передал ей приглашение Тримейна, и вопрос с ужином был решен. Буфет в клубе был неплохой, хоть тамошние повара и не владели секретом настоящей итальянской закуски. Джо давно твердил шеф-повару о том, что салями сорта «Генуэзская» гораздо лучше, чем сорта «Древнееврейская», но тот заключил выгодную сделку с поставщиком-евреем — разве он станет прислушиваться к мнению рядового члена? Даже такого, как Джо, — возможно, самого преуспевающего человека в округе... Для них он все равно иностранец — прошло не больше десяти лет с тех пор, как итальянцам открыли доступ в местный клуб. На днях они отменят ограничения и в отношении евреев. Такое событие нужно будет отметить.

Именно из-за этой расовой нетерпимости — ни разу прямо не выраженной, но все равно ощутимой — Кардоуны, Таннеры и Тримейны стремились сделать каждый приезд Берни и Лейлы Остерман как можно более заметным. В одном все шестеро были едины — начисто лишены расовых предрассудков.

Интересно, сказал себе Кардоун, повесив трубку и направившись к небольшому гимнастическому залу, пристроенному к дому, что именно Таннеры свели всех их вместе.

Джон и Элис познакомились с Остерманами в Лос-Анджелесе, когда Таннер только начинал свою журналистскую карьеру. И теперь Джо спрашивал себя, догадываются ли Джон и Эли о том, какие узы связали его, Кардоуна, с Берни Остерманом и Диком Тримейном. Он никогда не говорил об этом с Джоном — с непосвященными такие вещи не обсуждались.

В конечном счете, связавшее их троих дело означало своего рода независимость, о которой можно только мечтать. Конечно, оно было сопряжено с опасностью и риском, но для него и Бетти это был верный шаг. И для Тримейнов и Остерманов тоже. Они все обсудили между собой, тщательно продумали и, взвесив «за» и «против», пришли к единому мнению.

Возможно, Таннеры тоже захотят присоединиться к ним. Но Джо, Дик и Берни решили, что Джон сам должен дать им знать. Непременно сам. Намеков было достаточно, однако Таннер пока никак на них не реагировал.

Джо закрыл тяжелую дверь гимнастического зала и в сауне включил подогрев воздуха. Затем он переоделся в хлопчатобумажные тренировочные брюки и стянул со стальной перекладины футболку. Он улыбнулся, заметив на ней вышитые инициалы. Только девушка с Честнат-Хилл станет вышивать монограмму на футболке для тренировок. «Дж. А. К.».

Джозеф Амбруззио Кардоун.

Джузеппе Амбруззио Кардионе.

В семье Анджелы и Умберто Кардионе, выходцев из Сицилии, поселившихся в Южной Филадельфии и в конце концов получивших американское гражданство, было восемь детей. Американские флаги украшали стены их дома наряду с бесчисленными изображениями Девы Марии, держащей на руках пухлого младенца Иисуса с голубыми глазами и красным ртом.

Джузеппе Амбруззио Кардионе в прошлом — один из лучших спортсменов школы, староста своего выпускного класса, член общегородского ученического комитета.

Несколько колледжей предложили ему стипендию, и он выбрал наиболее престижный — Принстонский. К тому же Принстон был расположен ближе всех к Филадельфии. В роли полузащитника футбольной команды он сделал для своей alma mater то, что казалось невозможным. Его включили в сборную страны — до него такой чести не удостаивался ни один игрок футбольной команды Принстона.

Почитатели-однокурсники привели его на Уолл-стрит. Тогда он и изменил фамилию на «Кардоун». Ему казалось, что так будет более изыскано. Как Кардозо. Но его маленькая хитрость никого не обманула, и скоро он перестал обращать на это внимание. Число биржевых операций стремительно росло, все покупали ценные бумаги. Сначала он был просто толковым брокером, молодым итальянцем, который добросовестно делает свое дело, парнем, который умеет вести себя с новоиспеченными миллионерами и с озабоченными судьбой своих вложений инвесторами. Но в конце концов то, что должно было случиться, случилось.

Итальянцы — сентиментальные люди. Они предпочитают вести дела с соотечественниками. Несколько строптивых магнатов — Кастеллано, Латроне и Бателла, — заработавших миллионы на развитии строительной индустрии, заметили Кардоуна. «Наш Джози» — так они его называли. И это служило хорошей рекомендацией. Джо находил для них лазейки в налоговом законодательстве, помогал выгодно инвестировать капитал и получать солидную прибыль.

И деньги потекли к нему рекой.

Благодаря новым друзьям оборот его брокерских сделок удвоился. Фирма «Вортингтон и Беннет», названная по имени владельцев — членов Нью-йоркской биржи, стала фирмой «Вортингтон, Беннет и Кардоун», а затем «Беннет-Кардоун, лимитед».

Кардоун был благодарен своим покровителям. Он хорошо знал, с кем имеет дело, но его мало волновала сомнительная репутация некоторых его партнеров, пока к его дому не зачастила патрульная машина.

Джо отложил гири и перешел к тренажеру, имитирующему греблю. Пот ручьями стекал по лицу и спине, и Джо почувствовал себя лучше. Почему он решил, что эти чертовы полицейские лгут? Они правы, девяносто девять процентов жителей Сэддл-Вэлли возвращаются из отпусков в воскресенье. Даже если вы обозначите в полицейском участке день своего возвращения средой, какой-нибудь дотошный сержант все равно решит, что это ошибка, и переправит его на воскресенье. Никто не возвращается из отпуска по средам. Среда — середина рабочей недели.